Исаак БАБЕЛЬ
     
     ЗАКАТ
     
     Пьеса в 8 сценах
     
     
     ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
     
     МЕНДЕЛЬ КРИК - владелец извозопромышленного заведения, 62 года.
     НЕХАМА - его жена, 60 лет.
     Их дети:
     БЕНЯ - щеголеватый молодой человек, 26 лет.
     ЛЁВКА - гусар в отпуску, 22 года.
     ДВОЙРА - перезрелая девица, 30 лет.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ - служка в синагоге извозопромышленников, 65 лет.
     НИКИФОР - старший кучер у Криков, 50 лет.
     ИВАН ПЯТИРУБЕЛЬ - кузнец, друг Менделя, 60 лет.
     БЕН ЗХАРЬЯ - раввин на Молдаванке, 70 лет.
     ФОМИН - подрядчик, 40 лет.
     ЕВДОКИЯ ПОТАПОВНА ХОЛОДЕНКО - торгует живой и битой птицей на рынке, тучная старуха с вывороченным боком. Пьяница, 50 лет.
     МАРУСЯ - её дочь, 20 лет.
     РЯБЦОВ - хозяин трактира.
     МИТЯ - официант в трактире.
     МИРОН ПОПЯТНИК - флейтист в трактире Рябцова.
     МАДАМ ПОПЯТНИК - его жена.
     УРУСОВ - подпольный ходатай по делам. Картавит.
     СЕМЁН - лысый мужик.
     БОБРИНЕЦ - шумный еврей. Шумит оттого, что богат.
     ВАЙНЕР - гундосый богач.
     МАДАМ ВАЙНЕР - богачиха.
     КЛЕША ЗУБАРЕВА - беременная бабёнка.
     МОСЬЕ БОЯРСКИЙ - владелец конфексиона готовых платьев под фирмой "Шедевр".
     
     
     (СЕНЬКА ТОПУН).
     (КАНТОР ЦВИБАК).
     
     Действие происходит в Одессе в 1913 г.
     
     
     ПЕРВАЯ СЦЕНА
     
     Столовая в доме Криков. Низкая обжитая мещанская комната. Бумажные цветы, комоды, граммофон, портреты раввинов и рядом с раввинами семейные фотография Криков - окаменелых, чёрных, с выкатившимися глазами, с плечами широкими, как шкафы.
     В столовой приготовлено к приёму гостей. На столе, покрытом красной скатертью, расставлены вина, варенье, пироги. Старуха Крик заваривает чай. Сбоку, на маленьком столике - кипящий самовар.
     В комнате старуха Нехама, Арье-Лейб, Лёвка в парадной гусарской форме. Жёлтая бескозырка косо посажена на его кирпичное лицо, длиннополая шинель брошена на плечи. За Лёвкой волочится кривая сабля. Беня Крик, разукрашенный, как испанец на деревенском празднике, вывязывает перед зеркалом галстук.
     
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Ну, хорошо, Лёвка, отлично... Арье-Лейб, сват с Молдаванки и шамес [Служка в синагоге.] у биндюжников, знает теперь, что такое рубка лозы... Сначала рубят лозу, потом рубят человека... Матери в нашей жизни роли не играют... Но объясни мне, Лёвка, почему такому гусару, как ты, нельзя опоздать из отпуска на неделю, пока твоя сестра не сделает своего счастья?
     ЛЁВКА (хохочет. В грубом его голосе движутся громы). На неделю!.. Вы набитый дурак, Арье-Лейб!.. Опоздать на неделю!.. Кавалерия - это вам не пехота. Кавалерия плевала на вашу пехоту... Опоздал я на один час, и вахмистр берёт меня к себе в помещение, пускает мне из души юшку, и из носу пускает мне юшку, и ещё под суд меня отдаёт. Три генерала судят каждого конника, три генерала с медалями за Турецкую войну.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Это со всеми так делают или только с евреями?
     ЛЁВКА. Еврей, который сел на лошадь, перестал быть евреем и стал русским. Вы какой-то болван, Арье-Лейб!.. Причём тут евреи?
     
     Сквозь полуоткрытую дверь просовывается лицо Двойры.
     
     ДВОЙРА. Мама, пока у вас что-нибудь найдёшь, можно мозги себе сломать. Куда вы подевали моё зелёное платье?
     НЕХАМА (ни на кого не глядя, бурчит себе под нос). Посмотри в комоде.
     ДВОЙРА. Я смотрела в комоде - нету.
     НЕХАМА. В шкафу.
     ДВОЙРА. В шкафе нету.
     ЛЁВКА. Какое платье?
     ДВОЙРА. Зелёное с блесткой.
     ЛЁВКА. Кажется, папаша подхватил.
     
     Полуодетая, нарумяненная, завитая Двойра входит в комнату. Она высока ростом, дебела.
     
     ДВОЙРА (деревянным голосом). Ох, я умру!
     ЛЁВКА (матери). Вы небось признались ему, старая хулиганка, что Боярский придёт сегодня смотреть Двойру?.. Она призналась. Готово дело!.. Я его ещё с утра заметил. Он запряг в биндюг Соломона Мудрого и Муську, поснедал, нажрался водки, как кабан, бросил в козлы что-то зелёное и подался со двора.
     ДВОЙРА. Ох, я умру! (Она разражается громким плачем, сдирает с окна занавеску, топчет её и бросает старухе). Нате вам!..
     НЕХАМА. Издохни! Сегодня издохни...
     
     Рыча и рыдая, Двойра убегает. Старуха прячет занавеску в комод.
     
     БЕНЯ (вывязывает галстук). Папаша, понимаете ли вы меня, жалеет приданое.
     ЛЁВКА. Зарезать такого старика ко всем свиньям!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Ты это про отца, Лёвка?
     ЛЁВКА. Пусть не будет босяком.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Отец старше тебя на субботу.
     ЛЁВКА. Пусть не будет грубияном.
     БЕНЯ (закалывает в галстук жемчужную булавку). В прошлом году Сёмка Мунш хотел Двойру, но папаша, понимаете ли вы меня, жалеет приданое. Он сделал из Сёмкиной вывески кашу с подливкой и выбросил его со всех лестниц.
     ЛЁВКА. Зарезать такого старика ко всем свиньям!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Про такого свата, как я, сказано у Ибн-Эзра: "Если ты вздумаешь, человек, заняться изготовлением свечей, то солнце станет посреди неба, как тумба, и никогда не закатится..."
     ЛЁВКА (матери). Сто раз на дню старик убивает нас, а вы молчите ему, как столб. Тут каждую минуту жених может наскочить...
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Сказано про меня у Ибн-Эзра: "Вздумай саваны шить для мёртвых, и ни один человек не умрёт отныне и во веки веков, аминь!.."
     БЕНЯ (вывязал галстук, сбросил с головы малиновую повязку, поддерживающую причёску, облачился в кургузый пиджачок, налил рюмку водки). Здоровье присутствующих!
     ЛЁВКА (грубым голосом). Будем здоровы.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Чтобы было хорошо.
     ЛЁВКА (грубым голосом). Пусть будет хорошо!
     
     В комнату вкатывается мосье Боярский, бодрый круглый человек. Он сыплет без умолку.
     
     БОЯРСКИЙ. Привет! Привет! (Представляется.) Боярский... Приятно, чересчур приятно!.. Привет!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Вы обещались в четыре, Лазарь, а теперь шесть.
     БОЯРСКИЙ (усаживается и берёт из рук старухи стакан чаю). Бог мой, мы живём в Одессе, а в нашей Одессе есть заказчики, которые вынимают из вас жизнь, как вы вынимаете косточку из финика, есть добрые приятели, которые согласны скушать вас в одежде и без соли, есть вагон неприятностей, тысяча скандалов. Когда тут подумать о здоровье, и зачем купцу здоровье? Насилу забежал в тёплые морские ванны - и прямо к вам.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Вы принимаете морские ванны, Лазарь?
     БОЯРСКИЙ. Через день, как часы.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (старухе). Худо-бедно положите пятьдесят копеек на ванну.
     БОЯРСКИЙ. Бог мой, молодое вино есть в нашей Одессе. Греческий базар, Фанкони...
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Вы захаживаете к Фанкони, Лазарь?
     БОЯРСКИЙ. Я захаживаю к Фанкони.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (победоносно). Он захаживает к Фанкони!.. (Старухе.) Худо-бедно тридцать копеек надо оставить у Фанкони, я не скажу - сорок.
     БОЯРСКИЙ. Простите меня, Арье-Лейб, если я, как более молодой, перебью вас. Фанкони обходится мне ежедневно в рубль, а также в полтора рубля.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Так вы же мот, Лазарь, вы негодяй, какого ещё свет не видел!.. На тридцать рублей живёт семья, и ещё детей учат на скрипке, ещё откладывают где какую копейку...
     
     В комнату вплывает Двойра. На ней оранжевое платье, могучие её икры стянуты высокими башмаками.
     
     Это наша Вера.
     БОЯРСКИЙ (вскакивает). Привет! Боярский.
     ДВОЙРА (хрипло). Очень приятно.
     
     Все садятся.
     
     ЛЁВКА. Наша Вера сегодня немножко угорела от утюга.
     БОЯРСКИЙ. Угореть от утюга может всякий, но быть хорошим человеком -это не всякий может.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Тридцать рублей в месяц кошке под хвост... Лазарь, вы не имели права родиться!
     БОЯРСКИЙ. Тысячу раз простите меня, Арье-Лейб, но о Боярском надо вам знать, что он не интересуется капиталом, - капитал - это ничтожество, -Боярский интересуется счастьем... Я спрашиваю вас, дорогие, что вытекает для меня из того, что моя фирма выдаёт в месяц сто - полтораста костюмов, плюс к этому брючные комплекты, плюс к этому польты?
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (старухе). Положите на костюм пять рублей чистых, я не скажу - десять...
     БОЯРСКИЙ. Что вытекает для меня из моей фирмы, когда я интересуюсь исключительно счастьем?
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. И я скажу на это, Лазарь, что если мы поведём наше дело как люди, а не как шарлатаны, то вы будете обеспечены счастьем до самой вашей смерти, живите сто двадцать лет... Это я говорю вам, как шамес, а не как сват.
     БЕНЯ (разливает вино). Исполнение обоюдных желаний.
     ЛЁВКА (грубым голосом). Будем здоровы!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Пусть будет хорошо.
     БОЯРСКИЙ. Я начал про Фанкони. Выслушайте, мосье Крик, историю про еврея-нахала... Забегаю сегодня к Фанкони, кофейная набита людьми, как синагога в Судный день. Люди закусывают, плюют на пол, расстраиваются... Один расстраивается оттого, что у него плохие дела, другой расстраивается оттого, что у соседа хорошие дела. Присесть, между прочим, некуда... Поднимается тут мне навстречу мосье Шапелон, видный из себя француз... Заметьте, что это большая редкость, чтобы француз был из себя видный... поднимается мне навстречу и приглашает к своему столику. Мосье Боярский, говорит он мне по-французски, я уважаю вас, как фирму, и у меня есть дивная крыша для шубы...
     ЛЁВКА. Крыша?
     БОЯРСКИЙ. Сукно, верх для шубы... Дивная крыша для шубы, говорит он мне по-французски, и прошу вас, как фирму, выпить со мною две кружки пива и скушать десять раков...
     ЛЁВКА. Я люблю раков.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Скажи ещё, что ты любишь жабу.
     БОЯРСКИЙ. ...и скушать десять раков...
     ЛЁВКА (упрямо). Я люблю раков!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Рак - это не жаба.
     БОЯРСКИЙ (Лёвке). Вы простите меня, мосье Крик, если я скажу вам, что еврей не должен уважать раков. Это я говорю вам замечание из жизни. Еврей, который уважает раков, может позволить себе с женским полом больше, чем себе надо позволять, он может сказать сальность за столом, и если у него бывают дети, так на сто процентов выродки и бильярдисты. Это я вам сказал замечание из жизни. Теперь выслушайте историю про еврея-нахала...
     БЕНЯ. Боярский!
     
     
     БОЯРСКИЙ. Я.
     
     БЕНЯ. Прикинь мне, Боярский, на скорую руку, во что мне обойдётся зимний костюм прима?
     БОЯРСКИЙ. Двубортный, однобортный?
     БЕНЯ. Однобортный.
     БОЯРСКИЙ. Фалды вы себе мыслите - круглые или отрезанные?
     БЕНЯ. Фалды круглые.
     БОЯРСКИЙ. Сукно ваше или моё?
     БЕНЯ. Сукно твоё.
     БОЯРСКИЙ. Какой товар вы себе рисуете - английский, лодзинский или московский?
     БЕНЯ. Какой лучше?
     БОЯРСКИЙ. Английское сукно, мосье Крик, это хорошее сукно, лодзинское сукно - это дерюга, на которой что-то нарисовано, а московское сукно - это дерюга, на которой ничего не нарисовано.
     БЕНЯ. Возьмём английское.
     БОЯРСКИЙ. Доклад ваш или мой?
     БЕНЯ. Доклад твой.
     БОЯРСКИЙ. Сколько вам обойдётся?
     БЕНЯ. Сколько мне обойдётся?
     БОЯРСКИЙ (осенённый внезапной мыслью). Мосье Крик, мы сойдёмся!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Вы сойдётесь!
     БОЯРСКИЙ. Мы сойдёмся... Я начал про Фанкони...
     
     Слышен гром сапог, окованных гвоздями. Входит Мендель Крик с кнутом и Никифор, старший кучер.
     Гремя сапогами, ни на кого не глядя, старик идёт через всю комнату. Он бросает кнут, садится на кушетку, протягивает длинные толстые ноги. Нехама опускается на колени и стягивает с мужа сапоги.
     
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (оробел). Познакомьтесь, Мендель, с мосье Боярским...
     БОЯРСКИЙ (вскакивает). Привет! Боярский.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (заикаясь). Мосье Боярский рассказывал нам здесь про свою фирму. Она выдаёт полтораста костюмов в месяц...
     МЕНДЕЛЬ. Так что ты говоришь, Никифор?
     НИКИФОР (прислонился к косяку двери и уставился в потолок). Я то говорю, хозяин, что с нас люди смеются.
     МЕНДЕЛЬ. Почему с нас люди смеются?
     НИКИФОР. Люди говорят - у вас тыща хозяев на конюшне, у вас семь пятниц на неделе... Вчера возили в гавань пшеницу, кинулся я в контору деньги получать, они мне - назад: тут, говорят, молодой хозяин был, Бенчик, он приказание дал, чтобы деньги в банк платить, на квитанцию.
     МЕНДЕЛЬ. Приказание дал?
     НИКИФОР. Приказание дал.
     НЕХАМА (стянула сапог. Мендель подаёт ей другую ногу. Старуха поднимает на мужа глаза, полные ненависти, и бормочет сквозь стиснутые зубы). Чтоб ты света не дождался, мучитель!..
     МЕНДЕЛЬ. Так что ты говоришь, Никифор?
     НИКИФОР. Я то говорю, что от Лёвки сегодня грубость видели.
     БЕНЯ (отставив мизинец, пьёт вино). Обоюдное исполнение желаний.
     ЛЁВКА. Будем здоровы.
     НИКИФОР. Повели сегодня Фрейлину ковать, наскочил в кузню Лёвка, открыл рот, как лоханку, приказывает кузнецу Пятирубелю подковы резиной подбивать. Я тут встреваю. Что мы, полицмейстеры, говорю, или мы цари, Николаи Вторые, чтобы резиной подбивать? Хозяин не приказывал... А Лёвка стал красный, как буряк, и кричит: кто твой хозяин?
     
     Нехама стянула второй сапог. Мендель встал. Он потянул к себе скатерть. Посуда, пироги, варенье - всё полетело на пол.
     
     МЕНДЕЛЬ. Кто же твой хозяин, Никифор?
     НИКИФОР (угрюмо). Вы мой хозяин.
     МЕНДЕЛЬ. А если я твой хозяин (он подходит к Никифору и берёт его за грудь), а если я твой хозяин, так бей того, кто ступит ногой в мою конюшню, бей в душу, в жилы, в глаза... (Он трясёт Никифора и отшвыривает от себя.)
     
     Согнувшись, шаркая босыми ногами, Мендель идёт через всю комнату к выходу, за ним бредет Никифор.
     
     НЕХАМА. Чтоб ты свету не дождался, мучитель...
     
     Молчание.
     
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Если я скажу вам, Лазарь, что старик не кончил высших женских курсов...
     БОЯРСКИЙ. ...так я поверю вам без честного слова.
     БЕНЯ (подаёт Боярскому руку). Зайдешь другим разом, Боярский.
     БОЯРСКИЙ. Бог мой, в семье всё случается. Бывает голодное, бывает горячее. Привет! Привет! Зайду другим разом. (Исчезает).
     
     Беня встаёт, закуривает папироску, перекидывает через руку щегольский плащ.
     
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Про такого свата, как я, сказано у Ибн-Эзры: "Если ты вздумаешь шить саваны для мёртвых..."
     ЛЁВКА. Зарезать такого старика ко всем свиньям!
     
     Двойра откинулась на спинку кресла и завизжала.
     
     Здрасте! Двойра получила истерику.
     
     В комнату входит Никифор. Беня перекладывает плащ на левую руку и правой бьёт Никифора по лицу.
     
     БЕНЯ. Заложи мне гнедого в дрожки!
     НИКИФОР (из носу у него вытекает нерешительная струйка крови). Расчёт мне дайте...
     БЕНЯ (подходит к Никифору в упор и говорит ласковым, вздрагивающим голосом). Ты у меня умрёшь сегодня, не поужинав, Никифор, мой дружок...
     
     
     ВТОРАЯ СЦЕНА
     
     Ночь. Спальня Криков. Лунный луч, роящийся и голубой, входит в окно. Старик и Нехама на двуспальной кровати. Они укрыты одним одеялом. Всклокоченная грязно-седая старуха сидит на постели. Она бубнит голосом, бубнит нескончаемо.
     
     НЕХАМА. У людей всё как у людей... У людей берут к обеду десять фунтов мяса, делают суп, делают котлеты, делают компот. Отец приходит с работы, все садятся за стол, люди кушают и смеются... А у нас?.. Бог, милый бог, как темно в моём доме!
     МЕНДЕЛЬ. Дай жить, Нехама. Спи!
     НЕХАМА. ...Бенчик, такой Бенчик, такое солнце на небе, он пошёл в эту жизнь. Сегодня один пристав, завтра другой пристав... Сегодня люди имеют кусок хлеба, завтра им обложат ноги железом...
     МЕНДЕЛЬ. Дай дыхать, Нехама! Спи.
     НЕХАМА. ...Такой Лёвка. Дитё придёт из солдат и тоже кинется в налёты. Куда ему кинуться? Отец выродок, отец не пускает детей в дело...
     МЕНДЕЛЬ. Делай ночь, Нехама. Спи!
     
     Молчание.
     
     НЕХАМА. Раввин сказал, раввин Бен Зхарья... Настанет новый месяц, сказал Бен Зхарья, и я не впущу Менделя в синагогу. Евреи не дадут мне...
     МЕНДЕЛЬ (сбрасывает одеяло, садится рядом со старухой). Чего не дадут евреи?
     НЕХАМА. Придёт новолуние, сказал Бен Зхарья...
     МЕНДЕЛЬ. Что мне не дадут евреи и что мне дали твои евреи?
     НЕХАМА. Не пустят, не пустят в синагогу.
     МЕНДЕЛЬ. Карбованец с откусанным углом дали мне твои евреи, тебя, клячу, и этот гроб с клопами.
     НЕХАМА. А кацапы что тебе дали, что кацапы тебе дали?
     МЕНДЕЛЬ (укладывается). О, кляча на мою голову!
     НЕХАМА. Водку кацапы тебе дали, матерщины полный рот, бешеный рот, как у собаки... Ему шестьдесят два года, бог, милый мой, и он горячий, как печка, он здоровый, как печка.
     МЕНДЕЛЬ. Выйми мне зубы, Нехама, налей жидовский суп в мои жилы, согни мне спину...
     НЕХАМА. Горячий, как печка... Как мне стыдно, бог!.. (Она забирает свою подушку и укладывается на полу, в лунном луче. Молчание. Потом снова раздаётся её бормотание) В пятницу вечером люди выходят за ворота, люди цацкаются с внуками...
     МЕНДЕЛЬ. Делай ночь, Нехама.
     НЕХАМА (плачет). Люди цацкаются с внуками,..
     
     Входит Беня. Он в нижнем белье.
     
     БЕНЯ. Может быть, хватит на сегодня, молодожёны?
     
     Мендель приподымается. Он смотрит на сына во все глаза.
     
     Или я должен пойти в гостиницу, чтобы выспаться?
     МЕНДЕЛЬ (встал с кровати. Он, как и сын, в нижнем белье). Ты... ты вошёл?
     
     БЕНЯ. Дать два рубля за номер, чтобы выспаться?
     МЕНДЕЛЬ. Ночью, ночью ты вошёл?
     БЕНЯ. Она мне мать. Ты слышишь, супник!
     
     Отец и сын стоят в нижнем белье друг против друга. Мендель всё ближе, всё медленнее подходит к Бене. В лунном луче трясётся всклокоченная голова Нехамы.
     
     МЕНДЕЛЬ. Ночью, ночью ты вошёл...
     
     
     ТРЕТЬЯ СЦЕНА
     
     Трактир на Привозной площади. Ночь. Хозяин трактира Рябцов, болезненный строгий человек, читает у стойки Евангелие. Пыльные его волосы разложены по обеим сторонам лба. На возвышении сидит кроткий флейтист Мирон (в просторечии Майор) Попятник. Флейта его выводит слабую дрожащую мелодию. За одним из столов черноусые, седоватые греки играют в кости с Сенькой Топуном, приятелем Бени Крика. Перед Сенькой разрезанный арбуз, финский нож и бутылка малаги. Два матроса спят, положив на стол литые плечи. В дальнем углу смиренно попивает зельтерскую воду подрядчик Фомин. Его убеждает в чём-то пьяная Потаповна. За передним столом стоит Мендель Крик, пьяный, воспалённый, громадный, и Урусов, ходатай по делам.
     
     МЕНДЕЛЬ (бьёт кулаком по столу). Темно! Ты в могиле меня держишь, Рябцов, в чёрной могиле!..
     
     Официант Митя, старичок с серебряными волосами ёжиком, приносит лампу и ставит её перед Менделем.
     
     Я все лампы приказывал! Я хор требовал! Я со всего трактира лампы приказывал!
     МИТЯ. Керосин-то, вишь, нашему брату даром не дают. Вот, видишь, какое дело...
     МЕНДЕЛЬ. Темно!
     МИТЯ (Рябцову). Добавку освещения требуют.
     РЯБЦОВ. Рупь.
     МИТЯ. Получайте рупь.
     РЯБЦОВ. Получил рупь.
     МЕНДЕЛЬ. Урусов!
     УРУСОВ. Есть!
     МЕНДЕЛЬ. Скрозь моё сердце сколько, говоришь, крови льётся?
     УРУСОВ. По науке считается, скрозь человеческое сердце льётся в сутки двести пудов крови. А в Америке такое изобрели...
     МЕНДЕЛЬ. Стой! Стой!.. А если я в Америку хочу ехать - это свободно?
     УРУСОВ. Свободно вполне. Сел и поехал...
     
     Переваливаясь, виляя кривым боком, к столу подходит Потаповна.
     
     ПОТАПОВНА. Мендель, мама моя, мы не в Америку, мы в Бессарабию поедем, сады покупать.
     МЕНДЕЛЬ. Сел, говоришь, и поехал?
     УРУСОВ. По науке считается, что вы четыре моря проезжаете - Чёрное море, Ионическое, Эгейское, Средиземное и два всемирных океана -Атлантический океан и Тихий.
     МЕНДЕЛЬ. А ты сказывал - человек через моря летать может?
     УРУСОВ. Может.
     МЕНДЕЛЬ. Через горы, через высокие горы может человек лететь?
     УРУСОВ (с твёрдостью). Может.
     МЕНДЕЛЬ (сжимает ладонями лохматую голову). Конца нет, краю нет... (Рябцову.) Поеду. В Бессарабию поеду.
     РЯБЦОВ. А делать чего будешь в Бессарабии?
     МЕНДЕЛЬ. Чего захочу, то и буду.
     РЯБЦОВ. А чего тебе хотеть?
     МЕНДЕЛЬ. Слухай меня, Рябцов, я ещё живой...
     РЯБЦОВ. Не живой ты, если тебя бог убил.
     МЕНДЕЛЬ. Когда это меня бог убил?
     РЯБЦОВ. Годов-то тебе сколько?
     ГОЛОС ИЗ ТРАКТИРА. Годов ему - всех шестьдесят два.
     РЯБЦОВ. Шестьдесят два года бог тебя и убивает.
     МЕНДЕЛЬ. Рябцов, я бога хитрей.
     РЯБЦОВ. Ты русского бога хитрей, а жидовского бога ты не хитрей.
     
     Митя вносит ещё одну лампу. За ним гуськом выступают четыре заспанных толстых девки. В руках у каждой из них по зажжённой лампе. Свет разливается по трактиру.
     
     МИТЯ. Со светлым тебя, значит, Христовым воскресеньем! Девки, обставь его, бешеного, лампами.
     
     Девки ставят лампы на стол перед Менделем. Сияние озаряет багровое лицо его.
     
     ГОЛОС ИЗ ТРАКТИРА. Из ночи день делаем, Мендель?
     МЕНДЕЛЬ. Конца нет.
     ПОТАПОВНА (дёргает Урусова за рукав). Прошу вашей дорогой любезности, выпейте со мной, господин... Вот я курями на базаре торгую, мне мужики всё летошних кур всучивают, да рази я к курям этим присуждённая? У меня папочка садовник был, первый садовник. Я, какая где яблонька задичится, я её раздичу...
     ГОЛОС ИЗ ТРАКТИРА. Из понедельника воскресенье делаем, Мендель?
     ПОТАПОВНА (кофта разошлась на жирной её груди. Водка, жара, восторг душат её). Мендель дело своё продаст, получим, бог даст, деньги, мы тогда с ясочкой нашей в сады уедем, на нас, послухайте, господин, на нас с липы цвет лететь будет... Мендель, золотко, я папочкина дочка!..
     МЕНДЕЛЬ (идёт к стойке). Рябцов, у меня глаза были... слухай меня, Рябцов, у меня глаза были, сильней телескопов были, а чего я сделал с моими глазами? У меня ноги быстрей паровозов были, мои ноги по морю ходят, а чего я сделал с моими ногами? От обжорки к сортиру, от сортира к обжорке... Я полы мордой заметал, а теперь я сады поставлю.
     РЯБЦОВ. Ставь. Кто тебя не пущает?
     ГОЛОС ИЗ ТРАКТИРА. Найдутся - не пустят. Наступят на хвост - не выдерет...
     МЕНДЕЛЬ. Я песни приказывал! Дай военную, музыкант... Не мотай жилы... Жизнь дай! Еще дай!..
     МИТЯ (Урусову шёпотом). Фомину приходить или рано?
     УРУСОВ. Рано. (Музыканту.) Прибавь, Майор!
     ГОЛОС ИЗ ТРАКТИРА. И прибавлять нечего, хор пришёл. Пятирубель хор приволок.
     
     Входит хор - слепцы в красных рубахах. Они натыкаются на стулья, машут перед собой камышовыми тросточками. Их ведёт кузнец Пятирубель, азартный человек, друг Менделя.
     
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Со сна чертей похватал. Не будем, говорят, песни играть. Ночь, говорят, на всём белом свете, наигрались... Да вы, говорю, перед каким человеком, говорю, стоите?!
     МЕНДЕЛЬ (бросается к запевале, рябому рослому слепцу). Федя, я в Бессарабию еду.
     СЛЕПОЙ (густым, глубоким басом). Счастливо вам, хозяин!
     МЕНДЕЛЬ. Песню, Федя, песню играй.
     СЛЕПОЙ. "Славное море" - споём?
     МЕНДЕЛЬ. Песню!..
     СЛЕПЦЫ (настраивают гитары. Тягучие их басы запевают).
     
     Славное море - священный Байкал,
     Славный корабль - омулёвая бочка,
     Эй, баргузин, пошевеливай вал;
     Плыть молодцу недалечко.
     
     МЕНДЕЛЬ (швыряет в окно пустую бутылку). Бей!
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Ох, и герой же ты, сукин сын!
     МИТЯ (Рябцову). За стекло сколько посчитаем?
     РЯБЦОВ. Рупь.
     МИТЯ. Получайте рупь.
     СЛЕПЦЫ (поют).
     
     Долго я тяжкие цепи носил,
     Долго скитался в горах Акатуя,
     Старый товарищ бежать пособил,
     Ожил я, волю почуя...
     
     МЕНДЕЛЬ. Бей.
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Сатана, а не старик!
     
     ГОЛОСА ИЗ ТРАКТИРА:
     
     - Форсовито гуляет!..
     - Ничего не форсовито... Обыкновенно гуляет.
     - Обыкновенно так не бывает. Помер у него кто-нибудь?
     - Никто у него не помер... Обыкновенно гуляет.
     - А причина какая, по какой причине гуляет?
     РЯБЦОВ. Поди разбери причину. У одного деньги есть - он от денег гуляет, у другого денег нет - он от бедности гуляет. Человек ото всего гуляет...
     
     Песня гремит всё могущественнее. В разбитом окне качается звезда. Заспанные девки встали у косяков, подперли груди шершавыми руками и запели. Матрос качается на расставленных больших ногах и подпевает чистым тенором.
     
     Шилка и Нерчинск не страшны теперь,
     Горная стража меня не поймала.
     В дебрях не тронул прожорливый зверь,
     Пуля стрелка миновала...
     
     ПОТАПОВНА (пьяна и счастлива). Мендель, мама моя, выпейте со мной! Выпьем за нашу ясочку!
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Швейцару на почте морду бил. Вот какой старик! Телеграфные столбы крал и домой на плечах приносил...
     
     Шел я и ночью и средь бела дня,
     Вкруг городов озирался я зорко.
     Хлебом кормили крестьянки меня,
     Парни снабжали махоркой...
     
     МЕНДЕЛЬ. Согни мне спину, Нехама, налей жидовский суп в мои жилы!.. (Он бросается на пол, ворочается, стонет, хохочет).
     
     
     ГОЛОСА ИЗ ТРАКТИРА:
     
     - Чисто слон!
     - Я видел - и слоны плачут...
     - Врёшь, слоны не плачут...
     - Говорю тебе, слезами плакал...
     - В зверинце я слона одного задражнил...
     МИТЯ (Урусову). Фомину приходить или рано?
     УРУСОВ. Рано.
     
     Певцы поют во всю мочь:
     
     Славное море - священный Байкал,
     Славный мой парус - кафтан дыроватый,
     Эй, баргузин, пошевеливай вал,
     Слышатся грома раскаты...
     
     Радостными рыдающими голосами поют слепцы последние строки. Окончив песню, они встают и уходят, как по команде.
     
     МИТЯ. И всё?
     ЗАПЕВАЛА. Хватит.
     МЕНДЕЛЬ (вскочил с пола и затопал). Военное мне дай! Жизнь, музыкант, дай!
     МИТЯ (Урусову). Фомину взойти или рано?
     УРУСОВ. Самое время.
     
     Митя подмигивает Фомину, сидящему в дальнем углу. Фомин рысью подбирается к столу Менделя.
     
     ФОМИН. С приятным заседанием!
     УРУСОВ (Менделю). Теперь, дорогой, оно у нас так будет - потехе время, делу час. (Вытаскивает исписанный лист бумаги.) Читать, что ли?
     ФОМИН. Если вам нежелательно, скажем, плясать, то можно читать.
     УРУСОВ. Сумму, что ли, читать?
     ФОМИН. Согласен на такое ваше предложение.
     МЕНДЕЛЬ (во все глаза смотрит на Фомина и отодвигается). Я песни приказывал...
     ФОМИН. И петь будем и гулять будем, а придётся помирать - помирать будем.
     УРУСОВ (читает очень картаво). "...Согласно каковым пунктам, уступаю в полную собственность Фомину Василию Елисеевичу извозопромышленное заведение моё в составе, как поименованно..."
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Фомин, ты понимай, паяц, каких коней забираешь! Кони эти миллион пшеницы отвезли, они полмира угля перетаскали. Ты от нас всю Одессу с этими конями забираешь...
     УРУСОВ. "...А всего за сумму двенадцать тысяч рублей, из коих треть при подписании сего, а остальные..."
     МЕНДЕЛЬ (указывает пальцем на турка, безмятежно курившего кальян в углу). Вон человек сидит, обсуждает меня.
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Верно, обсуждает... А ну, стукнитесь! (Фомину.) Ей-богу, сейчас человека убьёт.
     ФОМИН. Авось не убьёт.
     РЯБЦОВ. Дуришь дурак! Гость этот - турок, святой человек.
     ПОТАПОВНА (потягивает вино мелкими глотками и блаженно смеётся). Папочкина дочка!
     ФОМИН. Вот, дорогой, тут и распишись.
     ПОТАПОВНА (хлопает Фомина по груди). Здеся у него, у Васьки, деньги, здеся они!
     МЕНДЕЛЬ. Расписаться, говоришь?.. (Шаркая сапогами, он идёт через весь трактир к турку, садится рядом с ним.) И что я, дорогой человек, девок поимел на моём веку, и что я счастья видел, и дом поставил, и сынов выходил - цена этому, дорогой человек, двенадцать тысяч. А потом крышка -помирай!
     
     Турок кланяется, прикладывает руку в сердцу, ко лбу. Мендель бережно целует его в губы.
     
     ФОМИН (Потаповне). Значит, Янкеля со мной вертеть?
     ПОТАПОВНА. Продаст он, Василий Елисеевич, убиться мне, если не продаст!
     МЕНДЕЛЬ (возвращается, мотает головой). Скука какая!
     МИТЯ. Вот те и скука - платить надо.
     МЕНДЕЛЬ. Уйди!
     МИТЯ. Врёшь, уплатишь!
     МЕНДЕЛЬ. Убью!
     МИТЯ. Ответишь.
     МЕНДЕЛЬ. Уйди, я спать буду...
     МИТЯ. Не платишь? Ох, старички, убивать буду!
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Погоди убивать. Ты сколько с него за полбутылки гребёшь?
     МИТЯ (распалился). Я мальчик злой, я покусаю!
     
     Мендель, не поднимая головы, выбрасывает из кармана деньги. Монеты катятся по полу. Митя ползёт за ними, подбирает. Заспанная девка дует на лампы, тушит их. Темно. Мендель спит, положив голову на стол.
     
     ФОМИН (Потаповне). Суёшься попередь батьки... Стучишь языком, как собака бегает... Всю музыку испортила!
     ПОТАПОВНА (выжимает слёзы из грязных мятых морщин). Василий Елисеевич, я дочку жалею.
     ФОМИН. Жалеть умеючи надо.
     ПОТАПОВНА. Жиды, как воши, обсели.
     ФОМИН. Жид умному не помеха.
     ПОТАПОВНА. Продаст он, Василий Елисеевич, покуражится и продаст.
     ФОМИН (грозно, медленно). А не продаст, так богом Иисусом Христом, богом нашим вседержителем божусь тебе, старая, домой придём - я со спины у тебя ремни резать буду!
     
     
     ЧЕТВЁРТАЯ СЦЕНА
     
     Мансарда Потаповны. Старуха, разодетая в новое яркое платье, лежит на окне и переговаривается с соседкой. Из окна виден порт, блистающее море. На столе ворох покупок - отрез материи, дамские туфли, шёлковый зонтик.
     
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Погордиться бы пришла, покрасоваться перед нами.
     ПОТАПОВНА. Да приду к вам, проведаю...
     ГОЛОС СОСЕДКИ. А то в одном ряду на птичьей двенадцать лет торговали, и хвать - нет её, Потаповны.
     ПОТАПОВНА. Да авось я не присуждённая к курям к этим. Видно, не век мне маяться...
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Видно, что не век.
     ПОТАПОВНА. У людей-то небось на Потаповну глаза разбегаются?
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Каково разбегаются-то! Счастья-то каждому подай. Испеки да подай...
     ПОТАПОВНА (смеётся, тучное её тело сотрясается). Девка-то, вишь, не у всякого есть.
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Девка-то, говорят, худая.
     ПОТАПОВНА. У кости, милая, мясо слаще.
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Сыны, слышь, против вас копают...
     ПОТАПОВНА. Девка сынов перетянет.
     ГОЛОС СОСЕДКИ. И я говорю - перетянет.
     ПОТАПОВНА. Старик небось девку не бросает.
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Да ничего не говорят, только гавкают. Кто их разберёт?
     ПОТАПОВНА. Разберём. Я разберу... Про полотно-то чего толкуют?
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Толкуют, старик вам двадцать аршин справил.
     ПОТАПОВНА. Пятьдесят!
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Башмаков пару...
     ПОТАПОВНА. Три!
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Очень смертно любят старики.
     ПОТАПОВНА. Видно, к курям-то мы не присуждённые...
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Видно, не присуждённые... Покрасоваться бы пришла, погордиться перед нами.
     ПОТАПОВНА. Приду. Проведаю вас... Прощай, милая!
     ГОЛОС СОСЕДКИ. Прощай, милая!
     
     Потаповна слезает с окна. Переваливаясь, напевая, бродит она по комнате, открывает шкаф. Взбирается на стул, чтобы достать до верхней полки, на которой штоф наливки, пьёт, закусывает трубочкой с кремом. В комнату входит Мендель, одетый по-праздничному, и Маруся.
     
     МАРУСЯ (очень звонко). Птичка-то наша куда взгромоздилась! Сбегайте к Мойсейке, мама.
     ПОТАПОВНА (слезая со стула). А чего купить?
     МАРУСЯ. Кавуны купите, бутылку вина, копчёной скумбрии полдесятка... (Менделю.) Дай ей рубль.
     ПОТАПОВНА. Не хватит рубля.
     МАРУСЯ. Арапа не заправляйте! Хватит, ещё сдачи будет.
     ПОТАПОВНА. Не хватит мне рубля.
     МАРУСЯ. Хватит! Придёте через час. (Она выталкивает мать, захлопывает дверь, запирает её на ключ.)
     ГОЛОС ПОТАПОВНЫ. Я за воротами посижу, надо будет - покличешь.
     МАРУСЯ. Ладно. (Она бросает на стол шляпку, распускает волосы, заплетает золотую косу. Голосом, полным силы, звона и веселья, она продолжает прерванный рассказ.) ...Пришли на кладбище, глядим - первый час. Все похороны отошли, народу никакого, только в кустах целуются. У крестного могилка хорошенькая - чудо!.. Я кутью разложила, мадеру, что ты мне дал, две бутылки, побежала за отцом Иоанном. Отец Иоанн старенький, с голубенькими глазами, ты его знать должен...
     
     Мендель смотрит на Марусю с обожанием. Ои дрожит и мычит что-то в ответ, непонятно, что мычит.
     
     Батюшка панихиду отслужил, я ему рюмку мадеры налила, рюмку полотенцем вытерла, он выпил, я ему вторую... (Маруся заплела косу, распушила конец. Она садится на кровать, расшнуровывает жёлтые, длинные, по тогдашней моде, башмаки.) Ксенька, та, как будто не у отца на могиле, надулась, как мышь на крупу, вся накрашенная, намазанная, жениха глазами ест. А Сергей Иваныч, тот мне всё бутерброды мажет... Я Ксеньке в пику и говорю... Что вы, говорю, Сергей Иваныч, Ксении Матвеевне, невесте вашей, внимание не уделяете?.. Сказала, и проехало. Мадеру мы твою дочиста выпили... (Маруся снимает башмаки и чулки, она идёт босиком к окну, задёргивает занавеску.) Крёстная всё плакала, а потом стала розовая, как барышня, хорошенькая - чудо! Я тоже выпила - и Сергею Иванычу (Маруся раскрывает постель): айда, Сергей Иваныч, на Ланжерон купаться! Он: айда! (Маруся хохочет, стягивает с себя платье, оно подаётся туго.) А у Ксеньки-то спина небось полна прыщей, и ноги три года не мыла... Она на меня тут язык свой спустила (Маруся перекрыта с головой наполовину стянутым платьем): ты, мол, фасон давишь, ты интересантка, ты то, ты сё, на стариковы деньги позарилась, ну, тебя отошьют от этих денег... А я ей: знаешь что, Ксенька, - это я ей, - не дразни ты, Ксенька, моих собак... Сергей Иваныч слушает нас, помирает со смеху!.. (Голой девической прекрасной рукой Маруся тащит к себе Менделя. Она снимает с него пиджак и швыряет пиджак на пол.) Ну, иди сюда, скажи - Марусичка...
     МЕНДЕЛЬ. Марусичка!
     МАРУСЯ. Скажи - Марусичка, солнышко моё...
     
     Старик хрипит, дрожит, не то плачет, не то смеётся.
     
     (Ласково.) Ах ты, рыло!
     
     
     ПЯТАЯ СЦЕНА
     
     Синагога общества извозопромышленников на Молдаванке. Богослужение в пятницу вечером. Зажжённые свечи. У амвона кантор Цвибак в телесе и сапогах. Прихожане оглушительно беседуют с богом, слоняются по синагоге, раскачиваются, отплёвываются. Ужаленные внезапной пчелой благодати, они издают громовые восклицания, подпевают кантору, неистовыми, привычными голосами, стихают, долго бормочут себе под нос и потом снова ревут, как разбуженные волы. В глубине синагоги, над фолиантом Талмуда склонились два древних еврея, два костистых горбатых гиганта с жёлтыми бородами, свороченными набок. Арье-Лейб, шамес, величественно расхаживает между рядами. На передней скамье толстяк с оттопыренными пушистыми щёками зажал между коленями мальчика лет десяти. Отец тычет мальчика в молитвенник. На боковой скамье Беня Крик. Позади него сидит Сенька Топун. Они не подают вида, что знакомы друг с другом.
     
     КАНТОР (возглашает). Лху нранно ладонай норийо ицур ишейну!
     
     Извозчики подхватили напев. Гудение молитвы.
     
     Арбоим шоно окут бдойр вооймар... (Сдавленным голосом.) Арье-Лейб, крысы!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Ширу ладонай шир ходош. Ой, пойте господу новую песню... (Подходит к молящемуся еврею.) Как стоит сено?
     ЕВРЕЙ (раскачивается). Поднялось.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. На много?
     ЕВРЕЙ. Пятьдесят две копейки.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Доживём, будет шестьдесят.
     КАНТОР. Лифней адонай ки во мишпойт гоорец... Арье-Лейб, крысы!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Довольно кричать, буян.
     КАНТОР (сдавленным голосом). Я увижу ещё одну крысу - я сделаю несчастье.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (безмятежно). Лифней адонай ки во, ки во... Ой, стою, ой, стою перед господом... Как овёс?..
     ВТОРОЙ ЕВРЕЙ (не прерывая молитвы). Рупь четыре, рупь четыре...
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. С ума сойти!
     ВТОРОЙ ЕВРЕЙ (раскачивается с ожесточением). Будет рупь десять, будет рупь десять...
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. С ума сойти! Лифней адонай - ки во, ки во...
     
     Все молятся. В наступившей тишине слышны отрывистые приглушённые слова, которыми обмениваются Беня Крик и Сенька Топун.
     
     БЕНЯ (склонился над молитвенником). Ну?
     СЕНЬКА (за спиной Бени). Есть дело.
     БЕНЯ. Мы не сделали дела.
     СЕНЬКА. Оптовое дело.
     БЕНЯ. Что можно взять?
     СЕНЬКА. Сукно.
     БЕНЯ. Много сукна?
     СЕНЬКА. Много.
     БЕНЯ. Какой городовой?
     СЕНЬКА. Городового не будет.
     БЕНЯ. Ночной сторож?
     СЕНЬКА. Ночной сторож в доле.
     БЕНЯ. Соседи?
     СЕНЬКА. Соседи согласны спать.
     БЕНЯ. Что ты хочешь с этого дела?
     СЕНЬКА. Половину.
     БЕНЯ. Мы не сделали дела.
     СЕНЬКА. Докладываешь батькино наследство?
     БЕНЯ. Докладываю батькино наследство.
     СЕНЬКА. Что ты даёшь?
     БЕНЯ. Мы не сделали дела.
     
     Грянул выстрел. Кантор Цвибак застрелил пробежавшую мимо амвона крысу. Молящиеся воззрились на кантора. Мальчик, стиснутый скучными коленями отца, бьётся, пытается вырваться. Арье-Лейб застыл с раскрытым ртом. Талмудисты подняли равнодушные большие лица.
     
     ТОЛСТЯК С ПУШИСТЫМИ ЩЁКАМИ. Цвибак, это босяцкая выходка!
     КАНТОР. Я договаривался молиться в синагоге, а не в кладовке с крысами. (Он оттягивает дуло револьвера, выбрасывает гильзу.).
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Ай, босяк, ай, хам!
     КАНТОР (указывает револьвером на убитую крысу). Смотрите на эту крысу, евреи, позовите людей. Пусть люди скажут, что это не корова...
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Босяк, босяк, босяк!..
     КАНТОР (хладнокровно). Конец этим крысам. (Он заворачивается в талес и подносит к уху камертон.)
     
     Мальчик разжал наконец плен отцовских коленей, ринулся к гильзе, схватил её и убежал.
     
     ПЕРВЫЙ ЕВРЕЙ. Гоняешься целый день за копейкой, приходишь в синагогу получить удовольствие и - на тебе!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (визжит). Евреи, это шарлатанство! Евреи, вы не знаете, что здесь происходит! Молочники дают этому босяку на десять рублей больше... Иди к молочникам, босяк, целуй молочников туда, куда ты их должен целовать!
     СЕНЬКА (хлопает кулаком по молитвеннику). Пусть будет тихо! Нашли себе толчок!
     КАНТОР (торжественно). Мизмойр лдовид!
     
     Все молятся.
     
     БЕНЯ. Ну?
     СЕНЬКА. Есть люди.
     БЕНЯ. Какие люди?
     СЕНЬКА. Грузины.
     БЕНЯ. Имеют оружие?
     СЕНЬКА. Имеют оружие.
     БЕНЯ. Откуда они взялись?
     СЕНЬКА. Живут рядом с вашим покупателем.
     БЕНЯ. С каким покупателем?
     СЕНЬКА. Который ваше дело покупает.
     БЕНЯ. Какое дело?
     СЕНЬКА. Ваше дело - площадки, дом, весь извоз.
     БЕНЯ (оборачивается). Сказился?
     СЕНЬКА. Сам говорил.
     БЕНЯ. Кто говорил?
     СЕНЬКА. Мендель говорил, отец... Едет с Маруськой в Бессарабию сады покупать.
     
     Гул молитвы.
     
     БЕНЯ. Сказился.
     СЕНЬКА. Все люди знают.
     БЕНЯ. Божись!
     СЕНЬКА. Пусть мне счастья не видеть!
     БЕНЯ. Матерью божись!
     СЕНЬКА. Пусть я мать живую не застану!
     БЕНЯ. Ещё божись, стерва!
     СЕНЬКА (пренебрежительно). Дурак ты!
     КАНТОР. Борух ато адонай...
     
     
     ШЕСТАЯ СЦЕНА
     
     Двор Криков. Закат. Семь часов вечера. У конюшни, на телеге с торчащим дышлом, сидит Беня и чистит револьвер, Лёвка прислонился к двери конюшни. Арье-Лейб объясняет сокровенный смысл "Песни песней" тому самому мальчику, который в пятницу вечером удрал из синагоги. Никифор без толку мечется по двору. Он, видимо, чем-то обеспокоен.
     
     БЕНЯ. Время идёт. Дай времени дорогу!
     ЛЁВКА. Зарезать ко всем свиньям!
     БЕНЯ. Время идёт. Посторонись, Лёвка! Дай времени дорогу!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. "Песня песней" учит нас - ночью на ложе моём искала я того, кого люблю... Что же говорит нам Рашэ? [Рашэ - комментатор Священного писания и Талмуда.]
     НИКИФОР (указывает Арье-Лейбу на братьев). Вон выставились коло конюшни, как дубы.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Вот что говорит нам Рашэ: ночью - это значит днём и ночью. Искала я на ложе моём... Кто искал? - спрашивает Рашэ. Израиль искал, народ Израиля. Того, кого люблю... Кого же любит Израиль? - спрашивает Рашэ. Израиль любит Тору, Тору любит Израиль.
     НИКИФОР. Я спрашиваю, зачем без дела коло конюшни стоять?
     БЕНЯ. Кричи больше.
     НИКИФОР (мечется по двору). Я своё знаю... У меня хомуты пропадают. Кого хочу, того подозревать буду.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Старый человек учит ребёнка закону, а ты мешаешь ему, Никифор...
     НИКИФОР. Зачем они коло конюшни выставились, как дубы паршивые?
     БЕНЯ (разбирает револьвер, чистит). Замечаю я, Никифор, что ты очень растревожился.
     НИКИФОР (кричит, но в голосе его нет силы). Я хомутам вашим не присягал! У меня, если хотите знать, брат на деревне живёт, ещё при силах! Меня, если хотите знать, брат с дорогой душой возьмёт...
     БЕНЯ. Кричи, кричи перед смертью.
     НИКИФОР (Арье-Лейбу). Старик, скажи, зачем они так делают?
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (поднимает на кучера выцветшие глаза). Один человек учит закон, а другой кричит, как корова. Разве так оно должно быть на свете?
     НИКИФОР. Ты смотришь, старик, а чего ты видишь? (Уходит.).
     БЕНЯ. Растревожился наш Никифор.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Ночью искала я на ложе моём. Кого искала? - учит нас Рашэ.
     МАЛЬЧИК. Рашэ учит нас - искала Тору.
     
     Слышны громкие голоса.
     
     БЕНЯ. Время идёт. Посторонись, Лёвка, дай времени дорогу!
     
     Входит Мендель, Бобринец, Никифор, Пятирубель под хмельком.
     
     БОБРИНЕЦ (оглушительным голосом). Если не ты, Мендель, отвезёшь в гавань мою пшеницу, так кто же отвезёт? Если не к тебе, Мендель, я пойду, так к кому же мне прийти?
     МЕНДЕЛЬ. Есть на свете люди, кроме Менделя. Есть на свете извоз, кроме моего извоза.
     БОБРИНЕЦ. Нет в Одессе извоза, кроме твоего... Или ты пошлёшь меня к Буцису с его клячами на трёх ногах, к Журавлёнке с его побитыми лоханками?..
     МЕНДЕЛЬ (не глядя на сыновей). Люди крутятся около моей конюшни.
     НИКИФОР. Выставились, как дубы паршивые.
     БОБРИНЕЦ. Запряжёшь мне завтра десять пар, Мендель, отвезёшь пшеницу, получишь деньги, пропустишь шкалик, споёшь песню... Ай, Мендель!
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Ай, Мендель!
     МЕНДЕЛЬ. Зачем люди крутятся около моей конюшни?
     НИКИФОР. Хозяин, за-ради бога!..
     МЕНДЕЛЬ. Ну?
     НИКИФОР. Тикай со двора, хозяин, бо сыны твои...
     МЕНДЕЛЬ. Что сыны мои?
     НИКИФОР. Сыны твои хочут лупцовать тебя.
     БЕНЯ (прыгнул с телеги на землю. Нагнув голову, он говорит раздельно). Пришлось мне слышать от чужих людей, мне и брату моему Лёвке, что вы продаёте, папаша, дело, в котором есть золотник и нашего пота...
     
     Соседи, работавшие во дворе, придвигаются поближе к Крикам.
     
     МЕНДЕЛЬ (смотрит в землю). Люди, хозяева...
     БЕНЯ. Правильно ли мы слышали, я и брат мой Лёвка?
     МЕНДЕЛЬ. Люди и хозяева, вот смотрите на мою кровь (он поднимает голову), на мою кровь, которая заносит на меня руку.
     БЕНЯ. Правильно ли мы слышали, я и брат мой Лёвка?
     МЕНДЕЛЬ. Ой, не возьмёте!.. (Он кидается на Лёвку, валит его с ног, бьёт по лицу.)
     ЛЁВКА. Ой, возьмём.
     
     Небо залито кровью заката. Старик и Лёвка откатываются за сарай.
     
     НИКИФОР (прислонился к стене). Ох, грех...
     БОБРИНЕЦ. Лёвка, отца?!
     БЕНЯ (отчаянным голосом). Никишка, счастьем тебе клянусь, он коней, дом, жизнь - всё девке под ноги бросил!
     НИКИФОР. Ох, грех...
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Убью, кто разнимет! Чур, не разнимать.
     
     Хрипение и стоны доносятся из-за сарая.
     
     Не уродился ещё на земле человек против Менделя.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Иди со двора, Иван.
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Я ста рублями отвечу...
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Иди со двора, Иван.
     
     Старик и Лёвка вываливаются из-за сарая. Они вскакивают на ноги, но Мендель снова сшибает сына.
     
     БОБРИНЕЦ. Лёвка, отца?!
     МЕНДЕЛЬ. Не возьмёшь! (Он топчет сына.)
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Ста рублями любому отвечу...
     МЕНДЕЛЬ. Не возьмёшь!
     БЕНЯ. Ой, возьмём! (Он с силой опускает рукоятку револьвера на голову отца.).
     
     Молчание. Всё ниже опускаются пылающие леса заката.
     
     НИКИФОР. Теперь убили.
     ПЯТИРУБЕЛЬ (склонился над неподвижным Менделем). Миш?..
     ЛЁВКА (приподнимается, хватаясь за землю кулаками. Он плачет и топает ногой). Он под низ живота меня бил, сука!
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Миш!..
     БЕНЯ (оборачивается к толпе зевак). Что вы здесь забыли?
     ПЯТИРУБЕЛЬ. А я говорю - ещё не вечер. Ещё тыща вёрст до вечера.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (на коленях перед поверженным стариком). Ай, русский человек, зачем шуметь, что ещё не вечер, когда ты видишь, что перед нами уже нет человека?
     ЛЁВКА (кривые ручьи слёз и крови текут по его лицу). Он под низ живота меня бил, сука!
     ПЯТИРУБЕЛЬ (отходит, пошатываясь). Двое - на одного.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Иди со двора, Иван.
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Двое - на одного... Стыд, стыд на всю Молдаву! (Уходит, спотыкаясь.)
     
     Арье-Лейб вытирает мокрым платком раздробленную голову Менделя. В глубине двора неверными кругами движется Нехама. Она становится на колени рядом с Арье-Лейбом.
     
     НЕХАМА. Не молчи, Мендель.
     БОБРИНЕЦ (густым голосом). Довольно строить штуки, старый шутник!
     НЕХАМА. Кричи что-нибудь, Мендель!
     БОБРИНЕЦ. Вставай, старый ломовик, прополощи глотку, пропусти шкалик...
     
     На земле, расставив босые ноги, сидит Лёвка. Он не торопясь выплёвывает изо рта длинные ленты крови.
     
     БЕНЯ (загнал зевак в тупик, прижал к стене обезумевшего от страха парня лет двадцати и взял его за грудь). Ну-ка, назад!
     
     Молчание. Вечер. Синяя тьма, но под тьмою небо ещё багрово, раскалено, изрыто огненными ямами.
     
     
     СЕДЬМАЯ СЦЕНА
     
     Каретник Криков - сваленные в кучу хомуты, распряженные дрожки, сбруя. Видна часть двора.
     В дверях за небольшим столом пишет Беня. На него наскакивает лысый нескладный мужик Семён, тут же шныряет мадам Попятник. Во дворе на телеге с торчащим дышлом сидит, свесив ноги, Майор. К стенке приставлена новая вывеска. На ней золотыми буквами: "Извозопромышленное заведение Мендель Крик и сыновья". Вывеска украшена гирляндами подков и скрещенными кнутами.
     
     СЕМЁН. Я ничего не знаю... Мне штоб деньги были...
     БЕНЯ (продолжает писать). Грубо говоришь, Семён.
     СЕМЁН. Мне штоб деньги были... Я глотку вырву!
     БЕНЯ. Добрый человек, я на тебя плевать хочу!
     СЕМЁН. Ты куда старика дел?
     БЕНЯ. Старик больной.
     СЕМЁН. Вон тута на стенке он писал, сколько за овёс следует, сколько за сено - всё чисто. И платил. Двадцать годов ему возил, худого не видел.
     БЕНЯ (встаёт). Ты ему возил, а мне не будешь, он на стенке писал, а я не буду писать, он платил тебе, а я, может, и не заплачу, потому что...
     МАДАМ ПОПЯТНИК (с величайшим неодобрением разглядывает мужика). Человек, когда он дурак - это очень паскудно.
     БЕНЯ. ...потому что ты можешь у меня помереть, не поужинав, добрый человек.
     СЕМЁН (струсил, но ещё петушится). Мне штоб деньги были!
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Я не философка, мосье Крик, но я вижу, что на свете живут люди, которые совсем не должны жить на свете.
     БЕНЯ. Никифор!
     
     Входит Никифор, он смотрит исподлобья, говорит нехотя.
     
     НИКИФОР. Я Никифор.
     БЕНЯ. Рассчитаешь Семёна и возьмёшь у Грошева.
     НИКИФОР. Там поденные пришли, спрашивают, кто с ними уговариваться будет.
     БЕНЯ. Я буду уговариваться.
     НИКИФОР. Стряпка там шурует. У ней самовар хозяин в заклад брал. У кого, спрашивает, самовар выкупать?
     БЕНЯ. У меня выкупать... Семёна рассчитаешь вчистую. Возьмёшь у Грошева сена пятьсот пудов...
     СЕМЁН (остолбенел). Пятьсот?! Двадцать годов возил...
     МАДАМ ПОПЯТНИК. За свои деньги можно достать и сено, и овёс, и вещи получше сена.
     БЕНЯ. Овса - двести.
     СЕМЁН. Я возить не отказываюсь.
     БЕНЯ. Потеряй мой адрес, Семён.
     
     Семён мнёт шапку, вертит шеей, уходит, оборачивается, опять уходит.
     
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Один паскудный мужик и так разволновал вас... Боже мой, если бы люди захотели вспомнить, кто им остался должен! Ещё сегодня я говорю моему Майору: муж, миленький муж, Мендель Крик заслужил у вас эти несчастные два рубля...
     МАЙОР (мелодическим глухим голосом). Рубль девяносто пять.
     БЕНЯ. Какие два рубля?
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Не о чем говорить, ей-богу, не о чем говорить!.. В прошлый четверг у мосье Крика было дивное настроение, он заказал военное... Сколько раз военное, Майор?
     МАЙОР. Военное - девять раз.
     МАДАМ ПОПЯТНИК. И потом танцы...
     МАЙОР. Двадцать один танец.
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Вышло рубль девяносто пять. Боже мой, заплатить музыканту - это было у мосье Крика на первом плане...
     
     Шлёпая сапогами, входит Никифор. Он смотрит в сторону.
     
     НИКИФОР. Потаповна пришла.
     БЕНЯ. Зачем мне знать, что кто-то пришёл?
     НИКИФОР. Грозится.
     БЕНЯ. Зачем мне знать...
     
     Припадая на ногу, вламывается Потаповна. Старуха пьяна. Она устремляет на Беню мутные немигающие глаза.
     
     ПОТАПОВНА. Цари наши...
     БЕНЯ. В чём суть, мадам Холоденко?
     ПОТАПОВНА. Цари наши...
     НИКИФОР. Пошла дурить!
     ПОТАПОВНА. Д-ж-ж, жидовские шарики жужжат... Прыгают в голове шарики -д-ж-ж-ж...
     БЕНЯ. В чём суть, мадам Холоденко?
     ПОТАПОВНА (бьёт по земле кулаком). Правильно, правильно! Нехай умный панует, а свинья в монопольку...
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Интеллигентная дама!
     ПОТАПОВНА (разбрасывает по земле медяки). Вот сорок копеек заработала... Встала, света не было, мужиков на Балтской дороге поджидала... (Задирает голову к небу.) Теперь сколько часов будет? Три будет?
     БЕНЯ. В чём суть, мадам Холоденко?
     ПОТАПОВНА. Д-ж-ж-ж, пустил шарики...
     БЕНЯ. Никифор!
     НИКИФОР. Ну?
     ПОТАПОВНА (подманивает Никифора толстым слабым пьяным пальцем). Девочка-то наша занеслась, Никита!
     МАДАМ ПОПЯТНИК (присела и зажглась). Интрига, ай, какая интрига!
     БЕНЯ. Что вы потеряли здесь, мадам Попятник, и что вы хотите здесь найти?
     МАДАМ ПОПЯТНИК (приседает, глазки её ворочаются, стреляют, сыплют искры). Я иду... я иду... Дай бог свидеться в счастье, в удовольствии, в добрый час, в счастливую минуту!.. (Она дёргает мужа за руки, пятится, вертится, глаза у неё стали косые и светят вбок чёрным огнём.)
     
     Майор тащится за женой и шевелит пальцами. Наконец они исчезают.
     
     ПОТАПОВНА (размазывает слёзы по мятому дряблому лицу). Ночью я к ней подобралась, грудь тронула, а у ней уже налилось, в руке не помещается.
     БЕНЯ (лоск с него слетел. Он говорит быстро, оглядывается). Какой месяц?
     ПОТАПОВНА (не мигая смотрит она на Беню с земли). Четвёртый.
     БЕНЯ. Врёшь!
     ПОТАПОВНА. Ну, третий.
     БЕНЯ. Чего тебе от нас надо?
     ПОТАПОВНА. Д-ж-ж, пустил шарики...
     БЕНЯ. Чего тебе надо?
     ПОТАПОВНА (подвязывает платок). Вычистка сто рублей стоит.
     БЕНЯ. Двадцать пять!
     ПОТАПОВНА. Портовых наведу.
     БЕНЯ. Портовых наведёшь?.. Никифор!
     НИКИФОР. Я - Никифор.
     БЕНЯ. Взойди к папаше и спроси его, приказывает он давать двадцать пять...
     ПОТАПОВНА. Сто!
     БЕНЯ. ...двадцать пять рублей на вычистку или не приказывает?
     НИКИФОР. Не взойду я.
     БЕНЯ. Не взойдёшь?! (Он бросается к ситцевой занавеске, разделяющей каретник на две половины.)
     НИКИФОР (хватает Беню за руки). Парень, я бога не боюсь... Я бога видел и не испугался... Я убью и не испугаюсь...
     
     Занавеска трепещет и раздвигается. Выходит Мендель. За спину у него закинуты сапоги. Лицо его сине и одутловато, как лицо мертвеца.
     
     МЕНДЕЛЬ. Отоприте.
     ПОТАПОВНА (лезет по полу). Ай, страшно!
     НИКИФОР. Хозяин!
     
     К каретнику приближаются Арье-Лейб и Лёвка.
     
     МЕНДЕЛЬ. Отоприте.
     ПОТАПОВНА (лезет по полу). Ай, страшно!
     БЕНЯ. Взойдите в помещение к вашей супруге, папаша.
     МЕНДЕЛЬ. Ты отопрёшь мне ворота, Никифор, сердце моё...
     НИКИФОР (падает на колени). Великодушно прошу вас, хозяин, не страмитесь передо мной, простым человеком!
     МЕНДЕЛЬ. Почему ты не хочешь отпереть ворота, Никифор? Почему ты не хочешь выпустить меня из двора, в котором я отбыл мою жизнь? (Голос старика усиливается, свет разгорается на дне его глаз.) Он видел меня, этот двор, отцом моих детей, мужем моей жены, хозяином над моими конями. Он видел силу мою, и двадцать моих жеребцов, и двенадцать площадок, окованных железом. Он видел ноги мои, большие, как столбы, и руки мои, злые руки мои... А теперь отоприте мне, дорогие сыны, пусть будет сегодня так, как я хочу. Пусть я уйду из этого двора, который видел слишком много...
     БЕНЯ. Взойдите в помещение к вашей супруге, папаша! (Он приближается к отцу.)
     МЕНДЕЛЬ. Не бей меня, Венчик.
     ЛЁВКА. Не бей его.
     БЕНЯ. Низкие люди!.. (Пауза.) Как могли вы... (Пауза.) Как могли вы сказать то, что вы только что сказали?
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Отчего вы не видите, люди, что вам надо уйти отсюда?
     БЕНЯ. Звери, о звери!.. (Он быстро уходит. Лёвка за ним.)
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (ведёт Менделя к лежанке). Мы отдохнём, Мендель, мы заснём...
     ПОТАПОВНА (поднялась с земли и заплакала). Убили сокола!..
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (укладывает Менделя на лежанке за занавеской). Мы заснём, Мендель...
     ПОТАПОВНА (валится на землю рядом с лежанкой, она целует свисающую безжизненную руку старика). Сыночек мой, любочка моя!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (перекрывает лицо Менделя платком, садится и начинает тихо, издалека). В старинные времена жил человек Давид. Он был пастухом и потом был царь, царь над Израилем, над войсками Израиля и над мудрецами его...
     ПОТАПОВНА (всхлипывает). Сыночек мой!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Богатство испытал Давид и славу, но не узнал сытости. Сила жаждет, и только печаль утоляет сердце. Состарившись, увидел Давид-царь на крышах Иерусалима, под небом Иерусалима Вирсавию, жену Урии-военачальника. Грудь Вирсавии была красива, ноги её были красивы, веселье её было велико. И был послан Урия-военачальник в битву, и царь соединился с Вирсавией, с женой мужа, ещё не умерщвлённого. Грудь её была красива, веселье её было велико...
     
     
     ВОСЬМАЯ СЦЕНА
     
     Столовая в доме Криков. Вечер. Комната ярко освещена доморощенной висячей лампой, свечами, вставленными в канделябры, и старинными голубыми лампами, ввинченными в стену. У стола, убранного цветами, заставленного закусками и вином, суетится мадам Попятник, облачившаяся в шёлковое платье. В глубине столовой безмолвно сидит Майор. На нём вздулась бумажная манишка, флейта покоится на его коленях, он шевелит пальцами и двигает головой. Много гостей. Одни расхаживают по анфиладе раскрытых комнат, другие сидят у стены. В столовую входит беременная Клаша Зубарева. На ней платок, расписанный гигантскими цветами. За Клашей вваливается пьяный Лёвка, наряженный в парадную гусарскую форму.
     
     ЛЁВКА (орёт кавалерийские сигналы).
     
     Всадники, други, вперёд!
     Рысью вперёд!
     По временам коням
     Освежайте рот.
     
     КЛАША (хохочет). Ой, живот! Ой, выкину!..
     ЛЁВКА. Левый шинкель приложи и направо поверни!
     КЛАША. Ой, уморил!..
     
     Проходят. Навстречу им Боярский в сюртуке и Двойра.
     
     БОЯРСКИЙ. Мамзель Крик, на чёрное я не скажу, что оно белое, и на белое не позволю себе сказать, что оно чёрное. С тремя тысячами мы ставим конфексион на Дерибасовской и венчаемся в добрый час.
     ДВОЙРА. Но почему сразу все три тысячи?
     БОЯРСКИЙ. Потому что мы имеем сегодня июль на дворе, а июль - это же не сентябрь. Демисезонный товар работает у меня июль, а сентябрь у меня саки... Что вы имеете после сентября? Ничего. Сентяб, октяб, нояб, декаб... На ночь я не скажу, что это день, и на день не позволю себе сказать, что это ночь...
     
     Проходят. Появляются Беня и Бобринец.
     
     БЕНЯ. У вас готово, мадам Попятник?
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Николаю Второму не стыдно сесть за такой стол!
     БОБРИНЕЦ. Вырази мне твою мысль, Беня.
     БЕНЯ. Моя мысль: еврей не первой молодости, еврей, отходивший всю свою жизнь голый, и босой, и замазанный, как ссыльнопоселенец с острова Сахалина... И теперь, когда он, благодаря бога, вошёл в свои пожилые годы, надо сделать конец этой бессрочной каторге, надо сделать, чтобы суббота была субботой...
     
     Проходят Боярский и Двойра.
     
     БОЯРСКИЙ. Сентяб, октяб, нояб, декаб...
     ДВОЙРА. И потом, я хочу, чтобы вы меня немножко любили, Боярский.
     БОЯРСКИЙ. А что с вами делать, если не любить вас? На котлеты вас рубить? Смешно, ей-богу!..
     
     Проходят. У стены, под голубой лампой, сидит степенный прасол и парень в тройке, с толстыми ногами. Парень осторожно грызёт подсолнухи и прячет шелуху в карман.
     
     ПАРЕНЬ С ТОЛСТЫМИ НОГАМИ. Р-раз ему в морду, два ему в морду, старик с катушек и слетел.
     ПРАСОЛ. Татары - и те стариков почитают. Жизнь пройти - не поле перейти.
     ПАРЕНЬ С ТОЛСТЫМИ НОГАМИ. Кабы человек ловчился жить, а то... (сплёвывает шелуху), а то живёт, как поживётся. За что почитать-то?
     ПРАСОЛ. Что с дураком толковать-то?
     ПАРЕНЬ С ТОЛСТЫМИ НОГАМИ. Бенчик сена одного тыщу пудов купил.
     ПРАСОЛ. Старик по сто покупал - хватало.
     ПАРЕНЬ С ТОЛСТЫМИ НОГАМИ. Старика они всё равно зарежут.
     ПРАСОЛ. Это жиды-то? Это отца-то?
     ПАРЕНЬ С ТОЛСТЫМИ НОГАМИ. Зарежут до смерти.
     ПРАСОЛ. Толкуй с дураком...
     
     Проходят Беня и Бобринец.
     
     БОБРИНЕЦ. Что же ты хочешь, Беня?
     БЕНЯ. Я хочу, чтобы суббота была субботой. Я хочу, чтобы мы были люди не хуже других людей. Я хочу ходить вниз ногами и вверх головой... Ты понял меня, Бобринец?
     БОБРИНЕЦ. Я понял тебя, Бенчик.
     
     У стены рядом с Пятирубелем сидят надувшиеся от величия богачи муж и жена Вайнеры.
     
     ПЯТИРУБЕЛЬ (тщетно ищет у них сочувствия). Городовикам ремни обрезал, на главной почте швейцара бил. По четверти выпивал, не закусывая, всю Одессу в руках держал... Вот какой старик был!
     
     Вайнер долго ворочает тяжёлым слюнявым языком, но разобрать, что он говорит, невозможно.
     
     (Робко.) Они гундосые?
     МАДАМ ВАЙНЕР (злобно). Ну да!
     
     Проходят Двойра и Боярский.
     
     БОЯРСКИЙ. Сентяб, октяб, нояб, декаб...
     ДВОЙРА. И потом, я хочу ребёнка, Боярский.
     БОЯРСКИЙ. Вот видите, ребёнок при конфексионе - это красиво, это имеет вид. А ребёнок без дела - какой это может иметь вид?
     
     В величайшем возбуждении влетает мадам Попятник.
     
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Бен Зхарья приехал! Раввин... Бен Зхарья...
     
     Комната наполняется гостями. Среди них Двойра, Лёвка, Беня, Клаша Зубарева, Сенька Топун; напомаженные кучера, переваливающиеся лавочники, пересмеивающиеся бабы.
     
     ПАРЕНЬ С ТОЛСТЫМИ НОГАМИ. На деньги и раввин прибежал. Тут как тут.
     
     Арье-Лейб и Бобринец вкатывают большое кресло. Оно прячет в развороченных своих недрах крохотное тельце Бен Зхарьи.
     
     БЕН ЗХАРЬЯ (визгливо). Ещё только рассвет чихает, ещё бог на небе красной водой умывается...
     БОБРИНЕЦ (хохочет, предвкушая замысловатый ответ). Почему красной, рабби?
     БЕН ЗХАРЬЯ. ...ещё я на спине лежу, как таракан...
     БОБРИНЕЦ. Почему на спине, рабби?
     БЕН ЗХАРЬЯ. По утрам бог переворачивает меня на спину, чтобы я не мог молиться. Богу надоели мои молитвы...
     
     Бобринец шумно хохочет.
     
     Ещё курицы не вставали, а меня будит Арье-Лейб: бегите к Крикам, рабби, у них ужин, у них обед. Крики дадут вам пить, они дадут вам есть...
     БЕНЯ. Они дадут вам пить, они дадут вам есть, всё, что вы захотите, рабби.
     БЕН ЗХАРЬЯ. Всё, что я захочу?.. И лошадей своих отдашь?
     БЕНЯ. И лошадей моих отдам.
     БЕН ЗХАРЬЯ. Сбегайте тогда, евреи, в погребальное братство, запрягите его лошадей в колесницу и отвезите меня... куда?
     БОБРИНЕЦ. Куда, рабби?
     БЕН ЗХАРЬЯ. На второе еврейское кладбище, дуралей!
     БОБРИНЕЦ (шумно хохочет, срывает с раввина ермолку и целует его облезшую, розовую макушку). Ай, хулиган!.. Ай, умница!..
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (представляет Беню). Это он и есть, рабби, сын Менделя -Бенцион.
     БЕН ЗХАРЬЯ (жуёт губами). Бенцион... сын Сиона... (Молчит.) Соловья не кормят баснями, сын Сиона, а женщин мудростью...
     ЛЁВКА (оглушительным голосом). Кидайтесь на стулья, урканы, жмите скамейки!
     КЛАША (качает головой, улыбается). Ох, здоровый!
     БЕНЯ (мечет на брата негодующий взгляд). Дорогие, присаживайтесь! Мосье Бобринец сядет рядом с рабби.
     БЕН ЗХАРЬЯ (ёрзает в кресле). Зачем я сяду с этим евреем, длинным, как наше изгнание? Пусть государственный банк (тычет пальцем в Клашу) сядет рядом со мной.
     БОБРИНЕЦ (предвкушая новую остроту). Почему государственный банк?
     БЕН ЗХАРЬЯ. Она лучше банка. В неё хорошо положишь - она такой процент даст, что пшенице завидно. Плохое в неё положишь - она всеми кишками заскрипит, чтобы выменять поломанную твою копейку на новый золотой... Она лучше банка, она лучше банка...
     БОБРИНЕЦ (поднял кверху палец). Надо понимать, что он говорит.
     БЕН ЗХАРЬЯ. А где же звезда наша во Израиле, где хозяин дома сего, где рабби Мендель Крик?
     ЛЁВКА. Он сегодня больной.
     БЕНЯ. Рабби, он здоров... Никифор!
     
     В дверях показывается Никифор в затрёпанном своём армяке.
     Молчание.
     
     НИКИФОР (отчаянным голосом). Уважающие гости!..
     БЕНЯ (медленно). Пусть взойдёт папаша.
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Бенчик, у нас, евреев, отца не срамят перед людьми.
     ЛЁВКА. Рабби, человек так не мучает кабанчика, как он мучает папашу.
     
     Вайнер возмущённо лопочет, брызгая слюной.
     
     БЕНЯ (склоняется к мадам Вайнер). Что он говорит?
     МАДАМ ВАЙНЕР. Он говорит - стыд и срам!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Евреи так не делают, Беня!
     КЛАША. Расти сынов...
     БЕНЯ. Арье-Лейб, старый человек, старый сват, служитель в синагоге биндюжников и кладбищенский кантор, не расскажешь ли ты мне, как делаются дела у людей?.. (Он стучит кулаком по столу и говорит с расстановкой). Пусть взойдёт папаша.
     
     Никифор исчез. Склонив голову, расставив ноги, стоит Беня посреди комнаты. Медленная кровь заливает его лицо. Молчанье. И только бессмысленное бормотанье Бен Зхарьи нарушает томительную тишину.
     
     БЕН ЗХАРЬЯ. Бог умывается на небе красной водой. (Молчит, ёрзает в кресле.) Почему красной, почему не белой? Потому что красная веселее белой...
     
     Половинки боковой двери скрипят, стонут и расходятся. Все лица оборачиваются в ту сторону. Показывается Мендель с иссечённым запудренным лицом. Он в новом костюме. С ним Нехама в наколке, в тяжёлом бархатном платье.
     
     БЕНЯ. Друзья, сидящие в моём доме! Этот бокальчик позвольте мне поднять за моего отца, за труженика Менделя Крика, и его супругу, Нехаму Борисовну, которые тридцать пять лет идут по совместной дороге жизни. Дорогие! Мы знаем, слишком хорошо мы знаем, что никто не выложил цементом эту дорогу, никто не поставил скамеек на длинном этом пути, и оттого, что великие кучи людей пробежали по этой дороге, она не стала легче, она стала тяжелее. Друзья, сидящие в моём доме! Я жду от вас, что вы не разбавите водой вино в ваших стаканах и вино в ваших сердцах...
     
     Вайнер восторженно лопочет.
     
     Что он говорит?
     МАДАМ ВАЙНЕР. Он говорит - ура!
     БЕНЯ (ни на кого не глядя). Учи меня, Арье-Лейб!.. (Подносит отцу и матери вино.) Наши гости почитают нас, папаша. Скажите слово нашим гостям.
     МЕНДЕЛЬ (озирается и говорит тихо). Желаю доброго здоровья...
     БЕНЯ. Папаша хочет сказать, что он жертвует сто рублей в чью-нибудь пользу.
     ПРАСОЛ. Толкуют мне про жидов...
     БЕНЯ. Пятьсот рублей жертвует папаша. В чью пользу, рабби?
     БЕН ЗХАРЬЯ. В чью пользу? Молоко в девушке не должно киснуть, евреи... В пользу невест-бесприданниц надо пожертвовать!
     БОБРИНЕЦ (заливается хохотом). Ай, хулиган!.. Ай, умница!..
     МАДАМ ПОПЯТНИК. Я даю туш.
     БЕНЯ. Давайте!
     
     Заунывный туш оглашает комнату. Вереница гостей с бокалами тянется к Менделю и Нехаме.
     
     КЛАША ЗУБАРЕВА. Ваше здоровье, дедушка!
     СЕНЬКА ТОПУН. Вагон удовольствий, папаша, сто тысяч на мелкие расходы!
     БЕНЯ (ни на кого не глядя). Учи меня, Арье-Лейб!
     БОБРИНЕЦ. Мендель, дай бог мне иметь такого сына, как твой сын!
     ЛЁВКА (через весь стол). Папаша, не серчайте! Папаша, вы своё отгуляли...
     ПРАСОЛ. Толкуют мне про жидов! Я жидов получше вашего знаю...
     ПЯТИРУБЕЛЬ (лезет к Бене и порывается целовать его). Ты нас купишь, чёрт, и продашь, и в узел завяжешь!
     
     Громкое рыдание раздается за спиной Бени. Слёзы текут по лицу Арье-Лейба.
     
     АРЬЕ-ЛЕЙБ. Пятьдесят лет, Бенчик! Пятьдесят лет вместе с твоим отцом... У тебя был хороший отец, Бёня!
     ВАЙНЕР (обрёл дар речи). Выведите его!
     МАДАМ ВАЙНЕР. Боже, какие штуки!
     БОЯРСКИЙ. Арье-Лейб, вы ошиблись. Теперь надо смеяться.
     ВАЙНЕР. Выведите его!
     АРЬЕ-ЛЕЙБ (всхлипывает). У тебя был хороший отец, Беня...
     
     Мендель бледнеет под своей пудрой. Он протягивает Арье-Лейбу новый платок. Тот вытирает слёзы. Плачет и смеётся.
     
     БОБРИНЕЦ. Болван, вы не у себя на кладбище!
     ПЯТИРУБЕЛЬ. Свет наскрозь пройдёте, такого Венчика не сыщите. Я об заклад буду биться.
     БЕНЯ. Дорогие, присаживайтесь!
     ЛЁВКА. Жмите скамейки...
     
     Гром сдвигаемых стульев. Менделя усаживают рядом с рабби и Клашей Зубаревой.
     
     БЕН ЗХАРЬЯ. Евреи!
     БОБРИНЕЦ. Тихо чтоб было!
     БЕН ЗХАРЬЯ. Старый дуралей Бен Зхарья хочет сказать слово...
     
     Лёвка фыркает, падает грудью на стол, но Беня встряхивает его, и он замолкает.
     
     День есть день, евреи, и вечер есть вечер. День затопляет нас потом трудов наших, но вечер держит наготове веера свежей божественной прохлады. Иисус Навин, остановивший солнце, был злой безумец. И вот Мендель Крик, прихожанин нашей синагоги, оказался не умнее Иисуса Навина. Всю жизнь хотел он жариться на солнцепёке, всю жизнь хотел он стоять на том месте, где его застал полдень. Но бог имеет городовых на каждой улице, и Мендель Крик имел сынов в своём доме. Городовые приходят и делают порядок. День есть день, и вечер есть вечер. Всё в порядке, евреи. Выпьем рюмку водки!
     ЛЁВКА. Выпьем рюмку водки!..
     
     Дребезжанье флейты, звон бокалов, бессвязные крики, громовой хохот.
     
     1928
     
     ____________________________________________________________________________
     Пьеса "Закат" была впервые опубликована в журнале "Новый мир", 1928, № 2, февраль, с.5-35.
     Текст публикуется по изданию:
     Бабаль И. Избранное. Фрунзе, Адабият, 1989. С.415-450.