Песах Амнуэль.
     
     Жаркое лето в Тель-Авиве
     
     
     АЛИБИ ПРИ ЛУНЕ
     
     - Меня всегда удивляло, - сказал инспектор Хутиэли, - как Эркюлю Пуаро удавалось даже во время отдыха на Ривьере сталкиваться с убийством? Иные могут всю жизнь прожить и ни разу не увидеть убитого человека, а тут, смотри-ка, именно профессиональный сыщик именно в нужный момент оказывается именно в нужном месте...
     - Да, - сдерживая смех, ответил Беркович, - это Агата Кристи не продумала. Отступила, так сказать, от жизненной правды.
     - Конечно! - воскликнул Хутиэли. - Все это очень неправдоподобно.
     - Согласен, - кивнул Беркович. - Я понял, на что вы намекаете. Мол, как только некий сержант Беркович отправился отдохнуть в Эйлат, так сразу в гостинице убили человека. Будто нарочно, чтобы Беркович смог продемонстрировать свои таланты.
     - Ты правильно меня понял, - усмехнулся Хутиэли.
     - Уж не намекаете ли вы, инспектор, - сурово сказал Беркович, - что я специально это убийство организовал?
     - Согласись, Борис, что это странно: как только ты отправился в...
     - Ну да, - невежливо прервал начальника сержант, - это я уже понял. Отныне я не буду останавливаться в отелях, а равно и в кемпингах, а также не буду ходить в театры и прочие увеселительные заведения. Ибо, достаточно мне где-то появиться, как там происходит убийство...
     - Не преувеличивай! - сказал Хутиэли. - Одно и даже два совпадения - еще не статистика. Но если это случится в третий и четвертый раз...
     - ...То мне лучше будет последовать примеру Пуаро и уволиться из полиции, чтобы заняться частным сыском.
     - Вот еще! Ты мне и здесь пригодишься, - заключил дискуссию инспектор. - А что касается жизненной правды, то в реальности случаются куда более странные совпадения, чем в романах. Помню, в прошлом году приехала к нам в гости тетя из Майами...
     Поскольку историю с тетей, нашедшей племянника по фотографии в местной газете, Хутиэли рассказывал уже по крайней мере пять раз, сержант повернулся к компьютеру и углубился в чтение вчерашней сводки происшествий. Инспектор продолжал развивать свою мысль, но Беркович воспринимал его слова лишь как ненавязчивый звуковой фон. Поэтому, когда Хутиэли неожиданно повысил голос, Беркович не сразу понял, что произошло.
     - Сержант, - резко сказал инспектор, - я к тебе обращаюсь!
     - Простите, - пробормотал Беркович, - зачитался...
     - Нашел что читать! - пожал плечами Хутиэли. - Ты хоть слышал, что я тебе говорил?
     - Боюсь, что...
     - Понятно. Звонил комиссар Пундак из Петах-Тиквы. У них ночью произошло убийство.
     - Меня там не было, - вставил Беркович.
     - Оставь свои шуточки, дело серьезное. Убит Арон Зюсс, личность в тех краях довольно известная, у него три продовольственных магазина и еще он играет... играл на бирже, причем довольно успешно.
     - Пундак приглашает нас участвовать в расследовании?
     - Нет, конечно, расследованием он будет руководить сам. А к нам обратился за помощью в проверке алиби одного из главных подозреваемых. Сейчас по факсу придут кое-какие материалы. Прочитай и займись. Не думаю, что это отнимет много времени, но все-таки отвлечет тебя от чтения вчерашней сводки.
     Открылась дверь, и в кабинет заглянула Дорит Ольмейда, одна из секретарей или, как ее называл Хутиэли, "око полиции".
     - Вам факс из Петах-Тиквы, инспектор, - сказала девушка.
     - Это ему, - Хутиэли показал, на чей стол положить три листка бумаги.
     Труп Арона Зюсса был обнаружен рано утром, когда домой после ночной прогулки с девочками вернулся Беня, семнадцатилетний сын убитого. Тело лежало в большой комнате, Зюсс был смертельно ранен двумя пулями, одна из которых попала в голову. Он попытался, видимо, доползти до телефона, но не сумел этого сделать. Самое странное, что два выстрела слышали все соседи - Зюсс жил на первом этаже двухэтажного коттеджа, и окно гостиной, выходившее на улицу, было открыто.
     "Было часа два ночи, - показал Дан Ривлин, сосед Зюсса со второго этажа. - Я проснулся от какого-то резкого хлопка. Секунду спустя раздался еще один хлопок, и я понял, что это выстрел. Я прислушался, но все было тихо, больше никто не стрелял. Тогда я повернулся на другой бок и спал до утра"...
     "Было два часа и семь минут, - показала Фрида Маркиш, квартира которой находилась в доме напротив. - Это я помню, потому что машинально взглянула на часы. Я смотрела телевизор, вообще я сова и раньше трех не ложусь... Откуда-то с улицы раздались два громких хлопка, я подумала, что это могут быть выхлопные газы от машины... Я подошла к окну и выглянула, но на улице не было машин, и тогда мне пришло в голову, что это выстрелы. Однако все было тихо, нигде никакого движения... Я постояла у окна минуту-другую и пошла досматривать сериал"...
     Выстрелы слышали еще два соседа. Один из них, Моше Грубер, даже позвонил в полицию, но на вопрос, где именно стреляли, он ответить не смог. Патрульная машина, прибывшая через десять минут, дважды объехала квартал, но ничего подозрительного не обнаружила. О том, что произошло убийство, в полиции узнали только утром.
     Подозрения у комиссара Пундака вызвали два человека, о которых было известно, что они часто бывали в квартире Зюсса, и, в частности, вечером перед убийством тоже посетили коттедж в Петах-Тикве. Первым был Соломон Эдельман, давний приятель Зюсса, заядлый биржевый игрок, у которого не было другого занятия - он то заколачивал крупные суммы и тогда с шиком тратил деньги, то в одночасье спускал все, что успевал выиграть, и тогда его жена грозила выбросить мужа из дома, а Соломон клялся, что больше никогда не будет иметь дела с акциями. Вчера вечером Соломон приехал к Зюссу в десять, а когда уехал - не видел никто.
     Вторым подозреваемым стал джазовый музыкант Биби Кабира, игравший в ресторане отеля "Шератон" в Тель-Авиве. Кабира был знаком с Зюссом года два, связывали этих людей какие-то совместные финансовые операции. Кабира приехал к Зюссу, когда ресторан закрылся, в первом часу ночи. О чем он говорил с хозяином и когда уехал, не было никаких сведений.
     Вопрос заключался в том, оставался ли кто-то из этих людей в коттедже до семи минут третьего, когда прозвучали выстрелы. Эдельман жил недалеко от Зюсса, в Бней-Браке, это была территория, где комиссар Пундак чувствовал себя хозяином. Он немедленно явился к Эдельману домой, изъял для экспертизы принадлежавший хозяину пистолет (проверка на месте показала, что оружием давно не пользовались) и устроил Соломону и его жене Эстер допрос с пристрастием. Эстер утверждала (вопли ее слышны были на соседней улице), что муж вернулся домой в полночь, был трезв и спал до утра, как младенец, успев, правда, исполнить свои супружеские обязанности. Соломон подтвердил все, сказанное женой, добавив, что, уезжая, оставил Арона одного и, естественно, живого.
     Похоже было, что Эдельман действительно не имел к убийству никакого отношения. Оставался Биби Кабира, который жил на своей вилле в северном Тель-Авиве. Пундак с удовольствием нагрянул бы к Кабире сам, но для этого требовалось разрешение, поскольку формально это была не его территория. Поэтому...
     - Понятно, - сказал Беркович. - Уже потеряно много времени, инспектор.
     - Да, - кивнул Хутиэли. - Поезжай, разберись с этим Кабирой. Твоя задача - проверить алиби. Расследование ведет Пундак, пусть сам и расхлебывает кашу...
     Берковичу пришлось долго звонить в дверь. Кабира открыл минут через десять, глаза у него были заспанными, и он долго не понимал, чего от него хотят. Где он был ночью? А почему, собственно, это так важно? Услышав о смерти Зюсса, Кабира долго смотрел в одну точку, а потом пришел наконец в себя и засуетился.
     - Думаете, это я его... э... - бормотал он. - Ничего подобного, клянусь... У меня и пистолета нет, и права на ношение оружия... Можете хоть все обыскать... И вообще, я был у Арона несколько минут. Этот, как его... Эдельман тоже приезжал, но раньше, я его не застал... Я передал Арону деньги... Сколько? Три тысячи я был ему должен... И уехал, потому что... О! Так я вам сейчас покажу!
     Кабира хлопнул себя по лбу с такой силой, что Беркович подумал: музыкант хотел вышибить себе мозги. В следующую секунду Кабира бросился к лестнице, которая вела на второй этаж, и сержант поднялся следом, стараясь держаться поближе к "объекту". Наверху оказалась только дверь на крышу, распахнутая настежь. Крыша виллы была своеобразным летним салоном под открытым небом - здесь стояли диван, журнальный и сервировочный столики, кресло-качалка, куда Кабира немедленно и повалился, будто его не держали ноги.
     - Уф, - шумно вздохнул он. - Хотите выпить? Кола в той бутылке, видите?
     - Вижу, - сказал Беркович. - Но вы не ответили на мой вопрос: можете ли вы доказать, что после часа ночи и до утра находились здесь? Вы понимаете, что вас могут обвинить...
     - Чушь! - воскликнул Кабира, раскачиваясь в кресле. Он уже вполне пришел в себя и, похоже, разговор с сержантом даже начал доставлять ему удовольствие. - Я был дома и легко вам это докажу. Я наблюдал за метеорами, вот что я делал ночью!
     - За метеорами? - удивился Беркович.
     - За метеорами! - повторил Кабира. - Вы не знаете? Сегодня ночью прошел метеорный дождь, об этом все газеты писали! Я человек романтического склада, поэтому после работы заехал к Арону, отдал деньги и поспешил домой. Поднялся сюда и до трех часов следил за метеорами. А потом пошел спать. Могу доказать, нет проблемы! Я фотографировал небо своим "поляроидом". Ни черта, конечно, не получилось, я думал, что смогу сфотографировать след метеора, но "поляроид", видимо, не предназначен для ночных съемок. Но время! На фотографии ведь отпечатывается дата и время съемки! Вон там посмотрите, сержант, на журнальном столике.
     Беркович взял в руки стопку фотографий. Фотоаппарат, о котором говорил Кабира, лежал здесь же. Неизвестно, каким Кабира был музыкантом, но фотограф из него оказался никудышним. Чернота, только на двух снимках из восьми виден был бледный серп луны. Но время отмечено - это факт. Беркович перебрал фотографии - первая была сделана в час тридцать две минуты, последняя, восьмая, в два часа двадцать девять минут.
     - Вы могли сделать эти снимки и на улице рядом с домом Зюсса, - равнодушно сказал Беркович.
     - Позвольте! - заволновался музыкант. - Поглядите, там видны огни на крыше центра Азриэли. С крыши моего дома они видны, а из Петах-Тиквы - никак!
     И это тоже было правдой: три характерно расположенных огонька - пурпурный, белый и желтый - едва заметно пропечатались в левом нижнем углу четырех снимков.
     Что ж, если так, то Кабира действительно никак не мог оказаться в два часа семь минут в коттедже Зюсса... Надежное алиби.
     "Слишком надежное", - подумал Беркович. Он взял в руки фотоаппарат и сверил числа в окошечке с временем на своих часах. Разница составила одну минуту. Значит, Кабира не соврал, и в два часа он был здесь, пялился в небо и...
     - Надежное алиби, - сказал Беркович. - Вы позволите изъять аппарат и фотографии, их нужно будет использовать в качестве вещественных доказательств. Сейчас я составлю протокол...
     - Пожалуйста, - величественно кивнул Кабира. - Я честный человек, мне нечего скрывать.
     - Его честность, - сказал сержант Беркович инспектору Хутиэли полчаса спустя, - с самого начала вызывала сомнения. Слишком уж он играл на публику. Когда я увидел фотографии, то не сразу понял... Видите ли, инспектор, он подвел электронный таймер фотоаппарата на два часа назад, а потом, сделав снимки, опять выставил точное время. Но луна... Господин Кабира забыл о луне. Она восходит сейчас около половины четвертого.
     - Он ведь музыкант, а не астроном, - хмыкнул Хутиэли.
     - А я, по-вашему, астроном? - поднял брови Беркович.
     - Ты - полицейский, Борис. Значит, когда нужно, и астроном тоже. Я прав?
     - Возможно, - сказал Беркович. - Видите ли, подумав о том, что Кабира мог соврать, я посмотрел календарь, вот и все.
     
     
     БАНКА С КРАСКОЙ
     
     - Если честно, - сказал сержант Беркович, - я не получил удовольствия. К тому же, я знаю кое-какие обстоятельства, и потому личность режиссера мне несимпатична.
     - При чем здесь личность режиссера? - рассердилась Наташа. - Ты можешь смотреть спектакль, не думая о своих полицейских штучках?
     - Могу, - вздохнул Беркович и взял Наташу под руку. Они возвращались из театра, Наташа давно хотела посмотреть "Служанок" в постановке Виктюка, но лишь сейчас, во время очередных гастролей театра в Израиле, ей удалось не только выкроить время самой, но еще и уговорить Бориса - у сержанта изначально было предубеждение против этого режиссера.
     - Могу, - повторил Беркович, - но мне, как мужчине, не может нравиться, когда бьют по лицу женщину.
     - Почему ты веришь слухам? - возмутилась Наташа. - Мало ли что говорят о талантливом человеке!
     - Инспектор Бирман, - сказал Беркович, - третий день разбирается с жалобой импрессарио Бендецкой.
     - Какой ты все-таки... - обиженно сказала Наташа. - Я говорю о новом театральном стиле, о потрясающих средствах выразительности, а ты - ударил он ее, не ударил...
     - Не будем ссориться, - примирительно сказал Борис, - а то накликаем.
     - Что накликаем? - не поняла Наташа.
     - Вот позвонит сейчас мой шеф...
     - У тебя свободный вечер! - возмутилась Наташа.
     - Ну... Пока же никто нам не мешает.
     Именно в этот момент и зазвонил висевший в футляре на поясе Берковича мобильный телефон.
     - Если это твой Хутиэли... - грозно сказала Наташа.
     Разумеется, это оказался именно инспектор. Похоже, что и его оторвали от какого-то занятия, более приятного, чем расследование преступлений.
     - Борис, - сказал Хутиэли скрипучим голосом. - Извини, что мешаю наслаждаться пьесой...
     - Пьеса уже закончилась, - сказал Беркович, - мы с Наташей гуляем и ведем театроведческий спор.
     - Далеко от театра? - поинтересовался инспектор.
     - Нет, - с недоумением ответил Беркович. - Мы только вышли... А какое это имеет значение?
     - В квартале от театра, - объяснил Хутиэли, - произошло убийство. Я могу, конечно, послать сержанта Финкеля, он сейчас дежурит, но пока Финкель прибудет на место, и к тому же...
     - Да, я понимаю, - сказал Беркович. О том, как Хутиэли не любит поручать Финкелю сложные дела, Берковичу было хорошо известно. - Бригада на месте?
     - Да, эксперт с фотографом выехали. Я сказал Хану, что ты присоединишься чуть позже. Разберись там со свидетелем.
     "Он был уверен, что я не откажусь, - подумал Беркович. - Черт побери, но ведь сейчас действительно не мое время! Пусть посылает Финкеля"...
     - Хорошо, инспектор, - сказал Беркович, - говорите адрес.
     - Боря, - возмущенно заявила Наташа, когда сержант закончил разговор, - твой начальник считает, что ты у него раб?
     - Наташенька, - вздохнул Беркович, - такая у меня работа. Я выбрал ее, ты выбрала меня, так что...
     - Ах, ты выбрал ее? Я-то думала, что ты выбрал меня, как я тебя!
     - Будем ссориться? - примирительно сказал Беркович. - Если хочешь, я вызову тебе такси, а если не хочешь ехать домой, то можешь присоединиться ко мне и поглядеть, как работает полиция.
     - А... можно? - растерянно спросила Наташа. - И вообще... там кровь...
     - Мне, - объяснил Беркович, - шеф поручил работу со свидетелем и первоначальные следственные действия. Пока мы дойдем до места, тело уже увезут.
     - Пошли, - решительно сказала Наташа и взяла Бориса под руку.
     В переулке, куда молодые люди свернули с улицы Иерушалаим, было темно, как на северном полюсе в полярную ночь. Фонари горели только в дальних палисадниках, окружавших небольшие домики, которые только при большой игре фантазии можно было назвать виллами. Это были одноэтажные строения времен, пожалуй, еще британского мандата. У одного из домиков стояла полицейская машина.
     - Это вы, сержант? - окликнул Берковича знакомый голос, и на свет выступила грузная фигура патрульного Моди Ялона. - Инспектор предупредил, чтобы я... А это кто с вами?
     - Мы возвращались из театра, - объяснил Беркович, - не мог же я отправить девушку домой без сопровождения. Инспектор сказал, что есть свидетель. Где он?
     - Свидетель, - вздохнул патрульный. - Когда мы подъехали...
     - Кстати, кто вызвал полицию? - поинтересовался сержант.
     - Вернулась домой жена убитого и наткнулась на тело мужа. Рон Каспи лежал у распахнутой входной двери - головой наружу, ногами в прихожей. Убит ударом ножа в сердце. Женщина в шоке.
     - Понимаю. С ней пока разговаривать бессмысленно. Так что свидетель?
     - Это мы думаем, что он все видел. Не мог не видеть, поскольку весь вечер красил забор возле своего дома. Краска в одном месте чуть подсохла, а в другом еще совершенно мокрая. Хан утверждает, что этот человек работал кистью примерно с пяти до восьми. А с того места, где он стоял, отлично видна входная дверь домика Каспи. Убили беднягу, когда было еще светло - если верить времени смерти, установленному экспертом...
     - Не помню, чтобы Хан ошибался в определениях, - вставил Беркович.
     - Значит, - резюмировал Ялон, - Бени Бармин должен был видеть убийцу.
     - Так в чем проблема?
     - Он утверждает, что ничего не видел, ничего не знает, на дом Каспи не смотрел и вообще занимался только своим делом - красил забор.
     Беркович вздохнул и посмотрел в сторону Наташи, слушавшей разговор, затаив дыхание. Взгляд ее выражал полную уверенность в том, что сейчас ее любимый Боренька покажет всем этим остолопам, как находить преступника по горячим следам.
     - Не вижу зацепки, - сказал Беркович. - Если человек утверждает, что ничего не видел, то как заставить его изменить показания? Нужны улики, доказательства...
     - По-моему, - заметил Ялон, - этот Бармин перепугался, потому что знает убийцу. Он ведь живет рядом с Каспи тридцать лет, видел всех, кто ходил к соседу, а Каспи этот - личность темная, я узнавал: он значится в картотеке, пять лет назад вышел из тюрьмы, сидел за сутенерство.
     - Допустим, ты прав, - согласился Беркович. - Но не вижу, как твое мнение может помочь делу.
     - Боря, - тихо сказала Наташа. - Ты хочешь сказать, что если человек видел убийцу, нет способа заставить его сказать правду?
     - Интересно, какой? Пытать его, что ли? - спросил сержант. - Способ только один: доказать, что человек лжет. Тогда его можно привлечь за лжесвидетельство.
     - Ну так докажи! - воскликнула Наташа.
     Беркович и Ялон одновременно хмыкнули и пожали плечами.
     - Наташенька, - сказал сержант, - постой тут несколько минут, я осмотрюсь немного. Поговори с Моди, он знает массу историй...
     - Хорошо, - кивнула Наташа, поняв, что жених вовсе не собирается складывать руки, как ей сначала показалось.
     Беркович подошел к двери дома Каспи, но тело уже убрали, а прибывшие медики и полицейские натоптали так, что обнаружить чьи-нибудь следы было затруднительно. Да и смысла не имело; сержант понимал, что единственная возможность сдвинуть следствие с мертвой точки - это добиться, чтобы Бени Бармин назвал имя убийцы. Если, конечно, Ялон прав, и все обстояло именно так, как описал эксперт.
     Беркович пересек узкую нейтральную полосу и подошел к забору, отделявшему участок Каспи от такого же точно участка, принадлежавшего Бармину. Попробовал пальцем краску - действительно, забор недавно покрасили, прошло не больше двух-трех часов. Однако ни у забора, ни в пределах видимости Беркович не обнаружил ни ведерка с краской, ни кисти. Видимо, Бармин закончил красить еще до прибытия полиции и поспешил убрать инструмент. Куда?
     Сержант опустился на колени и обнаружил на песчаной дорожке следы краски - кто-то шел здесь с ведерком, из которого капало. Следов было несколько; судя по всему, Бармину пришлось по меньшей мере три раза наполнять ведерко. Беркович пошел вдоль следа и пришел к небольшому сарайчику, дверь которого была распахнута. Внутри стоял старый мотоцикл и лежали на полках инструменты. Пятилитровая емкость с краской стояла у входа, а рядом валялось небольшое, меньше литра, ведерко. Малярная кисть была аккуратно опущена в емкость с растворителем. Похоже, что Бармин спокойно закончил красить, вернулся с пустым ведерком в сарай, помыл кисть и опустил ее в растворитель, а потом отправился домой. Человек действовал так, будто ничего не произошло, и это говорило против версии Ялона.
     Беркович вышел из сарая и пошел по следам к участку Каспи. Пройдя почти две трети пути, он остановился, вгляделся в след и пошел обратно, вглядываясь в расположение капель краски. Сержант вернулся к сараю и минуты две постоял в задумчивости. Потом кивнул сам себе и решительно направился к дому Каспи.
     Бени Бармин, сосед убитого, мужчина лет пятидесяти, лысый, как колено, мрачно сидел на кухне в обществе эксперта Хана.
     - А, сержант! - встретил Хан Берковича. - Поговорите с этим господином, а то его придется отпустить. Он утверждает, что ничего не видел.
     - Сержант! - воскликнул возмущенный Бармин. - Я действительно ничего не видел! На каком основании меня тут держат? Я буду жаловаться!
     Беркович уселся на стул и минуту смотрел на Бармина, не отрываясь. Тот забеспокоился.
     - Послушайте, сержант... - начал он тоном ниже.
     - Нет, это вы послушайте, - резко сказал Беркович. - Вы знаете имя убийцы, а он, не исключено, тоже вас видел, и потому ваша жизнь в опасности...
     - Чушь, - буркнул Бармин. - Не давите мне на психику, сержант.
     - Давить вам на психику будет суд, - пожал плечами Беркович, - когда будет судить вас по обвинению в лжесвидетельстве.
     - Чушь! - повторил Бармин.
     - Видите ли, - сказал сержант, - я докажу на суде, что вы сегодня солгали. Хотите скажу - как? Вижу, что хотите. Так вот, вы несколько раз наполняли ведерко, когда красили забор. Точнее - три раза. Два раза вы шли от забора к сараю и обратно медленным и равномерным шагом - это легко видно по следам. На третий раз вы тоже направились к сараю медленно, расстояние между каплями было небольшим. Но на половине пути вы вдруг перепугались и побежали, делая огромные прыжки. Расстояние между каплями, падавшими из ведерка, увеличилось втрое! Любой эксперт посчитает это доказательством. Что скажете, Рон?
     - Безусловно, - кивнул Хан, - это доказательство. Я готов подписать заключение, как только увижу след.
     - Что же вас так напугало, Бени? - продолжал Беркович. - Если бы вы просто увидели, как некто убил соседа, вы бы спрятались за ближайшее дерево, переждали и потом вызвали полицию. Но вы пустились наутек - значит, убийца увидел вас, и вы подумали, что он захочет убрать свидетеля. Вы и сейчас так думаете. Вот почему вы не сообщили в полицию. И вот потому я говорю, что ваша жизнь в опасности.
     - Можно подумать, что полиция сможет меня защитить, - опустил голову Бармин.
     - Сможет, - твердо сказал Беркович, - если вы скажете правду. Мы возьмем убийцу, и вы будете в безопасности. Итак?
     - Менахем, - буркнул Бармин. - Фамилию его я никогда не знал, а кличка у него Кролик, потому что у него длинные оттопыренные уши...
     Полчаса спустя Беркович прощался с Наташей на пороге ее дома. Довез их Моди Ялон, предложил подбросить и сержанта, но Беркович, поблагодарив, отказался.
     - Ну как вечер? - спросил он. - Жалеешь, что отвлеклась от спектакля?
     - Что спектакль? - улыбнулась Наташа. - Ты сыграл лучше, чем все эти актеры, что дрыгались на сцене.
     - Ах, так все-таки дрыгались! - картинно возмутился Беркович. - А ты говорила...
     - Могу я изменить свои показания? Или ты и меня привлечешь к суду за лжесвидетельство? - сказала Наташа, оставив за собой последнее слово.
     
     
     ЧАСЫ, КОТОРЫЕ ТИКАЛИ
     
     Сержант Беркович не знал, где он мог простудиться. Вроде бы не пил холодной "колы" из холодильника, не сидел под струей воздуха из кондиционера - в общем, избегал всех стандартных причин, по которым у порядочного человека неожиданно начинает болеть горло, а температура подскакивает до отметки, глядя на которую хочется выбросить градусник в мусорное ведро.
     - Это вирус, - успокоил сержанта врач, которому Беркович рассказал о своем самочувствии словами, достойными пера Шекспира. - У нас в Израиле все болезни от вируса, даже супружеские измены.
     Вернувшись домой, Беркович позвонил инспектору и предупредил о том, что будет отсутствовать семьдесят два часа.
     - Не выдержишь, - хмыкнул Хутиэли. - Держу пари, что через пару часов ты начнешь трезвонить и спрашивать, не произошло ли чего-то такого, что требовало бы твоего присутствия. Я скажу "нет", и ты останешься очень недоволен.
     - Зато Наташа будет довольна, - пробормотал Беркович. - Она просто мечтает заботиться обо мне, а тут такой повод...
     Звонить Наташе на работу он не стал - она непременно отпросится, примчится и станет отпаивать своего любимого Бореньку чаем с малиновым вареньем, а Берковичу это сейчас совсем не было нужно: хотелось поболеть по всем правилам - завернувшись в одеяло, закрыв глаза и вообразив себе вирус в виде большой и голодной собаки.
     Беркович так и сделал, и ему показалось даже, что он заснул и спал чуть ли не до самого вечера. Во всяком случае, когда он пришел в себя от резкого звонка телефона, в комнате было сумрачно.
     Звонил инспектор.
     - Как ты себя чувствуешь? - спросил он. - Из семидесяти двух часов прошло, правда, всего пять...
     - Что-нибудь случилось? - спросил Беркович.
     - Хм... Не "что-нибудь", а убийство. Тебе знакомо имя Авишая Бехмана?
     - Э-э... Нет, не припомню.
     - Значит, ты действительно заболел, - резюмировал Хутиэли. - Ты же сам три месяца назад допрашивал Бехмана по делу о...
     - Вспомнил! - воскликнул Беркович. - Простите, инспектор, у меня, видимо, заклинило память. Так его убили? Как? Когда? Кто занимается этим делом?
     - Задушили шарфом. Сегодня около восьми утра. Делом занимаюсь я.
     - Без меня?
     - Одного микроба я уже поймал, только вируса мне теперь здесь недостает, - хмыкнул инспектор.
     - Микроба? - не понял Беркович. - Вы имеете в виду, что уже задержали подозреваемого? Кто это?
     - Послушай, сержант, - запротестовал Хутиэли. - Я тебе не для того звоню, чтобы по телефону пересказывать подробности дела. Скажи мне, чтобы я не искал, в каком ящике ты держишь дискеты с процедурными описаниями, и я от тебя отстану.
     - Не скажу! Вы все равно не найдете, сейчас я приеду сам...
     - Эй! У тебя температура!
     - Пустяки, градусник не зашкаливает. Буду через полчаса.
     - Через десять минут, - поправил Хутиэли. - Патрульная машина ждет у твоего подъезда.
     - Так вы...
     - Можно подумать, что я не знаю своего сотрудника. Давай, поторапливайся.
     В машине у Берковича даже прошла головная боль, и в кабинет инспектора он вошел, чувствуя себя вполне готовым для совершения любых следственных действий. Передав Хутиэли дискету, которая нужна была инспектору, скорее всего, как повод вытащить сержанта из постели, Беркович пристроился за своим столом и приготовился слушать.
     - Авишай Бехман, хозяин фалафельной, что на углу Алленби и Монтефиори, - начал Хутиэли, - месяц назад поссорился с женой и переселился на время в гостиницу "Пейзаж". Это трехзвездочный отель без особых претензий. Иностранцев мало, израильтян еще меньше. Бехман жил на втором этаже практически один. Сегодня около девяти часов горничная вошла в номер менять постель и обнаружила, что постоялец лежит на покрывале мертвый. Фалафельщика задушили толстым шарфом, причем произошло это, видимо, около восьми часов утра. Во всяком случае, так утверждает Мордехай Шилон, который пока проходит как свидетель по делу, но легко может стать подозреваемым в убийстве. Сейчас его приведут на допрос, и ты сам увидишь, что это за тип.
     - Он видел убийцу?
     - Только его руки. И не понял в тот момент, что происходит.
     - Я тоже не понял, - нахмурился Беркович.
     - Объясняю. Шилон - любовник Ханы, жены Бехмана. Когда фалафельщик ушел от жены, Шилон и Хана решили узаконить отношения. Хана прекрасно знала, что развода муж ей не даст - ему это просто невыгодно, там очень сложные финансовые отношения... И по-видимому, любовники решили избавиться от Бехмана более простым способом.
     - Убийство - простой способ?
     - Каждый убийца так считает, пока его не поймают. Так вот, портье "Пейзажа" утверждает, что видел мужчину, похожего по описанию на Шилона, входившего в отель в половине восьмого и выходившего около восьми часов. Естественно, мы Шилона задержали, и он немедленно признался в том, что действительно пошел в "Пейзаж" говорить с Бехманом. Только говорить, не более того. Поднялся на второй этаж, дверь номера была приоткрыта, он не стал стучать и заглянул внутрь... Дальше начинается фантастический рассказ. Шилон якобы увидел, как на кровати корчится Бехман, и чьи-то руки затягивают на его шее толстый шарф. Он в ужасе застыл на месте. Только один звук он слышал в тот момент: тикание часов. Часы с крупным цифровым циферблатом стояли в изголовье постели и, по словам Шилона, показывали семь пятьдесят три. Потом руки, душившие Бехмана, изчезли из поля зрения, и почти одновременно часы перестали тикать, наступила полная тишина. Поняв, что Бехман мертв, Шилон бросился прочь, предполагая, что в убийстве могут обвинить именно его. В номер он якобы не заходил.
     - Якобы? - переспросил Беркович. - Там обнаружены отпечатки его пальцев?
     - Нет. Не обнаружены ничьи отпечатки, кроме самого Бехмана и горничной.
     - Но тогда на чем основано подозрение?
     - Шилон врет. Ему нужна была какая-то деталь, он должен был что-нибудь придумать, чтобы рассказ его выглядел убедительно. И он сказал, что слышал, как тикали часы. Но часы не могли тикать - они электронные.
     - Да, это глупо, - кивнул Беркович, нахмурившись. - Мог бы придумать деталь поинтереснее.
     - Ему нужно было привлечь наше внимание к привязке времени. В семь пятьдесят шесть он покинул отель. Значит, действительно, увидев, как убивали Бехмана, сбежал, не чуя ног. На деле он, возможно, убил Бехмана раньше, потом стер следы, привел в порядок номер... А вот и он!
     В дверь протиснулся сержант Самуэль и бодро доложил:
     - Задержанный для допроса доставлен.
     - Пусть войдет, - кивнул Хутиэли.
     Шилон оказался мужчиной средних лет, высоким, с резкими чертами лица. Приглаженные усики придавали Шилону фатоватый вид. Бросив мрачный взгляд на Берковича, задержанный сел на стул перед инспектором и заявил:
     - Ничего я больше не видел, не понимаю, почему вы меня тут держите.
     - Да так, - пожал плечами инспектор. - Наводили кое-какие справки. Например, о вашей связи с Ханой, женой Бехмана. О том, что он не собирался давать ей развод. У вас был повод для того, чтобы...
     - Не убивал я его! - неожиданно тонким голосом закричал Шилон. - Не убивал! Был я там, был! И видел! Но не я его...
     - Ну конечно, - с иронией сказал Хутиэли. - Вы сказали чистую правду. Но, видите ли, часы в номере электронные, тикать они не могли. Это одна ваша ложь. Вторая - та, что на часах было без семи восемь...
     - Я правду говорю! - продолжал кричать Шилон. - Зачем мне врать?
     - Чтобы отвести от себя обвинение, - объяснил инспектор. - Это же ясно. У вас был мотив, была возможность, и вы это сделали. Но портье обратил на вас внимание, хотя вы надеялись, что пройдете незамеченным.
     - Не убивал я!
     - Инспектор, - преодолевая новую волну головной боли, сказал Беркович, - могу я задать вопрос?
     - Задавайте, сержант, - разрешил Хутиэли.
     - Вопрос не к Шилону, а к вам, - пояснил Беркович.
     - Ко мне? - удивился инспектор.
     - Да. Вы же были в том номере... Там есть радиоприемник?
     - Есть, - сказал Хутиэли. - Транзисторный приемник, двухволновой, на батарейках, лежал в изголовье. Должно быть, Бехман слушал музыку, лежа в постели. Почему ты решил, что там должен был быть приемник?
     - Сейчас... - рассеянно сказал Беркович и обратился к Шилону: - Вы говорите, что тикали часы...
     - Да, я же сам слышал!
     - Но часы тикать не могли, они электронные...
     - Я...
     - Минутку! Я вам верю, вы действительно слышали. Но вам не показалось, что тиканье какое-то странное?
     - Странное? - задумался Шилон. - Ну... В тот момент все мне казалось не просто странным, а ужасным... Руки, которые душили... Часы тикали очень громко, но я подумал, что у меня в ушах отдает от испуга... И какой-то еще шум был в ушах - тоже, видимо, от страха.
     - Да не от страха, - хмыкнул Беркович. - Инспектор, - обратился он к Хутиэли, - нельзя ли прервать допрос на час-другой? Я хотел бы ознакомиться с кое-какими уликами на месте.
     - Пожалуйста, - пожал плечами инспектор и приказал увести задержанного.
     - Если ты собрался в "Пейзаж", то я тебе не попутчик, - предупредил Хутиэли, когда Шилона увели. - У меня еще два допроса, правда, не по этому делу.
     - Ничего, я сам, - сказал Беркович. - Хочу только изъять вещественное доказательство.
     Вернулся он через час и опустился на стул совершенно обессиленный. Теперь уже не только горло болело, но и спина, а в голове стучали молотки. И все-таки Беркович был доволен.
     - Вот этот приемник, - сказал он инспектору. - Лежал, как вы и сказали, в изголовье постели. Я проверил: он настроен на волну одной арабской станции, она обычно передает музыку...
     - Ну и что? - спросил Хутиэли. - При чем здесь арабская станция?
     - Она начинает работу в восемь. Должно быть, Бехман любил восточную музыку, и приемник был постоянно настроен на эту волну. Так вот, незадолго до восьми станция начинает передавать сигналы метронома. Тиканье часов. Шилон сказал, что тикало очень громко, и еще у него шумело в ушах. Это не от страха, он слышал несущую волну. Видите ли, инспектор, убийца включил приемник, чтобы заглушить стоны жертвы. Может, он думал, что будет музыка или что-то громкое. Но до восьми оставалось несколько минут, и станция передавала только звук метронома. Так что Шилон не врал...
     - Допустим, - нахмурился Хутиэли. - Ты хочешь сказать, что расследование нужно начинать с начала?
     - Нет, зачем же? - криво усмехнулся Беркович и поморщился от нового приступа боли. - Я узнал кое-что... Хозяин "Пейзажа" имел какие-то дела с Бехманом. Говорят, что кто-то там кого-то крупно наколол... Если вы это проверите, инспектор, то наверняка найдете и мотив, и возможность... Извините, я, пожалуй, поеду домой. Что-то я совсем расклеился...
     - Поезжай, - кивнул Хутиэли. - Послушай, - крикнул он, когда Беркович уже закрывал за собой дверь, - ты что, тоже любишь восточную музыку?
     - Нет, - покачал головой Беркович. - Но мне очень нравится бродить по эфиру. Иногда это бывает полезно для дела.
     
     
     ГОЛОС В НОЧИ
     
     - Доброе утро! - радостно встретил сержанта Берковича инспектор Хутиэли. - Я сегодня всем задаю один и тот же вопрос, один ты остался.
     - Какой вопрос, инспектор? - спросил Беркович.
     - Очень простой: "Боитесь ли вы привидений?" Что скажешь?
     - По-моему, - ответил Беркович, старательно подумав, - вопрос неправильно сформулирован. Нужно сначала спросить: "Верите ли вы в привидения?" Тогда, в зависимости от ответа, и задавать следующий вопрос.
     - Логично, - согласился Хутиэли. - Но неправильно. Я знаю людей, которые в привидения не верят, но боятся.
     - Это, конечно, женщины? - усмехнулся Беркович.
     - В основном, женщины, но и мужчины тоже встречаются. Если быть точным, то я могу назвать одного такого мужчину. Он утверждает, во-первых, что призраков в природе не существует, поскольку это противоречит еврейской традиции. И во-вторых, он утверждает, что каждую ночь некий призрак является к нему и не дает спать. "Что, - спрашивает он, - может сделать полиция в таком случае?"
     - А действительно, - заинтересовался Беркович, - что сможет сделать полиция, если некто обратится с просьбой спасти его от настырного привидения? Я понимаю, что первым делом нужно послать заявителя к психиатру. Если психиатр скажет, что заявитель здоров, то нужно выяснить, не морочит ли он голову. Но если и на этот вопрос ответ будет отрицательным - что тогда?
     - Вот ты и ответишь, - заявил Хутиэли. - Поезжай на улицу Бограшов, дом шесть, третий этаж. Там живет некий Исаак Морс. На прошлой неделе он подал в полицию заявление о том, что из-за призраков жизнь его превратилась в кошмар. На вопрос, неужели он верит в то, что призраки реально существуют, Морс решительно ответил: "Нет!" У Морса побывал сержант Горелик, с ним ездил наш психиатр Гофман. Гофман утверждает, что Морс нормален - во всяком случае, на первый взгляд. Короче, поезжай, развейся. Дело наверняка пустое, но все-таки...
     Час спустя Беркович нажимал на кнопку звонка квартиры Исаака Морса. Хозяин открыл дверь не сразу, долго разглядывал гостя в глазок, и Беркович слышал сдавленное дыхание. Наконец дверь распахнулась, перед сержантом стоял щуплый старичок лет семидесяти пяти, в огромных очках и с клинообразной козлиной бородкой. На лысой голове Морса каким-то чудом держалась вязаная цветная кипа.
     - Если вы собираетесь морочить мне голову, - неожиданно густым басом заявил Морс, - то лучше отправляйтесь обратно.
     - Можно войти? - вежливо спросил Беркович.
     - Входите, - буркнул Морс, - и садитесь. Сейчас я сделаю чай и будем говорить.
     В ожидании чая и хозяина Беркович огляделся. Квартира была довольно запущенной, как и все в этом старой, еще английской постройки, пятиэтажке. Из большого окна, выходившего на шумную улицу, был виден стоявший напротив дом - тоже старый и обшарпанный. Дом загораживал солнце, и в квартире Морса было сумрачно.
     Вошел хозяин с подносом, поставил перед сержантом огромную чашку, налил в нее из заварного чайника совершенно черной заварки и предложил:
     - Воду и сахар - по вкусу.
     - Я живу здесь почти сорок лет, - рассказывал Исаак Морс несколько минут спустя. - Это я сейчас такой... э... хилый, а в молодости был ого-го! Был бойцом ЭЦЕЛя, воевал в синайскую кампанию, потом в шестьдесят седьмом тоже... В общем, видел всякое, но никогда не приходило в голову, что могу испугаться того, чего не существует... В этой квартире мы жили с Орит, но жена умерла пять лет назад, дети разъехались, сын у меня в Америке, дочь живет с мужем в Хайфе... А я один. Справляюсь, не жалуюсь. Но вот месяца полтора назад просыпаюсь ночью от того, что кто-то ходит по гостиной. Ходит и бормочет. Я подумал, что забрался грабитель. Пистолета у меня давно нет, я взял тяжелый подсвечник и выглянул из спальни. Никого! Но слышу - бормочет. Причем прямо над ухом. Сначала невнятно, а потом совершенно отчетливо: "И будешь ты проклят... И дети твои, и внуки твои..." И шаги... Я включил свет - никого. И сразу тихо стало - этот перестал бормотать, будто света испугался. Я постоял минуту, было тихо, и я решил - померещилось. Выключил свет... И слышу опять: "Будешь проклят..." Так и не спал до утра, ходил и слушал. А тот тоже ходил, шаги были тяжелые, и бормотал...
     - На иврите?
     - А на каком еще? Других языков я не знаю!
     - А утром?
     - Как начало светать, шаги прекратились, и голос замолчал. Я на пенсии, на работу мне ходить не нужно, я и спал почти весь день, отсыпался. А потом... Шаги раздались ровно в полночь, я лежал в спальне и посмотрел на часы. В гостиную выйти не то чтобы побоялся, но было как-то неприятно... Лежал, слушал, а он ходил и бормотал. До рассвета. И началось с тех пор... Каждую ночь, как по расписанию: в полночь является, бормочет, ходит, на рассвете исчезает. И все время посылает на меня и на мою семью проклятия.
     - Почему не обратились в полицию сразу? - спросил Беркович.
     - А вы бы сами обратились? - вскинулся Морс. - Этот ваш сержант, как его, приходил на прошлой неделе, так он с собой врача привел, тот на меня смотрел, как на идиота, я что, не вижу? Собственно, - сник Морс, - я от полиции ничего и не жду. Заявил, думал, вы что-нибудь посоветуете... Жить здесь я больше не могу, сил нет. Придется менять квартиру. Пусть новые жильцы с этим голосом разбираются. Может, их он проклинать не будет. Я бы, скажу честно, терпел и дальше, но месяц назад внук в Хайфе дорогу переходил, его машина сбила, он до сих пор лежит в больнице "Рамбам". А голос сказал в ту же ночь: "Ну что, сбывается проклятие?" На следующее утро я дал объявление о продаже квартиры...
     - Покупателям вы о голосе не рассказываете? - спросил Беркович.
     - Нет, конечно. Приходили одни, мы уже почти сговорились. Может, в воскресенье будем заключать договор.
     - Зачем же вы тогда обратились в полицию? Все равно съезжать...
     - Так ведь не хочется! Я тут сорок лет прожил! Думал: вдруг вы что-то посоветуете? Но когда увидел вашего сержанта с врачом...
     - Сегодня ночью этот... м-м... призрак тоже появлялся?
     - Да, как обычно. Я в гостиную уже не выхожу, мне и из спальни слышно, как он ходит. Бум-бум... И проклинает.
     Беркович допил чай и поднялся. Мебель в гостиной Морса была старой - не антикварной, а просто старой рухлядью. Только три вещи здесь были новыми - телевизор "Сони" на древнем столике, видеомагнитофон JVC, стоявший рядом с телевизором, и кондиционер под широким окном. Кондиционер тихо жужжал, в салоне было прохладно, и Беркович представил себе, какая здесь была духота в прежние, дотехнические времена.
     - Телевизор я смотрю до полуночи, - сказал Морс, проследив за взглядом Берковича. - Однажды засиделся, так ровно в полночь этот мне прямо над ухом завопил свои проклятия.
     - Только голос? - спросил Беркович. - Призрак ведь имеет какое-то тело, пусть прозрачное, но все же... Он ведь ходит, вы говорите...
     - Ходит, да. Слышны шаги, голос - и все.
     - Вы можете сказать, когда это началось?
     - В начале июня, то ли третьего, то ли четвертого. Послушайте, сержант, если вы мне не верите... Почему бы вам не переночевать у меня?
     - Собственно, - сказал Беркович, - я и сам хотел вам предложить...
     В десять вечера, поужинав с Наташей и предупредив ее о ночном приключении, Беркович пришел к Морсу. Старик постелил сержанту в гостиной на диване и сказал:
     - Если станет холодно, нажмите на эту красную кнопку. Обычно я ставлю на максимум, потому что иначе в спальне жарко... Спокойной ночи.
     Старик долго возился за стеной, потом затих, но Беркович был убежден в том, что Исаак не спит, а прислушивается. Сержант погасил свет, сел в кресло, спать ему не хотелось, да и не должен он был спать - не для того пришел.
     Ровно в полночь чьи-то грузные шаги разорвали тишину, и мрачный голос произнес:
     - И будешь ты проклят, Исаак, и дети твои будут прокляты, и внуки...
     Беркович всмотрелся в темноту - ничего, никаких светлых пятен или прозрачных тел... Только голос и шаги. Шаги показались Берковичу странными, будто невидимка топал не по полу, а по воздуху, где-то на уровне груди. Беркович встал и вышел на середину гостиной. Шаги, как ему показалось, доносились теперь со стороны окна. Он подошел ближе - шаги удалились к дивану. Привидений Беркович не боялся, но ощущение было очень неприятным, томление какое-то, предощущение ужаса... Можно было представить, что чувствовал бедный старик.
     Берковичу стало душно, хотя кондиционер работал на полную мощность и ощущение духоты было, конечно, субъективным. Он подошел к окну и сдвинул раму - хотелось глотнуть жаркого уличного воздуха и прийти в себя.
     Он действительно пришел в себя - исчезли и голос, и шаги.
     "Наверное, на улице слишком шумно", - подумал Беркович и отошел вглубь гостиной. Здесь уличный шум не был слышен, но не было и шагов, а голос больше не изрыгал проклятий. Странная мысль забрезжила в мозгу сержанта. Постояв минуту в тишине, он закрыл раму и...
     - ...Детей твоих и внуков твоих, - немедленно сказал голос.
     - Тьфу, - в сердцах сплюнул сержант, улегся на диван и заснул, хотя призрак продолжал бормотать проклятия.
     Встал Беркович рано и попрощался с Морсом, сказав:
     - Сегодня он не придет. А квартиру не продавайте ни в коем случае.
     До полудня Берковичу не удалось присесть ни на минуту. Сначала пришлось доказывать прокурору, что ордер на обыск совершенно необходим. Потом с оперативной группой Беркович прибыл на место и обнаружил именно то, что ожидал. Допрос задержанных не отнял много времени - улики были налицо, врать не имено смысла. В кабинет инспектора Беркович вошел, когда на часах было уже четыре.
     - Хорошая работа, - встретил сержанта Хутиэли, - мне уже доложили. Расскажи, как догадался.
     - Случайно, - вздохнул Беркович. - Если бы не открыл окно...
     - Но ведь открыл, - хмыкнул Хутиэли. - Почему?
     - Да так, пришло в голову. Звук, по моим ощущениям, шел откуда угодно, только не снизу, не от пола. Шаги на уровне груди... Когда я открыл окно, звук исчез, а когда закрыл, появился опять. Тогда я и подумал о генераторах ультразвука. Ну, вы знаете: если направить звук на стекло, то ультразвук преобразуется в обычный, и с противоположной стороны можно услышать все, что угодно оператору... Дальше - просто. В доме напротив были открыты окна в квартире на третьем этаже, свет там не горел, но я разглядел какое-то движение. Аппарат мы обнаружили без труда, они ведь не ждали, что нагрянет полиция, думали, старик уже готов, на воскресенье ведь назначено подписание договора о покупке квартиры.
     - Они - это кто? - спросил Хутиэли.
     - Братья Абу-Амаль. В сорок восьмом их семья бежала из Тель-Авива. Думали - ненадолго, и в одной из стен устроили тайник, где спрятали семейные реликвии и ценности. Не хотели все это тащить с собой, боялись... Но вернуться не удалось, шли годы, в квартире поселился Морс с женой. Морс, ясное дело, ни о каком тайнике не знал. А в прошлом году сыновья Абу-Амаля приехали в Израиль и сняли квартиру на Бограшов - напротив квартиры Морса. Цель была - либо выжить старика, либо заставить продать квартиру. Когда окна в салоне были открыты, аппарат не действовал, и Морс жил спокойно. А потом началась жара, он включал на ночь кондиционер и закрывал рамы... Вот тогда и появился голос-призрак. Собственно, старик был уже готов на все...
     - Если бы не догадливый сержант, - подхватил Хутиэли. - Тайник нашли?
     - Конечно, - кивнул Беркович. - Послушайте, инспектор, как вы думаете, мне положены проценты с найденной суммы? Мне бы они не помешали...
     - О Господи! - воскликнул инспектор. - Эта молодежь только о деньгах и думает!
     - О деньгах, о доблести и о славе, - подтвердил сержант.
     
     
     НАПАДЕНИЕ НА ФОТОГРАФА
     
     - Теперь я совершенно чиста, - сказала, улыбаясь, Наташа, вернувшись из миквы (миква - бассейн с водой для ритуального омовения - прим. авт.). - Не уверена, правда, что мне захочется посетить это место еще раз. Искупаться могу и дома.
     - И это говорит еврейка! - Беркович поднял глаза к небу, будто просил у него прощения. - Интересно, как ты сможешь в ванне окунуться с головой, придерживая волосы, чтобы они не касались стенок?
     - А откуда тебе известны такие подробности? - сухо спросила Наташа. - Ты уже собирался жениться, и твоя невеста сбежала от тебя после посещения миквы?
     - Читал, - усмехнулся Беркович. - Перед тем, как сделать тебе официальное предложение, я изучил литературу и понял, что ты достойна стать женой настоящего еврея и пойти со мной под хупу.
     - Нет, вы послушайте! - вспыхнула Наташа. - Еще разобраться надо, кто из нас настоящий еврей. Мой прадед - дед матери - был раввином!
     - А мои бабушка с дедушкой...
     Начавшийся спор был прерван телефонным звонком. Звонил дежурный по управлению Ноам Бельчер и просил съездить в больницу к раненому Эхуду Бирману.
     - Почему я? - спросил Беркович. - В управлении больше некому заняться этим делом?
     - Представь себе, - вздохнул Бельчер. - Сегодня масса вызовов, ребята в разъездах, а показания у Бирмана нужно взять срочно, он недавно пришел в себя, и врачи не ручаются, что все будет в порядке.
     - Но я даже не знаю, кто такой Бирман, и почему он оказался в больнице!
     - За тобой выехал Залман, у него протокол...
     - Понял, - сказал Беркович. - Если невеста меня бросит, это будет на совести управления полиции.
     - Тебя опять вызывают? - погрустнела Наташа. - За несколько дней до свадьбы!
     - Я буду рад, если меня не выдернут из-под хупы, - мрачно сказал Беркович.
     Дело о покушении на Эхуда Бирмана, сорока одного года, владельца фотографии, оказалось удивительно неинтересным - Беркович ознакомился с ним за две минуты, сидя рядом с водителем патрульной машины, мчавшейся к больнице "Ихилов". В семнадцать часов Бирман вышел из своей квартиры на бульваре Ротшильд и пошел по узкой тропинке между домами, отгороженной от строений густыми кустами и невысокими масличными деревьями. В половине шестого фотограф был обнаружен посреди тропинки в бессознательном состоянии. Случайный прохожий, увидевший тело, вызвал "скорую помощь", а медики позвонили в полицию, поскольку решили, что имело место покушение: на затылке Бирмана обнаружили огромный кровоподтек, возникший в результате удара тупым предметом.
     Эксперт-криминалист Рон Хан отметил в заключении, что удар мог быть нанесен камнем или доской. Утром растения поливали, почва на тропинке была влажной, и на ней отпечаталось довольно много детских следов - естественно, ведь дети из соседних домов играли здесь с утра до вечера. Других следов было всего два типа - если не считать следа ботинок самого Бирмана. Во-первых, след мужчины, обнаружившего тело, и во-вторых, достаточно четкие следы обуви сорок четвертого размера. Скорее всего, - полагал эксперт, - это и был след преступника.
     Группа во главе с сержантом Гореликом работала сейчас, опрашивая родных Бирмана и соседей - нужно было выяснить, были ли у фотографа враги и кому могли принадлежать подозрительные следы. Горелик считал (и Беркович вынужден был с его мнением согласиться), что имело место сведение счетов, поскольку преступник, судя по всему, даже не дотронулся до своей жертвы: в правом кармане куртки у Бирмана лежал конверт с двумя тысячами шекелей, и эксперт утверждал, что никто, кроме самого фотографа, к конверту не прикасался.
     Эхуд Бирман лежал в отдельной палате, и голова его была забинтована так, что видны были только глаза, нос и рот. Глаза, впрочем, смотрели вполне осмысленно.
     - Вы можете вспомнить, что с вами произошло? - спросил Беркович, присаживаясь на низкий табурет у изголовья.
     - Да, - прошептал Бирман. - Я шел на работу... Вдруг все завертелось вокруг, я почувствовал сильный удар... И все. Открыл глаза, смотрю - я в больнице...
     - Вы кого-нибудь видели? Кто-нибудь шел впереди вас? Или сзади? Вы могли слышать шаги?
     - Нет... Впереди никого не было... Шагов не слышал...
     - Скажите, Эхуд, - переменил Беркович тему разговора, - у вас есть враги?
     - Нет... То есть, да. Я подумал... Яир Цабар, мы с ним уже дважды чуть ли не подрались... У него несносный характер... Он...
     Бирман закашлялся, и сержант поспешил его успокоить.
     - Не нужно волноваться, - сказал Беркович. - Все обойдется. Скажите только, какой размер обуви у Цабара?
     - Не знаю... Большой, сорок четвертый или сорок пятый...
     - Понятно, - сказал сержант. - Отдыхайте, я, возможно, еще вернусь.
     Он вышел в коридор и достал из кармана мобильный телефон.
     - Яир Цабар? - переспросил сержант Горелик, когда Беркович пересказал ему разговор. - Значит, мы шли по верному следу! Цабар - еще тот тип, мы его задержали, я сейчас в управлении, собираюсь его допросить. Его видели около половины пятого неподалеку от тропинки, по которой шел Бирман. О том, что Цабар и Бирман на ножах, всем известно. Сейчас проверяют следы... - Горелик помолчал. - Подождите, сержант, - сказал он, - мне докладывают...
     - Вы у телефона, сержант? - вернулся к разговору Горелик минуту спустя. - Мне доложили: след ботинка Цабара совпадает со следом на тропинке. Это он ударил, нет никаких сомнений. Возвращайтесь, мы с этим типом быстро разберемся.
     По дороге в управление Беркович позвонил домой и предупредил Наташу о том, что скоро вернется.
     - Тривиальный случай, - сказал он. - Двое поспорили, один двинул другого по затылку... Получит три месяца тюрьмы, вряд ли больше. Нагревай ужин, Натали...
     Из кабинета, где вел допрос сержант Горелик, слышались возбужденные голоса. Беркович вошел и остановился на пороге.
     - Чего вы от меня хотите? - кричал огромный детина, который даже сидя доставал Берковичу до плеча, наверняка рост Цабара был не меньше метра девяноста. - Видел я этого Бирмана в гробу! Не сдался он мне, понятно?
     - Тогда почему вы ударили его по голове? - не повышая голоса, осведомился Горелик.
     - Не ударял я, сколько можно говорить?
     - На тропинке ваши следы, - объяснил Горелик, - отношения с Бирманом у вас натянутые, вчера вы с ним едва не подрались, вас разняли соседи.
     - Ну и что? - задохнулся Цабар. - Выйдет из больницы - опять подеремся! Но бить в спину я никогда не буду!
     - По затылку, - поправил Горелик.
     - Тем более!
     - Вы были на тропинке...
     - Ну, проходил я там - это было часа в четыре.
     - Обычно там не ходят, это совсем не короткий путь.
     - Ну и что? Захотел - прошел, это запрещено? Там еще дети играли, мяч гоняли, девчонки со своими веревочками прыгали. Спросите, они подтвердят - еще светло было.
     - Дети не могут быть свидетелями, - меланхолически объявил Горелик.
     Беркович тихо вышел в коридор и плотно прикрыл дверь. Минуту он постоял в раздумье, потом заглянул в папку, которую продолжал держать в руке, нашел адрес и направился к выходу.
     Дом, в котором жил потерпевший Бирман, стоял чуть в стороне от бульвара Ротшильд, это было старое, сороковых годов, четырехэтажное строение, довольно невзрачное по сравнению со стоявшей напротив семиэтажкой, построенной, повидимому, года три-четыре назад. Между домами росли густые кусты и несколько масличных деревьев. Тропинка, на которой Бирман получил удар, была не видна с улицы, и Берковичу пришлось подойти ближе. Место оказалось уютным и спокойным; понятно, почему дети любили играть именно здесь. Сержант медленно прошел по тропинке из конца в конец, два фонаря давали вполне сносное освещение, и Беркович хорошо представил себе, что происходило в пять часов вечера.
     Предстояло подтвердить или опровергнуть догадку, и Беркович решительно направился к подъезду дома, в котором жил Бирман. За одной из дверей на первом этаже слышны были детские голоса, и Беркович надавил на кнопку звонка.
     - Вы опять по поводу этого ужасного случая? - спросила невзрачного вида женщина неопределенного возраста, открывшая дверь. - Я ничего не знаю и не видела, я уже говорила...
     - Я хотел бы задать вопрос не вам, - улыбнулся Беркович. - Ваши девочки играли на тропинке и могли бы мне сильно помочь.
     - У меня нет девочек, - решительно сказала женщина. - У меня пятеро детей, и все - мальчики! Желаете проверить?
     - Нет, что вы! - смутился Беркович. - А не скажете ли, у кого в вашем доме есть девочки? Они обычно играют в веревочку...
     Женщина разразилась серией имен, и сержант подумал, что детей в этом квартале, пожалуй, чересчур много. Особенно девочек, играющих в веревочку. И если ему не повезет, то блуждать придется до позднего вечера, а тогда дети лягут спать, и нужно будет отложить все до утра...
     Ему повезло. В третьей по счету квартире играла с братом худенькая шестилетняя девочка, смуглая, с кучерявыми волосами. Увидев полицейского, она бросилась вон из комнаты и захлопнула дверь в детскую.
     - Какая-то Орит нервная сегодня, - пожаловалась мать. - Как видит людей, сразу прячется.
     - Она играла во дворе после обеда? - поинтересовался сержант.
     - Играла и этого Сабара видела своими глазами. Орит мне сама сказала - он околачивался возле тропинки.
     - Я бы хотел задать девочке только один вопрос, - попросил Беркович. - В вашем присутствии, конечно.
     Женщина скрылась за дверью детской. Уговаривать строптивую Орит пришлось довольно долго, и Беркович, которому никто не предложил сесть, переминался с ноги на ногу. Наконец хозяйка вернулась, Орит плелась следом с таким видом, будто плохой дядя-доктор собирался сделать ей укол.
     - Милая Орит, - обратился к девочке Беркович самым нежным голосом, на какой был способен. - Скажи-ка, когда ты забирала свою веревочку, тот дядя все еще спал на тропинке?
     Орит долго смотрела Берковичу в глаза, прежде чем решить для себя, нужно ли бояться.
     - Да, - прошептала она наконец. - Я забыла, а потом вспомнила и вернулась. Дядя спал... пьяный, наверно... Я забрала веревочку и...
     Девочка собралась было заплакать, и Беркович быстро сказал:
     - Все-все, ты молодец. Спасибо вам, - обратился он к матери. - Завтра придет полицейский, запишет показания вашей дочери.
     - А в чем дело? - воскликнула женщина. - Что вы хотите от Орит?
     - Все в порядке, - сказал Беркович и быстро распрощался.
     - Дети играли на тропинке, - говорил он полчаса спустя сержанту Горелику, слушавшему с кислым виражением лица. - Девочки прыгали через веревочку, натянутую поперек тропинки, привязав концы к стволам деревьев. Когда начало темнеть, дети разошлись. А Орит забыла отвязать свою веревочку и вспомнила об этом только дома. Между тем бедняга Бирман быстро шел в сторону улицы, зацепился за натянутую веревку и упал, причем так неудачно, что приложился затылком к единственному большому камню, который валяется у тропы. Потерял сознание. Тем временем Орит вернулась за веревкой, увидела лежавшего мужчину, испугалась, но у нее и мысли не было, что она в чем-то виновата. Отвязала веревочку и убежала домой, никому ничего не сказав. Вот, собственно, и все. Сабар, конечно, неприятный тип, но в данном случае он не виноват...
     - Почему же Бирман утверждает, что его ударили? - с подозрением спросил Горелик.
     - Он этого вовсе не утверждает! "Все завертелось вокруг, - сказал он мне, - я почувствовал удар"... В тот момент я не обратил внимания на последовательность событий: сначала все завертелось, а удар - потом...
     - Все равно, - упрямо произнес сержант Горелик, - Сабару полезно провести ночь за решеткой. Для профилактики.
     - Ваше дело, - пожал плечами Беркович. - Извините, я пойду. Кстати, в следующую пятницу приглашаю вас на свадьбу.
     - Решились наконец? - изобразив на лице радость, сказал Горелик. - Поздравляю.
     На свадьбу он приходить не собирался, а Беркович не настаивал.
     
     
     ПОДЛИННОСТЬ ПОДДЕЛКИ
     
     - Ты слышал, Борис, - сказал комиссар Хутиэлю сержанту Берковичу, - в какую неприятную историю попал наш эксперт Хан?
     - Краем уха, - отозвался Беркович, не отрывая взгляда от экрана компьютера, где он читал протокол допроса торговцев наркотиками, задержанных вчера неподалеку от рынка Кармель. - Я шел по коридору и слышал, как две девушки из канцелярии перемывали Хану кости. По-моему, они обошлись с его костями слишком сурово, проще было их закопать. А что, собственно, произошло?
     - Расскажу, если ты будешь слушать, - ехидно сказал инспектор. - Ты так увлекся протоколом, что даже не смотришь в сторону начальства.
     - Я слушаю, - сказал Беркович. - Ведь ваша информация предназначена для слуха, верно? А глаза свободны, вот я и использую их по назначению. Одно не мешает другому.
     - Ты способен читать один текст и одновременно слушать другой? - заинтересованно спросил Хутиэли.
     - Все способны, - отрезал сержант. - Просто никому не хочется производить над собой усилие.
     - Какое усилие? - осведомился Хутиэли. - Я, к примеру, если что-то читаю, то должен сосредоточиться на тексте. Не могу же я одновременно...
     - Можете, - сказал сержант. - Хотите проведем эксперимент?
     - Над тобой - пожалуйста, - кивнул инспектор. - Читай протокол, а я буду тебе рассказывать. Потом ты мне перескажешь все, что услышишь. Правда, - тут же усомнился Хутиэли, - кто докажет, что, слушая меня, ты действительно будешь одновременно читать с экрана?
     - У меня же глаза бегают по строчкам, - возмутился Беркович, - и вы это видите.
     - Глаза у тебя всегда бегают, - хмыкнул Хутиэли. - То ли от излишней жизненной активности, то ли от нечистой совести.
     - Слишком сложные объяснения, - отмахнулся Беркович. - Не проще ли предположить, что я всегда что-нибудь читаю? Так вы будете рассказывать?
     - Ты слушаешь?
     - Уже пять минут.
     - Дело в том, что неделю назад Рон и двое экспертов-искусствоведов были приглашены в Музей современного искусства для проведения экспертизы рисунка, нарисованного самим Клодом Моне. Кстати, - с подозрением осведомился инспектор, - ты знаешь, кто это такой?
     - Моне? - удивился Беркович. - Слышал. И видел тоже. У Наташи есть несколько альбомов... Скажу честно, я в этом ничего не понимаю, мне больше нравятся Рафаэль, если из итальянцев, а из русских - Левитан.
     - Левитан - русский? - в свою очередь удивился Хутиэли. - Странно, чисто еврейская фамилия.
     - Русский, - подтвердил Беркович, не став вдаваться в подробности. - Так что этот Моне?
     - Видишь ли, в Израиле на прошлой неделе гостил известный французский коллекционер Морис Дорнье. Он привозил в галерею Шенкин десятка два рисунков импрессионистов. Один из рисунков, нарисованный этим самым Моне, приглянулся работникам Израильского музея. Там какая-то еврейская тематика, я сам не видел, врать не стану. И музей пожелал этот рисунок приобрести. Дорнье назвал цену, поторговались и сошлись на семидесяти тысячах шекелей. Естественно, провели экспертизу, два искусствоведа подтвердили, что рисунок подлинный. Нашего Рона пригласили тоже - не как искусствоведа, конечно, но как большого специалиста по почеркам. Ему показали подлинники подписей Моне, он сравнил их с подписью под рисунком и удостоверил идентичность. Короче говоря, все были довольны и сделали то, что обычно делают эксперты в таких случаях - расписались на оборотной стороне рисунка. После чего рисунок занял свое место в экспозиции, где и пребывал благополучно до конца прошлой недели. Ты слушаешь меня?
     - Слушаю, конечно, - сказал сержант, который все это время продолжал читать с экрана достаточно занудный текст протокола. - Хотите, чтобы я повторил все, что вы сказали?
     - Хотелось бы, - буркнул Хутиэли.
     - Пожалуйста. "Видишь ли, в Израиле на прошлой неделе гостил известный французский коллекционер Морис Дорнье. Он привозил в галерею..."
     - Стоп, хватит! Почему ты скрывал свой талант? И сколько текста ты способен воспринять таким образом на слух?
     - Честно говоря, не очень много, инспектор, - признался Беркович. - Хорошо, что вы остановились, я уже начал было сбиваться...
     Он оторвал наконец взгляд от экрана и потянулся.
     - Дурацкий допрос, - сказал он. - Ничего не доказали, наркотик не нашли. Не понимаю, почему нужно было задерживать этого Гольмана...
     - Отвлекись от Гольмана, - раздраженно сказал Хутиэли. - Тут речь о семидесяти тысячах шекелей, а не о травке для завсегдатаев рынка!
     - А что с этими шекелями? - удивился Беркович. - Музей отказался платить?
     - Нет, конечно!
     - Тогда в чем проблема? Я так понимаю, что не в подлинности рисунка?
     - Именно в ней, - подтвердил Хутиэли.
     - Каким образом? Вы же сказали, что рисунок смотрели два эксперта плюс наш Рон, который на графологии собаку съел.
     - Ты будешь слушать или комментировать? - вежливо осведомился инспектор.
     - Слушаю, - присмирел сержант.
     - Итак, - продолжал Хутиэли, - после экспертизы рисунок был возвращен в экспозицию и висел до конца недели. На исходе субботы Дорнье вернулся во Францию вместе со своей коллекцией. А проданный музею рисунок был помещен в сейф хозяина галереи - разумеется, под расписку и со всеми предосторожностями. В воскресенье из музея приехали два сотрудника с охранником, и Рисман, директор галереи, лично передал им рисунок. А вчера, в понедельник, разразился скандал.
     - Рисунок оказался подделкой?
     - Ты верно понял ситуацию, - подтвердил Хутиэли.
     - А подписи? Подписи экспертов и Хана тоже подделаны?
     - Вот тут-то весь парадокс этой истории. Подписи подлинные! Те же эксперты, которые осматривали рисунок на прошлой неделе, осмотрели его вновь, когда сотрудники привезли этого Моне в музей. Они были шокированы. По их словам, подделка настолько грубая, что не заметить ее мог бы только студент первого курса. И что поразительно - на обратной стороне этой грубой подделки стоят их подписи! Позвали Хана, и он это подтвердил. Он и свою подпись узнал - без всяких сомнений. Получается, что у всех троих было затмение рассудка, когда на прошлой неделе они удостоверяли своими подписями, что подделку рисовал сам Моне!
     - Да, - протянул Беркович. - Действительно, конфуз. Представляю, как сейчас Рон рвет на своей голове остатки волос.
     - Черт с ними, с волосами! А профессиональная репутация?
     - Подменить рисунок... - начал сержант.
     - О какой подмене ты говоришь? - рассердился Хутиэли. - Только что ты ссылался на замечательную память. Ты что, не помнишь? Я сказал: на одной стороне листа поддельный рисунок, а на оборотной - настоящие подписи экспертов и Хана! Настоящие, и от этого факта никуда не уйдешь!
     - Во Францию сообщили?
     - Что сообщать? Когда Дорнье был здесь, три человека в его присутствии удостоверили подлинность рисунка. Вариантов, как ты понимаешь, всего два. Либо за эти дни кто-то стер рисунок Моне и нарисовал свой, либо у экспертов и Хана было помрачение рассудка. Первое предположение - чушь, а второе - бред.
     - И следовательно, - сказал Беркович, - существует третий вариант, который вы не рассматривали.
     - Какой? - пожал плечами инспектор. - Не вижу третьего варианта. И Хан не видит. Он вторые сутки изучает рисунок так тщательно, как не изучал даже ТАНАХ, когда учился в ешиве.
     - Наш Рон учился в ешиве? - поразился Беркович.
     - А ты не знаешь? Он ведь из религиозной семьи. Проучился в ешиве до девятнадцати лет, а когда настал возраст идти в армию, Рон, как другие ешиботники, мог сделать себе отсрочку, но предпочел послужить, причем в "Голани". А после армии все в его жизни изменилось - влюбился, женился, порвал с семьей, кипу снял...
     - Поразительная история, - пробормотал сержант.
     - Да. В ешиве, кстати, Рон поднабрался дотошности, которая ему так помогает сейчас. Правда, с этими рисунками получилось очень странно. Подпись Рона стоит на обороте подделки.
     - Рисунок в музее или у нас в управлении? - спросил сержант.
     - В музее, конечно. И Хан в музее. Если так пойдет дальше, он в этом музее поселится в качестве экспоната, и полиция потеряет выдающегося эксперта.
     - Выдающегося, - с сомнением пробормотал Беркович. - Элементарную аферу раскрыть не может.
     - Элементарную, говоришь? - возмутился Хутиэли. - И в чем она состоит, в таком случае?
     - Откуда мне знать? - пожал плечами сержант. - Но то, что все должно быть элементарно, это совершенно очевидно.
     - Да? Может, ты и раскроешь эту аферу? - не на шутку разозлился инспектор. - А то ты сегодня слишком много теоретизируешь.
     - Но я не спец по рисункам, - возразил Беркович. - А впрочем... Могу я отлучиться? Я имею в виду - съездить в музей?
     - К трем будь на месте, - предупредил Хутиэли. - Ты не забыл - совещание у майора?
     Эксперта Хана Беркович нашел в кабинете директора музея. Рон с мрачным видом сидел за журнальным столиком, перед ним лежал небольшой лист бумаги, размером чуть больше тетрадного листка, заключенный в тонкую пластиковую рамку.
     - Я так и думал, - пробормотал Беркович, бросив взгляд на рисунок, изображавший старого еврея в кипе, сидевшего за столиком в парижском кафе.
     Хан поднял на сержанта усталый взгляд и спросил невыразительно:
     - Что вы думали, сержант? Вы думали, что я не должен был так опростоволоситься?
     - Нет, - покачал головой Беркович, присаживаясь рядом с экспертом. - Вы позволите?
     Он взял в руки рамку с рисунком и повертел в руках.
     - Открывается довольно сложно, - сказал он. - Здесь на клею, а здесь пазы... Понятно. Скажите, Рон, - обратился он к эксперту, - вы доставали рисунок из рамы, когда проводили экспертизу?
     - Нет, - буркнул Хан. - Мы только сняли картонку, которая была наклеена сзади, чтобы посмотреть на оборотную сторону рисунка. На ней мы и расписались.
     - Тогда все понятно, - хмыкнул сержант. - Хотите объясню, как было дело?
     - Да уж, - язвительно произнес эксперт, - сделайте милость.
     - В рамке было два листа бумаги, а не один. Верхний - с подлинным рисунком Моне, а под ним - поддельный рисунок. Вы изучили то, что находилось сверху и удостоверились, что рисунок подлинный. А потом расписались - на оборотной стороне подделки. После вашего ухода Дорнье разобрал рамку, вытащил подлинник и собрал рамку заново. Теперь в ней оказался только один лист - поддельный. С вашими подписями.
     Некоторое время эксперт, хмурясь, размышлял над словами Берковича, потом начал осторожно отсоединять друг от друга пластиковые края рамки. Он что-то бормотал под нос, Берковичу показалось, что это были слова "Боже, какой идиот...", но возможно, он ошибался.
     Вытащив лист бумаги из рамки, Хан принялся внимательно изучать пазы, в которые был вставлен рисунок.
     - Да, - сказал он наконец, - вынужден признать, сержант, что вы правы. Нам такое и в голову не пришло. Почему мы должны были думать, что в рамку вставлены два листа бумаги, а не один? Мы же не делали экспертизу на плотность материала... Три дурака.
     - Ну что вы, - смутился Беркович.
     - А вы-то как догадались? - спросил Хан. - Вы ведь сразу сказали: "Я так и думал".
     - Видите ли, - вздохнул сержант, - как раз сегодня мы с инспектором обсуждали похожую проблему... Может ли человек делать два дела сразу? Вот я и подумал: а если в рамке было два рисунка, а не один? Ох, - опомнился Беркович, бросив вгляд на часы, - уже половина третьего, инспектор снимет с меня шкуру, если я не вернусь к трем.
     - Спасибо, сержант, - поблагодарил эксперт. - За мной должок.
     - Ах, - сказал Беркович, выходя из комнаты, - нам ведь еще работать вместе, вот и вернете.
     
     
     ПОЛЕТ НОЖА
     
     - Тебе не кажется, Боря, - сказала Наташа, - что в последнее время люди стали слишком агрессивными?
     - Ты это к чему? - рассеянно осведомился сержант Беркович, перелистывая газету.
     - Это я к тому, - сказала Наташа, - что опять муж убил жену. Что должна была сделать бедная женщина, чтобы заслужить подобное обращение?
     - Ты имеешь в виду Галит Орталь?
     - Галит Орталь, верно, - согласилась Наташа. - Вот в газете написано: "Шимон Орталь (66) смертельно ранил ножом свою жену Галит (61) во время пикника в лесу Бен-Шемен. Орталь свою вину отрицает, хотя свидетелями убийства стали около двадцати человек, участвовавших в пикнике. Суд продлил срок задержания подозреваемого на семь дней".
     - Да, помню я это дело, - вздохнул Беркович, с сожалением откладывая в сторону газету. Он понимал, что, если Наташа заинтересовалась сообщением, то придется рассказывать ей подробности этого нелепого преступления. Беркович и сам знал далеко не обо всех деталях, вел дело инспектор Барнеа, с которым сержант был практически не знаком - здоровались, и только.
     - Ну-ка, расскажи! - потребовала Наташа, присаживаясь к Борису на диван.
     - Послушай, - запротестовал Беркович, - мы еще с тобой не поженились, а ты уже хочешь, чтобы я открывал тебе служебные тайны. Что же будет потом, когда тебе удастся все-таки повести меня под хупу?
     - Боюсь, что мне это никогда не удастся, - грустно отозвалась Наташа, - и придется до самой смерти жить с тобой гражданским браком.
     - Ты думаешь? - с сомнением сказал Борис, но не стал развивать тему гипотетического супружества. - А убийство это действительно из ряда вон... Супруги Орталь прожили вместе тридцать семь лет. Никто не понял, что на Шимона нашло. И вину свою он отрицает, что вообще глупо, поскольку против него все улики.
     - Какие? - спросила Наташа.
     - Во-первых, нож принадлежал Шимону, он и сам это признает. На рукоятке следы пальцев Шимона и ничьи больше. Во-вторых, момент убийства видели семнадцать человек. Все говорят одно и то же: супруги стояли друг против друга и спорили, он поднял руку, в руке блеснул нож, Галит упала с криком, к ней подбежали, в груди женщины торчала рукоятка, а муж, как безумный, бормотал: "Ты что? Ты что?" Он и в полиции продолжал болтать какую-то чепуху - про любовь, про то, что жизнь кончена...
     - По-твоему, это чепуха? - удивилась Наташа.
     - Говорить о любви после убийства... Тоже мне Хозе, - хмыкнул Беркович.
     - Хозе? Так он убил жену из ревности?
     - Какой ревности? Женщина была страшна, как смертный грех! Должно быть, муж действительно ее любил, если жил с ней столько лет... Что-то нашло на него в тот момент... Кстати, большой срок ему не грозит, психиатры наверняка решат, что Шимон был невменяем.
     - Боря, - сказала Наташа, - а почему ты сказал, что они спорили? Их спор слышали? Свидетели ведь находились довольно далеко.
     - Никто ничего не слышал, - покачал головой Беркович. - Перед тем, как пырнуть жену ножом, Шимон очень активно жестикулировал, и она тоже в долгу не оставалась - это все видели.
     - Кошмар, - сказала Наташа и погладила Бориса по щеке. - Как подумаю, что на старости лет ты тоже мог бы убить из-за ерунды...
     - Из-за ерунды? Вряд ли. Но если ты не дашь мне читать любимую газету...
     - Тебе нож сразу принести или чуть позже? - осведомилась Наташа.
     - Потом, сейчас некогда, - отмахнулся Беркович и нахмурился. Мысль, пришедшая ему в голову, заставила сержанта надолго задуматься. Потом он встал, подошел к телефону и набрал номер.
     - Дежурный по управлению Сефи Мазаль, - услышал Беркович.
     - Сефи, привет, это Беркович. Скажи-ка, инспектор Барнеа у себя в кабинете или отдыхает?
     - Отдыхает у себя в кабинете, - буркнул Мазаль. - Соединить?
     - Если можешь, а то я не знаю прямого номера...
     - Барнеа, - сказал жесткий голос несколько секунд спустя.
     - Здравствуйте, инспектор, это сержант Беркович, извините, что беспокою вас в такое...
     - К делу, сержант, - прервал инспектор. - Вы хотели что-то узнать или сообщить?
     - Узнать, - сказал Беркович. - Я о том убийстве, которым вы занимаетесь. Два вопроса...
     - Хутиэли в курсе ваших вопросов? - не очень любезно отозвался инспектор Барнеа. - Я хорошо знаю вашу самодеятельность, сержант.
     - В курсе, - не моргнув глазом, соврал Беркович, подумав: "Свяжусь с шефом позже, вряд ли он будет возражать".
     - Что вас интересует? - сухо спросил Барнеа.
     - Вопрос первый: были ли на рукоятке отпечатки пальцев убитой? И второй: как далеко находились супруги Орталь от ближайших деревьев или кустов?
     - Вы наверняка читали газеты, - раздраженно сказал Барнеа. - Сами знаете, что найдены только отпечатки пальцев Шимона Орталя.
     - Я просто хотел уточнить, - пробормотал Беркович. - А что кусты?
     - Не очень далеко, метра три-четыре, довольно густые заросли, насколько я помню. Почему вас это интересует?
     - Если мне память не изменяет, - продолжал Беркович, - Шимон Орталь - владелец предприятия, производящего оптико-волоконную технику? Они недавно перехватили у конкурентов очень выгодный контракт...
     - Контракт еще не подписан, - подтвердил Барнеа, - и теперь вряд ли сделка состоится, сами понимаете.
     - Да, - согласился Беркович. - Инспектор, могу я попросить вас об одолжении? В интересах следствия, разумеется.
     - Хотите поговорить с подозреваемым? - догадался Барнеа. - Если вы беретесь убедить его сотрудничать со следствием, то я не возражаю. В моем присутствии, конечно.
     - Берусь убедить, - заявил Беркович.
     - Хм... - с сомнением сказал Барнеа. - На допрос его привезут завтра в десять утра. Приходите ко мне, я разрешу вам задать пару вопросов.
     Инспектор положил трубку, не попрощавшись, но Беркович не обратил на это внимания.
     - Пожалуй, ты, как всегда, права, - сказал он Наташе. - Скорее всего, Шимон не убивал свою Галит.
     - Разве я так говорила? - удивилась Наташа. - Все видели, как...
     - Ах, - махнул рукой Борис. - Что значит: все? И что значит: видели?
     Назавтра он вошел в кабинет инспектора Барнеа в начале одиннадцатого, когда допрос подозреваемого в убийстве жены Шимона Орталя уже начался. Шимон выглядел совершенно подавленным и на вопросы отвечал невпопад, из чего Барнеа сделал резонный вывод о том, что убийца намеренно запутывает следствие.
     - Скажите, Шимон, - обратился Беркович к Орталю, получив разрешение инспектора, - вы смотрели на жену в тот момент, когда... м-м... она закричала?
     Орталь поднял на Берковича пустой взгляд, и лишь на мгновение в нем мелькнула искра понимания.
     - Нет... - он помолчал. - Я сто раз говорил инспектору, что не мог убить Галит. Не мог... Не мог... Я на нее и не смотрел в тот момент...
     - А куда? - быстро спросил Беркович.
     - Не помню... На кусты. На небо.
     - Увидели что-то необычное? Вспомните, это очень важно.
     - Необычное? Нет, ничего... Просто блеснуло что-то, привлекло внимание, вот и все... А в это время Галит вскрикнула... Кошмар!
     - Блеснуло - где? В какой стороне?
     - Ну... где кусты.
     - Сержант, - вмешался инспектор Барнеа, - задавайте, пожалуйста, вопросы по существу дела.
     - Я и задаю. Этот нож... Когда вы его видели в последний раз перед тем, как... ну, вы понимаете...
     - Не помню, - пожал плечами Орталь. - Когда приехали, я все вытащил из машины и положил на скатерть. Нож тоже. А больше я его в руках не держал. Не держал! Не держал, понятно?
     - Понятно, понятно, - быстро сказал Беркович. - Последний вопрос: что за народ был на пикнике?
     - Коллеги с женами и детьми, - сказал Орталь.
     - Только из вашей фирмы или...
     - Нет... Из "Оптика Гимлаи" тоже были несколько человек, и еще трое из министерства обороны.
     - Вот как? - удивился Беркович. - Почему такая странная компания?
     - Ничего странного. Мы хотели получить контракт от министерства. Нейман из "Гимлаи" тоже... Когда договорились, решили вместе... Ну, в знак дружбы...
     - Хороша дружба, - пробормотал Беркович и обратился к инспектору: - Господин Барнеа, у меня больше нет вопросов. Если позволите, я хотел бы после допроса поговорить с вами. Минуты две, больше не отниму.
     - Подождите в коридоре, сержант, - недовольно сказал инспектор.
     Ждать пришлось около часа, и Беркович начал нервничать - у него были и свои дела, скопившиеся за прошлую неделю. Когда конвойный вывел Орталя, Беркович понял, что инспектор продолжал гнуть свою линию - Шимон выглядел, как живой труп, и бормотал, проходя мимо сержанта: "Я не убивал ее..."
     - Пожалуйта, покороче, - хмуро сказал инспектор Барнеа, когда Беркович сел перед ним на стул. - Что вы хотели сказать? И к чему задавали свои вопросы?
     - К тому, что Шимон Орталь действительно не убивал свою жену. Более того, насколько я понимаю, убить собирались именно его. Правда, и сейчас убийца фактически своего добился...
     - Вы можете выражаться яснее? - нетерпеливо сказал инспектор.
     - Да, извините. В двух словах. Фирма "Оптика Гимлаи" потеряла выгодный контракт, который непременно хотела заполучить. Осталась одна возможность - сделать так, чтобы фирма Орталя не могла этот контракт выполнить. Самый эффективный способ - убрать хозяина. Во время пикника кто-то из "Гимлаи" поднял нож Орталя, который лежал на скатерти, - наверняка никто не следил, кто там что и где берет! - зашел в кусты и стал ждать. Орталь с женой стояли неподалеку и о чем-то разговаривали, жестикулируя. Убийца протер рукоятку и, выждав момент, метнул нож, чтобы попасть в грудь Орталя. Шимон смотрел в сторону кустов и увидел странный блеск, не понимая, что происходит - это блеснуло на солнце лезвие. Убийца фактически не рисковал: все видели, будто супруги ссорятся, машут руками, и каждый подтвердил бы, что Галит пырнула мужа ножом. Но в этот момент Шимон и его жена сдвинулись, и нож угодил в грудь Галит. Она начала падать, и что инстинктивно сделал Шимон? Естественно, схватился за рукоять ножа. В это время к ним подбежали люди... Инспектор, дело будет вполне решенным, если вы узнаете, кто из присутствовавших на пикнике служил в десантных войсках. Их ведь обучают подобным методам...
     Во время всей тирады Берковича, которую сержант произнес буквально на одном дыхании, Барнеа хмуро перебирал бумаги.
     - Мне доставили сведения об этих людях, - нехотя сказал он, когда Беркович замолчал. - Насколько я помню, в десанте служили двое...
     - Из работников "Гимлаи"?
     - Один - из "Гимлаи", другой - сотрудник министерства обороны.
     - Ну, сотрудник министерства отпадает, ему-то ни к чему было...
     - Я обдумаю вашу версию, - твердо сказал Барнеа, давая Берковичу понять, что сержанту пора покинуть помещение.
     - Прошу прощения, - пробормотал Беркович, выходя из кабинета.
     - Знаешь, - сказал он Наташе вечером того же дня, когда они, поужинав, смотрели по российскому телевидению американский боевик, - этот Шимон действительно не убивал жену.
     - Так все же видели! - удивилась Наташа. - И отпечатки пальцев... А кто тогда убил? Невидимка?
     - Не могу сказать, - покачал головой Беркович. - Тайна следствия. Я ведь не веду это дело...
     - Вечно у тебя тайны, - с досадой сказала Наташа. - Ну и ладно, завтра прочитаю в газетах.
     
     
     ПОСЛЕДНЯЯ ПРИЧУДА МИЛЛИОНЕРА
     
     - Все, - сказал сержант Беркович, ни к кому конкретно не обращаясь, - покупаю машину! Так дальше нельзя!
     - Бери "мазду", - отозвался инспектор Хутиэли.
     - "Мазду"! - возмутился сержант. - Разве это машина? Если брать, то сразу "хонду"! А у меня, между прочим, нет денег и на подержанную "субару".
     У сержанта Берковича с утра было дурное настроение. Вчера вечером он отправился с Наташей в дискотеку на улице Бреннер. В два часа ночи Наташа заявила, что не держится на ногах, и домой ее придется нести. Пришлось вызывать такси, никакой романтики. К себе Беркович добрался под утро и, проспав всего три часа (правда, без сновидений), явился на службу, недовольный собой и всем миром.
     - Борис, ты не прав! - заявил инспектор. - "Хонда" тебе не по зубам, а подержанную "субару" покупают только слишком богатые люди - на ремонт потратишь больше, чем на собственный самолет. "Мазда" - то, что нужно современному полицейскому.
     - Современному полицейскому нужно, чтобы музыка в дискотеках была не такая оглушающая, - поморщился Беркович. - Я и сейчас еще плохо слышу.
     - Кстати, - воскликнул инспектор, - хорошо, что ты напомнил! Не ты один плохо слышишь сегодня. Ноах Эстрин тоже жаловался на слух.
     - А что случилось? - насторожился Беркович.
     - Со слухом - ничего, - хмыкнул Хутиэли. - Случилось что-то с его головой, так мне кажется. Ноах неделю возится с завещанием Фридмана и не может понять, где собака зарыта.
     - Фридмана? - Беркович попытался вспомнить, от кого он слышал эту фамилию несколько дней назад. - А, это миллионер, умерший от инфаркта? Неужели его убили?
     - Нет, бедняга умер своей смертью. Кстати, нам бы с тобой дожить до такого возраста - ему же было восемьдесят семь! Старик с причудами. Лет десять назад он поссорился со всеми родственниками, обвинив их в том, что они разбазаривают семейный капитал. Поскольку контрольный пакет акций завода "Металлист" был в его руках, то старик попросту присвоил себе все полномочия и перестал считаться с кем бы то ни было. Хватка, кстати, у него была жесткой - никто из семьи и пикнуть не мог, а недовольны стариком были все: начиная от бывшей жены, которой он дал развод чуть ли не полвека назад, и вплоть до внучатых племянников, очень рассчитывавших на деньги деда.
     - Значит, - сделал вывод Беркович, - вся компания с нетерпением ждала, когда старик отдаст Богу душу. И кто-то мог, по идее, подсыпать...
     - У тебя на уме только преступления, - поморщился инспектор. - Нет, Марк Фридман умер естественной смертью, это доказано. Или ты не веришь выводам Душинского?
     Арнольд Душинский был лучшим патологоанатомом в институте судебной медицины "Абу-Кабир", и сомневаться в его заключении мог только человек, никогда не слышавший этой фамилии.
     - Верю, - сказал Беркович. - Тогда в чем проблема?
     - В завещании, естественно, - хмыкнул Хутиэли. - Текст, который хранится у адвоката, утратил силу, хотя именно этим текстом были бы довольны все - каждый родственник получал, согласно завещанию, свою долю. Но... Когда старик умер, в секретере обнаружили написанную им записку, достаточно короткую, но предельно ясную. Фридман писал, что составил новое завещание. Текст он записал на магнитофонной ленте. Кассета "Сони", шестьдесят минут, надпись на этикетке "Мое завещание" сделана красным фломастером. Понимаешь ситуацию?
     - М-да, - Беркович кивнул. - Если экспертиза подтверждает, что записка написана Фридманом собственноручно, а голос на кассете принадлежит именно миллионеру, то новое завещание имеет такую же юридическую силу, как если бы его заверили десять нотариусов.
     - Совершенно верно.
     - Кассету не нашли?
     - Почему же? Нашли, конечно. Она лежала рядом с запиской. И надпись "Мое завещание" была сделана красным фломастером.
     - Тогда в чем же проблема? - повторил свой вопрос Беркович.
     - Фридман был большой шутник, - вздохнул Хутиэли. - Он и при жизни частенько доводил домочадцев до истерик своими причудами. На прошлый Песах, к примеру, демонстративно положил в центре стола, за которым справляли седер, огромную буханку хлеба и время от времени отщипывал от нее кусочек. Все были в шоке, но никто не осмелился сделать старику замечание. Когда седер закончился - можешь себе представить, какое у всех было настроение! - старик со смехом разломал буханку: это был пластмассовый муляж, совершенно кошерный по причине полной несъедобности. Представляешь?
     - Представляю, - улыбнулся Беркович. - Но при чем здесь завещание?
     - При том, - объяснил инспектор, - что на магнитной ленте оказалась запись выступления Дуду Фишера на концерте в Нью-Йорке. Все первое отделение и начало второго. Хорошая музыка, даже Эстрину понравилась, хотя он не большой любитель израильской эстрады. Голоса Фридмана на кассете нет. А Дуду Фишер ни в одной из песен ни слова не спел о завещании миллионера.
     - Так вот почему Эстрин жалуется на свой слух! - догадался наконец Беркович.
     - Именно. Все понимают, что это очередная - надо полагать, последняя - причуда миллионера. И что, скорее всего, существует еще одна такая же кассета "Сони" с надписью "Мое завещание" красным фломастером. Но где старик ее спрятал?
     - На месте наследников я бы держался версии, что второй кассеты не существует в природе, и причуда старика заключалась именно в том, чтобы подержать родственников в напряжении. Пусть перессорятся, пока будут искать несуществующую кассету. Я бы на месте наследников утверждал, что силу имеет только первое завещание, поскольку второго нет.
     - Они так и говорят! - воскликнул Хутиэли. - Но Эстрин утверждает, что, пока однозначно не доказано отсутствие второй кассеты, он не может передать свое заключение в суд по делам о наследстве. Он эту несчастную кассету вторую неделю прослушивает с помощью самых немыслимых устройств. Знаешь, до чего он дошел? Ну, своему слуху он не доверяет, это я тебе уже говорил. Но он выделил в записи все шумы, отфильтровав голоса Фишера, оркестра, аплодисменты... В общем, оставил только чистый фон, воображая, что модуляции этого фона и содержат некую информацию, которую старик обработал специальным образом. Ее, эту информацию, можно, по мнению Эстрина, подвергнуть дешифровке...
     Хутиэли не закончил фразу, пожал плечами и поднял глаза к потолку, всем видом показывая, что бедняга Эстрин совсем выжил из ума, пытаясь разгадать загадку завещания.
     - Слишком сложно, - протянул Беркович. - Для того, чтобы нанести на пленку такую шумовую запись, нужна специальная аппаратура. И еще ведь нужно было зашифровать... Если Фридман этим занимался, то ему кто-то помогал, и это можно отследить.
     - Ты думаешь, Эстрину не пришло в голову то же самое? Твой друг Горелик с тремя сотрудниками вот уже который день пытаются что-то обнаружить по связям Фридмана... Ничего! Последние две недели перед смертью старик вообще не выходил из дома, потому что плохо себя чувствовал. И на виллу к нему приезжали только доверенные лица. Всех опросили, никто понятия не имеет, как записывать второй звук на магнитофонной ленте.
     - Очень интересно, - протянул Беркович и закрыл глаза. Не то чтобы ему так лучше думалось, но он просто не хотел видеть насмешливого взгляда инспектора. "Что, заинтересовался? - говорил этот взгляд. - Это не по тебе задача, имей в виду, если уж Эстрин ее не решил"...
     - А зрение у Фридмана было хорошим? - спросил сержант после пятиминутного раздумья.
     - Зрение? - удивился Хутиэли. - Нормальное было зрение, насколько я знаю. Для его возраста... Он, конечно, носил очки, но свободно читал. Ты думаешь, что он написал в записке вовсе не тот текст, который хотел?
     - Почему не тот? Именно тот, - усмехнулся Беркович. - Инспектор, как по-вашему, далеко ли пошлет меня Эстрин, если я попрошу его показать мне пресловутую кассету?
     - Надеешься услышать то, чего не уловила точная аппаратура?
     - Я же не сказал "послушать", я сказал - "показать".
     - Ты все-таки пришел к идее, что есть другая кассета? Так ее ищут уже неделю...
     - Инспектор, у меня еще нет никакой идеи! Я всего лишь хочу посмотреть на кассету. Только посмотреть - ничего больше. Это возможно?
     - Эстрин не очень жалует праздное любопытство, - назидательно сказал Хутиэли, но все же начал набирать номер.
     Полчаса спустя сержант входил в кабинет Эстрина. Знаменитый эксперт был небольшого роста, а возраст его трудно поддавался определению без дополнительной экспертизы. Берковича он встретил без энтузиазма, но и недовольства своего демонстрировать не стал.
     - Кассета как кассета, - сказал Эстрин, - смотрите, только руками не трогайте.
     - А вы не пробовали ее развинчивать? - спросил Беркович, разглядывая кассету с дозволенного расстояния.
     - Нет, - сухо отозвался эксперт. - И так видно, что внутри ничего не спрятано.
     - Да? - хмыкнул сержант. - А почему слои лежат так неровно?
     - Потому, - сказал Эстрин, уже не скрывая раздражения, - что лента когда-то порвалась, и ее склеивали. При перемотке место обрыва прекрасно видно. Запись концерта Дуду Фишера была сделана уже после склейки, и потому на качестве звука обрыв не отразился.
     - При чем здесь обрыв ленты? - поморщился Беркович. - Скажите, у вас есть сильная лупа?
     Эстрин пожал плечами и, не скрывая того, что думает о мыслительных способностях сержанта, протянул Берковичу лупу с короткой ручкой.
     - Могу я?..
     - Хорошо, - вздохнул эксперт, - только держите кассету двумя пальцами за углы, понятно?
     Беркович осторожно взял кассету и поднес к глазам.
     - Ну конечно, - сказал он минуту спустя, - вот тут буква "бет" написана тонким фломастером, видите?
     - Где? - спросил Эстрин, забирая у Берковича кассету. - Да, буква. Ну и что?
     - А другие буквы на ленте есть?
     - Понятия не имею, - рассердился Эстрин. - При чем здесь буквы?
     - Ну как же! - воскликнул Беркович. - В записке Фридмана ясно сказано: "Текст завещания я записал на магнитофонной ленте". Развинтил кассету и записал. Фломастером. Потом ленту аккуратно сложил и собрал кассету. Говорят, со зрением у старика все было в порядке...
     - Вы думаете? - нахмурился эксперт. - Какой идиот стал бы...
     Он замолчал и начал пальцами перематывать ленту, вглядываясь в нее и, судя по выражению лица, находя еще и другие буквы ивритского алфавита.
     - Начните с правого конца, - посоветовал Беркович. - Текст может оказаться длинным.
     Эксперт не ответил. Сержант тихо встал и вышел из кабинета.
     - Кому же достались миллионы? - спросил Беркович инспектора на следующий день.
     - Бывшей жене, - ответил Хутиэли. - Но каков шутник! Он действительно записал текст завещания тонким фломастером на ленте магнитофона. Кстати, из-за этого в записи появились лишние шумы, бедняга Эстрин их-то и собирался подвергать расшифровке! Послушай, Борис, а как ты догадался?
     Беркович улыбнулся.
     - Вы знаете, что говорил Хуан Рамон Хименес? "Если тебе дадут линованную бумагу - пиши поперек!"
     - А если тебе дадут магнитофонную ленту...
     - Вот именно, - заключил Беркович. - А хорошую шутку отмочил старик, верно?
     
     
     РЕДКАЯ МАРКА
     
     - Знаете, инспектор, - сказал сержант Беркович, - это совершенно разные ощущения. Одно дело, когда тебе сообщают об убийстве, случившемся где-то, и ты занимаешься расследованием, не зная никого из тех людей, кого предстоит допрашивать. И совсем другое - когда находишься в знакомой компании, и убийство происходит буквально на твоих глазах. Чувствуешь себя совершенно не готовым к расследованию. Руки опускаются...
     - Да, я понимаю, - кивнул Хутиэли. - Мне тоже как-то раз пришлось расследовать преступление, случившееся в соседней квартире. Очень неуютно. Все время боишься ошибиться. Я даже подумывал о том, чтобы передать дело другому следователю и смотреть на все со стороны.
     - Но вы этого не сделали?
     - Нет, так же, как и ты. Кстати, о деталях я все еще ничего не знаю.
     - О, - сказал Беркович, - какие там детали...
     - Но ведь судьбу преступника решила именно деталь, на которую он не обратил внимания, верно?
     - Да... - протянул Беркович.
     Трагедия, которую обсуждали утром во вторник инспектор Хутиэли и сержант Беркович, произошла прошлым вечером на вилле "русского" бизнесмена Иосифа Марова. Маров приехал в Израиль в самом начале алии девяностых и являл собой один из немногих примеров замечательной абсорбции. В день приезда ему исполнилось двадцать, он был молод и энергичен, полон сил и главное - замыслов. Бизнес свой Иосиф начал с того, что открыл с приятелем мастерскую по ремонту автомобилей. Через три года Маров владел сетью мастерских, куда любили обращаться все "русские" автолюбители. А потом, владея уже нешуточным капиталом, Маров, естественно, пожелал стать монополистом на "русском" рынке и скупил все авторемонтные мастерские, которыми владели его бывшие соотечественники. В личной жизни у Иосифа тоже все было в порядке - он женился на красивой девушке Ире, приобрел виллу в престижном районе Рамат-Авива, детей у них, правда, не было, но зато было, как казалось Иосифу, много времени в будущем - достаточно, чтобы произвести на свет и детей, и внуков, и правнуков.
     Судьба, однако, распорядилась иначе.
     Беркович был знаком с Маровым еще на "доисторической". Борис следил за карьерой Иосифа с интересом, понимая, что подобные деловые таланты - явление редкое. Виделись они редко, но раз в год Маров собирал старых знакомых у себя - справляли день рождения хозяина. Вчера Иосифу исполнилось двадцать восемь - возраст расцвета. Никто и предположить не мог, что этот вечер станет для Иосифа последним.
     В огромном салоне виллы собралось человек пятнадцать. Беркович приехал с Наташей, которой Маров не нравился, она считала его выскочкой и типом, неприятным во всех отношениях. Но отказываться от приглашения Борис не стал, пообещав Наташе "слинять" при первом удобном случае. Гости переходили от стола к столу и от группы к группе - вели светские беседы. Иосиф блистал, рассказывая анекдоты из жизни "новых русских". Ира подсказывала мужу, когда тот забывал какую-нибудь деталь сюжета. Из гостей Беркович не знал никого - насколько он понял, здесь собрались бизнесмены новой израильской формации, которые, как и Маров, сколотили капитал (не такой, впрочем, большой, как у Иосифа) за годы большой алии. Часов в десять, после того, как успели выпить и за процветание Израиля, и за процветание алии, и даже за процветание заокеанских родственников именинника, Иосиф сказал:
     - Извините, я вас ненадолго покину, а, когда вернусь, расскажу анекдот о трейлере и "мерседесе".
     - Йосик хочет полюбоваться своим приобретением, - объяснила Ира, когда муж вышел из салона. - Он вывез из Питера большую коллекцию марок и здесь продолжал ее пополнять. А когда появились деньги, так он вообще, по-моему, потерял голову. Сегодня купил марку, которая стоит сто шестьдесят тысяч!
     - Шекелей? - спросил Беркович, решительно не представлявший, как можно отдать сумму, равную стоимости квартиры, за какой-то кусочек бумаги.
     - Долларов, конечно, - сказала Ира, бросив на Бориса снисходительный взгляд. - Йосик просто вытерпеть не может, каждый час смотрит на эту марку. Уверяю вас: насмотревшись, он предложит всем полюбоваться на это сокровище.
     - Сколько же стоит вся коллекция, - спросил один из гостей по фамилии Беккер, владелец большого "русского" магазина, - если только за одну марку Иосиф выложил такие деньги?
     - И не спрашивайте! - воскликнула Ира. - Если разоримся, то, продавая марки, безбедно проживем до старости.
     - Боря, - прошептала Наташа на ухо Берковичу, - может, достаточно? Может, смотаемся отсюда по-английски?
     - Сейчас, - ответил Беркович, - с Иосифом нужно все-таки попрощаться. Подожди минуту.
     Ждать пришлось почти полчаса. Хозяин все не возвращался, и гости начали прявлять нетерпение. Ира сказала "Сейчас я его приведу" и отправилась в кабинет. Через несколько секунд истерический крик достиг не только салона, но был слышен, наверное, даже в районе нового торгового центра. Беркович отреагировал мгновенно.
     - Всем оставаться на местах! - крикнул он и в две секунды преодолел коридор, отделявший салон от кабинета Иосифа. Дверь была полуоткрыта, Беркович ворвался в комнату и увидел лежавшего на полу хозяина. Ира стояла, схватившись рукой за угол шкафа, глаза ее закатились, она готова была упасть в обморок. Под головой Иосифа растекалось кровавое пятно. Рядом валялся стальной прут - орудие убийства.
     Первым делом, не обращая внимания на Иру, Беркович проверил, открыта ли входная дверь виллы. Дверь была заперта на задвижку. Значит, либо убийца находился среди гостей, либо среди гостей был его сообщник, выпустивший негодяя на улицу и закрывший за ним дверь.
     Вернувшись в кабинет, Беркович вызвал полицию и "скорую помощь", крикнул Наташе, чтобы она увела Ирину, выглянул в салон и приказал ошеломленным гостям не двигаться, ничего не трогать и вообще вести себя до прибытия полиции тихо и как положено важным свидетелям. Только после этого сержант приступил к осмотру места происшествия.
     Судя по всему, Иосиф сидел за столом и разглядывал свое приобретение - марку стоимостью в полторы сотни тысяч. На бархате стола лежал небольшой альбом для марок, пинцет, выпавший из руки Иосифа, валялся справа, а рядом с альбомом стояла бутылочка с бензином и пипеткой для обнаружения водяных знаков. Кляссер был раскрыт, страницы заполнены марками. Беркович внимательно осмотрел поверхность стола, опустился на колени и заглянул вниз. Попытался открыть ящики, но все они оказались заперты на ключ.
     Берковичу было приблизительно понятно, как все произошло. Кто-то из гостей (кто же еще?) пожелал иметь ценную марку - сто шестьдесят тысяч долларов на дороге не валяются. Он вошел в кабинет, ударил хозяина по голове стальным прутом, Иосиф попытался встать, сдвинул кресло, но упал на пол лицом вниз. Убийца забрал марку и преспокойно вернулся к остальным гостям.
     Но, черт возьми, он же должен был понимать, что подозревать станут каждого! Будут расспрашивать, выяснять, кто и когда выходил из салона. Значит, отсутствовать он должен был буквально считанные секунды, у убийцы не было времени не только привести себя в порядок, но и спрятать марку! Значит, достаточно обыскать всех присутствоваших... Нет, это не годилось. Не настолько убийца глуп - наверняка марки при нем нет. Скорее всего, ситуация подобна знаменитому "Исчезнувшему письму" Эдгара По - марка находится на одном из видных мест, но никому не приходит в голову посмотреть именно туда!
     Был, однако, еще один момент, приводивший Берковича в смущение. Он не понимал, что именно его смущает, и злился. Когда приехала следственная бригада, Беркович оставил с гостями одного из полицейских, а сам вернулся в кабинет и еще раз внимательно осмотрел стол. Поняв, наконец, что именно показалось ему подозрительным, Беркович кивнул сам себе и вышел, бросив эксперту Рону Хану:
     - Работай спокойно, думаю, что это дело мы сегодня закончим.
     В салоне было тихо, как на кладбище. Звук в телевизоре выключили, и "Политика" производила странное впечатление немого кино, где один комик никак не мог попасть другому ногой в глаз. Наташа сидела на краешке дивана и смотрела на Бориса испуганными глазами, в которых застыли слезы. Беркович улыбнулся ей, а другим гостям сказал:
     - Господа, надеюсь, что долго вас задерживать не придется. Ясно, что вы не имеете к убийству Иосифа никакого отношения.
     - Как мог кто-то войти в дом и выйти, а мы не услышали? - хрипло спросил верзила по имени Дмитрий, хозяин сети магазинов "Электро-Дима".
     - Никто не входил, - пожал плечами Беркович.
     - Но вы сказали... - Дмитрий хотел развить свою мысль, но Беркович не дал ему закончить:
     - На столе, за которым сидел бедняга Иосиф, кое-чего не хватает. Мне кажется, что этот предмет позволит мне найти убийцу.
     - Не хватает? - подал голос коротышка Аркадий, невзрачный тип, владевший, однако, выгодным делом - он продавал пиратские компьютерные диски. - Не хватает марки. Черт, из-за какой-то марки убить человека!
     - Не только марки, - сказал Беркович, - но кое-чего еще. Я понимаю, что марки у убийцы нет, он успел ее спрятать. Но именно потому, что все мысли его были заняты тем, где бы спрятать марку, убийца не успел спрятать другой предмет, которым он воспользовался после того, как ударил Иосифа по голове стальным прутом.
     Кто-то из женщин взвизгнул, представив, должно быть, эту картину - воображение всегда рисует более страшные сцены убийств, чем они есть на самом деле. Мужчины бросали друг на друга настороженные и злые взгляды, а Беркович наблюдал за этой сценой, прислонившись к дверному косяку. У кого-то сейчас обязательно должны сдать нервы... Что он скажет? Попросится в туалет? Или заявит, что здесь трудно дышать и нужно открыть окно?
     Дмитрий - "Электро-Дима" - встал и спросил:
     - Я могу позвонить домой? Хочу предупредить, что задерживаюсь. Мой мобильник в куртке, а куртка на вешалке.
     - Принести вам? - осведомился Беркович.
     - Я сам, если позволите...
     - Пожалуйста, - Беркович пожал плечами и отступил в сторону. Когда Дмитрий проходил мимо, Беркович ловко провел руками по его карманам и извлек из правого небольшую лупу. Дмитрий вскрикнул и попытался было ударить сержанта по руке, но его уже крепко держал подоспевший на помощь полицейский.
     - Лупа Иосифа, - удовлетворенно сказал Беркович. - Именно ее недоставало на столе. Все было на месте, кроме лупы. Вы ведь должны были рассмотреть марки на странице, выбрать нужную...
     - Ну, лупу он сунул в карман механически, - заметил инспектор Хутиэли, когда Беркович закончил рассказ, - мысли его были заняты маркой. Куда он ее все-таки спрятал?
     - Очень просто - налепил на старый конверт и, возвращаясь в салон, бросил конверт в мусорную корзину. В мусоре марку искали бы в последнюю очередь, у Дмитрия было бы время забрать конверт.
     - Тебе просто повезло, - насмешливо сказал инспектор. - Если бы у этого негодяя было острое зрение, он не воспользовался бы лупой и тебе не удалось бы так легко его разоблачить.
     - Ну так он совершил бы другую ошибку, - пожал плечами Беркович. - Эти дилетанты всегда ошибаются. Даже убить человека толком не умеют.
     
     
     СМЕРТЬ НА РЕЛЬСАХ
     
     - Переезд на новую квартиру всегда проблема, - глубокомысленно изрек инспектор Хутиэли, когда сержант Беркович явился на службу, опоздав на полчаса. - Сразу видно, что ты не спал половину ночи, переставляя мебель.
     - Да? - спросил Беркович. - Почему вы думаете, что я не спал именно полночи, и почему - что я переставлял мебель? Может, я читал книгу или гулял с Наташей в парке?
     - Элементарно, Ватсон, - усмехнулся Хутиэли. - Если бы ты не спал всю ночь, то пришел бы вовремя. А ты всего лишь проспал. И еще: посмотри, у тебя царапины на ладонях. Читая книгу, так не поцарапаешься. А о том, что ты вчера переехал, знают в управлении все. Кстати, тебе нравится на новом месте?
     - Вполне, - бодро отозвался Беркович. - Вы же знаете, инспектор, я люблю любые изменения в жизни. Переезд, перестановку мебели...
     - Женитьбу, - подсказал инспектор.
     - Повышение по службе, - намекнул сержант.
     - Когда женишься, тогда и повышение получишь. Пока ты холост, к чему тебе новое звание?
     - А может, Наташа не соглашается стать моей женой именно потому, что я никак не продвинусь хотя бы до старшего сержанта, не говоря уж...
     - Так вот почему ты до сих пор не позвал меня на свадьбу! - воскликнул Хутиэли. - Я-то думал, что ты снял новую квартиру именно потому, что намерен в ближайшем будущем наконец жениться.
     - Гм... И это тоже.
     - Решено, - сказал инспектор. - Сегодня же пошлю просьбу о присвоении тебе вне очереди звания старшего сержанта.
     Зазвонил телефон, и Хутиэли поднял трубку с видом человека, которому совершенно недосуг с утра заниматься делами, и тем более - делами, связанными с нарушениями законности.
     Выслушав собеседника, инспектор спросил:
     - На каком участке это произошло?
     - Что случилось? - спросил Беркович, когда инспектор положил трубку. - Нападение сирийцев или атака иранских ракет?
     - Иранские ракеты? - с недоумением переспросил Хутиэли.
     - Вы сказали: "На каком участке это произошло?"
     - А... Нет, Ватсон, индукция вам изменила. На участке железной дороги Иерусалим-Тель-Авив между мошавом Кахария и дорогой номер 46 обнаружен труп мужчины. Патрульный Бардани считает, что человек покончил с собой, выбросившись из вагона утреннего поезда, шедшего в Тель-Авив на скорости около ста километров в час.
     - Интересно, - нахмурился Беркович, - каким образом можно выброситься из вагона, если двери запираются автоматически?
     - Вот именно! Тем не менее, мужчина выпал именно из поезда. Собирайся, поехали.
     Добрались быстро, Хутиэли включил сирену, и все машины жались по сторонам, будто нашкодившие дети. У шлагбаума свернули влево, и метров через триста пришлось остановиться: дорога кончилась. Здесь же стояли две полицейские машины, у одной из них Беркович увидел знакомую фигуру эксперта-криминалиста Рона Хана. Хутиэли быстым шагом направился к месту происшествия, где стояли полицейские из дорожного патруля, а Беркович подошел к эксперту.
     - Что-нибудь удалось выяснить? - спросил он после взаимных приветствий.
     - Личность погибшего, - с довольным видом отозвался Хан. - Это известный фальшивомонетчик Арон Ситник. Документов при нем не было, но я обнаружил татуировку у него на бедре. Орел, клюющий зайца. Не знаю, что он хотел сказать этой картинкой, но описание татуировки оказалось в компьютерном банке данных. Это Ситник. Выбросился из поезда на полном ходу.
     - Как он мог упасть, если двери поезда наверняка были закрыты?
     - Да, меня это тоже заинтересовало в первую очередь. Пришлось обратиться к железнодорожникам, и вот что мне сказали. Пневматические двери действительно открываются из кабины машиниста, но их можно открыть и вручную в случае аварии. Для этого существует особый ключ, который есть у каждого машиниста и члена поездной бригады.
     - Ситник работал на железной дороге?
     - Нет, - сказал Хан, пожимая плечами, - он умудрился либо стянуть ключ у кого-то, либо одолжить. Во всяком случае, универсальный ключ я обнаружил в кармане трупа.
     - Отпечатки пальцев...
     - Окончательно скажу после лабораторного анализа, но на первый взгляд на ключе пальцы Ситника.
     - Только Ситника? - продолжал задавать вопросы Беркович.
     - Не только, - усмехнулся Хан. - Сержант, не думайте, что я так наивен. Если бы не было других следов, я бы заключил, что ключ кто-то предварительно протер, а это подозрительно. Нет, там есть и другие отпечатки, но пальцы Ситника идут поверх старых следов. Все это и позволило мне сделать вывод о...
     - Понятно, - торопливо сказал Беркович и обернулся к подошедшему инспектору.
     - Сержант, - сказал Хутиэли. - Пойдите к Бардани. Только что ребята обнаружили чемодан Ситника и его шляпу.
     - Вот как? - оживился Беркович и направился к группе полицейских, склонившихся над чем-то в нескольких метрах от железной дороги.
     - Привет, Борис, - приветствовал коллегу младший сержант Бардани. - Вот погляди, что мы тут нашли.
     Беркович покосился на лежавший неподалеку труп и принялся рассматривать предмет, на который показывал патрульный. Это действительно был небольшой кожаный чемоданчик, он практически не пострадал после падения и был заперт. Лежал чемоданчик в густых кустах в трех метрах от железнодорожного полотна и метрах в десяти от трупа.
     - А шляпа? - спросил Беркович, вспомнив слова Хутиэли.
     - Шляпа дальше, - пояснил Бардани. - Пошли покажу.
     Он пошел вперед по ходу движения поезда, из которого выпал Ситник. Они миновали тело самоубийцы, здесь опять начинались заросли кустарника, шляпа застряла в глубине куста и практически не была видна, если не смотреть под вполне определенным углом со стороны рельсов. Куст был колючим, и один из полицейских, чертыхаясь, полез в гущу зелени. Достав черную шляпу, похожую на те, что носят религиозные евреи, полицейский передал ее своему начальнику, а Бардани, повертев шляпу в руках, отдал Берковичу.
     - Он что, религиозен? - удивленно спросил Беркович и, обернувшись, посмотрел на труп. Одежда на Ситнике была вполне цивильная - широкие штаны, большая черная майка с эмблемой иерусалимского "Бейтара".
     - Нет, - отозвался Бардани, - ты же видишь.
     - Почему вы решили, что это его шляпа?
     - Меир сказал, что у Ситника была индивидуальная примета, кроме татуировки: он почему-то носил черную шляпу. Так что ничего удивительного.
     - Ничего удивительного, - повторил Беркович и обернулся, услышав восклицание эксперта. Хан склонился над вскрытым чемоданчиком - там лежали пачки новеньких пятидесятишекелевых купюр.
     - Наверняка фальшивые, - пробормотал эксперт, когда Беркович подошел и встал рядом. Хутиэли тоже склонился над чемоданчиком и протянул руку.
     - Не нужно, - предостерег Хан. - Сначала проверим отпечатки пальцев.
     - Почему вы думаете, что деньги фальшивые? - спросил Хутиэли.
     - А какие деньги могут быть у фальшивомонетчика? - вопросом на вопрос ответил Хан и тут же добавил: - Шучу. Смотрите, я провожу фломастером по светлому полю... Видите, остается след? На настоящей купюре след не остается.
     - Ясно, - сказал инспектор и поднял взгляд на Берковича. - Что скажешь, Борис? Пришел к какому-нибудь выводу?
     - Жалко беднягу, - вздохнул сержант. - Сломать шею - не лучшая смерть, да еще в таком возрасте...
     - Откуда такая сентиментальность? - удивился инспектор. - Насколько я понимаю, наша основная задача сейчас: выяснить, откуда от взял универсальный ключ...
     - И почему решил покончить с собой таким сложным способом, - добавил Беркович. - Мог бы никуда не ездить и броситься из окна собственной квартиры. Ведь решение его не было спонтанным: он должен был где-то взять ключ, выбросить из поезда чемоданчик... Вы же видите, инспектор, чемоданчик выпал на несколько секунд раньше самого Ситника - судя по расположению тел и скорости, с которой шел поезд.
     - Да, - согласился инспектор. - Я позвонил Нейману, это начальник полицейского участка на железнодорожной станции Тель-Авив Южный. Он опросит всех работников поездной бригады - машинистов, проводников, буфетчиков. У кого-то из них, возможно, пропал ключ.
     - Думаю, - сказал Беркович, - что одного человека нужно допросить в первую очередь.
     - Кого это? - нахмурился инспектор.
     - Техника. В поезде должен быть техник, обслуживающий вагоны, верно?
     - Да, - кивнул эксперт. - Но почему вы думаете, что...
     - Видите ли, Рон, - сказал Беркович, - Ситника выбросили с поезда, это не самоубийство.
     - Вы оспариваете мои выводы? - раздраженно сказал Хан.
     - Извините, Рон, - покачал головой Беркович, - но подумайте: как могла шляпа Ситника оказаться в тридцати метрах от трупа по ходу поезда? Допустим, он выбросил чемоданчик, а потом бросился сам. А шляпа? Даже если предположить, что Ситник бросил и шляпу - причем вперед, по ходу поезда, - то все равно это слишком легкий предмет, чтобы улететь так далеко... Значит, шляпу бросили потом, вслед Ситнику. Вы не согласны?
     - Ну... Пожалуй, - с сомнением сказал Хан. - Хотя он мог сделать это и сам, нужно провести эксперимент.
     - Конечно, - кивнул Беркович. - Но все равно слишком много сомнительного. Во-первых, психологически недостоверно: странный способ самоубийства, вы не находите? Во-вторых, шляпа. В-третьих, универсальный ключ. Почему Ситник положил его в карман? Если он намеревался покончить счеты с жизнью, почему в этот последний момент думал о каком-то ключе?
     - Машинально... - пробормотал Хутиэли.
     - Попросите Неймана, чтобы допросил техника, - сказал Беркович. - Тот наверняка скажет много интересного.
     - Почему именно техника? - спросил Хутиэли, обдумывая сказанное сержантом.
     - Потому что у него был ключ, и только техник мог находиться в любом конце поезда, причем на него никто не обратил бы внимания. Буфетчик всегда на виду, проводник тоже, а машинисты и вовсе - в кабине тепловоза.
     - Прибыла скорая помощь, - доложил Бардани. - Можно увозить тело?
     - Да, - разрешил Хан, в то время как Хутиэли звонил Нейману, чтобы спросить о результате разговора с поездной бригадой. Слушал он долго, а потом сказал:
     - Каплан его фамилия - я имею в виду техника. Ключа у него действительно нет, и, к тому же, оказалось, что он уже имел дело с полицией. И еще: он пытался удрать, когда увидел полицейских.
     - Должно быть, что-то не поделили, - предположил Беркович. - А может, Ситник пытался рассчитаться с Капланом фальшивками, тот обнаружил подделку и сам рассчитался с приятелем...
     - Поехали в управление, - сказал Хутиэли. - Каплана сейчас привезут, сам с ним и разговаривай. У тебя есть что у него спрашивать, верно?
     - Уж будьте уверены, - мрачно сказал Беркович. - На вечер у меня билеты на концерт, а теперь из-за этого... И на завтра не отложишь, верно? - спросил он с надеждой.
     - Нет, - хмыкнул инспектор. - Судья не продлит арест подозреваемого, если нет достаточных оснований для задержания. Ну да ладно, иди на концерт, я сам проведу допрос.
     - Ни за что! - твердо сказал Беркович. - Наташа никогда не простит мне, если я не выполню свой служебный долг.
     Хутиэли хотел было сказать, что лучше бы Борису думать сейчас не о служебном долге, а о супружеском, но, увидев решительное лицо сержанта, инспектор промолчал.
     
     
     СМЕРТЕЛЬНАЯ ЦАРАПИНА
     
     - Вы знаете, инспектор, - сказал сержант Беркович, войдя в кабинет Хутиэли, - все-таки неплохо быть женатым.
     - Похоже, - отозвался инспектор, не отрывая взгляда от экрана компьютера, - Наташе удалось наконец убедить тебя в этой простой истине.
     - Мы провели вместе субботу, - продолжал Беркович, усаживаясь за свой стол, - и я должен признаться, что давно не ел таких замечательных творожников. И еще мы были на пляже...
     - Я не спрашиваю, - добродушно сказал Хутиэли, - чем вы еще занимались. Но раз уж ты решил жениться...
     - Еще не решил, - покачал головой Беркович, - но близок к тому.
     - Решай поскорее, - посоветовал инспектор, - иначе Наташа подумает, что у тебя проблема не там, где она на самом деле.
     - А где она на самом деле? - с подозрением спросил Беркович.
     - По-моему, это очевидно! - воскликнул Хутиэли. - Главная твоя проблема в том, что, когда ты гуляешь с Наташей, то думаешь о работе, а когда работаешь, то думаешь, будто отрываешь время от прогулок. Я прав?
     - Хм... - пробормотал сержант. - Вы всегда правы. Кроме, конечно, тех случаев, когда неправы.
     - Кстати, - сказал Хутиэли, - на каком именно пляже ты был с Наташей?
     - В Бат-Яме, там живут ее подруга с мужем, у них мы и провели субботу.
     - В Бат-Яме... - разочарованно протянул Хутиэли. - Значит, ты, скорее всего, не в курсе дела.
     - А что? - мгновенно насторожился Беркович. - Что-нибудь случилось?
     - Наверняка об этом сообщат в сводке новостей, - недовольно сказал Хутиэли. - Видишь ли, рано утром на берегу моря в километре от водохранилища Шикма армейский патруль обнаружил тело молодого мужчины - лет двадцати пяти.
     - Шикма - это на юге? - спросил сержант.
     - Южнее Ашкелона, недалеко от Газы. Мужчина умер от потери крови, и произошло это скорее всего в субботу вечером.
     - И узнав, что мы с Наташей были на море, вы решили, что это наших рук дело?
     - Смейся, смейся, - вздохнул Хутиэли. - Проблема, видишь ли, в том, что непонятно, как этот случай квалифицировать: на убийство не похоже... Несчастный случай тоже маловероятен...
     - Расскажите, - попросил Беркович.
     - Я уже тебе сказал, что умер Виктор Гидалин от потери крови.
     - Значит, фамилия погибшего - Гидалин?
     - Да, эту фамилию ты наверняка встречал в сводках. Один из главарей "русских" рэкетиров в Ашкелоне. Он пытался взять под свой контроль часть некошерных магазинов, вступил в конфликт с другой криминальной группировкой в городе...
     - Почему его не арестовали? - удивился Беркович.
     - Велась разработка, - сказал Хутиэли. - Улик было недостаточно.
     - А теперь, значит, с ним разделались конкуренты? Нож, верно?
     - Какой еще нож? Гидалин, видимо, приехал на пляж к заходу солнца, улегся - там хороший песок, но попадаются острые камешки, - и не обратил внимания на то, что какой-то камешек поцарапал ему спину чуть ниже правой лопатки.
     - Ну и что? - продолжал удивляться Беркович. - При чем здесь камешек?
     - Да при том, - с досадой сказал Хутиэли, - что у Гидалина была не такая уж редкая болезнь - гемофилия. У него не сворачивалась кровь. Достаточно было малейшего пореза, и он мог умереть от потери крови. Что и случилось нынче ночью.
     - Ничего себе! - воскликнул Беркович. - Как же он жил с такой болезнью до сих пор?
     - Существует очень эффективное средство, - объяснил инспектор. - Нужно, конечно, избегать порезов, но, если уж это произошло, спасти Гидалина могли таблетки, которые всегда были при нем. На час-другой лекарство увеличивало сворачиваемость крови до необходимого предела.
     - То есть, - сказал Беркович, - Гидалин неудачно лег на острый камень, поцарапал спину, не обратил на это внимания и... умер?
     - Примерно так, - кивнул Хутиэли.
     - А почему он не принял таблетку? Вы сами сказали, что он всегда носил их с собой.
     - Это не я сказал, а его врач. Но дело в том, что флакон с таблетками не обнаружили. Его нет нигде - ни в карманах шортов Гидалина, ни в машине.
     - Он приехал купаться один?
     - Неизвестно. На песке множество следов, песок очень сухой, все расползается мгновенно... Машина Гидалина стояла в трехстах метрах от берега, на обочине дороги.
     - Почему он не поехал к врачу или в аптеку, когда обнаружил, что порезался?
     - Было уже поздно, - объяснил Хутиэли. - Судя по всему, он лег на песок и заснул. А кровь текла. Когда он проснулся, то... Представляю его ощущения. Он встал и попробовал идти к машине, но сил уже не было. Он упал буквально в пятидесяти метрах...
     - У него был мобильный телефон?
     - Конечно. Лежал в машине в выключенном состоянии. Более того - от телефона не было бы пользы, если бы даже Гидалин до него добрался. Небольшой дефект в антенне - связь отсутствовала.
     - Вы думаете, что все это было подстроено?
     - Каким образом? - с досадой сказал инспектор. - Сержант Коэн, который расследует это дело, считает, что об убийстве говорить не приходится. Просто невозможно предположить, чтобы Гидалин спокойно подставил врагу спину, а потом завалился спать. А то, что не нашли таблетки... Он мог забыть их где угодно. Они могли выпасть из кармана... Да мало ли!
     - А телефон?
     - Этим займутся эксперты, но пока не доказано, что кто-то повредил антенну намеренно. Просто нарушился контакт, это бывает не так уж редко. Не повезло человеку - вот, что я думаю.
     - Значит, вы согласны с Коэном?
     - Я внимательно прочитал протоколы... Думаю, это несчастный случай. Кстати, Гидалин тоже собирался жениться.
     - Что значит "тоже"? - насупился Беркович. - Я, например, еще не решил окончательно.
     - Вот и он никак не мог решиться. Так, во всяком случае, утверждает его невеста. Ее зовут Светлана, если тебе это интересно.
     - Почему она не была с Гидалиным на пляже? Они что, поссорились?
     - Ничего подобного. По словам Светланы, они действительно отправились купаться вместе, но, когда выезжали из Ашкелона, она вспомнила, что обещала быть вечером у родителей. Вышла из машины и вернулась в город пешком. А Гидалин поехал дальше - он терпеть не мог изменять свои планы. Если бы Светлана была с ним, он остался бы жив.
     - Она его любила? - рассеянно спросил Беркович. Мысли сержанта были заняты поисками ответа на совершенно другой вопрос, и ответ инспектора он пропустил мимо ушей.
     - Можно мне поговорить с Коэном? - спросил Беркович несколько минут спустя.
     - Да ради Бога, - сказал Хутиэли. - Если у тебя возникнут какие-то идеи... Хотя что тут может быть...
     Три часа спустя сержант Беркович вышел из отделения полиции в Ашкелоне и остановился посреди тротуара, озадаченно почесывая подбородок. Разговор с коллегой оказался совершенно непродуктивным. Сержант Коэн считал, что говорить не о чем - несчастный случай, это совершенно очевидно.
     - Патологоанатом обнаружил в царапине мельчайшие осколки песчаника, - сообщил Коэн. - Сам камешек тоже нашли по следам крови, он находился там, где и должен был лежать. Гидалин, видимо, лег на песок, не посмотрев внимательно... Царапина была неглубокой и практически безболезненной. Бедняга уснул, а когда проснулся, то было уже поздно... Таблетки, говорите вы? В машине и шортахничего не нашли, но дома у Гидалина этих таблеток оказалось упаковок десять... Видимо, забыл взять. Телефон, говорите вы? Да, проводок отошел, звонить было невозможно. А с вами такого не случалось? Можно, конечно, предположить, что кто-то намеренно отвел проводок, но на телефоне нет ничьих отпечатков пальцев, кроме самого Гидалина и его девушки Светланы. Она часто брала у Виктора телефон, так что ничего удивительного...
     - Она его любила? - задал Беркович тот же вопрос, что инспектору, и на этот раз выслушал ответ:
     - Безумно! Это все говорят. Жить без него не могла. Сейчас - в шоке, с ней сидят родители, она грозится, что покончит с собой и все такое...
     - Понятно... - протянул Беркович. - Вы считаете, что разговаривать с ней бесполезно?
     - Абсолютно, - заявил Коэн. - Я пробовал. Истерика и ничего больше.
     - Хорошее оружие, - произнес Беркович не очень понятную фразу и попрощался.
     Он стоял на тротуаре и думал, отправиться ли все-таки к Светлане домой или лучше вернуться в Тель-Авив. В голову ему пришла некая мысль, и он направился к машине, которую припарковал в неположенном месте. Рассеянно сунув в карман квитанцию с предупреждением о штрафе, он сел за руль и поехал в сторону района Шимшон, где, как ему сказал сержант Коэн, находился один из некошерных магазинов, так и не взятый под свою "крышу" беднягой Гидалиным. Разговор с хозяйкой оказался нелегким, мешали многочисленные покупатели, любители остренького и кисленького. Из магазина Беркович поехал еще по двум адресам, которые сообщила ему не очень-то словоохотливая хозяйка.
     Было уже вечер, когда сержант, усталый, но довольный результатом, подъехал к дому, где жили родители Светланы Милькиной, невесты погибшего Виктора Гидалина. Светлана лежала на диване в гостиной, укрытая, несмотря на жару, одеялом по самую шею.
     - Полиция уже говорила со Светой, - резко сказал Моисей Семенович, отец девушки. - Может, оставите ее в покое?
     - Один только вопрос, - просительно сказал Беркович. Разговор велся по-русски, и это настроило Моисея Семеновича в пользу полицейского. Беркович присел на стуле рядом со Светланой и спросил:
     - Виктор вам давно угрожал? Я имею в виду Сашу Блюменфельда...
     Светлана откинула одеяло и схватила Берковича за руку.
     - Зачем вы... - сказала она. - Зачем вы пошли к Саше? Он такой...
     Светлана заплакала. Беркович молча ждал, пока девушка успокоится.
     - Давайте я расскажу, как все было, - предложил он, когда Светлана перестала плакать. - Вы просто молчите, если я прав...
     - Долгое время вы не знали, каким бизнесом занимался Виктор, - продолжал Беркович. - А когда узнали, в ваших отношениях произошел перелом. К тому же, вы познакомились с Блюменфельдом, а это совсем другой человек. Небо и земля, причем земля - это Виктор. Вы сказали Виктору, что не хотите больше встречаться. Он пришел в ярость. Виктор действительно мог вас терроризировать - как многих в городе... Или даже убить. И вы решили, что есть только один способ избавиться от жениха. Тем более, что вы, в отличие от многих других, знали о его болезни... На пляже Виктор расслабился и начал засыпать. А вы, я так думаю, массировали ему спину и поцарапали ее острым камешком. Он уже спал и не почувствовал. Вы вернулись к машине. Испортили мобильный телефон, вытащили из "бардачка" флакон с таблетками... Потом вышли на шоссе и стали голосовать. Подобрал вас житель мошава, который ехал в Ашкелон. Он высадил вас у южного въезда в город, и домой вы добрались пешком. Кстати, как его звали? Этого человека нужно найти...
     - Никак, - пробормотала Светлана. - Я не ездила с Витей на пляж вчера вечером.
     - Ездили, - вздохнул Беркович. - Жаль, я думал, вы сами скажете. Так вот, зовут мошавника Арон Шейн, и он вас вспомнил.
     - Это было единственное, что могло вас выдать, - помолчав, сказал Беркович. - Все остальное вы проделали блестяще. Вы надеялись, что мошавник вас не запомнит, отворачивали от него лицо и всячески изображали неприступность... Именно это и показалось ему подозрительным.
     Беркович встал.
     - Извините, - сказал он, - я пойду. В конце концов, не я веду это дело. Сержанту Коэну я, конечно, обо всем доложу, иначе нельзя... Да, - он остановился на пороге, - а куда вы дели таблетки?
     - Выбросила в мусорный ящик, - пробормотала Светлана и заплакала.
     
     
     СТРЕЛОК ИЗ ЛУКА
     
     Раввин пришел вовремя, да и гости начали собираться раньше назначенного срока. В результате уже в половине седьмого Борис Беркович и Наталия Вайнштейн оказались соединены узами законного брата, "ктуба" (брачный договор - прим.авт.) подписана, стакан разбит, и довольные торжественной церемонией гости начали рассаживаться за столы.
     - Наташа, - сказал Беркович жене, - посмотри вокруг, здесь сейчас собрался весь цвет криминального отдела управления полиции. Помяни мое слово: кому-нибудь из наших гостей придется вставать, не доев куриной ножки, и отправляться снимать отпечатки пальцев.
     - Надеюсь, что это будешь не ты, - заметила Наташа, занимая почетное место по главе стола.
     - Не думаю, чтобы это был я, - продолжал Беркович, усаживаясь рядом с женой. - Инспектор этого не допустит. Ведь тогда и ему придется уходить из ресторана, а он специально сегодня не ел полдня, можешь мне поверить.
     Тостов было немного, гости больше налегали на еду - можно было подумать, что все они приехали из голодающего района Уганды. Разошлись в полночь, и, прощаясь с молодыми, инспектор Хутиэли сказал Берковичу так, чтобы не слышала Наташа:
     - Если станет скучно, выходи на работу.
     - На работе веселее? - тихо отозвался Беркович. - Нет, лично я надеюсь, что преступный мир, зная о моей свадьбе, трое суток будет отдыхать.
     - Хорошо бы, - вздохнул инспектор и ушел, поцеловав Наташе руку.
     - Неужели мы целых три дня будем вдвоем? - сказала Наташа на следующее утро. Впрочем, скорее можно было сказать - днем, потому что, когда молодые проснулись, часы показывали полдень.
     - Не говори об этом, накликаешь, - пробормотал Борис, потягиваясь.
     Три дня пролетели, как один, и в четверг, провожая мужа на работу, Наташа сказала:
     - Даже отдохнуть не успели. Возвращайся сегодня пораньше, пойдем к моим родителям, мы обещали.
     - Непременно, - отозвался Беркович, подумав о том, как было бы хорошо, если бы какое-нибудь невзначай подвернувшееся расследование помешало исполниться этому обещанию. Он ничего не имел против наташиных родителей, просто сейчас ему не хотелось общаться с родственниками - своими в том числе.
     - Наконец-то! - воскликнул инспектор Хутиэли, когда сержант вошел в кабинет. - Совершены восемь изощренных убийств, и никто не понимает, кто это сделал - все ждут тебя, чтобы начать расследование!
     - Вы серьезно? - нахмурился Беркович.
     - Нет, к счастью, - хмыкнул Хутиэли. - Но одно убийство действительно произошло. В собственном доме убит Ариэль Гидон, адвокат. Смерть наступила, как утверждает эксперт, вчера от пяти до семи вечера. Тело, однако, обнаружили только сегодня утром, поскольку Гидон живет... жил... один, жена с детьми в Европе. Им, конечно, сообщили.
     - Ограбление? Месть? Какая причина?
     - Может, и месть... Во всяком случае, так кажется на первый взгляд. Однако, насколько я понимаю, это чистой воды подставка, так что нужно разбираться. Поезжай на место, а я допрошу задержанного.
     - А что, уже есть задержанный?
     - Да, Авигдор Навон, спортсмен, он уже давно грозился отомстить адвокату - дело в том, что Гидон как-то проиграл процесс, в котором Навона обвиняли в изнасиловании. Спортсмен до самого конца отрицал вину, получил три года, отсидел и с тех пор грозит расправиться с Гидоном.
     - Вы считаете, что он действительно...
     - Если верить уликам, - пожал плечами инспектор, - то да. Но лично я таким уликам не верю.
     - Что за улики?
     - Садись, я тебя введу в курс дела, а потом ты поедешь, - сказал Хутиэли. - Итак, Гидон имеет двухэтажный коттедж в Раанане. Сегодня утром адвоката нашли в гостиной на первом этаже - он лежал у открытого окна и был мертв не меньше десяти-двенадцати часов, в горле у него торчала стрела. Мы выезжали вместе с экспертом Ханом - он утверждает, что это был очень меткий выстрел с близкого расстояния, судя по направлению движения стрелы и силе удара. Я сразу подумал о Навоне, поскольку помнил ту историю...
     - Почему? - поинтересовался Беркович.
     - Я не сказал? Видишь ли, Навон занимается стрельбой из лука и даже участвовал в европейском первенстве... пока не сел в тюрьму. Он и сейчас продолжает тренироваться, но в соревнованиях не участвует.
     - И вы, конечно, подумали, что он должен быть полным идиотом, чтобы убивать адвоката таким экстравагантным способом.
     - Естественно! Однако, видишь ли, когда стали осматривать участок вокруг коттеджа, то за оградой обнаружили что бы ты думал?
     - Лук Навона, - буркнул Беркович, - это очевидно.
     - Вот именно! Лук, который, без сомнения, принадлежал Навону. Тот это сам подтвердил, когда его задержали, да он и не мог отпираться: на древке его монограмма.
     - Тогда он дважды идиот, - заявил сержант. - Застрелил из лука, а орудие преступления оставил на видном месте.
     - Вот именно! - повторил Хутиэли. - Очевидно, что кто-то хочет свалить на спортсмена это убийство. К тому же, ты не забыл, что я сказал? Выстрел был сделан с близкого расстояния. Если бы стреляли действительно из-за забора, то стрела была бы уже на излете, сила удара минимальна. К тому же, очень меткий выстрел - даже с близкого расстояния, если убийца стрелял, стоя у окна снаружи, нужно было иметь меткость Навона, чтобы попасть точно в шею. Понимаешь?
     - Конечно, - кивнул Беркович. - Кто-то хотел свалить убийство на Навона, но вряд ли обладал его меткостью. Даже стреляя с близкого расстояния, он, скорее всего, промахнулся бы. Отсюда следует, что вся история с луком - чепуха, никто из лука не стрелял. Некто взял в руку стрелу, вошел в салон... Комната ведь не была закрыта изнутри?
     - Нет, двери в коттедже оставались не запертыми всю ночь.
     - Ну вот... Кто-то вошел, тот, кого адвокат знал и впустил... Подошел к Гидону и воткнул ему в шею стрелу, будто нож. Это ведь классический случай, он описан у Честертона в рассказе "Небесная стрела".
     - Вот именно! - воскликнул Хутиэли. - Я тоже подумал об этом рассказе, правда, не помнил названия, но это неважно... Навона пришлось задержать - все-таки против него много улик, и лук принадлежит ему, но он мне нужен скорее как свидетель. Наверняка ведь знает, кто мог взять у него лук - кто-то из общих знакомых, знающий и Навона, и адвоката. В момент задержания я, правда, уже спрашивал его об этом, но он твердил только, что понятия не имеет, кто мог стащить у него лук. По его словам, это мог сделать каждый, кому взбрело бы в голову проникнуть на территорию спортклуба, где он тренируется. Шкаф, где Навон хранит луки и стрелы, не запирается - по его словам, ему и в голову не приходило, что кому-то может все это понадобиться.
     - Довольно опрометчиво, - пробормотал Беркович. - Спортивный лук, насколько мне известно, - дорогая игрушка, могли ведь украсть просто ради денег.
     - На луках Навона стоят его монограммы, их легко опознать, - пожал плечами Хутиэли. - В общем, о том, чтобы запирать шкаф, он не подумал, и вот результат.
     - Вы полагаете, что кто-то мог видеть, как этот неизвестный входил к адвокату? - спросил Беркович.
     - Вполне возможно. Опроси соседей для начала. И держи со мной связь. Может быть, Навон вспомнит какую-нибудь деталь, которая поможет выйти на преступника.
     - Понял, - сказал Беркович и пошел из кабинета.
     Около коттеджа адвоката Гидона толпились люди. Младший сержант Рихман отбивался от зевак, желавших знать, кого убили, за что, как, когда и почему. Беркович поздоровался с коллегой и прошел на территорию небольшого участка, принадлежавшего адвокату. Окно гостиной было открыто, Беркович заглянул внутрь, для этого даже не пришлось подниматься на цыпочки. В комнате все еще работал эксперт Хан со своими помощниками.
     - А, сержант! - воскликнул Хан, увидев в окне Берковича. - К вашему сведению: здесь нет ничьих отпечатков пальцев, кроме хозяина и его жены.
     - Она уже прилетела? - спросил Беркович.
     - Нет, она в Париже с детьми. Но ее отпечатки есть в спальне, я их сравнил с теми, что нашел здесь - они совпадают. А других отпечатков нет.
     - Понятно, - кивнул Беркович. - Убийца даже к дверям не прикасался?
     - А зачем? Когда он пришел, дверь открыл сам адвокат, а потом, уходя, убийца мог толкнуть дверь и ногой, она открывается наружу...
     - Глупо было с его стороны оставлять лук за забором, - заметил Беркович. - Это ведь уменьшает подозрения в адрес Навона, верно?
     - Да, - отозвался эксперт, - но убийца вряд ли разбирается в баллистике. Он решил, что, оставив лук, наведет полицию на ложный след.
     - Наверное, - пробормотал Беркович и, отойдя от окна, начал внимательно осматривать участок между домом и забором. Солнце поднялось уже довольно высоко, начало припекать, и через полчаса Беркович поспешил укрыться в тени коттеджа. Эксперт тоже закончил работу и подошел к сержанту.
     - Только что звонил ваш шеф, - сказал он. - Говорит, что Навон так и не смог сказать, кто мог взять лук. Назвал несколько фамилий, но, скорее всего, это пустой номер. Никто из названных никогда не имел дел с адвокатом Гидоном.
     - Естественно, - пробормотал Беркович. - С чего это он должен помогать следствию?
     - Но ведь в его интересах, чтобы убийцу быстрее нашли! - воскликнул Хан.
     - Да, и при этом он надеется, что его никогда не найдут, - сказал Беркович. - Вы возвращаетесь в управление? Я остаюсь, мне нужно опросить соседей. Уверен, что они никого не видели, но все же...
     Когда сержант вошел в кабинет инспектора, допрос Навона еще не закончился. Беркович тихо прошел к своему столу и знаком попросил у Хутиэли разрешения задать вопрос.
     - Скажите, господин Навон, - спросил сержант, - вы уверены, что не оставили следов?
     Спортсмен, сидевший напротив инспектора, резко повернулся на слуле.
     - Что? - спросил он. - О чем вы?
     - Вы прекрасно поняли, - улыбнулся Беркович. - Когда вы стояли у окна Гидона - снаружи, естественно, - и натягивали лук, вы могли наступить на мокрую землю... оставить след... а на ветке масличного дерева, которое растет около дорожки, могли остаться нитки с вашей рубашки...
     - С какой ру... рубашки?.. - спросил Навон, и лоб его покрылся каплями пота.
     - Ну, вы же были в рубашке, - пожал плечами Беркович. - Вчера в пять вечера жара уже спала. А вы волновались. Конечно, вы придумали неплохой ход. Направить подозрения на себя, так, чтобы полиция решила, что улики подстроены и на самом деле вы невиновны. Однако кое-какие следы скрыть не сумели, экспертиза докажет, что...
     - Я не убивал! - вскочил на ноги Навон. - Я не...
     - Уведите задержанного, - сказал инспектор вошедшему в кабинет полицейскому. - А вы, Навон, - обратился Хутиэли к спортсмену, - подумайте о линии защиты. Если у вас есть адвокат, пусть он обратится ко мне.
     - Ты слишком тороплив, Борис, - недовольно сказал Хутиэли Берковичу, когда за Навоном закрылась дверь. - Я понял ход твоей мысли, но зачем ты решил дожать его сразу? А если бы он стал отпираться? Ведь на самом деле ты не нашел следов у окна, верно?
     - Не нашел, - согласился Беркович, - но вы ведь видели его реакцию!
     - Видел. Конечно, он убийца, но доказать это будет довольно трудно.
     - Почему же? Достаточно легко: нужно провести следственный эксперимент и баллистическую экспертизу. Добавьте показания соседей, не видевших, чтобы кто-то входил в дом адвоката... Отсутствие улик ведь тоже может быть уликой.
     - Согласен, - подумав, сказал Хутиэли. - Вот ты этим и займешься. В свободное от прогулок с Наташей время, конечно. Ведь ты у нас молодожен...
     
     
     УБИЙСТВО В ОТЕЛЕ
     
     - Дорогой Борис, - задумчиво сказал инспектор Хутиэли, - мне бы и в голову не пришло, что ты играешь в такие игры.
     - А почему нет? - удивился Беркович. Он сидел за своим столом и держал в руках газету "Маарив", раскрытую на странице, где были помещены фамилии победителей последней игры-лотереи. Вот уже три недели в газете каждый день публиковались вопросы, связанные с историей Израиля, и победителю, быстрее всех приславшему больше всего правильных ответов, обещана была путевка на двоих в одну из гостиниц Эйлата.
     - Я всегда интересовался историей, - признался сержант. - А тут представился случай. И Наташа помогала, конечно, она тоже много знает. Две ночи в гостинице, лазурное море, пляж...
     - Помрешь со скуки, - предупредил инспектор.
     - С Наташей?
     - Ну, разве что вдвоем вам будет интересно, - с сомнением сказал Хутиэли. - Я в прошлом году с Офрой был в Эйлате. Полежал на пляже, прожарился, но нет - этот отдых не для меня. И не для тебя, насколько мне известен твой характер.
     - Пожалуй, вы правы, - согласился Беркович. - Я бы предпочел путешествие по горам. Но Наташа в восторге от выигрыша, так что придется...
     - Надеюсь, - резюмировал инспектор, - что за время твоего отсутствия здесь не случится ничего интересного.
     В пятницу Борис с Наташей выехали в Эйлат, и дорога показалась им замечательной, хотя и несколько утомительной. До Беэр-Шевы они болтали и смотрели по сторонам, но потом Наташу укачало, и она заснула, опустив голову на плечо Бориса.
     Он разбудил Наташу, когда автобус остановился на смотровой площадке у израильско-египетской границы. Пассажиры вышли, чтобы сфотографироваться на фоне египетского флага и пограничника-араба, Наташа выходить не захотела - жара здесь была, как в топке паровоза, где сожгли славного сына российского пролетариата Сергея Лазо. А Беркович подумал о том, что путешествие через горы и пустыни может стать значительным воспоминанием - не о номере же с кондиционером и видом на Красное море вспоминать на старости лет!
     Номер действительно оказался с кондиционером, но вида на Красное море не было и в помине: окна и балкон выходили в сторону Эйлатского аэропорта, и любоваться можно было только притихшими и будто уснувшими тушами трех небольших "Боингов".
     - Диспетчеры здесь тоже, наверное, умирают от скуки, - сказал Беркович.
     - Что значит "тоже"? - возмутилась Наташа. - Ты это на себя намекаешь?
     - Ну что ты, - вздохнул Беркович. - Я намекаю на господа Бога, который явно скучал, создавая это райское место.
     На пляж они пошли, когда солнце уже заходило, купание в теплой, будто парной воде не доставило Берковичу никакого удовольствия. А может, он просто привередничал, заранее настроив себя на то, что отдых будет скучен, как старый фильм?
     Наташе, напротив, все здесь нравилось - и пляжи, полные туристов, и рестораны, где порции предназначались не для людей, а для гигантов типа Гаргантюа, и гостиница, где с третьего этажа на первый падал водопад. Вечер Наташа и Борис провели в ресторане, окна которого выходили на бухту, а потом поднялись в номер, и только теперь сержант Беркович понял, в чем состоит счастье. Он не стал говорить об этом вслух, поскольку не был уверен в том, что своим высказыванием не даст Наташе повода взять будущую семейную власть в свои руки. Беркович хотел, даже несмотря на предстоявший брак, остаться независимым и гордым. В общем - настоящим мужчиной.
     Около одиннадцати, когда за окном номера поднялась мрачная луна, за дверью раздался женский вопль. Собственно, Беркович сначала даже и не понял, кому принадлежал голос, разорвавший ночную тишину, будто сирена воздушной тревоги. Он в это время стоял посреди комнаты в трусах, потому что лишь минуту назад вышел из-под душа. Однако условный рефлекс, возникший у Берковича за год службы в полиции, проявил себя, и несколько секунд спустя сержант выскочил в коридор, успев набросить рубашку и натянуть брюки, а Наташе приказав не двигаться с места.
     Справа по коридору у открытой двери номера стояла бледная, будто греческая статуя, женщина в легком платье и кричала так, что из всех соседних номеров уже начали выскакивать ничего не понимавшие жильцы. Двумя шагами Беркович преодолел несколько метров, втолкнул женщину в ее номер и закрыл дверь.
     Крик смолк, как отрезанный.
     - Что происходит? - рявкнул Беркович над ухом женщины, прекрасно зная, что именно такой тон немедленно приведет ее в чувство.
     Именно так и случилось. Женщина смотрела на Берковича, и взгляд ее постепенно становился осмысленным.
     - Убили... - пробормотала она. - Арика убили...
     - Какого Арика? - спросил Беркович и только теперь оглядел номер. У окна стояло широкое кресло, и в нем лежал, раскинув руки, мужчина в плавках. Мужчине было лет сорок, и он был мертв, насколько может быть мертвым человек с пулей в груди. Ручеек крови уже запачкал замечательную оранжевую обивку кресла.
     Беркович оставил женщину и подошел к трупу. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что стреляли, во всяком случае, не в упор, а с некоторого расстояния. Был ли выстрел единственным? И где оружие? И почему не был слышен выстрел?
     Беркович взял мужчину за руку - рука была еще теплой, смерть наступила не больше нескольких минут назад.
     Беркович огляделся и увидел лежавший в двух метрах от входной двери пистолет "беретта" с навинченным на ствол глушителем. "Так, - подумал он, - вопросы об оружии и о том, почему не был слышен выстрел, решились сами собой".
     Подойдя к телефону, Беркович вызвал "скорую" и полицию. Женщина следила за его действиями с безразличием, свидетельствовавшим о том, что она находится в состоянии шока.
     Берковичу пришлось потратить немало усилий, чтобы усадить женщину на широкую кровать, она не сводила взгляда с тела.
     - Пожалуйста, - сказал сержант. - Пока никого нет и все воспоминания свежи... Ваше имя.
     - Грета, - простонала женщина. - Грета Бурштейн.
     - А это... - Беркович кивнул в сторону лежавшего в кресле тела.
     - Арик... Мой муж.
     - Понятно. Что произошло? Вы видели, кто стрелял?
     - Конечно! - с неожиданной силой воскликнула Грета Бурштейн и сделала попытку броситься вон из комнаты. Берковичу пришлось удержать женщину, и она бессильно опустилась на постель.
     - Мы приехали из Иерусалима, - продолжала Грета. - Вчера были на пляже и сегодня тоже... После ужина поднялись... Арик сел почитать газету... Вдруг открылась дверь... И на пороге - мужчина. Высокий, в шортах... И в маске... В руке пистолет. Мужчина стоял в коридоре. Он посмотрел по сторонам... А потом на моего мужа. Сказал: "Ну получи!" И два раза выстрелил. Я была... Я лежала... Он бросил пистолет в комнату на пол, повернулся и убежал... А Арик...
     Женщину начали душить рыдания, и Беркович похлопал ее по руке.
     Открылась дверь, и в номер ввалился патрульный полицейский, а следом - два медика и администратор гостиницы. Следующие пять минут прошли в дикой суматохе, и Беркович с тоской наблюдал, как медики затаптывают возможные следы, администратор не может выставить из комнаты многочисленную гостиничную обслугу, а полицейский, оробев при виде трупа, что-то кричит в мобильный телефон, пытаясь объяснить ситуацию своему начальству. Брать здесь власть в свои руки у Берковича не было никаких оснований, да и воспринято это было бы, несомненно, как попытка влезть не в свое дело. Вспомнив рассказ Греты Бурштейн, он тихо вышел в коридор, где странным образом порядок был больше, чем в номере. Двое полицейских оттеснили группу любопытствующих постояльцев от дверей комнаты, что, конечно, не мешало никому обсуждать происшествие и строить версии одна нелепее другой.
     Беркович наклонился и внимательно осмотрел пол в коридоре слева от двери, которая вела в номер Бурштейнов. Не обнаружив того, что он ожидал увидеть, сержант нахмурился и попытался еще раз представить себе картину убийства, нарисованную Гретой. Распахивается дверь - она и сейчас распахнута... На пороге появляется незнакомец с пистолетом в руке... Значит, стоял убийца вот здесь, поскольку в номер он не входил, а с другого места не видно кресло... Так. Раздался выстрел - тихий хлопок, поскольку пистолет был с глушителем. После этого убийца швыряет оружие в комнату, оно падает на пол в метре от двери... А негодяй убегает - в сторону лестницы, надо полагать, вряд ли он стал бы дожидаться лифта.
     Если все было именно так, то...
     - Эй! - крикнул один из полицейских. - Я вам говорю! Что вы там делаете? Отойдите от двери.
     Беркович поднялся с колен и показал патрульному свое удостоверение.
     - Прошу прощения, - сказал тот. - Я не видел, как вы приехали.
     - Я и не приезжал, - объяснил Беркович. - Я в отпуске и живу на этом этаже. Прошу прощения...
     Он вошел в номер, где уже закончился осмотр трупа, медики погрузили тело на носилки и понесли из комнаты. Администратору удалось прогнать из номера лишних людей, и сейчас здесь, кроме него и бледной, как смерть, Греты Бурштейн, находились эксперт-криминалист и патрульный полицейский. Берковичу пришлось представиться, показать удостоверение и попросить разрешения присутствовать при дознании. Пистолет, из которого был сделан смертельный выстрел, все еще лежал на полу, и вокруг него была мелом очерчена неровная окружность. Беркович обошел это место и склонился над полом в левом углу комнаты. Конечно же, он именно здесь обнаружил то, что искал, и подозвал эксперта.
     - Вот, - сказал он, указывая на два сплющенных кусочка металла, - это стрелянные гильзы.
     - Вижу, - кивнул эксперт. - Не трогайте, я заберу их как вещественное доказательство. Кстати, сержант, вам не кажется странным, что убийца, убегая, бросил пистолет?
     - Убегая? - удивился Беркович. - Он никуда не убегал.
     - Простите? - поднял брови эксперт.
     Не ответив, Беркович подошел к Грете, все еще сидевшей на постели, и спросил:
     - Вы сами отдадите свою перчатку или мне придется обыскать комнату?
     - Какую перчатку? - едва двигая языком, спросила Грета.
     - Вы надели перчатку, когда взяли пистолет, - пояснил Беркович. - А может, обмотали руку своим платком... Во всяком случае, на пистолете наверняка не будет ваших пальцевых следов, это очевидно.
     - Не понимаю... - пробормотала Грета, глядя на Берковича с ужасом.
     - Все вы прекрасно понимаете! - отрезал сержант. - Почему вы убили мужа?
     - Он, - всхлипнула Грета. - Он - негодяй! Он даже здесь мне изменил с этой... с этой...
     Она не смогла закончить фразу, ее душили слезы ненависти.
     - Я слышала, та женщина убила мужа, - сказала Наташа, когда полчаса спустя Борис вернулся наконец в свой номер.
     - Быстро же распространяются слухи, - пробормотал сержант.
     - Господи, - воскликнула Наташа, - здесь всего-то десять метров! Не такая уж большая скорость...
     - Да, она убила, - подтвердил Беркович. - И хотела выдать это за чью-то месть. Но... Не женское это дело - убивать. Она стреляла в номере, но хотела убедить полицию в том, что убийца стрелял из коридора, а потом сбежал. Но стрелянные гильзы лежали у стены в комнате, а вовсе не в коридоре... Про гильзы женщина совсем забыла. А может, и вовсе не знала.
     - Когда я буду тебя убивать, - серьезно сказала Наташа, - то непременно позабочусь о гильзах. Соберу их в платочек и выброшу в окно.
     
     
     ВСЕГО ЛИШЬ ДЕРЕВЯШКА
     
     - Кошмар, - сказал главный врач Иегуда Штайн, - никогда у нас такого не было. Никогда!
     - Когда-нибудь все происходит впервые, - меланхолически заметил сержант Беркович, осматривая тело убитого сегодня ночью пациента городской психиатрической лечебницы Реувена Пундака. Это был пожилой мужчина, довольно тучный, и чтобы прикончить его, убийце пришлось дважды ударить ножом - сначала в спину, а потом в шею, в область сонной артерии. Обе раны были в принципе не смертельны - если бы "скорую" вызвали достаточно быстро, Пундака можно было спасти. Пролежав без помощи несколько часов, бедняга умер от потери крови.
     - Можете унести, - разрешил эксперт-криминалист Хан, и четверо дюжих санитаров с трудом подняли тело.
     - Пойдемте в кабинет, - предложил Беркович Штайну. - Запишу ваши показания, а потом поговорю с остальными.
     - Кошмар! - повторил главврач, когда сержант включил диктофон. - Никогда раньше...
     - Да-да, - сказал Беркович. - Это вы уже говорили. Расскажите, как обнаружили тело.
     - Ну конечно... Обычно я ночую дома, здесь у нас есть дежурные врачи, меня вызывают, если... Ну, вы понимаете. Но вчера один больной впал в буйство, я задержался до полуночи, понервничал, потому что палатный врач... Впрочем, это к делу не относится. В общем, решил домой не ехать, остался в больнице. Спалось плохо...
     - Вы что-нибудь слышали ночью? Голоса? Шумы? Крики?
     - Голоса - конечно, контингент у нас беспокойный. Но криков не было. Часов в шесть я понял, что больше не засну, встал и пошел в свой кабинет.
     - А спали вы...
     - На том же этаже есть небольшая комната, в самом углу коридора, там стоит койка на тот случай... Ну, вы понимаете.
     - Понимаю, - кивнул Беркович. - Итак, вы пошли в свой кабинет...
     - И метрах в трех... ну, на том месте, где он и лежал... я увидел Пундака. Сначала мне показалось, что он так спит. Я его окликнул... Странно, что он разлегся спать на полу... Потом увидел кровь. Много крови. Пошел к себе - я ни до чего не дотрагивался, уверяю вас! - и вызвал полицию. Господи, никогда раньше!..
     - Да, конечно, - прервал сержант. - Скажите, что за деревяшки были в карманах этого Пундака?
     - Ах, это у него болезнь такая. Раньше он был замечательным краснодеревщиком, делал на заказ мебель с разными завитушками, очень, говорят, красивую, но мода прошла, и сам он постарел, резать, как раньше, не мог... Самое большее, на что его хватило, это нарезать кусочки дерева. Нарежет и бросит. Просто кусочки, и все. Пундак, собственно, и заболел, когда понял, что как профессионал он теперь нуль. Большинство мужчин это нормально переносят, а некоторые... Страшный удар, жизнь кончена и все такое. Это один из видов депрессивного психоза, излечимая, в принципе, болезнь, но для окружающих такие люди становятся невыносимы. Дома у него эти деревяшки валялись повсюду, и если кто-нибудь из домочадцев пытался их убрать, Пундак приходил в страшный гнев, ударить мог... Извините, сержант, я увлекся, все это не имеет отношения к делу.
     - Кто, по-вашему, мог убить Пундака? Ведь, судя по тому, что двери были заперты изнутри, убийство совершил кто-то, кто и сейчас находится в помещении больницы. Выбор большой - дежурные врачи, санитары, больные. Всего пятьдесят три человека.
     - Большинство больных отпадает, - решительно заявил главврач. - Они заперты в палатах и ночью не могут выйти, разве что в экстренных случаях и в сопровождении санитара. Это сорок один человек.
     - Остаются двенадцать.
     - Да, три дежурных врача, шесть санитаров и трое больных, которых мы не считаем нужным запирать. Всего таких больных четверо, но четвертый - Пундак. Правда...
     - Да? - переспросил Беркович, потому что Штайн неожиданно замолчал. - Вам что-то пришло в голову?
     - М-м... Я подумал, что можно еще больше сузить круг подозреваемых. Пундака убили на втором этаже, здесь вообще нет палат, и врачи обычно сюда не поднимаются, тем более ночью.
     - Обычно - да, - согласился Беркович. - Но это был особый случай. Некто хотел войти в комнату, где хранятся наркотические препараты, - дверь осталась полуоткрытой. Возможно, речь идет о попытке похищения... Но его увидел Пундак. И грабителю пришлось избавиться от свидетеля. Вы считаете, что речь могла идти только о похищении наркотиков?
     - Да, - пожал плечами Штайн. - В той комнате ничего больше и не возьмешь. И ночью там делать нечего. Да, видимо, Пундак действительно стал случайным свидетелем, он иногда бродил по ночам...
     - Я бы хотел поговорить с его лечащим врачом, - сказал Беркович.
     - С Симой Букер? Да, пожалуйста, - засуетился главврач. - Будете разговаривать в моем кабинете?
     - Попросите ее прийти сюда. И я бы хотел говорить с ней без свидетелей.
     - Понимаю, - пробормотал Штайн и вышел из кабинета.
     Доктор Сима Букер оказалась высокой молодой женщиной с красивой фигурой - она вполне могла работать манекенщицей, если бы не лицо. Лицо у женщины было не просто некрасивым, но даже уродливым, смотреть Симе Букер в глаза было мучением. Беркович преодолел желание отвести взгляд в сторону и сказал любезно:
     - Садитесь, Сима. Я бы хотел услышать, почему ваш пациент оказался в три часа ночи не в постели. И где сами вы были в это время?
     - Вы считаете, что я могла перерезать Реувену горло? - спокойно спросила Сима. - Да, физически могла, но я спала внизу и ничего не слышала, пока Штайн не поднял шума. У меня есть два свидетеля - другие врачи тоже находились в той же комнате.
     - Я вас не обвиняю, - покачал головой Беркович.
     - Что до Реувена, - продолжала Сима, - но он считался совершенно не опасным и мог ходить по коридорам в любое время.
     - У него ведь был нож - тот самый, которым его...
     - Да, он не мог прожить без ножа - этим ножом он резал свои деревяшки. Но Реувен никогда не поднял бы руку на человека. Никогда!
     - Он и не поднял. Это убийца отобрал у него нож и... Кстати, получается, что Реувен держал нож в руке, когда его заметил убийца. Это не согласуется с тем, что, по вашим словам, Пундак не мог...
     - Не мог! - воскликнула Сима. - А нож в руке он держал по вполне понятной причине: резал деревяшку.
     - Шел за человеком, который хотел взять наркотики, и на ходу резал деревяшку?
     - Вам это кажется странным? Но ведь Реувен был болен. Это одна из фобий. Впрочем, медицинское название вам ничего не скажет. Я думаю, что, увидев человека, который открывал дверь в ту комнату, Реувен машинально изобразил его на память. Он ведь держал деревяшку в руке, когда его...
     - Да, - кивнул Беркович. - В левой руке у него был кусочек дерева. И в карманах несколько кусочков. Простите, Сима, как понимать ваши слова: "Увидев человека, Реувен машинально изобразил его на память"?
     - Но он действительно это сделал!
     - Не понимаю, - нахмурился сержант. - В руке у Пундака был кусок дерева.
     - Да, - вздохнула Сима. - Для нас с вами это просто кусок дерева. Для Реувена - скульптурный портрет. Руки у него не могли справиться с ножом, как прежде. Но он пытался. Он говорил, что теперь изображает не внешнюю сторону предмета, а его внутренний мир, его сущность. Внешне это может быть кусочек дерева, но суть у этого кусочка - моя, ваша, любого, кого он хотел изобразить. Он смотрел на вас, отрезал от дерева кусок, и это были вы - для него, конечно, вы-то сами вряд ли отличили бы один кусок дерева от другого...
     - Любопытно, - протянул Беркович. - И что же, все куски, что были у Пундака в кармане, изображали для него кого-то конкретно?
     - Конечно! Он в свое время всех изобразил - и врачей, и санитаров, и больных. В палате у него эти дощечки стоят в ряд, совершенно одинаковые на вид - для нас. А Реувен мог точно сказать, что вот эта дощечка - Офер, наш сторож, а это - доктор Пинхас... Я сначала думала, что он говорит просто так. Проверила - он ни разу не ошибся. Для него действительно каждый кусочек дерева означал конкретного человека, и только его. Его внутреннюю суть, как говорил Реувен.
     - Сима, - сказал Беркович. - Если вы правы, то получается, что тот кусочек дерева, который был найден у Пундака в руке, должен был изображать...
     - Убийцу, - пробормотала Сима. - Да, скорее всего. Если бы Реувен остался жив, он мог бы сказать, кого он стругал, когда шел следом за...
     - Если бы он остался жив, - усмехнулся Беркович, - то мог бы прямо показать на человека... Потому его и убили.
     - Послушайте, - сказала Сима. - Мне в голову пришла одна мысль...
     - Да? Мне тоже. Давайте сравним. Не исключено, что мы думаем об одном и том же. Я вот о чем подумал: может, это только на первый взгляд кусочки дерева одинаковы? Может, они все-таки разные? Резать скульптуру Пундак не мог, но, возможно, он все-таки старался поставить каждому человеку в соответствие именно такой, а не иной, кусок дерева? Своего рода знак, символ - ведь он говорил, что изображает внутренний мир...
     - Да, - кивнула Сима. - Я в свое время рассматривала эти кусочки. Они действительно разные. Один чуть длиннее, другой скошен, у третьего выемка... Все разные, все. Может, действительно... И если сегодня ночью Реувен увидел кого-то и изобразил его, то можно сравнить этот кусочек дерева с другими...
     - Нет, - с сожалением сказал Беркович. - Только Пундак знал, какая деревяшка кого изображает. А Пундак мертв.
     - Не только, - сказала Сара. - Я ведь была его лечащим врачом. Много с ним говорила. Не уверена, что запомнила все деревяшки, но большую часть... Послушайте, сержант, давайте попробуем! Где эта деревяшка?
     - У эксперта, он забрал ее в качестве улики, найденной на месте преступления. Если Хан еще не уехал...
     Беркович с доктором сбежали на первый этаж и перехватили эксперта у выхода, он пожимал руку главврачу.
     - Рон, на минуту! - отозвал эксперта Беркович. - Где та деревяшка, что была в руке убитого?
     - В моем портфеле, а зачем она вам?
     - Потом объясню, - нетерпеливо отмахнулся сержант.
     Несколько минут спустя в палате, где стояла кровать Пундака и где на тумбочке рядами лежали совершенно одинаковые на первый взгляд кусочки дерева, доктор Сима Букер держала в руках две деревяшки и повторяла:
     - Не может быть! Но я не ошибаюсь... И все-таки это невозможно...
     - Что невозможно? - спросил Беркович.
     - Посмотрите - они совершенно одинаковы. Вот здесь скошено, здесь выступ, здесь...
     - Да, я все вижу, - нетерпеливо сказал сержант. - Чья это деревяшка? Кого Пундак изобразил?
     Доктор Букер подняла на Берковича растерянный взгляд:
     - Главврача. Иегуду Штайна.
     - Подождите здесь, - резко сказал Беркович и бросился из палаты. Он вспомнил, какой взгляд бросил Штайн на Симу Букер, когда услышал просьбу сержанта, обращенную к эксперту Хану. Если Штайн понял... А он должен был понять...
     - Какая глупость! - возмущался главврач в кабинете инспектора Хутиэли. - Бред сумасшедшего! И вы станете утверждать...
     Допрос происходил спустя три часа после задержания, и Беркович не потратил это время даром.
     - У нас есть сведения, - неторопливо сказал Хутиэли, - что ваш сын Нимрод принимает наркотики, и вы об этом узнали только на прошлой неделе.
     - Какая глупость! - воскликнул Штайн и неожиданно обмяк на стуле, будто потерял последние силы. - Ах, к черту. Все это бессмысленно. Проклятый Пундак... Делайте что хотите, мне все равно.
     Сержант Беркович, сидя за своим столом, слушал невнятное бормотание Штайна и видел перед собой грустный взгляд доктора Симы Букер. Взгляд этот, как и взгляд убитого пациента, проникал, казалось, в самую суть вещей.
     
     
     ВТОРОЕ ЗАВЕЩАНИЕ
     
     - Я слышал, ты собираешься жениться? - спросил инспектор Хутиэли, когда сержант Беркович вошел в кабинет утром в воскресенье.
     - Я тоже слышал, - меланхолически ответил Беркович. - Меня об этом спрашивает каждый сотрудник управления. Неужели об этом говорили на утренней летучке?
     - Кого ты позвал на свадьбу? - поинтересовался инспектор.
     - На какую свадьбу? - вскинулся Беркович. - На прошлой неделе мы с Наташей поругались окончательно и бесповоротно, я понятия не имею, какой провокатор разнес по управлению сведения, не имеющие отношения...
     - Скажи-ка, - прервал Хутиэли, - который раз вы с Наташей ссоритесь окончательно и бесповоротно?
     - Э... Шестой. Нет, седьмой, если считать ту ссору в кинотеатре.
     - Ясно, - кивнул инспектор. - Значит, по крайней мере сегодня ты будешь больше думать о том, как помириться с Наташей, чем о том, как разобраться с делом о завещании.
     - Каком еще завещании? - поднял брови Беркович.
     - Ты не присутствовал на утренней беседе, - брюзгливо заметил инспектор. - Иначе ты бы знал, во-первых, что о твоей женитьбе не было сказано ни слова, а во-вторых, что тебе поручено провести расследование по делу о завещании Арье Ашкенази.
     - А! - воскликнул Беркович. - Это миллионер, которого похоронили три месяца назад?
     - Он самый.
     - Но завещания - компетенция адвокатов...
     - Да, если нет дополнительных обстоятельств, заявленных наследователями.
     - Какие обстоятельства? - заинтересованно спросил Беркович.
     - В двух словах: по-видимому, имеется второе завещание, написанное через несколько дней после первого. По первому - тому, что было оглашено в марте, - деньги получает Моше, сын Ашкенази. По второму - где оно находится, неизвестно, - по крайней мере половину суммы получит брат покойного, Мордехай, который живет в Австралии.
     - Что означает фраза: "где оно находится, неизвестно"? - удивился Беркович.
     - Именно это и означает, - раздраженно сказал Хутиэли. - Заявление в полицию подал Моше Ашкенази, пусть он тебе объясянит детали. Скажи ему, кстати, что поиск садовника Ицхака Розена уже объявлен.
     - Кто такой Розен? - спросил Беркович, но Хутиэли замахал руками:
     - Отправляйся, все узнаешь из первых рук.
     Арье Ашкенази, насколько было известно Берковичу, владел крупной торговой сетью "Маркет Цафон" в Израиле, магазинами в США, Франции и Аргентине. "Стоил" он не меньше сотни миллионов долларов, и понятно, что вокруг его завещания непременно должны были возникнуть споры. Свою роль в этом деле Беркович пока не вполне понимал и потому явился на виллу Ашкенази неподалеку от Нетании в дурном расположении духа. Не понравилась ему дорога - слишком много пробок, не понравился сад - слишком много деревьев, а дом понравился еще меньше - архитектура у этого строения оказалась какой-то не израильской, было в ней что-то от готики, что-то от раннего ренессанса и от чего-то еще, чего Беркович определить так и не смог. Эклектика, в общем.
     Сын миллионера принял сержанта в огромной гостиной второго этажа, уставленной бюстами, будто только что вытащенными из земли, где они пролежали две тысячи лет. Возможно, это были копии, но Беркович не исключал и того, что видит самые настоящие оригиналы древних скульптур. Моше Ашкеназ, крупный бородатый мужчина лет сорока пяти, не желал терять ни минуты своего драгоценного времени. Он даже не предложил Берковичу сесть, не говоря уже о чае или кофе.
     - Никаких осложнений не предвиделось, - говорил Ашкенази, быстро пересекая гостиную по диагонали. Беркович стоял у окна, чтобы не попасть наследнику под ноги. - Завещание просто ждало срока утверждения. Неделю назад, однако, мне позвонил поздно вечером наш садовник Ицхак Розен. Было около одиннадцати часов, я только вернулся из ресторана. Звонил Розен, скорее всего, из автомата, поскольку определитель номера звонок не опознал. Розен сказал, что у него есть второе завещание отца, написанное через три дня после первого, и что по этому второму завещанию половина наследства отходит к моему дяде, который живет в Австралии и которого лично я не видел лет десять. Насколько мне известно, отец также не очень-то общался с собственным братом.
     - Откуда у садовника могло оказаться завещание вашего отца? - удивился Беркович.
     - Это был первый вопрос, который я задал! Естественно, Розен был к нему готов и сказал так: "Через три дня после того, как хозяин подписал завещание, я обрабатывал ели, что стоят у окон кабинета. Вдруг я услышал окрик хозяина. Господин Ашкенази звал меня из окна, он хотел, чтобы я прошел в кабинет. Я немедленно выполнил указание. Господин Ашкенази сидел за своим столом, перед ним лежали какие-то бумаги. "Подпишись вот здесь", - сказал хозяин. Я не любитель подписывать бумаги, не зная их содержания. "Что это?" - спросил я. "Мое завещание", - сказал хозяин. "Я не очень доверяю своему сыну, - добавил он, - и потому это завещание передам на хранение не адвокатам семьи, а тебе, как свидетелю. Предъявишь документ через месяц после моей смерти".
     - Простите, - решился Беркович прервать рассказ Ашкенази, - почему ваш отец прибег к такому способу сохранить новое завещание? И почему вообще его написал - почти сразу после первого? Вам не показалось это подозрительным?
     Ашкенази перестал бегать по гостиной и остановился перед сержантом.
     - Конечно, показалось! - воскликнул он. - Я сразу сказал Розену, чтобы он не выдумывал. И вот что я услышал в ответ: "Завещание у меня, господин Ашкенази, и я намерен выслать его копию в Австралию, а оригинал предъявить в адвокатскую контору Бруков". Бруки, господин полицейский, это наши семейные адвокаты...
     - Да, я понял, - кивнул Беркович.
     - Я вспылил и потребовал, чтобы Розен немедленно явился вместе с этим завещанием, если оно у него есть. "Конечно, оно у меня, - сказал садовник. - И я вам его отдам. Точнее - продам. За два миллиона долларов. Условия передачи денег мы сейчас обговорим. Кстати, не пытайтесь натравить на меня полицию. В этом случае завещание будет передано адвокатам немедленно".
     - Но вы все же обратились в полицию, - усмехнулся Беркович, - хотя в результате можете потерять половину наследства.
     - Нечего иронизировать, сержант! - вспылил Ашкенази. - Терпеть не могу шантажистов!
     - И к тому же, - продолжал, улыбаясь, Беркович, - ваше собственное расследование оказалось неудачным, верно?
     - Да, черт возьми! Я обратился в частное сыскное агентство, обещал хороший гонорар, если они найдут, где прячется этот Розен. Дома его, во всяком случае, нет уже третью неделю, и на работу он не являлся. Сыщики проели весь аванс, но следов Розена не обнаружили. А время идет!
     - Вы договорились о передаче денег?
     - Я сказал, что должен подумать. Розен позвонил мне на следующий вечер, и я надеялся задержать разговор, он опять звонил из автомата, мой определитель не показал номера, но у сыщиков больше возможностей... Но Розен не дурак, черт побери! Поняв, что я еще не решил относительно денег, он повесил трубку. С тех пор он звонит каждый вечер. Вчера он сказал, что, если я сегодня не дам точный ответ, завтра завещание будет у адвокатов. Что мне оставалось делать? Либо заплатить, либо обратиться в полицию!
     - И вы выбрали полицию, - с удовлетворением констатировал Беркович. - Скажите, господин Ашкенази, вы хорошо знаете садовника?
     - Конечно! Он работал у нас лет десять! Никаких замечаний, отличный работник, мы ему хорошо платили, посмотрите, какой у нас сад, какие цветы, как ухожены все деревья! Розен дневал и ночевал в саду.
     - Где он живет?
     - Где-то в Нетании, - пожал плечами Ашкенази. - Почему вы спрашиваете? Полиции известен адрес, там ведь уже провели обыск...
     - Покажите мне, пожалуйста, кабинет отца, - попросил Беркович. - Это на нижнем этаже, верно?
     - Да, и окна выходят в сад. В кабинет можно пройти из сада, там есть дверь.
     - Ясно. Значит, нет ничего удивительного в том, что ваш отец, захотев отдать кому-то на хранение завещание, обратился именно к садовнику, работавшему в тот момент под окном.
     - Ничего удивительного, - повторил Ашкенази. - Отец хорошо знал Розена, часто говорил с ним о растениях... Ничего удивительного.
     Кабинет миллионера оказался небольшим, но светлым, широкое окно выходило в сад, за окном покачивались на ветру стройные молодые ели - растения, не очень-то типичные для Израиля. Беркович подошел к окну, открыл его, ветер ворвался в кабинет, на столе зашуршали бумаги.
     - Прикройте, - сказал Ашкенази, - здесь сейчас все улетит...
     Беркович послушно закрыл окно и повернулся к миллионеру.
     - Мы, конечно, будем искать этого Розена, - сказал он, - и, если ему не удастся сбежать за границу, посадим за решетку. За шантаж он может получить до пяти лет.
     - Очень оптимистическое заявление, - буркнул Ашкенази. - Меня больше интересует не Розен, а завещание.
     - Не думаю, - задумчиво протянул Беркович, - что второе завещание вообще существует. Садовник хотел выманить у вас два миллиона, а потом сбежать. То, что вы обратились в полицию, спутало ему карты. Он был уверен, что вы заплатите, потому что... Скажите-ка, господин Ашкенази, между вами и отцом были в последнее время какие-то серьезные разногласия, из-за которых он действительно мог принять решение лишить вас половины наследства?
     - М-м... - пробормотал Ашкенази, - в том и проблема... Моя вторая жена, Михаль... Впрочем, это внутрисемейная история, о ней мало кому было известно...
     - Садовник мог знать?
     - Розен? Он вечно околачивался возле дома, мог слышать... Да что там, отец сам в порыве гнева мог рассказать ему, что терпеть не может Михаль и готов ее убить, не то, что лишить денег...
     - Ясно, - сказал Беркович. - Именно поэтому вы Розену и поверили. Ваш отец действительно мог... Но все равно, я уверен - второго завещания не было.
     - Да? Рад это слышать! Но как вы можете быть уверены?
     - Вы хороший садовник? - вопросом на вопрос ответил Беркович.
     - Я? С чего бы? Мое дело - торговля.
     - Вот именно. В полиции, кстати, тоже не очень-то разбираются в садоводстве, особенно, когда речь идет о растениях, которые для Израиля не типичны. Ели, например.
     - При чем здесь...
     - Да просто ели не нуждаются в уходе, тот, кто жил в России, это прекрасно знает! Садовнику нечего было делать под окном кабинета. Он соврал вам, что ухаживал за елями, - ведь других растений под окном просто нет. Должен же был он придумать какой-то предлог - что он тут делал, когда хозяин его позвал! Хорошо, что вы ему не заплатили.
     - Я и не собирался, - сказал Ашкенази, но выражение его лица говорило об обратном. Конечно, он отдал бы деньги, лишь бы второе завещание не было оглашено!
     - Розена искать все равно нужно, - сказал инспектор Хутиэли час спустя, когда Беркович доложил о своих выводах. - У шантажистов всегда одна альтернатива. Либо они получают деньги, либо идут в тюрьму. Денег Розен не получит, это ясно, остается тюрьма...
     
     
     ВЫСТРЕЛ В УПОР
     
     Рано утром Беркович проснулся от грохота и решил спросонок, что в квартире началась пальба. Он приподнялся на локте, но в это время за окном полыхнула молния, и Борис, успокоенный, повалился на бок. Господи, всего лишь гроза... Странная нынче стояла погода - днем парило, как в бане, а ночью с моря начинал дуть прохладный ветер, и на набережной появлялись толпы тель-авивцев, желавших охладить мозги после немыслимо трудного дня. К утру ветер утихал, и город опять превращался в сауну. Может, сегодня, после грозы, все будет наконец иначе?
     Сон пропал, и Борис начал думать о том, что сегодня пойдет с Наташей в кино. Поссорились они еще на встрече Нового года, который в Израиле целомудренно именовался праздником Сильвестра. Чем католический святой Сильвестр лучше католического же Санта Клауса, Беркович понять не мог, да и не старался. Почему Наташа на него обиделась, он сейчас уже не помнил, но не разговаривали они почти четыре месяца, помирившись только перед наступлением Песаха. Сегодня Борис собирался повести Наташу смотреть "Титаника" и очень надеялся, что первый за две недели выходной пройдет без происшествий и размолвок.
     К вечеру около Синематеки собралась толпа израильтян, желавших поучаствовать в давней трагедии и утонуть вместе с фешенебельным лайнером. Билеты Борис купил в предпоследнем ряду, и фильм Наташа смотрела, опершись на его руку, что Берковича вполне устраивало. Его бы устроила и последующая прогулка по набережной, но ведь полного счастья на свете не существует, и кому, как не сержанту полиции, знать об этом?
     Сотовый телефон затренькал, когда корма "Титаника" уже скрывалась под водой.
     - Почему ты его не выключил? - спросила Наташа, не отрывая взгляда от экрана.
     - Не имею права, - вздохнул Борис, - вдруг что-то случится, инспектор с меня шкуру спустит...
     Звонил, естественно, Хутиэли.
     - Сержант, - сказал он, - если ты дома, я вышлю патрульную машину. Если нет...
     - Я в Синематеке, - признался Беркович, - смотрю фильм.
     - С Наташей? - догадался инспектор. - Сколько осталось до конца?
     - До конца фильма минут десять. До конца свидания, думаю...
     - Ничего, Наташа тебя простит. Машина будет ждать у выхода. Поедешь в Южный Тель-Авив, там один болван убил другого.
     - От жары, наверное, - сказал Беркович.
     - Опять я поеду домой одна, - пробормотала Наташа. - Не нужно было мне с тобой мириться. Утонуть спокойно не дадут.
     - Переселяйся ко мне, - сказал Беркович, - и все проблемы решатся.
     - Это что, предложение? - изумилась Наташа. - Однако, время ты выбрал... Вернись к нему после того, как закончишь расследование, хорошо? Если, конечно, не забудешь.
     - А ты мне напомни.
     - Никогда!
     Машина действительно ждала в переулке у выхода из кинотеатра. За рулем сидел патрульный Фадида и слушал по радио марокканские мелодии. Наташа махнула Борису рукой и поспешила к автобусной остановке, а Фадида помчался по улице Карлебах с такой скоростью, будто убитого еще можно было спасти.
     Дом, где произошла трагедия, был огромным многоквартирным монстром, одним из многих, что выросли в этой части Тель-Авива в последнее десятилетие. Квартиры здесь были довольно дорогими, и большинство хозяев сдавало их внаем. Возле дома, где произошла трагедия, стояла толпа зевак, две полицейские машины с мигалками и "скорая помощь". Беркович поднялся на лифте на пятый этаж в сопровождении Ноама Лившица из оперативной бригады, прибывшей на место после звонка в полицию.
     - Звонил приятель этого Арика Зингера, - рассказывал Лившиц по дороге. - Они договорились вечером встретиться, приятель - его зовут Шимон Вингейт - немного запоздал. Разговор у них должен был быть не из приятных - о женщине. Когда Вингейт вошел...
     Рассказ пришлось прервать, потому что лифт остановился, и Беркович вышел на площадку пятого этажа. Дверь в квартиру Зингера была открыта настежь, из кухни доносились голоса, и Беркович направился прямо туда. За столом сидел молодой мужчина с длинной косичкой по последней моде. Перед Вингейтом - наверняка это был он - стоял незнакомый Берковичу полицейский, ждавший момента, чтобы передать подозреваемого с рук на руки представителю криминального отдела.
     Беркович представился, сел перед Вингейтом, вытер шею платком - в квартире было жарко, кондиционер не работал.
     - Расскажите с самого начала, - предложил он. - Я хочу услышать о том, что случилось, прежде чем осмотрю место, где все произошло.
     - Это была необходимая самооборона! - воскликнул Вингейт. - Я не собирался его убивать! Он напал на меня, и мне ничего не оставалось...
     - Этот молодой человек, - вмешался полицейский, - стрелял в хозяина квартиры из своей "беретты".
     - А до того Арик выстрелил в меня! - воскликнул Вингейт. - Слава Богу, не попал, вот мне и пришлось... Он бы меня убил - точно!
     - Вы повздорили? - спросил Беркович. - В чем причина?
     - Сарит - вот причина, - мрачно сказал Вингейт. - Она встречалась с Ариком три года, а потом ушла ко мне. Арик не мог этого простить - ни ей, ни мне. Говорил, что убьет нас обоих. Я не принимал этого всерьез. Знаете, когда много кричишь, все в крик и уходит... Но постоянное напряжение... С этим нужно было кончать. Я позвонил вчера Арику и сказал, что пора поговорить, буду у него в восемь. Тот выругался и бросил трубку... Я пришел, как и сказал...
     - С пистолетом за поясом, - вставил Беркович.
     - Я всегда хожу с оружием! - вспылил Вингейт. - Я работаю на территориях, у меня есть разрешение!
     - Это верно, - вставил полицейский, стоявший в дверях и слушавший разговор, - мы проверили сразу. У Вингейта разрешение есть, а у Зингера его не было.
     - Вот именно! - воскликнул Вингейт. - Я и не подозревал, что Арик купил пистолет! Я пришел, мы начали разговаривать сначала довольно мирно... Мне даже показалось, что он уже примирился с тем, что Сарит к нему не вернется. Потом... Я не помню, почему он вспылил... Вижу, он бросается к ящику...
     - Какому ящику?
     - Ну, в гостиной, там стоит секретер... Открывает ящик, вытаскивает эту чертову пушку и стреляет... Господи, как я испугался, не буду врать! Пуля взвизгнула у меня над ухом и попала в стену. Я ничего не соображал, только понял, что сейчас Арик выстрелит во второй раз и... В общем, я выхватил свой пистолет... И все. Он упал, как подкошенный... Я постоял минуту, приходя в себя, а потом позвонил в полицию. Трубка телефона в гостиной - единственное, что я трогал в этой квартире до того, как появились полицейские.
     - Хорошо, - кивнул Беркович, - вы посидите здесь, я с вами еще поговорю.
     Он вышел из кухни, оставив Вингейта размышлять о тщетности человеческой жизни. В гостиной эксперт Хан уже закончил работу, фотограф Брискин складывал аппаратуру, а два санитара стояли в дверях, готовые вынести тело. Беркович обошел лежавшего навзничь мужчину. Руки Зингера были раскинуты, пуля попала ему в грудь, пистолет лежал на полу около правой ладони.
     - На рукоятке отпечатки пальцев только одного типа, - сказал эксперт. - Точно пока не скажу, но полагаю, что это отпечатки самого Зингера... Посмотрите сюда, сержант, вот след пули.
     Беркович поднял голову - в стене неподалеку от входной двери на уровне чуть выше человеческой головы была свежая царапина.
     - Пуля срикошетировала, - сказал эксперт, - и сильно деформирована. Я взял ее для исследования.
     - Если бы Зингер попал в Вингейта, - задумчиво произнес Беркович, - то ранил бы его в живот, судя по направлению движения пули, верно?
     - Да, - согласился эксперт. - Зингер выстрелил, не успев поднять пистолет до уровня глаз - от пуза, как говорится. Видно, что не рассуждал, действовал импульсивно.
     - Конечно, - согласился Беркович. - А где лежало оружие?
     - В ящике секретера, - сказал Лившиц, стоявший чуть поодаль и слушавший разговор сержанта с экспертом.
     - Вы осматривали ящик? - обратился к нему Беркович.
     - Естественно, - сказал Лившиц. - Кроме пистолета, Зингер хранил там инструкцию от телевизора, неоплаченные счета за телефон и свет.
     - Вы закрыли ящик?
     - Я вернул все в прежнее положение, - холодно сказал Лившиц.
     - Понятно, - протянул Беркович. - А перчатки? Вы не видели перчаток?
     - Каких перчаток? - нахмурился Лившиц. - Я ведь обыском тут не занимался, это дело следственной бригады.
     - Безусловно, - согласился Беркович. - Я сам поищу.
     - О каких перчатках вы говорите? - вмешался эксперт. - На убитом перчаток быть не могло. Вингейт тоже был без перчаток, на его пистолете следы его пальцев.
     - Естественно, - кивнул Беркович. - Картина ясная, верно?
     - Вполне, - сказал Хан. - Если у вас нет возражений, сержант, я дам распоряжение унести тело.
     - У меня нет возражений, - покачал головой Беркович. Он подошел к секретеру, выдвинул ящик, тот оказался довольно тяжелым и ходил в пазах туго. Внутри действительно лежали бумаги, о которых говорил Лившиц. Собственно, Беркович и не ожидал обнаружить что-то иное. Он задвинул ящик, постучал по ручке костяшками пальцев, произнес "м-да" и пошел на кухню продолжать разговор с Вингейтом.
     Тот сидел в той же позе, в какой Беркович его оставил.
     - Вы понимаете, надеюсь, - сказал сержант, - что отвечать по закону вам все равно придется. Если вы действовали в пределах необходимой самообороны, суд обвинение снимет.
     - Я знаю, - мрачно сказал Вингейт. - Кошмар...
     - Только один вопрос, - вздохнул Беркович. - Куда вы дели перчатку?
     - Какую перчатку? - вскинулся Вингейт, и Беркович понял, что попал в точку.
     - Ту, что была на вашей руке, когда вы стреляли в стену из пистолета Зингера, - пояснил он. - Давайте не будем играть в прятки. Перчатку все равно найдут, вы ведь не могли ее унести и выбросить. Скорее всего, она окажется в мусорном ведре.
     По взгляду Вингейта Беркович понял, что и на этот раз оказался прав.
     Полчаса спустя, сидя в кабинете инспектора Хутиэли, сержант излагал свою версию убийства:
     - Вингейт наверняка все обдумал заранее, он знал, где приятель держит оружие, и потому ссору устроил именно в гостиной. Выстрелил в Зингера и убил его наповал. Потом надел перчатку, достал из ящика пистолет хозяина, выстрелил в стену - в ту сторону, где минуту назад стоял сам... Вложил оружие в ладонь мертвого уже Зингера... Машинально закрыл ящик секретера. Вот это его и сгубило, инспектор!
     - Да, я понимаю, - сказал Хутиэли. - Если бы все происходило так, как описывал Вингейт, ящик остался бы открытым. У Зингера просто времени не было закрывать ящик...
     - Перчатка действительно оказалась в ведре, - заключил Беркович. - Только не мусорном, а для грязного белья.
     - А фильм? - спросил инспектор. - Фильм был интересным?
     - Ерунда, - покачал головой Беркович. - Не люблю утопленников...
     
     
     ЗАПЕРТОЕ ОКНО
     
     - Я подал рапорт о твоем повышении, - сказал инспектор Хутиэли. - Не думаю, что это подействует, у наших кадровиков свои представления об очередности, знаешь ли. Но я просто хотел... м-м...
     - Вы хотели выразить свое отношение к моим способностям, - усмехнулся Беркович, - и не нашли для этого иного способа.
     - Вот! - воскликнул инспектор. - Это я тоже отметил. Я написал: "Сержант Беркович обладает одним существенным недостатком, который способен свести на нет все его многочисленные достоинства".
     - Любопытно, - протянул сержант, - о каком из моих недостатков речь? Наташа вчера вечером насчитала не один, а десяток.
     - Она пристрастна, - заявил Хутиэли, - а я объективен. Ты немного хвастлив, вот в чем беда.
     - Я хвастлив? - удивился Беркович. - Знаете, инспектор, среди десятка моих минусов, о которых говорила Наташа, хвастовство упомянуто не было.
     - Она еще плохо тебя знает, - сказал инспектор. - Вот когда вы наконец поженитесь... Кстати, сержант, ты в конце концов женишься или нет?
     - Непременно, - кивнул Беркович. - Мы еще не решили: делать хупу или съездить на Кипр. Не то чтобы я был против еврейской традиции, но просто...
     - Просто ты не любишь, когда тебе что-то навязывают, даже если это всего лишь брачная церемония. Вот почему ты не получил в прошлом месяце повышения, которого заслуживаешь. "Слишком независим, - сказали мне в кадрах, - пусть жизнь его обломает немного".
     - Нормально, - буркнул Беркович. - Всем хочется меня обломать - кадровикам, преступникам, Наташе... И вам тоже. Когда я веду расследование, все время приходится думать: а что скажет по этому поводу инспектор?
     - Тебя это нервирует? - хмыкнул Хутиэли. - Ну хорошо. Следующее расследование проведешь сам от начала до конца, я пальцем о палец не ударю. Если завалишь дело, будешь сам и отвечать. Но тогда о повышении придется забыть надолго.
     - Согласен, - быстро сказал Беркович.
     И будто для того, чтобы поставить точку в разговоре, зазвонил телефон.
     - Инспектор Хутиэли? - послышался голос дежурного Михаэля Бирмана.
     - Отсутствует, - быстро сказал Беркович. - Я за него. Сержант Беркович.
     - А, сержант! Самоубийство на улице Соколов. Патрульная машина ждет на выезде. С вами поедет эксперт-криминалист Хан.
     - Я знаю этот дом, - сказал эксперт по дороге. - И погибшего знал. Странная личность. Денег куры не клюют, а жил на первом этаже семиэтажного дома в трехкомнатной квартире, которую купил лет двадцать назад. Давно мог построить себе виллу в Герцлии. Ваксберг его фамилия.
     Дом, о котором говорил Хан, оказался серой коробкой, окна квартиры Ваксберга выходили в небольшой сад, отделенный от тротуара невысоким забором. Окна в гостиной были распахнуты настежь, в садике дежурил полицейский. Беркович с Ханом вошли в квартиру, и сержант поморщился.
     - Чем пахнет? - сказал он. - Похоже, что на кухне пропускает газ.
     Патрульный полицейский, первым приехавший по вызову, подтвердил:
     - Да, это газ, он еще не вполне выветрился.
     Тело погибшего полулежало в большом кресле за широким письменным столом. Голова была опущена на стол, будто человек спал. Все в этой квартире выглядело старым - не антикварным, а именно старым, даже ветхим: и шкафы с книгами, и стол, и кресло.
     Хан склонился над трупом, а Беркович осмотрел комнату. Здесь были два высоких окна с распахивающимися рамами - старая конструкция, которую можно было найти разве что в таких старых домах. Обе рамы были распахнуты, и на них видны были клочья приклеенных бумажных лент.
     Два человека стояли в стороне, у книжного шкафа: молодой человек с нервыми чертами лица, второй - постарше, выглядевший так, будто его только что подняли с постели.
     - Моти был моим братом, - хриплым голосом сказал старший, отвечая на вопрос Берковича. - Мое имя Хаим Ваксберг. А это, - Хаим кивнул на молодого человека, - мой сын Илан. Мы... Час назад мы приехали к Моти, чтобы поговорить о завещании. Поставили машину за углом, позвонили, но никто не ответил. Мы не удивились, так бывало, Моти ведь жил один. Илан пошел в сад, чтобы заглянуть в окно, и увидел...
     Беркович перевел вопросительный взгляд на молодого человека.
     - Я увидел дядю в кресле, он спал... - произнес Илан, выходя из ступора. - Я постучал в окно, но он не проснулся... Я вернулся к отцу...
     - И я взломал дверь, - сказал Хаим Ваксберг. - А что оставалось делать? Когда мы вошли в квартиру, то чуть не задохнулись от запаха газа. В этих старых квартирах комнаты не такие, как в современных домах... Илан бросился на кухню, но газовая плита была выключена. А я стал колотить в дверь гостиной, она была заперта изнутри. Моти не отвечал, и я взломал эту дверь тоже.
     "Похоже, - подумал Беркович, - отец гораздо энергичнее сына. Тот какой-то тюфяк"...
     - Мы вдвоем ворвались в гостиную, - продолжал Хаим, - и поняли, что не выдержим и минуты, кислорода здесь не было вообще. Мы бросились к окнам и распахнули их настежь, тогда стало возможно дышать. Я увидел... В общем, Моти был мертв. Задохнулся. Здесь, в гостиной, у него небольшая газовая плита, он нагревал себе чай, вот, видите, в углу?
     Действительно, за книжным шкафом помещалась старая двухконфорная плита, на которой стоял такой же старый чайник, весь в следах копоти.
     - Газ еще шел, - сказал Хаим, - и я перекрыл вентиль. А потом мы вызвали полицию.
     - Самоубийство, - сказал эксперт Хан, подойдя к сержанту. - В квартире, кроме Моти Ваксберга, никого не было. Двери в прихожей и гостиной заперты изнутри. Окна тоже были заперты, да они, похоже, вообще не открывались, видите, заклеены бумажной лентой?
     - Моти боялся свежего воздуха, - пробормотал Хаим, - он даже летом зажигал здесь газ, говорил, что ему холодно. Когда я сюда приходил, то не выдерживал больше получаса... Да, окна действительно были заклеены, мы с Иланом отодрали бумагу, когда распахивали рамы...
     - Понятно, - протянул Беркович. - Двери и окна заперты, в квартире только хозяин. Он пускает газ и садится за стол...
     - Я и говорю - самоубийство, - пожал плечами эксперт.
     - На теле нет следов насилия?
     - Небольшой кровоподтек на подбородке. Похоже, покойный ударился подбородком о стол, когда потерял сознание от газа. Больше ничего.
     - Ясно, - сказал Беркович. - У него были причины покончить с собой?
     - Нет, - покачал головой Хаим Ваксберг. - Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.
     Илан издал горлом странный булькающий звук, прокашлялся и сказал:
     - Завещание. Дядя хотел изменить завещание...
     - При чем здесь завещание? - раздраженно сказал его отец. - Да, у Моти было завещание, по которому он все оставлял Меиру, это наш третий брат, они всегда были дружны, а мы с Моти одно время не общались, вот он и... Но недавно в семье наступил мир, и Моти сказал на прошлой неделе, что перепишет завещание, чтобы разделить деньги поровну между Меиром и мной. Меир, понимаете ли, очень болен... Впрочем, это неважно. Мы с Иланом приехали сегодня, чтобы обсудить кое-какие детали... При чем здесь завещание?
     - Ну... - сказал Беркович. - При том, что теперь половина отойдет к Меиру, верно? Большие деньги, если не секрет?
     - Полтора миллиона шекелей, - сказал Хаим Ваксберг, а Илан шумно вздохнул.
     Беркович присвистнул.
     - Да, - сказал он сочувствующе, - могу представить ваше настроение.
     - У меня умер брат, а вы!..
     - Да-да, извините, - быстро сказал Беркович. - Я просто пытаюсь сообразить... Значит, финансовой проблемы у брата не было?
     - Нет, - отрезал Хаим.
     - Почему еще он мог покончить с собой? Женщины? Вряд ли, в таком возрасте...
     - Он мог не обратить внимания на то, что газ перестал гореть, но продолжал поступать, - предположил Илан. - А потом потерял сознание...
     - Так и не почувствовав запаха? - усомнился Беркович.
     Он отошел к левому окну и долго разглядывал края рамы. Потом проделал то же с правым окном и надолго задумался.
     - Я закончил, - заявил эксперт Хан. - Если вы не возражаете, сержант, я прикажу унести тело.
     - Да-да, - рассеянно сказал Беркович, продолжая думать о своем. Через несколько минут, когда тело унесли и в квартире остались только Хаим и Илан Ваксберги, сержант будто очнулся от сна.
     - Подождите здесь, я сейчас, - бросил он и пошел к выходу. Выйдя в сад, сержант начал осматривать землю под окнами гостиной. Эксперт в это время стоял возле машины и с любопытством следил за действиями Берковича.
     - Рон! - позвал Хана сержант. - Поглядите тут. Мне кажется, есть кое-какие следы.
     Оставив эксперта в недоумении, Беркович вернулся в квартиру.
     - Вы можете идти, - сказал он старшему Ваксбергу, - а вас, Илан, я прошу задержаться на пару минут.
     - Я подожду тебя в машине, - бросил Хаим Ваксберг сыну, выходя из комнаты.
     - Скажите, Илан, - задал вопрос Беркович, когда они остались одни, - почему вы напомнили о завещании дяди? Вы думали, что здесь скрыта причина, по которой дядя...
     - Ну... - вздохнул Илан. - Отец и дяди всегда были на ножах... И вдруг папа и дядя помирились... И дядя Моти решил изменить завещание. Дяде Меиру это вряд ли понравилось. Может, он что-то сделал, чем-то шантажировал дядю Моти...
     - Хм... - с сомнением сказал Беркович. Услышав голос эксперта, он подошел к окну и высунулся наружу.
     - Вы правы, сержант, - сказал Хан. - Здесь есть следы. Кто-то стоял у окна снаружи и пытался влезть в комнату, но окно было закрыто изнутри, и ничего не получилось. Но остался след, видите?
     - Вижу, - кивнул Беркович. - А если кто-то не влезть хотел, а наоборот - вылезть?
     - Окно было закрыто изнутри, - терпеливо объяснил эксперт.
     - Да, конечно, - вздохнул Беркович.
     - Послушайте, Илан, - сказал он, вернувшись к молодому Ваксбергу, - вот что я вам скажу. Вы ведь левое окно октрывали, когда ворвались в гостиную, верно?
     - Да, - пожал плечами Илан, - ну и что?
     - А то, - мрачно сказал Беркович, - что вы и убили вашего дядю. Тихо! Стойте, как стоите, я вам объясню... Изменение завещания вам ведь ничего не дает, верно? Деньги переходят к отцу и дяде. А вы должны ждать... Дядя Меир болен, это ваш отец сказал. Кому он передаст свою часть в случае смерти?
     - Мне... - прошептал Илан, со страхом глядя на Берковича.
     - Я так и думал. Вам не нужно было, чтобы дядя Моти менял завещание в пользу вашего отца. По старому завещанию вы бы получили все деньги и в скором времени.
     - Ну и что? Не понимаю...
     - Да все вы понимаете! Дядя Моти должен был умереть, не изменив завещания. Вы пришли к нему вчера вечером поговорить, он принял вас в гостиной, двери вы заперли изнутри, двинули дядю в челюсть, чтобы он отключился, пустили газ и вышли через окно в сад, а потом прикрыли раму, чтобы не было заметно...
     - Окно было закрыто и даже заклеено, когда мы с папой...
     - Чушь! Ваш отец просто не обратил внимания, ему не до того было. Он бросился открывать именно то окно, которое действительно было заклеено. А вы ухитрились броситься к тому, через которое уходили ночью. И сделали вид, что сдираете бумагу. И не нужно спорить, - заключил Беркович. - За окном ваши следы. Хан хороший эксперт, он это докажет. Вы полагали, что полиция решит - самоубийство, все заперто, и не станет искать снаружи.
     Илан молча смотрел на сержанта, он был похож на мяч, из которого выпустили воздух.
     - Я провел расследование с начала и до конца, - сказал Беркович инспектору на следующее утро. - И что же меня ожидает в результате?
     - Тебя непременно повысят, - пообещал Хутиэли, - но только после того, как ты женишься на Наташе. Зачем холостому новая должность?