Борис Штерн      Эфиоп            КНИГА ПЕРВАЯ      ЭФИОП ТВОЮ МАТЬ                  Очень своевременный роман.      В. Ульянов-Ленин                  Часть первая      ОФИР ПОЧТИ НЕ ВИДЕН                  Как было бы хорошо написать художественное произведение,      в котором ясно высказать текучесть человека,      то, что он один и тот же,      - то злодей, то ангел, то мудрец, то идиот,      то силач, то бессильнейшее существо.      Л. Толстой                  ГЛАВА 1      ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ                  Предисловие есть пустословие      довольно скучное.      Л. Пушкин                  ГЛАВА 2            В ЧИСЛЕ МОЛОДЫХ ЛЮДЕЙ,            отправленных Петром Великим      в чужие края для приобретения сведений,      необходимых государству преобразованному,      находился его крестник, арап Ибрагим.      А. Пушкин      Арап Петра Великого            В числе немногих детей, сумевших вырваться с остатками врангелевской армии из Крыма, находился Сашко Гайдамака, сын известного на Украине анархиста и террориста-безмотивника Олександра Олександровича Гайдамаки, - его отец обвязался динамитом, взорвал здание гуляйградского ЧК и подтвердил тем самым свою фамильную репутацию*1 Сашку еще не было девяти лет, но на вид ему можно было дать все двенадцать. В роду Гайдамак всех хлопчиков называли Сашками. По материнской линии бабка у Сашка была Сковорода, а дед - Кочерга, но Сашку эти знаменитые украинские фамилии еще ничего не говорили, кроме своего прямого назначения - сковорода, кочерга, гайдамака. В этой жизни ему было "vsyo pohouyam"*2, как он любил выражаться по-французски Он вообще не понимал, куда попал и что вокруг происходит. От отца-безмотивника у Сашка остался аккордеон с пятью регистрами и трофейный германский велосипед "Кольнаго" с тремя передачами, на котором Сашко выделывал непредсказуемые кренделя и то и дело разбивал голову и расшибал нос. Махновцы держали этого белобрысого хлопчика за сына полка и возили его с аккордеоном и тяжелым велосипедом на обозной тачанке, застеленной персидскими коврами. За это Сашко играл для них самое простенькое - "Яблочко", "Кирпичики", "Инернационал", "Каховку":            Каховки, Каховка,      Маруся-махновка      Горящей Каховкой идет.            Маруся Никифорова услышала эту песню, смахнула слезу, спустила ему штаны, поцеловала в попку и накормила жареной картошкой. В конце концов на "Кольнаго" кинул свой острый глаз сам батька Махно и реквизировал его будто бы для нужд крестьянской армии, но катался на нем сам. Покатался, покатался и где-то забросил. Сашко сильно горевал по велосипеду, зато голова зажила. Аккордеон же помог хлопчику выжить, а жизнь ему спас черный шкипер итальянского парохода, курчавый негр из счастливой страны Офир, которая была сродни райскому Эльдорадо.            ________________________      1 Гайдамака - разбойник, вольница (укр.). В каком-то смысле:анархист, анархия. (Прим. ред.)      2 Интернациональный труднопереводимый фразеологизм, означающий крайнее презрение к окружающей действительности. (Прим. ред.)                  ГЛАВА 3      СЭР УИНСТОН ЧЕРЧИЛЛЬ            "Литература - это роскошь". Понятия не      имею, когда и где я говорил такое, да и      говорил ли вообще, но это верно.      У. Черчилль            Родословная шкипера весьма любопытна. Этот офирянин с маленькой серьгой из белого золота в ухе, с золотым перстнем с печаткой из мутного лунного камня на указательном пальце и сикоморовой трубкой испанской фирмы "Real Briar" в зубах происходил из древнего рода племенных вождей, которые иногда даже претендовали на трон офирского Pohouyam'a*1 и ngouse-negouse*2. Шкипер и сам был не прочь занять это кресло, тем более что во дворце Pohouyam'a у него осталась без призора молоденькая невеста lioulita Lyusi*3, уже успевшая отдать шкиперу руку, сердце и кое-что пониже. Но друзья убедили, а враги вынудили Гамилькара - так звали шкипера - покинуть Офир в поисках Эльдорадо, потому что он был дьявольски умен (или, возможно, чертовски глуп) и опасен как для друзей, так и для врагов, - и те, и другие боялись его, не знали, что он выкинет завтра. Гамилькар был моряком, купцом, переводчиком, поэтом, террористом, политиком, путешественником, естествоиспытателем - вроде Ливингстона. На севере страны на собственной звероферме он разводил мясных купидонов, в Лунном ущелье искал захоронение первочеловека Адама, интриговал, метил на трон Pohouyam'a, демонстративно ходил по столице с диким купидоном на плече - без поводка и намордника. Купидона звали Черчилль, полное имя в щенячьем паспорте: сэр Уинстон Черчилль. Краткое - Черч. Он отзывался и на Лорд, и на Сэр, и на Уинстон. Уважительно и командно, он понимал. Умный был, собака. Злой, но добрый. Черч был похож на летучего вампира и на французского бульдога одновременно, его драпированная складками и морщинами тупая морда напоминала морской узел с красными глазами и вызывала у африканцев мистический ужас.      Престарелый офирский Pohouyam, чернющий негус с ирландским именем Макконнен, не знал, что с Гамилькаром делать. У Макконнена XII давно уже стало плоховато с юмором, и он обратился к лучшему офирскому колдуну, который занимался проблемами генетической акустики, за советом:      - Сходи узнай, чего же он хочет? Офир - это рай земной, зачем ему Эльдорадо? Не может подождать, пока мы умрем? Пусть женится на Люське, а мы уйдем в Эдем*4.      (Офирские Pohouyam'ы никогда не говорят "я", они говорят о себе во втором лице - "мы", "наш"; таковы приличия.)      Колдун-акустик Мендейла Алемайеху не испугался дикого купидона, дунул в бараний рог и отправился на переговоры с Гамилькаром. Тот сидел на циновке в тени развесистой сикоморы и обучался русскому языку, переводя на пустом ящике из-под мыла пушкинского "Арапа Петра Великого" на язык офир. Над ним роились мухи це-це, не опасные в это время года. Судьба и похождения в России эфиопского мальчика Абрама-Ибрагима Ганнибала глубоко волновали его. Сейчас он застрял на фразе о том, что "капитан Ибрагим отличился в Испанской войне, был в голову ранен в одном подземном сражении*5 и возвратился в Париж".      - Ротфронт! - поздоровался Мендейла, согнув локоть и выставив кулак в интернациональном коммунистическом приветствии.      Черчилль тут же слетел с плеча Гамилькара и вцепился когтями в дремучие косы колдуна.      - Не бойся, он не кусается, - сказал Гамилькар.      - Я не боюсь, - ответил колдун.      - Зачем пришел?      - Хороший, хороший. - Колдун поднял руку, осторожно почесал купидона за ухом, потом взял его за шиворот, оторвал, выдирая косички, от своей головы, усадил на траву и достал из волшебного кармана передника литровую бутылку шотландского виски "White horse"*6 для Гамилькара и бутылочку с бычьей кровью для Черчилля.      Гамилькар засунул томик Пушкина в дупло сикоморы, в ответ вытащил из того же дупла бутылку коньяка "Черный Джек" и сказал:      - Я знаю, зачем ты пришел.      - Женись! - сказал колдун. - Женись и станешь Pohouyam'ом! Макконнен уйдет в Эдем.      - Я не женюсь на Люське.      - Почему?      - Она дура, нимфетка и пьяница.      - Я так и думал, - вздохнул колдун. - Жаль, такая молоденькая.      - Что еще нужно от меня Pohouyam'y?      - Ему нужен Бахчисарайский фонтан, - ответил колдун первое, что пришло ему в голову. - Он сам не знает, что ему нужно.      - Сходи туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что, - сказал Гамилькар по-русски. Задание ему понравилось. Переговоры сразу же превратились в хорошую попойку. За три дня они выпили дюжину бутылок шотландского виски и столько же коньяка, запивая легким пальмовым винцом из тыквенных фляг и закусывая жареным арахисом, а Черчилль пожирал кусочки мяса из рук колдуна и лакал бычью кровь из блюдца. На четвертый день колдун отоспался, прополоскал рот, постирал передник, вернулся во дворец, дунул в бараний рог и представил на подпись Макконнену замусоленную арахисовым маслом и залитую пальмовым вином папирусную страницу с круглым подгоревшим следом от сковородки и с пьяным планом некоей научной экспедиции для поисков Атлантиды. Pohouyam прочитал:      "...Ибрагим влюбился без памяти. Напрасно графиня, испуганная исступлению его страсти, хотела противуставить ей увещевания дружбы и советы благоразумия, она сама ослабевала. И наконец, изнемогая, она отдалась восхищенному Ибрагиму..."      - Это что? - удивился Макконнен.      - Нет, это не то, это Пушкин... - сказал колдун и перевернул папирусную страницу.      Обоснование экспедиции выглядело так:      "Офир - рай, а Эльдорадо - филиал рая в Южной Америке. Эльдорадо = Атлантиде: если сменить "Э" на "А", "д" на "т", "а" на "и", "р" на "н", два "о" на два "а", "л" и "т" поменять местами, то из "Эльдорадо" получится "Атланида", недостающее "т" легко вставить, что и следовало доказать".      - Зачем все это? - удивился Макконнен всей этой пьяной филологии.      - Разве там не написано?      Мендейла Алемайеху поискал н вытащил из кармана передника застиранную вторую страницу с переводом "Арапа" с одной стороны и с расплывшейся чернильной заявкой на научную экспедицию в Атлантиду - или в Эльдорадо, что одно и то же, - с другой. Заявка предполагала изучение пути миграций диких купидонов для прояснения роли этих существ в эволюции хомо саписнса, а также поиски в Атлантиде самки для Черчилля и доставки в Офир восьмого чуда света - Бахчисарайского фонтана, о котором Саади сказал, что "многие, так же как и я, посещали сей фонтан; но иных уж нет, а те - далече"; да и остался ль сам фонтан?      Макконнен совсем обалдел, но подумал н подписал заявку на поиски Атлантиды. С глаз долой, если не хочет жениться на лиульте Люси! Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Лишь бы не было войны. Pohouyam тут же написал рекомендательное письмо своему другу Уинстону Черчиллю, которое начиналось словами:      "Дорогой Тони! Выслушай этого идиота и, если можешь, помоги ему..." и т.д.            ____________________      1 Высший, древнейший и почетнейший титул в Офире (офир.).      2 Высшая должность в Офире (офир.).      3 Принцесса (Ее Высочество) Люси (офир.).      4 Уйти в Эдем - перейти в другую реальность (офир.). Вовсе не соответствует русскому "умереть".      5 "В подземном сражении" - так сказано в автобиографии А. П. Ганнибала. (Прим. ред.)      6 "Белая лошадь" (англ.).                  ГЛАВА 4            В БЕЛОМ ВЕНЧИКЕ ИЗ РОЗ            Впереди - Исус Христос      А. Блок      Двенадцать            После падения головой об асфальт в велогонке Тур де Ватикан и длительной реанимации в Римском военно-морском госпитале Сашка Гайдамаку вместе с велосипедом "Кольнаго" осторожно погрузили в самолет, доставили в Москву, потом привезли в поезде на Гуляй-градский вокзал, встретили "Скорой помощью", кое-как перекантовали домой и уложили на Люськин диван.      Закончилась его лебединая песня. Последнее, что помнил Гайдамака в итальянском критериуме*1, - белого священника на обочине. Успел подумать: "Никак папа римский?!", потом завал в пелетоне, небо в колесах и окровавленный асфальт в глазах. Над ним склонился великий русский гонщик Виктор Капитонов, а над папой римским - великий поляк Рышард Шурковский. Шурковский сказал: "Taki marny"*2, Капитонов сказал: "Хана". Но вышло наоборот - очень плохо было Гайдамаке, а хана была папе римскому. Жизнь Гайдамаке спас танковый шлем, даже трепанацию черепа ему делали, не сдирая шлема, присохшего с черной кровью к коже. На похороны папы римского Павла-Карела 1-го Гайдамаку, естественно, не пригласили, да и как бы он поехал со своей трепанацией и с присохшим танковым шлемом.      Гайдамака с трудом приходил в себя. Голова разламывалась. В сознании зияли черные дыры, из них высовывались какие-то черные негритянские рожи, торчали какие-то крысиные хвосты каких-то воспоминаний, как после тяжелейшего многомесячного запоя. Лишь последние слова папы римского - "От черт!" - крепко застряли в памяти. Никого не узнавал. Жил на диване с какой-то женщиной по имени Люська - говорила, что его жена, но он не помнил. Приходил участковый врач Владимир Апполинариевич, оформлял инвалидную справку, по которой Сашку Гайдамаке для получения большей пенсии сам Брежнев, втихаря, чтобы не вызвать международных осложнений, присвоил звание Заслуженного мастера спорта.      "Надо же, - бормотал Брежнев, качая головой и подписывая закрытый указ. - На самого папу римского наехал. А не послать ли его в Тибет, пусть наедет на далай-ламу".      - Где я? - тихо спрашивал Гайдамака врача.      - Где, где... - отвечал Владимир Апполинариевич.      - А кто я? - еще тише спрашивал он.      - Герой. Сосиськиных сран. Самого папу римского на тот свет отправил.      - Так я ж хотел Муссолини... - бормотал Гайдамака. Потом потихоньку начал вставать, ходить, играть на аккордеоне. Даже запел. Потом запил. С Люськой не жил, потому что его после аварии не только контузило, но и конфузило. Лежал со своим конфузом на диване, думал о папе римском. Неудобно получилось с папой. Завал в пелетоне - он завал и есть: кто влево, кто вправо, кто раком, кто боком, небо в колесах, а папа перебегает дорогу. Успел крикнуть старику: "Куда прешь, ыбенамать?!", тот ответил: "От черт!", и больше ничего не помнит. В комнате темно, на душе темно. Однажды увидел на свалке под домом старую оконную раму, притащил домой, взял топор и стал самовольно, без увязки с главным архитектором района, рубить окно в Европу с видом на Финский залив в глухой торцовой кирпичной стене, чтоб светлей на душе стало и чтоб был вид на Мадрид.      Люська спросила:      - Сдурел ты, что ли?      Он укоризненно сказал:      - Ведьма ты, ведьма.      И погрозил ей топором. Люська завизжала и исчезла, удрала к соседке Элке Кустодиевой, ушла из его жизни, забыл, как звали. Прорубил проем и подтащил раму, но тут приехали белые санитары и стали мешать работать. Гайдамака бросился на них с топором по-настоящему, и санитары тоже исчезли. Вставил раму, заделал цементом, застеклил, зашпатлевал. Сел у окна, сорвал бескозырку с бутылки водки и стал смотреть на Финский залив, на Швецию, Данию, на Мадрид. Все было видно. Санитары больше не приходили, зато по их жалобе явился его старый приятель - участковый инспектор Шепилов, живший в этом же доме.      - Что с тобой, Сашко? - спросил Шепилов.      Гайдамака налил Шепилову стакан водки и сказал в рифму:            Вот и водка налита,      да какая-то не та.      Как ни пробуешь напиться,      не выходит ни черта.            Шепилов все понял: на Гайдамаку снизошел стих. Выпили. Посмотрели в окно.      - Вид на Мадрид, - сказал Гайдамака.      - Да, - сказал Шепилов, глядя на ржавую свалку под торцом дома. - Прочитай еще что-нибудь. Люблю.      - Письмо советских рабочих Леониду Ильичу Брежневу. Но это не мое, народное.      - Народное тоже люблю.            Водка стала стоить восемь.      Все равно мы пить не бросим!      Передайте Ильичу:      Нам и десять по плечу.      Если будет больше      - Будет как и в Польше.      Если будет двадцать пять      - Зимний будем брать опять.            - Хорошо, - мечтательно сказал Шепилов.      - А знаешь, что ответил Брежнев?      - Нет.            Я не Каня, вы не в Польше.      Будет надо - будет больше.            - Знаешь, - грустно сказал Шепилов, - меня выдвигают на партийную работу.      - Хорошо, - сказал Гайдамака.      - Давай еще выпьем. Люблю.      Шепилов любил слово "люблю".      Был июнь, дни смешались, стояли белые ночи. Шепилов тоже исчез. Боязливо заглянула соседка Элка, сказала, что Люська к нему не вернется и надо отдать ей диван.      - Пусть забирает, у меня матрац есть.      Гайдамака срывал бескозырки с бутылок, щелчком отстреливал их в Финский залив, играл на аккордеоне "Раскинулось море широко", смотрел на Рим. Пред ним простирался Вечный Город. Он неплохо его знал по велогонкам. Вот Foro Romano*3, вот Colosseo*4, а вот Campidoglios*5. А вот и Basilia e Piazza di San Pietro*6, где он наехал на папу римского. Гайдамака заиграл "Интернационал", но его затошнило, он побежал блевать, но как ни корячился, ничего не смог из себя выдавить. Он глотнул еще и заснул с бутылкой водки на унитазе.      Проснулся он от пристального взгляда. Дверь в туалет была открыта. К нему в окно со стороны Финского залива заглядывала черная голова. Ночь стояла белая, голова была черная, курчавая, с желтыми белками глаз, окно находилось на шестом этаже, но Гайдамака не очень-то испугался, потому что решил, что спит, а черная голова ему снится.      - Пошел вон, жидовская морда! - пробормотал Гайдамака во сне.      Нет, он не был антисемитом в прямом смысле слова, но с тяжелого похмелья пробормотал первое простейшее оскорбление, которое пришло ему в голову. Потом он глотнул еще, перебрался с унитаза на матрац и опять уснул.      Но не в том дело.      Утром Гайдамака с еще более тяжелого похмелья стал вспоминать и сопоставлять: кто бы это белой ночью в белом венчике из роз, в белой простыне, будто из бани вышел, мог ходить в тумане над водами Финского залива и в его прорубленное окно на шестом этаже заглядывать?      Гайдамака Блока читал, но давно, и до Иисуса Христа додуматься пока не посмел, хотя понял, что его посетил некто божественный, - наверно, папа римский, на которого он наехал. Дальше папы римского религиозная фантазия у Гайдамаки не пошла. И обозвал он папу римского "жидовскою мордой" потому, что папа показался ему похожим на палестинского лидера Ясира Арафата. Папы римские - они тоже архаровцы, потому что сожгли Галилея, так оправдывал себя Гайдамака. Но чем дальше он думал, тем больше понимал, что папе римскому бродить по водам Финского залива - большой нонсенс, и тем больше подкрадывалось к нему страшное подозрение о персонаже Блока из поэмы "Двенадцать".      Гайдамака перепугался до бледности и холодного пота. В самом деле - что же это такое? Он надел видавшую виды велосипедную кепочку с широким козырьком, закинул на плечо свой знаменитый гоночный велосипед "Кольнаго" с дисковыми колесами, крикнул соседке с Люськой, чтоб присмотрели за квартирой, и пустился в велосипедное паломничество из Гуляй-града в Киево-Печерскую лавру к своему знакомому попу-летописцу отцу Павлу, и, приехав, стал осаждать преподобного отца преглупым вопросом: мол, хочу знать, какой национальности был Иисус Христос?            _____________________      1 Критериум - велогонка по уличным лабиринтам.      2 Очень плохо (польск.).      3 Римский форум (итал.).      4 Колизей (итал.).      5 Капитолий (итал.).      6 Собор и площадь Святого Петра (итал.)                  ГЛАВА 5      ПРЕДИСЛОВИЕ            Если читатель не одобрит этот роман, я буду удивлен.      Если одобрит, я буду удивлен еще больше.      Ж. Лабрюйер            Автор, испытывая стойкую неприязнь к предисловиям (роман еще не прочитан, а его уже объясняют), послесловиям (роман уже прочитан, а его зачем-то объясняют), по чувствуя необходимость изложить свой взгляд на свой роман и тем самым предупредить недоумения, которые могут возникнуть у просвещенного читателя, решил приводить свои соображения там и так, где и как ему это будет удобно.            ГЛАВА 6            СЕЙ ШКИПЕР БЫЛ ТОТ ШКИПЕР СЛАВНЫЙ,            кем наша двинулась земля.            А. Пушкин      Гамилькар свистнул Черчиллю, тот спланировал ему на голову, вцепился в волосы, сложил крылья, и они покинули Офир в поисках Атлантиды, Эльдорадо и Бахчисарайского фонтана. Тут же началась империалистическая война. Империалисты всех стран накинулись друг на друга. Макконнен XII удалился в Эдем*1. Атлантида была неизвестно где, а Эльдорадо - тем более. Наверно, где-то в Южной Америке. Бахчисарай со своим фонтаном находился в Крыму. Путь к филиалу рая перекрыли германские субмарины, а итальянцы кинули глаз на беззащитную Африку. Пароходик Гамилькара "Лиульта Люси" колесил по Средиземному морю под итальянским флагом, потому что Гамилькару, хотя и не любившему итальянцев, пришлось, прикрываясь их флагом, принять участие в империалистической бойне на стороне Антанты, чтобы под шумок спасти свою родину от итальянского протектората, а самому заделаться офирским Pohouyam'ом.      Но сейчас он рвался в Россию, в Крым, в Бахчисарай, на Север, в тундру, не все ли равно, где искать Эльдорадо? Чем Крым не Эльдорадо? - хотя здесь чертовски холодно. Гумилев рвался к теплым морям, а Гамилькар - к Северному Ледовитому ("Блядовитому", - говорил Гумилев) океану. Но турки закрыли и Босфор, и Дарданеллы и не пропускали Гамилькара в Крым. Он ходил рядом с проливами, пока однажды в неспокойном море рядом с "Лиультой" не всплыла английская подводная лодка и на мостик вышел сам морской бог Уинстон Черчилль в прорезиненном плаще, в адмиральской фуражке, с сигарой в зубах и с бокалом коньяка в руке.      - Не разменяете ли сто долларов? - крикнул Гамплькар.      - Не слышу!      - Сто долларов! - Гамилькар помахал промокшей купюрой с портретом Бенджамина Франклина. Это был пароль.      - Не захватил мелочи! - крикнул Черчилль. Это был ответ. Его бульдожий тезка слетел с головы Гамилькара, перелетел с "Лиульты" на субмарину и уселся на фуражку сэра Уинстона.      - Хороший, хороший, - засмеялся тот, макнул свой толстый мизинец в коньяк и дал купидону облизать.      Потом сэр Уинстон прочитал рекомендательное письмо от Макконнена XII, которое начиналось словами "Дорогой Тони!", сказал: "Wеll"*2, пригласил Гамилькара в капитанский кубрик, имел с ним непродолжительную беседу и написал ему рекомендательные письма для турецкого президента Ататюрка и для Верховного Главнокомандующего России - Черчилль хотел было написать имя Врангеля, но передумал, потому что Главнокомандующие в России часто сменялись - с просьбой о всяческом содействии "подателю сего". На этом они распрощались. Сэр Уипстон отдал честь, сказал: "That's аll"*3 и погрузился в пучину.      Сам черт мог ногу сломать в планах Гамилькара. Пепел древнего Карфагена стучал в его сердце, боевые слоны Ганнибала вот уже два тысячелетия продолжали идти на Север. Запада и Востока для Гамилькара не существовало, весь мир он делил на Юг и Север, а все человечество - на черных и белых, с поправкой на то, что и среди черных встречаются плохие люди, а среди белых попадаются хорошие. Но сейчас волею судьбы его занесло освобождать Россию от каких-то красных.      О России Гамилькар много слышал от своего русского друга, поэта и натуралиста Nikolas'a Goumilyoff'a*4, когда тот в поисках рая в тайне от царских властей по поддельному паспорту на имя гражданина Клауса Стефана Шкфорцопфа посещал Офир. Гумилев действовал по наитию, полагаясь на судьбу и на встречу с Гамилькаром, доплывал до Джибути, а потом с тяжелым мешком за плечами по стратегической аддис-абебской железной дороге шел в столицу Эфиопии, напевая известную железнодорожную песенку:            А поезд был набит битком,      А я, как фрайер с котелком,      По шпалам, бля,      По шпалам, бля,      По шпалам!.      Какой-то стрелочник-езда      Остановил вcе поезда -      Свобода, бля, Свобода, бля, Свобода!            Так, по шпалам, по шпалам, он добирался до Аддис-Абебы, уступая дорогу дребезжащим поездам. Паровозы с граммофонными трубами пыхтели, фыркали, лязгали, рассыпали искры и тащили по рельсам вихляющие крокодильи туловища зеленых вагонов с открытыми купе посередине и с выходами в пустыню по обе стороны. Путнику следовало отойти подальше от насыпи, потому что в открытых выходах и тамбурах стояли эфиопы и, высунув свои могучие черные елдаки, с ветерком удобряли насыпь желтыми струями - у африканцев считалось высшим шиком облегчиться по ходу поезда, и потому вдоль железной дороги круглый год хорошо росла трава и паслись овцы, страусы и одичавшие купидоны - в Африке ничего не пропадает зря.      Офир был где-то рядом, здесь уже пахло Офиром. Но и на железнодорожной обочине надо было смотреть в оба. Однажды он наблюдал гонку на беговых купидонах - мимо него вдоль ж.д. со скоростью скорого поезда промчалась кавалькада с черными ездоками без седел. Гонки на купидонах - национальный вид спорта в Офире, еще первый президент МОК де Кубертен предлагал сделать дерби на беговых купидонах олимпийским видом спорта, но Макконнен XII вежливо оставил предложение без ответа. Гонки традиционно проходят вдоль железной дороги Джибути - Аддис-Абеба по имени "Джибутийская ж.д.", а потом из Аддис-Абебы по пустыне до Райских ворот.      Офир никогда толком не картографировался - в Аддис-Абебе Гумилев нашел в продаже всего лишь одну карту Офира большого масштаба. Все маленькие туристические карты, составленные англичанами по донесениям своего супершпиона и временного британского консула в Эфиопии Грехема Грина, вполне откровенно оповещали о своем невежестве: часть Офира представлена на них в виде огромного белого пятна с бахромой названий вдоль границ и несколькими пунктирными линиями, обозначающими (неправильно) предполагаемые русла рек. Некоторые названия соответствовали действительности: деревни Мандрагоровые Яблоки и Жареные Арахисы, другие были неточно или буквально переведены: поселок Не Целуй Меня - что на суахили означает венерическую болезнь, и, значит, на карту попросту был нанесен лепрозорий для сифилитиков. Зато в большой, когда-то секретной карте, выпущенной военным министерством Италии перед нападением на Эфиопию, наблюдалась даже какая-то лихость, она свидетельствовала о могучей фантазии ее составителей. На ней были набраны крупным шрифтом надписи: КАННИБАЛЫ, АМАЗОНКИ, АНАКОНДЫ, ну и, конечно, ГЕЕННА ОГНЕННАЯ (обыкновенная самовозгорающаяся свалка под Нью-Ершалаимом). Эта карта не допускала белых пятен и пунктирных линий и не признавалась в невежестве; зато она была так неточна, что пользоваться ею было бесполезно, даже опасно в условиях войны из-за ПОРОГОВ, ВОДОПАДОВ, ЗЫБУЧИХ ПЕСКОВ, НЕПРОХОДИМЫХ БОЛОТ И ДЖУНГЛЕЙ, которых не было и в помине там, где они обозначались. Гумилева бы не удивило, если бы на ней красовались изображения драконов, единорогов и людей с песьими головами. Были названия весьма странные для этой местности - гора Косинога, речка Кубанка, впадающая в Евфрат, деревня Гуляй Луг, поселки Каравай и Горынычи.      Судьба Гумилева пока не подводила. В Аддис-Абебе он завернул за угол императорского дворца и встретил Гамилькара. Сколько лет, сколько зим!      - Принес? - спросил Гамилькар.      - Как условились, - ответил Гумилев и вытащил из мешка "Толковый словарь Даля", "Луку Мудищева" с предисловием Венгерова и "Полное собрание сочинений" Пушкина в издании Анненкова, которое Гамилькар собрался переводить. Мешок сразу похудел и обвис на плечах.      Они купили двух ленивых ослов и отправились в Офир. Гамилькар был похож на Пушкина, они и подружились на любви к Пушкину. Лучшим стихотворением Пушкина оба считали "Телегу жизни". В молодости Гамилькар учился в Кембридже и даже перевел "Телегу" на офирский язык. Трясясь на осле, Гамилькар читал наизусть:            Хоть тяжело подчас с ней бремя,      Телега на ходу легка;      Ямщик лихой, седое время,      Везет, не слезет с облучка.      С утра садимся мы в телегу;            Мы рады голову сломать      И, презирая лень и негу,      Кричим: пошел, ыбенаматъ!            Но в полдень нет уж той отваги;      Порастрясло нас; нам страшней      И косогоры и овраги;      Кричим: полегче, дуралей!            Катит по-прежнему телега;      Под вечер мы привыкли к ней      И, дремля, едем до ночлега -      а время гонит лошадей*5.            Гамилькару очень правилась последняя строка "А время гонит лошадей", ну и, конечно же, эта таинственная "ыбенамать", которой не было в словаре Даля и которую он произносил по-русски и слитно, не имея аналога в языке офир.      - Не ыбенамать, а ебена мать, - меланхолично поправил Гумилев, пиная ленивого осла. - Впрочем, можно и слитно, можно и через "ы". Это дело можно по-всякому. Между прочим, Пушкин обладал очень большим и нестандартным кюхельбекером. Хоть ножки тоненькие, эротические*6, зато кюхельбекер у него был знатный - то, что надо.      - Что это есть "кюхельбекер"?*7 - заинтересовался Гамилькар.      И Гумилев показал ему понятный, общечеловеческий жест согнутой в локте рукой.      - О, понял! - восхитился Гамилькар и налил пальмовое вино из бурдюка в большие кружки.      Так в увлекательных беседах проходило время.      - У нас, у русских, существует неосознанная тяга к Офиру, - говорил Гумилев, когда они делали последний переход через пустыню перед въездом в Офир, а на горизонте уже дрожали, как миражи, Лунные горы.      - Как и у офирян к России, - заметил Гамилькар. - Почему так?      - Не знаю. Наши страны ни в чем не похожи. Офир - это райский сад, Россия - наоборот, райский зад. Львы, купидоны и Ганнибалы в России не водятся. А в Офире нет снега, медведей и Александров.      Самого Гумилева звали Николаем, но в душе он, конечно, был Александром, как Пушкин.      - Сходство в одном - ни Офир, ни Россию никто не мог завоевать, - сказал Гумилев. - Всех захватчиков уничтожали или прикармливали. Не мытьем, так катаньем. Для наших предков альтернативы не существовало: свобода родины и никаких гвоздей! - Он ударил ленивого осла кулаком по башке, и тот, отбрасывая копыта, припустил к райским вратам, которые наконец-то сверкнули на солнце у подножья Лунных гор.            ________________________      1 См. прим. 4 к главе 3.      2 Хорошо (англ.).      3 Вот и все (англ.).      4 Николай Гумилев (франц.).      5 За неимением шрифта "офир" стихотворение печатается кириллицей. (Прим. издателя.)      6 Гумилев неточно цитирует Абрама Терца.      7 Kychelbecher - большой, очень большой кубок для вина или пива (нем.).                  Приложение к главе 6                  ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ КАРТА СТРАНЫ ОФИР            Комментарий к карте Офира из "Дневника" Н. С. Гумилева.      Стихи в зачаточном прозо-состоянии:      Буйное Красное море, / страна схожа с разметавшейся африканской львицей. / Север - болото без дна и края, / змеи, желтая лихорадка на лицах. / Мрачные горы, вековая обитель разбоя, Тигрэ. / Бездны, боры, / вершины в снеговом серебре. / Плодоносная Амхара, там сеют и косят, / зебры любят мешаться в домашний табун. / Вечер прохладен, ветер разносит / звуки гортанных песен, рокоты струн. / Было время, когда перед озером Гона / королевской столицей возносился Эдом. / Живописцы писали царя Соломона / меж царицею Савской и ласковым львом.            ГЛАВА 7            OTEЦ ПАВЛО            и                  ГРАФФИТИ НА БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ            Граффити [итал. graffito - нацарапанный]      - надписи гл. обр. бытового характера,      нацарапанные на стенах зданий.            - Не токмо был, а есть и пребудет вовеки, как твой Ленин, от, - с досадой ответил отец Павло на вопрос о национальности Иисуса Христа, выходя из своей пещеры с обглоданным куриным крылышком в могучей руке и сторонясь диковинного "Кольнаго" с дисковыми колесами. Гайдамака оторвал попа от "Летописи", которую тот третий год писал в пику летописцу Нестору. - Зачем тебе это нужно, ослиное ты животное?      Если взглянуть на Сашка Гайдамаку глазами этого демократичнейшего попа - отец Павло был большим юмористом и церковным инакомыслящим, он проживал в прилавровой пещере, писал какую-то апокрифическую "Летопись", питался чем Бог пошлет, сдавая пустые бутылки и прочую ересь, потому что церковники не давали ему приход и однокомнатную квартиру; "Будь проклят священнослужитель, которому ведомы слова, возбуждающие смех", - говорили церковники средневековое проклятие, - так вот, если взглянуть на Гайдамаку глазами отца Павла, то поп был прав: Гайдамака сейчас даже внешне представлял собой неустоявшийся маргинальный тип мафиозного спортсмена с беспризорно-советским прошлым: перекошенный лоб, расплющенный от частых падений с велосипеда нос и стальные нержавеющие зубы - кому охота связываться с таким мурлом?      - Вот так нужно! - Гайдамака провел ладонью по горлу.      - Читай Новый завет, от, - посоветовал отец Павло, подумал и добавил: - И Ветхий тоже.      - И Библию, - невпопад сказал Гайдамака.      - Что? - переспросил отец Павло.      - И Евангелие, - сказал Гайдамака, почувствовав, что он что-то не то говорит.      - Пес ты, Сашок, - сказал отец Павло. - Неграмотный ты коммунист, от.      Из-за своей широкой груди отец Павло имел привычку цеплять к окончанию чуть ли каждой фразы выдох "от".      Тогда Гайдамака под большим секретом поведал своему другу о белой ночи, о густом тумане и о черной жидовской морде в веночке из мелких белых розочек, заглянувшей в прорубленное окно шестого этажа.      - Ну и как он на это звание отреагировал? - заинтересовался преподобный отец, любовно глодая куриное крылышко и не сводя пристального взгляда с "Кольнаго".      - Погрозил пальцем, повернулся и пошел себе, - ответил Гайдамака.      - Куда?      - Куда-куда... Туда куда-то... В Финляндию. К белофиннам.      - По воде, что ль?      - По воде.      - И ничего не сказал?      - Ничего. Только погрозил пальцем.      - Каким?      - Что?      - Каким пальцем погрозил?      - Двумя сразу.      - Это он тебя перекрестил, от, - рассердился отец Павло, который, конечно же, был славянофилом, но не из тех, пришибленных, а по должности: на работе славянофил, а в быту сущий космополитический интернационалист - кто нальет, с тем и пьет. - Нехорошо ты поступил, Сашко! Дай-ко проехаться на велосипеде. Подуматы треба, от.      - На. Не жалко, - отвечал Гайдамака, хотя еще как жалко было ему призового "Кольнаго" стоимостью в 10 тысяч американских долларов, завоеванного в пыльной радиоактивной велогонке на "Кубке Мира" вокруг Чернобыля - этот Tour de Tchernoubyl состоялся в начале мая, через неделю после того, как крышу снесло с реактора.      Там, на Припяти, Гайдамака с этим опальным попом и познакомился, когда чуть не задавил его на трассе (такая, значит, У Гайдамаки была карма: давить на трассах священных особ), где отец Павло собирал вдоль дороги крупные красивые радиоактивные ландыши; отца Павла сослало тогда на Припять церковное начальство из-за его апокрифической летописи. Когда рвануло в Чернобыле, он оказался не у дел, без хаты, был насильно вывезен в Киев, ночевал в Ботаническом саду в кустах малины и пил водку со сторожем, потом вернулся под стены родного реактора к оставшимся прихожанам.      "Прочь с дороги, козел!" - успел крикнуть Гайдамака, но не успел отвернуть и завалил попа.      "Маргинал ты, ыбенамать! - отвечал ему пушкинским слогом отец Павло из-под колес велосипеда. - Что ж ты священных особ давишь, от! Смотри, куда едешь, жлоб!"      Гайдамака принимал участие в разных престижных международных гонках (и всегда в роли подсадной утки: разогнать, растрепать караван, выложиться и расчистить дорогу идущему за тобой товарищу по команде): Tour de France*1 - с проездом под Триумфальной аркой и Эйфелевой башней; Tour de Moskou*2 - круг 16,5 км, старт на Васильсвском спуске у гостиницы "Россия", с объездом Кремля и Красной площади с Мавзолеем; Tour de Berlin*3 - вокруг Берлинской стены. Он был уже велосипедным ветераном, никто из асов не хотел в той клятой чернобыльской гонке участвовать, радиоактивную пыль глотать, а Гайдамаку к международным гонкам уже года три не подпускали, потому что однажды, в неразберихе между похоронами Андропова и Черненки, во время Tour de Berlin, на него после победной командной гонки опять снизошел стих, и он, упившись шампанским, написал на Берлинской стене следующее граффити:            ГРАФФИТИ      НА БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЕ            два торговых джигита джихад над прилавками сытые мухи      в президенты Невзорова сорос в рязани россия в разрухе      где ты Сталин кулиса мессия химера хазарское ханство      безнадежно строптивый народ но довольно надежное      пьянство      за рубеж тараканы летят воровато с приветом      поезд спятил географ советский уже отмахали полсвета      самосадные страны вас жутко листать как страницы      конотоп о махно догони и вот так до румынской границы      да на карте бардак посмотри на шашлык там лукавые горы      там на первом базаре ты купишь поллитра базуку линкоры      шемаханскую родину мать и пять жен и жсньшеневый кукиш      петушок золотой гребешок все во мгле но россии не      купишь      злятся братья славяне ах русский спасали спасли их но      сдуру      точно басня Крылов знай кололи врага всю испортили      шкуру      ну теперь те спасут побойчей бэтээры белы ай ты нато      ваше дело ребята нехай но россии не быть под антантой*4            Мало того: не ограничившись граффити, Гайдамака продемонстрировал высший велосипедный пилотаж: влез с велосипедом на Берлинскую стену, застыл на ней в сюрплясе и с выражением прочитал:            Когда же ты, едрена вошь,      Россию разумом поймешь?            Давно пора, ыбенамать,      Умом Россию понимать!            Потом проехался по узкой вершине Берлинской стены, попрыгал на ней и спрыгнул на ту сторону, в Западный Берлин.            _____________________      1 Французская гонка (франц.)      2 Московская гонка (франц.)      3 Берлинская гонка (франц.)      4 (C)Юрий МИНЕРАЛОВ. Запись и литературная обработка.                  ГЛАВА 8            ПРЕДИСЛОВИЕ            (окончание)            НЕСКОЛЬКО АВТОРСКИХ СЛОВ      ПО ПОВОДУ РОМАНА "ЭФИОП"            - Но за что?!      М. Булгаков      Мастер и Маргарита            Один хороший писатель справедливо сказал о литературоведах: "Если какой-то сукин сын умеет писать рассказы, повести и романы, то почему он их не пишет, а обучает этому других?" Поэтому, испытывая неприязнь к литературоведческим разборам и всяческим литературным условностям, автор решил не мудрствовать лукаво и привести несколько фраз из чернового эпилога "Войны и мира", подставив вместо реалий XIX-го века реалии века ХХ-го. Автору хотелось, чтобы читатели не искали в его книге того, чего он не хотея или не умел выразить, и обратили бы внимание на то, что он хотел выразить, но на чем (по условиям произведения) не считал удобным останавливаться.      Что такое "Эфиоп"? Это не "фаллическо-фантастический роман из жизней замечательных людей", как он определен в подзаголовке для привлечения внимания неискушенного читателя, - хотя обмана в подзаголовке нет. (Жена автора, прочитав черновой вариант романа, удивленно спросила: "Ты, кажется, сексуально озабочен?", на что автор ответил: "Не так чтобы. Я просто отрабатывал заявленный издательству "Terra Fantastica" подзаголовок".) Еще менее это историческая хроника. "Эфиоп" есть то, что хотел и смог выразить автор в той форме, в которой оно выразилось. Такое заявление о пренебрежении автора к условным формам прозы - даже к фантастике, даже к "химерной прозе" (как говорят на Украине) - могло бы показаться самонадеянностью, если бы не история русской литературы, которая не только представляет много примеров отступления от условной формы, но не дает даже ни одного примера противного.      О характере времени в романе. Как стало ясно из общей теории относительности, дискретность (прерывистость) пространства-времени может приводить в ряде случаев к разрывам времени, к появлению переплетающихся пространственных структур, напоминающих скрученные спирали ДНК, которые тут же начинают реплицироваться (размножаться) и создавать новые себе подобные (но не идентичные) пространственно-временные структуры, то есть создавать все новые и новые миры и реальности. Появилась наука о генетике пространства-времени, и поэтому никто, в том числе и литературоведы, уже не могут игнорировать эту науку, - потому что и литературный текст (особенно в "большом" произведении) представляет собой генетический процесс соединения слов в отдельные фразы и процесс переплетения и размножения фраз в окончательную форму романа. То же в музыке - генетика звука. То же в живописи - генетика цвета.      В "Эфиопе" не упоминается ни одной конкретной даты, кроме одного конкретного дня, месяца и года - 2 июля 1904 года. Именно в этот день наступил кризис в болезни Чехова и, как удалось выяснить исследователям Акимушкину и Нуразбекову, произошел пространственно-временной сдвиг, который привел к встрече на Графской пристани генерала Врангеля и поэта Окуджавы, заставил психоаналитика Фрейда совершить путешествие в страну Офир, а начинающего писателя Хемингуэя выйти на боксерский ринг против графа Толстого, превратил поэта Гумилева в орнитолога Шкфорцопфа и привел его к открытию лунного купидона и симбиозной теории возникновения человека, забросил "Супер-Секстиум" с лазерным принтером в дореволюционную Одессу, а велосипедиста Гайдамаку - во времена Ильи Муромца, и т. д. Акимушкин и Нуразбеков впервые наблюдали явления генетических сдвигов пространства, времени, - более того, непосредственно участвовали в них. Разве не интересно узнать, о чем говорили в пиццерии напротив Венецианского дворца Махно и Муссолини? История этого научного открытия живо напоминает историю создания специальной теории относительности Эйнштейном или открытие структуры гена Уотсоном и Криком.      Известные имена исторических лиц: Врангель, Окуджава, Фрейд, Черчилль, Махно, Муссолини и др. - суть не только названия действующих лиц. Известные нам Врангель и Окуджава не могли в известной нам реальности разговаривать о чем бы то ни было на Графской пристани в Севастополе; но о чем они говорили в реальности С(ИМХА) БКР Й(ОСЕФ)? Или в реальности А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ? Что касается реальности Акимушкина-Нуразбекова, то везде, где в романе говорят и действуют исторические лица, автор не выдумывал, а пользовался материалами Н.Н.Нуразбскова из архивов КГБ, заглавия которых автор не находит надобности выписывать здесь, но которые всегда может предъявить.      Об употреблении иностранных языков в русском сочинении автор рассказывает в 6-й части романа. Употребление в русском сочинении украинского языка не требует никаких дополнительных разъяснений, любой читатель убедится в этом, открыв русско-украинский словарь: "абажур = абажур, авиация = авiацiя, агроном = агроном". Какой русский не понимает слов "ставок, бачить, чуеш" или выражений "Маемо те що маемо", "Набрали солi, як дурнi мила", "Рибу, птицю, молодицю беруть руками"?      И еще о принципе относительности в литературе. "Когда я понял, - рассказывал Эйнштейн, - что человек, летящий с крыши, остается неподвижным относительно мироздания, во мне все оборвалось, со мною говорила сама Природа, мне захотелось залезть на крышу и провести этот эксперимент". Эйнштейн так и не прыгнул с крыши, чтобы проверить теорию относительности, но в литературе, на бумаге - бумага все стерпит - почему бы не прыгнуть с крыши?            Vale et mihi favere!      Будь здоров и благосклонен      ко мне, читатель! (лат.)                  ГЛАВА 9            НЕ СЕРДИСЬ НА СУДЬБУ,            не ведает бо, что творит.      Представь судьбу огромной обезьяной,      которой дана полная воля. Кто посадит ее на цепь?      Не ты, не я, никто. Делать нечего,      так и говорить нечего.      А. Пушкин - П. Вяземскому            Едва проводник ушел,      как передо мной через дорогу проскакала      большая рыжая обезьяна с длинным хвостом.      Перед тем как скрыться в зарослях, обернулась,      внимательно посмотрела на меня      и погрозила пальцем.      Г. Грин      Из офирских впечатлений            Грязного и оборванного Сашка Гайдамаку Гамилькар увидел ранним утром на Графской пристали. Хлопчик сидел прямо на мостовой, вспоминал свой итальянский "Кольнаго", реквизованный батькой Махно, играл на отцовском аккордеоне и в полной безнадеге пел на мотив "Яблочка" частушки собственного сочинения:            Махновчики-чи-ки,      Славнi хлопчики-чи-ки,      Потопилисъ у Днiпрi,      Як горобчики-чи-ки*1.            Впрочем, хлопчик ничего не сочинял, он пел то, что видел, а в своей восьмилетней жизни, где год засчитывался за три, Сашко многое успел повидать. Однажды под его аккордеон на станции Блюменталь, что рядом с Екатеринославом, махновцы заживо сожгли в паровозной топке здоровенного попа и сутане, а Сашку за музыку отвалили щедрый гонорар - соломенный брыль картошки и полный стакан самогона.      Но здесь, в Севастополе, никто не собирался платить за музыку, хотя вчера на закате солнца сам Верховный Главнокомандующий, худой и долговязый, как коломенская верста, в черной верблюжьей бурке, с тонкими усиками, похожий на чеченского вождя Джохара Дудаева, прошел мимо Сашка, оглянулся сверху вниз, отбросил на хлопчика косую длинную тень и, помахивая нагайкой, пробормотал:      - Qu'est-ce qu'il chante?*2      "Этот может заплатить", - подумал Сашко и запел:            Эх, яблочко,      Да ты моченое!      Едет батька Махно -      Знамя черное.            Врангель щелкнул золотым портсигаром, закурил, постоял, послушал и увидел в этом хлопчике не просто хлопчика, а некий символ.      - А ну заграй "Интернационал", - провокационно заказал Врангель.      Сашко заграв. Врангель послушал.      - Voila, Boulate Chalvovitch, c'est votre romantisme fangeux de la guerre civile!*3 - сказал черный барон, показывая на хлопчика рукояткой нагайки, кому-то из людей своей многочисленной свиты в бурках, папахах, фуражках и офицерских шинелях. Потом Врангель сел на заднее сиденье черного лакированного "Russo-Balt'a"*4 и, устраивая свои непомерно длинные ноги под подбородком, передразнил этого Boulat'a Chalvovitch'a*5 тоже на французском, но с кавказским акцентом:            "Les commisaires en casques poudre      Se pencheront vers moi sans mot"*6            - Va-t-en, bastarde!*7 К Николай Николаичу захотел?! - вызверился на хлопчика какой-то неведомый Булат Шалвович, тощий человек с изможденным лицом, в косматой овечьей папахе, похожий на басурмана из Дикой дивизии.      - Ne le touchez pas, laissez-le...*8 - защитил хлопчика черный барон, приоткрыв дверцу автомобиля. - Современный фольклор надо собирать и хранить, mon cher Boulate Chalvovitch*9. He пугайте его Николай Николаичем. Этот Гаврош знает что-то такое, чего мы не знаем. Подайте ему что-нибудь, пусть еще споет, я хочу послушать.      Булат Шалвович поискал в карманах и кинул хлопчику маленькое зеленое яблочко. Сашко запел:            Легендарный Севастополь,      Неприступный для врагов...            - Ага, неприступный, - пробормотал Врангель. - В каждую кампанию аккурат сдаем врагу.      Сашку было все до фени. Он надкусил кислое яблочко, скривился и спел специально для Врангеля:            Эх, яблочко,      Да недоспелое!      Едет черный барон -      Zchopa белая.            Врангель, что называется, аршин проглотил. Он негромко и площадно выругался, подтянул колени под подбородок, хлопнул дверцей и уехал.            ___________________________________      1 Приблизительный перевод: "Махновчики, славны ребятушки, утонули в Днепре, как воробушки" (укр.).      2 Что он там поет? (франц.)      3 Вот она, Булат Шалвович, ваша блядская романтика гражданской войны (франц.).      4 "Руссо-Балт" - марка первых российских автомобилей.      5 Булата Шалвовича.      6 И комиссары в пыльных шлемах склонятся молча надо мной (франц.).      7 Пшел вон, байстрюк! (франц.)      8 Не трогайте его, пусть... (франц.).      9 Мой дорогой Булат Шалвович (франц.).                  ГЛАВА 10      TOUR DE TCHERNOUBYL            Я начинал много рассказов о велогонках,      но так и не написал ни одного, который смог бы      сравниться с самими гонками.      Э. Хемингуэй            В Западном Берлине пьяный Гайдамака никому не понадобился, он лыка не вязал и даже не смог запросить политического убежища; его выдали Хоннекеру, тот пообещал его расстрелять, но пожалел и даже лечил от запоя. А той чернобыльской весной надо было показать всему миру, что с пылью в Киеве все в порядке, и потому решили провести индивидуальную гонку "Tour de Tchernoubyl"*1. Спортивные начальники послали туда уже вылеченного от запоев Гайдамаку, а за победу обещались наградить достойно, хотя в победную психологию вечной подсадной утки не верили.      - Спой свою вторую лебединую песню! - сказали ему. Вот Сашко и запел ее: со старта он крякнул и бросился в атаку. Его ждал на финише приз - гоночный велосипед "Кольнаго" стоимостью в 10 тысяч американских долларов плюс 10 тысяч рублей советских денег - деньги эти были ему позарез нужны. Очертя голову он носился в караване, пугая соперников, спуртовал, тащил за собой нахлебников - как и в любом деле, здесь было много посторонних, случайных людей, олимпийцев, - они хотели только участвовать; они много понимали, но мало умели и сильно мешали. Гайдамака уставал, возвращался, опять спуртовал, наконец на крутом повороте взорвалась передняя трубка, и он, словно из катапульты, вылетел через руль в кусты на обочине. Вылез оттуда исцарапанный, с опухшим локтем. Велосипед вдребезги, руль в руках, колесо в кустах. Повезло, подъехала "техничка", быстро сменил велосипед. Бросился догонять. Догнал. До самого Чернобыля шел первым, крутил педали, не видя и не ведая дороги, пока не налетел на отца Павла. Поп ругался, как черт. Велосипедный караван во главе с поляком Лехом Шоздой промчался мимо, поглядывая на лежащую подсадную утку с черным попом. Гайдамака опять крякнул. Надо не так. Работала психология утки. Сел на асфальт, подышал, встал. Поп отползал на обочину. Вся сила у Гайдамаки была в ногах, ушла в икры. О, эти велосипедные ноги! Если у бабников вся сила в чреслах, у штангистов в руках, у шахматистов в голове, то у Гайдамаки вся сила ушла в икры, его икры были твердыми, как наковальни, если он становился на ноги, то стоял твердо, уже не падал - даже если голова теряла сознание. Сел в седло, поехал восьмерками. Велосипед, к счастью, не пострадал. С ободранной до крови спиной объехал пыхтящий четвертый реактор. Караван был уже далеко. Над головой рычал вертолет сопровождения. Гайдамака дышал. К нему и к попу спешила "Скорая помощь". Сашко крутнул головой и крутанул педали.      Хватит быть подсадной уткой!      Не помнил, как догнал пелетон у самого Киева, под Вышгородом, резиденцией княгини Ольги и русских богатырей. Помнил только, что на холме стоял громадный Илья Муромец и страшно орал: "Давай, давай, давай, Сашок!" и что на обочине валялись в изнеможении сошедшие с трассы гонщики, их подбирали "Скорые помощи". На Гайдамаку жутко было смотреть. Клочья майки висели на руках, разорванные шорты болтались на бедрах, Сашко мчался на велосипеде полуголый, с черной спиной, с голой и растертой до кровавого мяса задницей. Пелетон с уважительным ужасом притормаживал, пропуская его. Теперь впереди был только поляк Лех Шозда. Он оглядывался, словно загнанный зверь, глотал из фляги, он был еще далеко впереди, но Сашко чувствовал, что сможет достать, что поляк не потянет такого напора. Металлический обод раскалился, резина плавилась от трения. Десять последних километров Гайдамака шел в бреду, на целые секунды терял сознание: перед глазами блестели огненные круги, губы потрескались до крови, судорога сковала ноги. Шозду он достал у самого финиша на Республиканском стадионе имени Хрущева. Тоннель. Стадион. Первым в красных клубах пыли появился Шозда. Он глотал горячий воздух и судорожно мотал лысой головой, кепку он потерял на Бесарабке, капли пота разлетались фонтанами. За его спиной метался Сашко Гайдамака. На красном от пыли лице лихорадочно блестели белки глаз.      Шозда не пропускал, Шозда тормознул у виража и аккуратно прошел по бровке - теперь перед ним открылись последние 100 метров из 196 километров. Шозда сгорбился и уронил голову на руль перед последним броском. Гайдамака не тормозил, даже не пытался зафиксировать ноги. Стрекотали туклепсы, колени ходили вверх-вниз, Сашко шел на отчаянный риск, рвался в обход Шозды, по большому виражу: выбора не было - кратчайший путь к финишу был занят соперником. Его едва не вышвырнуло за бровку, он еле удержался в седле. Милицейское оцепление шарахнулось в сторону. Велосипеды почти сравнялись, когда до финиша оставалось метров тридцать, но Шозда успел перекрыть Гайдамаке путь, тот оказался в западне. Слева был Шозда, справа - бетонный выступ трибун. Единственный выход - затормозить. Но Гайдамака сжался и впрыгнул вместе с велосипедом на полуметровый бетонный выступ. Велосипед трещал, извивался, едва не врезался в металлический столб, а окровавленный и полуголый Гайдамака со всклокоченными пепельно-красными волосами давил туфли зрителей из первого ряда. Через мгновение он слетел на тартановую дорожку и перед носом потрясенного Шозды пересек финиш, сбил на тартан секретаря по идеологии, будущего Президента Украины Леонида Кравчука, стоявшего с Кубком в руках, и рухнул с велосипедом. Пальцы намертво вцепились в руль, тренеры долго не могли их разжать. Наконец его оторвали от велосипеда, уложили на траву. Текли кровавые слезы. После такого финиша ему аплодировали даже гонщики. Спел-таки свою вторую лебединую песню.      - Что с попом? - прохрипел Гайдамака.      Тренер не понял, о чем он спрашивает, и прикрыл его одеялом.      С тех пор они с отцом Павлом пребывали в приятельских отношениях, а когда Гайдамака налетел на папу римского, отец Павло совсем его зауважал: задавить самого папу - не хрен собачий и не фунт изюму!      ______________      1 Чернобыльская гонка (франц.).            ГЛАВА 11      ИЗВИНЕНИЯ АВТОРА            О, змея! Я не извиняюсь, я вовсе не называл      Вас "змеенышем", как Вы пишете. Вы змея,      а не змееныш, громадная холеная змея. Разве      это не лестно? Целую руку, стукаюсь лбом о пол.      А. Чехов - Л. Мизиновои            Автор приносит свои извинения - в особенности пожилым дамам и молоденьким читательницам (все же "Эфиоп" - это мужское чтение) - за использование в романе так называемой ненормативной лексики, но в закрученных спиралями реальностях и в завязанном узлами генетическом коде "Эфиопа" русский мат занимает свое естественное скрепляющее место (вроде водородных связей в дезоксирибонуклеиновой кислоте) - такие исконные слова, как "блядь", "жопа", "срать" мелькают во всех русских (украинских) былинах и летописях, начиная с Несторовой, - и без этого скрепляющего начала закручивание слов и фраз в окончательную форму романа было бы невозможно.      Относительно неблагозвучного для русского уха офирского верховного титула "Pohouyam", мелькающего по всему роману. У автора не поднялась рука заменить его на что-то приблизительное - "вождь", "царь", "император" или даже на африканское "нгусе-негус". В Офире автора неправильно поняли бы, потому что верховного правителя там называют именно так: "Pohouyam". Это высший офирский титул, а "негус" или "нгусе-негус" - должность, которую занимает Pohouyam. Следует напомнить, что подобные звуковые накладки и кальки в разных языках не редкость - вспомним английское "ху ис ху". Оно ведь нас не коробит. Дело привычки. Филологическое открытие: оказывается, "мат" и "ненормат" - это одно и то же. В Чехии, например, русским не следует просить у женщины "спичку" - можно схлопотать пощечину, в Болгарии в мужской компании предлагать "курицу" - можно получить по морде (за что?!), а в некоторых странах Латинской Америки петь украинскую песню "Iз сиром пироги" - могут выдворить из страны. В Офире не надо плохо отзываться о "дровах". Так же осторожно следует обращаться с аббревиатурами различных партий и организаций - последняя новость из этой оперы: "Единый Блок Левых Организаций Молодежи". В этом смысле автор щадил слух и зрение русского читателя и (там, где это было возможно) писал подобные лексы латинскими литерами, а учение, происходящее от слова "Pohouyam", и его последователей автор перевел на русский как "дофенизм" и "дофенисты" (от неблагозвучного, но привычного "до фени").            ГЛАВА 12      ГЛЫНА            Глухо стукнет земля,      Сомкнется желтая глина      И не станет того господина,      Который называл себя я.      Б. Савинков            Хоть и обругали байстрюком, зато культурно, по-французски, - bastarde. Не убили, уши не оборвали, даже по шее не дали, даже не тронули - и на том спасибо. Однажды на станции Блюменталь его тоже обозвали байстрюком. После этой станции Сашко уже не ждал от взрослых ничего хорошего. Плюнут и разотрут. Толстый поп в сутане на всю жизнь остался перед глазами. Был май, Сашко видел станцию, перрон, забитый ранеными. Цвели белым цветом вишни, было красиво, но сыро, встренно и пронзительно холодно, сыпал мелкий снег, от немецкой колонии доносились громкая беспорядочная стрельба, лай собак и крики перепуганных петухов. У перрона напротив вокзала стоял под парами деревянный бронепоезд и изредка оглушительно и лениво палил в мокрое небо из пушки. У штабного вагона зябла охрана. Сашко тихо наигрывал для раненых "Марусю", как вдруг мимо него, держась за щеку, быстро прошагал сам батька Махно с телохранителями - батька только что ходил на боевую рекогносцировку и заодно оправился в дощатой, донельзя обосранной уборной за вокзалом. Сашко запел, привлекая внимание батьки:            Батька Махно      Смотрит в окно,      За окном      Темным-темно.            Нестор Махно высморкался под бронепоезд, отскреб об подножку вагона прилипшее говно с хромового сапога, вскочил на подножку и с такой злобой зыркнул на хлопчика, что Сашко тут же свернул аккордеон. Махно было не до музыки, ему сегодня не везло: на батьку напал понос, болел зуб, около уборной он вступил в говно, махновцам не удавалось взять немецкую колонию - Блюмы, Тали и Блюментали здорово огрызались, а батька не мог заорать свое знаменитое: "Хло-о-пцы! Роби гря-а-зь!", потому что конница с тачанками позавчера ушла робить грязь к Мариуполю, и хлопцы сами лежали в грязи. Мертвых пока не выносили, а раненые, кто мог идти, подходили под снегом к вокзалу, стонали, матерились на майский снег, поминали батьку разными тихими словами, садились, ложились прямо на перрон и перевязывали друг друга какими-то грязными тряпками и окровавленными бинтами.      Уже собрался полный перрон раненых. Вот подошли еще двое - один босой, легко раненный в руку, с какой-то старинной музейной винтовкой, в рваных галифе, в солдатской гимнастерке и австрийской фуражке; в раненой руке он нес здоровенного гуляй-градского петуха без головы, а здоровой рукой поддерживал дружка с длинной саблей, очень бледного, раненного в живот, в немецкой каске типа pickelhaube*1, в вышиванной льняной рубахе, в атласных малиновых шароварах и в великолепных хромовых сапогах - не хуже батькиных, но измазанных не говном, а глиной.      - Глына*2, - безнадежно сказал бледный раненый в немецкой каске. Он зажимал окровавленными пальцами разорванный живот, чтобы внутренности не вываливались наружу, и тупо глядел на свои хорошие сапоги.      - Глына, - с готовностью согласился босоногий. - Я твои чоботы соби визьму, гаразд, Мыкола?*3      Мыкола не ответил.      - По рукам? - переспросил босоногий.      - Ро houyam, - прохрипел Мыкола.      Здесь были лица строгие, спокойные, искаженные страданием, просто красивые, чуть ли не римские, но были и рыла со звериными челюстями без подбородков, с тупыми водянистыми глазами, низкими лбами, неандертальскими надбровьями, впавшими носами, закрученными усиками, чупрынами и чубчиками, заячьими губами, беззубыми ртами. Были азиаты, кавказские и семитские типы, вот только негров не было, но если бы здесь сейчас объявился негр, то и негру никто бы не удивился. Вся эта маргинальная толпа напоминала бы репинскую Запорожскую Сечь, если бы от картины Репина так же несло сивухой, мочой и потом и если бы не было так холодно. По перрону в толпе бродил очень толстый и очень пьяный бородатый поп в сутане, пугал раненых адом кромешным и громко, излишне громко убеждал их не трогать немецких колонистов:      - Не треба, хлопцы. Германцы нация умная, культурная, образованная, они наведут в России порядок. От.      - Ты потише, отец Павло, - посоветовали ему. - Нестор почует.      Вдруг из штабного вагона, как черт, выскочил сам Махно в уже отчищенных от говна сапогах и заорал:      - Я все чую! Ишь, паразит, разъелся! Агитатор сучий! Порядок ему в России! Ну, водолаз (почему "водолаз", никто не понял), пугаешь нас пеклом на том свете, так полезай в него на этом! Жириновский! Где Жириновский?! В топку его, хрена патлатого! Эй, байстрюк! Где байстрюк?.. Играй "Интернационал"!      Махно был обозлен зубной болью, майским снегом и большими потерями. Он чувствовал - глына дело, Блюменталь сегодня не взять, а завтра будет некогда. За батькой выскочили его телохранители - среди них какой-то матрос в бушлате, перекрещенном пулеметными лентами, и в бескозырке с гаерской самодельной надписью "Броненосец "Портвейн-Таврический"", - и, жуя на ходу, набросились на попа. У паровоза столпились раненые, из грязных окон вокзала боязливо наблюдали несколько бородатых крестьян и пейсатых евреев, готовых тут же спрятаться.      Сашко заиграл "это есть наш последний". Отец Павло мгновенно отрезвел. Он молча и отчаянно вырывался, сутана мешала ему отбиваться ногами. Поп не хотел лезть поперед батьки Махна в пекло, но дюжие батькины охранники втащили его на паровоз, согнули, поставили на колени в кучу угля и успокоили:      - Ничего, не рыпайся, Нестор добрый... Щас в раю будешь...      В тендер заглянул бледный пожилой машинист и сказал вполголоса, желая спасти попа:      - Хлопцы, що вы робыте, вы мне колосники костями засорите, бронепоезд не пойдет.      - Заткнись, дурень, щоб батька не слышав, а то за ним пойдешь, - посоветовал ему матрос Жириновский с "Портвейна-Таврического".      Охранники неуверенно глянули на Нестора - може, не треба, може, шуткуе батька?      Но батька не шутил. Заложив руки за спину и наклонив голову, он глядел исподлобья куда-то вверх синими ясными очами с таким видом, будто его уже ничего не касается, будто он сейчас бросит все к чертовой матери и уйдет, - будете знать, останетесь здесь без батьки.      Снег ровнял огороды за станцией, покрывал говно за уборной. Охранники тоже поняли, что глына дело. Матрос Жириновский открыл заслонку в топке. От жара у попа загорелась борода. Отец Павло страшно закричал, но захлебнулся огнем. Охранники озверели и принялись заталкивать попа в топку. Вот скрылась в топке голова, затрепетали руки, черный дым повалил из трубы, понесло приторно-сладкой гарью.      Махно сплюнул в грязный снег под свои высокие, не хуже Мыколиных, сапоги и вернулся в вагон. Толпа молча крестилась, расходилась и сплевывала, босоногий махновец озирался, сплевывал и стягивал с мертвого или потерявшего сознание Мыколы сапоги, а штабные охранники, тоже сплевывая, завели Сашка в штабной вагон, вымыли и вытерли свои дрожащие руки неизвестной чистоты расшитыми рушниками, отвалили Сашку соломенный брыль картошки, а матрос Жириновский с "Портвейна-Таврического" заставил хлопчика выпить полный стакан прозрачного самогона. Потом Сашко блевал под боком бронепоезда дальше чем видел, и с тех пор мелодия "Интернационала", запах самогона и морские бушлаты с пулеметными лентами стали вызывать в нем тошнотворное воспоминание о сладком запахе сгоревшей человеческой плоти, а пение и игра на аккордеоне сделались опасным занятием - взрослые озверели хуже волков, им все pohouyam, не знаешь, чего от них ждать, в глаза им лучше не смотреть, могут наброситься.      Но явление черного моряка в белом берете с помпоном, с золотой серьгой в ухе, с золотым перстнем на пальце и с оранжевым яблоком в фиолетово-розовых ладонях все же поразило хлопчика. Шкипер был такой черный и яркий, что Сашко решил, что у него от голода в глазах почернело. Он забыл закрыть рот и уставился на африканца; а тот присел на корточки, цепкими пальцами разорвал оранжевое яблоко и положил на мостовую перед хлопчиком.      - Спей яблочко, - заказал Гамилькар. Сашко не услышал.      - Etes-vous muet?*4      Наконец Сашко пришел в себя и заорал первое, что пришло в голову:            Эх, яблочко,      Да распрекрасное!      Едет Васька Чапай -      Рожа красная!            Спел, схватил разорванное яблоко и стал жрать, во все глаза глядя на африканца. Гамилькар опять затруднился с языком общения и спросил по-английски:      - What is the "vasca chapay"?*5      Сашко пожал плечами.      - Ты хош знаеш, шо поеш? - африканец опять перешел на русский, но с таким акцентом, что получилось по-украински.      - А тебе не ро houyam? - спросил Сашко.      - Pohouyam, - согласился Гамилькар. - Очень даже pohouyam. Откуда ты знаш это слово?      Сашко не ответил. Он жадно жрал оранжевое яблоко и разглядывал шкипера. Сладкий оранжевый сок капал на мехи аккордеона. Сашко никогда не ел апельсинов и не общался с неграми. Он даже никогда не видел апельсинов и негров.            _________________________      1 Каска с острым наконечником, которую носили в кайзеровской армии (нем.).      2 Глина (укр.).      3 Я твои сапоги себе возьму, ладно, Мыкола? (укр.).      4 Ты что, немой? (франц.).      5 Что есть "васька чапай"? (англ.).                  ГЛАВА      БЕЗ НАЗВАНИЯ            В офирском "Hotel d'Ambre-Edem" после люкса      с No12 сразу следует люкс No14.      Из записок путешественников            НЕСКОЛЬКО АВТОРСКИХ СЛОВ О КУПИДОНАХ ШКФОРЦОПФА            Автор "Эфиопа", неоднократно бывавший в Офире, уважающий офирские обычаи, но сам не будучи суеверным человеком, решил использовать главы, которые располагаются между 12-ми и 14-ми, по собственному разумению - а попросту для авторских отступлений.      Монография Н.С. Шкфорцопфа о лунном купидоне бродила по научным редакциям СССР до тех пор, пока Шкфорцопфу это бродяжничество не надоело. Ученые издатели не решались стравить в борьбе за звание "недостающего звена" человека марксистско-дарвинскую трудовую обезьяну с реакционно-буржуазным сексуальным купидоном. Шкфорцопф был опасным человеком, даже Т.Д. Лысенко упомянул о нем (конечно, уничижительно) в связи с генетиком Дубининым в своем знаменитом послевоенном докладе. Наконец Шкфорцопф перевел монографию на французский язык и нелегально переправил на Запад, где ее опубликовали в журнале "Planetaire de France"*1. Учитывая свсрхоригинальность авторской концепции о происхождении человека, этот труд перепечатали многие журналы во всех цивилизованных странах. Когда ситуация в СССР изменилась и стало "можно", к Шкфорцопфу обратился представитель издательства "Наука" с предложением издать монографию на русском языке, сократив чересчур экспрессивные апелляции к французской публике. В ответ Шкфорцопф показал представителю издательства комбинацию из трех пальцев и спросил: "Где ты раньше был?"      Но вскоре без разрешения автора появилось пиратское издание монографии в обратном переводе с французского. Издательство "Terra Fantastica" клюнуло на сексуальную клубничку симбиозной теории происхождения человека. Перевод был ужасен. Все интимные места человеческой анатомии переводились в лоб, то есть "houy знает что", как сказал бы любой здравомыслящий человек; а чрезвычайно важное для теории симбиоза понятие "образ чужого" переводчик заменил в одних случаях нелепым сочетанием "картина другого", в других - политизированным "образ врага". Шкфорцопф был в бешенстве. Наконец монографию перевела Л.Н. Свердлова-Екатеринбург, и она (монография) была частями опубликована в журналах "Жизнь животных в СССР" и "Эволюция и генетика", затем вышла академическим изданием.      Шкфорцопф написал "Купидона" в манере доверительной беседы с читателем. Ответственность за фривольные шутки и нелитературные обороты переводчица возложила на автора и принесла извинения читателям за неоднократные упоминания всуе имени Н.М. Пржевальского. Похоже, Шкфорцопфу не давали покоя лавры великого русского естествоиспытателя. Гонорар за издание "Купидона" по желанию Шкфорцопфа был отправлен в Фонд помощи московскому зоопарку.      Купидон - крупнейшее открытие современности. Оно затрагивает области зоологии, палеонтологии, биологии, генетики, медицины, философии, космологии. Родовое название зверя еще не устоялось, еще не прижилось в зоологической табели. Ученые мужи еще не решили, "куда его". Первооткрыватель предложил удачное имя Coupidonus Lunas (купидон лунный), но пробуются на вкус pteropitecous (обезьяна летающая), homo himerous (человек-химера) и другие. Французы уже успели окрестить его просто "купидончиком", а итальянцы - "ангелочком".      - Точное название - великое дело, а с великими делами спешить не следует, - говорил офирский Pohouyam, когда Шкфорцопф взялся за первое сообщение в "Нейчур". - Как назовешь, так и пойдет гулять по свету. Стерлядь, простипома, бильдюга - эт-то что такое?!      Вот выдержки из разнокалиберной прессы о купидоне (не самые глупые):      "Конечно, купидон Шкфорцопфа не похож на тех толстеньких байстрюков с крылышками, которые пуляют из луков стрелы в сердца неприступных красавиц, хотя сравнение купидона с мифологическими греко-римскими шурами-амурами - первое, что приходит на ум. "Купидон" - это функция; мало ли что казалось спьяну древним грекам и римлянам".      "Ученым еще предстоит объяснить своеобразное поведение купидона и решить "куда его?", но уже понятно, что управляет им не разум, а инстинкты и рефлексы, т.е. это объект не для Зигмунда Фрейда, а для Ивана Павлова. [Сомнительно. Все наоборот. Инстинкт - это и есть подсознание, рефлекс - начало сознания.] Защитники прав человека могут спать спокойно - это существо не принадлежит к роду homo. Оно - животное. Еще точнее - древний летающий ящер, сродни птерадону. Прозрачные и эластичные кожные перепонки между передними и задними лапами делают купидона в полете похожим на большую летучую мышь, а морда его похожа на морду французского бульдога. Зато когда он ковыляет на двух кривых полусогнутых лапках или, сложив перепонки, подкарауливает на крыше котов, то спьяну или при лунном свете его легко можно принять за человеческого младенца. Он неплохо ходит на четырех и даже бегает, по быстро устает. Его бульдожья тупая мордочка с ушами-локаторами и круглыми красными глазами кажется немиловидной и карикатурно напоминает человеческое лицо, но офиряне находят ее грустной и вызывающей сочувствие - особенно у самочек. Тельце чистое, черного или темно-шоколадного цвета, задняя часть и гениталии прикрыты (украшены) зарослями острых ядовитых игл наподобие набедренной повязки. Эти иглы - самая замечательная особенность купидона, этакие постоянно отрастающие одноразовые шприцы, эластичны и тонки - длиннее ежовых, по короче дикобразовых. Странная помесь обезьянки, бульдога, ехидны и летучей мыши".      "Обнаружен единственный путь миграции купидонов Шкфорцопфа: русский Крайний Север (Туруханский край, тундра, рождение и выкармливание детенышей) - Воронежская область - Крым (Севастополь) - Черное море - Турция (проливы) - Эфиопия - Офир (Офир купидоны находят безошибочно) - и вдоль экватора (когда Офир находится на экваторе), используя вращательное течение инверсионного следа Земли и так называемую эротическую волну притяжения, медленный подъем в космос с выставленными ушами-локаторами и расправленными перепонками, заменяющими купидонам солнечные батареи. Затем по крутой дуге планирование на обратную сторону Луны и спячка.      Купидоны Шкфорцопфа - лунные жители".      _____________________      1 "Французский планетарий" (франц.).            ГЛАВА 14            НЕТ, И В ЦЕРКВИ ВСЕ НЕ ТАК,            Все не так, как надо.      В. Высоцкий            Отец Павло приподнял рясу, как баба юбку, оседлал "Кольнаго", тот аж застонал под богатырским седалищем, и сделал круг по Киево-Печерской лавре, давя на асфальте розовые каштановые свечки, - в Киеве как раз отцветали каштаны, пахло каштанами.      - Неувязка, от, - наконец сказал отец Павло, проезжая мимо Гайдамаки. - Как он мог у тебя по воде ходить и одновременно на шестой этаж заглядывать?      - Не знаю, - задумался Гайдамака.      - Хороший у тебя велосипед, от, - похвалил поп и покатил на второй круг.      Гайдамаке жалко было велосипеда. Никому он его не давал, но отцу Павлу не смог отказать. Дисковый велосипед пребывал у Сашка в должности коня, кота и собаки одновременно - Сашко пил с "Кольнаго", говорил с "Кольнаго", гладил "Кольнаго", "Кольнаго" спал у его ног, однажды даже Сашко верхом на "Кольнаго" сделал Люську, демонстрируя ей сюрпляс - он в седле, она же, задрав юбку, на раме. Этот высший сексуальный пилотаж произвел на Люську неизгладимое впечатление.      А Киево-Печерская лавра большая-больша-ая - кто был, тот знает, - пока ее на велосипеде объедешь! Гайдамака стоял на забетонированном фундаменте взорванного Успенского собора и терпеливо ковырял в носу. (Наш Энкаведе в сорок первом году, покидая Киев, заложил в собор прорву взрывчатки, чтоб взорвать по радиотелефону и придавить врага, по то ли провода отсырели, то ли что еще, по взрыва не произошло, и немцы, придя, удивились такому атеизму, разминировать собор поленились, ну и взорвали: хотели - получите.)      - Ну, что решил? Ходил он или летал? - спросил отец Павло, возвращаясь.      - Не веришь? - обиделся Сашко и запсиховал: - Мне не веришь?! Что ж ты за поп Гапоп такой?! А ну слазь с моего велосипеда!      И мысленно обозвал церковника "козлом".      - Сам ты это животное, от, - ответил отец Павло, читавший мысли на расстоянии. - Верю. не мельтеши.      Наконец отец Павло сделал три полных круга по Лавре и вот что сказал паломнику:      - Дело вот в чем, - сказал этот либерально-демократический поп, - дело в том, Сашок, что Иисус наш Христос, как ты там ни крути, от, как ни философствуй, с какой стороны ни заглядывай, хоть сзади, хоть спереди, хоть по отцу, хоть по матери, принадлежит к гражданам еврейской национальности, от. И твое оскорбление ему, конечно, не в бровь, а в глаз. Вот если бы он был французом, англичанином или, не дай Бог, русским, то ты мог бы сделать вид на Мадрид, мол, ошибочка вышла с пятой графой, извините. От. А так... Уж и не знаю, что тебе посоветовать. Не зря он промолчал, ох не зря! Мог бы в ответ как-нибудь тебя обозвать. Козлом, от. Или хохлом. Обозвал - и квиты. Понял? А он промолчал, от. Обиделся, значит? Не знаю, не знаю... Придется тебе, Сашок, гореть в геенне огненной, от. Хам ты, Сашок, а хамов нигде не любят, даже там. Так-то, от. Додумался тоже - самого Господа Бога нашего жидом обзывать! Знаешь, что Лев Толстой говорил?      - Не...      - Вот что он говорил, я запомнил: "Ну не странно ли, - говорил Лев Толстой, - что принадлежность к еврейскому племени великих людей вызывает такой болезненный интерес - а не еврей ли он? От. Казалось бы, так просто: все христиане суть евреи, потому что верят в еврейского Бога, чтят еврейских пророков, произошли от евреев Адама и Евы". Лев Толстой попытался объяснить все это одному непросвещенному толстовцу - молоденькому попу-антисемиту, посетившему Ясную Поляну. "Как же вы не любите евреев, если сам Иисус был евреем?" - спросил Толстой. Попик вытаращил глаза: "Как?! Иисус - еврей?! Не может быть!" - "Какой же национальности был Иисус, по-вашему?" - "Русским! От!" - "Иисус родился, жил и проповедовал в Палестине. Его матушка была еврейкой. Какой же он национальности?" - "Русский". - "Его отчим был евреем, - терпеливо продолжал Толстой. - Его братья и сестры были евреями. Все его ученики, апостолы - были евреями. Обо всем об этом написано в Евангелиях. Кто же Иисус по национальности?" - "Это невозможно", - чуть не плача отвечал молодой священник. "Что невозможно? Еврейское происхождение Христа? Вы читали Евангелия? Хотя бы одно?" - "Да. Да. Да. Да. Все четыре. Но там об этом ничего не написано, от". - "Чего "об этом" не написано?" - "О том, что Иисус был евреем. Может быть, он не был русским... я не настаиваю, что он был русским". - "Кем же он, по-вашему, был?" - "Наверно, он был каким-нибудь славянином. От. Может быть, болгаром или сербом. Или даже хохлом. От". Граф едва сдержался, чтобы не послать далеко этого темного попика, махнул рукой и вышел из комнаты. А поп заплакал. От.      - Вот те на! Я ж не знал, что Иисус был евреем! - взвыл Сашко Гайдамака. Он что-то понял. - Что ж теперь делать?! Очень уж не хотелось ему в этот огненный гулаг.      - Что делать, что делать... - передразнил отец Павло. - Не знаю, что делать. От. Пить надобно меньше, Сашко. А еще лучше - совсем не пить. От. Это раз. Во-вторых, надо просить прощения. Покаяться надо, от. Но не просто словами, нет. Искупить тебе надо свою вину, от. Возлюбить надо граждан еврейской национальности как самого себя - вот и выйдет тебе амнистия. От.      - Хорошенькое дело, - пробормотал Сашко. - За что же их любить?      - Крещен ли ты, Сашок?      - Не крещен, но верую.      - Хороший велосипед, - опять похвалил поп. - Не парусят ли колеса, когда поперек ветру едешь?      - Сносит немного.      - Где взял?      - Где взял, где взял... Приз дали. За первое место на Кубке Мира социалистических стран.      - Тьфу ты... сосиськи сраны... - опять сплюнул отец Павло, достал откуда-то из-под рясы мятую американскую сигарету, оторвал фильтр и щелкнул зажигалкой.      Сашко между тем в раздумчивости уже придавил руль и задрал ногу, чтобы сесть на "Кольнаго" и устремиться домой, в Гуляй-град.      - Постой, - сказал отец Павло. - Опиши приметы. Как он выглядел, Иисус твой Христос?      - Ну... - ответил Сашко, останавливая "Кольнаго" в сюрплясс. - Черный. Рост у него ниже среднего, где-то под метр шестьдесят с кепкой. Сутулый такой, чернявый с проседью. Припадает на левую ножку. Ну, шнобель, губы толстые, глаза навыкате. Бороденка какая-то... Обычная жи... Обычное еврейское лицо. На кого-то очень похож - не могу вспомнить. На Ясира Арафата, что ли?      - Так я и думал, - в сильном волнении прошептал отец Павло, жадно затянулся горящим концом сигареты, обжег язык и губы, стал сплевывать пепел, в сердцах швырнул сигарету под ноги и растер ее каблуком на священном асфальте Киево-Печерской лавры. - Постой. Подожди. Я поеду с тобой. От.      Отец Павло вывел из пещеры трехколесную инвалидную коляску-мотороллер с кабиной и устремился вслед за Гайдамакой в Гуляй-град, чтобы проинспектировать видение.                  * * *            Сашко Гайдамака            ГРАФФИТИ НА СТЕНЕ      КИЕВО-ПЕЧЕРСКОЙ ЛАВРЫ            Как вышибают клин?      Путем иного клина.      А руку моют чем?      Как правило, рукой.      Когда во всех полках      исчезла дисциплина,      в святых церквах процвел      порядок - да какой!      Вы думаете, зря      вощеные полы там?      Вы думаете, зря поются тропари?..      Плох тот митрополит,      что не был замполитом!      И плох тот замполит,      что не митрополит!            (C) Евгений ЛУНИН.      Запись и литературная обработка.                  ГЛАВА 15      ПРОПУСК В ОФИР            Писатель, не умеющий вдохновенно лгать -      а лгать нужно только вдохновенно, и это большое,      далеко не всем дающееся искусство, - бравирует      своей откровенностью и честностью.      Ему ничего другого не остается.      Л. Шестов Апофеоз беспочвенности            Гамилькар возвращался на свой корабль после изнурительной бессонной ночи в одном из кривых севастопольских домишек, прилипших под акациями к Сапун-горе. Он раскуривал трубку и вспоминал свое последнее путешествие с Гумилевым. Пустыня за райскими вратами впадала в Лунное ущелье, там начинался Офир. Врата перед войной (что-то вроде пропускного пункта из литых чугунных стоек и перекладин с позолоченными бронзовыми узорами) хотя и не были открыты настежь, но и на замок не закрывались - петли для замка были сцеплены медной проволокой, входи - не хочу (после войны на них поставили инфракрас, как в проходе метро). Врата даже толком не охранялись, у ворот сидели по-турецки - скорее для представительства, чем для охраны, - два голых, белобрысых, загоревших до черноты стражника - один с копьем, второй с мушкетоном. Они варили кофе в джезвах прямо на раскаленном песке и сосредоточенно играли в "морру"*1, выбрасывая пальцы на счет "три". Стражники узнали Гамилькара, но при постороннем кофе ему не предложили и для порядка потребовали пропуск. Гамилькар предъявил золотой перстень с печаткой из лунного камня.      - Це хто? - спросил стражник с копьем.      - Это со мной, - ответил Гамилькар.      - А пашпорт у нього е? - спросил стражник с мушкетоном.      - Фальшивый, - ответил Гамилькар.      - Хай скаже им'я.      - Какое? Настоящее?      - Будь-яке.*2      - Скворцов, - сказал Гумилев.      Стражник с мушкетоном написал бамбуковой палочкой на песке: "Шкфорцопф", и Гамилькар с этим самым Шкфорцопфом наконец въехали в Офир. В Лунном ущелье на первой же заставе они сменили ослов на мулов, выпили кофе и направились в горы.      Гумилев был добрым малым и хорошим белым человеком, по он ошибался, он забыл, что Ганнибалы в России все-таки водились - да еще какие! - сам Alexandra Pouchkin числился по России не только Пушкиным, но и Ганнибалом, он был пра-пра-внуком одного из сфирских нгусе-негусов - его великого предка Арама Ганнибала в детстве украли арабские купцы, - и вот Гамилькар уже рассказывал Гумилеву офирскую легенду об "арапе Петра Великого", как продали арапчонка султану, султан подарил ребенка русскому царю Piter'y Pervom'y*3, русский царь крестил Арама и послал его учиться в Париж, где тот согрешил со знатной графиней, сделал ей ребеночка, запутался в долгах и дуэлях, поспешно вернулся - попросту удрал - в Россию, где и сгинул в Сибири после смерти Петра Первого. Все это передавалось с такими чудными подробностями, что нельзя было разобрать, где тут правда, а где художественный вымысел, где офирская легенда шпарила по "Арапу Петра Великого", где по "Трем мушкетерам", а где по биографии Мигеля Сервантеса, - но Гумилеву так хотелось верить в эту историю, а Гамилькар так походил на курчавый тропининский портрет Пушкина, что в нем вполне можно было предположить если и не прямого родственника великого позта, то хотя бы пятую воду на киселе и уж точно ровню по происхождению.      Гумилев доставал из-за уха огнеупорную иглу купидона, затачивал ее на оселке из лунного камня, макал в походную чернильницу и, трясясь на спине мула, записывал этот офирский фольклор в толстую амбарную книгу. К концу путешествия Гумилев был в ужасном виде: платье изорвано колючками мимоз, кожа обгорела и стала медно-красного цвета, левый глаз воспалился от солнца, нога болела, потому что упавший на горном перевале мул придавил ее своим телом, к тому же у Гумилева случился острый приступ ишиаса, поясницу ломило, его скрючило в букву "Г", - на заставах Гамилькар снимал его с мула, растирал поясницу купидоньим ядом и опять усаживал в седло.      Но вот через восемь дней они въезжали в столицу Офира Амбре-Эдем, и Гумилев записал:            Восемь дней от Харрара я вел караван      сквозь библейские Лунные горы      и седых на деревьях стрелял обезьян,      засыпал средь корней сикоморы.      На девятую ночь я увидел с горы -      этот миг никогда не забуду -      там внизу, в отдаленной равнине, костры,      точно -красные звезды, повсюду.            __________________________      1 Морра (итал.) - примитивная игра, в которой каждый из партнеров должен угадать сумму пальцев, разжатых одновременно им самим и противником. В России известна под названием "тюремное очко". (Прим. ред.)      2 Любое (укр.).      3 Петру Первому (франц.).                  ГЛАВА 16            ЧЕРНЫЙ ЧЕЛОВЕК            Водит пальцем по мерзкой книге      И, гнусавя надо мной, как над усопшим, монах,      Читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги,      Нагоняя на душу тоску и страх.      С. Есенин Черный человек            Гайдамака между тем вернулся домой (отец Павло на своем инвалидном мотороллере сильно отстал), обнаружил настежь открытую дверь и стал в дверях вспоминать: закрывал ли он дверь перед своим поспешным исходом в Киево-Печерскую лавру? Мог и не закрыть, все равно красть нечего, кроме Люськиного дивана и мельхиоровых спортивных кубков. Он вошел в комнату и остолбенел. Люськи дома продолжало не быть, дивана тоже не было (наверно, Люська забрала, он разрешил), зато на полу на его стеганом одеяле лежал курчавый красивый негр и читал вверх ногами газету "ЯАКСДАРГЙЯЛУГ АДВАРП" ("ГУЛЯЙГРАДСКАЯ ПРАВДА").      На растерянный вопрос Гайдамаки: "Это что еще за такое!?", негритос глянул на него перевернутыми глазами с перевернутой на затылок головы, вскочил, заулыбался до ушей и предъявил новенький красный советский паспорт, где в пятой графе черным по белому было сказано, что этот негр по имени Алехандро Гайдамакайя является эфиопским фалашем с местом рождения в городе Логоне, паспорт выдан вчера Гуляй-градским РОВД, подписан Шепиловым; и на чистом русском языке стал рассказывать Сашку удивительную историю о том, как он (негр) шел по мосту из Аддис-Абебы в Тель-Авив и заблудился: любой мост, как и всякая палка, имеет два конца, - объяснял негр, - этот же мост имеет три - невидимым третьим трансцендентальным своим концом этот мост упирается прямо в гайдамакино окно; негр влез, никого не было, вот он и прилег отдохнуть, но он сейчас уйдет. Все в этом рассказе было поразительно, в особенности то, что имя-фамилия негра тоже были Сашко Гайдамака, и то, что негр этот был точной копией Сашка, вот только черной, негативной копией.      Сашко вспомнил наказ отца Павла и возлюбил этого негра как самого себя, потому что Сашко, как и все маргиналы, был культурно неустойчив - мог и негров полюбить, если ему скажут, что так надо. Скажешь ему: "Хипди-русси-пхай-пхай!", и он согласно кивает: "Пхай-пхай, а как же!", или: "Русский с китайцем братья навек" - вот и хорошо, вот и близкие родственники.      Негр тем временем заторопился. Он был в военной тропической форме "листопад" - высокие ботинки, шорты с бахромой, рубашка с короткими рукавами. Закинул на плечи рюкзачок, сунул паспорт в нагрудный карман рубашки, надел маскировочную шляпу-панаму, пожал Гайдамаке руку, сказал: "Ну, бывай! Люське привет!" - и полез в окно.      Тут и отец Павло подоспел и тоже застыл в дверях.      Негр вылез в окно, отнял руки от подоконника, но не упал вниз с шестого этажа на ржавую свалку под домом, а крепко на чем-то стоял ногами. Подмигнул отцу Павлу, сделал ручкой "до свиданья", повернулся и пошел по воздуху в Тель-Авив.      - Видел? - прошептал Гайдамака.      - От, - выдохнул отец Павло.      Они подошли к окну. Негр поднимался над Финским заливом в сторону Кронштадта - невидимый мост, вроде радуги, наверно, растянулся над заливом крутой дугой. По мосту - то есть по воздуху - ходили удивленные вороны и чайки и клевали какие-то крошки. Облака висели низко. Было хмуро, но не туманно. Пятнистая форма негра маскировала его в сизом небе. Негр уходил, уменьшался, вошел в облака и исчез. Вороны и чайки закричали, закаркали и взлетели.      - Счас я попробую! - загорелся Гайдамака и полез в окно. Его неприятно кольнуло, что негр передал Люське привет. Люська была придурковатая и дерганая - могла уже сговориться ехать с этим негром в Израиль.      - От! - Отец Павло дал ему подзатыльник, стащил с подоконника и провел следующий эксперимент: взял в углу топор и бросил вниз из окна. Злополучный топор полетел с шестого этажа и упал на ржавую свалку. Моста уже не было. Гайдамака почесал в затылке, а отец Павло осмотрел окно. Сбоку на подоконнике стоял пыльный кактус. Двойная застекленная рама была любовно украшена резными наличниками, которые Гайдамака сам вырезал топором - он любил вырезать по дереву всякие узоры.      - Живи у меня, - сказал Гайдамака. - Живи сколько хочешь. Я один боюсь. Пропишем тебя в Гуляе, у меня тут в милиции знакомый Шепилов.      Отец Павло не отказался, но и не дал согласия.      - Будем вместе пить, - стал уговаривать Гайдамака. - Тикай от этих хохлов.      - Ты же сам хохол, от, - сказал отец Павло.      - Точно! - невпопад ответил Гайдамака. - Женим тебя на хохлушке. Хохлушки очень даже ничего себе, цветочки садят, борщи варят.      - Галушки всякие, - задумался поп.      - Вареники, - напомнил Гайдамака и решил: - Женим тебя на Элке, соседке, Кустодиевой!      - Идем за водкой, подуматы треба, от, - уклончиво сказал отец Павло. Что-то ему не хотелось жениться, от.      Ушли, оставив окно открытым, чтобы негры, если таковые опять появятся, могли войти.            Приложение к главе 16      Национальный музей Офир      ОКНО В ЕВРОПУ (с форточкой)                  СССР, Гуляй-град, XX век      Обрезная доска, стекло, резьба по дереву.            * * *            Примечание: автор, не желая загромождать роман всякими архитектоническими (от мудреного термина "архитектоника") излишествами, все же не смог отказать себе в удовольствии графически изобразить знаменитое окно в Европу.            ГЛАВА 17            ...когда потребуют поэта...      А. Пушкин            ГРАФФИТИ НА ОКНЕ В ЕВРОПУ            (Россия)            Сашко Гайдамака                  БЕЛАЯ ГОРЯЧКА            Допустим, брошу. Белая горячка            дней через пять признает пораженье.      Из нежно промываемых извилин      уйдут кошмары скорбной чередой:            пальба из танков,      Горби,      перестройка,      культ личности,      Октябрьское восстанье,      потом - отмена крепостного права,      и Пушкин,      и Крещение Руси...      Но тут заголосит дверной звонок.      Открою.      И,      сердито сдвинув брови, войдут четыре человека в штатском.      Захлопнут дверь,      отрежут телефон      и скажут:      "Зверь!      Ты о других подумал?      Ну хоть о нас -      плодах твоей горячки?"      И,      с дребезгом поставив      ящик водки,      достанут чисто вымытый      стакан.            (C) Евгений ЛУКИН.      Запись и литературная обработка.                  ГЛАВА 18      ВИЛЬГЕЛЬМ КЮХЕЛЬБЕКЕР            То, что мы называем фантазией и что мы      так ценим в великих поэтах, есть в сущности      разнузданное, если даже хотите развращенное      воображение.      Л. Шестов Апофеоз беспочвенности            Столицей Офира был древнейший Ambre-Edem*1. Гамилькар и Гумилев (Гумилев под именем herr'a Klaus'a Stefan'a Chkforzopf'a*2) поселились в столичном отеле с электрической вывеской "Hotel d'Ambre-Edem"*3, вырубленном в цельной гранитной скале. На прохладной гранитной веранде столичного отеля за ужином из тушеного купидона с черной фасолью и легким пальмовым вином Гамилькар, по совету Гумилева, прежде чем приступить к Пушкину, решил потренироваться на переводе "Луки Мудищева". Сейчас он отыскивал рифму к специфическому слову "елда":            Весь род Мудищевых был древний,      И предки бедного Луки      Имели вотчины, деревни      И пребольшие елдаки.      Один Мудищев был Порфирий,      При Иоанне службу нес      И поднимая хреном гири      Порой смешил царя до слез.      Второй Мудищев звался Саввой -      Он при Петре известен стал      За то, что в битве под Полтавой      Елдою пушки прочищал.      Царю же неугодных слуг      Он убивал елдой, как мух.      При матушке Екатерине,      Благодаря своей елдине,      Отличен был Мудищев Лев,      Как граф и генерал-аншеф.            Для перевода это был тяжелый кусок. Хотя почти все слова были просты и понятны, перевод стопорился из-за двух ключевых слов - "хрен" и "елда". Слово "хрен" по Далю обозначало растение и едкую приправу для пищи, и Гамилькар никак не мог понять, как этой приправой можно поднимать гири; а слова "елда" в словаре вообще не было, приходилось только догадываться, что оно означает. Гамилькар завернулся в простыню и отправился среди ночи к Гумилеву за консультацией. Тот не спал, а крутился у огромного, поистине царского зеркала в золотой литой раме с купидонами и зачем-то силился разглядеть в зеркале свою поясницу.      - Что означает слово "елда"? - с порога поинтересовался Гамилькар.      - Елда, - отвечал Гумилев, - это болт, дрын, дубина, дьявол, женило, идол, истукан, кнут, копье, корень, кукурузина, лингам, орудие производства, подъемный механизм, палка, потенциал, пятая конечность, ствол - нефритовый, уд, свое хозяйство, челнок, черт, якорь - поднять якорь! бросить якорь! А вот, например, такое: шиздоболт.      - Но что означают все эти разные слова?      - Мужской детородный орган - член, гениталии, пенис, фаллос - кстати, фаллос пишут с двумя "л", чтоб был длиннее. Ну и, конечно, кюхельбекер. Вильгельм Кюхельбекер, по кличке Кюхля, был лицейским другом Пушкина, и хотя революционер из него получился хреновый, зато болт у него был такой здоровенный, что лицейские друзья между собой так и называли это дело "кюхельбекером".      Гамилькар был поражен. Язык с таким разнообразным лексическим инструментарием в области секса был несомненно великим языком. Он вспомнил про хрен.      - А хрен? - спросил он.      - И хрен туда же, - ответил Гумилев и пропел:            Умер Максим,      Ну и хрен с ним.            - А как будет "елда" с противоположным знаком?      - Не понял.      - Я имею в виду женский детородный орган. Дылда?      - Нет. Но похоже. И тоже в рифму. Эту грешную дыру русские уважительно называют влагалищем, гаванью, кораллом, норкой, пельмешкой, передком, пещерой, пирожком, раковиной, ракушкой, скважиной, устрицей, омутом.      - А неуважительно?      - Обойдешься. Ты меня совсем задолбал своими вопросами.      - Что означает глагол "задолбал"? - немедленно спросил Гамилькар.      - Забодал, загреб, заколебал, застебал, заклепал, замотал, затолкал, затрахал - все эти глаголы обозначают действие, присущее елде, елда ты этакая! Посмотри - меня кто-то укусил в поясницу. Боюсь, что муха це-це.      Гамилькар с первого взгляда определил, что муха це-це здесь ни при чем и что дело обстоит гораздо хуже, - синяя припухлость на коже с багровой отверделостью на вершине и красными разводами по краям указывала на то, что херр Клаус Шкфорцопф подвергся нападению дикого и зловредного купидона - херр Клаус забыл прикрыть окно защитной сеткой - и заболел тяжелой формой сексуальной лихорадки. Дикарь (он был явно не окольцован, его яд не смогли идентифицировать с ядом известных неприрученных особей; его потом отловили и назвали Черчиллем) конечно, целил под левую лопатку поближе к сердцу, по попал в поясницу - Гумилев почувствовал острый укол, как от жала пчелы или мухи це-це.      Он поначалу очень развеселился, потому что приступ радикулита от укола сразу прошел, зато кюхельбекер, наоборот, немедленно восстал из спячки и пришел в боевое состояние впервые после отъезда из Петербурга. Надо же! Но вскоре натуралисту стало не до смеха - ствол опух, выпирал из всех разумных границ, увеличился в три раза против обычного, загнулся в судороге, как боевой лук, стал похож на знаменитую восьмивершковую*4 "елду" Луки Мудищева, не разгибался и требовал беспрерывного удовлетворения. Херра Шкфорцопфа трясло, температура подскочила под сорок градусов и тоже не падала. Гамилькар отшвырнул "Луку Мудищева" и вызвал скорую помощь из медпункта гарема нгусе-пегуса, медсестры делали все возможное, чтобы облегчить страдания больного, - брали анализы, ставили примочки, отсасывали яд, умащали арахисовым маслом, чтобы сбавить напряжение. Шкфорцопф невыносимо страдал - было больно, к тому же он боялся ампутации своего достоинства.      Мучения херра Шкфорцопфа продолжались две недели. Больному казалось, что ему между ног всадили громадный дрын, он пустил корни и требовал всех телесных соков. Наконец болезнь начала отступать, по тут, в придачу, вконец обессиленного Шкфорцопфа прямо в "Hotel d'Ambre-Edem" ограбили какие-то дофенисты*5 (в этом же отеле еще в VII веке до Р.X. вот так же ограбили разболевшихся от купидонова нападения послов царя Соломона). Гамилькар вышел на гранитные ступени отеля, огляделся по сторонам, сверкнул на солнце желтыми глазами, показал неведомым ворам (в Офире, впрочем, никто не воровал, а если что и тащили, то исключительно на сувениры) все тот же общечеловеческий жест презрения и вернулся в отель; а вещи Гумилева - винчестер, белье, консервы, саквояж, томик Пушкина - как-то сами собой к вечеру вернулись в номер. Растроганный Гумилев снял с пальца и подарил Гамилькару золотой перстень с печаткой из лунного камня - точную копию перстня, полученного Пушкиным от графини Воронцовой, - с таинственной каббалистической надписью на иврите:            С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО)ЗЛ ОТ            - Храни меня твой талисман?.. - догадался Гамилькар и в ответ снял с пальца золотое кольцо и подарил Гумилеву постоянный пропуск в Офир.            __________________      1 Буквально: райский запах, аромат рая (офир.).      2 Герра (херра) Клауса Стефана Шкфорцопфа (нем.).      3 Столичный "Отель Амбре-Эдем".      4 Вершок - 4,4 см. Значит, знаменитая российская елда Луки Мудищсва составляла 35,2 см. (Прим. ред.)      5 Автор напоминает, что он изо всех сил пытается не использовать ненормативную лексику.                  ГЛАВА 19            АПОРИЯ ЗЕНОНА В СОВРЕМЕННОМ ВАРИАНТЕ:      ВОДКА НИКОГДА НЕ ЗАКОНЧИТСЯ            Утверждение: Ахилл никогда не догонит черепаху.      Доказательство: когда Ахилл пробежит 100 метров,      черепаха проползет 1 метр. Когда Ахилл пробежит 1 м,      черепаха проползет 1 см. Когда Ахилл пробежит      1 см, черепаха проползет 0,01 см. И так      до бесконечности.      Классическая апория Зенона            Отец Павло, как лицо, облеченное саном, нахально попытался взять водку без очереди, но был очередью жутко обсквернословлен. Пришлось искать крайнего. С водкой было туго, хотя водку вроде никто не запрещал. Торговали ею не раньше двух, не позже семи, не больше двух в одни руки. Бутылка водки была ценообразующим предметом и денежным эквивалентом. Послечерпобыльские очередюги стояли толстые, закрученные, мохнатые, нервные. Эти очередюги были началом конца Советского Союза. В них рассказывали анекдоты: "Вчера было четыре выброса. - ??? - В одиннадцать часов выбросили пиво, в два - вино, в пять - водку, а в семь - из магазина". "Водители объявляют: "Остановка "Гастроном". Следующая остановка - конец очереди".      - А чего мы здесь стоим? - вдруг вспомнил Гайдамака. - У Элки всегда спирт есть! Идем, познакомишься, на нее можно положиться.      Отцу Павлу как-то не в настроении было ложиться на какую-то Элку, но спирт - это всегда хорошо. Купили хлеб и квашеную капусту. Вернулись, проверили - не явился ли новый негр? - негра не было, но и окно в Европу почему-то оказалось закрытым. Стали соображать: закрывали они окно или нет? Выходило, что нет, не закрывали, но, может быть, ветер закрыл?.. Ладно, свалили вину на ветер и пошли звонить соседке. Когда Элка открыла дверь, у отца Павла дух захватило, будто он уже выпил спирту: Элка Кустодиева была похожа на полированный зеркальный буфет с дверцами, полками и разными отделениями, она была такой крупной, спокойной и домашней, что на нее в самом деле можно было положиться или что-нибудь поставить.      - Ага, за спиртом пришли, - сказала Элка. - Не входите, батюшка, у меня грязно. Идите к себе, я сейчас принесу. Дверь и окно почему не закрыли? Все настежь, сквозняк, я вошла и закрыла.      Вот оно что! Вернулись к Гайдамаке, открыли окно и сделали у окна засаду. Элка принесла бутылку спирта и ушла за стаканами, луком и маслом. В окне видна была вся Европа - Стокгольм, Париж, опять же вид на Мадрид. Элка, плача, нарезала лук, заправила и полила капусту маслом. Стали пить. Элка разбавляла спирт водой, Гайдамака пил чистый и запивал водой, отец Павло спирт водой не разбавлял и не запивал. Поп стеснялся и говорил с Элкой о театре - Чехов, Сартр, Метерлинк, Ионеску, о каких-то стульях и носорогах, от. Гайдамаку так и тянуло прыгнуть в окно. Элка пошла за второй бутылкой, а в открытую дверь заглянула голова участкового инспектора Шепилова в милицейской фуражке и сказала:      - Привет, командиры! Пьете?      - Пьем, от, - ответил отец Павло, вопросительно взглянув на Гайдамаку.      - Люблю, - сказал Шепилов.      - Заходи, Шепилов! - обрадовался Гайдамака. - Ну напугал, я думал - опять негр.      Отец Павло раздумчиво произнес:      - ...и примкнувший к ним Шепилов.      - Верно, верно, батюшка, - хмуро улыбнулся Шепилов. - "Антипартийная группа в составе Молотова, Кагановича, Маленкова и примкнувшего к ним Шепилова", - процитировал он. - Люблю, когда знают историю и помнят мою фамилию. Куда фуражку-то снять, командир?      - Брось на диван.      - А где диван?      Дивана не было.      Шепилов повесил фуражку на дверную ручку, положил на стул милицейскую кожаную папку и сел на нее.      - Геморрой, что ли? - спросил поп.      - Да, батюшка. Свербит. Не люблю. Работа такая. Сижу много, - ответил Шепнлов.      - Ты паспорт негру подписывал? - спросил Гайдамака.      - Какому негру? О чем ты? - не понял Шепилов, но Гайдамака не успел пуститься в подробности, потому что пришла Элка со второй бутылкой спирта:      - Привет, Шепилов! Примыкай к нам.      - Люблю. Не откажусь.      Шепилову рассказали о ходящем по воздуху негре. Он подошел к окну, потрогал раму, заглянул вниз.      - Ну, окно, - сказал он. - Ну, в Европу.      Ему налили штрафных полстакана, по забыли предупредить, что спирт. Он выпил и задохнулся, надулся, выпучился, погнал соплю, чуть не выпрыгнул в окно. Били его но спине, наматывали на вилку капусту, заталкивали в рот.      - Не люблю. Предупреждать же надо!      Еще два захода, и спирт закончился - даже у Элки.      - Что я вам, цистерна? - обиделась она на вопрос о дальнейшей бутылке.      Выпившая Элка была-таки похожа на цистерну, все посмеялись, она не обиделась.      Стали снаряжать Шепилова за водкой. С примкнувшим Шепиловым хорошо было пить - сегодня ему выдали два оклада с отпускными, а водку в "Гастрономе" он брал без очереди как участковый инспектор. Долго решали: сколько бутылок брать? Решили: две. Но отец Павло задрал палец в потолок и напомнил правило "последняя плюс одна". Это правило гласило, что "последней бутылки ВСЕГДА не хватает, и потому ВСЕГДА нужно покупать еще ПЛЮС ОДНУ, совсем последнюю", - то есть если решили взять одну, надо покупать две, если решили взять две, надо покупать три и т.д. Шепилов с Гайдамакой подивились мудрости отца Павла и согласились с ним. Элка сказала: "А ну вас к черту, я спать хочу" - и ушла спать. Отец Павло дернулся было пойти за ней, но удержался.      Шепилов вернулся быстро - с тремя бутылками водки и с тремя плавлеными сырками.      - Батюшка, а знаете ли вы апорию Зенона? - спросил Шепилов, когда выпили первую бутылку.      - Знаю, - ответил отец Павло. - Про Ахилла, который никогда не догонит черепаху, от.      - Тогда послушайте апорию Зенона в современном варианте, - сказал Шепилов. - Как Ахилл никогда не догонит черепаху, так бутылка водки и плавленый сырок никогда не закончатся.      - Да ну? - удивился Гайдамака.      - Ну да. Смотри, водка на двоих разливается в три стакана, а сырок делится на три части. По две части выпивается и съедается, оставшуюся третью часть водки и третий кусок сырка опять делят на три части. Опять выпивают и закусывают, оставшиеся водку и кусочек сырка опять делят на три части... И так до бесконечности.      - Га-га-га! - захохотал поп. - А ты умница, Шепилов!      - А на троих? - задумался Гайдамака.      - Можно и на троих, но тогда водку и сырок надо делить на четыре части.      - Ну, математик!            ГЛАВА 20      ГРАФИНЯ Л. К.            Если, милая, захотите любить негра или арапа,      то не стесняйтесь, выписывайте себе негра.      Ни в чем себе не отказывайте.      Л. Чехов Бабье царство            В холодном небе над Севастополем кружили два африканских аиста, но Гамилькар впервые засомневался - какой национальности эти белые птицы с черными закрылками, офиряне они или русские? Он жевал апельсин, протирал руки апельсиновой кожурой, чтобы отбить стойкий запах ночной похоти, и разглядывал восходящее русское солнце. В Африке не бывает долгих рассветов. Африканское солнце, что поближе к экватору, всегда встает бодро, сразу, вертикально и непредсказуемо, как мужской половой потенциал, - раз-два и готово. У крымского же солнца был русский характер - здесь оно вставало медленно, нехотя, дрожа с похмелья, не зная, чем заняться днем. Уже светло, а солнце еще укрывалось облаками, показывая лишь красный краешек. Может быть, потом, к полудню, раскочегарится и придет в себя.      Гумилев оказался прав - сейчас в Севастополе толклась без дела целая Белая армия Александров, медведи тоже водились - одного драного и ours mal-lechel*1 Гамилькар увидел на цепи в балагане, и хотя снега в конце сентября не наблюдалось, но было так холодно, что белые мухи могли прилететь в любую минуту. Гамилькар не боялся снега, он видел его на Килиманджаро; более того, африканские слоны Ганнибала перешли снежные Альпы и ворвались в ненавистную Италию еще за два тысячелетия до русского Александра Суфороффа.      - Русский генералиссимус всего лишь повторил подвиг Ганнибала, - говорил Гамилькар и, чтобы не обидеть Гумилева, добавлял: - Но и вашему Суфороффу следует отдать должное, он тоже хорошо воевал в Альпах.      - Да, отдать человеку должное всегда следует, - соглашался Гумилев.      Гамилькар провел эту ночь с известной петербургской аристократкой графиней Л. К. (фамилия не называется по понятным причинам), вдовой известного всей России полковникам, героя Брусиловского прорыва. Гамилькар увидел и снял графиню вчера вечером под полковую музыку прямо на Приморском бульваре, чувствуя на себе удивленные и злобные взгляды русских морских офицеров. До драки не дошло лишь потому, что на толстую стареющую графиню никто не претендовал, а петербургские дамы ей даже сочувствовали:      - Ah, chere L.K., que ne vous reconnaissais pas. J'imagine, combien vous avez souffert*2.      Все понимали, что для графини этот черный шкипер являлся последней надеждой, да и морским офицерам не было резона в такие смутные времена ввязываться в сухопутные драки, чтобы не остаться забытыми на севастопольской гауптвахте перед оскаленными наступающими большевиками.      "Quelle belle personne! Bien faite et la beaute du diable, - подумал африканец, пристально разглядывая графиню. - Quel pied, quel regard! Une deesse!"*3      Внезапно Гамилькар услышал любовный призыв Черчилля. Тот почувствовал присутствие дикого купидона. В кронах севастопольских акаций лениво зашуршала в ответ своим локатором взрослая самка.      "Значит, дикие купидоны все-таки залетают в Крым, - подумал Гамилькар. - Интересно, окольцована ли она? Жаль, что темно, не видно".      Гамилькар почувствовал спиной, как самка лениво натянула между лапками свой природный арбалет - перепонку с ядовитой иглой. Гамилькар обладал наследственным иммунитетом и не боялся купидоньего яда; к тому же поздней осенью купидоны меланхоличны и не опасны.      Шкипер не только разбирался в женщинах, но и был в них разборчив. Общедоступными женщинами он брезговал, белых женщин избегал и за любовью обращался к ним лишь при крайних, невыносимых личных затруднениях, по пышнотелая графиня сразу приворожила его, пришлась по вкусу. Вообще в первобытных племенах во всем мире мужчины предпочитают крупных полных женщин на южноафриканский манер - "чем больше, тем лучше"; более того, его физиологическая особенность в боевом состоянии была так огромна, что Гамилькару не удавалось полноценно общаться даже с невестой (офирские женихи дефлорируют невест до бракосочетания, сразу после помолвки) и редко удавалось подыскать себе женщину под размер. Это был рослый негр, но с несоразмерно огромным кюхельбекером, не уступавшим известной всей России елде Святого Луки. Фаллос у Гамилькара был такой, что возникала проблема со штанами, он не умещался, рвался из клеш, как птица из клетки, шкиперу приходилось собственноручно портняжничать, кроить какие-то особые ширинки и мешочки, вроде средневековых гульфиков, для содержания своего фаллоса как в походном, так и боевом состояниях.      Военный оркестр играл "Дунайские волны", а графиня Л.К., такая толстая, огромная и соблазнительная, в нерешительном ожидании стояла под зонтиком у входа в павильон, но к пей никто не подходил. У графини была та же физиологическая проблема, что и у Гамилькара, - она тоже не могла, не умела подыскать для себя соразмерного друга.      Черчилль и дикая самка продолжали любовную игру в кронах акаций, но вяло. "Ничего у Черча не получится", - подумал Гамилькар. Черчилль целился в сердце графини, по она стояла боком к нему, к тому же прикрывалась зонтиком. Не пробить. Самка прицелилась в сердце шкипера со спины. Гамилькар подышал на свой сердоликовый перстень и придумал, что сказать.      - J'ai des vues sur vous pour ce soir*4, - тихо сказал Гамилькар, подходя к графине со спины, но она его давно уже видела.      Графиня очень испугалась и медленно пошла от негра вниз по Приморскому бульвару.      - Ecoutes, chere... Attende!*5      Офирянин решил, что эта красотка не понимает по-французски, по по-русски он не мог составить такую сложную фразу. Он опять подышал на перстень и тоже медленно пошел за графиней, перебирая четки из разноцветного жемчуга и сочиняя по-русски что-нибудь попроще, а графиня видела спиной, как негр идет за ней, и слышала его шаги. Черчилля привлекала необъятная кормовая часть графини. Шкипер тихонько свистнул, и ленивый Черчилль решил не взлетать и выстрелил на авось. Отравленная игла попала в правую ягодицу графини, но не вонзилась, а лишь уколола кожу и упала от движения платья.      - Оу!*6 - воскликнула графиня, инстинктивно потерла правую ягодицу и почувствовала на коже припухлость.      - Я хочу тебя... любить, - с запинкой сказал Гамилькар за спиной графини.      Графиня молчала. Ей было больно, жгло ягодицу - будто пчела укусила. Этот негр ее чем-то уколол или ущипнул. Возможно, это африканский способ ухаживания. Нельзя быть такой недотрогой в такие времена, надо что-то ответить...      - Mais laissez-moi donc, monsieur; mais etes-vous fou? - сказала графиня. - Voyez autour de combien jolies demoiselles?*7      Гамилькар засомневался, правильно ли он употребил последнее слово на "л", - возможно, следовало употребить другое русское слово - то самое слово, на "ы", как учил его Скворцов-Гумилев, но он, кажется, правильно выбрал именно это слово, на "л". Когда хорошо знаешь язык, можно легко выбирать слова и скрывать мысли; когда плохо знаешь язык, приходится говорить то, что думаешь, а это не всегда удобно. Гамилькар почесал себе спину под левой лопаткой и опять перешел на французский:      - Qu'a-t-on decide? Je suis votre*8.      - Oui,*9 - с трудом выдавала из себя графиня, боясь оглянуться.      О ужас!.. Графиня Л. К. сама себе не поверила. Она ответила африканцу "oui", как отвечают последние припортовые шлюхи!            __________________________________________      1 Грязный медведь (франц.).      2 Ax, милая Л. К., я вас и не узнала. Воображаю, как вы настрадались (франц.).      3 Что за красавица! Отлично сложена и свеженькая. Какая ножка, какой взгляд! Богиня! (франц.).      4 У меня есть на вас виды на этот вечер (франц.).      5 Послушайте, милая... Постойте! (франц.).      6 Ой! (франц.).      7 Оставьте же меня, сударь; с ума вы сошли?.. Посмотрите вокруг, сколько хорошеньких девушек (франц.).      8 Что решили? Я ваш (франц.).      9 Да (франц.).                  ГЛАВА 21            Критиковать - значит объяснять автору, что он      делает не так, как делал бы критик, если бы умел.      К. Чапек            ГРАФФИТИ НА СТЕНЕ      ГУЛЯЙ-ГРАДСКОГО ДРАМАТИЧЕСКОГО ТЕАТРА            (Молдавия)      Сашко Гайдамака                  АМОРАЛЬНОЕ            Пуля щелкнула. Старуха,      охнув, кинулась к ограде.      И десятая зарубка      не возникла на прикладе.            Слушай, снайпер, ты не спятил?      Удрала - и дьявол с нею!      Ты ж на сдельщине, приятель!      Режь зарубку покрупнее.            Это ж выгодное дело      (нам приписывать не внове):      и старуха уцелела,      и заплатят в Кишиневе.            Снайпер хмурится, бормочет,      вновь берет винтовку в руки.      Он обманывать не хочет.      Он не сделает зарубки.            (C) Евгений ЛУКИН.      Запись и литературная обработка.                  ГЛАВА 22      ПЕРЕБОР            Автор намерен был закончить первую часть романа      "очком" - т.е. главой со счастливым 21-м числом;      но, разыскивая место для любимого его сердцу      авторского отступления и, признаюсь честно,      пребывая "под мухой" (хорошо бы "под веселой      мухой"), неосторожно выпил лишние сто грамм      и перебрал как в прямом, так и в переносном      смысле этого слова.            НЕСКОЛЬКО АВТОРСКИХ СЛОВ ПО ПОВОДУ "ДЕЛА О СЕКСУАЛЪ-ДОФЕНИСТАХЪ"            Манера повествования в "Войне и мире"      похожа на работу унитаза - тихо, ровно      журчат главы, где речь идет о Пьере, Наташе,      князе Андрее; как вдруг Грохот, водопад:      началось авторское отступление.            Л. Чехов      Российским ученым было известно о таинственном существе, некоторые занимались проблемой "купидона Шкфорцопфа", но симбиозная теория происхождения человека пребывала в рецессивном, подпольном состоянии, потому что в Советском Союзе всем было хорошо известно, что "человека создал труд", и даже Брежнев, которому доставали и доставляли яд купидона в лечебных целях, от старческой импотенции, не мог ничего поделать с "трудом", потому что Суслов и компания были начеку.      Честь переоткрытия купидона принадлежит следователю Н.Н. Нуразбекову и генералу Акимушкину - они повторили то, что за много лет до них сделали другие люди. В науке подобные переоткрытия иногда случаются - первооткрывателя забывают или не признают, а потом открытие повторяют (опыты Менделя, связка Попов - Марконни или история с покорением Северного полюса). Справедливость иногда торжествует (в случае с Менделем), иногда спит. Но российские открыватели купидона за приоритетом не гонялись, в Пржевальские не лезли, приоритет им и даром был не нужен, более того, приоритет в открытии купидона был опасен по тем временам, они рады были отдать этот приоритет хоть черту в ступе, лишь бы от них отстали идеологи-дарвинисты со своей "ролью труда", морганисты-вейсманисты с двойной спиралью, журналисты и буржуазные научные историографы. Это похвально.      В России следы купидона впервые зафиксированы еще в начале века в Южно-Российске, потом в Севастополе, по его подлинное открытие состоялось в Туруханском крае в какой-то не очень вразумительной орнитологической экспедиции, которая состояла всего лишь из одного человека, бывшего члена-корреспондента Петербургской академии наук гражданина Германии Клауса Стефана (Николая Степановича) Шкфорцопфа. Можно представить, какие чувства он испытал, когда в длительных невеселых прогулках за Полярным кругом под ненавязчивым солнцем Севера набрел среди маргариток в цветущей тундре на раненого и брошенного стаей детеныша-купидона. Это было подлинное открытие нового существа в природных условиях, прямо в лоне его ареала. Шкфорцопф понял, прочувствовал исторический момент и долго протирал свои кругленькие очки, прежде чем воткнуть в лишайник среди маргариток белый марлевый сачок, фиксируя точное место находки.      В "Деле" Шкфорцопфа хранится зашифрованный дневник экспедиции. Точные координаты находки. Имя самочки - Маргаритка, по месту находки. Шкфорцопф выходил ее в одном из ненецких селений Туруханского края и после окончания трехлетнего срока добровольной экспедиции-ссылки увез в Южно-Российск в деревянном ящике с отверстиями для воздуха. Он официально собирался вывезти ящик через Южно-Российск и нейтральную Болгарию - имея в виду затеряться в Стамбуле и через Северную Африку переправиться в Португалию, а потом в США. К следствию как вещественное доказательство ящик не привлекался. Любопытная деталь: местные жители, опрошенные туруханскими чекистами, утверждали, что по тундре Шкфорцопф странствовал не один, а с каким-то "человеком-тенью", который иногда даже появлялся в селении и по нескольку дней жил у Шкфорцопфа. "Человек-тень?" - переспрашивали дознатели. "Черный человек, черный-черный". - "Негр, что ли? - наводили чекисты. - Американский шпион?" Ненцы не знали, что такое "негр". Эти важные показания развития в "Деле" не получили, как и многие другие за девяносто лет. На столе в туруханской избе Шкфорцопфа обнаружили черновик письма: "Дорогой Иосиф Виссарионович (далее густо зачеркнуто)... Товарищ (зачеркнуто)... Я обнаружил качественно новый путь... что-то вроде укуса пчелы... биопрепарат усиливает функцию (все зачеркнуто)". Письмо приобщили к "Делу".      Это "Дело" начато в южно-российском охранном отделении. Оно занимает несгораемый шкаф с разнообразнейшей коллекцией пришпиленных, подклеенных, подшитых человеческих документов и судеб - по делу, не по этому делу или вообще без всякого дела угодивших в эту девяностолетнюю следственную круговерть. Это дело о подпольном притоне. В его разработке принимали участие в порядке исторической очередности: южнороссийское охранное отделение, Временная революционная комиссия Временного правительства, южно-российская губернская ЧК, петлюровская и деникинская контрразведки, опять губчека, потом ГПУ, НКВД, румынская сигуранца, гестапо, МГБ, МВД и, наконец, КГБ. Об участии в этом деле ЦРУ, Сюртэ, Интерпола, Интеллиджен Сервис или Моссада ничего достоверного не известно, но не исключено, что и тамошние спецы почти девяносто лет подряд с интересом наблюдали за развитием событий.      В "Деле" зафиксирована фигура первого дознавателя, следователя, "важняка", ротмистра Нуразбекова. ["Нрзб" - Нуразбеков, Нуразбаев? - фамилия неразборчива.]      Надпись на титульном листе первого тома этого собрания сочинений (поблекшими фиолетовыми чернилами, каллиграфическим почерком):            ДЕЛО      О ПОДПОЛЬНОМЪ ПРИТОНЕ СОЦИАЛЪ-РЕВОЛЮЦИОНЕРОВЪ      ЗАВЕДЕНО..................            Исправления: название партии зачеркнуто, а сверху приписано другим почерком:      СЕКСУАЛЪ-ДЕМОКРАТОВЪ Исправленному верить! Ротм. Нрзбкв.      Опять исправление: зачеркнуто "демократов!)", вписано: "АНАРХИСТОВЪ". Потом идут сплошные зачеркивания и неразборчивые вписывания названий чуть ли не всех тогдашних политических партий, наконец зачеркнута вся страница и подклеена новая с подписью комиссара Мыловарова:      СЕКСУАЛ-ДОФЕНИСТОВ И этому исправленному верить! Кмсср Млврв.      Наконец надрывное восклицание красным шариковым стержнем генерала Акимушкина:      ДЕЛО ЗАКОНЧЕНО...... (дата не проставлена)... Гп. Акмшкн      Открываем "ДЕЛО".      Страница 1.      Жандармский ротмистр Нуразбеков сообщает о появлении в Южно-Российске то ли уколотых, то ли укушенных и взбесившихся сексопатов. Укусы болезненны и похожи на укус пчелы. Опухлость - синяк с багровым уплотнением в центре, с голубыми разводами по краям. Поведение пострадавших: у мужчин - двухнедельное "стояние", жар, лихорадка. У женщин - помутнение разума, эксгибиционизм - обнажаются прямо на улице. Общие показания: почти все укушенные мужчины посетили веселое заведение "Амурские волны" (попросту "Шуры-муры"), где хозяйкой мадам Кустодиева. Из укушенных женщин - несколько известных в Южно-Российске проституток, кстати, служительниц того же заведения мадам Кустодиевой; другие - весьма и весьма приличные дамы разных сословий. Обыск в "Шурах-мурах" ничего не дал. Полиция сбилась с ног, дело передано в охранное отделение, потому что среди мужчин в основном социалисты-подпольщики и террористы-эсэры. Заведение посещают известнейшие люди Южно-Российска и России. Фабриканты Бандуренко и Шафаревич недавно были выброшены из окна писателем Александром Куприным и борцом Сашком Гайдамакой. Заведение посетил какой-то важный германец - Клаус фон Шкфорцопф. Был укушен, выехал в Вену, где госпитализирован в клинике профессора Фрейда. Ротмистр Нуразбеков покорнейше просит начальство отправить его в Вену "за казенный кошт" с целью допроса вышеозначенного фон Шкфорцопфа. [В начале века еще не в ходу было словосочетание "служебная командировка".]      В ответ начальник южно-российского охранного отделения генерал Акимушкин предупреждает своего подчиненного о неполном служебном соответствии. Он пишет: конечно, Куприн и Гайдамака известные хулиганы и требуют к себе пристального внимания, но какие, к черту, известные всей России Мыкола Бандуренко и Семэн Шафаревич? Южно-российские жлобы они, и не более. Блядство кругом, сплошное и откровенное. При чем тут охранное отделение? Нельзя в отпуск уйти, как чего-нибудь притащат. Разогнать заведение "Амурские волны" и закрыть это "Дело" немедля. Страница 2.      Ротмистр Нуразбеков сообщает о появлении в Южно-Российске предосудительных прокламаций эротического содержания (листовка под названием "ПИСЬМО-ЩАСТЕ" [sic! с ошибкой] прилагается), превосходно отпечатанных каким-то неизвестным типографским способом. Листовки подписаны неизвестной доселе партией сексуал-демократов и имеют каббалистический шифр: С(ИМХА) БК(ВОД)Р Й(ОСЕФ) А(ЗАКЕН) З(ХРОНО) ЗЛ ОТ. В них описываются похождения в "Шурах-амурах" музыкальных фабрикантов Бандуренко и Шафаревича и выброс оных со второго этажа вместе с белой пианиной пьяным борцом французской борьбы Гайдамакой и не менее пьяным писателем Куприным. Эксперты предполагают, что вышеозначенные прокламации отпечатаны на станке новейшего гамбургского образца. По слухам, сей станок под названием "Суперсексиум" являет собой механизм особо малых размеров (не более ножной швейной машины "Зингер") и способен к переносу двумя простолюдинами очень крепкого телосложения - ибо, по слухам, типография состоит из двух тяжелых чемоданов: чемодан, собственно, с печатным станком и фотографической линзой [как видно, имеются в виду процессор и монитор] и чемодан с оптическими типографскими шрифтами и приспособлениями [лазерный принтер]. 10 пудов железа (160 кг). Ротмистр Нуразбеков покорнейше просит отправить его в Гамбург "за казенный кошт" с целью обнаружения и предотвращения попадания означенного "Суперсексиума" в пределы Российской империи.      Второй ответ генерала Акимушкииа менее категоричен - любые прокламации, пусть и неполитического содержания, - дело серьезное. Но вместо того чтобы "разъезжать по гамбургам и венам", ротмистр Нуразбеков должен внимательно ознакомиться с донесениями филера Родригеса-Хаммурапина и уяснить своей башкой, что выброс Семэна Шафаревича и Мыколы Бандуренко со второго этажа заведения состоялся вечером 18-го числа сего месяца, а прокламацию с художественным описанием этого события Родригес содрал со стены этого же заведения утром 19-го. Понял? Где Гамбург и где Дерибасовская? "Хик Родос, хик сальта"*1, - цитирует полковник Акимушкин. Станок "Суперсексиум" УЖЕ втащен в пределы империи двумя южно-российскими грузчиками и ЗДЕСЬ уже гонит эротическую крамолу. "Понял, дур-рак? Прыгай здесь!"      Еще немного о Нуразбекове. По-человечески жалко ротмистра. Неразборчивые почерк и фамилия навевают образ ковыряющего в носу татарина-меланхолика и никак не соответствуют его холерическому темпераменту. Ротмистра вскоре отстраняют от "Дела", понижают в чине и запускают козлом в огород на доходное место начальника военизированной охраны женской тюрьмы; но и здесь он не оправдывает доверия; буйная любовная жизнедеятельность среди покладистых тюремных марусек доводит его здоровье до дистрофического состояния, и к первой русской революции Нуразбеков превращается в обыкновенного полицейского филера, окончательно спивается и кончает жизнь то ли на паперти Успенского собора, то ли на перроне южно-российского вокзала. Не Нуразбекова ли первого поразила Маргаритка своей стрелой? Как бы там ни было, но Нуразбеков открыл "веселенький" список многочисленных жертв, пострадавших от ядовитых стрел, которыми предки Маргаритки в пратьме тысячелетий пробивали дубленые кожи глупых австралопитеков, зинджаротропов и неандертальцев, заражая их любовной лихорадкой и постепенно выводя в люди.      [О решающем влиянии купидона на эволюцию хомо сапиенса будет сказано в своем месте, если это место найдется; впрочем, можно сказать и здесь: все дело в симбиогенезе. "СИМБИОЗ, - объясняет Шкфорцопф, - (греч. symbiosis - совместная жизнь), форма совместного существования двух организмов разных видов. СИМБИОГЕНЕЗ - происхождение некоторых внутриклеточных структур в результате серии симбиозов. АНТАГОНИСТИЧЕСКИЙ СИМБИОЗ (паразитизм) - человек и глисты. МУТУАЛИСТИЧЕСКИЙ СИМБИОЗ (взаимовыгодный) - акула и прилипала, крокодил и птычка-вертыхвостка. Поехали дальше, - говорит Шкфорцопф. - ЯД КУПИДОНА ЗАСТАВЛЯЛ ЕРЕКТУСА КРУГЛЫЙ ГОД ЗАНИМАТЬСЯ ЛЮБОВЬЮ. Именно купидон, а не "труд", заставил человека выпрямиться и показаться во всей красе".]      Но листаем страницы.      В "Деле" хранятся донесения сексотов всех вышеперечисленных тайных полицейских организаций за девяносто лет. Выделяются донесения дворника Родригеса, бляха No3682, ассирийца, подметавшего Дерюжную улицу при всех режимах. (Название этой улицы произошло не от "дерюги", а от французской фамилии де'Рюг [de'Ryuge] - секретаря и друга самого дe'Рибаса, по аналогии с известной Дерибасовской). Родригес постоянно путал следы и менял агентурные имена (Акимзаде, Нуразбаев, Хаммурапин - это все он) и вообще прикидывался шлангом - мол, "стою, поливаю мостовую", - хотя все население Дерюжной, Боливарной и Мазарининской прекрасно знало, что он осведомитель охранки; Гайдамака даже написал о нем такие стишки на известный мотив:            Крутится-вертится дворник с метлой,      Крутится-вертится по мостовой,      Крутится-вертится, хочет узнать:      Чья это лошадь успела...            Донесения дворника No3682 всегда выгодно отличались от донесений других филеров точностью и конкретностью, хотя случались и с ним какие-то галлюцинационные проколы - так, однажды Родригес сообщил, что видел над ночным городом под Луной летающего черного монаха, - но даже Родригес, по утрам подметавший ночной помет Черчилля и Маргаритки, неоднократно подвергавшийся их нападениям и уже обладавший иммунитетом к яду, не смог отличить экскременты купидонов от бродячего собачьего дерьма и в конце концов был убит стрелой Черчилля наповал, когда он со своим шлангом подобрался к "Суперсексиуму"*2 на слишком уж небезопасное расстояние.            ____________________      1 "Здесь Родос, здесь прыгай" (лат.).      2 Примечание для нормального читателя: название суперкомпьютера "Сексиум-666" происходит не от вульгарного "секса", а от латинского "sext" (шесть).      Примечание для компьютерщиков: Sextium Super-Pro Alpha (Секстиум Супер-про Альфа), 2Hhz (Ггц), 5ГБ (GB), 666ТВ (666 КГБ).      Примечание для КГБ: кило-гига-байт.                  КОНЕЦ 1-й ЧАСТИ