Лев Абрамович Кассиль
     
     
     Битва при безымянном пальце
     
     OCR Черновол В.Г. http://lib.aldebaran.ru
     
     Лев Кассиль
     Битва при безымянном пальце
     
     * * *
     
     
     Это так вышло, в общем... Мы с папой при участковой амбулатории жили. Втроём. Ещё братишка Юзька. Ну, он тогда был совсем ещё клоп. Пятый год ему пошёл. А убираться к нам одна соседняя старушка приходила. Мамы у нас нету. А вот папа, ну отец то есть, эх и человек! У него не только орден, у него ещё даже почётный наган есть с личной надписью... Мы с отцом прямо как товарищи настоящие. Он только кажется, что строгий. А как начнёт с нами возиться! Всегда дурит. Даже не разберёшь иногда - это он в самом деле или понарошке. Он столько игр знает! И, ну прямо, из всего такое может придумать, что даже не ожидаешь.
     - Коля, - говорит, - прикрой дверь поплотнее, а то из-под неё пассаты дуют. А у Юзика в носу и так сталактиты и сталагмиты выросли...
     Мы на столе у нас из бумаги бойцов делаем, красноармейцев. Такие бои устраиваем - держись только!.. А потом он ещё иногда наденет на пальцы разные колпачки, а на ногтях глаза, нос и рот нарисует. И целый театр нам представляет. У него это ловко получается, красота прямо! Будёновцы в шлемах. Или монахи там всякие, клоуны, генералы, Наполеоны. Здороваются, дерутся, кланяются, как живые. "Собственноручный театр" - это он называет... Вот раз в позапозапрошлом году, ну, в общем, три года обратно, наш фельдшер Маврикий Петрович отпросился у папы из амбулатории на тот берег, в город. Ему все красноармейский парад хотелось посмотреть. Ну, папа, значит, на праздник Октябрьский один остался. В амбулатории всё равно в тот день приёма не было. Папа нам обещал новый спектакль на руках исполнить из боевой жизни. Только что он стал колпачок насаживать на безымянный палец, вдруг кто-то как постучит!.. Потом влетает человек, такой весь взъералашенный. И просит папу поехать с ним в колхоз там один в районе. У них там с одной женщиной плохо, говорит. Она сначала не к врачу обратилась, а к какой-то тётке, знахарке. Та и натворила чего-то... Дядька этот, который примчался, просит папу:
     - Спасите, - говорит, - помирает совсем!
     Папа говорит:
     - Тут хирург должен. Я же не хирург. Надо в город, в больницу, везти.
     А в больницу, оказывается, везти нельзя. В тот год Волга очень рано замерзать начала. Сало* пошло, на лодке не пробьёшься, а ледостава ещё нет. На тот берег - нечего и думать. И наш Маврикий Петрович, значит, тоже там застрял. Такое вышло вот стечение подробностей.
     ______________
     * слой рыхлого снега, образующийся на реке перед её замерзанием.
     
     Отец взял чемоданчик свой с инструментами, собрался - раз-раз - живо (он быстрый ужасно, как все доктора), поцеловался с нами и говорит:
     - Спектакль откладывается на завтра. Билеты действительны.
     Вернулся он уже ночью совсем. Я проснулся, слышу - он ходит чего-то, не ложится. Потом гляжу - подходит к лампе. Лицо слишком серьёзное, бледный весь какой-то - видно, устал. Подошёл к лампе, поднял её со стола, посветил ею совсем близко на правую руку - и обратно лампу, на место. Потом опять походил, походил, опять к лампе - и пальцами всякие штуки делает, шевелит. И карандашом чего-то на руке чертит. Тут и Юзька, чертёнок, проснулся. Сел и говорит:
     - Папа, ты чего это там тени показываешь?
     - Репетирую, - отец отвечает. Тут и я спросил:
     - А как та женщина, больная?
     - Случай отвратительный, - говорит. - Запустили чёрт знает как. Всё, что мог, сделал... А ты, - говорит, - в общем, спи, морда ты полуночная. Ну, живо у меня сдать! - и потушил лампу.
     А утром я проснулся рано, а он уже сидит в одной рубашке. Жёлтый какой-то. У окна. Засучил рукав и опять что-то на руке карандашом отчёркивает. Я как подкрадусь сзади... А он вдруг рассердился:
     - Ты чего за кулисы подглядываешь? Марш отсюда! - И не смотрит сам на меня. А потом лёг на диван. - Голова, - говорит, - заболела.
     За обедом совсем ничего есть не стал. А после обеда подозвал меня к окну и показывает руку. Смотрю - она вся химическим карандашом исчёркана. И жилы тоже синие, прямо как реки на географической карте. Даже не разберёшь сразу, где он карандашом навёл, а где жилы.
     - Ну вот, - говорит папа, - сегодня у нас будет собственноручный театр военных действий. Дислокация такова: вот тут, видишь, полоса красная вспухла, и тут. И тут... Это наступает противник. Наши вот здесь у кисти первый заслон сделали. Но враг прорвался. Вот я отметил карандашом, на сколько он за ночь продвинулся. Теперь части противника наступают по направлению к локтю. Вот тут противник предполагает далёкий рейд сделать. Видишь? Ну, а у локтя наш второй барьер. Вот если и тут его не удержишь, тогда дело, брат, скверное. Может быть, правда, ещё у плеча, под мышкой, наш барьер задержит. Но это уж вряд ли... - Потом отец посмотрел на Юзьку и говорит: - Юзик, дружок, сбегай, будь друг, на кухню к Малаше, скажи, я завтракать не буду. И побудь пока там.
     Юзик ушёл, а я говорю:
     - Папа, я это считаю просто безобразием с твоей стороны. Ты это Юзьке вкручивать можешь. А я не маленький. Что ты со мной игрушки строишь! Глупо это, я считаю, вот и всё. Что у тебя с рукой вышло?
     Ну тогда отец уж рассказал. Он, в общем, оказывается, когда мыл вчера руку перед операцией, уколол щёткой палец. А резиновые перчатки он дома оставил. И откладывать уже нельзя было. Вот, наверное, гной скверный попал туда, где папа накололся. Палец безымянный стал черным, опух, и началось почти заражение крови. Уже к локтю полосы стали подбираться. А в город, в больницу, сейчас ведь никак не попадёшь...
     Юзьке отец ничего не велел говорить. И у нас получилось с ним вроде военной тайны... Мы отметили карандашом, где кончается полоса. Но краснота лезла все дальше. Мы через каждый час смотрели. А краснота все лезла и лезла выше.
     - Помощи ждать нам неоткуда, - говорит отец, - барьер сдал. Противник форсировал локоть. Надо принимать бой.
     А Юзька, вот шляпа, ничего не понимает.
     - Вот у нас папа какой молодец! - говорит. - У него голова болит, а он все войну нам представляет.
     Ну, к ночи папе совсем плохо сделалось. Лежал, лежал он, вдруг как вскочит.
     - Обходит, обходит! - кричит.
     Юзька проснулся, а отец уже пришёл в себя. Сидит на кровати и говорит ему:
     - Ты спи, спи, это я репетирую. - А потом мне: - Ну-ка, Николай, вставай-ка на ночную разведку.
     Я посмотрел, а у него вся рука до плеча горит. И мне стало до того страшно... Ведь видно прямо, как по руке это ползёт. Аж меня всего холод продрал. Я чуть реву не дал: что-то вспомнилось, как он нам этой рукой театр представлял. И такой мне папина эта рука сделалась - лучше бы уж у меня с рукой что-нибудь вышло. Честное слово.
     - Да, - говорит папа, - подвёл безымянный. Ну, ждать, брат, нельзя. Приказываю готовиться к боевой операции. Палец - изменник. Жалеть его нам нечего. Штаб находит необходимым уничтожить две предавших фаланги... Командование принимаю на себя. Тебя назначаю помощником. Не боишься?
     - Что значит - боишься? - говорю я. - Только брось ты меня разыгрывать.
     - Ничего, так легче, - говорит отец. - А в общем, ничего такого страшного - отчикнем, и все.
     И мы пошли с ним в амбулаторию, папин кабинет. А Юзька, шляпа, сзади кричит в кровати:
     - Ой, вы куда? Примите меня тоже в вашу войну... Большой парень, пятый год, а ничего не понял.
     - Ну, сначала произведём артиллерийскую подготовку, - говорит отец. Достаёт шприцы. - Так. Адреналин здесь, - говорит, - новокаин на месте... Вот, черт, не с руки! А ну, держи как следует. Что это у тебя зубы стучат?! А, понимаю. Это у тебя вроде пулемёта. Так, так, стучи. Ну-с, теперь, Коля, возьми вот этот шприц. Если боишься, отвернись. В случае, сознание потеряю, тогда впрыснешь. Понял? Бери. Есть?..
     И он всё время так говорил командирским голосом. Даже я и не знаю: не то это он нарочно, чтобы мне легче было, не то правда, в бреду. Жар у него был. Почти сорок градусов. Но я тоже, чтобы настроение поддерживать, хоть самого меня и трусит всего, тоже говорю по-военному:
     - Есть впрыснуть, папа!..
     И правда, от этого как-то легче получалось. Будто мы на войне с ним рядом. Потом он закричал:
     - Санитары! Санитары! Бинты давай!..
     И я ему помог перевязать. Но тут он вдруг сделался совсем белый, холодный, потный весь и стал валиться. Я зажмурился и впрыснул ему в руку, как он велел. А потом помог ему дойти обратно до дивана. Ну, и все.
     ...А к вечеру и фельдшер приехал. Перебрался как-то.
     - Ох, Георгий Осипович, - говорит, - вот красота парад был! - Это он ещё в передней начал. А как вошёл, глянул на папу, так и встал. - Чего это вы?..
     - У нас тут тоже парад не парад, а битва целая была, - папа говорит, - бой при безымянном пальце... Ну, Колька молодец. Дрейфил, правда, порядком, но всё-таки не осрамил своё поколение. Это, по крайней мере, сын, я понимаю!
     А я говорю:
     - Да, он сам даже не пикнул... Вот это, я понимаю ещё, отец!