Григорий Израилевич Горин
     
     
     Измена
     
     Рассказы -
     
     
     OCR Busya http:\\www.lib.aldearan.ru
     "Григорий Горин "Дом, который построил Свифт", серия "Смех - Не Грех"":
     "ДОВИРА"; Киев; 1995
     
     Григорий Горин
     
     Измена
     
     Виктор Андреевич Корюшкин прожил со своей женой Ниной в любви и согласии семь лет, и это обстоятельство его очень тяготило Собственно говоря, мужской темперамент, отпущенный природой Корюшкину, и не требовал никакой побочной жизни, а вполне удовлетворялся законной, семейной, но, будучи человеком современным и в какой-то мере интеллигентным, Корюшкин не мог не понимать, что в таком безоблачном размеренном семейном существовании есть что-то провинциальное и ущербное.
     Корюшкин смотрел фильмы, читал книги, беседовал со знакомыми и всякий раз убеждался, что на свете бушуют страсти, люди смело ныряют в море острых ощущений, на Западе уже придуман "группенсекс" (о нем рассказывал Корюшкину один институтский товарищ, который собственными глазами видел этот самый "группенсекс" в шведской авторучке), и получалось так, что только он, Виктор Андреевич Корюшкин, оказался за бортом, сидит, пьет чай и коротает знойные июньские вечера с женой и телевизором.
     Особенно мучительными для Корюшкина были рассказы сослуживцев, когда в курилке учреждения, в котором работал Виктор Андреевич, после обеденного перерыва собирались мужики и, поболтав о начальстве или футболе, выходили на "живую" тему и когда какой-нибудь Монюков (толстый, лысоватый, ни рожи ни кожи) вдруг со смаком начинал повествовать о своей трехдневной командировке в Тулу, где он в гостинице познакомился с очаровательной девушкой, почему-то эстонкой (снежные волосы, нос в веснушках и шепчет эдак с акцентом: "Милый мой Моньюкоф..."), и какие сумасшедшие были эти три дня. И тут же тему подхватывал следующий: "Это что! А вот у меня был случай..."
     И загорались глаза, и каждый спешил захватить площадку, и только Корюшкин стыдливо моргал ресницами, потому что нечего ему было рассказывать. Не было в его жизни никого, кроме Нины, а до Нины были-то всего Зина да Томка в институте и более никого, не то что, скажем, загадочной эстонки белоснежной, но вообще - ничего, хотя бы и менее экстравагантного. И Корюшкин со вздохом уходил из курилки в рабочую комнату, садился за свой стол и свирепо перекладывал папки из одного ящика в другой, чтобы забыться.
     Главное, Корюшкин чувствовал, что он в принципе может понравиться женщинам (рост - выше среднего, глаза - серые и в зубах - расщелина, что свидетельствует о тайных пороках), ему улыбалась секретарша Клара, и в автобусах он иногда ловил на себе пугливые оценивающие взгляды, но как перевести эти едва ощутимые признаки благосклонности во что-то более реальное, Корюшкин не знал.
     Нина не то чтобы была ревнива, но, как всякая жена, чуть настороже. Из дома она никуда не уезжала, отдыхать супруги всегда ездили вместе, в командировки Корюшкина не посылали. Так что для легкой кратковременной связи просто не было элементарных условий. Пускаться же в длительный затяжной роман, скажем, с той же Кларой, Корюшкин боялся. Это пахло крупными неприятностями и разводом, а разрушать семью ему не хотелось: во-первых, был сын, во-вторых, Нина хорошая, в-третьих, не хотелось, и все...
     Так шли дни, и на седьмом году совместной жизни вдруг наступил такой знойный июнь, когда все женщины надели модные кофточки-майки и такие короткие юбки, что Корюшкин вдруг понял: пора кончать с голубиным семейным воркованьем и свершить что-нибудь эдакое, возмутительное. А тут как раз и выдался случай: местком закупил путевки в двухдневный дом отдыха на водохранилище, и путевки распределили в учреждении, в котором работал Виктор Андреевич, и в соседнем, в котором он не работал, и еще в соседнем... И, покупая путевку, Корюшкин видел, что такие же путевки покупают малознакомые женщины в кофточках-майках.
     Дома был трудный разговор. Нина очень обиделась, что Корюшкин не берет ее с собой, хотя он подготовил вполне логичные доводы: в доме пора провести генеральную уборку, поэтому он и сматывается, чтоб не мешать, и вообще ему хочется побыть в полном одиночестве, чтобы собраться с мыслями. Вот "собраться с мыслями" особенно возмутило Нину.
     - С какими еще мыслями? - зло спросила она. - Девицу себе наметил?
     Корюшкин искренне обиделся, поскольку Нинины слова были правдой. Он закричал, что ему надоел этот домострой и вечные подозрения, на которые он не давал повода, и что трудно жить с женщиной, у которой такие мещанские представления о других. Потом он уложил в чемоданчик несколько рубах, шорты, плавки, надел новые фирменные белые трусы в сеточку и лег спать отдельно, на раскладушке...
     От учреждения отдыхающих вез огромный автобус. Водитель включил музыку, все громко разговаривали, неугомонный Монюков рассказывал анекдоты и всех смешил. Корюшкин тоже смеялся и победным взглядом оглядывал женщин, словно он придумал эти анекдоты. Женщины улыбались Корюшкину, и от этих перспективных улыбок его охватывало радостное волнение.
     В доме отдыха селили по двое. Корюшкин оказался в одной комнате с Монюковым и чрезвычайно этому обрадовался, потому что Монюков был мужиком компанейским. Монюков тоже обрадовался соседству с Корюшкиным и сразу предупредил:
     - Старик, очень хорошо, что мы с тобой... Ты тогда вечерком подышишь на улице часов до двенадцати, ладно? У меня тут намечается маленькое суаре!
     Корюшкин не знал, что такое суаре, но все равно обиделся, что его выпроваживают. Корюшкин надулся, заморгал ресницами и сказал:
     - Сам дыши! У меня тоже суаре!
     - У тебя? - Монюков оскорбительно хмыкнул.
     - А что, не имею права? - Корюшкин решил твердо отстаивать свои права на комнату.
     - Имеешь, конечно, - задумался Монюков. - Но на кой же черт я с тобой селился? Ты ведь у нас всегда был паинькой. А с кем у тебя?
     - Пока секрет! - сказал Корюшкин.
     - Уважаю, - сказал Монюков. - Я сам молчун. Ладно! Тогда давай кинем жребий: кому дышать, кому не мешать... Орел или решка?
     Корюшкин выбрал "орла" и угадал. Монюков расстроился, а Корюшкин понял, что это знамение судьбы, тут же сбегал в буфет, купил бутылку коньяка и плитку шоколада...
     Потом все пошли на реку. Корюшкин тоже пошел на реку, плавал вдоль берега баттерфляем, разбрасывал брызги и привлекал внимание. Потом он надел шорты, темные очки и с независимым видом фланировал по пляжу, подсаживаясь к разным компаниям и осторожно вступая в разговор. Парой слов он перекинулся с секретаршей Кларой и пригласил ее вечером в кино (это на всякий случай), познакомился с одной блондинкой (Люся из научно-исследовательского института, лаборантка, не замужем), пригласил ее после обеда погулять по аллеям, "чтоб не толстеть". Люся хотя и была совсем не толстая, но погулять вроде бы согласилась, во всяком случае, кивнула и улыбнулась...
     За обедом Корюшкин подсел к столу, за которым сидел Монюков и четыре женщины - две незнакомые. Монюков, как всегда, хохмил, а Корюшкин ухаживал за незнакомками, подавал им горчицу и в конце обеда, допивая компот, написал одной из них, Рае (полная брюнетка, инженер-экономист, разведена), записку на бумажной салфетке: "Давайте встретимся в 20.00 у клумбы". Прямо передать записку в руки он постеснялся, но положил ее перед Раей так, чтоб когда она вздумает вытереть губы, то прочла бы. После обеда Монюков завалился спать, а Корюшкин, глотнув для храбрости коньяку, выбежал на улицу. Он был бодр, весел и энергичен.
     И вот тут в четко расписанном графике Корюшкина начало что-то заедать. Во-первых, не вышла худеть блондинка Люся. Корюшкин два часа бродил по аллеям, высматривая ее, но она не появилась. Правда, гуляя, Корюшкин заговорил с какими-то двумя студентками и, как ему показалось, сумел их к себе расположить, но к концу разговора выяснилось, что студентки вообще не из этого дома отдыха, просто приехали сюда на субботу, живут в лесу в палатке, где кроме них есть еще два студента. Проклиная себя за бессмысленно потраченное время, Корюшкин помчался к кинозалу и там увидел Клару с какой-то компанией незнакомых мужчин. Клара сказала, что встретила здесь случайно старых друзей, извинилась и ушла в кино с ними. А в 20.00 Рая не пришла к клумбе. Корюшкин прождал ее целый час, мучительно раздумывая, в чем причина неудачи: салфетка не дошла или Рая не захотела? Впрочем, теперь уже это не имело значения. Начинался вечер, время безвозвратно уходило.
     Он быстро побежал к себе в комнату. Монюкова не было, на столе лежала записка: "Старик, желаю успеха! Вернусь в полночь, постарайся уложиться!" Виктор Андреевич посмотрел на часы - шел десятый час, теперь каждая минута была на счету. Корюшкин надел свежую рубаху, быстро побрился, глотнул еще для храбрости коньяку, вышел в коридор и начал бессмысленно бродить по этажам дома отдыха, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за закрытых дверей. Это были манящие звуки: смех, обрывки фраз, музыка, а за некоторыми дверями стояла тишина, - эта таинственная тишина больше всего волновала Виктора Андреевича. Погуляв полчасика и ничего не нагуляв, Корюшкин почувствовал себя бесконечно i несчастным, вернулся в свою комнату, выпил весь коньяк и съел весь шоколад.
     Он опьянел, и его охватила такая тоска, что он чуть не заревел. Положение и вправду выглядело идиотским: поругался с женой, рванулся ни свет ни заря в этот дурацкий дом отдыха, отвоевал отдельную комнату и теперь сидит и пьет один, как последний алкоголик! Корюшкин сидел, кусал губы, и в его душе зрело отчаянное желание выбежать в коридор, врываться в закрытые комнаты, орать и требовать, чтоб и его приняли в какой-нибудь загул...
     И тут произошло нечто странное - погас свет. Корюшкин подумал, что это только в его комнате, но, выйдя на ощупь в темный коридор, он понял, что свет перегорел во всем доме. Люди чиркали спичками, весело переговаривались, отпускали сомнительные шутки, которые всегда легко говорить, когда не видно лица, кто-то сердито требовал позвонить на электростанцию... В вестибюле первого этажа ходила горничная и шепотом просила отдыхающих не волноваться. В длинном халате, в платочке, со свечой в руке, она была похожа на монашку, шептавшую молитву.
     Темнота немножко развеселила Корюшкина. Он побродил по вестибюлю, давая советы по исправлению линии, потом на лестнице столкнулся с какой-то женщиной и в темноте пытался схватить ее за руку, игриво произнеся: "Пардон, мадам!", но тут же его кто-то толкнул в плечо и строгий мужской голос произнес: "А ну проходи!..." Затем Корюшкин поднялся к себе на этаж, с трудом нашел свою комнату и, быстро раздевшись, рухнул на постель. От выпитого коньяка его потянуло в сон, а главное, он понял, что в темноте уж точно ни с кем не познакомишься, разве что схлопочешь по роже. Корюшкин закрыл глаза, и его воспаленный мозг начал понемножку гаснуть, и разные мысли стали медленно расползаться по извилинам, сворачиваясь в клубок и затихая...
     Но тут скрипнула дверь, и в комнату вошла женщина. Корюшкин сразу понял, что это женщина, и сразу проснулся. Сердце бешено застучало у него внутри, а мысли забегали в голове, сталкиваясь и ударяясь друг о друга. Женщина сделала несколько неуверенных шагов по комнате, наткнулась на стул. Корюшкин затаил дыхание, но надолго не смог, и зажатый в легких воздух, наконец, вырвался из него с каким-то стоном.
     - Ой!... Здесь кто-то есть... Простите, это какой номер? - спросила женщина.
     - Семьдесят второй! - прошептал Корюшкин и резким движением выскочил из-под одеяла.
     Женщина вскрикнула и отскочила, уронив стул, а Корюшкин в темноте поймал ее руку, притянул к себе и в каком-то дурмане начал страстно целовать ее, попадая губами то в плечо, то в лоб, то в шею, то вообще в никуда, потому что женщина отворачивалась и было темно...
     - Прекратите! Прекратите! Я буду кричать! Кто вы?!
     - Милая моя! Единственная! О! - страстно шептал Корюшкин, пытаясь перехватить ее вторую руку, которой она толкала его в грудь. - Это я! Корюшкин из отдела статистики... О!... Дивная моя!... Я женюсь, честное слово, женюсь!... Прекрасная моя!... Я женюсь, честное слово, женюсь!... Прекрасная моя!... О чудное мгновенье!
     Корюшкин быстро-быстро говорил, переходя то на высокопарный стиль, то на какое-то суетливое бормотание с обещаньями завтра же расписаться, и все время выкрикивал: "О!... О!...", а женщина твердила: "Перестаньте!" - и сопротивлялась, и отталкивала его, но Корюшкин чувствовал, что под его мощным напором толчки становятся все слабее, а сопротивление стихает, признавая себя бессмысленным...
     Потом Виктор Андреевич, не одеваясь, вышел на балкон покурить. Он стоял в своих фирменных белых трусах в сеточку, его обдувал ночной ветерок, он курил и смотрел на небо, где не было луны, но очень ярко горели звезды, и он подумал, что звезды в июне очень красивы и как это прекрасно, что на них тоже есть жизнь...
     Когда Корюшкин вернулся с балкона, то с удивлением обнаружил, что в комнате никого нет. Виктор Андреевич зажег спичку, огляделся, потом выглянул в коридор, надеясь, что она там, но коридор был пуст. Корюшкин хотел позвать ее, но тут сообразил, что не знает ее имени, и, даже если она где-то рядом и спряталась, непонятно, как к ней обращаться.
     - Эй! - негромко позвал Корюшкин. - Эй, товарищ! Где же вы?
     Ему никто не ответил. Корюшкин вернулся в комнату, снова закурил и сел за стол. Ему вдруг сделалось очень весело...
     Вскоре зажегся свет, а ровно в полночь вернулся Монюков. Корюшкин, волнуясь и опуская малозначительные подробности, поспешно рассказал ему все. Он не стал ничего приукрашивать, ибо и правда была настолько невероятна, что он боялся, как бы Монюков ему не поверил. Однако Монюков поверил. Он усмехнулся, задумчиво почесал в затылке и спросил:
     - И ты, стало быть, не знаешь, кто это был?
     - Понятия не имею!
     - Ну хоть приметы какие-нибудь?
     - Какие там приметы? Темно было - хоть глаз коли...
     - Толстая? Тонкая?
     - Средняя, - подумав, сказал Корюшкин. - Плотная такая... А может, и худая. - Он растерянно заморгал ресницами.
     - Так, - подытожил Монюков, - стало быть, ясно, что ничего не ясно! Однако кое-какие приметы все-таки есть... Во-первых, она мажется польской розовой помадой. - Он ткнул пальцем в щеку Корюшкину, и тот, подскочив к зеркалу, обнаружил на левой щеке две розовые полоски. - Во-вторых, - продолжал Монюков, сняв с одеяла длинный светлый волос, - она блондинка! Причем натуральная! Вот так-то, обвиняемый!
     - Почему "обвиняемый"? - поморщился Корюшкин. - Не шути так... Лучше скажи, что теперь делать-то?
     - А ничего не делать, - зевнул Монюков. - Спать надо. Завтра найдем.
     - А вдруг она постесняется подойти?
     - Все равно выдаст себя, - уверенно сказал Монюков. - Взглядом, улыбкой... Покраснеет. Тут много нюансов. Сам почувствуешь! Это, старик, флюидами передается... Вот у меня был аналогичный случай: загулял как-то в командировке в Калуге, проснулся в чужом доме, не помню, как туда попал, не помню, с кем... Входит какая-то женщина, приглашает завтракать... А я ни имени ее не знаю, ни фамилии и не пойму: она или не она?
     - Ну и что?
     - Оказалось - она!
     - Как догадался?
     - Спросил просто: мол, вы или не вы? Она говорит - я! Так и догадался.
     - А что потом?
     - А ничего! Позавтракал, уехал... Да чего ты нервничаешь-то?... Ну, было и было... Закон природы: ты фавн, она пастушка! Вспышки страстей... - Монюков еще раз смачно зевнул и пошел спать.
     Утром Корюшкин проснулся рано, принял душ, побрился, тщательно причесался и стал будить Монюкова:
     - Сережа! Вставай. Пойдем!
     - Чего? Куда? - не понял со сна Монюков.
     - Найти ее надо... Объясниться...
     - Кого?... Ах да, - потягиваясь, вспомнил Монюков. - Земфиру твою... Да чего ты спозаранку-то?... Аи, Корюшкин! Прямо супермен какой-то... Кто бы мог подумать?
     Через полчаса они спустились в столовую на завтрак. Корюшкин шел робко, пугливо оглядывался по сторонам, бессмысленно улыбался и здоровался со всеми женщинами.
     - Не суетись! - строго сказал ему Монюков, садясь за стол. - Не зыркай глазами... Ешь спокойно, а когда уж почувствуешь флюиды...
     - Да как почувствую?
     - Ну, посмотрит она на тебя... по-особому! Ешь! Корюшкин принялся жевать котлету и тут же почувствовал
     на себе чей-то пристальный взгляд. Он резко обернулся и вздрогнул: на него смотрела бухгалтер Вера Михайловна, чей шестидесятилетний юбилей они недавно торжественно отметили у себя в учреждении. Корюшкина прошиб пот, но он все-таки сумел взять себя в руки и улыбнуться. Вера Михайловна улыбнулась ему в ответ. Монюков заметил эту улыбку и так непристойно заржал, что Корюшкин чуть не выронил вилку.
     - Она, что ли? - давясь от смеха, зашептал Монюков. - Ты что, Витя? У нее же внуки в армии...
     - Прекрати немедленно! - зашипел Корюшкин. - Прекрати! Что я, рехнулся? Это не она... Она помадой не пользуется!
     - Все равно смешно. - Монюков вытер слезы бумажной салфеткой. - Сдохнуть от тебя можно... Ну-ну, извини... Не буду. Сосредоточься! Вон в углу блондинка на тебя посматривает. Тебе интуиция ничего не подсказывает?
     Корюшкин внимательно посмотрел на пухлую блондинку с орлиным носом, на всякий случай улыбнулся ей и тихо сказал:
     - Нет, чувствую - не она.
     - У нее помада розовая.
     - Все равно! Чувствую - не она. И потом у нее нос большой. А там... вроде бы... поменьше был.
     - И сколько сантиметров?
     - Слушай, - обиделся Корюшкин, - ты не издевайся! Если ты мне друг - помоги, а издеваться...
     - Ладно, ладно! - перебил Монюков. - Не она, так не она... Я не навязываю... Обсудим следующую кандидатуру...
     Они перехватили взгляды еще нескольких блондинок. Корюшкин всем улыбнулся и всем кивнул, в смысле - поздоровался, но в отношении ни одной из них у него не возникло чувства уверенности. Вообще от этой неопределенной напряженности он начал уставать и нервничать.
     И тут Монюков вдруг резко толкнул его локтем - в столовую вошла Ксения Вячеславна Волохова, начальник управления при главке. Одета она была в белый летний костюмчик, ее светлые волосы, как всегда, были уложены пучком сзади. Она благосклонно кивала сотрудникам, чуть улыбалась своими тонкими губами, слегка покрытыми розовой помадой...
     - Ну что? Она?
     Корюшкин не отвечал, а только смотрел на Волохову завороженным взглядом, и она тоже посмотрела на него, и даже дольше, чем на других, и улыбнулась...
     - Ну? Она, что ли? - не унимался Монюков.
     - Кажется! - сказал Корюшкин, и его зубы забили дробь о край стакана.
     - Вот это да! - многозначительно присвистнул Монюков. - Это ты, старик, зря... Начальство в этом смысле лучше не трогать! Ну-ну, спокойней! - добавил он, видя, что лицо Корюшкина приобретает бледно-сиреневый оттенок. - Ничего страшного... Она тоже человек. Как говорится, закон природы, взрыв страстей: ты фавн, она пастушка! Да успокойся же!
     Корюшкин не мог успокоиться и становился все сиреневей и сиреневей. Если себя он и мог в какой-то мере признать фавном, то Ксения Вячеславна была уж абсолютно не пастушкой, а начальником управления, и ее строгий суховатый голос приводил в трепет людей поважнее Корюшкина.
     - Да не смотри ты на нее так, - шептал Монюков. - Это ж неприлично!
     - Выйдем отсюда! - упавшим голосом сказал Корюшкин. - Мне что-то нехорошо...
     - Пойдем, пойдем. - Монюков поддержал шатавшегося Корюшкина и осторожно повел его через столовую. - Держись, старина... Ох, господи, что ж ты с таким-то здоровьем на баб бросаешься?
     Они вышли в сквер, сели на скамейку, закурили.
     - Давай взвесим все "за" и все "против", - рассуждал Монюков. - Она живет на том же этаже, что и мы, она блондинка и губы розовые. Все это говорит о том, что она могла заблудиться, попасть случайно в твою комнату, а тут ты и налетел, как вепрь...
     - Я не налетал, - жалобно перебил Корюшкин.
     - Налетал, налетал! - неумолимо говорил Монюков. - И в этом вообще ничего страшного нет, если соображать, на кого... Но, с другой стороны, Волохова не тот человек, которой слабеет в темноте... Ты же знаешь ее характер. Помнишь, на летучке она нашему заву какую головомойку устроила? А Игнатьева за аморалку с работы вытурила с такой характеристикой, что он год уже не может устроиться...
     Корюшкин застонал.
     - Погоди ныть-то! - строго сказал Монюков. - Может, и не она... Эх, черт, зря я волос выкинул, могли бы сверить... Но даже если и она, все тоже не так страшно: в темноте она тебя могла тоже не признать.
     - Я назвался, - обреченно сказал Корюшкин.
     - Зачем?
     - Не знаю... Спьяну. И жениться обещал.
     - Вот это уже совсем пошло, - поморщился Монюков. - Тоже мне, подарок судьбы! На кой ты ей нужен, у нее муж - адмирал.
     Корюшкин снова застонал и обхватил голову руками.
     - Надо пойти к ней, - быстро заговорил он. - Пойти выяснить... Если что, чистосердечно извиниться... Так, мол, и так! Простите! Я не хотел.
     - Что значит "не хотел"? - строго спросил Монюков. - Думай, что говоришь-то! Она все-таки женщина и очень даже пикантная... Такого врага себе наживешь, не дай Бог!... Впрочем, и друзьями вам теперь трудно оставаться... Мда! Положение щекотливое...
     - Она мне характеристику должна подписать, - почему-то вдруг вспомнил Корюшкин. - Мы с Нинкой заявление на Варну подали...
     - Погоди ты с Варной, - отмахнулся Монюков. - Не до Варны сейчас! Одно ясно: молчать тебе надо! Никаких намеков. Ты не в курсе! Пока сама не даст знать... А уж если даст, тогда другое дело... Тогда оказывай внимание. С ней, старик, нельзя: поматросил - и бросил...
     Он вдруг осекся - прямо к их скамейке медленно шла Ксения Вячеславна.
     - Сидите, товарищи, сидите, - величественно сказала Волохова вскочившим мужчинам и сама села на скамью. - Как отдыхаете?
     - Спасибо, хорошо, - быстро ответил Монюков. - Просто исключительно!
     - Природа здесь великолепная, да? - Волохова чуть откинула голову назад и повела глазами, как бы приглашая полюбоваться природой.
     - Великолепная! - подтвердил Монюков - Исключительная!
     Возникла пауза. Разговор не получался.
     - Вечер вчера был теплый, - сказала Волохова и посмотрела на Корюшкина.
     Корюшкин побледнел и вдруг выпалил:
     - Не помню!
     Волохова удивленно вскинула брови, а Монюков с силой придавил ногу Корюшкину, но тот не мог остановиться.
     - Не помню! Ничего не помню! - почти выкрикнул он. - Пьян был в стельку! Я когда выпью, ничего не соображаю! Хоть стреляй в меня!... Вот так! Вот я какой!
     Волохова наморщила лоб, и ее глаза сделались маленькими и холодными.
     - Пить нехорошо! - строго сказала она. - А хвастать этим и подавно!
     - Абсолютно верно! - поддакнул Монюков. Корюшкин опустил голову и молчал.
     - Ну, ладно, товарищи, не стану вам мешать. - Волохова встала со скамейки и медленно пошла по аллее.
     - Ненормальный! Что ты разорался? - налетел Монюков на Корюшкина. - Чего тебя вдруг понесло? "Пьяный", "пьяный"!
     - Домой хочу! - обреченно сказал Корюшкин. - Домой, немедленно.
     - Погоди паниковать! Может, и не она...
     - Все равно. Хочу домой! - Корюшкин так быстро зашагал к корпусу, что Монюков еле за ним поспевал. - Черт меня дернул сюда приезжать! Сидел же дома, все хорошо - и на тебе!... А эта Волохова тоже хороша. Небось дача собственная есть, так нет, надо с коллективом на отдых... Демократизм проявляет, мерзавка! А люди за нее отвечай! А я не боюсь! Ничего она мне не сделает... Все по обоюдному согласию... Я насилия не проявлял... А с работы я и сам уволюсь... "по собственному желанию, в связи с переходом"... И адмиралом меня пугать нечего! Адмирал - он в море адмирал, а мне он не адмирал...
     Он долго ехал в душном автобусе до станции, потом час курил в тамбуре электрички, потом троллейбусом доехал до дома, открыл дверь, прошел в спальню и, не раздеваясь, рухнул на постель. Нина не вышла к нему, она гремела на кухне кастрюлями, и Корюшкину вдруг страшно захотелось пойти к жене, рассказать ей про все, посоветоваться... Но он понимал, что это невозможно, и оттого еще больше ощущал себя несчастным и бесконечно одиноким человеком.