НЕРЕАЛЬНАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
     К 60-летию со дня смерти А.С.Грина
     
     Он всегда подписывался только так - А.С.Грин. Не Александр, не Ал. - А.С. Человек с удивительной судьбой, удивительный писатель, Грин стоит особняком не только в русской, но и в мировой литературе. Конечно, такое утверждение можно отнести к любому крупному художнику, но, когда разговор заходит о Грине, не произнести этих, пусть тривиальных слов невозможно. Он натерпелся из-за своей уникальности. Его все время стремились наставить на путь истинный. Уж если советского литератора и занесло почему-то в романтику, то эта самая романтика обязана непременно и непосредственно, открытым печатным текстом звать пролетариев всех стран на борьбу за переустройство общества. Но еще было бы лучше, если бы сочинитель отказался от всяких выкрутасов с зарубежным душком и встал под испытанные и простреленные знамена реализма. Даже расположенные к Грину интерпретаторы до не столь уж давнего времени говорили о нем в оправдательной интонации: несмотря на то, что он такой вот неукладывающийся, несмотря на го, что он дислоцируется не на главной линии советской литературы, несмотря на то, что у него не найти изображения социалистического человека, - несмотря на все это, он все-таки наш писатель, русский писатель, добрый писатель, может быть, талантливый писатель.
     Даже расположенные старательно выискивали у Грина отдельные реалистические штрихи и сценки и, найдя, бурно радовались, - слава Богу, значит, автор не совсем безнадежен.
     Один из самых расположенных - Константин Паустовский, и тот писал так: "Он не замечал окружающего и жил на облачных веселых берегах. Только в последние годы перед смертью в словах и рассказах Грина появились первые намеки на приближение его к нашей действительности..." И в другом месте: "Старая Россия наградила Грина жестоко - она отняла у него еще с детских лет любовь к действительности... Он всегда пытался уйти от нее, считал, что лучше жить неуловимыми снами, чем "дрянью и мусором" каждого дня".
     Вот ведь как сурово обошлась судьба с человеком, а был бы он куда счастливее, если бы она у него ничего не отнимала. Я немного утрирую точку зрения Паустовского, но оттенок страдания по несчастному в этих словах есть. Герой его повести "Черное море", писатель Гарт, прототипом которого послужил Грин, под влиянием окружающих, под напором социалистического строительства отказывается от своего индивидуального мирка и приступает к изображению настоящей, всамделишной жизни.
     Нет спора, трудная личная судьба сыграла свою роль в становлении творческого метода Грина, но разве у кого-нибудь это самое становление происходило в космической пустоте? Однако с жизненными мерзостями, с "духовной Вяткой" можно небезуспешно сражаться и стопроцентно реалистическими приемами. Существует еще и зов таланта; для творческой личности самое важное - понять, почувствовать, в чем состоит призвание, и суметь его реализовать. Какое бы сильное влияние ни оказывали жизненные обстоятельства, только ими не объяснить, почему из двух художников, выросших в одинаковых условиях, один становится сказочником, а другой - бытописателем. Пример, лежащий на поверхности, - Грин и Горький. Природный дар Грина повел его в вымышленные миры, именно это замечательно, именно на этом пути он нашел свое писательское счастье, и прежде всего потому, что по этому пути никто не ходил. Любое направление приоритетно, если оно талантливо; в искусстве есть только талантливое и бесталанное, художественное и антихудожественное. Считать, что есть какие-то преимущества у литератора бездарного, но находящегося на "главном" направлении, - безнравственно. Взять хотя бы современную отечественную фантастику. Сколько в ней вторичного, подражательного, серого, но агрессивно отстаивающего свое место под солнцем на том основании, что это и есть Истинная Научная Фантастика.
     Я вовсе не собираюсь утверждать, впрочем, что произведения Грина оторваны от действительности и впрямь витают в облаках и никаких точек соприкосновения у него с ней нет. Конечно, есть, можно даже сказать, что все творчество Грина - сплошная точка соприкосновения с действительностью. Только не потому, что к жизни ему приходилось продираться сквозь мешающую экзотику, словно сквозь колючие кусты. В отличие от многих шумных и самонадеянных современников Грин читается сегодня ничуть не хуже, чем в момент первой публикации. Значит, в его романтических, условных сюжетах заключено нечто вечное.
     Слово "общечеловеческое" мы сейчас научились произносить с особым вкусом, ведь оно долгое время находилось под запретом, что, разумеется, не означает, будто в творчестве лучших наших писателей общечеловеческая составляющая была недостаточной. (Надеюсь, понятно: говоря о "лучших писателях", я не всегда имею в виду те имена, которые занимают верхнюю ступень пьедестала почета в школьных учебниках литературы.)
     Надо ли и мне становиться на защиту Грина и напоминать, что нигде и никогда общечеловеческое не существует без национального. Да и сам термин "общечеловеческое", может быть, неточный и уж во всяком случае скучный, канцелярский. Однако именно человеческие особенности гриновских книг сыграли роль красной тряпки, которая вызвала слепую ярость идеологических тореадоров.
     Я не сделаю литературоведческого открытия, заявив, что кроме расположенных к Грину критиков всегда были и нерасположенные. Но можно сказать, что ему повезло. Такой разнузданной травле, как Замятин и Булгаков, Грин при жизни не подвергался. Он умер в 1932 году в кругу семьи и на своей кровати. Поношение Грина началось позже и происходило в рамках печально известной кампании по искоренению "безродного космополитизма", точнее, было одной из составных частей упомянутой кампании. Ждановскую команду, куда, к сожалению, входили особы, именовавшие себя писателями и критиками, всегда раздражало все яркое, непохожее, непослушно вылезавшее за пределы установленных свыше образцов и нормативов. Никак, ни с какой стороны невозможно было вписать Грина в параметры социалистического реализма. А тут еще населенные пункты и действующие лица носят - о, ужас! - заграничные имена, да и псевдоним какой-то вызывающий. Ату его!
     Кульминацией антигриновской атаки стали статьи А.Тарасенкова и В.Важдаева, появившиеся в январе 1950 года. (Впрочем, нечто похожее изрекала В.Смирнова еще до войны.) Молодому поколению может показаться, что речь идет об очень древних историях, между тем все это происходило на наших глазах. Я был в те годы студентом МГУ и как все нормальные молодые люди очень любил Грина; после чтения статьи Важдаева в "Новом мире", редактировавшимся К.Симоновым, у меня было возникло отчетливое ощущение удара кастетом в лицо - настолько нелепы и несправедливы были обвинения, перемежавшиеся грубой бранью. Еще сильнее было чувство беспомощности. Дискуссии в те годы не практиковались, возражения не предусматривались. Имя Грина исчезло из издательских планов, а его книги - из библиотек; хотя они физически не изымались, но кто же мог рискнуть рекомендовать и выдавать читателям произведения безродного космополита!
     Но и тут Александру Степановичу повезло. Свистопляска эта вершилась на излете сталинской эпохи, и до появления первой после перерыва книги "Избранное" и замечательной статьи Марка Щеглова "Корабли Александра Грина" в том же симоновском "Новом мире" прошло всего шесть лет; несправедливый приговор Шемякина суда был опротестован значительно быстрее, чем это произошло с Платоновым и Булгаковым, не говоря уж о Замятине.
     Конечно, такие статьи, как "Проповедник космополитизма. Нечистый смысл "чистого искусства" Александра Грина" Важдаева, заслуживают не только презрения, они недостойны опровержений по существу. Но и забывать о них не следует. Они сами по себе могут служить заметной, хотя и несколько своеобразной чертой нашей эпохи. Изучая историю советской литературы, фантастики в частности, мы обязаны знать и помнить, в каких условиях ей приходилось существовать, а писателям - жить и творить. Не зная этого, мы не сможем правильно оценить сочиненное ими в те годы, правильно понять его. А еще и потому надо помнить, что отдельные раскаты тех громов, увы, слышатся и по сей день, хотя сегодняшним уничтожителям талантов и приходится вносить поправку на обязательную ныне культуру дискуссий. Вот почему позволю себе привести несколько цитат из старой статьи Важдаева, как говорится, в поучение.
     "Идейный и политический смысл созданного А.Грином "своего особого мира" легко расшифровывается, как откровенная духовная эмиграция..."
     "Роман "Бегущая по волнам" - одно из основных и наиболее реакционных произведений А.Грина..."
     "...герой рассказа - взбесившийся махровый реакционер..."
     "Демонический герой Грина - "предвосхищенный автором гитлеровский молодчик, фашист, жаждущий уничтожать людей..."
     "Произведения Грина - это, конечно, явление распада искусства. Распад неизбежен, как утверждение идей человеко- и народоненавистничества..."
     Больше всего поражает в таких статьях (если, конечно, предположить хоть относительную искренность их создателей) полнейшая эстетическая глухота и слепота; черное откровенно называется белым и наоборот, как в фотографическом негативе. А ведь среди сочинявших статьи были ведущие критики тех лет. Не исключено, правда, - они потому и стали ведущими, что чутко откликались на "социальные заказы" руководства.
     Грину в последнее время посвящено несколько книг, в которых духовное наследие писателя всесторонне проанализировано. Наследие это многогранно. Можно, например, говорить о гриновской концепции человека или об особенностях его изысканнейшей стилистики. Я хочу здесь коснуться одной стороны его творчества, о которой исследователи пишут мало и бегло, - о его взаимоотношениях с фантастикой.
     Может, потому мало и бегло, что на этот вопрос трудно ответить однозначно. Зато составители антологий ничуть не сомневаются в принадлежности писателя к клану фантастов и включают его произведения, так сказать, через запятую с очерками Циолковского и рассказами Беляева. Я полагаю, что в этом есть известная бесцеремонность. Эти писатели вовсе не одной крови. Грин, как киплинговская кошка, гуляет сам по себе.
     Еще раз не открою америк, утверждая, что его книги никакого, даже отдаленного отношения к так называемой научной фантастике не имеют. Он никогда не пытается давать хоть какие-нибудь объяснения происходящим на их страницах чудесам.
     По своему мировоззрению Грин был вообще склонен скептически относиться к новейшим проявлениям научно-технического прогресса. По его мнению, в бетоне и железе пропадает красота, испаряется духовность. Лишенный возможности повлиять на реальную действительность, писатель давал волю своим симпатиям и антипатиям в выдуманном им мире. Где только можно он заменяет пароходы парусными судами (в его Лиссе, например, пришвартовывались только парусники), автомобили - каретами, электрические лампы - свечами... А когда он и описывает технические новинки, то делает это как посторонний наблюдатель, увидевший их впервые. "Моргиана распорядилась включить свет в электрические фонари", - в такой фразе обнаруживается первозданная суть явлений.
     С другой стороны, некоторые гриноведы склонны совсем отрицать принадлежность Грина к фантастике. Но это тоже неверно, фантастический элемент виден у него, так сказать, невооруженным глазом, и он отнюдь не случаен, а прямо вытекает из его творческого метода. У него одни герои ходят по воде "аки по суху" ("Огонь и вода", "Бегущая по волнам"), другие летают как птицы без всяких воздухоплавательных принадлежностей ("Состязание в Лиссе", "Блистающий мир"), третьи обладают даром ясновидения ("Путь"), при желании можно отыскать даже человекообразного робота по имени Ксаверий ("Золотая цепь").
     Но по сути дела самое фантастическое у Грина - это не скользящая по воде Фрези Грант, а тот особый мир, в котором она обитает, в котором она только и может обитать, в котором происходит действие большинства его романов и рассказов. Даже такой роман, как "Дорога никуда", где вроде бы ничего сверхъестественного не происходит, ничем не отличается от тех, в которых оно свершается. "Дорога никуда" ничуть не более реалистичен или, если хотите, не менее фантастичен,чем "Бегущая по волнам". И про "Золотую цепь" можно сказать то же самое. Чего там такого уж фантастического? Причудливый замок Ганувера? Велика фантазия! Не в этом главное. И тут и там один и тот же условный - можно назвать его и фантастическим - мир, только внимание писателя на сей раз привлекли события на другой улице или в другом городе, где сегодня ничего чудесного не случилось, но завтра, глядишь, и случится, при этом ничего на этих улицах или в этих городах не изменится.
     Для сравнения можно припомнить Ж.Верна. Кому-то угодно считать "Детей капитана Гранта" чисто приключенческим романом, а "Таинственный остров" - научно-фантастическим. Но в своей сущности оба романа мало чем отличаются друг от друга. Конечно, основа у жюльверновской фантастики, как и у его приключений, совсем иная, нежели у Грина, но для каждого писателя она одна и та же. Ж.Верн тоже повествует о событиях, произошедших в одном мире, в одном море, только на разных островах. Можно было бы без ущерба для их психики познакомить детей капитана Гранта с капитаном Немо и сводить их на экскурсию по "Наутилусу". Роберт был бы в восторге.
     Гриновский мир давным-давно назван Гринландией. Эта несуществующая страна действительно во многом похожа на реальную. В ней можно отыскать немало деталей, взятых из нашего мира, нередко встречаются прозаизмы, разрывающие, казалось бы, нежную романтическую ткань - "стальной Левиафан Трансатлантической линии", "секретарь ирригационного комитета", "служащие биологической станции"... Мы даже с удивлением обнаружим современные конфликты хотя бы в той же "Бегущей по волнам". Капитан Гез занимался контрабандой наркотиков и был убит, не поделив доходов с сообщниками. А некие "червонные валеты фестиваля" - дельцы и лавочники - пытаются уничтожить мраморное изваяние "Бегущей по волнам" на городской площади. Зачем? Оно мешает расширению портовых складов. Но главное - оно не укладывается в их видение мира. Как мы уже могли убедиться, такое несовпадение взглядов на жизнь всегда вызывает ярость у обывателей и сильных мира сего; нередко это одни и те же лица. Ах, сколько прекрасных памятников (а если подворачивались под руку, то и их творцов) было уничтожено и в древнюю, и в новейшую историю человечества по этой причине. Самому Грину - точнее, его книгам - удалось спастись только потому, что удалось спастись всей стране.
     И все-таки мир Грина нереален, он размещен в пятом измерении, а кто-то хорошо сказал, что пятое измерение - это пространство воображения. Грин рекомендовал не доверять собственным конкретным названиям: "...имена гаваней означали для меня другой "Тулон" и вовсе не тот "Сидней", какие существовали в действительности".
     Однако этот нереальный мир не ирреален, не потусторонен. Он расположен на земле, и живут в нем земные люди. Главное в этом мире - не старинные корабли, не замки, не города Лисе, Зурбаган или Гель-Гью, которые благодаря Грину известны читателям, пожалуй, не хуже, чем черноморские порты; главная "чудасия" гриновского мира - это населяющие его люди. Там, конечно, есть негодяи и подлецы, - видано ли, чтобы приключенческие романы обходились без негодяев, с кем же бороться-то? - но в нем и множество удивительно хороших людей, но не просто хороших, а законченно хороших, не встречающихся в окружающем нас мире идеалистов - благородных, самоотверженных, с сердцами нараспашку. Но разве не такой герой обычен для приключенческой литературы? Однако другим писателям, которые делают вид, что они желают соответствовать жизненной правде, приходится искать в характере персонажей душевные сложности, чтобы сделать их образы более или менее правдоподобными. В противном случае они вынуждены прибегнуть к откровенной идеализации, которая сразу же вылезает наружу, как пружины из старого матраца, по выражению С.Маршака, потому что герои начинают действовать в мучительном несоответствии с действительностью, полной пороков и противоречий. У Грина же идеальные герои идеально пригнаны к обстановке, и тем самым такие черты характера, которые у других авторов немедленно переводят их обладателей в ангельский сан, у Грина выглядят естественными, а потому убедительными, а потому и воздействие соответствующее на людей оказывают, - могут, например (страшно вымолвить!), служить примером для подражания. Легендарная Фрези Грант - девушка, которая приходит мореплавателям на помощь в трудную минуту, вовсе не привидение, а одна из жительниц гриновской страны. Там все такие. Если не все, то многие. Фрези нацелена на доброту. Ее профессия - не бросать в одиночестве и страхе терпящих бедствие. Трудно, наверно, придумать миссию благородней.
     Интересно сравнить "Бегущую по волнам" с "Морской волшебницей" Ф.Купера. Там, если вспомните, тоже в роковую минуту перед моряками возникает видение красивой женщины. Но в мире плотских образов - почтенных негоциантов, не брезгающих, впрочем, общением с контрабандистами, и вылощенных английских офицеров - привидение как-то не смотрится, от сцены отдает мистикой, начисто отсутствующей у Грина.
     Грин смотрел на чудесное в своих романах как на символику, а не как на что-то, якобы вправду существующее. Ю.Олеша похвалил однажды Грина за удачную тему для фантастического романа. Грин обиделся: "Как это для фантастического романа? Это символический роман, а не фантастический! Это вовсе не человек летает, это парение духа".
     Как всякий большой писатель, Грин многослоен, и, может быть, не каждому читателю и не с первого захода удается добраться до сердцевины или даже отдать себе ясный отчет, почему этот автор нравится. Детей в произведениях Грина увлекают острые приключенческие коллизии, взрывная развязка, завораживающая выдумка. Взрослому, поднаторевшему читателю Грин также интересен: за первым событийным планом у него обнаруживается второй, человеческий, эмоциональный, за вторым - третий и так далее. Сперва эти планы могут оказаться незамеченными, их еще надо распознать, разгадать, но проникновение в них создает то особое, восторженное состояние духа, которое и должно быть конечной целью настоящего искусства.
     Многослойность - это примета "большой" литературы, в применении к фантастике и приключениям о таких высоких материях приходится говорить крайне редко. Уж чего нет, того нет. Но когда ест, тогда и возникает счастливое пересечение параллельных прямых, и "литература второго сорта" вдруг превращается просто в литературу, а разговор о "сортах" становится неуместным, так как в этом обществе куда сподручнее говорить о концепциях и стилях.
     Вот в этом отношении творчество Грина находится на самом главном направлении, с какой бы стороны к нему ни подходить. О высоком мастерстве Грина еще в 1926 году проницательно писал известный литературовед Я.Фрид: "Под пером Грина приключенческий роман и новелла входят в нашу "большую" литературу, где раньше места для них не было".
     В заключение надо сказать, что влияние Грина на советскую фантастику не было прямым. А.Бритиков совершенно правильно заметил по этому поводу: "В значительной мере ему мы обязаны тем, что наша фантастика, отсвечивающая металлом звездолетов и счетно-решающих машин, потеплела в 50-60-е годы человеческими страстями..."
     Всеволод РЕВИЧ
     
     
     ЦЕХ ФАНТАСТОВ
     ФАНТАСТИЧЕСКИЕ ПОВЕСТИ И РАССКАЗЫ
     
     Составитель Игорь Всеволодович Можейко
     Заведующая редакцией Н.Буденная
     Редактор С.Бессонова
     Художник Д Петров
     Художественный редактор Н.Тронза
     Технические редакторы Г.Морозова, И.Усачева
     Корректоры Т.Семочкина, М.Лобанова
     Лицензия №010184 от 05.02.92 г.
     
     --------------------------------------------------------------------
     "Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.10.2007 13:51