М.ЕМЦЕВ, Е.ПАРНОВ
     
     ФЕРМЕНТ М
     
     
     Когда началось Происшествие? Трудно сказать, было ли у него определенное начало. Оно начиналось постепенно. Оно длилось. Оно ждало. А потом вдруг вспыхнуло и осветило. Так неяркая огненная точка, похожая на неведомое насекомое, пол^зет по хрустким веточкам валежника, подбирается к сухим шур^шащим листьям, проходит мгновение - и костер вспыхивает, трещит, выбрасывая к небу брызги огня и света. Темнота ожи^вает, в ней появляются прятавшиеся доселе сосны и березы, размахивают косматыми ветвями, угрожают...
     На столе, как сейчас помню, расположился глиняный божок. Стол и статуэтка принадлежали Тукину. Божок, прямо скажем, имел вид довольно невзрачный. Безносый, безглазый, безротый - в нем не было ничего человеческого, не говоря уже о бо^жественном. Тукин тем не менее был от него в восторге. Он заполучил сей уникум во время поездки в Южную Америку. Тукин утверждал, что этот микроидол когда-то украшал храм древнего города на реке Копан в Гватемале или в Гондурасе или еще где-то там очень далеко. Я любил поговорить с Тукиным о древнем племени майя, к которому, по словам Тукина, этот идол имел некое родственное отношение. О майя Тукин мог говорить бесконечно. И только хорошие слова. К племени майя Тукин относился о пристрастием. Он не замечал в нем пороков, прощал недостатки и до небес превозносил достоинства. Эта слабость делала Тукина отличной мишенью для острот. Он заг^лазно получил титулы Вождя племени майяйцев, Голубого жреца Ахукумху и Великого хранителя тайн храма Чечевица (от Чи^чен-Ица). Мой приятель Жора называл его Монтесума Ястребиный Коготь. Но Тукин был непробиваем. Насмешки скатывались с него, словно капли дождя с силиконового плаща. У энтузиаста уши растут внутрь - он слышит только себя.
     Самое забавное заключалось в том, что Тукин, по специаль^ности химик-аналитик, никакого касательства к древним городам майя не имел. Это было его очередное увлечение. Однажды я привел моего друга археолога Диму в лабораторию Тукина. Цель визита заключалась в установлении реликтовой подлиннос^ти древнеиндейского идола. Худой, черный Дима внимательно рассматривал глиняную скульптуру, а Тукин подобострастно поглядывал на археолога снизу вверх. Дима молчал. Я очень хорошо слышал настороженное посапывание тукинских сотрудни^ков. Они сидели за соседними столами и притворялись, будто заняты делом. В действительности, я уверен, они все ждали, что скажет специалист по древности. Я отметил танькин взгляд, смысл которого был мне предельно ясен. Она и ее две подружки были полны страстного нетерпения. Они готовились к тому моменту, когда можно будет, повизгивая, корчась, изги^баясь, роняя слезы, вскрикивая, размахивая руками, тряся головой, безудержно расхохотаться, а затем неделю ходить и, здороваясь, ласково и намекающе улыбаться. Ужасный человек эта Танька. Ей лет двадцать с небольшим, но и в такой корот^кий промежуток времени она успела, как сама изъясняется, столько "наехидничать и попить кровушки", что иному, разумеется порядочному, человеку этого хватило бы лет на сто, сто пятьдесят.
     - По-моему, это глина, - не очень уверенно сказал Дима.
     - Вы хотите сказать, что изделие из глины? Разумеется, в племени майя было немало первоклассных мастеров, и они...
     - Нет, это не изделие. Это ком глины. И все.
     За танькиным столом послышалось счастливое рыдание. Приш^ло ее мгновение. Ничего не поделаешь, такова эта девушка. Влезть в самый неподходящий момент в центр серьезного разго^вора, ляпнуть во всеуслышание тщательно оберегаемый секрет, намекнуть с независимым видом на тайну, которой не существует, затеять свару из-за пустяка, поссорить многолетних дру^зей и затем удалиться на свое рабочее место с видом оскорб^ленного ангела - таков неполный перечень деяний этой злодей^ки за шестичасовой рабочий день. Я удивляюсь Тукину, почему он все это терпит. Я б не посмотрел ни на невинно раскрытые глаза, ни на ясный взор и приветливую улыбку, ни на шуршащий снежный халат. Все это атрибуты дьявола, я не сомневаюсь.
     - То есть, простите, вы говорите, что... - Тукиы слегка растерялся. Он покраснел, и волосы его стали еще светлее. Я понимал Тукина. Конечно, если говорить серьезно, этот божок ничего не значил для него, но все же он привык к нему. В свое время было сказано много разных слов по поводу божка, было сделано немало серьезных и остроумных предположений, и крушение идола Тукин должен был воспринимать весьма болез^ненно. Неприятнее всего терять то, чего не имеешь, но наде^ешься иметь. Потеря надежды тождественна исчезновению буду^щего. Легче расстаться со столетиями прошлого, чем утратить один завтрашний день. Тукин был расстроен.
     - Как же так?..
     - Я не хочу сказать, что к нему, - Дима коснулся мизинцем головы идола, - не приложили руку древние индейцы. Возможно. Возможно, кое-какая обработка материала и производилась. Но в нем нет ничего из того, что вы пытаетесь увидеть. Это не лицо. И сверху не головной убор, как вы полагаете, а бесфор^менный ком глины. И приплюснутость снизу не основание, не подставка, а случайный срез не искусственного происхождения. Этот образец нужно проверить на возраст. Тогда мы сможем оп^ределить его научную ценность. А так...
     Дима пошевелил пальцами, словно они были у него склеены тестом, и устремил печальный темный взор выше головы Тукина, поверх бюреток и столов, в угол, под потолок, где, очевидно, пряталась истина.
     - Почему вы так решили?
     - Очень трудный вопрос. Я не смогу вам рассказать, почему я так решил. Логическое основание для моих выводов ничтожно. Сознательная информация, которую я могу передать вам, тоже чрезвычайно мала. Решающее влияние оказывают опыт и ассоциа^ции. Но о них рассказать невозможно. Вы попросили меня выс^казать суждение. Вы его услышали. О мотивировке не спраши^вайте. Не верите - проверяйте.
     - Я не могу с вами согласиться. Я хотел бы все проверить.
     - Нет ничего проще, - согласился Дима. - Мы проведем изо^топный анализ углерода, и все станет на свои места. Вернее, не все, а только возраст. Но и это уже немало. Что же касается археологической ценности предмета, она мне представля^ется сомнительной. И конечно же, никакого отношения к древним городам майя эта фигурка не имеет.
     Тукин посмотрел на Диму. Дима посмотрел поверх Тукина. В комнате было. очень тихо, слышалось только сдавленное тань^кино хихиканье.
     - Ну, ладно, - Тукин вздохнул, - пусть так.
     На этом, собственно, все и кончилось. Уходя, Дима осторожно спросил, откуда у Тукина сия штуковина. Тукин не менее осторожно ответил, что ему подарил один знакомый бразильеро. Дима кивнул головой и удалился. Я остался утешать Тукина. Мне его было искренне жаль. Лысеющий ребенок остался без иг^рушки. Это всегда трогает сердце. Душераздирающее зрелище.
     Собственно, на этом разговоре все могло кончиться. Несме^лый огонь События мог погаснуть, встретив на пути преграду. И никогда бы не вспыхнуло пламя, осветившее мне жизнь таким необычайным светом. "Никогда" - страшное слово. Я думаю о тех событиях, которые могли произойти и не произошли, и мне почему-то становится тяжело и тоскливо. Я думаю о преждевре^менно погибших людях и замыслах, о разбитых надеждах, о не^содеянном и несвершившемся, и торжество существующего, его однозначность мне кажутся жалкой иронией. Мы живем на огром^ном кладбище несбывшегося. Меня мучит чудовищный, нелепый вопрос, я сам сознаю его логическое неприличие, но не могу отказаться от него - он завораживает, гипнотизирует меня. Куда девается то, что не произошло? Куда исчезает энергия, которая копилась для несостоявшегося свершения? Рассеивает^ся? Поглощается средой? Значит, все же не уходит совсем, а как-то изменяет Вселенную, хотя бы, например, повышает ее энергетический уровень. Выходит, что и несбывшееся сбывает^ся, но в другой форме. Я сказал об этом Жоре, и он, конечно, прореагировал соответствующим образом. Человечеству необхо^димо, сказал он, некоторое количество идиотских вопросов и мыслей. Без них, сказал он, люди будут чувствовать себя не^уютно. В некотором смысле идиотизм даже может рассматривать^ся как один из рычагов прогресса. Но должна существовать строгая предельная норма, превышение которой карается смерт^ной казнью. Иначе, заметил он, современному миру грозит пла^чевная участь. Или того хуже. Как выглядит это хуже, Жора не сказал, и я не спрашивал. Меня в то время уже не очень интересовало мнение Жоры.
     Упросил Диму провести полный спектральный и физико-хими^ческий анализ скульптурки. Я ее по-прежнему величал скуль^нтуркой, невзирая па возникшие сомнения. Договорился с пале^онтологами, чтобы и они тоже высказали свое мнение. Прокон^сультировался с учеными нашего института. Одним словом, раз вил бурную деятельность. Тукин сочувственно относился к моей суете. Костер тихонько потрескивал, по пламя еще не вышло наружу, оно копилось в недрах бесформенной груды веток. Про исшествие зрело.
     Сейчас я себя спрашиваю: почему я все это делал? Зачем? Кто заставил меня вырвать инициативу из вялых ладоней Тукина? Ведь я ждал и боялся Происшествия. Боялся и торопился к нему навстречу.
     Мелькают секунды, бегут минуты, ползут часы, время идет, идет... Пока делались анализы, пришла осень, печальная, чис^тая, московская осень. Ржавые воробьи на свинцовом асфальте, кудрявые волны листопада, загорелые лица отпускников, перси^ки и виноград на лотках под открытым небом... Почему я вдруг заговорил о природе? Прихоть памяти или железная ассоциация? Я слышу голос Димы и вижу, как тукинские девчонки возятся с пересадкой цветов: на подоконниках грязь, кучки черной зем^ли, завернутые в газету растения с мокрыми торчащими корнями шевелятся, как живые. Пахнет антоновскими яблоками - они у кого-то в сумке или в столе, но запах их разносится по лабо^ратории, перебивая все химические ароматы.
     - ...рубидиево-стронциевый метод... семьдесят миллионов лет... позднемеловая эпоха... расцвет рептилий и прочих ма^лоприятных существ...
     Голос Димы звучит далеко и глухо, как сквозь вату, за ок^ном видно, как собирается дождь, я вспоминаю, что еще не ку^пил себе плаща, и мне становится досадно. Оказалось, это все же глина, древняя глина. В таких глинах археологи обычно отыскивают кости динозавров. Ничего особенного, как заметил Дима.
     Дима и Тукин обмениваются фразами, словно картами. Броше^на карта-вопрос, сверху падает карта-ответ. Мысль бита, взятка ваша, дорогой партнер. Шлеп, шлеп. Идет игра мыслей.
     Дима. И вот еще одно. Попробуйте получить экстракт. Обыч^ный хлороформенный экстракт, тот, который геологи извлекают из всех пород, подозреваемых в нефтеносности. Для этого нужно отделить глину от образца, измельчить ее и проэкстрагиро^вать.
     Тукин. Зачем?
     Дима. Состав органического вещества может оказаться инте^ресным. Многое сразу прояснится. Только проводите экстракцию на холоду, чтобы не разрушить сложные химические соединения и те биохимические комплексы, которые, возможно, еще сохра^нились. Возможно. Я не поручусь за их целостность.
     Тукин. Пожалуй, это стоит проделать.
     Здесь вмешался я и задал вопрос. Наверное, это был вопию^ще невежественный вопрос. Во всяком случае по взгляду, которым обменялись Тукин и Дима, я понял, что спрашивать не сто^ило.
     Дима. Ты спрашиваешь, откуда в глине органическое вещество. Пора бы тебе знать, что вся земная кора пропитана орга^ническими соединениями. Особенно ее поверхностные слои. В любой породе можно найти органику. В различных количествах, естественно. От тысячных долей процента до нескольких про^центов. Это главным образом углеводороды, простейшие соединения углерода с водородом. Попадаются и более сложные. Например, порфирины, которые входят в состав тканей живых организмов. Считается, что рассеянное органическое вещество обя^зано своим происхождением растениям, микробам, водорослям, которые когда-то жили, умерли и были поглощены землей. Затем геологические катаклизмы, вода и время сделали свое черное дело. Захороненные остатки живой материи разлагались, мигри^ровали на большие глубины, собирались в ловушках, образуя залежи нефти и газа. А большая часть так и осталась в глинах и песчаниках в виде мельчайших вкраплений. Вот о них-то и идет речь. Если породу измельчить и обработать хлороформом, органические соединения перейдут в раствор, и тогда их можно будет проанализировать. Установить их химическую структуру. Прочесть, так сказать, их химический паспорт. Откуда они и кто они такие. И тогда может обнаружиться... впрочем, пос^мотрим, что тогда обнаружится.
     Для изложения самого Происшествия совершенно безразлично, как нам удалось извлечь органику из ископаемой глины Тукина. Скажу только, что эта операция заняла около трех недель, и в конце ее дно бюкса покрыл слой темно-коричневого порошка. Дима глубокомысленно повертел сосуд в пальцах и заявил, что органики поразительно много, особенно если учесть то незна^чительное количество породы, которым мы располагали. И еще он сказал, что подозревает, будто глина имеет прямое отношение к древним кладбищам ископаемых рептилий. Что Дима понимал под словами "прямое отношение", мне было неясно, но воп^росы задавать я не стал.
     Мы стояли втроем вокруг этого бюкса с темным порошком и смотрели на него. И здесь появился Жора. Он сунул свой крюч^коватый нос мне через плечо и стал выяснять, в чем дело. Ему объяснили, он сказал "а-а-а!" и задумался. Дима тем временем расписывал, какие необходимы анализы. И рентген, и инфрак^расный спектр, и специфические химические реакции, и еще что-то. Дима преклоняется перед анализами. Слово "анализ" идет у него третьим после любых двух других нормальных слов. Он не спросит "как ваше здоровье?", а обязательно "как ваши анализы?". Впрочем, может быть, это мне только кажется. Я просто слишком близко знаю Диму. Тем не менее, когда он вдруг на секундочку прервался, Жорка вдруг произнес:
     - Все нужно проверять органолептичоскп.
     Почему-то на эту фразу прореагировал только я. Может быть, потому, что совсем недавно узнал, что такое "органо^лептически". Я протянул палец, ткнул его в открытый бюкс, и на влажную кожу налипло несколько крупинок ржавчины. Я под^нес палец к носу и услышал слабый запах хлороформа (очевидно, его плохо отогнали). Затем совершенно механически вдох^нул и ощутил щекотание в горле. Очень громко чихнул и улыб^нулся. Жора захохотал, Тукин закричал, а Дима удивленно под^нял брови. Жора посоветовал вызвать "скорую помощь", но я гордо заявил, что не погибну хотя бы назло им.
     Тукин закрыл бюкс и спрятал его в сейф. Дима продолжал рассказ об анализах, а я с тревогой прислушивался к тому, что происходило во мне, но там не было ничего такого, о чем можно было бы поделиться со своими ближними. Пожалуй, этим эпизодом в тот день все и кончилось. Тукин и Дима еще долго говорили о том, что и как делать с полученным веществом, но мне было не до них. Я прислушивался к себе. Но ничего. Все в порядке.
     Прошло несколько дней, и я уже стал забывать о своем ор^ганолептическом эксперименте, как вдруг... нет, совсем не вдруг, вдруг ничего не происходило. Все развивалось очень постепенно. Почти неуловимо для глаза, почти неощутимо для памяти. Одним словом, я стал кое-что замечать. Как будто все шло как раньше, и люди те же, и стены, и улицы, и в то же время наметился некоторый крен, определенная тенденция. Впрочем, сейчас мне очевиден этот крен и тенденция, а тогда... тогда было совсем иное ощущение.
     Я испытал тревогу и неуверенность.
     
     Однажды я возвращаюсь домой и обнаруживаю на стене моей комнаты, которую я снимал у одной почтенной старушки, нове^хонький эстамп. Эта штука мне не очень понравилась. Не пон^равился сюжет, не понравилось и оформление. Я высказал мнение об этой картине своей хозяйке. Между нами произошел за^нятный диалог:
     Я. Екатерина Алексеевна, я благодарен вам за хлопоты, мпо понятно, что вам хочется украсить мое жилище, разнообразить интерьер, что ли, но видите... откровенно говоря, я немного удивлен. Неужели вам пришлись по вкусу эти раздавленные медузы на кровавом фоне? Вот уж не подумал бы, что вы любите такой сверхмодерн.
     Хозяйка. Что-то я не пойму тебя, сынок. Ты о чем?
     Я. Об эстампе, который вы повесили над тахтой.
     Хозяйка. Это под стеклом, что ли? Бог с тобой, милый. Я его не вешала. Сама удивилась, зачем тебе такая мрачность понадобилась,
     Я. Но я его тоже не вешал.
     Мы уставились друг на друга и замолчали. На лице моей со^беседницы сменилось несколько выражений. Заключительной была мина упрямого недоверия. Старушка поджала губы, готовая оби^деться.
     Мой недоумевающий взгляд она парировала взмахом руки и словами:
     - Ладно шутки шутить. Кроме тебя, некому.
     И ушла.
     Я возвратился в комнату и с чувством щемящей тревоги ос^мотрел эстамп. Цена ему была один рубль, а тоску он нагонял на добрую сотню.
     Рубиновые кинжальные лучи далекого солнца пробили поверхность океана, но не дошли, не дожили до настоящих глубин. Они умерли на излете, едва коснувшись эпидермы неведомых существ, поднимавшихся снизу, из черно-красной бездны. Голубые слизняки всплывали кверху, и движение их было таинственным, угрожающим. Густая, вязкая, словно стынущая кровь, вода пылала, и тем более неприятно выглядели на ее фоне разлохма^ченные медузообразные неопределенности...
     Может быть, это была и гениальная картина, но впечатление она оставляла омерзительное. Примечательно, что на ярлыке с внутренней стороны эстампа я не обнаружил фамилии художника. Типография была, цена была, художественный совет, одобривший картину, был, а художника не было. Я было одно время снял эту картину, но затем вновь повесил. Почему я так поступил, не знаю.
     
     - Вот он! Я его узнал! - с такими словами здоровенный па^рень схватил меня за плечо, в то время как я мирно поджидал автобус на остановке. Судя по фуражке и пальто, передо мной был водитель такси.
     - Отпустите меня, гражданин! - шипел я, делая телодвиже^ния, отдаленно напоминающие танец живота. - Я вас не знаю и сомневаюсь, что когда-нибудь захочу знать!
     - У меня есть свидетель! - вопил он. - Ты ответишь по за^кону!
     - Ay меня будут свидетели! - защищался я. - Свидетели вашего хулиганства. Вся эта очередь пойдет ко мне в свидетели!
     Через десять минут я сидел в отделении милиции. Мне инк^риминировался обманный проезд на такси с последующим бегс^твом в неопределенном направлении. Оказалось, я задолжал этому парню за проезд три рубля. И у него действительно был свидетель, такой же водитель такси, который якобы видел, как я в момент расчета выскочил из машины и улепетывал, словно заяц. Сколько я ни ломал голову, я не мог придумать подходя^щего алиби. Мало того, память подсказывала мне, что в день, упомянутый таксистом, я действительно использовал этот вид транспорта. Но конечно, не столь позорным образом. Правда, мне вспоминалось, что кое-какие мысли о дороговизне проезда в такси у меня были. Но только мысли. Не более. Никаких поступков в качестве логического завершения моих размышлений не последовало, - это я знал совершенно точно. Я не мог бы пос^тупить так, как рассказывал возбужденный водитель такси. Ни в коем случае.
     - Вот что, гражданин, - сказал молоденький лейтенант с усталым лицом и зевнул так, что я смог по достоинству оце^нить, сколь великолепным архитектурным сооружением была его нижняя челюсть. Рассматривая розовую гортань милиционера, я как-то очень быстро пришел к убеждению, что мне стоит поко^риться. Поэтому я заплатил водителю три рубля и штраф, который лейтенант наложил на меня, сказав, что я еще счастливо отделался. А то можно и пятнадцать суток добавить, сказал этот лейтенант. Он, очевидно, здорово устал после ночного дежурства. Меня-то он рассматривал прямо с какой-то нена^вистью. Очевидно, все мы, побывавшие у него в эту ночь и ут^ро, порядком ему досадили. Так что я, пожалуй, действительно счастливо отделался. Положив квитанцию о штрафе в карман, я убрался восвояси. Это происшествие меня огорчило, так как оно ударило по моему месячному бюджету.
     
     Но неприятности, как известно, не гуляют в одиночку. Через несколько дней я нашел свою фамилию на доске объявлений, где вывешивали директорские приказы, отпечатанные на полуп^розрачной папиросной бумаге. Обозначавшее меня родное слово^сочетание следовало сразу же после формулировки "объявить выговор за нарушение трудовой дисциплины". Я был осужден за самовольный уход с работы на два часа раньше срока. Увидев дату своего преступления, я разозлился. Я отлично помнил, что в этот день я отпросился у заведующего лабораторией. Мне нужно было съездить в учебный институт на консультацию по курсовому проекту, и шеф величественно кивнул головой. Сту^пай, мол, только распишись в книге ухода-прихода.
     - Так ведь он же вам не разрешил. И приказ написан на ос^новании его докладной записки, - сказали мне в отделе кад^ров.
     Такое вероломство со стороны шефа потрясло меня. Я решил выяснить отношения.
     Шеф восседал в каморке, которую только по недомыслию или из подхалимажа величали кабинетом. Стены сей кунсткамеры были украшены заспиртованными моллюсками и головоногими, пря^мыми родственниками тех существ, что обитали в Мировом океа^не в доисторические времена. Впрочем, в данный момент пале^онтологические редкости меня не интересовали. Я с ходу и достаточно энергично изложил свой протест. Шеф, как мне показалось, был удивлен, а кое-кто из кальмаров зашевелился в своих банках, угрожающе распрямляя щупальца.
     - Я вам действительно запретил в тот день уходить с работы раньше положенного времени, - сказал он, сняв очки в зо^лотой оправе, - тем более что вы это делали четвертый раз подряд. А у нас, как вам известно, отчетный период, и все должны быть на местах.
     Я оторопел.
     - Как же так? Ведь вы согласились, когда я вас спрашивал, даже головой кивнули и...
     - Вы что-то путаете. Совсем наоборот. Я вас предупредил, что прибегну к административным воздействиям, если ваше са^моволышчанье повторится. У меня есть свидетели нашего разго^вора.
     Свидетели? Опять свидетели... Все на свете задались целью свидетельствовать против меня. Что ж это такое?
     - Что ж это такое? - словно мысленное эхо произнес шеф. - Я уже давно собираюсь с вами поговорить. За последние полто^ра-два месяца вы сильно изменились, и, должен признаться, не в лучшую сторону. Я знаю, что у молодежи бывает всякое. Каждый должен через это пройти, но все же... существует предел. Некоторые границы нельзя переступить, не потеряв уважение общества и тех людей, хорошим отношением которых дорожишь. Я на многое закрываю глаза, но это уж слишком. Вы мне нрави^тесь, вернее, нравились и как работник, и как человек, но, простите, в некоторых вопросах я бываю по-настоящему принци^пиален. Это не мелочи, это серьезно.
     - Что вы говорите, Исаак Исаакович! - возопил я. - Что "слишком"? Причем тут уважение, причем тут молодость, совсем я не такой уж молодой!
     - Тем более. Все эти ваши разглагольствования и демонстрации ни к чему хорошему не приведут. У нас в коллективе разные люди, и каждый понимает вас по-своему.
     - Какие разгл... какие демонстрации? - лепетал я, совершенно подавленный.
     - Вы знаете, о чем я говорю.
     И он посмотрел на меня тем долгим, всепонимающим и всеп^роникающим взглядом, которым на меня в последнее время стали частенько поглядывать знакомые и незнакомые люди. Этим взглядом он будто петлю надел мне на шею, и я почувствовал мгновенное удушье. Со словами "ничего я не знаю" я покинул своего начальника.
     В институтском коридоре я с минуту стоял, пытаясь соб^раться с мыслями, но они как назло разбегались подобно тара^канам, попавшим в световой луч. Ко мне подошел Жора. В отли^чие от обычного состояния его физиономия сменила хитрова^то-насмешливое выражение на высокомерно-кислую мину, что, разумеется, ему решительно не шло.
     - Вот что, - сказал он деловым тоном. - Я не против шу^ток, пока они делаются на дружеской ноге.
     - Ты о чем? - равнодушно спросил я. Мне внезапно стало все равно, я был готов ко всему самому плохому.
     - Это ты сказал Аделаиде, будто я сочинил стишок про Тукина?
     - Какой стишок?
     - Ну тот, ты знаешь, о чем я говорю...
     - Я? Аделаиде? Ты что?
     - Слушай, я знаю Адель уже восемь лет, и она не такой человек, чтобы врать.
     - Жор, не говорил я этого Адели, - устало выдавил я.
     Мы замолчали. Жорка почесал за ухом.
     - Не знаю, - сказал он, - зачем тебе захотелось поссорить меня с Тукиным. Это тем более подлость, что стишок-то сочи^нен тобой.
     - Мной?!
     Жора отчужденно посмотрел на меня.
     - Вот ты какой, оказывается, - молвил он многозначитель^но. - Только напрасно ты так изворачиваешься. Оригинал, на^писанный твоей рукой, со всеми правками и помарками, - вот он!
     И он эффектно помахал перед моим носом скомканной бумаж^кой, изборожденной вдоль и поперек лиловыми рифмами. Затем он удалился, гордый, как торреро, а я остался в положении быка, которому воткнули в загривок лопату и забыли ее оттуда вытащить.
     Соображать я не мог, да и не хотелось мне соображать. Я поплелся вдоль коридора, полный печальных раздумий о кознях судьбы, о моем бренном существовании среди слишком сложного, слишком взрослого для меня мира.
     Я шел, а навстречу мне двигалась Танька. Уж кого-кого, а ее-то я меньше всего хотел бы встретить в эту минуту. Уж слишком я был беззащитен, слишком ослаблен, чтобы оборонять^ся. Но странное дело, Танька вела себя тоже весьма необычно. Она не помахала мне издали рукой, она не скорчила мне страш^ную рожу, не показала язык - одним словом, не выкинула ни одного своего привычного коленца.
     За несколько шагов от меня она начала краснеть. Краснела она, начиная откуда-то с шеи, бурно, пламенно, словно сгора^ла. Поравнявшись со мной, она уже пылала, точно сухая щепка в атомном пламени. Я настолько растерялся, что не поздоро^вался, и, увидев ее гневный взгляд, растерялся еще сильнее. Сердитые голубые глаза становятся от ярости синими. Они при^обретают глубину и выразительность.
     Я остановился и посмотрел ей вслед. Она почувствовала мой взгляд, мотнула головой, и я увидел рдеющую щеку, опушенную золотистым налетом. Мне впервые пришла в голову мысль, что Танька чертовски хороша собой. Но потом я подумал, что ситу^ация слишком сложна, чтобы эта мысль могла как-то изменить ход событий. Сейчас меня тревожила только непонятная таньки^па реакция. Здесь таился какой-то подвох. Но может быть, дело было не во мне? Я с надеждой осмотрелся по сторонам. Увы, кроме меня, в коридоре никого не было. Значит, Танька пок^раснела из-за меня. Но почему, черт побери?!
     В этот день я возвращался домой очень тихо и очень осторожно. Я был предельно вежлив и позволял всем гражданам тол^кать и обгонять меня. Я не сопротивлялся. Меня мучили мрач^ные предчувствия.
     И они оправдались. У подъезда моего дома стояли четыре автомашины. Это были: машина из прачечной, которая собирает белье на дому, продуктовый автофургон, развозящий заказы па дом, "неотложная помощь" и такси для перевозки мебели. Между ними металась Екатерина Алексеевна с растрепанными волосами и безумным взором. Утирая невидимые мне слезы (я спрятался в подворотне напротив), она в чем-то убеждала водителей, вра^ча, прачку, торговца из "Гастронома" и огромного мужчину, очевидно бригадира грузчиков из транспортного агентства. По доносившимся до меня возгласам я понял, будто не она их выз^вала, а ее квартирант, постоялец, прохвост и ветрогон, каких свет не видывал. Возгласы моей хозяйки переплетались с воз^ражениями ее собеседников. Грузчик использовал несколько крепких определений. Я видел, как Екатерина Алексеевна расп^лачивается кое с кем из приехавших, роняя на асфальт пятаки и копейки.
     Я стоял, смотрел и удивлялся. Конечно же, я не думал вызывать все эти символы городского сервиса. Конечно же, я не делал заказы в "Гастрономе" и не я звонил в "неотложку". Правда, вчера вечером хозяйка намекнула, что у нее снова ша^лит сердечко, да и в продовольственный ходить далеко, но все ее нарекания были мне слишком хорошо знакомы, чтобы я прини^мал хоть какие-нибудь меры. Они прошли мимо моего сознания, незамеченными, как уже проходили до этого сотни раз. Снова получилась какая-то чертовщина, но меня удивляло другое.
     Каким образом удалось собрать их всех в одном месте в одно и то же время? Ведь каждая из этих автомашин, за исключе^нием "неотложки", требует многочасовых, а то и многодневных переговоров по телефону. И то они обязательно что-нибудь пе^репутают, опоздают или вообще не приедут. Вот что меня удивляло и даже немножко пугало. В этой точности была жуткая не^нормальность.
     Первой уехала медицинская помощь, за ней рассосались и остальные. Я стоял, курил и раздумывал, стоит ли подниматься мне наверх, где меня ожидал труднорегулируемый гнев Екатерины Алексеевны. Я предполагал, что мои вещи собраны и мне теперь уже по-настоящему придется вызывать такси, чтобы ехать куда-то в поисках новой квартиры.
     Старушка, очевидно, все же любила меня. Она довольно кратко описала мне случившееся и попросила больше так не поступать. Напрасны были мои заверения, что я этого не делал. Мне по-прежнему упорно не верили. Оказывается, в отделе заказов "Гастронома" и в прачечной я побывал лично и меня запомнили. Приметы полностью совпадали с теми описаниями, которые Екатерина Алексеевна давала разгневанным представи^телям городского сервиса. Я прекратил объяснения и клятвы, вернул истраченные на вызов деньги и прошел в свою комнату.
     На стене висело три новых эстампа,
     Я снял пиджак, бросил его на пол и повалился на тахту.
     У меня кружилась голова, и головокружение это не было приятным. Все равно, думалось мне. Все равно. Если это уж началось, оно так просто не кончится. Но мне наплевать. Будь что будет. Сначала мне было смешно, потом страшно, а сейчас меня уже ничто не трогало. Эстампы какие-то дурацкие. Откуда они берутся? Сказать Екатерине Алексеевне? Стоит ли расстра^ивать старушку, она и так напугана...
     Я тихонько лежал и рассматривал картинки. Новые эстампы заметно отличались от медуз на красном фоне, висевших в центре моей картинной галереи. Новые эстампы производили знакомое впечатление, и мне явственно чудилось, что я их уже где-то видел. Пышный папоротниковый лес в дыму ядовитых ис^парений. Жирная поверхность доисторического болота и черная голова ископаемого чудовища над ней. Адский профиль птеро^дактиля над мрачным ущельем. Отвратительно веселые зверояще^ры прыгали и резвились на переднем и заднем планах моих новых эстампов. То они оптимистично щерили свои зубастые пасти прямо в лицо зрителю, то величественно и грозно маячили в голубой дымке на горизонте.
     Палеонтологический атлас! Как же я не догадался! Это картинки из палеонтологического атласа.
     Я сорвал один из эстампов и с изумлением убедился в своей правоте. Эстамп представлял собой стекло, с противоположной стороны которого была наклеена вырезанная из атласа картин^ка. Это двойной эстамп, его можно поворачивать туда и сюда, и каждый раз пейзаж будет меняться. Впрочем, сколько его ни верти, вряд ли удастся вырваться за пределы каменноугольной эпохи.
     Я просмотрел все три новые картинки. Они были сделаны кое-как, на живую нитку, даже обрезы стекла не были оклеены. На одном из рисунков я заметил деталь, от которой у меня по^мутилось в глазах. Это был фиолетовый штамп фондовой библио^теки нашего института.
     - Екатерина Алексеевна, ко мне кто-нибудь из наших институтских приходил в мое отсутствие?
     - А кто ж мог прийти, когда тебя дома не было?
     - А я знаю, кто мог бы меня навестить? Таких довольно много.
     - Без тебя я б никого в твою комнату не пустила.
     - Так приходили или нет?
     - Нет, при мне не приходили.
     Все понятно. Очевидно, они пришли, когда старухи не было дома. Наша соседка предложила им подождать в передней, дверь в мою комнату была открыта, и они...
     Но зачем им нужна такая глупая шутка? И почему им? Может, ему или ей? Кому из институтских может прийти в голову неле^пая мысль украшать стены моей комнаты картинками? Скорее всего я подумал бы, что это сделал Жора, но, судя по сегод^няшнему разговору, он не имеет отношения к этой истории. Тогда кто же? А кроме того, я не помню, чтобы я оставлял дверь комнаты открытой. Одна из моих главных утренних забот заключается в том, что я напряженно вспоминаю, запер ли я дверь своей комнаты. Второй ключ у Екатерины Алексеевны, и она уж наверное не забывает закрыть дверь.
     Так кто же? Кто?
     Внезапно меня словно озарило. У меня есть двойник.
     Абсолютно похожий на меня тип, который проведал о моем существовании и теперь всячески портит мне жизнь.
     Мне стало страшно и легко. Будущее пугало и обнадеживало. У меня появился двойничок - конкретное зло, подлежащее иско^ренению!
     К черту мистику, бред и предчувствия! Все на этой планете конкретно, взаимосвязано, взаимообусловлено. Меня обнаружи^ли, выследили и решили разыграть. Где-то он меня увидел и надумал позабавиться. А может быть, и не только позабавиться. Такие шутки часто плохо кончаются.
     Итак, вначале, очевидно, была встреча. Где-то он меня увидел. Инициатива с самого начала находилась в его руках. Он мог пройти мимо. Мог броситься на шею. Здравствуй, дес^кать, дорогой, долгожданный родственничек. Наконец-то мы встретились! Но он не бросился мне на шею, я не помню, чтобы мне последнее время кто-нибудь бросался на шею, а тем более мой двойник. Он не сказал мне ласковых слов, которые гово^рятся при встречах дальних родичей. Но он и не прошел мимо.
     Он стал следить за мной.
     Из этого многое вытекало. Во-первых, что он нехороший человек. Хороший следить не станет. Во-вторых, он не очень умный человек. Умный двойник в одиночку работать не будет. То ли дело два двойника. Они могут делать небольшие чудеса. Но мой двойник отверг кооперацию. Может, характер у него сум^рачный, а может, он мне не доверял. Последнее вполне вероятно. В этом мире даже двойникам договориться трудно.
     Итак, мой не очень хороший, не очень умный и (мое предпо^ложение) не очень культурный двойник решил использовать сходство со мной для личных целей. Поскольку я не знаменит, не сановит, не именит, особого интереса для него я, очевидно, не представлял. И все же он следил за мной. Это его тем более плохо характеризует. Я имел дело с человеком мелочным, завистливым, въедливым. Из тех, которые добывают витамины из запаха апельсинов. Мелочность жестокость - близнецы-братья. (Чтото очень много близнецов и двойников!) Вероятно, он был также жесток, как и мелочен. Отвратительный тип! Слежка при^вела его к Екатерине Алексеевне и, возможно, ко мне на рабо^ту. Он узнал, где я живу и что я делаю. Кажется, только до моего вечернего института он не добрался, что, впрочем, еще неизвестно.
     И вот двойник проводит серию операций. Он появляется на моей квартире, когда я на работе. Конечно, у него под мышкой новенький эстамп. Человеку, вносящему в дом нечто, верят больше, чем тому, кто приходит с пустыми руками. Под ка^ким-то предлогом он проникает ко мне в комнату. Либо дверь все же была открыта, либо Екатерина Алексеевна там еще не окончила уборку, неясно, да и не суть важно. Двойник в моей комнате! Он узнает фамилию (паспорт в письменном столе, а стол, понятно, открыт), должность на работе, возраст, место учебы и т. д. и т. д. Я открыт для него со всех сторон, им получена исчерпывающая и окончательная информация. А пока начинаются мелкие хулиганские проделки. Побег из такси. Вызов "неотложки" к здоровой хозяйке. И так далее. За все будет отвечать двойник, сиречь я. Поэтому веселись вовсю, только вовремя заметай следы. Линия поведения моего двойника показывала, что он ко всем своим недостаткам еще и несерьез^ный человек. Просто глупец какой-то. Даже дурак.
     Больше всего меня смущало появление двойника в институте. Что он там побывал, я не сомневался. Иначе откуда бы на меня посыпались все эти неприятности? Однако расшифровать его де^яния было довольно трудно. С кем он встречался и о чем говорил, неизвестно. Очевидно все же, он отделывался "да" и "нет", как поступил бы любой в его положении. А может, и со^зорничал, ляпнул что-либо меня компрометирующее. От него всего можно было ожидать. Так или иначе, он сказал "да" Аделаиде на ее вопрос о том, кто сочинил стишок про Тукина. Он сказал "нет" моему шефу, и тот залепил мне выговор. А вот что он сказал Таньке?!
     
     У меня состоялся малоприятный разговор с Татьяной. Я пой^мал ее в тот момент, когда в комнате Тукина никого, кроме нее, не было. Танька уже не краснела при встречах со мной, но ее напряженный взгляд говорил, что не все ладно.
     - И что ты хочешь мне сообщить? - судя по тону, она уже обрела свою форму. Я помолчал, обдумывая, как бы не попасть в неловкое положение.
     - А что, собственно, произошло? - я раскрыл глаза возможно шире, решив прикинуться дурачком.
     - Ты не знаешь?
     - Да нет, не то чтобы не знаю, но... понимаешь...
     - Я-то понимаю, а вот ты?
     - Видишь ли, на меня иногда находит, и тогда я все забываю, не то чтобы забываю, но...
     - Я рассматриваю это как месть с твоей стороны. Довольно некрасиво. Ты все же мужчина, если, конечно, судить по твоим брюкам. И бороде.
     - Что я сделал?!!
     - Слушай, не будь идиотом. У тебя это получается здорово похоже. Можно подумать, что и вправду...
     - Таня! Ради бога! Прими мои самые искренние извинения, но пойми, я иногда делаю такие вещи совершенно бессознатель^но. Как во сне. А потом не помню. Расскажи мне, ради бога, что же такое я натворил? Чем навлек твою немилость?
     - Прекратим этот разговор. Ни к чему он. Я тоже человек и некоторых поступков не прощаю.
     Мне показалось, что в глазах у нее блеснули слезы. У Таньки-то? Вот это да! Она захлопнула сумочку и вышла из ла^боратории. Я остался один в полной растерянности. Не бежать же мне за ней в самом деле. Очень глупо получилось. Никчем^ный разговор. Никчемная затея. Ничего нельзя понять. В то же время я испытывал некоторое злорадство. Мой двойник раскви^тался за меня. Чтоб довести Таньку до такого состояния, надо обладать недюжинными способностями. Эту девочку нелегко про^нять. И как ему удалось нащупать ее слабое место? Получилось ли это случайно? Вероятнее всего так. На больные мозоли всегда наступают случайно.
     
     Я лежал на своей роскошной тахте вконец расстроенный.
     Состояние такое, хоть вешайся.
     Зачем он все это делает? Картой в этом смысл? К чему мы^шиная возня?
     Месть мне? За что?
     И кто я такой, чтобы мне мстили? Я, может, ненароком... нет, нет, я один из безобиднейших людей земного шара. Я пальцем никогда никого не тронул. Нет, мстить мне не за что. А впрочем, в прошлом... ведь не все запоминаешь... и как-ни^будь задел случайно, как говорят, локтем и не заметил, а потом все и обнаружилось... Да нет, что я! Все чушь, блажь, я наговариваю сам па себя... Мысли мои разбегались, но было в их движении некое начало, отправная точка, концентрированное выражение всех обид. Таким фокусирующим свойством обладал один вопрос.
     Почему именно я?
     Я, конечно, понимал, что это вопрос всех неудачников, по^падающих в очередную жизненную передрягу. Но я уже потерял контроль над мыслями.
     Затем у меня стали появляться совсем уж дикие предположе^ния. Например, такие: а что, если этот предполагаемый двойник получил специальное задание свести меня с ума?
     И ей-богу, он этого добьется! Я уже сейчас не в себе. Он очень легко сделает меня сумасшедшим. Судя по изощренности его поступков, это натура исключительно сложная и коварная. С примесью издевательства, даже садизма.
     Повезло мне. Даже в роли двойника я не смог завести себе приличного человека!
     Задребезжал телефон. Он у нас стоит в передней. Стук в двери - значит, меня.
     Голос Димы спокойный и далекий, будто он говорит из дру^гого города.
     - Слушай, чертушка, притащи, пожалуйста, палеонтологичес^кий атлас завтра в институт.
     - У меня его нет.
     - Да брось ты!
     - Да что бросать-то? Я его не брал. Он мне не нужен: я этими вещами не интересуюсь, сам знаешь. У меня профиль другой.
     - Да ладно тебе. Ты просто забыл. В фондовой библиотеке он значится в твоей карточке.
     - В моей?
     - Ну конечно, я проверил. Может, брал шефу своему или кому другому и забыл. Посмотри дома.
     - У меня дома ничего нет.
     - Ну, так, значит, в институте. Где-то он должен быть, раз ты его взял.
     - Ладно. Проверю. Как твои дела?
     - Неплохо. Загляни завтра к Тукину часам к двенадцати. Есть кое-что интересное.
     
     Палеонтологический атлас я нашел в одном из ящиков пись^менного стола и на другой день принес его Диме. Вырванные из атласа страницы пришлось вклеить обратно. У меня на стене остался только один эстамп - бледные медузы в красной воде.
     - Ты болен? - спросил меня Дима.
     - Нет, просто устал. Много работы и... устал.
     - А-а, - сказал Дима. - Так вот, сейчас пойдем к Тукину, и ты познакомишься с кое-какими интересными вещами. Это тебя развеселит.
     - Пойдем, - сказал я.
     Мне было совершенно все равно. Идти. Смотреть. Стоять. Лежать. Бежать.
     Я был подавлен.
     Тукин сиял. Голубенькие глазки весело поблескивали за толстыми стеклами очков.
     - Необыкновенно, - твердил он, - необыкновенно.
     - Что, собственно, необыкновенно? - Мне действовало на нервы его веселье.
     - Он не понимает? - Тукин удивленно посмотрел на Диму.
     - Он не знает, - сказал Дима, - он отстал, и ему нужно объяснить. Он был болен. Он устал. Ему скучно.
     - Мне не скучно, - сказал я.
     - Ну, так грустно.
     - И не грустно.
     - Тем более тебе нужно выслушать все об ископаемом фер^менте.
     Они сели передо мной и запели. Они здорово спелись за то время, пока я маялся с двойником. Как говорится, нашли общий язык.
     Заметив, что теоретические рассуждения до меня не дохо^дят, они смолкли и потащили меня смотреть какую-то мышь. Я удивлялся, отчего они со мной так цацкались и носились, пока Дима мне все не объяснил. Он сказал, что я считаюсь инициа^тором данной работы и буду их соавтором. Я заметил, что кроме меня у них будет еще один соавтор, но они не поняли, а объяснять мне не хотелось.
     Они показали свою мышь. Более скучного создания я уже давно не видел. Она даже хвостом не шевелила.
     - По-моему, она уже перешла в лучший мир. Туда, где опыты с мышами не ставят, - заметил я.
     - Эх ты! Она находится под действием фермента. У нее ра^зобщены вторая и первая сигнальные системы.
     - Да? Мне кажется, подобная разобщенность ей не на пользу.
     Они сказали, что я ничего не понимаю, и потащили меня прочь от своей полусдохшей мыши. По дороге они сообщили, что у них есть еще несколько кроликов, кошка и собака. Это они называли своей экспериментальной базой, которую им удалось организовать в последнее время. Я заявил им, что если тонус их базы такой же, как у мыши, то мне лучше не смотреть. Здесь мнения моих учителей разделились. Тукин полагал, что я должен посмотреть на собаку, если не на кошку. В этом случае, заметил он, до меня быстрее дойдут объяснения. Дима же считал достаточным устное сообщение. Он выразил ту точку зрения, что до меня вряд ли дойдут любые объяснения и посему не стоит тратить время на дополнительные усилия.
     Они вернули меня в кабинет, где и продолжили свои прост^ранные объяснения. Многое из того, что они говорили, я уже знал, но сейчас все выглядело стройнее и эффектнее. Они соз^дали свою теорию и в эту теорию втискивали все известное им о земле и жизци, невзирая на то что многим фактам при этом приходилось буквально сворачивать шею. О эти увлеченные бар^ды науки!
     Оказывается, наша земная кора представляет собой музей, где находятся памятники отдельных этапов эволюции.
     Я сказал им, что я слышал об этом, и спросил, можно ли скелет рассматривать как памятник мертвецу.
     - Не валяй дурака, - заметил Тукин, - слушай дальше.
     Но Дима согласился, что поставленный мной вопрос правоме^рен, хотя содержащиеся в нем вульгаризация и упрощенчество заставляют отмести его как провокационный и неуместный.
     Рассеянное органическое вещество, сказали они дальше, представляет собой преобразованные остатки когда-то живших на земле микро- и макроорганизмов. Это как бы химическое письмо, посланное в будущее. Оно (это письмо) содержит информацию о функциях и особенностях организма, благоденство^вавшего миллионы лет назад.
     Я заметил, что некоторые письма из-за плохого почерка прочесть невозможно. Они обычно остаются загадкой для адре^сата.
     - Все это так. Но при определенном искусстве прочесть письмо из прошлого все же можно. Этим искусством в совер^шенстве владеют палеонтологи, палеоклиматологи и... судебные эксперты, - сказал Дима. - Особое внимание обычно обращают на вещества, которые являются главными в жизнедеятельности организмов. Такие вещества служат визитными карточками для их владельцев.
     Например, ферменты. Известно, что это соединения, без которых немыслим обмен веществ в тканях организмов. Последнее время найдено и выделено много так называемых ископаемых ферментов. Они являются составной частью рассеянного органического вещества. Их можно обнаружить в глинах, песчаниках, древних морских осадках.
     - Ну и что? - спросил я.
     - А вот что, - сердито сказал Дима. - Если раньше, запо^лучив скелет динозавра, мы могли говорить о нем вообще, т. е. речь шла обычно о размерах, внешних очертаниях, местах обитания, способе добывания пищи и т. д., то сейчас ископае^мые ферменты поднимают для нас завесу и над физиологией древних животных. Мы сможем описать предположительный механизм химических реакций, которые миллионы лет назад протека^ли в мышцах этих динозавров. Мы объясним всю динамику разви^тия той или иной ветви эволюционного дерева. Причем объяснения эти пойдут уже на молекулярном уровне, т. е. на уровне самой высокой точности. Ведь в нашем распоряжении будут не только ферменты, но порфирины, нуклеиновые кислоты, ископае^мые белки и многое другое. Тогда мы покажем, почему, каким образом и в результате какой физиологической деградации вы^мер тот или иной вид животных. А это даст нам очень многое. Мы узнаем ошибки природы, проникнем в химизм этих ошибок. Древо эволюции развивалось неравномерно. Почему засыхала та или иная ветвь? Какой химический механизм не сработал в борьбе за существование у могучих звероящеров прошлых эпох? Какая молекула сплоховала, а какая, наоборот, оказалась мо^лодцом? Какой код, записанный в нуклеиновой кислоте, явился наиболее "живучим"? Это великие проблемы! Описанное в терми^нах молекулярной биохимии дрезо эволюции будет выглядеть совсем иначе, чем известное нам сегодня растение, которое раскинуло свои ветви на страницах современных учебников био^логии. Из этого последуют богатые практические выводы о раз^витии органического мира в целом...
     - Стоп, стоп! Убедил, потряс, покорил, - закричал я. - Но эта декларация касается того, что вы сможете. А что вы смог^ли?
     - Расскажи ему, - сказал Дима. Он слегка запыхался от внезапно открывшихся грандиозных возможностей познания мира. Тукин добросовестно перенял эстафету.
     - Ты помнишь, голубчик, как мы из этой глины извлекли рассеянное органическое вещество? - ласково начал он. - Ты сам вначале трудился с нами, но затем отвлекся на свои лич^ные, но сомневаюсь, очень важные дела. Так вот, после тебя из оного вещества было выделено обладающее ферментативными свойствами соединение. Мы назвали его ферментом М в честь известного тебе племени майя. Правда, к этому племени он никакого отношения не имеет.
     После того как мы изучили его структуру, фермент был про^верен на животных, и обнаружилось пока одно очень интересное его свойство. Этот фермент странным образом влиял на взаимо^действие второй и первой сигнальных систем. Он как бы отклю^чал мозг животного, и мы его вначале приняли за наркотик. Но потом выяснилось, что введение этого фермента способствует выработке веществ, которые тормозят деятельность коры полу^шарий головного мозга. Жизнь животного обеспечивается в ос^новном вегетативной нервной системой. Конечно, у разных ви^дов животных этот процесс разобщения протекает по-разному, но конечный результат очень сходен. Животное перестает "ду^мать", оно почти ничего и никого не помнит и переходит на очень примитивный образ жизни. Сигналы мозга и ответные реакции блокируются соединениями, вырабатываемыми ферментом М. Действие фермента во времени подчиняется неправильной перио^дической зависимости, причем животное в сомнамбулическом состоянии выполняет последний сознательно фиксируемый приказ. Оно действует как бы по инерции, хотя контроль уже по^терян. Правда, возможны и новые реакции, все зависит от объ^екта. Чем выше организация, тем труднее угадать линию поведения.
     - Физиологическое влияние фермента, - вмешался Дима (он уже зарядился новой порцией энергии), - дает нам удивитель^ную информацию об особенностях ископаемых животных. Наш фермент, судя по возрасту содержавшей его глины, входил в состав какой-то гигантской древней рептилии. Ты помнишь, как выглядели эти зверюшки, особенно представители класса траво^ядных? Гигантская гора мышц и ничтожное количество нервной ткани, сосредоточенной в головном мозгу. Влияние мозга на тело было минимальным, вся жизнедеятельность обеспечивалась той нервной системой, которая размещалась вдоль огромного позвоночника рептилии. Животное не успевало подумать, а тело уже реагировало. В таких условиях оценивающая ситуацию деятельность мозга была порой просто вредна. Она мешала дейс^твовать. И тогда природа вырабатывает фермент, время от времени отключающий головной мозг. У рептилий, возможно, су^ществовали периоды, когда головной мозг им был прямо вреден, и они тормозили его деятельность с помощью фермента М или других ему подобных соединений.
     - Вот тебе пример, как природа ошибается, - подхватил Ту^кип, - изощренный скальпель эволюции чуть-чуть отклонился в сторону, и... погибла великая цивилизация звероящеров! Оказывается, в борьбе за существование даже на уровне диплодо^ков не все средства хороши. Эволюция хотела сделать, если только так можно говорить об эволюции, все самым лучшим образом и - просчиталась. Действительно, рептилии с ферментом М выживали лучше, но зато развитие головного мозга у них застопорилось, и они безнадежно отстали от других организмов,
     - Братцы, постойте! - закричал я. - Всего слишком много, и потом... неужели вымирание звероящеров зависело от фермента М? До сих пор, насколько мне известно...
     - Это одна из причин, - сурово перебил меня Тукин.
     - Это одна из гипотетических причин, - еще более сурово добавил Дима.
     - В таком случае вы сделали открытие?
     - А о чем мы толкуем тебе, балда, уже около часа? И ты участник этого, не будем преувеличивать, не открытия, но ин^тересного научного достижения. Понятно?
     - Понятно, - кивнул я. Все время, пока они говорили, меня мучил вопрос, при чем здесь я. Мастодонты, меловая эпоха, ферменты...
     И только тогда ко мне пришла догадка.
     - Братцы, как вы вводили фермент своим кошкам-мышкам?! - спросил я.
     - Как? Обычно в кровь, в физиологическом растворе. При сильном разбавлении.
     - А через пищеварительный тракт можно?
     - Не знаю, - неуверенно сказал Дима, - не пробовали. У нас слишком мало вещества, и удастся ли его синтезировать, еще неизвестно. А что?
     - Я ваш фермент проверил на собственной шкуре, - мрачно заявил я. - Вы помните мой органолептический опыт с высушен^ным экстрактом? Я его тогда нюхнул, и через повреждения в носоглотке или традиционно, через кишечный тракт, ваш фермент мог запросто попасть ко мне в кровь. Не так ли?
     - Ну... допустим. И что же с тобой случилось? Ты не особенно изменился. Во всяком случае внешне, - Тукин и Дима с тревогой осмотрели меня.
     - Не особенно? Ну, тогда слушайте.
     И я рассказал им свои злоключения последних недель.
     - Теперь мне понятно, что моя тень - это я сам, - тор^жественно заключил я, - под действием вашего фермента я от^калывал номера, а потом премило забывал о них. То-то я никак не мог найти своего двойника. И не удивительно. Найти самого себя труднее всего.
     Мои собеседники довольно долго молчали. А когда они заго^ворили, я был сильно удивлен. Оказалось, что они не согласны со мной. Они считали, что здесь что-то другое. Возможно, даже психическое расстройство. Я видел, что им неприятно. По-моему, им просто на какой-то миг отказало воображение, и они не могли мне этого простить. Но меня уже не интересовало их настроение. Я нашел причину, и с плеч моих рухнула тяжкая ноша. Я не больной, я не псих, я знаю главную действующую силу таинственных происшествий. Удивление и отчаяние отошли, наступило время трезвой логики и спокойных оценок.
     Меня беспокоит другое.
     Кончилось ли действие фермента и чего мне ждать от буду^щего? Или это на всю жизнь? Надеюсь, что нет.
     Дима говорил о силах прошлого, притаившихся в недрах зем^ли и ждущих своего часа. Не знаю, так ли это. Меня пока вол^нуют только те силы, что притаились во мне и ждут. Чего они ждут? И ждут ли?
     Но я успокаиваю себя и говорю, что самое страшное уже позади. Позади, потому что я многое знаю и умею. Я умею бо^роться с самим собой. Это главное.
     А впрочем, поживем - увидим.
     Только вот еще одно. Незаконченная мучительная операция. Хотя и в ней есть кое-что приятное. Но все же, как мне быть с Татьяной? Ума не приложу...