Борис Львович Васильев
     
     
     Великолепная шестерка
     
     
     OCR&spellcheck by Ustas http://lib.aldebaran.ru
     "Б.Васильев "Летят мои кони..." Сборник повестей и рассказов": Советский
     писатель; Москва; 1984
     
     Аннотация
     
     Невеселый рассказ о равнодушии и черствости.
     
     Борис Васильев
     Великолепная шестерка
     
     ***
     
     Kони мчались в густом сумраке. Ветви хлестали по лицам всадников, с лошадиных морд капала пена, и свежий нешоссейный ветер туго надувал рубашки. И никакие автомашины, никакие скутера, никакие мотоциклы не шли сейчас ни в какое сравнение с этой ночной скачкой без дорог.
     - Хелло, Вэл!
     - Хелло, Стас!
     Пришпорь, Роки, своего скакуна! Погоня, погоня, погоня! У тебя заряжен винчестер, Дэн? Вперед, вперед, только вперед! Вперед, Вит, вперед, Эдди! Приготовь кольт и вонзи шпоры в бока: мы должны уйти от шерифа!
     Что может быть лучше топота копыт и бешеной скачки в никуда? И что из того, что худым мальчишеским задам больно биться о костлявые хребты неоседланных лошадей? Что из того, что лошадиный галоп тяжел и неуверен? Что из того, что лошадиные сердца выламывают ребра, из пересохших глоток рвется надсадный хрип, а пена стала розовой от крови? Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?
     - Стой! Да стой же, мустанг, тпру!.. Ребята, отсюда - через овраг. Дырка за читалкой, и мы - дома.
     - Ты молодец, Роки.
     - Да, клевое дельце.
     - А что делать с лошадьми?
     - Завтра еще покатаемся.
     - Завтра - конец смены, Эдди.
     - Ну так что? Автобусы наверняка придут после обеда!
     Автобусы из города пришли за второй лагерной сменой после завтрака. Водители торопили со сборами, демонстративно сигналя. Вожатые отрядов нервничали, ругались, пересчитывали детей. И с огромным облегчением вздохнули, когда автобусы, рявкнув клаксонами, тронулись в путь.
     - Прекрасная смена, - отметила начальник лагеря Кира Сергеевна. - Теперь можно и отдохнуть. Как там у нас с шашлыками?
     Кира Сергеевна не говорила, а отмечала, не улыбалась, а выражала одобрение, не ругала, а воспитывала. Она была опытным руководителем: умела подбирать работников, сносно кормить детей и избегать неприятностей. И всегда боролась. Боролась за первое место, за лучшую самодеятельность, за наглядную агитацию, за чистоту лагеря, чистоту помыслов и чистоту тел. Она была устремлена на борьбу, как обломок кирпича в нацеленной рогатке, и, кроме борьбы, ни о чем не желала думать: это был смысл всей ее жизни, ее реальный, лично ощутимый вклад в общенародное дело. Она не щадила ни себя, ни людей, требовала и убеждала, настаивала и утверждала и высшей наградой считала право отчитаться на бюро райкома как лучший руководитель пионерского лагеря минувшего сезона. Трижды она добивалась этой чести и не без оснований полагала, что и этот год не обманет ее надежд. И оценка "прекрасная смена" означала, что дети ничего не сломали, ничего не натворили, ничего не испортили, не разбежались и не подцепили заболеваний, из-за которых могли бы снизиться показатели ее лагеря. И она тут же выбросила из головы эту "прекрасную смену", потому что прибыла новая, третья смена и ее лагерь вступил в последний круг испытаний.
     Через неделю после начала этого завершающего этапа в лагерь приехала милиция. Кира Сергеевна проверяла пищеблок, когда доложили. И это было настолько невероятно, настолько дико и нелепо применительно к ее лагерю, что Кира Сергеевна рассердилась.
     - Наверняка из-за каких-то пустяков, - говорила она по пути в собственный кабинет. - А потом будут целый год упоминать, что наш лагерь посещала милиция. Вот так, мимоходом беспокоят людей, сеют слухи, кладут пятно.
     - Да, да, - преданно поддакивала старшая пионервожатая с бюстом, самой природой предназначенным для наград, а пока носившим алый галстук параллельно земле. - Вы абсолютно правы, абсолютно. Врываться в детское учреждение...
     - Пригласите физрука, - распорядилась Кира Сергеевна. - На всякий случай.
     Покачивая галстуком, "бюст" бросился исполнять, а Кира Сергеевна остановилась перед собственным кабинетом, сочиняя отповедь в адрес бестактных блюстителей порядка. Подготовив тезисы, оправила идеально закрытое, напоминающее форму темное платье и решительно распахнула дверь.
     - В чем дело, товарищи? - строго начала она. - Без телефонного предупреждения врываетесь в детское учреждение...
     - Извините.
     У окна стоял милицейский лейтенант настолько юного вида, что Кира Сергеевна не удивилась бы, увидев его в составе первого звена старшего отряда. Лейтенант неуверенно поклонился, глянув при этом на диван. Кира Сергеевна посмотрела туда же и с недоумением обнаружила маленького, худого, облезлого старичка в синтетической, застегнутой на все пуговицы рубашке. Тяжелый орден Отечественной войны выглядел на этой рубашке столь нелепо, что Кира Сергеевна зажмурилась и потрясла головой в надежде все же увидеть на старике пиджак, а не только мятые штаны да легкую рубаху с увесистым боевым орденом. Но и при вторичном взгляде ничего в старике не изменилось, и начальник лагеря поспешно уселась в собственное кресло, дабы обрести вдруг утраченное равновесие духа.
     - Вы - Кира Сергеевна? - спросил лейтенант. - Я участковый инспектор, решил познакомиться. Конечно, раньше следовало, да все откладывал, а теперь...
     Лейтенант старательно и негромко излагал причины своего появления, а Кира Сергеевна, слыша его, улавливала лишь отдельные слова: заслуженный фронтовик, списанное имущество, воспитание, лошади, дети. Она смотрела на старого инвалида с орденом на рубашке, не понимая, зачем он тут, и чувствовала, что старик этот, в упор глядя беспрестанно моргающими глазками, не видит ее точно так же, как она сама не слышит милиционера. И это раздражало ее, выбивало из колеи, а потому пугало. И она боялась сейчас не чего-то определенного - не милиции, не старика, не новостей, - а того, что испугалась. Страх нарастал от сознания, что он возник, и Кира Сергеевна растерялась и даже хотела спросить, что это за старик, зачем он здесь и почему так смотрит. Но эти вопросы прозвучали бы слишком по-женски, и Кира Сергеевна тут же задавила робко трепыхнувшиеся в ней слова. И с облегчением расслабилась, когда в кабинет вошли старшая пионервожатая и физрук.
     - Повторите, - строго сказала она, заставив себя отвести глаза от свисающего с нейлоновой рубашки ордена. - Самую суть, коротко и доступно.
     Лейтенант смешался. Достал платок, вытер лоб, повертел форменную фуражку.
     - Собственно говоря, инвалид войны, - растерянно сказал он.
     Кира Сергеевна сразу почувствовала эту растерянность, этот ч у ж о й страх, и ее собственная боязнь, ее собственная растерянность тут же исчезли без следа. Все отныне встало на место, и разговором теперь управляла она.
     - Скудно выражаете мысли.
     Милиционер посмотрел на нее, усмехнулся.
     - Сейчас богаче изложу. У почетного колхозного пенсионера, героя войны Петра Дементьевича Прокудова угнали шестерых лошадей. И по всем данным, угнали пионеры вашего лагеря.
     Он замолчал, и молчали все. Новость была ошарашивающей, грозила нешуточными осложнениями, даже неприятностями, и руководители лагеря думали сейчас, как бы увернуться, отвести обвинение, доказать чужую ошибку.
     - Конечно, кони теперь без надобности, - вдруг забормотал старик, при каждом слове двигая большими ступнями. - Машины теперь по шаше, по воздуху и по телевизору. Конечно, отвыкли. Раньше вон мальчонка собственный кусок недоедал - коню нес. Он твой хлебушко хрумкает, а у тебя в животе урчит. С голодухи. А как же? Все есть хотят. Это машины не хотят, а кони хотят. А где же возьмут? Что дашь, то и едят.
     Лейтенант невозмутимо выслушал это бормотание, но женщинам стало не по себе - даже физрук заметил. А был он человеком веселым, твердо знал, что дважды два - четыре, а потому и сохранял в здоровом теле здоровый дух. И всегда рвался защищать женщин.
     - Чего мелешь-то, старина? - добродушно улыбнувшись, сказал он. - "Шаше", "шаше"! Говорить бы сперва выучился.
     - Он контуженый, - глядя в сторону, тихо пояснил лейтенант.
     - А мы не медкомиссия, товарищ лейтенант. Мы - детский оздоровительный комплекс, - внушительно сказал физрук. - Почему считаете, что наши ребята угнали лошадей? У нас современные дети, интересуются спортом, электроникой, машинами, а совсем не вашими одрами.
     - Шестеро к деду ходили неоднократно. Называли друг друга иностранными именами, которые я записал со слов колхозных ребят... - Лейтенант достал блокнот, полистал. - Роки, Вел, Эдди, Ден. Есть такие?
     - В первый раз... - внушительно начал физрук.
     - Есть, - тихо прервала вожатая, начав буйно краснеть. - Игорек, Валера, Андрей, Дениска. Это же великолепная шестерка наша, Кира Сергеевна.
     - Этого быть не может, - твердо определила начальница.
     - Конечно, бред! - тотчас подхватил физрук, адресуясь непосредственно к колхозному пенсионеру. - С похмелюги, отец, поблазилось? Так с нас где сядешь, там и слезешь, понял?
     - Перестаньте кричать на него, - негромко сказал лейтенант.
     - Поди, пропил коняг, а на нас отыграться хочешь? Я тебя сразу раскусил!
     Старик вдруг затрясся, засучил ногами. Милиционер бросился к нему, не очень вежливо оттолкнув при этом вожатую.
     - Где у вас уборная? Уборная где, спрашиваю, спазмы у него.
     - В коридоре, - сказала Кира Сергеевна. - Возьмите ключ, это мой личный туалет.
     Лейтенант взял ключ, помог старику подняться.
     На диване, где сидел инвалид, осталось мокрое пятно. Старик дрожал, мелко переставлял ноги и повторял:
     - Дай три рубля на помин, и господь с ними. Дай три рубля на помин...
     - Не дам! - сурово отрезал милиционер, и оба вышли.
     - Он алкоголик, - брезгливо сказала вожатая, старательно повернувшись спиной к мокрому пятну на диване. - Конечно, прежде был герой, никто не умаляет, но теперь... - Она сокрушенно вздохнула. - Теперь алкоголик.
     - А ребята и вправду лошадей брали, - тихо признался физрук. - Мне перед отъездом Валера сообщил. Что-то он еще тогда про лошадей говорил, да отозвали меня. Шашлыки готовить.
     - Может быть, признаемся? - ледяным тоном поинтересовалась Кира Сергеевна. - Провалим соревнование, потеряем знамя. - Подчиненные примолкли, и она сочла необходимым пояснить: - Поймите, иное дело, если мальчики украли бы общественную собственность, но они же не украли ее, не так ли? Они покатались и отпустили, следовательно, это всего лишь шалость. Обычная мальчишеская шалость, наша общая недоработка, а пятно с коллектива не смоешь. И прощай знамя.
     - Ясно, Кира Сергеевна, - вздохнул физрук. - И не докажешь, что не верблюд.
     - Надо объяснить им, что это за ребята, - сказала вожатая. - Вы же недаром называли их великолепной шестеркой, Кира Сергеевна.
     - Хорошая мысль. Достаньте отзывы, протоколы, Почетные грамоты. Быстренько систематизируйте.
     Когда лейтенант вместе с притихшим инвалидом вернулись в кабинет, письменный стол ломился от раскрытых папок, Почетных грамот, графиков и схем.
     - Извините деда, - виновато сказал лейтенант. - Контузия у него тяжелая.
     - Ничего, - великодушно улыбнулась Кира Сергеевна. - Мы тут обменялись пока. И считаем, что вы, товарищи, просто не в курсе, какие у нас ребята. Можно смело сказать: они - надежда двадцать первого века. И, в частности, те, которые по абсолютному недоразумению попали в ваш позорный список, товарищ лейтенант.
     Кира Сергеевна сделала паузу, дабы работник милиции и непонятно для чего привезенный им инвалид с так раздражающим ее орденом могли полностью уяснить, что главное - в прекрасном будущем, а не в тех досадных исключениях, которые пока еще кое-где встречаются у отдельных граждан. Но лейтенант терпеливо ждал, что последует далее, а старик, усевшись, вновь вперил тоскливый взор свой куда-то сквозь начальницу, сквозь стены и, кажется, сквозь само время. Это было неприятно, и Кира Сергеевна позволила себе пошутить:
     - Бывают, знаете, пятна и на мраморе. Но ведь благородный мрамор остается благородным мрамором и тогда, когда на него падает тень. Сейчас мы покажем вам, товарищи, на кого пытаются бросить тень. - Она зашуршала бумагами, разложенными на столе. - Вот например... Например, Валера. Прекрасные математические данные, неоднократный победитель математических олимпиад. Здесь копии его Почетных грамот, можете ознакомиться. Далее, скажем, Славик...
     - Второй Карпов! - решительно перебил физрук. - Блестящая глубина анализа, и в результате - первый разряд. Надежда области, а возможно, и всего Союза - говорю вам как специалист.
     - А Игорек? - робко вставила вожатая. - Поразительное техническое чутье. Поразительное! Его показывали даже по телевизору.
     - А наш изумительный полиглот Дениска? - подхватила Кира Сергеевна, невольно заражаясь восторженностью подчиненных. - Он уже овладел тремя языками. Вы сколькими языками владеете, товарищ милиционер?
     Лейтенант серьезно поглядел на начальницу, скромно кашлянул в кулак и тихо спросил:
     - А ты сколькими "языками" овладел, дед? За шестого орден-то дали, так вроде?
     Старик задумчиво кивнул, и весомый орден качнулся на впалой груди, отразив позолотой солнечный лучик. И опять наступила неуютная пауза, и Кира Сергеевна уточнила, чтобы прервать ее:
     - Товарищ фронтовик вам дедом приходится?
     - Он всем дедом приходится, - как-то нехотя пояснил лейтенант. - Старики да дети - всем родня: этому меня бабка еще в зыбке учила.
     - Странно вы как-то объясняете, - строго заметила Кира Сергеевна. - Мы понимаем, кто сидит перед нами, не беспокойтесь. Никто не забыт, и ничто не забыто.
     - Мы каждую смену проводим торжественную линейку у обелиска павшим, - поспешно пояснила вожатая. - Возлагаем цветы.
     - Мероприятие, значит, такое?
     - Да, мероприятие! - резко сказал физрук, решив опять защищать женщин. - Не понимаю, почему вы иронизируете над средствами воспитания патриотизма.
     - Я, это... Я не иронизирую. - Лейтенант говорил негромко и очень спокойно, и поэтому все в комнате злились. Кроме старого фронтовика. - Цветы, салюты - это все правильно, конечно, только я не о том. Вот вы о мраморе говорили. Мрамор - это хорошо. Чисто всегда. И цветы класть удобно. А что вот с таким дедом делать, которого еще в мрамор не одели? Который за собой ухаживать не может, который в штаны, я извиняюсь, конечно... да к водке тянется, хоть ты связывай его! Чем он тех хуже, которые под мрамором? Тем, что помереть не успел?
     - Простите, товарищ, даже странно слышать. А льготы инвалидам войны? А почет? Государство заботится...
     - Вы, что ли, государство? Я же не о государстве, я о ваших пионерах говорю. И о вас.
     - И все-таки! - Кира Сергеевна выразительно постучала по столу карандашом. - И все-таки я настаиваю, чтобы вы изменили формулировку.
     - Что изменил? - переспросил участковый.
     - Формулировку. Как неправильную, вредную и даже аполитичную, если смотреть в корень.
     - Даже? - переспросил милиционер и опять неприятно усмехнулся.
     - Не понимаю, чего усмехаетесь? - пожал плечами физрук. - Доказательства есть? Нету. А у нас - есть. Получается, что клевету поддерживаете, а это знаете чем пахнет?
     - Плохо пахнет, - согласился лейтенант. - Скоро почувствуете.
     Он говорил с горечью, без всяких угроз и намеков, но тем, кому он это говорил, слышалась не горечь, а скрытые угрозы. Им представлялось, что участковый темнит, что-то сознательно недоговаривает, и поэтому они опять замолчали, лихорадочно соображая, какие козыри выкинет противник и чем эти козыри следует бить.
     - Конь, он как человек, - неожиданно вклинился старик и опять задвигал ногами. - Он только не говорит, он только понимает. Он меня спас, Кучум звать. Статный такой Кучум, гнедой. Счас, счас.
     Инвалид встал и начал суетливо расстегивать пуговицы рубашки. Тяжелый орден, обвиснув, раскачивался на скользкой ткани, а дед, бормоча "счас, счас", все еще возился с пуговицами.
     - Он что, раздевается? - шепотом спросила старшая пионервожатая. - Скажите, чтоб перестал.
     - Он вам второй орден покажет, - сказал лейтенант. - На спине.
     Не совладав со всеми пуговицами, старик стащил рубашку через голову и, не снимая с рук, повернулся. На худой, костлявой спине его под левым плечом был виден бурый полукруглый шрам.
     - Это зубы его, зубы, - все еще стоя к ним спиной, говорил дед. - Кучума, значит. Контузило меня на переправе, так в воду оба и упали. Я, это, соображения не имел, а Кучум - вот. Зубами за гимнастерку да вместе с мясом, чтоб покрепше. И выволок. И упал сам. Осколком у него ребра выломало, и кишки за ним волочились.
     - Какая гадость, - сказала вожатая, став пунцовой, как галстук. - Кира Сергеевна, что же это такое? Это же издевательство какое-то, Кира Сергеевна.
     - Одевайся, дед, - вздохнул лейтенант, и опять никто не почувствовал его боли и заботы: все своей боли боялись. - Простудишься, так тебя никакой Кучум больше не вытащит.
     - Ах, коник был, ах, коник! - Старик надел рубаху и повернулся, застегиваясь. - Мало живут они, вот беда. Все никак до добра дожить не могут. Не успевают.
     Бормоча, он заталкивал рубаху в мятые штаны, улыбался, а по морщинистому, покрытому седой щетиной лицу текли слезы. Желтые, безостановочные, лошадиные какие-то.
     - Одевайся, дедушка, - тихо сказал милиционер. - Дай я тебе пуговку застегну.
     Он стал помогать, а инвалид благодарно уткнулся ему в плечо. Потерся и вздохнул, будто старая, усталая лошадь, так и не дожившая до добра.
     - Ах, Коля, Коля, дал бы ты мне три рубля...
     - Родственник! - вдруг торжествующе выкрикнула Кира Сергеевна и резко хлопнула ладонью по столу. - Скрывали, путали, а сами привели юродствующего родственника. С какой целью? Под фонарем ищете, - чтобы виноватого обелить?
     - Конечно же это ваш собственный дед! - тотчас же подхватил физрук. - Это ж видно. Невооруженным глазом, как говорится.
     - Мой дед в братской под Харьковом лежит, - сказал участковый. - А это не мой, это колхозный дедушка. А кони, которых ваша великолепная шестерка угнала, то его были кони. Колхоз их, коней этих, ему, Прокудову Петру Дементьевичу, передал.
     - Насчет "угнали", как вы употребили, доказать еще придется, - внушительно отметила Кира Сергеевна. - Я не позволю чернить вверенный мне детский коллектив. Можете официально заводить "дело", можете, а сейчас немедленно покиньте мой кабинет. Я подчиняюсь непосредственно области и буду разговаривать не с вами и не с этим колхозным дедом, а с соответствующими компетентными товарищами.
     - Вот, значит, и познакомились, - невесело усмехнулся лейтенант. Надел фуражку, помог старику подняться. - Пойдем, дед, пойдем.
     - Дал бы три рубля...
     - Не дам! - отрезал участковый и обернулся к начальнице. - Не беспокойтесь, не будет никакого дела. Кони были списаны с колхозного баланса, и иск предъявлять некому. Ничейные были кони.
     - Ах, кони, коники, - завздыхал старик. - Теперь машины ласкают, а коней бьют. И никак им теперь не дожить до жизни своей.
     - Позвольте, - Кира Сергеевна растерялась едва ли не впервые в своей начальнической практике, поскольку поступок собеседника не укладывался ни в какие рамки. - Если нет никакого "дела", так зачем же... - Она медленно встала, вырастая над собственным столом. - Как вы смели? Это недостойное подозрение, это... У меня нет слов, но я так не оставлю. Я немедленно поставлю в известность вашего начальника, слышите? Немедленно.
     - Ставьте в известность, - согласился лейтенант. - А потом пошлите кого-нибудь конские трупы зарыть. Они за оврагом, в роще.
     - Ах, кони, коники! - опять заныл старик, и слезы капали на нейлоновую рубашку.
     - Они, значит, что... умерли? - шепотом спросила вожатая.
     - Пали, - строго поправил лейтенант, глядя в доселе такие безмятежные глаза. - От голода и жажды. Ваши ребята, накатавшись, их к деревьям привязали, а сами уехали. По домам. Кони все объели, до чего дотянуться смогли: листву, кусты, кору древесную. А привязаны были высоко и коротко, так что и пасть им не удалось: висят там на уздечках. - Он достал из кармана несколько фотографий, положил на стол. - Туристы мне завезли. А я - вам. На память.
     Женщины и физрук с ужасом смотрели на оскаленные, задранные к небу мертвые лошадиные морды с застывшими в глазницах слезами. Корявый дрожащий палец влез в поле их зрения, ласково провел по фотографиям.
     - Вот он, Сивый. Старый меринок был, хворый, а глянь, только справа все обглодал. А почему? А потому, что слева Пулька была привязана, древняя такая кобылка. Так он ей оставлял. Кони, они жалеть умеют...
     - Пойдем, дед! - звенящим голосом выкрикнул лейтенант. - Что ты им объясняешь?!
     Хлопнула дверь, затихло старческое бормотанье, скрип милицейских сапог, а они все еще никак не могли оторвать глаз от облепленных мухами лошадиных морд с навеки застывшими глазами. И только когда крупная слеза, сорвавшись с ресниц, ударилась о глянцевую бумагу, Кира Сергеевна очнулась.
     - Этих, - она потыкала в фотографии, - спрятать... то есть закопать поскорее, нечего зря детей травмировать. - Порылась в сумочке, достала десятку, протянула, не глядя, физруку. - Инвалиду передайте, он помянуть хотел, уважить надо. Только чтоб милиционер не заметил, а то... И намекните помягче, чтоб не болтал понапрасну.
     - Не беспокойтесь, Кира Сергеевна, - заверил физрук и поспешно вышел.
     - Я тоже пойду, - не поднимая головы, сказала вожатая. - Можно?
     - Да, конечно, конечно.
     Кира Сергеевна дождалась, когда затихнут шаги, прошла в личный туалет, заперлась там, изорвала фотографии, бросила клочки в унитаз и с огромным облегчением спустила воду.
     А почетный пенсионер колхоза Петр Дементьевич Прокудов, бывший разведчик кавкорпуса генерала Белова, тем же вечером умер. Он купил две бутылки водки и выпил их в зимней конюшне, где до сей поры так замечательно пахло лошадьми.