Ю.Полежаева.
     
     Капитан
     
     
     Шум вертолета пропал почти сразу, заглушенный ревом ветра, ударами взбешенных валов, мерзким скрипом о леера уже ненужных вант и фалов, еще держащих мечущийся в волнах обломок мачты ... Треск винта потонул в этом хоре беды, но серебристая машина, блестя на солнце, удалялась долго-долго, пока не скрылась за взмыленным горизонтом. Я следила за ней, еще не чувствуя боли, только ошеломление.
     Боль пришла позже - и тягучая ломота в покореженном степсе, и мучительные удары мачты, бьющейся у борта, и - неотвратимо нарастающая смертельная тяжесть. Он даже не прикрыл люки, Мой Капитан... Машинально стараясь отвернуться от волны, я в оцепенении все смотрела в точку на горизонте, где исчезла блестящая стрекоза, а пенные гребни один за другим прокатывались по палубе, захлестывали в рубку, скача водопадиками по ступенькам трапа, и покрывали дрожащей звездной россыпью брызг драгоценные панели переборок.
     Он так гордился роскошью моей отделки! Приглашая гостей, этих тонких девушек в блестящих туалетах и уверенных в себе громогласных мужчин, он с такой показной небрежностью распахивал перед ними дверцы, включал везде свет, звенел хрусталем бара, а его пальцы незаметно гладили теплые поручни, ласкали кожу обивки, и гости вздыхали и ахали, и меня окатывали волны их завистливого восхищения.
     Я, содрогнувшись, вспомнила, как те же пальцы в спешке срывали задвижку и выдирали с мясом крепления аварийного буя. Как он пинал ногой заевшую крышку люка. Его искаженное - нет, не яростью, не злостью, не надо себя обманывать - искаженное страхом лицо. Мой Капитан - он просто бросил меня при первой опасности, ушел, не оглянувшись, из-за пустячной поломки, ведь я еще на плаву... Пока.
     Прошла ночь, и потом целый день, и я поняла, что все еще надеюсь - ветер стихает, он пришлет какой-нибудь буксир. Он не мог так легко забыть все, что связывало нас так долго. Не в силах поверить в предательство, я снова и снова оживляла в памяти прошлое.
     ...Ярко-синий день. Пестрый блик от спинакера на волне. Его загорелые сильные руки чутко и властно лежат на штурвале. Где-то сбоку и сзади цветные пятна чужих парусов, но здесь и сейчас только мы вдвоем, и я всем телом отзываюсь на каждое желание Его пальцев, вписываясь в кривизну волны, паря вместе с Ним в тугой струе ветра - и трепеща натянутыми тросами. Вот Он мощным и нежным движением перекладывает руль - и я покорно приникаю бортом к волне, почти задевая спинакером воду, и обхожу соперника на повороте. Грохот лебедок, топот ног по палубе, спинч гаснет, как пламя свечи, и шкоты выбраны до звона, и шепот ветра становится свистом - вскипает бурун перед штевнем, и Мой Капитан громко смеется, закинув голову, надежно сжимая штурвал, и я смеюсь от счастья вместе с Ним, летя в искрящемся облаке брызг...
     Зачем жить, когда Мой Капитан покинул меня? Я перестала бороться - но шторм стихает, и гребни волн захлестывают палубу все реже. Моя агония будет долгой.
     Дни сменяются ночами, я потеряла счет, перебирая в забытьи картинки прежней жизни, лишь временами возвращаясь в мир, когда особенно жгучий удар доставался борту, или когда на горизонте возникал еще один низкий силуэт, равнодушно проходящий мимо. Сначала я еще ждала тот самый буксир, потом устала ждать.
     Потом умер Энджин. Он проспал все это время, и я была рада этому - его назойливый голос только усилил бы мою боль. Я никогда его не любила, в его самодовольной мощи, толкавшей меня вперед наперекор волне и ветру, словно вспарывая кожу моря, было что-то от насилия. И океан, и ветер тоже бывали со мной жестоки - но были и нежны, и страстны, творя со мной волшебную гармонию полета - я с ними одной крови. А Энджины - чужие... И все-таки, когда вода в трюме поднялась так высоко, что залила что-то важное в нем, раздалось шипение, треск, искры, и нечто, до сих пор незримо существовавшее во мне, перестало быть - я пожалела его. В конце концов, мой Энджин был еще сравнительно деликатным, не то что визгливое хамье полицейских катеров или сиплые молотилки грузовых теплоходов. Но больше всего я ненавижу наглых Энджинов больших самолетов, с торжествующим ревом рвущих небо, оставляя белые шрамы.
     Позавчера я видела, как один такой плохо кончил. Его самолет круто снижался, и за ним тянулся черный хвост дыма. Я не видела, как он упал за горизонтом, но по воде дошел смачный звук удара. Даже не один - должно быть, машина развалилась от удара на куски... Я должна была почувствовать злорадство, но ощутила только печаль. Какие теперь счеты? Наш путь окончен в одном океане - его уже, а мой очень скоро...
     Правда, в какой-то момент я чуть не поверила в возможность спасения. В той стороне, где упал самолет, вчера мелькали суда и даже вертолеты, вероятно, искали людей, они были так близко, что, казалось, не могли не заметить меня... Я звала изо всех сил - но что могут услышать эти тупые жестянки за ревом своих энджинов? Если бы там был хоть один из наших... И все-таки я на что-то надеялась. Управляемость у меня, с полным трюмом воды и волочащейся за бортом мачтой, была никакая, но я старалась, как могла, дрейфовать в их направлении.
     Даже когда последние спасательные суда давно скрылись за растрепанным горизонтом, я все не решалась расстаться с зыбким призраком надежды. После долгих дней, проведенных в оцепенении и тоскливой покорности, я вдруг испугалась. Вода уже плескалась на дне кокпита, мне оставались, наверное, часы, сейчас уже довольно было бы одной хорошей волны - а я все посылала вдаль безмолвный зов, все вслушивалась и вслушивалась в немой горизонт, отчаянно мечтая об отклике. Отзовитесь, хоть кто-нибудь, спасите меня, я гибну...!
     "Я гибну!" - пришло, словно эхо. Я вздрогнула. "Спасите меня, услышьте, хоть кто-нибудь, мне осталось недолго..." Далеко-далеко, принесенный мне ритмом волн, дрожью невидимых струн, - чей-то беззвучный отчаянный крик. Как раз там, куда я уже сутки пыталась дрейфовать, из последних сил шевеля онемевшим пером. "Помогите..." Тонет кто-то из той флотилии? И остальные его бросили? Тогда на что мне-то надеяться? Но я невольно удвоила усилия.
     Как странно. Мне казалось, что больше спешить невозможно. Мне казалось, страх смерти выжал все мои силы - но чужой страх оказался сильней. Почти не сознавая, что делаю, я подставила свес кормы подходящей волне, рискуя словить тот самый последний гребень, и - развернулась. Теперь ветер гнал меня в бакштаг, а висящий обломок, съехав назад, не давал отвернуть. Я добилась, чего хотела, скорость - если это можно так назвать - возросла, но и крен увеличился, заставляя на каждой волне дрожать от предчувствия катастрофы.
     Наверное, я уже тогда, еще не сознаваясь самой себе, догадалась, что впереди меня ждет не опрокинутый корпус собрата, и не пробитая шлюпка. В тихом шепоте слабого ветра, в шелесте волн меня неслышно хлестал тот священный сигнал, что заставляет суда бросаться в крутой поворот, обрывая концы - "Человек за бортом!" Неуклюже переваливаясь с гребня на гребень, обдирая обломками краспиц саднящий борт, я спешила, стремилась, подчиняясь инстинкту, впитанному со стуком стапельных молотков. И лишь где-то за ним, глубоко в тайниках души плескалась и росла невозможная ослепительная надежда. Там, впереди, незнакомый, погибающий, беспомощный, Человек За Бортом..., но - Человек, ...Спаситель, ...Капитан.
     Мы сближались очень медленно, но я почувствовала миг, когда он увидел меня. Я промахивалась, меня дрейфовало мимо него в полукабельтове, и я ничего не смогла бы с этим поделать, но он увидел меня - и эхо моей надежды плеснуло навстречу. Так же как и я, он отчаянно напряг гаснущие силы, замолотил по воде руками, все медленнее и беспорядочнее - хотя, пометавшись сначала, догадался плыть не ко мне, а наперерез, и пеленг замер, и томительно долгие минуты его приближение казалось незаметным, а потом, уже совсем близко, он вдруг ослабел, и мне пришлось притормозить, развернувшись еще раз и оказавшись теперь сломанной мачтой и креном к нему, и это было очень кстати, иначе он не смог бы забраться на борт...
     
     
     Должно быть, прошли часы с тех пор, как Никита, задыхаясь, выполз на горячие доски палубы. Безумное кружение вселенной постепенно замедлилось до слабого покачивания. Шум в ушах стих, распавшись на отдельные плески, скрипы и позвякивания. Онемевшие чувства начали выделять жесткую шершавость поверхности под щекой, запах нагретой древесины, боль в обожженой коже шеи и плеч. Последней вернулась память.
     Самолет. Эйфория первых часов полета. Предвкушение встречи с Америкой, чуть-чуть окрашенное неуверенностью. Непривычный комфорт салона. Сумбурные впечатления промежуточных посадок... Постепенно остроту эмоций притупила усталость - от долгого сидения, хоть и в удобном кресле, от однообразия облачной нагромождений за окном и даже от самих этих чрезмерных эмоций. В конце концов Никита уснул и проспал момент, когда начались неприятности.
     Что случилось - террористы, диверсия или просто поломка - он так и не понял. Ему снилась какая-то гадость, и проснувшись от резкого толчка, Никита попал словно в продолжение кошмара и несколько секунд обалдело наблюдал картины всеобщей паники. Истерический хохот и крик. Дикая бессмысленная драка двух респектабельных бизнесменов. Срывающие голос стюардессы. Мятущаяся в проходах толпа. Некоторые пытались надеть спасжилеты. Другие почему-то спешили что-то допить или доесть. Третьи рвались куда-то бежать, найти пилотов и потребовать... И неожиданный среди хаоса островок непоколебимого спокойствия - трое севших в Ирландии монахинь и священник, в черных рясах, поющие что-то очень красивое.
     Никита все-таки смог стряхнуть оцепенение и надеть спасжилет. Последнее, о чем он успел подумать перед ударом - монахини со священником даже не пытались...
     Он очнулся в воде. Жилет держал. Ночь. Невозможно спокойное звездное небо. Немыслимо огромные, плавные валы, бесшумно возникающие из темноты и так же таинственно уходящие, посверкивая мелкой рябью. Тишина. Одиночество. Он попытался кричать, но быстро замолк, подавленный чувством своей ничтожности. Голос ощутимо глох, теряясь среди валов.
     Молчать оказалось еще страшнее. Никита изо всех сил старался подавить подступающую пелену паники, а память злорадно тасовала одну за другой зловещие картинки. Сотни замороженых трупов в спасжилетах из "Титаника". Акульи челюсти и кровавая пена вокруг. Обглоданный скелет на плоту... Боже мой, а это откуда? Что-то из Майн-Рида. Впрочем, плота у него нет, и товарищей по несчастью пока тоже, так что каннибализм, по крайне мере, не грозит. Хотя смерть от жажды посреди океана - запросто. Или можно пить морскую воду? Кажется, кто-то пил...
     "Спокойно!" Чтобы не закричать снова, уже в истерике, Никита начал тихо говорить сам с собой. Сквозь зубы. "В конце концов, я не один. Со мной - весь опыт человечества. Ну, не весь - но что-то ведь я знаю, кроме "Челюстей". Что-то читал... Всякий мусор. Перестань. Главное - успокоиться. Сосредоточься." Никита сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, задерживая дыхание. Это немного помогло.
     Так. Спокойно. Ночь ясная, ветер слабый, вода теплая... А как он вообще оказался в воде? Самолет раскололся? Тогда вокруг должны быть еще люди. Жилеты вывалились из люков над каждым креслом, и многие их надевали. На гребне очередной волны Никита попытался подпрыгнуть и осмотреться. Ничего, кроме холмистой тьмы вокруг. Надо ждать рассвета. Надо ждать... В конце концов, ведь есть всякие спасательные службы. Самолет будут искать... Всегда ищут. И иногда находят. Главное - продержаться. Ждать.
     Когда волна панического страха немного схлынула, минуты потянулись мучительно медленно. Словно в насмешку, издевательски неспешно светлело небо, звезды гасли одна за другой, но вода оставалась все такой же неразличимо темной. В конце концов Никитой опять овладело лихорадочное возбуждение. Не дождавшись полной видимости, он снова принялся кричать, выпрыгивая из воды и пытаясь плыть туда, где ему мерещились люди. К моменту, когда солнце, наконец, вынырнуло из-за горизонта, Никита запыхался, выбился из сил и даже наглотался горькой воды, но никого так и не нашел.
     Перестав метаться и кричать, он как-то сразу замерз и снова поплыл куда-то, уже просто так, чтобы двигаться. Потом выдохся и провел некоторое время в усталой неподвижности... Потом понял, что опасность переохлаждения ему не грозит - скорее он получит солнечный удар. Солнце давило все беспощаднее, словно пытаясь сравнять его со слепящей поверхностью океана. Жажда становилась нестерпимой, но он больше не рисковал глотать морскую воду - горло, и кожу, и глаза саднило от соли. Набежавшие ненадолго легкие облачка принесли краткое облегчение, но затем небо снова очистилось. Не выдержав, Никита начал тихо всхлипывать, на сухую, от страха и жалости к себе. Потом увидел вертолет на горизонте. Потом...
     Никита слабо помнил, что было потом. Броски эмоций - от буйного энтузиазма с размахиванием руками и криками "Ура" до черного отчаяния, когда очередной силуэт вертолета или судна скрывался за горизонтом - измучили его больше, чем солнце и жажда. На закате он снова впал в тупое оцепенение и перестал реагировать на далекие тени судов. Ночью он как-то вдруг осознал, что еще одного такого дня не переживет. Этой ночью Никита впервые в жизни попытался молиться.
     Он не знал правильных слов, и мучительно спотыкаясь, пытался вспомнить обрывки текстов, попадавшихся где-то в литературе. Всхлипывая, бормотал: "Отче наш... Помилуй мя, Господи... да приидет царствие твое..." - корчась от внутреннего стыда за свое невежество - и за свою слабость. Казалось ужасно нечестным начинать молиться в беде. Разве он верил? Смутно знакомые слова звучали нестерпимо фальшиво, словно он пытался купить спасение обманом.
     Его подтолкнуло на эту попытку воспоминание об ирландских монахинях, певших молитвы в горящем самолете. Они не боялись. Все вокруг сходили с ума, а они не боялись - словно были защищены и неуязвимы. Никита вспомнил это спокойствие с жаждой и завистью. Как хотелось бы быть так уверенным. "Про...простри мне... надо мной руку свою." Как хотелось бы верить.
     Нужные слова вдруг пришли сами собой. Никита вскинул голову к черному небу. "Господи, не спасения прошу, а веры! Веры!"
     "Нет" - сказал холодный внутренний голос. - "Мало ли, что ты там просишь - надеешься ты именно на спасение. Стыдно врать себе, батенька. Ты еще пообещай в церковь ходить и посты соблюдать..."
     "И пообещаю!" - осипший голос сорвался в крике. Никита в ярости ударил ладонями по воде, подняв соленые фонтаны брызг. - "Это нечестно! Это неправильно! Почему я? За что? Зачем? Мама..." На этот раз он не стал подавлять паническую мысль о маме. Она так радовалась, провожая его. Она так беспокоилась... Он представил, растравляя себя, как она узнает о катастрофе. Пусть не свое спасение - но разве мамины слезы не стоят сделки с совестью?
     "Какая сделка? С кем?" - хмыкнул внутренний голос. - "О чем ты, дружок? Этак свихнешься раньше, чем потонешь".
     Никита пытался плакать, но в сухих воспаленных глазах не было слез. Впрочем, слез вокруг был целый океан. Не стоило. Он закрыл глаза и попытался заснуть, но беспокойство не отступало. Казалось слишком расточительным проспать свои последние часы - и слишком мучительным провести их даром. Ничего не поняв. За что? Может быть, именно за то, что не верил. Зачем - может быть, именно затем, чтобы он это понял? Или это слишком просто? Слабые доводы рассудка, что его просвещение вряд ли стоило целого самолета, заглушила волна растущего возбуждения. Казалось, он вот-вот что-то поймет, глядя в ослепительно красивое и безнадежно равнодушное небо...
     К утру Никита сдался. Признал свое полное бессилие и поражение. В душе не осталось ни гордости, ни стыда, ни здравого смысла. Только беспомощная мольба, обращенная к кому-то всемогущему, кто дергал за ниточки: "Прости меня. Пощади меня. Помоги мне. Спаси." Он почти машинально повторял и повторял эту самодельную молитву и в тысячный раз безнадежно оглядывал пустынный горизонт, когда вдруг совсем недалеко, почти рядом увидел лодку.
     Это не был мираж. Минуту он не верил себе, моргая и щуря глаза. Потом спохватился и - откуда опять взялись силы - принялся кричать и махать руками, бросился плыть навстречу... В голове стучало - это ответ! Его молитвы услышаны, ему дан ответ. Спасение. Он не сразу понял, что лодка дрейфует без управления и там никого нет, но это почему-то показалось логичным и правильным. И даже подтверждением, что она послана именно ему, по его молитве.
     Вблизи лодка оказалась огромной и гладкой, и Никиту на мгновение чуть снова не захлестнуло отчаяние - но с борта свисали какие-то палки, за которые он смог ухватиться и подтянуться. Из последних сил он вскарабкался наверх, на четвереньках отполз от края и попытался подняться на ноги - но в глазах потемнело, палуба закружилась, и он ткнулся носом в жесткие доски.
     Память вернулась. Это ответ. Он молился и просил о спасении - и спасение пришло. Никита открыл глаза и робко потер рукой шершавую поверхность. Совсем близко, за невысоким бортиком, покачивалась зеленая вода - отсюда, с высоты, уже не страшная, а ласковая и романтичная. Значит - это правда? Его молитвы услышаны - значит есть кому слышать? Или это просто случайное совпадение? Он испугался этой мысли, подрывающей его обретенную надежду.
     "Благодарю тебя, Боже! Благодарю." Никита приподнялся, встал на колени, неумело, но искренне перекрестился. Солнце уже клонилось к закату, смягчая легкой золотой дымкой яростную синеву безоблачных небес. Почти штилевая поверхность океана приобрела оттенок нефрита. Какой храм мог сравниться с этим? Цепляясь за крышу рубки, Никита, наконец, поднялся на ноги, задыхаясь от восторга и благодарности. "Спасибо, Господи!"...
     Его голос внезапно прервался. Лодка была полна воды. Лодка тонула. Она не была спасением. Она лишь продлевала его агонию. В ответ на свои молитвы он получил издевательскую насмешку. Не в силах поверить этому, Никита окаменел на долгую минуту - и вдруг, сжав кулаки, послал небу бешеный крик - крик отчаяния и гнева. Вспышка разочарования и ярости отняла последние силы, и его вновь накрыла темнота.
     Второй раз от очнулся на закате. Лодка чуть покачивалась на легкой ряби, и в такт качке рядом что-то противно дребезжало. Никита лежал, опять лицом вниз, на краю большой прямоугольной ямы посреди палубы, перед входом в рубку. На дне ямы по тонкому слою воды перекатывалась металлическая банка из-под пива. Некоторое время Никита бессмысленно следил за ней затуманенным взглядом. Банка. Тяжелая, судя по звуку. Почти бездумно он потянулся вниз, не дотянулся. Сполз, не вставая, на дно ямы. Да, тяжелая. Закрытая банка, полная плещущейся жидкости. Это оказалось не пиво, а какой-то лимонад - почти горячий, противно сладкий, но спасительный.
     В глазах прояснилось. В голове немного тоже. Никита, в косом вечернем свете, оглянулся кругом. Может быть, тут где-то есть еще? Его взгляд упал в черный провал входа. Внизу плескалась вода, в которую уходил крутой трап. По сторонам в тени смутно угадывались какие-то столы и шкафчики. Поискать там, пока не стемнело? И тут до него дошло: лодка еще вовсе не тонула. В ней могла найтись и пресная вода, и пища. В ней, возможно, могли найтись средства связи. И сама по себе она - еще плавсредство. Не спасение, в протянутые беспомощные руки - а возможность спастись самому. Проверка, чего он стоит сам - и испытание его новообретенной веры. Испытание, которого он не выдержал.
     Он не поверил. Даже не попытался понять. Предал при первом сомнении. А в ответ - вместо наказания и заслуженной гибели - ему была послана эта банка с водой. Милосердие и прощение, да. Никита смутно вспомнил - кто-то там предал трижды до того, как прокричал петух, и все равно был прощен. Он не апостол и не станет так испытывать милосердие Господне. Он больше не предаст. "Прости, Господи!" Нет, он пока не станет больше молиться и говорить громких слов. Прежде, чем обращаться к Нему, прежде, чем просить, он должен доказать, что достоин прощения и доверия.
     Никита встал, цепляясь за край ямы, скользя по водяной пленке на дне. Новыми глазами огляделся вокруг. Пока не стемнело, надо найти что-то, чем откачивать воду.
     
     
     Моя призрачная надежда едва не покинула меня. Он был слишком измучен, слишком слаб и беспомощен. Он благодарно гладил и целовал мою палубу - но был не в силах помочь мне. И даже себе. Он терял сознание, приходил в себя, бредил, плакал и снова падал без чувств. Я разрывалась от жалости и бессилия. К концу дня ветер скис окончательно, и я уже едва могла пошевелиться. Но штиль давал нам время. Как долго продержится погода? Успеет ли человек что-то сделать? Как поторопить его? В салоне была аптечка, на камбузе еда, в шкафах инструменты - как подсказать ему?
     Страх уже за двоих разбудил во мне силы, о которых я даже не подозревала. Мне удалось, сдвинув полики, освободить банку с колой, застрявшую в углу кокпита в последний шторм. Раньше я всегда старалась гасить вибрацию от мелкой ряби, чтоб никого не раздражать звоном и дребезжанием такелажа. Теперь же принялась настойчиво перекатывать банку туда-сюда, стараясь произвести побольше шума. Долгие часы человек не замечал моих усилий. Лишь вечером, когда стало прохладнее, и он, должно быть, очнулся от бреда, мне удалось привлечь его внимание. Он поднял голову, долго озирался по сторонам и, наконец, принял мой сигнал.
     Принял - и понял. Я убедилась в этом, когда, опустошив банку, он смог встать и спуститься в полузатопленный салон. Он понял мой намек, что на борту есть припасы и возможность восстановить силы. Я радостно пыталась звенеть посудой в шкафчиках, чтобы помочь ему искать. И лишь когда он нашел на камбузе кастрюлю, зачерпнул воду и, шатаясь, потащил ее вверх по трапу - я догадалась, что он понял меня лучше, чем я смела мечтать. Он принял эту банку колы, как протянутую в беде руку помощи - и протянул свою в ответ. Голодный и измученный - он спасал меня. Я задрожала от предчувствия счастья, еще боясь в него поверить.
     Человек был очень молод и неопытен. Он не сразу догадался выливать воду из салона прямо в кокпит, и сначала волок полную кастрюлю до борта. Пришлось разок качнуться невпопад, чтобы он уронил кастрюлю в кокпите - но только один раз. Малыш схватывал на лету. Я старалась сдержать ликование, чтобы не сглазить - еще ничто не закончено. Работать кастрюлей было тяжело и неудобно, это затянулось бы надолго, но я ничего не могла с этим сделать - ручная помпа была закреплена под трапом, и мне не удалось ей позвенеть. Зато, когда он устал и присел отдохнуть на палубе, я догадалась подребезжать ведром, подвешенным на крючке в ахтерпике. И он снова понял меня. Понял! В умирающем свете сумерек он еще нашел люк и сумел его открыть. И вычерпать несколько ведер прежде, чем окончательно выбился из сил.
     Он уснул прямо на палубе, откачав очень немного. Уровень воды в трюме был еще очень высок, но я больше ничего не боялась. После всего ужаса последних дней, после боли, предательства и томительно медленной смерти - я вновь обрела надежду. Со мной снова был человек, который меня понимает. Мой Капитан.
     Нам повезло с погодой: штиль продержался почти две недели. В первые дни я не раз была близка к отчаянию - так неумел и бессилен был мой новый капитан. Правда, воду он откачал первым делом - за целый день! Второй весь потратил на бесплодные попытки оживить Энджина или рацию - и лишь на третий день догадался поднять из воды обломок мачты. Должно быть, он никогда не ходил под парусами - так много делал глупейших ошибок, и так сложно решал простейшие проблемы. Как я ни старалась, он все-таки часто не понимал моих намеков. Но зато начал неплохо соображать сам - когда чуть-чуть окреп - и быстро учился.
     К тому времени, как ветер начал свежеть, он все-таки сумел закрепить обломок мачты в степсе и разобраться в парусах и тросах. По размеру к новой мачте подошел только штормовой грот, для слабого ветра он был слишком тяжел, а при сильном, я боялась, меня будет без стакселя чересчур приводить. Навигационная система испортилась, и я не знала, как Малыш сможет определиться. На борту были бумажные карты, на всякий случай, в дальнем ящике капитанской каюты - и я беспокоилась, сможет ли он их найти. Вместе с ветром росла волна, и он вряд ли умел ее обходить. Но все это были мелочи. Даже мое беспокойство было полно радостного предвкушения пути.
     Наконец раздуло достаточно, чтобы расправить складки на гроте - и впервые за долгие дни я вновь ощутила живительный ток воды, омывающей корпус. Конечно, о прежней легкости не было и речи - мачта оказалось безобразно короткой и плохо центрованной, парус недобран и, хуже всего, рулевой неумел. Но я была счастлива - как только может быть счастлив смертник, чудом вернувшийся к жизни. Малыш пытался править точно на вест - не лучший курс для этих широт и такого ветра - но когда он устал таращиться на компас, я тихонько подвернула к зюйду, парус встал получше, и мы пошли веселей. И Мой Капитан не стал мне мешать, он все лучше понимал меня. Он еще научится, я знала. Научится править, и настраивать паруса, и прокладывать курс. Теперь, когда мы вместе и так близки друг другу, что мы не сможем преодолеть? Ласковый океан лежал перед штевнем, бездонное небо искрилось любопытными звездами, вода вдоль бортов тихо пела - и душа пела от счастья вместе с ней.
     
     
     Гордого решения не молиться хватило на пару часов. Спотыкаясь на мокром трапе с тяжелой кастрюлей, обливаясь соленой водой, Никита сам не заметил, как начал вновь говорить с Ним. Он уже не пытался вспоминать стандартные тексты. Почти физическое ощущение дружелюбного присутствия стало таким очевидным, что слова пришли сами, естественно и искренне. "Я знаю, что слаб и - как это - грешен, да. Но Ты видишь, я стараюсь. Я не подведу, докажу, что ценю Твою милость и сумею ей воспользоваться. Просто осталось мало сил, поэтому получается пока медленно. Сейчас в лодке темно. Завтра утром, когда рассветет, я найду какую-нибудь еду и начну работать быстрее. У меня все получится..." Лодка качнулась чуть сильнее, Никита поскользнулся в дурацкой яме на палубе, грохнулся и выронил кастрюлю. Чертыхнулся по привычке - и сразу испугался. "Прости, Господи. Обидно ведь - зря вытаскивал".
     Он с трудом приподнялся, встал на четвереньки и озадаченно посмотрел вниз. Интересно, куда делась вода? И вообще, почему в этой штуке так мало воды? Под лежащими на дне ямы деревянными решетчатыми панелями обнаружилось сливное отверстие. Действительно, вода в ней была на уровне забортной - и много выше уровня внутри лодки. Значит? Значит, можно выливать воду из трюма прямо сюда, а не за борт. Это явно упрощало дело. Никита поднял голову. "Я поскользнулся не случайно, да? Ты хотел мне помочь?" В глазах плыло от слабости, но всплеск эйфории рывком поднял его на ноги. Это уже не опыт человечества, о котором он вспоминал в воде. Он на самом деле больше не был один. Должно быть, он никогда не был один - но просто не знал об этом. Не понимал, не ощущал, не слышал - и был, по большому счету, беспомощен как котенок. Теперь он чувствовал, каждой клеточкой измученного тела, неиссякаемый источник уверенности и силы. Теперь он знал, что сможет все.
     Впрочем, об опыте человечества в последующие дни он тоже вспоминал не раз - жалея, что так мало, в сущности, читал, и так немного из прочитанного запомнил. Кажется, в "Морском волке" ставили сломанную мачту - но что делали конкретно? Он помнил только, что Хэмфри Ван-Вейден все время возился с каким-то брашпилем. На палубе стояло множество блестящих металлических штуковин - что из них брашпиль и есть ли он тут вообще? И что с ним делать? Такие вопросы больше не ставили Никиту в тупик. Он молился, истово и радостно - о помощи в каждом деле, в решении каждой новой задачки - и одновременно неутомимо пытался реализовать каждую приходящую в голову идею, уверенный, что подсказка будет дана и выход из каждого тупика неизбежно найдется. И все, в конце концов, получалось. Обнаруживались незаметные рундучки с ручками от лебедок, нужные инструменты словно сами собой выпадали из шкафчиков, нечаянно упущенные веревки не вылетали из блоков, а цеплялись в последний момент случайными узлами. И каждая такая видимая случайность окатывала душу новой волной восторга.
     Ветер усилился, и яхта шла все быстрее - прежним курсом погибшего самолета. Неумело, но твердо сжимая штурвал, Никита как-то вдруг понял, что впереди - не просто Америка. Он слишком изменился за эти дни, чтобы продолжать жить как раньше. Душа словно заново родилась, обретя новое вИдение и новое дыхание, и было грешно не поделиться им с другими, с близкими и со всем миром. Впереди - не просто ближайший порт, который попадется по пути - перед его мысленным взором далеко простиралась его будущая дорога. Путь обретенного знания и осознанного призвания. Впереди была новая жизнь.
     
     
     Когда на горизонте показалась земля, я даже немного пожалела. Эти дни наедине с Моим Капитаном были так трудны и так прекрасны. Я наблюдала, как он учился, как постепенно крепли его руки и мастерство, как глубже и совершеннее становилось наше единство - и гордилась Им, как своим творением. Повторится ли еще это тихое счастье? Я знала, что в порту меня ждал ремонт, и заранее предвкушала, как предстану перед Ним во всей своей красе. Я представляла, как Он почувствует мой настоящий ход - под всеми парусами и в хороший ветер. Как натянутся шкоты и нервы, взлетит перед штевнем волна, и мы полетим...
     Утонув в мечтах, едва не прозевала полицейский катер. Должно быть, его вызвал сторожевик, мимо которого мы давеча прошли. Потом, как налетевший ураган - буксир, таможня, суетливая швартовка, пресса. Я с нетерпением ждала, когда закончится суматоха, и мы вновь останемся вдвоем. Но Он как-то странно небрежно спрыгнул на причал и пошел прочь в шумной толпе чиновников и репортеров. По палубе застучали чужие ботинки, чужие руки крепили концы и убирали паруса - а я все следила за Ним, еще не понимая и не веря. Он уходил, не оглядываясь. Мой Капитан.
     
     
     2003 год.
     
     --------------------------------------------------------------------
     Данное художественное произведение распространяется в электронной форме с ведома и согласия владельца авторских прав на некоммерческой основе при условии сохранения целостности и неизменности текста, включая сохранение настоящего уведомления. Любое коммерческое использование настоящего текста без ведома и прямого согласия владельца авторских прав НЕ ДОПУСКАЕТСЯ.
     --------------------------------------------------------------------
     "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 17.09.2007 17:53