Карел Чапек                  Преступление на почте            Рассказы из одного кармана - 24                  OCR Инклер      "Карел Чапек. "Рассказы из одного кармана. Рассказы из другого кармана"":      Лидове Накладательстви; Прага; 1981            Аннотация            Перед вами юмористические рассказы знаменитого чешского писателя Карела Чапека. С чешского языка их перевел коллектив советских переводчиков-богемистов. Содержит иллюстрации Адольфа Борна.            Карел Чапек            Преступление на почте            - Три кроны слово, - ответил Филипек, не моргнув глазом      - Вы говорите: Справедливость, - сказал жандармский вахмистр Брейха. - Хотелось бы мне знать, почему ее изображают женщиной с повязкой на глазах и весами в руке, словно она торгует перцем. Я бы представлял Справедливость я образе жандарма. Вы не поверите, сколько дел мы, жандармы, решаем без судей, без весов и без всяких церемоний. Если случай простой, бьем по морде, а более сложный - снимаем ремень: н девяноста случаях из ста - это и есть вся справедливость! Я здесь недавно изобличил двоих в убийстве, сам приговорил их к справедливому наказанию и сам их наказал, никому не обмолвившись об этом ни единым словом. Подождите-ка, сейчас расскажу вам все по порядку.      Так вот, вы, конечно, помните девушку, которая дна года тому назад работала у нас на почте: се еще Геленкой звали. Такая милая, славная девочка и красивая, как на картинке) Да как ее можно было не запомнить! Представьте себе, эта Геленка прошлым летом утопилась; прыгнула в озеро да еще шла почти пятьдесят метров, пока добралась до глубокого места. Только через два дня всплыла. И знаете, почему она утопилась? В тот день к ней из Праги неожиданно прибыла ревизия и обнаружила, что в кассе недостает двух сотен Жалких двух сотен! Болван ревизор ей сказал, что он обязан доложить об этом по начальству и рассматривает недостачу как растрату. В тот вечер, приятель, Геленка со стыда и утопилась      Когда ее вытащили на плотину, мне пришлось около нее стоять до появления комиссии. От ее красоты не осталось и следа. Но я все представлял себе, как она смеется, выглядывая из окошечка на почте; что греха таить, все мы туда из-за нее ходили, не так ли? Любили эту девочку. Будь я проклят, - говорю я себе, - Геленка этих денег не брала, прежде всего потому, что я в это никогда не поверю, и во-вторых, незачем ей было красть: отец ее - мельник, там, по ту сторону озера, а пошла она работать только из женского честолюбия, мол, сама себя прокормит. Отца я хорошо знал: он был грамотей, да к тому же - евангелист, а я вам скажу, что евангелисты и сектанты у нас никогда не воруют. Если эти две сотни исчезли, то украл их кто-то другой. Так вот, я этой мертвой девочке там, на плотине, пообещал, что этого так не оставлю. Ну, так вот. После ее смерти прислали к нам на почту одного парня из Праги; звали его Филипек; расторопный такой, острый на язык малый. Стал я к Филипеку на почту захаживать, чтобы кое что выяснить. Знаете, у нас, как и на всех почтах, у окошечка - столик с выдвижным ящиком, а в нем - деньги и марки, У почтового служащего за спиной полки, где лежат всякие тарифные справочники, документы, стоят весы для взвешивания пакетов, посылок и прочего.      - Господин Филипек, - говорю я ему, - посмотрите, пожалуйста, в ваших справочниках, сколько будет стоить телеграмма, ну, скажем, до Буэнос-Айреса?      - А сколько стоит срочная телеграмма в Гонконг? - опять спросил я      - Это уже придется посмотреть, - сказал Филипек. встал и повернулся к полкам. А пока он перелистывал справочник, стоя ко мне спиной, я просунул в окошечко плечо, дотянулся рукой до ящика с деньгами и открыл его: открывался он легко и тихо      - Ну спасибо, мне все уже ясно, - сказал я, - вот так это и могло случиться. В то время, пока Геленка искала что-нибудь в справочнике, кто-то мог стащить две сотни из ящика. Послушайте. Филипек, не могли бы вы мне показать, кто последнее время посылал отсюда какие-нибудь телеграммы или посылки?      Филипек почесал затылок и ответил:      - Господин вахмистр, этого делать я не имею права, ведь как-никак существует тайна переписки; вы, правда, могли бы осмотреть вес "именем закона"; но и тогда я обязан сообщить начальству, что была произведена проверка.      - Подождите, - прервал я его, - я бы не хотел этого делать. Вот если бы вы, Филипек, скуки ради или так... посмотрели по документам, кто в последнее время отправлял что-нибудь такое, из-за чего Геленка должна была повернуться спиной к столу.      - Господин вахмистр, - говорит Филипек, - это не составит труда - телеграммы есть: но, отправляя заказные письма и пакеты, мы записываем только фамилии адресата, а не отправителя. Я перепишу все фамилии, которые здесь найдутся: это не полагается, но для вас я такой списочек составлю. Только мне кажется, вам это ничего не даст.      Он, конечно, был прав, этот Филипек: принес мне что-то около тридцати фамилий - с сельской почты ведь много телеграмм не отправляют, да еще там были какие-то посылки паренькам, отбывающим военную службу, но все это мне действительно ровным счетом ничего не дало. Знаете, куда бы я ни шел, везде только об этом и думал: мучила меня мысль, что я свое обещание этой мертвой девочке не выполню.      И вот однажды, неделю примерно спустя, иду я опять на почту. Филипек мне улыбается и говорит:      - Господин вахмистр, играйте теперь в кегли один, я укладываюсь. Завтра сюда приезжает девушка с пардубицкой почты.      - Вот как, спрашиваю, - в наказание, что ли, переводят ее из города на сельскую почту?      - Да нет, господин вахмистр, - отвечает Филипек и глядит на меня как-то странно, - эта девушка переводится сюда по собственному желанию.      - Удивительно, - говорю я. - Ох уж эти мне женщины      - Да, - соглашается Филипек и все на меня смотрит, - а самое удивительное в том, что анонимный донос насчет экстренной ревизии тоже был послан из Пардубиц.      Я аж присвистнул и думаю, что посмотрел на Филипека так же странно, как и он на меня. А тут в разговор вмешался почтальон Угер, он как раз раскладывал корреспонденцию:      - А, Пардубице, да этот управляющий из поместья туда чуть ли не каждый день пишет какой-то девице на почте. Наверно, это его любовь, не так ли?      - Послушайте, папаша, - обращается к нему Филипек, - не знаете ли вы, как зовут эту девицу?      - Вроде Юлия Тоуф, Тоуфар...      - Тауферова, - говорит Филипек, - так это же она, та самая, что должна сюда приехать.      - Он, этот Гоудек, то есть управляющий, - продолжает почтарь, - тоже каждый день получает письма из Пардубиц. "Господин управляющий, говорю я ему, - вам опять письмецо от невесты". Он, этот управляющий, всегда встречает меня где-нибудь на середине пути. А сегодня ему и посылочка, но уже из Праги... Посмотрите-ка - ее ведь вернули с отметкой "Адресат неизвестен". Видно, господин Гоудек перепутал адрес. Так я отнесу се обратно.      - Покажите, - заинтересовался Филипек, - адресовано какому-то Новаку. Прага, Спалена улица. Два кило масла. Штамп от 14 июля.      - Тогда здесь еще работала Геленка, - заметил почтальон.      - Покажи-ка, - говорю я Филипеку и нюхаю ящичек.      - Филипек, а не кажется ли вам странным, что масло пробыло в пути десять дней и не протухло? Папаша, - говорю я, - оставьте-ка посылку здесь и топайте, разносите почту.      Не успел почтальон уйти, как Филипек мне говорит:      - Господин вахмистр, этого делать, правда, не полагается, но долото вот здесь, - и ушел: он, мол, ничего не видит.      Так вот, я этот ящичек вскрыл: в нем было два кило глины Тут пошел я к Филипеку и говорю:      - Ты, парень, об этом никому ни слова, понял? Я все беру на себя.      Само собой разумеется, собрался я и пошел к этому управляющему Гоудеку в поместье Он сидел там на бревнах, уставившись в землю.      - Господин управляющий, - говорю я ему, - тут на почте произошла путаница: не вспомните ли вы, по какому адресу дней десять - двенадцать тому назад вы отправляли посылку?      Гоудек, как мне показалось, немного побледнел и говорит:      - Это не имеет значения, я уже и сам не помню кому.      - Господин управляющий, - спрашиваю я его снова, - а какое это было масло?      Тут Гоудек вскочил, теперь уже побелев как мел, и закричал:      - Что это значит? Почему вы ко мне пристаете?      - Господин управляющий, - говорю я. - Вот что, - вы убили Геленку. Вы принесли на почту посылку с вымышленным адресом, и Геленка должна была взвесить ее на весах. Пока она взвешивала, вы наклонились через перегородку и украли из ящика стола двести крон. Из-за этих несчастных двух сотен Геленка утопилась. Вот оно как!      Сударь, этот Гоудек задрожал, как осиновый лист.      - Это ложь, - закричал он, - зачем мне было красть эти деньги?      - Затем, что вы хотели, чтобы вашу невесту Юлию Тауферову перевели на здешнюю почту. Это ваша барышня сообщила в анонимном письме, что у Геленки недостача в кассе. Вы двое загнали Геленку в озеро. Вы двое ее убили. У вас на совести преступление, Гоудек.      Гоудек упал на бревна и закрыл лицо руками; за всю свою жизнь я не видел, чтобы мужчина так плакал.      - Господи! - сетовал он. - И откуда я мог знать, что она утопится! Я только думал, что ее уволят...ведь она же могла не работать. Господин вахмистр, я хотел жениться на Юльче, но тогда один из нас должен был потерять работу... и нам не хватило бы на жизнь. Поэтому я так хотел, чтобы Юльча перешла на здешнюю почту. Пять лет мы ждали этого... Господин вахмистр, мы очень любим друг друга!      Дальше о нем я вам рассказывать не буду; была уже ночь, этот парень стоял передо мной на коленях, а я ревмя ревел, как старая шлюха, из-за Геленки и всего остального.      - Ну, довольно, - сказал я ему наконец. - Я сыт по горло. Давайте-ка сюда эти двести крон. Так. А теперь слушайте: если вы вздумаете предупредить Тауферову Юльчу раньше, чем я приведу все в порядок, я отправлю донесение о том, что деньги украли вы, поняли? А если вы вздумаете застрелиться или сотворить что-нибудь подобное, то я расскажу всем, почему вы это сделали. И кончено.      Всю ту ночь, сударь, я просидел под звездами и судил эту пару; я спрашивал бога, как их следует наказать, и понял всю ту горечь и радость, которая есть в справедливости. Если бы я на них донес, Гоудек получил бы несколько недель условного заключения, и еще трудно было бы доказать его виновность. Гоудек убил эту девушку, но это был не закоренелый убийца. Любое наказание, которое ему могли бы дать, казалось мне и слишком большим, и слишком незначительным. Поэтому я судил их и наказывал сам.      После этой ночи рано утром я пришел на почту. Там у окошечка сидела бледная высокая девушка с колючими глазами.      - Барышня Тауферова, - обратился я к ней, - мне надо отправить заказное письмо. - Подал я ей письмо с адресом. "Управление почт и телеграфа в Праге". Посмотрела она на меня и приклеила на конверт марку.      - Подождите, девушка, остановил я ее, - в этом письме донос на того, кто украл двести крон у вашей предшественницы. Сколько будет стоить porto? [С доставкой (итал.) ]      Знаете, эта женщина умела держать себя в руках, и все же при этом известии лицо у нее сделалось серым. Она словно окаменела.      - Три с половиной кроны, - вздохнув, сказала она.      Отсчитал я три с половиной кроны и говорю:      - Вот, пожалуйста, но если бы эти две сотни, - говорю я и кладу на стол украденные банкноты, - если бы эти две сотни нашлись - ведь они могли завалиться куда-нибудь, понимаете, или где-то были заложены - и будет видно, что покойная Геленка денег не воровала, - тогда, девушка, я возьму свое письмо обратно.      Она не сказала ни слова, только, оцепенев, уставилась куда-то своими колючими глазами.      - Через пять минут здесь будет почтальон, барышня. Так как же, забирать мне письмо?      Она быстро кивнула. Я забрал письмо и принялся расхаживать перед почтой. Сударь, такого напряжения я никогда еще не испытывал. Через двадцать минут на улицу выбежал старый почтальон Угер с криком:      - Господин вахмистр, господин вахмистр, представьте себе, нашлись те две сотни, что недоставали Геленке! Эта новая девушка их обнаружила в каком-то справочнике. Вот это находка!      - Папаша, - сказал я ему, - бегите и рассказывайте повсюду, что эти две сотни нашлись. Понимаете, чтобы все знали, что покойная Геленка, слава богу, ничего не украла.      Это было первое, что я сделал. Потом я отправился к старому помещику. Вы его, должно быть, не знаете: граф малость с придурью, но человек очень хороший.      - Ваше сиятельство, - говорю я ему, - не расспрашивайте меня ни о чем, но я пришел к вам по делу, в котором мы, люди, должны быть заодно. Позовите вашего управляющего Гоудека и прикажите ему, чтобы он еще сегодня уехал в ваше имение на Мораве; а если он не захочет, то вы его, мол, немедленно уволите.      Старый граф поднял брови и некоторое время смотрел на меня: мне не пришлось прилагать усилий, чтобы выглядеть очень серьезным.      - Хорошо, - сказал граф, - я вас не буду ни о чем спрашивать, - и приказал позвать Гоудека.      Гоудек пришел и, увидев меня у графа, побледнел и остановился как вкопанный.      - Гоудек, - сказал граф, - велите запрягать. Вы поедете на станцию: сегодня вечером приступите к работе в моем имении у Гулина. Я дам телеграмму, чтобы вас там встретили. Понятно?      - Да, - тихо сказал Гоудек и впился в меня глазами; такие глаза, наверно, бывают у грешника в аду.      - Вы имеете что-нибудь против? - спросил граф.      - Нет, - хрипло ответил Гоудек, не спуская с меня глаз. От этого взгляда мне стало не по себе.      - Так можете идти, - сказал граф, и все было кончено. Некоторое время спустя я увидел, как увозят Гоудека: он сидел в коляске как истукан.      Вот и все. Если вы пойдете на почту, обратите внимание на эту бледную девицу. Она зла, зла на весь мир, и на лице у нее уже появляются злые старческие морщинки. Не знаю, встречается ли она со своим Гоудеком. Наверное, иногда ездит к нему, но возвращается оттуда еще более злой и раздраженной. А я смотрю на нее и твержу про себя: справедливость быть должна.      Я только жандарм, но вот в чем мой опыт убедил меня: есть ли на свете всеведущий и всемогущий бог, этого я не знаю, но если бы он и был - для нас это ничего бы не изменило. Но я вам вот что скажу; некая высшая справедливость быть должна. Непременно! Мы можем только наказывать, но должен быть еще некто, кто бы прощал. Знаете, настоящая, высшая справедливость так же необъяснима и удивительна, как и сама любовь.            1928