У.Ле Гуин
     
     Гончарный круг неба
     
     [Image001]
     
     
     1
     
     И Конфуций и ты - вы оба
     лишь сон. Я, утверждающий,
     что ты сон, сам - тоже сон.
     Таков парадокс. Завтра,
     может быть, мудрец объяснит
     его. Но это завтра не
     наступит и через десять
     тысяч поколений.
     
     Чуанг Цзе II
     
     Несомая течением, колеблемая волной, увлекаемая мощью всего океана, медуза покачивается в подводной пропасти. Свет проходит сквозь нее, тьма входит в нее. и несет из ниоткуда в никуда, потому что в глубине моря нет направления, нет ближе и дальше, выше и ниже. Медуза покачивается, в ней что-то пульсирует.
     Раскачивается, пульсирует это самое невещественное и уязвимое существо. Но на его защиту встает вся мощь океана, которому она доверила свое существование.
     Но вот упрямо поднимаются континенты.
     Скалы храбро высовываются из воды в воздух, в сухое, ужасное пространство света и нестабильности, где для жизни нет никакой поддержки.
     И вот течение изменило, волны предали, нарушили свой бесконечный бег, они бьются о скалы, пенятся, разбиваются.
     Что будет делать существо, рожденное морем, на сухом песке при свете дня, что, проснувшись, будет делать утром мозг?
     Веки у него сгорели, и он не может закрыть глаза, и свет врывается в его мозг. Он не может повернуть голову, потому что его прижимают обломки бетона, стальные прутья зажали голову. Но вот это все исчезает. Он может двигаться. Он может сесть. Он на цементных ступенях, рядом с его рукой, в щели между плитами растет одуванчик. Чуть погодя он встает и тут же чувствует ужасную тошноту. Он знает, что это лучевая болезнь. Дверь всего лишь в двух футах от него.
     Он открывает дверь и выходит. За ней тянется бесконечный покрытый линолеумом коридор, тянется милями, слегка поднимается и опускается, а туалет далеко, где-то бесконечно далеко. Он идет по коридору, держась за стену, но держаться не за что: стена превращается в пол.
     - Спокойней.
     Лицо лифтера висит над ним, как бумажный фонарь, бледное, обрамленное седыми волосами.
     - Радиация, - говорит он.
     Но Мэнни, по-видимому, не понимая, повторяет:
     - Спокойнее.
     Он в постели в своей комнате.
     - Выпил?
     - Нет.
     - Болеешь?
     - Да.
     - О чем ты говорил?
     - Не сумел подобрать, - отвечает он.
     - Он хочет сказать, что пытался закрыть дверь, через которую проходят сны, но не сумел подобрать ключ.
     - С пятнадцатого этажа идет врач, - говорит Мэнни.
     Его слова едва слышны сквозь морской прибой.
     Он говорит и слышит с трудом. На кровати его сидит незнакомец, держит шприц и смотрит на него.
     - Это поможет, - говорит незнакомец. - Он приходит в себя. Плохо? Еще бы. Приняли все за раз?
     Он показывает семь пластиковых оберток.
     - Дикая смесь барбитурата и декседрина. Что вы хотели с собой сделать?
     Дышать трудно, но тошнота прошла, осталась только слабость.
     - Все помечены этой неделей. - продолжал врач.
     Это молодой врач с каштановым хвостом на голове и плохими зубами.
     - Следовательно, вы их получили не по своей карточке. Я вынужден говорить об этом. Мне это не нравится, но я получил вызов и у меня нет выбора. Но не беспокойтесь. Это не уголовное преступление. Вы должны будете вернуться в полицию и вас отправят в Медицинскую школу или клинику для обследования. Там вас пошлют к врачу или назначат ДТЛ - добровольное терапевтическое лечение. Я уже заполнил бланк с помощью вашей идентификационной карточки. Теперь мне нужно знать только, давно ли вы превышаете норму использования наркотиков.
     - Несколько месяцев.
     Врач что-то записал на листочке, положив его на колено.
     - У кого вы заняли фармокарточку?
     - У друзей.
     - Назовите имена.
     Немного погодя врач сказал:
     - Одно имя, по крайней мере. Пустая формальность. Это никому не причинит неприятностей. Они лишь получат замечание от полиции, и в течение года их фармокарточка будет под контролем. Простая формальность. Одно имя.
     - Не могу. Они хотели мне помочь.
     - Послушайте, если вы не назовете имена - это неповиновение. Вас посадят в тюрьму или подвергнут принудительной терапии в институте. Во всяком случае легко можно проследить вашу карточку, на это нужно только время. Давайте, назовите хоть одно имя.
     Он закрыл лицо руками, чтобы спастись от невыносимого яркого света, и сказал:
     - Не могу.
     - Он пользовался моей карточкой, - сказал лифтер. - Да. Мэнни Аренс, 247-602-6023.
     Перо врача заскрипело.
     - Я никогда не пользовался твоей карточкой.
     - Ничего, проверять не станут. Теперь все пользуются чужими карточками, а все проверить невозможно. Я отдал взаймы свою, а пользовался чужой, и так все время. У меня их целая коллекция. Я принимаю такое, чего нет в моей карточке. Спокойнее, Джордж.
     - Не могу.
     Он хотел сказать, что не позволит Мэнни лгать из-за него.
     - Через два-три часа вам будет легче, - сказал врач. - Но сегодня никуда не ходите. Все равно забастовка водителей, поезда ведут национальные гвардейцы, и вообще сплошная путаница. А мне придется идти в государственный комплекс, в десяти минутах отсюда, черт побери.
     Он встал, и кровать подпрыгнула.
     - В этом комплексе двести шестьдесят детей больны квашноркортом. Голод. Не хватает протеина. Что я могу для них сделать? Я уже затребовал для детей минимального протеинового рациона и ничего не получил. Сплошная красная лента и извинения. Они вполне могут сами купить себе пищу. Так мне сказали. Конечно, могут. Но где ее взять? Делаю им уколы витамина "С" и пытаюсь не замечать голод...
     Дверь хлопнула. Мэнни присел на кровать.
     Слабый сладковатый запах, как от свежескошенной травы, Он закрыл глаза и из тьмы послышался отдаленный голос Мэнни:
     - А хочешь быть живым?
     
     
     2
     
     Вход к богу -
     несуществование.
     
     Чуанг Цзе XXII
     
     Из кабинета доктора Уильяма Хабера не было видно гору Маунт-Худ. Кабинет помещался внутри Восточной Башни Вильяметты на шестьдесят третьем этаже, и из него вообще ничего не было видно. Но на одной из лишенных окон стен кабинета висела большая фотография горы Маунт-Худ, и доктор Хабер смотрел на нее, разговаривая с медсестрой по коммутатору.
     - Кто этот Орр, Пеппи? Истерик с симптомами проказы?
     Сестра сидела всего лишь в трех футах от стены, но внутренний коммутатор, подобно диплому на стене, внушает пациентам почтение, впрочем, как и доктору. Не годится психиатру открывать дверь кабинета и кричать:
     - Следующий!
     - Нет, доктор, истерик - это мистер Грин. Он придет завтра в десять. А этого к нам направил доктор Уотерс из Университетской медицинской школы. Случай ДТЛ.
     - Приверженность к наркотикам. Верно. История болезни уже у меня. Ладно, пришлите его ко мне, когда он появится.
     Тут же он услышал, как остановился лифт, открылась дверь, затем шаги, неуверенные; открылась дверь в приемную.
     Прислушавшись, доктор мог услышать хлопанье дверей, стук пишущих машинок, голоса, шум воды в туалетах по всей башне над ним и под ним. Хитрость заключалась в том, чтобы не слышать этого всего. Единственная прочная стена - в голове.
     Пеппи заполняла карточку, как обычно при первом посещении пациента. Ожидая, доктор Хабер снова взглянул на фотографию и подумал, когда ее могли снять. Синее небо, снег с подножия до вершины. Несомненно, много лет назад, в шестидесятые или семидесятые. Эффект нарастал постепенно, и Хабер, родившийся в 1962 году, ясно помнил голубое небо своего детства.
     Сейчас вечные снега сошли с гор всего мира, даже с Эвереста и Эльбруса.
     Но, конечно, вполне могли раскрасить современную фотографию, нарисовать голубое небо и белую вершину. Сказать наверняка невозможно.
     - Добрый день, мистер Орр, сказал доктор Хабер.
     Он встал и улыбнулся, но руки не подал, потому что у многих пациентов был выработан прочный страх физического контакта.
     Пациент неуверенно отдернул протянутую руку, нервно поправил галстук и сказал:
     - Здравствуйте.
     Галстуком служила обычная длинная цепочка из посеребренной стали. Одет обычно, по стандарту клерка, консервативная прическа - волосы до плеч, короткая борода. Светлые волосы и светлые глаза, низкорослый, легкое недоедание. Хорошее состояние здоровья, от двадцати восьми до тридцати двух лет. Неагрессивный, спокойный, мягкий, традиционный. Хабер часто говорил, что самый ценный период взаимоотношений с пациентом - первые десять секунд.
     - Садитесь, мистер Орр. Вот так. Курите? С коричневым фильтром - транквилизирующие, с белым - безникотиновые.
     Орр не курил.
     - Что же, давайте займемся вашим случаем. Контроль желает знать, почему вы пользовались фармокарточками своих друзей, нарушая установленную для вас квоту наркотиков и снотворного. Верно? Поэтому вас направили к парням на холме, а те рекомендовали добровольную терапию и послали вас ко мне. Все верно?
     Он слышал собственный искренний добродушный голос, хорошо рассчитанный, призванный вызвать доверие пациента. Но этот пациент был далек от доверия, Он часто моргал, поза у него была напряженная. Он кивнул так, будто в тот же момент глотнул.
     - Хорошо. Прекрасно. С этим пока все. Если бы вы хранили таблетки, собираясь продать их наркоманам или совершить убийство, тогда бы вы были в тяжелом положении. Но поскольку вы только принимали их, ваше наказание - всего лишь несколько встреч со мной. Ноя, конечно, хочу знать, почему вы их принимали. Тогда вместе мы придумаем что-нибудь, чтобы вы, во-первых, в дальнейшем придерживались квоты, во-вторых, вообще избавились бы от привычки к наркотикам.
     Его взгляд скользнул по страницам досье, присланного из медицинской школы.
     - Вы начали с барбитуратов в течение нескольких недель, затем перешли на дектроамфетамин, потом опять вернулись к барбитуратам. Бессонница?
     - Я сплю хорошо.
     - Но вам снятся дурные сны?
     Пациент испуганно взглянул на врача. Простой случай.
     - Что-то в этом роде, - хрипло сказал он.
     - Мне было легко догадаться, мистер Орр. Ко мне обычно направляют людей, жалующихся на кошмары.
     Он улыбнулся.
     - Я специалист по снам. Буквально - онейрологист. Сон и сновидения - вот моя область, Хорошо, выскажу следующую догадку. При помощи фенобарбитала вы пытались подавить сны, но обнаружили, что привычка к наркотикам все более снижает их эффект, а затем и вовсе устраняет его. То же самое с дексадрином. Поэтому вы чередовали их. Верно?
     Пациент напряженно кивнул.
     - Почему промежутки между приемами дексадрина становились все меньше?
     - Я стал нервным.
     - Я думаю. А последняя комбинация чуть не свела вас с ума. Сама по себе она не опасна. Но все равно, мистер Орр, вы занимались опасным делом.
     Он помолчал, желая усилить эффект.
     - Вы лишили себя снов.
     Пациент снова кивнул.
     - Пытались ли вы лишить себя пищи или воды, мистер Орр? Пытались ли вы не дышать?
     Он продолжал говорить добродушным тоном и пациент в ответ грустно улыбался.
     - Вы знаете, что вам необходим сон не меньше, чем еда, вода и воздух. Но понимаете ли вы, что просто сна недостаточно, и что вы нуждаетесь также и в сновидениях? Лишенный сновидений, ваш мозг начинает подводить вас. Вы делаетесь раздражительным, не способным сосредоточиться - знакомо вам это? И дело не только в дексадрине. Замедленная реакция, забывчивость, безответственность, склонность к параноидным фантазиям и, в конечном счете, все-таки сны! Наркотики не в состоянии избавить вас от сновидений, они, разве что, убьют вас. Например, крайний алкоголизм ведет к состоянию, называемому центральным мчелиполизисом. Оно смертельно. Так вот, такое же повреждение подкорки вызывается отсутствием сновидений. Заметьте, не отсутствием сна! От отсутствия специфической стадии сна, периода сновидений, стадии "J". Но вы не алкоголик и не погибли, следовательно, я заключаю, что наркотики подействовали на вас лишь частично. Поэтому: а) вы в плохой физической форме от частичной потери сновидений и б) вы зашли в тупик. Так что же завело вас в тупик? Страх дурных снов, вернее то, что вы называете дурными снами. Можете вы мне рассказать что-нибудь об этих ваших снах?
     Орр колебался.
     Хабер открыл рот и снова закрыл его.
     Уж слишком часто он знал, что собирается сказать человек, и мог сказать это за него.
     Но они должны были делать шаг. Он не может делать его за них. И в конце концов, весь разговор был лишь предварительным. Рудимент счастливых дней анализа, единственная цель разговора - помочь принять решение, что делать с пациентом.
     - Я думаю, у меня кошмаров не больше, чем у других, - заговорил Орр.
     Он глядел на руки.
     - Ничего особенного. Я боюсь снов.
     - Дурных снов?
     - Любых.
     - Понятно. А знаете ли вы, с чего начался у вас этот страх? Или чего именно вы боитесь, стараетесь избежать?
     Орр не ответил. Он продолжал смотреть на свои руки, угловатые красные руки, неподвижно лежащие на коленях. Хабер решил чуть подтолкнуть его.
     - Вас смущает иррациональность, необъяснимость сновидений? Может, их аморальность?
     - Да, как будто... Но по особой причине. Видите ли, я...
     "Вот где собака зарыта, - думал Хабер, глядя на эти напряженные руки. - Бедняга. Несуразные, может быть, непристойные сны, и комплекс вины из-за них".
     - Вы мне не верите.
     Случай тяжелее, чем он считал.
     - Человек, изучающий сновидения, не очень связан с понятием веры или неверия, мистер Орр. Я не пользуюсь этими категориями. Они мне не подходят. Поэтому не обращайте на них внимания и продолжайте. Я заинтересован.
     Не слишком ли покровительственный тон? Он посмотрел на Орра и на мгновение встретился с ним взглядом. "Какие прекрасные глаза", - подумал Хабер и удивился, потому что красота тоже не принадлежала к числу используемых им понятий. Зрачки голубовато-серые, чистые, почти прозрачные. На мгновение Хабер забылся и посмотрел в эти ясные, ускользающие глаза, но только на мгновение, так как странность этого поступка не была зафиксирована его сознанием.
     - Ну, - нерешительно начал Орр, - я вижу сны, которые влияют на... мир. На реальный мир.
     - Мы все видим такие сны, мистер Орр.
     Орр удивился. Исключительно прямодушный человек.
     - Эффект сна j-стадии, текущей непосредственно перед пробуждением. Его воздействие на эмоциональный уровень может быть выражено...
     - Нет, я не это имел в виду.
     Слегка запинаясь, он продолжал:
     - Когда я вижу что-нибудь во сне-оно осуществляется.
     - В это не трудно поверить, мистер Орр. Я говорю совершенно серьезно. На нынешнем уровне развития науки мало кто сомневается в возможности этого феномена. Пророческие сны...
     - Это не пророческие сны. Я ничего не предвижу. Я просто изменяю мир.
     Руки его были плотно сжаты. Неудивительно, что парни из медшколы прислали его сюда. Всех спятивших, с кем сами не могут справиться, направляют к Хаберу.
     - Может приведете пример? Ну, когда вы в первый раз видели такой сон? Сколько вам тогда было?
     Пациент долго колебался и наконец сказал:
     - Я думаю - лет шестнадцать.
     Он был по-прежнему спокоен. Он явно боялся, но не проявлял никакой враждебности к Хаберу.
     - Хотя не уверен.
     - Расскажите о первом случае, в котором вы уверены.
     - Мне было семнадцать. Я жил еще дома, но с нами жила сестра моей матери. Она развелась и не работала, а получала пособие. По-своему она была добра. Мы жили в обычной трехкомнатной квартире, и она всегда была с нами. Она часто доводила мою мать. Она была не слишком деликатной, эта Этель. И... она играла со мной, играла лишь отчасти. Она приходила ко мне в спальню в прозрачной пижаме... ну и так далее. Ей было около тридцати. Я нервничал. Тогда я еще не знал женщин. Вы понимаете. Парня легко соблазнить. Я отказался. Ведь она была моей теткой.
     Он посмотрел на Хабера, чтобы убедиться, понял ли доктор, от чего он отказался, и одобряет ли его поступок. Вседозволеность конца двадцатого столетия вызывала массу сексуальных комплексов и страхов. Точно также, как чопорность конца девятнадцатого века. Орр боялся, что доктор Хабер будет шокирован его нежеланием спать с теткой. Хабер постарался сохранить спокойствие и заинтересованное выражение лица. И Орр продолжал:
     - Ну, мне снились тревожные сны и в них всегда присутствовала тетя. Обычно в ином виде, как бывает во снах. Однажды она оказалась белой кошкой, но я знал, что это была Этель. Как-то она заставила меня повести ее в кино и захотела, чтобы я обнял ее и все такое, а когда мы вернулись домой, она пришла ко мне в постель и сказала, что родители спят. И вот, когда мне удалось выпроводить ее, я увидел тот сон, очень живой сон. Проснувшись, я его отчетливо помнил. Мне снилось, что Этель погибла в автомобильной катастрофе в Лос-Анжелесе. Об этом пришла телеграмма. Мама плакала, готовя ужин. Мне было ее жаль, я хотел что-нибудь для нее сделать, но я не знал что. Вот и все. Только когда я встал и пошел в гостиную, тетя Этель не спала на диване. Ее не было в доме. Только родители и я. Мне не нужно было спрашивать. Я помнил. Я знал, что тетя Этель погибла в автомобильной катастрофе в Лос-Анжелесе. Мы получили об этом телеграмму. Ожил мой сон. Но я знал, что до моего сна она жила в гостиной с нами и спала на диване до самой последней ночи.
     - Но ведь никаких доказательств не было.
     - Нет. Никаких. Никто не помнил, чтобы она жила у нас, кроме меня.
     Хабер рассудительно кивнул и погладил бороду. Простой, на первый взгляд, случай наркомании превратился в серьезное отклонение. Но раньше ему не приходилось встречаться с таким четким изложением иллюзорного мира. Возможно, Орр - шизофреник, но у него нет внутреннего высокомерия таких людей, а к ним Хабер был очень чувствителен.
     - А почему вы считаете, что ваша мать не заметила изменения?
     - Ну, ведь она не видела таких снов. Я хочу сказать, что мой сон действительно изменил реальность. Он создал иную реальность, ретроспективную, и мать оказалась ее частью. Будучи в этой реальности она ни о чем другом не могла помнить, а я помнил обе реальности, потому что... присутствовал в момент изменения. Я знаю, что это бессмысленно, но иначе не могу объяснить. Мне пришлось создать объяснение, иначе бы я подумал, что сошел с ума.
     Нет, этот парень не шизофреник.
     - Что ж, мистер Орр, я доверяю фактам, а то, что происходит в мозгу, поверьте мне, тоже факт. Когда видишь запись снов другого человека на энцефалографе, как я видел десятки тысяч раз, не будешь говорить о сне, как о "нереальном". Они существуют и они реальны, они оставляют следы. Я полагаю, что вы видели и другие сны, имевшие такой же эффект?
     - Да. Не часто. Только при напряжении. Но, кажется, они учащаются. Я боюсь.
     - Чего?
     Орр молча смотрел на него.
     - Чего вы боитесь?
     - Я не хочу изменять действительность, - как бы утверждая нечто самоочевидное, заявил Орр. - Кто я такой, чтобы изменять мир? Мир меняет мое подсознание, безо всякого контроля разума. Я пробовал самогипноз, но ничего хорошего это не дало. Они, сны, бессвязны, эгоистичны, иррациональны и аморальны, как вы сказали. Они исходят, по крайней мере, отчасти, из сути человека. Я не хотел убивать бедную Этель. Я просто хотел, чтобы она не приставала ко мне. А во сне это приняло такую форму. Сны выбирают кратчайший путь. Я убил ее в автомобильной катастрофе за тысячу миль шесть недель назад. Я несу ответственность за ее смерть. Хабер снова погладил бороду.
     - Вот почему наркотики, подавляющие сны, - медленно сказал он. - Чтобы избавиться, избежать дальнейшей ответственности.
     - Да. Наркотики не давали снам сделаться яркими. А ведь только очень яркие, живые сны делаются...
     Он поискал слово.
     - ...эффективными.
     - Хорошо. Посмотрим. Вы неженаты, служите чертежником энергостанции Ренвиль-Уматилла. Вам нравится ваша работа?
     - Очень.
     - Как с вашей сексуальной жизнью?
     - Однажды вступил в испытательный брак. Через несколько лет он прервался. Прошлым летом.
     - Вы разорвали или она?
     - Оба. Она не хотела ребенка. Брак не был окончательным.
     - И с тех пор?..
     - Ну, у нас в конторе есть девушка. Я не очень в них нуждаюсь.
     - Ну а вообще отношения с другими? Как вам кажется, вы установили нормальные отношения с окружающими, нашли свою пищу в эмоциональной экологии окружающей среды?
     - Мне кажется, да.
     - Итак, в вашей жизни все нормально. Так? Хорошо. Теперь скажите мне, вы серьезно хотели избавиться от пристрастия к наркотикам?
     - Да.
     - Хорошо. Вы принимали наркотики, чтобы не видеть сны. Но не все сны опасные, только самые яркие. Вам снилась ваша тетя Этель в виде белой кошки, но наутро она не стала белой кошкой, верно? Итак, некоторые сны безопасны.
     Он подождал подтверждающего кивка Орра.
     - Теперь подумайте. Не хотели бы вы все это еще раз проверить и, может быть, узнать, как видеть сны безопасно и без страха? Позвольте мне объяснить. Вопрос о сновидениях вы слишком нагрузили эмоционально. Вы буквально боитесь своих снов, потому что некоторые из ваших снов обладают способностью воздействовать на реальную жизнь, причем без контроля с вашей стороны. Возможно, это сложная и полная значения метафора, при помощи которой ваше подсознание пытается сказать вашему сознанию что-то о реальности, вашей реальности, вашей жизни, - которую рационально вы не в состоянии воспринять. Но мы можем воспринять метафору буквально, попытаться перевести ее в рациональные термины. В настоящее время ваша проблема такова: вы боитесь снов, но в то же время нуждаетесь в них. Вы пытаетесь подавить их наркотиками - не подействует. Прекрасно. Попробуем обратное. Вы будете спать преднамеренно. Вы будете видеть сны, интенсивные и яркие, но под моим присмотром, в контролируемом состоянии. Вы получите контроль над тем, что вам кажется неконтролируемым.
     - Как же я смогу видеть сны по приказу? - спросил Орр с недоверием.
     - Во дворце сновидений доктора Хабера сможете! Вас подвергнут гипнозу! Вас ведь подвергали гипнозу?
     - Да, при лечении зубов.
     - Хорошо. Вот система. Я погружаю вас в гипнотический транс и предлагаю вам уснуть, видеть сон и указываю, какой именно сон. Пока вы спите, я слежу за вами все это время - и непосредственно, и через ЗЭГ. Потом я бужу вас и мы говорим о вашем сне. Если все пройдет благополучно, быть может, к следующему сну вы отнесетесь спокойней.
     - Но у меня не получится здесь эффективного сна: он бывает раз из десятка или даже из сотни снов.
     - Вы можете здесь увидеть любой сон. Хорошо подготовленный гипнотизер может почти полностью контролировать содержание сновидений. Я делаю это уже десять лет. К тому же на вас будет шлем. Приходилось вам надевать его когда-нибудь?
     Орр покачал головой.
     - Но вы знаете, что это такое?
     - Он посылает через электроды сигнал, который стимулирует мозг...
     - В общих чертах верно. Русские пользовались им пятьдесят лет, израильтяне открыли его заново. И наконец мы занялись его массовым производством для профессионального пользования. При их помощи успокаивают больных и внушают сон типа "альфа". Несколько лет назад у меня была тяжело больная в Линктоне. ОТЛ - обязательное терапевтическое лечение. Подобно многим депрессивным, она мало спала, и особенно ей не хватало j -стадии сна. Как только она входила в j-стадию, она тут же просыпалась. Порочный круг: сильнее депрессия - меньше сна, меньше сна - сильнее депрессия. Как разорвать его?
     Лекарства не увеличивают значительно j-стадию. ЭСМ - электронная стимуляция мозга. Но это означает вживление электродов, очень глубокое, до центров сна. Операция нежелательна. И я использовал шлем, чтобы улучшить сон. Что, если использовать низкочастотный сигнал более эффективно, направить его точно на специфическую область внутри мозга? О да, конечно, Хабер, ты молодец! Занявшись дальнейшими исследованиями, я и создал свою машину. Я пытался воздействовать на мозг пациента записью мозговых волн здорового человека в соответствующем состоянии, экспериментировал с различными стадиями сна и сновидений. Без особого успеха. Сигнал от другого мозга может вызвать у пациента ответную реакцию, а может и не вызвать. Пришлось изучать сотни записей обобщать и выводить среднее. Работая с пациентами, я снова искал специфику. Когда мозг поступал так, как я хотел, я записывал этот момент, усиливал его, делал продолжительное повторение снова и снова и заставлял мозг пациента повиноваться здоровым импульсам. Это потребовало огромного числа анализов, и в результате простой ЗЭГ плюс шлем переросли вот в это.
     Он жестом указал на электронный лес за Орром.
     Большая часть приборов скрывалась за пластиковой перегородкой, потому что большинство пациентов либо боялись электроники, либо слишком доверяли ей, и все же машина занимала большую часть кабинета.
     - Это Машина Снов, - сказал Хабер и улыбнулся. - Или пользуясь прозаическим термином, усилитель. Он позволит нам видеть сон нужной интенсивности и продолжительности. Кстати, пациентка, о которой я вам рассказывал, полностью выздоровела.
     Он наклонился вперед.
     - Ну, хотите испробовать?
     - Сейчас?
     - А чего ждать?
     - Но я не могу уснуть днем.
     Хабер порылся в ящике стола и извлек листок бумаги -согласие на гипноз в определенной форме. Орр взял предложенную Хабером ручку и подписался.
     - Хорошо. Теперь, Джордж, скажите, ваш дантист пользовался лишь записью или сам гипнотизировал вас?
     - Запись. Я третий по шкале восприимчивости.
     - Как раз посредине. Ну, начнем с предположения, что для хорошего сна нужен транс. Нам нужен настоящий естественный сон. Усилитель снабдит нас им. Но чтобы избежать долгих часов подготовки, используем индукцию типа "в-к". Приходилось пользоваться?
     Орр покачал головой. Он казался подавленным, но не возражал. В нем была какая-то пассивность, казавшаяся женственной и даже детской. Хабер распознал в себе покровительственную реакцию по отношению к физически слабому и больному человеку. Над ним так легко господствовать. Покровительствовать ему - почти непреодолимое стремление.
     - Я пользуюсь этим методом с большинством пациентов. Он быстрый, безопасный и безотказный - лучший метод гипнотического внушения и причиняет меньше всего хлопот и гипнотизеру и пациенту.
     Орр, несомненно, слышал вздорные рассказы о пациентах, сошедших с ума или погибших от слишком уж длительной или неумело примененной в-к индукции. Бояться нечего, но Хабер должен был успокоить пациента, иначе тот будет сопротивляться индукции. Он продолжал болтать, описывая пятидесятилетнюю историю в-к индукции, затем перешел на общие проблемы гипноза.
     - Мы должны преодолеть пропасть между бодрствованием или состоянием гипнотического транса и стадией сновидений. Эта пропасть имеет обычное название - сон. Нормальный сон, s-стадия. Грубо говоря существует четыре стадии: бодрствование, транс, s-сон и j-сон. Последние три имеют нечто общее: сон, сновидение и транс высвобождают подсознание, в то время как бодрствование, в первую очередь рационально. Но посмотрите на ЗЭГ - записи всех четырех стадий. Здесь вы найдете общее у бодрствования, транса и j-стадии, в то время s-стадия совершенно отлична. Невозможно перейти непосредственно от транса к j-стадии. Между ними обязательно должна быть s-стадия - сон. Обычно, j-стадия наступает всего пять или шесть раз за ночь, каждый час или два, и длится каждый раз не более пятнадцати минут. В остальное время ночи мы находимся в состоянии нормального сна. В это время могут снится сны, но очень неяркие, смутные, какая-то мешанина мыслей и образов. Вам же нужны яркие, эмоциональные сны, запоминающиеся сновидения j-стадии. Гипноз плюс усилитель дадут необходимое, позволят миновать нейрофизиологическую и темпоральную области обычного сна, перейти прямо к сновидениям. Вам нужно лечь на кушетку. Я многое заимствовал у Демента, Азеринского, Бергера, Освальда, Хартмана и других, но кушетка будет идти прямо от папы Фрейда. Но мы ее используем для сна, а он против этого возражал. Для начала сядьте на край кушетки. Да, вот так. Вам придется провести здесь некоторое время, так что устраивайтесь поудобнее. Вы говорите, что пробовали самовнушение? Прекрасно, используйте и сейчас ту же технику. Глубокое дыхание. Вдох на счет "десять ", задержка на "пять". Вот так, верно. Смотрите на потолок, прямо над головой. Хорошо.
     Как только Орр послушно закинул голову, Хабер, стоявший за ним, быстро и уверенно нажал за ушами, одновременно правой рукой нажав на горло, как раз под мягкой светлой бородкой, где проходит сонная артерия. Он ощутил пальцами гладкую кожу, ощутил протестующее движение и тут же увидел, как закрылись ясные глаза. Хабер наслаждался своим искусством, своим умением мгновенно овладеть пациентом, продолжая быстро и негромко говорить:
     - Вы сейчас уснете. Закройте глаза, расслабьтесь, спите. Вы расслабились, вы засыпаете...
     Орр, как мертвый упал на кушетку, его правая рука вяло свесилась.
     Хабер, наклонившись, поднял его руку, ни на мгновение не прерывая потока слов:
     - Вы сейчас в трансе, не во сне, а в глубоком гипнотическом трансе и не выйдете из него, не проснетесь, пока я не скажу. Вы в трансе, вы все более погружаетесь в транс, но слышите мой голос и следуете моим указаниям. Впоследствии, как только я коснусь вашего горла, как делаю сейчас, вы немедленно впадете в транс.
     Он повторил инструкции и продолжал:
     - Когда я прикажу вам открыть глаза, вы их откроете и увидите в воздухе перед собой хрустальный шар. Я хочу, чтобы вы сосредоточились на нем и, сделав так, вы еще глубже погрузитесь в транс. Теперь откройте глаза и скажите, когда увидите хрустальный шар.
     Светлые глаза со странным напряжением уставились сквозь Хабера в ничто.
     - Вижу, - негромко сказал загипнотизированный.
     - Хорошо. Продолжайте смотреть на него, дышите ровно, вы продолжаете погружаться в транс...
     Хабер взглянул на часы. Все дело заняло несколько минут. Хорошо. Он не любил тратить время зря, нужно сразу добиваться результата. Орр продолжал лежать, глядя на свой воображаемый хрустальный шар. Хабер надел на него модернизированный шлем, тщательно приладил электроды, поместив их на череп под густыми каштановыми волосами. Он продолжал негромко говорить, повторяя свои указания и изредка задавая вопросы, чтобы Орр не погрузился в обычный сон, а оставался в трансе. Надев шлем, он включил ЗЭГ и некоторое время смотрел на экран, определяя тип мозга.
     Восемь электродов посылали информацию в ЗЭГ, восемь перьев внутри машины выписывали кривые, регистрируя электрическую активность мозга. На экран, куда смотрел Хабер, непосредственно проецировались импульсы - дергающиеся белые зигзаги на темно-сером фоне. Он по желанию мог изолировать и усилить любой из них или наложить один на другой. Хабер никогда не уставал от этой картины - кино, длящееся всю ночь, передача по центральному каналу.
     Никаких признаков шизоидной личности не было. В общем, рисунок, если не брать во внимание разнообразия, производил впечатления нормального. Простой мозг производит относительно простые линии и склонен повторять их. Но это вовсе не простой мозг. Компьютер усилителя проанализирует эти линии, но пока, не получив этого анализа, Хабер не смог выделить ни одного необычного фактора, кроме общей сложности.
     Приказав пациенту перестать видеть хрустальный шар и закрыть глаза, он почти немедленно получил сильный и чистый альфа-ритм в двенадцати циклах. Хабер еще немного поиграл с мозгом, считывая показания мозга на компьютер и испытывая глубины транса, а затем сказал:
     - Теперь, Джордж... через минуту вы уснете. Это будет здоровый сон со сновидениями. Но вы не уснете, пока я не скажу: "Антверп". Когда я скажу это слово, вы уснете и будете спать, пока я трижды не назову вас по имени. Заснув, вы увидите сон, не приятный, но очень живой и яркий. Проснувшись, будете его помнить. Сон будет о...
     Он на мгновение запнулся. Он не планировал заранее, полагаясь на вдохновение.
     - О лошади. Большая гнедая лошадь скачет по полю, бегает вокруг. Вы можете поймать лошадь, а можете просто смотреть на нее. Но сон будет о лошади. Яркий. Какое слово вы использовали? - эффективный сон о лошади. Больше ничего. Когда я трижды назову ваше имя вы, проснетесь спокойным и хорошо отдохнувшим. А сейчас я усыплю вас. Я говорю... Антверп.
     Линии на экране начали послушно меняться. Они ускоряли и замедляли свое движение. Скоро начал появляться сонный цикл стадии "z" и наметки на глубокие дельта-ритм стадии "y". Со сменой мозговых ритмов изменилась и их материальная оболочка: руки Орра свесились, лицо стало спокойным.
     Усилитель записывал все данные о мозге в трансе, теперь он будет изучать рисунок s-сна, он уловит схему и сможет посылать ее обратно в мозг пациента усиленную. Может, уже сейчас он это делает.
     Хабер подумал, что придется немного подождать, но гипнотическое внушение в комплексе с длительным отсутствием сновидений у пациента тотчас вызвали у него j-стадию.
     Медленно двигавшиеся линии на экране качнулись раз, другой. Они все ускоряли свое движение, приобретали ускоренный несинхронизированный ритм. Пальцы пациента шевельнулись, глаза под закрытыми веками задвигались, губы разошлись, выпустив глубокий вздох, Спящему что-то снилось. Было семнадцать часов шесть минут.
     В семнадцать одиннадцать Хабер нажал кнопку усилителя "выключено". В пять двенадцать, увидев появление s-стадии, он наклонился над пациентом и трижды отчетливо произнес его имя.
     Орр вздохнул, широко развел руки, открыл глаза и проснулся. Хабер несколькими искусными движениями отсоединил электроды и снял с него шлем.
     - Как вы себя чувствуете? - спросил он.
     - Хорошо.
     - Вы видели сон? О чем он был?
     - О лошади, - хрипло сказал Орр, все еще не вполне проснувшись.
     Он сел.
     - Это был сон о лошади. Вот этой.
     Он указал на большую фотографию, украшавшую кабинет доктора Хабера - скачущая кобыла на травянистой лужайке.
     - Что же вы видели? - спросил довольный Хабер.
     Он не был уверен, что внушение так хорошо подействовало на первом же сеансе.
     - Я шел по полю, а она была далеко. А потом она поскакала прямо на меня. Я не испугался. Я подумал, что смогу поймать ее за узду или даже сесть на нее верхом. Я знал, что она не сможет повредить мне, потому, что это лошадь с вашей картины, а не настоящая. Все это как игра, доктор Хабер. Не кажется ли вам эта картина необычной?
     - Что ж, некоторые находят ее не вполне подходящей для кабинета медика. Символ жизни прямо против кушетки!
     Он рассмеялся.
     - Была ли она здесь час назад? Разве здесь не висел вид на Маунт-Худ, когда я пришел к вам, прежде чем мне приснился сон о лошади?
     Боже, тут была Маунт-Худ, этот человек прав. Не было Маунт-Худ, не могла быть Маунт-Худ, лошадь была, лошадь.
     - Была гора.
     - Была лошадь.
     Он смотрел на Джорджа Орра. Нужно сохранить спокойствие, внушить уверенность.
     - Джордж, вы помните, что здесь висело изображение Маунт-Худ?
     - Да, - печально, но спокойно ответил Орр. - Помню. Гора, покрытая снегом.
     - Гм...
     Хабер глубокомысленно кивнул.
     Ужасный холод, охвативший все тело прошел.
     Глаза неопределенного цвета, но ясные и прямые. Это не глаза психопата.
     - Боюсь, что не помню. Это Тампани-Холл, копия восемьдесят девятого года. Я ее пропустил, к сожалению. Конечно, лошадь - анахронизм, но мне нравится эта картина. В ней энергия, сила. Это идеал, к которому стремится психиатр, своего рода символ. Конечно, предлагая вам содержание сна, я случайно взглянул на картину. Конечно, это была лошадь.
     Хабер искоса взглянул на картину.
     - Послушайте. Если хотите, спросим мисс Кроч. Она проработала здесь два года.
     - Она скажет, что здесь всегда была лошадь, - спокойно, но печально сказал Орр. - И она действительно всегда была. После моего сна. Я подумал, что, возможно, поскольку вы сами предложили содержание сна, то у вас, подобно мне, должна сохраниться двойная память. Не получилось.
     И снова посмотрел в глаза Хаберу своим ясным, умоляющим взглядом.
     Он болен. Его нужно лечить.
     - Я хочу, чтобы вы пришли снова, Джордж. Завтра, если возможно.
     - Я работаю...
     - Уходите с работы на час раньше и приходите сюда к четырем. Вы подвергнетесь ДТЛ. Скажите об этом хозяину. Тут нечего стыдиться. Восемьдесят два процента населения подвергаются ДТЛ, а тридцать два - ОТЛ. Так что будьте к четырем и мы поработаем. Нужно что-то сделать. Вот рецепт на мепрабат, он будет держать ваши сны на низком уровне, отчасти подавляя j-стадию. Каждые три дня можете возобновлять его. Если увидите сон или вообще испугаетесь - звоните мне днем и ночью. Но я сомневаюсь, чтобы это понадобилось - с этим отличным лекарством. А если будете сотрудничать со мной, скоро вам вообще не понадобятся лекарства. Хорошо?
     Он взял рецепт.
     - Спасибо за лекарство.
     Он улыбнулся робкой, невеселой улыбкой, впрочем, не лишенной юмора.
     - Еще о лошади.
     Хабер, который был на голову выше, смотрел на него сверху вниз.
     - Она похожа на вас, - сказал Орр.
     Хабер быстро взглянул на фото. Действительно. Большая, здоровая, волосатая, красновато-коричневая, скачущая галопом.
     - Может, лошадь во сне походила на меня?
     - Да, - ответил пациент.
     Когда он ушел, Хабер сел и с тревогой посмотрел на фотографию Тампани-Холла.
     Действительно, слишком велико для кабинета. Как ему хочется видеть и иметь кабинет с настоящим видом!
     
     
     3
     
     Тех, кому помогает небо, мы
     зовем сынами неба. Об этом
     не узнают ученые. Этого не
     добьешься работой. Это
     непостижимо для разума. Не
     пытаться понять то, что
     недоступно пониманию,
     великое достижение. Те, кто
     не сознает этого, будут
     уничтожены на гончарном
     круге неба.
     
     Чуанг Цзе XXIII
     
     Джордж Орр ушел с работы в три тридцать и направился к подземке. У него не было машины. Начав экономить, он смог бы купить машину и разрешение на индивидуальное пользование ею, но к чему? Нижний город закрыт для автомобилей, а он живет в нижнем городе. Он научился водить машину в восьмидесятые, но собственного автомобиля у него никогда не было. По Ванкуверской подземке он добрался до Портленда. Поезда, как всегда, были переполнены. Он не мог дотянуться до поручня или петли и стоял, поддерживаемый равномерным напором тел со всех сторон. Сосед держал газету и не мог опустить руки. Он так и стоял, задрав голову и разглядывая спортивные новости.
     Внимание Орра привлек заголовок: "Атомный удар вблизи афганских границ" и ниже: "Угроза интервенции в Афганистане". Владелец газеты протиснулся к выходу, и газету сменила зеленая пластиковая тарелка с несколькими помидорами, а под тарелкой - старая леди в зеленом пластиковом плаще, которая три остановки простояла на левой ноге Орра.
     Он вышел на станции Восточный Бродвей и прошел четыре квартала, протискиваясь сквозь вечернюю толпу к зданию Восточной Башни Вильяметты - огромному столбу из стекла и бетона с растительным упрямством сражавшемуся за свет и воздух со множеством таких же окружающих башен.
     Очень мало света и воздуха доходило до уровня улицы.
     Внизу было душно и мокро от дождя.
     Дождь - старая портлендская традиция, но тепло, семьдесят градусов по Фаренгейту второго марта - вполне современно - результат загрязнения воздуха. Городские и индустриальные испарения не контролировались достаточно надежно в середине двадцатого века, так что кумулятивный эффект оказался неизбежным. Потребуется несколько столетий, чтобы в воздухе уменьшилось содержание углекислого газа, если вообще это произойдет. Нью-Йорк, по-видимому, будет величайшей жертвой реального парникового эффекта: полярная шапка продолжает таять и уровень моря поднимается, в сущности - весь Босфор в опасности.
     Есть и кое-какая компенсация. Дно залива Сан-Франциско поднимается, и вскоре обнажатся сотни квадратных миль со всем, что утонуло с 1848 года. Что касается Портленда, то он в восьмидесяти милях от моря и отделен от него хребтом. Ему угрожает не поднимающаяся, а падающая с неба вода.
     Западный Орегон всегда был дождливым местом, но сейчас дожди шли непрерывно, безостановочно, тепловатые дожди. Все равно, что вечно живешь в чуть теплой бане.
     Новые города - Уматилла, Джон Дэй, Френч Глен - расположены к востоку от Каскадов.
     Тридцать лет назад на их месте была пустыня.
     Сейчас там летом страшно жарко, но осадки составляют только сорок пять дюймов в год, по сравнению со ста четырнадцатью дюймами в Портленде. Возможно, повлияло интенсивное земледелие, но пустыня зацвела. Население Френч Глен - семь миллионов. Портленд плетется позади в Марше Прогресса. В Портленде нет ничего нового. Недоедание, перенаселение, крайнее загрязнение окружающей среды для него - норма.
     В старых городах больше цинги, тифа, гепатита, в новых - больше сражений банд, больше преступлений и убийств. В одних правят крысы, в других - мафия.
     Джордж Орр оставался в Портленде потому, что всегда жил там и потому, что не верил в то, что в другом месте будет лучше.
     Мисс Корч, незаинтересованно улыбнувшись, жестом велела ему войти. Орр считал, что кабинеты психиатров, как кроличьи норы, всегда имеют два выхода. Этот не имел, но вряд ли у пациентов есть шанс столкнуться друг с другом. В медицинской школе сказали, что у доктора Хабера маленькая практика, он преимущественно исследователь. Поэтому Орр счел его преуспевающим специалистом, а покровительственные манеры доктора подтвердили это. Однако сегодня, меньше нервничая, Орр заметил еще кое-что.
     Кабинет не имел пластиково-кожаной уверенности в финансовом успехе, не чувствовалось в нем и научной заинтересованности в роскоши. Кресла и кушетки виниловые, стол пластиковый, лишь по краям отделанный деревом.
     Доктор Хабер, белозубый, с гнедой гривой, большой, прогудел:
     - Добрый день!
     Его искренность не была ложной, только чуть преувеличенной. Тепло его было реально, но покрыто пластиком профессиональных манер, Орр чувствовал в нем желание нравиться и быть полезным. "Доктор, в сущности, не уверен, - подумал он, - что существуют другие и пытается доказать это, помогая им. Он так громко гудит "добрый день", потому что никогда не уверен, что услышит ответ".
     Орр хотел сказать что-нибудь дружеское, но ничто личное не подходило, и он сказал:
     - Похоже, Афганистан втянет нас в войну.
     - Ну, с конца августа это на всех картах.
     Он должен был понять, что доктор лучше его осведомлен в мировых делах. Сам Орр три недели как отключился от информации.
     - Не думаю, что это поссорит союзников, - продолжал Хабер. - Разве что привлечет Пакистан на сторону Ирана. Тогда Индия окажет большую поддержку соседям.
     - Я думаю, что речь Гунты в Дели свидетельствует, что он готов к такой возможности.
     - Она расширяется, - сказал Орр.
     Он чувствовал себя подавленным и несовременным.
     - Война, я хочу сказать.
     - Это вас беспокоит?
     - А вас разве нет?
     - Это к делу не относится, - сказал доктор.
     Он улыбнулся своей широкой, волосатой медвежьей улыбкой, как большой медвежий 6of. Но после вчерашнего он все время был настороже.
     - Да, меня это беспокоит.
     Но Хабер не заслужил этого ответа. Спрашивающий не может абстрагироваться от вопроса, не может быть объективным, если отвечающий - объект исследований.
     Впрочем Орр не высказал этой мысли.
     Он в руках доктора, который, конечно, знает, что делать.
     Орр предпочитал считать, что люди знают, что делают, может быть потому, что сам этого не знал,
     - Хорошо спали? - спросил Хабер.
     Он сел под левым задним копытом лошади.
     - Спасибо, хорошо.
     - Хотите еще раз во Дворец Снов?
     Он внимательно следил за пациентом.
     - Конечно, ведь я здесь для этого.
     Он видел, как Хабер встал, подошел к столу, видел, как большая рука приближается к его шее - и затем ничего не случилось.
     - Джордж...
     Его имя. Кто звал? Голос незнакомый.
     Сухая земля, сухой воздух, скрип незнакомого голоса в ушах. Дневной свет, но никакого направления. Нет пути назад.
     Он проснулся.
     Полузнакомая комната, полузнакомый человек в просторном халате, с белозубой улыбкой, с непрозрачными темными глазами.
     - Судя по ЗЭГ сон очень короткий, но яркий, - сказал густой голос. - Посмотрим. Чем быстрее воспоминание, тем оно полнее.
     Орр сел, чувствуя, как у него слегка кружится голова. Он на кушетке. Как он сюда попал?
     - Не очень много. Снова лошадь. Вы велели мне снова видеть во сне лошадь, когда загипнотизировали меня?
     Хабер покачал головой, не говоря ни да, ни нет, и продолжал слушать.
     - Ну, на этот раз стойло. Эта комната, солома, ясли, в углу вилы и так далее. В стойле лошадь. Она...
     Выжидательное молчание Хабера не позволило уклониться.
     - Она произвела огромную кучу навоза, коричневого, дымящегося. Лошадиный навоз. Она была похожа на Маунт-Худ с этим небольшим пригорком на северном склоне, и вообще... Она заняла весь ковер и надвигалась на меня, поэтому я сказал: "Это только картина горы". И проснулся.
     Орр поднял голову, глядя мимо Хабера на стену, где висела фотография Маунт-Худ.
     Безмятежная картина в мягких размытых тонах: серое небо, красновато-коричневая гора с белыми точками ближе к вершине, туманный фон.
     Доктор не смотрел на картину. Он пристально наблюдал за Орром. Когда Орр закончил, он рассмеялся, не долго, не громко, а просто немного возбужденно.
     - Мы к чему-то приближаемся, Джордж!
     - К чему?
     Орр чувствовал себя смятым и одураченным, и голова его еще чуть кружилась от сна. Он лежал здесь спящий, может раскрыл рот от сна и храпел, а Хабер подсматривал за его мозгом и подсказывал ему, что видеть во сне.
     Он чувствовал себя выжатым. И где конец?
     Очевидно, доктор не помнит о фотографии лошади, не помнит разговор об этой фотографии. Он уже в новой реальности и с ней связаны все его воспоминания. Доктор расхаживал взад и вперед по комнате, говоря громче обычного:
     - Итак, а) вы видите сны по приказу и поддаетесь гипновнушению, б) вы великолепно отвечаете усилителю. Поэтому мы сможем работать вместе быстро и эффективно без гипноза. Я предпочитаю работать без гипноза. То, что мозг делает сам по себе, бесконечно интереснее и сложнее, чем любой его ответ на химическое стимулирование. Поэтому я и разработал усилитель, чтобы дать мозгу возможность самостимуляции. Созидательные и терапевтические ресурсы мозга, бодрствующего или спящего, практически бесконечны. Если бы вы смогли подобрать ключи ко всем замкам. Власть одних только сновидений огромна!
     Он рассмеялся своим жизнерадостным смехом.
     Орр неловко улыбнулся: слишком близко к истине.
     - Я уверен, что ваше лечение теперь именно в этом направлении. Нужно использовать ваши сны, чтобы победить их. Встретить ваш страх и с моей помощью покончить с ним. Вы боитесь собственного мозга, Джордж. С таким страхом не может жить ни один человек. А вы и не должны. Вы не знали, как использовать собственный мозг, как обратиться к нему за помощью, воспользоваться им для созидания. Главное для вас - не скрывать от себя свою умственную мощь, не подавлять ее, а высвободить. Мы сделаем это вместе. Разве я не прав?
     - Не знаю, - ответил Орр.
     Когда доктор говорил о его умственной мощи, Орр на мгновение подумал, что Хабер имеет в виду его способность изменять реальность. Но если он имел в виду это, разве он не сказал бы ясно? Зная, что Орр отчаянно нуждается в подтверждении, он не отказал бы ему.
     Сердце Орра упало. Наркотики выбили его из эмоционального равновесия, он это знал и поэтому пытался контролировать свои чувства. Но разочарование было сильнее контроля. Теперь он понял, что позволил себе слабую надежду. Вчера он был уверен, что доктор знает об изменении горы на лошадь. Пока Хабер попытался скрыть свою осведомленность. Несомненно, он был не способен признаться в этом даже самому себе.
     Орр сам долго не мог поверить в то, что совершает невозможное. Однако, он надеялся, что Хабер, зная содержание сна, присутствуя при нем, в самом центре, может заметить изменения, может помнить его и подтвердить.
     Плохо. Выхода нет. Орр оставался там, где был уже много месяцев - в одиночестве - зная, что он безумен, и что он не безумен одновременно. Вполне достаточно, чтобы сойти с ума.
     - А может вы дадите мне постгипнотическое внушение не видеть эффективных снов? Поскольку вы предположили, что я могу... так я избавился бы от наркотиков, по крайней мере, на время.
     Хабер сел за стол, сгорбившись, как медведь.
     - Сомневаюсь, чтобы подействовало, даже на одну ночь, - сказал он совсем просто.
     И вдруг он загремел снова:
     - Разве это не то же бесплодное направление, в котором вы уже двигались, Джордж? Наркотики или гипноз -все это подавление. Вы не сможете убежать от собственного мозга. Вы видите это, но не хотите согласиться. Все по порядку. Подумайте. Вы дважды вот на этой кушетке видели сны. Плохо было? Кому-то принесло вред?
     Орр покачал головой, слишком расстроенный, чтобы отвечать.
     Хабер продолжал говорить, и Орр старался его слушать. Доктор говорил теперь о мечтах, о полуторачасовых циклах сновидений, об их использовании и ценности. Он спросил, какой тип мечтания ближе Орру.
     - Например, - сказал он, - я часто мечтаю о героизме. Я герой. Я спасаю девушку или товарища-астронавта, или осажденный город или целую обреченную планету. Мечты о добрых целях. Хабер спасает мир! Они очень забавны, пока я держу их там, где им положено быть. Всем нам надо немного прихвастнуть, пусть в мечтах, но когда мы начинаем ориентироваться на них, тогда параметры реальности становятся для нас системами. Затем есть тип мечтания - "остров Южного моря". Им предаются многие люди средних лет. И тип благородного мученика и различные романтические фантазии юности, и садомазохистские, и так далее. Большинство людей отдают дань сразу нескольким типам. Мы почти все хоть один раз смотрели на арене в глаза льва или бросали бомбу в своих врагов, или спасали девственницу с тонущего судна, или писали за Бетховена его Десятую симфонию. Так какой стиль вы предпочитаете?
     - Ох... бегство, - сказал Орр.
     Ему пришлось собраться и ответить этому человеку, который старается помочь ему.
     - Уход.
     - Уход от работы, от ежедневной рутины?
     Хабер, казалось, не верил, что Орру нравится его работа. Несомненно, Хабер обладал большим честолюбием и ему трудно было поверить, что у кого-то оно может отсутствовать.
     - Нет, скорее город, толпа. Слишком уж, много людей повсюду. Заголовки. Все.
     - Южные моря? - спросил Хабер с медвежьей улыбкой.
     - Нет. Здесь. У меня не очень сильное воображение. Я мечтаю о хижине где-нибудь за городом, может быть, на Береговом хребте, где еще остались старые леса.
     - Пытались когда-нибудь купить?
     - Земля, даже самая дешевая, в Заповедниках Южного Орегона стоит тридцать восемь тысяч долларов за акр, а с видом на берег возрастает до сорока тысяч.
     Хабер кивнул, свистнув.
     - Я вижу вы обдумываете это. Вернемся к вашим снам. Слава Богу, за них не нужно платить. Не хотите ли еще сеанс? У нас осталось полчаса.
     - Не могли бы вы...
     - Что, Джордж?
     - Заставить меня не видеть сны?
     Хабер начал один из своих красноречивых отказов.
     - Как вы знаете, испытываемое под гипнозом исключает все направления, в том числе те, что обычно у людей заблокированы. Снять этот блок, означает дать вам слишком много различных направлений. Я могу руководить вашими снами, но не хочу, чтобы вы полностью отказались от снов. Я хочу, чтобы вы подробно рассказали о каждом сне. Хорошо? Вы знаете, что можете доверять мне. Я здесь, чтобы помочь вам. Я не прошу у вас слишком много. Я подталкиваю вас, но не слишком сильно или быстро. У вас не будет никаких кошмаров! Поверьте, я не менее вас хочу разобраться и понять. Вы разумный человек, с вами легко работать, к тому же вы мужественны. Мы преодолеем это. Верьте мне, Джордж.
     Орр не вполне верил Хаберу, но тот был непреклонен, как проповедник, к тому же он хотел верить ему.
     Он ничего не сказал, но снова лег на кушетку и подчинился прикосновению руки к своему горлу.
     
     - Прекрасно! Вот и вы! Что вам снилось, Джордж? Подавайте горячее, на вертеле!
     Орр чувствовал себя больным и глупым.
     - Что-то о Южных морях, кокосовые орехи... Не могу вспомнить.
     Он потер голову, почесал под короткой бородкой, сделал глубокий вздох. Страшно хотелось пить.
     - А потом я видел вас. Вы шли с Джоном Кеннеди, президентом, по улице. Я думаю, что это была Олдер-стрит. Я шел за вами и что-то нес для одного из вас. Кеннеди раскрыл зонтик - я видел его в профиль, как на старых пятидесятицентовых монетах. Вы сказали: "Больше он вам не понадобится, мистер президент", и взяли у него зонтик. Он, кажется, был недоволен и сказал что-то, чего я не понял. Но дождь прекратился, вышло солнце, и тогда он сказал: "Я думаю, вы правы". Дождь кончился.
     - Откуда вы знаете?
     Орр вздохнул.
     - Увидите, когда выйдете наружу. На сегодня все?
     - Я готов продолжать.
     - Я очень устал.
     - Тогда все на сегодня. Послушайте, а что если назначить следующую встречу на вечер? Вы уснете нормально, а гипноз я использую только для того, чтобы внушить вам содержание сна. Вы днем будете работать, а моя работа будет большей частью по ночам. Это ускорит дело и избавит вас от всяких лекарств, подавляющих сновидения. Хотите попробовать? В пятницу вечером?
     - У меня свидание, - сказал Орр и сам удивился своей лжи.
     - Тогда в субботу.
     - Хорошо.
     Он вышел, неся дождевик на руке. В нем просто не было необходимости. Сон о Кеннеди оказался эффективным. Теперь он был окончательно уверен. Каким бы спокойным не было содержание его снов, он просыпался, отчетливо помня их и чувствуя себя разбитым, как будто приложив огромное физическое усилие. Раньше он видел такие сны не чаще раза в месяц или полтора, его поглотил страх перед ними.
     Теперь, с помощью усилителя, с помощью гипнотического внушения три из четырех его снов за два дня оказались эффективными, если не считать сна о кокосах, который был скорее путаницей. Таким образом три из трех. Он был истощен.
     Дождя не было. Когда он вышел из Восточной Башни Вильяметты, чистое мартовское небо высоко раскинулось над каньоном улиц. Дул восточный ветер пустыни, который изредка приносил жаркую сухую погоду в Долину Вильяметты.
     Чистый воздух несколько повысил его настроение. Он расправил плечи и пошел, стараясь преодолеть легкое головокружение - вероятно, следствие усталости, тревоги, двух коротких снов в необычное время дня и спуска на лифте с шестьдесят второго этажа.
     Велел ли ему доктор увидеть сон о прекращении дождя или только о Кеннеди - теперь он вспомнил, что у Кеннеди была борода Авраама Линкольна - или о самом Хабере? Он не мог сказать. Эффективность сна проявилась в прекращении дождя, в изменении погоды. Но это ничего не доказывает. Часто не самые выдающиеся или поразительные детали оказывались эффективными. Он подозревал, что Кеннеди, по причинам, известным только его подозрению, был его собственным увеличенным подобием, но не был уверен в этом.
     Орр в густой толпе прошел к станции Восточный Бродвей, опустил пятидолларовую монету в билетную машину, получил билет, сел в поезд и погрузился в тьму под рекой.
     Головокружение усилилось.
     Двигаться под рекой - что за странная и дикая мысль!
     Пересечь реку, перейти ее вброд, переплыть, воспользоваться лодкой, паромом, мостом, плыть вверх по реке или вниз по течению - все это имеет смысл, но двигаться под рекой - есть в этом что-то извращенное.
     Под Вильяметтой девять железнодорожных и автомобильных тоннелей, над ней семьдесят мостов, а берега ее на протяжении двухсот семи миль закованы в бетон.
     Контроль над уровнем воды в реке и ее крупном притоке Колумбии, в нескольких милях по течению, от центра Портленда, в какой-то мере усовершенствован, и река, не может подняться больше чем на пять дюймов даже во время продолжительных дождей. Вильяметта была полезной частью окружающей среды, как большое покорное тягловое животное, затянутое поводом, уздой и седлом. А если бы не было от нее пользы, закрыли бы всю бетоном, подобно сотням небольших ручьев и речек, текущих в темноте под зданиями города. Но без реки Портленд не был бы портом. По реке двигалось множество кораблей, длинные цепочки барж, большие плоты.
     Поэтому поезда, грузовики и немногие частные автомобили вынуждены были двигаться под рекой. Над головами сидящих в подземке находились тонны скал и гравия, кубометры текущей воды, кили океанских кораблей, бетонные опоры мостов, группы паровых барж, груженых замороженными курами, один реактивный самолет на высоте в тридцать четыре тысячи футов и звезды на расстоянии в четыре и три десятых светового года и больше.
     Джордж Орр, бледный в мерцающем свете поездных ламп, стоял, держась за петлю, и раскачивался вместе с тысячами других людей. Он думал: "Я живу в кошмаре и время от времени просыпаюсь от него в снах".
     Толчея при выходе на станцию Юнион вышибла эту мысль у него из головы. Он полностью сосредоточился на том, чтобы устоять на месте. По-прежнему чувствуя головокружение, он боялся, что если выпустит петлю, то упадет.
     Поезд с шумом двинулся дальше. Подземной железной дороге было всего пятнадцать лет, но она сооружалась в спешке, из подручных материалов, во время, а не до краха экономики частных автомобилей. Как горожанин, уже привыкший к подземке, Орр даже не замечал страшного скрежета. Окончания его слуховых нервов потеряли чувствительность, хотя ему было всего тридцать лет. Во всяком случае, шум был обычным фоном кошмара. Прочнее ухватившись за петлю, Орр продолжал думать.
     С тех пор, как он по необходимости заинтересовался этим предметом, Орр был поражен неспособностью большинства людей запоминать содержание своих снов. Подсознательное мышление, по-видимому, недоступно сознательному воспоминанию. Но бессознательно, под гипнозом? Он ведь не спит. Почему он тогда не помнит? Это его беспокоило. Он хотел знать, что делает Хабер, когда он засыпает.
     Первый сон сегодня, например. Сказал ли ему доктор снова увидеть лошадь, а сам он подсознательно добавил конский навоз? Это смущало его. Или доктор предвидел и навоз, что смущает уже в другом отношении. Возможно Хаберу повезло, что сон не кончился только большой-большой грудой дымящегося навоза на ковре в его кабинете. Вместо этого появилось изображение горы.
     Орр застыл. Поезд подошел к станции Олдер-стрит. Мимо него к двери протискивались люди. "Гора, - думал он. - Он велел мне вернуть гору, значит, он знал, что она была здесь до лошади. Он знал. Он видел, как эффективные сны изменяют реальность. Он видел изменения. Он видел изменения! Он верит мне! Я не сумасшедший!"
     Радость Орра была так велика, что семь или восемь пассажиров, прижатых к нему, тоже ощутили радость или облегчение.
     Женщина, не сумевшая перехватить у него петлю, почувствовала, как у нее перестала болеть мозоль. Мужчина, вонзивший ему в ребра локоть, неожиданно подумал о солнечном свете. Старик, сидевший прямо перед ним, на мгновение забыл о голоде.
     Орр соображал не очень быстро. Он думал медленно, не скользя по чистому льду логики, не паря на крыльях воображения. Он медленно плелся пешком по дороге существования. Он не видел связей, которые свидетельствуют о глубоком интеллекте. Он их чувствовал, благодаря своей интуиции. Конечно, он не был глупцом, но он и наполовину не использовал свой мозг. Лишь когда он вышел из подземки на станции Росс-Айленд Бридж, прошел несколько кварталов вверх по холму, поднялся в лифте на восемнадцатый этаж в свою комнату размером восемь на одиннадцать футов, положил кусок хлеба из соевых бобов в инфракрасную печь, налил кружку эрзацпива и постоял немного у окна - он платил вдвое больше за комнату с окном - тогда он, наконец, подумал: "Почему доктор Хабер не сказал мне, что знает об эффективных снах?".
     Он некоторое время размышлял.
     "Хабер знает, что картина дважды изменилась. Почему он ничего не сказал? Он знает, что я боюсь безумия. Он говорит, что хочет помочь мне. Мне бы очень помогло, если бы он сказал".
     Глотнув пива, Орр продолжал рассуждать.
     "Доктор теперь знает, что дождь прекратился. Но когда я ему сказал об этом, он не пошел проверять. Может, он боится всего этого и не хочет узнать, прежде чем сказать мне, что он об этом думает? Что ж, не могу его осуждать за это. Странно, если бы он не испугался... Но когда он привыкнет к этой мысли, что ж... Прекратит ли он мои сны, помешает мне немедленно изменять реальность или нет? Пора прекратить. Происшедшего вполне достаточно".
     Он покачал головой и отвернулся от окна.
     
     
     4
     
     Ничто не длится постоянно,
     ничто не является точным и
     определенным (креме мозга
     педанта), совершенство -
     есть лишь простое отрицание
     той неотвратимой
     неопределенности, которая
     является загадочной
     внутренней сущностью Бытия.
     
     Г. Дж.Уэллс. Современная утопия.
     
     Адвокатская контора "Форман, Эссербен, Гудхью Ратти" размещалась в автомобильном гараже 1973 года, приспособленном для использования людьми. Многие старые здания Нижнего города в Портленде были того же происхождения. Некогда большую часть Нижнего города занимали стоянки автомобилей.
     Вначале это были просто участки, расчерченные полосами, но по мере роста населения росли и они. Давным-давно в Портленде изобрели многоэтажные гаражи с лифтами, и прежде чем частные автомобили задохнулись в собственных выхлопах, появились пятнадцати и двадцатиэтажные гаражи. Но все они были разрушены в восьмидесятые годы, чтобы расчистить место для высотных зданий. Некоторые были преобразованы. Это здание номер двести девять на Юго-Западной Вервсайд, все еще неуловимо пахло бензином.
     Его цементный пол носил на себе следы бесчисленных автомобилей, отпечатки шин автомобильных динозавров, некогда обитавших в его гулких залах, Полы всюду были слегка наклонены, в соответствии с общей конструкцией здания. В конторе "Форман, Эссербен, Гудхью Ратти" никогда нельзя было быть уверенным, что ты занимаешь строго вертикальное положение.
     Мисс Лилач сидела за стеллажом с книгофильмами, отделявшим ее половину кабинета от половины мистера Пирла, и думала о себе, как о черной вдове.
     Вот она сидит, жестокая, сияющая и ядовитая: ждет.
     И жертва приходит.
     - Ну, я думаю, тут дело такое, - говорит он, - вроде вторжения в частную жизнь. Но я не уверен. Поэтому мне нужен совет.
     - Рассказывайте, - говорит мисс Лилач.
     Жертва не может рассказывать, ее голос замолк.
     - Вы под добровольным терапевтическим лечением, - говорит мисс Лилач.
     Она рассматривает переданную ей мистером Эссербеном записку.
     - За нарушение федеральных распоряжений относительно распределения лекарств в автоматических аптеках.
     - Да, если бы я не согласился на ДТЛ, меня бы преследовали судебным порядком.
     - Такова суть, - сухо говорит адвокат.
     Этот человек кажется ей если не слабоумным, то до удивления простым. Она прочищает горло.
     Он тоже прочищает горло, Обезьяна видит и обезьяна делает.
     Постепенно, с большим количеством отступлений и запинок, он объясняет, что подвергается лечению, которое состоит в гипнотическом внушении сна. Он считает, что врач, внушая ему определенное содержание сновидений, нарушает права личности, определенные новой федеральной Конституцией 1984 года.
     - Что ж, аналогичный случай рассматривался в прошлом году в Аризоне, - говорит на это мисс Лилач. - Человек под ДТЛ пытался обвинить своего врача во внушении ему гомосексуальных тенденций. Конечно, врач использовал стандартную технику, а истец был ужасным человеком: его арестовали за попытки склонения к сожительству двенадцатилетнего мальчика среди бела дня, прямо в парке Феникс. Он проходил лечение в Техакане. Я хочу сказать, что вы должны быть осторожны в предъявлении таких обвинений. Большинство врачей на правительственной службе - очень осторожные люди. Если бы вы могли предоставить какое-нибудь реальное доказательство... Простые подозрения ничего не дадут. Они могут привести вас к обязательному лечению в лечебнице для душевнобольных в Линктоне или даже в тюрьме.
     - Может быть мне дадут другого врача?
     - Гм. На это нужна особая причина. Медицинская школа направила вас к этому Хаберу. Там хорошие специалисты, вы знаете. И если вы обратитесь с жалобой на этого Хабера, то скорее всего, вас выслушает представитель Медицинской школы и направившей вас к Хаберу. Возможно, это будет тот самый человек. Без доказательств он поверит скорее не пациенту, а доктору. Но в таком случае...
     - Душевная болезнь, - печально сказал клиент.
     - Точно.
     Некоторое время он молчал. Наконец, он поднял на нее глаза, чистые и ясные. Он улыбнулся и без гнева и надежды в голосе сказал:
     - Большое спасибо, мисс Лилач. Жаль, что я отнял у вас время.
     - Подождите, - сказала она.
     Возможно он и простак, но явно не сумасшедший. Он даже не выглядит невротиком. Просто - человек в отчаянии.
     - Не нужно сдаваться так легко. Я не говорю, что у вас нет причины. Вы утверждаете, что хотите избавиться от наркотиков, а доктор Хабер дает вам большие дозы фенобарбитала, больше, чем вы принимали сами. Возможно, мы организуем расследование. Хотя я очень в этом сомневаюсь. Но защита прав человека - моя специальность, и я хочу убедиться, что они здесь не нарушены. Вы ведь еще не объяснили мне ваш случай. Что делает доктор?
     - Если я расскажу вам, - с печальной объективностью сказал клиент, - вы решите, что я спятил.
     - Откуда вы знаете?
     Мисс Лилач не поддавалась внушению - прекрасное качество в юристе - но знала, что заходит в этом слишком далеко.
     - Если я расскажу вам, - тем же тоном продолжал клиент, - что некоторые из моих снов воздействуют на реальность, а доктор Хабер это обнаружил и использует мою способность в своих целях без моего согласия, вы решите, что я спятил, не так ли?
     Мисс Лилач некоторое время смотрела на него, опираясь подбородком на руку.
     - Что ж, продолжайте, - наконец, сказала она резко.
     Он правильно догадался, о чем она подумает, но будь она проклята, если она с этим согласится. И что с того, даже если он сумасшедший? Кто может жить в этом мире и не сойти с ума?
     Он с минуту смотрел на свои руки, очевидно, стараясь собраться с мыслями.
     - Видите ли, - сказал он, - у него машина, изобретение, как ЗЭГ, которое анализирует мозговые волны и руководит ими.
     - Вы хотите сказать, что он безумный ученый с адской машиной?
     Клиент слабо улыбнулся.
     - Я так выразился? Нет, мне кажется, у него очень хорошая репутация, как у исследователя, и он искренне хочет помочь людям. Я уверен, что у него нет намерения повредить мне или кому-нибудь другому. Мотивы у него благородные.
     Встретив на мгновение разочарованный взгляд Черной Вдовы, он запнулся.
     - Машина... Не могу сказать, как она действует, но он использует ее, чтобы держать мой мозг в же-стадии, так он это называет. Этот термин обозначает особый сон, когда человек видит сновидения. Он отличается от обычного сна. Хабер гипнотически усыпляет меня, потом включает машину, и я сразу же начинаю видеть сон. Обычно так не бывает. Так я это понимаю. Машина обязательно заставляет видеть сны. Я думаю, она их усиливает. И затем я вижу во сне то, что он мне внушил.
     - Гм. Похоже на несложный метод стандартного психоаналитика, чтобы анализировать сны. Но вместо этого он внушает вам под гипнозом содержание снов? Следовательно, я заключаю, что он по какой-то причине погружает вас в состояние, в котором вы видите сны. Установлено, что под гипнозом человек может сделать почти все, даже если бы в нормальном состоянии сознание ему не позволило бы этого. Это хорошо известно с середины прошлого века и установлено законом после дела Сомервилл против. Яроджавски в восемьдесят восьмом. Есть ли у вас основания считать, что доктор внушает вам что-нибудь опасное, что является для вас морально неприемлемым?
     Клиент колебался.
     - Опасное, да. Если считать, что сон может быть опасным. Но он ничего не заставляет, только видеть сны.
     - Сны, которые он вам внушает, вызывают у вас отвращение?
     - Он не злой человек. У него добрые намерения. Я возражаю только против того, что он использует меня как инструмент, как средство, пусть и для достижения хорошей цели. Я не могу судить его - мои собственные сны имели аморальный эффект, поэтому я и пытался подавить их наркотиками и впутался в эту историю. Я хочу выбраться из нее, избавиться от наркотиков, вылечиться. Но он не лечит меня. Он меня побуждает к новым снам.
     После паузы мисс Лилач сказала:
     - Побуждает к чему?
     - Изменять реальность, - упрямо и безнадежно ответил клиент.
     Вот он сидит, спокойный, мягкий, но теперь она уже знает, что если на него наступить, он не поддастся. Он удивителен.
     Люди, приходящие к адвокату, склонны скорее к обороне, чем к нападению. Все они чего-то добиваются: наследства, собственности, судебного предписания, развода, заключения под стражу. Она не могла понять, что нужно ему, такому беззащитному на первый взгляд В его просьбе не было смысла, но все же он убеждал ее, что в ней есть смысл.
     - Хорошо, - осторожно сказала она. - Но по ему плохо, что он заставляет вас видеть сны?
     - Я не имею права изменять действительность, а он не имеет права заставлять меня это делать.
     Боже, он верит в это. Он явно не в себе.
     Все же чем-то он подцепил ее, будто она рыба, теперь болтающаяся на крючке.
     - Как менять действительность? Какую действительность? Приведите пример.
     Она чувствовала к нему жалость. Такое чувство вызвал бы у нее шизофреник или больной паранойей, видящий иллюзорный мир, Перед ней был еще один "несчастный случай, характерный для наших времен, испытывающих душу человека", как сказал президент Мердль в своем последнем обращении к народу.
     Он немного подумал.
     - Во время второго моего визита он расспрашивал о моих мечтах, и я рассказал, что иногда мечтаю о домике в дикой местности, как в старых романах, куда можно было бы уйти. Конечно, у меня не было никакой дачи. Но на прошлой неделе он, должно быть, внушил мне увидеть ее во сне, потому что теперь она у меня есть, дача в рассрочку на тридцать три года на правительственном участке в Сумолавском национальном парке возле Несковина. Я нанял летучее такси и в воскресенье летал смотреть ее. Очень хорошая дача, но...
     - Почему у вас не может быть дачи? Разве это аморально? Множество людей участвуют в лотерее, чтобы получить эти участки с прошлого года. Вам очень повезло.
     - Но у меня ее не было, - ответил он. - И ни у кого ее не было. Леса объявлены заповедником - вернее то, что от них осталось. Туда нельзя было даже заходить. Никаких рассрочек на дачи не было до прошлой пятницы, а когда я увидел во сне, все это появилось.
     - Послушайте, мистер Орр. Я знаю...
     - Я знаю, что вы знаете, мягко перебил он ее. - Я тоже знаю. Знаю, как в прошлом году решили распределить на участки остатки национального парка. Я участвовал в лотерее и получил выигрышный номер. И так далее. Но я знаю также, что до последней пятницы всего этого не было. И доктор Хабер тоже знает это.
     - Значит ваш сон в прошлую пятницу ретроспективно изменил всю реальность в штате Орегон, воздействовал на решение в Вашингтоне, принятое в прошлом году, и стер воспоминание об этом из памяти всех, кроме вас и доктора? - насмешливо сказала она. - Один сон! И вы его помните?
     - Да, - печально, но твердо ответил он. - Сон о даче и о ручье перед ней. Я не жду, что вы мне поверите, мисс Лилач. Я даже не думаю, что доктор Хабер по-настоящему поверил в это. Если бы было так, он был бы более осторожен. Видите ли, вот как это действует. Если он предложит мне под гипнозом увидеть розовую собаку, я ее увижу. Но в реальности такой собаки быть не может. Что же произойдет? Либо в комнате окажется большой пудель, почему-то выкрашенный в розовый цвет, либо, если доктор будет настаивать, что должна быть подлинно розовая собака, мой сон так изменит реальность, что она будет включать розовых собак. Повсюду. Окажется, что собаки всегда были черные, белые, коричневые и розовые. И одна из этих розовых собак часто бывает в кабинете. Допустим, это любимая колли доктора. Ничего чудесного, ничего неестественного. Каждый сон полностью скрывает все следы изменения. Когда я полностью проснусь, в кабинете будет самая обычная розовая собака, с вполне естественной причиной быть именно здесь. И никто не будет знать о двух реальностях, кроме меня и его. Я помню обе реальности, доктор Хабер тоже. Он был здесь в момент изменения и помнит содержание сна. Он не признается, что знает, но я знаю, что он знает. Для всех остальных розовые псы существовали всегда. Для меня и для него они были - и их не было.
     - Двойной ход времени, альтернативные вселенные, -сказала мисс Лилач. - Вы часто смотрите фантастические фильмы?
     - Нет, - сухо ответил клиент. - Я не прошу вас поверить мне. Конечно, вы не поверите мне без доказательств.
     - Да! И слава Богу!
     Он улыбается. У него доброе лицо. Она ему, как будто, нравится.
     - Но послушайте, мистер Орр, как я могу получить доказательства? Если вы всякий раз сами уничтожаете все доказательства изменения и так далее?
     - Можете ли вы, действуя как мой адвокат, добиться разрешения присутствовать на одном из сеансов? - с внезапной надеждой спросил он.
     - Гм. Возможно. Можно добиться, если найти весомую причину. Но если вы в качестве свидетеля пригласите адвоката, тем самым вы абсолютно разрушите отношения между врачом и пациентом. Ведь вы должны доверять ему, а он - вам. Вы зовете к нему адвоката, потому что хотите выбросить его из головы. Что он делает? Вероятно, пытается помочь вам.
     - Да. Но он использует меня в экспериментальных...
     Орр не закончил. Лилач застыла: паук наконец увидел добычу.
     - В экспериментальных целях? Да? Машина, о которой вы говорили экспериментальная? Подписали ли вы согласие на что-либо, кроме общей формы ДТЛ? Ничего? Похоже, мы нашли повод для жалобы, мистер Орр.
     - Вы сможете присутствовать на сеансе?
     - Возможно, Мы будем говорить о гражданских правах.
     - Вы понимаете, что я не хочу причинять доктору Ха-беру неприятностей? - беспокойно сказал он, - Я знаю, что он желает мне добра. Просто я хочу, чтобы меня лечили, а не использовали.
     - Если его мотивы благородны, но он использовал на человеке экспериментальное оборудование, особых неприятностей у него не будет. Я дважды занималась такими делами по поручению медицинского департамента. Первый случай - испытания индуктора гипноза в Медицинской школе. Он не работал. Второй - демонстрация того, как по внушению развивается агрофобия, и люди чувствуют себя счастливыми в толпе. Это устройство действовало, но не получило одобрения. Мы решили, что оно попадает под действие закона о промывке мозгов. Вероятно, я смогу получить в медицинском департаменте ордер на проверку этого... как бишь его? Что использует ваш доктор? Так вы не будете затронуты. Я вовсе не буду вашим адвокатом. В сущности, я даже не буду с вами знакома. Я - официальный представитель департамента. Если я ничего не добьюсь, у вас с доктором сохранятся прежние отношения. Остается только добиться доступа именно на ваш сеанс.
     - Он мне сам говорил, что я единственный пациент, на котором он испытывает Усилитель. Он сказал, что совершенствует его.
     - Значит, он действительно экспериментальный, что бы доктор с вами не делал. Хорошо. Теперь я знаю, что нужно делать. Мне потребуется неделя для формальностей.
     Он выглядел обескураженным.
     - Вы ведь не вычеркнете меня из действительности за неделю, мистер Орр?
     - Ни за что, - ответил он с благодарностью.
     Нет, это не благодарность. Она ему нравится. И он ей нравится. Она протянула ему свою руку, он встретил ее...
     
     
     5
     
     Когда Великий Путь потерян,
     мы обретаем благожелательно
     сть и праведность.
     
     Лао Цзе XVIII
     
     С улыбкой Уильям Хабер поднялся по ступеням Орегонского Онейрологического Института и через высокую дверь из поляризованного стекла вошел в сухое прохладное помещение с кондиционированным воздухом.
     Было только двадцать четвертое марта, но снаружи -как в сауне, внутри же было прохладно, чисто и строго. Мраморный пол, приличная мебель, стол секретаря из полированного хрома, эмалированный секретарь.
     - Доброе утро, доктор Атвуд!
     В холле мимо него прошел Атвуд, красноглазый и усталый. Он в лаборатории ночью следил за спящим больным. Теперь большую часть этой работы выполняет компьютер, но иногда необходимо присутствие незапрограммированного мозга.
     - Доброе утро, шеф, - пробормотал Атвуд.
     "Доброе утро, доктор!" он услышал также и от мисс Кроч в его собственном кабинете. Он был рад, что взял с собой Пенни Кроч, когда в прошлом году занял кресло директора института. Она была умна и предана, а глава такого большого исследовательского института нуждается в умной, преданной женщине в своей приемной.
     Он вошел в святилище.
     Бросив портфель и папки на диван, доктор потянулся и, как всегда, входя в кабинет, подошел к окну. Большое угловое окно выходило на восток и север, и из него было далеко видно: изгиб перекрытой множеством мостов Вильяметты у холмов, бесчисленные башни города, молочные в весеннем тумане, по обе стороны реки пригороды, уходящие за пределы видимости, и горы: Маунт-Худ, огромная, недалекая, с вершиной, затянутой тучами; севернее - далекий Адамс, как коренной зуб, и чистый конус Святой Елены.
     Вдохновляющий вид. Доктор Хабер не уставал им восхищаться. К тому же, после недели сплошных дождей барометр поднялся, и над речным туманом появилось солнце.
     Прекрасно зная по тысячам записей ЗЭГ о связи между атмосферными явлениями и состоянием мозга, он почти чувствовал, как свежий сухой ветер поднимает его настроение. "Нужно сохранить и улучшить этот климат", - подумал он быстро, почти поверхностно. В его мозгу формировалось сразу несколько цепочек мыслей, и это мысленное замечание не было частью ни одной из них. Оно было сделано быстро и столь же быстро отодвинулось в глубины памяти. Хабер включил диктофон и начал диктовать одно из множества писем, написание которых входит в занятие руководства большим правительственным институтом. Конечно, это литературная поденщина, но ее нужно сделать, а он человек долга. Он не возражал против этой работы, хотя она отнимала у него много времени, необходимого для исследований. Теперь он проводил в лаборатории всего пять-шесть часов в неделю и сохранил только одного пациента, хотя, конечно, присматривал и за лечением нескольких других.
     Одного пациента он все же сохранил. В конце концов, он - врач. Доктор Хабер занялся исследованием снов и онейрологией, чтобы совершенствовать терапевтические средства, создавать новые. Его не интересовало отвлеченное знание, наука для науки: незачем исследовать что-нибудь, если это нельзя использовать. Уместность была его пробным камнем. Он всегда будет иметь хоть одного пациента, чтобы помнить об этом фундаментальном обязательстве, чтобы сохранить контакт с человеческой реальностью, потому что нет ничего важнее людей.
     Человек существует постольку, поскольку он соотносится с другими людьми, и мораль - бессмысленное слово, если только не определишь его по отношению к другим, как проявление своей социальной сущности в целом.
     Его нынешний клиент, Орр, придет в четыре. Они отказались от ночных сеансов.
     Мисс Корч напомнила, что сегодня на сеансе будет присутствовать инспектор Департамента Здравоохранения. Он хочет убедиться, что нет ничего незаконного, аморального, вредного, злого и так далее в операциях с Усилителем. Будь прокляты эти правительственные ищейки!
     Так всегда было с сеансами и сопутствующей им публичностью, общественным любопытством, профессиональной завистью, соперничеством различных направлений. Если бы он оставался частным исследователем и второсортным врачом в Восточной башне Вильяметты, вероятно, никто и не заметил бы его Усилитель, пока он не решил бы, что аппарат готов для рывка, и он продолжал бы спокойно исследовать и совершенствовать свое изобретение. Теперь же, когда он занят самой тонкой работой - психотерапией, правительство присылает юриста, который не поймет и половины увиденного, а остальное поймет неверно.
     Юрист пришел в пятнадцать сорок пять, и Хабер вышел в приемную, чтобы встретить его - ее, как оказалось, - и сразу же установить теплые и дружественные отношения. Лучше, если инспектор сразу увидит, что ты не боишься, готов отвечать на любые вопросы и настроен сердечно... Многие врачи проявляют свое возмущение, когда приходит инспектор: такие врачи редко получают правительственные субсидии.
     Не так-то просто установить сердечные теплые взаимоотношения с этим инспектором.
     Она щелкала и звенела. Тяжелые медные застежки сумки, тяжелые медные и латунные украшения, щелкающие каблуки туфель, большое серебряное кольцо с уродливой африканской маской, нахмуренные брови, твердый голос, щелк, хлоп, бряк... Через десять секунд Хабер заподозрил, что все это щелканье - маска, как на кольце: много звуков и резкость маскируют робость. Однако это не его дело. Он никогда не узнает женщину под маской, да и не в ней дело. Главное - только суметь произвести на мисс Лилач, как на инспектора, нужное впечатление.
     Если не очень сердечно, то и не плохо- она компетентна, занималась этой работой и раньше и подготовилась заранее к этому случаю. Она знала, о чем спрашивать и как слушать.
     - Этот пациент, Джордж Орр, - сказала она, - он не наркоман, верно? После трех недель лечения можно ли его характеризовать как тревожную личность или как психически больного?
     - Как тревожную личность, в том значении, в котором употребляет это слово Департамент Здравоохранения. Глубоко тревожную, с искусственно изменяемой ориентацией на реальность, но его состояние улучшается.
     У нее с собой был карманный диктофон, и она все записывала, каждые пять секунд, как и требовал закон, прибор издавал негромкое "ти-ин".
     Не расскажите ли о средствах лечения (ти-ин). И какую роль в нем играет эта машина? Не объясните ли мне (ти-ин), как она устроена? Это есть в вашем отчете, но что она делает? (Ти-ин). Например, чем она отличается от устройства ЭЛЕКТРОСОН и обычного шлема?
     - Этот прибор, как вы знаете, генерирует разнообразные низкочастотные импульсы, которые стимулируют нервные клетки головного мозга. Эти сигналы можно назвать неопределенными. Их воздействие на мозг в целом напоминает воздействие стереоскопического света в критическом режиме или слуховых стимулов, типа барабанного боя. Усилитель выбирает определенный сигнал, воздействует на специальную специфическую область коры головного мозга. Например, субъекта можно научить производить альфа-ритмы по своему желанию. Усилитель делает это без всякого обучения, даже если пациент в таком состояние которое обычно не позволяет производить альфа-ритмы через электроды, размещенные соответствующим образом. Через несколько секунд мозг воспринимает нужный ритм и производит их сам так устойчиво, как дзен-буддист в трансе. Точно так же можно вызвать любую стадию сна, с ее типичными циклами и региональной активностью.
     - Стимулирует ли он центр удовольствия или резервные центры?
     О, блеск в глазах, при одном только упоминании центра удовольствия! Хабер сдержал иронию и раздражение и ответил с дружеской искренностью:
     - Нет. Это не электростимуляция и не химическая стимуляция любого центра. Усилитель не вторгается в особые зоны мозга. Он просто подталкивает к изменениям всю мозговую активность, заставляет перейти на другую, тоже естественную стадию. Как навязчивый мотив, заставляющий вас двигаться в такт. Мозг входит в нужное для терапии состояние и сохраняет его, сколько нужно. Я назвал прибор Усилителем, чтобы подчеркнуть, что он ничего не создает, ничего не приносит извне. Сон, внушаемый Усилителем - это самый нормальный, естественный сон. Разница между усилителем и устройством "электросон" та же, что между костюмом, сшитым на заказ, и массовым пошивом. А разница с методом вживления электродов - о, черт! - как между скальпелем и кузнечным молотом.
     - Но как вы создаете стимулы, которыми потом (ти-ин) пользуетесь? Записываете ли, например альфа-ритмы здорового человека, чтобы использовать на больном (ти-ин)?
     Он избегал этого пункта. Он не собирался лгать, конечно, но просто нет смысла говорить о незавершенном исследовании, пока оно не испытано. На неспециалиста это может произвести дурное впечатление. Хабер отвечал, сам с радостью слушая собственный голос, вместо ее щелканья, звона и стука, - любопытно, как только он слышит ее слова!
     - Вначале я использовал набор усредненных стимулов, записанных от разных субъектов. Пациент, упомянутый в отчете, с успехом подвергался такому лечению. Но я чувствовал, что этот эффект случаен. Я начал экспериментировать на животных: конечно же, на кошках. Мы, исследователи снов, любим кошек: они так много спят! И вот, работая с животными, я заметил, что наиболее перспективны стимулы, записанные у того же субъекта. Нечто вроде автостимуляции. Видите ли - специфика. Мозг отвечает на собственные альфа-ритмы немедленно. Конечно, наряду с исследовательскими открываются и терапевтические возможности. На ритм пациента можно постепенно накладывать несколько иной ритм, более здоровый, записанный ранее оттого же субъекта или от иного. Это может оказаться весьма перспективным и в случаях повреждения нормальных функций мозга, при мозговых травмах. Тем самым мы поможем мозгу восстановить старые связи по новым каналам. Самому по себе, мозгу это гораздо труднее. Можно попытаться "научить" неправильно функционирующий мозг новому умению и так далее. Однако все это предварительные рассуждения, а как только я займусь непосредственными исследованиями, я тут же зарегистрирую их в Департаменте.
     Это было абсолютной правдой. Не было необходимости упоминать, что он все время занимается исследованиями, поскольку они были незаконченными и могли быть неверно поняты.
     - Можно сказать, что стимулирование, которым я пользуюсь, воздействует на пациента только во время работы машины - от пяти до десяти минут.
     Он больше знал об особенностях работы инспектора, чем она о его работе. Он видел, как она слабо кивнула в ответ на последнюю фразу. Так и должно быть.
     Потом она сказала:
     - Что же она делает, эта машина, сданным пациентом?
     - Я перехожу к этому, - ответил Хабер.
     Он быстро сменил тон, так как в нем явственно начало проступать раздражение.
     - В данном случае у нас субъект, боящийся сновидений - онейрофобия. Мое лечение заключается в совмещении традиционной и современной психотерапии. Пациент усыпляется здесь в контролируемом состоянии. Нужное содержание сна достигается гипнозом-внушением. Пациента учат спать и видеть безопасные сны, чувствовать удовольствие и так далее. Это со временем избавит его от комплексов. Усилитель - идеальный инструмент для этой цели. Он усиливает типичную j-активность пациента. Обычно требуется от часа до полутора, чтобы пациент миновал стадию обычного сна и вступил в j-стадию. На дневных сеансах такая трата времени непозволительна. Больше того, во время глубокого продолжительного сна гипнотическое внушение слабеет и может быть совершенно стерто. Это нежелательно. Очень важно, чтобы на сеансах у пациента не было дурных снов, не было кошмаров. Усилитель одновременно и экономит мое время и является фактором безопасности. Терапию можно проводить и без него, но на это, вероятно, потребуется много месяцев. С ним же я ожидаю выздоровления в течение недель. Возможно, это не менее ценное средство, чем гипноз в психоанализе и терапии.
     - Ти-ин, - произнес диктофон инспектора.
     - Бонг, - ответил ему коммуникатор негромким, богатым и авторитетным голосом.
     Слава Богу!
     - Вот и пациент, Сейчас, мисс Лилач, вы с ним встретитесь и, если хотите, можете немного побеседовать. А потом вы сядете в это кожаное кресло в углу и постараетесь быть незаметной. Хорошо? Ваше присутствие не должно отразиться на пациенте, но если ему об этом постоянно напоминать, его реакции могут замедлиться. Видите ли, он в очень беспокойном состоянии, с тенденцией интерпретировать все происшествия как угрозу для себя и вырабатывать соответствующую защиту. Увидите сами. О да, выключите запись. Терапевтические сеансы не для записи. Верно? Вот так, хорошо. Да, здравствуйте Джордж, входите! Это мисс Лилач, работник Департамента Здравоохранения. Она хочет посмотреть Усилитель в действии.
     Эти двое неловко и напряженно пожали друг другу руки. Бряк-бряк - браслеты инспектора. Контраст поразил Хабера - резкая женщина и мягкий, бесхарактерный мужчина. У них не было ничего общего.
     - Теперь, - сказал он, - я предлагаю приступить к делу.
     Он радовался началу сеанса.
     - Если только вы, Джордж, не хотите предварительно о чем-нибудь поговорить.
     Говоря это, он настойчиво рассаживал их на свои места: Лилач на стул в углу комнаты, Орра на кушетку.
     - Прекрасно. Начнем. Все будет записано, и Департамент убедится, что Усилитель не лишает вас чувств, но заставляет отвердеть ваши эмоции, не ухудшает работу мозга и, вообще не имеет никаких побочных эффектов, разве что легкое компенсирующее уменьшение стадии j-сна сегодня ночью.
     Закончив фразу, он небрежным жестом положил руку на горло Орра.
     Орр уклонился от контакта, будто никогда не подвергался гипнозу.
     - Простите. Вы подошли так внезапно.
     Необходимо было полностью загипнотизировать клиента, используя индуктивный метод. Он абсолютно законен, конечно, но довольно драматичен, и Хабер не хотел бы пользоваться им в присутствии представителя Департамента. Он сердился на Орра, чувствуя в последних сеансах его нарастающее сопротивление. Добившись подчинения пациента, он снова включил запись со скучным повторением все углубляющегося транса и постгипнотическим внушением для сеанса:
     - Вам удобно, вы расслабились, вы глубже погружаетесь в транс...
     И так далее.
     Пока шла запись, Хабер отошел к столу и с серьезным видом и спокойным лицом принялся сортировать бумаги, игнорируя присутствие Лилач. Она смотрела в окно, на башни города, и молчала, зная, что нельзя прервать сеанс гипноза.
     Наконец, Хабер остановил запись и надел на голову Орра шлем.
     - А теперь поговорим о вашем будущем сне, Джордж. Хотите?
     Медленный кивок пациента.
     - В последний раз мы говорили о том, что вас беспокоит. Вы сказали, что работа вам нравится, но не нравится ездить в подземке. Вы сказали, что толпа угнетает вас. Вы чувствуете, что как будто нет достаточного пространства, нет свободы.
     Он помолчал, и пациент, который в гипнозе становился особенно молчалив, сказал:
     - Перенаселение.
     - Гм, да, вы используете это слово. Это ваше слов(C), ваша метафора для этого ощущения несвободы. Давайте обсудим это слово. Вы знаете, что в восемнадцатом веке Мальтус нажал кнопку тревоги о росте населения, а тридцать-сорок лет назад был второй приступ паники и все равно население растет. Но все ужасы, которые рисовались воображению, не наступили. Сейчас совсем не так плохо, как предсказывали. Нам всем вместе хорошо живется в Америке, и если наши жизненные стандарты в чем-то уступают предшествующим поколениям, то в других отношениях, они их намного превосходят. Но допустим, страх перед перенаселением действует не внешне, а внутренне, на состояние мозга. Если вы чувствуете себя стесненным множеством людей, когда этого на самом деле нет, что же это значит? Может быть, что вы боитесь контактов с людьми, боитесь соприкосновения с ними. И именно так вы находите повод держать реальность на некотором удалении.
     ЗЭГ действовала. Продолжая говорить, Хабер подключил Усилитель.
     - Теперь, Джордж, мы еще немного поговорим. А когда я произнесу слово "Антверп", вы уснете. Проснувшись, будете чувствовать себя отдохнувшим и полным энергии. Вы не вспомните то, что я вам сейчас говорю, вы запомните свой сон.
     Вам будет снится то, что вас беспокоит - перенаселение. Во сне вы убедитесь, что в сущности не это вас беспокоит. Люди не могут жить в одиночестве. Оказаться в одиночестве - худший вид наказания. Нам нужны окружающие, чтобы помогать нам, чтобы мы им помогали, соперничали с ними, чтобы наш мозг работал.
     И так далее. Присутствие инспектора мешало Хаберу: приходилось пользоваться абстрактными словами, вместо того, чтобы прямо изложить содержание сна.
     Конечно, он не фальсифицировал свой метод, чтобы обмануть наблюдателя, его метод просто еще не имел вариантов. Он кое-что менял от сеанса к сеансу, ища способ внушить наиболее полно желаемое содержание сна, и всегда он наталкивался на сопротивление, которое иногда несло в себе сверхтрудный мыслительный процесс, а иногда - упрямство самого Орра. Во всяком случае, сон никогда не получался точно таким, каким его планировал Хабер, и это отвлеченное рассуждение может подействовать не хуже других. Возможно, оно вызовет меньшее подсознательное сопротивление Орра.
     Хабер жестом подозвал мисс Лилач и показал на экран ЗЭГ, на который она поглядывала из угла, а сам продолжал:
     - Вы увидите сон, в котором не будет чувства перенаселения. Весь мир будет перед вами, вся свобода.
     Наконец он сказал:
     - Антверп!
     Он указал на экран, чтобы Лилач увидела почти немедленную перемену.
     - Видите, как замедляются все движения, - пробормотал он. - Вот пик высокого напряжения, вот другой... всплеск сна. Он уже во второй стадии ортодоксального сна s-стадии, как вы его назовете. Это сон без ярких сновидений, он длится между периодами j-сна всю ночь. Но я не позволю ему задерживаться здесь, поскольку нам нужны сновидения. Включаю Усилитель. Следите за этими линиями. Видите?
     - Похоже, будто он просыпается, - с сомнением пробормотала она.
     - Верно. Но он не просыпается. Посмотрите на него.
     Орр лежал навзничь, голова его откинулась, так что короткая светлая бородка торчала кверху. Он крепко спал, но рот был напряжен. Вот он вздохнул.
     - Видите, как двигаются у него глаза под веками. Так в 1930 году установили этот феномен, его назвали "быстрое движение глаз спящего". Но это не только движения глаз. Это третья стадия существования. Все его автономные системы полностью мобилизованы, как в напряженные моменты бодрствования. Но мышечный тонус нулевой. Большие мышцы расслаблены глубже, чем при s-сне. Кора, подкорка, мозжечок, средний мозг - все активны, как при бодрствовании, в то время как при с-стадии они пассивны. Дыхание и давление крови на уровне бодрствования или даже выше. Пощупайте его пульс.
     Он взял запястье Орра.
     - Восемьдесят или восемьдесят пять. Он парень - что надо.
     - Значит он видит сон?
     - Да.
     - И все его реакции нормальны?
     - Абсолютно. Каждую ночь мы все четыре-пять раз бываем в таком состоянии, примерно по десять минут каждый раз. Это совершенно нормальная j-стадия на экране ЗЭГ. Единственная странность - вот эти редкие пики, какая-то мозговая буря. Никогда раньше ничего подобного я не наблюдал. Такие пики наблюдаются в ЗЭГ человека, занятого напряженной творческой работой: создание картин, скульптур, стихотворений, даже чтение Шекспира. Я еще не знаю, что в данный момент делает его мозг, но Усилитель дает мне возможность регулярно наблюдать эти эффекты, а затем изучать их.
     - А может этот эффект вызван машиной?
     - Нет.
     Он уже пытался стимулировать мозг Орра, посылая запись одного из таких пиков, но в результате получилась мешанина прежних снов. Во время этого пика Усилитель зафиксировал пик и нынешнего. Но не было необходимости упоминать о неудачных экспериментах.
     - Теперь, когда он глубоко погрузился в свой сон, я выключаю Усилитель. Можете ли вы определить, когда я его выключил?
     Она не смогла.
     - Мозговая буря продолжается. Смотрите на эти линии. Так бывает и у других пациентов, ничего нового. Вы видели исследовательские возможности Усилителя? Никакого влияния на пациента, кроме приведения его мозга в нужное врачу состояние. Видите?
     Она, конечно, пропустила пик. Наблюдение за ЗЭГ требует практики.
     - Он все еще видит сон и потом расскажет нам его содержание.
     Больше Хабер не мог говорить. Он чувствовал: движение, приход, изменение.
     Женщина тоже чувствовала это. Она выглядела испуганной. Сжимая тяжелое медное ожерелье, как талисман, она в ужасе и отчаянии смотрела в окно.
     Этого он не ожидал. Хабер считал, что только он сможет ощутить изменение.
     Но Лилач слышала, как он внушал Орру содержание сна, она, как и он, была в центре, стояла рядом с видящим сон и подобно ему видела, как исчезают башни и как рассеиваются огромные пригороды - как туман, как дым. И город Портленд, который до чумы населял один миллион человек, теперь, в годы Восстановления, имеет население всего сто тысяч. Как во всех американских городах, в нем появилось множество развалин. Видны мосты над рекой, старое сорокаэтажное здание Первого Национального Банка, а далеко за ним, над всем - строгие бледные горы.
     Она видела, как это произошло, а он понял, что раньше и предположить не мог, что инспектор Департамента тоже увидит изменения. А значит, он и сам, в сущности, не верил в изменения, во влияние снов Орра. Хотя был свидетелем этого, в страхе и замешательстве, не менее десятка раз. Хотя он видел, как лошадь превратилась в гору - если можно видеть как одна реальность заменяется другой. Хотя он уже месяц испытывал и наблюдал мощь мозга Орра, но все еще не верил в происходящее.
     Весь сегодняшний день, с момента прихода на работу, он ни разу не вспомнил, что неделю назад он еще не был директором Орегонского Онейрологического института, потому что такого института не было. Но с прошлой пятницы такой институт существует уже восемнадцать месяцев, а он его основатель и директор, и так оно и есть - для него, для всего персонала, для коллег из Медицинской школы, для правительства, субсидировавшего институт. Он полностью, как и все они принял эту новую реальность. Он подавил в себе воспоминания о том, что до последней пятницы все это было не так.
     До сих пор это был наиболее успешный сон Орра. Начался он в старом кабинете за рекой, под проклятой фотографией Маунт-Худ, а закончился здесь, и он был при этом, видел, как меняются вокруг стены, как меняется мир, и забыл об этом, и забыл настолько прочно, что даже не подумал, что третье лицо, посторонний, тоже может увидеть это.
     Что сделает эта женщина? Поймет? Сойдет с ума? Что она сделает? Сохранит ли обе памяти, как он, подлинную и новую, старую и подлинную?
     Не должна. Она вмешается, при ведет других наблюдателей, полностью испортит эксперимент, нарушит все его планы.
     Он должен остановить ее любой ценой.
     Он обернулся к Лилач, готовый к насилию, сжимая кулаки.
     Она просто стояла. Смуглая кожа посерела, рот открыт. Она была ошеломлена, не могла поверить в то, что увидела за окном. Не может и не поверит.
     Напряжение Хабера несколько ослабло.
     Внимательно рассматривая ее, он убедился, что она настолько поражена, что стала абсолютно безвредной.
     - Он поспит еще немного, - сказал Хабер.
     Голос его звучал почти нормально, немного более хрипло от напряжения мышц горла. Он понятия не имел, что скажет дальше, но продолжал говорить: все, что угодно, лишь бы нарушить молчание.
     - Сейчас я оставлю ему короткий период s-сна. Прекрасный вид, не правда ли? Эти восточные ветры - божье благословение. Осенью и зимой я месяцами не вижу гор, но когда облака расходятся - они тут как тут. Прекрасное место Орегон, наименее опустошенный штат. Он не очень эксплуатировался до катастрофы. Портленд лишь начал расти. Вы местная уроженка?
     Минуту спустя она ошеломлено кивнула.
     - Сам я из Нью-Джерси. Загрязнение окружающей среды там становилось критическим, когда я еще был ребенком. Сколько сил пришлось вложить в очистку Восточного побережья после Катастрофы! Невероятно! Очистка еще продолжается. Здесь же перенаселение и загрязнение среды не успели принести подлинного ущерба, если не считать Калифорнии. Экосистема Орегона почти не затронута.
     Опасно было затрагивать критическую тему, но он больше ничего не мог придумать, как будто его околдовали. Голова была слишком полна двумя рядами воспоминаний, двумя системами информации, одна - о реальном, больше не существующем мире с населением свыше семи миллиардов человек, увеличивавшемся в геометрической прогрессии, другая - о реальном, существующем, мире с населением менее миллиарда человек и все еще не стабилизировавшемся.
     "Боже, - подумал он, - что сделал Орр?"
     Семь миллиардов человек.
     Где они?
     Но адвокат не должна понять этого.
     - Вы были когда-нибудь на востоке, мисс Лилач?
     - Нет.
     - Да и к чему? Нью-Йорк в любом случае обречен. Бостон тоже. Будущее страны не там. Здесь растущее начало. Кстати, вы знакомы с Льюисом Фертом в Департаменте?
     - Да, - ответила она.
     Она была все еще бледна, но начинала отвечать, как будто ничего не случилось.
     Спазм облегчения прошел по телу Хабера. Сердце заколотилось, захотелось сесть.
     Опасность миновала. Она отвергла свой невероятный опыт. Теперь она спрашивает себя: что со мной, почему я, глядя в окно, ожидаю увидеть город с тремя миллионами жителей? Я сошла с ума?
     "Конечно, - подумал Хабер, - человек, увидевший чудо, скорее не поверит своим глазам, если окружающие ничего не скажут".
     - Здесь душно, - сказал он с ноткой озабоченности в голосе.
     Он подошел к термометру на стене.
     - Люблю тепло! Привычка старого исследователя снов. Температура тела во время сна падает, а мне не хочется, чтобы у пациентов появился насморк. Но эти электронагреватели слишком эффективны - становится слишком жарко, и у меня начинается головокружение. Он скоро проснется.
     Хабер не хотел, чтобы Орр отчетливо помнил свой сон, пересказал его и тем самым подтвердил бы чудо.
     - Я думаю дать ему поспать еще немного. В сущности, содержание его сна меня не очень интересует, а сейчас он в третьей стадии. Пусть поспит, а мы закончим разговор. Не хотите поговорить еще о чем-нибудь?
     - Думаю, что нет.
     Ее побрякушки неуверенно звякнули.
     Она мигнула, пытаясь сосредоточиться.
     - Если вы пришлете в отдел мистера Ферта подробное описание машины, принцип ее действия, попытки использования, результаты - ну, вы знаете... на этом все будет кончено. Вы взяли патент?
     - Я сделал заявку.
     Она кивнула.
     - Стоит.
     С бряцаньем и звоном она подошла к спящему, наклонилась над ним и посмотрела со странным выражением на тонком смуглом лице.
     - У вас необычная профессия, - сказала она вдруг. - Сны... следить, как работает мозг человека, внушать ему содержание снов... Вероятно, большинство исследований вы проводите по ночам?
     - Я привык. Усилитель может отчасти избавить нас от этого, мы можем спать, когда захотим. Но несколько лет назад был период, когда я в течение тринадцати месяцев не ложился раньше шести утра.
     Он рассмеялся.
     - Теперь я хвастаюсь этим. Мой рекорд. Теперь всю работу, ускоряющую приближение к кладбищу, я оставляю своим подчиненным. Компенсация за возраст!
     - Спящие так далеки, - сказала она.
     Она все еще глядела на Орра.
     - Где они?
     - Вот здесь, - ответил Хабер.
     Он похлопал по экрану ЗЭГ.
     - Здесь, но без связи. Это больше всего поражает. Полная уединенность. Спящий поворачивается спиной ко всем. "Загадка индивидуальности во сне усилена", - сказал один из специалистов в моей области. Но, конечно, загадка - это проблема, которую мы еще не решили! Он сейчас должен проснуться... Джордж, проснись! Джордж!
     Орр проснулся, как обычно, быстро перейдя от одного состояния к другому, без стонов и изумленных взглядов. Он сел и взглянул сначала на мисс Лилач, потом на Хабера, снимавшего с его головы шлем, встал, немного потянулся и подошел к окну.
     Он стоял, глядя в город.
     В его фигуре была какая-то монументальность. Он был совершенно неподвижен, как центр чего-то. Ни Хабер, ни женщина не могли произнести ни одного слова.
     Орр обернулся и посмотрел на Хабера.
     - Где они? - спросил он. - Куда они исчезли?
     Хабер видел, как широко раскрылись глаза женщины, видел, как она напряглась, и приготовился к опасности. Он должен был говорить!
     - Судя по ЗЭГ, сказал он, - у вас был очень яркий сон, Джордж, в сущности кошмар.
     Он услышал собственный голос, глубокий и теплый, какой и хотел.
     - Первый "дурной" сон за все наши сеансы. Верно?
     - Мне снилась чума, - сказал Орр.
     Он вздрогнул, как будто по всему телу прошла судорога.
     - Вам пришлось нелегко. Верно? На этот раз Джордж в вашем сне было подлинное беспокойство. На этот раз под моим руководством, по моему указанию, вы приблизились к самой сути своей болезни. Это приближение нелегко и неприятно.
     - Вы помните годы чумы? - спросил Орр не агрессивно, но с какой-то необычной ноткой в голосе.
     Сарказм? Он украдкой взглянул на Лилач, которая отошла к своему креслу в углу.
     - Да, помню. Когда началась эпидемия, я был уже почти взрослым. Мне было двадцать два года, когда в России впервые объявили, что химическое отравление атмосферы принимает форму вирулентных новообразований. На следующий день была опубликована больничная статистика Мехико. Потом определили инкубационный период, и все начали тут же считать и ждать. Начались мятежи, секты, Церковь Судного Дня, движение Яростных. В тот год умерли мои родители, а родители жены - на следующий год, потом две сестры и их дети, все, кого я знал.
     Хабер развел руками.
     - Да, я помню эти годы, - тяжело сказал он. - Когда должен.
     - А ведь чума покончила с перенаселением, - сказал Орр. На этот раз сарказм в его голосе звучал ясно.
     - Мы это сделали.
     - Да. Теперь перенаселения нет. А было ли другое решение, кроме атомной войны? Теперь нет постоянного голода в Южной Америке, Африке, Азии. Когда полностью восстановят транспорт, не останется даже отдельных голодающих районов, которые еще сохранились. Говорят, до сих пор треть человечества ложится в постель на пустой желудок, но в тысяча девятьсот восьмидесятом году они составляли девяносто два процента. Теперь на Ганге не бывает наводнений из-за плотин, образованных умершими от голода людьми. Дети рабочих в Портленде не болеют рахитом, а ведь все это было до Катастрофы.
     - Чума, - сказал Орр.
     Хабер наклонился вперед над своим большим столом.
     - Джордж, скажите мне, Земля перенаселена?
     - Нет.
     Хабер подумал, что Орр рассмеется и отодвинулся немного, потом понял, что глаза Орра странно блестят от слез. Орр чуть не тронулся. Тем лучше.
     Если он разлетится на куски, инспектор будет менее склонна рассказывать о случившемся.
     - Но полчаса назад, Джордж, вы были глубоко обеспокоены, потому что считали перенаселение угрозой цивилизации, всей земной экосистеме. Не думаю, чтобы беспокойство совсем исчезло, но качество его изменилось, поскольку вы пережили его во сне. Теперь вы знаете, что в действительности для него нет оснований. Беспокойство по-прежнему существует, но вот в чем отличие - вы теперь знаете, что оно иррационально и что оно соответствует вашему внутреннему миру, а не реальности. Это только начало, хорошее начало. Вы многого добились в этот сеанс. Понимаете? Теперь у нас есть возможность справиться с болезнью. Мы добрались до того, что угнетало вас. Теперь борьба пойдет легче, потому что вы свободный человек. Вы это чувствуете? Разве вы не чувствуете, что толпа больше вас не угнетает?
     Орр посмотрел на него, потом перевел взгляд на мисс Лилач. Она ничего не сказала.
     Наступила длинная пауза.
     - Вы устали, - сказал Хабер.
     Он хотел успокоить Орра, вернуть в нормальное состояние, в котором тому не хватает смелости сказать что-нибудь о власти своих снов в присутствии третьего лица, либо сломить его, чтобы получить явные признаки ненормальности. Но он не добился ни того, ни другого.
     - Если бы не инспектор, я бы предложил вам немного виски, но сейчас лучше не превращать терапевтический сеанс в выпивку.
     - Вы не хотите услышать мой сон?
     - Если хотите.
     - Я хоронил их в одной большой траншее. После смерти родителей я работал в погребальных войсках. Мне тогда было четырнадцать лет. Во сне все мертвые были обнажены и выглядели так, будто умерли от истощения. Целые холмы трупов. Мне нужно было их всех похоронить. Я искал вас, но вас среди них не было.
     - Нет, - уверенно сказал Хабер. - Я еще не попал в ваши сны, Джордж.
     - Попали. С Кеннеди. И как лошадь.
     - Да, в самом начале лечения, - сказал Хабер, отметая это. - В этом сне вы использовали кое-какие реальные события.
     - Нет. Я никогда никого не хоронил. Никто не умирал от чумы. Все это мое воображение. Я видел это во сне.
     Будь проклят этот дурак! Он вышел из-под контроля. Хабер склонил голову, изображая терпеливое ожидание. Это было все, что он мог себе позволить, более сильное воздействие вызвало бы подозрение у адвоката.
     - Вы говорите, что помните чуму. Но разве вы не помните, что никакой чумы не было, что никто не умирал от ядовитого рака, что население продолжало расти? Нет? Вы не помните этого? А вы, мисс Лилач, не помните то и другое?
     Тут Хабер встал.
     - Простите, Джордж, но я не могу допустить вмешательства мисс Лилач. У нее нет должной квалификации. Она не может вам отвечать. Это сеанс лечения. Она здесь для наблюдения за Усилителем и больше ничего. Я настаиваю на этом.
     Орр побледнел и сжал зубы. Он сидел, глядя на Хабера, и молчал.
     - Возникла проблема и, боюсь, только один способ ее разрешить. Разрубим Гордиев узел. Не обижайтесь, мисс Лилач, но, как видите, эта проблема - вы. Мы сейчас на такой стадии, когда наш диалог просто не допускает участия третьего лица. Лучше всего закончим на этом прямо сейчас. Завтра в четыре. Хорошо, Джордж?
     Орр встал, но не пошел к выходу.
     - Думали вы когда-нибудь, доктор Хабер, что могут существовать и другие люди, обладающие подобной способностью, что реальность все время изменяется, обновляется, только мы этого не знаем? - спросил он спокойно, но чуть заикаясь. - Знает об изменениях лишь видевший сон и те, кто знает о его сне. Если это так, я думаю, наше счастье, что мы не знаем. И так нелегко.
     Хабер проводил его до двери и выпустил.
     - Вы попали на критический сеанс, мисс Лилач, - сказал он.
     Он закрыл за Орром дверь, вытер пот и позволил беспокойству и усталости отразиться на лице и тоне.
     - Фу! И в такой день, инспектор!
     - Я очень заинтересовалась, - сказала она.
     Ее браслеты чуть зазвенели.
     - Он не безнадежен, - сказал Хабер. - Такой сеанс даже на меня производит угнетающее впечатление. Но у него есть реальная возможность избавиться от иллюзорной сети, в которой он запутался. Беда в том, что он умен и слишком быстро сам себя запутывает. Если бы он обратился к врачу десять лет назад или хотя бы год назад, до того, как он начал активно употреблять наркотики, Но он старался и продолжает стараться и может еще победить.
     - Но вы говорили, что он не сумасшедший, - с сомнением заметила мисс Лилач.
     - Верно. Я говорил - тревожная личность. Если он не выдержит, конечно, он спятит, вероятно, будет случай кататонической шизофрении.
     Он больше не мог говорить, слова высыхали на языке. Ему казалось, что сейчас он потеряет контроль над речью и произнесет какую-то бессмыслицу. К счастью, мисс Лилач тоже, очевидно, получила достаточно. Она встала, пожала руку, попрощалась и ушла.
     Хабер прежде всего подошел к магнитофону, скрытому в стене у кушетки. На нем он записывал все сеансы. Использование записывающего аппарата без звуковых сигналов было особым правом психиатров. Хабер стер запись.
     Потом он сел за свой большой дубовый стол, открыл нижний ящик, достал стакан и бутылку и налил полстакана бурбона.
     Боже, полчаса назад никакого бурбона здесь не было, как не было и двадцать лет назад. Зерно стало слишком ценным, чтобы гнать из него спирт в условиях, когда нужно прокормить семь миллионов ртов. Тут было псевдопиво и иногда - для медиков - чистый спирт: вот что было в его бутылке полчаса назад.
     Он выпил залпом половину, помолчал, посмотрел в окно, немного погодя встал, подошел к окну и взглянул на крыши и деревья. Сто тысяч человек. Над спокойной рекой спускался вечер, но горы были видны отчетливо.
     - За лучший мир, - сказал доктор Хабер.
     Он поднял стакан навстречу своему созданию и допил виски долгим глотком гурмана.
     
     
     6
     
     Нам придется научиться
     помнить, что наша задача -
     только начало, и что нам
     никто никогда не окажет
     помощи, кроме ужасного,
     немыслимого времени. На....
     придется узнать, что
     бесконечный водоворот
     рождений и смертей, из
     которых мы не можем
     вырваться, - это наше
     сознание, что силы,
     объединявшие миры, - это
     ошибки прошлого, вечная
     печаль, - это вечный голод
     неутоленного желания, и что
     выгоревшие солнца
     зажигаются неугасимой
     страстью погибших жизней.
     
     Лавкадис Херн. О востоке.
     
     Квартира Джорджа Орра помещалась на верхнем этаже старого дома, в нескольких кварталах вверх от авеню Корбетт в запущенной части города, где большинству домов было по сто лет и больше. В квартире было три большие комнаты, ванная и вид между крыш на реку, по которой вверх и вниз ходили суда, яхты, лодки.
     Он отчетливо помнил свою другую квартиру - комнату восемь с половиной на одиннадцать футов, с конусообразной печью и надувной кроватью, с общей ванной в конце длинного, крытого линолеумом в восемнадцатой башне Корбетт-Кондеминнум, которая никогда не была построена.
     На троллейбусе он доехал до Уайтекер-стрит и пошел вверх по широким темным ступеням, вошел, уронил палку на стол, а свое тело на кровать. Орр был в ужасном состоянии. Он чувствовал боль, истощение, замешательство. "Я должен что-то делать", - говорил он себе отчетливо, но не знал, что делать. Он всегда делал то, что, казалось, следует делать, не задавая вопросов, не принуждая себя, не беспокоясь. Но эта уверенность покинула его, когда он начал принимать наркотики, и теперь он был сбит с толку. Он должен действовать, должен взять свою судьбу в собственные руки.
     Джордж вытянул руки и посмотрел на них, потом закрыл ими лицо. Оно было влажным от слез. "О, боже, - горько подумал он, - что я за человек? Слезы в моем возрасте! Неудивительно, что Хабер использует меня, да и как иначе? У меня нет ни силы, ни характера, я прирожденное орудие. У меня нет судьбы. Все, что у меня есть, - это сны. И теперь ими управляют другие. Я должен уйти от Хабера".
     Он старался быть твердым и решительным, но в то же время знал, что не сможет. Хабер прочно держал его на крючке, и не на одном.
     Хабер говорит, что такие необычные, подлинно уникальные сны представляют большую ценность для исследования, что Орр внесет большой вклад в сокровищницу человеческих знаний. Орр верил в искренность Хабера и знал, о чем говорят.
     Научный подход оставался его единственной надеждой. Может, наука сумеет обратить к добру его странный и ужасный дар, извлечь хоть какую-то компенсацию за причиненный им страшный вред.
     Убийство шести миллиардов несуществующих людей!
     Голова Орра раскалывалась. Он налил в раковину холодной воды и на полминуты погрузил в нее голову. Вынырнул красный, слепой и мокрый, как новорожденный.
     Хабер удерживал его морально, но главный крючок, конечно, закон. Если Орр прекратит ДТЛ, он будет обвинен в незаконном пользовании наркотиками и заключен в тюрьму или в сумасшедший дом. Выхода не было.
     Если он успокоится, попытается не ходить на сеансы и не будет подчиняться, у Хабера найдется эффективное средство наказания: наркотики, подавляющие сновидения. Их Орр может получить только по рецепту Хабера. Теперь его больше, чем раньше тревожила мысль о спонтанных, бесконтрольных сновидениях. В своем теперешнем состоянии, привыкнув к эффективным снам в лаборатории, он и подумать боялся, каким может быть эффективный сон без контроля и гипнотического внушения. Вдруг, это кошмар, кошмар худший, чем последний сон в кабинете Хабера, в этом он был уверен и не хотел, чтобы это произошло. Он должен принимать лекарства. Он знал, что должен, но делать это можно только по разрешению Хабера, поэтому он вынужден сотрудничать с Хабером.
     Он пойман. Мышь и мышеловка. Он бежит по лабиринту безумного ученого, а выхода нет.
     "Но Хабер, не безумный ученый, - тупо думал Орр, - он вполне нормален. Только возможность использовать мои сны вывела его из равновесия. Он участвует в игре и наслаждается своей ролью. Он использует свою науку, как средство, но цели его благородны. Он хочет усовершенствовать человечество. Разве это плохо?"
     Голова у Орра снова заболела. Он снова погрузил ее в воду, и в этот момент зазвонил телефон. Орр торопливо вытер лицо, вернулся в темную спальню, ощупью нащупал трубку.
     - Орр слушает.
     - Говорит Хитзер Лилач, - послышался негромкий альт.
     Орра охватило необыкновенное чувство удовольствия, как будто в мозгу у него расцвел цветок.
     - Алло! - сказал он.
     - Хотите встретиться и поговорить?
     - Да, конечно.
     - Ну, я хочу сказать, что трудно найти повод для отказа от Усилителя. Похоже, тут все в порядке. Все меры предосторожности приняты, все проверки произведены, теперь прибор зарегистрирован в Департаменте. Он настоящий профессионал. Не знаю уж, кем он был, когда вы в первый раз разговаривали со мной. Человек не может занять такой пост, не достигнув совершенства в своем деле.
     - Какой пост?
     - Ну, он директор правительственного института.
     Ему нравилось, что она часто начинает свои яростные презрительные предложения слабым примирительным "ну". Она сама выбивала почву из-под своих слов, заставляя их повиснуть без поддержки. Храбрая, очень храбрая женщина.
     - О, да, понимаю, - неопределенно сказал он.
     Доктор Хабер стал директором на следующий день после того, как Орр получил свою дачу. Дачу он видел во время единственного сеанса, длившегося всю ночь. Они больше этого не пробовали. Гипнотическое внушение содержания сновидения ночью оказалось неэффективным, и в три часа ночи Хабер сдался, подключил Орра к Усилителю, который весь остаток ночи питал его сны, и оба смогли отдохнуть.
     На следующее утро состоялся очередной сеанс, такой сложный и путаный, что Орр так и не понял, что он изменил сам, а что навязал ему доктор Хабер. Он уснул в старом кабинете Орегонского института, а Хабер организовал себе продвижение.
     Но было и еще кое-что: климат стал не так дождлив после сна, возможно, изменилось и еще что-то, но Орр в этом не был уверен.
     Он возражал против такого количества эффективных снов за короткое время. Хабер немедленно согласился и разрешил пять дней отдыха без сеансов. В конце концов, доктор был добрым человеком. К тому же он не хотел убивать гусыню, несущую золотые яйца.
     "Гусыня. Точно. Полностью мне соответствует, - подумал Орр. - Проклятая белая безвестная глупая гусыня". Он пропустил часть слов мисс Лилач.
     - Простите, - сказал он. - Я что-то прослушал. У меня болит голова.
     - Вы здоровы?
     - Да. Просто я устал.
     - У вас был тревожный сон о чуме. После него вы выглядели ужасно. У вас так после каждого сеанса?
     - Нет, не всегда. Это был тяжелый сеанс. Вероятно, вы и сами видели. Вы организуете нашу встречу?
     - Да. В понедельник. Вы ведь работаете в Нижнем городе на фабрике Бредфорда?
     Со слабым удивлением он понял, что это так. Гигантский проект Гривилль-Уматилла, по которому планировалось дать воду в несуществующие города Джон Дей и Френч Глен, больше не существует. В Орегоне нет больше городов, кроме Портленда. Он не чертежник в проектном бюро, а работает в частной фирме на Старк-стрит.
     - Да, - сказал он, - У меня перерыв с часу до двух. Можем встретиться у "Дэйва" на Анкенн.
     - С часу до двух подходит. Итак, у "Дэйва". До понедельника.
     - Подождите, - сказал. н. - Послушайте. Не скажете ли вы мне, что говорил доктор Хабер о сне, пока я был в гипнозе? Ведь вы все слышали.
     - Да. Но я не могу этого сделать, Я не могу вмешиваться в лечение. Если бы он хотел, чтобы вы знали, он бы сам вам сказал. Не могу. Это не этично.
     - Вероятно, вы правы.
     - Да. Простите. Значит, в понедельник?
     - До свидания, - сказал он.
     Орра внезапно охватила депрессия и дурные предчувствия. Он повесил трубку, не слушая ее прощальных слов. Она не сможет ему помочь.
     Она храбра и сильна, но не настолько.
     Возможно, она видела или почувствовала изменение, но отбросила его, отказалась.
     Почему бы и нет? Это тяжелый груз - двойная память, и у нее нет причин верить, что сны хаберовского пациента становятся реальностью.
     Завтра суббота. Длинный сеанс у Хабера, с четырех до шести, а может и дольше. И нет выхода.
     Было время еды, но Орр не чувствовал голода.
     Он не включил свет ни в своей высокой светлой спальне, ни в гостиной, которую он за три года так и не обставил мебелью.
     Теперь он побрел туда. Окна выходили на реку, в воздухе пахло пылью и ранней весной.
     В комнате был большой камин с деревянной полкой, старое пианино с восемью недостающими клавишами, груда поленьев у камина и ветхий бамбуковый японский столик высотой в десять дюймов. Темнота легко укутывала голый сосновый пол, ненатертый, но подметенный.
     Джордж Орр лег на него в темноте, вытянувшись, вдохнул пыльный запах, ощутил всем телом твердость пола. Он лежал неподвижно, но не спал. Он был где-то далеко, в месте, где нет снов. Не в первый раз он оказывался там.
     Когда он встал, пора было принимать таблетку хлорпромазина и идти в постель. В эту неделю Хабер прописал ему фенстизины. Казалось, они действовали хорошо, позволяли войти в j-стадию, но ослабляли ее, так что он никогда не поднимался до эффективного уровня. Это было хорошо, но Хабер сказал, что эффект будет ослабевать, как и от других лекарств, пока совсем не перестанет действовать. Он сказал, что ничто не избавит человека от сновидений, кроме смерти.
     Эту ночь, наконец, Орр спал крепко и, если и видел сны, то беглые, без веса.
     Он спал почти до полудня в субботу.
     Проснувшись, Орр подошел к холодильнику и некоторое время рассматривал его содержимое.
     Тут было больше пищи, чем в любом частном холодильнике в его жизни, прежней жизни.
     Когда живешь в мире с семью миллиардами человек, то пищи всегда не хватает. Там яйцо - роскошь, которую можно позволить себе раз в месяц. "Сегодня мы снесем яичко", - говорила его полужена, получая личный рацион. Любопытно, в новой жизни у них не было пробы брака - у него с Донной. Строго говоря, в годы после чумы пробных браков вообще не было, только полные браки. В Уте, поскольку там уровень рождаемости все еще ниже уровня смертности, даже пытались ввести полигамный брак - из религиозных или патриотических соображений. Но у них с Донной брак вообще не был заключен, они просто жили вместе. И это тоже продлилось недолго. Его внимание вернулось к пище в холодильнике.
     Теперь он не тот тощий, костлявый человек, каким был в мире семи миллиардов, теперь он довольно массивный. Но на этот раз Орр съел много, как смертельно изголодавшийся человек - яйца вкрутую, хлеб с маслом, анчоусы, вяленое мясо, сельдерей, сыр и грецкие орехи, кусок палтуса, холодного с майонезом, салат, маринованную свеклу, шоколадные конфеты - все, что нашел на полках. После этой оргии он почувствовал себя гораздо лучше. А за чашкой настоящего кофе даже улыбнулся. Он подумал: "В той жизни вчера я видел эффективный сон, который уничтожил шесть миллиардов жизней и изменил ход истории всего человечества в прошедшие двадцать пять лет. Но в жизни, которую я создал, я не вижу эффективных снов. Да, я был в кабинете Хабера, я видел сон, но ничего не изменилось. Так было всегда, и мне просто приснилось, что я видел сон о чуме. Я здоров, мне не нужно лечиться".
     Так Джордж еще никогда не рассуждал, и это его позабавило. Он улыбнулся, но не весело.
     Он ждал, что снова будет видеть сны.
     Было уже полвторого. Он умылся, нашел плащ - настоящий хлопок был роскошью в прежней жизни - и пошел в институт пешком. Предстоящая прогулка в две мили, мимо Медицинской школы в парке Вашингтона. Конечно, можно доехать на троллейбусе, но они ходят редко, а он не торопится. Приятно идти под теплым мартовским дождем по пустынным улицам. Деревья зазеленели, каштаны готовы были зажечь свои свечи.
     Катастрофа, раковая чума, сократившая человечество на пять миллиардов населения за пять лет и еще на миллиард за следующие десять, до корней потрясла человечество. Но она ничего не изменила радикально, только количество.
     Атмосфера по-прежнему глубоко и неисправимо отравлена. Эта отрава, накапливающаяся десятилетиями до Катастрофы, и была причиной, вызвавшей Катастрофу. Теперь она никому не вредна, кроме новорожденных. Чума в своей лейкомийной разновидности по-прежнему брала наугад одного из четырех новорожденных и убивала в течение шести месяцев.
     А выжившие становились невосприимчивыми к канцерогенам. Но были и другие печали.
     Ниже по реке не дымила ни одна фабрика. Ни один автомобиль не отравлял воздух своими выхлопами, а немногие оставшиеся работали на батареях или от парового двигателя.
     Но не стало и певчих птиц.
     Воздействие чумы было видно повсюду, оно все еще носило характер эпидемии, но все же не предотвратило войну. Война на Ближнем Востоке велась даже свирепей, чем в густонаселенном мире. Соединенные Штаты снабжали Египетско-Израильскую сторону оружием, снаряжением, самолетами и многочисленными "военными советниками". Китай, в свою очередь, оказывал поддержку Ираку, хотя еще не посылал своих солдат. Россия и Индия пока держались в стороне. Но теперь Афганистан и Бразилия начали поддерживать Ирано-Ирак, а Пакистан склонялся на сторону Египто-Израиля. Индия может запланировать соединение с Китаем, а это может испугать СССР и подтолкнуть его на сторону США. Так в конфликт вовлекаются двенадцать ядерных держав, по шесть с каждой стороны. Тем временем Иерусалим лежит в развалинах, в Саудовской Аравии и в Ираке гражданское население живет в норах, танки и самолеты посылают огонь в воздух и холеру в воду, а дети выползают из нор, облепленные напалмом.
     "В Иоганнесбурге по-прежнему убивают белых", - сделал Орр вывод по газетному заголовку в витрине на углу. Уже прошло несколько лет после восстания, а в Южной Африке еще есть белые, на которых идет охота. Люди жестоки.
     Орр поднимался по серым холмам Портленда, и теплый дождь мягко касался его головы.
     В кабинете с большим угловым окном, за которым шел дождь, он сказал:
     - Пожалуйста, доктор Хабер, перестаньте с помощью моих снов улучшать действительность. Не поможет. Это неправильно. И я хочу вылечиться.
     - Это существенное условие вашего выздоровления, Джордж! Вы должны этого хотеть.
     - Вы мне не ответили. Вы пользуетесь моими эффективными снами, чтобы изменить мир. Но не хотите признаваться в том, что делаете это. Почему?
     - Джордж, вы должны понять, что задаете вопросы, которые с вашей точки зрения кажутся разумными, а с моей точки зрения не имеют ответа. Мы по-разному воспринимаем реальность.
     - Не так уж по-разному, если у нас всегда есть о чем поговорить.
     - Да, к счастью. Но не всегда можно спрашивать и отвечать. Не сейчас.
     - А я могу отвечать на ваши вопросы и отвечаю. Но во всяком случае, послушайте. Вы не можете продолжать изменять мир.
     - Вы говорите так, будто существует какой-то общий моральный принцип, - Хабер смотрел на Орра со своей обычной улыбкой, поглаживая бороду. - Но разве это не главная цель человека на Земле - создавать мир, изменять его, делать лучше?
     - Нет!
     - Какова же в таком случае его цель?
     - Не знаю. У предметов нет цели. Представьте себе вселенную машиной, каждая часть которой имеет свою функцию. Какова функция галактики? Не знаю, имеет ли жизнь цель, и не думаю, чтобы это было важно. Важно, что мы ее часть. Как нить в одежде или травинка в поле. Мир существует, и мы существуем в нем. А то, что мы делаем, подобно ветру в траве.
     Последовала небольшая пауза, и Хабер ответил, причем тон его не был ни искренним, ни ободряющим. Он звучал равнодушно, чуть ли не презрительно.
     - У вас необыкновенно пассивный взгляд на мир для человека, выросшего на иудо-христианско-рационалистическом Западе. Вы - нечто, вроде прирожденного буддиста. Вы изучали когда-нибудь восточный мистицизм, Джордж?
     Последний вопрос с его очевидным ответом был открытой насмешкой.
     - Нет. Я ничего о нем не знаю. Я знаю, что нельзя изменять ход событий.
     Непрозрачные, темные глаза встретили его взгляд.
     - А что случилось вчера, Джордж?
     Нет выхода.
     И Хабер использовал пентопол, чтобы ослабить сопротивляемость Орра гипнотическим процедурам. Орр подчинился уколу, смотрел, как игла лишь мгновенной болью скользнула в вену его руки. У него нет выбора и никогда не было. Он мог лишь мечтать.
     Хабер куда-то вышел, поджидая, пока средство подействует, но через пятнадцать минут вернулся, порывистый, жизнерадостный и равнодушный.
     - Прекрасно! Начнем, Джордж!
     Орр с ужасной отчетливостью знал, о чем пойдет речь сегодня: война. Газеты полны ею, даже мозг Орра, сопротивлявшийся всему новому, полон ею. Расширяющаяся война на Ближнем Востоке. Хабер кончит ее. А также, несомненно, убийства в Африке, потому что Хабер благожелательный человек. Он хочет сделать мир лучше.
     Цель оправдывает средства. Но что если цели никогда не достигнуть? У нас есть только средства. Орр лежал на кушетке, закрыв глаза. Рука коснулась его горла.
     - Вы входите в гипнотическое состояние, Джордж, - послышался глубокий голос Хабера. - Вы...
     Тьма.
     Во тьме.
     Еще не ночь - поздние сумерки в поле.
     Деревья кажутся черными и влажными. Дорога, по которой он идет, освещена последним слабым светом неба, она уходит вдаль, прямая, старая дорога с треснувшим покрытием. Перед ним, примерно в пятнадцати футах, идет гусь. Хотя видно только смутное белое пятно.
     Иногда он слегка шипит.
     Как маргаритки, появляются звезды. Большая звезда расцветает справа от дороги, низко над темной местностью, дрожаще-белая. Когда он снова взглянул на нее, звезда казалась больше и ярче. Она увеличивалась, постепенно краснея. Плыла перед глазами. Маленькие сине-зеленые полосы плясали вокруг нее. Обширный кремовый ореол пульсировал вокруг большой звезды.
     - О, нет! - сказал он, и тут звезда взорвалась.
     Он упал на землю, закрыв лицо руками, а с неба лились полосы яркой смерти. Он не мог отвести взгляд, он должен был смотреть и быть свидетелем. Земля металась, по ней проходили длинные морщины.
     - Пусть будет! - громко закричал он в небо.
     Орр проснулся на кожаной кушетке. Сел и закрыл лицо полными дрожащими руками. На его плечо опустилась тяжелая рука Хабера.
     - Снова дурной сон? Проклятье, я думал, будет легче. Я велел вам видеть сон о мире.
     - Я видел.
     - Но что встревожило вас?
     - Я видел битву в космосе.
     - Откуда?
     - С Земли.
     Он кратко пересказал сон, опустив гуся.
     - Не знаю, они напали на нас или мы на них.
     Хабер рассмеялся.
     - Хотел бы я посмотреть, что там происходит. Но, конечно, стычки происходят на таких скоростях и расстояниях, что человеческое зрение просто не годится. Ваша версия больше воображаемая, чем реальная. Похоже на хороший фантастический фильм семидесятых годов. В детстве я часто их смотрел. Но почему вы считаете, что видели сцену сражения, если темой был мир?
     - Просто мир? Сон о мире? Это все, что вы сказали?
     Хабер ответил не сразу. Он занялся приборами Усилителя.
     - Все в порядке, - сказал он. - Сейчас в порядке эксперимента вы сравните внушение со сном. Возможно, мы поймем, почему сон получился тревожным. Я сказал... нет, давайте послушаем запись.
     - Вы записывали весь сеанс?
     - Конечно. Стандартная психиатрическая практика. Разве вы не знали?
     "Откуда мне знать, если аппарат спрятан, не издает звуков, а вы мне не говорили об этом", - подумал Орр, но ничего не сказал.
     Возможно, это стандартная практика, а возможно, высокомерие Хабера, но в обоих случаях Орр ничего не мог сделать.
     - Должно быть, здесь. Вы погружаетесь в гипнотическое состояние, Джордж. Вы... Эй, не нужно, Джордж!
     Орр помотал головой и мигнул. Голос Хабера звучал с ленты, а Орр был еще под действием лекарства.
     - Я пропущу немного. Вот так.
     Снова послышался голос Хабера, произносивший:
     - Мир. Нет больше массовых убийств, нет сражений в Иране, в Аравии, в Израиле. Нет больше геноцида в Африке, нет гонки атомного и биологического вооружений, готового к использованию против других наций. Нет больше исследований, направленных на поиски путей массовых убийств. Повсюду - мир. Мир - универсальный стиль жизни на Земле. Вам приснится мир во всем мире. Теперь вы засыпаете. Когда я скажу...
     Он резко остановил запись, иначе ключевое слово усыпило бы Орра. Орр потер лоб.
     - Что ж, - сказал он, - я следовал инструкции.
     - Вряд ли. Видеть во сне сражение в окололунном пространстве...
     Хабер остановился так же резко, как запись.
     - В окололунном, - повторил Орр.
     Он испытывал легкую жалость к Хаберу.
     - Вы не использовали это слово, когда я засыпал. Как дела в Израиле-Египте?
     Это искусственное слово из другой реальности произвело шоковый эффект: как сюрреализм, оно, казалось, имело смысл и в то же время не имело.
     Хабер ходил взад и вперед по кабинету. Он повел рукой по курчавой рыжеватой бороде-жест, хорошо знакомый Орру, - но, когда Хабер заговорил, Орр видел, что доктор тщательно подбирает слова, на этот раз не надеясь на импровизацию.
     - Любопытно, что вы использовали защиту Земли как символ или метафору мира, конца войны. Но метафора не подходит. Только чуть-чуть. Сны бесконечно сложны. В действительности была угроза, страшная опасность вторжения некоммуникабельных, беспричинно враждебных чужаков, которая заставила нас прекратить распри, обратить агрессивную энергию наружу, объединить человечество для создания оружия против общего врага. Если бы не появились чужаки, кто знает, быть может, мы бы все еще воевали на Ближнем Востоке.
     - Из огня да в полымя, - сказал Орр. - Разве вы не видите, доктор Хабер, что только это вы получаете от меня? Послушайте, я вовсе не хочу нарушать ваши планы. Покончить с войнами - прекрасная идея, я с ней полностью согласен. Я даже голосовал за изоляционистов на прошлых выборах, потому что Харрис обещал вытащить нас из Ближнего Востока. Но, вероятно, я не могу, вернее, мое подозрение не может представить себе мир без войн. Я могу только заменить вид войны другим. Вы говорили, что нет больше убийств людей людьми, поэтому мне и приснились чужаки. Ваши мысли здравые и рациональные, но ведь вы пытаетесь использовать мое подсознание, а не разум. Может быть, разумом я и смог бы представить мир без войны. Но вы пытаетесь достигнуть прогрессивной, гуманной цели при помощи оружия, которое не подходит. Кому снятся туманные сны?
     Хабер молчал и никак не реагировал, поэтому Орр продолжал:
     - Или, может быть, не просто подсознание, но просто иррациональная часть, все мое существо не годится для такой работы. Может быть, я слишком пассивен, как вы сказали. У меня недостаточно сильное желание. Может быть, именно поэтому мне и снятся эффективные сны. А если не так, может, существуют другие люди, обладающие этой способностью, но с более подходящим мозгом. Поищите их. А я не хочу, я не могу этого вынести. Смотрите: на Ближнем Востоке нет войны, уже шесть лет мир, прекрасно, но затем - чужак на Луне. Что если они высадятся на Землю? Каких чудовищ вы извлекли из моего подсознания во имя мира? Я даже этого не знаю!
     - Никто не знает, как выглядят чужаки, Джордж, - успокаивающим рассудительным тоном сказал Хабер. - Всем нам они снятся в дурных снах. Но, как вы сказали, больше шести лет прошло с их высадки на Луну, а они не пытались появиться на Земле. Теперь наша система защиты достигла совершенства. Даже если они и попробуют прорваться, то не смогут. Опасный период составляли те несколько первых месяцев, прежде чем была создана защита на международной основе.
     Орр сидел с поникшими плечами. Он хотел крикнуть Хаберу: "Лжец! Почему ты лжешь мне?". Но желание это не было глубоким. Оно никуда не вело. Насколько Орр знал, Хабер был искренен, потому что лгал самому себе.
     Он, должно быть, непроходимой стеной перегородил свой мозг. Одна часть мозга знала, что сны Орра изменяют реальность, и использовала эту возможность; другая - что Хабер использует гипнотерапию, чтобы излечить шизоидного пациента, который считает, что сны изменяют реальность.
     Орр с трудом воспринимал это. Его мозг так этому сопротивлялся, что в других он подобного и не замечал. Но знал, что такое возможно.
     Он вырос в стране, которой правили политики, посылавшие бомбардировщики бомбить детей, чтобы дети могли расти в безопасности.
     Но это было в прежнем мире, а теперь существует новый.
     - Я схожу с ума, - сказал он. - Вы должны это видеть, вы психиатр. Разве вы не видите, что я разрываюсь на части? Чужаки из космоса, нападающие на Землю! Если вы прикажете мне снова видеть сон, к чему это приведет? Может, мир сойдет с ума, как продукт безумного мозга. Чудовища, привидения, колдуны, драконы, превращения, все, что мы носим в себе, все ужасы детства, ночные страхи и кошмары. Как вы удержите все это? Я не смогу этого остановить. Я не контролирую себя!
     - Не тревожьтесь о контроле! Свобода - вот к чему вы идете, - шумно сказал Хабер, - свобода! Ваше подсознание не клоака ужаса и отчаяния. Это викторианское представление чрезвычайно разрушительно. Оно повредило многим выдающимся умам девятнадцатого столетия и подрезало крылья психологии всю первую половину двадцатого. Не бойтесь своего подсознания! Это не черная яма кошмаров. Ничего подобного! Это источник здоровья, воображения, созидания. То, что мы называем "злом", произведено цивилизацией, ее стрессами, ее давление м, уродующим свободное спонтанное проявление личности. Цель психотерапии в том и заключается, чтобы уничтожить беспочвенные страхи и кошмары, вывести подсознание на свет разума, изучить его объективно и доказать, что бояться нечего.
     - Есть, - негромко сказал Орр.
     Хабер, наконец, отпустил его. Орр вышел в весенние сумерки, минуту постоял на ступеньках института, сунув руки в карманы, сверху глядя на огни города, затуманенные вечерней дымкой. Они, казалось, двигались, как маленькие тропические рыбки в темном аквариуме. Фуникулер поднялся на вершину холма в парк Вашингтона, перед институтом. Орр сел в него.
     Неуверенно и бесцельно фуникулер двинулся вниз. Он двигался как лунатик, как под властью колдовства.
     
     
     7
     
     Сон - это контакт с
     возможным, которое также
     называется невероятным. Мир
     ночи - это миф. Ночь как
     ночь есть вселенная. Темные
     существа неизвестного мира
     становятся соседями
     человека. Сон есть аквариум
     ночи.
     
     В.Гюго
     
     В четырнадцать десять тридцатого марта Хитзер Лилач видели на Анкенн-стрит. Она шла на юг по четвертой авеню, неся большую черную сумку с медной застежкой, и была одета в красный виниловый плащ. Следите за этой женщиной. Она опасна.
     Дело не в том, что она зря ждала бедного психа, просто ей не нравилось выглядеть по-дурацки в глазах посетителей. Полчаса удерживать столик в самое обеденное время - "Я жду человека", "Простите, я кое-кого жду", - и никто не пришел. В конце концов ей пришлось сделать заказ, торопливо поесть, и теперь у нее была изжога. А также крайняя обида и апатия.
     Она свернула к Моррисон-стрит и вдруг остановилась. Что она здесь делает?
     Так не пройдешь к "Форману, Эссербену и Ратти". Она торопливо прошагала несколько кварталов на север, пересекла улицу, подошла к Бернсайду и снова остановилась. А что она здесь делает?
     Идет в переоборудованный гараж, Бернсайд, 209. Что за гараж? Ее кабинет в Пендлтон-билдинг на Моррисон-стрит. Первое официальное строение Портленда после Катастрофы. Пятнадцать этажей, ценнский стиль.
     Кто же работает в переоборудованных гаражах?
     Она спустилась по Бернсайду и посмотрела. Вот он. Следы запустения.
     Ее кабинет располагается на третьем этаже.
     Она стояла на тротуаре, глядя на заброшенное здание с его слегка наклоненным полом и чувствовала себя очень странно.
     Что случилось во время психиатрического сеанса?
     Нужно увидеть этого негодяя Орра.
     Хоть он и не пришел, у нее есть к нему вопросы. Она двинулась на юг - щелк-бряк - к Пендлтон-билдинг и позвонила ему из кабинета, вначале на фабрику Бредфорда.
     - Нет, мистер Орр сегодня не приходил. Нет, он не звонил.
     Потом она позвонила ему домой. Никто не брал трубку. Может позвонить доктору Хаберу? Но он такой шишка, правит Дворцом Снов.
     И что же она: ведь Хабер не должен знать о ее знакомстве с Орром. Лжец сам роет себе могилу. Паук запутывается в собственной паутине.
     Орр не поднял трубку ни в семь, ни в девять, ни в одиннадцать. Во вторник утром его на работе не было, в два часа тоже. В шестнадцать тридцать Хитзер Лилач вышла из своего кабинета, доехала на троллейбусе до Уайтеккер-стрит, пошла вверх по Корбетт-авеню, отыскала дом, шесть раз позвонила в дверь дома, который был чьей-то гордостью в 1905 или в 1912 году, который с тех пор пережил трудные времена, а теперь потихоньку, с достоинством и величием, разрушается.
     Орр на звонки не отвечал. Тогда она дважды позвонила управляющему. Управляющий вышел.
     Вначале он был настроен недружелюбно, но Черные Вдовы умеют располагать к себе низших насекомых. Управляющий провел ее наверх и толкнул дверь Орра. Орр не закрыл ее.
     Мисс Лилач отступила. Ей показалось, что тут внутри находится мертвец. Тут ей не место.
     Управляющий, не заботясь о частной собственности, вошел. Она неохотно последовала за ним.
     Большие, старые, голые комнаты, темные и нежилые. Казалось, глупо думать о смерти. У Орра почти ничего не было. В квартире не было ни холостяцкой неряшливости, ни беспорядка, ни, наоборот, порядка. Вообще в комнатах не было отпечатка личности.
     Впрочем, она видела, что Орр здесь жил - спокойно живущий спокойный человек. Стакан с водой на тумбочке у кровати с шерстинкой в нем. Вода испарилась на четверть.
     - Не знаю, куда он ушел, - сердито сказал управляющий. - Думаете с ним что-то случилось?
     Управляющий был одет в кожаный пиджак. Судя по виду одежды, он ее не менял лет тридцать. И пахло от него марихуаной.
     Старые хиппи не умирают.
     Хитзер посмотрела на него с добротой: запах напоминал ей о матери. Она сказала:
     - Может, он уехал на дачу. Вы знаете, он нездоров, лечится. Если он не явится на сеанс, у него будут неприятности. Вы не знаете, где у него дача? Есть ли у него там телефон?
     - Не знаю.
     - Я могу воспользоваться вашим телефоном?
     - Звоните, - сказал управляющий. Он пожал печами.
     Она связалась со знакомым в Орегонском управлении парком и выяснила, какие участки Сумалавского национального парка разыгрывались в лотерею и где они расположены. Управляющий слушал, а когда она кончила, сказал
     - Друзья на высоких должностях, а?
     - Это помогает, - сказала Черная Вдова.
     - Надеюсь, вы откопаете Джорджа. Он мне нравится. Я ему давал свою фармокарточку.
     Управляющий рассмеялся. Хитзер оставила его у входа, где он подпирал старую дверь. И управляющий, и дом искали на что бы опереться, и нашли опору друг в друге.
     Хитзер проехала в троллейбусе обратно в нижний Город, взяла на прокат паровой "форд" и двинулась по дороге 99-В. Она нравилась себе. Черная Вдова преследует свою добычу.
     Почему она не стала детективом? Она ненавидела свою работу. В такой работе нужна агрессивность, а Хитзер совсем не агрессивна.
     Маленький автомобиль вскоре выехал из города. Некогда тянувшиеся вдаль дороги теперь исчезли. Во время чумы, когда едва ли один из двадцати выживал, пригороды стали неподходящим местом для жизни. До магазинов далеко, бензина для машин нет и всюду дома, полные смерти. Ни помощи, ни пищи.
     Появились стаи бродячих собак. Газоны заросли лопухом. Разбитые окна.
     Кто вставит разбитые стекла? Люди сгрудились в старом центре города. Вначале пригороды были разграблены, потом сгорели. Как Москва в 1812 году - божья месть или вандализм. Они больше не были нужны, поэтому сгорели. И теперь акр за акром зарастали цветами, с которых пчелы собирают дань.
     Солнце садилось, когда она пересекала реку Туалатин, текущую шелковой лентой меж крутых лесистых берегов. Немного погодя взошла луна.
     Обмен взглядами с ней уже не доставлял удовольствия. Она символизировала не недостижимое, ка.к в течение тысячелетий, и не недостигнутое, а утраченное. Украденная монета, жерло орудия, круглая дыра в небе. Чужаки захватили луну. Их первым агрессивным актом -тогда земляне и не узнали о их появлении в Солнечной системе - было нападение на Лунную базу, гибель сорока человек в доме-куполе от удушья. Тогда же, в тот же день, они уничтожили космическую станцию русских - прекрасное сооружение, похожее на цветок чертополоха, летавшее над Землей. Оттуда русские собирались отправиться на Марс. Лишь через десять лет после спада чумы человечество, как Феникс, устремилось в космос, на Луну, на Марс и встретило чужаков, встретило бесформенную, молчаливую, беспричинную жестокость, глупую ненависть вселенной.
     Теперь дороги содержались не так, как раньше. Они были просто усеяны выбоинами, Но Хитзер редко снижала скорость. Луна хорошо освещала дорогу. Ей пришлось пересечь несколько рек. Наконец она въехала в лес.
     Древний дорожный знак. Эта земля давно оберегалась от хищных корпораций. Слава Богу, не все американские леса пошли на изготовление мебели и бумаги, кое-что осталось.
     Поворот направо - Сунславский национальный парк. Не проклятая древесная ферма - сплошные пни и саженцы, а настоящий лес. Большие клены заслоняли лунное небо.
     Знак, который она искала, был почти не виден в густой тени ветвей. Она снова повернула и с милю медленно проехала до первой из избитых дорог, где увидела первый дачный домик. Луна освещала черепичную крышу. Шел девятый час.
     Домиков было много. Они стояли в тридцати-сорока футах друг от друга. Деревья почти не тронуты, но подлесок расчищен.
     Только в одном домике было освещено окно. Ночь со вторника ранней весной - еще мало отпускников. Открыв дверь машины, она поразилась шуму ручья - вечный, непрекращающийся напев. Она пошла к освещенной даче, дважды споткнувшись в темноте, А что если этот человек не Орр, если там окажется незнакомец?
     Что ж, ведь не съедят же ее. Она постучала.
     Немного погодя постучала вторично.
     Громко шумел ручей, в лесу было очень тихо.
     Орр открыл дверь. Волосы у него были взлохмаченные, глаза покраснели, губы пересохли. Он, мигая, смотрел на нее.
     Выглядел он опустившимся и погибшим.
     Она испугалась.
     - Вы больны? - резко спросила она.
     - Нет, я... Входите.
     Придется войти. К печи прислонена кочерга, ею можно защищаться. Конечно, если он не схватит первым.
     Ох, да Хитзер ведь не меньше его, тем более, она в гораздо лучшей физической форме. Трусиха.
     - У вас температура?
     - Нет, я...
     - Что с вами?
     - Я не могу спать.
     В комнате удивительно приятно пахло дымом и свежими дровами. Здесь находилась печь, ящик, полный дров, шкаф, стол, стул, кушетка.
     - Садитесь, - сказала Хитзер. - Вы ужасно выглядите. Хотите пить? Вам нужен доктор. У меня в машине бренди. Поехали со мной, мы отыщем врача в Линкольн-сити.
     - Я здоров, просто хочу спать.
     - Вы сказали, что не можете спать.
     Он посмотрел на нее красными, мутными глазами.
     - Я не могу позволить себе спать, боюсь!
     - О боже! И давно?
     - С воскресенья.
     - Вы не спали с воскресенья?
     - С субботы... - неуверенно сказал он.
     - Вы что-нибудь принимали? Таблетки?
     Он покачал головой.
     - Я несколько раз засыпал, - сказал он отчетливо.
     На мгновение он уснул, как будто ему было лет девяносто. Она недоверчиво смотрела на Джорджа. Но он тут же очнулся и поинтересовался:
     - Вы за мной?
     - А за кем же еще? Вы лишили меня обеда вчера вечером.
     - Ох!
     Он, очевидно, пытался смотреть на нее.
     - Простите. Я был не в себе.
     И тут он снова стал собой, несмотря на свои безумные глаза и лохматые волосы - человеком, чье достоинство лежит так глубоко, что почти не видно.
     - Ничего. Я не сержусь. Новы пропустили сеанс лечения.
     Он кивнул.
     - Хотите кофе? - спросил он.
     Бесконечные возможности, неограниченная цельность, могучее бездействие, существо, которое, будучи ничем, только собой, является всем.
     Она на мгновение увидела это, и больше всего ее поразила его сила. Он - самая могучая личность из тех, кого она знает, потому что его невозможно сдвинуть с центра, поэтому он ей и нравится. Ее тянуло к нему, как бабочку на огонь. С детства она не чувствовала нехватки внимания и любви, но не было того, на кого она могла бы опереться - люди искали поддержку в ней. Тридцать лет она мечтает встретить человека, которому не нужна ее поддержка, который сам...
     Вот он, в укрытии, с налитыми кровью глазами, сумасшедший - вот ее башня силы. "Жизнь - невероятная путаница, - подумала Хитзер. - Никогда не догадаешься, что дальше". Она сняла плащ, а Орр достал из шкафа чашки и консервированное молоко. Потом принес крепкий кофе.
     - А вы?
     - Я и так много выпил. Слишком много.
     - Как насчет бренди?
     Он задумчиво посмотрел на нее.
     - Оно вас не усыпит, только подбодрит немного. Я схожу за ним.
     Он посветил ей по дороге к машине.
     Ручей кричал, деревья нависали молча.
     Луна сверкала над головой, луна чужаков.
     В комнате Орр налил себе немного бренди и попробовал. Вздрогнул.
     - Хорошо. Он выпил.
     Она одобрительно следила за ним.
     - Я всегда вожу с собой фляжку, - сказала она. - Держу в отделении для перчаток, потому что если останавливают полицейские и спрашивают права, она странно выглядит в моей сумочке. Но оно всегда со мной и частенько оказывается очень кстати.
     - Поэтому вы и носите с собой такую большую сумку?
     - Да, угадали. Я налью себе немного кофе.
     В то же время она снова наполнила его стакан.
     - Как вам удалось не спать шестьдесят или семьдесят часов?
     - Я не ложился. Можно задремать сидя, но трудно уснуть по-настоящему, Нужно лечь, чтобы расслабить мышцы. Я прочел об этом в книгах. Действует. Мне ничего не снилось. Невозможность расслабиться тут же будит. А позже у меня было что-то вроде галлюцинаций. Какие-то существа на стене.
     - Вы не можете так продолжать.
     - Да, я знаю. Просто мне нужно уйти от Хабера.
     Пауза. Он, казалось, опять погрузился в дремоту, потом глуповато рассмеялся.
     - Единственное решение, которое я вижу, это убить себя. Но я не хочу. Это кажется неправильным!
     - Но нужно как-то остановиться.
     Она не хотела понять его и не могла.
     - Прекрасное место, - сказала она. - Уже двадцать лет я не ощущала запаха древесного дыма.
     - Очищает воздух, - сказал он.
     Он слабо улыбнулся. Казалось, он уснул, но она заметила, что он держится прямо и даже не прислоняется к стене.
     Несколько раз он мигнул.
     - Когда вы постучали, я решил, что это сон, потому и вышел сразу.
     - Вы говорили, что увидели эту дачу во сне. Для сна она довольно скромна. Почему бы не вилла на берегу моря или замок в горах?
     Он нахмурился, покачал головой.
     - Это все, чего я хотел.
     Он еще помигал.
     - Что случилось с вами а пятницу, в кабинете Хабера на сеансе?
     - Об этом я и пришла поговорить.
     Тут он проснулся.
     - Вы знаете...
     - Вероятно, да. Я знаю, что что-то произошло. С тех пор мне все время приходится в одной машине двигаться по двум дорогам. В воскресенье в собственной квартире я налетела на стену! Видите?
     Она показала синяк на лбу.
     - Стена была и в то же время ее не было. Как жить с этим? Как знать, где что?
     - Не знаю, - ответил Орр. - У меня все смешалось. Я не могу справиться с противоречивой информацией. Я... Вы действительно верите мне?
     - Что же мне еще делать? Я видела, что произошло с городом. Я смотрела в окно. Не думайте, что я хочу поверить, я не хочу, стараюсь не верить. Боже, это ужасно. Доктор Хабер тоже не хотел, чтобы я поверила. Он начал слишком много говорить. Потом вы проснулись и сказали... И это столкновение со стеной, и на работу я иду не в тот дом. Я все думала: "А что ему снилось после пятницы?" Мир изменился, но я не знаю, как, потому что меня там не было, и я продолжаю думать, что изменилось, что реально, а что нет. Это ужасно.
     - Да. Послушайте, вы знаете о войне на Ближнем Востоке?
     - Конечно. Там был убит мой муж.
     - Муж?
     Он потрясенно взглянул на нее.
     - Когда?
     - За три дня до конца, за два дня до Тегеранской конференции и договора США с Китаем. Через день после того, как чужаки взорвали Лунную базу.
     Он смотрел на нее в ужасе.
     - А что? Это старый рубец, шесть лет прошло, почти семь. И если бы он жил, мы бы давно развелись. Неудачный брак. Слушайте, это не ваша вина.
     - Я больше не знаю, в чем моя вина.
     - Ну, не в этом. Джим был большим, красивым, черным несчастливым парнем. В двадцать шесть лет стал капитаном военно-воздушного флота, а в двадцать семь лет его убили. Не вы изобрели это, так бывало уже тысячу лет и с другими тоже, и до пятницы бывало, когда мир был переполнен. Жаль только, что в самом конце войны.
     Голос ее дрогнул.
     - Боже! Не в начале, а в самом конце. Война продолжалась...и не было чужаков?
     Орр утвердительно кивнул.
     - Они вам приснились?
     - Он заставил меня видеть сон о мире. Мир на Земле, добрая воля среди людей. И я придумал чужаков, чтобы было с чем бороться.
     - Это не вы. Это его машина.
     - Нет. Я это делаю и без машины, мисс Лилач. Она просто сокращает время, сразу погружая меня в сон. Хотя сейчас она это делает лучше. Хабер все время совершенствует ее.
     - Зовите меня Хитзер.
     - Красивое имя.
     - Ваше имя Джордж. Он называл вас так во время сеанса. Как будто вы умный пудель или обезьяна. "Ложитесь, Джордж".
     Он рассмеялся. Зубы у него были белые, смех приятный.
     - Это не я. Он говорил не со мной, а с моим подсознанием. Для его целей все равно что, собака или обезьяна. Оно не разумно, но его можно научить подчиняться.
     Как ни ужасны были его слова, он говорил без горечи.
     Неужели действительно есть люди без негодования, без ненависти, люди, которые всегда в ладу со вселенной, узнающие зло, противящиеся ему и в то же время совершенно им не затронутые.
     Конечно, есть. Бесчисленные: и живые, и умершие. Люди, идущие по пути, по которому нужно идти. Жена испольщика в Алабаме, лама в Тибете, энтомолог в Перу, мельник в Одессе, зеленщик в Лондоне, пастух в Нигерии, старик, заостряющий палку у высохшего ручья в Австралии... Нет среди нас такого, кто не знал бы их. Их достаточно, чтобы мы могли идти дальше.
     - Послушайте. Скажите мне, я должна это знать. После посещения Хабера у вас начались...
     - Эффективные сны? Нет, раньше. Поэтому я и пошел. Я испугался, поэтому я незаконно принимал наркотики, чтобы подавить свои сновидения. Я не знал, что делать.
     - Почему же вы не приняли что-нибудь в эти две ночи, вместо того, чтобы стараться не спать?
     - Все, что было, я принял в ночь на пятницу. У меня нет рецепта. Но я хочу избавиться от доктора Хабера. Все гораздо сложнее, чем он думает. Он пытается использовать меня, чтобы улучшить мир, но не сознается в этом. Он лжет, потому что не хочет посмотреть прямо. Его не интересует, что правда, а что нет. Он видит только себя, свои представления о том, что должно быть.
     - Ну, я ничего не могу сделать для вас как адвокат.
     Хитзер отхлебнула кофе с бренди.
     - В этих гипнотических внушениях нет ничего незаконного. Он просто говорит вам, чтобы вы не беспокоились из-за перенаселенности и прочего. Если он намерен скрывать, что использует ваши сновидения в определенных целях, он вполне может это сделать, используя гипноз. Он теперь будет заботиться о том, чтобы у вас не было эффективных снов, когда кто-то присутствует на сеансе. Интересно, почему он разрешил мне быть свидетелем? Я его не понимаю. Во всяком случае юристу трудно вмешиваться в отношения врача и пациента, особенно если врач большая шишка, а пациент - психически больной, который думает, что его сны становятся реальностью. Нет, я не хочу этого видеть в суде. Но слушайте. Не можете ли вы воздержаться от снов у него? Транквилизаторы, может быть?
     - Пока я на ДТЛ, у меня нет фармокарты. Он выписывает мне рецепты, а Усилитель всегда заставляет меня видеть сны.
     - Это нарушение прав личности, но в суде не пройдет... А что если вам во сне изменить его?
     Орр смотрел на нее сквозь туман сна и бренди.
     - Сделайте его более доброжелательным. Гм... Вы говорите, что он доброжелателен и хочет добра. Но он жаждет власти. Он нашел отличный способ править миром, избегая всякой ответственности. Ну, пусть он будет менее властолюбив. В вашем сне он должен быть действительно хорошим человеком. Пусть он лечит вас, а не использует!
     - Но я не выбираю сны. Никто не может...
     Она поникла.
     - Я забыла. Как только я воспринимаю это происшествие как реальное, я думаю, что вы можете его контролировать. Но вы не можете. Вы просто делаете.
     - Я ничего не делаю, - уныло сказал Орр. - Я никогда ничего не делаю. Я просто вижу сны.
     - Я вас загипнотизирую, - вдруг сказала Хитзер.
     Сделав такое невероятное предложение, она почувствовала облегчение. Если действуют сны Орра, то почему же ее предположение не подействует? К тому же она ничего не ела с полудня, и кофе с бренди подействовали.
     Он смотрел на нее.
     - Я умею. Я изучала психиатрию в колледже, еще до юридической школы. Мы все были и гипнотизерами и гипнотизируемыми. У меня хорошо получалось. Я погружу вас в гипноз и внушу содержание сна о Хабере, чтобы он стал безвредным. Я велю вам только это увидеть, ничего больше. Понимаете? Это вполне безопасно, самое безопасное из всего, что мы можем испробовать.
     - Но я плохо поддаюсь гипнозу, - сказал он.
     - Поэтому он и использует коротидную индукцию. Страшно смотреть. Как убийство. Я, конечно, не врач и так не смогу.
     - Мой дантист пользовался гипнозаписью. Хорошо подействовало.
     Он почти засыпал и говорил вяло.
     Она мягко сказала:
     - Похоже, вы сопротивляетесь не гипнозу, а гипнотизеру.
     - Можем попробовать. И если подействует, я сделаю вам небольшое постгипнотическое внушение, чтобы вы увидели сон о Хабере, что он действительно пытается вам помочь. Как вы думаете, подействует? Хотите попробовать?
     Во всяком случае мне нужно попробовать, - ответил (C)н. - Я должен уснуть. Не думаю, что выдержу еще ночь. Если вы считаете, что сможете загипнотизировав меня...
     - Думаю, смогу. Но послушайте, вы ели что-нибудь?
     - Да, - сонно сказал он.
     Немного погодя, он продолжал:
     - О да, простите. Вы не ели. Добирались сюда... Тут буханка...
     Он порылся в шкафу и достал хлеб, маргарин, пять крутых яиц, банку тунца и немного увядшего салата. Она отыскала тарелки, вилки и нож.
     - А вы ели? - спросила она.
     Он не знал.
     Они поели, она сидя за столом, он стоя.
     По-видимому, стоять ему было легче, и поел он с аппетитом. Они все разделили пополам, даже пятое яйцо.
     - Вы очень добрый человек, - сказал он.
     - Я? Почему? Потому что пришла сюда? О, я ужасно испугалась. Но это изменение в пятницу! Надо было выяснить. Послушайте, я смотрела на больницу, в которой родилась, за рекой - вы в это время спали - и вдруг ее не стало. Но ведь она всегда там была.
     - Я думал, вы с востока, - сказал он, не особо задумываясь об уместности подобного замечания.
     - Нет.
     Она тщательно очистила банку с тунцом и облизала нож.
     - Я из Портленда. Я теперь родилась дважды. В двух разных больницах, боже! Но родилась и выросла. И мои родители тоже. Отец у меня был черный, а мать белая. Это интересно. Он был подлинным воинствующим борцом, черный из семидесятых, а она - хиппи. Он из состоятельной семьи, а Альбина - дочь юриста из Портленда. Она ушла из дома: принимала наркотики и все такое прочее. Они встретились на какой-то демонстрации. Тогда еще демонстрации не были запрещены. Они поженились, но он продержался недолго. Я имею в виду всю ситуацию, а не только их брак. Когда мне было восемь лет, отец уехал в Африку, я думаю, в Гану. Он считал, что его народ оттуда, но точно он этого не знал. Они всегда жили в Луизиане, а Лилач, должно быть, фамилия рабовладельца. Это французское слово. Оно означает "трус". Я начала изучать в школе французский потому, что у меня французская фамилия.
     Она хихикнула.
     - Ну, он уехал, а бедная Ева осталась здесь. Это моя мать. Она не разрешала называть ее мамой, поэтому я звала ее Евой. Некоторое время мы жили в коммуне на Маунт-Худ. О боже, как было холодно зимой! Но полиция разогнала нас. Говорили, что это не по-американски. Но после этого она умудрялась зарабатывать на жизнь, служа в маленьких ресторанах и магазинах. Эти люди всегда очень помогают друг другу. Но от наркотиков она никогда не смогла отказаться. Она пережила чуму, но в возрасте тридцати восьми лет ей попалась грязная игла, и это ее прикончило. И тут ее проклятая семья подобрала меня. Я кончила колледж и юридическую школу. Я с ними встречалась ежегодно на рождество. Я их негр-талисман. Но знаете, что хуже всего? Я никак не могу решить, какого я цвета. Отец у меня был черный, настоящий черный, у неге было немного белой крови, но он был черный. А мать белая. А я - ни то, ни другое. Отец ненавидел мать за то, что она белая, но и любил ее. А она, думаю, черноту любила больше, чем его самого. Что ж мне остается? Никак не могу решить.
     - Коричневое, - негромко сказал он, стоя за ее стулом.
     - Цвет грязи.
     - Цвет земли.
     - Вы из Портленда?
     - Да.
     - Я не слышу вас из-за этого проклятого ручья. Мне казалось, что в дикой местности должно быть тихо. Продолжайте.
     - Но у меня теперь так много детств, - сказал он. - О каком же рассказать? В одном из них родители умерли в первый год чумы, в другом никакой чумы не было. Не знаю... В них нет ничего интересного. Не о чем рассказывать. Мне удалось выжить - это главное.
     - Каждый раз все страшнее. Чума, а теперь чужаки...
     Он невесело рассмеялся, но лицо его оставалось жалким и усталым.
     - Я не могу поверить, что они из вашего сна, просто не могу. Я так боялась их все эти долгие десять лет! Но я знаю, что это так, потому что их не было в другом... времени. Впрочем, они не хуже, чем эта ужасная перенаселенность, эта ужасная маленькая квартира, в которой я жила с четырьмя другими женщинами! И эти подземки. И зубы у меня были ужасные, ничего хорошего поесть нельзя. Вы знаете, тогда я весила сто один фунт, а теперь сто двадцать два. С пятницы я поправилась на двадцать один фунт.
     - Верно. Когда я в первый раз увидел вас в вашей конторе, вы были ужасно худой.
     - И вы тоже. Такой костлявый. Все были такими, только я не замечала. А теперь вы вполне упитанный мужчина. Вам нужно только поспать.
     Он ничего не сказал.
     - Как подумаешь все теперь выглядит лучше. Послушайте вы ведь не по своей воле. И жизнь стала немного лучше, так почему же вы чувствуете себя виноватым? Может, ваши сны - просто новый способ эволюции? Выживание наиболее приспособленных и прочее.
     - О гораздо хуже, - сказал он прежним легкомысленным и глуповатым тоном.
     Теперь он сидел на кровати.
     - Вы помните что-нибудь об апреле четыре года назад, в девяносто восьмом?
     Он несколько раз запнулся.
     - Апрель. Нет, ничего особенного.
     - Тогда наступил конец света, - сказал он.
     Судорога исказила его лицо. Он глотнул воздуха.
     - Никто не помнит.
     - А что? - спросила она, явно испуганная.
     "Апрель тысяча девятьсот девяносто восьмого, - думала она. - Что я помню об апреле девяносто восьмого?" - Она ничего не могла вспомнить и боялась. Его? За него?
     - Это не эволюция, просто самосохранение. Не могу. Все гораздо хуже, чем вы помните. Тот же мир, который вы знали, с населением в семь миллиардов, только...гораздо хуже. Никто, кроме нескольких европейских стран, не пытался контролировать рождаемость и бороться с загрязнением страны Поэтому когда попытались контролировать распределение пищи, было уже слишком поздно. Пищи не хватало а мафия правила черным рынком. Всем приходилось покупать продукты на черном рынке, чтобы не умереть с голоду У многих вообще ничего не было. Конституцию изменили в 1984 году, это вы помните, но дела пошли так плохо, что даже претензий на демократию не осталось. Что-то вроде полицейского государства. Но и это не помогло. Все распалось. Когда мне было пятнадцать, закрылись школы. Чумы не было, но были эпидемии, одна за другой: дизентерия, гепатит, бубонная чума. Но большинство людей умирало от голода, А в девяносто третьем году началась война на Ближнем Востоке. Другая война - Израиль против арабов. Одна из африканских стран, действующих на стороне арабов, сбросила две атомные бомбы на израильские города. Мы помогли Израилю отомстить и...
     Он замолчал и спустя некоторое время продолжал, по-видимому, не сознавая, что в его рассказе был перерыв.
     - Я пытался уйти из города, хотел попасть в лес. Но я был болен и не мог идти. Я просто сидел на ступенях дома. На западном холме все дома горели, но ступени были цементные и, я помню, из щелей пробивались одуванчики. Я сидел и знал, что не смогу встать. Я думал о том, как поднимусь и уйду из города, но это был бред. Снова и снова я видел одуванчики и умирал. И все вокруг умирало. И тут мне приснился сон...
     Голос у него охрип.
     - Я был здоров, - сказал он наконец. - Мне снилось, что я дома. Я проснулся здоровым. Я лежал у себя дома в постели. Только это был не тот дом, что в прошлой жизни. Боже, я не хочу ее помнить, но не могу забыть. Много раз я говорил себе, что это сон, но это был не сон. Этот мир - сон. Он нереален. Там, правда, мы все мертвы. А перед смертью убили свой мир. Ничего не осталось, кроме снов.
     Она верила ему и с яростью отрицала свою веру.
     - Ну и что? Может, так и должно быть? И все это реально. Как вы считаете? Ничего не случается, когда не должно случиться. Никогда!? И какая разница, как вы это назовете, сном или явью? Оно существует. Разве не так?
     - Не знаю, - ответил Орр.
     Она подошла к нему и обняла, как ребенка, как умирающего.
     Голова тяжело лежала у нее на коленях.
     - Вы уснули, - сказала она.
     Он не отрицал. Ей пришлось потрясти его, чтобы он пришел в себя.
     - Я не сплю, - сказал он.
     Он выпрямился.
     - Нет.
     Он снова обвис.
     - Джордж!
     Имя помогло. Он открыл глаза и взглянул на нее.
     - Не засыпайте еще немного. Я хочу попробовать гипноз.
     Она хотела спросить, что он хочет увидеть во сне, что внушить ему гипнотически относительно Хабера, но он был уже слишком далеко.
     - Садитесь на диван. Смотрите... Да, смотрите на пламя лампы, но не засыпайте.
     Она поставила лампу в центр стола, среди яичной скорлупы и объедков.
     - Не отводите взгляда от лампы, и не засыпайте. Вы расслабитесь и успокоитесь, но не уснете, пока я не скажу "спите". Вы ощущаете спокойствие, вам удобно.
     Чувствуя, будто играет чью-то роль, она продолжала гипнотический заговор. Он немедленно подчинился. Она не могла поверить и решила испытать.
     - Вы не можете поднять левую руку, - сказал она. - Вы пытаетесь, а она слишком тяжела, не поддается... Теперь она снова легкая, можете ее поднять. Вы через минуту уснете. Вам будут сниться сны, но самые обычные, как у всех, не эффективные. За одним исключением. Один сон будет эффективным.
     Она замолчала, вдруг почувствовав испуг: что она делает? Это не игра. Он в ее власти, а его мощь неисчислима. Какую ответственность она берет на себя?
     Человек, который верит во всеобщий порядок, в то, что существует целое, частью которого он является, и что будучи частью, он в то же время целое, - такой человек не захочет играть в бога.
     Захотят только те, кто отрицает подобный взгляд на мир.
     Но она попалась и повернуть уже не могла.
     - В этом сне вам приснится, что доктор Хабер желает вам добра, что он честен с вами и не пытается вредить вам.
     Она не знала, что еще сказать, и добавила:
     - И вам приснится, что чужаков уже нет на Луне.
     Уж эту тяжесть она снимет с его плеч.
     - Утром вы проснетесь отдохнувшим, и все будет в порядке. А сейчас - спите.
     Боже, она забыла велеть ему лечь!
     Он мягко упал вперед и набок и лежал теплой неподвижной грудой на полу.
     Он не может весить больше ста пятидесяти фунтов, но для нее это все равно что мертвый слон. Вначале ноги, потом плечи, она с трудом втащила Орра на диван.
     Она укрыла его спальным мешком, а он крепко спал. Пытаясь поднять его, она устала, вспотела и тяжело дышала, а он спал.
     Сев за стол, она перевела дыхание и задумалась, что же делать.
     Хитзер убрала со стола, нагрела воды и вымыла посуду, потом разожгла огонь в печи. Она нашла на полках несколько книг. Детективов не было. Жаль. Ей бы подошел детектив. Роман о русских. Вот что хорошо в Космическом институте: правительство США больше делает вид, что между Иерусалимом и Филиппинами ничего не существует поскольку подобная ситуация угрожает американскому образу жизни. В последние годы можно купить японский игрушечный зонтик, индийский ладан, русский роман и многое другое. Человеческое богатство - таков новый образ жизни, в соответствии с воззрениями президента Мердля.
     Роман, написанный автором, чья фамилия оканчивалась на "евский", описывал годы чумы в маленьком городке на Кавказе. Не очень веселое чтение, но захватывающее.
     Она читала с десяти до полтретьего.
     Все это время Орр спал. Он не двигался, дышал легко и свободно. Время от времени она отрывалась от кавказского поселка и смотрела на него, на его спокойное лицо. Если ему что и снилось, то что-то легкое, беглое. В поселке все погибли, кроме городского сумасшедшего - его абсолютная пассивность перед неизбежным заставила Хитзер подумать об Орре - она подогрела кофе, но у него был вкус щелока. Она выглянула из двери и прислушалась к шуму ручья. Невероятно, но ручей журчит сотни лет, начав журчать задолго до ее рождения, и будет журчать, пока существуют горы. Самое странное - теперь, в абсолютной тишине ночи, в пении ручья появилась какая-то странная нота, как будто где-то далеко вверх по течению, сладкими незнакомыми голосами пели дети.
     Она вздрогнула, закрыла дверь, чтобы не слышать голосов нерожденных детей, и вернулась в темную комнату со спящим.
     Она взяла книгу о домашних плотничьих работах -должно быть, он купил ее, чтобы чем-то заниматься на даче - но от книги ей сразу захотелось спать. Почему бы и нет? Зачем ей бодрствовать? Но где же она будет спать?
     Следовало оставить Джорджа на полу, он не заметил бы. А так нечестно, у него диван и спальный мешок.
     Хитзер сняла с Орра спальный мешок, заменив его плащом. Он даже не пошевелился, Она поглядела на Орра, потом забралась в спальный мешок прямо на полу. Боже, как холодно и жестко! Она не погасила свет. Обязательно нужно гасить свет, это она помнит со времени коммуны. Какой именно? Ох, как холодно!
     Холодно. Жестко. Ярко. Слишком ярко.
     Солнце светит в окно. Пол дрожит. Над холмами воют далекие сирены.
     Она села. Вой продолжался.
     Солнечные лучи лились в единственное окно, скрывая все под своим ослепительным светом. Пошарив вокруг, она наткнулась на спящего.
     - Джордж! Вставай! О, Джордж, вставайте! Что-то случилось!
     Он проснулся и улыбнулся ей.
     - Что-то случилось. Сирены... Что это?
     Все еще во сне, он без выражения ответил:
     - Они приземлились.
     Он сделал то, что она ему велела. Она велела ему увидеть во сне, что чужаков больше нет на Луне.
     
     
     8
     
     Небо и земля не
     человеческие.
     
     Лао Цзе V
     
     Во второй мировой войне единственной частью Американского континента, испытавшей прямое нападение, был штат Орегон.
     Японские воздушные шары подожгли лес на берегу. В первой межзвездной войне единственной частью Американского континента, подвергшегося вторжению, был штат Орегон.
     Можно винить политиков штата: единственной функцией сенатора от Орегона было выводить из себя остальных сенаторов. Никогда на государственный хлеб не намазывалось военное масло. В Орегоне были лишь груды сена. Не было ни ракетных пусковых площадок, ни баз НАСА. Штат оказался совершенно беззащитным. Баллистические снаряды, которые должны были защищать его, поднялись с огромных подземных установок в Уолли-Уолла, Вашингтоне, Круглой долине и Калифорнии. Из Айда-ха, большая часть которого принадлежала военно-воздушным базам США, с воем понеслись на запад огромные сверхзвуковые ХХТТ, оглушая всех от Войза до Сан-Валли. Эти самолеты должны были встретить корабль чужаков, если тому удастся пробиться сквозь непробиваемую сеть защиты.
     Отброшенные кораблями чужаков, на которых имелись устройства с автоматическим управлением, снаряды защиты дошли до какого-то предела в атмосфере и вернулись, опускаясь и взрываясь то тут, то там по всему Орегону.
     Страшный пожар вспыхнул на сухих восточных склонах Каскадов. Золотой Берег и Дэлл были снесены огненным вихрем. Портленд не испытал прямых ударов, но заряд с ядерной боеголовкой взорвался на горе Маунт-Худ вблизи старого кратера, отчего проснулся спящий вулкан. Задрожала земля, из нее начали вырваться струи пара, и к полудню первого дня вторжения, первого апреля, на северо-западной стороне горы открылось жерло вулкана. Началось яростное извержение.
     Лава лилась по белоснежным, лишенным леса склонам, угрожая общинам Зигзаг и Рододендрон. Начал образовываться конус шлака, и воздух в Портленде на расстоянии сорока миль заполнился пеплом. К вечеру, с изменением направления ветра, нижние слои атмосферы слегка расчистились и на восточном горизонте стало видно багровое пламя извержения. Небо, полное дождя и пепла, гремело от полетов ХХТТ, которые тщетно искали корабль чужаков. С восточного берега и из других держав, участниц договора, продолжали прибывать новые эскадрильи. Они часто сбивали друг друга. Земля дрожала от подземных толчков, от взрывов бомб и ударов падающих самолетов. Один из кораблей чужаков приземлился всего в восьми милях от черты города, и юго-западные пригороды тут же исчезли: бомбардировщики обрушили свой страшный груз туда, где должен был находиться корабль. Потом выяснилось, что корабля там уже нет. Но что-то ведь нужно было делать.
     По ошибке, бомбардировке подвергся и сам город.
     В Нижнем городе не уцелело ни единое стеклышко.
     Улицы Нового города на дюйм-два покрылись мелкими осколками стекла. Беженцам из юго-западной части Портленда приходилось идти по этим осколкам. Женщины несли детей и шли, плача от боли, обувь их была изрезана.
     Вильям Хабер через большое окно своего кабинета в Орегонском Онейрологическом институте видел, как поднимается и опускается пламя в районе доков, видел кровавый отблеск извержения, В его окне сохранилось стекло, поблизости от парка Вашингтона еще не было разрывов, и землетрясение, которое ниже по реке раскалывало целые дома, здесь лишь заставляло дрожать оконные рамы. Слышались отдаленные крики слонов в зоопарке. Изредка на севере, где Вильяметта впадает в Колумбию виднелись полосы необычного пурпурного цвета, трудно было разглядеть что-либо в пепельных, туманных сумерках
     Большие районы города чернели из-за неполадок в энергоснабжении, в других кое-где горели огни.
     В здании института больше никого не было.
     Целый день Хабер пытался отыскать Джорджа Орра. Когда это не удалось, а дальнейшие поиски стали невозможны из-за истерии и увеличивающихся разрушений, он пришел в институт. Пришлось идти пешком, и от этого Хабер нервничал. Человек с его положением, чье время так дорого, не ходит пешком. Но батареи его машины сели, а добиться чего-либо в данной ситуации он не мог. Толпы беженцев заполнили улицы. Хаберу пришлось идти против течения беженцев, глядя им в лица. Это действовало угнетающе. Он не любил толпу.
     Но вот толпа рассеялась. Он один шел по обширным лужайкам и рощам парка. И это оказалось еще хуже.
     Хабер считал себя одиноким волком. Он никогда не хотел ни брака, ни близкой дружбы. Ему приходилось напряженно работать, в то время, когда другие спали, и вообще, он избегал затруднительных положений. Секс в его жизни сводился к знакомству на одну ночь с полупроститутками, иногда женщинами, иногда молодыми мужчинами. Он всегда знал, в какой бар, кинотеатр или клуб нужно зайти, чтобы найти желаемое. Он получал, что хотел, и тут же освобождался, прежде чем он сам или партнер мог почувствовать потребность в новой встрече. Он ценил свою независимость, свою свободную волю.
     Но сейчас он понял как ужасно быть одному в равнодушном огромном парке.
     Он торопился почти бежал к институту, потому что ничего больше ему не оставалось.
     А там было пусто и тихо.
     Мисс Кроч держала у себя в столе транзистор. Хабер достал его и включил, чтобы слышать последние новости, чтобы слышать человеческий голос.
     Тут было все, в чем мог нуждаться человек: десятки постелей, пища, сандвичи, легкие напитки для работающих по ночам в лабораториях. Но Хабер не был голоден. Его охватила какая-то апатия. Радио он слушал без особого интереса. Он остался один, и все потеряло свою реальность и прочность. Ему нужен был кто-то, с кем он мог бы поговорить, кому мог бы рассказать, что он чувствует, когда видит, что все рушится. Ужас одиночества был так велик, что чуть не послал его из института к толпам, но апатия оказалась сильнее страха. Он ничего не делал, а ночь сгущалась.
     Красноватый отблеск над Маунт-Худ иногда разгорался, затем спадал. В юго-западной части города что-то сильно грохнуло. Через какое-то время облака осветились отблесками. Но что это и откуда, из окна кабинета уже нельзя было увидеть, и Хабер, неся с собой радио, пошел к окнам в коридоре, чтобы посмотреть, что происходит. По лестнице поднимались какие-то люди. Но он не слышал.
     - Доктор Хабер, - нарушил тишину мужской голос.
     Несколько мгновений Хабер смотрел на пришедших.
     Это был Орр.
     - Как раз вовремя, - горько сказал Хабер пациенту. - Где вас весь день носило? Входите.
     Орр хромал, левая сторона лица у него распухла и половины передних зубов не хватало. Женщина выглядела менее пострадавшей, но более истощенной. Глаза у нее остекленели, ноги подгибались, Хабер посадил ее на кушетку в кабинете и спросил громким голосом медика:
     - Вы получили удар по голове?
     - Нет. Просто долгий день.
     - Со мной все в порядке, - пробормотала женщина.
     Она чуть вздрогнула. Орр быстро и заботливо снял с нее ужасно грязные туфли и укрыл ее верблюжьим одеялом. Хабер удивился, кто она, но лишь мельком. Он снова начал функционировать.
     - Пусть отдыхает. Идите сюда, умойтесь. Я целый день вас искал. Где вы были?
     - На даче. Береговой хребет.
     - Что с вашей ногой?
     - Повредил во время аварии машины. Послушайте, они уже в городе?
     - Если военные и знают, то ничего не сообщают. Сообщили только, что утром приземлились большие корабли и тут же разбились на маленькие подвижные машины типа вертолетов и разлетелись. Теперь они рассеялись по всей западной половине штата. Сообщили также, что передвигаются они не быстро. Но сбили хоть одного из них или нет - об этом нет никаких известий.
     - Мы видели один.
     Лицо Орра появилось из полотенца, украшенное багровым синяком, но уже не такое страшное, так как он смыл кровь и грязь.
     - Должно быть, это они и были. Маленькая серебристая штука пролетела примерно в тридцати футах над пастбищем вблизи Северных равнин. Как будто подпрыгивает. Выглядит каким-то неземным... Сражаются ли чужаки с нами, сбивают ли самолеты?
     - Радио ничего не сообщает. Не сообщает о потерях. Только среди гражданского населения. Выпейте кофе и поешьте. А потом у вас будет терапевтический сеанс посреди ада. Мы положим конец этой идиотской путанице, которую вы начали.
     Хабер приготовил укол пентопала и теперь сделал его в руку Орра без предупреждения и извинения.
     - Я для этого и пришел. Но я не знаю...
     - Сможете ли вы? Сможете. Пошли.
     Орр остановился возле женщины.
     - Она спит, не трогайте ее. Ей нужен только сон. Пойдем.
     Он дал Орру бифштекс, яйцо с томатом, два яблока, четыре плитки шоколада и две чашки кофе. Они сидели в первой лаборатории за столом, сдвинув инструменты, брошенные утром, когда прозвучали сирены.
     - Вот так. Ешьте. Если вы думаете, что не в силах навести порядок, забудьте об этом. Я работал с Усилителем. Он нам поможет. Я теперь знаю модель ваших эффективных снов.
     Все эти месяцы я ошибался, искал что-то единое, омега-волну. Ее нет. Есть комбинация, образуемая другими волнами, вот за несколько дней до этого, как начался этот ад, я установил эту комбинацию. Цикл длится девяносто семь секунд. Для вас это ничего не означает, хотя делает это ваш проклятый мозг. Когда вы видите эффективный сон, мозг излучает сложный синхронный набор волн, который повторяется каждые девяносто семь секунд. Эффект этого цикла так же похож на обычную j-стадию, как симфония Бетховена на песенку "Была у Мэри овечка". Набор невероятно сложный, но последовательный, и все время повторяющийся. Так вот. Я записал этот набор и могу вернуть вам его в мозг. Усилитель готов, на этот раз он полностью готов и настроен на ваш мозг. Ваш сон будет по-настоящему великим! Он остановит это безумие, перенесет нас в иной континуум, где мы сможем начать сначала. Вот что вы сделаете. Вы измените все предметы, не чью-то жизнь, вы измените весь континуум.
     - Приятно говорить с вами об этом, - заметил Орр.
     Он с невероятной быстротой поглощал еду, несмотря на разбитые губы и отсутствие зубов. В его словах звучала ирония, но Хабер был слишком занят своими мыслями, чтобы ее заметить.
     - Послушайте. Это вторжение произошло само по себе или из-за того, что вы пропустили сеанс?
     - Я увидел его во сне.
     - Вы позволили себе неконтролируемый эффективный сон?
     В голосе Хабера звучал гнев. Он слишком нянчился с Орром. Безответственность Орра стала причиной гибели множества людей, разрушения и паники во всем городе.
     - Нет... - начал Орр.
     Но в этот момент раздался сильный взрыв. Здание подпрыгнуло, зазвенело, загремело, электронные аппараты обрушились на пустые кровати, кофе выплеснулось из чашек.
     - Это вулкан или бомба? - спросил он.
     Хабера охватило отчаяние, но он вдруг заметил, что Орр невозмутим. Все его реакции были совершенно неправильными, ненормальными. В пятницу он готов был разорваться на куски из-за этических соображений, сейчас, в среду, среди армагеддона, этот тип холоден и спокоен. Казалось, он ничего не боится. Но ведь должен. Если Хабер боится, то и Орр должен бояться. "Должно быть, он подавил страх или считает, - вдруг подумал Хабер, - что если явился причиной вторжения, то оно для него безопасно, что оно - всего лишь сон".
     А если это так?
     Чей сон?
     - Лучше вернуться, - сказал Хабер, вставая.
     Он чувствовал нарастающее нетерпение и раздражение, возбуждение становилось невыносимым.
     - Что это за женщина с вами?
     - Мисс Лилач, - ответил Орр, странно глядя на него. - Адвокат. Она была здесь в пятницу.
     - Как же она с вами оказалась?
     - Она меня искала и приехала на дачу.
     - Объясните позже, - сказал Хабер. - Нет времени на пустяки. Нужно покончить с этим взрывающимся миром.
     В тот момент, когда они входили в кабинет Хабера, большое двойное стекло с резким звоном разлетелось. Обоих потащило к окну, как к устью вакуумного пылесоса.
     Все побелело, оба упали.
     Больше никаких звуков они не слышали.
     Когда он снова мог видеть, Хабер поднялся, держась за стол. Орр стоял у кушетки и успокаивал испуганную женщину. В кабинете стало холодно, весенний холодный воздух вливался в открытое окно и пах дымом, горелой изоляцией, озоном, серой и смертью.
     - Может, спустимся в подвал? - почти спокойно спросила Лилач, хотя вся дрожала.
     - Идите, - сказал Хабер. - Нам нужно немного задержаться.
     - Здесь?
     - Здесь Усилитель. Его нельзя выключить и перенести, как портативный телевизор. Идите в подвал, мы спустимся, как только сможем.
     - Вы хотите усыпить его сейчас? - спросила женщина.
     Деревья на холме внезапно вспыхнули ярко-желтыми шарами пламени. Извержение Маунт-Худ сменяли новые события. Но последние несколько минут, все же, земля слегка дрожала.
     - Конечно. Идите. Спускайтесь в подвал. Мне понадобиться кушетка. Ложитесь, Джордж. Послушайте, вы в подвале увидите дверь с надписью "Запасной генератор". Войдите туда, найдите рубильник с надписью "включено" и держите на нем руку. Если свет внезапно погаснет, включайте. Идите!
     Она пошла, по-прежнему дрожа, но улыбаясь. Проходя мимо Орра, она взяла его за руку и сказала:
     - Приятных снов, Джордж.
     - Не беспокойтесь, - ответил Джордж. - Все будет хорошо.
     - Замолчите, - приказал Хабер.
     Он включил гипнозапись, которую продиктовал сам, но Орр не обратил на все это внимания - взрывы, гул извержения и пожаров заглушали ее почти полностью.
     - Закройте глаза! - скомандовал Хабер.
     Он положил руку на горло Орру и повернул регулятор громкости.
     - Расслабьтесь, - загремел его собственный голос. - Вам удобно. Вы расслабились. Вы входите в...
     Здание подпрыгнуло, как барашек весной, и покосилось. Что-то появилось за грязно-красным непрозрачным окном без стекла: большой предмет, прыжками двигавшийся по воздуху. Он направлялся прямо к окну.
     - Быстрее!
     Хабер перекрикивал собственный голос.
     Вдруг он увидел, что Орр уже под гипнозом. Он выключил запись и наклонился к самому уху Орра.
     - Прекратите вторжение! - закричал он. - Мир, вам снится повсюду мир. Спите! Антверп!
     Он включил Усилитель.
     Но взглянуть на ЗЭГ у Хабера уже не было времени. Яйцеобразный предмет парил прямо за окном. Его тупое рыло, тускло освещенное заревом горевшего города, нацелилось прямо на Хабера. Хабер укрылся за кушеткой, чувствуя себя совершенно беззащитным и старался своим телом прикрыть Усилитель. Он вытянул шею, чтобы лучше разглядеть корабль чужаков.
     Тот приблизился. Как будто из маслянистой стали, серебристое, с фиолетовыми полосами, рыло заполнило все окно. Послышался скрежещущий звук, когда оно нажало на раму. Хабер громко всхлипнул от ужаса, но остался стоять между чужаком и Усилителем.
     Рыло, остановившись, выпустило длинное тонкое щупальце, которое вопросительно повисло в воздухе. Конец его, извиваясь, как кобра, покачался и двинулся по направлению к Хаберу. В десяти футах от Хабера оно повисло в воздухе и несколько секунд указывало на доктора, потом со свистом свернулось и из корабля донесся высокий гул.
     Металлический подоконник выгнулся и лопнул. Рыло опустилось на пол, в нем открылось отверстие, из которого что-то появилось.
     В ужасе, уже без всяких чувств, Хабер подумал, что это гигантская черепаха.
     Потом он понял, что существо заключено в скафандр, который и придает ему громоздкость и неуклюжесть, зеленоватый невыразительный вид гигантской морской черепахи, вставшей на задние лапы.
     Оно стояло неподвижно возле стола Хабера, затем медленно подняло левую руку, направив на Хабера металлический инструмент с узким стволом.
     Хабер увидел смерть.
     Плоский невыразительный голос донесся из локтевого сгиба существа.
     - Не делай с другими того, чего не хочешь, чтобы сделали с тобой, - произнес этот голос.
     Сердце Хабера билось с перебоями.
     Огромная металлическая тяжелая рука снова поднялась.
     - Мы хотим мира, - на одной ноте произнес локоть. - Извести остальных, что мы прибыли с миром. У нас нет оружия. Гибель вызывает страх. Прекратите уничтожение себя и других У нас нет оружия. Наша раса неагрессивна.
     - Я не распоряжаюсь военно-воздушными силами.
     Хабер запнулся.
     - С существами в летающих машинах устанавливается контакт, - сказал локоть существа. - Военное ли это устройство
     Порядок слов свидетельствовал, что это вопрос.
     - Нет, - сказал Хабер. - Ничего подобного.
     - Просим прощение за вторжение.
     Огромная металлическая фигура чуть повернулась.
     Казалось, она колеблется.
     - Что это? - спросила она.
     Она указала на механизмы, связанные с головой спящего Орра.
     - Элекроэнцефалограф, машина, записывающая электрическую активность мозга.
     - Достойно, - сказал чужак.
     Он сделал короткий шаг к кушетке, как бы собираясь взглянуть.
     - Этот индивидуум яхклу. Все ли ваши индивидуумы способны яхклу?
     - Я не понимаю термина. Если вы опишете...
     Фигура повернулась, подняла левый локоть над головой, как у черепахи, едва выдающейся над плечами, и сказала:
     - Просим простить. Общение при помощи машины коммуникатора изобретена торопливо в очень недавнем прошлом. Просим простить. Необходимо, чтобы мы все двинулись в очень близкое будущее к другим ответственным индивидуумам, охваченным паникой и способным уничтожить себя и других. Спасибо.
     Он снова забрался в нос корабля.
     Хабер следил, как в темном углублении исчезли большие круглые подошвы.
     Рыло подпрыгнуло над полом и вернулось на место. У Хабера сложилось впечатление, что это не просто механическое действие, а точное повторение прежних движений в обратном порядке, как в пущенном наоборот фильме. Чужой корабль отступал, выдрав с ужасным скрежетом остатки оконной рамы и исчезнув в вязком мраке снаружи.
     Хабер вдруг понял, что взрывы прекратились, все слегка дрожало, но от извержения, а не от бомб. Далеко за рекой выли сирены.
     Джордж Орр неподвижно лежал на кушетке, неровно дыша, порезы и синяки отчетливо выделялись на бледном лице.
     Пепел и дым по-прежнему наполняли холодный воздух через разбитое стекло. Ничего не изменилось. Он ничего не делал.
     Сделал ли он что-нибудь? Глаза спящего слегка двигались под опущенными веками, ему все еще что-то снилось, иначе не могло быть, ведь Усилитель посылает ему в мозг его собственные импульсы. Почему он не изменил континуум? Почему не перенес их в царство абсолютного мира, как велел ему Хабер? Гипнотическое внушение оказалось недостаточно сильным. Нужно начать все снова. Хабер выключил Усилитель и трижды позвал Орра по имени.
     - Не садитесь, вы еще не подключены к Усилителю. Что вам снилось?
     Орр говорил хрипло и медленно. Он еще не вполне проснулся.
     - Тут были чужаки, здесь, в кабинете... Он выбрался из носа одного из их прыгающих кораблей. В окно. Вы с ним разговаривали.
     - Но это не сон! Это произошло! Черт подери, придется начать заново. Должно быть, несколько минут назад произошел атомный взрыв, мы все можем погибнуть от радиации.
     - О, не в этот раз, - сказал Орр.
     Он сел и снял электроды.
     - Конечно, произошло. Эффективный сон - это реальность, доктор Хабер.
     Хабер уставился на него.
     - Вероятно, Усилитель сделал действие сил немедленным, - сказал Орр.
     Он по-прежнему сохранял необыкновенное спокойствие. Он, казалось, задумался.
     - Послушайте, вы можете позвонить в Вашингтон?
     - Зачем?
     - Ну, известный ученый в самом центре происходящего. Вас выслушают. Они там ищут объяснения. Кого в правительстве вы знаете? К кому вы можете обратиться лично? Может, к министру здравоохранения? Скажите, что все это результат недоразумения, что чужаки не вторгаются и не нападают. Они просто не понимали, пока не приземлились, что у людей существует звуковая речь. Они даже не знали, что мы считаем себя в состоянии войны с ними. Надо поговорить с кем-нибудь, кто может связаться с президентом. Чем скорее отзовут военных, тем меньше людей будет убито. Ведь гибнет только гражданское население. Чужаки не причиняют вреда нашим солдатам, они даже не вооружены, и у меня впечатление, что в своих скафандрах они неуязвимы. Ясно одно - если не остановить воздушный флот, он разобьет весь город. Попробуйте, доктор Хабер. К вашим словам должны прислушаться.
     Хабер чувствовал, что Орр прав, хотя причин для этого не было. Логика безумия. Но тем не менее - он прав. Орр говорил с абсолютной уверенностью.
     Почему такой дар дан глупцу, ничтожеству? Почему Орр так уверен, почему он прав, когда сильные, активные люди оказываются бессильными и вынуждены подчиняться слабому орудию? Не первый раз приходила в голову Хабера эта мысль.
     В тоже время он тут же направился к столу, к телефону. Он сел и набрал номер министерства здравоохранения в Вашингтоне.
     Звонок через Федеральный центр связи в Уте прошел сразу.
     Ожидая, пока его свяжут с министром здравоохранения, народного образования и социального обеспечения, которого он хорошо знал, Хабер сказал Орру:
     - Почему вы не перенесли нас в другой континуум, где этого просто никогда не было? Так было бы горазд легче, и никто не погиб бы? Почему вы просто не избавились от чужаков?
     - Я не выбираю, - ответил Орр. - Разве вы этого еще не поняли? Я просто следую.
     - Следуете моему гипнотическому внушению, да, но никогда не следуете полностью, никогда не идете прямо и просто...
     - Я не это имел в виду, - пояснил Орр.
     Но тут на линии оказался личный секретарь Вентора. Пока Хабер говорил с ним, Орр вышел из кабинета и пошел вниз, несомненно, чтобы увидеться с этой женщиной. Поговорив с секретарем, а затем с самим министром, Хабер почувствовал, что все налаживается, что чужаки действительно не агрессивны и что он убедил в этом Вентора, а через него президента и генералов. Орр больше не нужен. Хабер видел, что нужно сделать, и он выведет страну из кризиса.
     
     
     9
     
     Те, кто видит во сне мир,
     просыпаются к горю.
     
     Чуанг Цзе II
     
     Шла третья неделя апреля. Орр на прошлой неделе договорился с Хитзер Лилач встретиться и пообедать у "Дэйва" в среду, но как только он вышел из своего кабинета, он понял, что ничего не получится.
     Теперь в его голове теснилось столько воспоминаний, такая путаница жизненного опыта, что он и не пытался вспомнить что-нибудь. Он принимал, как должное все, что происходило, и жил почти как ребенок.
     Его больше ничего не удивляло.
     Кабинет его находился на третьем этаже. Бюро гражданского планирования. Положение у него было более внушительное, чем когда-либо раньше. Он руководил секцией юго-восточных пригородов в городской комиссии планирования. Работа ему не нравилась.
     Ему удавалось оставаться чертежником до сна в прошлый понедельник.
     Этот сон в соответствии с каким-то замыслом Хабера так изменил федеральное устройство штатов, так преобразовал всю социальную систему, что Орр превратился в городского бюрократа. Ни в одной из прежних жизней у него не было работы полностью соответствовавшей его желаниям. Он хотел быть дизайнером, придумывать форму и цвет для разных предметов, но ни в одном из прежних существований в этом его таланте никто не нуждался, не было необходимости его использовать.
     Та работа, которой он теперь занимался и занимался уже пять лет, совершенно не соответствовала ему. Это его беспокоило.
     До последней недели во всех существованиях, вытекавших из его снов, была какая-то связь. Он всегда был чертежником, жил на Корбетт-авеню. Даже в той жизни, которая кончилась на бетонных ступенях горящего дома, в умирающем городе разрушенного мира, даже в той жизни, где уже нет ни работ, ни домов, даже там была эта связь. И во всех существованиях многие другие важные обстоятельства оставались неизменными. Он улучшил климат, но ненамного, и эффект Гринхауза - постоянное наследие середины прошлого столетия - сохранился. География оставалась стабильной. Все континенты сохранялись, так же, как национальные границы, человеческие характеры и так далее. Если Хабер задумал создать более благородную расу, то ему это не удалось.
     Но Хабер научился управлять его снами лучше. Последние два сеанса изменили действительность более радикально. У Орра сохранилась квартира на Корбетт-авеню, те же три комнаты, слабо пахнущие марихуаной управляющего, но служил он чиновником в большом доме Нижнего города, а сам Нижний город изменился до неузнаваемости. Он стал почти таким же впечатляющим и полным небоскребов, как до катастрофы, но гораздо красивее и удобнее. И управлялся он совсем по-другому.
     Любопытно, что Альберт М.Мендель по-прежнему оставался президентом США. Он, подобно форме континентов, не подлежал изменению.
     Но Соединенные Штаты больше не были ни государством, ни даже страной.
     Портленд был резиденцией Мирового Планирующего Центра, главным руководителем Сверхнациональной Федерации Человечества.
     Портленд превратился в столицу всей планеты Население его составило два миллиона. Весь Нижний город был застроен огромными зданиями МПЦ, тщательно спланированными, окруженными зелеными парками и лужайками. Парки заполняли тысячи людей, в большинстве работников МПЦ.
     Но были и группы туристов из Улан-Батора и Сантьяго. Туристы ходили по парку со слегка наклоненными головами, вслушиваясь в голоса гидов через ушные радиопуговицы. Впечатляющее зрелище - огромные прекрасные здания, ухоженные газоны, хорошо одетые люди. Для Джорджа Орра это выглядело футуристично.
     Конечно, он не смог найти "Дэйва", не смог даже найти Анкенн-стрит Он настолько отчетливо ее помнил по многим прошлым существованиям, что отказывался принимать настоящее, в котором просто никакой Анкенн-стрит не было
     На ее месте к облакам среди газонов и клумб с рододендронами высилось здание Координационного центра исследований и развития.
     Орр даже не стал искать здание Пендлтон.
     Моррисон-стрит сохранилась, по ее центру шел недавно разбитый бульвар, усаженный оранжевыми деревьями, но никаких зданий в несинском стиле не было видно.
     Он не мог вспомнить точное название фирмы Хитзер: то ли "Форменг, Эссербек, Вудхью Ратти", то ли...? Он нашел телефонный справочник и поискал название фирмы. Ничего подобного даже не было, но был П.Эссербек, поверенный.
     Орр позвонил туда, но мисс Лилач там не работала. Наконец, он набрался храбрости и поискал ее в справочнике. Никаких Лилач в книге не оказалось.
     "Возможно, у нее теперь другое имя, - подумал он, - ее мать могла отказаться от фамилии мужа, когда он уехал в Африку, или она могла сохранить фамилию мужа после того, как овдовела". Но он не имел ни малейшего представления, как фамилия ее мужа. Многие женщины больше не меняли фамилии при браке, считая этот обычай пережитком женской зависимости. Но что хорошего во всех этих рассуждениях? Возможно, что никакой Хитзер Лилач вообще нет в этой реальности и она никогда не рождалась.
     Орр задумался о другой возможности.
     "Если она попадется мне сейчас, узнаю ли я ее?"
     Она коричневая, цвета темного балтийского янтаря, чашки крепкого цейлонского чая, но коричневых людей больше нет. Нет ни черных, ни белых, ни желтых, ни красных.
     Люди со всех концов Земли стекаются в город МПЦ, чтобы работать здесь или взглянуть на него: из Таиланда, Аргентины, Ганы, Китая, Ирландии, Тасмании, Ливана, Эфиопии, Вьетнама, Гондураса, Лихтенштейна.
     На всех одна и та же одежда, а под одеждой они все одного цвета - серые.
     Доктор Хабер обрадовался, когда это произошло. Это случилось в прошлую субботу.
     Целых пять минут он смотрел на себя в зеркало, посмеиваясь и восхищаясь. Точно так же он смотрел на Орра.
     - На этот раз вы выбрали самый экономичный способ, Джордж. Я начинаю верить, что ваш мозг сотрудничает со мной! Вы знаете, что я вам внушил?
     Теперь доктор Хабер много и охотно говорит с Орром о том, что он делает и чего надеется достичь при помощи снов Орра.
     Впрочем, это мало помогало.
     Орр смотрел на свои бледно-серые руки с короткими серыми ногтями.
     - Вероятно, вы предложили, чтобы больше не было расовых конфликтов.
     - Точно. И, конечно, я предполагал, что найдется политическое или экономическое решение. Вместо этого ваши мыслительные процессы пошли по обычному кратчайшему пути. Часто этот ваш путь превращается в короткое замыкание, но на этот раз вы добрались до сути, сделали изменение биологическим и абсолютным. Расовой проблемы никогда не существовало! И мы с вами, Джордж, единственные люди на Земле, которые знают об этой проблеме. Можете себе представить? Никого не линчевали в Алабаме, никто не был убит в Йоганесбурге! Проблемы войны мы переросли, а расовой проблемы никогда не было. Никто за всю историю человечества не страдал из-за цвета кожи. Вы учитесь, Джордж! Вопреки себе, вы становитесь величайшим благодетелем человечества. Человечество тратило массу времени и энергии, чтобы решить религиозным путем свои проблемы, но тут являетесь вы и делаете Будду, Иисуса и всех остальных простыми факирами, кем они, в сущности, и были. Они пытались уйти от зла, а мы лишаем его корней, избавляемся от него.
     Триумфальные песни Хабера беспокоили Орра, и он их не слушал. Он рылся в своей памяти и не находил в ней ни послания, доставленного на поле битвы в Готтисберге, ни человека по имени Мартин Лютер Кинг.
     Впрочем, это казалось ничтожной платой за полное уничтожение расовых предрассудков, и он ничего не сказал.
     Но теперь - никогда не знать женщину с коричневой кожей и волнистыми черными волосами, подстриженными так коротко, что линия коричневой кожи казалась изгибом элегантной бронзовой вазы. Нет, это неправильно. Это невыносимо, чтобы каждый человек на Земле по цвету напоминал боевой корабль! Нет!
     "Поэтому ее и нет, - подумал он. - Она не могла родиться серой. Коричневый цвет был ее существенной частью, он не случаен. Ее гнев, робость, резкость, мягкость - все в ее характере смешано, темное и светлое, как в балтийском янтаре, она не может существовать в мире серых людей. Она не родилась".
     А он родился. Он может родиться в любом мире. У него нет характера. Он груда глины, брусок дерева.
     И доктор Хабер - он тоже родился. Ничто не может помешать ему. В каждом воплощении он лишь становится больше.
     Во время ужасного путешествия из дачи в гибнущий город Хитзер сказала ему, пытаясь внушить ему увидеть во сне улучшенного Хабера. С тех пор Хабер откровенен с ним. Впрочем, откровенность - не вполне точное слово. Хабер слишком сложен, чтобы быть откровенным. Слой за слоем можно снимать кожу с лука, и все же остается только лук.
     Снятие единственного слоя - это единственное происшедшее с ним изменение, и оно объяснялось, возможно, не эффективным сновидением Орра, а изменившимися обстоятельствами. Он теперь так уверен в себе, что не считает нужным скрывать свои намерения или обманывать Орра. Он его просто принуждает. Добровольное терапевтическое лечение неизвестно в новом мире, но законы сохраняют свою силу, и ни один юрист не может и подумать о том, чтобы отобрать пациента у Вильяма Хабера. Хабер - исключительно важная личность. Он директор ХУРАДа - мозга Мирового Планирующего Центра, где принимаются важнейшие решения. Он всегда хотел власти, чтобы делать добро. Теперь она у него есть.
     В то же время Хабер оставался все тем же добродушным и равнодушным человеком, каким был при первой встрече с Орром в грязноватом кабинете с фотографией Маунт-Худ в восточной башне Вильяметты. Он не изменился, он просто вырос.
     Главное качество властолюбия - рост.
     Чтобы существовать, властолюбие должно расти, каждое достижение для него - лишь шаг к следующему. Чем больше власть, тем больше аппетит к ней. Поскольку видимых пределов власти Хабера, достигнутой посредством сновидений Орра, нет, постольку нет предела его решимости улучшить мир.
     Прохожий чужак слегка задел Орра в толпе на бульваре Моррисона. Извинился без интонации из чуть приподнятого локтя.
     Чужаки скоро научились не направлять локти на людей, обнаружив, что это их пугает.
     Орр удивленно взглянул на него: он почти забыл (R) существовании чужаков.
     В нынешней действительности, или континууме, как предпочитал говорить Хабер, высадка чужаков не сопровождалась разрушением Орегона, НАСА и воздушного флота.
     Вместо того, чтобы под градом бомб и напалма в спешке изобретать свои трансляционные компьютеры, они привезли их с собой с Луны и перед приземлением объявили о своих мирных намерениях, извиняясь за войну в космосе, которая была вызвана недоразумением, и прося указаний. Конечно, была тревога, но никакой паники. Почти трогательно было слышать, как по всем каналам радио и телевидения лишенный интонации голос повторял, что разрушение лунного купола и орбитальной станции русских было непреднамеренным результатом их попытки установить контакт, что они приняли ракеты с Земли за нашу попытку установить контакт, что они очень сожалеют и что теперь, когда они полностью овладели человеческим способом общения, хотят возместить все убытки.
     МПЦ, созданный сразу после чумы, связался с ними и сохранил спокойствие среди населения и армии. Орр понял, что произошло это не первого апреля, несколько недель назад, а в феврале прошлого года.
     С тех пор прошло четырнадцать месяцев. Чужакам позволили высадиться. С ними были установлены удовлетворительные отношения. Наконец, им позволили поселиться в тщательно охраняемом участке пустыни возле гор Стинс в Орегоне и смешаться с людьми. Некоторые из них теперь мирно делили восстановленный лунный купол с земными учеными. Несколько тысяч чужаков находились на Земле. По-видимому, это было все их количество. Впрочем, такие подробности не сообщались широкой публике. Уроженцы планеты с метановой атмосферой звезды Альдебаран, они вынуждены были постоянно носить скафандры, но, по-видимому, это их не затрудняло.
     Орру было непонятно, на что они на самом деле похожи, под своими черепаховыми скафандрами. Они никогда не показывались без скафандров и не чертили рисунков. Их общение с людьми через устройство, помещенное в левом локте, этим и ограничивалось. Орр даже не знал, видят ли они, есть ли у них орган чувств, воспринимающий видимый спектр. Существовали обширные области, где связь вообще невозможна - проблема дельфинов, но только гораздо сложнее. Однако, поскольку они оказались неагрессивными и в относительно скромном количестве, МПЦ с готовностью принял их в земное общество.
     Приятно посмотреть на кого-то, отличающегося от тебя. Чужаки, по-видимому, готовы были остаться совсем, если им позволят.
     Они оказались хорошими торговцами и организаторами. Некоторые из них завели небольшие предприятия. Своими познаниями в области космических полетов чужаки поделились с земными учеными. Они пока не говорили, чего хотят взамен, и с какой целью явились на Землю. Казалось, им просто нравилось здесь. Когда пришельцы превратились в предпринимателей, мирных и законопослушных граждан Земли, разговоры о "господстве чужаков", о "нечеловеческой инфильтрации" стали достоянием параноидных политиков из умирающих и уходящих националистических группировок и тех, кто встречался с настоящими летающими блюдцами.
     Единственным, что сохранилось от ужасного первого апреля, было возвращение Маунт-Худ к активной вулканической деятельности. На этот раз на горе взорвалась не бомба, потому что бомбы вообще не падали, просто вулкан проснулся. От нее на север тянулся длинный серо-коричневый столб дыма. Зигзаг и Рододендрон испытали участь Помпеи и Геракленума. Недавно вблизи старого небольшого кратера в парке горы Маунт-Тейбор, в пределах самого города, открылась небольшая фумарола.
     Жители этого района были переселены в новые расцветающие пригороды. Жить с дымящейся на горизонте Маунт-Худ вполне можно, но когда извержение начинается прямо на твоей улице, это уж слишком.
     В переполненном ресторане Орр взял порцию рыбы и цыпленка с африканским арахисом. Пока он ел, он печально думал: "Однажды я не пришел к ней на свидание у "Дэйва", а теперь не пришла она".
     Он не мог вынести такой тяжелой утраты. Потеря женщины, которой никогда не существовало. Он пытался наслаждаться пищей, разглядывая других, но пища не имела вкуса, а все люди были серыми.
     За стеклянной дверью ресторана сгущалась толпа: люди стремились к Портлендскому Дворцу Спорта - огромному роскошному колизею, ниже по реке. Там должно состояться полуденное представление. Теперь мало кто сидит дома и смотрит телевизор. Да и вообще передачи ведутся всего два часа в день. Нынешний образ жизни -совместность. Сегодня среда, значит, будет борьба, самый большой аттракцион на неделе, за исключением субботнего вечернего футбола.
     Атлеты часто гибли в борьбе, но зрелищу не хватало драматического эффекта футбола, когда сто сорок четыре человека орошают кровью свою арену. Искусство индивидуальных борцов, конечно, хорошо, но ему недостает освобождающего действия массовой гибели.
     Больше нет войн. Так сказал себе Орр, доедая цыпленка. Он смешался с толпой.
     Не будем о войне. Когда-то была старая песня. Не будем, какой тут был глагол? Не сражаться, не изучать. Не будем.,
     Он натолкнулся прямо на гражданский арест. Высокий человек с длинным морщинистым лицом схватил низкорослого мужчину с круглым серым лицом за полу пиджака. Толпа расступилась, некоторые остановились, чтобы посмотреть, другие продолжали стремительно двигаться к Дворцу Спорта.
     - Это гражданский арест, прошу всех быть свидетелями! - нервным тоном говорил высокий. - Этот человек, Хари Т.Нонно, неизлечимо болен раком брюшной полости, но скрывал свое местонахождение от властей и продолжает жить со своей женой. Меня зовут Эрнст Бинго Марин, Йотвуд Драйв, 262-4237, район Солнечных склонов, Большой Портленд. Есть здесь десять свидетелей?
     Один из свидетелей удерживал слабо сопротивляющегося преступника, пока Эрнст Бинго Марин считал присутствующих.
     Орр сбежал, протискиваясь сквозь толпу, прежде чем Марин произвел эвтаназию своим шприцевым пистолетом. Все взрослые граждане, заслужившие удостоверение гражданской ответственности, носили такие пистолеты. Орр и сам имел такой, впрочем, пистолет Орра не был заряжен. Его разрядили, когда он стал пациентом при МПЦ, но оружие оставили, чтобы временное лишение статуса не привело его к публичному унижению. Ему объяснили, что душевное заболевание не является преступлением, таким как инфекция или наследственная болезнь.
     Он не чувствовал себя в опасности, и его пистолет зарядят, как только доктор Хабер объявит его выздоровевшим.
     Опухоль... Разве раковая чума, убив всех восприимчивых к раку, не сделала выживших иммунными? Сделала, но в другом сне, не в этом. Очевидно, рак возник снова, как Маунт-Худ.
     Учиться. Вот это слово. Мы не будем больше учиться войне...
     На углу Четвертой и Олдер он сел в фуникулер, движущийся над серо-зеленым городом к башне ХУРАДа, которая венчала западные холмы.
     Башня была видна отовсюду - из города, с реки, с туманных западных равнин, больших темных холмов Лесного парка на севере. Под портиком с колоннами большими римскими буквами, которые придавали благородстве любой фразе, было написано: "Величайшее благо величайшему количеству".
     Внутри, в огромном мраморном вестибюле, сделанном по моделям Пантеона в Риме, меньшая надпись золотыми буквами на барабане центрального купола гласила: "Истинная цель человечества - человек. Пама. 1688-1744".
     Орру говорили, что здание на площади превосходит Британский музей и выше его на пять этажей. Оно было противосейсмично и не защищало от бомб, только потому, что никаких бомб не было. Груды ядерного оружия, оставшегося после Лунной войны, были взорваны в серии интересных экспериментов в поясе астероидов. Это здание могло выдержать все, кроме извержения вулкана и еще... дурного сна.
     Орр прошел по западному крылу и поднялся на верхний этаж в просторном лифте.
     Доктор Хабер сохранил в своем кабинете кушетку психоаналитика, как напоминание о скромном начале, когда он практиковал и имел дело с одиночками, а не с миллионами, но добраться до кушетки было нелегко, потому что помещения доктора занимали полакра и включали семь различных комнат. Орр доложил о себе автосекретарю в приемной, а потом прошел мимо мисс Кроч, работавшей на своем компьютере, миновал официальный кабинет - грандиозный зал, которому не хватало только трона - здесь доктор принимал послов, делегации, лауреатов Нобелевской премии, - и, наконец, добрался до меньшего кабинета с окном во всю стену и кушеткой. Сдвинутая в сторону панель красного дерева обнажала сложнейший прибор исследовательского института.
     Хабер наполовину закопался во внутренности Усилителя.
     - Привет, Джордж, - прогремел он изнутри, не оглядываясь. - Минутку. Я думаю, сегодня у нас будет сеанс без гипноза. Садитесь. Я тут кое о чем думал... Слушайте, вы помните тесты, которым вас подвергали в самом начале в Медицинской школе? Особенности личности, коэффициент интеллекта, пятна Рошаха и прочее. Я на своем третьем сеансе проводил аналогичную проверку. Помните? Интересовались результатами?
     Лицо Хабера неожиданно появилось из глубины усилителя - серое, обрамленное курчавыми черными волосами и бородой.
     В глазах отражался свет из окна.
     - Да, - ответил Орр.
     На самом деле он не помнил.
     - Полагаю, вам пора узнать, что в пределах данных этих стандартных, но довольно точных и полезных тестов вы настолько нормальны, что кажетесь аномалией. Конечно, слово "нормальный" не имеет точного объективного значения. В количественных терминах вы средняя величина. Например, отношение экстраверсии-интраверсии у вас 49,1. Это означает, что интраверсия превышает экстраверсию на 0,9 процента. Очень редкий случай. Но то же соотношение наблюдается и по всем остальным параметрам. Если нанести их на один график, получится линия, где-то на уровне пятидесяти процентов. Стремление господствовать у вас, например, 48,8. Вы не господствуете и не подчиняетесь. Независимость-зависимость - то же самое. Созидание-разрушение по шкале Рамиреса - то же самое. Ни то и ни другое. Или и то, и другое. Везде, где есть оппозиция, полярность, вы посередине. По всей шкале вы находитесь в точке равновесия. Вы так тщательно все убрали, что ничего не осталось. Уолтере в Медицинской школе истолковал эти результаты несколько по-другому. Он видит в этом стремление к гармонии с обществом, а я - с самим собой. Во всяком случае, вы человек середины. Остается теперь только подшить "Глюмдальклич из Бробдингена" и все будет ясно. Черт!
     Он ударился головой о панель, сразу забыв закрыть Усилитель.
     - Ладно. Вы странная рыба, Джордж. И самое странное в том, что в вас нет ничего странного.
     Он рассмеялся своим бурным оглушающим смехом.
     - Попробуем сегодня по-другому. Никакого гипноза, никакого сна. Нет j-стадии и нет сновидений. Сегодня я хочу подключить вас к Усилителю в бодрствующем состоянии.
     Сердце Орра сжалось, хотя он не знал почему.
     - Зачем? - спросил он.
     - Главным образом, чтобы получить запись с вашего нормально бодрствующего мозга под усилением. На первом сеансе я сделал такую запись, но тогда Усилитель не был настроен именно на вас. Теперь я могу усиливать индивидуальные характеристики вашего мозга. Потом сравним показания с записью j-стадии и с записями других пациентов, нормальных и анормальных, Я хочу понять, Джордж, что же в вас действует. В конечном счете, главный вопрос - почему ваши сны имеют такой эффект?
     - Зачем? - повторил Орр.
     - Зачем? Как, разве вы здесь не для этого?
     - Я пришел, чтобы меня вылечили, чтобы научиться не видеть эффективных снов.
     - Если бы это было так просто, разве вас послали бы в ХУРАД - ко мне?
     Орр опустил голову на руки и ничего не сказал.
     - Я не могу показать вам, как остановиться, Джордж, пока не пойму, как вы это делаете.
     - Но когда поймете, вы скажете?
     Хабер отклонился назад.
     - Почему вы так боитесь себя, Джордж?
     - Я не боюсь себя, - сказал Орр.
     Руки у него вспотели.
     - Я боюсь...
     Но он слишком боялся, чтобы произнести местоимение.
     - Боитесь изменить реальность. Я знаю. Мы это проделывали много раз. Но почему, Джордж? Вы должны задать себе этот вопрос. Что плохого в изменении мира? Попытайтесь отвлечься от себя и взглянуть объективно. Вы боитесь утратить свое равновесие. Но изменения не нарушают вашего равновесия. В конце концов, жизнь не статичный объект. Это процесс. Она никогда не стоит на месте. Интеллектуально вы это понимаете, но эмоционально отказываетесь принять. Ничего не остается прежним в следующий момент, и нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Жизнь, эволюция, вся вселенная, пространства времени и материи, энергия, само существование - все изменяется.
     - Это лишь один аспект, - сказал Орр. - Есть и другой - постоянство.
     - Когда мир перестанет изменяться, наступит царство энтропии, тепловая смерть вселенной. Чем больше движения, пересечений, противоречий, изменений. Тем меньше равновесия и тем больше жизни. Я за жизнь, Джордж! Жизнь сама по себе - это борьба. Невозможно жить в безопасности. Такого понятия вообще не существует. Высуньте голову из своей раковины и живите полнокровной жизнью. Вы боитесь гигантского эксперимента, который мы с вами проводим. Мы на краю открытия огромной силы на благо всего человечества. Это абсолютно новое поле антиэнтропической энергии, это жизненная сила, воля к действию и изменению.
     - Все это верно. Но ведь...
     - Что, Джордж?
     Теперь голос Хабера звучал по-отцовски терпеливо. Орр заставил себя продолжать, понимая, что все равно ничего не добьется.
     - Мы в мире, а не вне его. Бесполезно пытаться стоять вне мира и управлять им. Это противоречит жизни, Мир существует, что бы вы ни делали. Оставьте его в покое.
     Хабер прошелся по кабинету, задержался у большого окна, выходившего на север, на торжественный, величественный конус горы Святой Елены, закивал головой.
     - Понимаю, - сказал он, не оборачиваясь, - вполне вас понимаю. Но позвольте мне выразиться по-другому. Возможно, вы поймете, что мне нужно. Представьте себе, что вы одни в джунглях, в Мату Гроссо, и видите на тропе туземку. Она умирает от укуса змеи. У вас в сумке лекарство, его много, достаточно, чтобы излечить от тысячи укусов. Вы не станете применять его, потому что "таков мир"?
     - Это зависит... - начал Орр.
     - Зависит от чего?
     - Ну, не знаю. Если воплощение существует, возможно, сохранив ее жалкую жизнь, вы помешали ей жить гораздо лучшей жизнью. А может, вы вылечите ее, она вернется домой и убьет шестерых в деревне. Я знаю, вы дадите ей лекарство, потому что оно у вас есть и вам ее жалко. Но вы же не знаете, что приносите тем самым, добро или зло, или то и другое.
     - Согласен. Я знаю действие лекарства, но не знаю, что я делаю. Хорошо, с радостью приму ваши термины. А какая разница? Согласен, что в восьмидесяти пяти процентах времени я не знаю, что сделает ваш мозг, и вы не знаете, но ведь мы делаем... Почему бы нам не продолжить?
     Он бурно, заразительно рассмеялся, и Орр обнаружил, что сам слабо улыбается.
     Но пока прикладывались последние электроды, он сделал последнюю попытку.
     - По пути сюда я видел гражданский арест и эвтаназию, - сказал он.
     - За что?
     - Рак.
     Хабер кивнул.
     - Неудивительно, что вы угнетены. Вы так и не приняли полностью необходимость контролируемого насилия для блага общества, может, никогда и не примете. Мир, в котором мы оказались, Джордж, реалистичен и жесток. Как я говорил, нельзя жить в безопасности. Но будущее оправдает нас. Нам необходимо здоровье. У нас просто нет места для неизлечимых больных, для наследственных заболеваний, ухудшающих породу. Мы не можем допустить ни потери времени, ни бесполезных страданий.
     Хабер говорил с энтузиазмом, но чуть преувеличенным. Орр думал, насколько ему самому нравится созданный им мир.
     - Сидите, Джордж. Я не хочу, чтобы вы уснули по привычке. Вот так. Вам может стать скучно. Я хочу, чтобы вы просто посидели. Не закрывайте глаза, думайте о чем угодно. Я покопаюсь во внутренностях бэби. Ну вот, готово.
     Он нажал белую кнопку "включено" на стене справа от себя, у изголовья кушетки.
     Проходящий чужак слегка задел Орра в толпе на бульваре. Он поднял левый локоть, чтобы извиниться. Орр пробормотал:
     - Извините.
     Чужак остановился, наполовину преграждая путь. Орр тоже остановился, удивленный и пораженный девятифутовой зеленоватой бронированной невыразительностью чужака.
     Чужак был странен до забавности, как морская черепаха, но и морская черепаха, как любое существо, обладает странной красотой.
     Из слегка приподнятого левого локтя донесся ровный невыразительный голос:
     - Джорджор.
     Спустя мгновение Орр узнал собственное имя и в замешательстве остановился.
     - А! Да, я Орр.
     - Просим простить вмешательство без предупреждения. Вы человек, способный яхклу, как уже указывалось. Это вас беспокоит.
     - Я не думаю...
     - Мы тоже обеспокоены. Концепции пересекаются в тумане. Восприятие затруднено. Вулканы изрыгают пламя. Помощь предложена - отказ. Лекарство для укуса от змеи не годится для всех. До поворота в неверном направлении возможно появление вспомогательных сил в такой немедленной последовательности: эр'перрихис.
     - Зр'перрихис, - автоматические повторил Орр.
     Он изо всех сил старался понять, что говорит ему чужак.
     - Если желательно. Речь - серебро, молчание - золото. Я - вселенная. Просим простить вмешательство, пересечения неясны.
     Чужак, у которого не было ни шеи, ни талии, тем не менее, как будто поклонился и прошел, большой, зеленоватый, сквозь толпу. Орр стоял, глядя ему вслед, пока Хабер не произнес:
     - Джордж!
     - Что?
     Орр удивленно осмотрел комнату, стол, окно.
     - Что вы делали?
     - Ничего, - ответил Орр.
     Он по-прежнему сидел на кушетке, на голове - электроды.
     Хабер нажал кнопку "выключено", подошел к кушетке и посмотрел вначале на Орра, потом на экран ЗЭГ.
     Открыв машину, он провернул записи, ведущиеся внутри пером на бумаге.
     - Мне показалось, что я неправильно прочел данные.
     Он неестественно рассмеялся, смех его не походил на обычный бурный хохот.
     - Странно ведет себя у вас кора, я ведь ее не питал Усилителем. Я начал лишь слегка стимулировать. Ничего особенного. Что это? Боже, не менее ста пятидесяти милливольт.
     Он вдруг обернулся к Орру.
     - О чем вы думали? Вспомните.
     - Я думал о чужаках.
     - С Альдебарана? Ну и что?
     - Просто вспомнил, что, идя сюда, встретил одного на улице.
     - И сознательно или бессознательно это напомнило вам об эвтаназии, свидетелем которой вы были. Верно? Отлично. Это может объяснить странное поведение эмоциональных центров. Усилитель подхватил их и преувеличил. Вы должны были ощущать, что в вашем мозгу происходит нечто необычное, особенное, нет?
     - Нет, - задумчиво сказал Орр.
     Он ведь не чувствовал ничего необычного.
     - Послушайте, если вас что-то беспокоит, вы должны знать, что именно, Я несколько сотен раз подключал к себе Усилитель. Да и на других пациентах испытывал. Он не может вам повредить. Но эта запись весьма необычна для взрослого, и я хотел бы выяснить, чувствуете ли вы это субъективно.
     Хабер успокаивал себя, а не Орра. Не важно кого, Орра все равно нельзя было успокоить.
     - Продолжим.
     Хабер подошел к выключателю Усилителя.
     Орр сжал губы и увидел Хаос и Древнюю Ночь.
     Но их здесь нет, и он не в Нижнем городе, где разговаривает с девятифутовой черепахой. Он по-прежнему сидит на удобной кушетке и смотрит на туманный, серо-голубой конус Святой Елены. И тихо, как ночной вор, в него вошло ощущение благополучия, уверенности, что все в порядке, и что он находится в центре мира. Я - это вселенная. Его изоляция не будет допущена. Он вновь там, где должен быть.
     Он чувствовал спокойствие, абсолютную уверенность в себе и окружающем. Чувство это не казалось ему чудом или загадкой - оно было нормой. Так он всегда себя чувствовал, если не считать периодов кризиса и агонии. Такое чувство заполняло его детство и лучшие часы юности. Это нормальное ощущение бытия. В последние годы он утратил его, постепенно, но почти полностью, при этом фактически не сознавая, что утрачивает. Четыре года назад в апреле произошло такое, что нарушило его равновесие. Наркотики, сновидения, непрестанный переход от воспоминаний об одной жизни к другой и попытка Хабера улучшить мир - все это еще больше нарушило равновесие. А вот теперь оно вернулось.
     Он знал, что добился этого не сам.
     - Это сделал Усилитель? - спросил он.
     - Что сделал?
     Хабер внимательно смотрел на экран ЗЭГ.
     - О... не знаю.
     - Он ничего не делает в определенном смысле, - ответил Хабер с ноткой раздражения.
     Хабер любил такие мгновения, когда он не играл роль, а был полностью поглощен тем, что пытался узнать при помощи своих приборов.
     - Он просто усиливает то, что делает в данный момент ваш мозг, избирательно усиливает активность. Но ваш мозг в данный момент не делает абсолютно ничего интересного. Вот.
     Он сделал быструю запись, повернулся к Усилителю, потом снова к экрану. Поворачивая рукоятки, он разделил на экране три линии, казавшиеся одной. Орр не мешал ему. Один раз Хабер резко сказал:
     - Закройте глаза, Поднимите вверх взгляд. Продолжая держать глаза закрытыми, постарайтесь увидеть что-либо: красный куб...
     Когда он наконец выключил машину и начал снимать с Орра электроды, спокойствие не оставило Орра, как будто было вызвано наркотиками и алкоголем. Оно осталось. Без предупреждения и робости Орр сказал:
     - Доктор, я не могу больше позволить вам пользоваться моими эффективными снами...
     - А? - произнес Хабер, думая не об Орре, а о его мозге.
     - Я не позволю вам больше использовать мои сны.
     - Использовать сны?
     - Да, использовать.
     - Называйте, как хотите, - сказал Хабер выпрямившись.
     Он возвышался над сидевшим Орром. Большой, серый, широкий, бородатый и нахмурившийся.
     - Мне жаль, Джордж, но вы не должны так говорить.
     Боги Орра были безмятежными и независимыми. Они не требовали ни поклонения, ни повиновения.
     - Но я еще раз говорю, - спокойно ответил он.
     Хабер взглянул на него сверху вниз, по-настоящему взглянул и увидел. Он отпрянул, обнаружив, что наткнулся не на легкий занавес, который ожидал увидеть перед собой, а на непробиваемую гранитную стену. Он пересек комнату и сел за стол. Орр встал и слегка потянулся. Хабер большой серой рукой погладил черную бороду.
     - Я на краю, нет, уже в центре крупного открытия, - сказал он.
     Голос его звучал не добродушно, как всегда, а мрачно и властно.
     - Используя ваши записи, я программирую Усилитель на производство эффективных снов. Я назвал это е-стадией, Вскоре я смогу накладывать е-стадию на любой мозг. Вы понимаете, что это значит? Я легко могу вызвать эффективный сон у любого, соответствующим образом отобранного и подготовленного человека, так же легко, как психолог вызывает гнев у кошки, даже легче, потому что мне не понадобятся ни контакты, ни химические средства. Мне осталось несколько дней, а может несколько часов. И тогда вы будете свободны. Вы мне будете не нужны. Мне не нравится работа с пациентом, не желающим сотрудничать. С другим будет легче. Но пока вы мне нужны. Исследование должно быть закончено. Вероятно, это наиболее важное научное открытие из всех когда-либо появлявшихся. И если отношение ко мне, как к другу, стремление к знаниям и благу человечества не в состоянии удержать вас здесь, что ж, если понадобится, я получу ордер на принудительное лечение... Гм... Принуждение к личному благосостоянию. Если понадобится я использую лекарства, как будто вы буйно помешанный. Ваш отказ о помощи в таком важном деле, конечно, проявление психоза. Нет необходимости говорить, что для меня было бы гораздо лучше, иметь дело с добровольной помощью. Для меня это большая разница.
     - Никакой разницы для вас тут нет, - спокойно возразил Орр.
     - Почему вы спорите со мной сейчас? Почему именно сейчас? Джордж, когда вы так много дали мне, когда мы так близки к цели?
     Но чувство вины не воздействовало на Джорджа Орра.
     Если бы он позволял себе отдаваться чувству вины, то не дожил бы и до тридцати лет.
     - Потому, что чем дальше вы идете, тем все хуже. И теперь, вместо того, чтобы помешать мне видеть эффективные сны, вы пытаетесь вызвать их у себя. Я не хочу, чтобы мир жил в соответствии с моими снами. Но еще больше не хочу, чтобы это были ваши сны.
     - Что вы хотите этим сказать - "все хуже"? Послушайте, Джордж. Мы с вами работали несколько недель. Что сделано? Уничтожено перенаселение, восстановлено экологическое равновесие планеты. Уничтожен рак, как главный убийца.
     Он начал загибать свои серые пальцы.
     - Уничтожена расовая ненависть. Уничтожена война. Исчезла возможность гибели человечества из-за порчи генетического бассейна. Уничтожена - нет, точнее, в процессе уничтожения - бедность, экономическое неравенство, классовая борьба - во всем мире. Что еще? Душевные болезни, неумение приспособиться к реальности - на это потребуется время, но первые шаги уже сделаны. Под руководством ХУРАДа постоянно сокращаются несчастья человечества, физические и психические, индивидуальность получает все больше возможности для самореализации. Постоянный прогресс, Джордж. За прошедшие шесть недель мы добились такого прогресса, какого не могло добиться человечество за шестьсот тысяч лет.
     Орр чувствовал, что должен ответить на эти аргументы.
     - А где демократические правительства? Люди больше не могут выбирать образ жизни. Почему все вокруг такое мрачное, безрадостное? Это всемирное государство, это воспитание детей в Центрах...
     Хабер, всерьез рассердившись, прервал его.
     - Детские Центры - ваше изобретение, а не мое! Я просто очертил вам желаемое содержание сна, как всегда это делаю. Я пытался дать понять, как осуществить это желаемое, но ничего не получилось. Ваш проклятый мозг изменяет все до неузнаваемости. Можете не говорить мне, что вы сопротивляетесь тому, что я готовлю человечеству. Это было ясно с самого начала. Каждый шаг вперед, который я заставлял вас сделать, вы искажали. Каждый раз вы пытались сделать шаг назад. Ваши собственные стремления абсолютно негативны. Если бы не мое гипнотическое внушение, вы бы давно превратили мир в пепел. Что вы почти и сделали в тот вечер, когда сбежали с женщиной-адвокатом.
     - Она мертва, - сказал Орр.
     - Хорошо, Она оказала на вас отрицательное воздействие. Безответственность. У вас нет ни социального сознания, ни альтруизма. Вы моральная медуза. Каждый раз мне гипнотически приходится внушать вам чувство социальной ответственности. И каждый раз оно искажается. Так произошло и с Детскими Центрами. Я полагаю, что семья часто вызывает неврозы и в идеальном обществе может быть усовершенствована. Ваш сон грубо интерпретировал мою мысль и смешал с дешевым утопическим взглядом, а может, с циничными антиутопическими концепциями, и произвел эти Центры. И все же это лучше того, что было. В этом мире почти нет шизофрении. Вы знаете это? Это редкое заболевание.
     Темные глаза Хабера сияли, он улыбался.
     - Сейчас положение лучше, чем раньше, - сказал Орр, отказавшись от надежды на обсуждение. - Но ваши попытки ухудшили его. Я не собираюсь искажать ваши идеи, но вы сами делаете то, чего нельзя делать. Это можно использовать только в случае крайней необходимости, когда нет другой альтернативы, а сейчас альтернатива есть. Я намерен остановиться.
     - Мы не можем остановиться, мы только начали, мы только обретаем контроль над этой вашей способностью. Я уже вижу как это сделать, и сделаю. Ничто не должно стоять на пути того, что может быть сделано для человечества с помощью новых удивительных свойств мозга!
     Хабер произносил речь. Орр смотрел на доктора, но непрозрачные глаза, устремленные на него, не замечали этого. Речь продолжалась.
     - Я делаю эту новую способность воспроизводимой. Можно воспользоваться аналогией с изобретением книгопечатания, с приложением новых технологий и научных концепций. Если эксперимент или технология не могут быть успешно воспроизведены другими, они бесполезны. Аналогичные е-стадии, пока она заключена в мозгу одного человека, не более полезны для человечества, чем ключ, запертый в комнате, или единственная стерильная генная пара. Но у меня есть средства извлечь ключ из комнаты. Этот "ключ" станет таким же поворотным пунктом в развитии человечества, как создание самого человеческого мозга. Любой мозг сможет пользоваться этой способностью. Любой мозг, заслуживающий того. Когда подготовленный, специально обученный объект войдет в е-стадию под влиянием Усилителя он будет находиться под полным аутогипнотическим контролем. Ничто не будет доверено случайности, иррациональному капризу. Не будет больше противоречий между вашими стремлениями к нигилизму и моей волей к прогрессу. Когда я буду уверен в своей технике, вы будете свободны, абсолютно свободны. Поскольку вы все время заявляете, что боитесь ответственности и не хотите видеть эффективные сны, я обещаю вам, что первый же мой эффективный сон включит в себя ваше "исцеление". Больше у вас никогда не будет эффективных снов.
     Орр встал. Он стоял, глядя на Хабера.
     Лицо его было спокойным, но в нем чувствовалось напряжение и сосредоточенность.
     - Вы будете сами контролировать свои сны, без помощников? Без контроля?
     - Я контролировал ваши сны, а это мой собственный случай, и, конечно, я сам буду первым объектом эксперимента. Это абсолютно этическое обязательство. В моем случае контроль будет полным.
     - Я пробовал аутогипноз, прежде чем пристраститься к наркотикам...
     - Да, вы упоминали об этом. Конечно, у вас не получилось. Вопрос о сопротивляющемся субъекте, достигшем успешного аутовнушения, довольно интересен, но он ничего не доказывает. Вы не профессиональный психолог, вы же не тренированный гипнотизер, и вообще были выведены из эмоционального равновесия. Я точно знаю, что делаю. Я хочу внушить себе нужный сон во всех подробностях, как будто мой мозг бодрствует. Всю прошлую неделю я делал это, я готовился, Когда Усилитель синхронизирует общий рисунок е-стадии с моей собственностью - j-стадией, мои сны станут эффективными, и тогда...
     Губы в кудрявой бороде сложились в напряженную улыбку экстаза, и Орр отвернулся, как будто увидел нечто, не предназначавшееся для других, ужасающее и патетическое.
     - Тогда мир станет подобен небу, а люди превратятся в богов!
     - Мы уже боги, - сказал Орр, но Хабер не обратил на него внимания.
     - Бояться нечего. Опасность существовала - мы знаем это - пока вы один обладали способностью е-снов и не знали, что с ней делать. Если бы вы не попали ко мне, если бы вас не направили в опытные руки, кто знает, что произошло бы? Но вы здесь - я знаю все. Как говорят, гениальность - это способность оказаться в нужном месте и в нужное время!
     Он громко рассмеялся.
     - Теперь нечего бояться! Все в наших руках. Я знаю, что делаю, что делать и как делать. Я знаю, куда иду.
     - Вулканы изрыгают пламя, - пробормотал Орр. -Что?
     - Я могу идти?
     - Завтра в пять.
     - Я приду, - сказал Орр и вышел.
     
     
     10
     
     Было только три часа. Ему следовало вернуться в свой кабинет и закончить план игровых площадок для юго-восточного пригорода, но он не пошел. Он подумал и отбросил эту мысль. Хотя память уверяла его, что он занимает этот пост уже пять лет, но он не верил своей памяти, работа казалась ему нереальной и не его работой.
     Он сознавал, что считает нереальной значительную часть единственной реальности, в которой он сейчас существует. Он подвергался тому же риску, что и душевнобольные. Он мог утратить свободную волю, Он понимал, что нереальность ведет к ужасам и фантазиям. И все же в жизни не было реальности, она была пустой. Сон, создававший, без необходимости этого создания, оказался плоским и мелким.
     Он пойдет домой, не станет принимать лекарство, уснет, и пусть будет что будет.
     Он спустился на фуникулере в Нижний город, но вместо того, чтобы сесть в троллейбус, пошел пешком к своему району. Он всегда любил ходить пешком.
     У Парка радости сохранилась часть старого шоссе - огромное сооружение, вероятно, восходившее к последним безумным конвульсиям дорожной машины семидесятых.
     Должно быть, шоссе вело на мост Марквам, но сейчас оно неожиданно обрывалось в воздухе в тридцати футах над Фронте-авеню. Шоссе не разрушали и не перестраивали, должно быть потому, что такое безобразие, на взгляд американца, стало невидимым. Так оно и стояло. Несколько кустов пробилось сквозь дорожное покрытие, а кругом поднимались здания, как ласточкины гнезда на утесе.
     Здесь находился самый отсталый район города с маленькими магазинчиками, базарчиками, маленькими ресторанами и прочим.
     Все это тщательно пыталось бороться с всеобъемлющим производством-распределением огромных предприятий МПЦ, через которые шло теперь девяносто процентов мировой торговли.
     Один из таких магазинчиков находился как раз под шоссе. Вывеска над окнами гласила: "Антиквар", а на стекле выцветшей краской было написано: "Раритеты". В витрине стоял кривобокий глиняный кувшин ручной работы, кресло-качалка с изъеденной молью шалью и различные бытовые предметы: подкова, часы с ручным заводом, какой-то загадочный предмет из маслодельни, фотография президента Эйзенхауэра, треснувший стеклянный шар с тремя эквадорскими монетами, пластиковое сиденье для туалета, разрисованное маленькими крабами и водорослями, старый телевизор. Орр подумал, что именно в таком месте могла работать мать Хитзер. Повинуясь импульсу, он вошел.
     Внутри было прохладно и темно. Одну из стен образовывала подпорка шоссе - высокая бетонная плоскость, похожая на стену в подводной пещере. Из-за теней, громоздкой мебели, подлинно древних и подложно древних, но одинаково бесполезных предметов появилась большая фигура. Казалось, она молча плывет вперед. Владельцем магазина был чужак.
     Он поднял левый локоть и сказал:
     - Добрый день. Хотите купить что-либо?
     - Спасибо, я только посмотрю.
     - Пожалуйста, продолжайте это занятие, - сказал хозяин.
     Он слегка отступил в тень и застыл.
     Орр осмотрел старый веер, домашний проектор пятидесятых годов, груду журналов, оцененных очень дорого, взвесил в руке стальной молоток и восхитился его равновесием: хороший инструмент, по-настоящему хороший.
     - Сколько? - спросил он у хозяина.
     Он гадал, откуда к чужаку попало все это, эти обломки древней Америки.
     - Любая цена приемлема, - ответил чужак. Гениальная точка зрения.
     - Я хочу вас спросить, что на вашем языке означает слово "яхклу"?
     Хозяин снова медленно выплыл вперед, осторожно двигаясь среди хрупких предметов.
     - Некоммуникабельно. Язык, используемый для общения с индивидуумами, не содержит соответствующих понятий, Джорджор.
     Правая рука, большая, зеленоватая и похожая на плавник, медленно вытянулась вперед.
     - Тьюа'к Эпнпе Эннбе.
     Орр пожал эту руку. Чужак стоял неподвижно, очевидно разглядывая его, хотя никаких глаз не было видно на его голове - если это голова. Есть ли голова у этих существ? Орр этого не знал, но чувствовал он себя с Тьюа'к Эпнпе Эннбе очень легко.
     - Не приходилось ли вам встречаться с некой Лилач? - снова повинуясь импульсу спросил Орр.
     - Лилач? Нет. Вы ищете Лилач?
     - Я ее потерял.
     - Пересечения скрыты в тумане, - заметил чужак.
     - В том-то и дело, - сказал ему Орр.
     Он взял со стола белый бюст Франца Шуберта примерно в два дюйма высотой.
     Лицо Шуберта было спокойно и невыразительно - маленький очкастый Будда.
     - Сколько за это?
     - Пять новых центов, - ответил Тьюа'к Эннбе.
     Орр достал монету.
     - Есть ли возможность контролировать яхклу, сделать эту способность такой, какой она должна быть?
     Чужак взял монету, величественно шагнул к хромированной кассе, которую Орр принял за антикварный предмет, предназначенный для продажи, Касса звякнула.
     - Одна ласточка не делает лета, - сказал чужак, - Многие руки делают нелегкую работу.
     Он замолчал, очевидно, неудовлетворенный своей попыткой преодолеть коммуникативную пропасть, постоял с полминуты, потом подошел к витрине и точным, осторожным рассчитанным движением достал одну из древних пластинок.
     Это была запись "Битлз" "С помощью друзей".
     Чужак протянул пластинку Орру.
     - Подарок, - сказал он. - Принят ли подарок?
     - Да, - ответил Орр и взял пластинку. - Вы очень добры. Я признателен.
     - Приятно, - сказал чужак.
     Хотя его механический голос был абсолютно лишен выражения, а внешность не менялась, Орр был уверен, что Тьюа'к Эпнпе Эннбе действительно приятно. Он сам был тронут.
     - Смогу проиграть на старом проигрывателе моего домоуправляющего, - сказал Орр. - Большое спасибо.
     Они снова обменялись рукопожатием, и Орр вышел.
     "В конце концов, - думал он, идя к Корбетт-авеню, - неудивительно, что чужаки на моей стороне. Ведь я их создал. Их, наверняка, не существовало, пока я не придумал их во сне. И вот они есть. Конечно, - продолжал он неторопливо рассуждать, - в таком случае весь мир должен быть на моей стороне, потому что пногое в нем я тоже увидел во сне. Что ж, они и так на моей стороне. Я его часть. Я не отделен от него. Я хожу по земле, дышу воздухом. Я связан со всем миром. Только Хабер другой и с каждым днем становится все более другим. Он против меня, моя связь с ним негативна. И тот аспект мира, за который он отвечал, который он внушил мне, - от него меня отталкивает. Он не чужой человек. Он по-своему пытается помочь людям, но аналогия с лекарством от змеиного яда неправильная. Он говорил о человеке, встретившем другого человека. Тут большая разница. Возможно, то, что я сделал четыре года назад в апреле было справедливо".
     Но мысли его, как всегда, отшатнулись от горячего места.
     "Нужно помогать другим людям, но нельзя играть в бога перед человечеством. Быть богом - значит знать, что ты делаешь. А просто считать, что ты хочешь добра - недостаточно. Нужно понимать других, чувствовать их. Он не чувствует. Для него ничего не имеет значения. Он видит мир только через свои действия. Больше этого нельзя допускать. Он безумен. Если он получит способность видеть эффективные сны, он всех погубит. Что мне делать?"
     Дойдя до этого вопроса, он дошел и до старого дома на Корбетт-авеню.
     Внизу он задержался, чтобы одолжить у Мэнни Аренса, управляющего, старый проигрыватель. Пришлось выпить чая. Мэнни всегда угощал Орра чаем, потому что Орр не курил и не выносил дыма. Они немного поговорили. Мэнни ненавидел спортивные шоу.
     Он оставался дома и смотрел образовательные программы МПЦ для Детских Центров.
     - Эта кукла - крокодил Дуби - хорошая штука, - сказал Мэнни.
     В беседе случались долгие перерывы, соответствующие пробелам в мозгу Мэнни, изношенном многолетним приемом наркотиков. Но в его комнате царили мир и уединение, а слабый чай успокоительно действовал на Орра. Наконец он отнес наверх проигрыватель и вставил вилку в розетку. Поставив пластинку, он задержался, прежде чем опустить адаптер с иглой. Чего он ждет?
     Он не знал. Помощи, вероятно. Любая помощь приемлема, как сказал Тьюа'к Эпнпе Эннбе.
     Он осторожно опустил иглу и лег рядом с проигрывателем на пыльный пол.
     Чего ты хочешь?
     Я хочу любить кого-нибудь.
     Проигрыватель автоматический: проиграв пластинку, он возвратился к ее началу.
     Я получу свою любовь.
     С помощью друзей.
     Во время одиннадцатого повтора Орр заснул.
     Проснувшись в высокой, голой, сумрачной комнате, Хитзер почувствовала смущение.
     Она уснула прямо на полу, вытянув ноги и прислонившись ногой к пианино. От марихуаны она становилась сонливой и к тому же глупела. Но нельзя было обижать Мэнни, отказавшись от его марихуаны. Джордж лежал на полу рядом с проигрывателем, который медленно доигрывал "С помощью друзей".
     Хитзер выключила его. Джордж не пошевелился, рот его приоткрылся, а глаза оставались закрытыми. Забавно. Они оба уснули, слушая музыку. Она пошла на кухню готовить обед.
     Свиная печень. Печень питательна. Лучшего не получишь на мясные карточки.
     Она получила ее вчера. Что ж, нарезать потоньше, поджарить с соленым салом и луком.
     Она достаточно голодна, чтобы есть свиную печень, а Джордж не привередлив.
     Он ест все, что она приготовит. У него хороший характер.
     Расставляя посуду, чистя картошку и капусту, она время от времени останавливалась. Она себя странно чувствовала, это конечно, от марихуаны. Уснуть прямо на полу!
     Вошел Джордж, небритый, грязный. Он посмотрел на нее. Она сказал:
     - Ну, с добрым утром!
     Он продолжал смотреть на нее и улыбался широкой радостной улыбкой. Никогда в жизни она не получала такого комплимента. Ее смущала эта радость, которую она сама вызвала.
     - Дорогая жена, - сказал он.
     Он взял ее за руки, рассмотрел руки, ладони и тыльную их сторону, и прижал их к своему лицу.
     - Ты должна быть коричневой, - сказал он.
     Она, к своему отчаянию, увидела слезы на его глазах. Всего на мгновение она поняла, что происходит, она не помнила, что была коричневой. Она вспомнила ночную тишину на даче, урчание ручья и многое другое - все мгновенно. Но Джордж требовал внимания. Она держала его, как он ее.
     - Ты устал, - сказала она, - расстроился и уснул прямо на полу. Это все проклятый Хабер. Не ходи больше к нему, просто не ходи. Пусть вызывают в суд. Ты не можешь больше ходить к нему, он тебя губит.
     - Никто не может меня погубить, - сказал он.
     Он слегка рассмеялся. Его глубокий смех напоминал рыдание.
     - Не может, пока мне помогают друзья. Я пойду к нему, но ненадолго. Меня это больше не беспокоит. И ты не тревожься.
     Они обнимали друг друга, сливаясь в совершенное единство, а печень с луком шипели на сковороде.
     - Я тоже уснула, разбирая каракули старого Ратти, - сказал она ему. - Ты купил хорошую пластинку. Я очень любила "Битлз", когда была ребенком. Жаль, что правительственные станции больше их не передают.
     - Это подарок, - сказал Джордж.
     Печень подпрыгнула, и Хитзер вынуждена была оторваться от разговора и заняться едой. За обедом Джордж все время следил за ней. Она тоже смотрела на него. Уже семь месяцев, как они поженились. Ни о чем важном они не разговаривали. Они вымыли посуду и легли.
     Они любили друг друга. Любовь нужно выращивать все - время, как хлеб, заново. Потом они лежали в объятиях друг друга, засыпая. Во сне Хитзер слышала журчание ручья и пение неродившихся детей.
     Джордж во сне видел глубины открытого моря.
     Хитзер была секретарем в старой бесполезной конторе "Понтер и Ратти". На следующий день, уйдя с работы в четыре тридцать, в пятницу, она не поехала на троллейбусе домой, а поднялась на фуникулере в парк Вашингтона. Ока сказала Джорджу, что встретит его в ХУРАДе. Его сеанс должен был начаться в пять. Они вместе поедут в Нижний город, и может быть, пообедают в каком-нибудь ресторане.
     - Все будет в порядке, - сказал он, поняв ее беспокойство.
     Она ответила:
     - Я знаю. Мне хочется пообедать вместе с тобой. Я сэкономила несколько монет. Мы еще не были в "Наса Боливиана".
     Она резко подошла к башне ХУРАДа и ждала на широких мраморных ступенях Он приехал на следующей машине. Хитзер видела, как он вышел вместе с остальными. Невысокий, аккуратный человек, вполне уверенный в себе, с дружелюбным выражением лица, как большинство людей, работающих за письменным столом. Когда он увидел ее, его светлые глаза стали еще светлее. Он улыбнулся все той же улыбкой неудержимой радости. Она отчетливо видела, что отчаянно любит Джорджа. Если Хабер снова причинит ему боль она разорвет его на куски. Ярость обычно была чужда ей но не тогда, когда дело касалось Джорджа.
     И вообще сегодня все было как-то иначе.
     Она чувствовала себя тверже, храбрее.
     Дважды за работой она вслух сказал "сволочь" и заставила покраснеть старого мистера Ратти. Она никогда раньше так не говорила и не собиралась в будущем, но тут как будто прорвалась какая-то старая привычка.
     - Хелло, Джордж, - сказала она.
     - Хелло, - ответил он.
     Он взял ее за руки.
     - Ты прекрасна.
     Как можно считать его больным? Ладно, у него бывают странные сны, но это лучше, чем питать злобу и ненависть, как добрая четверть всех ее знакомых.
     - Уже пять, - сказала она. - Я подожду внизу. Если пойдет дождь, я зайду в вестибюль. Тут как в могиле Наполеона, все мраморное... ну и прочее. Но красиво. Слышно, как ревут львы в зоопарке.
     - Пошли со мной, - сказал он. - Уже идет дождь.
     И действительно бесконечный теплый весенний дождик - лед Антарктиды, падавший на головы тех, кто ответственен за его таяние.
     - У него хорошая комната ожидания. Ты там будешь, вероятно, со множеством шишек и тремя-четырьмя главами государств. Все ходят на цыпочках перед директором ХУРАДа. А я каждый раз должен проходить мимо них. Любимый псих доктора Хабера, его пациент-талисман.
     Он провел ее через большой вестибюль под куполом Пантеона на движущиеся дорожки, на невероятный, бесконечный спиральный лифт ХУРАДа.
     - ХУРАД действительно правит миром, - сказал он. Не понимаю, зачем ему еще нужны другие формы власти. Он уже и так имеет достаточно. Почему он не остановится? По-видимому, как Александр Великий. Все время нужны новые страны для завоевания. Я этого никогда не понимал. Как сегодня работалось?
     Он был напряжен, поэтому и говорил так много, но не казался угнетенным или расстроенным, как в прошлые недели. Что-то восстановило его естественное спокойствие. Она никогда не верила, что Орр утратил его надолго, но все же он был так несчастен.
     А теперь нет, Изменение было таким неожиданным и полным, что она задумалась, чем это вызвано. Ей приходило в голову только одно: они вместе сидят на полу, слушают Битлз и засыпают. С тех пор он снова стал самим собой.
     В большой и роскошной приемной Хабера никого не было. У входа Орр назвал себя похожей на стол машине.
     - Автосекретарь, - объяснил он Хитзер, на что она немного нервно заметила, что скоро дело дойдет до полной автоматики, и тут раскрылась дверь, на пороге стоял Хабер.
     Она лишь раз встречалась с ним раньше, и недолго, когда Хабер впервые принимал Джорджа в качестве пациента. Она забыла, какой он большой, какая у него большая борода, как впечатляюще он выглядит.
     - Входите, Джордж! - загремел Хабер.
     Она застыла в благоговении и страхе и сжалась.
     Он заметил ее,
     - Миссис Орр, рад вас видеть. Рад, что вы пришли. Входите тоже.
     - О, нет. Я только...
     - Да, да! Вы понимаете, это, возможно, последний сеанс Джорджа. Он вам говорил? Сегодня мы заканчиваем. Вы обязательно должны присутствовать. Входите. Я всех отпустил пораньше. Видели столпотворение в лифте? Я хотел вечером остаться один. Садитесь сюда.
     Он продолжал говорить, отвечать ему не было никакой необходимости. Ее очаровало поведение Хабера, своеобразная экзальтация, которую он распространял.
     Невероятно, чтобы такой человек, мировой лидер и великий ученый, целые недели посвятил лечению Джорджа, который был никем, но, конечно, случай Джорджа очень интересен с научной точки зрения.
     - Последняя сессия, - говорил Хабер.
     Он регулировал что-то, похожее на компьютер, у изголовья кушетки.
     - Последний контролируемый сон и, я думаю, проблема решена. Ваша игра, Джордж.
     Он часто называл ее мужа по имени.
     Она вспомнила, как несколько недель назад Джордж сказал ей: "Он обычно зовет меня по имени, я думаю, чтобы напомнить себе, что кроме него в кабинете присутствует еще кто-то".
     - Конечно, я играю, - сказа Джордж.
     Он сел на кушетку и слегка запрокинул голову. Один раз он взглянул на Хитзер и улыбнулся. Хабер немедленно начал прилаживать к его голове какие-то маленькие штуки, разделяя для этого густые волосы.
     Хитзер вспомнила, как сама подвергалась тому же во время снятия отпечатков мозга - это обычная процедура, которой подвергаются все граждане. Но все же смотреть на то, как это делают с ее мужем, было беспокойно; как будто электроды - маленькие пиявки, которые будут высасывать мысли Джорджа и переносить их на бумагу.
     На лице Джорджа теперь застыло выражение сосредоточенности. О чем он думает?
     Неожиданно Хабер положил рук на горло Джорджа, как будто хотел задушить его.
     Другой рукой он включил запись. Послышался его собственный голос, произносящий гипнотическое заклинание:
     - Вы входите в состояние гипноза...
     Через несколько секунд Хабер остановил запись и проверил - Джордж был под гипнозом.
     - Хорошо, - сказал Хабер.
     Он остановился, как вставший на задние лапы гризли, он стоял между ней и пассивной фигурой на кушетке.
     - Слушайте внимательно, Джордж, и запоминайте. Вы глубоко загипнотизированы и точно выполните все мои указания. Сейчас вы уснете и увидите сон. Это будет эффективный сон. Во сне вы увидите себя совершенно нормальным, таким же, как все остальные. Вам будет сниться, что когда-то вы обладали способностью к эффективным снам, но теперь это неправда. Отныне ваши сны станут самыми обычными, значительными только для вас, не имеющими никакой власти над реальностью. Все это вам приснится. Эффективность вашего сна проявится в том, что больше у вас не будет эффективных снов. Сон будет приятный, И вы проснетесь здоровым и отдохнувшим. После этого у вас никогда больше не будет эффективных снов. Теперь ложитесь поудобнее, Вы засыпаете. Антверп!
     Когда он произнес последнее слово, губы Джорджа дрогнули, и он пробормотал что-то слабым далеким голосом говорящего во сне.
     Хитзер не слышала, что он сказал, но сразу вспомнила прошлую ночь. Она уже засыпала, прижавшись к нему, когда он сказал что-то вслух. "Эрпераниум", кажется, или еще что-то. "Что?" - спросил она, но он ничего не ответил, уснул, как сейчас.
     Сердце ее сжалось, когда она посмотрела на него, такого беззащитного, уязвимого, спящего с раскинутыми руками.
     Хабер встал, нажал белую кнопку на машине в изголовье кушетки: туда отходили некоторые провода электродов, а другие - к ЗЭГ, который она узнала. Эта штука в стене, должно быть, и есть Усилитель.
     Хабер подошел к ней, к ее глубокому кожаному креслу. Настоящая кожа. Она уже забыла, на что похожа настоящая кожа. Такая же, как виникожа, но более приятная на ощупь. Она испугалась. Она не понимала, что происходит. Она искоса посмотрела на стоящего перед ней большого человека, на медведя-шамана, бога.
     - Это кульминация, миссис Орр, - говорил он приглушенным голосом, - кульминация среди внушительных снов. Мы готовились к этому сеансу, к этому сну несколько недель. Я рад, что вы пришли. Ваше присутствие помогает ему чувствовать себя в безопасности. Он знает, что в вашем присутствии я не стану проделывать ничего сомнительного. Верно? Я абсолютно уверен в успехе. Привычка к снотворному совершенно пройдет, как только прекратится страх перед снами. Сейчас он будет видеть сны, мне нужно следить за ЗЭГ,
     Быстрый и массивный, пошел он через комнату. Она сидела неподвижно, глядя на спокойное лицо Джорджа, с которого сошло напряжение и вообще всякое выражение. Он выглядел, как мертвец.
     Доктор Хабер занялся своими машинами, что-то регулировал, переключал, наблюдал.
     На Джорджа он не посмотрел.
     - Вот, - негромко сказал он.
     Она подумала, что Хабер сказал это, обращаясь не к ней. Он был своей собственной аудиторией.
     - Вот оно, Теперь короткий перерыв, вторая стадия сна, между сновидениями.
     Он что-то делал с оборудованием на стене.
     - Это будет маленькой проверкой.
     Он снова подошел к Хитзер. Она не хотела, чтобы он обращал на нее внимание или делал вид, что разговаривает с ней.
     Казалось, он не знает, что такое тишина.
     - Ваш супруг обладал возможностью и оказал бесценную услугу нашим исследованиям, миссис Орр. Уникальный пациент. То, что благодаря ему мы узнали о сновидениях, об их значении для здорового и больного организмов, отразится на всем образе жизни. Вы знаете, что значит ХУРАД: польза человечества, исследования и развитие. То, что мы благодаря Джорджу узнали, необыкновенно полезно для человека. Поразительно, что все это проявилось в, казалось бы, самом обычном случае наркомании. Еще поразительнее, что у людей из Медицинской школы хватило ума заметить что-то необычное и послать его ко мне. Редко встретишь такую проницательность у врачей.
     Он все время следил за часами и наконец сказал:
     - Вернемся к бэби.
     Он снова быстрыми шагами пересек комнату, пощелкал что-то в Усилителе и сказал:
     - Джордж, вы спите, но слышите меня и понимаете. Кивните слегка, если вы мня слышите.
     Спокойное лицо не изменилось, но голова слегка кивнула, как у куклы на ниточке.
     - Хорошо. Теперь слушайте внимательно. У вас снова будет ясный сон. Вам приснится, что в моем кабинете здесь на стене висит большая фотография Маунт-Худ покрытой снегом. Вам снится, что вы видите фотографию на стене как раз над столом. Теперь вы уснете и увидите сон. Антверп.
     Он снова занялся своими аппаратами.
     - Вот, - прошептал он, - Вот так. Хорошо. Верно.
     Тишина. Машина затихла. Джордж лежал неподвижно. Даже Хабер перестал двигаться и говорить.
     Ни звука в большой, мягко освещенной комнате, с ее стеклянной стеной, глядящей в дождь. Хабер стоял у ЗЭГ, глядя на стену за столом.
     Ничего не произошло.
     Хитзер пальцем левой руки начертила кружок на ручке кресла на коже, которая когда-то была шкурой живого существа, промежуточной поверхностью между коровой и вселенной. Ей вспомнился мотив старой пластинки, которую она слушала вчера:
     Что ты видишь, когда выключаешь свет?
     Не могу тебе сказать, но знаю, это мое.
     Она и представить себе не могла, что Хабер способен так долго сохранять молчание. Только раз его пальцы притронулись к шкале, и он снова застыл, глядя на пустую стену.
     Джордж вздрогнул, сонно поднял голову, снова опустил ее и проснулся. Он помигал и сел. Глаза его тут же устремились к Хитзер, как бы проверяя, на месте ли она.
     Хабер встрепенулся и резким движением нажал нижнюю кнопку Усилителя.
     - Что за дьявол! - сказал он.
     Он посмотрел на экран ЗЭГ.
     - Усилитель питает Вашу j-стадию. Как вы проснулись?
     - Не знаю.
     Джордж зевнул.
     - Просто проснулся. Разве вы не велели мне скорее проснуться?
     - В общем да, по сигналу, но как вы преодолели влияние Усилителя? Нужно было усилить мощность. Я это делал слишком робко.
     Теперь он, несомненно, разговаривал с Усилителем. Когда разговор закончился, он резко повернулся к Джорджу и сказал:
     - Хорошо. Что вам снилось?
     - Фотография Маунт-Худ на стене как раз за моей женой.
     - Что еще? А предыдущий сон? Помните его?
     - Кажется, да. Подождите. Мне снилось, что я вижу сон... Очень смутно помню. Я был в магазине "У Мейера и Франка", покупая новый костюм, синий, потому что у меня была новая работа. Что-то в этом роде. Не помню. У них там такая табличка, где указано, сколько вы должны весить, если у вас такой-то рост, ну и прочее. И я как раз оказался посредине шкалы веса и роста для среднего человека.
     - Нормальный, иными словами, - сказал Хабер.
     Он рассмеялся. У него был громкий смех. После напряжения и тишины Хитзер испуганно вздрогнула.
     - Отлично, Джордж! Просто отлично!
     Он хлопнул Джорджа по плечу и начал снимать с его головы электроды.
     - Мы это сделали. Вы чисты. Знаете ли вы это?
     - Да, - спокойно ответил Джордж.
     - Большой груз спал с ваших плеч. Верно?
     - И с ваших?
     - И с моих. Правильно.
     Снова громкий и бурный смех, слишком продолжительный. Хитзер подумала, всегда ли Хабер такой или только в крайне возбужденном состоянии.
     - Доктор Хабер, - сказал ее муж, - вы когда-нибудь говорили с чужаками о снах?
     - С альдебаранцами? Нет, Форд из Вашингтона испытывал на них некоторые тесты наряду с обычными психологическими пробами, но получил бессмысленные результаты. Мы еще просто не решили коммуникативной проблемы. Они разумны, но Кучевский как лучший космобиолог, считает, что они вовсе не рациональны, и то, что нам кажется социально развитым человеческим поведением, на самом деле инстинктивная адаптационная мимикрия. Трудно сказать. На них не наденешь ЗЭГ, Мы даже не знаем, спят ли они вообще, не говоря уж о сновидениях.
     - Вам знаком термин "яхклу"?
     Хабер чуть помолчал.
     - Слышал. Он непереводим. Вы решили, что он означает сон?
     Джордж покачал головой.
     - Я не знаю, что он означает. Я не собираюсь вмешиваться в вашу область, доктор Хабер, но мне кажется, прежде чем применять новую технику, вам следует поговорить с чужаками.
     - С кем именно из них?
     В его голосе явно звучала ирония.
     - С любым. Это не имеет значения.
     Хабер рассмеялся.
     - Поговорить о чем, Джордж?
     Хитзер видела, как вспыхнули светлые глаза ее мужа, когда он посмотрел на большого человека.
     - Обо мне, о снах, о яхклу. Неважно, о чем. Вы должны слушать. Они знают, чем вы занимаетесь, У них гораздо больше опыта в этом.
     - В чем?
     - В сновидениях и в том, разновидностью чего являются сновидения. Они уже давно занимаются этим, всегда занимались, я думаю. Они из времени сновидений. Я этого не понимаю и не могу выразить в словах. Все видят сны. Игра форм, сон материи. У скал бывают сновидения, от которых меняется Земля. Но когда мозг становится мыслящим, когда скорость эволюции увеличивается, тогда нужно быть осторожным, нужно учиться, изучать пределы и ограничения. Мыслящий мозг должен быть частью всего - неразделимая и осторожная, как скала, бессознательная часть целого. Понимаете? Это что-нибудь значит для вас?
     - Для меня это не ново, если вы это имеете в виду. Мировой дух и прочее - донаучный синтез. Мистицизм - первое приближение к природе сна. Но для тех, кто использует свой разум, он не применяем.
     - Я не знаю, правда ли это, - сказал Джордж без малейшего негодования, хотя говорил он очень серьезно, - но просто из научного любопытства попробуйте вот что: прежде чем испытать Усилитель на себе и прежде чем включить его, когда вы начнете свое аутовнушение, скажите - "эр перрихис". Вслух или про себя. Один раз. Ясно? Попробуйте.
     - Зачем?
     - Потому что это действует.
     - Как "действует"?
     - Вам помогут ваши друзья, - сказал Джордж.
     Он встал. Хитзер в ужасе смотрела на него. То, что он говорил, звучало безумно.
     Лечение Хабера довело его до сумасшествия, так она и знала!
     - Яхклу не может использовать один человек, это слишком много для него, это выходит из-под контроля, - между тем продолжал Джордж. - Впрочем, контролировать - не то слово. Они знают, где его место, как направить его на правильный путь. Я этого не понимаю. Может, вы поймете. Попросите их о помощи. Произнесите "эр перрихис" до того, как нажмете кнопку "включено".
     - Может, что-то в этом и есть, - сказал Хабер. - Стоит заняться. Я займусь этим, Джордж. Я свяжусь с альдебаранцами из Культурного центра и узнаю, есть ли у них информация на этот счет. Все это для вас тарабарщина, а миссис Орр? Вашему супругу следовало бы стать ученым, он зря тратит время на чертежики. Почему он зря растрачивает себя?
     "Почему он так сказал? Ведь Джордж дизайнер по паркам и игровым площадкам. У него есть талант к этому".
     - У Джорджа есть чутье. Никогда не думал привлекать альдебаранцев, но в этом что-то есть. Но, может быть, вы рады, что не исследователь. Ужасно, когда супруг за обеденным столом анализирует твои подсознательные желания.
     Он гремел, провожая их. Хитзер чуть не расплакалась.
     - Я его ненавижу, - яростно сказала она на спирали лифта. - Он ужасный человек, фальшивый.
     Джордж взял ее за руку. Он молчал.
     - Все кончено? На самом деле? Тебе больше не нужны лекарства? И конец всем этим ужасным сеансам?
     - Я думаю, да. Он заполнит документы и через шесть недель я получу свидетельство о выздоровлении, если буду правильно вести себя. Он чуть устало улыбнулся.
     - Тебе трудно пришлось, милая. А мне - нет. Не в этот раз. Впрочем, я проголодался. Где мы пообедаем? В "Наса Боливиана"?
     - В Чайнатауне, - сказала она, но тут же спохватилась. - Ха-ха.
     Старый китайский район вместе с другими частями Нижнего города был спасен девять лет назад. Почему-то ока об этом совершенно забыла.
     - Я хотела сказать "Руби Лу", - добавила Хитзер, смешавшись.
     Джордж теснее прижал ее руку.
     - Прекрасно.
     Добраться туда было легко. Линия фуникулера остановилась как раз у старого центра Лойда, некогда, долина Катастрофы, величайшего торгового центра в мире.
     А сейчас многоэтажные гаражи ушли вслед за динозаврами, а большинство огромных магазинов опустело. Каток не заливался двадцать лет. Сквозь дорожное покрытие проросли деревья. Голоса в длинных полуосвещенных и полузаброшенных аркадах звучали глухо.
     "Руби Лу" находился на верхнем уровне.
     Ветви конского каштана почти скрыли стеклянный фасад. Над головой было небо глубоко зеленого цвета - таким его можно видеть только в те редкие весенние вечера, когда оно расчищается после дождя. Хитзер посмотрела на небо, далекое, невероятное, спокойное. Сердце у нее вздрогнуло, она почувствовала, как тревога спадает с нее, как шелуха. Но так продолжалось недолго, что-то держало ее. Она приостановилась и посмотрела на пустые темные переходы. Странное место.
     - Здесь страшно, - сказала она.
     Джордж пожал плечами, но лицо у него было напряжено и угрюмо.
     Поднялся ветер, слишком теплый для апреля в прежние дни, влажный, горячий ветер, шевельнувший большие, с зелеными пальцами ветви каштана, поднявший мусор в длинном пустынном переходе. Красная неоновая вывеска за ветвями, казалось, потускнела и дрогнула на ветру, изменила форму. Больше на ней не значилось "Руби Лу", на ней ничего не значилось. Больше ничего не имело значения. Ветер дул в пустых промежутках между строениями. Хитзер отвернулась от Джорджа и подошла к ближайшей стене: она плакала. Инстинктивно ей хотелось спрятаться, забраться в угол и спрятаться.
     - Что, милая? Все в порядке. Держись, все будет хорошо.
     "Я схожу с ума, - подумала она, - не Джордж, а я схожу с ума".
     - Все будет хорошо, - прошептал он еще раз.
     Но она по голосу слышала, что он в это не верит. И в руках его это чувствовалось - не верит.
     - Что с нами? - отчаянно воскликнула она.
     - Не знаю, - ответил он почти невнимательно.
     Он поднял голову и чуть отвернулся, хотя по-прежнему прижимал ее к себе, чтобы она не плакала. Казалось, он к чему-то прислушивается. Она почувствовала, как сильно забилось сердце у него в груди.
     - Хитзер, послушай, я должен вернуться.
     - Куда? Что происходит?
     Голос ее звучал тонко и высоко.
     - К Хаберу. Я должен идти немедленно. Жди меня в ресторане, Хитзер, не ходи за мной.
     И он пошел. Она пошла за ним. Он шел, не оглядываясь, быстро спустился по лестнице, прошел под арками, мимо сухих фонтанов и вышел к стендам фуникулеров.
     Здесь ждал фуникулер. Джордж сел в него. Она задыхаясь, подбежала, когда кабина тронулась.
     - Что с тобой, Джордж?
     - Прости.
     Он тоже тяжело дышал.
     - Я должен идти туда. Тебе не надо вмешиваться.
     - Во что?
     Она его ненавидела. Они сидели на противоположных сиденьях, отдуваясь.
     - Что за глупости? Зачем тебе возвращаться?
     - Хабер...
     Голос Джорджа на мгновение дрогнул.
     - Он видит сон.
     Глубокий безымянный ужас закрался к Хитзер. Она отбросила его.
     - Видит сон? Ну и что?
     До сих пор она смотрела только на него.
     Фуникулер пересекал реку, вися высоко над водой, но никакой воды не было, река высохла. Дно ее растрескалось, покрылось илом, грязью и множеством костей, каких-то предметов и умирающей рыбы. Большие корабли лежали с накренившимися палубами.
     Строения Нижнего города Портленда, столицы мира, высокие, новые; прекрасные кубы из камня и стекла, чередовавшиеся с зеленым зонами; крепости правительства - Исследование и Развитие, Связь, Промышленность, Экономическое Планирование, Контроль за Окружающей Средой - все они расплывались, таяли, как медузы на солнце, углы оплывали, вязкие и тягучие.
     Фуникулер шел быстро и не останавливался на станциях.
     "Что-то случилось с кабелем" - подумала Хитзер отвлеченно.
     Они неслись над исчезающим городом достаточно низко, чтобы слышать грохот и крики.
     Когда фуникулер поднялся выше, за головой Джорджа поднялась Маунт-Худ. Должно быть, он увидел в глазах Хитзер огненный отблеск, потому что сразу повернулся к огненному конусу.
     Вагон несся вперед между расплывающимся городом "и бесформенным небом.
     - Сегодня все идет кувырком. - сказала женщина в глубине вагона громким дрожащим голосом.
     Зарево извержения было ужасно и величественно. Его огромная природная энергия, казалось, действовала успокаивающе на фоне того пустого пространства, которое раскинулось перед вагоном.
     Предчувствие, охватившее Хитзер, когда она перевела взгляд вниз, не обмануло ее.
     Оно было здесь. Пространство или период времени, или разновидность пустоты.
     Присутствие отсутствия, нечто непостижимое и без определенности, куда все падало и откуда ничего не выходило. Ужасное и в то же время никакое.
     Когда вагон остановился, Джордж устремился в это Ничто. Он оглянулся на Хитзер и крикнул:
     - Подожди меня, Хитзер, не ходи за мной.
     Хотя она старалась послушаться его, Это пришло к ней.
     Хитзер быстро к нему приближалась.
     Она обнаружила, что вокруг нее все исчезло, что она затерялась в темной пустоте, что она без головы, в отчаянии зовет мужа, зовет и падает в сухую пропасть.
     Руководствуясь только силой воли, которая у него была действительно необыкновенной, когда была направлена в нужную сторону, Джордж обнаружил под ногами твердый мрамор ступеней ХУРАДа. Он пошел вверх, а глаза сообщали ему, что он идет в тумане по грязи, по разлагающимся трупам, по бесконечным тропкам. Было очень холодно, хотя пахло горячим металлом и сожженной плотью. Он пересек вестибюль. Золотые буквы афоризма прыгнули на него: ЧЕЛОВЕЧЕ... Е... Е...
     Эти буквы пытались схватить его за плечи, за ноги.
     Орр шагнул в движущийся лифт, хотя тот был невидим, и стал подниматься в Ничто, по-прежнему, поддерживаемый лишь силой воли. Он даже не закрыл глаза.
     На верхнем этаже пол стал ледяным, примерно в палец толщиной, и совершенно прозрачным. Сквозь него были видны звезды южного полушария. Орр шагнул на него, и звезды зазвенели громко и фальшиво, как треснувшие колокольчики. Запах стал еще отвратительнее. Орра чуть не вырвало. Он шел вперед. Теперь дверь кабинета Хабера. Он ее не увидел, но нашел ощупью. Завыл волк, на город двинулась лава.
     Орр подошел к последней двери и распахнул ее, По ту сторону - ничего.
     - Помогите мне, - произнес он вслух, потому что Ничто втягивало его и поглощало.
     У него не было сил бороться, чтобы миновать это Ничто.
     В голове глухо загудело. Он подумал о Тьюа'ке Энпне Эннбе, о бюсте Шуберта. Ему послышался яростный голос Хабера:
     - Какого дьявола, Джордж!
     И все это было ему нужно. Он пошел вперед. Идя вперед, он знал, что может потерять все.
     Он вошел в центр кошмара.
     Холодная вращающаяся тьма, сделанная из стекла, тащила его назад. Он знал, где стоит Усилитель. Он протянул руку, коснулся стены, нащупал нижнюю кнопку и нажал.
     Затем скорчился, закрыл глаза и обхватил голову руками. Страх победил его. Когда снова поднял голову и огляделся, мир опять существовал. Не в очень хорошем состоянии, но существовал.
     Они находились не в башне ХУРАДа, а в каком-то грязноватом кабинете, которого Орр никогда не видел. На кушетке, растянувшись, лежал Хабер, пассивный, с торчащей бородой. Борода снова была рыжеватой, а кожа белой. Глаза полуоткрытые, но ничего не видящие.
     Орр сорвал электроды, провода, которые соединяли голову Хабера с Усилителем, и посмотрел на машину. Надо было ее уничтожить, но он не знал, как это сделать, да и сил не было. Разрушение - не его дело. К тому же машина безгрешна, виноваты использующие ее.
     - Доктор Хабер, - сказал он, тряся большое, тяжелое плечо. - Хабер, вставайте!
     Немного погодя большое тело шевельнулось и село.
     Безвольное и слабое. Повисшая большая голова, рот расслаблен, глаза смотрят прямо во тьму, в пустоту, в Ничто, бывшее центром Вильяма Хабера. Глаза были большими, не непрозрачными, а пустыми.
     Орр испугался и попятился.
     "Я с ним не справлюсь, - подумал он, нужно позвать на помощь", Он вышел из кабинета, миновал незнакомую приемную, сбежал по лестнице. Он никогда не был в этом здании и не представлял себе, где находится. Выйдя на улицу, он понял, что это улица Портленда. Но и только. Он никогда не был на этой улице.
     Пустота хаберского существа, эффективный кошмар, излучавшийся его спящим мозгом, разорвал связи. Постоянство, всегда сохранявшееся в мирах во времена Орра, нарушилось. Ворвался хаос. Он почти ничего не знал об этой реальности, почти все, что он знал, приходило из других воспоминаний, из других снов.
     Другие люди, не сознававшие перемены, быть может, более подготовлены к изменению. Но, не имея никаких объяснений, они будут испуганы.
     Они обнаружат, что мир радикально, бессмысленно, и неожиданно изменился, но никакой причины для объяснения этих изменений не найдут.
     Вслед за сном доктора Хабера будет немало ужасов и смертей.
     И утрат.
     Он знал, что потерял ее, знал с того момента, как перешагнул с ее помощью пустоту, окружавшую видевшего сон. Она пропала вместе с миром серых людей и огромных зданий, в одно из которых он вбежал, оставив ее одну в кошмаре. Она исчезла.
     Орр не пытался помочь Хаберу. Помочь ему нельзя. Сделано все, что можно. Он шел про обезумевшим улицам.
     Орр понял по мансардам, что находится в северной части Портленда, которую никогда хорошо не знал. Дома невысокие, с перекрестков видны горы. Он заметил, что извержение прекратилось, в сущности, оно никогда и не начиналось. Маунт-Худ фиолетовым конусом вздымалась в темневшее апрельское небо.
     Гора спала.
     Спала и видела сны,
     Орр шел бесцельно, переходил с одной стороны улицы на другую. Он устал, порой ему хотелось лечь на тротуар и отдохнуть, но продолжал идти. Теперь он приближался к деловой части города, к реке. Город, полуразрушенный, полуизмененный - путаница грандиозных планов и несовершенных воспоминаний - кишел, как бедлам. Огонь и безумие перелетали от дома к дому. И все же люди, как всегда, занимались своими делами. Он видел двоих, грабивших ювелирный магазин. Мимо него прошла женщина с плачущим ребенком на руках. Она шла домой.
     Где бы ни находился дом.
     
     
     11
     
     Звездный свет спросил у
     Несуществующего: "Господин,
     существуешь ли ты или не
     существуешь?!" Но не
     получил ответа.
     
     Чуанг Цзе ХХII
     
     В ту Ночь, когда Орр старался пробраться через хаос пригородов к Корбетт-авеню, его остановил альдебаранец и уговорил идти с собой. Орр покорно пошел за ним.
     Немного погодя он спросил, не Тьюа'к ли Эпнпе Эннбе с ним, но спросил не особо заинтересованно и никак не отреагировал, когда чужак объяснил, что его зовут Э'пенемен Асфах.
     Чужак привел его к себе в дом у реки, рядом с велосипедной мастерской, к Верховью Вечной Надежды, переполненной в этот вечер. Во всем мире ожили многочисленные боги. Их более или менее вежливо просили объяснить, что же произошло в тот роковой вечер. Они поднялись на второй этаж.
     Чужак предложил ему лечь в постель, так как Орр выглядел уставшим.
     - Сон развязывает путаницу забот, - сказал чужак.
     - Спать можно без снов - вот где собака зарыта, - ответил Орр.
     Что-то странное было в способе общения чужака. Но Орр слишком устал, чтобы ДУМАТЬ ОБ ЭТОМ.
     - А где вы будете спать? - спросил он. Чужак тяжело сел на кровать.
     - Нигде, - ответил чужак своим лишенным интонации голосом.
     Орр наклонился, чтобы снять ботинки. Он не хотел ложиться в грязной обуви, вряд ли это подходящая расплата за доброту.
     От наклона у него закружилась голова.
     - Я устал, - сказал он. - Я так много сделал сегодня. Да, я кое-что сделал, нажал кнопку. На это потребовалась вся сила воли, вся энергия, чтобы нажать проклятую кнопку "выключено".
     - Вы хорошо прожили, - сказал чужак.
     Он стоял в углу, очевидно собираясь стоять там бесконечно.
     "Он не стоит здесь, - подумал Орр. - Не так он должен стоять или лежать или сидеть или быть. Он стоит здесь, как стоял во сне. Как будто кто-то видит его во сне".
     Он лег и ощутил жалость и сочувствие чужака, стоявшего в углу комнаты. Чужак видел его. Видел не глазами. Видел короткоживущее, слабое, странное существо, бесконечно уязвимое, плывущее в безднах вероятности, нуждающееся в помощи. Орру было все равно. Ему нужна помощь. Усталость охватила его, подняла, как морская волна, в которую он медленно погружался.
     - Эр'перрихис, - пробормотал он, сдаваясь сну.
     - Эр'перрихис, - беззвучно ответил Э'пенемен Асфах.
     Орр спал и видел сон. Сны его, как волны в открытом море далеко от берега, приходили и уходили, поднимались и спадали, глубокие и безвредные, ничего не ломающие, ничего не менявшие. Они танцевали танец среди других волн бытия. И во сне большие зеленые морские черепахи вынырнули, проплыли с тяжелой грацией в глубину и ушли в свой мир.
     
     В начале июня деревья покрылись свежей листвой и зацвели розы. Весь город покрылся розами. Дела шли хорошо. Экономика восстанавливалась. Люди приводили газоны в порядок.
     Орр приехал в Федеральную Психолечебницу в Линктоне, к северу от Портленда.
     Ее строения, воздвигнутые в начале девяностых годов, стояли на большом утесе, глядя на луга перед Вильяметтой. Лечебница была переполнена с конца апреля и мая, когда за необъяснимыми событиями того вечера, который теперь называли "Разрывом", последовала эпидемия безумия. Но большинство больных выздоровело, и больница вернулась к норме.
     Высокий врач провел Орра вверх по лестнице в северное крыло, в палату с единственной кроватью. Дверь, ведущая в это крыло, а также двери всех палат были тяжелые, с глазками на высоте пяти футов, и все закрытые.
     - Он не причиняет нам беспокойства, - заметил врач, открывая дверь коридора. - Он никогда не впадает в ярость, но у него дурное воздействие на других. Мы поселяли его в двух палатах. Не получается. Все его боятся. Конечно, они все оказывают влияние друг на друга и по вечерам впадают в панику, но не так. Они боятся его, стучат в двери и просят их выпустить, а он просто лежит. Ну, увидите сами. Ему все равно, где он. Вот мы и пришли.
     Он открыл дверь и впустил Орра в комнату.
     - Посетитель, доктор Хабер, - сказал он.
     Хабер похудел. Сине-белая пижама висела на нем. Волосы и борода были коротко и аккуратно подстрижены. Он сидел на кровати и смотрел в пустоту.
     - Доктор Хабер, - сказал Орр.
     Голос его дрогнул. Он почувствовал мучительную жалость и страх. Он знал, на что смотрит Хабер. Он смотрит на мир после апреля 1998 года. На мир, созданный кошмаром.
     В поэме Т.С.Эллиота птица говорит, что человечество не выносит реальности. Но птица ошибается, Человек может вынести вес всей Вселенной. Он не может вынести нереальности.
     Хабер не вынес. Он утратил связь с реальностью.
     Орр попытался заговорить, но не нашел слов. Он попятился. Врач закрыл дверь.
     - Не могу, - сказал Орр. - Выхода нет.
     - Нет, - согласился врач.
     В коридоре он негромко добавил:
     - Он был выдающимся ученым.
     Орр вернулся в Нижний город Портленда на лодке. Транспорт действовал еще плохо.
     Город загромождали части, обломки, станции шести различных общественных транспортных систем. На Рид-Колледж была станция подземки, но никакой подземки не было. Фуникулер от парка Вашингтона кончался у входа в туннель, который уходил под Вильяметту и на середине заканчивался тупиком. Тем временем предприимчивые люди вспомнили о прогулочных лодках и теперь использовали их как переправу в регулярных рейсах между Линктоном, Ванкувером, Портлендом и Орегон-сити. Прогулка была приятной.
     Орр навещал лечебницу в перерывах между работой. Его хозяин, чужак Э'пенемен Асфах, не интересовался рабочим временем, а только результатом работы. Когда выполняется работа, его не касалось,
     Орр большую часть времени проводил лежа по утрам в постели, проделывая работу в уме.
     Когда он добрался до мастерской и сел за чертежную доску, было уже три часа.
     Асфах в зале ждал посетителей. Его штат состоял из трех дизайнеров и имел связь с многочисленными фабриками, производившими кухонное оборудование: посуду, принадлежности, инструменты. Промышленность и распределение сильно пострадали во время Разрыва. В такой обстановке маленькие фирмы оказались в выгодном положении. В Орегоне множество таких фирм принадлежало альдебаранцам. Они оказались хорошими управляющими и отличными торговцами, хотя для ручной работы, конечно, нанимали людей. Правительству они нравились, так как охотно подчинялись контролю и платили налоги, а тем временем мировая экономика восстанавливалась.
     Президент Мердль предсказывал возвращение к нормальному состоянию до Рождества.
     Асфах торговал оптом и в розницу, и его мастерская пользовалась доброй славой из-за хорошего качества товара и невысоких цен. После Разрыва домохозяйки, неожиданно обнаружившие себя в незнакомых кухнях, в большом количестве закупали товары, Орр раздумывал над чертежом, когда услышал чьи-то слова:
     - Пожалуй, эта мутовка лучше.
     Голос напоминал голос его жены, поэтому он встал и выглянул в зал. Асфах показывал что-то коричневой женщине среднего возраста и роста, приблизительно лет тридцати, с короткими черными волнистыми волосами.
     - Хитзер, - сказал он, подходя.
     Она обернулась и долго смотрела на него.
     - Орр, - сказал она. - Джордж Орр. Верно? Где мы с вами встречались?
     - В...
     Он запнулся.
     - Вы юрист?
     Э'пенемен Асфах стоял огромный, в зеленой броне, держа мутовку.
     - Нет. Секретарь. Работаю у Ратти Гудхью в Пендлтон-билдинг.
     - Должно быть, там. Я был там однажды. Вам это нравится? Это я придумал.
     Он взял с прилавка другую мутовку и показал ей.
     - Хорошее равновесие. Видите?
     - Выглядит неплохо, - ответила она. - Вы здесь работаете? Я вспомнила. Вы были в каком-то кабинете на Старк-сити у врача.
     Он понятия не имел, многое ли она помнит.
     У его жены, конечно, была серая кожа.
     Говорят, что серые люди по-прежнему существуют, особенно на Среднем Западе и в Германии, но большинство стали белыми, черными, коричневыми, красными, желтыми и смешанными. Его жена была гораздо мягче этой женщины. Хитзер держала большую черную сумку с медной пряжкой. Внутри нее, несомненно, полпинты виски. Его жена была неагрессивна, хоть и храбра, с робкими манерами. Это не его жена, а совсем другая женщина, яркая и трудная.
     - Правильно, - сказал он. - До Разрыва. У нас... Мисс Лилач, мы договорились пообедать у "Дейва" на Анкенн и не смогли.
     - Я не мисс Лилач, это моя девичья фамилия. Я миссис Энбрюс.
     Она с любопытством смотрела на него. Он стоял, примиряясь с реальностью.
     - Мой муж погиб на войне на Ближнем Востоке, - добавила она.
     - Да, - ответил Орр.
     - Вы все это разработали?
     - Большую часть. А это вам нравится?
     Он достал медный котелок, массивный, но элегантный, такой же совершенный в пропорциях, как парусный корабль.
     - Конечно, - согласилась она.
     Он кивнул и она заметила:
     - Вы хороший художник.
     - Мистер Орр хороший мастер, - без выражения произнес его хозяин из своего левого локтя,
     - Слушайте, я вспомнила, - неожиданно сказала Хитзер. - Конечно! Это было до Разрыва, поэтому у меня в голове все и смешалось. Вы видели сны, вернее, вы думали, что ваши сны становятся реальностью? Верно? Доктор заставлял вас видеть все новые и новые сны, а вы не хотели и искали способа избавиться от добровольной терапии. Видите, я помню. Вы попали к доброму врачу?
     - Нет. Я их перерос, - сказал Орр.
     Он рассмеялся. Она тоже рассмеялась.
     - А как же с вашими сновидениями?
     - О, я продолжаю их видеть.
     - Я думала, вы можете изменить мир. И это все, что вы смогли сделать? Эта мешанина?
     - Пришлось, - сказал он.
     Он сам предпочел бы меньше путаницы, но от него это не зависело, по крайней мере она оказалась здесь. Он искал ее, не нашел и в поисках утешения занялся работой. Работа давала немного, но нравилась ему, а он терпелив. Но теперь молчаливая печаль по потерянной жене должна кончиться, потому что вот она стоит - яростная, непокорная, хрупкая и незнакомая, которую нужно завоевывать заново.
     Он знал ее. Знал ее характер, знал, как заставить ее говорить, смеяться.
     - Хотите кофе? Рядом кафе. Мне пора сделать перерыв.
     Было четверть пятого. Она посмотрела на чужака.
     - Конечно, я хочу кофе, но...
     - Я вернусь через десять минут, Э'пенемен Асфах, - сказал Орр хозяину, идя за плащом.
     - Возьми весь вечер, - сказал чужак. - Время есть. Идти, значит возвращаться.
     - Спасибо, - ответил Орр.
     Он пожал руку своему хозяину. Большой зеленоватый плавник прохладно коснулся руки человека. Орр с Хитзер вышли в теплый дождливый летний день. Чужак смотрел на них сквозь стеклянную дверь, как морское существо из аквариума. Они прошли и исчезли в тумане.
     
     
     Дикий волк
     
     Сборник научной фантастики
     
     Редакторы А.В.Цыфир, С.В.Ударов
     Литературный редактор В. В. Бабко
     Корректор В.В.Бабко
     Технический редактор Т.И.Будковская
     
     Подписано к печати 06.10.92. Формат 84Ч108/32
     Усл. печ. л. 23,52. Заказ № 145. Цена договорная.
     
     Издательство и типография "Таврида".
     333700, Симферополь, ул. Ген. Васильева, 44.
     
     Отпечатано с диапозитивов издательства "Орион".