Михаил Эммануилович Козаков
     
     
     Попкино счастье
     
     
     OCR Busya
     "Михаил Козаков. "Избранное", серия "Отечественная проза"": ГУДЬЯЛ пресс;
     Москва; 2002
     
     Михаил Козаков
     
     Попкино счастье
     
     1
     
     В старом деревянном флигельке на Ждановке их жило четверо: старый, почти умерщвленный параличом Юрий Ильич, крутотелая, с черными усиками на губе - Зоя, парень Кузьма и белогрудый любимец - какаду-попка.
     Жили вчетвером во флигельке на Ждановке а во всем городе, во всей стране жила, распоряжалась хозяйкой, растопырив ветровые крылья, - революция.
     И оттого, что во всей стране всеми людьми распоряжалась революция, бывший полковник Юрий Ильич Коровин не командовал больше полком, подшефным наследнику цесаревичу Алексею, а сидел четвертый год паралитиком, прикованным к креслу; дочка Зоя, не докончив учения в Смольном институте, служила ордеристкой где-то в губпродкоме, а чахоточный и чужой раньше Кузьма, беженец из Холмской губернии, поселился в полковничьем флигельке.
     И белогрудый попка не остался забытым в то время, когда революция рассаживала всех по новым местам. Но попка - не человек, и о нем - после-Чахоточный Кузьма попал в коровинский флигелек так: Прошлой осенью ходил по Петроградской стороне, нищенствуя, и зашел на Ждановке во флигелек - к бывшему полковнику Коровину. Так заходил, прося репу или сельдь, не один раз, пока Коровин, узнав Кузьму поближе и нуждаясь в человеческой помощи себе - паралитику, не оставил бездомного парня жить у себя.
     И дочка Зоя не протестовала: надоело ей возиться с никчемным отцом... А Кузьма, обласканный неожиданно деревянным флигельком, стал ухаживать за старым полковником, следил за порядком в доме и, привыкнув, стряпал на "буржуйке" постный обед Коровиным и себе.
     И еще имел Кузьма заботу об одном жильце в деревянном флигельке - о белогрудом попке.
     Во флигельке было голодно, продавались все старые вещи из квартиры, а белогрудый какаду, как и раньше, ел кукурузу "конский зуб", коноплю, растолченную в мякиш, пил прокипяченную воду, да только лишен был сладкого крымского яблочка и редко-редко ел белый сахар, пайковой порцией приносимый Зоей из губпродкома.
     И уход за избалованным попкой был тот же, исправно наполнял Кузьма кормушку и водопойку, вынимал и чистил каждый день донце из клетки (чтоб попка не ел своей собственной продукции), а на ночь, по указанию старого полковника, покрывал попугаево жилище парусиновым чехлом.
     ...Вот так - все дни вчетвером в низкорослом флигельке на Ждановке. Двое Коровиных и двое без фамилии: Кузьма - пришелец чахоточный и безымянный какаду-попка.
     Но - в стране революция, и подчиняться ей должно и людям в деревянном ждановском домике, и белогрудому попугаю.
     
     2
     
     Весной во флигельке дела стали заметно хуже. Были проданы все ордена старого полковника, разменяли на хлеб светлое пальто офицерского покроя с шелковой подкладкой, почти все стулья, золоченые рамы от запрятанных портретов царской семьи, старинную родовую табакерку и много других вещей. Зоя приходила домой злой, грубила придирчиво Юрию Ильичу и ругала дармоедом Кузьму.
     - Ну, и жизнь!... От такой жизни, кажется, нетрудно пойти на панель... Подумать только: дочь командира гвардейского полка, дворянка Зоя Коровина - и на панели... проституткой!. А все оттого, что я прикована к вам... ко всем... ко всем... противные, противные!... Уйду от вас...
     Плакала у себя в комнате визгливо, бранно, а в клетке белогрудый попка отвечал ей из соседней комнаты крикливо, пронзительно:
     - Ва-ва-ва!... Та-ва-ва!...
     Все попугаи перенимают человеческую речь, а белогрудый какаду коровинский знал только свой язык - попугаев.
     Чем говорить о себе человеком надуманное: "Попочка дурак, попочка дурак!" и казаться от того умным - коровинский какаду предпочитал молчать, как человек, и говорить, как его породы птица, а полковник считал своего попугая просто неспособным.
     Бывало, Юрий Ильич, сидя с обмотанными ногами в кресле, пережевывал мертвой жвачкой всю свою жизнь полковничью и, глядя на задумавшегося какаду, изредка высовывавшего свой черный мясистый язык, вспоминал:
     - Вот, относительно птиц, Кузьма... Должен сказать - редко кто из людей знаком с их жизнью. А я кое-что узнал, живя у брата в имении... Чудак был у меня брат. Дела шли перед войной из рук вон плохо, а он тратил последние деньги на птиц и животных. А птиц покупал не в Петербурге на Апраксином рынке, а выписывал из Германии, прямо из Гамбурга. Помню, при мне прислали ему серого попугая с красным хвостом... Серые попугаи, это - дворянство, аристократия среди попок, Кузьма... Сняли чехол с клетки, а попка вдруг и закричи:
     
     Я от Фоккельмана!
     Я от Фоккельмана!
     
     А у Фоккельмана-то птичья фирма в Гамбурге... Да, штукари немцы дрессировать не только людей, но и животных...
     Хоть и рассказывал все это Юрий Ильич не первый раз, Кузьма слушал внимательно, стараясь не выдавать своей скуки благодетелю своему - старому полковнику.
     Кузьма - парень малообразованный, без роду и племени теперь, проживал в коровинском флигеле, а Юрий Ильич - как-никак полковник, знал самого царя, дворянин родовитый; к тому же, если бы не Коровин - погиб бы парень с голоду, - и оттого Кузьма слушает.
     - ...А был еще такой случай... Брат выменял на лошадь из племенных конского завода князя Кирилла Владимировича тоже одного попку... Красивый был, умнющий попугай. Так тот, как человек говорил, ей-богу... Брат мой за такую его способность и выменял у начальника дворцовой почтовой конторы. Поверишь ли, Кузьма? Попугай без запиночки молитву целую выкрикивал, бывало... Брат ему: "попочка, помолись", а он замотает, замотает головой и загортанит: "Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое, победы благоверному императору нашему Николаю Александровичу..." и пошел до конца, ей-богу... Только у него не "Александровичу", а "Алек-к-ровичу" выходило. Забавный был!... Не даром Брэм говорит, что попугай - человек среди птиц. И скворцы тоже... Знаешь, Кузьма, говорят: подрезать им язычок - и станут человеческие слова выговаривать...
     ...Во всей стране голодно, и во флигельке на Ждановке тоже, и раздраженная Зоя сказала отцу:
     - На вашего попугая дурацкого уходит немало денег. Кукуруза и конопля не так уж дешево стоят... Теперь такое время, что не до жиру - быть бы живу. Пусть Кузьма продаст его, а никто не купит, пусть подыхает!... Кажется, из всех обитателей Петрограда один ваш попка на усиленном питании...
     Сказала и ушла, чтоб вернуться поздно ночью возбужденной, с блестящими глазами и вздрагивающими усиками на едва загнутой верхней губе, а в шуршащих юбках - кусками молодая ночь, вешний ветер, девичья тайна... Кузьма отворял ей дверь, кашляя вогнутой грудью, бело-кровным мелкозубым ртом и скрипучей дверной щеколдой, захлебнувшись и от влажного тягучего ветра, и от шуршания Зонных юбок - тайны...
     Так приходила она часто, принося в ждановский флигелек осколки распрямлявшегося города, пряной весны и себя самой - неузнанной низкорослым коровинским домиком... Приходила, а почему так поздно - не спрашивал о том паралитик Коровин, а чахоточный Кузьма боялся о том подумать. Только чувствовал, что весной этой что-то случится. С Зоей и со всеми во флигельке.
     
     3
     
     Белогрудый какаду ел последние горсти южной кукурузы "конский зуб" и, отрыгивая пищу, тянулся целоваться к старому полковнику, оставившему любимому попке свою порцию сахара.
     Уже два дня Юрий Ильич советуется с Кузьмой о попкиной судьбе, а он из-за решетки клетки уныло смотрит на длинноволосое пегое солнце, косой локон потерявшее на двух стенах коровинской комнаты. И кричит, непонятно, протяжно:
     - Ва-ва-ва!... Та-ва-ва!...
     Обыкновенно говорил старый полковник, сидя, как на троне, в своем кресле на колесиках, а Кузьма слушал; сегодня вышло наоборот:
     - Уважаемый Юрий Ильич...
     Кузьма всегда обращался к полковнику не иначе, как со словом - "уважаемый".
     - Я хоць и не маю права... мешать своим словом словам Зои Юрьейны, потому что ценю свое положение в вашем доме, але добже было б попку вашего оставиць...
     Закашлялся от непривычной многосложности фразы - всем своим долговязым тонким телом.
     - Ну, что же? Добже, добже!?
     Полковнику было досадно, да к тому же он не любил полупольский, полуукраинский акцент Кузьмы.
     - Сто надумал я про попку, маю сказаць вам, уважаемый Юрий Ильич... Ходил бы я с попкой да с билециками по улицам... Заработали б на попкину жизнь... И вам заработал бы...
     - Как так?!
     Если б не тяжелые гири паралича в ногах, полковник Коровин вскочил бы со своего передвижного на колесиках трона.
     Вот так жизнь!... Он - старый дворянин, полковник, командир славного подшефного цесаревичу полка, обласканный не раз императором, - и кормиться на старости лет "попутаевыми билетиками"!... Хорош он будет - полковник Коровин - перед соседями во дворе!... Только такой неуч и хам, как Кузьма, мог до этого додуматься!...
     Оторопевший желтоглазый Кузьма, глотая чахоточные сгустки кровяной мокроты от кашля, поспешно просил прощения у полковника Юрия Ильича, со старинной дворянской фамилией... А вместо разобиженного полковника, тоскующий по сахару и солнцу какаду голодным криком наполнял комнату:
     - Ва-ва-ва!... Та-ва-ва!...
     ...И все- таки вышло так, как предложил безродный Кузьма.
     Зоя, после того как вернулась не поздней ночью, а в утренний свежий час в новых желтеньких - не своих - туфлях, неожиданно бросила отцу:
     - В скором времени я от вас переезжаю... Записываюсь с товарищем Забуевым - райпродкомиссаром.
     Вечером, когда Зоя, завившись, уходила, чахоточный Кузьма сказал:
     - Поздравляю вас с законным браком, Зоя Юрьевна...
     А она - уже за дверным порогом - насмешливо оставила горечь парню:
     - Дурак! С законным браком!...
     ...Подумал обо всем Коровин, не забыл и о Зонном переезде подумать, о себе и о попугаевой судьбе - и решил:
     - Быть по-твоему, Кузьма... Делай, что хочешь...
     Кузьма обменял где-то на Карповке у старого попугайщика Цапко коровинский жилет на "попугаевы билетики-счастье", приделал спереди клетки белогрудого какаду маленький с вставленными деревяшками-перегородками ящичек и несколько дней учил удивленного попку, как вынимать крючковатым клювом билетики и протягивать их на человеческую ладонь."
     А потом стал ходить с любопытным попкой - больше всего к вокзалам и по речным набережным.
     Ходил часов с одиннадцати и до восьми-девяти, ходил долговязым тощим стержнем с привязанной через плечо клеткой и застенчиво предлагал "попугаево счастье" обветренным обросшим мешочникам, молочницам и грубо ругавшимся извозчикам, да бродившим без дела за ним мальчишкам - в обмен на утащенный из дому ломоть хрустевшего под зубами хлеба...
     И ко всем подходил с одинаково робким:
     - Попытайце свое счастье, товарищ...
     А если кто соглашался (из жалости ли к желтоглазому мигавшему парню, или веря в "попугаево счастье"), - говорил, радуясь, белогрудому какаду:
     - Попочка, дай билецик на счастье товарищу...
     Домой приносил деньги, куски хлеба, молоко в грязной бутылочке, все, что давали ему за день, и раскладывал на стол перед старым полковником. То, что оставалось после старика, съедал вялым, болезненным ртом, похожим на смятую, прогнившую дырку его собственных потных чулок...
     
     4
     
     В августе Зоя ушла из коровинского флигеля. Только не женой к райпродкомиссару Забуеву, а "гостить" к моряку-англичанину Грэю: у райпродкомиссара Забуева оказалась жена в Сестрорецке... Старый полковник был даже доволен: все-таки... с интеллигентом сошлась дочка!...
     Кузьма ходил целыми днями по Петербургу, торговал "попугаевым счастьем". Кто из-под полы продавал глинообразный хлеб или рыбу, обмотав грязной тряпкой, а долговязый Кузьма и белогрудый попка торговали "билетиками-счастьем" открыто, без боязни: и милиционер, отбиравший хлеб и рыбу, взял у Кузьмы два билета (себе и жене) и сунул в руку Кузьме две красных бумажки.
     Только под конец месяца опечалились во флигельке на Ждановке: и полковник Коровин и чахоточный Кузьма-парень. Вышли все "попугаевы билетики", а снабжавший ими Кузьму старый попугайщик с Карповки отказался наотрез менять билетики на ненужные коровинские вещи. К тому же, зрил в Кузьме конкурента.
     - Ты, парень, меня не дурачь!... Приносишь шкатулочки да гребешки, а забираешь, можно сказать, хлеб насущный... Да-с! Хорошо, что я до революции пропасть их купил у немца Кенте - того и остались... Брось ты своего полковника, парень... Ходи с моими попугаями, ладно?... Ты жалостливый, тебе все дают - наторгуешь...
     Напрасно Кузьма уговаривал и просил попугайщика - тот был непреклонен.
     А все же и на этот раз спас и полковника и белогрудого попку безродный парень... Вечером сказал вдруг:
     - Я так думаю, уважаемый Юрий Ильич, что пецатные билецики замениць можно... И, уважаемый Юрий Ильич, - с пользой... Что в этих пецатных билециках написано?... Все написано, как в царское время, без изменений подходящих!
     - Что же тебе, дурень, не нравится царское время?
     - Не к тому я, уважаемый Юрий Ильич... Не к тому я... Я говорю - замениць можно билецики... так, чтоб поняцней всем, разобраць легче!... Интерес большой будець, уважаемый Юрий Ильич... В билециках все про звезды да про раков написано, а теперь счастье другое, говорю.
     - Ва-ва-ва! - кричал, как будто подтверждая, голодный какаду.
     - ...Думаю я написаць билецики так: написаць про службу в учреждении с пайками, про кварцирку с дровами, а где женщинам - свадьбу напишу за комиссаром... Все, что надо, написаць можно...
     - Да ты что? С ума сошел, не иначе?
     - Уважаемый Юрий Ильич... Интересней всем будець... Поняцней будець!... У попугайщика Цапко - про звезды, не разобраць ницего, а я напишу на билециках - как в жизни, понятно...
     И вышло так, как предложил Кузьма.
     Целый день писал на нарезанных синих и желтых бумажках, и тогда только Коровин узнал, что долговязый Кузьма когда-то учился в церковно-приходской школе. Писал старательно, экономя бумагу, а написав, сворачивал билетики, как аптечные порошки, вложив один конец в другой. И старый полковник помогал, развлекаясь, писать новое "попугаево счастье".
     А писал чахоточный Кузьма так:
     "Вы, товарищ, будете счастливым. Потерпите, и найдется Вам подходящая служба. Ваши родные о Вас беспокоятся и пришлют вам помощь. В вашей семье больше не будет несчастья. Жить вы будете долго. Если есть болезни, они пройдут. Вам нужно трудиться: лень - мать всех пороков".
     (Знаки препинанья и поговорки в конце каждого билетика диктовал старый полковник.)
     Или:
     "Вы проживете, товарищ, больше 70 лет в полном благополучии. Остерегайтесь только ж ездить на крышах вагонов. В скором времени Вас ждут приятные волнения. Вас полюбит красивый молодой человек (или женщина). У Вас будет трое детей. Ожидайте перемещения на лучшую должность. Ждите предсказанного, не теряйте надежды на обещанное счастье".
     (А в конце билетика полковник диктовал: "Обещанного три года ждут".)
     Так расписывал неизвестным людям счастье безродный тощий Кузьма - сам несчастливец...
     А потом ходил опять с белогрудым какаду по подпольным рынкам, к вокзалам и ожидал у парадных больших учреждений, откуда днем по холодным каменным и мраморным лестницам выбрасывалась человеческая волна навстречу жаркому, душившему солнцу и растекалась, дробясь, по широким прямым улицам Петрограда...
     Подходил к барышням в белых блузочках, к зеленоштанным мужчинам и предлагал, как всегда:
     - Попытайте свое счастье, товарищ... По новому предсказывает.
     А безучастный попка выбирал крючковатым клювом то синий, то желтый билетик, подсунутый умелой рукой долговязого Кузьмы. Нужно было не ошибиться - ведь в синих и желтых бумажках разное написано: кому - в учреждении служба или покупка выгодная, а кому - свадьба с комиссаром или с торговым человеком... Каждому свое счастье расписывал Кузьма...
     Так ходил Кузьма с попкой по городу, а полковник вечером жевал черствый хлеб и соленую полусвежую сельдь.
     Во флигельке на Ждановке жили теперь трое и все разные меж собой. Только из троих - два человека и один попугай - тоже человек среди птиц: по Брэму.
     Так жили.
     Одним утром только, когда сменив солнце, в окна коровинские стукнула осенняя сырость - у чахоточного Кузьмы хлынула вдруг, как из крана, бурая кровь, хлынула, приклеив его замертво к блошиному грязному тюфяку - на полу...
     Спал еще старый полковник Юрий Ильич Коровин - спал, ничего не услышав.
     Под парусиновым чехлом в клетке, нахохлившись и подогнув голову под крыло, сидел на жердочке белогрудый сиротливый попка, а на тюфяке у дверей вытянулись в последний раз чьи-то похолодевшие безродные ноги в прогнивших чулках: Кузьмы - с земли беженца.
     ...А днем милиционер у Тучкова моста удивился, почему не прошел сегодня с клеткой за плечами долговязый парень раздавать людям "попугаево счастье"...
     
     1923 г.