Михаил Ишков                  З А П О В Е Д Н И К А Р Х О Н Т О В            фантастический роман            Аннотация: Сраженный в битве при Сатурне, Серый волк обнаруживает себя в ином теле, на иной планете, где перед ним ставится невыполнимая задача разрушить зловещее гнездо архонтов, расположенное там, куда не ступала и ступить не может нога разумного существа. Своими силами, даже помощью друга-койса ему не обойтись, нужна поддержка жителей Хорда. Как ее добиться? Как избавить их от мертвящего наследия прошлого, как превратить их в человеков? Существует только один рецепт...                  Часть I                  Однажды китайскому мудрецу Чжуань Цзы приснилось, будто он красивая бабочка, порхающая над цветком. Утром мудрец задумался - кто же он на самом деле? Человек, которому привиделось, что он легкокрылая бабочка, или наоборот, бабочка, которой снится, будто она - китайский мудрец?                  Глава 1            Я умирал. Я знал об этом. От мучной лихорадки спасения не было - за стенами нашей хибарки в поселке, устроенном на месте бывшего лагеря, от этой заразы перемерли почти все местные жители и перемещенные лица, присланные сюда для работы на ртутных шахтах. Осталось с полсотни человек. Тот же Иуда, теперь скулящий в углу - он из местных. Сначала рыдал, божился, что не по чьему-либо приказу поцеловал меня в уста. Клялся, что по небрежности. Теперь, сидя на корточках в углу, едва слышно твердит одно и то же - по любви...      Я взглянул на руки - кожа на глазах покрывалась белым налетом, в комнате было душно, меня мучила жажда. При этой хвори пить - последнее дело. Сил пока хватало, чтобы не мучить слушателей слезливыми просьбами. Поэтому я бредил. Лежал посреди комнаты на сколоченном из горбыля топчане и рассказывал о благородных истинах. Губошлепы, не спрашивая разрешения, перетащили меня подальше от стены, сами расселись в кружок. Лица печальные, заинтересованные... Что с них взять, совсем как дети. Бородатые мужики, а слушают, раскрыв рты. Вздыхают, хлопают себя по коленям, время от времени цыкают на рыдающего, но тянущегося ко мне ухом Иуду.            Сразу после высадки стражники поймали меня на каком-то проселке, и тут же сослали на шахты, где бригадир без лишних вопросов приставил к тачке. Я возил руду, работа трудная, весь в пыли. По вечерам скучал без телевизора, без книг, без домашних забот. Когда-то бесконечные напоминания жены о необходимости заняться ремонтом выводили из себя, а теперь побелка, покраска полов и дверей, наклейка обоев казались мне райским наслаждением. Я слушал рассуждения каторжан о пользе упорного труда, о величии какого-то ковчега, их споры насчет цвета Дауриса и Тавриса и ожидаемой погоды и вспоминал свой земной уголок, родной компьютер, написанные мною романы. Вспоминал друзей, дни рождений, праздники, частое безденежье, отказы в редакциях, одним словом, мелкие земные радости и горести. Сердце щемило от этих воспоминаний.      Как-то перед сном рассказал соседям сказку. С того дня в наш барак каждый вечер набивались губошлепы, теребили меня за рукав - давай, мол, ври дальше. Скоро этот источник иссяк, и я начал заливать им о рае, о чудесном, светлом мире под голубыми небесами - эта диковинка почему-то особенно сразила их. Никто не верил, что небо может быть голубым, тем более добрым. Я рассказывал про обширные теплые моря, про льды и снега. Про зверей и птиц. Про луговые травы - у них здесь, на Хорде, стелются какие-то разноцветные колючки, а из деревьев пальмы сплошняком. Про людей - белокожих, смуглых до черноты, краснокожих, узкоглазых, курчавых, длинноволосых, старых и малых. Про женщин и мужчин... Должно быть, теперь они живут счастливо. Солнце у них доброе, оно в одиночку разгуливает по небосводу и его света хватает на всех.      Не то, что два ярых местных светила. Бoльшее на неделе раз пять меняет цвет и блеск. Вот и сейчас, под вечер, касаясь склона горы, где расположено устье шахты, оно опять густо зарделось. Значит, утром встанет омытое зеленью, опять пойдет дождь. С гор из пальмовых лесов натянет туман. Выходит, буду умирать в сырости, еще простыну напоследок. Так и не увижу белоглазое, второе в этих местах солнце. Вот на него я и ссылаюсь, когда повествую ученикам о рае. В тех краях солнце похоже на Таврис, только вполовину крупнее, пожелтее, поласковее.      Может, не все так радостно на Земле, но мне вспоминается только хорошее. О бедах, горестях, гладе, море, наводнении и засухах, об истреблении народов не хочу рассказывать. Смысла нет. Поселян этим не удивишь, сами нахлебались досыта. Как-то упомянул о "высшей силе", поведал об уроженце Назарета, бродившем по земле и втолковывавшим людям, что живут они неправильно, грешат. Вскользь изложил им Нагорную проповедь.      Они выслушали молча. Никто слова не сказал, тут же разбрелись по своим камерам. Иуда, с которым я делил помещение, тут же улегся спать. Заснул сразу. Они, губошлепы, это умеют - отключаются мгновенно. Кстати, в ту пору я и дал им земные имена. Начал с соседа, которого местные называли Сулла. Даже при смерти я нашел в себе силы усмехнуться - менее всего этот самый молодой и непоседливый губошлеп был похож на знаменитого древнего полководца. Был он нечист на руку, перетрогал все мои вещи, а в тот день стащил нож для резки хлеба. Я попытался проникнуть в его мозги - может, во сне обнаружится, куда он спрятал добычу? Может, признается?.. Разобраться в том, что копошилось в его сознании, было трудно - какие-то смутные образы, обрывки мыслей, ни намека на судьбу складного ножика. Тогда я наградил его ярким цветным сном, повествующем о приключениях земного Иуды в пасхальные дни незабываемого месяца ниссана. Сразу и имечко приклеилось. Затем интереса ради прошел по камерам, попытался познакомиться со сновидениями, посещающими соседей в часы ночного отдыха. Картина была та же. Что подтолкнуло меня наградить их библейскими видениями, сказать не могу - наверное, играючи. Вместе со снами раздавал имена. Кому какое подходит. Бородатому толстоногому мужику, узревшему во сне гладь Галилейского моря, в самый раз именоваться Петром. Сосед его стал Андреем. Зануду окрестил Левием Матвеем, неверующего - Павлом, добряка - Исайей.      С того дня сказки анекдоты, побасенки, пересказы земных романов перестали их интересовать. Помнится, Петр как-то положил мне руку на плечо и предостерег - ты, приятель, кончай нам бабки вколачивать. Давай-ка про этого, галилеянина, сумевшего воскреснуть после смерти. Зачем это?      Так и пошло-поехало. Поскольку на Земле существует четыре главных понимания "высшей силы", и я отношу себя к христианам православного толка, начал с Библии. Пересказал, что помнил из Ветхого завета, затем перешел к рассказу о страстях Христовых, о муках его во имя спасение всех, кто населял Землю. Затем изложил жизнь Мухаммеда, объяснил, что значит "Аллах акбар". Наконец добрался до Просветленного, узревшего под смоковницей первую из четырех благородных истин.      Здесь меня и настигла болезнь. Заразился в шахте. Иуда чмокнул в губы. Я упал, сердце больше не билось! Лежал до окончания смены. Все, что во мне было хордянского, а именно плоть, - вело себя терпеливо, не досаждало болью. Как только закончилась смена и стражник ударил в рельс, меня отнесли в барак и уложили на пол.            ...Мне бы какой-нибудь антибиотик, самый простенький. Может, помог бы этому, осыпанному мучным налетом телу? Все говорят, что мне повезло - при этой заразе страданий не испытываешь. Умирать легко, только страшно. И правда, боли особой нет, только ломота во всем теле, мышцы ноют, словно перетрудились. Хотя бы откликнулся кто-нибудь - зову, зову, все напрасно.            * * *            - Что, учитель, отдохнул? - спросил Левий Матвей, потом добавил. - Давай, ври дальше.      Я искоса оглядел слушателей. Умирать не хотелось, но, видно придется. Что ж, пожил я в поселянах недолго, без пользы для тех, кто послал меня сюда. Насмотрелся на этих трудяг, на губошлепов. С работой они управлялись без понуканий. Желания их были безыскусны - пожрать, к мамкам сбегать, какой-то идиотский ковчег возвести. Ладно, пусть напоследок послушают о яде, который таится даже в этих грубых желаниях.      - Сказал Просветленный: "Есть четыре благородные истины или Арьясачча". Познайте их и обретете покой. Первая гласит - жизнь есть страдание. В чем же источник страданий? Ответ дает вторая истина. В ненасытной жажде удовольствий, соединенной со страхом смерти - вот в чем источник страданий. Третья истина утверждает, что нить страданий может быть оборвана. Четвертая повествует о благородном пути, ступая по которому, любой может избежать страданий и обрести царство Божье в душе и посмертную радость в райских садах. В этом и заключен смысл жизни. Но есть и пятая истина - я не смею называть ее благородной, я бы назвал ее приемлемой. Сказано - можно жить без смысла, не думая о выполнении приказа, можно жить без цели...      Ученики затаили дыхание. Я примолк, долго смотрел в потолок, по шершавой штукатурке которого ползали местные насекомые, напоминающие божьих коровок, только спинки у них были лазоревые, тоже в крапинку, и глаза-искорки. Помру, а они так и будут ползать, пока дом не сгорит. Когда сгорит, переберутся в соседний. Там и возродятся в щелях между досками.      - Можно просто жить... - повторил я.      Иуда в углу ахнул. Наступила тишина. Потом Левий Матвей засуетился, принялся искать тетрадку, куда записывал мои изречения. Спросил у Иуды.      - Ты не брал?      Тот плаксиво возмутился.      - Чуть что, сразу Иуда! Не брал я твою писанину. Так запомнишь. Что здесь записывать! Уж куда проще! Убивать будут - не забуду. Можно, оказывается, просто жить. Учитель, - окликнул он меня, - а как это - просто жить?      - Не знаю, - ответил я. - В том-то вся соль. Истина глубока, вы можете лишь горстями черпать ее, как воду из родника. Глотните, и уразумеете, что я имею в виду. Можно стремиться к цели, можно и плевать на нее. Можно не опасаться смены цвета Дауриса, гнева гарцука, окрика стражника, бригадира или звеньевого. Если строить ковчег, то только тогда, когда появится желание, когда воочию убедитесь, что это дело нужное, полезное, радующее сердце. Вы говорите, отцы наши, деды и прадеды строили ковчег. Поселяне всем миром строят ковчег, но видел ли его кто-нибудь из вас, нищих духом? Вспомните заповедь: блаженны нищие духом, ибо их есть царствие Божие. Где же оно, это царство? Где победоносный ковчег? Поселяне вправе узреть плоды своих трудов. Не забывайте и другие истины: не убий, не укради, возлюби ближнего как самого себя, не возжелай ближнему своему того, чего сам не испытал... Все сразу не упомнишь.      - Ага, - скептически выпятил губу Петр, - а если захочется пожелать ближнему то, чего самому себе никогда не пожелаешь? Мимолетно так, походя - например, пошел бы ты куда-нибудь подальше!      - Тогда вспомни благородные истины.      - Как, учитель, у тебя все легко получается, - закрутил головой Савл (я его так назвал за то, что он постоянно и грубо хулил меня, старался поймать на несуразностях, упрямо пытался разобраться в подоплеке свершаемых мною чудес). - Если захочешь чужую мамку, вспомни, что жизнь есть страдание, источником которого является желания и так далее. Ну, вспомнил я, а если желание - яд этот - ну, насквозь разъедает плоть, что тогда делать?      - Вспомнить пятую истину.      - Ну и?..      - Исполни желаемое.      Теперь ахнули все ученики.      - Ладно, с мамками понятно, - рубанул воздух ребром ладони Петр. - Захотел - исполнил желаемое, не захотел - не исполнил. Как же тогда быть с ковчегом? Что же выходит: хочу - строю, а не хочу - бросай кайло, пошли в барак? Так, что ли?      - Да, - с трудом кивнул я.      - Как же разобраться, - хитровато прищурился Савл, - когда нужно избавляться от желания, а когда нет.      - Голова у тебя на что? - я повысил голос. Действительно умирать от мучной лихорадки совсем не больно. - Прежде, чем желать, задумайся - может, легче избавиться от желания, чем исполнить его.      - Да-а, это думать надо, - недовольно возразил Савл.      - Левий Матвей, Левий Матвей, ну, что ты сидишь! - жарко зашептал Иуда. - Записывать надо!      Потом он поднял руку и робко спросил.      - Можно вопрос? Мне вот что непонятно - всякое ли желание надо обдумывать или только тогда, когда до смерти хочется?      - Вот об этом поразмышляй на досуге. Когда я умру...      Иуда сразу погрустнел, начал тереть глаза кулаками.      Я спросил.      - Приказ можно обсуждать?      Все загоготали, даже Иуда повеселел, с интересом глянул на меня - во дает учитель!      - Кто же приказы обсуждает, - басом ответил Петр. - Попробуй обсуди, вмиг на сбор водорослей сошлют.      - Вот видите! - подтвердил я, - А желания обсуждать можно. И должно! Захотелось чего-нибудь - ну, я не знаю: украсть ли, донос на собрата написать, сбежать за реку... Или мамку нарядную увидел... Не спеши. Сядь, пошевели мозгами, с опытными людьми посоветуйся - стоит ли? Есть еще одна заповедь. Вот что, други мои, зарубите себе на носу - мамка тоже человек.      - Ты, учитель, умирай, умирай, да не заговаривайся, - возмутился Петр.      Андрей вдруг опечалился.      - Это точно, - со вздохом сказал он. - Я иной раз сам чувствую, что с мамками что-то не так. Не по приказу мы иной раз с ними поступаем. Только их выпустят, мы уже мчимся... Нет, это верно, это глубоко. Я подумаю над этим.      - И то слава Богу, - сказал я. - Хотя бы один из вас решил задуматься.      - Ты не прав, - возразил Савл. - Размышлять мы все горазды. Если по приказу, все такими умниками становятся. А вот если без оного, то хуже. Ладно... Значит, учитель, отходишь?      - Что, уже? - испугался я.      - Лицо вроде совсем побелело. Полчаса еще, может, помаешься. Значит, говоришь, можно жить?      - Живите, - подтвердил я.      - А если потом станет мучительно больно за бесцельно прожитые годы? Вдруг в душе родится вопрос - зачем время терял?      - Ты его не теряй. Ты его береги, трать на нужное. Так что, понесете меня на гору?      - Понести-то понесем, отчего не понести. Нам эта зараза не страшна, мы уже все ею переболели и выжили. Можем даже в уста тебя на прощание поцеловать.      - Этого не надо, - испугался я.      Был я местный, плоть от плоти, кровь от крови поселянин, и все равно видеть их синюшные, с лиловым налетом, толстые губы не мог. У самого такие же, а вот пересилить себя не в состоянии. У них, у местных, называвших себя "cсыльными" или "безразрядными", поцелуй - это самое плевое дело. Они и здороваются посредством чмоканья. Я их сначала так и звал - чмо. Потом стал называть поласковее - губошлепами. Сам подлинный, до кончиков пальцев губошлеп, а нос воротил. После этого невольно задумаешься, что же, в конце концов, определяет: бытие сознание или наоборот. Сознание землянина, плоть местная, и все равно чмокаться не желаю. Противно...      Был я, как объяснял попечитель, когда-то человеком и не просто каким-то занюханным субчиком, а из породы оборотней. Одним словом, человек-волк - это, знаете ли, убеждал меня мой дружок-койс, звучит гордо. Весело жил, охранял земную природу - леса, поля, реки; оберегал общий человечий настрой, историческую ауру; боролся с нетварями, выползающими из Гашарвы. Считался потомком божества, сумел одолеть в себе границу между сном и реальностью. Хорошо жил - что говорить. Как человек! Но от судьбы не уйдешь. Потянуло на странное, и хотя я успел досконально обдумать желание, а вышло по-иному. Пришлось расстаться с земной плотью... Умер я, если точнее, погиб в сражении при Сатурне. А может, все это сон, и плотью я пребываю в родной квартире в Снове? Может, окружающее мне только снится?.. Хотя вряд ли. Ладно, перебьемся!.. Очень хочется на Землю, мечтаю стать самим собой. Не тут-то было! Сколько раз щипал себя - все напрасно. Те же два светила, те же придурки вокруг, на мне та же синюшная плоть... В истоке этого бреда и покровители нашлись - они и оживили меня, одели в пупырчатую кожу, отправили на Хорд отыскать место, где губошлепы строят этот поганый ковчег. Понять не могу, за что мне выпало это наказание, зачем на плечи водрузили этот груз?      - Учитель, слышишь, учитель? Мы тебя уже несем, - донесся голос Петра.      Я открыл глаза. Надо мной пестрело бирюзовое, ближе к горизонту в пронзительную зелень небо. Высоко стояли кучевые облака, золотились стороной, обращенной к востоку. В том направлении начинался восход. Еще минута-другая, и вдогон огромному уходящему Даурису из-за покрытой дымкой горы всплыл лазурный, с золотистым приблеском, Таврис. Был он мелковат по сравнению с собратом, суетлив, сразу принялся карабкаться к зениту. При этом время от времени, словно от страха рыскал из стороны в сторону. Может, вынюхивал что-то на небе. Звезд на этом невысоком раскрашенном куполе я не видывал. Говорят, подобное чудо здесь случится, когда придет осень, потом зима и наступит долгая ночь. Тогда держись! Местным почему-то звезды не по нраву. К наступлению темного сезона готовятся заранее, начинают каяться, составлять отчеты, что уже сделано, что еще предстоит сделать в следующем светлом сезоне. Дело спасения у них поставлено на индустриальную основу. Что добудут в шахтах, в рудниках, в море, что соорудят на местных заводах, отправляют на небо, и никому в голову не приходит посмотреть, что там "славные" лепят из "плодов их труда". Хотя при чем здесь ирония? Это горе. Катастрофа!.. Когда небесное светило начинает менять блеск и цвет - жди беды. Местных понять можно, но мне-то что за дело.      Как я соскучился по Земле, по темным еловым тверским лесам, по таежным урочищам, нашим светлым, насквозь пронизанным свежестью и птичьим пением, подмосковным рощам. По определенности цвета, температуры и климата. По временам года... По голубому небу, по ночной безоблачной мгле, когда можно вволю полюбоваться звездной россыпью. По легкому и жгучему морозу; по снегам - особенно самым глубоким в мире, якутским, золотистым в солнечные дни и подсиненным, присыпанным серебром в лунные ночи. По засухе и дождям, по ветру и запахам, по утренней зорьке и грибам. По жене, детям. По друзьям-хранителям, с которыми всякий раз, как только земная нечисть поднимала руку на папоротников цвет, вступал в битву. Где вы теперь, друзья-однополчане: Каллиопа, ее венценосный супруг Георгий-царевич, Василь Васильевич Фавн, уже которое тысячелетие ступающий по земным дорогам...      Я заплакал.      - Не плачь учитель, - успокоил меня Петр. Был он необыкновенно длинен, длиннорук, с толстоватыми ножищами. Нос очень походил на вороний и был также тверд. Борода вокруг шеи лопатой, глаза стоячие - часами может смотреть в одну точку. Как уставится на меня, жуть берет. - Посмотри, какая красота вокруг. Радостно умирать будешь, - он повел рукой.      Я приподнялся на носилках. Окрест было все то же изобилие света, надоедливая пестрота. Холмы и сопки, покрытые разноцветным пальмовым лесом. Даже мох под ногами переливался, словно покрытый маслянистой пленкой. Каждая былинка здесь старалась выглядеть не хуже других - благо, света на всех хватало. Любого спектра, какой угодно силы... Здесь и радуги не надо - все вокруг мельтешит разноокрашенными бликами. Это днем. Когда же через несколько часов Даурис уйдет за горизонт, наступят недолгие сумерки, потом нагрянет Таврис. На рассвете как обычно поднимется ветер, нагонит облака, хлынет дождь, наползут туманы, и мир сузится до нескольких десятков метров. Воли здесь не чувствуешь. Хорд - планетка крупная, ходить тяжеловато. Жизнь здесь есть - вот они местные, называющие себя поселянами, вот горы, леса, вот камни, вот поселок - а воли нет. Что-то давит.      - Прощай, учитель. Спи спокойно, - напутствовал меня Андрей. Иуда всхлипнул.      - Значит, говоришь, еще раз воплотишься? - с заметной ехидцей спросил Савл.      Я ждал этот вопрос. Все время, пока умирал, с той самой минуты, когда свалился в бреду. Даже когда мучился от жара, ждал, когда же они спросят об этом. Что мне ответить? Что технически в этом нет ничего сложного - я, например, отдаю концы во второй раз. Что нет у меня желания возвращаться сюда. Стоп, отдохни, поразмышляй... Если не сюда, то куда? Вот оставят меня на вершине холма на съедение хищным птицам. Могу попросить, чтобы зарыли - они ребята добросовестные, исполнят просьбу. Здесь и сгнию? Сначала чужая плоть, потом то, что рождает во мне память?      Жуткая перспектива!..      Хотелось вернуться на Землю. В райские кущи, которые так вдохновенно описывал поселянам? Не такие уж они райские, и вряд ли меня там ждут. Вероятно, дружки-хранители давным-давно простились со мной. Что осталось от меня, Серого волка, в миру Владимира, после сражения при Сатурне? Обрубок руки, превратившийся в спутник этой планеты и затянутый в одно из его колец?      Есть вариант - можно вернуться к тем, кто послал меня на Хорд. В беспросветный виртуальный колодец, утопленный в нейтринных недрах звездолета-фламатера. Заиметь там персональную ячейку и заняться философствованием. Поразмышлять над началом и концом мира.      Да, это неплохо. Это, в конце концов, разумно. И все равно тянет вернуться на родную планету...      - Так что, ждать тебя? - спросил Андрей.      - Возвращайся, а-а? - заканючил Иуда. - С тобой интересно.      - Да, врешь складно, - кивнул Савл.      - Ладно, ждите, - буркнул я. - В ином обличье...      Я с ненавистью оглядел себя. Тело было прикрыто каким-то мешком с отверстиями для рук и головы, поверх был наброшен ношеный дорожный плащ. Под этим покровом скрывалась исхудавшая, очень похожая на человеческую, зеленовато-синюшная плоть. Только и отличий, что на конечностях по шесть пальцев, ноздри смотрят вверх, и шевелюра на голове более напоминает птичье оперение, чем привычные волосы. Местные - полноценные, наделенные разумом существа, озабоченные постройкой ковчега, на котором они надеются спастись во время взрыва взбесившегося Дауриса. Все вместе. По крайней мере, в их уставе сказано: "Ни один из малых сих забыт и брошен не будет".      Наконец меня втащили на вершину пологого холма, поставили носилки на каменную россыпь. Сразу, где надо, подравняли, в голову обломок скалы подложили - аккуратность у них в крови. Положили ногами на восток, чтобы я мог видеть восход Тавриса.      - Так что, учитель? - обратился ко мне Петр (видно, что-то надумал). - Может, похоронить тебя по-людски, землицей присыпать? Зачем эти чудеса с воскресением? Потом сколько времени обмысливать их придется.      - Ступайте, - я едва пошевелил пальцами. Руку уже поднять не мог. - Отхожу. Ступайте.      Они потоптались, потом гуськом пошли по тропке, ведущей к подножию. Долго среди камней помелькивала розовато-лиловая, поблескивающая лысина Петра, потом и она исчезла. Скоро они все также гуськом взобрались на соседний пригорок - расселись, стали ждать обещанного чуда. Я им про Христа рассказывал, теперь то же самое они ждали от меня. Я ничем не мог им помочь, силы уже были на исходе. Грустно было помирать на чужбине, в одиночестве, не выполнив контракт, не отыскав местонахождение ковчега. Хотя в договоре с попечителем, организовавшим эту вылазку на Хорд, был пункт о форс-мажорных обстоятельствах. Все равно безлюдье угнетало. О родных не говорю, они далеко, за несколько десятков тысяч световых лет, в другой спиральной ветви Галактики, но эти?! Те, кто забросил меня на эту непутевую планету!.. Мог бы кто-нибудь навестить, поприсутствовать при кончине, слезу обронить, выступить - мол, смерть вырвала из наших рядов... И прочее в том же духе. А ведь был у меня друг, что-то вроде космического челнока или, согласно классификации ди, койс. Назывался он "Быстролетным". Хотелось докричаться до него, однако в телепатическом эфире я уже слабак. Где ты, ржавая летающая тарелка, дружок-вернослужащий?      "Здесь я, здесь, - знакомое, с гнусавинкой бормотанье родилось у меня в сознании. - Уже вторые сутки в зарослях отлеживаюсь. Что так долго в ящик играешь, не впервой вроде бы. Заждались тебя..."      Мне стало легче. Не придется гнить на вершине, никакая хищная тварь не тронет тело. Хоть и чужое, а все-таки свое. Невелика прибыль, но все же...      Между тем вершину холма начало густо затягивать туманом. Он наползал клубами, будто спешил. Уже в белесой мгле поблизости прорезалась что-то напоминающее летающую тарелку. Мягкие лапы манипулятора подхватили меня, втащили в шлюзовую камеру. Голова оказалась зажатой в чем-то, напоминающем шлем, оцепенело тело.      Затем молчание...            Глава 2            Не знаю, из чьих окороков и костей меня слепили на этот раз, однако в нынешнем своем теле я почувствовал себя намного лучше, чем при первом воплощении в хордянина. Изобразили стариком, однако здоровья и силушки хозяин отвесил, дай Бог всякому. Был я теперь высок, худ, костист, губы сделали потоньше, да еще с этаким чувственным изгибом. Нос большой, пеликанистый. На темени залысина, обрамленная венчиком седых, вьющихся перьев. Взгляд пронзительный... Зрачки у хордян - по-видимому, из-за обилия света - махонькие, темные. Мне же, по знакомству, устроил пошире и густо-бирюзовые. Одним словом, с точки зрения хордян я - смотрелся. Изобилие света не досаждало мне, наоборот, наоборот, я скоро отогрелся, и синюшная плоть приобрела лиловый оттенок.      Высадили меня на материке Дирах, далеко от тех мест, где располагались ртутные шахты. Материк был огромен, лежал на экваторе и, по мнению попечителя, являлся наименее освоенной территорией по сравнению с двумя другими континентами - Дьори и Такнаалом. Пустошей, дебрей, пустынных и безлюдных мест на Дирахе было достаточно. "Быстролетный" лег на грунт в горной местности, в широкой расщелине с покатым выглаженным дном. Ниже, в распадке позванивал ручей, у истока которого были расположены развалины какого-то сооружения. Я испытывал нестерпимое желание назвать эти руины "святилищем", "храмом", но вокруг даже намека на ауру святости, таинственной силы, затаившейся в этих дремучих местах, не было.      На Хорде, в присутствии развалин, возможно, даже и культового характера, я не испытывал никаких побочных волн, кроме сонного равнодушия, оцепенелого безразличия, которое испытывала эта земля к разумной расе, пригревшейся на ее широкой груди. Это могло означать только одно - мифологическая память у губошлепов стиралась долго, тщательно, на генетическом уровне.      Но этого быть не могло! С точки зрения становления разума и обретения свободы подобный вариант был исключен напрочь! Без памяти предков, закрепленной в сказке, песне, детской считалке, в пословице, заговоре, поверье, мифе, наконец, губошлепы не смогли дотянуться до созидания ковчега. Кто-то силком тянул их за уши?      Всю планету?!      Каждую особь?!      Или они были чужие здесь?      Я решил хорошенько все обмозговать. Устроился поудобнее на каменный выступ, привалился спиной к скальной стене, осмотрелся...      Стояло лето, полный день, сушь... Вокруг меня простирался мир сверкающий, обременительный для глаз. Будь я человеком, уже через четверть часа лишился бы зрения; вряд ли здесь помогли бы солнцезащитные очки. Под ногами островками лежал мерцающий мох, в который были воткнуты редкие "целлофановые" стебельки и такие же прозрачные кустики колючника. Во мху ползали нелепые "организмы", поминутно выпускающие ростки, которые на глазах тянулись вверх, рождали коробочки-соцветия. Коробочки с треском лопались, разбрасывая вокруг искры-споры. Здесь светилось практически каждое живое существо, а также камни, развалины, скальные столбы.      По берегам ручья, где торчали увесистые валуны, суетились какие-то водяные жучки с глазами-искорками. По обе стороны от потока стояли грибообразные создания - местные деревья, - шляпки которых были утыканы бриллиантово поблескивающими остриями. Ниже тянулись заросли местного "камыша" - по их стекловидным листьям, лепесткам пышных бутонов ползали какие-то букашки. Ниже начинался пальмовый лес. Деревья представляли собой многоствольные сооружения, осененные "плакучей", как у наших тропических растений листвой. При набеге ветерка они позванивали...      Пусто... Никакого подспудного шевеления, ни раздумий, ни воспоминаний о былом, словно здесь, на Хорде, не было "былого". Подобная ватная безмятежность угнетала, комкала и гасила воспоминание о Земле, навевала равнодушие и фатализм, словно здесь я был рожден, здесь в первый раз глотнул воздух - неважно, сегодня ли это случилось или произошло "год" назад по местным меркам. Телепатическая аура была чиста и естественна, как в первые дни творения, ничто не замутняло ее свободные переливы. Точно также вел себя сгусток воды в невесомости - этакий прозрачный шар, поверхность которого в отсутствие гравитации слабо ходила ходуном под воздействием бездумных сил поверхностного натяжения. Мое провuдение не отливалось ни в какие конкретные - пусть даже непонятные - формы! Ничто не мешало заглянуть далеко вниз по течению ручья. А ведь здесь, в расширившемся, поросшем пальмовым лесом ущелье было на что обратить внимание, возле чего постоять, подумать. Ниже по берегу натоптанный тракт ветвился, разбегался в разные стороны. На распутье возвышался вставший на попа, плоский камень. На камне просматривались вырубленные меты на странном, неподвластном разумению языке, ниже - на местном - короткие указания: направо пойдешь, выберешься к поселению, налево - угодишь на ртутные шахты. Прямая дорога вела в неведомые дали. Решишь вернуться - попадешь в "замок". Значит, когда-то здесь все было, как у людей: и распутье, и копившаяся вокруг темная жуть, вот и непонятная надпись на забытом языке, и наезжавшие на камень богатыри, отправлявшиеся на поиски местной Елены Прекрасной. Обитала здесь и поганая нечисть, быть может, где-то в горах жил мудрый старец-отшельник... Кто-то же не поленился выбить на камне таинственные знаки, кто-то позаботился о бродягах, странствующих рыцарях, рыскающих волках...      Где оно, прежнее героическое, рождающее легенды время?..      Два дня (сутки на Хорде составляли около наших двадцати часов) провел я возле развалин, питался, чем Бог пошлет. Потом отправился в сторону "замка". Бродил, занимался знахарством, просил милостыню.      Подавали... Два раза попадал в руки стражников, прикидывался слепым - отпускали. Бродяжничество на Хорде пресекалось самым решительным образом, босяков повсеместно отлавливали и отправляли либо на поселение, либо приписывали к шахтам, рудникам, гнали на лесоповал, на строительство дорог, на сбор водорослей. Меня спасал возраст. Губошлепы с видимыми увечьями, особи, дожившие до седых перьев, получали желтые билеты, и местные власти напрочь забывали о них.      В замок - или, скажем, форпост, где была сосредоточена местная власть и находилась резиденция губернатора материка или гарцука - меня приволокли сразу, как только в одном из поселений я излечил нескольких местных, захворавших мучной лихорадкой. Они вповалку лежали на земле, за пределами беднейшего квартала, возле кучи отбросов, - умирали тихо, скорбели молча, ни о чем не вспоминали: ни об инкубаторе, где провели детство, ни о годах, проведенных на шахтах, ни о заготовке рыбы в море, ни о мамках, к которым их выпускали раз в месяц. Никто даже в мыслях не вспоминал о результатах этих набегов, о возможных своих наследниках - по крайней мере, я ничего подобного не уловил. Сожалели исключительно о том, что вовремя под руководством старшего не удалось им перемучить эту хворь, а теперь, когда ковчегу больше не нужны их усилия и труды, кто им поможет? Кто сунет в рот спасительную конфетку, которая помогла бы им распасться на изначальные стихии и хотя бы в таком виде поучаствовать в строительстве священного, обещающего спасение всем поселянам корабля?      Мысли умиравших были ровные, плоские, подогнанные друг к другу, как зубцы шестеренок - так и цеплялись одна за другую. Не гневайтесь, славные, простите, мудрые, нет больше сил, наказали меня за нерадивость и беспринципность; о собственном благе пеклись мы больше, чем о спасительном ковчеге; умираем в здравии и радости. Если бы только в последнюю минуту перед тем, как опуститься в недра Дауриса, хотя бы глазком взглянуть на желанный корабль?      Томились они и мыслями о будущем своих нехитрых пожитков - кому достанется ложка, одежка, обувка и несколько дырчатых "монет", зашитых в подоле. Заботы о собственности воодушевили меня - это было так по-человечески вспомнить перед смертью о вещах, которые столько лет грели тебе руки.      Я сунул всем троим лекарственные конфетки. В бытность мою на борту фламатера, во время подготовки к очередному посещению Хорда, попечитель вдоль и поперек исследовал телеса губошлепов, составил рецепты, снабдил меня запасом лекарственных средств, изготовленных из местных растений. Основной запас химикатов хранился на борту "Быстролетного", укрывшегося возле места приземления, но кое-что я носил с собой - упрятал в левую ногу. Теперь я мог считаться самым искусным знахарем на Хорде.      Спустя сутки, когда помиравшие от пятнистой заразы губошлепы, почувствовали себя лучше, они все, как один, встали и, не сговариваясь, бросились к местному начальнику канцелярии. Я не сразу сообразил, что послужило причиной подобной прыти, а когда до меня дошло, было поздно. Стражники - дюжие молодые ребята в панцирях и касках, напоминавших испанские шлемы времен Конкисты, - разбудили меня тупыми концами древков копий. Ткнули так, что я взвыл и со страху завопил - за что?! Стражи не стали вдаваться в объяснения, сгрудили меня и трех излеченных мною губошлепов и, подгоняя тычками, погнали в столицу.      Как водится, наша компания брела в ногу, в прежнем, уже знакомом порядке: впереди вожак, назначенный из канцелярии, по бокам два стражника, в середке мы, четверо преступников. Как-то я поинтересовался у стражника: зачем нужен вожак, когда дорога, хожена-перехожена?      - Как же без вожака, - добродушно усмехнулся тот и переложил копье на другое плечо. - Это их обязанность водить поселян. У них природа такая, хочешь не хочешь, а веди. Попробуй его не пустить, с тоски помрет.      Признаться, я мало что понял в подобном объяснении. Допытываться не стал, на сердце легла тоска - ну, и занесло меня!      В Дирах, обширное поселение, служившее "столицей" материка, мы притопали, когда на широкую холмистую местность, прилегающую к полноводной реке, легли светлые сумерки, и вокруг редкими россыпями засияли электрические огни. Ярко был освещен замок, представлявший из себя скопище пристыкованных друг к другу сооружений, возведенных на вершине прибрежной скалы. Комплекс был окружен низкими стенами, по углам четыре бастиона. Отдельно возвышался дворец с бросавшейся в глаза претензией на архитектурный стиль. На его крыше были видны параболические тарелки, путаница проводов, штыри направленных антенн.      Вожак подвел нас к воротам, здесь распрощался, почесал каждого на прощание и, дождавшись, когда створки распахнутся, направился в местную канцелярию. Нас же загнали в подземелье. По крайней мере меня в буквальном смысле!.. Завели в коридор, распахнули дверь, повернули лицом ко входу и пинком увесистого, с загнутым вверх носком сапога, переместили в камеру.      Слава тебе, Господи! Здесь я мог отдохнуть от неусыпного, обильного сияния, от которого страдал наверху. Нельзя сказать, что в подземелье царил полновесный мрак, однако сумерек здесь хватало, как, впрочем, и темных углов.      В подвале было тесновато - те же Петры, Андреи, Иуды, Абрамы, Иваны, Рахимы и прочее простолюдье. Была парочка Роовертов или Роональдов, так их называли сокамерники. Эти держались особняком, выделялись одеждой, на них были халаты, расшитые геометрическим орнаментом. Из разговоров я понял, что они принадлежали к замковой обслуге, один из них даже имел доступ к высшему начальнику или, как выражались местные, к гарцуку. Я, правда, так и не понял, почему у них были одинаковые имена. Были здесь и двое с виду образованных заключенных - один пожилой губошлеп, другой молоденький прихрамывающий парнишка, с богатой, напоминающей птичье оперение шевелюрой. В чем заключалась их вина, я не мог понять, однако соседи и в первую очередь провокатор, подсаженный в камеру по случаю появления новеньких - меня и тех трех несчастных, которых я излечил от мучной лихорадки - называли их "политическими". На провокатора никто не обращал внимания, видно было, что исполнение обязанностей было ему в тягость. Он и ко мне не сразу подошел, сначала порасспросил тех троих, без конца изъявлявших восторг, что их вовремя заключили под стражу и без конца клявшихся в верности общему делу, потом только перебрался ко мне поближе.      - Откуда будешь? - спросил он.      Вопрос на Хорде немыслимый по наивности.      Я не ответил.      - Куда идешь?      - Куда глаза глядят. Пропитание ищу.      - Байки всякие загибаешь, людишек лечишь?      - Лечу.      - Чем?      - Патоку из трав варю, из нее облатки делаю. Можно настой употребить.      - Дружок у меня есть в городе. Дружка бы вылечил? - попросил он. - Подхватил он где-то мучницу.      - Не могу, облатки кончились, снадобья нет.      Между тем вокруг нас начал собираться народ.      - Где же ты до этого их брал?      - Сам делал (это была истинная правда). Дед научил, где какие травы искать, каких жучков отмачивать. Как сушить, перемалывать, на чем настаивать.      - Кто?!      - Дедушка, отец моего отца.      Провокатор взорлил.      - Как же ты узнал, неверующий в ковчег, кто твой дед? Тебе что, в канцелярии справку дали?      - Нет, мы жили вместе. Это было давно, еще в прошлом году, в горах.      - Где же такие горы располагаются, в которых люди вместо того, чтобы ковчег помогать строить, с дедушками лясы точат?      По лицу провокатора стало видно, что он почуял жирную поживу. Собравшиеся было вокруг меня губошлепы сразу сделали вид, что этот разговор их не интересует, начали отворачиваться, позевывать...      В камере наступила томительная тишина.      - Есть такие горы, - ответил я. - На юге, где чума людей покосила. Тех, кто выжил, оставили в покое. Одним словом, на время лишили великого счастья участвовать в созидании ковчега. Это, правда, давно было. Два года назад.      - Сколько?.. - не поверил провокатор и вопросительно глянул на пожилого "политического". Тот авторитетно кивнул в знак согласия, потом добавил.      - Было такое, я сам видал документы о нашествии чумы в южные горы Дираха. С той поры славные повелели перевести в резерв этот рассадник всякой мерзости.      Лица губошлепов заметно просветлели (точнее, обрели нормальный синюшный цвет). Один из заключенных удивленно присвистнул.      - Значит, ты два раза успел под звездами пожить?      - Было дело, - кивнул я и обратился к провокатору. - А ты как здесь очутился? На чужую мамку позарился?      Я угодил в точку - прочел об этом в его взгляде. Тот сразу сник, отвел глаза. Долго сидел, в тупой безнадежности разглядывал каменную кладку. Конечно, ему не позавидуешь. Кому понравиться должность мелкого соглядатая в тюрьме, которого в конце концов могут ни за что не просто удавить в камере. Если бы не долг, не зов ковчега, он давным-давно бы сбежал отсюда, но куда пойти?..      Он вздохнул - рыбка, то есть я, сорвалась с крючка. Я не врал, не таился, биографию попечитель состряпал мне что надо. Вот и "политический" подтвердил, что такие горы, где о поселянах забыли, существуют, а о том, что было два года назад, не ему судить. Настучать он настучит, и если у меня за спиной есть какие-то грешки, мной займется личная канцелярия гарцука, в обязанности которой входило искоренение ересей, спрямление уклонов и любые прочие попыток извратить великую цель строительства ковчега. Одним словом, бороться со всякими противоправными "политическими" деяниями, и в первую очередь с организованным отказом от работы во имя спасения Хорда.      Тот же "политический", что постарше, поинтересовался.      - Слушай, товарищ, за что же тебя в каталажку упрятали?      Я кивком указал на трех моих подопечных.      - Вон тех от мучной лихорадки вылечил, а они на меня донесли.      - И правильно сделали! - вызывающе тонким голосочком выкрикнул один из них, высокий тощий мужик с всклоченной чернющей бородой, почти скрывавшей лиловые навыкате губы. - Кто первый донесет, тот может на урановые рудники рассчитывать, а если кто опоздал - не миновать ему ртутных шахт или того хуже.      - А если и первому не повезет? - спросил я.      Другой из этой же компании нахмурился.      - Как это не повезет? Мы все трое тютелька в тютельку прибежали в канцелярию. Все трое, как по ниточке, в дверь влезли. Должно повезти. Зря мы, что ли, на тебя стражей натравили.      Третий, более смекалистый, печально возразил.      - Если не повезет, на добычу водорослей могут направить.      - В чем же разница? - не понял я.      - Ну ты, знахарь, даешь, - провокатор хлопнул себя по бедрам, потом по очереди ловко почесался под мышками: сначала под правой, потом под левой. - Водоросли ядовиты, а в рудниках - тьфу! Всего-навсего радиация.      Я поперхнулся.      - Чем же радиация лучше?      На этот вопрос ответил один из дворцовых слуг - оба они стояли неподалеку и с брезгливым видом прислушивались к разговору.      - Ты, старик, что, совсем дикий? Что у вас там, в горах, университетов не было? Или ты на занятия ходил от звезд прятаться?.. Фон в рудниках минимальный, не более трех единиц в час, а на водорослях любая царапина, и тебе кранты. Цианистый калий знаешь, как действует!..      - Да, - согласился "политический", - цианистый калий это не сахар. Крайне неприятные ощущения. Меня, товарищ, два раза травили. Такой понос пробирает, что только держись.      Я хмыкнул - привыкать мне к этим губошлепам и привыкать.      - За что же травили?      - Эх, товарищ, поверил я одному забулдыге, явились мы с ним в город и на площади громко крикнули: "Когда ковчег покажете? Сколько можно ждать?"      Наступила тишина. Все мало-помалу начали отодвигаться от нас, с независимыми лицами разбрелись по обширной со сводчатыми потолками камере. Потолочные паруса опирались на мощные, сложенные из бетонных блоков столбы. Стены тоже были бетонные, зарешеченные окна высоко, под самым потолком.      - Вдвоем явились? - заинтересовался я.      - Зачем вдвоем. Толпой. Тысяч десять... Со всех заводов. И с авиационного, и турбодизельного, и с кабельного пришли.      - И всех забрали?      - Зачем всех, только организаторов. Мы сами явились. Рассовали нас по разным изоляторам и вопреки всякой законности, вопреки завету, который день держат без справедливого суда.      - Почему же с судом тянут?      - Как ты не понимаешь, товарищ! Решают, обойдется без нас производство или мы еще можем послужить во славу родному Хорду. Ты не думай, мил человек, что кто-то из славных допустит хотя бы с ноготок произвола. Если человек может принести хотя бы самую пустяшную пользу производству, его никто зазря в изоляторе держать не будет. А если нет, извини, подвинься. Если от меня... - он неожиданно загорячился, начал хватать меня за подол хламиды, - уже никакого толку, то, согласись, товарищ, зачем же со мной нянчиться? Я сам добровольно отправлюсь на ртутные шахты. Там тяжело, но все-таки какая-то польза от меня будет. Все равно, - упрямо повторил он, - хотелось бы на ковчег взглянуть. Пусть его хотя бы на праздники покажут.      - Ты опять за свое? - уныло спросил провокатор.      - И за свое, и за чужое! - вскипел "социал-демократ". - Душа у меня горит, когда несправедливость чую. Разве это достойно - ковчег от людей прятать? О том же и мил человек говорит...      Я догадался, что тема опасная, и следует утихомирить "социал-демократа".      - Кем же ты на заводе был?      - Я-то? - переспросил он. - Главным инженером. Славный был организатор производства. С опытом, хваткой... Инженерное чутье потрясающее, - он вдруг заговорил о себе в третьем лице, потом задумался махнул рукой и замолчал.      Я набрался смелости и спросил.      - А парнишка откуда.      - С кабельного.      - Он тоже в демонстрации участвовал?      - О чем ты говоришь, товарищ! - замахал на меня ручищами главный инженер. - Какая демонстрация! Это был вопль народной души, мы испытывали радость от предстоящего разговора с властями, ведь они плоть от плоти, кровь от крови народные.      Он помолчал, потом с прежней страстью в голосе добавил.      - Не вышло... Парнишку, спрашиваешь, за что? - деловито переспросил он. - За то, что изготовил модель ковчега? Так, как он сам его вообразил?..      - За это в каталажку? - не поверил я.      - Не в каталажку, не в каталажку... - досадливо поморщился сидевший рядом, пострадавший молоденький изобретатель, - а на исправление мыслей. Некоторые конструктивные решения в моей модели не совпадают с тем великим замыслом, который задумали великие.      - Что же в этом странного? Не мог же ты объять умом всю глубину их гениального замысла? За это не исправлять, учить надо.      - Ах, вы не понимаете! - воскликнул парень. - Не за то, что я не во все тонкости проник, а за то, что зря рабочее время потратил, которое можно было использовать для изготовления одной малюсенькой, но крайне важной детали для настоящего ковчега. Теперь вот сижу, маюсь - вдруг мне никакого стоящего дела не отыщут, ведь я как никак индустриальный техникум закончил. Сварщик из меня высший класс.      - С ногой что?      - Когда пришли стражники, я испугался, влез на крышу цеха и спрыгнул во двор. Вот с тех пор нога и болит. Ноет и ноет, сука, ничего не помогает.      - Дай-ка взгляну, - предложил я.      Парнишка испугался, однако главный инженер ободрил его.      - Послушай товарища, - кивнул он в мою сторону. - Он плохого не посоветует. Он дедушку видел!      Я осмотрел распухшую ступню - обыкновенный вывих, только парень в припадке энтузиазма, стараясь скрыть свою немощь и неспособность принести пользу ковчегу, сильно перетрудил ногу. Я объяснил инженеру, что необходимо сделать две шины и пусть мальчишка поменьше бегает, побережет сустав. Дело молодое, заживет быстро. Тут же нашлась веревка, дело было за двумя дощечками. Добыли их у густо бородатого - вся шея заросла перьями - стража, который стоял за дверями камеры на часах. Тот было заартачился. Когда же я напомнил, что в случае его нерасторопности парнишка может потерять ногу и какое-то время не будет участвовать в строительстве летучего корабля, он принес две планки. Мне пришлось пояснить, какой формы должны быть шины - тот руками развел. Заявил, что заступая на пост, они обязаны сдавать личное оружие - нож сейчас хранится у начальника охраны. Вот разве что копьем... Я удивленно глянул на него, пожал плечами. Тот покраснел. Позвали начальника охраны. Тот сначала тоже заупрямился, сразу в кулаки - бунтовать? Дерзить? Перечить? Ему объяснили, в чем дело, и он разрешил стражу вытесать деревянные шины. Потом засомневался в моих указаниях - откуда ты, старый пень, не обучавшийся в университетах, можешь знать, что и куда накладывать. Ему шепнули, что я дедушку видел. Начальник стражи испугался и послал своего человека в канцелярию гарцука. Неожиданно явился сам гарцук - моложавый, очень вежливый и высокий губошлеп. Узнав, в чем дело, он некоторое время размышлял, шевелил губами, наконец объявил.      - Делайте, как велит этот старый пень! Если боль не исчезнет, отправьте его на водоросли, - с тем и удалился.      Все решилось в течение какого-то получаса, просто, по-семейному. Я вправил молодому человеку сустав, дал ему обезболивающее - маленькую лепешку, спрессованную из местных растений, в которую еще на борту койса было введен сильный болеутоляющий препарат. Страж тут же в камере вырезал две планки, их примотали к ноге, парнишку отнесли в угол, освободили место на нарах, положили на матрас, рядом с каким-то высохшим донельзя поселянином, который все то время, что я провел в камере, находился в каком-то заоблачно улыбчивом состоянии. Щека, обращенная ко мне, была сожжена и неприятно, мясисто краснела. На голове посреди буйной, нестриженой заросли перьев-волос, с правой стороны проглядывала обширная плешь. Кстати, какую расу, обитающую на Хорде, не возьми, поселяне были волосистым народом. И более темные северяне, и отличавшиеся мелкотой зрачков и неестественно прозрачной кожей жители экваториальных областей - все были густовато покрыты пухом.      Здесь, между парнишкой и придурком с обожженной щекой, меня и пристроили - люди как-то сразу стали заботливы по отношению ко мне, посматривали с интересом: сошлют меня на водоросли или нет? Я обратился к главному инженеру.      - Послушай, товарищ, о каком мил человеке ты все время упоминал?      Тот кивнул в сторону моего плешивого соседа.      - Вот об этом. Суллой его зовут. Это он подбил нас на незаконную форму общественного протеста. Хороший товарищ, только немного того... - он почесал висок когтистым пальцем, затем добавил. - Врет, однако, складно, и все про какого-то учителя, ушедшего к судьбе, толкует...      В этот момент несчастный повернулся в нашу сторону.      Я замер - на меня смотрел Иуда.            Глава 3            Он не узнал меня. Доброжелательно улыбнулся, отвернул голову и вновь мечтательно уставился в потолок. Я перевел дух, подосадовал - почему Иуда да Иуда! Объяснял тебе попечитель, что следует избегать аналогий. Какой смысл именовать губошлепов именами-отголосками далекой родины!      Язык хордян в основном представлял из себя сочетание протяжных, удваиваемых гласных и согласных. Они практически выпевали речь. Смычных звуков, напоминающих наши "б", "п", у них в языке не было, словно хордянам трудно было шевелить губищами. Если не пугаться аналогий, можно сравнить их звуковой ряд с языковыми системами угро-финнов, осевших на берегах Балтийского моря. Звуки они часто удваивали - что-то вроде "Таллинн", "олломей" "каарса ныв", "Сулла". Сколько я его помнил, Сулла-Иуда постоянно был взволнован, жаждал истин, вечно путал свое добро с чужим, при этом его всегда тут же хватали за руку, нередко крепко били. Петр и Андрей называли такие экзекуции "учить уму-разуму во славу великого ковчега". Иуде подобные уроки были, что с гуся вода. Вот чего он страшно пугался, так это пропустить самое малое словцо из моих драгоценных речей. Он без конца теребил соседа - записывай, Левий Матвей, записывай, Левий Матвей!.. Где ты теперь, мой верный секретарь? Где всегда недоверчивый, страстно желающий поймать меня на противоречиях Якуб? Взыскующий правды Андрей? Где вы, друзья? Я поймал себя на неуместной, человечьей, жалости. Это как раз в тот момент, когда мне необходимо быть настороже!      Между тем в камере стало еще темнее. Я устроился на нарах между главным инженером и Суллой, положил мешок с травами под голову, вытянул ноги, с удовольствием почесался. Страж, вырезавший деревянные накладки, гремя ключами и матерно, как умеют только губошлепы, выругавшись, вошел в подземелье, отыскал забытое в камере копье, погрозил мне кулаком - смотри, мол, а то на водоросли! - и вышел за дверь. Щелкнул замок, наступила тишина.      Сулла по-прежнему глупо улыбался и бездумно шевелил губами.      - Что это он? - я толкнул главного инженера в бок. - Все бормочет и бормочет... Свихнулся, что ли?      - Свихнешься, когда ядерным зарядом бок подпалят, - отозвался технарь. - Но я бы не назвал его бред безумием. Есть в нем... - он прищелкнул пальцами с длинными узкими, чуть загнутыми ноготочками, - зерно. Врет складно. Что бормочет? В текущий момент обращается к своему учителю - тот, говорят, сдох от мучной лихорадки. Просит снабдить его пропитанием, простить долги и оградить от Черного гарцука.      - Не к земному учителю я обращаюсь, не к земному, - губошлеп с обожженной щекой ласково поправил инженера. - А к небесному!.. Посланному предками, когда поселяне о ковчеге еще слыхом не слыхивали. Когда люди жили дружно, в охотку, когда были чисты их помыслы, когда всякий славный считал своим долгом помочь и обучить благородного, а благородный сил не жалел, чтобы просветить поселянина - вот откуда ниточка тянется. Все мы забыли о предках, они копили-копили мудрость, а мы!.. - Он горестно махнул рукой. - Даже земного учителя уберечь не смогли. Был бы он среди нас, снял бы рукой мои хвори, просветлил. Вот я запамятовал - как-то он по-особому пропитанье называл...      - Ты, это, - подсказал провокатор, - о благородных истинах расскажи. Это здорово, когда, если надумал, делай что хошь...      Один из Роовертов насмешливо добавил.      - Ты сразу бы к мамкам побежал, всех бы перепробовал?      - Зачем всех, - пожал плечами провокатор. - Мне все ни к чему. Мне одна приглянулась, а бугор, сволочь, видит - разок мы уединились, другой, сделал вывод и нагрянул, падло, в самый напряженный момент, когда делились мы друг с другом мыслями, что нет в жизни большего счастья, чтобы вот так, вечерком, когда пропоет заводской гудок, сходить прогуляться по берегу речки, посидеть под пальмой, а с утра выйти вместе из дома, добраться до проходной, трудиться рядышком, жить рука об руку, а когда придет срок, вместе узреть ковчег... - он на мгновение примолк, потом досадливо, перебросив руку через плечо, почесал спину. - В самую душевную минуту влез! Начал орать, почему не совокупляемся, почему тратим драгоценное время на пустопорожнюю болтовню!..      Он замолчал, потом долго и трудно, с хрипом, дышал. Я - учитель хренов - был вконец ошарашен и, не выдержав долгой паузы, спросил.      - Дальше что?      - Что дальше?.. Врезал я ему. Вот как сидел, так сразу и набросился. Тот в рев. Меня скрутили. Благо, гарцук, наш опекун, честь ему и хвала, разобрался и направил сюда, чтобы я держал ухо востро и чуть какая ересь, сразу пресекал.      - Гарцук из благородных? - спросил я.      - Не-е, он из образованных, - поморщился провокатор. - Он за весь материк перед славными в ответе. Дочка у него в замке есть - им образованным и благородным, говорят, можно дочек в доме держать. Они их порой на поводке прогуливают. Звать Дуэрни. Люди сказывают, в благородные мамки метит, на ковчег ее отправят. Ладно, что мы все по пустякам лясы точим. Эй, Сулла, ну-ка давай про благородные истины!      - Нет, ребята, - улыбнулся Иуда. - Я лучше расскажу вам, как некий губошлеп из самых простых пятью буханками хлеба и двумя рыбами пять тысяч поселян накормил. Случилось это далеко, на другом континенте, возле замка Руусалимм. Там еще гора есть большая, называется Сиоон...      Он замолчал, склонил голову. Все собрались в кружок вокруг него, открыли рты. Я тоже не удержался - было забавно, как он распорядится моими словами, о чем поведет речь?      Он начал так.      - Блаженны плачущие, ибо они утешатся...      Я не смог сдержать слез...      - Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Божие... Блаженны кроткие, ибо они наследуют Хорд... Блажены жаждущие правды, ибо они насытятся...      Одно наставление вызвало горячее одобрение слушателей.      "Не собирайте себе сокровищ на земле, где и ртуть их иссушит, где радиация обожжет; но собирайте сокровища в выси, где ни ртуть их не иссушит, ни радиация не обожжет; ибо где сокровища ваши, там будет и сердце ваше".      - Это очень правильно, товарищи! - подтвердил главный инженер. - Там, в небесах, где в междуцарствии Дауриса и Тавриса строится ковчег, туда мы все уйдем, там нас ждет исполнение мечты. Там сокровища небесные... Туда, туда! - он выразительно потыкал пальцем в потолок, затем добавил. - На зло звездам!.. - и затих.      Я замер - ковчег строится в междуцарствии Дауриса и Тавриса. Интересно, где это междуцарствие?      Вновь присоединившийся к нам страж зевнул и приказал Сулле кончать агитацию и ложиться спать. Губошлепы сразу зашевелились, принялись раскатывать тюфяки, набитые местной лишайниковой дерниной - мягкая и душистая, должен заметить, подстилка. Лучше не бывает... И очень полезная. Но в тот первый день мне так и не дали уснуть. И сигнал, оповещающий отбой, запаздывал. Сначала пристал провокатор, потом его поддержали оба Рооверта - расскажи, мол, странник, где ходил, что видел? Бывал ли на море? Какое оно? Говорят, выпуклое, как река. Довелось ли побывать в стране мрака? Как там? Здесь скучно... Вижу, никто из сокамерников укладываться не собирается, в мою сторону поглядывают.      Делать было нечего - загнул я им историю, назвал ее "сказкой".      - Вот, дай вам ковчег здоровья, знаете, какое на горах было дело? Не во гнев вашей милости, - обратился я к стражу, тот снисходительно кивнул - ври, мол, дальше, и я повторил. - Не во гнев вашей милости, как мы теперь раскалякались между собой, жил-был у нас в поселении некий губошлеп. А случилось это в старые времена, в горах тогда правили великие гарцуки, родство считали по отцам и дедам, а мамок держали при домах. Жил тот губошлеп небогато, всякими трудами добывал хлеб насущный, а была у того доброго поселянина дочь молоденькая, еще не мамочка. Вот пришло ей на ум пойти в лес погулять, и пропала она без вести. Прошло три срока. В этом самом поселении жил храбрый охотник: каждый божий день ходил с собакой и оружьем по горам. Раз идет он по лесу; вдруг собака его залаяла и песьи перья на ней щетинками встали. Смотрит охотник, а перед ним на тропинке лежит колода, на колоде странный какой-то мужик сидит, обувку ковыряет. Подковырнет подошву да на Таврис и погрозит: "Свети, свети, ясно солнышко!" Дивно стало охотнику: отчего, думает, мужик еще молодец, а перьями сед. Только подумал он, а тот словно мысль его угадал: "Оттого, говорит, я и сед, что прозрачного дед!" Тут охотник и смекнул, что перед ним не простой губошлеп...      В этот момент глаза у провокатора округлились, он с испугу выпалил.      - Вот злыдень прозрачный! Как же охотник его разглядел?      - Вот так и разглядел. Леший, - разъяснил я, - это был. Он не из прозрачных. Он по лесам пасется, дебри охраняет. Нечистая сила, одним словом.      - Ну-ну! - скептически заметил один из Роовертов. - Что за нечистая сила? И не из прозрачных. Может, сам Черный гарцук?      - Тише вы, преступники! - взъярился вконец раздосадованный страж. - Дайте послушать! Что там дальше было, старик?      - Охотник, - продолжил я, - не будь дурак, нацелился оружьем - бац! И угодил ему в самое брюхо!      Все радостно загалдели, запрыгали с ноги на ногу. Главный инженер от радости вскинул руки и пошел по камере вприсядку. Наконец все утихомирились, придвинулись ко мне поближе.      - Леший застонал, повалился через пальмовую колоду, да тотчас потащился в чащу. Следом за ним полетела собака, за ней охотник поспешил. Шел-шел и добрел до высокой горы, в той горе расщелина, в расщелине домишко стоит. Переступил через порог, смотрит - леший на лавке валяется, совсем издох, а возле него сидит молоденькая мамка и горько плачет: "Кто теперь меня кормить-поить будет?" Поздоровался с ней охотник, спрашивает, чья она будет, откудова? "Ах, добрый поселянин! Я и сама не ведаю, позабыла, кто я и где мои отец с матерью"...      - Они такие... - подтвердил один из излеченных мной губошлепов. - Стоит на волю выпустить, сразу забывают, чьи родом и в каком инкубаторе воспитывались.      - Тише ты!.. - перебил его парнишка. - Ну и как он, охотник, с мамкой совокупился?      - Нет, - ответил я, - сначала домой к родителям отвел, спросил разрешенье, потом только. Но самое удивительное, знаете, в чем?      - Ну? - вытаращил глаза парнишка.      Страж подался вперед, даже оба Роональда рты пораскрывали.      - Рассказала та мамка, что у лешего в жилище всякого добра - ртути, двуокиси титана, золота самородного - видимо-невидимо. Бросились поселяне искать его, долго плутали по лесу, только не нашли.      - И-эх! - крякнул с досады страж и стукнул тупым концом копья о пол.      Роональды скривились, глянули презрительно, а главный инженер, отдохнув после присядки, задумчиво потер переносицу - мне ошарашено померещилось, что он сейчас пенсне снимет - спросил.      - Как понять "горько плачет"? Под мышками чешется? Есть сомнения и насчет "нечистой силы". Такой не существует... Разве что и впрямь агент Черного гарцука?      - Что-то вроде этого, - кивнул я, потом повернулся на бок, глянул на плешивого. Тот лежал, повернув голову в мою сторону, положив руки под щеку. Глаза были открыты, он пристально всматривался в мое лицо, словно пытался что-то вспомнить. Наконец прошептал.            - Это ты правильно сказал, старик, пропитанье называют "хлеб наш насущный".      Я тихонько забормотал.      - Даждь нам днесь... и остави нам долги наши, якоже и мы оставляем должникам нашим! И не введи нас во искушение, но избави нас от прозрачного, ибо твое царство есть, и сила, и слава. Аминь.      Глаза у Суллы расширились. Он некоторое время неотрывно смотрел на меня, потом потянулся и трепетно схватил за руку.      - Ты?!      - Я.      Он блаженно улыбнулся и с облегчением вздохнул.      - Наконец-то! Будь славен, святой ковчег!            Раздался далекий удар колокола, люди в камере встрепенулись, начали раскатывать тюфяки, взбивать кулаками подушки. В последний момент я успел заглянуть в душу провокатору - у того струйкой скользнула в сознание опаска, как бы не проспать злой умысел. Храни меня, ковчег, только бы не сплоховать, успеть схватить злоумышленника за руку, вовремя донести о намечающихся кознях. Тогда бы ему послабление могло выйти. Ему так хотелось на волю, к мамке, однажды встреченной на случке и оказавшейся такой милой, душевной собеседницей. Я едва успел навеять ему надежду - придет срок, и они встретятся, наговорятся досыта. Никакой бригадир или звеньевой не осмелятся подойти к ним в самую интимную минуту. Никто не повысит голос, не ткнет тупым концом копья в ребра. Они убегут далеко-далеко, в степь, что распахнула простор на той стороне реки, на берегу которой был расположен замок. Найдут уютную рощицу, там совьют гнездо. Мамка отложит четыре яичка, они по очереди будут высиживать их... Провокатор как-то мучительно потянулся и в следующую секунду отключился.      Долго я ворочался на ложе - сон не брал меня. Даже после отбоя! Рядом дрых Сулла, с другой стороны успокоился главный инженер. Был он как каменный. Вообще, засыпали хордяне мгновенно, также просыпались. Как утюги! Включишь - загорится лампочка, побежит тепло, можно гладить; выключишь - перед тобой остывающий кусок металла. Меня же подобная мертвящая оторопь никогда не брала - видно, попечитель постарался. Я лежал и с прежней бездумной улыбкой смотрел в потолок. Там густо, семьями, ползали разноцветные букашки. Сквозь высоко расположенные, зарешеченные проемы в камеру вливался легкий изумрудный свет. Видно, Таврис, сменив большого брата, побежал по небосводу. Я повернулся к Сулле и ткнул его кулаком в бок. Тот мгновенно проснулся, рывком сел на нарах.      - Давно здесь кантуешься? - спросил я его.      Тот огляделся, сладко зевнул и ответил.      - Почти половину сезона...      Я прикинул - по земному счету это что-то около двух лет.      - Чем все это время занимался?      - Думал. Прикидывал что да как.      - Что надумал?      - Прав ты, учитель, оказался. Исполнение желания или отказ от него - это не просто. Для этого высшая мудрость нужна. Вот тут, - он постучал себя по правой стороне груди, - истина хранится. С сердцем следует соизмерять желания. Сердце - божий дар, оно не обманет.      - Как же ты в тюрьме оказался?      - После ядерного удара разбрелись мы по материкам...      Я оторопело глянул на него.      - Какого ядерного удара?      Сулла посмотрел на меня с укоризной.      - Что ж ты, учитель, воплотился, а не ведаешь, что после твоей смерти, мы долго сидели, мозговывали насчет ковчега. Сначала всем бараком, потом всем поселком. Потом собрались скопом и попросили руководство показать нам ковчег. Вот тогда славные и накрыли нас ядерным зарядом. Мы-то сначала сомневались: может, прозрачные постарались, потом людей послушали, сами покумекали. Решили - нет, без славных здесь не обошлось. С тех пор родилось в нас сомнение. Выжили немногие. Андрей, Петр и я, мы в ту пору были в шахте. Глубоко...      - Кто-нибудь еще спасся?      - Не знаю. Говорят, где-то видали Левия Матвея, его, ослепшего, водят Савл и Якуб. Мы, учитель, храним твое слово, несем по поселениям, заводам и шахтам. Повстречаем ходока, разговоримся. Если тот спросит, почему жизнь хреновая - объясним популярно, что к чему. Если ему работа опостылела, расскажем о тебе - был, мол, такой хордянин, который о всех нас заботился, видел вглубь и вширь, врал складно. Вот ты, поселянин, и пораскинь умишком, работу ли учитель исполнял или иначе жить не мог? Ты маешься не от того, что жизнь докучна, а потому, что не тем занялся. Когда же прозреешь, уцепись покрепче за истину, вздохни свободно. А желания?.. Что такое желания... Суета. Исполняй, если позарез хочется. Но не забудь спросить себя, те ли желания исполняешь? Может, тебе иного хочется. Может, ты всю жизни мечтал на ковчег взглянуть, и потому скорбишь.      Он примолк, а я испуганно решил, что это время для Иуды не прошли даром, он много чего надумал за это время. Все было мучительно верно в его словах и влекло к себе, как свет редко видимых, внушающих ужас звезд. За это их, страждущих духом, ударной волной, радиацией? В горле комом стояла боль, было жалко.      Наконец я спросил.      - Зачем же они вас ядерным зарядом?      - Испугались, наверное. Ударили не подумавши, а теперь сами маются - дальше что? Вон уже и Тоот, и его юный друг Этта, - он кивком указал в сторону технаря и сварщика, - вышли на улицу просить о предъявлении ковчега.      - Кто мается? - спросил я.      - Славные. Опора народа, защитники простых поселян. Мы им не враги, мы вразумить их желали - дайте нам взглянуть на ковчег! Если что не так, вместе прикинем, поищем, где промашка. Что вы, славные, все таитесь? От кого хоронитесь?.. Мы же никогда не пойдем на поводу у Черного гарцука. Не те мы люди, чтобы от божьего ковчега отступиться.      - Черный гарцук кто будет?      Сулла, казалось, не услышал вопроса. Он почесался и участливо спросил.      - Что, учитель, трудно далось возвращение на Хорд?      - Да, нелегко... - признался я. - Многое забыл, подрастерял...      - Благую весть принес?      Я не ответил. Долго лежал, считал букашек на сводчатом потолке. Должно быть, занятная у них жизнь, не скучная: копошатся, ползают, ищут чего-то...      - Послушай, Сулла, - наконец вымолвил я. - Все уже сказано, теперь ваш черед размышлять, отыскивать истину. Теперь у меня другая печаль - мне о вашем спасении подумать надо. Понять хочу, почему на Хорде так устроено, что кто-то распоряжается, а кто-то исполняет. Откуда сила у славных? Где ваши предки, где их родина? Почему все хордяне на одном языке разговаривают?.. Почему от муторных мыслей в тюряге прячутся?      - А сердца очищать? Верный путь указывать?..      - Это твое поприще, твоих друзей. Ведь у меня таких землиц, как Хорд, что на ногте пылинок. Все надо осмотреть, всем надо подсобить. Никто за вас стараться не будет. Вы уж, ребята, сами потрудитесь, а надо будет, я вам подсоблю.      - Это мудро, - кивнул Сулла. - Я подумаю над этим.      - Вот и ладушки. Излечить тебя надо, парень, организм от радиации очистить.      - И это обмыслю.      - Так кто он будет, этот Черный?      - Исчадие одноцветной тьмы. А прозрачные - его прихвостни. Сам Черный прячется где-то там... - он ткнул пальцем в потолок. - В пещере... Наши славные до сих пор не могут выжить его оттуда. Так, по крайней мере, они говорят. Они, конечно, хорохорятся - мы этого гарцука вмиг скрутим!.. Только что-то не похоже. А прозрачные здесь, на Хорде бродят. Ловят их ловят, все равно всех до единого переловить жила тонка. В чем зло от прозрачных? Они одно и то же твердят: что есть ваш ковчег? Решето! В нем ли воду носить? С его ли помощью от звезд спастись? Обратитесь к звездам, поклонитесь им, они - властители! Представляешь - звездам поклонись!.. Уверяют - как только сокрушим третий столп истины, тогда заживем.      - Давно они со славными воюют?      - Что значит давно? Всегда. Каждый божий день...      - Но ведь когда-то это противоборство началось?      - Конечно.      - Когда?      - Всегда.      Я чуть слышно вздохнул.      - Послушай, Сулла...      - Учитель, если я твой ученик, зови меня Иудой.      - Хорошо. Давай разберемся с этим замком, в чьем подвале мы сейчас находимся. Ведь этот замок был когда-то построен?      - Конечно.      - Когда?      - Когда-то.      - Ну, а в сезонах, годах, веках это сколько будет?      - Не знаю. Разве это важно?      - Очень. Вот явишься ты в какое-нибудь поселение и скажешь: "Был учитель, вот его слово...", а тебя спросят, когда и где этот учитель был. Что ты ответишь?      - Кто спросит?      - Ну, я не знаю, кто-нибудь из поселян.      - Какому же поселянину придет в голову спросить когда? Разве ему не все равно? Если он поверит мне, ему станет ясно, что ты был и есть; если же решит, что я лгу, то ему будет все равно, сколько лет, сезонов, веков прошло с той поры. Когда!! У них о другом будут мысли, как бы побыстрее оповестить власти, донести обо мне, рассуждающем странно.      - Ты это одобряешь?      - Нет, теперь, поговорив с тобой, не одобряю, ибо есть многоцветье невечернее и ему следует нести все, что сумел разузнать, все до чего дошел, все, что открылось в моих слова. И есть свет земной, тусклый. Без переливов. Он лишь отражение света истинного. А далее, как сердце посоветует, если, конечно, хорошенько подумать, помолиться, взорлить, так и следует поступать.      Я не ответил, а про себя решил, что это был значительный шаг в моральном облике нелепых тварей, неизвестно кем, неизвестно как и зачем сотворенных и заселивших эту цветастую планету. У меня сложилось впечатление, что искренность, почитание начальства, обязательность и дотошность при исполнении приказов заложены в них изначально. Однако мораль моралью, а у меня свои задачи, и я продолжил разговор.      - Скажи, Иуда, этот замок... С той поры, как его построили, он все тот же? В тех же пределах, те же здания?      - Не знаю, но слышал, что прежде замок Дирах был значительно больше и под ним располагаются обширные подземелья.      - Кто их соорудил?      - Древние люди.      Я едва удержался, чтобы не спросить "когда", вместо этого поинтересовался.      - Что же, эти подземелья до сих пор существуют?      - Не знаю. Зачем мне это?      - Значит, древние люди построили замок, накопали подземных лазов, потом пришли нынешние люди и возвели здания, которые мы видим в настоящий момент, так, что ли?..      - Выходит, так.      - Но эти подземелья сохранились?      Сулла пожал плечами.      - Что, если нам сходить посмотреть?      - А разрешение есть?      Следом на его лице обнажилась откровенная растерянность. До него вмиг дошло - разве учителю требовалось разрешение, чтобы исполнить желаемое? С другой стороны, запрет был весом, освящен именем ковчега. Некоторое время он сидел на корточках, шевелил губами, прикидывал так и этак. Наконец кивнул и легко соскочил с лежанки.      - Двери здесь не запирают, - шепнул он. - Во время ночного отдыха никто не может выйти без приказа.      - Ага, - подтвердил я, - никто.      Мы осторожно вышли в коридор. Страж спал на стуле с раздвоенной, в виде ласточкиного хвоста, спинкой (прорезь доходила до самого сидения). Загораживал проход вглубь подземной тюрьмы. Ноги расставил широко, пришлось через них перешагивать. Я вытащил факел, воткнутый в узкий раструб, и мы отправились по широкому и низкому коридору. Не знаю, являлась ли наша камера единственной в подземной тюрьме, однако далее я не встретил ни одной двери. По обеим сторонам глухие стены, пол выстлан плитами. Скоро мы добрались до поворота, и, свернув за угол, я едва не скатился по крутой, уходящей глубоко под землю лестнице. Едва успел отдернуть ногу!.. Спустился на несколько ступеней, сразу почувствовал, что уклон какой-то непривычный, и подступенок великоват. Ширина проступи тоже никак не годилась для ноги среднего хордянина. Спускаться по этой лестнице все равно что идти по шпалам - шаг постоянно сбивается.      Я обернулся. Иуда, задержавшийся наверху, дрожал, как пальмовый лист. Затем перевел взгляд в сторону лестницы. Удивительная для Хорда тьма ждала нас внизу. Заманивала? Пугала? Всякая чернота, однообразный цвет или же отсутствие такового, были невыносимо для обитателя Хорда - это я почувствовал на собственной шкуре. Но и отступить не мог, все-таки волчье-человечьего во мне было больше, чем синюшного. По крайней мере, я верил в это, тем более что мой ясновидящий взгляд, глубоко протыкающий темноту, так и не выявил никакой, пусть даже предполагаемой опасности. Кроме того, в руках у меня был факел.      - Шагай веселее, Иуда! - подбодрил я спутника.      - О, учитель!.. - только и смог вымолвить он и, жалко улыбнувшись, робея совсем, как человек, поставил ногу на первую ступеньку.      - Помолись и спускайся, - добавил я.      Наконец он сжал губы - довел их до толщины мизинца и двинулся вниз по лестнице.      Мы спускались долго. Подземный ход пребывал в отличном состоянии, разве что пыли и некоей липкой паутинистой пленки здесь было предостаточно, а так ступени все целы, края не выщерблены, грани едва округлились. Первый отблеск, означавший конец пути, вспугнул меня, когда я уже решил, что конца этой лестнице не будет. Ударило в глаза металлическим тусклым отсветом, потом всерьез запахло ржавым металлом - уж что-что, а нюх у меня был, хвала ковчегу! Я долго стоял принюхивался, затем бодро шагнул вперед и уперся в металлическую, напоминающую букву "о" плиту. Установили ее, по-видимому, сразу после отливки и остывания, обработкой поверхности себя не утруждали. Тут в мою спину ткнулся Сулла, жалко взвизгнул и принялся отчаянно чесаться: сначала левой ногой правую, затем правой - левую. Я повернулся к нему.      - Если твоя вера крепка, ничего не бойся.      Он судорожно кивнул. Я улыбнулся, он тоже заметно повеселел. Тогда я не удержался от назидания - как ни крути, а схождение в ад даже для нашедшего свет губошлепа было трудным испытанием.      - Если есть желание бежать отсюда, вспомни: ты - соль земли! Если соль потеряет силу, чем сделаешь ее соленой? Зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечник, и светит она всем в доме. Если же найдешь в себе желание испытать себя, вспомни: не заботься о завтрашнем дне, ибо завтрашний день сам будет заботиться о своем; довольно для каждого дня своей заботы. Проси и дано будет, ищи и найдешь, стучи и отворят тебе.      Щеки у Иуды заметно полиловели - он обрел мужество, наградил им и меня, оробевшего до замирания сердца при виде двери, своей формой и расположением напоминающей мне ту, перед которой я томился, охваченный страхом и надеждой, далеко-далеко, в райском краю, именуемом Якутией. Это на планете Земля, в другом галактическом витке Млечного пути. Там моя родина, там я сражался за папоротников цвет, там попал в подземелья, где шестьдесят пять тысяч веков укрывался мрачный фламатер. Вход в таинственную сопку прикрывала такая же плита, здесь я не мог ошибиться. Это был факт, ошеломляющий, вгоняющий в оцепенение!..      В случайность не верилось, в необыкновенную удачливость тоже. Неужели за тридевять земель мне вновь повезло наткнуться на упрятанный в толще звездолет?      Не слишком ли часто? Но если эта дверь была отлита ди, зачем меня послали на эту поганую, варившуюся в собственном соку планету?      Я уселся на ступеньку, лихорадочно почесал виски. Иуда пристроился рядом, выжидающе глянул в мою сторону.      Итак, повторим легенду, то есть приписываемую мне биографию. Давным-давно некий звездолет II класса, называемый фламатером (у него и название было, которое можно перевести как что-то среднее, извлекаемое из слов "неугомонный", "вечно бодрствующий", "сохраняющий мужество на страже"), был отправлен расой Ди в далекое далеко. Цель - определить параметры какой-то космической постоянной.      Сообщество Ди принадлежало к цивилизациям первой волны после Большого взрыва. (Земля по их классификации - к третьей.) В Солнечной системе звездопроходец попал в засаду, организованную некими архонтами. В бою "Неугомонный" получил серьезные повреждения и совершил аварийную посадку на Землю. Это случилось шесть с половиной миллионов лет назад, когда на нашей планете царил плиоцен. Здесь фламатер, свернувшись в изначальную оболочку, укрылся. Служебный устав и маршрутное задание требовали возвращения звездолета на Ди, однако восстановить собственными силами приводную станцию, то есть сложнейший комплекс, обеспечивающий межзвездный скачок, - звездолет оказался не в состоянии. Экипаж погиб, сам корабль получил серьезные повреждения, поэтому звездолет впал в спячку (назовите ее анабиозом) до той поры, пока на приютившей его планете, переполненной примитивными формами жизни, не появится достаточно разумная раса, представитель которой мог бы помочь восстановить стартовый комплекс. При этом главным условием пребывания межзвездного корабля на первобытной земле являлось сохранение тайны.      Память подсказала - именно мне выпало помочь затаившемуся пришельцу покинуть пределы Солнечной системы. В момент старта в окрестностях Сатурна фламатер сразился с поджидавшим его весь этот срок крейсером архонтов. Я тоже принял участие в битве, в которой был сражен насмерть, там же расстался с земной плотью. Меня, погибавшего, успели доставить на борт "Неугомонного", где переписали в нейтринные ячейки фламатера. Так я оказался за тридевять земель от родины. (сноска: эти события излагаются в романе "Знак оборотня ("В рабстве у бога"), вышедшем: М., Центрполиграф, 1999 г. Все права на издание романа у автора.).      "Неугомонный" прибыл на планету Беркту, где располагался приводной централ - что-то вроде узлового пункта для этого сектора Млечного Пути. Там меня нанял некий попечитель, один из последних представителей древней, к тому моменту уже почти совсем угасшей расы ди. В обмен на возвращение на Землю он предложил мне работу - помочь зачистить Хорд от предметов, аппаратов и машин, которые он именовал артефактами и которые в избытке обнаружились на расположенной в системе двойной звезды планете, заброшенной на задворки Млечного пути. В подробности попечитель не вдавался - заявил, что разберусь на месте. Обещал облечь в хордянскую плоть, вооружить - я похлопал себя по голени правой ноги - обучить навыкам оказания медицинской помощи.      На вопрос, что он, попечитель, понимает под артефактами, тот ответил, что это явления или рукотворные предметы, которые не могут существовать, действовать, или быть изготовленными, исходя из круга тех знаний, которыми обладает данное общество. Определение мудреное, лишь частично соответствующее тому пониманию артефактов, которое существует на Земле. (сноска: под артефактом понимается любой продукт, изготовленный разумным существом, либо памятники древней культуры, а также побочные эффекты, соответствующие применению того или научного метода, прибора для исследования явления, например появление ложного изображения в оптической системе).      - То есть, - уточнил я, - с точки зрения представителей местной популяции являются чудом? Что-то вроде ружья в руках североамериканского индейца? Он наблюдал, как белые пользуются этой штукой. Стоит нажать на расположенный внизу деревяшки крючок, и из длинной трубы вылетит огненная смерть. Надо только направить ее в сторону врага. Но как действует это оружие, какая сила сидит внутри железной трубы, он объяснить не в состоянии.      - Именно так, - ответил попечитель. - За исключением того, что индеец скоро находит объяснение этому чуду, но оно скорее мифологического, а не технического плана.      Я согласился...            Такова легенда, которой я должен придерживаться, нравится мне это или нет.      Все равно в этом была какая-то запредельная, не поддающаяся осмыслению мистика. На роду мне, что ли, написано то и дело натыкаться на упрятанные под землю звездолеты? Если даже я сплю, дверь вот она, перед носом. Реальней не бывает. Итак, я вновь оказался в тупике, перед лицом понуждающей меня к действию необходимости, не имея на этот раз ни поддержки земных друзей-хранителей, ни волшебного пояса, позволявшего мне оборачиваться Серым волком - да-да, именно тем существом, которое помогло царевичу добыть Елену Прекрасную.      На это раз я был родом из губошлепов - примитивного племени, представители которого чуть что бежали в тюрягу замаливать грехи.            Некоторое время, пытаясь отворить дверь, я мучился с ментальными формулами. Все было напрасно. Без помощи нанявшего меня попечителя здесь не обойтись, а связаться с ним я мог только через "Быстролетного".      Вот с какими мыслями вернулись мы в камеру. Вверх Иуда поднимался веселее - я объяснил, что спуск под землю это было испытание. Он успешно прошел его, теперь я доверяю ему учить других. Мы молча улеглись спать. Иуда отключился сразу, тут же принялся повизгивать и дергаться во сне. Я наградил его, посвященного, роскошным сном - пусть хотя бы во сне он узрит райский уголок, именуемый Землей. Я провел его по нашим лесам, распахнул морскую ширь, дал возможность воочию полюбоваться голубыми небесами. Мне же в ту ночь приснился берег моря, покосившаяся изба, старуха, требовавшая у меня то новое корыто, то просторную избу, то столбовое дворянство, то царство. Каждый раз я был вынужден идти на берег и звать золотую рыбку. При этом сам я представал во сне то Гитлером, то Чарли Чаплином.      Утром, после подъема спросил у Иуды.      - Что привиделось?      Тот удивленно глянул на меня, почесал голову.      - Как это привиделось? Учитель, что может привидеться в часы ночного отдыха. Лег - отдыхай.      Теперь я с некоторым удивлением глянул на него. Чего ради я старался?            Глава 4            Между тем сокамерники продолжали донимать меня просьбами рассказать что-нибудь дозволенное. На следующий день я поведал о Кощее Бессмертном, которого мамка Моревна заключила в темницу, где его подвесили на цепях, в полной темноте, без хлеба и питья. Скоро Кощей обессилел, стал прозрачным. Век бы ему в подземелье мучиться, если бы не Иван-гарцуков сын. Юнец бездумно поддался нечистому желанию и в нарушение приказа сунул ключ в запретную скважину. Описал дверь в темницу - металлическая плита, формой напоминавшей овал. Рассказал о том, как гарцуков сын напоил злодея ключевой водой, и тот воспрянул, порвал цепи и унес мамку Моревну в пещеру. На этом прервал рассказ, оставив продолжение на завтра. Не тут-то было - заключенные тут же в камере устроили дискуссию и скоро вынесли решение продолжать "немедля". Часовой для верности ткнул меня тупым концом копья в ребра. Правда, дали передохнуть, сами в это время занялись обсуждением услышанного, после чего единодушно пришли к выводу, что в этой сказке речь идет о Черном злыдне, превращающим добропорядочных поселян в неких жутких тварей, отличающихся прозрачностью. Страж авторитетно подтвердил - точно, это про Черного гарцука.      С той поры зажили мы в камере весело, душа в душу. Сулла постоянно держался возле меня, расспросами не докучал, только иной раз вопросительно посматривал в мою сторону - видно, ждал призыва. Пришел, мол, твой час, Иуда, ступай, служи истине! Я в свою очередь рассказывал товарищам по несчастью байки о нечистой силе, которую они тот час окрестили "прозрачной". Рассказывал об упырях, ведьмах, русалках, вилах, домовых, гномах, гобблинах, чудовищных орках - одним словах, о тех таинственных сущностях, хранителем и оберегателем которых я являлся на далекой, отсюда невидимой Земле. После того, как нога у Этты перестала болеть, мне вышло заметное ослабление режима. Днем, когда узников гоняли в каменоломни, где ломали пласты известняка, ко мне стали приходить из столичного поселения всякие болявые-корявые, увечные, хворые. Несли свои немощи, язвы, бельма, нарывы, грудные жабы, распухшие глотки, иссохшие руки и ноги. Со всеми надо было поговорить, всех утешить, кому в силах помочь - помочь. Пока лечебные снадобья были, спасал многих, потом как-то поклонился собравшейся толпе и заявил.      - Нечем больше лечить, поселяне. Травки нет, облатки кончились, - показал им свой пустой мешок, потом добавил. - И в руке сила исчезла. Не обессудьте.      Хворые молча почесались, повернулись и разбрелись кто куда. Вечером в камеру явились сам начальник канцелярии с помощником. Первым делом помощник по имени Огуст вытряхнул содержимое моего мешка, пораскидал запасные сандалии, мыло, нижнее бельишко, потом спросил.      - Где заначку прячешь?      Я растерялся.      Начальник канцелярии - густоперый, с заметным пушком на груди, средних лет губошлеп - пояснил.      - Если сам заболеешь, чем лечиться будешь?      Я непроизвольно развел руками, и тут же с досадой сообразил, что следовало почесаться.      - Где же здесь заначку спрячешь? Травы пахнут, их сушить надо, перетирать. Настаивать... Жуков варить, гаденышей засаливать, живую и мертвую воду перегонять. Где же здесь этим заниматься? Господин, за что меня здесь держат? Я стар и глуп. Какой от меня вред ковчегу? Отпустили бы меня на волю, а?..      Он не ответил, однако на следующий день вышел приказ добыть травы, чтобы добрые поселяне не жаловались.      Меня временно выпустили на свободу. Первым делом я обошел обширное поселение, раскинувшееся на холмах возле замка. Поселение также, как и материк, именовалось Дирахом. Местные жители называли себя дирахами. Побродил по улицам, заглянул в лавки здешних лекарей. Все они имели образование, у каждого был диплом, себя называли не иначе, как "специалистами". Беседуя с местными лекарями, я выяснил, что они имели верное представление о морфологии и функциях внутренних органов, о составе крови, о живой клетке и ее строении, свободно оперировали такими понятиями как "микробы", "вирусы", "обмен веществ" или "метаболизм", однако вся их терапия основывалась исключительно на диетах, физических нагрузках и гомеопатии. Далее использования лечебных растений их попытки отыскать способы терапевтического воздействия на организм не распространялись. В их знаниях налицо были существеннейшие пробелы, особенно в области психиатрии. О рефлексах, условных и безусловных, о бессознательном и подсознании (это не одно и то же), об "эго", не говоря уже об "суперэго", об архетипах и либидо и всякой прочей атрибутике, описывающей внутренний мир разумного создания, они слыхом не слыхивали. Не имели понятия о гипнозе, хотя хордян без сомнения можно было отнести к внушаемой расе. При использовании самой упрощенной методики - завораживающего посверкивающего предмета, маятника либо словесной формулы, - они практически поголовно впадали в гипнотическое состояние, однако заставить их, введенных в транс, исполнить какое-либо задание было совершенно невозможно. Они напрочь отключались от реальности, просто не слышали мой голос. Психика у них была в полном порядке, сон не нарушаемо крепок, неврозы считали "причудами и капризами", что, по-моему, свойственно всем варварским обществам. Лозунг "Даешь ковчег!" имел у них не столько политический или философский, сколько медицинский смысл. Одно только упоминание о ковчеге, о его сокрушающей мощи, о цели, к которой должен был стремиться каждый добрый поселянин, порой производило удивительное действие. Люди вставали и мчались на работу! В этом не было никакой показухи, лицемерного энтузиазма - хордянину, которому напоминали о его долге перед ковчегом, на самом деле становилось лучше, снимались боли, рассасывались опухоли, восстанавливались функции внутренних органов. Я сам тому свидетель. Когда же, поделился со мной один из местных лекарей, диагноз был неясен и не подпадал ни под одну из ранее описанных болезней, необходимо было тут же доложить о случившемся в замок и терпеливо ждать распоряжения. Если ковчег брал на себя бремя лечения, в замке тут же выписывали рецепт, лекарь должен был неукоснительно следовать ему. Бывали, правда, непоседы, пытавшиеся на свой страх и риск заняться подобного рода больными, но даже в случае успеха они первым делом отправлялись в темницу и там добровольно заявляли о найденном способе. В камере они ожидали приговор ковчега. В любом случае свои открытия они приносили в дар славным и какому-то третьему столбу. Упомянув о столбе, собеседник вдруг замер, цвет лица у него изменился, можно сказать, что губошлеп "побледнел". Он тут же распростился со мной.      Здесь в поселении я впервые увидал местные транспортные средства. Я назвал их электромобилями, так как передвигались они с помощью электромоторов, питаемых малоразмерными аккумуляторами. Машин было немного и раскатывали на них исключительно благородные и образованные, то есть, власть предержащие. Удивительно, что никто не знал, кто изобрел эти средства, когда и где они появилась. На все вопросы следовал один и тот же ответ - это дар славных своему народу, и какая разница, где и когда подобное чудо техники досталось поселянам. Говоря об "откровениях", "дарах", дирахи ничуть не лукавили - они искренне считали, что всякое изобретение, устройство, новое лекарственное средство, способ развлечения, техническая новинка (телевизор, например) посылались в награду за усердие, за неописуемый энтузиазм, которым простые поселяне проявляли в деле строительства ковчега. Вот еще загадка - конструкция любого электромобиля была примитивнейшая: подвеска жесткая, лобовые и боковые стекла плоские, внутренняя отделка на уровне пещерного века, а шины - резиновые! С камерами, с автоматической подкачкой!.. Дороги, по крайней мере, те, которые попадались мне на Дирахе, были дрянные, так что ездили образованные и благородные небыстро, но с удобствами. Управлялся мобиль с помощью ручки, как электропоезд. Я как-то улучил мгновение и заглянул под капот. Так и есть - коробки передач у машины не было! Электромоторчик маленький, практически все пространство занимали батареи. Какова же в таком случае должна была быть их емкость, если, как утверждали местные, электромобиль при самой усиленной эксплуатации мог месяц обходиться без подзарядки?! Для восстановления рабочего состояния батареи строго по графику грузили на баржи и сплавляли вниз по реке. На вопрос "куда именно", поселяне удивленно поглядывали на меня и начинали отчаянно чесаться. Только раз мне удалось услышать более-менее подробное объяснение. Один из моих пациентов удивленно глянул на меня и почесал брюхо. О маршруте известно тому, кому это доверено знать, заявил он. Ему это зачем? Потом, правда, обмолвился, на местных заводах их точно не подзаряжают. Говорят, что везут на материк Дьори, к расположенным там "огнедышащим горам".      Подавляющее большинство дирахов вообще не интересовало, какие грузы и куда доставляются, откуда берется освещение, что производят местные заводы. На все про все был готов один ответ - производят и везут то, что необходимо для постройки ковчега. Так же равнодушно относились губошлепы и к космическим перелетам, только в этом случае обязательно прибавляли, что всякий шаг к звездам - мера вынужденная, оборонительная. Подобные вопросы даже вопросами не считались, они вызывали разве что сочувственное почесывание, а то и насмешки - стыдно таких простых вещей не знать.      Другое дело, попытки выяснить, когда появилось то или иное усовершенствование, как давно был запущен первый космический корабль, с какого момента в столицу Дираха и на расположенные там заводы, начала поступать электроэнергия от построенной на самой крупной реке материка, упрятанной в недра горы, гидроцентрали.      Поселяне отвечали и на эти вопросы, но они уже не веселились как малые дети незнанию чудилы-знахаря, а отвечали заученно, испытывая при этом граничащее с неприязнью раздражение. Я сразу уловил, что, затрагивая подобные темы, балансирую на грани дозволенного и ставлю собеседников перед нелегким выбором - либо сразу бежать в замок с доносом, что некий горец интересуется тем, о чем "недостойно размышлять", или забыть об этом разговоре в надежде, что все обойдется. В любом случае я знавал слабонервных, которые после встречи со мной, сломя голову бежали в замок, прорывались в канцелярию и требовали, чтобы их немедленно заключили под стражу до окончательного и беспристрастного выяснения обстоятельств дела. При этом вовсе не требовалось называть причину ареста - общим мнением было убеждение, что священный ковчег знает, кто в чем повинен и рано или поздно вынесет справедливый приговор.      Вот почему я старался не злоупотреблять доверием хордян, и все равно не мог справиться с любопытством. В сознание не укладывалось, что самую важную - "государственную" - тайну на Хорде составляла история цивилизации. Вообще, происхождение того или иного предмета, явления, не исключая общественных институтов, сословий, властей - кто такие, например, славные (о третьем столбе я даже спрашивать не решался, это табу у меня еще вероятно со сталинских времен осталось) - являлось запретной темой.      Это был нонсенс - не знать своей истории! Население Хорда, отличавшееся детским простодушием и звериной выносливостью, жило исключительно будущим - той минутой, когда раздастся трубный глас, и все они стройными рядами, в колоннах, возглавляемых знаменосцами, с лозунгами и плакатами, украшенные гирляндами цветов, в сопровождение пляшущих мамок поднимутся на борт священного ковчега и умчатся в уже измеренную славными даль, где их ждут стабилизация, электромобиль на каждого жителя, соблазнительные райские мамки, свобода, равенство, братство. Хотя при этом каждый добрый поселянин неизменно подчеркивал, что как раз свобод, равенств и братств и на Хорде вполне достаточно. Для некоторых даже с избытком. Этот намек касался прозрачных - это была то ли секта, то ли подпольная террористическая организация, то ли присланные Черным гарцуком выродки, которые вслух заявляли, что никакого ковчега не существует и в помине, что славные дурят поселян, пудрят им мозги. На самом деле спасение придет издалека, от звезд. Там обитают прародители всех поселян, там праотцы...      Назвать все это бредом, а всю планету грандиозным сумасшедшим домом у меня язык не поворачивался. Даже имея в виду их неодобрительное отношение к звездам, которых они пугались, как малые дети, как собака палки, я не мог вообразить, чтобы вся раса поголовно вдруг свихнулась на идее спасения, воплощенной в ковчеге.      Между тем наступило время мерцания. Короткие звездные ночи, когда небо вдруг очищалось от туч, наводили на дирахов ужас. Истоки безумия всегда рациональны, ведь слабоумный от природы не в состоянии вымучить конструкцию даже наипростейшего водопроводного крана. В этом смысле хордянам было не занимать сметки, практичности, трудолюбия; при всем том жила в душах губошлепов некая привлекательная, простодушная до идиотизма наивность. Они были любопытны, всякое доброе слово ловили на лету. На них грех было обижаться, и чем дальше, тем мучительнее становилось на сердце от мысли, что власти осмелились пожечь их ядерным огнем. Но имел ли я, хранитель с далекой планеты, ответственный за сохранение, пусть даже стесненное существование всякой прадедовской "нечисти" - домовых, леших, вил, русалок, банников, фавнов, дриад, фей, эльфов и прочих осколков прежних эпох, - имел ли я право за тридевять земель наставлять аборигенов на путь истинный? И в чем он заключался? От меня требовали "знаний", но никак не "помощи".      Попечитель требовал, чтобы я незаметно проник на борт ковчега, ведь именно там находилось хранилище подавляющего большинства известных хордянам артефактов. По крайней мере, он так утверждал. Вот что удивительно, попечителя - эту странную, неощутимую сущность, - вовсе не интересовал вопрос, каким образом в руки поселян попали продукты высоких технологий, принадлежавшие давно сгинувшей цивилизации Ди, огрызками которой являлись и сам попечитель, и фламатер, и мой дружок койс. Однако чем дальше, тем труднее мне было мириться с подобной недосказанностью, утаиванием фактов. Было обидно сознавать, что от меня что-то утаивают, ведь я до сих пор считал себя мало сказать человеком, но хранителем! Я хотел звучать гордо! Даже во сне, если все, что случилось со мной, можно назвать сном. Мои руки с крючковатыми ноготочками просили работы, голова - мыслей. Мне очень хотелось разворошить это самое логово славных, прозрачных, благородных, как бы они не назывались, и пошуровать там, в гуще "великих" и "надменных", чтобы они, как тараканы, прыснули в разные стороны, обнажив при этом свою подлинную суть. Это желание было нестерпимо, особенно после того, как Сулла сообщил мне о ядерном самосуде. Я чувствовал, что наступил момент, когда пора сесть и задуматься - стоит ли воплощать мечту в жизнь? Или легче и полезнее для здоровья забыть о ней? Мне очень хотелось, чтобы "знание" наконец обернулось "силой".      Это был банальный, подсказанный моим прошлым ответ, но мог ли я доверять своему "прошлому"? Что у меня оставалось человеческого? Способность размышлять? Смешно. Я много повидал и теперь знаю: "мыслить" далеко не всегда означает "существовать".      Ощущения?      Мне вполне могли состряпать их в какой-нибудь виртуальной форме.      Убеждения?      Чьи? Губошлепа?.. Их стремление соорудить ковчег оставляло меня равнодушным. Я уверен, что эта idеe fixe являлась очередным историческим заскоком, некоей надуманной игрой-обязаловкой. С подобным времяпровождением я был хорошо знаком на Земле.      Любовь к ближнему, к свободе, сострадание, неприятие насилия и прочие добродетели?      Да, это было серьезно. Это не давало покоя. С другой стороны, мне хватало соображалки понять, что сострадать абстрактно, наблюдая со стороны, худшая форма лицемерия. Мне следовало заняться делом, но интересно, чем я мог бы заняться на этой дерьмовой планетке, если не считать навязанной мне миссии? Что я знал об этой планете? К кому мог пристроиться, чтобы в пути соприкоснуться душами? Меня начинало подташнивать, когда я вспоминал о соитии с местными красотками, которых содержали в отдельных бараках. Нас выпускали по субботам, и губошлепы галопом мчались на площадку совокуплений. Там под приглядом воспитателей все и свершалось.      Блошиные укусы в бытность мою Серым волком изводили меньше, чем комок беспорядочных желаний, опутавший меня на Хорде. Какое поприще на этой поганой планете было достойно меня? Кого, облаченный в синюшный наряд, я мог бы окружить заботой? Славных мира сего? Открыть для них что-то напоминающее здравпункт? Их геморрои и запоры вызывали у меня отвращение, как, впрочем, сам образ жизни, пропитанный желанием подвигов во имя ковчега. У губошлепов и намека не было на что-то, напоминающее искусство. Значит, и моя земная профессия здесь была не нужна. Однако сидеть сиднем или тупо выполнять задание, навязанное мне попечителем, тоже не сахар. Я одновременно жаждал действий, хотел проникнуть в тайны планеты и не видел в этом смысла. Хотел сбегать к мамкам, удрать отсюда, позаботиться о Иуде. Все вперемежку...      Должен ли я был избавиться от этих желаний или, потеряв голову, отдаться им?      Что еще в существе, именуемом Роото, было моим, человечьим?..      Это был вопрос вопросов. Я ответил на него так - сны?      В те дни сновидения особенно настойчиво преследовали меня. Это были долгие, мучительно яркие картины, порой раскрашенные, порой черно-белые. Порой бессвязные, порой изматывающе кошмарные, порой идиотски мудреные, часто повторяющиеся, прораставшие из полузабытой реальности, называемой "детством", "юностью", "зрелым возрастом". Эти ночные видения знакомы большинству моих соплеменников на Земле. Сны наваливались гурьбой, реже в одиночку. Я не мог понять, как им удалось сохраниться в хордянском обличьи. Одно было ясно - сны были подлинные, без подмеса, без навязывания чужой воли. Любой, самый заковыристый бред до самой последней детали принадлежал мне и только мне, как, например, много раз повторяющееся видение, что я - тот самый старик, закинувший невод и вытащивший золотую рыбку. То ли Гитлер, то ли Чарли Чаплин. То один, то другой швырял сеть в "пучину морскую". Мне мерещились лица жены и детей, и это были лица моей жены и моих детей. Часто повторялся один и тот же сюжет, как я без пропуска оказываюсь на заводе, где когда-то работал, и маюсь, как же мне выбраться с почтового ящика. Сколько было погонь, полетов, темных улиц родного Снова.      Порой меня посещали на удивление экзотические видения - например бегущий мужчина во фраке. Кто-то, возможно я сам, кричит: "Месье, месье, где кисель?" Через некоторое время в обратную сторону бежит что-то расплывчатое, неясное, лиловое. Кричу: "Кисель, кисель, где месье?"      Однако ни разу мне не привиделся Хорд!            * * *            Наконец я получил разрешение покинуть столицу и уже на следующее утро в сопровождении Суллы я отправился в горы на поиски лечебных трав. Знакомым трактом, по которому меня в веревках когда-то привели в Дирах, мы двинулись к посверкивающим вдали округлым, местами поросшим пальмовыми лесами сопкам.      Я вновь оказался на воле. Дневной срок в ту пору выдался на удивление тусклым, отчего на душе было легко и весело. Сквозь плотную радужную завесь облаков огромным багровым пятном смутно проглядывал Даурис. Время от времени на фоне туч серебристым колющим пятнышком пробегал Таврис. Стоило ему ослепительно глянуть в разрыв между тучами, вся округа сразу замирала, ощетинивалась тенями. Как только шустрое крохотное светило исчезало, местность тотчас оживала, начинала искриться, переливаться, звучать. Вспархивали пичуги, заводили трели в колючем кустарнике и пальмовых рощах. Высоко в небе появлялись могучие птицы. Едва пошевеливая крыльями, они подолгу висели на одном месте, зорко высматривали добычу в наполненных переливчатым свечением распадках, потом неожиданно, с клекотом, падали на землю. Еще через мгновение взмывали с трепыхавшейся в когтях добычей.      Скоро мы добрались до развилки, до камня-указателя. Здесь посидели, попили воды из ручья, потом разбрелись в разные стороны, договорившись встретиться, когда каждый наберет по корзине цветков, стеблей и корешков. Что искать, я дорогой объяснил Иуде. Он всегда был понятливым учеником. Я проводил его взглядом, его штопанная перештопанная одежонка еще долго посвечивала на пути, ведущем к ртутным шахтам. Сам же направился в лощину и по все более суживающемуся ложу начал подниматься к развалинам.            Услышав призыв - по договоренности я вызывал его волшебным ментальным восклицанием "Сим-сим, откройся!" - койс сразу выполз на свет божий.      Чуть шевельнулся склон, гигантский камень откатился в сторону и знакомый, абсолютно черный аппарат выплыл наружу. Он напоминал линзу с поверхностями разной кривизны, с нелепо разбросанными по корпусу выпуклостями. Некоторое время аппарат лежал, нежась под целительным теплом, потом обнажился овальный лаз. Я опрометью бросился к ту сторону, нырнул внутрь. В лицо ударил густой аромат скошенного сена. Потом потянулась струйка грибного запаха. Знаете, когда срежешь белый, а он чистенький, свежий, увесистый. Поднесешь красавца к носу... До слез прошибает.      В рубке сначала было темно, затем обширный участок - более половины диаметра внутренней обшивки - прояснился, и радужный наружный свет залил расширившийся внутренний объем. Передо мной открылось то же пустое нутро, украшенное россыпями огоньков, та же китайская роза, уцепившееся корешками за металлокерамическую плоть. "Быстролетный" обзавелся домашним цветком во время пребывания на Земле - его подарила инопланетному гостю наша хранительница Каллиопа. За это время роза заметно похорошела, обветвилась, густо украсилась цветами.      Я приблизился, погладил лист, другой, понюхал алые лепестки. Говорят, что китайская роза не пахнет. Враки! Она распространяла нестерпимо густой, прошибающий до слез, аромат родины.      - Привет, Серый, - в рубке раздался знакомый, с гнусавинкой шепоток.      - Здорово, старик. Как ты тут? Отлежался, жирку поднакопил? Вернослужащий спит, а служба идет? Где попечитель?      Аппарат ответил не сразу. Только после некоторой паузы вновь послышался тихий, с долей горечи голос.      - Далеко, отсюда не видать. Тусуется где-то, территорию зачищает. Неужто ты, Серый, полагаешь, что эта мерзкая планетенка его единственная забота?      Я немного растерялся.      - Полагал, что да.      - Зря. У него таких Хордов, что пылинок на ногте. Что там у тебя?      - Есть проблемы. Прежде всего, необходимы лекарства. Придется тебе отжать соки из трав, что я собрал. Узнал что-нибудь новенькое?      - Так, огрызки... Из радиоперехватов.      - Существенное есть?      - Как сказать... Они шифруют весь объем передаваемой информации, вплоть до поставок сельхозпродукции. Причем порой такие алгоритмы загибают, что приходится возиться с каждым ключом, с каждой подстановкой, - он опять помолчал. - Все от кого-то хоронятся, чего-то опасаются - одним словом, полный дурдом. Управленческая вертикаль стандартная: на каждом материке есть свой губернатор или гарцук, который пожизненно входит в Верховный совет и обладает правом решающего голоса. Кроме них в Верховном совете есть и фракция славных. Это что-то вроде высшей расы, орден посвященных. Возглавляет его некто...      - Третий столб! - перебил я его.      - Не столб, а Столп-победитель!.. Вовсе не он руководит славными, а некие Осветители тьмы. Эти Осветители входят в руководство Государственного совета, который является совещательным органом при Столпе-победителе Хорда. Я не могу понять - их в самом деле три столпа, или этот титул является наследственным. Тогда его надо было бы называть Столп-победитель Третий. Вот и все.      - М-да, скудно, - откликнулся я и после короткой паузы добавил. - Неужели это все, что ты успел нарыть? У нас вы жирели от обилия информации, а здесь, как я погляжу, ребята тертые.      - Скорее, битые, - не удержался "Быстролетный". - А за одного битого двух небитых дают.      - Это точно. Интересно, - поинтересовался я, - кто же их так уму-разуму поучил, что они свое прошлое напрочь забыли? Удивительно, мои земляки всегда обожествляли звезды, а эти буквально корчатся от страха, когда небосвод освобождается от туч. Все они словно наизнанку вывернуто.      - В каком смысле наизнанку? Ты давай рассказывай, не стесняйся. Попечитель передал, чтобы ты представил подробный отчет.      - Вот послушай, какой казус - мифология Хорда берет начало не в прошлом, а в будущем. То, что происходило давным-давно, несущественно, оно как бы умерло в тот самый момент, когда свершилось. Все - и хорошее, и плохое - имеет начало где-то в ожидаемом грядущем. Они с головой ушли в строительство ковчега, уперлись в эту идею и веруют!.. Понимаешь, не в таинственное существо, будь то божество, богочеловек или обыкновенный смертный, не в воплощение неких идеальных представлений о добре и зле, не в истину, но в некое механическое, сотворенное собственными руками устройство. Интересно, что представляет из себя этот ковчег? Тебе, дружище, когда-нибудь приходилось иметь дело с подобной оболочкой?      Койс неожиданно заерзал на грунте. Из-под его днища посыпались камни, покатились вниз по склону, увлекли за собой осыпь. Я невольно проследил за камнепадом - в полете, обрушиваясь с обрыва в горное озеро, камешки слились в неразрывный поток искрящихся самоцветов. Струйки рубинов, изумрудов, опалов мешались с росчерками бирюзы. Как только поверхность озера успокоилась, на ней вновь засверкала россыпь золотистых, с медовым отливом блесток.      - Спрашиваешь, что такое ковчег? - переспросил вернослужащий, потом ответил. - Боевой планетоид.      Я поперхнулся.      - То есть, как боевой планетоид?      - Что же здесь непонятного? Выбрали в поясе астероидов одну из малых планет величиной с вашу Луну, выедают нутро и возводят что-то вроде укрепрайона космических масштабов. Свозят туда все непонятные предметы, какие находят на Хорде и на соседних планетах. Там же монтируют и приводную станцию для межзвездного скачка. Это и есть ответ на вызов из будущего.      Некоторое время я обдумывал его слова. Что-то смущало меня, но что, я не долго не мог сообразить. Затем встрепенулся.      - Кто же их так напугал?      Койс совсем по-человечьи, вздохнул. Потом прочистил горло. Затрепетали листочки на розе, несколько раз размеренно, вверх-вниз, качнулся самый крупный распустившийся бутон.      - Уж не мудрые ли ди? - уточнил я. - Уж не они ли соорудили подземелье под замком?      Еще один вздох.      - Ну, тупой...      - А ну, выкладывай, - потребовал я. - Зачем меня отправили на эту планету, если местонахождение ковчега известно?      - Какой шустрый! - В голосе Быстролетного послышалось сожаление. - Ты, Серый, что, с неба свалился? Кто когда из повелителей, попечителей, президентов, координаторов, председателей, генеральных секретарей, мать их... делился с вернослужащими своими планами? Совсем опростился на этой грязной планете?      Я некоторое время молчал, потом, тупо глядя на окружающие горы, спросил.      - Чем же мы здесь на Хорде занимаемся?      - Территорию зачищаем. Избавляем, так сказать, наследников от всяких артефактов, который они свозят на этот самый ковчег. От груза прошлого, так сказать. В основном, это оружие и всякие прочие смертоносные штучки-дрючки.      - Наследников!? Ты хочешь сказать, что хордяне...      - Да. Только мое руководство не имело к этому никакого отношения. Это дело рук архонтов. Это их дьявольских рук дело! Это их подземелья! Это они понастроили здесь рудники, ртутные шахты, наладили производство, сбор водорослей, развернули исследования...      - И по ходу занялись изготовлением тысяч?.. - я не договорил.      Язык не повернулся.      - Тысяч!.. - хмыкнул вернослужащий. - Миллионов не хочешь. Дело было поставлено на поток.      Молчание.      - Что с них взять, с архонтов? Они полагали, что здесь, на краю Галактики, самое удобное место для создания тыловой производственной базы, опираясь на которую можно будет продолжать борьбу с вернослужащими ди. Когда же эти злыдни потерпели поражение в гражданской войне, Хорд оказался брошенным на произвол судьбы. Победители убивали сторонников архонтов везде, где только могли отыскать. Решили в зародыше уничтожить злое семя, чтобы вселенная, так сказать, расцветала и полнилась разумом. Резня еще та была! Не до губошлепов было... Проект был тщательно засекречен, попутно была проведена крупномасштабная отвлекающая акция, так что вернослужащие не сразу разобрались, с чем имеют дело. Рядовая научно-исследовательская тема. Потом документация затерялась, а через миллион лет уже никто не мог вспомнить о каком-то Хорде, о биокопиях. Так, по крайней мере, попечитель мне объяснил... Этим, местным, самим пришлось приспосабливаться к новым условиям.      - Почему же попечитель мне ни слова?!      - Тупеешь на глазах! Зачем ему, попечителю, делиться с тобой, представителем варварской цивилизации, замыслом Творцов?! Что он должен был тебе объяснять!.. Ты хоть и повелитель, но из этих...      - Из низших.. - с некоторым даже сарказмом подсказал я ему.      - Ну, из низших, это слишком грубо. Скорее из недоразвитых.      - Спасибо.      - На здоровье!.. Как же можно-с! Это, знаете ли, нелепость!.. Полный беспредел! - голос вернослужащего внезапно окреп, загустел, в нем появились властные нотки. - Обидно даже слышать. И что я должен был объяснять? Сообщить, что все население планеты не более чем потомки приспособленных к воспроизводству киборгов-марионеток. Кого-то натаскивали на управление транспортными средствами, кто-то имел генотип, восходящий к охранным структурам, кто-то был спроектирован как управленец...      - Что-то вроде кастовой системы организации общества?      - Вот именно. Только вместо социального отбора, как, например, в древней Индии, местным особям заранее вкладывали в наследственные цепочки особые программы, обеспечивающие безукоризненное и безусловное выполнение того или иного вида деятельности. Были, конечно, встроены и некоторые страховочные механизмы, чтобы держать ситуацию под контролем...      - Какие?      - Они не способны видеть сны. Чтобы в течение длительного времени держать ситуацию под контролем, в их сознания встроили особый механизм, не позволяющий им запоминать сновидения. Тем более воспроизводить их в любой зрительной форме. Какие-то несвязанные, символические, иррациональные образы во время отдыха они, безусловно, видят - как же без картинок! - но проснуться в фазе быстрого сна, припомнить, что привиделось в часы отдыха, им не дано...      Я тупо уставился на экран. Окружавшие лощину цветастые, покрытые посверкивающей дерниной, пересыпанные россыпями искристых камней, горы потускнели. Даурис и Таврис скрылись за горизонтом, разбежались тучи, и передо мной открылось вмиг потемневшее, так похожее на наше, усыпанное милыми, робкими звездочками, небо. Оно внушало ужас. Космическая бездна наконец отверзла зев.      Я молчал долго, некоторое время примеривался к откровениям, пытался свести концы с концами.      - Сон, конечно, важная штукенция... - продолжил тот же басок.      - Помолчи, а-а? - попросил я.      Мало того, что архонты искалечили живую плоть, они додумались лишить ее права видеть сны! Посягнули на одну из самых могучих, двигающих эволюцию силу, которым природа наградила рефлектирующий комок нейронов? На дар творца!? На решающее свойство особи обнаружить и осознать себя разумным творением, а не прямоходящей тварью?! Они посмели запретить бред, кошмар, полеты во сне, виртуальное обладание любимой женщиной? Перекрыли канал творческого откровения, ведь сон и фантазия - брат и сестра. Это право до сих пор не отрицалось ни одним враждебным разуму извращением!.. У нас на Земле все животные и птицы видят сны. Кроме муравьеда!.. Кстати, почему эволюция обделила подобным даром это простодушное и неповоротливое животное, никто не может понять. Котята четыре пятых времени, проведенного во сне, видят чудесные картинки. Человеческий детеныш - чуть более половины суточного срока пребывает в волшебной стране, где много-много молока...      На душе стало гадко. Эти гады покусились на способность Менделеева увидеть во сне периодическую таблицу элементов, на видение Кекуле, с помощью которого тот сумел проникнуть в тайну строения бензольного кольца? Они подняли руку на Тартини, сумевшего побеседовать во сне с самим дьяволом и услышать музыку небесных сфер?.. Они посмели запретить Сократу видеть сны?! Наша история знает примеры, когда та или иная сила пыталась овладеть сновидениями, пыталась использовать их, вещать через них. За сны, бывало, сажали, но запретить!.. Отказать в праве на сладостное и мучительное забвение?.. Этот было страшное преступление, его нельзя прощать, я был убежден в этом.      - Что же случилось после того, как архонты сгинули? - наконец, спросил я.      Молчание. Наконец тот же строгий басок ответил      - Когда архонты были вычеркнуты из списка предназначенных к исполнению Завета и ушли к судьбе, искусственные полудурки оказались один на один с чуждым и безжалостным миром. Это случилось несколько сотен тысяч лет назад. На Хорде этот срок исчисляется двадцатью тысячам сезонов. Биокопии сумели выкарабкаться, приспособиться... Как ни странно, наименее совершенные особи, день и ночь ковырявшиеся в земле, быстрее всего освоились в новых условиях.      - Ты имеешь в виду крестьян?      - Да. В их среде начали стираться кастовые перегородки, затем тот же процесс пошел среди так называемых "путешествующих", "благородных", "образованных", "славных"...      Аппарат неожиданно примолк. Наступила тишина, долгая, нудная. Наконец тот же властный голосок продолжил.      - Серый, давай взглянем на это дело спокойно, без суеты, без взаимных обвинений и без обид. Взвесим все за и против.      Я не выдержал, натужно рассмеялся      - Наконец-то наш самый большой, самый умный друг перестал играть в прятки. Красиво ли вещать голосом бесправного, потерявшего свой полк вернослужащего? Достойно ли попечителю, пусть даже выродку архонтов, скатываться до откровенной лжи?      - В чем же я солгал?      - В том, что находитесь далеко-далеко. Территории, так сказать, зачищаете.      - Так и есть. Здесь оставлена часть моей особы. Как бы иначе я смог обозревать весь объем доверенного мне пространства?      - Или захваченного?      - Нет, утверждаю, что доверенного. Все, кончай дискуссию. Тебя наняли зачищать территорию, вот и займись делом. Пока я доволен. Держись того же курса. В этом тебе не нужны ни помощники, ни советчики. Главное, избавиться от приводной станции, укрытой в системе. Об остальном поговорим позже. Без помощников тебе не обойтись. Кстати, - в голосе незримого собеседника прозвучал нескрываемый интерес, - как тебе этот? Вон тащится по склону. Что это он весь искореженный? Щека сожжена...      Я бросил взгляд в сторону бредущего по распадку Иуды. Другими глазами я смотрел теперь на шагающую вверх по склону искалеченную по чьей-то злой воле тварь. Ну хорошо - существо, пусть даже теперь Сулла виделся мне исключительно системой рычагов, шарниров, сочленений, ведомый крошечным искусственным мозгом. Хороша компашка! Перед кем швырял жемчуг!      - Это Сулла. Записался ко мне в ученики, просит называть его Иудой...      - Искариотским? - заинтересовался попечитель. - Объясни, Серый, что значит "искариотский".      - Родом из города Кириафа. Их, правда, было два, я не знаю точно, из какого именно Кириафа вышел Иуда. Возможно, из сохранившегося до наших дней Хеврона.      Попечитель звучно вздохнул.      - Все у вас, землян, приблизительно. Город Кириаф, а называется "Искариотский".      - Такова традиция. А что щека сожжена, так это его радиацией.      - Радиация - это пустяки, это минутное дело. Эти хвори мы враз подлечим. Зови его сюда.      Я вышел во входной шлюз, наполовину высунулся и помахал рукой жалкой, бредущей вверх по лощине биомашине. Двигай, мол, в мою сторону.      Тот, как увидел меня, так и застыл на месте. Рот у него округлился, язык вывалился, он принялся отчаянно чесаться. Наконец Сулла одолел столбнячное состояние, повеселел, выпустил из рук корзину, полную стеблей травы, прижал руки к груди и бросился на мой зов. Отчаянно сопя, влез в шлюзовую камеру, проследовал в рубку. Сформированная койсом банкетка резво подбежала к нему, однако Иуда не рискнул усесться на сидение. Он рухнул на колени, прикрыл голову руками. Глаза его сияли... Я невольно поймал себя на мысли, что эти, из куриных окорочков, знают свое место. Неплохо их архонты выдрессировали. В конце концов, у этих, лишенных снов, тоже есть свои достоинства. Они двуруки, двуноги и не похожи на скорпионов.      - Это твой ковчег, учитель? - спросил Сулла.      Я испытал что-то вроде смущения.      - В каком-то смысле...      "Быстролетный" возмущенно хмыкнул и вновь поерзал на грунте. Тут же на космический аппарат рухнул сорвавшийся с вершины обломок скалы. Койс крякнул, заходил ходуном, сполз ниже.      - Тихо лежать! - прикрикнул попечитель.      Удивительно, но, услышав чужой властный голос, Сулла даже глазом не моргнул. Сияющая улыбка не сходила с его пугающего уродством лица. Даже намека на испуг он не испытывал. Разве что время от времени с любопытством озирался по сторонам. Потом опять же на карачках решительно подполз к китайской розе и молитвенно, как я учил, сложил руки.      - Ковчег-спаситель, красота-то какая!.. - он с воодушевлением почесался. - Учитель, оно даже не светится. Оно само по себе зеленое и алое!.. Неисповедимы твои пути, учитель.      - Послушай, Иуда, - раздался голос попечителя. - Хочешь обрести прежнюю силу, долгую, здоровую молодость?      - Это чей будет голос-то? - деловито поинтересовался Иуда.      - Наставника, - ответил я. - Из древних!.. Существовал, когда и Хорда на свете не было, и Дауриса, и Тавриса. Он далеко отсюда живет. Среди звезд...      - Разве такое может быть? - здраво рассудил Иуда. - Он, случаем, не из прозрачных? Голос есть, а видимости нет.      Вопрос был не в бровь, а глаз! Я едва сумел скрыть злорадство. Пусть попечитель повертится.      - Нет, я не из прозрачных, - объяснил голос. - Просто нахожусь за тридевять земель отсюда. Здесь только часть меня...      - А-а, это как голограмма? Каждый ее кусок содержит весь объем информации. Мы это проходили.      Я рассмеялся, попечитель же потерял дар речи. "Быстролетный" тоже не удержался от хмыканья.      - Так как насчет существенного оздоровления организма? - напомнил попечитель. - За это тебе придется потрудиться в помощниках у Роото?      - Кто это? - удивился Иуда.      - Твой учитель.      - Но его звали Сууси.      - До воскресения его действительно звали Сууси, а теперь Роото. Что скажешь насчет исцеления?..      - Прости, наставник, но я и так служу учителю, и никакая награда мне не нужна. Раны мои и немощь моя - это от незнания. Был наказан за прежнее неведение, за насмешки, за то, что стащил у учителя нож для резки хлеба. Но как только учитель рассказал, какая суматоха на далекой Зеемле из-за этого ножа вышла, какой бедой все обернулось, сразу вернул. Вот, наставник, как порой бывает... Глянешь на себя в прозрачную чистую водицу, узришь отражение и на душе легче становится. Поверишь ли, когда-то я был смешлив, охоч до мамок, расторопен настолько, что не дай ковчег рядом со мной какую-либо вещицу оставить. Ручонки у меня были страсть какие шаловливые. Но жил я тогда в неведении, был глуп, и даже вроде как бы не жил, а тянул лямку. Являлся в шахту, махал кайлом - и все дела! Теперь же, после встречи с учителем, пусть я увечный, хилый, но светом истины я сыт и здоров. Я не желаю благодеяний, пусть даже от наставника, когда-то воспитавшего учителя, - они мне колом в горле встанут. Не хочу я и щедрот от древних. Побаиваюсь звезд, хотя Сууси, пусть даже Роото, не раз объяснял, что это просто раскаленные небесные тела, похожие на наши Даурис и Таврис, только расположенные очень далеко. Если надо будет, он сам меня оздоровит, только зачем меня оздоравливать? Я силен дальше некуда. Правдой силен, а не силой.      Он замолк, поднялся на ноги, поклонился и после недолгой паузы продолжил.      - Прости, учитель, но и с тобой я скоро расстанусь. С утра бродил по пригоркам, травы искал, в земле ковырялся, добывал целебные корешки и все, о чем размышлял в подземелье, само собой объяснилось. Ухожу я, учитель. Вот провожу тебя в замок, устрою на нарах, потом в путь.      - Как же с приказом сидеть в камере и не рыпаться? - спросил я.      - Да, - кивнул Иуда, - есть такое распоряжение. От властей земных исходящее... Но есть еще и ковчег, его призыв, и я сам вправе решать, как исполнить желание. Я его долго обдумывал. Тщательно... Даже учителю теперь не перебороть меня. Я послушен, но волю его желаю исполнить так, как я сам это понимаю. Поселяне ждут меня, Петр, Андрей и Савл ждут меня, Левий Матвей и Муса ждут меня, Якуб и Варфоломей ждут меня, а я в камере прохлаждаюсь.      Я испытал шок. Это была первая биокопия, которая открыто заявила, что вправе не подчиняться приказам. Вот уж надумал, так надумал!.. Я не знал, куда деть руки, в губошлепной голове полная сумятица. Сказано - сиди! А он в ответ - пойду я, учитель!..      - Куда же ты направляешься, Иуда?      - Двинусь на материк Дьори. Поклонюсь Ковчегу небесному. Иисусу помолюсь, Мухаммеду поклонюсь, с Гаутамой посоветуюсь, стоит ли исполнять желанное? Помяну Иеремию и Исайю и потопаю. Поищу Петра и Андрея, тоже, поди, не сидят сиднями, не прохлаждаются. Соберемся, помолимся... Скажем людям: "Братцы, где ковчег рукотворный? Пусть очертится в облачном небе! Пусть поделятся с нами, что уже сотворено, а что еще в проекте! Пусть подскажут, где навалиться, тогда мы все разом, дружно". А так, без правды, - он задумчиво почесался, - зачем трудиться, зачем вкалывать?      С этими словами он встал поклонился на четыре стороны и направился в сторону входного шлюза. С порога предупредил.      - Учитель, я снаружи подожду.      Мы долго молчали. На душе стало томительно-жутко и предощутительно, словно мы долго бродили, грyдились в ночи и наконец край небосвода посветлел. Теперь оставалось только ждать, когда взойдет солнце. Наступит день, исполнится желанное. Это было сильное, искреннее чувство, оно окрылило меня. Легче стало на душе и у бесправного, лишенного пенсии, предков, будущих койсят, Бвстролетного. Растерянно и звонко хмыкнул истерший зубы за немыслимо долгую жизнь, все изведавший и все познавший, попечитель. Мне открылось в ту минуту, что не в первый раз он присутствует при рождение веры, прорыва к правде, к чуду, и всякий раз таинство рождения нового, высокого в помыслах, решившего переступить черту существа завораживало. Вот как оно случается? Просто, без лишних слов?.. У каждого из нас была своя заповедь, свой исход. Мы сошлись здесь четверо и скоро разбредемся, но мы успели соприкоснуться своими правдами, и это было хорошо.      Попечитель помалкивал несколько минут, должно быть, ошарашено размышлял над смыслом своих желаний, одолевавших его бесконечно долго - о том ли мечталось, того ли жаждала душа? Туда ли стремился, если слово губошлепа оказалось способным всколыхнуть его незримую нейтринную плоть?      Наконец голос попечителя нарушил тишину.      - За металлическую дверь проникнуть не пытайся. Быстролетный все сам сделает. Тебе, Володя, надо бы на борт приводной станции попасть, добраться до ее центрального пульта управления. Не отвечает она мои запросы, таится.      - Как же насчет ковчега?      - Ковчег - производное. Главная опасность в приводной станции. Она и есть главный артефакт.      - Где же она находится?      - В междуцарствие Дауриса и Тавриса.      - Не понял.      - Скоро поймешь.      - Ну, а наградить их снами возможно?      - В принципе все, что создано руками, руками же может быть восстановлено. Химиотерапия, ментальные формулы, одним словом, подумаю... Только, Серый, неужели ты всерьез хочешь наградить их снами?      - Да.      - Смелое решение. Конечно, вера и сон неразрывны, но все-таки... Ночные кошмары, бред, неотвязные страхи... Пытки бессонницей?..      Я не ответил, после паузы спросил.      - Значит, полагаешь, пришло время рискнуть? Встать и заявить - вот он, я! Хватайте меня, славные!      - Что-то в этом роде.            Глава 5            Ранним вечером того же дня мы вернулись в замок. Стражи из дежурной смены уже заждались нас и начали поторапливать тупыми концами копий.      - Все гуляешь!? - ворчливо выругал меня один из них по имени Туути (бородач, через которого мне пришлось переступить, чтобы добраться до входа в подземелье). - А тут с тоски помирай?      Затем Туути обратился к Иуде.      - Начнешь ты, плешивый, что-нибудь соврешь про учителя, потом, после отбоя, сказки. И не вздумайте скукоту наводить! - он сунул мне под нос увесистый кулак. - Чтоб дух захватывало!      Мне нестерпимо захотелось осадить его, поставить на место. Ты кому, поганый биокоп, кулак посмел показать? Выродок, лишенный снов, кому грозишь? Мне, природному человеку, плоть от плоти своих пращуров, вершине мироздания, награжденному бессмертной душой, обладающему снами?.. Да я тебя!.. Этот простодушный и, по-видимому, неистребимый расизм, вызвал у меня горькую усмешку. Менее всего Туути был похож на киборга. Скорее на мастера заплечных дел. Кулаки у него были с местные арбузы, что росли на пальмах. В перышках...      Сулла начал перед отбоем. Рассказал о блудном сыне. Камера провела обсуждение, правильно ли поступил отец, отдав предпочтение гуляке перед добросовестными работниками. Голоса разделились поровну. Затем апостол повел речь о граде земном, являвшимся отражением града Божьего. Связывает их святой ковчег, который мы должны строить не только руками, но и сердцем. Он - наш поводырь, наша надежда. Он - наш вестник и наш спаситель.      - Что есть наша жизнь? - спросил он, и сам себе с горечью ответил. - Виноградье приувялое...      Я втайне гордился Иудой, как если бы он был домашним котом или собакой, научившимися говорить. Было в этом что-то от варварства, от предрассудков, но что есть, то есть. Было лестно, что он сумел сложить из проблесков веры, крепко сколоченное вероучение - последовательный, трогательный рассказ о страстях, которые владели учителем в той жизни, о его смерти на радость всем нам, о том что жить без приказа, а нестерпимое желание следует обдумывать. Краеугольным камнем рождавшейся на моих глазах системы являлась страстная вера, что жизнь не причуда, не игра, не совокупление перенасыщенных генами клеток, но дар, незримый, драгоценный. Согласие многих переменных. Что в ней есть смысл и таится он в спасении. Отыскать его - вот в чем заключено самое заветное желание всякой разумной особи без различия пола, принадлежности к той или иной планете, вере, без любых других душевных накруток и извращений, на которые так горазда разумная плоть. Только с земными низкими желаниями следует поступать так, как учат Благородные истины. Но помимо этих страстей есть еще мечта достичь нирваны или ковчега, вот от нее никак нельзя избавляться, иначе гибель, слом души. Спасение - то есть обретение смысла - возможно и доступно, только для этого и следует возводить единый для всех корабль. На его борту каждой твари будет уготовано место - не только поселянам, но и животным, птицам, которые в изобилии водились на Хорде, рыбам и редким страшным ящерам, обитавшим в местных океанах. Все они - законные дети ковчега, ради них он и строился, ковчег. Для их спасения создавался, так что лицезреть его - это высшее счастье для каждого верующего, и никто не может лишить живую тварь права видеть его сияющий образ, триединый, исполненный святого духа. Не важно, наяву или во сне!      Так или не так, ребята?      Сразу после короткой проповеди Суллы, наступил мой черед.      Я уселся на краю нар, спустил ноги, глянул на свои мозолистые, покрытые синюшным налетом подошвы, на желтые длинные коготочки, карябавшие каменные плиты на полу, - и начал.      - В детстве, братцы, дедушка Змей Огненный Волк рассказывал мне историю о летучем корабле.      Заключенные онемели.      - Погоди, погоди, - нарушил молчание провокатор. - Ты, старый пень, соображаешь, что говоришь? Это какой такой летучий корабль? Ковчег, что ли?..      Между тем оба Роональда, так и не снявшие на ночь расшитые халаты, засуетились.      - Не спеши, старик, надо старших предупредить... Начальника канцелярии.      - Вы зачем не в свое дело лезете? - возмутился провокатор. - Это я должен власти оповестить!      - Ты сиди и помалкивай, ухажер! - пригрозили ему слуги из замка и, подобрав полы, помчались к двери. Там они обернулись и предупредили присутствующих.      - Без нас не начинайте. Мы скоренько.      Действительно, не прошло и пяти минут, как в подвал набилась порядочная толпа: обслуга, дежурные из канцелярии, начальство, сам гарцук с дочкой на поводке. Губошлепка была молоденькая, чистенькая личиком, с длинными уложенными в подобие птичьего хвоста перьями-волосами.      - Можно начинать? - спросил я.      - Давай, старик, - махнул рукой начальник канцелярии.      - Жили-были в горах старик со старухой и было у них три сына - двое старших умные, а третий дурак. Первых мамка любила, чисто одевала, а последний завсегда был одет худо - в черном халате ходил. Пришла в такой-то год от местного гарцука бумага: "Кто построит такой корабль, который сможет летать, тому можно будет с дочерью гарцуковой пару раз пройтись до кустов густых, до подстилок мягких"...      - В каком году эта бумага вышла? - поинтересовался начальник канцелярии. - С каким грифом ее распространяли?      - Не перебивайте! - раздался голос гарцука. - Пусть плетет дальше... Что ты там, старик, о дочке гарцуковой наврал?      - Из сказки, ваше благородие, слова не выбросишь, - вздохнул я. - Как слышал, так и говорю, а за скудость умишка прошу прощенья и вашего благоволенья... Старшие братья решили счастье пробовать, мамка снарядила их дорогу, надавала белых пирогов, разного мясного да фляжку самогонки вручила и выпроводила...            Приказ гарцука - закон для подчиненных. До самого конца никто не посмел меня перебить, разве что, когда забрел дурень за семь гор, за семь рек и наткнулся на холм чудной - верхушка срезана, а сверху что-то вроде колпака надвинуто; когда поскользнувшись полетел в яму и угодил в самые недра летучего корабля, - все ахнули. Гарцукова дочь со страху прижалась к отцу. Тот погладил ее по голове, поправил ошейник.      - Словно в преисподнюю попал дурень: ни зги не видать, ни шороха не слыхать, только вдруг со всех сторон огоньки забегали и чей-то голос спросил: "С чем пожаловал, добрый молодец? Дело пытаешь или от дела лытаешь?" Тот объяснил, что вышел приказ от местного великого гарцука всей молодежи попробовать свои силы и соорудить такой корабль, который смог бы по небу летать.      Ответил голос: "Нашел ты, добрый молодец, что искал. Я и есть тот летучий корабль, только крылья у меня помяты. Был у меня бой кровавый с Черным гарцуком, теперь лежу здесь и от ран помираю. Ты меня накорми, напои, тогда и я тебе добрую службу сослужу. Только когда урок исполню, отпусти ты меня на все четыре стороны, полечу я на родину, где мой дом, где мои друзья".      На том и по рукам ударили.      Напоил дурень корабль ключевой водой, накормил досыта - тот и воспрянул. Был черным яйцом, а обернулся грозным гарцуком. Да не простым, а крылатым. Драконом называется... Взгромоздился дурень на спину дракона и помчались они во дворец. По пути всех встречных поперечных с собой забирали - и объедалу, и опивалу, и вострослухого, и всезрячего, и морозилу, и стрелка-бью без промаха. Набрали целое войско великой силы. В ту пору леса и степи, горы и долины на Хорде, были полны хранителями. Все они за тот или иной участок, за тот или иной промысел, за тот или иной обряд несли ответственность. За то люди им поклонялись, несли убитых животных, пели песни...      Наступила тишина. Все слушатели рты пораскрывали. Гарцук переглянулся с начальником канцелярии, и тот тихо и внушительно посоветовал.      - Ты, старик, ври-ври, да не завирайся! Не было этой пакости на Хорде. Мы, поселяне, его единственные владельцы и исконные обитатели. Ну, разве что звери и птицы. Никаких хранителей, тайных сил! Вот этой установки и держись и не сочиняй, чего не было!..      Я поклонился и перешел сразу к прыжкам, когда после третьего скачка поцеловал дурень гарцукову дочь. Пришлось исполнить ему и ряд особенно трудных обязательных заданий: сдать зачеты в канцелярии на должность младшего писца, в баньке помыться, которую сорок дней и ночей растапливали, добыть живой воды... Наконец пришел дракон к дурню - тот уже в гарцуковом доме сидит, дочь гарцукова подле него на привязи пристроилась, и так все ладком да рядком, что сердце радуется. Отпросился летучий корабль, взвился в небо и был таков.      Когда я закончил, присутствующие сразу начали расходиться. Никто словом друг с другом не перемолвился - слуги тихонько разобрали стулья. В камере остались одни заключенные. В этот момент раздался сигнал отбоя, однако никто не обратил внимания на удар колокола. Дирахи-заключенные расселись вдоль стен на корточках, о чем-то размышляли, даже главный инженер помалкивал. Спустя несколько минут в камеру ворвался страж с бородой вокруг шеи - орать начал еще в коридоре: "Отбой! А ну, сучьи дети, яйца недоношенные, мамок ваших так-разэтак, геть по нарам!" Все торопливо бросились исполнять приказ, улеглись, затаились, кто-то даже всхрапнул, кое-кто для верности даже испортил воздух.            Как только соседи впали в забытье и в темнице наступила тишина, я выбрался в коридор и направился в сторону подземной лестницы. Суллу будить не стал - я никак не мог справиться с легким брезгливым отчуждением, которое до сих пор испытывал к своему ученику. Впрочем, не к нему одному. Вся эта свора приказывающих и исполняющих губошлепов, их непробиваемая законопослушность, всякие потуги обратить любую истину в ущербную, годную для сооружения ковчега мораль, ничего, кроме досады и глухого раздражения не вызывали. Разумом я понимал, что мы сами не далеко от них ушли. Особенно я, Серый волк, чьи предки шесть с половиной миллионов лет назад тоже были выведены из чьих-то окороков. Однако утешался тем, что за мной история, длинная летопись выведения могучей породы хранителей, называемая эволюцией. Понятно, это было слабое утешение, но мне было плевать! Я ощущал себя естественным живым, был им и останусь. Вот почему вопреки приказу попечителя отправился в подземелье.      Перешагнул через ноги стражника, факел с собой брать не стал. Добрался до поворота, затем до начала лестницы. Здесь на мгновение замер - далее густела беспросветная тьма. Света, даже намека на свет, внизу не было. Отсутствие освещения для меня не помеха, окружающее я видел насквозь. Начал спускаться. Шел долго, пока не добрался до последней ступеньки. Сунулся было дальше - не тут-то было. Наглухо заделанная решетка встретила меня, за ней еще одна. Хорошо, что я шел и хоронился, из осторожности не тронул ее. Заранее почувствовал опасность, осторожно приблизился к аккуратно приваренным друг к другу прутьям, услышал знакомое гудение, оглядел изоляторы. Тысячи полторы вольт подвели губошлепы в этой решетке. Только коснись!..      Выходит, вот зачем они меня в поле выпустили? Чтобы успеть перекрыть ход в подземелье? Сметливые ребята, архонты не зря старались. Стало жутко и томительно. Что, если сейчас на верхней площадке опустится такая же решетка?! Я обернулся рывком, потом не выдержал, бегом помчался вверх по лестнице.            * * *            На следующий день меня отстранили от работы и приказали явиться в канцелярию. Окна служебного помещения, где мне приказали дожидаться вызова, выходили на реку, за которой расстилалась широкая, покрытая пальмовым лесом равнина. По впадинам в той стороне копились озерки - ярко и радужно поблескивали в свете двух солнц. Местность там была привольная, дикая... Плодородная целина, только паши и засевай. Однако заречье считалось запретным краем, по противоположному берегу бродили патрули, ловили всякого, кто осмеливался переправиться через реку. Таких было немало - на Дирахе переселение жителей по распоряжению властей считалось самым обычным делом, и всегда в толпе поднимаемых с мест работяг находились такие, кто находил в себе силы нарушить приказ, уйти в степь, спрятаться там в каком-нибудь урочище и жить себе припеваючи в ожидании трубного гласа, созывающего людей погрузиться в ковчег и отправиться на поиски другой, сытной и праведной земли. Что из того, что власти предупреждали беглых, что доступ на ковчег им будет перекрыт. Их оставят одних с разбушевавшимся Даурисом, с его жаждой мести, с неведомыми чудищами, пришедшими со звезд...      - Что, манит? - раздался голос за спиной.      Я повернулся, вытянулся по стойке "смирно". В комнате находился гарцук, за его широкой спиной, за обширными одеяниями, напоминавшими наряд араба-бедуина, хоронился начальник канцелярии. Он же считался помощником губернатора материка. Этот был в заталенном рабочем халате с большим вырезом на груди. На голове головной убор, напоминающий пилотку - та же форма пирожком, та же посадка набекрень, на лобной части кокарда - рисунок разобрать невозможно.      - В той стороне мои горы, - ответил я.      - Твои горы в противоположной стороне, - усмехнулся начальник Дираха, - и ты знаешь об этом.      - Никак нет, ваша милость не знаю.      - Не лги. Ты умеешь ориентироваться по звездам, по Даурису и Таврису. Зачем ты так часто смотришь на небо, старик? Что надеешься узреть?      Я поднял глаза к потолку      - Ковчег, ваша милость. Хотелось бы первым увидеть ковчег...      - Неужто? И не называй меня "ваша милость", зови просто "гарцук". У нас, на Хорде, запросто, без всякого чинопочитания, это так, к слову... Однако вернемся к ковчегу. Простой смертный не вправе требовать, чтобы ему воочию предъявили незаконченный замысел славных. Разве ты, старик, способен оценить проект, если не разбираешься в чертежах, если ты их никогда не видел? Разве твой разум способен объять все детали осуществленной мечты? Разве у тебя достанет грамоты, чтобы вникнуть в его конструкцию, привести в действие, направить в нужное место?      - Нет, ваша милость...      - Я уже предупреждал, называй меня "гарцук". Я не намерен оказывать тебе милость, еретик.      - Да, гарцук, мне не дано проникнуть в тайну ковчега, я и не настаиваю, что смогу что-то понять в его божественном облике, в его сложнейшем устройстве. Я просто хочу взглянуть и разглядеть в нем ту малюсенькую детальку, увидеть ту капельку ртути, тот комочек урана, который я и подобные мне добыли в шахтах, на рудниках, на приисках. Хочу убедиться, что мы работали дружно, с толком, с расстановкой, что в сверкающем совершенством и мощью корабле есть и частица моего труда.      Наступила тишина, в ней отчетливо послышался щелчок, словно кто-то нажал клавишу.      - А что?.. - гарцук неожиданно почесался и обратился к начальнику канцелярии. - Излагает складно. Почему бы и не взглянуть на ту частичку, к которой он приложил свои руки? Если, конечно, приложил...      Он опять задумался, а начальник канцелярии, моложавый, крепкий с виду губошлеп с едучими, пронзительными глазами, подал голос.      - Все начинается с малого, начальник. Сначала только краем глаза взглянуть, потом пощупать, детальку поискать, которую якобы сам сработал, потом и на борт полезет.      Гарцук глянул в его сторону.      - Это уже наша забота, что б не сумел взобраться без приказа... - он вновь погрузился в размышление.      В этот момент начальник канцелярии неожиданно воскликнул.      - Эх, прокрутить бы его на интеллекторе, что он там за душой таит!      Я обмер. Это что за новость?      - Потом выбросить на свалку? - вопросом на вопрос ответил гарцук.      - Велика потеря... - скривился начальник канцелярии.      - Смысл? - спросил гарцук. - С помощью этой меры нам удастся отыскать возбудителя мании? Взять эпидемию под контроль? Что там у нас еще?      - Рассказано более двух десятков так называемых сказок, но все они по большей части безобидны, я бы выразился так - глупы и нелогичны. Например, упоминание о неких видениях, называемых снами, посетивших некоего гарцука во время отдыха.      - Что за бред! - пожал плечами губернатор материка. - Какие такие видения? Что за сны?      - Эти выдумки по большей части безобидны. Согласно справки, присланной из канцелярии перуна, вреда от них никакого, однако оглашенная в последний раз история под названием "Летучий корабль" уже пахнет скрытой агиткой в пользу прозрачных. Здесь рассказчик впервые позволил себе перевести повествование из информативно-развлекательного плана в указательный.      - Вот именно, - гарцук поднял палец. Был он крючковат, с тонким узким чуть загнутым коготочком. Я в тот момент подумал, верно ли утверждал попечитель, что местных разумных тварей произвели из птиц, потерявших способность летать?      Неожиданно гарцук обратился ко мне.      - Старик, как звать тебя? Полностью!      - Роотозгильдяйство, ваша ми... гарцук.      - Ты, говорят, знавал своего дедушку?      - Так точно, гарцук.      - Я смотрю, ты крепкий старик, Роото. Мамку хочешь? Ласковую, свеженькую?..      Я принялся лихорадочно чесаться под мышками. Драл кожу и постанывал, потом ответил.      - Никак нет, гарцук. Мне бы на ковчег глазком...      - Что вы все заладили одно и то же! Где я его выкопаю, если до него отсюда лететь и лететь.      Он употребил глагол, означающий "одолевать безатмосферное пространство".      - Значит, говоришь, по ночам по мамке не сохнешь?      - Сохнуть-то сохну, только в горах у меня есть мамка. Дедушка сказал, что если есть мамка, другую не надо.      - А как же дружок твой проповедует - если нельзя, а очень хочется, то можно?      - Не дружок он мне, а слова его следует обдумать. Спешить некуда, мамки все равно нет.      Я с удовольствием почесал ногу об ногу.      - Ладно, "Летучий корабль" мы спишем на архаику и бесконтрольность развития отдельных областей, но, старик, - обратился ко мне начальник области, - как объяснить тот факт, что никому неведомый странник, якобы проживавший с дедушкой и своей мамкой где-то в горах, настойчиво пытается проникнуть в важную государственную тайну?      - Упаси ковчег, начальник! - испугался я. Неужели до них дошло, что более всего меня интересует на Хорде? - Зачем мне это надо? Зачем мне тайны? Чтобы до конца своей жизни не вылезать из тюряги?      - Не прикидывайся дураком, Роото, - гарцук погрозил мне пальцем. - Включи свою природную сметку, будь настороже, соображай, что к чему. Мы проверили твою подноготную от и до. Верно, ты спустился с гор, там тебя до сих пор помнят. Подтвердили, что ты - знахарь высшей квалификации. Далеко не глуп, много знаешь, имеешь университет за плечами... Это говорит в твою пользу. Мы сначала решили, что эти ухари с материка Дьори подослали тебя с неким заданием. Их коварство известно. Мы долго держались этой версии, пока не получили твердое подтверждение, что живешь ты на свой страх и риск - что само по себе плохо, - по собственному разумению участвуешь в сооружении ковчега - что хорошо, - и никакого отношения к канцелярии гарцука Дьори не имеешь. Это на время спасло тебя от интеллектора. Кроме того, размышляя над твоим заданием, мы пришли к выводу, что если кто-то решил выкинуть шутку со своими верными поселянами, почему бы и нам в свою очередь не сыграть подобную шутку с нашими друзьями с Дьори. Мы обратились к нашему перуну, он в целом одобрил предложение, потребовал уточнить время и место. И в такой момент ты, Роото, выбалтываешь секретнейшие сведения в подвластном Даурису-Таврису мире.      - Помилуй меня, ковчег! - воскликнул я. - Что я выболтал? Это же сказка, побасенка, так, слова...      - Сказка ложь, да в ней намек, - хмуро глянул в мою сторону начальник канцелярии. - Так нас учили в университете.      - Ваши милости, прошу вашей милости! - взвыл я и принялся отчаянно почесывать ногу. - Объясните мне, несчастному, что я такое знаю, о чем сам не догадываюсь?      - Где ты слышал сказку про стрельца-поселянина?      Я растерялся.      - От дедушки.      - А он от кого?      - Не знаю, ваша милость! Наверное, от своего дедушки, а может от мамки-бабушки.      - Хорошо, - кивнул начальник области и подозрительно глянул на меня, - объясни, почему твой Наум, Сааура-слуга вдруг стал невидим? На что, ты, подлая твоя душонка, намекаешь? Что позволяешь себе?!      Я отчаянно потряс головой, почесался и воскликнул.      - Разложите меня на пять стихий, не понимаю, в чем моя вина?      - Хвала ковчегу, что не понимаешь, а то болтаться тебе на пальме вверх ногами. Но это не снимает с тебя вины. Государственное преступление налицо, наказание должно последовать незамедлительно. У тебя есть только одна возможность получить спасение. И в этом случае не рассчитывай на помощь ковчега. Тебе самому придется послужить родному Дираху не за страх, а за совесть. Если согласишься, мы смирим гнев славных. Если заартачишься, пеняй на себя!      Я не ответил. Наступила тишина. Поверьте, ни гарцук, ни начальник канцелярии не испытывали и тени сомнения по поводу моего согласия. Выхода у меня не было, это точно. Интересно, чем же это я мог прогневать славных, упоминая в сказке о невидимом слуге, вездесущем и все умеющем, до конца привязанном к хозяину, который угостил его, обратился с ласковым словом. Ласковые слова здесь были ни при чем - это я уяснил сразу. Передо мной сидели ловкие ребята, поднаторевшие в интригах и подковерной борьбе, так любовно прижившихся на этой несуразной, пропитанной настроениями неизбежной и скорой катастрофы планете. Неважно, с чем была связана беда: со взрывом опухшего, гибнущего под бременем своей плоти Дауриса или с новым пришествием архонтов. С другой стороны, где их не было, этих интриг? Почему Хорд должен был стать исключением? Жаль, что я не мог проникнуть в суть тайны. Не мог понять, о каком задании толковал гарцук. К своему удивлению, я вдруг обнаружил, что и гарцук, и начальник канцелярии знакомы с кое-какими приемами ментальной защиты. Я не мог проникнуть в их мысли. И все эти разговоры о звездах... Они вконец смутили меня. Я не мог не задуматься, является ли для них тайной мое перевоплощение?      Я чувствовал, они что-то не договаривают - и гарцук, и начальник канцелярии. Такое положение меня никак не устраивало. Мне требовалась ясность. Я так и заявил гарцуку. Он одобрительно посмотрел на меня, кивнул напомаженной головой. Сбоку красовался ровный, перышко к перышку, пробор.      - Слушай, Роото, почему бы тебе не познакомить со своими сказками жителей Дьори. Они вполне достойные поселяне, возможно, им тоже понравится твое вранье, но самое главное, пусть они послушают чушь, которую несет мил человек насчет права каждого поселянина узреть ковчег.      - Великий гарцук, разве можно назвать чушью неистребимое желание воочию убедиться, что ковчег прибывает в объеме, увеличивается в весе. Что сказка на глазах оборачивается былью?      Гарцук почесался, а начальник канцелярии подошел ближе и, взяв меня за шиворот, рявкнул.      - Ты что несешь, старик? В одиночку захотел?! На хлеб и воду?.. Ты зачем пытался проникнуть в подземелье замка? Что искал там, в темноте? Тебе не было страшно?! Ты знал, куда идешь?!!      Он склонился надо мной. В момент его лицо исказилось от ненависти - он стал страшен, брызгал слюной. Неожиданно, не выпуская клок моей хламиды, который сгреб возле воротника, начальник канцелярии потащил меня к стене. Здесь отдернул занавес, и ткнул меня носом в ослепительной белизны экран. Квадрат был с меня ростом и вширь раздавался более чем на размах вытянутых в обе стороны рук.      Я с удивлением оглядел глянцевую поверхность, невольно скосил глаза на взбесившегося начальника канцелярии. Тот продолжил тыкать меня носом в экран.      - Смотри, радуйся!.. А-а, я гляжу, ты спокоен! Ты даже ухмыляешься!.. У тебя прекрасная выдержка! Где тебя научили выдержке, падло? Тебя натаскивали на белый цвет? Где тебя натаскивали на белый цвет? Кто тебя обучал? Кощей Бессмертный? Кто такой Кощей Бессмертный? Адрес?! Связи?! Кто такие объедала, опивала, леший? Это имена или клички? Почему ты не страшишься, почему не вздрогнул, когда тебя ткнули носом в это дерьмо? Где тебя тренировали? В горах?.. Или на звездах? Ты пришел со звезд? Ты...      - Достойнейший!.. - гарцук с размаху хлопнул ладонью по столу. - Достаточно.      Начальник канцелярии выпустил ворот моей хламиды и я тут же, потеряв сознание, опустился на пол. Очнулся мгновенно - сработала волчья стать, однако виду не подал. На этот раз гарцук и его помощник ослабили ментальную защиту, все равно мне так и не удалось уловить смысл в их отрывочно мысленных восклицаниях: "как посмотрят на это старцы", "что, если правда всплывет наружу", "реакция здоровая, он, по-видимому в самом деле из...", "как она может всплыть, правда?", "приказ есть приказ", "но разве одно другому мешает", "очень просто, если этот негодяй попадет в руки Дьори", "ну и что, пусть болтает все, что ему вздумается, надо только, чтобы они перевалили горы и сразу на границе попали в руки местных стражников".      Наконец я шевельнулся.      - Ну, старик, как самочувствие? - спросил гарцук. - Вставай, хватит валяться. Надеюсь, теперь тебе ясен круг вопросов, на которые ты должен дать подробные, а главное, правдивые ответы. С чего начнем? Вернее, с кого? С Кощея Бессмертного?..      - Вот уж, ваша воля, гарцук, никогда бы не подумал, что отсутствие цвета может нагнать такой ужас. Это страшнее, чем спускаться в подземелье.      Меня передернуло от отвращения. Я сунул руки под мышки, съежился, потом плаксиво добавил.      - Ваша милость, господин гарцук, господин начальник канцелярии, не знаю, что вы, великие и могучие, от меня хотите. Что в детстве слышал от старших, то и рассказываю. Об истинном наличии этих сущностей ничего не ведаю. Звезд не боюсь, а чего их бояться? Они далеко, так учил фельдфебель в университете, нам никакого зла не причиняют. Правда, прапорщик с ним иногда спорил, но это к делу не относится. Вот разве что при появлении звезд свет убывает, это да, это точно. Это непорядок... Насчет двери... Не мог сдержать зуд.      Губернатор и его помощник переглянулись.      - Какой такой зуд?      - Не могу знать. Раз есть лаз, надо его проверить, так меня дедушка учил. Мало ли?.. С детства испытываю зуд, когда что-то непонятное... От любопытства покоя не имею. Потому и с гор спустился, что зуд почувствовал.      - Когда тебя отпустили собирать травы, зачем этого плешивого с собой взял.      - Он сам напросился. Я решил, вдвоем сподручнее...      - М-да, твоя изворотливость внушает уверенность, что мы имеем дело с сообразительным человеком. Какую плату ты потребуешь за участие в этом деле, странник.      - В каком деле, гарцук?! Я человек маленький, но попусту совать свою ногу в петлю желания нет. Знаю я этих дьори - они отца родного за черствую горбушку продадут. Торговцы, свет таких не видывал! Что мне там делать? Что я могу предложить в обмен?      - Побасенки, - ответил гарцук. - Сказки... Только о "Пойди туда - не знаю куда, принеси то - не знаю что" забудь напрочь! Это приказ. С "Летучим кораблем" поосторожнее, только в узком кругу единомышленников, в преддверии дела. Тебе подскажут, какие имена использовать в своих россказнях, кого именно взял с собой на борт летучего корабля тот дурак... Список выучишь наизусть. Никаких Кощеев, способных жить вечно, просто и точно скажешь: такой-то и такой-то, кличка Кощей, проживает там-то и там-то, по профессии, скажем, скорняк или автослесарь. Способен жить долго, о бессмертии не заикайся. Упырь - из разряда стражников, тупой и бездеятельный человек. Проживает на окраине Дьори. Оборотень - проныра, каких свет не видывал, тайно, без приказа бегает к мамкам, бывает в таком-то месте, и так далее... Как полагаешь, сможешь отыскать на Дьори единомышленников, способных увериться в необходимость демонстрации ковчега.      - Какое отношение я имею к явлению ковчега! - воскликнул я. - Это больше по части мил человека.      - А мы вас втроем и пустим. Или вчетвером... По одному резона нет. Это дело тонкое - демонстрацию устроить. И чтобы сбежалось на нее не менее десятка тысяч поселян.      - Что же это за задание агитацию вести? - даже я со всем своим древним волчьим опытом, овладевший технологией смены личин, не мог додуматься до подобного выверта. Никогда не думал, что мне придется нести революционную, религиозную, любую другу идею в массы! Выслушивать исповеди, трепать языком, папоротников цвет хранить, книги сочинять, на костре, в конце концов, сгореть - это было по мне, но разводить нелегальщину?!      Я растерялся.      Гарцук долго смотрел на меня. Наверное, сомневался, как посмотрят на его инициативу наверху, в среде славных, как отнесутся к ней некие "старцы", сам Третий столп, победитель флааматеры...      Я едва не вскрикнул, уловив в его сознании знакомое смысловое созвучие. Начальник области настороженно глянул в мою сторону, однако к тому моменту я сумел совладать с бурей, взорвавшейся в сознании. Я спросил себя - это совпадение? Возможно ли, чтобы это было местное словечко? В таком случае попечитель прав. Эти самые славные, великодушные, благородные и образованные - одним словом, элита местного общества - действительно оказались способны усвоить осколки цивилизации Ди, занесенные на их планету? История повторялась? На этот раз я оказался участником фарса, в котором самой страшной пыткой являлась демонстрация белого экран? Стоит засадить губошлепа в абсолютно белую комнату, он сразу копыта отбросит? Чудеса, да и только!.. Потех с этими биокопами было достаточно. Например, отношение к сновидениям. Ладно, пусть кувыркаются как им угодно, но два трагических момента - их происхождение и ядерная бомбардировка материка Такнаал - тяжким грузом зависли в памяти. Я был вынужден признать, в чем-то попечитель оказался прав. Хотя губошлепы выглядят и действуют, как люди, но даже на уровне какого-то мелкого местечкового начальства в их поведении вдруг неожиданно сказывалась некая чуждая и безжалостная сила, истоки которой упирались в свихнувшихся на идее насильственного преобразования мира архонтов. Кем же в связи с вновь открывшимися обстоятельствами они считали меня? Посланцем звезд? Вестником беды? Следопытом и соглядатаем?..      - Надеюсь, Роото, - неожиданно спросил гарцук, - ты слыхал о страшном наказании, которому славные подвергли еретиков на нашем материке?      - Это там, где обожгло Суллу?      - Вот именно. Это странное поветрие зародилось как раз на южной оконечности Дираха. Всем почему-то вдруг захотелось узреть ковчег. Ты, Роото, пойми, я не против, но все должно быть организовано. Собрались бы, составили петицию, представили ее местному гарцуку. Тот передал бы бумагу по инстанции. Великодушные вынесли бы приговор, славные его исполнили - объяснили, почему эта мера в настоящий момент несвоевременна. Но этим захотелось бунта. Они собрали огромную толпу под предводительством неких "апостолов" и двинулись к тамошнему замку. К сожалению, здесь я должен покритиковать высшие власти, - наверху поленились обмыслить положение, посидеть, почесать головы, поискать компромисс. Нет, сразу взъярились, отправили летучий корабль из состава воздушного флота - кыыйс, между прочим, называется, слыхал?      Я забылся и отрицательно покачал головой.      - Не понял, - насупился гарцук. - Что ты дергаешься?      Тут я сообразил, что здесь, на Хорде, когда что-то отрицаешь, следует чесаться под коленом, а не головой качать.      - О кыыйсах не слыхал, ваша милость. Об адском пламени, упавшем с небес, о гневе Дауриса-Тавриса, обрушившемся на Дирах слыхал, а о кыыйсах нет.      - То-то же, - строго предупредил меня гарцук и продолжил.      - К сожалению, выжечь ересь полностью не удалось, о чем славных и великодушных предупреждали заранее. Расползлась она, как мучная лихорадка, вспухла и здесь, у нас, на Дирахе, а это что значит?      Я с удовольствием почесался под коленом.      - То-то... - удовлетворенно сказал гарцук. - Это означает, что и нас может постичь такая же участь. Ну, может, весь материк бомбить не будут, однако уже пошли разговоры о том, что наши квоты на присутствие в ковчеге, необходимо урезать. И значительно. На этом особенно настаивает Дьори.      - И на бомбардировке, и на урезании квот? - спросил я.      - Да, - начальник хмуро посмотрел на меня. - Свою просьбу они мотивируют тем, что заразу следует выжечь сразу и дотла. Наш перун уже сколько раз к ним обращался - не по-братски вы, дьори, поступаете! Зачем злонамеренно подводите дирахов под гнев третьего столпа? Разве они вносят меньший вклад в созидание ковчега? Разве им не больно, когда Даурис жжет? Разве они не мерзнут, когда двуединое светило надолго уплывает за горизонт? Отчего же такая нелюбовь к собратьям своим? Но дьори слезой не прошибешь, они всегда и во всем ищут выгоду только для себя. Когда же наша стража словила тебя, старик, мы решили, что ты специально подослан, чтобы мутить народ и всех нас подвести под сокрушающий удар либо под оргвывод о сокращении квот. Проверили - вроде не врешь, и в связях, порочащих тебя, не замечен. Вообще, ты странный какой-то, словно не от мира сего. Плетешь какие-то небылицы о каких-то чертях, упырях. Ну, подумай сам, насколько калорийно может быть мертвое тело? Сколько же плоти надо слопать твоему упырю, чтобы наесться досыта? Выходит, здесь аналогия, некий намек... Что-то вроде вымышленного образа. Тогда встает законный вопрос, на что же ты намекаешь, старик? Зуд, говоришь, тебя мучает? Любопытство заело?.. Лучше тебе не давала бы покоя какая-нибудь иная страсть. Нет?.. Как знаешь. В таком случае, если не можешь справиться с любопытством, пусть оно мучает тебя где-нибудь в другом месте. На Дьори, например. Вот мы и решили, если ты не провокатор, то почему бы тебе не стать провокатором? Чувствуешь глубину замысла?      Он вполне серьезно задал этот вопрос, и меня в который раз покоробила простота этих хордян, что в высших эшелонах власти, что в поселениях при ртутных шахтах.      - Но если они нас задержат на границе, это будет первейший признак, что мы идем с Дираха. К тому же, говорят, на Дьори, куда строже относятся к старикам, чем на других континентах. Они меня враз скрутят и засунут куда-нибудь на водоросли.      - Ну, это дело поправимое, - почесался начальник канцелярии. - Лишим тебя правой ноги и лады.      Я вздрогнул.      - Но, господин... - начал было я.      - Не ерепенься, Роото. То же самое мы можем устроить тебе и здесь, и затем вернуть в горы. Я согласен, что ни одну живую тварь нельзя лишить жизни или умышленно калечить без особой надобности, но ты сам посуди - когда по всем параметрам Даурис доживает последние годы, когда строительство ковчега застопорилось, мы не можем ждать милостей у природы. Взять их у нее - наша задача! Чувствуешь, что брошено на весы: существование всего материка, посадочные квоты и твоя не такая уж свежая ножища. Когда тебе будут ее резать, поверь, мне самому будет больно...      - А мне? - поинтересовался я.      - Тебе не будет. Все сделают под наркозом - проснешься, а ты уже отличный кандидат в бродяги. Можешь смело попрошайничать.      Наркоз - я не ошибся? Я правильно перевел это слово? Что-то в моих рассуждениях снова застопорилось. У них существует понятие об обезболивании?.. Это радует, но тревожит другое - что случится с местными врачами, когда они увидят мою культю, начиненную всякими техническими штучками, электронными шариками, мощным складным бластером и даже безразмерным "цечешищем"? И как потом начальник канцелярии поступит со мной? Сунет в интеллектор?..      Между тем гарцук почесался и радостно продолжил.      - А этому, главному инженеру, отрежем руку. Он уже дал согласие. Что ты можешь сказать в защиту своей ноги, Роото?      "Сказал бы я тебе! - неожиданно по-русски подумал я. - Жаль, что не поймешь!"      - Это будет непоправимая ошибка, ваша ми... гарцук. Кто захочет иметь дело с инвалидом? Кого и в чем он сможет убедить? Припомните, как вы сами относитесь к обделенным судьбой - они вызывают жалость, немного сочувствия и тайную радость, что вас беда обошла стороной. Чем я буду заниматься на Дьори помимо сказок? Знахарством? Это единственное, что я умею. Но кто отважится доверить свое здоровье и жизнь калеке? С другой стороны, в любом случае нам не избежать встреч с местными властями. Как они поступят с поселянами без роду и племени, да еще прибывшими с чужого материка. Думаю, сразу сошлют на водоросли да еще бумагу в верхu накатают о вашем поведении.      - Что же ты предлагаешь?      - Зачем таиться? Я должен вполне официально появиться на Дьори, например, поучиться у тамошних врачей. Никто не сможет запретить мне тогда пользовать несчастных и болтать во время приема...      - Что значит официально?      - Я не знаю, гарцук... Может, меня можно приставить к какой-то высокопоставленной особе, отправившейся на Дьори для излечения? Прикрепить к посольству... Мало ли...      Он не ответил - махнул рукой, убирайся, мол, прочь...      Следом послышался характерный щелчок, словно опять кто-то нажал на клавишу.            * * *            Вернувшись в камеру, я застал там странную картину. Бородатый страж Туути, сняв себя кирасу, босой, с унылым видом сидел на месте Суллы и отчаянно почесывал перья на шее. Заметив меня, сразу начал жаловаться.      - Видишь, старик, какая петрушка получается. Не доглядел, на пять минут отлучился с поста - и на тебе! Твой плешивый дружок, наш мил человек, ушел. Видали, как он выходил из тюрьмы - поднялся по лестнице, появился во дворе и сразу к воротам. Часовые решили, что у него приказ, уж больно блаженный вид был у этого проходимца. Они открыли калитку, выпустили его в поселение. А когда спустя час за Суллой явились, выяснилось, что никакого распоряжения об уходе с посадочного места не было! Вот мерзавец!.. Ушел и слова не сказал, куда, зачем? Теперь кантуйся здесь вместо него. Хвала ковчегу, что у меня мамки постоянной нет, никто меня не ждет, а тем двоим, что у ворот стояли обидно. Им дали час на всякие трали-вали. Смотри, скоро они явятся в тюрьму, намнут тебе бока.      - Мне-то за что? - удивился я.      - Что бы людей своими байками не смущал! - съехидничал бывший страж, а главный инженер Тоот, издали демонстрируя обвязанную чистой тряпкой культю, поддержал его.      - Это ты верно рассуждаешь, товарищ. Если смущает, следует телесно проучить.      Подобная простота вконец доконала меня - зачем он согласился, чтобы ему оттяпали кисть! Какой же из него теперь производственник? Однако Тоот сделал неожиданный, вполне социал-демократический вираж и с тем же простодушием добавил.      - Только кто им позволит без приказа намять этому доброму поселянину бока? Вы, сатрапы, не особенно хорохорьтесь, а то мы вас вмиг окоротим. Верно я говорю, товарищи?      Вся камера дружно поддержала его.      - О чем тут говорить! Без приказа не моги!..      В этот момент явились два здоровенных, откормленных биокопа. Одного из них я накрепко запомнил. Если другие норовили в ребра тупым концом копья ткнуть, то этот метил пониже: в живот, а то и в пах.      Они с места в карьер набросились на меня, принялись кричать, что за дружками получше смотреть надо, не позволять в случае чего своевольничать, и что это я тут расселся рядом с окошком, когда мое место у параши. При этом один из них попытался взять меня за шиворот и сдернуть на пол.      Я спросил.      - Приказ есть?      - Чего?..      - Есть приказ рукоприкладством заниматься? Кто ты теперь? При исполнении или подвергнутый наказанию? - и следом что было сил заорал. - Своевольничать? Бунтовать?!      Металлической ногой я врезал ему между ног, где у губошлепов самое незащищенное место. Тот только охнул и присел. Второго, вдруг опешившего охранника, я уложил ударом правой. Вся камера, особенно Туути, сидевший на нарах, возликовала. Всем доставалось от этих злобствующих нарушителей приказа. Все заключенные скопом набросились на охранников. Главный инженер в силу классовой солидарности пытался достать их культей. Бил, морщился, взвизгивал от боли - и все равно бил.      Пришлось оттаскивать желающих поучить бывших охранников. Провокатор на перегонки с Роональдами бросился к дверям, каждый из них старался первым донести начальнику канцелярии о случившемся.      Я их остановил - окликнул, когда те начали барабанить в дверь камеры.      - Успокойтесь! Там наверху и так все знают.            Вечером сказок не было. После отбоя я допоздна проговорил с товарищем Тоотом, которого, как оказалось, вместе с Эттой тоже решили отправить на Дьори. Начальник канцелярии объявил, что им доверено задание особой важности - сопровождать гарцукову дочь Дуэрни, собиравшуюся на соседний материк сдавать экзамены. Какие экзамены, выяснить не удалось. Самый осведомленный в хордянской властной и кастовой иерархии Тоот ответил просто - пришел ее черед. Сдаст экзамены, освободится от излишков памяти, получит специальность и вперед строить ковчег. Все другие вопросы он попросту игнорировал: либо отмалчивался, либо плечами пожимал. Наконец усмехнулся, положил мне руку на плечо и сообщил.      - Послушай, товарищ, что ты меня пытаешь? Я бы и рад объяснить тебе, что к чему, однако у меня нет выхода.      - То есть?.. - не понял я.      - Если бы мы с тобой встретились на воле, я рискнул бы просветить тебя насчет этих экзаменов, что значит "очистить память", каким образом добраться до ковчега. У меня в этом случае был бы выбор. Распустил язык, значит, можешь спокойненько отправляться в тюрьму, пока ковчег не оценит тяжесть твоего проступка, а сейчас куда я могу пойти, кому довериться? Я и так уже в тюрьме. Нет, это исключено. Выбора нет, значит, и говорить не о чем.      - Можно сбегать в канцелярию и там все выложить, - робко предложил я, нутром ощущая всю нелепость подобного предложения. - В крайнем случае, мигни вон тем, - я кивком указал на Роовертов.      Главный инженер - седеющий, напоминавший попугая, поселянин, с крючковатым носом, хохолком и большими залысинами по обе стороны выпуклого лба, усмехнулся еще горше.      - Я товарищей не предаю. Если совершил промашку, сам иду и каюсь, но стучать на друзей?.. О чем ты говоришь, Роото!      В этот момент он поймал мой взгляд, брошенный на культю, улыбнулся, почесался здоровой рукой под мышкой и успокоил.      - Пустяки!.. Отрастет...                  Часть II            Иные сны передаются даже по наследству      Камилл Фламмарион                  Глава 1            До побережья мы добирались по реке на барже. В безлюдном, заброшенном морском порту баржу направили к дальнему причалу, где мы пересели на единственный на всей акватории, приткнувшийся к полуразвалившемуся пирсу парусник.      Издали, на фоне закатного, в полоску, неба, вычурные расписные обводы "Калликуса", что означало "Устойчивый на волне", просматривались особенно хорошо. Это было небольшое, тон на двести, судно с низкими бортами и высокими надстройками на носу и корме. Прямые паруса на фоке и гроте были подобраны, на ветру плескались лишь треугольные, раскрашенные цветными полосами, косые полотнища на бизани. На мачтах трепетали вымпела, на корме был поднят напоминавший змеиный язык, раздвоенный на конце флаг Дираха. Вершина грота была также украшена набором из параболической антенны и плоского рупора вращающегося локатора. Там же была развешана длинноволновая антенна - несколько проводов, унизанные желтыми керамическими изоляторами. Парусник пришел на Дирах с соседнего материка, и капитан-дьори волком смотрел на нас. Как объяснил мне Этта, этот ублюдок (он кивнул в сторону капитана, которого звали Хваат) одно время "путешествовал", потом его списали со службы, переместили в нижний мир и оттого, по-видимому, вся Хорд ему не мил. Особенное отвращение у него вызывали эти слюнтяи и тугодумы дирахи...      Парнишка употребил глагол, который означал, что этот плечистый, малорослый, - метр с кепкой, - оперенный вокруг шеи густой рыжеватой бородой, крепыш с огромными, подстать филину глазами, поминутно срывающийся на грубую брань, "путешествовал" в безатмосферном пространстве. Я переспросил Этту, тот подтвердил.      - Точно так. Он водил корабли в верхнем мире, в безатмосферных далях. Вот уж, наверное, где натерпелся страха, потому теперь и наглеет.      - Как ты можешь знать об этом? - не поверил я. - Ведь ты же видишь его первый раз в жизни?!      Юноша пожал плечами, а Тоот объяснил.      - Так они устроены, сварщики. Порода такая. Стоит им взглянуть на металлические листы, сразу скажут, какой ток потребуется для электротеплового соединения, в какой среде и как варить. Могут даже химический состав сплава назвать.      - Но поселянин, даже такой придурок, как этот капитан-дьори, это же не металл! Это - живое существо!      - Им, сварщикам, все равно. Такая уж у них порода - востроглазая...      Я удивленно глянул на Этту. Тот был явно доволен. Подобная оценка со стороны старшего товарища позволила ему расправить плечи, вскинуть голову. Теперь он, как петух, гордо почесывался, поглядывал по сторонам.      - И при этом засыпаешь, как убитый? - усмехнулся я.      - На здоровье пока не жалуюсь. Лег - и готово!..            Грузились мы долго - сначала сопровождавшие нас стражи из замка обследовали посудину, потом мы с Тоотом и Эттой принялись перетаскивать тюки и сундуки с пожитками, затем на борт поднялся недавно появившийся в канцелярии гарцука надменный чиновник по имени Огуст, к которому даже гарцук Дираха первым старался не обращаться. Наконец на палубу взошли два дряхлых, пугливых старика, ведущих на коротком поводке дочь гарцука. Каждый держал свой конец. Девица была на голову выше каждого старца, однако покорно плелась между ними. Как объяснил Этта, старики "по какой-то линии" приходились родственниками гарцуку Дираха и отвечали судьбой за дочь губернатора материка. Они специально прибыли с Дьори на этом самом корабле. Глядя на Дуэрни, парнишка порывисто вздохнул и авторитетно заявил.      - Девок вообще-то следует держать на более коротком поводке.      Затем вполне серьезно добавил.      - Вот когда доверят совокупиться, мужчина имеет право чуть-чуть удлинить шнурок.      При этом он не сводил долгий, настойчивый взгляд с девицы.      Старики, по-видимому, не были знакомы с этой нехитрой житейской мудростью, либо считали ее предрассудком, а может, просто любили эту тоненькую, оперенную густыми, черными, вьющимися локонами девушку, и как только Дуэрни оказалась на палубе, отпустили повод на всю длину. Сами уселись в подставленные им стражами кресла, концы обоих шнурков, прикрепленных к ошейнику, по очереди привязали к раздвоенным спинкам. Один из них тяжко вздохнул, вытер пот с совершенно лысой головы и замер, глядя на морской пейзаж. Другой доброжелательно посматривал на Дуэрни, на стражу, на помощника начальника канцелярии Огуста, на нас, укладывавших на палубе тюки, покрытые просмоленной материей. Что было в этих тюках, даже я не мог разобрать - их содержимое не прощупывалось и было наглухо прикрыто от постороннего ментального взгляда.      Дуэрни, перебирая руками по перилам, прикусив нижнюю губу, пошла вдоль борта до трехэтажной надстройки на баке. Здесь замерла, побледнела, потянулась в сторону исполинского, в четверть горизонта, Дауриса, погружавшегося в низкую розвесь цветастых облаков. Я вздрогнул и, почувствовав легкий укол в сердце, зажмурился... В памяти возникла другая девушка - земная, путешествующая морским путем до Индии. Вот какие слова прозвучали в сознании - вы так легки, сударыня, что при желании могли бы пробежаться по волнам и отыскать незримый остров. Я открыл глаза, мои брови полезли вверх... Казалось, еще мгновение, и Дуэрни вскрикнет: "Почему бы нет, сударь!" - спрыгнет за борт и побежит по воде в сторону закатного, догонявшего своего великого собрата, мячиком падавшего на океанскую гладь Тавриса.      Старик, следивший за девушкой, ласково погрозил ей пальцем и осторожно потянул за поводок. Дуэрни едва слышно выдохнула "Ах!..", крепко схватилась за перила - ее коготочки впились в выбеленное дерево. Взгляд был прежним - ищущим, настойчивым.      Сердце в моей груди забилось гулко, с мучительной болью. Чьими глазами в тот миг я смотрел на нее? Губошлепа или потерявшего родину человека? Волка-хранителя или вылупившегося из виртуального яйца Кощея Бессмертного, ныне скорняка или автослесаря?.. Кто даст ответ на эти вопросы? Впрочем, какая разница! Мне было плевать на любой возможный ответ. Воспоминание-видение о Фрези Грант было драгоценнее и полнее, чем самое обстоятельное, самое обоснованное, самое разумное объяснение. В нахлынувшем восхищении, томительном ожидании чуда все мои "сущности" были едины. Откровение пронзило меня на палубе корабля в тысячах, а может, и десятках тысяч световых лет от родной, желанной и потерянной навсегда точки пространства.      Вот в чем таилась истина!      Я неотрывно наблюдал за Дуэрни, и не мог справиться с предчувствием, с предвидением. Ее никто не сможет удержать! Стоит только ей одолеть робость, найти ключик к необычайному, и она непременно бросится в волны... Это было так по-нашему, так по-людски... Вслед за ней и пассажиры, забавно размахивая руками, с радостными воплями и смехом, тоже начнут прыгать за борт. Кто поосторожней, сначала робко спустится по трапу, попробует воду коготочком. Многие отдернут ногу - ну их, эти волны!.. Большинство из тех, кто будет барахтаться возле судна, сразу начнут молить о спасении. Им бросят концы, поднимут на палубу, но редких смельчаков, которые рискнут удалиться от корабля, уже нельзя будет остановить.      Из океана густо тянуло терпким, соленым запахом. Я заворожено вглядывался в близкую, чуть поблекшую, вечернюю даль. Изогнутый, заметно потускневший багряный диск Дауриса клонился к едва волнуемой ветром водной глади. Горизонт был пуст - ни единого дымка, ни паруса. Шустрый Таврис наконец догнал своего исполинского спутника и, в который раз побратавшись, оба погрузились в цветастое, удивительным образом подсвеченное изнутри море.      Погрузку закончили поздним вечером. Отплытие было назначено на завтра, на раннее утро. Было жарковато, в преддверии сумеречной, обещающей быть облачной ночи, все высыпали на палубу.      Мы втроем уселись возле носовой надстройки, неподалеку от ужинавших стражей и чиновника из канцелярии Дираха. Рядом, облокотившись на борт, стояла Дуэрни - все с той же надеждой глядела на закат. На палубе появились четыре матроса со скребками в руках. Вид у всех был разбитнoй, штанины закатаны до колен, у полосатых рубах расстегнуты вороты, однако вели они себя на редкость смирно, стояли у борта, дожидались распоряжений капитана. Тот решительно вышел из кормовой надстройки, приблизился к нам, взял меня за шиворот и поставил на ноги. Я не сопротивлялся, роста он был маленького, но силой судьба его не обидела.      Капитан оглядел меня и, презрительно скривившись, спросил.      - Откуда это чучело?      - Из горцев... Знахарь, - ответил Тоот.      - Слушай ты, знахарь,- капитан сунул мне под нос здоровенный волосатый кулачище, для чего ему пришлось встать на цыпочки и вытянуть шею. - Хватай скребок и прыгай за борт. Поможешь моим ребятам содрать водоросли с корпуса.      Я глянул в сторону молодой мамки. Та в свою очередь бросила взгляд на чиновника Огуста, тот на стариков. Родственники с Дьори бровью не повели.      - Хозяйка, - ясно и членораздельно выговорил я. - Разве ваши люди обязаны исполнять приказания человека, в обязанности которого входит всего лишь доставка вашей благородной особы туда, куда ему приказано? Разве он вправе наносить вам оскорбление, подобным образом обращаясь с приписанными к вашей особе людьми, не считаясь ни с вашим титулом, ни с вашей миссией?      - Поговори у меня еще! - взъярился капитан, однако один из стариков неожиданно коротко распорядился.      - Заткнись! Иначе будешь смещен со своего поста. По возвращению на Дьори отправишься под арест. Ковчег решит, как с тобой поступить.      Капитан от негодования открыл было рот, однако Огуст тут же кивнул одному из двух стражей, стоявшему возле него, и знакомый мне Туути, бородатый воин, самый большой любитель слушать сказки, небрежно, но очень сильно ткнул капитана в брюхо тупым концом копья. Потом перевернул копье острием вперед и спросил.      - Повторить?      Капитан опешил, смешался и коротко ответил.      - Слушаюсь.      Огуст вновь глянул на старика. Тот кивнул. Чиновник подозвал меня и приказал.      - А ты, умник, хватай скребок и марш за борт. Работать до... - тут помощник начальника канцелярии обратился к капитану. - До которого часа ему работать?      - До смены вахт, - буркнул тот.            Один из матросов показал мне, как пользоваться скребком и направил на корму. Сами они попрыгали в воду с низких, не более чем на метр возвышавшихся над водой бортов в носовой части судна. Я, глядя на жуткую, словно подкрашенную слитыми красками и маслянистой пленкой, жидкость, некоторое время робел и брезговал, потом, собравшись с духом, спрыгнул вниз. К моему удивлению, ощущения были те же, что и на Земле - мгновенный озноб, тепло, всплеск веселья, расслабление, благодать...      Веревка, обвязанная вокруг пояса стесняла движения, но без нее работать было нельзя - плавать на Хорде было тяжеловато, тем более шуруя длинным и неудобным скребком. Через полчаса я вконец выбился из сил. Хотел уж было взобраться на борт, а там будь, что будет. Все равно реакцию этих губошлепов предсказать невозможно, однако неожиданно почувствовал под ногами что-то твердое. Неужели дно? На Хорде следует быть готовым к чему угодно. Мои ступни властно притянуло к холодной, упругой, осклизлой поверхности. Приварило накрепко, я не мог даже пальцами пошевелить.      В следующее мгновение до меня беззвучно донеслось.      "Привет, Серый. Есть разговор... Надо бы встретиться?"      "Во время отдыха. Часовых я усыплю. Дам сигнал, всплывешь со стороны открытого моря".      Не успел я мысленно проститься с койсом, как сверху раздался оклик.      - Эй, знахарь, вылезай. Дочь гарцука желает сказку.      Следом кто-то больно подергал за веревку.      Когда я выбрался на палубу, переоделся в сухое, уже совсем стемнело. Набежавшие облака надежно скрыли звезды. Редкие огни мерцали на побережье. Слушатели сидели полукругом - все, как в темнице, выпрямив спины, вскинув головы. Мне оставили место в центре, у фальшборта, там, на палубе лежала бухта толстенного каната. С кормовой надстройки за мной, поигрывая густыми бровями, грозно наблюдал капитан. Нечего сказать, решил я про себя, хороши они, дьори! Если там, на материке, все такие гордецы, вряд ли Сулле удастся всколыхнуть их, заставить задуматься.      Рассказал я им в тот вечер о путешествующих морем, о тех, кого настигли буря и ветер, о потерпевших кораблекрушение. О несчастных, выброшенных на необитаемый остров и погибавших от жажды вдали от родных берегов. Об удивительно легконогой, бегущей по волнам Фрези Грант, о нежданном спасении, которым одаривала эта девушка отчаявшихся, но чистых сердцем, не расставшихся с мечтой, ищущих чуда. Присочинил, конечно, от себя, хотя, с другой стороны, я был лично знаком с этой девственницей. Это было давно и не здесь, а за тридевять земель, в теплых волнах Тихого океана, на острове, куда частенько заносило моего друга Георгия-царевича и его жену Каллиопу. Воспоминания сделали меня необычайно красноречивым, грудь теснилась от восторга.      В тот самый момент, когда я закончил, на небе, очистившемся от туч, блеснула звездочка. Затем еще одна и еще. Скоро открылся весь ночной, бархатисто-лиловый, сумрачный, хордянский небосвод, и губошлепов буквально вымело с палубы. Только старики некоторое время сидели в креслах и посматривали на море. Наконец один из них подозвал меня и спросил.      - Где и когда ты слышал эту историю, знахарь? Не в горах ли?..      - Я много бродил по свету, господин.      - Меня зовут Ин-ту, но ты можешь именовать меня по имени, либо "величество".      - Да, величество.      - Ты ходил по морям?      - Нет, величество.      - Странно. Почему ты не уходишь с палубы? Ты способен сохранять спокойствие, когда на тебя смотрят звезды?      - У нас в горах нельзя без дружбы со звездами, иначе останешься без скота.      - Это верно, - кивнул другой старик. Он как бы перехватил нить разговора и далее сообщил. - Меня зовут Ин-се, так и называй меня. Никаких "величеств" или "высочеств". Как горах называется звездное колесо, что делит небо на две части?      - Млечный путь, Ин-се.      - Где ты учился, знахарь?      - Сначала у дедушки, потом в нашем университете, потом снова у дедушки.      Старик долго молчал, тихо вздыхал, вскидывал брови, потом добавил.      - Хорошо, отдыхай...      Они оба поднялись и в сопровождении появившегося на палубе Огуста, который, надменно глядя на меня, тоже распорядился называть его запросто, по имени, - направились в кормовую надстройку, где были устроены каюты для почетных гостей.      Между тем над головой с редчайшей для Хорда ясностью распахнулось звездное небо. Вокруг было тихо, ночь нежна, небесный лик необычен. Интересно было разобраться в нем. Кто мог мне помешать? Вахтенный матрос, размещавшийся на кормовой надстройке, был привязан к опоре рулевого колеса. Видеть меня он не мог. Бородатый страж у трапа? Ему было позволено прикрыться зонтиком. Время от времени Туути прохаживался вдоль борта, с некоторым недоумением поглядывал в мою сторону. Я широко улыбался ему - мол, нет лучше погоды, чем ясное звездное небо. Свет так и сыплет сверху, смывает грязь, наводит чистоту. Хорошо! Бородач крякал, ежился, показывал мне кулак, бормотал что-то о дикости и неразборчивости горцев и тут же возвращался к трапу. Я ждал полуночи, когда мой металлический товарищ всплывет возле "Калликуса".      Скоро начали стихать шорохи и скрип внутри корабельного корпуса. Разом угасли неясные голоса - видно, поселяне наконец отключились. Я перебрался ближе к носовой надстройке, глянул вверх.      Над головой гигантской спиралью закручивалась наша Галактика. Она занимала полнеба и наблюдалась замечательно, как некий таинственный искристый сгусток, расположенный чуть под углом к зрителю. Центральное ядро, занимавшее треть небосвода, переливалось, словно россыпь драгоценных камней, тесно сгруженных в единое посверкивающее облако. Ядро выбрасывало две спиральные ветви, одна из которых рассеивалась по темному куполу; другая, прекрасно различимая, усыпанная сияющими блестками-звездочками, упиралась в темный провал межгалактического пространства. До нее, казалось, можно было дотронуться рукой!.. Картина была завораживающая! Я с тоской перебирал взглядом искорки дальней от нас ветви - там, где-то на двух третях пути от центрального ядра было расположено наше Солнце. В этом знании было много грусти. Ошеломляло расстояние до родной звезды - более пятидесяти тысяч световых лет... Дорога без конца...      Снизу послышался какой-то шум, и я, стараясь не шуметь, вернулся в тень надстройки. На палубу выбрался Огуст, решивший проверить часового. Заметив меня, он улыбнулся и, указав пальцем на небо, спросил.      - Сигнал ждешь?      Я удивленно глянул вверх, пожал плечами.      - Не знаю, о чем вы, Огуст...      - Не знаешь? Ну-ну...      С этими словами он обошел "Калликус", проверил каждый закуток. Скоро вернулся и распорядился.      - Глядеть в оба! И не спать. А ты, старый дурень, - обратился он ко мне, - на боковую!      Мне ничего не оставалось, как только спуститься в кубрик.            * * *            Я поднялся на палубу после того, как все губошлепы на корабле окончательно погрузились в ночной отдых. Тела их стали словно каменные.      В моем распоряжении был час с небольшим прежде, чем Таврис обежит планету и вновь появится на небосводе. Я мысленно окликнул Быстролетного, и вернослужащий тут же всплыл у борта. Перелезть через поручень и скользнуть в раздвинувшееся, темное, пахнувшее свежеиспеченным хлебом и разлитым пивом отверстие было делом нескольких мгновений. Уже в рубке я засыпал дружка вопросами - как здесь очутился, где попечитель, что произошло?      - Батяня далеко, отсюда не видать, - гнусаво и даже с некоторым раздражением откликнулся койс. - Сунул мне в мозги обломок своей голограммы, а сам нырнул в серое лимбо. Где собрался вынырнуть, мне не доложил. Может, на Беркте.      Койс замолчал, потом прерывисто вздохнул и с затаенной обидой пожаловался.      - А на меня, Володя, напали! - голос у межзвездного челнока дрогнул. - Хотели живьем взять!..      Я усмехнулся. Взгрустнувший самосвал или приунывший отбойный молоток - это курьез, но вообразить вооруженный до зубов, насыщенный самой удивительной аппаратурой аппарат в роли скрючившегося от горя бедолаги - это всем курьезам курьез. Моего разумения на это не хватало.      Первым нарушил затянувшееся молчание Быстролетный.      - Все вы так, с Земли. Фантазии вам не хватает! - пожаловался вернослужащий. - Хочешь продемонстрирую, каким я был молодцом, когда получил первую нашивку за бездефектную работу в свободном пространстве? Я тогда только что окончил спецшколу... Ладно, это не к спеху... Дело - швах, Серый. Спустя несколько часов, как вы покинули пещеру, я обнаружил в распадке чужих. Конечно, меня голыми руками не возьмешь, однако и приключений себе на двигатель я тоже не ищу. Сразу перебрался на новое место Там затаился, настроился. Эти появились на рассвете, хотя, что на этой взбесившейся планетке считать рассветом, ума не приложу. Обстреляли пещеру толково, с двух сторон, по высшему разряду.      - Кто такие эти?      - Славные!      - Кто?!      - Ну, эти, из элитных подразделений.      Он воспроизвел знакомые мне места. Вот таинственный камень, вот ручей, еще выше вход в пещеру. Рядом фигурки солдат. Изображение укрупнилось. Славные были в давленных по форме груди и конечностей, радужных панцирях. На руках массивные перчатки... Шлемы напоминают пирамидальный куб - спереди и сзади грани спускались на грудь и шею, прикрывая горло и затылок.      Первыми пальбу открыли бронетранспортеры, поднявшиеся из лощины - повели огонь из установленных в башнях, лазерных пульсирующих пулеметов. Трассы густо легли возле входа в пещеру. Наконец из входа густо полыхнуло огнем. Огонь сразу стих Славные, выждав с полчаса, осторожно подобрались к пещере, заглянули внутрь, потом долго исследовали что-то в каменной полости.      - Вот тебе и губошлепы! - прокомментировал "Быстролетный". - Вот тебе и придурки!.. Значит, за тобой следили? Или это твой апостол донес?      Я пожал плечами. В искренности Суллы я не сомневался, но пути губошлепов неисповедимы. Сразу после возвращения меня заставили снять сандалии? Выходит, за мной давным-давно наблюдают, и мое инкогнито - фикция? Им известно, что я пришел со звезд, и поскольку всякая светлая блестка над головой внушает им неподдельный ужас, а уж вид сияющей галактики, откуда, по их мнению, исходит смертельная угроза, представляется им царством зла, - они смертельно боятся и ненавидят меня? Но перебить ощущение, что в моем окружении не было таких существ, которые испытывали бы ко мне патологическую ненависть, отвращение и ужас, я не мог. Я бы сразу ощутил страх, тем более, ауру неприязни. Тогда в чем смысл этой игры в кошки-мышки? Эта двойственность в поведении губошлепов высших разрядов представляла самую большую загадку. Как, впрочем, и подземелье в замке?      Я поделился с койсом своими сомнениями.      - Послушай, дружище, в сущности, не имеет значения, каким образом местные сумели обнаружить твое местонахождение. Важен итог - мы оба находимся под наблюдением.      - В отношении меня это исключено! - ответил койс.      - Можешь дать гарантию?      - Безусловно!      - Значит, они пасут меня?      - Тоже сомнительно, у них нет никаких оснований полагать, что ты инородец.      - Ну и словечко ты подобрал, дружище!..      - Но ты же вообразил меня отбойным молотком или предназначенным к списанию самосвалом.      - Почему предназначенным к списанию?      - Отчего еще могло взгрустнуться самосвалу как не от неминуемого списания и переплавки?      Я растерялся - мне трудно было судить, какие чувства испытывает самосвал, подготовленный к переплавке, но все равно стало веселее. С койсом не пропадешь. Койс - весельчак, зануда и неунываха, недавняя печаль всего лишь минутная слабость. Ты же с ней справишься, приятель?      В ответ молчание.      - Послушай, дружище, - поинтересовался я, - а ты сам способен видеть сны?      Ответа не было, я не решился настаивать. После недолгой паузы спросил.      - Ты уже подобрал себе новое убежище?      - Нет. Попечитель приказал во время плавания не спускать с тебя глаз.      - Каким же это образом?      - А ты вообрази, что самосвал пожал плечами, - произнес гнусавый голос, следом вздох. - Придется следовать за вашей допотопной галошей в подводном положении.      - Хватит ныть! Какие счеты между однополчанами. Ты же не красная девица. Уважаемый самосвал, прошу прощения. Если тебя это утешило, поговорим о главном. Что это мы все "попечитель, попечитель". Пора взять инициативу на себя, проявить самостоятельность. Достопочтенный отбойный молоток, будем исходить из того, что мое происхождение не является тайной для губошлепов. Это, конечно, догадка, но вполне обоснованная. Игра пошла крупная, так что будь поблизости. Ничего страшного, примешь теплую ванну. Вода здесь целительная, бодрит.      Это был решающий момент. Впервые я взял на себя смелость отдать распоряжение вернослужащему достаточно высокого ранга, представителю иной расы, хотя бы даже и вымершей. Я, хранитель земной территории, пусть даже в звании повелителя, взял на себя смелость распорядиться судьбой урожденного ди. Поверьте, для сверхмогучего, разумного аппарата это был нелегкий выбор. Пойти на поводу у варвара значило снизойти до него. Но и у меня выбора не было - только в связке с койсом я представлял реальную силу. При этом требовалось выполнить еще одно условие - нацепить волшебный пояс.      - Хорошо, Серый, - наконец откликнулся койс. - Буду следовать за "Калликусом".      Стоит ли упоминать, с какой радостью я выслушал этот ответ!      - Насчет пояса... - добавил Быстролетный. - Ты получишь его. Но не сейчас. Позже.            Глава 2            Морской переход должен был занять чуть более двух сроков - по-нашему около шести недель. "Калликус" шел вдоль берегов Дираха, необыкновенно живописных в начале осени. Сумеречное время по земному исчислению занимало на Хорде около пяти земных лет и для тех, кто родился весной и впервые вступал в осень, эта пора должна была показаться самым чудесным временем года. Кончились дожди, наступила легкая, заметно озолотившая прибрежные пальмы сушь. Свет двух солнц заметно ослаб, многоцветье поблекло. Вдали, на востоке, в переливающейся радужной дымке синели горы, откуда я якобы был родом. Морская толща заметно окрасилась бирюзой - канули нескончаемые, шибающие в глаза радужные переливы, искристый блеск каждой рыбки, каждой струйки, каждой капельки.      Наступила благодать, спала жара. Сердце трепетало при виде разноцветных закатов и восходов, которыми на подступах к долголетней многоснежной зиме одаривали поселян Даурис и Таврис. Ветер приносил издалека ощутимо терпкий, удивительно схожий с земным, запах океана. Как раз в эти дни над морем все чаще начали высыпать звезды - на ненадолго, когда разбегались тучи и заметно умеривший свой пыл Даурис и чуть поблекший Таврис часа на полтора скрывались за горизонтом. Меня как не испытывающего страха перед звездами постоянно ставили на "темные" вахты. В краткие и неожиданно ясные ночи я, затаив дыхание, разглядывал огненное колесо и три луны, серпики которых были повернуты в разные стороны. Были мгновения, когда я внезапно ощущал себя и на Хорде, и на родной Земле, а также на Беркте, где располагался главный приводной централ сгинувших ди, и где теперь отлеживался Неугомонный, в нейронных ячейках которого меня сохранили как особь. И Хорд, и Земля, и Беркта и густо-электронные недра звездолета, и странный, но в то же время близкий, не допущенный к снам народец, и вся вселенная, которую я теперь мог смело назвать мирозданием, - все вмещались в сердце! Они все есть!.. В театре марионеток раздвинули занавес, и окружавшие меня Буратино, Мальвины, Пьеро, Петрушки, Панчи, Коломбины, арлекины, джокеры, вся прочая, вырезанная из бумаги, набитая ватой, сколоченная из тростинок ватага, включая кукловода-попечителя, попрыгала в зал и, смешавшись с земной публикой, принялась отчаянно чесаться от радости. Вот они - гляди, любуйся... Я чувствовал себя и Карабасом Барабасом и добряком папой Карло, и узревшим Каабу бедуином в аравийской пустыне, а то отшельником в лесах. Здесь и начну рубить монастырь... Мне мерещилось, что я - будхи, уединившийся в Гималаях и который день пребывающий в священном трепете; или - что вернее - губошлеп с обожженной щекой, бредущий через длинный узкий перешеек в сторону Дьори, куда он двинулся по собственному разумению, чтобы донести до созидающих ковчег истинное слово. Верный и уверовавший Сулла, как ни крути, был человеком, как, впрочем, и инженер Тоот, лишившийся руки и радующийся тому, что мог хотя бы чем-то пожертвовать ради ковчега. Все, кто окружал меня, мечтали о лучшей доле, о счастье, о куске хлеба и истине. Каждый из них старался прикоснуться, пусть даже не сознавая этого, к трепетной, пронизывающей все мирозданье, животворящей силе. В этом мы были едины - остальное можно назвать разночтеньем, даже если все сообщество губошлепов можно было считать неслыханным артефактом атеизма, созданным архонтами.      Нас, дирахов, приставили к работе, и теперь по утрам под испытующим взглядом капитана я рьяно драил палубу в компании с Тоотом и Эттой. Обрубок у товарища Тоота отрастал день от дня, и через неделю, когда до прибытия в Дьори оставалась два десятка дней плавания, культя оформилась в маленькую, посвечивающую розовой кожицей лапку. Тоот любовно поглаживал созревавшую кисть, постоянно сжимал и разжимал младенческие пальчики, увенчанные розоватыми коготками.      Дуэрни по много часов проводила на палубе, на этот срок старики давали ей полную волю, на всю длину отпуская поводок. Вела она себя живо, допытывалась у капитана, как называется тот или этот парус. Тот отсылал ее к первому помощнику, который до самых тонкостей объяснял молодой мамке парусное вооружение судна. Удивительно, но за все время плавания "Калликус" ни разу не распустил прямые паруса, а ходко и уверенно резал волны усилиями электродвигателя. По вечерам Дуэрни любовалась закатом, мечтала взглянуть на звезды - не на редкие светлячки, едва заметные на закате, а понаблюдать за игрой светил, когда они полыхают в полную силу. Мой рассказ о величии и незабываемой прелести звездного колеса, что по ночам взгромождалось на небо, вызывал у нее вздохи зависти. Она настойчиво просила у старцев разрешения остаться на палубе до полуночи и увидеть то, что знахарь называет "небывалым". Сопровождавший ее повсюду Огуст в такие мгновения делал страшные глаза - ему вовсе не светило остаться один на один с внушающим ужас мраком, пусть даже в компании с молодой симпатичной мамочкой. Однажды к старикам подскочил Этта и предложил поручить ему сопровождать Дуэрни. Когда девушка появлялась на палубе, юный сварщик начинал с необыкновенным воодушевлением драить доски. Вообще, этот парень не испытывал ни малейшего смущения перед сильными мира сего. Вел себя одновременно и подобострастно, и независимо. Заставить его исполнить то, что выходило за рамки его обязанностей, было невозможно. Как-то капитан принялся орать на него, позволяя при этом незаконные и недостойные воспитанного поселянина выражения. Этта некоторое время слушал его, потом приблизился к старикам, с интересом наблюдавшим за разгорающейся сварой, рухнул на колени и, отчаянно почесавшись, попросил разрешения всадить в этого толстопузого "ублюдка" копье, иначе этот толстопузый "ублюдок" доведет всех до неповиновения ковчегу. Ин-ту приказал ему подняться, долго, не скрывая любопытства, рассматривал его, потом переглянулся с Ин-се и спросил.      - Ты из каких будешь?      - Из работяг. Профессиональный долг - сварка металлов.      - Колено "исполняющих обязанности" или "искусных в ремесле"?      - Искусных, повелитель. Род технарей-провидцев.      - Называй меня Ин-ту. Что-то непохоже. Ты, парень, по-видимому, метис с праздношатающимися.      - Как прикажете, Ин-ту.      - Почему оказался замешанным в предосудительном поведении? Зачем позволил себе участвовать в сборище?      - Хотел узреть ковчег.      - Похвальное желание, - одобрительно кивну Ин-се, - однако его необходимо согласовывать с незыблемыми правилами. С властями, наконец. Разве можно собирать толпу и требовать не одобренного славными?      - Больше не буду.      Ин-се поиграл бровями, потом кивнул.      - Ну, смотри у меня... - он помолчал, потом добавил. - Это хорошо, что ты дерзок и готов постоять за себя. Ты - добрый поселянин, Этта. Служи ковчегу. Твой род очень высок, он накладывает на тебя серьезные обязательства.      Последняя фраза неожиданно вызвала приступ безудержного веселья у всех, присутствовавших на борту. Просветлело лицо Огуста, до той минуты испытывавшего жуткое напряжение и тянувшегося в струнку. Страж Туути, большой любитель сказок, принялся настукивать торцом копья о палубу, матросы-дьори, не обращая внимания на стариков, капитана и чиновника, бросились к парню, принялись обнимать, наперебой целовать его и почесывать по спине. При этом все начали выкрикивать: "Прощен! Прощен!" У меня сердце забилось при виде подобной, свойственной курятнику простоты. Их радость напомнила мне безумные скачки футболистов, поздравляющих игрока, забившего гол. Даже Дуэрни одобрительно глянула на него и чуть покраснела. Этта, перехватив ее взгляд, неожиданно сделал сальто-мортале и чуть не спрыгнул в море. В этой истерии было что-то обезьянье, обижающее человека, но и меня, испытывавшего некоторую неловкость от подобной бесшабашного веселья, захватила волна всеобщей радости. Я с удовольствием хлопнул Этту по спине, потом с невыразимым, исконно хордовским наслаждением почесался спиной о грот мачту.      Вечером, когда нетерпеливые слушатели собрались возле бухты каната, я поведал им жуткую историю о губошлепе Данко. Тот ради спасения большого отряда мастеровых, отправлявшихся на турбодизельный завод, вырвал сердце из груди и указал путь к обильным плодами пальмовым рощам.      Ночная вахта мне выпала в компании с Туути, более других горевавшим о безвременной гибели Данко. Этот поступок заставил его задуматься о несовершенстве губошлепной натуры.      - Сердце, брат, не восстановишь, - сетовал он. - Нет, чтобы ухо оторвать! Или палец... Через месяц отросли, и ладушки.      - Они такого освещения не дадут, - возразил я. - Разве что только у себя под ногами. В таком положении жалеть не приходится. Сердце, оно, знаешь, как ярко пылает!      - Это верно,- вздохнул страж. - Все равно жаль парня, ему жить да жить. Он, верно, был из когорты наших Героев?      Я поинтересовался, кто такие, эти герои?      - Наши Герои?.. Ну, ты даешь, знахарь! Это, приятель, славнейшие из славных. Слыхал о вратах в бездну?      Я отчаянно почесался под коленом.      - Да будет тебе известно, - назидательно объяснил Туути, - что врата в бездну лежат в высоком мире. Дышать там нечем, - сурово добавил он. - Там, за пределами Хорда, начинается опушка, а за ней дебри или преисподняя, а в дебрях живут хищные звезды. Не дай ковчег, к ним в зубы попасть. Сожрут заживо... Так, по крайней мере, нам объясняли в инкубаторе.      Он ткнул скрюченным пальцем в небо.      - Жуткое, должно быть, место. Там, на опушке, в черном провале между Даурисом и Таврисом, они и залегли, наши-то герои. Ждут-дожидаются, когда раздастся мрак, и Черный гарцук нацелится нырнуть в наш мир. Тут герои и вцепятся в него. Руки свяжут, на ноги цепи - так обработают, что любо-дорого. Рад бы вырваться, да силенок не хватит. Посадят его в огненную яму - там и сиди! Никогда ему больше не повстречаться со своими собутыльниками-звездами, не разбойничать во мраке, не властвовать над Хордом и добрыми поселянами. Таких людей, как наши герои, можно только уважать. Только какому-нибудь Черному гарцуку придет на ум навестить нашу землю, они уже тут как тут. Герои всегда на посту, не то, что мы в нижнем мире. Порой, поверишь ли, знахарь, присматривая за тобой, просто падаешь от усталости. Правда, спим мы чутко, чуть где какой шорох, сразу копье на изготовку. Я, например, так наловчился работать копьем, будь ты хоть самый прозрачный из всех прозрачных, смерти не избежать. Хоть черный день, хоть светлый, мне все одно, у меня зрение на все сто. Я и в инфракрасном диапазоне предметы различаю! Так что ты примечай, знахарь... Жаль, что за славными, которые охотятся за Черным гарцуком, мне не угнаться, они на семь пядей под землей видят. А ведь и меня сватали в их ряды. Не подошел, - огорченно закончил он. - Экзамены завалил.      - Послушай, приятель, я не понял, так прилетал Черный Гарцук в наш мир или нет?      - Было дело, - кивнул охранник.      - Когда же это случилось?      Страж вскинул голову, принялся шевелить губами.      - Сейчас соображу... Когда, спрашиваешь, прилетал? Всегда. Как только появится, его сразу спеленают, и если вновь появится, тоже спеленают, только держись. Они всегда на страже, славные. Не нам чета!..      - То есть, когда-то из преисподней появился Черный гарцук, и наши доблестные славные сразу скрутили его. Я правильно излагаю?      - Точно так.      - Теперь они сидят в засаде возле этих самых врат и в случае появления следующего Черного гарцука сразу навалятся на него и посадят под замок?      - А я о чем?..      - Любого незваного гарцука ждет та же участь?      - Верно! - обрадовался страж.      - Что представляет собой Черный гарцук? Как он выглядит?      Туути пожал плечами, и в следующее мгновение сзади неожиданно послышался тихий старческий голосок.      - Он похож на рыбу с лапками, при этом черный донельзя. А вот что представляет собой это чудовище, с этим сложнее.      Я обернулся и увидел одного из стариков, сопровождавших Дуэрни. Этого, кажется, следует называть Ин-ту. Или Ин-се?.. Как бы впросак не попасть, ведь они так похожи друг на друга. В темноте не разглядишь.      Старец ласково улыбнулся мне и обратился к стражу.      - Ступай, Туути.      Тот отдал честь и отправился на носовую надстройку. Когда страж отошел подальше, старик подал голос.      - Спрашиваешь, что представляет из себя Черный гарцук? Это межзвездный транспортный ковчег 1-го класса, или иначе "флааматеры". Тебе уже приходилось слышать раньше это слово?      - Да, господин....      - Тебе было велено называть меня Ин-се. Где ты его слышал?      - В канцелярии великого гарцука, победителя материка Дирах.      - Верно, Роото, а еще раньше? Ведь ты же понимаешь, что значит "раньше"?      - Раньше - это "когда-то", Ин-се.      - Глянешь на тебя, знахарь, и сердце радуется - какой же мы, поселяне, способный народ. Вот, поди ж ты, горец из беглых, род твой всего-навсего несколько поколений в горах прожил, а ты уже знаешь, что значит "когда-то". Правда, мне до сих пор таких умных встречать не приходилось. Впрочем, что это я - приходилось! Но не в горах. В подземельях Дьори, где их, чужаков, ласково пытали. Но это так, к слову... Меня вот что интересует, как ты собираешься исполнять указание гарцука? С чего начнешь агитацию за обязательную демонстрацию ковчега. Как представляешь себе ковчег? В виде летучего корабля, напоминающего "Калликус"? Или в образе чудовищной птицы с перепончатыми крыльями? Может, как-нибудь иначе?.. Знаешь, мне самому до смерти хочется взглянуть на него. Даже голова кружиться начинает. Ведь даже я, не из последних на Хорде, но ни разу не видал его. Сколько не чешись, не понуждай себя к спокойствию, к мудрой созерцательности, но натуру не переборешь. Каков он из себя, ковчег, как полагаешь, Роото? Мне вот что пришло в голову - что, если с момента встречи и лицезрения ковчега поселяне начнут отсчитывать новую эру? Скажем, эру единения с ковчегом, и с той поры пусть он будет являться каждый сезон. Или каждый год? Пусть старики рассказывают внукам о том, что им когда-то довелось воочию узреть священный образ. Тогда понятие "когда-то" обретет понятный смысл. Что скажешь, знахарь? Тем самым народ обретет еще один праздник, который будет вдохновлять его на исполнение долга.      Я задумался. Пожелание, прозвучавшее в устах этого странного старика, было более похоже на руководящую установку, которой мне следует придерживаться, рассказывая сказки. Мне, как бы ненароком, было предложено изложить свое вuдение летучего корабля, затем его должны утвердить наверху, после чего в своих гастрольных выступлениях я должен буду придерживаться именно подобного толкования. Вот как я понял Ин-се.      Что было делать? С этими хордянами следовало держать ухо востро, того и гляди запишут в славные, и стану я у Третьего столпа наиславнейший холоп.      - Не понимаю, о чем вы, Ин-се? Мое дело лечить поселян, если кто заскучает, сказку могу рассказать...      - О ведьмах, леших, водяных? - скептически усмехнулся Ин-се. - Змеях Горынычах и прочей шушере, о которой у нас на Хорде никто слыхом не слыхивал, видом не видывал? Что представляет собой, знахарь, эта твоя нечистая сила? Как она выглядит? Какая у нее энергетическая основа? Это нейтринные сущности, неразложимые даже при бомбардировке мощными элементарными частицами? Или, может, ты скажешь, все это плод твоего воображения или преданья старины далекой?.. Последнее я исключаю, потому что этот бред достаточно связан, логически выстроен, противоречив в той мере, в какой противоречиво все живое. Разве что преданья - болтовня беглых поселян? Мы с достаточной полнотой извещены, что там творится в поселениях за рекой Дирах и в горах, и ни о чем подобном не слыхали. Может, мы просто не обращали внимания на эти досужие разговоры, байки, шутки-прибаутки и прочую словесную дребедень. Вот чего я не могу понять, знахарь, какая польза хордянам от знакомства с нечистой силой? С какой целью ты пудришь мозги добросердечным поселянам из низших разрядов?      - Помилуй меня ковчег, разве я пудрю! Они сами просят!..      - Но ведь был день, когда ты в первый раз рассказал одну из своих глупейших историй. Тебя просили поведать, что ты видывал, чему удивлялся, а ты загнул про какого-то лешака, у которого в замке полным полно всяких сокровищ. Так не бывает, Роото, и ты об этом знаешь. Зачем врешь?      - Скучно было, спать не хотелось...      - Тебе не хотелось спать? Ты удивляешь меня, знахарь. Тебя следует хорошенько проверить в клинике удостоенных близости к ковчегу. Каждый хордянин, когда приходит срок, испытывает потребность в глубоком непрерываемом отдыхе. Эта истина непреложна. Мне доложили, что и спишь ты как-то не по-нашему. Во время отдыха тебя посещают видeния?      - Сейчас не посещают, - буркнул я.      Чем дальше, тем все меньше нравился мне этот разговор. То, что я был взят на учет, было очевидно. Однако мера пресечения, выбранная властями Хорда, этими славными, благородными и прочей, как образно выразился старик, "шушерой", составлявшей сливки местного общества, - удивляла. Чего они хотели от меня? Чтобы я покаялся и добровольно раскрыл свою подлинную суть? Случись такое у нас на Земле, любой усомнился бы в их здравомыслии. Посмеялся бы про себя - во, дураки, так я и раскрылся.      Предположим, здесь другое понимание безумия и славные всерьез воспримут мою историю? Значит, они решили использовать меня в своих целях? Нацелить на зарождение всплеска небывалого энтузиазма?      Мы молчали, каждый наедине со своими мыслями. Кем он, Ин-се, кстати, являлся? Родственником материкового гарцука? Мелковато для биокопии, способной задавать подобные вопросы. Его манера поведения во многом была сродни замашкам попечителя ди - та же неброская властность, та же уверенность в праве задавать любые вопросы любому губошлепу; та же способность мгновенно, как бы походя, решать чужие судьбы. Он простил Этту, теперь парнишка мог считать себя свободным от утомительного пребывания в тюрьме. У Ин-се, как, впрочем, и у Ин-ту, не было и тени сомнения в своей правоте, а это свойственно только столпам, не важно каким порядковым номером они пользуются в своих титулах. С другой стороны, осадил я себя, нельзя впадать в грех аналогий и верить всякой дребедени, навеянной земной литературой о необычном. Иерархия она везде иерархия, и у этого столпа вполне достаточно славных, образованных, исполняющих обязанности, чтобы попытаться осторожно прощупать меня. Кем бы Ин-се не был, моя задача первым делом встать на его точку зрения и попытаться взглянуть на себя как на правоверного губошлепа, озабоченного...      А ведь это вопрос! Хороший вопрос!..      Чем более всего может быть озабочен правоверный губошлеп?      - Послушай, знахарь, - обратился ко мне Ин-ту, - если тебе вновь откроется что-то в часы отдыха, дай мне знать. Запомни и расскажи все, вплоть до самых мелких подробностей. Сейчас ступай.            * * *            Как назло, в ту ночь мне привиделся удивительный сон, многозначный, бестолковый, но несомненно провидческий. Я так и признался старцам - видел, ваши милости, прозрачный попутал. До сих пор в себя прийти не могу. Может, рассказать народу? Ин-ту и Ин-се одновременно и слажено почесали животы. Этот жест на человечьем языке означал пожимание плечами.      Когда я заявил о том, что желаю рассказать "сон", народ, собравшийся на палубе, заметно взволновался. Губошлепы даже почесываться перестали - так и замерли, выжидающе и разочаровано поглядывая на меня. Все ждали продолжения истории о храбром Данко. Все утро и полдень только об этом и говорили. Спорили - сумеет ли герой отрастить новое сердце, наделен ли он подобной программой, доведет ли соплеменников до новых земель и займется ли постройкой ковчега? А тут какое-то видение, посетившее чудака в минуты отдыха. Небыль, которая могла случиться только с диким горцем - они все там, в горах, горазды на выдумки. Правда, по глазам Дуэрни, я видел, как ей страстно хотелось услышать окончание истории о Фрези Грант. Она жаждала продолжения, но с рассказом о бегущей по волнам я решил обождать. Дуэрни следовало увидеть себя посреди океана в те самые минуты, когда рассудок отключается, когда добрый поселянин и воспитанная мамка становятся подобны утюгам. Она должна была проснуться с этим воспоминанием, жить с ним, осознать его. Так что в отношении Дуэрни спешить нельзя.      Этта и Огуст тоже не скрывали разочарования, помощник начальника канцелярии даже нижнюю губу выпятил. Их возбуждали рассказы о героях, Иванах-царевичах и третьих сыновьях, а не какой-то вымысел.      Пусть подождут...      Сейчас меня куда более интересовало поведение старцев. Почесывание животов, в общем, ничего не значило. Как они отнесутся в тому, что я публично, в присутствие представителей всех каст оповещу о небывалом? Это вам не народные демонстрации, не сборища толпы, ведь в любом случае желание увидеть ковчег всего лишь сотрясало здание, выстроенное славными. Первый же рассказанный сон, вера в возможность во время ночного оцепенения оставаться наедине с собой и видеть то, что принадлежит только тебе и никому другому, - могли обрушить все здание. И, прежде всего, убежденность в необходимость строительства ковчега.      Никто из старцев глазом не моргнул, когда я оповестил собравшихся о желание поделиться с ними увиденным во сне. Даже не переглянулись, не выразили неудовольствия, не заставили заткнуться, не натравили капитана, который по-прежнему волком смотрел на меня. Всего-навсего лениво почесали животы... По-видимому, народ и славные на Хорде было беспредельно едины.      Начал я тихо.      - Приснилась серая намокшая штукатурка, местами обвалившаяся. Там проглядывает кирпичная кладка... Выше две уходящие в поднебесье стены, расстояние между ними согнутая в локте лапа с разжатыми пальцами. Я застрял в теснине, пока вдруг не осознал, что щель разделяет две части огромного здания, как бы разрезанного пополам и чуть раздвинутого. Вверху просматривается что-то подобное расщепленному куполу или разрезанной... как бы точнее сказать... луковице. Знаете такой фрукт, что на пальме растет?      - Как же, знаем, - дружно заголосили губошлепы. - Едали, доводилось...      - Вот и ладушки! - я радостно почесался под мышками. - Слева и справа светлеют прогалы. Я оказался как бы в ловушке, никак не могу выбраться, вдохнуть полной грудью, со стороны оглядеть это нелепое сооружение. Кем оно построено? Зачем?.. В прогалах просматривается хмурый день мерцания, воздух влажен и тяжел - по-видимому солнца одарили землю оттепелью. Под ногами грязный, набухший влагой снег.      Надо как-то выбираться из межстенья. Бросаю взгляд налево, направо и, упираясь ногами и спиной, помогая себе руками, начинаю карабкаться вверх. Подъем, ребята, утомительный, трудный. Время от времени, устроившись в распор, отдыхаю. В такие минуты начинаю вопрошать себя: где же крыша, что со мной будет, если стены сомкнутся.      - Ну, дела!.. - не выдержал страж Туути. Глаза у него расширились.      - Снова лезу вверх. Подтяну правую ногу, с ее помощью перемещаю спину, подом подбираю левую ногу. Так раз за разом. Земля уже далеко внизу, над головой покрытое клочками разноцветных туч сумеречное небо. Еще одно усилие, последний рывок - вот он, обитый жестью край крыши. Так и есть, огромная башенка на крыше - та, что формой напоминает луковицу, - разрезана точно посередине. Но самое удивительное, на башенке водружен крест с косой перекладиной, - я показал губошлепам два скрещенных пальца, потом провел у основания косую черту. - И этот крест тоже разрезан надвое, верх оголовка теряется в тучах.      - Не высоко ли ты, дурак, забрался? - хмуро спросил капитан. - Как бы не сверзиться? Ладно, дальше что?      - Выбираюсь на барьер - тучи вот они, совсем рядом. Крыша обита медным листом. Ступил на поверхность - скользко! Едва не упал. Вот когда я, братцы, перепугался. Это во время-то ночного отдыха... Так перепугался, что сердце замерло - как же на землю спуститься? По мокрой крыше трудно будет, прежним путем - силы на исходе. Вижу, в основание башенки, в самом барабане, узкие оконные проемы, они как-то странно закруглены вверху, словно по циркулю. Стекол нет, ветер гуляет внутри, и темнота оттуда сочится.      Я замолчал, глянул поверх голов слушателей на безбрежную, заметно окрасившуюся синевой океанскую даль. "Калликус" шел ходко, плавно переваливался через пологие гребни набегавших волн.      - Что было делать? - я вновь отчаянно почесался под коленями. - Взялся за ребра жесткости, прижал ногу - вроде держит, не скользит. Наконец дело пошло на лад. Помаленьку спускаюсь по скату. Вот и оконный проем в основании башенки. Что там, в темноте? - дрожащим голосом, громко выдохнул я в лица слушателей.      Ближе других сидевший ко мне матрос от неожиданности отпрянул. Губошлепы все разом вскочили, отступили на шаг. Дуэрни вскрикнула. Даже старик Ин-се, развалившийся в кресле с напоминающей ласточкин хвост спинкой, потерял былую уверенность и подался вперед.      Я понизил голос, начал комкать слова.      - Передо мной - гулкая полутьма. Внизу, под ногами, радующими пятнами, свет. Удивительно, что внутри разделенное снаружи сооружение цельно, едино, заполнено какими-то переходами, металлическими трапами, висящими тросами и канатами. Густо, не пролезть!.. Пространство, заполненное бессмыслицей. Мне надо вниз, а ступить на ближайший трап робею. От страха ноги дрожат, того и гляди оступлюсь и полечу вниз. Что это было? Зачем навеяно? Кто надоумил заглянуть в недра тайны - поди разберись.      Наступило молчание, в тишине особенно звонко прозвучал голос Дуэрни.      - Ты все это видел во время отдыха, знахарь? Как тебе это удалось?      - Не знаю, хозяйка, сам не ведаю. Померещилось, теперь буду обмысливать.      - Это верно, - согласился Ин-се и тут же спокойно добавил. - Все свободны. Ты, Роото, останься.      Все тут же разошлись. Никто не посмел спросить, чем же дело кончилось, рискнул ли я ступить на трап? Повод, на котором томилась Дуэрни, Ин-се передал Огусту, тот увел задумавшуюся девушку в кормовую надстройку. Когда мы остались одни, Ин-ту, так и не пошевелившийся ни разу за все время рассказа, вдруг шумно сменил позу.      - Ты хочешь сказать, лекарь, - зловеще начал он, - что все это привиделось тебе помимо твоей воли? Помимо приказа старшего по чину?      - Да, величество.      - В это верится с трудом, - заявил Ин-ту. - Признайся, горец, может, эта чушь навеяна тебе некоей незримой силой? Возможно, кто-то будит тебя во время ночного отдыха и рассказывает подобные байки, а ты, вдохновленный неясным голоском, начинаешь смущать покой добропорядочных поселян? За такие подстрекательские речи тебя следует отправить в преисподнюю.      - Зачем так строго, - успокоил напарника Ин-се. - Тем более, что в его словах есть зерно истины. Он вполне добросовестно отнесся к заданию и сумел увидеть то, что обладает пользой и смыслом. Ты сам, Роото, понимаешь, что в твоем рассказе польза, а в чем смысл?      - Нет, Ин-се.      - Примем твои слова на веру. Итак, - теперь он обратился к Ин-ту, - наш общий друг предлагает нам предъявить ковчег населению в иной форме, чем мы предполагали ранее. Совсем необязательно спускать с небес священный сосуд матерьяльно, в ореоле славы. Достаточно, чтобы по всем материками были расставлены подобные, разрезанные пополам, но цельные внутри, здания, где следует развесить изображения ковчега-победителя. Тогда каждый желающий будет иметь возможность лично, в любое время лицезреть священный образ, поклониться ему, доложить о своем житье-бытье. Это совсем неплохая мысль, дружище.      - И таким образом проникнуть в святая святых, в разум каждого поселянина и овладеть его помыслами? - спросил Ин-се. - Не слишком ли хитро задумано? Хотя... - он поиграл седыми бровями, - одно другое не исключает. Явление ковчега в сиянии славы, в окружении сонма славных, призывы, мольбы, бухание на колени, а потом уже священные здания и изображения в них. В этом случаем мы замкнем систему. Знахарь, как по твоему мнению следует назвать подобные сооружения?      Я ответил не задумываясь.      - Храм, - и тут же спохватился, принялся горячо доказывать. - Только ковчегу, как делу рук человеческих не следует ставить храмы. Это бесполезно.      - Во-от, - удовлетворенно кивнул Ин-се, - вот он, момент истины. Ковчегу нельзя, потому что он изготовлен нашими собственными руками, не так ли?..      Оба старца как-то разом продемонстрировали мне свои худенькие, слабенькие лапки с обточившимися, заметно пожелтевшими коготочками. Далее они заговорили в один голос - ладно так заговорили, с легкими усмешками, одновременным покачиванием голов и ироничным почесыванием под мышками.      - Ковчег рукотворен, в этом все дело, верно? Чем, в конце концов, он отличается от долбленной лодки, клочка ткани, утюга?.. Этому учил тебя таинственный голос? Поклониться следует неведомой всемогущей силе, сотворившей весь этот круг, - они разом развели, кто левую, кто правую, руки, как бы обнимая небосвод, океанскую гладь и теряющиеся в сумерках очертания Дираха. - Все мироздание... Это мы уже слышали, Роото. Мы уже прошли через это, а твоя незримая, вездесущая сила, по-видимому, до сих пор не оставила своих попыток загнать хордов в подземелья. Не выйдет! Так и передай смущающему тебя во время отдыха рассказчику. Долгими лишениями, напряжением всех сил, перестройкой сознания, бедностью и нищетой, смертями миллионов птенчиков мы выстрадали ковчег.      Они разом встали и торжественно заявили.      - Он - наше спасение и наша защита. Сим победиши!      Что-то надо было делать! Немедленно!! Любым способом спасать положение. Попечитель помалкивал - вероятно, все еще продолжал зачищать территории где-нибудь в нескольких сотнях световых лет отсюда. Как обычно наш Пилат умыл руки. Эти старцы все знали, обо всем ведали? Пусть искаженно, пусть понаслышке, из непроверенных, сохранившихся от архонтов документов, из неправильно понятых перехваченных сообщений, но того, что им известно, было вполне достаточно, чтобы отправить меня в преисподнюю. Мне очень туда не хотелось, пусть даже я не знал, что это такое. По-видимому, там жарко, даже слишком.      Насколько там жарко, я даже вообразить не мог.      Вопрос вопросов заключался в том, знают ли они главное? Долетела ли до них весть о гибели богов? О нарождении нового миропорядка, основанного на невмешательстве, на уважении, на безусловной и абсолютной ценности всякой разумной особи. В этот момент меня огорошила простенькая мыслишка - почему я уверен, что именно эти принципы попечитель призвал меня оберегать?      Я оцепенел. Потом уже, словно просыпаясь, осознал, что с точки зрения губошлепов, истинные мотивы попечителя не имеют никакого значения. Пусть даже им известно, что боги сгинули, но ведь кто-то из всемогущих, слепивших расу хордян, мог выжить. У них вполне могли оказаться наследники! Вдруг наследникам придет на ум продолжить эксперимент? Что, если они вновь попытаются овладеть умами и телами хордов, впрячь их в ненужную, тяжкую, подневольную работу. Верхушка расы биокопий - все эти огрызки каст воинов-стражей, менеджеров, организаторов, "технарей-провидцев" и ученых, вояк и путешествующих, вожаков и программистов, - могли решить, что их обитель вполне могла показаться наследникам архонтов самым удобным уголком для возрождения былой мощи ди. Я был уверен, что у архонтов помимо отключения снов и прочей генной дребедени были и другие средства для приведения поселян к покорности, однако губошлепы уже не те. Среди них достаточно тех, кто нашел в сердце смелость бежать за реку. В подавляющем своем большинстве они будут защищаться.      Тогда война?! Неизбежная, губительная... Со временем начинающая миллионами пожирать птенчиков, зверюшек, великолепные постройки, ковчеги всевозможных вероисповеданий?.. Эти ценности решил защищать попечитель?      Вновь оцепенение, томительный поиск истины, ожидание прозрения... Собственно истинные мотивы попечителя мне в тот момент тоже были безразличны. Мне самому предстояло сделать выбор - здесь, на этом затерянном в космосе уголке, на этой цветастой земле. На этой палубе. Осенней порой, в океане...      По-видимому, в начале начал ковчег представлял собой нечто, сотворенное архонтами. Что это было - производственная база, своеобразный храм, скиния, а может, некое поддерживающее их жизнедеятельность сооружение, - сказать трудно. С течением времени в жесточайших условиях свободного существования ослаб животный страх, вызывавшийся этим рукотворным космическим монстром, благоговение смешалось с дерзостью, отсвет будущего самосознания нации, пусть даже в форме самого примитивного прагматизма, вскоре пал на хордов. После гражданской войны, устроенной ди на просторах Галактики, взращенных in vitro1 (сноска: В пробирке) рабов бросили на произвол судьбы. Губошлепам пришлось выживать в суровых условиях Хорда, почти в обнимку с обезумевшим, то и дело меняющим блеск, готовым вот-вот взорваться Даурисом.      Когда рухнули иллюзии, касавшиеся веры во всемогущество небожителей, в незыблемость установленного архонтами бесчеловечного миропорядка, кто-то первым осознал опасность, исходящую от безатмосферных далей, и сплотил хордов. Кто именно, теперь нельзя сказать. Вероятно, кто-то из "столпов". Эти сведения сознательно стирались из обихода.      Потом пришел день, когда верхи додумались до идеи сооружения полновластного, непобедимого ковчега. С этой целью повели тщательный поиск и сбор всего, что осталось от хозяев. А что могло от них остаться, кроме оружия, ведь все остальное на планете было создано руками поселян. Прибавьте исступленный, в каком-то смысле героический труд - только единение и усердие могли дать надежду на спасение. Со временем ковчег обрел черты символа выживания. Но, будучи особями, лишенными сновидений, а значит, не способными оценить себя со стороны, не имевшими возможности родить и совершенствовать идеальные представления о мире и о самих себе, они вообразили ковчег чем-то вроде гигантской пушки, с чьей помощью можно будет отбиться от прежних богов. Хорды были уверены, что рано или поздно боги, их дети, внуки богов обязательно появятся в окрестностях Дауриса-Тавриса. Кстати, судя по рассказам Туути, что-то подобное, возможно, уже имело место в истории Хорда - вот о чем следует порасспросить попечителя. Если так, то первая победа их окрылила, придала уверенности в правильности избранного пути.      Это был тот самый случай, когда я не мог избежать аналогий, тем более что нутром ощущал, на этот раз подобный подход был вполне уместен. С помощью сравнений из земной истории можно было добыть зерно истины.            Прокричав лозунг, старики внезапно и одновременно бросились в объятия друг друга. Прижались щеками - вцепились с такой силой, что их маленькие личики образовали какое-то жуткое четырехглазое, двуносое и двуротое пятно. Так и замерли.      Я затаил дыхание. Какой обряд они исполнили? Что хотели сказать этим исступленным загадочным телодвижением? Не знаю, однако истина заключалась в том - я наверняка ощущал это, - что голыми руками их теперь не возьмешь. Набравшись опыта, поумнев в испытаниях, они готовы сотворить что-то непобедимое. Скоро губошлепы освоят способ одолевать серое лимбо и совершать межзвездные прыжки?      В следующее мгновение во мне сыграл инстинкт хранителя.      Ковчег как инструмент мести, как средство выживания, как источник и вдохновитель бездарной и примитивной "оборонной" философии должен быть разрушен - в этом спору нет. Здесь мне волей-неволей придется быть заодно с попечителем. Загвоздка в том, что для уничтожения монстра и исполнения обязательств перед Галактическим синклитом батяне-попечителю вовсе не требовался случайно попавший ему в руки слаборазвитый умишко с варварской планеты, какой является Земля. Койсу было раз плюнуть уничтожить ковчег. Не говоря о "Сохраняющем мужество на страже" - боевом разведывательном фламатере 2-го класса, на котором попечитель доставил меня в систему двойной звезды Даурис-Таврис. Если даже я ошибался, все равно уничтожение сооружаемого губошлепами боевого планетоида не более чем техническая проблема.      Я по-прежнему, выпучив глаза, оставаясь без движения, взирал на внезапно прикипевших друг к другу стариков. Что же все-таки означает эта нелепейшая, свойственная более клоунам, чем почтенным старцам, поза?      Меня трясло от обрушившихся на меня догадок. Провидческий спазм вот-вот должен был закончиться истерическим хохотом. Искушение стало нестерпимо. Как раз в тот момент я спросил себя - словно ушат холодной воды опрокинул на голову, - а что, собственно, решит, физическое уничтожение ковчега?      Да ничего!      Если уничтожать, так уж губошлепов! Всех разом, под корень. Вывод был хреновый, но логичный. Ведь эта раса являлся самым экзотическим артефактом, оставленным архонтами! По сравнению с ними все остальные технические штучки-дрючки - сущие пустяки!..      Я невольно отвел глаза в сторону. Помимо воли глянул на Дуэрни, с той же томительной жаждой чуда взиравшую на морской простор. Она мечтала первой разглядеть приближавшуюся Фрези Грант. Она искренне верила в нее. Глянул на драившего палубу Тоота - тот, заметив мои выпученные, остекленившиеся глаза, приветливо махнул детской, несоразмерной ручонкой. Обратил внимание на молоденького сварщика, тайком поглядывавшего на Дуэрни. Что можно было прочесть в его взглядах? Надежду, что живет в глазах любого молодого человека, взирающего на полюбившуюся ему девушку. В тот, оледенивший сердце, остановивший время миг я успел окинуть взором всех-всех губошлепов, пребывавших на палубе. На серьезного и надменного Огуста, на капитана Хваата, которого все почему-то иначе как ублюдком не называли, на матросов...      Значит, всех под корень?..      Истина была ошеломляюща, не каждому хранителю по плечу.      Вероятно, губошлепы предусмотрели и такой вариант, и на этот случай где-нибудь в подземельях планеты созданы надежные убежища, в которых они смогут укрыть часть своей расы и приступить к строительству нового ковчега, взамен уничтоженного. Пусть этот сгусток злобы, оружия и жажды мести будет ущербен, маломощен, но он будет сотворен собственными руками и вновь получит статус святого. Когда пробьет час, хорды вновь попытаются выбраться на поверхность планеты, а затем и в безатмосферную даль. Обретя свободу, они, подобные муравьям или пчелам, тут же примутся за возведения улья или муравейника, воплощением которого и являлся ковчег. Это даже не условный рефлекс, заложенный в них архонтами. Это что-то на уровне инстинктивного умопомешательства.      Если губошлепам удастся повторно вырваться из мрака рабства, Галактику ждут трудные времена. Третьей волне цивилизаций, о которой так красноречиво вещал батяня-попечитель, грозит участь поруганной и распятой Америки времен конкистадоров. Стоит только победившим птицелюдям почувствовать себя "сильными", "белыми", моей родной земельке - угодью бледнолицых, курчавых, узкоглазых, светловолосых, голубоглазых, краснокожих, шоколадных и всяких прочих людишек - несдобровать.      Тогда пташки, человечишки, динозаврики и прочие разумные взвеси, держись!..            Я внезапно впал в транс, глаза закатились, на губах выступила пена. Заговорил глухим, якобы чужим голосом. Старцы с испугу еще крепче прижались друг к другу.      - Тех, кто причинил вам зло, давным-давно нет в живых. Они ушли к судьбе. Теперь вы свободны, но куда идете? Чему поклоняетесь? Благу? Правде? Разуму? Красоте? На что тратите силы? Зачем губите свой народ в нелепой попытке отомстить за обиды, зачем пытаетесь причинить зло другим? Зачем обрушили гнев на своих соотечественников, жгли их безжалостно и хладнокровно?      Они не упали передо мной на колени, не возопили о спасении, не принялись оправдываться. Они приказали надеть на меня кандалы. Для этого пришлось послать стражника. Тот ударом копья привел в чувство оцепеневшего капитана, который и обмотал меня цепью. Не скрывая радости, с прибаутками и шуточками, он заклепал на моих запястьях наручники. Теперь я считался опасным заключенным. Затем старики приказали Хваату наложить оковы и на них самих. Я удивленно глянул в сторону величеств. Хваат с тайной опаской и нескрываемым удовольствием выполнил приказ, после чего все мирно разошлись по своим каютам.            Глава 3            Когда наступило время ночного отдыха, я, отдыхавший на койке - сна не было ни в одном глазу - глянул на губошлепов, будущих покорителей вселенной, а пока пугливых и исполнительных придурков, которые чуть что мчались в тюрьму и торопились накладывать на себя цепи. Они лежали как трупы, все поголовно на спинах, руки по швам - отдыхали в полную меру, без каких-либо мыслишек в головах. Или я был не прав?      Едва мне удалось утихомирить расходившееся сердце, взять себя в руки, поудобнее устроиться на своем ложе, как сбоку, из-за переборки на меня ментальным облачком наползла жаркая слезливая мольба. Кто-то из поселян нашел в себе силы противостоять могильному отдыху, отдаться нахлынувшей страсти?      Я погрузил себя в транс, отворил телепатическую ауру, прислушался. Теперь чужие мысли стали более отчетливы. Чей-то дрожаще-тонкий, мысленный голосок молил ковчег о чуде - пусть ей будет позволено вернуться в родной дом. Пусть дано будет пробежаться по волнам и узреть остров, где мамки не носят поводков, ведь там, за рекой, в среде беглых, поселянки давным-давно забыли о драгоценных ошейниках, которые надевают девицам в день совершеннолетия. Будущая сдача экзаменов на звание повелителя или на должность славной буквально ужасала Дуэрни, ведь после получения свидетельства кандидатам напрочь вырезают память. Где он, этот остров, на котором каждого, сумевшего добраться до него, одаривают удивительным состоянием, называемым "сном". Ах, хотя бы глазком взглянуть на себя, с обнаженной шеей, вольно перепрыгивающей с волны на волну! Знахарь утверждает, что в снах можно летать. Он еще говорил, что в этих видениях можно узреть будущее. Что такое будущее? Это то, что "не сегодня", что должно сбыться. Разве так бывает?      Мне стало до боли грустно, я почувствовал, как силы оставили меня - так со мной часто случалось на Земле. Когда наступало отчаяние, когда все путалось в сознании и не с кем поделиться сомнениями, я погружался в дремотное, полубессознательное состояние и видел сны наяву. Теперь этот рецепт исключался. Мне было просто необходимо с кем-то поговорить, посоветоваться. Но с кем? С этой думающей машинкой-вернослужащим? Его не было поблизости, вероятно, ушел в глубину, а через стенки кубрика до него не достучишься. С волшебным поясом было бы легче, но где он, волшебный пояс, с которым я не расставался на Земле?      Я принудил себя внимательно выслушать мысли Дуэрни, так звонко страдающей за деревянной переборкой, потом навеял ей сновидение, глубокое, цветное. Заставил вообразить картину волнующегося моря и себя саму, с легкостью ступающую по срываемой ударами ветра пене. Едва успокоил ее юное тело, уже откликнувшееся на призыв, готовое немедленно вскочить с постели и, минуя скованных одной цепью стариков, ринуться на палубу, откуда только шаг отделял ее от чуда. Стоило только ступить на низкий борт и спрыгнуть на изумительно бархатистую, покачивающуюся, светлую дорожку, брошенную на воду сияющим колесом Млечного пути, и можно отправляться на поиски волшебного острова, расположенного в Тихом океане. Только для этого ей придется совершить путешествие в несколько десятков тысяч световых лет. Последний образ - вид одноцветной космической бездны - я приглушил.      Все равно порыв оказался настолько силен, что Дуэрни сдавленно застонала во сне и, когда сновидения пошли на убыль, я мгновенным ментальным толчком разбудил ее.      Прислушался...      Дуэрни затаилась, некоторое время лежала неподвижно, затем вдруг мгновенно члены ее одеревенели, и она впала в обычное для губошлепов ночное оцепенение. Отключилась напрочь! Ее мозг вновь стал холоден, мысли едва уловимы и касались оставленного в Дирахе отца. Обычная ночная перестройка сознания, оценка сделанного, устранение конфликтов, на которые обычно так богат день, поиск выхода из тупиковых ситуаций, чем и ценен сон - одним словом, та многотрудная созидательная работа, которую мозг всякого разумного существа ведет в ночные часы, снова ушла в тень. Какая сила раз за разом приглушала образы, рождающиеся у молодой мамки? Каким образом эти чудесные мелодии, мотивы, сплетающиеся порой в такие замысловатые полотна, что, казалось бы, невозможно разгадать их, мгновенно забывались при пробуждении? Что за механизм внедрили генные инженеры архонтов в рассудки создаваемых биокопий, чем спеленали души, чтобы те потеряли возможность запоминать, видеть, оценивать, разгадывать сны. И конечно, пугаться их, верить им, надеяться на них.      Сознание не может остыть, отключиться, "вырубиться". Разум всего лишь меняет фазовые состояния, одним из которых - и достаточно продолжительным - является состояние отдыха или, если применить иную терминологию, перенастройки. Сны - основа любой творческой деятельности, ее немереный потенциал. Стоит лишить разумное существо сна, и оно потеряет душевный покой.      Глубокий, длительный, насыщенный образами и тайным смыслом сон мог появиться только в результате длительного и трудного развития такого удивительного органа как мозг. Первобытный человек просто не мог позволить себе надолго отключаться от окружающей среды. Сон его был подобен сну животного: короток, тревожен, поверхностен. Дикарь спал урывками, не более четырех часов в сутки. С тысячелетиями, по мере возрастания способности противостоять угрозам извне, сновидения постепенно превратились в важнейшую функцию, регулирующую деятельность мозга. С его помощью разумное существо не только обрело возможность восстанавливать духовное равновесие и справляться с подспудно накапливающимися психологическими трудностями, но и заглядывать в будущее, пусть оно затем отливалось в форме ритуалов и гимнов, формул и догадок, предсказаний, бредовых пророчеств и прочей непременно сопутствовавшей этому чуду чепухи. Разумное существо не может обходиться без сновидений и, что тоже крайне важно, без способности запоминать, видеть и воспроизводить в иной - например, словесной - форме те образы, которые мерещилось в часы отдыха.      Удивительно, но архонтам удалось успешно разрешить эти две конфликтующие между собой задачи: исключить сны и сохранить рабочий потенциал биокопий. Ничего не скажешь, воистину высшая цивилизация!      Я никак не мог заснуть, и не в оковах было дело, хотя, как ни повернись, они резали бока, упирались в ребра. Мне не давал покоя вопрос, в чем рецепт излечения поселян от внедренной безжалостной рукой фанатиков духовной хвори, пресекающей осознание сновидений.      Понятно, что архонтам было плевать на совершенствование разума создаваемых "орудий производства". Никому из числа участников синклита на борту "Сохраняющего мужество на страже", фламатера II класса, с которым мне пришлось иметь дело на Земле, не пришло бы на ум заняться обучением, пусть самым ничтожным, биокопий типа "дружка", "земфиры", "Сереги Очагова" или "Карла Маркса". Это были высокоэффективные инструменты общения с естественным живым, то есть, со мной, Серым волком. Не более того. Интересно, как же генные инженеры архонтов решали подобные задачи? Существуют ли действенные способы сорвать генетические оковы, наложенные на эти "говорящие орудия". Конечно, решение возможно, в этом сомнений не было. Подобный запрет не мог не ослабнуть за тысячелетия вольной эволюции поселян, иначе они вряд ли выжили бы на этой планете. Надо отдать им должное, какую-никакую цивилизацию они сумели создать. Пример Дуэрни показал, что сны они видят, только не запоминают.      Но снятие запрета - это только полдела. Обретя способность погружаться в сновидения, чем добрые поселяне будут любоваться в часы ночного отдыха? Какую мифологию начнут выстраивать? Куда пойдут? По пути восхваления ковчега, чей флаг они посчитают необходимым пронести "через миры и века", или примутся вдумчиво изучать разницу между правдой и кривдой? Вот почему задача заключалась не только в том, чтобы восстановить недостающие части постройки, придать ей законченный и приятный вид, но и объяснить губошлепам, зачем она собрана и как жить в ней счастливо. Это было намного труднее, и здесь нельзя было обойтись без сказок и - я размечтался! - без наших родненьких, незримых, сотканных из элементарных духовных частиц, сущностей, называемых "неведомой и крестной силой". Без полков эльфов, невидимых лазаретов, обслуга в которых состоит исключительно из фей и русалок. Без батальонов рыцарей, богатырей, царевичей, Иванов, крестьянских, солдатских и вдовьих депутатов... Без осеняющих их, напутствующих на добрые дела Перунов, Зевсов-Юпитеров, Аполлонов, Кецалькоатлей, Конираи Виракочи. Без прилипчивых личных гениев, прячущихся по углам дзядов и домовых - эти уж если где поселятся, их оттуда ничем не вытуришь. Ни из души, ни из дома...      С них надо было начинать. Эти худых снов добрым поселянам не навеют...      Не обойдется, конечно, и без лешаков, багников, водяных, без скопищ бабусь-ягусь, эскадрилий Змеев Горынычей, драконов, и прочих ползающей, рыкающей и пышущей огнем бесовщины. Без вурдалаков, вампиров, ведьм и колдунов, называемой "нечистой силой". Стоит только небесному воинству появиться на планете, эти тоже полезут без спросу, поселятся в пальмовых лесах, на горах, в реках, морях, в жилищах, при дорогах.            * * *            Придерживая цепь, чтобы не звякнула, я, не в силах сдержать нетерпение, встал, прокрался к трапу. Замер, прислушался... Отблеск чьего-то бодрствующего сознания полыхнул в ночи. Кто-то притаился на палубе. Аура его была туманна, мысли - горькие, переперченные, пересоленные, - текли, как слюни изо рта. Интеллект, правда, был развит; знаний, символов, образов губошлепу хватало.      Кто это мог быть?      Я с превеликим трудом настроился на перепачканный обидами, ненавистью, верой в несбыточное, залившийся плачем рассудок и замер от неожиданности. Неизвестному мерещилась уродливая, угловатая металлическая глыба. Черной тенью, сгустком мрака она плыла на фоне сияющего звездного колеса. Глыба имела вид четырехгранной равносторонней пирамиды с многочисленными выступами, наплывами, башнями, орудийными портами, густой сетью антенн в закругленной носовой части. На одном из оглаженных бортов гигантский номер и ниже надпись "Калликус". Следом мой мысленный взор, следивший за видениями, нахлынувшими на губошлепа, озарил что-то, напоминающее рубку: огромная сфера, внутренняя поверхность которой была усеяна многочисленными дисплеями, на них выводилась всевозможная информация. В центре сферы на необыкновенно тонких растяжках помещался малый прозрачный шар. В нем располагался капитан Хваат в поблескивающем комбинезоне, напоминающем военную форму, на голове такой же прозрачный пирамидальный куб с прорезями. До меня донеслись обрывки разговора, из которого стало ясно, что Хваат командовал линейным крейсером "Калликус". Вот откуда появился на этом вонючем паруснике наш храбрый, невоздержанный на язык капитан! Теперь его как салагу выставили на пост в самую собачью вахту? Крутые ребята, оказывается, эти Ин-ту и Ин-се. У них не побалуешь...      Не меня ли капитан стережет на палубе? Если да, то усилия стариков-губошлепов напрасны. В темноте я видел не хуже, чем днем, так что подобраться к выходу из трюма и мысленно влепить капитану оглушающий ментальный заряд снотворного не представляло труда.      Вот что еще удалось различить в момент угасания сознания Хваата. Капитан оказался представителем редчайшей породы губошлепов, который прекрасно разбирались в понятиях "прошлое", "настоящее" и "будущее". Иначе ему никогда бы не стать капитаном "Калликуса", охранявшего зону, расположенную за пределами планетной системы. По какой причине его понизили до звания "охотника" II ранга, я не понял. Последнее, что я отчетливо уловил, была аура неприязни, которую испытывали к капитану окружавшие его биокопии. Они неспроста называли его ублюдком. Это что-нибудь да значило.      В следующее мгновение я вновь увидел капитана в бытность его командиром космического крейсера. Кто-то из подчиненных, обратившихся к нему, назвал его "славным".      Хваат является славным?! Интересно, в каких же чинах наши уважаемые старцы, если они обращаются с капитаном как с собакой?      Оцепенев до деревянного состояния, Хваат лежал возле мачты - глаза открыта, густая борода, вкруг обнявшая шею, лохмами торчала во все стороны. Мне так хотелось трахнуть его своей металлической ногой по голове, однако благоразумие взяло верх - после оглушающего удара у нашего славного останется большая шишка, и это может оказаться серьезной уликой против меня, нарушившего запрет разгуливать во сне.      Хваат выказал себя настоящим космическим волком - он храпел так, что удивленный "Быстролетный" без всякого вызова сам подвсплыл над водой. Когда я перебрался к нему на влажный округлый, моментально огородившийся перилами борт, до меня донесся удивленный шепот.      - Что у вас там за рев? На абордаж берут?..      Я ничего не ответил. Спустившись в рубку, первым делом продемонстрировал металлические браслеты на запястьях.      - Видал? Совсем офонарели!..      Затем сел в подбежавшее ко мне креслице. Наподдал сидению, чтобы оно не ерзало, устроился поудобнее, выждал некоторое время и спросил.      - Послушай, дружище, где наш бугор, он же этот... попечитель вселенной? Мне надо кое-что насчет контракта уточнить.      - Нет его, - буркнул в ответ койс. - Где-то в дальних далях, за тридевять земель обретается.      - А этот... обломок голограммы здесь? Бдит?      - Обломок здесь, а вот бдит или нет, не знаю. Ни разу пока не вякнул. Все равно я бы на твоем месте не особенно распускал язык.      - Испугал волка!      Койс промолчал, потом тихо напомнил.      - В чем собственно дело, Серый?      - Интересуюсь, приятель, каким образом мы оказались в системе Дауриса-Тавриса? Воплотились на приводной станции? Такой же, что построена Беркте?      - Нет. Попечитель обеспечил воплощение прямо в свободном пространстве. Он на такие штучки мастак. Все-таки техника на месте не стоит.      - Но приводная станция существует?      - Конечно. Сохранилась от архонтов. Я как раз должен помочь тебе в поиске подходов к приводной станции, остальное меня не касается.      - Ага, вот мы и подобрались к моменту истины. Значит, ковчег побоку, с ковчегом вы - ты и твой бестелесный начальник - сами справитесь. А мое дело - приводная станция, обеспечивающая межзвездные перелеты. Верно я мыслю? Логично?      - Исключительно. Как отбойный молоток. Если не считать того, что этот ковчег - тьфу, а не цель. Так, фуфло. Мне на один наскок. А вот приводная станция - это объект! Это не для нас, вшивых. Это по плечу только хранителям. Грозным волчарам!      - Хватит, а-а?! - я повысил голос. - Я серьезно.      - Прошу простить, повелитель. Был дерзок, вспылил. Буду наказан.      Я внезапно, до боли в сердце, ощутил, что он не шутит, а если и пытается острить, то прикрывая въевшийся за миллионы лет страх перед начальством. Грех было обижать единственного друга.      Я спросил.      - Где находится приводная станция?      - Это запретное для меня знание. Где-то в пределах звездной системы Дауриса-Тавриса.      - Ты, опытный космический ходок, и не смог обнаружить централ?!      - Меня привели в рабочее состояние, когда "Неугомонный" уже находился в пределах звездной системы.      - Но ты догадываешься, где она расположена. Не можешь не догадываться!      - Это нарушение приказа.      - Ты, потерявший родину, пенсию, лишенный права на отдых, подчиняешься каким-то доисторическим приказам? До сих пор шагаешь в ногу с теми, кого уже давным-давно нет в живых? Чудеса да и только!..      - Перестань, Серый... - голос у него дрогнул.      Я стиснул челюсти.      - Но ведь приводная станция существует? - после короткого молчания спросил я.      - Непременно.      - Где же она?      - Полагаю, там, куда ни одно нормальное существо в здравом рассудке не сунется.      - Даже попечитель?      - Даже он. Ему тоже своя нейтринная жизнь дорога. Как бы он не хорохорился...      - В этом ты прав, дружище. Жизнь дорога каждому, даже если их у него в запасе неисчислимое количество. Стоит только зачерпнуть в электронном нутре фламатера...      - Глупости, Серый. У любого разумного, чувствительного существа жизнь только одна. И у тебя в том числе. А то, что можно зачерпнуть - это ерунда. Биокопия... Жалкий киборг... Если погибнешь губошлепом, то на воскресение в облике человека не рассчитывай. Твой лимит исчерпан.      Я спешил на встречу с койсом в надежде поделиться с ним осенившей меня догадкой и в ее свете вместе поразмышлять о планах батяни-попечителя. Койс не умел лгать. Если точный ответ был для него невозможен - был связан, например, с нарушением приказа, - он попросту игнорировал вопрос.      - Слышь, Быстролетный, ты в Бога веришь?      - Зачем мне это?      Я задумался - действительно, зачем?      Тишина была долгая, протяжная. Как бы то ни было, я решил идти до конца, тем более что рядом хоронился обломок голограммы. Пусть прикидывается спящим. Я был уверен, что каждое мое слово аккуратно фиксируется на каком-нибудь фантастическом носителе.      - Слушай, друг, это далеко не праздный вопрос. Я вот о чем сегодня ночью подумал. Вымести с планеты и околозвездного пространства оставленные архонтами вещицы, это только полдела. Главная задача в том, чтобы убедить губошлепов отказаться от постройки ковчега.      - И что без веры не обойтись?      - Вот именно. Никак не обойтись! В этом я уверен, по крайней мере, не знаю другого способа просветить губошлепов. Нет, здесь попечитель угадал. Вера - могучая сила, действительно способная отвратить от созидания космического укрепрайона. Пусть светоч веры будет называться Ковчегом, но не рукотворным, а духовным, созидающим. Дай досказать!.. Но от меня здесь требуют сокрушающей проповеди, а я с ног до головы увешан сомнениями. Понимаешь, я всегда относился к религии с некоторой снисходительностью образованного человека, правда, всегда признавал ее культурно-историческую ценность. Всякий раз, как только речь заходила о Боге, я не скрывал скепсис, даже позволял себе ерничать и в то же время испытывал безотчетный страх. Допустимо ли при таком отношении к вере убеждать других? Ладно, скажем, одолел я в себе эту привычку, что дальше? Не смешно ли в облике губошлепа изображать из себя христианина, мусульманина, иудея, буддиста, баптиста или какого-нибудь дырника (сноска: Одна из групп беспоповцев-самокрещенцев. Наставников не признают, иконы не почитают. Летом молятся под открытым небом, зимой - в небольшое отверстие, проделываемое в восточной стене своего дома.). Должен ли я сообщать местным неофитам, что разделяет иудеев, христиан, мусульман, последователей Будды? Надо ли заострять внимание на различиях в понимании троицы, чистилища, на аксиоме о непогрешимости папы? Имеет ли смысл объяснять поселянам разницу в истечении Святого духа от Бога-отца или от Бога-отца и Бога-сына? Зачем пытаться разъяснять им разницу между правосторонним наложением креста и левосторонним, если в глазах губошлепов этот жест считался крайне неприличным. Или вернее и полезнее отбросить эти разночтения и извлечь то, что нас, всех землян, соединяет? Ведь Бог у нас у всех - иудеев, христиан, мусульман - един. И как быть с четырьмя благородными истинами - Арьясачча, - которые в любом случае, при любом истолковании, в любом уголке Земли, на любой планете, даже в ядре Галактики, остаются благородными. Кем бы я был, если бы умолчал о Гаутаме?      Вновь наступила тишина. В рубке все оставалось по-прежнему, разве что обесцветилась и обрела прозрачность стена и в передо мной заиграл свет звездной спирали. Звезды задумчиво смотрели вниз, на причудливое металлокерамическое существо, хоронившее в своей утробе неведомое чудище, именуемое Серым волком. Странные, однако, вопросы порой посещают этих, считающих себя разумными.      Неожиданно койс закашлялся, прочистил то, что у него называется горлом или выходным динамиком. Наконец ответил.      - Зачем ты, хранитель, пытаешь меня, капитана, которому никогда не стать майором? Зачем ищешь у меня ответ?!      - У кого же еще! Нас здесь двое.      - Помнишь, ты как-то спросил меня, Серый, вижу ли я сны? - после короткой паузы выговорил "Быстролетный". - Нет, не вижу. А хотелось бы... Мне ведь тоже порой приходится вырубаться. Не люблю отключку! Не по себе становится, когда подумаешь, что лежишь, как отсоединенный от питания утюг. Раньше мне было плевать, а вот понаслушался, пообщался с твоими дружками, поглядел на губошлепов, тошно стало. Чем же я от них отличаюсь?!      Он вздохнул.      - Хотелось бы увидеть во сне что-нибудь душевное, с эротическим, знаешь ли, привкусом. Домик бы привиделся, поле, садок вишневый коло хаты, хрущi над вербами гудуть, плугатарi з плугами йдуть, спивають iдучи дiвчата...      - Перестань... - голос у меня дрогнул. Я стиснул челюсти.      - Грибы хочется пособирать, - после долгой паузы продолжил койс. - Помнишь, тогда на Земле, когда мы с тобой в первый раз встретились? Помнишь, когда Каллиопа приготовила жаренку с картошкой и грибами? Кошмаров не хочу. Какая радость просыпаться в холодном поту, кричать, звать знакомых вернослужащих и вернослужащиц, но если даже кошмар - пусть! Сдюжим как-нибудь. Лишь бы увидеть что-нибудь. Ясно выражаюсь, Серый?      - Вполне.      - Слышь, волчара, сегодня до меня долетел сон юной курицы, которую водят на поводке. Ты, эта, зря переживаешь, Серый, никто не собирается уничтожать этот курятник. Головой ручаюсь! Зачем попечителю нарушать устав? Он, волчара, способен видеть сны. Как-то рассказал мне, закачаешься.      - Вот как? А мне казалось, сущность он и есть сущность.      - Нет, он когда-то был естественным ди.      Пауза.      - Вот ты спрашиваешь, верю ли я в Бога? - он протяжно прерывисто вздохнул. - Спрашиваешь, потому что тебе это раз плюнуть. Понятное дело, мы долгое время не разлей вода. Вместе пуд соли съели - пили, ели, ля-ля разводили. Это все так, но ты ведешь речь о чем-то таком, что не имеет и не может иметь отношения к железке, навроде меня. А хотелось бы... Конечно не с бухты-барахты, не в лоб. Если полагаешь, что для выполнения задания это необходимо, значит, уверую. Если считаешь нас друзьями, значит, так оно и есть. Если решишь, что мы только вынуждены действовать сообща, при этом один из нас начальник - он сны видит, а другой холодная железяка, программа которого ограничена исключительно беззаветным исполнением долга, спорить не буду. У меня на все ваши философии, на всякие заповеди, моральные конструкты наложен конструктивный запрет. Зачем мне это, если я не способен видеть сны?      - Не надо философствовать, - тихо ответил я. - Надо действовать.      - Действуй, Серый. Мои нейтринные цепи в твоем распоряжении. Но если это в твоих силах, прошу - навей мне золотой сон. Хотя бы раз в жизни.      - Что же попечитель поленился? Ты обратился бы к нему к запросом? - спросил я. - Ему, небось, это труда не составляет.      - Обращался. Он мне вот как объяснил - с технической точки зрения задача в принципе решаема, но для этого ему необходимо полностью перестроить мое сознание. Беда в том, что он не может дать гарантии, что в результате я останусь самим собой. Следует действовать естественным путем, пробудить, так сказать, мои внутренние духовные силы. Он так выразился, - словно оправдываясь, добавил койс.      - То есть использовать заклятье?      - Что-то вроде этого, мы их, правда, называем ментальными установками, но и этого мало. Нужен мощный внутренний стимул, что-то вроде сметающего преграды стремления овладеть таким алгоритмом, без которого мне не выжить.      Он сделал паузу, потом добавил.      - Попечитель сравнил этот алгоритм с соломинкой, за которую хватаются в минуту опасности.      - Заклятье? Это мы устроим. С твоей помощью... А вот насчет соломинки. Я так понимаю, что необходимо так напугать тебя, чтобы сердце ушло в пятки, чтобы ты заорал, как ошпаренный.      - Ага.      Некоторое время я сидел, тупо уставившись в звездное небо. Галактический обод заметно сдвинулся влево, развернулся к нам родным рукавом. Я мысленно отложил две трети расстояния от центра галактики - в том районе поискал маленькую звездочку. Напрасный труд. Отсюда Солнце даже в самый мощный телескоп не разглядишь.      - Помнишь Каллиопу? - спросил я. - Как предстала у тебя в рубке в одеянии Венеры с цветком в руке? Помнишь, как у тебя тогда дыхание перехватило. Возмечтал, наверное, койсик, голова закружилась...      Хозяин ответил не сразу, некоторое время громко сопел. Неожиданно в рубке возникло еще одно кресло, пробежало, замерло, обрело тяжесть, будто кто-то коснулся сидения. В то же мгновение в рубке обрисовалась Каллиопа. Королева фей, русалок и вил, пра-пра-пра-, уж не знаю, какая по счету, внучка Афродиты, была в легкой прозрачной накидке, пышную прическу скрепляла усыпанная бриллиантами диадема. В правой руке держала жезл Флоры, в другой цветок. Рядом с ней вживе родилось еще одно сидение, на него, скорописью очерчиваясь в воздухе, взгромоздился друг мой Георгий, супруг царицы любви, покровительница всякой травинки, всякого побега на Земле. Всем им она дает силу роста, всех одаривает страстью. В углу обозначился худущий - просто скелет - старик с редкой козлиной бородкой, в походном одеянии римского легионера. Василь Васильевич!..      Я стиснул челюсти, приказал:      - Отставить!..      Изображения сгинули. Только китайская роза, пышно разросшаяся по рубке, напоминала о былых временах, когда мы все четверо в компании с бестелесным капитаном Неугомонного мчались на бой с раруггами.      - Да, только роза и осталась, - угадав мои мысли, прошептал койс. - Знаешь, сколько мне с ней пришлось повозиться, чтобы сохранить корешок. Сколько раз за этот срок приходилось вырубаться, замыкаться в исходную оболочку, летать в сером лимбо. Теперь видишь, как разрослась. Не служебное помещение, а садик. Приятно дышать...      - Как же тебе это удалось?      - Изготовил специальный блок для поддержания жизнедеятельности.      - Вот и отключи его на время отдыха.      - С ума сошел! Да у меня выключатель не сработает, пока я розу не сверну в исходную оболочку. Весь изведусь.      - Вот и помайся в отключке! И импульсов тревожащих подбросим.      Я сделал паузу, потом тихим, с пришептыванием, голосом приказал.      - Теперь, Быстролетный, разбуди во мне оборотня из рода Змеев Огненных Волков. Освободи дух пращуров, вдохни в меня силу семи богатырей, позволь пробиться в небывалое. Сними заклятье фламатера.      Он не ответил, однако спустя мгновение меня обдала волна жгучих, пронзительных до боли воспоминаний.      Я взвыл.      Все, творившееся со мной, происходило въявь. Я вновь ощутил себя потомком тех доисторических, сотворенных в пробирке хранителей, почувствовал знакомую тяжесть на бедрах - воспоминание о волшебном поясе, утерянном возле Сатурна, отозвалось острой болью, плачем об утрате. Умывшись слезами, я поверил в себя, припомнил уроки Каллиопы, рассказы Василь Васильевича.      Вернослужащий жаждал снов, желал забвения, послабки и воли, мечтал познакомиться во сне со своим alter ego. Тропинка, открывшийся мне в дебрях воспоминаний, привел на берег таинственного озерка, где я когда-то выловил Каллиопу, умыкнул и доставил Георгию-царевичу. Вот ее завет...      Я подошел к взросшей на скудной металлической почве китайской розе - земному цветку, особенно пышно цветущему в утробе космического бродяги. Оторвал лепесток с раскрывшегося алого бутона, наложил крест.      Заговорил:      На море на Окияне, на острове Буяне, на полой поляне, под дубом мокрецким сидит раб Божий, нарече Быстролетный, тоскуя. Кручинится в тоске неведомой и в грусти недознаемой, в кручине недосказанной. Идут восемь старцев со старцем, незваных, непрошеных; гой ты, еси раб Быстролетный, с утра до вечера кручинный ты. Что, по что сидишь такой на полой поляне, на острове Буяне, на море Окияне?      И рече раб Божий Быстролетный восьми старцам со старцем: нашла беда среди околицы, залегло во ретиво сердце; щемит, болит головушка, не мил свет ясный, постыло мне. Воззовиша восемь старцев со старцем грозным грозно; начали ломать тоску, бросать тоску за околицу.      Кидма кидалась тоска от востока до запада, от реки до моря, от дороги до перепутья, от села до погоста, от края священного Обода до края; нигде тоску не приняли, нигде тоску не укрыли. Кинулась на остров на Буян, на море на Окиян, под дуб мокрецкой - там и сгинула. Оставила раба Божьего Быстролетного и по сей день, и по сей час, и по сию минуту отзовись сердце раба Божьего Быстролетного сном праздничным, беглым.      Потом я размял лепесток, положил на полку и наказал.      - Когда покину рубку, сглотни снадобье, - после чего направился в сторону выхода.      - Слышь, Серый, - уже на воле, когда я выбрался на выступающий из воды корпус койса, из поднебесья до меня долетел шепоток. - Впаяй ты этим губошлепам задачу освободиться от ковчега. Сколько им во мраке томиться.      Спускаясь в кубрик, я мысленно разбудил Хваата. Тот, пробудившись, вскочил на ноги, вскинул лазерный карабин, ошалело пробежал вдоль бортов. Затем вернулся к лазу в трюм, грузно осел на уложенную в бухту снасть, с которой я рассказывал сказки, и уставился в полнозвездное ночное небо. В его взгляде читалась волчья, нечеловеческая тоска.      Устроившись на койке, я толкнул в бок лежавшего рядом Тоота. Тот мгновенно открыл глаза, сел, удивленно глянул в мою сторону.      - Чего тебе? ЧП какое?      - Слышь, товарищ, подскажи, как быть?      Тоот вновь улегся, повернулся на бок      - Что тебя тревожит, Роото?      - Вот, понимаешь, приходится убеждать других в том, во что сам не до конца верую.      - Это очень важно, товарищ?      - Очень.      - Будить меня в полночь?      - Да.      - Так поверь!      Он зевнул, лег на спину и тут же захрапел.      Воистину, блажены нищие духом, ибо их есть Царствие Божие. Я вздохнул и закрыл глаза. Как у них все просто, у товарищей!..            Глава 4            Утром на палубе все сторонились меня, закованного в кандалы. Капитан, оказавшись рядом со мной, буркнул, чтобы я дальше середины палубы не заходил, держался от кормовой надстройки подальше. Видно было, что после того, как он проспал вахту, прежняя самоуверенность покинула его.      Я пожал плечами.      - Жрать где прикажете? Вместе со всеми или здесь же, возле борта?..      - Срок у тебя условный. Пока не осознаешь... Вместе со всеми.      Я не выдержал и тихо спросил Хваата.      - Послушай, брат, а себя старики за что в оковы?      - За то, что проворонили, каков ты есть гусь на самом деле.      - Каков же я гусь?      - С придурью, а хорохоришься так, словно провел год на дежурстве в безатмосферной дали.      - Послушай, брат, а это далеко, безатмосферная даль?      Он помедлил, потом буркнул.      - Отсюда не видать.      - Ты там случайно сны не видал?      Он невольно напрягся, можно сказать, набычился, глянул снизу вверх. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Я неотрывно, угрюмо глядел на него. Наконец он прочистил горло, пригладил бороду и также тихо прошептал.      - Видал. Еще хочу.      - Здесь, на Хорде?      - В атмосфере не получается, сплю, как полено. Нужна невесомость.      - Вот оно как? - удивился я.      Он прокашлялся, глянул на море, на работающих матросов, на драящих палубу Тоота и Этту. На стражей, стоявших на часах возле кормовой надстройки, потом ответил.      - Тело становится легче перышка. Так и плывешь по воздуху.      Я недоверчиво глянул на него, отчаянно почесался - всласть, постанывая от удовольствия, потом спросил.      - Брат, ты ковчег видал?      - Видал.      - Ну, и как?      Он неожиданно замахнулся на меня и заорал грубо, с матерным довеском.      - Работать, падло!.. Чтобы ни одна ниточка не торчала!.. - и уже тише добавил. - Хрен дождешься, чтобы я из-за тебя, придурка, добровольно кандалы на себя надел!      Это был первый единственный громкий вскрик за все утро. Когда же в полдень опутанные цепью старцы в сопровождении заплаканной Дуэрни, Огуста, двух стражей, появились на палубе, на корабле стихли всякие разговоры. Даже матросы перестали перешептываться, только Тоот ободряюще подмигнул мне, плетущему канат, и продемонстрировал уже заметно увеличившуюся порозовевшую кисть. Этта тоже глянул в мою сторону, улыбнулся.      Дуэрни на коротком поводке подошла к борту, бросила взгляд в морскую даль. Там в легком розоватом тумане сиял непоседливый Таврис. Когда же из-за него выглянул край Дауриса, девушка повернулась и в упор, настойчиво посмотрела на старцев. Те вжали удлиненные с широкими залысинами головы в плечи, разом почесались, переглянулись и натянули повод.      Девушка загрустила. Села в кресло рядом со мной, засмотрелась на море, потом попросила холодной воды. Первым на ее просьбу отозвался Этта. Он бросился в надстройку и тут же появился с бокалом на подносе. Приблизился к Дуэрни, поклонился. Тут же к креслу подскочил Огуст, взорлил, уперся истребляющим взглядом в парнишку. Затем укоризненно глянул на гарцуковну. Та надменно повела плечиком и нарочито вызывающе приняла бокал. Отпила, остальное вернула Этте и кивнула. Тот принялся отчаянно чесаться. Вслед за ним и матросы повеселели, принялись похлопывать друг друга по спинам, скрести плечи. Все заговорили, даже старцы оживились - заспорили о чем-то своем.      К моему удивлению, никто не собирался запрещать вечерние посиделки - наоборот, ближе к вечеру от старцев пришло указание, в котором мне предписывалось добровольно раскаяться и поведать о благом пути, которым должен следовать каждый добрый поселянин. При этом следовало вплести в сказку упоминание о плутающих в ночи прозрачных, так и норовящих сбить благонамеренного губошлепа с истинного пути, а также о победе добра над злом. Указание передал мне Огуст. Ин-ту и Ин-се сидели рядом, в двух шагах. Я было попытался выяснить подробнее, что именно имели в виду достопочтенные, упоминая об истинном пути, и на кого ликом похожи прозрачные, поэтому обратился к величествам напрямую.      - Если будет позволено получить дополнения к ценному указанию?..      - Позволено, негодяй, - откликнулся Ин-ту. - Спрашивай, но к нам не обращайся... Пусть волны откликнуться на твои вопросы, мачты проскрипят ответ.      Я удивленно глянул в их сторону, потом повел глазами по верхушкам мачт, задержал взгляд на вращающемся рупоре локатора, на параболической антенне. Главное - спокойствие, только спокойствие, твердил я про себя, однако этот фарс, знакомая, но каждый раз ошарашивающая простота поведения, свойственная разве что самым примитивным племенам, которые живут по своим неписаным правилам, которые не то что принять, понять невозможно, - порой ставили меня в тупик.      - О каком истинном пути следует вести речь?      - О бескорыстном служении ковчегу, паршивец.      - Имеется в виду добродетельная жизнь, с помощью которой можно проторить дорогу к подвигу?      - Точно так, висельник.      - В таком случае позволено ли мне в качестве награды за праведную жизнь, за бескорыстное служение ковчегу, упомянуть о возможности узреть священный сосуд, вместилище ума, чести и совести нашей эпохи?      Старцы задумались. Вопрос был каверзный, его слышали все, кто находился на палубе. Всех в кандалы?.. Кто же будет управлять судном? С другой стороны, умолчать о награде для праведника, значит, сыграть на руку прозрачным, которые должны будут до икоты искушать почесываниями верного ковчегу человека.      - Позволено, - отозвался наконец Ин-се.      В тот вечер я рассказал губошлепам о двух земляках, проживавших у нас, в горной местности.      - Жили-были в соседнем поселении два мужика. Один был себе на уме, всякими правдами и неправдами добывал хлеб насущный, горазд был на обман, случалось, и не руку нечист. Жил богато... А другой беднющий-пребеднющий, шел прямой дорогой, жил по правде, колотился день и ночь, все равно в дому крошки лишней не было.      Я примолк на мгновение, повесил голову. Потом продолжил.      - Эхма, если бы трудами праведными можно было отгрохать палаты каменные... Вот раз поспорили они, кому на свете легче живется - тому, кто все по правде творит, или кто ловчит да выгадывает. Договорились спрашивать у всякого встречного-поперечного, пусть люди их рассудят. А дорога им неблизкая выпала.      Шли-шли - криводушный всяко сумеет ко всем приладиться, везде его кормят, и хлебушек у него есть, а правдивый где водицы изопьет, где поработает, его за это накормят, а тот, криводушный все смеется над ним. Вот раз правдивый попросил хлебушка у криводушного-то: "Дай мне кусочек!" - "А что я за него буду иметь?" - спрашивает тот. "Бери, что у меня есть", - говорит правдивый. "Давай глаз у тебя выколю!" - "Ну, выколи".      Выколол криводушный глаз правдивому...      - Вот гад! - не выдержал Этта. - А я думал, не решится.      - Как же, не решится!.. - высмеял паренька страж Туути. - Он же из прозрачных, чудак ты человек.      - Нет, - возразил я. - Криводушный из самых первых поселян, из рода портных.      - Ну, знахарь, - Туути отчаянно почесал живот. - Тогда я не знаю... Это как же подобных живодеров земля носит?      - Тихо вы, умники! - оборвал разговор Огуст и обратился к старцам. - Позволите продолжать?      Ин-ту махнул рукой - давай, придурок, ври дальше.      - Шли-шли, опять правдивый стал просить у криводушного кусочек хлеба. Тот опять стал над ним насмехаться. "Давай другой глаз тебе выколю, тогда дам кусочек". - "Пожалей, браток, как же я слепой буду", - правдивый принялся упрашивать его. "Зато ты правдой живешь, а я, такой-разэтакий, кривдой", - отвечает тот. Что делать? Говорит он криводушному: "Ну, выколи и другой, коли греха не боишься".      Выколол и другой глаз, дал немного хлебца и бросил на дороге - стану я тебя, слепого, водить.      Слепой съел кусочек хлебца и пошел потихоньку ощупью, с палочкой.      Шел-шел и сбился с дороги и не знает, куда идти. Вот и начал он просить: "Ковчег святый! Не оставь меня, грешного раба твоего!"      Помолился, повалился спать и услыхал во сне голос. "Иди направо. Как пойдешь направо, придешь к лесу; придешь к лесу - найди ты ощупью тропку. Найдешь тропку, иди по ней. Придешь на гремячий ключ. Как доберешься до гремячего ключа, умойся из него, испей воды и намочи глаза. Как намочишь глаза, вмиг прозреешь! Как прозреешь, поди вверх от ключа и увидишь большую пальму. Увидишь пальму, влезь на нее. Там дождись ночи. Дождешься ночи, слушай, что будет говорить под этой пальмой прозрачная сила. Они туда слетаются на толковище".      Ин-ту даже привстал со своего места. Я перепугался, спросил.      - Что-нибудь не так?      - Это где же такая пальма растет, под которой у прозрачных явка назначена?      - Господи! - взмолился я. - Ковчег небесный, откуда же мне знать, где та пальма.      Старец погрозил мне пальцем и кивнул - продолжай, мол...      - Все сотворил правдивый, как приказал ему голос. Добрался до ключа, прозрел, нашел пальму, влез на нее, дождался ночи...      - Ну и?.. - Туути не выдержал, подался вперед.      - Точно! Начали слетаться туда всякой твари по паре. Собрались и начали рассказывать, где кто был. Вот один прозрачный говорит: "Я был у одной гарцуковны. Десять сезонов ее мучаю. Глаза ей застю, робостью мучаю, лихорадкой донимаю. Всяко меня гонят, а ничего не получается, потому что аленький цветок надо добыть, а растет он далеко, за тридевять земель, в тридесятом царстве, на море Окияне, на острове Буяне. Кто этот цветок даст гарцуковне отведать, она оживет, осмелеет, любые экзамены сдаст и домой возвратится с победой. И заветное, что лежит на сердце, исполнит".      Дуэрни даже глазом не повела, только, чувствую, дыхание затаила, а сердечко голубиное так резво стук-постук, стук-постук.      - Отправился живущий правдой поселянин за тридевять земель. Шел-шел и добрался наконец до той земли, где мужики один чуднее другого. Есть такие, что черны, как смоль, другие белы, как снег, третьи, с глазами как щелочки, лопочут по-своему. Все на разных языках говорят, но друг друга понимают. Как услышали просьбу правдивого, говорят: "Проходи, садись, гостем будешь. Какой цветок надобен, у нас, слышь, их много". Провели они правдивого в дивный сад, тот и выбрал цветок, о котором прозрачный упоминал. Вот так, бутоном, распускается.      Я показал губошлепам на руках, как распускается китайская роза.      - Вернулся правдивый, пришел к гарцуку и говорит: "Позволь дочь твою, благородную мамку, вылечить. Есть у меня надежное средство, от всех хворей помогает". Гарцук дал добро, пожевала юная мамка лепестки с аленького цветка, сразу здорова стала, весела и бодра, порадовалась с часок и села к экзаменам готовиться.      Тут мой голос повеселел, в нем добавилось бодрости.      - Стал добрый поселянин ходить в канцелярию, пилотку нацепил, халат в обтяжку. Захотелось ему на родину съездить, в горы, отпросился он у начальника канцелярии. Поехали они вдвоем с молодой женой. Подъезжают к поселению, а навстречу им криводушный. Правдивый к нему: "Здравствуй, браток!" Тому в диковинку, чтобы сам, из главной канцелярии, его братком называл. Пригляделся, а когда узнал прямодушного прежде, чем в тюрьму бежать, на колени бухнулся - прости, мол...      Не тронул его правдивый, а на радостях все и рассказал, как нашел ключ, как прозрел, как взобрался на пальму, ну, и все такое-прочее...      Криводушный смекнул, отчего бы ему таким счастьем не попользоваться, и ну в пальмовый лес. Нашел тропку, добрался до ключа, на пальму влез, ждет ночи дожидается. Скрылись солнышки наши любезные, слетелись прозрачные. Тут один из них и пожаловался, слыхали, гарцуковна выздоровела, экзамены успешно сдала, замуж вышла. Видно, подслушал кто-то нас, и ну-ка на пальму, а там криводушный сидит.      Тем дело и кончилось, что погрызли криводушного прозрачные бесы, а правдивый в канцелярии стал служить.            Наступила тишина. Наконец Ин-ту подал голос.      - Ну, прощелыга, и причем здесь ковчег? В чем роль священного сосуда заключается? Истинный путь - это понятно, с этим спорить не будем. Это поддержим и внедрим... Только следует добавить, что прямодушный все силы отдавал строительству ковчега, а криводушный все ловчил, лазейки искал, от работы отлынивал. Тогда финал закономерен и твой рассказ, мошенник, обретает смысл.      После чего все мирно разошлись по каютам.            * * *            Несколько ночей я провел в своем кубрике, пока однажды вернослужащий не сообщил мне, что у него во сне промелькнуло что-то зримое, тайное. На следующую ночь он с радостью доложил, что сновидения хлынули потоком. С того момента койс не давал мне покоя. Его буквально прорвало. Каждую ночь, все шире и гуще покрывавшую северное полушарие планеты, он вызывал меня, делился увиденным, требовал толкований. Что означают полеты во сне? Я растолковал, значит, растешь. Аппарат страшно удивился - как это? Ну, раздаешься вширь и вглубь. Койс был озадачен. Когда ему привиделось, что он принимает ванну, это был верный знак того, что вскоре ему предстоит любовное наслаждение. Трудно передать, как обрадовался космический аппарат! Когда же он увидал, что звезды движутся вверх, я ответил, что, согласно Гиппократу, это означает ненормальное состояние жидкостей в его голове. У меня нет головы, возразил койс. Будет, пообещал я. Потом не удержался и прибавил - будут и слезы, если во сне увидишь разменные монеты. Ну, по-нашему, денежную мелочь. А без слез нельзя, испугался койс. Никак нельзя, добавил я, если не оставишь меня в покое.      "Не бурли. Не забывай, где мы находимся и чем следует заняться в первую очередь".      "Чем?" - спросил космический челнок.      "Приводной станцией. Вот наша цель. Отдыхать будем после выполнения контракта. Вот что еще, ты особо не увлекайся сновидениями, это - опасная штука. Обоюдоострая... Сорви мне цветок, который я мог бы подарить Дуэрни. Обработай его на генном уровне".      "Этой курице? Зачем она тебе?.."      "С таких, как Дуэрни, как Сулла, все начинается. Займись делом. Не поддавайся гордыне, увидал сон - и ладно. Это только первый шаг.      Койс оторопел, ничего не ответил. Потом, после долгой паузы спросил.      "А какой второй?"      "Креститься бы тебе надо".      Койс ахнул.      Через пару дней у меня в руках был цветок - точнее, амулет или генная отмычка, с помощью которой я надеялся снять запрет, наложенный на сознание Дуэрни. Как-то вечером, когда девушка проходила возле меня, я окликнул ее и указал в сторону океана.      - Тянет?      Она промолчала, деликатно почесала бровь.      - Желаешь, хозяйка, чтобы сны обернулись явью?      Она еще раз почесала бровь. Я тайно передал ей цветок и предупредил.      - Береги его, хозяйка. Пожуешь на ночь, когда раздастся команда отходить ко сну. Расслабься, не засыпай, окликни того, кто властвует над снами, а зовут его Создатель, Господь наш, священный Ковчег. Проси о милости - пусть наградит тебя видениями легкими, манящими. Не бойся голоса, незримо проникающего в твои мысли. Подчинись ему и засыпай.      Она так и поступила. Я, лежа за переборкой, уловил ее ментальный зов, прочел заклятье и въявь увидал, как забурлила кровь в ее юном теле, как забегали зрачки за закрытыми веками. Оцепенение, прежде давящее, сминающее память, обернулось легкой дремотой. Перед очами поплыла туманная взвесь. Наконец она раздвинулась, и гарцуковна увидала гору, возвышавшуюся над темно-синим морем. Остров лежал под голубым небом, его очертания призрачно переливались, радужно посвечивали, пока не обозначились высокой башней, позолоченной крышей дворца, в котором было собрано столько чудес света, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Я мысленно провел ее по анфиладе украшенных залов. Девушка-губошлепка время от времени ахала и хваталась за шею. Там не было ошейника. Я вывел ее в сад, легкая лодочка с балдахином скользнула к ступеням, спускавшимся к урезу воды. Обширное озеро лежало у подножия дворца, вокруг, по берегам был разбит чудесный сад...      На этом я оборвал видение.      Будь, что будет.            На следующее утро я с трепетом ждал появления Дуэрни на палубе. Запомнила ли она увиденное во сне, проснулось ли в ее душе желание иного?      В точно назначенный срок процессия во главе со старцами так и не появилась на палубе. Прошел час, другой. Хваат тревожно поглядывал на проем, ведущий в каюты знатных пассажиров. Скоро все находившиеся на палубе примолкли занялся своим делом. Даже главный инженер Тоот, который обычно не скупился на болтовню или, точнее, на агитацию, замолчал. Он с угрюмым видом драил палубу.      Ближе к полудню торжественный выход все-таки состоялся, правда, на этот раз порядок церемонии был нарушен. Прежде всего, стражники выволокли из трюма какой-то странный аппарат, напоминавший метровой высоты четырехгранную пирамиду. Одна из стенок была прикрыта двумя шторками. В шторках были вырезаны полуокружья, при соединении образовавшие отверстие размером с шею.      Этта, работавший скребком, ахнул.      - Порази меня прозрачный, это же портативный интеллектор!..      Главный инженер тут же резко и грубо оборвал его.      - Не суетись, товарищ! Держи себя в руках.      Наконец на палубе появились старцы. Далее все как обычно - та же долгая возня с креслами, долгое ерзанье, почесывание, сопение. Наконец тот старик, который располагался слева от меня - это, по-видимому, был Ин-се, - махнул рукой, и на палубу вышла Дуэрни. Конец поводка на этот раз держал в руке Огуст.      Дуэрни была густо лилова, то есть "бледна, как смерть". Шла, опустив голову, смотрела на палубные доски под ногами. Правда, как только вышла на свет, не удержалась и бросила томительный взгляд на океан.      Я тоже глянул в ту сторону. Океанская даль в тот день была особенно прекрасна. На горизонте были видны световые столбы, сумевшие пробиться через разрывы к тучах. Они почти отвесно упирались в пронизанную жемчужным сиянием водную гладь. Между ними кружевной, ангельской белизны горой вставало облако.      Старцы наконец устроились, затихли. Ин-се жестом поманил Дуэрни. Огуст освободил поводок, и девушка покорно поспешила к старикам, встала на колени, наклонила голову. Сидящий справа старик указал на интеллектор.      - Дочь, для твоего же блага... - В наступившей оцепенелой тишине в голосе Ин-ту особенно отчетливо прозвучала угроза. - Не заставляй нас прибегать к силе. Возродись в славе, забудь, что навеяла ночь, что нашептал тебе голос нашего врага.      Дуэрни подняла голову, ответила ясно и громко.      - Нет, благодетели. Это не был голос врага.      Тут все, кто был на палубе, принялись шептаться. Голоса звучали тихо, потом все громче и громче. Каждый считал своим долгом приблизиться к девушке, каждый предлагал стать покорной. Когда пришла очередь Туути, стражник переложил копье в левую руку, а правой отчаянно почесался между ног.      - Что за беда, Дуэрни! Меня тоже сунули в интеллектор, когда я провалил экзамены на славного. Как видишь, остался жив, здоров и силы не поубавилось.      Только мы с Тоотом не подошли - так и держались в сторонке, у борта. Главный инженер судорожно сжимал в руках швабру, я то и дело почесывал лоб. Что я мог сказать несчастной девушке? Забудь о том, что видела во сне? Положись на мудрых, славных, образованных или каких-нибудь еще палачей? Она не послушает, а если подчинится, мне впору будет самому сунуть голову в интеллектор, потому что иначе жизнь мне будет не мила. Ни человечья, ни губошлепная! Не по размеру будет!..      Ин-се решил ободрить меня - пригласил поближе, кивком указал на коленопреклоненную девушку.      - Смелее, знахарь! Прикажи ей забыть о том, что она увидала в часы ночного отдыха.      - Как же я ей прикажу?      - Также, как навеял. Ведь это твоя работа, не так ли?      Я не ответил. Присел на борт, чтобы голень правой ноги была под рукой. Старик между тем продолжил.      - Вот до чего довели ее так называемые сны! - воскликнул Ин-ту. - Лучшие из лучших отказываются служить ковчегу и родине. Она отказывается пройти через интеллектор. Ты этого добивался, негодяй? Этого? Чтобы она проявила строптивость? Строптивость, подонок, страшная болезнь, от нее лучше сразу избавиться, чем ждать, когда она все твое нутро разъест.      Тут все разом подхватили - это как пить дать, строптивость, она такая, только дай поблажку, потом хоть язык вырывай, все равно скажется. Особенно надрывался стражник Туути. Этот голосил басом, мол, милое дело - мозги прочистить. Нет в том ничего зазорного...      Только Огуст, также, впрочем, как и Этта, испытывали откровенную растерянность. Чиновник покусывал губы, что-то угловатое шевелилось в его красивой, гордо вскинутой голове. Это "что-то", по-видимому, досаждало ему отчаянной болью. В свою очередь Этта чуть присел и, словно зверек, то и дело озирался кругом. Я нутром ощутил, что их растерянность, их сомнение, куда более поразили старцев, чем неповиновение глупой гарцуковны. Словно перед ними возникло неожиданное препятствие, которое не так просто переступить.      Наконец по приказу стариков два дюжих охранника бережно взяли девушку за руки. Подняли, поставили. Огуст, по-видимому, смирился и до предела удлинил поводок. Следом все попадали на колени, уставились в доски. Никто не смел поднять голову. Вид ужасного испытания никому из губошлепов не мог доставить удовольствия - это я понял сразу. Даже Туути, призывавший смириться, унять строптивость, отвернулся. Я глянул в сторону океана. Гладь была ровная. В нескольких десятках метрах от "Калликуса" на мгновение мелькнул треугольный плавник местной акулы. Она так и тянулась за кораблем со дня отплытия. Я невольно потянулся к правой ноге, где бы упрятан бластер - решил разогнать эту свору, как только старцы дадут команду начать экзекуцию. Сначала залп поверх голов. Затем хватаю Дуэрни - и в воду. Что дальше, не важно. Осторожно почесал голень.      Неожиданно Дуэрни вскрикнула, вырвалась из рук стражников и бросилась к борту. Все оцепенели. Старцы вскинули руки, затем бросились в объятья друг друга. Так и застыли. Дуэрни на мгновение замерла, затем натянула поводок и резко дернула. Огуст не сумел удержать конец. Девица освободилась, намотала поводок на руку, вскочила на фальшборт.      Я едва успел вскрикнуть.      - Не надо!..      Дуэрни на мгновение обернулась - ее лицо мучительно исказилось. В этой гримасе было все: любовь, ужас, строптивость, боль, не было только страха смерти. Гибель в морской пучине ей, не умевшей плавать, представлялась более легким выбором, чем потеря памяти, чем ковчег. Она, как бы прощаясь со всеми нами, развела руки и спрыгнула за борт.      Все, кто был на палубе, бросились ограждению. Старцы как-то странно и гортанно вскрикнули, стражники тут же поволокли их кресла к борту. Хват вдруг схватился за голову и осел на палубу.      Дуэрни барахталась возле борта. Еще мгновение и она пойдет ко дну. Вдруг ее испуганное лицо просияло, она чуть подсвплыла и оказалась на поверхности воды. Развела руки и звонко рассмеялась. Переступила с ноги на ногу, затем чуть приподняла подол платья и сделала шаг. Легко перебирая ногами, побежала по волнам. Отбежала недалеко, неожиданно замерла и, изогнувшись, застыла в нелепой и восторженной позе. Тут же Огуст и Этта, как по команде, бросились за ней. Чиновник, оказавшись в воде, забил руками, следом, словно опершись обо что-то твердое, вкарабкался на незримо расстилавшуюся под ногами твердь. Покачнулся - весь мокрый, с всклоченными волосами, - выпрямился во весь рост, обернулся, пригладил волосы и осторожно шагнул в сторону Дуэрни. Этта, добежавший до беглянки, одной рукой поддерживал ее за локоть, другой предложил одеть ошейник.      Дуэрни решительно отвела его руку.      Тут и Огуст подоспел.      Некоторое время они стояли втроем на поверхности моря - волны лениво терлись об их ноги. Я бросил взгляд на старцев. Те, не размыкая объятий, вскочили из кресел - на их лицах ясно обозначились ужас и мучительное страдание. Они растерянно рассматривал поводок и разноцветный ошейник, плавающий на воде. Дуэрни обернулась, невольно сделала шаг назад, потом повернулась и в сопровождении Огуста и Этты побрела к "Калликусу". С их помощью взобралась на борт и, потупив очи, протянула вперед руки. Они были настолько тонки и нежны, что браслеты, которые капитан защелкнул на ее запястьях, тут же соскользнули.      Хваат громко крикнул, чтобы принесли другие. Один из матросов бросился вниз и скоро появился с кучей цепей. Все, кто был на палубе, начали подходить к матросу и протягивать руки. Тот умело, не поднимая глаз на товарищей, принялся надевать наручники. Цепь, соединявшая браслеты, была достаточно длинна, чтобы руки имели почти полную свободу. Последним матрос заключил в железо себя. После чего сразу погрустневший Огуст протянул ошейник Дуэрни. Девушка понурила голову и позволила чиновнику одеть его.      Наступила тишина, в которой с нескрываемой угрозой прозвучал голос Ин-ту.      - Видишь, знахарь, что довели верных поселян твои сказки?            Глава 5            На следующий день, поздним вечером впередсмотрящий на марсовой площадке неожиданно истошно завопил:      - Дьори! Впереди Дьори!      Капитан Хваат поднял малый рожок. Звонкие трели полетели над спокойной водной гладью. Все высыпали на палубу.      Вдали, над полосой закатного марева, освещенные боковым светом убегавшего Тавриса, ясно обозначились две бледно-жемчужные, остроконечные вершины. Тоот назвал их Лераад и Фрекки. Заснеженные их острия были обломаны, ограждены грудой зубцов и более походили на призрачные развалины небесного замка. За Фрекки круто выгибался скошенный вправо купол самой высокой, по словам того же Тоота, горы на планете Рииха Борсалос. Далее, слева от Лераада, четко рисовался конус вулкана, иссеченный зелеными и густо-пурпурными полосами. Его называли Стильмачез.      Понизу очертания склонов таяли в закатной, пронизанной перебором разнообразных цветов, непрозрачной дымке. Казалось, местный Асгард величаво нависает над потемневшими первобытными водами. Безграничной мощью и печалью веяло от этих вершин - брошеного пристанища богов. Где они? Куда сгинули? В каких сражениях растратили вечную молодость и бессмертие? Когда шагнули за порог судьбы? Каков был их последний час? Вспомнили ли, вступая в погребальную битву, об укрытом в немереных далях небесном острове? О необузданных замыслах, которым они предавались в Стране двух солнц? О сотворенных двуногих тварях, посредством усечения снов обреченных на вечное рабство? Дошло ли до них, что безгласные разумные рабы, словно трава из-под асфальта, выкарабкались из ртутных шахт, бежали в степь, в горы и пустоши? Испытали ли раскаяние за попытку потрясти мир или, упившись кровью, в последний свой миг, жалели лишь о том, что не хватило сил закрутить звездное колесо в обратную сторону? Угости их судьба живой водой, и вновь заполыхал бы горн в жерле исполинского Стимальчеза, вспыхнул бы зловещий свет под куполом Риихи Борсалоса, а на вершинах Лерааде и Фрекки затрепетали объявлявшие войну флаги?...      Ничего этого я не знал, но в тот вечер - как мне казалось, последний, проведенный на свободе, пусть даже с кандалами на запястьях - я рассказал наследникам выживших поселян о гибели могучих небожителей, когда-то обитавших в этих чертогах. Я повел рукой в сторону вершин, заметно поблекших в подступавших сумерках.      - Были они великаны и обладали неодолимой силой...      - Что значит великаны? Повыше среднего поселянина? На сколько выше?.. - поинтересовался Огуст и прищурился.      - Ростом они были с фруктовую пальму...      - Потрясающе! - откликнулся чиновник и принялся иронически почесываться.      - Хватит, а-а?! - возмутился страж Туути. - Не любо не слушай, а другим не мешай!      Ин-ту и Ин-се одновременно, как по команде, повернулись в его сторону и удивленно глянули на бородатого охранника. Тот вытянулся по стойке смирно.      Наступила тишина, и я продолжил рассказ о небывалых зимах, три сезона подряд неотвратимо вымораживавших все материки Хорда, о прикрывшихся густой завесью облаков солнцах, о часто менявшемся свете, на который все более и более скупым становился беспредельно вспухший Даурис. Но небожители этого не замечали: они продолжали сражаться за золото, ртуть и кобальт, которыми хотели владеть безраздельно. Они не желали делиться со своими братьями, пришедшими со звезд и принесшими пальмовую ветвь мира. Они отказались приносить к стопам ковчега драгоценные металлы, чудесные предметы, которые изготавливали для них поселяне на Хорде, редкие приправы, придающие вкус жизни любой пище. Они забыли о бесконечной милости ковчега, его спасительной длани, простертой над миром...      Краем глаза я заметил, как Ин-се оцепенел в кресле. Его скрюченные, высохшие пальчики, обхватившие подлокотники, побелели. Коготочки впились в черное дерево. Он сидел не шевелясь. Напротив, Ин-ту дернулся, попытался вскочить, но я, не прерывая речи, могучим, сжатым в кулак, сокрушающим ментальным ударом вновь усадил его на место. Тот, опрокинувшись на спину и потеряв дар речи, сразу принялся чесаться.      - Вижу, как к исходу третьего сезона падают оковы с огня, бушующего в чреве Дауриса. Пламя вырывается наружу, оно полно злобы. Вскипают океаны на Хорде, до дна высыхают реки, трещит кора, в бездну погружаются горы.      В пылающую бездну рушатся горы... Опускается небесный свод, и бездонная тьма открывает глаза, простирает над миром свое покрывало...      Где же ковчег, где спасение?      Вот он, священный сосуд! Вот он, цветок лотоса!.. Кроток его взгляд, успокаивающий взбесившийся Даурис! Нежны ладони, в которых лелеет он Хорд, возлюбленное свое творение! Его слово усмиряет огненные реки, почесыванием он разгоняет бури и ураганы, дыханием согревает поселян, возвращает их к жизни. Тончайшим покрывалом укрывает своих детей от разбушевавшихся стихий. И Даурис покоряется, опускается на колени и, взывая о милости, страстно чешется в паху и промежности. Замыкает светило чрево свое, гасит огонь. Слабеет жар, и Хорд вновь обретает воды, твердь и свежий ветер, от которого легко дышится каждой твари.      Сказал напоследок священный ковчег напутственное слово: "Плодитесь и размножайтесь. Знайте, настанет час, и я уйду от вас. Смелее глядите вверх, изучайте тайнопись созвездий, измерьте расстояние до центра звездного колеса. Там мое пристанище. Вы же приступайте к созиданию нового ковчега, в нем каждому должно найтись место. Те же, кто возомнил себя наследниками небожителей, кто мечтает отправиться на новые земли, и там попытаться возвести Асгард - проклятье!"      В награду и назиданье, как напоминание о чудесном спасении, священный сосуд оставил нам исполненный живости Таврис.      Ин-се напряг силы, пытаясь приподняться, прекратить недозволенные речи.      - Сидеть! - прикрикнул я на него.      Тот рухнул на кресло.      - Не бывать тому, чтобы цветы зла снова распустились на земле хордов! Чтобы иные существа, возомнившие себя всемогущими, вновь наложили ярмо на добрых поселян!.. Не меч, но пальмовую ветвь пристало нести ковчегу. Его повелением станет светло и уютно в огромной чаше, называемой Хорд, что значит на тайном языке "Зеемля". Покой, милосердие и любовь здесь достанутся каждому поселянину, кем бы он ни был: беглым бродягой, стариком, пушистым птенцом или овеянным доблестью славным. Его волей будут устроены на Хорде поля и пастбища, родники и озера, насажаны леса, возведен небесный купол. Неутомимый Таврис, сторож брату своему, его дар необузданному Даурису. И вам, добрые поселяне, дар, чтобы весело было глядеть на небо, а вы прячете глаза! Эта ночь - его ночь!      Я указал в сторону наползающих с моря сумерек, в которых уже проклюнулись первые звезды.      - Эта ночь - его покров! Им расшитый, им распахнутый, чтобы вы зрили и радовались, а вы прячете глаза! Эти воды - его воды!      Я повел рукой вниз.      - Эти воды - его пути-дороги, а вы страшитесь ступить на них. Поднимите глаза, прислушайтесь, одолейте страх! Он говорит - придите все. Припадите все. Истребите печаль в сердцах, и, когда наступит минута расставанья, умойтесь слезами радости, но не горя. Помните завет его:            "Блаженны нищие духом, ибо их есть царствие Божие.      Блаженны плачущие, ибо они утешатся.      Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю...      Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство небесное...      Вы слышали: "Око за око и зуб за зуб",      А ковчег учит - не противьтесь злому,      И кто принудит вас идти с ним одну меру пути, идите с ним две.      Не судите, и не судимы будете...      Давайте и дастся вам..."            Я на мгновение примолк. Томительная недосказанность обожгла сердце.      Поселяне оцепенело молчали, даже почесываться перестали - открыли уши и ждали продолжения сказки. Даже бесноватые старцы вели себя тихо. Они все ведали, обо всем знали - эта истина сама собой родилась во мне, но угроза, таившаяся в ней, не коснулась меня, прошелестела мимо. Звезды, густо сиявшие в чистом небе, шепнули, будь что будет. Они удивленно разглядывали осмелевших губошлепов.      Я не мог закончить рассказ словами Иисуса. Господь требовал продолжения. Это был нелегкий выбор, но я не мог запрудить правду. Она была проста. Я протянул руки к слушателям и продолжил речь.      - Когда в сердце пылает восторг перед величием священного сосуда, когда на душе, внимающей мирозданию, станет радостно, следует так говорить. Сначала провозгласите: "Аллах акбар!" что на тайном языке значит "Ковчег велик!", потом возвестите такую хвалу.            "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!      Хвала Аллаху, Господину миров, милостивому, милосердному,      Царю в день суда!      Тебе мы поклоняемся и просим помочь!      Веди нас по дороге прямой,      По дороге тех, которым Ты благодетельствовал, -      Не тех, кто под властью гнева, и не заблудших!"            Это первая сура священной книги, а в конце, добрые поселяне, следует добавить такие слова:            "Шма Исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най Эхад..." (сноска: "Слушай, Израиль: Господь, Бог наш; Господь един")            Вот как надо говорить тем, кто услышал слово, до кого донеслась благая весть. Вот его завет, добрые поселяне.            Я протянул руку в сторону померкшего Асгарда.      С моря клочками наползал вдруг оробевший, стелющийся по самой воде туман. Испуганные звезды замерцали над головой. Было невыносимо тихо, даже волны за бортом замерли.      Вот какой вопрос не давал покоя - открылась ли мне правда? Верно ли поступил? Ведь моя правда оказалась составлена из тысячи и одной правд, и кто позволил мне, грешнику, материалисту, сметь соединять несоединимое? Сшивать несшиваемое? Стыковать исключающее друг друга?      Прости меня, Господи, раба твоего грешного, уверовал, как сумел. Верую, как умею. В одном тебе столп истины, твой замысел позволь исполнить.      Все пророки, начиная от Авраама и кончая Мухаммедом, позвольте сказать так.      Я сказал так:            "Ищите, что соединяет, и бегите того, что разъединяет!      Остерегайтесь настаивающих и упрямых,      Остерегайтесь слепых душой и глухих сердцем,      Прислушайтесь к испытывающим сомнения, ищущим суть.      Не в именах ищите разность, а в сердце своем!            Ступите на воды и следуйте истинным путем.      Кто бы не повстречался вам в дороге,      Усадите его рядом, поделитесь хлебом.      Не надо слов, не ищите розни!      Берегите разное, но лелейте и выхаживайте общее.            Блаженны страждущие духом, ибо они утешатся..."            Не знаю, говорил ли я правду, но то, что в моих словах, в моем сердце и мыслях не было ни капли лжи, готов поклясться.            * * *            Как только я закончил, все разошлись молча, никто слова не сказал. Никто не посмел потревожить меня, дать пинка, наорать, чтобы я тоже отправлялся в кубрик. Чтобы пасть заткнул!..      Я остался один на палубе. Встал со скрученного в бухту каната, оглядел совсем померкшие дали, прикинул, куда теперь направить стопы? В преддверии Дьори это был самый удобный момент совершить побег. Сразу из морских глубин стартовать в космос, где отдать приказ Быстролетному отыскать приводную станцию, погубить ее, потом разделаться с боевым ковчегом. Он выполнит распоряжение, однако было сомнительно, чтобы приводная станция подпустит к себе двух безумцев. Хороши мы будем - один с тазиком для бритья вместо шлема, другой со шваброй наперевес вместо копья.      А может, рискнуть и дождаться, когда "Калликус" прибудет к месту назначения? Чтобы меня прямо с палубы доставили в отделение местного гестапо, где славнейший из славных - может, сам Ин-ту? - прикажет переломать мне кости? В любом случае, власти будут вынуждены меня изолировать или я не знаю, что такое власть. Бессмыслица заключалась в том, что они не поверят ни единому моему слову. Всякое объяснение, любой довод в свое оправдание будет рассматриваться в одной-единственной плоскости: насколько реальную опасность я представляю для завершения программы постройки боевого планетоида? Ничто другое их не будет интересовать. Трудно поверить, что архонты специально создали на Хорде особую касту заплечных дел мастеров, но эта наука не так хитра, как кажется, и в процессе свободной эволюции, когда вожжи оказались утеряны, добрые поселяне, я уверен в этом, быстро наловчились добывать истину при помощи палки и веревки. Сколько бы я ни пытался доказать, что говорю правду, одну только правду, их устроит только та правда, которая будет соответствовать их представлениям о том, что есть правда. В этом смысле славные несомненно тупы и глухи, как утюги, которым, в общем-то, все равно что гладить - высохшее белье или плоть несчастного инопланетянина.      Зачем им слова? Единственное, что заинтересует тех, кто займется мною в подвалах замка гарцука Дьори, - это всякие технические штучки-дрючки, упрятанные в моей голени. Но я сам не знаю, как они действуют, меня обучили пользоваться ими и только. Стоит славным разочароваться во мне, как меня тут же засунут в интеллектор. Представляю их разочарование, когда они поймут, что этот механический "бандит", взламывающий сознание, мне не опасен. Тогда все начнется по второму кругу, пока я не угожу в преисподнюю.      И все-таки чутье подсказывало мне, что этот вариант тоже мимо цели!      Это тоже граничная возможность развития событий, а будущее чаще всего усредняется между крайними предвидениями. Может, следует попытаться найти взаимопонимание? Так ли уж не соединимо несоединимое? Что, если поискать общее в сердцах. Эти старцы мало похожи на кровожадных злодеев - по крайней мере, они способны слушать.      Я верил в их разум! В любом случае в их действиях была какая-то логика, расчет, пусть даже я никак не мог уразуметь правила этой игры. Пусть так, все равно они слушали, они дали мне выговориться, и слово истины разлетелось по этой тяжеловатой планете, заискрилось под словом двух солнц. Кроме того, я не мог унять благодарности, перегрузившей мое сердце. Как заметил товарищ Тоот, надо просто поверить - и это случилось! Кем бы ни была святая сила, я уверовал в нее. Это было чудо - не поступившись ничем, уверовать.      То есть стать человеком.      Посоветоваться с попечителем? Где ты, батяня-комбат, в каких краях кукуешь? Что ж, теперь, сидеть и дожидаться помощи от большого брата, от навязавшей дружбу некоей материально-божественной сущности?            Итак, побег?      Роото, ты совсем рехнулся.      Ночной ветерок, прилетевший со стороны, навеял печаль.      Бросить Тоота, Этту, Туути, Дуэрни, матросов, уже заглядывавших мне в рот. Забыть о Сулле, Петре и Павле, Левии Матвее, о Мусе и Якубе, о Илии и Иеремии, ждущих на Дьори?      Ответ подсказали звезды - видишь, сколько нас? Присмотрись, как редки мы за пределами Галактики, как сбегаемся в стайки в изогнутых ветвях, как нас уже достаточно понатыкано в репице. А в середине звездного улья повсюду негасимый свет. Нас там много и никому не тесно. Решай сам - в одиночку пробивать стенку лбом или в дружбе с теми, кого ты наградил видениями? Ищи связующее и избегай разъединяющего? Если сам не знаешь, поговори со старшими товарищами - они дурного не посоветуют.            * * *            На следующее утро береговая линия зримо, в подробностях, всплыла над морем. В знойном мареве рассвета высокий скалистый берег, лесистые холмы, подножия гор казались подвижными, разноцветными громадами. Выше ослепительно и недвижимо белели горы, чьи вершины теперь отчетливо читались вплоть до самой снеговой линии.      Судно украсилось флагами Дираха и Дьори, на мачтах затрепетали вымпелы. Когда же контуры земли перестали подрагивать, обозначились деталями, вплоть до бегущей пенной линии прибоя, гранитных зубьев-островков, охранявших высокие береговые откосы, до деревьев на холмах, напоминавших наши хвойные породы, - к судну приблизилось несколько катеров, составивших почетный эскорт "Калликусу".      Или это была охрана, вызванная по радио? Почему тогда вооруженная стража не поднялась к нам на борт?      Я попытался найти объяснение у Тоота - его, не в пример другим губошлепам, можно было считать более-менее здравомыслящим поселянином. По крайней мере, мне был понятен и близок пунктик, на котором он свихнулся. Я был солидарен с ним в отстаивании социальной справедливости. Суть идеи заключалась в том, что каждый губошлеп имеет право узреть ковчег. Если откровенно, вряд ли на Хорде можно было найти другое разумное существо, острее меня жаждущее познакомиться с этим обоготворенным предметом, проникнуть в его нутро, бросить взгляд на планы внутренних помещений, на системы оружия, на его электронную начинку, или, как выразился койс, - на искусственное составляющее этого чудовища. А также проникнуть на борт приводной станции. В этом состояло мое задание, выполнив которое я мог надеяться на возвращение на родину, как бы далеко она не находилась. Там попечитель в компании с фламатером, засучив рукава, сварганит из волчьих окороков прекрасное человеческое тело, вдохнет в него мою душу, оплодотворит моим "эго" незамутненные дурными мыслями рукотворные мозги и выпустит на волю. Там согреет меня единственное и такое ласковое солнышко.      Отыщу Земфиру, Серегу Очагова... Организуем сообщество поселившихся на Земле биокопов, начнем цыганить. Эта перспектива казалась мне еще более бредовой, чем поиск приводной станции и крещение хордян, но, по крайней мере, на родине я не буду чувствовать себя идиотом, с трепетом ожидающим заключения в темницу. Там уж, если отправят в камеру, церемониться не будут, вмиг печенки отобьют, и только потом начнут упрашивать рассказать сказочку. Сначала по-хорошему, потом опять по печени... Что тут поделаешь, придется рассказать. Сначала поведаю ее какому-нибудь худсовету, составленному из прожженных демагогов и провокаторов. Если худсовет одобрит, земные власти найдут спонсоров и выпустят меня на улицу. Хорошо примут, заставят выступать на площадях, громогласно, в микрофон. Пусть мои земляки-губошлепы порадуются, прослушав сказки о свободе, о роге изобилия, который можно распахнуть исключительно деньгами, минуя труд и знания.      Положение казалось безвыходным. На Хорде меня раскрыли, сущность моя обнажена, явки провалены. Кроме одной, в рубке "Быстролетного". Теперь заковали в железо. Интересно, как и в каком разрезе мне придется вести агитацию, о которой упоминали похожие друг на друга, как две монеты, старика.      А вдруг пронесет?      Я нутром - то есть, сверхчувственным прогностическим аппаратом - чувствовал, что высших мира сего заинтересовали высказываемые мной скромные заповеди. По крайней мере, они более не могли пренебрегать ими. Ковчег все равно придется предъявить населению, иначе жди серьезных неприятностей с поставками продовольствия, с производственной программой по добыче полезных ископаемых и редкоземельных металлов, а также ртути и бария, без которых гигантское военное поселение-корабль, сооружаемое в космосе и предназначенное для межзвездных скачков, просто не могло обойтись. Откровенно говоря, с точки зрения технической исполнимости задача была разрешима, но для ее выполнения славным необходимо было взнуздать планету. Нельзя отрицать несомненной законности подобного выбора - только фантазер и прекраснодушный идеалист мог спустя рукава относиться к возможности возвращения архонтов. Реально было и достижение ближайшей звездной системы, пусть для этого потребовалось два поколения хордян. Следовательно, дело было за принуждением, способным обеспечить полное напряжение сил, причем на достаточно длительный срок. В свете этих решений понятным становилась крайне резкое неприятие славными всяких, не относящихся к делу, побочных чувственных соблазнов и прежде всего к естественному стремлению любого разумного существа отыскать смысл в деянии, а значит, обрести Бога.      Я почувствовал отчаяние. Менее всего губошлепы походили на муравьев или пчел. Никакое подобное семейство стадных существ не способно предвидеть опасности, угрожающие муравейнику или улью со стороны высших существ. Хордяне как раса доказали свою состоятельность в стратегическом плане. Тем не менее, конфронтация - это путь никуда, однако попробуй разорви выкованный тысячелетиями порочный круг. Как соединить несоединимое - страх перед агрессией, мысль о которой отравляла славным мира сего всякое впечатление от жизни, и необходимость повернуться лицом к звездам. Как заставить их прекратить строительство смертоносной горы?..      Заставить невозможно, разве что убедить? Но для этого правда нуждается в силе. Не в моральной, не во внутренней, а что ни на есть реальной. Физической...      Ни одна разумная раса не то, что развиваться, - выжить не сможет, если не попытается ответить на эти вопросы. Славные теперь, после бомбардировки материка, стали заметно осторожнее в средствах и, обжегшись на молоке, дуют на воду. Это было единственное возможное объяснение поведению старцев, которые исподволь пытались выяснить, в каком виде я представляю межзвездный ковчег. Каковы его очертания, что он представляет из себя в духовном отношении? Точнее, какой смысл следует вложить в явление священного сосуда своему народу. Не даром они с восторгом приняли мои намеки на необходимость установления культа и организацию церкви.      Перед самой высадкой мне удалось расспросить Тоота об этих странностях в поведении властей Хорда. Почему гарцук Дираха вместо того, чтобы отправить меня в ртутные шахты или на сбор водорослей, послал на Дьори, да еще в такой разношерстной компании, в которой отчетливо просматривалась и высшая, может, даже абсолютная власть, и смирение, переходящее в уныние и самоуничижение.      Он почесался, давая понять, что догадается, к чему я клоню.      - Чему, товарищ, собственно ты удивляешься? Неужели, Роото, ты всерьез полагал, что славные не ведали, что ты творишь, какую ахинею порой несешь... Особенно про этих, как их... великанов ростом с пальму! То есть, по самым приблизительным прикидкам что-то около пяти средних ростов нормального поселянина. Ты в своем уме, товарищ? Подобные существа не в силах справиться с притяжением Хорда. Они были бы обречены на ползание, потому что никакая сердечно-сосудистая система в условиях повышенной силы тяжести не обеспечит перекачки крови по организму.      Я попытался было возразить, но он жестом остановил меня.      - Я понимаю, ты собираешься оправдываться тем, что "великаны", это как бы в переносном смысле. Что это, так сказать, вымысел. Вот и задайся вопросом, а нужен ли подобный вымысел ковчегу? Неужели ты полагал, что славным неизвестно, что ты видишь сны? Глупо, товарищ... Они знают обо всех и обо всем, а если чего не знают, заглянут к поселянину на огонек и мирно спросят - объясни, мил-друг, какие-такие сны ты видишь? Если в твоих снах обнаружится хотя бы толика полезной для ковчега информации, тебя никогда не сунут в интеллектор.      - А если не будет?      - Ну, приятель, - он развел руками (кисть у него уже почти отросла). - Что ж тогда жаловаться. Если ты вдруг стал негоден, если толку от тебя, кроме вреда, никакого, о чем тут рассуждать! Сам попросишься в интеллектор. Там хорошо, там уютно. Мне предлагали, но я отказался - слишком высока честь.      - Позволь, но как же ваши старики, уже не способные трудиться на благо ковчега? Как другое простолюдье, лишенное возможности помочь в строительстве? Как быть с мамками, вышедшими из яйценосного возраста? Их тоже в интеллектор?      - Зачем? - Тоот почесал живот, что на человечьем языке означало "пожал плечами", и добавил. - Они побираются, и всякий добрый поселянин готов уделить им долю из своего пайка.      - Час от часу не легче. Зная о том, что их ждет в старости, они тем не менее трудятся изо всех сил, созидая ковчег?      - Разве, товарищ, у вас в горах по-другому? Разве не вынужден каждый тащить свой камень, а когда сбросит его в общую кучу, разве у вас не суют ему кусок черствого хлеба и не предлагают отойти в сторонку?      Я уже совсем было собрался сказать "у нас по-другому", но, глянув в проницательные глаза Тоота, не решился на обман. Беда с этими образованными, все-то они понимают, на семь пядей под землей видят. Это с одной стороны, с другой - только заикнись при этом "революционере" о необходимости уничтожения ковчега! Он меня живьем съест!            Между тем лоцманское суденышко двинулось в сторону двух, почти смыкавшихся хребтов, сбегавших к водной глади. Через полчаса впереди, в скалах открылся проход, ведущий вглубь суши. По берегу и впрямь росли деревья, зеленью и иголками напоминавшие наши лиственницы и кедры. Скоро "Калликус" миновал узкий, по-видимому, очень глубокий пролив и оказался в обширной бухте, на дальнем берегу которой открылось обширное поселение. Тоот объяснил, что это столица материка.      Бухта, на берегу которой была расположена столица, оказалась сродни самым поразительным чудесам природы. Судя по геометрически ровным, округлым очертаниям, она очень походила на жерло вулкана, тем более что посреди искрящейся на солнцах водной глади возвышался обширный скалистый остров. Море когда-то заполнило эту впадину, но что это был за вулкан, жерло которого в диаметре даже по самым скромным меркам составляло не менее нескольких километров? Что, если огнедышащая гора оживет вновь? Славные рассчитывают, что их к тому моменту уже не будет на Хорде?      Я присмотрелся к срединному островку. Над кромкой осклизлых, поросших водорослями прибрежных камней вставали живописные скальные откосы, а еще выше крепостные стены с прорезанными овальными бойницами. Такими же укреплениями была обнесена резиденция гарцука на Дирахе, только здесь стены были куда мощнее и выше. За их верхней зубчатой кромкой возвышались острые шпили и купола. Самой высокой была узкая пирамидальная башня, несущая на боковых гранях несколько десятков антенн самых разнообразных конструкций.      Тоот указал в ту сторону.      - Это - Запретный город.      Потом, помолчав, добавил.      - Туда везут. Там такие подземелья, что будь здоров. Даже озноб от ужаса пробирает! Есть уголки, куда во веки веков ни единый лучик света не проникал, а есть и такая жуть, что все вокруг лишено цвета. Даже вообразить не могу - как же без цвета!.. Ничего, посидим, привыкнем. Одним словом, сдюжим... Правду не скроешь, не закопаешь, верно, Роото?      В его взгляде читался откровенный страх.      - Доложим все, как было - видели чудо. Своими глазами. Сновидения - это ужасно полезная штука. Послушай, если приснится, что ходишь по воде, как по сухому, то это же очень полезно в практическом смысле? Правильно, товарищ, я мыслю?      Он с надеждой посмотрел на меня.      - Не совсем.      - Но ведь в целом верно?      Я кивнул. Что мне оставалось делать. Он был неистребимый фантазер, оптимист и естествоиспытатель.      - Тебе цены, нет, товарищ, - обрадовался Тоот. - Мы тут таких дел понаворочаем!      - Если на волю выпустят, - уныло отозвался я.      - Ковчегу нужно время, чтобы обмыслить сказанное тобой. Посидим, помучаемся, пока там будут решать. Справедливость все равно восторжествует. Правильно я говорю?      Я пожал плечами.            * * *            Как только "Калликус" причалил к каменному пирсу, устроенному в восточной части острова, всю команду, за исключением Дуэрни, старцев и Огуста, повели к западному бастиону. Туути, нервно почесываясь и тревожно озираясь, по секрету сообщил мне, что там расположена темница для простолюдья.      - Если все вместе, куда ни шло, - поделился он со мной.      Голос Туути звучал так, словно тот в трубу дудел - этакий густой, приятный басок под сурдинку.      - Посидим, покукуем, глядишь, дурь и выветрится. Ты, знахарь, вот что, держись ко мне поближе. И вы, ребята, тоже, - обратился он к матросам с "Калликуса", которым тоже было приказано собрать пожитки и следовать в подземелье.      Они тут же сгрудились, притиснулись к нам.      - Что носы повесили? В первый раз, что ли, в темницу отправили? - рявкнул на них Туути.      Старший из моряков кивнул.      - Велика беда! - подбодрил их страж. - Отдохнете на суше, а то небось все по морям, по окиянам? Нынче здесь, завтра там? Смыкайте с нами ряды и примите осанку. Держитесь поближе, мы вас еще сказочками побалуем. И ты, капитан, хоть ты и сволочь порядочная, держись поближе...      Так, гурьбой мы ввалились в темницу. Это было просторное помещение с высоким, нарезанным сводами потолком, разделенное мощными вырубленными - или выплавленными? - из цельной скалы пилонами, каждый из которых поддерживал свой угол потолочных парусов. Сооружение несомненно относилось к эпохе Ди, такие видал на Беркте. Расположенные высоко - снизу не добраться - зарешеченные окна имели двойное циркульное завершение, причем обе полуокружности имели продолжение в форме резного ласточкиного хвоста. Что мог бы означать подобный мотив, не знаю, однако на Хорде мне часто встречались подобные завершения вертикальных линий и плоскостей - от разделенных надвое спинок кресел до орнаментов на карнизах.      Страж, сопровождавший нашу группу - молодой, худой донельзя губошлеп в доспехах и каске провел нас в дальний отсек, к самым "отвратительным", по его словам, преступникам, которые без конца чешутся и обращаются к какому-то учителю, который, мол, знает, когда покажут ковчег. По пути солдат спросил у капитана Хваата; решил, по-видимому, что тот самый образованный из нас.      - Скажи, ублюдок, каким образом какой-то дикий горец мог пронюхать о замыслах славных? Мы, дьори, о том не ведаем, что уж говорить о беглеце с ртутных шахт.      Хваат промолчал, тогда охранник-дьори обратился к Туути. Вроде бы коллега.      - А что, дирахи, мать вашу так-разэтак, несладко в поселениях живется?      - Жрать нечего, - отозвался Туути, - мать вашу так-разэтак...      Охранник погрустнел.      - Ну, ничего, здесь сносно кормят. Посидите, баланды похлебаете, а там, глядишь, всех на ковчег смотреть позовут.      - Надеешься, товарищ? - спросил Тоот.      - Прозрачный тебе товарищ! - грубо оборвал его дьори, потом уже более дружелюбно ответил. - Почему не полюбоваться. Глядишь, сердце вспыхнет, станет веселее. Не-е, я за то, чтобы показали ковчег. А вон и отвратительные, опять молятся.      Он кивнул в сторону сидевших тесной группой на нарах, одетых в неописуемое рванье, бродяг. Все они сгрудились вокруг лежавшего на спине поселянина - пятки у него были вместе, носки врозь.      - Ты вот что, - обратился к нему Туути. - Как дежурство кончится, приходи к нам. Сказки послушаешь, расскажешь, что у вас здесь творится.      - Что творится? - недовольно переспросил охранник. - Праздник героев скоро, всем амнистию на день-другой объявят. А что это за сказки?      - Приходи, узнаешь, - Туути хлопнул меня по плечу. - Вот этот рассказывает. Складно врет, заслушаешься. Про каких-то чудиков, которые по воздуху летают, есть и такие, что ростом с пальму, а уж если кто маленьким уродился, то не больше мизинца будет.      Охранник даже споткнулся.      - Как это?      - Придешь - узнаешь, - пообещал я.      - Ну, если разрешат... - почесался под мышкой дьори, потом грубо ткнул ближайшего к нему поселянина.      - Эй, мошенники, хватит молиться-чесаться. Лбы поотшибаете. Принимайте гостей.      Те послушно раздвинулись. Я приблизился, глянул на лежащего на нарах губошлепа. Тот глупо улыбался, одна сторона его лица была обожжена.      Это был Иуда.            Глава 6            - Что с ним? - спросил я.      Мне ответил Петр - губошлеп степенный, чрезвычайно высокий, длиннорукий, с толстоватыми ножищами. Борода лопатой, глаза стоячие - часами может смотреть в одну точку. Мой старый знакомый, помню, как уставится, жуть берет.      - В интеллектор, злыдни, сунули, потом подбросили на окраине Дьори в ночлежку для бродяг. Там мы и нашли его, мил человек... Что творится, что творится!..      Рядом с ним на широком помосте, где вповалку отдыхали заключенные (здесь они и днем устраивались - ноги сложат, сядут на пятки и томятся до обеда), сидели Савл и Якуб. Они поддерживали за руки слепенького Левия Матвея. Поодаль Муса и Варфоломей. Многих не хватало, теперь их осталось только восемь губошлепов.      - За что его? - спросил я, кивнув на Иуду.      Тоот, Туути, Этта разом придвинулись ко мне. Лица их одеревенели, языки выкатились, как у повешенных.      - За что, мил человек, спрашиваешь, пострадал Иудушка? За правду, - ответил слепой Левий Матвей. - А вы, добрые поселяне, кто будете?      Петр между тем не мигая смотрел на меня.      - Мы, товарищ, с Дираха, - энергично принялся объяснять инженер. - Прибыли сюда агитацию наводить, чтобы власти земные явили чудо - показали нам ковчег. Страсть как хочется видеть дело рук своих! Пусть покажется в небе, помашет крыльями.      - Что же вас в тюрягу сунули? - нахмурившись, поинтересовался Петр. - Ленились? Сачка давили?      - Мы слова не успели здесь, на Дьори, сказать, - с прежней горячностью объяснил главный инженер. - Нас сюда на корабле доставили в составе делегации. Не сомневайтесь, товарищи, мы вели себя достойно, чести рабочего люда не посрамили. Заодно сказок понаслушались, наставлений всяких, а также чудо наблюдали. Как причалили, нас сюда.      Он обвел взглядом высокий вогнутый потолок.      - Каких же наставлений вы понаслушались, каких чудес насмотрелись? - спросил Якуб. Этот мрачный фанатик с горящим глазами и добрейшей душой чаще всего помалкивал и всегда держал за пазухой свою думку. Я назвал его Якубом из-за его присущей мусульманам особенности все упрощать, верить чисто, незамутнено и строго.      - Разных, товарищ, - откликнулся главный инженер. - Главное не в наставлениях, не в чудесах, а чтобы вот сюда, - он почесал себя по груди в области сердца, - запало. Если мимо, все без толку.      Он обречено махнул рукой, потом, мгновенно повеселев, добавил.      - А насчет чуда? Молоденькая благородная сучка, которую мы сопровождали, насмотрелась снов и по воде, как по суше, бегала. Должен сознаться, более удивительного явления природы мне встречать не доводилось. Знахарь, ты скажи, - обратился он ко мне.      - Чуть что, сразу знахарь! - почесался я. - Сами рассказывайте. Давайте раздвинем круг и покумекаем, что есть истина и с чем ее едят. Может, найдем согласие.      Заключенные охотно потеснились, рассадили нас, пришлых. Мы достали съестные припасы, угостили новых знакомых, все вместе пожевали хлебца. У капитана Хваата нашлись три соленые рыбы, их тоже поделили. Рыбы оказались маленькими, с ладонь, однако всем хватило. Запили водой.      - Вот что, ребята, не по завету мы пищу приняли, - сказал Туути и вытер губы рукавом форменной рубахи. Он и Петр на голову возвышались над другими губошлепами, сидели они друг напротив друга.      - Перед тем, как вкусить, - продолжил страж, - следует говорить так: "Отче наш, пребывающий ныне на небесах! Да святится имя твое, да приидет царствие твое, да будет воля твоя, как на небе, так и на земле..." Либо вот так следует говорить: "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!" Можно и так пропеть: "Шма Исраэль, Ад-най Элокайну, Ад-най Эхад".      Теперь оцепенели приютившие нас в своем углу поселяне. Туути удивленно и доброжелательно глянул на одного, на другого и прервал рассказ.      Наступила тишина. Никто не решался нарушить ее. Все, по-видимому, обмыливали это нестерпимое желание.      Наконец Андрей нарушил молчание      - Кто же, милые люди, научил вас этим словам? - дрожащим голосочком спросил он.      - Вот этот, - указал на меня Туути. - Знахарь.      Мои прежние апостолы не мигая уставились на меня. Я невольно начал почесываться.      - Не похож, - покрутил головой Андрей. На темени у него выделялись большие, нездорового цвета залысины.      Петр бесцеремонно пощупал меня и кивнул.      - Совсем не похож.      - Нет, ребята, похож, - возразил я.      Тогда все, сидевшие рядом со мной, тоже принялись щупать меня, тискать за руки, чесать под мышками, хватать за щеки. Левий Матвей заявил: "Дайте и мне потрогать", - потом встал на карачки и направляемый Якубом, который с откровенным недоброжелательством посматривал на меня, пополз в мою сторону.      Слепой коснулся моего лица, я не шевелился. Затаив дыхание, рассматривал его пальцы. Они были обожжены и скрючены, все в мелких отвратительных язвочках. Глаза широко раскрыты, неподвижные зрачки смотрели бездумно и весело. Я не стал бы называть его горемыкой, было видно, что он свыкся с бедой. С самим собой ему было уютно. Левию Матвею было что вспомнить, о чем погоревать, кого помянуть добрым словом. Я взял его искалеченные руки в свои, согрел дыханием, проник ментальным взором в его разум. Зрения он лишился, когда попал под завал во время ядерного взрыва. Испытал болевой шок... Повреждения в мозгу были незначительные... Всего-то дел, что мысленной иглой сшить разорванные нейронные цепи... Волевым усилием я заставил его страстно пожелать выздоровления, возродил надежду увидеть этот беспорядочный цветастый, тяжеловатый для простого поселянина мир.      Неожиданно его зрачки осмыслились, он слабо пискнул, потом взял мои руки в свои искалеченные ладони - пальцы едва слушались. Слабо стиснул, потом отпустил и беззвучно, с нескрываемой радостью заплакал.      - Похож, - заключил он, - вижу, что похож. Здравствуй, учитель. Явился наконец?      - Ковчег послал. Сказал - надо подсобить ребятам, а то погрязнут в слепоте, в унынии.      Наступила мертвая тишина. Люди со всех концов камеры начали подгребать поближе. Якуб, сидевший рядом с Левием Матвеем, осторожно, коготочком указательного пальца, тронул его правое веко. Потом сам закрыл лицо ладонями, всхлипнул от радости. Петр еще выше вскинул голову, совсем как петух. Туути коротко хохотнул. Этта открыл от удивления рот. Общее оцепенелое недоумения, предвестье радости, обнаружение, что чудо рядом, его много, достанет на всех, прихватило и меня. Казалось, еще мгновение, и они запоют, однако никакого песенного или какого-нибудь иного творческого начала в их генных цепочках не было. Это все еще надо было нарабатывать: рисунок, музыкальный лад, танец.      Лиха беда начало!      Тишина была долгой, светлой. Наконец Левий Матвей нарушил молчание. Он хлопнул себя по коленям, поглядел по сторонам и заявил.      - Спасибо, учитель, - потом обратился к сидящим вокруг товарищам. - Что ж мы сидим, ребята Пора идти, а то дьори, наверное, заждались нас. Ковчег заждался. Иудушку с собой возьмем. Иудушке, учитель, не поможешь?      Я пересел к Сулле. Взял его за руки. Вокруг опять легла тишина...      Открывшаяся картина переполнила мое сердце горечью. Я с трудом сдержал слезы - не хотелось омрачать праздник собравшимся возле помоста губошлепам. Пусть порадуются, найдут радость в чуде! Пусть никогда не будет ведом им наблюдаемый мною ужас. Сознание несчастного Суллы было стерто напрочь, раздавлено, словно по нему катком проехали. Его разум теперь даже чистым листом бумаги нельзя было назвать. Были разорваны и смяты даже нейронные цепи, руководившие безусловными рефлексами. Он не мог ходить, видеть, слышать, осязать, мочился и опорожнялся под себя, разве что аппетит не потерял, был способен потреблять воду. В этом случае я был бессилен, разве что попечитель... Но где он, в каких далях обитает, где проводит зачистку территории?..      - Нет, ребята, сегодня не могу, - признался я. - Силенок маловато.      - Не переживай, учитель, - успокоил меня Левий Матвей, потом обратился к соседям. - Ну, что тронулись?      - Вот это правильно, товарищи! - поддержал его Тоот. - Прежде всего просочитесь на заводы, начните с кружковой работы. Объясните проотолетариям, в чем их коренные интересы...      - Иди ты!.. - оборвал его Петр и кряхтя сполз с помоста.      - Ты не прав, Петруша, - укорил я его. - Забыл пятую благородную истину, сказал не подумавши. Товарищ, - я указал на инженера, - конечно с причудами, но согласие с ним можно найти.      Петр охотно сунул Тооту широкую, с чуть загнутыми пальцами ладонь размером с лопату.      - Прости, друг. Забудь... - сказал он и вслед за Левием Матвеем потопал к выходу. Следом поспешили апостолы, сидевшие в камере.      Левий Матвей подошел к двери, постучал. Я напрягся. Подались вперед Тоот, Этта, Хваат. Я попытался было подняться, но Туути мощно сгреб меня в обнимку.      - Куда ты, знахарь, - испуганно воскликнул он. - Сейчас их из бластеров или мечами!.. Кто же сказки рассказывать будет?      Этого я не мог допустить. Потянулся к своей левой ноге, сел поудобнее, выставил ее вперед, навел на створку высоченной, под потолок, двери, нащупал кнопочку...      В этот момент дверь распахнулась, и грузный, в доспехах охранник появился на пороге.      - Куда прешь?! - зычно спросил он и наставил на Левия острие дротика.      - На волю, мил человек, - спокойно ответил тот. - Засиделись мы тут, а ковчег ждет. Весточку послал, чтобы мы не ленились, в уныние не впадали. Видишь, зрение вернул, теперь я тебя, пса цепного, в упор могу разглядеть. Помнишь, как ты меня по загривку съездил. Слепого!.. - он спохватился и потрепал охранника по плечу. - Прости, брат, не хотел обидеть. Кто прошлое помянет, тому глаз вон.      - Так бы и сказал, - откликнулся охранник и отошел в сторону. - Эти тоже с тобой? - спросил он, указывая на столпившихся у порога Петра, Андрея, Варфоломея, Муссу и прочих поселян, пришедших сюда с ртутных шахт.      - Со мной.      Охранник отчаянно почесался, но больше слова поперек не сказал. Неожиданно Туути словно кто-то кольнул. Бывший страж встрепенулся, соскочил с помоста, начал прощаться.      - Будь здоров, учитель, - он грубовато почесал меня по плечу. - Что рассиживаться. Сказок я уже понаслушался... - он помолчал немного, потом тихо признался. - Видение мне было... Сразу, как только отошел от ночного отдыха. Заждались меня на Дирахе. Все твои дружки собрались на Дьори, а кто донесет истину милым дирахам? Кто сходит к беглым за реку, посетит ртутные шахты, на сбор водорослей подастся и расскажет, как оно бывает, когда сердцем поймешь, что такое ковчег. Тогда и по воде, как посуху пройдешь. Эй, постой! - крикнул он охраннику. - Я с ними. Прощайте, ребята!      Потом он обратился к Хваату.      - Пошли со мной, ублюдок?      Тот внезапно разъярился, сжал пальцы в кулаки, но ничего не ответил.      - И ты не ходи, - посоветовал я Туути. - Тебе пока нельзя. Ты еще темный. Запомни, нет ублюдков, мошенников, негодяев, жидов. Нет каналий, грязных дьори и тупых дирахов. Все люди, все человеки. Человек - это звучит гордо.      - Прости, учитель, я по привычке, по простоте. Ты на меня зла не держи, все равно уйду. Завет твой помню, как говорить, знаю, чему буду учить, верю. И ты прости, Хваат. Так что, двинули?      - Долго вы там? - окликнул охранник.      Капитан почесал затылок.      - Нет в моем сердце веры, Туути. Пусто здесь, - он указал на правую сторону груди. - Вот когда прорастет...      - Как знаешь, - страж в свою очередь почесался под мышками и направился к выходу.      В этот момент у порога послышался шум, затем какая-то возня и в камеру вбежал Савл. Он поднял правую руку, издали окликнул меня.      - Учитель. Теперь можешь называть меня Павел... Я прозрел, - и тут же убежал.      Дверь в камеру со скрипом захлопнулась. Я принялся деловито готовить себе ложе. Руки у меня тряслись. Собравшиеся вокруг помоста заключенные не сводили с меня глаз. Один из них - наверное, провокатор, - осторожно приблизился и дернул за рукав      - Куда они все?      - Ковчег позвал.      - А-а, понятно.      Ему было понятно! Надо же такому случиться - этот худолицый, изможденный дьори понял, а я, убей меня прозрачный, терялся в догадках. С ума они, что ли, все посходили? Я был в растерянности, не знал, как поступить. Следовать за ними? Однако внутренний голос ясно подсказал, мой час еще не пробил. Убедил - успокойся, побудь в темнице. Как же я мог оставаться спокойным, как мог не трепетать?! Он назвал себя Павлом! Он запомнил!.. Он испытал удар грома и блеск молнии, пригвоздившей некоего сборщика налогов к пыльной дороге. Это случилось на пути в Дамаск. Какая разница, где и когда это случилось?! Диво, что это вообще произошло! Выходит, будет происходить всегда и везде, будь то в среде разумных пернатых, между осознавшими свою стать динозаврами, в скопище разумных млекопитающих или в компании удивительных рефлексирующих взвесей. Это было чудо почище хождения по водам (тем более, когда под ногами у тебя старый, надежный друг), исцеления слепого, которому нетрудно было помочь посредством самых совершенных медицинских технологий. Но запомнить имя апостола можно только, если оно крепко запало в душу. Если называться им, губошлеп почитает за самую высокую честь!      Вот это чудо, так чудо!            * * *            Через пару дней меня отвели в просторную светлую комнату, где все в тех же креслах, что и на корабле, располагались Ин-ту и Ин-се.      Я был готов к чему угодно - к казни, душеспасительным беседам, попыткам пропустить меня через интеллектор, к встрече с попечителем, принявшим образы этих двух идиотического вида стариков, к их объятиям, ко тьме посреди светлого дня, громам и молниям, но только не к детально выверенному, имевшему для меня самые серьезные последствия, но по форме явно опереточному, допросу. Хозяева, правда, вели себя на редкость доброжелательно. Недолюбливавший меня Ин-ту начал первым. Он прищурился и спросил.      - Осознал, продажная ты душонка?      - Что?      - Величие ковчега. От его проницательного взора, захватчик, не спрятаться, не укрыться. Вмиг сорвал с тебя маску.      - Сорвал маску? Какую? Зачем, величество, надо было Суллу засовывать в интеллектор?..      - Мы здесь ни при чем, - поспешил объяснить Ин-се. - Это местные власти поспешили. Наше дело - общее руководство. Что сделано, сделано. Давай-ка, знахарь, поговорим о более важных вещах. Ответь, когда намечается вторжение? Где будет нанесен главный удар? Сколько фламатеров задействуют твои хозяева. Ты должен знать, уж больно хитер ты оказался. Ведешь себя как повелитель.      Я уже совсем решился объясниться начистоту - заявить, что я и есть повелитель, только не здешний. Прибыл издали, не по своей воле, послан с заданием, чтобы вас, умников из пробирки, приструнить, поставить на место. После таких слов мне уже нельзя будет оставаться в Запретном городе. Значит, левую ногу в руки, пару залпов и рывок на внутренний двор цитадели. Там переключаю рычажок и в пух и прах разношу участок стены. Выбираюсь на берег, вызываю Быстролетного. Вот он, верный дружище!.. Мы стартуем прямо на глазах изумленной охраны. Вам, славным, останется только скрежетать зубами от злости.      Я усмехнулся - точнее попытался изобразить усмешку. С толстоватыми губами это не так просто. Сыграть с этими антихристами в откровенность? Ищите дурака.      - О чем вы, величество? Какое вторжение? Какие фламатеры? Прозрачные, что ли, повылезали из преисподней?      - Ты, проныра, - предостерег меня Ин-ту, - с прозрачными поосторожнее. Лучше чистосердечно признайся, какой у тебя сговор с повелителями? На чем сошлись? В ответе не забудь упомянуть, сколько боевых фламатеров задействовали твои хозяева? Кто у нас здесь кощей, кто леший, кто вампир? Какие у них планы? Опять загнать нас на подземные заводы? Ублюдков нам добавить или свести наше племя с лица мирозданья? Говори, знахарь!      - Охотно, только сначала не могли бы вы, величества, объяснить, кто такие ублюдки?      - Вот и прокололся! Вот и прокололся! - обрадовался Ин-ту. Он бурно почесался - порой хорды, даже самые разумные, вели себя, как дети.      - Среди горцев кто только не бродит, - добавил я, - вот только ублюдков я пока не встречал. У нас все братья, а у вас чуть что сразу "ублюдок", "проныра", "мошенник".      Старцы переглянулись, потом в один голос, с ясно выраженным отвращением на лицах заговорили.      - Кто такие ублюдки, об этом у своих хозяев поинтересуйся. Мало того, что мы вынуждены были трудиться на пришедших со звезд, по струнке перед ними ходить, так они еще и наших мамок для своих плотских развлечений использовали. Особую разновидность вывели для собственных удовольствий. Их потомки и есть так называемые ублюдки. Что было делать с этими изнеженными созданиями, когда небо сомкнулось, когда мы остались один на один с этой вонючей планетой. Мы пахали, а эти лепестки не желали трудиться, вот и гибли тысячами. И жалко их было, и к труду никакому не приставишь. Они могли только перышки чистить да прихорашиваться, а с точки зрения знания ремесла, интеллектуальной деятельности - сплошь нули. И последыши их такими же оказывались - никакого толка с точки развития высших уровней сознания. За редкими исключениями. Почему-то именно от них иногда появлялись чрезвычайно одаренные особи. Тебе понятно, о чем идет речь?      - Так точно, величество.      - То-то и оно, - слово вновь взял Ин-ту, - а то все прикидываешься диким горцем. А горцев-то, оказывается, двое. Один скончался сезон назад, другой вот он, дурака валяет. Валяй, валяй, мы таких субчиков уже видали. Все они в преисподней теперь маются.      - Таких, как я, не видали, - твердо возразил я.      - В этом ты прав, каналья. Таких, как ты, не видали. Уж больно хитрую игру ты затеял. Судя по анналам, повелители были достаточно тупые особи, все о каких-то еретиках и извращенцах Ди толковали, их хотели приструнить. Как написано в наставлении, указать им истинный путь, а сами в этом - что такое Путь, как проложить его к Ковчегу, - ни бум-бум. Главное, чтобы мышца была крепкая, лоб стальной, кулак пудовый. Это мы знаем, это мы проходили. Но чтобы вот так, с причудью, со сказками - такого еще не видывали. В твоих россказнях есть смысл, идиот, мы отдаем должное твоей изобретательности по части использования скрытых ресурсов организма, более качественного исполнения долга, но во всем, недоумок, надо знать меру. Мы согласны показать добрым поселянам ковчег, они действительно упорным трудом заслужили это право. Жертвы, миллионы жертв, которыми пославшие тебя устлали пути-дороги на планете, вопиют. Мы предъявим ковчег, можешь не сомневаться, но сразу открыть тайну недопустимо? Нижние разряды сначала необходимо подготовить, иначе рассудок не выдержит, произойдет сумятица, поэтому прежде поселянам будет дана возможность увидеть не сам ковчег, но его образ. Пусть они печенками прочувствуют благоговение и трепет. В каком облике, каналья, ты представляешь себе священный корабль? У нас есть три варианта: один более-менее соответствует подлинному облику сосуда, другой - объемно-символический, напоминающий о его несминаемой мощи и избыточном милосердии; третий - его идея, какой она представляется нам с братом. Мы предъявим тебе второй вариант, может быть, третий, потому что первый - есть государственная тайна. В нее можно посвятить только до конца преданного хорда, следующего технологиям жизни предков. Они, изменник, утверждали, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Слушай, негодяй, тебе вполне по силам распахнуть дверь в когорту славных. Будь искренен со старшими, скажи правду, встань в наши ряды. Тогда, возможно, ты удостоишься чести лицезреть и первый образ.      - Я и так в ваших рядах, - буркнул я.      - Как знаешь, - вздохнул Ин-се.      Неожиданно между мною и старцами сгустился мрак, и в середине темного облака возникло голографическое изображение двух, соединенных основаниями, четырехгранных пирамид. В центре октаэдра просматривался светящийся многоцветный шар. Качество воспроизведения было скверным: линии расплывались, подрагивали, расслаивались на радужные полосы. Мне вспомнились мобили на Дирахе, оснащенные фантастическими по своим характеристикам электромоторами, с которыми уживались примитивнейшие конструкции, плохой металл, тусклые стекла и отвратительное качество сборочных работ.      - Вот он, сосуд разума, острый снаружи и плавный внутри, - послышался единый голос Ин-се и Ин-ту.      Они оба разом встали.      - В этом, как мы полагаем, заложен глубокий смысл: ковчег острыми вершинами страшен для врагов и идеальной обтекаемостью шара милосерден к созидающим его. Теперь присмотрись ко второму варианту. Он более упрощен, и понятен, чтобы, любуясь им, поселянин самого низкого разряда мог испытать трепет и несказанный восторг.      Многогранник неожиданно растворился и на его месте в темноте возникло изображение двух соединенных равносторонних треугольников. В центр образовавшегося ромба был вписан круг. Фигура коряво, рывками перекувыркивалась.      Потеха была изрядная, однако у выживших из ума стариков эта пародия на святую икону вызвала безмерное воодушевление. Для полной гармонии не хватало гимна, точнее гундосого перепева из двух нот, которые следовало распевать славным при виде этой убогой геометрии. Попытка величеств пробудить религиозный экстаз напоминала фарс. Мне стало не по себе от этого полета мысли, до которого оказались способны допрыгнуть властители планеты. Кольнула догадка - насколько же далеко ушли вперед нищие хорды последних разрядов, вынужденные ежедневно добывать хлеб насущный. Как скоро очеловечились в труде беглые, отважившиеся уйти в степь, в горы, по сравнению с теми, на кого они пахали, сеяли, добывали ртуть, собирали водоросли, водили звездолеты и парусники. Куда могли увести их славные, способные испытывать восторг перед изображением треугольников и окружностей, которых, по-видимому, полным-полно в каждом учебнике геометрии. Исходя из их логики, эти учебники тоже следует считать священными писаниями. Но эти непробиваемо великие, сидевшие передо мной, вряд ли были способны осознать собственное бесплодие. Ирония - это не для них. Пункты древних поведенческих программ - как выразился Ин-се, "технологии жизни", - которые архонты запечатали в их головах, были неприкасаемы.      Мне стало не по себе. Я не мог справиться с ощущением прикосновения к чему-то липкому, холодному, пупырчатому... К тому же теперь я был посвящен в государственную тайну, а на языке любого властителя в любой части Галактики это означало, что в случае отказа выразить восторг перед результатом их дерзновенных поисков, дни мои сочтены.      - Что скажешь, знахарь? Не эти ли образы ты видал во сне? - спросил Ин-се.      Попал в точку. Мне стало страшно и обидно. Неужели у меня не было выхода, кроме как пасть, вопить о милости, признать свои ошибки, вступить в когорту славных, уверять Петров, Андреев, Иоаннов, Якубов, Исай и Иеремий, что нелепый треугольник есть отсвет царства Божьего, некий план Града небесного, о котором мечталось на земле? Или возопить - о, попечитель, почему ты бросил меня на растерзание, отдал в руки тупых приверженцев геометрических схем, не подозревающих, что будущие царства - есть царства незримого света, идеальных форм, полноты жизни.      - Нет, величества, мне виделось нечто более грандиозное, исполненное великого одухотворенного смысла. Разве вычерчивание незамысловатых геометрических фигур пристало священному сосуду? Его явь - тайна, но в то же время и ясный, знакомый каждому облик. В нем все должно быть прекрасно. Он должен служить образцом красоты?      - Что такое красота? - спросили старцы.      Наш разговор не имел смысла, однако и отмалчиваться было нельзя.      - Красота - это совершенство, это попытка отыскать вечное, на худой конец, общее, в формах реальной жизни. Красота наполняет душу восторгом и награждает желанием жить.      - Разве эти изображения не совершенны?      Я отчаянно почесал колени.      - Хорошо, - сказал Ин-ту, - мы покажем тебе подлинное изображение ковчега...      В той же сердцевине полупрозрачного мрака вдруг возникло изображение некоей угловатой глыбы в обрамлении трехконечных звездочек. В просвечивающем массиве просматривался светящийся многоцветный шар.      - На колени! - воскликнул я. Старцы, не скрывая удивления, вскочили, бросились в объятия друг друга, прижались щеками.      - Священный облик следует приветствовать, стоя на коленях, - объяснил я, потом добавил. - Развязные позы при лицезрении священного сосуда недопустимы.      Ин-се и Ин-ту тут же разомкнули объятья, глянули друг на друга, потом одновременно на меня и, поджав губы, задами нащупали кресла и устроились в них. Сели строго, выпрямив спины.      Наступила тишина. Я понял, что моя судьба решена.      Наконец Ин-ту спросил.      - Что скажешь на этот раз, обормот? Впечатляет?      В ответ я отчаянно почесался.      - Ишь ты, - прокомментировал тот же Ин-ту, - как ловко чешется. Совсем как подлинный хорд.      - Я и есть подлинный хорд. Моя ли вина, что мне во время отдыха что-то мерещится.      - Что же тебе померещилось на этот раз?      - Белая бесцветная бездна. Заглянул и едва не помер от страха.      - Что же ты там увидал?      - Какие-то машины, вернее обломки машин... Хвостатые тела, много тел... Потом, перебивом, увидал, как в звездном огне погибают боги. Они лишились дара вечной молодости. Повелителей больше не существует - вот что открылось мне во сне. Учтите, величества, - то, что привиделось, то сбывается. Вспомните молодую хозяйку.      - Так мы тебе, проходимцу, и поверили, - ехидно почесался Ин-се. - Дуэрни будет строго наказана за свое легковерие.      - Что, и ее тоже в интеллектор засунете.      - Да, - в один голос ответили старцы. - Чтобы впредь никаких снов, бредовых видений. Ее ждет славное будущее, ей не пристало рассуждать, тем более что-то видеть во время ночного отдыха.      Я замер.      - Вы не посмеете...      - Это нам решать.      - Тогда вы закроете себе путь в будущее. Я буду свидетельствовать против вас.      - Перед кем?      - Перед ковчегом.      Ин-се заерзал в кресле.      - Да будет вам, - примиряюще заявил Ин-ту. - Послушай, знахарь, учитель, лазутчик - кто ты там еще? Как у тебя хватило наглости угрожать нам именем ковчега? Как ты смеешь утверждать, что являешься его посланцем и провозглашаемые тобой истины внушены священным сосудом? Этого не может быть, потому что я лично облазил весь ковчег, и нигде - представляешь, нигде! - не обнаружил и следа чего-то такого, чтобы могло породить всю эту отсебятину.      - Вы не тот ковчег обследовали.      - А какой надо было?      - Нерукотворный. Тогда и рукотворный явился бы воплощеньем добра, а не орудием мести.      - Защиты, - уточнил Ин-се.      - Они сгинули.      - Эти сгинули, другие появятся.      - И так без конца?      - А ты что предлагаешь? Сказочки рассказывать? - с нескрываемой ехидцей почесался Ин-ту.      - Почему бы и нет, если сказка к месту, если ей внимают миллионы добрых поселян. Если послушав очередную байку, они ясными очами начинают вглядываться в окружающий мир. Перестают пугаться звезд, называть других ублюдками, снимают ошейники с мамок.      - О-о, у тебя целая программа, - с той же ехидцей, что и его собрат, почесался Ин-се. - И все-таки, когда назначено вторжение?      - Не знаю.      - Иди и подумай. И не лукавь. Даем тебе срок до праздника Героев.            Глава 7            В ту же ночь, когда камера угомонилась, я связался с Быстролетным и сообщил, чтобы тот держался поблизости и был готов в любую минуту взять меня на борт. Отправимся в поход, попытаемся отыскать приводную станцию. После ее уничтожения отправимся на боевой планетоид. Если повезет, проникнем во внутренние помещения...      "Забудь и не вспоминай! - перебил меня койс и начал выговаривать. Его голос с трудом долетал до меня сквозь толщу стен. - Американских фильмов насмотрелся? Суперменом себя почувствовал? Сокрушаешь любую защиту, врываешься на вражеский объект и, стреляя направо и налево, выполняешь задание? Попечитель запретил. Никаких попыток прорыва ни на приводную станцию, ни на ковчег. Если использовать силу, хорды так ощетинятся, что с ними нельзя будет договориться. Ни о каком военном решении и речи быть не может! Лучше отказаться от выполнения задания. Только путем согласия. Победа должна быть обоюдной... - он сделал паузу, потом уже более мягко спросил. - Что, жареным запахло?"      "Вроде того, - ответил я. - Думаю, скоро наступит момент, когда придется уносить ноги. Так что будь готов!"      "Всегда готов!"            * * *            Праздник Героев, справляемый всеми жителями Хорда, в этом году пришелся на середину осени. Это была самая прекрасная пора на Хорде: ночи удлинились, стали равными дням, небо обесцветилось и приобрело бирюзовый оттенок. Кончились дожди, началась крестьянская страда. В полях сеяли, в лесах собирали плоды пальм, доили домашних птиц, варили сыры. Вкус у них незабываем...      В преддверии праздника в камере только и разговоров было о "наших предках", встретивших Черного гарцука, верховного повелителя прозрачных, и загнавших его в преисподнюю. Когорта славных Героев не иссякает, они и сейчас на посту, охраняют выходы из огненной бездны. Добровольно прибывавшие в тюрьму с восторгом рассказывали, что на этот раз следует готовиться к чему-то небывалому. Все ожидали широкой амнистии. Было объявлено, что любой поселянин, даже беглые из диких поселений, может безбоязненно явиться в город и стать свидетелями великого чуда. Какого, никто толком не знал, но все надеялись увидеть наконец образ непобедимого ковчега. Поговаривали, что народ вымолил у посвященных право на лицезрение хранителя и оберегателя. К тому же в дар упорно работающим, не жалеющим сил, славные повелели заложить здания, в которых будут храниться его священные образa.      Когда приказ о временном освобождении был зачитан в камере, заключенные возликовали. Особенно возбудился Тоот, которому не давал покоя вопрос о принципиальной возможности создания цельной внутри и разделенной снаружи конструкции, увиденной мною во сне. Он без конца обсуждал этот вопрос с Эттой. Я попросил не приставать ко мне с этим бредом. Тоот сначала даже обиделся, укорил меня тем, что раз я сам видал во сне подобное сооружение, значит, так тому и быть. Мне стало грустно - прогресс воочию являл свой звериный оскал. Я недоумевал - кем и когда был рожден миф, что все, что добрый поселянин увидит во сне, непременно должно сбыться наяву? Это же глупейшее суеверие, однако сколько я не пытался сбить губошлепов с этой абсурдной мысли, все было напрасно.      В назначенный день все заключенные с утра повалили на пристань, чтобы поскорее добраться до столичного поселения. Издали было видно, как в городе, над двух- и трехэтажными домами, трепетали флаги. День выдался ветреный, ясный. Фрекки и Лераад - хранители Дьори - сияли в бирюзовом, исчерченным едва заметными цветовыми полосами, осеннем небе.      Я двигался в толпе заключенных, вертел головой, пытаясь разглядеть окружавшие меня башни и стены, в которых там и тут были прорезаны удлиненные окна с двумя полуокружьями наверху. Смыкавшиеся части дуг удлинялись книзу и расширялись в форме ласточкиного хвоста. В одном из окон я заметил Дуэрни. Лицо у мамки было грустное. Она, подперев рукой подбородок, с тоской посматривала на бродяг, спешивших по брусчатке мостовой к пристани. Этта помахал ей рукой, девушка не ответила, тут же отошла от окна.      У пристани жителей Запретного города ждали баркасы, которые доставляли их к городским причалам. Отсюда большинство желавших убедиться в верности слухов, устремлялись на центральную площадь, где, как говорили, должны были заложить первый на Хорде храм. Тоот, Этта, моряки тоже рвались в ту сторону. Только Хваат, не скрывавший недоверия ко всяким, как он выразился, "подлянкам и розыгрышам", решил сопровождать меня. Я же стремился отыскать своих друзей, предупредить их, чтобы они немедленно разбредались кто куда. Чтобы не трепались в пути с каждым встречным-поперечным. Хотелось увидеть Иуду - может, хваленая живучесть хордов сыграет с ним добрую шутку, и он воспрянет? Неожиданно главный инженер изменил решение и призвал остальных товарищей тоже отдать долг Иуде, пострадавшему за дело освобождения всех угнетенных, так долго лишенных милости лицезреть ковчег. Однако закладку и освящение первого камня Тоот тоже не хотел пропустить. После освящения, согласно объявленному распорядку, намечалось торжественное хождение в ногу по центральным улицам Дьори. Колонны строились по разрядам - сначала благородные, потом простолюдье, то есть итээровцы, рабочие, крестьяне. Замыкать колонну должен был престарелый и искалеченный сброд. После прохождения колонн общенародная клятва на верность стоявшим на посту Героям, и в конце праздника кто-то из канцелярии местного гарцука должен был объявить девиз на следующий сезон. Сезон ожидался трудный, темный. В такую пору необходима особая выдержка и готовность переносить лишения, вот почему поселянам следовало брать пример с Героев, сумевших загнать зверя в его логово. Я с готовностью согласился дать клятву, для чего надо было явиться на главную площадь. Мне казалось, что в толпе легче будет ускользнуть. От кого, я не знал, но это уже не имело значения.            Вид искалеченного Суллы ничего, кроме сострадания и глухой тоски, не вызывал. Мы расселись вокруг несчастного. Левий Матвей, возглавивший общину, сообщил, что в настоящее время власти не ставят им препон, что Петр, Андрей, Варфоломей, Иеремия и Мусса отправились по стойбищам Дьори - понесли благую весть. Они с Якубом и Исайей остались в городе. Туути бредет в сторону перевала, как только достигнет Дираха, даст знать. Что касается Иуды, то он все такой же тяжелый, неповоротливый - не помыть, не побрить его как следует не удается.      - За чем дело стало! - воскликнул я. - Грей воду...      Мы добросовестно обмыли Иуду - тот по-прежнему смотрел никуда. Брови чуть вздыблены, отчего у него на смуглом южном лице отпечаталось некое таинственное удивление. Омывая ноги, я невольно время от времени ментальным взглядом касался темного колодца, в котором утоп его разум. Чистый, причесанный, он почувствовал себя лучше, стерлась гримаса удивления, теперь он был спокоен. Пора было приступать к трапезе, которую подготовил Этта. Особенно манил сыр, изготовленный из птичьего молока, его головка, разрезанная на двенадцать частей, лежала на глиняном блюде. Рядом, высокой горкой нарезанный кусками праздничный лаваш, который испек Якуб, зелень, сушеные фрукты. Исайя принес запотевший кувшин с вином.      Мы сели за стол, все примолкли, глянули в мою сторону. Ждали напутственного слова. Признаюсь, никогда печаль не была так глубока, а радость такой побеждающей. Все разом навалилось на меня... Будущее оскалилось неминуемой гибелью, прошлое утеряно. Я утратил родину, друзей и вновь нашел их. Чтобы вскоре расстаться вновь? За столом не хватало Быстролетного, но он телепатически телеграфировал, что мысленно с нами и охотно поднимет за исцеление бедного Суллы "ба-альшой" лепесток аленького цветка. Было тревожно и весело. Перспектив никаких, надежд - бездна. Вот такая складывалась у меня "технология жизни". Тоот, уловив мое смущение, попытался занять ребят, почесал Иуду под мышками. Тот неожиданно захихикал.      - Братья... - только и успел выговорить я, как в дверь постучали. Зачем стучать, когда запоры сняты? Они вошли втроем: помощник начальника местной канцелярии и два охранника, одним из них был тот, который выпустил на волю апостолов.      - Знахарь, тебя требуют великие, - с порога объявил помощник начальника канцелярии.      - В чем дело?      - Дуэрни выбросилась из окна. С седьмого этажа.      - Разбилась?! - испуганно вскрикнул Этта.      - Нет, - ответил помощник начальника. - Она обучена прыгать.      - Так в чем дело? - спросил я.      - Она прыгнула в воду. Попыталась пройти по ней, как по суше. Разве это возможно, знахарь?      - Возможно, возможно... - закричали разом Хваат и матросы.      - Выходит, вас тоже лечить надо, - со вздохом почесался начальник. - Выходит, вот чем вы в плаваниях занимаетесь. По волнам бегаете? Собирайся, знахарь. Великие приказали, если не пойдешь по-доброму, вести силой. Сам прикинь, какой позор в такой праздник под конвоем ходить.      Это действительно было неслыханным бесчестьем. Мне пришлось выйти из-за стола. Я кончиками пальцев ощущал беду, но бросить Дуэрни, подвергнуть опасности друзей? Этта собрался было пойти со мной, но один из стражей резко осадил его - ешь, сказал, и пей во славу Героев. Сегодня твой день.      По дороге на пристань со мной связался Быстролетный и предложил бежать. Надо было только оторваться от охраны, затеряться в толпе марширующих в ногу, выбраться за городскую черту или выбежать на берег бухты, там уж он подсобит. Появляться в пределах поселений ему было строго-настрого запрещено попечителем.      Я отказался. В замке меня провели на женскую территорию. Дуэрни наглоталась воды, но, в общем, ее состояние было удовлетворительным. Ей требовался полноценный отдых, длительный сон.      - Вот именно, - кивнул Ин-се. - Для этого мы тебя и позвали. Знахарь, либо ты отучишь ее видеть во время отдыха недопустимые, сбивающие наладку видения, либо ее отправят на интеллектор. Время "икс", знахарь! Мы больше не можем ждать.      - Как же я отучу ее?!      - Это нас не касается, проныра! - выкрикнул Ин-ту. - Расскажи ей сказку, внуши ужас перед гневом ковчега, наконец, навей сон, который бы навсегда запретил видеть сны. Ты полагаешь, мы позволим тебе вот так запросто губить перспективную особь? Ты очень заблуждаешься, плут!      - Вы не понимаете! - в отчаянии воскликнул я. - Это все равно, что потребовать, чтобы я отучил ее ходить, дышать. Это не в моей власти. Это теперь вообще ни в чьей власти.      - Сравнение не отличается корректностью! - заявил Ин-се. - Ходить, дышать - это врожденные, определяющие факт существования способности.      - Хорошо, - согласился я. - Возьмем, например, человека, научившегося плавать. Его, как ни старайся, уже нельзя отучить, так и в этом случае. Разве что воспользоваться каким-либо сильнейшим психотропным проламывателем?      - Воспользуйся, - одобрительно почесался Ин-ту.      - Я не могу взламывать сознания.      - А ты постарайся. Ради Хорда, ради счастья народа, ради собственной жизни. Мы можем обеспечить тебя благами, ты будешь безбедно проводить свободное время. Разрешаем даже видеть сны. Можем продемонстрировать тебе ковчег. Выбирай, что тебе больше по душе.      - Я должен подумать...      - Думай, но недолго. К утру мы должны получить ответ.            * * *            Это была долгая безнадежная ночь. Меня провели мимо общей камеры, затем по длинной крутой лестнице мы спустились вглубь острова. Здесь в середине тускло освещенного коридора вырисовывалась овальная, с необработанной поверхностью плита. Она отъехала в сторону, освободила проход. Меня завели внутрь, приказали сесть, затем провожатые вышли. Плита слабо скрипнула и затворилась. Я надеялся, что в камеру дадут свет. Не тут-то было! Кромешная тьма сгустилась вокруг - тьма в прямом и переносном, то есть ментальном смысле. Плита и, по-видимому, не только она одна являлась непробиваемым барьером для любой направленной мысли. Достучаться отсюда до Быстролетного было невозможно. Я почувствовал себя в могиле.      Хордянское во мне буквально взбесилось, человечьего едва хватало, чтобы сдержаться и не взвыть, не броситься на плиту, не забарабанить кулаками по металлической двери. В следующий момент меня ошеломила простенькая мысль, почему и в самом деле не взвыть, не забарабанить? Прием, конечно, рассчитанный на простаков, а уж назвать представителей высших каст Хорда простаками я бы не отважился. Тем более, когда сущность моя оказалась раскрытой - в этом сомнений не было. Вот почему в моем положении скатываться до дешевых приемов было непростительной глупостью. Я стиснул зубы, унял скулеж и уселся на пол. Подножие была металлическое, в рубчик, к тому же теплое. Главное, вырваться на воздух и спрыгнуть в море. Другой возможности спастись я не видел.      Слабый шорох отвлек меня. Я попытался с помощью ясновидения прочувствовать ауру непонятного звука, облечь его в зрительный образ. Бесполезно! В следующее мгновение кто-то наткнулся на меня, нащупал плечо, почесал его.      Я вскрикнул.      - Тише, - послышался чей-то шепот. - Следуй за мной. Я не враг.      - Свежо предание, - начал я, однако тот же голос перебил.      - Они приняли решение...      - Кто они?      - Верхние.      - Проверить меня на интеллекторе?      - Нет, им известно, что с такими, как ты, интеллектор не справится.      - С такими, как я? В таком случае, кто я? И сколько нас было?      - Достаточно, с десяток... У нас мало времени, идем.      - Куда? И почему я должен...      Мне не дали договорить, с силой потянули за рукав. Что было делать? Пришлось последовать за незнакомцем.      На ощупь я определил, что дверь открыта. Никакие технологии не могли позволить отодвинуть плиту без знания секрета, но об этом после. Коридор был слабо освещен. Потолок, овальным сводом смыкавшийся вверху, высотой был под стать тем туннелям, какие были пробиты в недрах якутской сопки, где шесть с половиной миллионов лет скрывался свернувшийся в исходную форму фламатер; так что мне и таинственному незнакомцу в поблескивающей металлизированной накидке с капюшоном, который вывел меня из камеры, а также двум рослым стражам в рельефных нагрудных латах и пирамидальных шлемах, стоявшим у выхода, приходилось заметно сутулиться.      Славные?!      Выбравшись из камеры, мы двинулись в сторону, противоположную той, откуда меня доставили. Незнакомец в накидке начальственно шагал впереди. Стражи, крепко державшие меня за руки, с места пошли в ногу, я тоже. Мне так и не удалось разглядеть лицо таинственного провожатого, более того я не никак не мог различить основной цвет его ауры. Сгустки психической энергии, называемые чакрами, едва угадывались в телепатическом облачке. Они были размыты, не в фокусе - это было удивительно, так как попечитель снабдил меня самыми эффективными инструментами сверхчувственного восприятия и воздействия. В конце коридора вожатый отворил дверь, и мы оказались на нижней площадке лестницы, ведущей вверх, в темноту. Здесь один из стражей сунул мне в руки такую же поблескивающую накидку, который прикрывался идущий впереди хорд, приказал надеть ее, затем мы начали взбираться по лестнице. Выбрались на поверхность в маленькой, затерянной между скал щели, откуда начиналась дорожка к укрытому в нагромождении утесов небольшому округлому гроту. Пещера была наполовину заполнена водой. Между осклизлых оглаженных камней нас ждала лодка, что-то вроде ялика. Проводник приказал мне сесть на дно и держать голову пониже. Я повиновался. Сам он взялся за весла, а стражи в латах разместились на задней банке по обе стороны от меня. Они по-прежнему держали меня за руки. Несколькими рывками незнакомец отогнал лодку от берега, развернул ее и узким проходом вывел на акваторию главной бухты. Вдали разом засияли городские огни, выше крупные, созревшие к осени звезды, их отблески плавно заколыхались на едва пошевеливаемых ветром волнах. Лодка сначала двинулась вдоль прибрежных утесов - скалы непроницаемо-черными глыбами нависали над нами - затем контур незнакомца частично закрыл многозвездную хвостатую спираль, и спустя несколько минут впереди очертился выступавший из воды горб. При нашем приближении в нем обнаружилось еще более темное пятно, оказавшееся люком, ведущим куда-то вниз, в пахнувшие спертым теплом и машинным маслом недра. Подводная лодка?.. Эта мысль едва успела мелькнуть в сознании, как стражи, приподняли меня и сунули в люк, где чьи-то крепкие руки приняли меня, помогли приземлиться на прочный, судя по твердости, металлический пол. Здесь кто-то почесал меня по плечу, помог снять накидку. Я оказался в пронизанной отсветами мерцающих приборных циферблатов полутьме. Рядом, за переборкой, ненасытно и откровенно чавкал помповый насос, с той же стороны доносился лишающий веры в надежность этой посудины скрип и тихое ритмичное скрежетание. Меня повели по проходу, предупредили - держи голову пониже. Через десяток шагов вновь остановка, опять предупреждение - осторожно, порог. Я, высоко поднимая ноги, перебрался через препятствие, руками ощупал боковые металлические ребра. Наконец мне надавили на плечи и предложили сесть. Я огляделся, на ощупь проверил пространство вокруг себя. Позади обнаружилось что-то вроде широкой лежанки, упиравшейся в шершавую стену. Осторожно сел, в следующее мгновение вспыхнул свет - скорее брызнул, - ослепил, заставил зажмуриться.      Когда я открыл глаза, обнаружил себя в узкой каюте. Над овальной металлической дверью полушарие светильника в проволочной оплетке, на противоположной стене опущенная и схваченная винтом столешница. Напротив, на второй откидной койке расположился плечистый губошлеп в рельефных, прикрывающих грудь и живот, металлокерамических латах. Броня была покрыта искусной гравировкой, но у меня уже не было сил присматриваться к изображению. Руки незнакомец сложил на груди. Под латами проглядывала рубаха, сшитая из того же металлизированного материала, из которого была изготовлена накидка. Голову прикрывала крупноячеистая металлическая сетка - что-то вроде кольчужного капюшона. Удивительным показалось, что густые пушистые перышки на его голове были уложены на косой пробор. Нос орлиный, и, не в пример другим губошлепам, губы тонкие, вычурно изогнутые. Даже при ярком свете его аура была размазана по объему и представлялась неким переливающимся цветастым облачком, в котором с трудом угадывались чакры. Удивительно, в мои мысли он даже не пытался проникнуть. Некоторое время незнакомец с откровенным недоверием рассматривал на меня, потом сложил руки на груди и сказал.      - Значит, ты и есть тот знаменитый лекарь, который рассказывает небылицы и награждает людей видениями? Как же тебе это удается? - он сделал паузу, потом неожиданно спросил. - И зачем?..      Не дождавшись ответа, представился.      - Неемо, командир этой посудины, славный первого разряда.            Глава 8            Я не удержался, отпрянул, потом принялся отчаянно чесаться.      Вот так совпадение!      Черт знает во что поверишь, когда за тридевять земель, в тридесятом царстве неожиданно встретишь капитана неведомой подводной лодки, которого к тому же зовут Неемо. Но совпадение ли это? Я даже вздрогнул - неужели кто-то из губошлепов мог проследить историю моего появления на этой перегретой планете от самого истока?      Неемо не спешил заводить разговор - внимательно приглядывался ко мне. В мои мысли он даже не пытался проникнуть: как и все прочие губошлепы, в сверхчувственном отношении капитан был совершенный ноль, однако он имел представление о том, что мозг не есть сокровенная тайна и при особом умении можно проникнуть в сознание. Ментальная защита осуществлялась за счет спецкостюма.      - Так и будем в молчанку играть? - наконец подал голос Неемо.      - Спать хочу! - буркнул я и зевнул.      - Что ж, отдыхай, - почесался капитан. - Завтра у тебя будет трудный день.      - Сказал бы, мил человек, куда меня везут? - уже устроившись на откидной койке, робко спросил я.      - Скоро узнаешь.      Свет в каюте погас.      Час от часу не легче! Лихо завернули. Скоро узнаешь - вот и весь разговор. С какой целью меня поместили на глубину, упрятали за толстой броней? По-видимому, славные решили любой ценой докопаться до тайного канала, по которому неведомый враг передает мне инструкции.      Вот чего я понять не мог, почему старцы вели себя со мной с такой щепетильностью? Кем они являлись, я не знал, но власти у них было предостаточно. Они полагали, что всегда успеют расправиться с нелепым, неявно завербованным горцем? Или в их новой, веками складывавшейся "технологии жизни" сохранился некий императив, безусловный поведенческий запрет, пересилить который хорды были не в состоянии? Благоговение перед создавшей их силой было намертво впечатано в наследственный аппарат? Этакий несминаемый временем архетип "грозного отца", против которого можно бунтовать, с которым можно сражаться, но оскорбить, презирать, нанести ему обиду, совершить какое-нибудь кощунственное деяние, тем более святотатство, было невозможно. Может, потому славные рассматривали войну с архонтами или их наследниками как бессмысленный, но возвышающий подвиг. Они собираются пойти в бой, как на казнь?..      А может, все проще? В общем-то, поселяне всех разрядов были практичные, избегающие любой "метафизики" существа. Вероятно, старцы тоже считали меня киборгом - точнее, "искусственным живым организмом" - и, принимая во внимание уровень моего создателя, полагали, что истязаниями от меня ничего не добьешься. В случае попытки силового приближения к истине я тотчас уйду к судьбе. Выходит, они решили затеять игру не со мной, но с моим "повелителем"? Зная особенности появления хордов на свет, их образ мышления, способ познания мира и самих себя, неодолимые ужас и ненависть к своему прошлому, отвращение к приютившей их планете, вполне можно предположить, что им и в голову не приходило, что мыслящая плоть способна возникнуть и развиться естественным путем, оказаться закономерным итогом последовательного, поэтапного развития. Ни о какой эволюции, в нашем понимании, на Хорде и речи быть не могло - промежуточные звенья отсутствовали, ни с одним животным или птичьим видом губошлепы не были связаны полноценным древним родством. Так что вывод, что их философия жизни строилась на убеждении, что окружающее пространство есть исключительно игра неких материальных сил и предки всякого живого существа были созданы в пробирке; что каждая разумная особь не может не иметь материального творца, - был вполне логичен. Следовательно, обрывая связь с батяней-комбатом, они приводили меня в бездеятельное, оцепенелое состояние, в которое впадает утюг, отключаемый от сети. В этом случае они получают возможность перехватить инициативу в подспудной борьбе с незримой, повелевающей мной силой. Вся их "жизненная технология" строилась на убеждении в неотвратимости возвращения архонтов. Они вполне могли допускать, что прародителей больше не существует, в таком случае следует ждать нападения каких-то иных хищных и жадных до чужой плоти инородцев. Они были убеждены или имели веские основания утверждать, что, утратив со мной связь, отправившие меня злоумышленники начнут искать способ связаться со своим тайным посланником. Что капитан Неемо говорил о десятке подобных мне? Выходит, я не только не первый, но и не единственный представитель попечителя на Хорде. И каждый раз у батяни что-то срывалось. В тот момент я не испытывал обиды. Я не ребенок и вполне понимал, что в руках небожителей я не более, чем средство, которому позволено действовать по своему усмотрению. Как Бог на душу положит. Мне самому следовало побеспокоиться о себе, а также о тех, кто стал мне близок, ответственность за чьи судьбы нельзя было стряхнуть с рук. Подобное понимание свободы мне было куда ближе, чем возможность воплотиться в любой образ, заняться любым делом и прочая ерундистика, которой так настойчиво пичкал меня фламатер.      Итак, славные полагают, что если им удастся подключиться к каналу связи между мною и моими хозяевами, они сумеют проникнуть в замысел вторжения в систему Даурис-Таврис. Неужели это и был тот пунктик, на котором они все свихнулись?      В таком случае я просто обязан их разочаровать. Я - полноценный губошлеп, родом из поселения беглых, чьи предки когда-то по собственной воле, спасаясь от голодной смерти, ушли в горы. Сын природы, одарен способностью видеть сны, в университете освоил науку излечения поселян, необуздан нравом, непоседлив, трусоват, каналья и мошенник, потому и брожу по белу свету. Я - повелитель самого себя и никто мне не указ, даже старцы Ин. Вот такие извращенцы порой попадаются среди горцев.      Но шутки в сторону. Война была объявлена, и никто заранее не оговорил ее правил. Подобное неустойчивое, чреватое всякими неожиданностями положение меня устраивало. В подобном лабиринте оборотень-губошлеп со всякими штучками-дрючками и бластером в ноге, он же разумная тварь с далекой планеты, он же бисклаварет-хранитель с опытом ведения боевых действий против всякой нечисти - мог дать сто очков вперед любому, даже самому проницательному славному. При условии, что мне вернут волшебный пояс.      Однако прежде всего я - знахарь, и точка! Прошу любить и жаловать. Существо ничтожное, со своей причудью, не более того. Правда, такой маскарад был хорош до той поры, пока мне не придется взять в руки оружие. Я мог воспользоваться бластером только раз, и это раз должен был принести мне победу, иначе из наблюдателя - придурковатого, непонимающего, что с ним происходит, горца - я сразу превращался в опасного врага, и даже отсвет немереной мощи попечителя ди не спасет меня от гибели.      При этом трудность применения оружия состояла в том, что боевой контакт должен был принести победу не только мне, но и противостоящим губошлепам. На этом парадоксе безусловно настаивал батяня-комбат. Как можно согласовать несовместимое, я понимал с трудом, поэтому, не в силах проникнуть в мудрость незримого попечителя, по-моему, свихнувшегося на миролюбии, я пришел к выводу, что лучше совсем обойтись без стрельбы. Это решение ставило меня в одновременно и в безнадежное, и в выигрышное положение. Даже при отсутствии связи...            Разбудили меня почесыванием по плечу. Надо мной стоял матрос в простеньких нагрудных латах, шароварах и плетенных сандалиях на босу ногу. Обыкновенный губошлеп, каких на Хорде хоть пруд пруди. Вот тебе и славный!.. Матрос был необыкновенно худ, глаза печальные.      - Завтрак! - объявил он, поставил поднос на откинутую столешницу и вышел.      Я заставил проглотить себя пойло, которым угощали на этой субмарине. Глянул на капитана, тот с непроницаемым видом хлебал эту баланду. Вспомнил о сыре из птичьего молока, вообразил вкус лаваша, испеченного Якубом, и вздохнул.      После завтрака мы вновь расположились друг напротив друга. Неемо сложил руки на груди, спросил.      - Что, знахарь, тебе привиделось сегодня во время отдыха?      Я почесался.      - Вспомнил, что приключилось с обезьяной (есть у них на Хорде такие мелкие шкодливые животные), наблюдавшей, как плотник раскалывает бревно двумя клиньями. Загонит один клин, потом вставит в щель следующий, вобьет его - так и движется к другому концу.      - Понятно, - откликнулся Неемо.      - Вот и ладушки. В полдень плотник решил отдохнуть. Расположился в тени возле ручья, а любопытная обезьяна, забравшись на бревно, попыталась вытащить клин, который торчал в комле. Раскачивала она его раскачивала, пока ее яйца на провалились в щель. Что с ней случилось далее, когда она вытащила клин, рассказывать не буду.      - Любопытно, - после некоторого раздумья заявил капитан, потом философски заметил. - Все врут. Каждый норовит солгать. Ты, знахарь, тоже врешь. Придурка из себя изображаешь. Говорят, у тебя в горах мамка есть?      - Ну, - я неопределенно почесался.      - Цыплят завел?      - Двоих. Там, в горах...      - Что так мало?      - Двоих попробуй выкорми.      - Что с ними теперь?      - Выросли... У старшего уже своя мамка есть. Цыпленка завели.      - Любишь цыплят?      Я принялся отчаянно чесаться. Потом наконец сформулировал.      - Даже не знаю. Привязан...      - М-да... - заключил Неемо и вновь впал в раздумье. Через некоторое время он продолжил.      - Про тебя рассказывают много странного. Говорят, кто-то из поселян считает тебя учителем, что вас двое, что ты умеешь рассказывать сказки, награждать снами. Зачем все это, знахарь, если огонь небесный вот-вот обрушится на Хорд?      - А если не обрушится?      - Как же не обрушится! Эти напыщенные петухи ни за что не упустят возможности красиво погибнуть. У них только и разговоров о том, что лучше умереть стоя, чем жить на коленях.      Я ничего не ответил на это неожиданное заявление.      - Изобразили какие-то дурацкие треугольники, а на самом деле с тупостью и упрямством, достойными лучшего применения, возводят бастион в безатмосферном пространстве. Надеются этой пукалкой остановить тех, кто идет на смену архонтам. Глупо...      После этих слов мне следовало сломя голову мчаться в ближайшую тюрьму и требовать, чтобы меня законопатили там до конца моих дней. Но как отсюда сбежишь? На провокатора Неемо был непохож - не чувствовалось в нем этой подловатой страстишки, а без вдохновения, без игры воображения, без умения добиться сочувствия, вызвать на откровенность, что за провокатор!      Я почесался.      - Ты что, не веруешь в ковчег?      - Почему же не верую, - Неемо сделал паузу, потом добавил. - Верую, конечно. Как тебе понравился наш завтрак?      Я не смог скрыть отвращения.      - Так питается большинство поселян, особенно те, кто трудится на заводах, обслуживает подводные грузовые корабли, транспортную сеть. Тем, кто несет службу в космосе тоже приходится несладко - питаются два раза, а то и раз в день.      - У нас в горах таким пойлом даже домашняя птица бы побрезговала, - ответил я.      - Вот именно, - изящно, коготочком указательного пальчика почесал лоб Неемо. - Потому что вы, беглые, сеете, что пожелаете, там, где пожелаете, скот пасете на тучных пастбищах, а повсюду, где царит порядок, сплошь нищета и мор. Все соки из поселян высосали. Каждое зернышко на учете! Каждая капля ртути - на оборону!      Он помолчал, потом продолжил.      - Знахарь, я своими ушами слышал, как ты утверждал, что рукотворный сосуд - это великий обман. Нам запись прокручивали. Что строить его - понапрасну тратить силы и время. Что есть другой ковчег, существующий предвечно, который с полным основанием можно назвать сосудом святости, силы и безмерной любви к созданным им тварям. Разве не так, знахарь?      Я торопливо почесался.      - Я никогда не утверждал, что не следует строить ковчег. Я только спрашивал - тот ли священный сосуд мы наполняем, о нужном ли печемся? Ощерившаяся пушками гора является только горой, и ничем иным. На нее можно взобраться, но спастись нельзя.      - Но если в самом деле нагрянут архонты или их потомки?      - Их нет, они сгинули!      - Эти сгинули, другие придут, - Неемо уныло глянул в мою сторону. - Как ты можешь знать?      - Видел во сне.      - А-а, во сне... Во сне ты, говорят, видал какой-то необыкновенный остров, расположенный неизвестно в какой стороне. Там, говорят, сбываются желания. Не много ли на себя берешь, знахарь?      - Я что, я поселянин махонький. Вот такой, - я показал ему коготок мизинца.      В этот момент над головой жутко завыла сирена. Неемо бросился к выходу. У порога обернулся, грозно крикнул: "Сидеть!" - и выскочил в коридор. Некоторое время я с тревогой прислушивался к надрывному вою, потом осторожно притянул к себе металлическую плиту, выглянул в коридор. На полу, повыше металлической решетки струилась вода. Где-то совсем близко в аварийном режиме захлебывалась помпа. Услышав прерывистые, чавкающие звуки, я моментально проследил путь воды до сборного трубопровода, затем через рабочую полость насоса наружу, в море. На свободу... Наклонившись, зачерпнул горсть воды, быстро вернулся в камеру, вылил ее на столешницу - небольшое выпуклое пятнышко разлилось по щербатой, плохо закрашенной, металлической поверхности, - затем прошел к входному люку, прикрыл овальную плиту и для верности наглухо довернул маховик замка. Теперь в каюту не попасть. Достал из левой ноги сосуд с особого сорта водой, зарядил ее - то есть, ментальным образом закрепил в молекулах волшебной жидкости сообщение Быстролетному о переводе на подводную лодку, об аварии, о том, где искать меня, о чудесном острове на котором исполняются желания. Наконец вновь, отвернув колесо маховика, отворил дверь и стряхнул драгоценные капли в скапливающуюся в проходе воду. Не удержался, проследил, как струйка с моим сообщением, миновав жерло насоса, оказалась в море, как ушел в пространство сверхчувственный сигнал.      Теперь на помощь капитану! Я бросился по коридору, стены которого представляли из себя сплошь бегущие из отсека в отсек трубы и кабельросты, в приямках которых были уложены толстые, свитые из проводов жгуты. Все оборудование обветшало, краска местами облупилась, на металлических частях кое-где проступила ржавчина. В это мгновение начал гаснуть свет. В полутьме я добрался до отсека, расположенном перед самым центральным постом. Уровень воды здесь уже был повыше когтей на пальцах ног. Капитан с тремя худыми, с изможденными матросами толпились у люка в боковое помещение - по-видимому, кубрик, - из которого достаточно обильно поступала вода. Из проема, ведущего в центральный пост, выглядывали два губошлепа в латах, в глазах у них стыл откровенный ужас. Они, видимо, ждали команду капитана задраить люк.      - Что случилось? - крикнул я.      Неемо неожиданно страстно почесался и вполне спокойным голосом объяснил.      - Течь. Швы на этой старой лоханке прозрачным под стать. В каждом плавании что-нибудь да случается.      - Надо всплывать! - заявил я.      - А мы что сделали! Сейчас ребята пытаются завести снаружи пластырь, а мы здесь, со своей стороны должны закрепить накладку. Сил у матросов не хватает, питание скверное.      - Дайте я попробую, - заявил я и, не слушая возражений, пролез в люк.      Повреждение оказалось не таким серьезным, как могло показаться. Правда, у матросов и в самом деле не хватало силенок довернуть винты упора, прижимающего накладку, а с рычагом в тесноте было не подступиться. Пришлось мне взяться за дело. Вчетвером нам удалось стянуть винты, щель запечатали прочно. Течь прекратилась, иссяк сочащийся по стенке ручеек, вновь стали слышны трагические всхлипы работающей помпы. Эти звуки напомнили мне о первых минутах пребывания на мостике - выходит, они здесь только тем и занимаются, что откачивают воду?      Уже в каюте Неемо признался.      - Только бы до генерального канала дотопать, там подремонтируемся.      Особой уверенности в его словах не чувствовалось.      - Нам погружаться нельзя, - предупредил я его. - Все эти заплаты до первого шторма. Какой прогноз?      - Отвратительный! - громко, с некоторым даже вызовом ответил капитан. - Давление падает. Ну и что? Сложить ручки и ждать, когда нас килем вверх перевернет или швы окончательно разойдутся.      - И так каждый раз? - спросил я.      Он долго молчал. Наконец обречено сложил руки и ответил.      - Почти. Слышал, помпы почти безостановочно работают.      - Что ж, теперь нам может помочь только чудо.      - Что такое чудо?      - Спрашиваешь, что такое чудо? - почесался я. - Это диво, необычайная невозможная в реальных условиях вещь, это - удача. Это чудесный остров, который исполняет желания. Если нам удастся отыскать его, считай, что повезло. Это и есть чудо.      - Брось лепить горбатого, знахарь, - процедил сквозь зубы капитан. - Я вполне информирован о твоих ухваточках, так что меня вокруг пальца не обведешь. Неужели ты полагаешь, что я всерьез поверю, что эта свихнувшаяся на сновидениях мамка на самом деле бегала по морю.      - Так сдохни в пучине! - ответил я и откровенно перекрестился в его присутствии.      Он бровью не повел на этот оскорбительный жест.      Наступила тишина.      - Скажи, тебе знаком капитан Хваат? - спросил я.      Неемо кивнул.      - За что его списали на планету? Ты мне столько всего наговорил, что открыть причину наказания Хваата, это уже не прегрешенье.      Лицо Неемо неестественно напряглось. Я видел его насквозь. Не было в его душе борьбы с собой, капитан не пытался справиться с чувством долга, запрещавшего ему разглашать служебные тайны в присутствии какого-то подозрительного субъекта. Ничего подобного не было. Все выгорело дотла.      Всякое воспоминание о некоем судном дне было ему чрезвычайно болезненно. В его сознании обжигающим видением мелькнула картинка - вот он и Хваат в ряду семи других капитанов космофлота. Затем, смутно, округлый гигантский астероид, ощерившийся провалами, хребтами, склоны которых были покрыты металлом, помеченный гигантскими оспинами разрезов и котлованов. Сотни маломерных космических суденышек висели над его поверхностью. Следом, словно удар кинжала, мелькнули лица стариков Ин-ту и Ин-се. Их лица были суровы.      - Только мы с Хваатом, - глухо ответил Неемо, - отказались от великой чести пройти через интеллектор. Нас, ублюдков, рекомендовали на координаторов и пилотов межзвездного ковчега, но для этого следовало лишиться части памяти. Отсечь, понимаешь, все лишнее, обременяющее, связанное с Хордом. Мы с Хваатом заупрямились, - он вздохнул. - Что с нами, придурками поделаешь! Тогда нас отправили в распоряжение диктатора Дьори с переводом в морской флот. На самые незначительные должности.      - Разве "Калликус" или подводная лодка это самые обидные назначения?..      - Дослужились... У нас со специалистами вообще зарез.      - У тебя есть мамка?      - Была.      - Были цыплята?      Он замер, потом утверждающе почесался и добавил.      - Мы с Хваатом были неплохо обеспечены, и смогли сохранить весь выводок.      - Вы с Хваатом!?..      - Ну да, нам в молодости после окончания училища встретилась замечательная курочка, тоже из ублюдочных. Дом мы построили на отшибе, на Такнаале. Там располагаются поселения тех... кто из павлиньего рода.      Страшная догадка мелькнула у меня.      - Они попали под бомбардировку?..      Неемо подтверждающе почесался.      - Обыкновенная история, - наконец выговорил он. - Встретились мы с Хваатом на космической базе, поговорили, выпили и дали зарок не забывать ни Тойоти, ни птенчиков. Скажи, знахарь, в чем они были виноваты? Ин-се без конца уговаривал - ребята, всяко бывает, произошла ошибка. Суньте голову в интеллектор, освободитесь от прошлого, самим же легче будет. Мы ни в какую - слово дали. Что с нами, с упрямцами, поделаешь, пришлось списать. Мы не в обиде, но знаешь, знахарь, вот здесь, - он указал на правую сторону груди, - порой нестерпимо жжет. А ты говоришь остров исполнения желаний. Неужели твое чудо способно вернуть мне Тойоти и наших питомцев?      Я переспросил.      - Питомцев?      - Ну да, иждивенцев... Птенчиков.      - Их не вернешь, - подтвердил я. - Здесь никакое чудо не поможет, но и гибнуть в пучине тоже не дело. Кто он такой, Ин-се?      - Координатор славных. Они орудуют вместе с Ин-ту. Их величают Осветителями тьмы. Каждый является половиной целого. Такие пары повелители создавали для работы в особых условиях, где требовался глаз да глаз. Например, для слежения за тончайшими, чреватыми авариями техпроцессами, которые ни на мгновение нельзя было выпускать из-под контроля. Порой их выводили для исполнения диспетчерских функций. Часто спаренные особи использовались в качестве надзирателей. Они без слов могут общаться друг с другом. Один спит, другой бодрствуют. Всю жизнь в обнимку, - капитан задумался, почесал коготочком висок. - Что-то, знахарь, я совсем разболтался. Сам не знаю почему. Может, потому, что Хваат тебя хвалил. Имей в виду, на этот раз нам вряд ли удастся дотопать до генерального канала. Штормягу нам не пережить, потонет посудина, - он обвел глазами каюту, - а я ведь за нее расписывался. Прозрачный с ней, с подлодкой. Разве она может сравниться с моим боевым крейсером. Его называли "Тоопинайки". Тебе не понять, это на древнем, означает: "Способный скользнуть в незримость".      - Куда? - удивился я.      - В серое лимбо. Это такая область, где существует только время и нет пространства. Мой крейсер в эпоху повелителей мог запросто нырнуть в первообъем, однако с тех пор прошло столько лет, что никто толком не знает, как развернуть оболочки больших двигателей. Есть специалисты по нейтринной динамике, по оболочка, есть техники-знатоки по времени, однако координаторы давным-давно вымерли. Многие кланы утеряны. Так мы и топали по окрестностям Дауриса-Тавриса, наполовину загруженные этими объемными пупырчатыми мешками, сопровождали транспорты, которые доставляли на ковчег ртуть, технический персонал, согласившийся пройти через интеллектор. Туда только таких отправляли. Чтобы ни одной лишней мысли, чтобы все только о деле. Это правильно, знахарь, как же иначе.      - Можно по-всякому, - я откровенно почесался. - Можно без лишних мыслей, а можно наоборот.      - Это и есть твоя благородная истина? - усмехнулся Неемо. - Не густо. Мне рассказывали, что ты творишь удивительные вещи. Якобы добрые поселяне твоим повелением по воде, аки по суху забегали. Ладно, что ты там насчет чуда? Что для этого требуется? Возопить в пространство? Обратиться к твоему ковчегу?      - Почему к моему?      - Потому что от нашего никакого чуда не дождешься.      - Нет. Просто выпусти меня на палубу, дай оглядеться, тогда я смогу точно сказать, в каком направлении двигаться.      Неемо удовлетворенно почесал лоб.      - Вот ты, мошенник, и попался. Как раз об этом и предупреждали меня старцы. Скажи, с какой стати я должен нарушить приказ и выпустить тебя на палубу? Чтобы ты связался со своим хозяином? Неужели ты считаешь меня пособником прозрачных, которые ждут не дождутся, когда начнется вторжение?      - Ох, не будет никакого вторжения! Некому вторгаться!.. У архонтов нет наследников, кроме нас, хордов! Вот что открылось мне во время ночного отдыха. Мы сами губим себя. Прежние повелители повержены, ныне мы пытаемся взвалить на плечи их ношу. Вот послушай, что случилось у нас в горах.      Поселилось в местности Лооян страшное чудище, родом из прозрачных летунов. Был прозрачный велик и грозен, всю округу испепелил огнем. Никому не было от него спасения, вот поселенцы и несли ему всякую всячину: птичье молоко, сыры, скот и долю от урожая, а тот все не унимался. Сколько отважных молодцов выходило сразиться со злыднем, ни один не вернулся. Всех сожрал проклятый гарцук!.. Рассказывают, что нашелся в Лоояне удалец, которому тоже не терпелось помериться силами с чудовищем, дать волю поселянам. В округе не было ему равных во владении мечом и копьем, а из лука он стрелял так, что мог за сто шагов попасть в глаз летучему барану. Вот отправился малый к логову гарцука. Вступил с ним в бой, одолел. Хотел добить, но тут умирающий гарцук предупредил: "Не вздумай умыться моей кровью! Не дай уговорить себя прыгнуть в волшебное окно! Но прежде всего сожги замок!" Молодец решил послушаться его совета, однако перед тем, как спалить проклятое место, отправился осматривать дворец. Каких только чудес там не было! Молодцу все интересно, он и эту штучку потрогает, и эту. Каждая вещица занятна. Остался он во дворце на ночь, потом день прихватил и еще одну ночь. Житье ему понравилось, о чем ни попросишь, сразу кто-нибудь из обслуживающего персонала приносит. Ни в чем отказа нет. Еда сытная, вкусная, вино сладкое, крепости необычайной. Чем не жизнь, вот и остался наш удалец во дворце.      Вспомнились ему в ту пору слова убитого гарцука, призвал своих слуг и спрашивает: "Почему прежний хозяин запретил прозрачной кровью умыться?" - "Из зависти, - отвечают - Окропишь себя его кровью, станешь бессмертным". Задумался молодец, потом велел принести гарцуковой крови и умылся он прозрачной влагой.      Вот пришел день, когда слуги объявили, что припасы на исходе, что мелкие людишки из долин позабыли о долге - жируют внизу, не желают припасами делиться, а ведь кому как не хозяину дворца родную землю защищать. Врагов у них много. "Где же они?" - спросил юноша. "Повсюду", - ответили слуги. "Что-то я ни одного не встречал?" - "Но ведь ты сам сгубил нашего прежнего хозяина. Почему, господин, ты полагаешь, что не найдется еще один дерзкий смельчак, который попытается бросить тебе вызов?"      Наш удалец задумался - в самом деле, если он отважился выйти на бой с чудовищем, почему не найтись другому храбрецу? Повелел он, чтобы слуги бдительно следили за дорогой к замку, укрепили стены, собрали подати за все прошедшие годы, а те отговариваются: "Как же мы соберем подати, господин? Нас горстка, а поселян в долинах не сосчитать. Тебе самому надо вылететь на правеж, показать людишкам, кто в горах хозяин". - "Как же я вылечу, когда у меня нет крыльев?" - "Ну, это дело поправимое, - отвечают слуги. - Всего-то делов, что выскочить в окно, и крылья отрастут".      Подвели они его к одному из окон во дворце. Рама старинной работы, вся резная, и медальки по наличнику, на них летучие гарцуки изображены. Сколько их там, сосчитать нельзя, но и места свободного хватало. Пригляделся удалец, видит на одной из медалек его лицо засветилось, и на глазах стало перьями обрастать. Челюсти вперед выперли, выросли клыки, два длинных уса развеваются. "Прыгай в окно, господин!" - упрашивают слуги. Но был тот удалец храбр да умен, смекнул он, что не из зависти прежний хозяин дворца предупреждал его. Ушел он из дворца, а дорогу туда камнями завалил. Куда ушел, никто не знает.      Зажили поселяне в долинах спокойно сытно, начали забывать о летучем гарцуке, да только явились в поселение слуги из замка - а они, слышь, капитан, все, как один, прозрачной кровью умывались - и начали причитать и вопить: "Хотите снова в кабалу попасть? Займет какой-нибудь лиходей брошенный дворец, тогда всем вам несдобровать! Давайте построим великую стену и отгородимся от дворца. А всякого, кто попытается до того места добраться, казнить немедленно".      Так поселяне и порешили. Принялись стену возводить. Все силы на эту работу уходили, поля и угодья начали пальмами зарастать, еды все меньше и меньше уставали, а прежние слуги гарцука приговаривали - это ничего, зато живем в безопасности. Никто огнем не будет палить, ни податей не требует.      Прошел сезон, другой, забылась старая беда. Никто уже не помнил, чего ради ту стену возводить начали, но работали усердно, под самый небосвод хотели преграду возвести. Многие, конечно, бежали от такой принудиловки. Однажды так случилось, что какой-то охотник решил поискать удачи в тех заповедных местах. Ходил, ходил он по горам и вдруг набрел на развалины. Вспомнил старину и только головой покачал - сколько сил потратили поселяне на возведение стены, а от замка только камни остались. Вот как оно прежде бывало, - закончил я.      - Полагаешь, только камни остались? - спросил Неемо. - Заблуждаешься, знахарь. Взглянул бы ты на эти развалины, присел бы от ужаса. Пусть спасет тебя твой нерукотворный ковчег, чтобы никогда тебе не довелось попасть на это место.      Между тем лодку начало заметно покачивать. Тревожные раздумья въявь отразились на худощавом лице Неемо. Наконец он поднялся, заявил.      - Пойду проверю, как там с бандажом, - потом у порога предупредил. - Запирать каюту не буду, мало ли что. Только ты, знахарь, никуда не выходи.      Едва капитан приоткрыл дверь, как в каюту хлынула вода. Уровень поднялся по щиколотку. Я невольно подался вперед. Неемо вновь грозно прикрикнул: "Сидеть!" и помчался по коридору.      Как же, сидеть! Подыхать мне, что ли!.. Я бросился вслед за ним. Лодку грубо бросало с борта на борт. Догнал Неемо громко, перебивая всхлипы захлебывающейся помпы, крикнул.      - Выводи людей на палубу! Спасательные средства есть?      - Надувные лодки!..      - Пусть готовят.      Он уже совсем было собрался послать меня куда подальше, но я успел почесать капитана по плечу, успокоить - сейчас нам всем надо действовать сообща. На мостике Неемо включил сигнал тревоги, я тем временем бросился к месту аварии. На этот раз вода в такт покачиванию подлодки то хлестала обильной струй, то едва сочилась.      Будь что будет! Я перевел усилитель сверхчувственного давления в крайнее положение и попытался мысленно заварить прохудившийся корпус. Куда там! Моей силы едва хватило нагреть металл на несколько градусов. Сюда бы Быстролетного!      В этот момент меня окликнул Неемо.      - Знахарь! Впереди по курсу странное свечение. Это твоя работа?      - Капитан, как я мог? Сидя внутри железной коробки... Разрешил бы мне хотя бы одним глазком глянуть на зарево.      - Прозрачный тебя побери! Лезь!.. Все равно скоро мы все буль-буль. По такой волне на лодке далеко не уйдешь.      Я выбрался наверх, спрятался за прозрачной преградой.      Была глухая ночь, и может, поэтому ревущие, перекатывающиеся через округлый корпус судна валы казались особенно громадными и зловещими, хотя на самом деле волнение вряд ли превышало несколько баллов, но для нашей древней посудины и такая качка была смертельно опасна. Лодка то взлетала носом в темное, чуть подсвеченное зарницей небо, то ныряла в накатывающуюся волну. Корпус отчаянно скрипел, и каждый раз, проваливаясь в черную вспененную бездну, я с трепетом ждал - вот сейчас раздастся хруст и лодка разломится пополам. С трудом удалось взять себя в руки, глянуть в сторону зарева, окрасившего горизонт чуть в стороне от курса, которого держался корабль.      Я в упор посмотрел на капитана, на двух матросов, присевших на корточки и отчаянно и безостановочно чесавших колени. Ну и славные - некормленые, с изможденными лицами, в игрушечных латах. Взъерошенные мокрые перья на головах ничего, кроме жалости не вызывали. Взгляд, как у ощипанных ворон. Только Неемо старался держаться прямо, как и подобает гвардейцу, но и на его лице стыла унылая созерцательная безнадежность. Казалось, он окончательно утратил представление о месте и времени, не замечал ни шквального ветра, ни волн, не слышал ужасающего скрипа усталого металла, а между тем лодку раскачивало все сильнее и сильнее.      - Ну? - выкрикнул я. - Назови желание! Действуй разумно!.. Тойоти не вернуть, до "Тоопинайки" не добраться! Решай скорей, возопи сердцем, иначе чудо минует нас. Вспомни о людях, они рядом, зачем им гибнуть. Ну, капитан? Пожелай спасения!..      Он с ужасом и ненавистью глянул на меня, на присевших рядом матросов. Те совсем скрючились и с надеждой, безраздельной собачьей преданностью смотрели на Неемо. Капитан бросил взгляд на небо, хмурыми низкими тучами облокотившееся на взбесившееся море... На тонкую полоску зарева. Предвестник рассвета? Но день на Хорде всегда начинался с яркой вспышки, утренние и вечерние зори коротки, моментальны - сначала чуть посвечивающий разнообразными цветами полусумрак, затем сразу многоцветное полыхание света.      Полоска медленно гасла, тьма уже совсем было придавила ее.      - Ну же, капитан!!      - Да, знахарь, прозрачный тебя забери, я хочу жить! - голос его прозвучал глухо. Он как-то странно поперхнулся. - Но если жить нельзя? Если ни к чему это, тогда как?      - Не спеши, Неемо, поверь в спасение. В пучину всегда успеешь. Отдайся чуду, они, чудеса, говорят, косяком ходят. Чего на свете не бывает. Смотри, зарево гаснет...      - Прозрачный с тобой! - выругался капитан. - Будь что будет. Хрен с ним, с приказом. Что теперь следует говорить? - спросил он. - Какую клятву давать? На чем?.. Кровь пить будешь?      - Побойся ковчега! - испугался я. - Какая кровь, что за клятвы! Пожелай спасения... Повторяй за мной. И вы, ребята, повторяйте, - обратился я к морякам, собравшимся в рубке.            "Во имя Аллаха, милостивого, милосердного!      Хвала Аллаху, Господину миров, милостивому, милосердному,      Царю в день суда!      Тебе мы поклоняемся и просим помочь!"            - А теперь добавьте: "Отче наш, да святится имя твое, да приидет царствие твое..."            В этот момент раздался тот самый хруст, которого я с таким страхом и так долго ждал. Треснуло где-то в середине корпуса. Все оцепенели. Прошла минута, другая, металл жалобно застонал, однако лодка продолжала двигаться. В момент следующего падения в бездну они вдруг все разом - кто громко выкликая священное имя рукотворного ковчега, кто c трудом выговаривая непривычные слова, кто сквозь слезы, - завопили: "Аллах акбар!"      Их вопль был услышан.      Зарево заметно усилилось, начало шире и выше всплывать над бушующим морем. То ли мы двигались с необъяснимой скоростью, то ли светоносный мираж не знал пределов распространения, однако уже через несколько нырков и качков на горизонте явственно очертилась область света, а в ней высокая, причудливо-горбатая гора, понизу шерстка соснового бора, густо покрывшая прибрежные холмы. Там царил день, светило солнце, прибой был нетороплив и ласков - волны с ленцой накатывались на узкую полоску песчаного пляжа. Ветерок шевелил хвою и листву подлеска. С той стороны отчетливо доносилось подзабытое пение земных птиц.      - Правь туда! - закричал я и принялся отчаянно тормошить впавшего в оцепенение Неемо. - Там переждем шторм, подлатаем корпус.      Он, словно просыпаясь, глянул на меня, что-то бестолково забормотал и, неожиданно наклонившись, резко и пронзительно закричал в люк.      - Вправо два. Выжмите все, что можно!      Потом повернул голову правым ухом книзу, прислушался - ответа не было. Тогда он сорвался с места и ловко провалился в открытое отверстие.            Глава 9            Зыбь улеглась сразу, как только подлодка вплыла в пределы равномерно пульсирующего разноцветными оттенками свечения. Оно тут же затмило штормовую ночь, погасило вой ветра, принизило волны. Лицо у Неемо потемнело до неузнаваемости - оно приобрело какой-то мертвенный, лиловато-синюшный оттенок. Руки подрагивали, однако у него хватило выдержки прежним командным голосом приказать сбавить ход. Скоро мы вползли в скрытую за выступом скалы, маленькую бухту. Лодка набрала столько воды, что над поверхностью возвышалась только горбатая рубка, да и в ней под ногами уже хлюпало.      Это был земной, без подмеса, сказочный остров. Райское место, где росли пальмы, сосны, одноцветно-зеленая, густая трава. По небу, пронзительно-голубому, увлекающему, стайками плыли облака. Песок на берегу был мелок, золотист и горяч, цвет воды до слез бирюзовый. Повыше, по кромке обрыва, густо рос боярышник, крупные густо-багряные ягоды обильно усыпали ветки. В подлеске просматривались рябиновые гроздья. Далее, до самого склона горы, где стояли вековые сосны, тянулся удивительный сад. Сама гора после высадки на сушу заметно понизилась и теперь вблизи казалась всего лишь причудливым холмом, западный склон которого обрывисто опускался к урезу воды. Пусть это все было откровенной голографией, но я, прошедший по корпусу уткнувшей носом в песок подлодки и первым спрыгнувший на эту обетованную землю, сел прямо на пляже - ноги подкосились! - зарыдал навзрыд и принялся посыпать песком свою лысоватую, оперенную голову. Быстролетный превзошел самого себя - старался для хордов, а угодил в меня. Недолго жить этому волшебству на просторах дикого, взбесившегося океана - может, полчаса, от силы час, но это был мой час. Никто не мог отнять его у меня.      Рядом собрались члены экипажа. Их было всего-то семь человек - видно, совсем у старцев Ин напряженка с кадрами. Следом в сознании прозвучал знакомый с гнусавинкой голос.      "Уведи их в лес, погуляй по саду. Там каждая ягодка, вишенка, яблочко навевают покой. Я пока займусь этой старой галошей, а тебя ждут на противоположном склоне горы".      "Каналья ты, вернослужащий. Мошенник и палач! Зачем эти подробности?"      "Вспомнил во сне Гаваики. Соскучился..."      "Ладно, Бог с тобой. Неемо сообщил, что решение принято. Надо узнать, какое".      "Трудно. Они все попрятались. Старики перебрались в горы. Диктаторы материков укрылись в подземельях. Помнишь то, на которое ты набрел на Дирахе. Буду стараться, а вы пока скройтесь с берега".      Я махнул рукой губошлепам, которые откровенно жалко смотрелись на фоне всего этого изобильного великолепия. Из леса на опушку вышел громадный - голова на уровне пояса - белый кот с голубыми глазами. Не обращая внимания на чужеземцев, улегся на траву, принялся вдохновенно, как только умеют наши пушистые любимцы, вылизывать лапу. Губошлепы отпрянули, присели на песок, прикрыли головы руками. Только Неемо остался на ногах. Сзади латы у славных крепились тонкими, истертыми, кое-где зашитыми на скорую руку, кожаными ремешками.      Я подошел к коту, погладил его по голове, почесал за ушами - тот громко и внушительно замурлыкал и скрылся в зарослях шиповника. Мы же всей толпой направились вглубь острова. Оглушительно звонко пели птицы, пощелкивали, перебрасывались трелями, выводили тончайшие рулады. Хорды, сгрудившиеся у меня за спиной, отчаянно крутили головами.      Наконец добрались до сада. Все здесь было вперемежку, все плодоносило. Румянились крупные яблоки, вишни и сливы обливные, ветви, полные грушевых плодов, до земли клонились вниз. Перестарался Быстролетный с апельсинами - они были размером с футбольный мяч. А может, это такой сорт? Мало ли, каких успехов добились отечественные селекционеры. Хороши были арбузы и дыни, развалившиеся на грядках. Крупной уродилась малина. Я дрожащей рукой сорвал ягоду, отправил в рот - губошлепы с ужасом наблюдали за мной. Ощущение прежней, удивительно вкусной сладости разлилось во рту. Потом повернулся к своим спутникам и, не в силах сдержать энергичные почесывания, порекомендовал.      - Угощайтесь! Чудо, а не ягода. К тому же очень полезна в лечебном смысле. Во время ночного отдыха навевает сны.      Первый помощник капитана, он же штурман, решившийся было пощупать экзотическую ягоду, сразу отдернул руку, с ужасом глянул на меня. Он был приставлен к Неемо в качестве провокатора. Малый был неплохой, из когорты Героев, с хорошим воспитанием. Тоже из списанных. По крайней мере, так отозвался о нем капитан.      Я похлопал его по плечу.      - Ведь ты моряк, Мишка. Не дрейфь, жуй бодрее.      Ужас в глазах молоденького славного губошлепа все копился и копился. Потом он перевел взгляд на капитана, видно, ждал приказа.      Неемо долго выбирал ягоду, тоже, наверное, робел прикоснуться. Лицо его было подчеркнуто отрешенно, странное безразличие стыло на нем. Почесавшись, он наконец сорвал спелую, крупную малинку и отправил ее в рот. Выражение его лица не изменилось, с той же неизбывной грустью он сорвал еще одну ягоду. Затем еще одну...      Это было истолковано как приказ. Голодные, измученные вконец матросы навалились на малину, потом на груши. Напоследок мы всей компанией съели большой спелый арбуз. Я только щелкнул по нему, как плод дал трещину, а когда развалил, у всех слюнки потекли. Пусть даже это была пустота, обман зрения и вкуса, однако сколько же снов мы проглотили за один присест?..      Так, под завязку насыщаясь будущими сновидениями, мы добрались до широкой ухоженной поляны. За ней начинался сосновый бор, через который наша группа вышла к вершине еще более понизившегося холма. Суша, чтобы удобнее шагать, сама стелилась нам под ноги. В то же время оставленный за спиной сад, пляж, брошенная подлодка наблюдались как бы с огромной верхотуры.      На вершине была разбита овальная ухоженная куртина, где посреди тщательно подстриженного газона, на невысоком гранитном постаменте, возвышались скульптурные изображения четверки странных, ничем не напоминающих губошлепов существ.      На переднем плане двинувшаяся на полшага, обнаженная земная женщина. Легкая, прозрачная накидка прикрывала ее вечно молодое, совершенное тело. К темно-русым, с золотистым приблеском волосам, повыше лба была приколота маленькая диадема - венец Флоры. Крупный, чистейшей воды изумруд сиял в центральном зубце, далее уменьшающиеся зубчики были усыпаны россыпью бриллиантов, посверкивающих редким травянистым тоном. Рядом с женщиной и чуть сзади, за ее правым плечом, стоял высоченный богатырь в шишаке, кольчуге с ярко сиявшим зерцалом на груди. На ногах широкие холщовые штаны, заправленные в красные сапоги с загнутыми вверх носками. Руки великан сложил на рукояти двухметрового двуручного меча. Сам златокудр, борода черна, как смоль. По другую сторону от женщины находился скелет, изображавший древнеримского пехотинца времен императора Тиберия. Сбоку, на левом плече, висел прямоугольный выгнутый щит. На умбоне, или выпуклой металлической бляхе в центре щита, были видны вмятины. На шесте, над головой, два перевязанных кожаными ремнями тюка, за один из ремней воткнута деревянная ложка. К правому плечу усохшего до костей легионера был приторочен округлый сосуд с водой. Ребра скелета закрывал кожаный панцирь с накладными металлическими пластинами. На поясе, непонятно как державшемся на тазовых костях, - кривой иберийский меч. На ногах сандалии, ремешки которых странным образом крепились на больших и малых берцовых костях. Ухмылявшийся, с отвисшей нижней челюстью череп был покрыт древнеримским пехотным шлемом с закинутым наверх забралом. В правой руке скелет держал пилум (сноска: Тяжелое метательное копье, которым были вооружены древнеримские воины). Возле скелета сидел чудовищных размеров волк с золотистой, поблескивающей в солнечном свете шкурой.      "Зачем?" - спросил я и голос мой дрогнул. Ответа не дождался.            Здесь у скульптурной группы на моих спутников навалился неодолимой силы сон. Они растянулись на траве, в тени сосен. Штурман сладко зевнул и первым погрузился в дрему. Рядом с ним попадали матросы. Последним, пытаясь стряхнуть усыпляющее наваждение, уселся Неемо. Видно, решил посторожить товарищей. Подтянул колени к животу, положил на них руки, затем голову и спустя несколько мгновений повалился на бок. Сунул руки под щеку, сладко зевнул и замер.      Я прошел остров насквозь - был он невелик, всего несколько сотен шагов, - выбрался на береговой откос, с которого далеко и явственно открывалось пронизанное солнечными светом, неоглядное воздушное пространство, а ниже поблескивающая, посверкивающая морская гладь. Этому прошибающему до слез пейзажу не хватало только одинокого паруса на горизонте. Свежий ветерок остро припахивал морем. У подножия откоса прибой перекатывал разноцветную гальку, ласкал выступающие в море осклизлые, поросшие водорослями, гранитные глыбы.      На кромке обрыва, свесив ноги, сидело странного вида существо. Это был уже знакомый мне по Беркте, невысокий ящер с вытянутой изящной мордочкой, умненькими змеиными глазками. В штанишках до колен, переливающейся радужным блеском футболке, сверху что-то вроде пелерины с откинутым капюшоном. Длинный, гребенчатый хвост лежал на траве. Я прикинул - если ящерок встанет, хвост будет волочиться по земле. Был он бос, видимо, попечители в обувке не нуждаются.      Я остановился поодаль, замер. Зримая правая лапка нащупала камешек. Покрытые зеленоватой, пупырчатой кожицей четыре пальца были как пальцы, с коготочками, а вот большой напоминал скорее острый костяной шип. Ящерок замахнулся и швырнул камень в море. Я невольно проследил за его полетом, пока над водой не вскинулся столбик воды.      - Небо у вас на Земле голубое, - не поворачивая головы, произнес по-русски ящерок. - Редчайшая диковинка во вселенной. Радость-то какая!      Он помолчал, потом спросил.      - Привет, Серый. Хочешь вернуться?      У меня комок в горле встал.      - Ладно, не буду, не буду, - ящерок почесал правой лапкой спину между лопатками, затем приставил сложенные козырьком пальцы ко лбу и принялся рассматривать даль. После долгой паузы, вновь обратился ко мне.      - Володя, что значит "комбат-батяня"? Вот, пришлось потоптаться на Земле, а выяснить забыл.      - Командир батальона или командир батареи. Жаргонное... Если командир о солдатах заботится.      - А если плевать на них хотел?      - Тогда по-разному. Чабан, бугор... Иногда живоглот. Если до женщин охоч, то елдарь. По крайней мере, мы на срочной своего так называли.      Я уселся рядышком, глянул вдаль, погладил траву. Затем спросил.      - Требуется отчет или как?      - Или как, - откликнулся ящер. - Все знаю, во все вник. Наступление ведешь в правильном направлении.      Над водой с криками носились чайки. Время от времени птицы ныряли вниз - хватали рыбу с поверхности воды.      - Пока знакомился с Земелькой, - признался попечитель, - беспокоился, может, Роото уже сгинул? Сглотнул его Черный гарцук и не подавился. А вот добрался до Хорда, взял информацию - ушам не поверил.      Я невольно глянул на его голову - есть ли у него уши? Оказалось, какие-то бугорки с отверстиями на черепе выступают. Между тем попечитель продолжал.      - Смотрю, трудится вовсю, помощниками обзавелся. Всех сильных в тупик поставил. Молодец!.. Встретил на границе между Дирахом и Дьори стража по имени Туути. Посидели у костерка, полюбовались на звезды, помянули Творца - так хорошо на душе стало, так радостно. Не поверишь, полноту жизни ощутил, позабытый телесный трепет в душе. Он верит искренне, незамутненно - это хорошо.      - Вам, может, и радостно, а мне каково изображать из себя мессию! - воскликнул я. - Тоже новый Христос объявился!      - Что ты, Володя, - усмехнулся попечитель. - Куда нам до галилеянина. Он... - ящер указал шипом на руке в зенит, вздохнул совсем по-человечьи и повторил. - Он -идеал. Иисус - символ, воплощенный дух, а мы кто? Хранители, существа плотские, не более того. Служаки, и это даже хорошо. Если б ты знал, сколько пришлось пострадать Спасителю. Не на одной же Земле он на кресте томился. У него таких Земелек, что пылинок на твоем ногте. Вот уж не думал, что подобные бредовые идеи приходят тебе в голову. Ты вот что, перед последним и решительным боем побеседуй как-нибудь в тишине с галилеянином, покайся, а то я даже не знаю...      С ума сойти можно! Рептилия рептилией, а туда же!.. Покаяться рекомендует. Перед последним и решительным. Видно, схватка не за горами. И чем же я начну мочить славных, чем буду громить Черного гарцука? Верой, что ли, заклятьем, крестным знамением?.. Грустная перспектива.      - Я тебе волшебный пояс привез, - перебил мои мысли попечитель.      Я удивленно глянул на него, спросил.      - Полагаешь, без пояса теперь не обойтись?      - Полагаю, да. Теперь это самая нужная вещица.      Он отчаянно обеими лапками почесал бока и после короткой паузы с нескрываемым восхищением добавил.      - Удивительный, должен признаться, предмет. Артефакт времен первых цивилизаций. Я только слышал о подобных вещах, считал, что их давным-давно не существует на свете.      - Его тоже следует уничтожить? - съехидничал я.      - Шутишь?! - кожаные складки над глазами попечителя полезли вверх. - Это же чу-до! Оно настраивается на конкретного носителя, безболезненно деформирует пространство в минимальном объеме, во много раз увеличивает ментальную силу, то есть силу духа. Я, например, тоже в состоянии исполнять эти функции, но каждую по отдельности, а этот пояс, - он показал мне широкий наборный ремешок, - все сразу и в единый момент. Чудо оно и есть чудо.      Я онемел. Это точно был он, мой волшебный пояс, я узнал его сразу. Живой, невредимый, с той же самой щербинкой на золотистой, изготовленной из какого неизвестного металла бляшке, с редкими трещинками на покрытой обливной эмалью орнаменте. Готовый к употреблению...      - Таких рукотворных штучек в галактике раз-два и обчелся, - добавил попечитель.      - Интересно, - спросил я, - какие еще диковинки сохранилась от эпохи первых цивилизаций?      - Например, шапка-невидимка, - с готовностью ответил ящерок. - Только подлинная, от первых производителей, а не просто поддельная отражательная оболочка. Редкая, знаешь ли, диковинка - наденешь, и никакой глазастый не заметит, ни один прибор не зафиксирует. Как устроена, никто не может объяснить. Что-то вроде валенка - обувка проще не бывает, а вот как укатали войлок, как придали ему нужную форму, никто толком не знает. Или знакомое тебе "цечешище". Помнишь дракона, изрыгающего огонь?      - "Цечешище", шапка-невидимка, валенки - это, конечно, хорошо, - кивнул я. - Только какой мне, губошлепу, толк от волшебного пояса? Мой учитель, Евгений Михайлович Неволин, он же Волк Огненный Змей, полгода специально настраивал эту вещицу на мой земной телесный образ. А теперь у меня все плотские характеристики другие.      - Потому-то мы с Евгением Михайловичем день и ночь работали, чтобы ты мог им воспользоваться.      - Выходит, вы успели на Земельке побывать и даже письмецо от родных не привезли? Например, видеозапись. Как они там? Гитару бы захватили. Сбацал бы я что-нибудь поселянам, для развития музыкального слуха. О пианино уже не заикаюсь.      - Развитие музыкального слуха, Серый, это не по твоей части. Это их, губошлепов, заботы. Ты пройди свою часть пути, этого вполне достаточно.      - Для возвращения на Землю?      - И для возвращения тоже. Жалко, времени у нас в обрез. Власти на Хорде слишком много знают о тебе. Со дня на день сошлют, но куда именно? На планетоид или на приводную станцию? Они еще сами не решили, как с тобой поступить.      - Где полегче, безопаснее? - спросил я.      Ящер отчаянно почесался под мышками, потом признался.      - И там, и там жуть.      Я вздохнул. Вокруг была такая красота, что всякая мысль о том, что через несколько минут мне придется вновь очутиться на Хорде, а в ближайшем будущем меня ждет ссылка, а может, и гибель, - казалась отвратительной. Я был готов провести на этом острове всю жизнь. В любом обличье. Готов сутками выслушивать какую угодно чушь. О том, например, что такое шапка-невидимка, где она хранится и так ли трудно настроить ее на нового владельца или этот артефакт действует на любой глупой башке? О том, что вечный двигатель это и есть машина времени. Чем не повод для разговора? Можно поспорить о свободе воли и таинствах Божьего замысла, о его физике и логике. Эта тема, особенно в смысле длительности обсуждения, была особенно своевременна. До конца жизни хватит! Можно порассуждать о голубых небесах, о тучах и облаках, рассветах и закатах. Оказывается, пока я здесь корячился, попечитель, успел побывать на Земле. Единственное, что поразило его - это наше небо.      Мечты, мечты!..      К сожалению, времени у нас действительно в обрез. За пределами сияющего дня уже явственно обозначилась беспросветная давящая тьма. Остров расползался, море на глазах сглатывало его. Скоро мы с попечителем оказались на выдвинутом мыске.      - Давай-ка делом займемся. Надевай пояс и для начала установи с ним контакт. Ментальные формулы для настройки следующие... Затем начинай кувыркаться. Я рядышком постою, в случае чего подсоблю.      Обнажившись, надев пояс и настроившись на него, я прошелся колесом по траве, постоял на руках, поочередно подрыгал ногами. Никаких неприятных ощущений. Пояс сидел как влитой, видно, ощутил присутствие прежнего хозяина. От него исходило энергичное ласковое тепло. Наконец я собрался с духом и, перекувырнувшись через голову, испытал неземной ужас, обнаружив себя громадным космическим волком, заключенным в прежний, погибший в бою под Сатурном скафандр. Тело было покрыто крепчайшей, составленной из треугольных чешуек кольчугой, когтистые лапы позволяли с легкостью управляться с бластером.      - Это первая фаза, - подсказал попечитель, - вполне пригодная для боевого планетоида. Надеюсь, в таком виде ты сумеешь навести там порядок. Для приводного централа я приготовил кое-что другое. Запомни, если окажешься на станции, твоя главная задача как можно ближе подобраться к Черному гарцуку и постараться внедрить в него пару вот таких шариков.      Я не заметил, как в его ладошке вдруг очертилась груда округлых предметов. Все они были угольного цвета, размерами от крупных горошин до шариков для игры в пинг-понг. Предметы были собраны в гроздь, намного превышавшую ладонь попечителя, тем не менее ящер без всякого усилия удерживал шарики на руке.      Это было обыкновенное чудо, на которое мы все, хранители, были такие мастаки. Удивило другое - этот хвостатый чародей рассуждал о Черном гарцуке, мифическом, как я полагал, чудище, как о вполне реальном существе.      Мне стало грустно. Менее всего в своей жизни я хотел бы встретиться с Черным гарцуком, угодить в лапы прозрачного.      Заметив мой погасший взгляд, попечитель торопливо объяснил, что по непроверенным данным, извлеченным из архивов хордов, Черный гарцук - это один из звездолетов архонтов, сумевший добраться до базы в системе Даурис-Таврис после генерального сражения при... Здесь он запнулся и не стал уточнять. Затем продолжил инструктаж.      - Вся загвоздка в том, - продолжил попечитель, - как к нему подобраться. Он сглотнет тебя в то же мгновение, как увидит. Особенно если ты предстанешь передним космическим волком. Ты обязан выиграть время, так что давай, перекувырнись еще разок.      На этот раз я обернулся гигантским межзвездным кораблем о трех головах. Так и подвис над морем, удлиненной хвостовой частью выпирая за пределы накрывшей волшебный остров светлой полусферы. Понятно, это была только видимость, но и призрачное величие боевого фламатера произвело на меня, его носителя, неизгладимое впечатление.      Между тем попечитель пояснил, что этот трехглавый монстр с вытянутой хвостовой частью когда-то был флагманским кораблем флота архонтов.      - Как же я тогда назывался? - рявкнула моя средняя голова.      Микроскопических размером ящерок крикнул.      - Догадайся с трех раз.      Мне хватило первой попытки. Как еще мог называться подобный межзвездный исполин? Конечно, "Непобедимый"!..      - Угадал, - попечитель был явно недоволен. Ему до смерти хотелось удивить меня, но можно ли обескуражить наудивлявшегося досыта. - Но не полностью. Он тогда назывался "Непобедимый никем и никогда".      - И, конечно, его подбили первым? - рявкнула правая голова.      Попечитель совсем помрачнел.      - С тобой, Серый, вовсе не интересно. Ты что, слышал от кого-нибудь о сражении при Беркте?      - Нет.      Ящерок покивал.      - Да, его атаковали первым. Сначала срезали правую голову, затем левую, потом добили.      Он захлопал в ладоши.      - Все, все. Теперь к делу. Как только предстанешь перед гарцуком, сразу выдай ему набор следующих команд... И не стесняйся, рявкни во всю мощь. У архонтов командирский голос особенно ценился.      Он продиктовал ментальным образом определенные символы.      - С помощью этого призрака ты, может, сумеешь выиграть несколько секунд, пока твой противник разберется что к чему. Теперь кувырнись еще разок.      На этот раз я обернулся звездопроходцем очень странной и древней, как сообщил ящер, конструкции. Звездолет был невелик размером - что-то около нескольких сотен метров в диаметре, дискообразен. Антенны его обвисли, что-то подобное налипшим водорослям или бахроме наросло на выступающих частях, на краях огромной пробоины, заметной на утолщавшейся кормовой части, где были расположены двигатели; на торчащих из недр погибшего корабля ребрах жесткости и скрученных броневых листах.      Никто не знал, кому он принадлежал, как долго длилось его путешествие, что послужило причиной его гибели. Лишь по едва заметному, скорее предполагаемому сходству с известными в пору Ди типами кораблей, можно было с трудом догадаться из каких краев был его экипаж. Впрочем, ничего достоверного о нем, признался наставник, мы, вероятно, уже никогда и ничего не узнаем. Это был призрак, блуждавший в космической ночи. Его появление, даже только мгновенная блестка на экране локатора, по мнению ди, предвещала скорую неизбежную гибель.      - Средство действенное, - уверил меня попечитель. - Не было и не будет астронавта или вернослужащего, у которого не дрогнет сердце при встрече с этим обветшавшим выходцем с того света. Выиграешь еще несколько мгновений.      Он сделал паузу, почесал голову, затем уже более проникновенно м заботливо продолжил.      - Запомни главное, Серый. Твое спасение в обращении к мифу. К стране загадочной, немеренной, неисхоженной, где каждый - желанный гость. Каждый из нас частенько заглядывает туда, пусть даже он и не замечает этого. Легенды, былины, сказки, побасенки, пословицы, всяческие зaговоры, наговoры - это не так смешно и наивно, как кажется. Эта впечатанная в твои гены информация, предощущение мироздания как единого, безмерного, страдающего от собственной неполноты времени. Нет у него хода назад, а почему? Поразмышляй на досуге. С помощью подобных программ разум исподволь осознает себя как личность, некую миниатюрную бесконечность, причисленную к семье, роду, племени, человечеству, всей великой общности подобных разумных бесконечностей. К мирозданию наконец! Если твой враг также исповедует подобные ценности, пусть даже под другим - противоположным - углом зрения, с ним всегда можно договориться. Если же для него всякое родство, возможность и необходимость общения, обмен мифом - пустой звук, только средство для достижения корыстных целей, он достоин уничтожения. Он - отброс, падаль. Но в любом случае ему придется маскировать свои намерения, то есть, творить миф о себе. Вот тут и цепляй его на крючок.      Он на мгновение примолк, потом предложил мне освоить несколько более простых приемов маскировки. Наконец крикнул.      - Серый, заканчивай! Остров исчезает! Желаю удачи. Не забывай о снаряжении, которое хранится в твоей правой ноге.      Я вернулся в исходное - губошлепное - состояние. Попечителя уже не было - он растворился в нестерпимо ярком свете. Я накинул хламиду, погладил под ней чуть нагревшийся поясок и двинулся в сторону памятника. Отыскал команду, присел рядом с Неемо. Потом не в силах справиться с подступившей дремой прилег. Положил голову на мшистый, выступающий из земли камень и не заметил, как веки смежились. Я тоже погрузился в сон.      Проснулся, когда мои ноги начали лизать набегавшие волны. Берег отступил, и море вплотную приблизилось к памятнику - вода теперь накатывалась на край поляны. Здесь же покачивался непонятно откуда взявшийся вельбот, а вдали, возле самой границы, за которой начиналась тьма, была видна подводная лодка. Корпус теперь высоко выступал из воды, так что можно было в целом разглядеть плавсредство хордян. Внешний вид субмарины был полным подобием земных конструкций, разве что рубка с зализанными обводами более напоминала первые советские атомоходы. Я глянул в сторону вытянувшегося на песке капитана. Надо же такое придумать - Неемо! Покоритель океанских глубин, мститель, печальник-естествоиспытатель, одним словом, легендарная личность. Теперь, оказывается, служит у губошлепов, в компании с Хваатом выводит птенцов, иронизирует и тоскует. На ум пришло, что если обратиться к случайным совпадениям, то неминуемо поверишь, что эти нелепые, не признаваемые логикой казусы покрепче и поосязаемей единства и постоянства физических законов, материальности мира, единого создателя, увязывали вселенную в единое целое. Это я к тому, что Дуэрни посчитала чудом пробежку по поверхности моря, а Неемо, по-видимому, уверует в чудесный остров. Каково же мне было узнать, что вечный двигатель и машина времени - самые фантастические в сознании современного образованного землянина чудеса - это одно и то же.      Или еще перл, сказанный попечителем в день нашей первой встречи: "С точки зрения времени вся наша Вселенная имеет размер точки".      Интереснейшая тема для дискуссии...      Вдобавок мне очень хотелось еще раз обернуться трехголовым монстром, ведь не каждый день приходится изображать межзвездного Змея Горыныча. Это было здорово вертеть головами, сначала по очереди, потом всеми тремя сразу. Изрыгать огонь, громоподобно хохотать, красть курей... Это был смех сквозь слезы. В какое же пекло меня занесло? Куда несет? И зачем?..      Неожиданно Неемо сел рывком, обвел глазами берег чудесного острова, потом уставился на свою посудину. Потер глазницы.      - Послушай, знахарь, ты ничего не замечаешь?      - Нет, а что?      - Видишь впереди, у форштевня, отметины?      Я почесался.      - Вижу, и что?      - Красная черта - это проектная отметка без загрузки. Выходит, теперь лодка освободилась от скопившейся воды. Как это объяснить?      Я равнодушно покарябал коготочком висок, встал, направился к вельботу. Губошлепы, словно утята, торопливо, гурьбой последовали за мной. Одни сладко зевали, с удовольствием почесывались в паху, другие стыдливо прятали глаза.      Что я мог ответить капитану? Объяснить источник и технологию созидания волшебных островов? Рассказать о некоем летучем, похожем на блюдце, гарцуке, способном починить любой механизм? Он все равно не поверил бы. Если чудо случилось, как его взвесить, разложить на составляющие? И зачем?.. На мои жаркие просьбы пояснить, каким образом машина времени способна работать как вечный двигатель, попечитель совсем по-человечьи пожал плечами и ответил - сам поймешь. Наверное...      И это правильно, товарищи.      Как только вельбот подгреб к борту субмарины, члены команды сразу разбежались по своим постам. Я прошел в предназначенную мне каюту, уселся на койку. Через некоторое время глухое урчание в корпусе подсказало, что заработала двигательная установка. Спустя несколько минут ко мне зашел Неемо, расположился напротив. Вид у него был угрюмый. После короткого молчания он заявил.      - Штормит... Все механизмы действуют исправно. Остров исчез, свет погас. Зачем же ты так с нами, знахарь?      Я удивленно глянул на него.      Неемо продолжил.      - Сразу по прибытию мы будем обязаны явиться в тюрьму. Что с нами будет?      - Не знаю, капитан. Чудо не освобождает от ответственности. Как поступить, решать каждому из вас.            Глава 10            Генеральный канал оказался исполинской пещерой, вырезанной в недрах скалы, где были устроены причалы для подводных транспортов. Над причалами нависали стрелы огромных портальных кранов. Повсюду грудами лежали странные серовато-бурые разноразмерные и бесформенные емкости. Одни из них были величиной с хозяйственные сумки, другие напоминали гигантские мешки с картошкой.      Как объяснил Неемо, в эпоху повелителей генеральный канал являлся перевалочным пунктом и как бы главными воротами, ведущими в центральный производственный комплекс, вырезанный в теле Лераада и Фрекки. Сюда со всех материков Хорда доставлялись сырье, полуфабрикаты, комплектующие и вспомогательные материалы, обеспечивающие производство межзвездных летательных оболочек. Здесь были также расположены склады, вспомогательные производства, ремонтные базы и множество других служебных помещений. Все внутренние пути снабжения, монорельсовые и конвейерные линии, обслуживающие комплекс, были скрытно проложены под землей. Неподалеку размещался также упрятанный под землю космодром. Сверху стартовые площадки маскировал исполинский купол Рииха Борсалос, возведенный в незапамятные времена, когда архонты вели нескончаемые боевые действий с противоборствующими еретиками. Он, Неемо, так и выразился - "архонты"...      С той поры прошло бессчетное количество лет, хордам было не до генерального канала и производственного комплекса. О пещере и подземельях забыли. Популяция биокопий не раз сокращалась до уровня выживаемости, пока наконец скромный избыток материальных средства не создал возможность потомкам высших разрядов, сохранившимся среди поселян, обремененных странными и не имеющими никакого смысла знаниями, полученными при рождении, измученными тоской по достойной их работе, задуматься, кто они и откуда родом. Начали ворошить сохранившиеся архивы, наткнулись на сведения о повелителях - не поверили! В это невозможно было поверить, однако факты - упрямая вещь. Но в таком случае практически мгновенное исчезновение архонтов невольно наводило на мысль, что они всего-навсего отлучились. Их можно ждать в любой сезон, в любой месяц. Тогда снова рабство, лагерный режим, беспросветное будущее? Высшие разряды быстро осознали угрозу, исходившую от звезд, вот почему хордяне не жалели сил и средств для восстановления производственного потенциала Хорда. Сама скрытность инфраструктуры наводила главных на мысль о необходимости соблюдать строжайшую секретность.      Это было трудное наследство, потому что ремонт и поддержание в рабочем состоянии подземных заводов, коммуникаций, транспортных средств было под силу только многочисленной, технически хорошо оснащенной цивилизации при неисчерпаемом запасе рабочей силы и квалифицированного технического персонала. В условиях же развала всей структуры хозяйственных связей, после тысячелетнего упадка, смутных времен, гибели многих сотен тысяч специалистов, частичной потери навыков, - налаживание и поддержание в рабочем состоянии хотя бы части производственной среды можно было считать бесспорным подвигом, великим достижением организаторской мысли губошлепов высших разрядов. Они являлись потомками тех, кто в эпоху архонтов занимался планированием производства, обеспечивал его сырьем, руководил миллионной армией рабов, возводил высококлассные, отлично вооруженные фламатеры, межзвездные транспорты, корабли связи, командные комплексы.      Конечно, полностью освоить доставшееся им наследство хордам было не под силу. Вероятно, тогда в их сердцах и родилось ощущение собственной неполноценности в сравнении с "грозными и всемогущими отцами". Страх поселился в сердце тех, кто когда-то были исполнительными думающими механизмами. Их хватило на то, чтобы осознать прелесть свободы и возненавидеть рабство. Но изменить "технологию жизни"?      Они отважились на борьбу, но как всегда бывает с отчаявшимися, униженными и брошенными детьми, борьба захватила всех их мысли. Они все еще были автоматами, только-только начавшими освобождаться от пут впечатанных в их геномы программ, едва-едва узревшими свет истины, потому и методы выбрали те, которыми руководствовались архонты во время противостояния с ортодоксами ди.      Остававшиеся до прибытия в генеральный канал часы я проводил в беседах с Неемо и его штурманом. Их судьбы были решены, они оба легко и сразу смирились с неизбежностью быть навсегда запечатанными в темнице или, что еще страшнее, ссылкой в преисподнюю. Что это за преисподняя, Неемо и штурман, он же соглядатай старцев, отказывались объяснять - вернее, не смели. Морские и космические волки буквально немели. Это табу было почище наследственного запрета на самоубийства, который архонты когда-то впечатали в геномы биокопий.      На любую другую тему они откликались охотно, таиться перестали. Все равно, признался Неемо, его будущее очерчивается несколькими сутками расследования, затем гражданская смерть, вечный мрак, холод и сырость подземелья. Снял он и металлизированный костюм, и нелепую металлическую сетку. Эти тряпки - он всерьез уверял меня - мешали видеть сны, которые с момента посещения чудесного острова пошли к нему косяком. Даже наяву ему порой мерещились ушедшие к судьбе цыплята и Тойоти. Несколько раз он разве что не с ножом к горлу приставал ко мне, требуя их немедленного оживления. Сколько я не убеждал его, что это не в моей власти, капитан подозрительно щурился и недоверчиво почесывался. Теперь я видел его насквозь. После встречи с чудом, с обретением возможности смотреть удивительные фильмы о собственной жизни (оказалось, что они во множестве таятся в недрах ночного отдыха), после рассказов о бегающей по волнам Дуэрни, он всерьез уверовал, что стоит ему увидеть своих цыпляток во сне, как они тут же оживут.      - Почему же нет, знахарь? - он яростно пытался добиться ответа.      Что я мог ответить? Как объяснить?.. Он все равно не поверил бы или, что еще хуже, поверил бы всему, что я бы ему наплел. Но я не смел этого делать, я всего лишь человек, "естественное разумное", направленную на просветительскую работу! Это самая важная работе на свете, ибо она дает веру. Любую веру, любого толка, которая в конце концов начинает двигать горы, покорять пространство и время. Но, главное, без назидания и риторики учит согласию. Не единению - нет! Это мы уже проходили! Именно согласию, без которого и вера не вера, и воля не воля. Мне ли уверять Неемо - поступай так и не поступай этак. Он сам, полноценный хорд из ублюдочного павлиньего племени, должен был докопаться до истины. Я только приоткрыл дверцу. На худой конец, вручил лопату. Копай вглубь!.. Удивительно, но Неемо не принял всерьез ни благородные истины Арьясачча, отворачивался от Нагорной проповеди, от заветов Авесты, Корана и Библии. Всю вековую земную мудрость он относил к чепухе, уводящей в сторону от единой, непреложной, светоносной истины, воплощения которой он теперь жаждал. Или в лучшем случае размазывающей ее.      Она должна быть короткой и ясной. Истина должна одарить силой, давать возможность повелевать чудом. То есть, с ее помощью ему должно быть вполне по плечу вернуть к жизни свою курочку, птенчиков, оказаться на мостике "Тоопинайки". Чудо способно на все - вот что он вбил в башку.      Другие члены экипажа охотно слушали сказки, учились выговаривать "Аллах акбар", "Шма Исраэль, Ад-най Элокейну, Ад-най Эхад...", "Отче наш...", царапать коготочком "Ом мани падме хум!", а этот ни в какую! Только кривился!.. Будущее пребывание в темнице веселило и будоражило моряков, особенно штурмана из когорты Героев. Как оно будет? Позволят ли свидания? Стоит ли надеяться на амнистию на время праздников? В этом было что-то несказанно детское, тем не менее держались они, прозелиты и новики, за обретенное чудо зубами и когтями. Я тому свидетель.      Это была деятельная порода, честная до щепетильности, верная до готовности погибнуть, технически необыкновенно одаренная, прелестная в своей наивности. Они всегда готовы были подчиниться приказу, и только теперь, впервые задумавшись, стоит ли выполнять его, не согласовав с истиной, не обретя покоя в душе? - испытали полезное, "смысловое", сомнение. Штурман так и назвал его - полезным и "смысловым".      Значит, у них проклюнулись души? Я не специалист, судить не берусь. Все моряки были родом из средних разрядов, может, поэтому они были вполне восприимчивы в сверхчувственном отношении. Возможно, именно таким образом была когда-то построена система управления их предками-биороботами. Машины-вернослужащие посредством сверхчувственной связи - слова при этом были не нужны! - руководили и на бессознательном уровне принуждали к работе орду специально выведенных особей, представлявших собой, в совокупности с запасом птичьей биомассы на планете, неограниченный источник дешевой и квалифицированной рабочей силы. Почему птичьей? Потому, что плотность атмосферы на Хорде выше, чем на Земле. В таких условиях наземные животные не могли выдержать конкуренции с летунами всевозможных размеров и видов. Крупного, шагающего и бегающего, зверья на Хорде не было, только мелкие, похожие на наших крыс грызуны, светлую часть суток проводящие под землей, да живущие на пальмах существа, похожие на обезьян.      Но это к слову.      Повелителей ди не интересовали детали, им требовалась готовая продукция, следовательно, биокопии должны были обладать некоторой самостоятельностью, профессиональными навыками и, что само собой разумеется, интеллектуальными способностями. Как только архонты сгинули, и система лишилась единой направляющей и контролирующей воли, начался разлад, сбои в производственных и управленческих цепочках. Со временем пришли в негодность вернослужащие, ведь они конструктивно не могли обладать тем запасом прочности, который был присущ Быстролетному как космическому бойцу. К тому же в стратегическом планировании архонты не могли не предусмотреть возможности поражения. После их разгрома в дело автоматически должна была вступить программа уничтожения военно-производственного потенциала базы. Безусловно, никто и ничего не собирался взрывать, устраивать общепланетный армагеддон. Мятежники полагали - стоит дезорганизовать контролирующий, производственный и воспроизводящий механизмы, обречь созданных ими существ на вымирание, и время свое возьмет.      Вот что привиделось мне в последние часы перед прибытием в генеральный канал - миллионы биокопий остались без загрузки, без конкретного дела, без ежедневного пайка и крова. Скоро они разбрелись по планете в поисках пищи. Мыкались высокоинтеллектуальные, но узкие специалисты, опытные техники, мастеровитые работяги. Высокообразованные, элитные биокопии, представители среднего класса, нижние разряды, несчастные ублюдки гибли тысячами. Кому они теперь были нужны: программисты, моряки, члены экипажей космических кораблей, обслуживающий персонал исследовательских центров, менеджеры, конструкторы, рабочие с турбодизельных, кабельных, ракетостроительных заводов. Безропотно ложились в землю шлюхи, выведенные на потребу высшим существам.      Я пытался отогнать видения. Напрасно! Это были страшные картины. Они вцепились напрочь - не отвернешься, не выбросишь из памяти! Временами, чтобы отвлечься, я пытался вообразить, как они выглядели, эти архонты? Хвостатыми пещерными динозаврами, вот кем они были, эти сволочи! И стулья изготавливали под стать себе, с прорезями в спинках, чтобы было куда хвост просунуть. От них хордянам по наследству досталась и любовь к фигурам и соединениям типа "ласточкин хвост".      Миллионами умирали в инкубаторах птенцы - подыхали на глазах у нянечек и технологов по воспитанию, созданных заботиться о подрастающем поколении, выращивать его, пестовать... Что творилось в их сердцах? Сходили ли они с ума при виде погибающих цыплят, или по-прежнему тупо и безостановочно закладывали полученные после обязательного спаривания яйца в ячейки термостатов? Кто может ответить на этот вопрос? Вспыхнула ли в чьем-нибудь искусственном сердце искорка жалости? Кто и когда первым вырвался из тисков впечатанного в гены кода? Скорее всего, на это бессознательно отважились особи из самых нижних, приписанных к сельскохозяйственным фермам, разрядов. Первые беглецы, они, следуя заложенной программе, отправились осваивать новые земли, распахивать целину, сажать пальмы - то есть, заниматься тем, к чему были предназначены изначально. В те края, где наконец стало доставать пропитания, потянулись оставшиеся в живых осколки прежней цивилизации, и стоило организатору производства, какому-нибудь потомку менеджеров появиться в поселении беглых, он сразу приступал к работе: начинал распоряжаться, требовать исполнения, распределять, награждать и наказывать. Сколько таких поселений погибло в руках ретивых и тупых исполнителей чуждой и навсегда покинувшей окрестности Дауриса-Тавриса воли! Выжили те, кто, как и "крестьяне", сумели сломать врожденные барьеры, вольно или невольно допустили смешение разрядов и каст, спасли от расправы нескольких особо даровитых ублюдков...            * * *            На причале нас ждали. Точнее, меня. Какие-то необыкновенно дюжие славные в сплошных гибких доспехах вывели меня из каюты. На мостике сразу накинули плащ из металлизированной ткани, приказали затянуть потуже завязки капюшона. Так, полуслепой, ведомый двумя славными громилами я вскарабкался по лестнице, прошел по отремонтированному корпусу подлодки, гулко позванивающему под ногами, спустился по трапу и ступил на каменный причал. Не обращая внимания на капюшон, я безостановочно вертел головой.      Все в недрах плохо освещенной огромной пещеры было мне интересно. Все здесь напоминало о прежних временах! Прежде всего, монорельсовая дорога, грузовой перрон которой располагался за скопищем доисторических оболочек, в которые любило сворачиваться обладавшее разумом оборудование ди. По всей видимости дорога была в рабочем состоянии, а вот расставленные в глубине пещеры гигантские механизмы, оставались неподвижны. Только подъемные краны, разгружавшие доставленную навалом на подводном транспорте руду, пошевеливали стрелами.      Губошлепов нигде не было видно, все двигалось как бы само собой. Вот чем повеяло от этой груды неизвестных механизмов - кладбищем. Может, только сотая доля прежнего могущества архонтов была доступна незаконным наследникам, пытавшимся овладеть этими умными и лишенными разума машинами. Вряд ли этих усилий может хватить, чтобы возвести там, в космической дали, чудовищных размеров боевую крепость, призванную сохранить цивилизацию хордов, довести ее - пусть даже через несколько поколений - до ближайшего звездного островка, заселить его и продолжить начатое. Беда в том, что поселяне уже не могли остановиться - точнее, ни перед чем не остановятся. Их цивилизация как бы катилась под гору. К этому выводу подталкивало их прошлое, которое странным образом заняло место их будущего. С другой стороны, этот замысел теперь не казался мне безумной, неосуществимой мечтой. Конечно, хорды вполне могли переломать кости, но если им в конце концов повезет и они сумеют прорваться к пониманию физики первообъема, к осознанию времени как источника энергии для нашей и всех последующих вселенных, тогда их экспансия действительно может оказаться неостановимой. Первым делом, высадившись на какой-нибудь пригодной к обитанию планете они займутся изготовлением биокопий из местного материала. Что это такое, и чем заканчиваются подобные эксперименты, мне уже было известно.      Скорее всего, избранные, рискнувшие одолеть межзвездное пространство сломают себе шею. Что в таком случае ждет оставшихся поселян на Хорде? Я не верил в сказки, что славные спят и видят, как бы спасти соотечественников всех до единого. Это было принципиально невозможно. Собственно Неемо так и заявил - эвакуация, в случае появления архонтов или какой-нибудь иной враждебной силы, будет происходить в несколько этапов. Вопрос, сумет ли исполинский космический ковчег вообще двинуться в путь? Напряжение на планете достигло критического уровня. Неемо, имевший доступ к статистике, признался, что с каждым годом число беглых увеличивается, причем среди них все больше губошлепов из высших разрядов, а ведь именно они составляют костяк технического персонала, на плечи которого славные взвалили неподъемный груз строительства боевого планетоида. Бунтов пока не было, их собственно в принципе не могло быть на Хорде, потому что генная основа их цивилизации напрочь исключала возможность нарушения приказа и прямого вызова власти вышестоящего биоробота, пусть даже этот императив уже в достаточной степени размыло время. Но жизненная необходимость выжить, спасти свой выводок, что вода. Она камень точит, любой устой сокрушит. Беглые добровольно отдавали часть урожая канцелярии гарцуков, и этот негласный налог как бы примирял и тех и других и давал беглецам надежду на скорое вселение на равных со всеми хордами своего разряда на борт священного ковчега. Обнаружить перед ними подлинный замысел и техническую невозможность вместить всех, кто обитал на планете на палубах боевого планетоида, значило погубить цивилизацию. Теперь в этой ужасающей обстановке я не мог не согласиться с руководящим принципом, который так настойчиво вколачивал в меня попечитель. Победа должна быть обоюдной, предупреждал он. Ковчег может быть разрушен только на основе компромисса с верхушкой руководства планеты. Согласие - вот главный принцип сотрудничества, однако решение возможно только на принципиальной основе, то есть, ковчег должен быть разрушен.      Вот тут и вертись!      Чем дальше мы мчались в покрытом прозрачным куполом вагоне, тем сильнее меня охватывала тоска. Даже наблюдаемые кое-где фигурки хордов, одетых в комбинезоны из металлизированной ткани не оживляли пейзаж. Как бы это объяснить? Рукотворная, скверно освещенная, подземная среда существовала вне человека, вне страстей - это было оскопленное пространство. Его требовалось насытить нелепыми - озорными, ужасающими, вызывающими восхищение, трепет, ненависть - любыми! - сущностями. Мы, люди, не замечаем, что каждый метр земного пространства, каждый предмет вокруг нас переполнен незримой аурой, придающей земным просторам свойский, привычный - обжитой! - вид. Родные места одухотворены воспоминаниями детства; нехоженые края - ожиданием встречи с неизвестностью. Площади, где размещены промышленные предприятия, до предела насыщены ощущениями социальной несправедливости, усталостью, надеждами вырваться из заколдованного круга бесчисленных механизмов и инструментов, страхом потерять работу, а порой и воодушевлением, которое каждый из нас испытывает, когда видит конечный результат труда. Автомобиль, одеваемый на сборочном конвейере, рождающийся в россыпи сварочных искр, красив ожиданием удобств, комфорта, лихой скорости. Ракета на монтажном стенде рождает в обслуживающих ее людях бессознательный страх и уважение перед сказочной мощью, заключенной в ее боеголовке. Что уж говорить о заброшенных руинах, лесных уголках, родниках, рождающих живую влагу!      Ничего подобного не ощущалось в глубине подземного тоннеля, по которому меня гнали вперед, на встречу с примитивной, не знающей, что такое сон, догмой. Мне было трудно в этом пространстве, оплодотворенном мечтой, родившейся на кладбище. Оно было мертво...                  * * *            На этот раз старики Ин ждали меня в тесном бункере, обставленном скупо и неряшливо.      Поверите, в тот момент я не испытывал страха. Эти губошлепы, в чьих руках я находился, способные на все утюги, вызывали у меня разве что раздражение, которое выплескивает каждый из нас, когда во время интересной передачи - скажем, трансляции футбольного матча - начинает барахлить телевизор. Мне нестерпимо хотелось подойти к сидящим с каменными лицами Ин-ту и Ин-се и стукнуть каждого по голове. Глядишь, удастся устранить помехи и эти славные, пенсионного возраста ребята заработают как следует.      О чем они размышляли те несколько минут, пока мы молча разглядывали друг друга? Они тоже вырядились в рабочие комбинезоны из гасящей незримую человечью ауру ткани. У обоих на груди многозначительно красовался треугольник с вписанной в него окружностью. У Ин-се треугольник был красный, а круг голубой. У Ин-ту - наоборот. Вот и все разнообразие, которое они допускали.      - Выходит, тупица, мы ошиблись? - спросил Ин-ту. - Ты, оказывается, птица куда более высокого полета, чем мы могли предположить. Способен принимать самостоятельные решения, воздействовать сразу на семерых исполнителей среднего разряда.      - Вот неугомонный! - отчаянно почесался Ин-се. - Теперь начал смущать поселян какими-то островами, недозрелыми экзотическими фруктами!..      Я обиделся.      - Почему недозрелыми. Самыми что ни на есть налитыми. Если бы кое-кто из высших всерьез подошел к этому вопросу, мы смогли засадить такими садами склоны Фрекки и Лераада - здесь, говорят, удивительный климат. Тогда сами бы попробовали и уже не называли бы налившуюся, готовую осыпаться маалину недозрелой. Тем более аарбуз, который сразу трескается, как только на него надавишь.      - Как ты назвал этот фрукт? Аарбуз?.. - встрепенулся Ин-ту.      - Аарбуз не фрукт, а ягода, - поправил я его. - Маалина тоже ягода.      - Вот и попался! - старик обрадовался, захлопал в ладоши. - Вот и вляпался!.. Какая же это ягода, твой аарбуз. Это фрукт. Видишь, какой большой. Маалина - может, ты, каналья, и прав - ягода, а аарбуз фрукт. Того же разряда, что на пальмах растут.      - С вами спорить, - совсем по-человечьи вздохнул я, - себе дороже. Почему вы, старики, такие упрямые! Долблю одно и то же: нет архонтов, нет архонтов, сгинули они. Вы теперь единственные и законные наследники повелителей. Откажитесь от постройки рукотворного сосуда, обратите внимание на родную землю, приложите к ней руки... Все без толку! Пора бы одуматься, успокоиться. На худой конец, потребовать гарантии, а вы все за старое. Теперь куда законопатите? Здесь, под Риихой Борсалос замуруете?      - Ишь ты, хитрый какой! - беспричинно развеселился Ин-се. Он даже позволил себе соскочить с кресла черного дерева и пройтись передо мной гоголем. - Нет тебя места на земле Хорда, даже если ты в самом деле был рожден в горах. Слишком крепко тобой овладели повелители, слишком откровенно ты пляшешь под их дудку. Знал бы ты, сколько лишних хлопот нам доставил.      Он помахал скрюченным указательным пальцем у меня перед носом. Я не удержался и попытался зубами ухватить его за палец. Ин-се успел убрать его и с откровенным удовольствием почесался.      - Ага, не успел, не успел!.. Если бы мы с самого начала знали, что ты за птица, мы бы сразу упекли тебя в преисподнюю. Теперь срок настал.      - О чем вы, величества? Опять за старое?..      Ин-се степенно сел на место, а Ин-ту серьезно, даже с некоторой усталостью в голосе вымолвил.      - Не ёрничай, знахарь. У нас нет выбора. Тебя ждет преисподняя, посидишь там, подумаешь.      Сердце у меня замерло.      - Это где же такое пекло?      - Как ты сказал, проныра? - подался вперед Ин-се. - Пекло?.. Метко сказано. Только наша преисподняя страшнее, чем выдуманное тобой пекло. Туда даже твои повелители не могут добраться, так что там ты будешь надежно изолирован. Станешь заложником, Роото. Пора на твоей собственной шкуре проверить: врешь ты насчет гибели архонтов или это всего лишь ловкий ход? Всего лишь начальная стадия далеко рассчитанного насилия над помыслами поселян. Акт, так сказать, психотропной войны, которую начали против нас прежние повелители, или враги на самом деле сгинули.      - Как это?      Я не сразу вообразил, о чем он. О войне? Выходит, помимо меня, батяня-комбат проводил какие-то другие операции?      - Вдумайся, Роото, - продолжил Ин-ту, - если, как ты уверяешь, архонтов больше нет, и новая сила, чьей волей ты пророчествуешь на Хорде, душой и сердцем предана идее любви, согласия и мира, она непременно попытается вызволить тебя из преисподней. В таком случае, это будет факт в твою пользу. Мы даже готовы поделиться с владеющими твоими помыслами координатами места, где ты будешь упрятан. Это будет надежная основа для серьезных переговоров. Исходный пункт, так сказать... Если же им наплевать, и все твои усилия, а также сказки, легенды, байки призывы к справедливости, к согласию - твои сны, наконец! - это только красивые слова, они бросят тебя на растерзание Даурису и чудовищу, которое царит в преисподней и против которого мы уже столько веков ведем непримиримую битву. Начало ей положили наши славные Герои, с тех мы только и делаем, что с одной стороны ублажаем чудовище, с другой - без конца бомбардируем его всеми возможными средствами, чтобы только оно не смогло выбраться из преисподней.      Он помолчал, с сожалением почесался.      - Мы оба будем помнить о тебе. Ты был неплохой поселянин, хотя и вышел в люди из потомков низшего разряда, когда-то следивших за соблюдением температурного режима в инкубаторах для самых маленьких. Ты принес много пользы поселянам и сколько мог бы еще принести, но безопасность Хорда требует жертв. Иначе нам не выжить. Ты должен быть испытан крестом, как тот мученик, которого когда-то распяли за все грехи родственных ему существ.      От подобного святотатства у меня едва не подкосились ноги, ужасом опалило сердце. Тот сценарий, который я разыгрывал, подошел к своему естественному концу.      - Таково повеление Третьего столпа, государственный совет утвердил его, - добавил старик.      - Но где же расположена эта ваша преисподняя? Где прячется фламатер третьего класса? Где он зверствует?..      В ответ молчание...      В этот момент в помещение вошли уже знакомые мне высокорослые, обладавшие могучей силой славные. Натянули капюшон на голову, взяли под руки.      - Уведите его, - разом приказали старцы. - Лишите дыхания...                  Часть III            У бодрствующих один, общий, мир, а каждый спящий отворачивается в свой собственный.      Гераклит                  Глава 1            Очнувшись, я первым делом жадно глотнул горячий, пропитанный запахами раскаленного металла, пота и испражнений воздух.      - Ну что, учитель, очухался? - спросил Туути и дружески почесал меня за ухом.      Бывший страж отпустил бороду - густой, из мягких перьев воротник напрочь закрыл шею и плечи. Был он в том же, изрядно поношенном, помятом панцире, натянутом на длиннополую рубаху.      Поддерживаемый Петром и Павлом я сел. Туути подал стакан воды, я с жадностью выпил, затем постарался мысленно вызвать Быстролетного. Бесполезно, связи не было.      Вокруг меня были старые знакомые: Хваат и Неемо, Якуб, физически очень крепкий Иеремия, а также Левий Матвей. Подале Тоот, сидевший с группой последователей из секты борцов за освобождение рабочих разрядов - они называли себя "проотолетариями"; оба провокатора из тюрем Дираха и Дьори - эти тоже радостно приветствовали меня. Кроме них в темницу были подсажены с десяток неизвестных мне поселян, среди которых были даже мамки. В углу расположилась Дуэрни, у нее на шее не было поводка. Рядом с ней отдыхали Огуст и Этта. Отсек, в котором были собраны общавшиеся со мной губошлепы, представлял собой четверть огромного цилиндра. Стена два десятка метров длиной и пол являлись радиусами и образовывали прямой угол. Соединялись они округлой поверхностью, усиленной ребрами жесткости. Изнутри отсек был обит металлическими листами. Одна из торцевых переборок забрана решеткой, за которой находился небольшой, слабо освещенный тамбур, другая - изготовлена из какого-то тусклого, малопрозрачного материала. Циркульная поверхность была нестерпимо горяча, узники старались держаться поближе к вершине прямого угла. В эти первые мгновения после пробуждения обнаружилось, что в этом странной формы помещении легко сидеть, дышать, двигать руками. Словно какая-то незримая сила сняла с тела часть веса.      - Где мы? - спросил я, обращаясь к сидевшему поблизости и чинившему форменный китель Хваату.      Рыжебородый, мрачный капитан, чем-то отдаленно напоминавший изувеченного филина, как всегда держался на особицу. Взгляд его, немигающий, пристальный, таил некую забытую гневную мысль - того и гляди он вновь разразится бранью, мастером которой его считали на всех судах океанского и космического флота.      - Сейчас отцепят, увидишь, - с каким-то злорадным удовлетворением ответил Хваат.      - То есть, как отцепят? От чего?..      - От "Тоопинайки". От чего же еще могут отцепить! От "Калликуса" уже ничего отцепить не удастся. Угробил моего орла какой-то полноценный герой из славных. Такие дела, знахарь.      В этот момент откуда-то со стороны донеслись до надрыва скрежещущие звуки, потом посыпалась череда ударов, скрип, серия толчков. В следующее мгновения сила тяжести в отсеке заметно уменьшилась и под испуганные крики никогда не бывавших в свободном пространстве поселян и мамок, губошлепы начали всплывать в воздух. Затем нарастающая тяжесть вернула их на переборку, считавшуюся полом.      - Куда движемся? - не скрывая робости спросил я.      - Гляди туда, - равнодушно почесался лежавший рядом с Хваатом Неемо и кивком указал на затянутую туманной мутью переборку.      Стена прояснилась внезапно, и бездонный, бархатисто-черный провал космоса открылся перед заключенными. Расположившийся в кругу товарищей Тоот встрепенулся, подался вперед. Туути привстал с места, Петр и другие апостолы закрыли глаза, принялись активно почесывать лоб и правую сторону груди. Какая-то мамка жалобно взвизгнула. Иуда хихикнул и внятно произнес:      - Ма-ма!      Все оцепенели.      Я во все глаза наблюдал за редкими звездочками, отчетливо сиявшими по всей площади торца. Их было немного - видно, в таком положении экран был обращен в сторону межгалактических далей. Обильное радужное свечение обрамляло край переборки, оно на глазах усиливалось, прибавляло в яркости, в багрянце и ядовитой бирюзе, пока наконец в поле зрения на выплыл бок полыхающего Дауриса. На фоне кипящей, свивающейся в гигантские жгуты и тут же исчезающей в глубине раскаленной плазмы, бойким увесистым булыжником появился Таврис и невозмутимо погнался за россыпью темных пятен, резко очертившихся на теле исполинской звезды.      Скоро плоскость экрана заполнили искрящиеся вихри, смазали изображение. Блеск стал невыносим. Я прикрыл руками глаза.      - Нас приговорили к сожжению на Даурисе? - спросил я.      - Зачем! - с тем же тайным гневливым раздражением ответил Хваат. Он тяжело вздохнул. - Просто решили швырнуть в пасть Черному гарцуку.      - Послушай, Хваат, я смотрю, ты тоже среди нас. Значит, поверил? Или тебя сунули к нам на всякий случай, для профилактики?      Его лицо на мгновение напряглось, затем он заметно погрустнел, опустил голову. Наконец ответил.      - Мне просто посчастливилось увидеть сон.      - Но ты же и до этого уверял, что способен во время ночного отдыха видеть картинки.      - Я не знал тогда, что они называются снами. Раньше я считал их наказанием за измену долгу.      Я помолчал, потом вымолвил.      - Я знаю, что ты увидел... Разделяю твое горе.      Хваат совсем по-человечьи пожал плечами, с благодарностью пощекотал меня.      - Теперь мне трудно с ними расстаться, - поделился он и последним стежком затянул узелок на заплате. - Вот как оно бывает, знахарь. Встретился в карцере с Неемо, поговорили... Страшно попасть в лапы Черного гарцука, но и голову в интеллектор совать, чтобы меня избавили от воспоминаний, тоже не в радость. Кем тогда я буду выглядеть, как считаешь, знахарь? То-то и оно. Старцы долго уговаривали, обещали командование космическим флотом. Зачем мне это командование, когда этот наглый выдвиженец подсадил двигатели на "Калликусе"?      - Красивый был корабль?      - Что ты, знахарь, просто картинка! Остроносый, шестигранный. Шесть башенных орудий...      - Но-но!.. Прикуси язык, ублюдок! - вдруг крикнул Огуст, чиновник из канцелярии на Дирахе, сидевший поблизости, в компании с Дуэрни и Эттой.      Хваат вздохнул и деловито перекусил нитку.      - Тебя тоже уговаривали? - спросил я Неемо.      Тот весело откликнулся.      - А то!.. Обещали "Тоопинайки". Рули, говорят, Неемо-ублюдок, готовься к бою. С чем? С чудом? - он задумчиво почесался. - С какой стати, знахарь? Помаялись мы с ребятами, - он кивнул в сторону своих матросов, - потом попали в карцер, посоветовались с Петром и Павлом, Якубом и Мусой, Исайей и Туути, - одним словом, со всеми твоими дружками, - и решили: здесь мы среди своих. Никто тебя не уговаривает, не пытается лишить памяти. Мужики снами делятся - сидим, прикидываем, к чему они? Что обещают? Все досконально разбираем. Потом нам огласили приговор, мы выслушали его стоя. Перед самой отправкой на "Тоопинайки" помыли Иуду. Он уже "папка", "мамка" выговаривает, занятный такой...      - Где же твой штурман? - спросил я.      - Дрогнул парень. Согласился лишиться памяти. Теперь он "Тоопинайки" командует. Это он нас до последнего пограничного рубежа доставил. Эх, поговорить бы с ним, напомнить о чудесном острове. Все-таки любопытная штукенция, это чудо. Послушай, знахарь, а в безатмосферном пространстве таких островов не встречается? Может, имеет смысл "Калликус" починить?..      - Сделаем, - ответил я. - Если живы будем... А ты, Туути, добрался до Дираха?      Бывший стражник радостно засинел и с удовольствием почесался.      - Дошел. Сразу за перешейком переправился через реку, отправился к беглым. Сказки им начал рассказывать, а они мне. У них, учитель, оказывается, столько сказок!.. Сколько добрых людей повидал! На перешейке довелось встретиться с каким-то хвостатым чудиком - представляешь! И шкура у него пупырчатая. Большого ума поселянин. О тебе слыхал. Просил передать, чтобы ты нос не вешал. Такие дела, учитель.      Он замолчал, некоторое время сидел, повесив голову, потом неожиданно встрепенулся.      - Рассказывают, что в дни, предшествующие нашим, жил в горах некий сапожник...      - Давай о сапожнике в другой раз, а сейчас пусть Хваат и Неемо просветят насчет замка Черного гарцука.      - Что тут светить! - откликнулся Неемо. - Место гиблое... Оттуда еще никто не возвращался. Что там творится и как он устроен, этот замок, ничего сказать не могу. Когда был молод и любопытен, копался в архивах, отыскал записи неких сведущих, из высших разрядов. В записях сказано, что давным-давно в этой точке обитали повелители, которые на потребу себе создали каких-то удивительных холуев. Там у них было главное логово, то ли транспортный централ, то ли штаб, а может, генеральный пульт управления. Как хочешь, так и назови. На Хорде они только наездами бывали - давали разгон вернослужащим, отлаживали новые системы, а сами все больше где-то между звезд хаживали, а отдыхали в поясе астероидов. Там у них...      - Заткни пасть! - вновь прикрикнул Огуст.      Неемо сразу притих.      - Где же расположено логово архонтов? - спросил я.      - В средней либрационной точке, - ответил Неемо.      (сноска: Точки Лагранжа или точки либрации - это такие области пространства, в которых третье тело (если бы оно туда попало) находилось бы в равновесии относительно двух других тел. Всего таких точек в системе двойных звезд насчитывается пять. Та, что расположена на прямой, соединяющей центры тяжести обеих звезд, является точкой неустойчивого равновесия, то есть, чтобы остаться в ней и не рухнуть на поверхность одной из звезд, необходимо подправлять траекторию вращения в зависимости от любого бесконечно малого воздействия третьих тел.).      - Где?! - не поверил я услышанному.      Капитан опасливо глянул в сторону чиновника. Расположившийся рядом с Дуэрни, Этта доброжелательно помахал ему рукой - мол, продолжай. Неемо почесался и добавил.      - Ну да, в точке неустойчивого равновесия. Между Даурисом и Таврисом, на оси, соединяющей их центры тяжести.      Сердце у меня екнуло.      - Не переживай, Роото! - крикнул Тоот. - Мы уже все обсудили, единодушно приняли резолюцию. Первый пункт: дело - дрянь; второй - будем драться. А потом примемся за мир насилия.      - Если выживем, конечно, - добавил Левий Матвей. Этот тоже занимался ремонтом одежды.      - Брось, Лева! - заявил Тоот. - Наше дело правое, мы полны исторического оптимизма. А ты, Хваат, не злорадствуй и не скалься! Как бы ни призрачна была надежда, никто из нас, из проотолетариев, - он обвел своих последователей крючковатым пальцем с загнутым коготком, - сам добровольно в пасть этому механическому чудовищу не полезет. И тебе, падлюку, не советую.      Хваат возмущенно почесался.            В ночь, предшествующую падению в преисподнюю, мне было не до сна. Назвать это место гиблым означало беспардонно приукрашивать действительность. Что творилось в междуцарствии Дауриса-Тавриса, трудно вообразить? Какие температуры, какой силы гравитационные поля зверствовали в океане плазменных протуберанцев, в струях раскаленного газа, перетекающего от одной звезды к другой? Как можно выжить в точке Лагранжа? Какой извращенный ум рассчитывал найти там убежище?!      Что функционально могла представлять из себя эта берлога? Вероятно, в точке либрации архонтами был устроен главный централ - более надежное место для сокрытия своих тайных замыслов трудно найти. Только в этом жутком месте можно было скрыть запуск и посадку любого, самого большого фламатера, а также поставить непреодолимый барьер для тех вражеских звездолетов, которые попытались бы проникнуть в систему Дауриса-Тавриса. Сознавал я и трудности, которые стояли перед проектировщиками и создателями этой крепости. Они, конечно, были неисчислимы, но цивилизация Ди к тому моменту уже была готова к решению подобных технических задач. В этом я убедился еще на Земле, пообщавшись с синклитом ортодоксов и "Сохраняющим мужество на страже". Однако сама идея вогнать главный централ меж двух светил свидетельствовала о явном неблагополучии в нравственных воззрениях архонтов, в их восприятии мира. Если стержнем их замысла являлось сохранение тайны, если они не жалели сил, чтобы понадежнее замести следы и с этой целью решились выбрать место для строительства приводной станции в точке, сравнимой разве что самыми фантастическими представлениями о пекле, - необходимо напрашивался вывод, что мы имеем дело с дикими, выродившимися существами. Это была психология террористов - следовательно, убийц. Либо опустившихся до уровня киборгов фанатиков, что, в общем-то, одно и тоже.      Теперь глаза раскрылись. Мне стали ясны туманные намеки попечителя на невозможность его непосредственного участия в уничтожении базы звездных заговорщиков, его призыв поучаствовать в благородном деле избавления несчастных поселян от подобного наследства. Он просто не мог ничего поделать с этим сохранившимся в рабочем состоянии - в этом я тоже не сомневался - разбойничьим гнездом! Разве что организовать взрыв сверхновой звезды, тем более что красный гигант Даурис вполне подходил для этой цели.      Материальный мир сверхвысоких энергий, давлений, температур, непознанных еще полей, немыслимых катастрофических столкновений обретал знакомые ужасающие черты. Эта мысль оптимизма не вызывала. Наивный технарь Тоот полагал, что в состоянии бросить вызов свихнувшимся божественным ублюдкам. Ему простительно, ведь он руководствовался верой в справедливость, его тешили призраки прогресса.      Интересно, как батяне-комбату пришло в его змеиную башку, что мне, невинному добродушному волку, болтуну-проповеднику, слабому человечишке, перенасыщенному памятью о делах давно минувших дней, удастся справиться с злотворящим наследием архонтов? С верхушкой поселян, использующих метoду, в основе своей повторяющей путь повелителей? Чем же я сокрушу эту цитадель зла? Сказками? Проповедями о непротивлении злу насилием? Изображением космического трехголового Змея Горыныча или звездолета-привидения, встреча с которым обещает смерть? А может, бластером, встроенном в мою левую ногу? Наведу пятку на жизненно важный узел приводной станции и крикну: "Сдавайтесь, мать вашу так-разэтак!"      Или, может, у попечителя просто не было выбора? Недаром Неемо как-то упомянул о десятке моих предшественников, которые, как теперь стало ясно, в конце концов тоже оказывались на приводной станции, однако толку от предыдущих подобных путешествий не было. Все они исчезали в пасти Черного гарцука, а код или какая-нибудь иная технологическая закорючка, с помощью которой можно было проникнуть на станцию либо заблокировать ее цепи безопасности, так и не был раскрыт. Но какое мне дело до каких-то секретных технических решений, когда я неумолимо падал в пасть безжалостного, злобного чудовища, как ты его не назови. Причем падал в обнимку с самыми дорогими мне людьми, соратниками, солью хордянской земли, которая наконец-то обрела соленость. Этот птичник был до боли дорог мне. Каждый умирает в одиночку - это так, и все равно гибель даже одного-единственного прозревшего хордянина неподъемным камнем легла бы мне на душу. Хорош хранитель, который сам заводит подопечных ему существ в пекло!      Я никак не мог докричаться до Быстролетного - стены челнока, груженного живым товаром, были прочны. До них уже дотронуться было нельзя. Губошлепы лежали вповалку, они с трудом переносили жар такой силы. Я занимался каждым в отдельности, призывал к стойкости, навевал самые роскошные, самые увлекательные сны, но что я мог поделать в одиночку?      Занятную шутку сыграл со мной его величество попечитель, наследник ортодоксов или светлых ди, чтящий Творцов, красиво разглагольствующий о вечных ценностях, генеральном векторе прогресса, о разуме, постепенно наполняющем просторы вселенной. О машинах времени и вечных двигателях, а шапке-невидимке. О вере, без которой человек не человек, а так, примитивный робот. Для начала он, по-видимому, решил развеять наши сознания по огненным просторам взбесившегося Тавриса и сытно посвечивающего Дауриса.      Кем он был, этот Черный гарцук, нашедший убежище на приводной станции архонтов. Что это за чудо-юдо такое? Судя по разрозненным высказываниям свихнувшихся старцев Ин мне предстояло иметь дело с заплутавшим или спасшимся от разгрома звездолетом, то есть законным представителем архонтов, сумевшим добраться до тайного убежища и залечь там до лучших времен. От него нечего ждать пощады. С ним, межзвездным убийцей, запрограммированным на результат, невозможно найти согласие. Сохранился ли на его борту синклит архонтов? Чем они занимались все эти долгие столетия? Требовали покорности от биокопий? Теперь понятным становился подвиг так называемых Героев, обложивших врага в его собственном логове и сумевших не выпустить его в свободное пространство.      Но что давало мне понимание исторической перспективы? Ничего, кроме осознания безнадежности попыток противостоять космическому зверю в открытом бою.      Я невольно просунул руку под хламиду и робко погладил волшебный пояс.            Глава 2            Двое суток, пока мы добирались до расположенной в точке неустойчивого равновесия приводной станции, я рассказывал губошлепам сказки. Вместе мы искали выход из создавшегося положения, прикидывали так и этак.      Сначала древний централ - конечный пункт нашей ссылки или, может, приглашающий на казнь эшафот - открылся нам как яркая немигающая звездочка, заметная даже на фоне истекающих с поверхности Дауриса светящихся газовых струй. С каждым часом сверкающий объект набирал объем и блеск, пока наконец не оформился в некое небесное тело, напоминающее исполинский, овальный, напоминающий мяч для игры в регби, планетоид. Скоро он занял всю площадь прозрачной стены. Спустя несколько часов на каменной, неровно оплавленной, блистающей поверхности ПС обозначился входной шлюз, и какая-то незримая могучая сила втянула нас в причальную камеру. В тот момент я и обмолвился - выбора у нас нет, если погибать, так с музыкой. Что такое музыка, спросил Левий Матвей и приготовился записывать очередное откровение.      - Музыка? - задумался я. - Это - пение. "Марсельеза", например, но я не знаю слов. Об этом мы поговорим как-нибудь в другой раз, а пока давайте посмотрим, что у нас есть, - и я, вытянув вперед левую ногу, закатал рваную штанину.      Все удивленно уставились на конечность, кто-то, кажется, Иуда - что возьмешь с дурачка! - осмелился любовно почесать ее, потом, гордо поглядывая на окружающих, громко объявил: "Хочу какать!". Мамки тут же отвели его в сторонку, сняли лямки комбинезона. Между тем подошедший к нам Огуст странно повел себя. Пальцем, указал мне, Неемо, Хваату и Тооту, а также кое-кому из апостолов пройти в забранный решеткой отсек. Делать было нечего, я спустил штанину и двинулся за чиновником. Следом в ту же сторону направились Петр и Павел, а также Этта и Туути. Матросам и проотолетариям, потянувшимися за старшими, Огуст заявил.      - Назад! Вас позовут.      Те беспрекословно повиновались.      Мы подошли к решетке. Неемо тронул замок, тот оказался отомкнут.      - Видно, штурман постарался, - предположил капитан. - Выходит, не всю память ему на интеллекторе вышибли.      Огуст промолчал. С тем же непроницаемым видом он кивком указал на следующую дверь. Капитан так же легко справился с нею. Она вела в соседнее помещение. Этот отсек полностью повторял нашу темницу - те же две плоскости и соединяющая их искривленная поверхность. Две четвертинки цилиндра сомкнулись. За стеной оказался склад продовольствия, а в самом дальнем углу стояли ящики с оружием. Были здесь и боевые оболочки-скафандры, выдаваемые славным. Туути так и заявил.      - В такой одежке наши Герои заткнули пасть Черному гарцуку.      - Каким же это образом? - удивился я.      Никто не ответил. Все повернулись к Огусту. Тот после некоторой паузы сообщил.      - Наши предки долго ждали возвращения правителей, готовились к нему. Ожидая возвращения, они решили ценой собственных жизней уничтожить это осиное гнездо. В тот день, когда Черный гарцук объявил о своем прибытии, на приводном централе дежурила обслуживающая смена. Кроме того, во всех узловых точках станции были устроены засады. Необходимо было разом покончить с повелителями, чтобы те напрочь забыли дорогу в сторону Дауриса-Тавриса. Это наша земля, мы убедились в этом. К удивлению Героев, вернулся только один фламатер. Предкам удалось заманить его на главную палубу, где они попытались уничтожить его. К сожалению, атака не удалась, однако теперь свернуться в исходную оболочку звездолет не в состоянии, и это радует. Это, правда, давно было...      - Как давно? - поинтересовался я.      Огуст задумался, вместо него ответил Хваат.      - Никому не известно.      -Что значит, неизвестно! - возмутился Туути. - Давно и есть давно. Может, вчера. Может, сезон назад... Это происходит ежегодно, в день праздника, иначе чего бы нам праздновать, если славные давно исполнили свой долг, а нынче сидят прохлаждаются на выходах из гравитационного тоннеля. Ты, ублюдок, кончай тень на плетень наводить!      - Опять! - прикрикнул я на стража.      - Я же по-дружески! - удивился Туути.      - Тебе было сказано, нет ублюдков, мошенников, негодяев, падлюков, зимогоров. Нет каналий, грязных дьори и тупых дирахов. Все люди, все человеки. Человек - это звучит гордо. Вот и придерживайся этого мнения.      - Я что, - отчаянно почесался Туути. - Я ничего. Я всегда готов, - он отдал пионерский салют.      Я вздрогнул. Вновь случайность? Игра вероятностей? Собственно, набор мыслимых жестов двуруких существ ограничен, так что вполне возможно, что это приветствие могли использовать хорды.      - Учитель, - удивленно почесался Туути, - ты что, никогда не видел, как Герои приветствуют друг друга?      - Где я в горах героев видал! У нас каждый больше на особицу.      В этот момент Этта дернул меня за рукав.      - Учитель, кто такие зимогоры?      - Тьфу! - не выдержал я. - Вас что, не страшит встреча с Черным гарцуком? Что вы всякой ерундой интересуетесь?      - Не-а, - откровенно и невозмутимо признался Этта. - Мы готовы. Если надо, умрем с музыкой, но лучше с нею же победить.      - Ага, - поддержали его Петр и Павел. - Чего зазря трястись.      - Ладно, храбрецы. Зимогоры - это босяки, бродяги. Нищие, обтрепанные...      - Так бы и сказал, - обрадовался Туути. - Рвань, одним словом.      Затем он обратился к Хваату.      - Ладно, уб... товарищ, хватит чесаться от обиды. Давай руку, - и он протянул посиневшему от злобы капитану свою огромную, с ковш экскаватора, лапищу.      Хваат, избавляясь от накипевшей на сердце ругани, пожал ее. Грабка у него была не меньше, чем у Туути.      Прежде всего мы распаковали оружие, затем принялись распределять его среди тех, кто умел пользоваться лучевыми карабинами. Таких оказалось более двух десятков. Оба капитана, матросы, Тоот со своими работягами, Туути и Огуст. Пострадавший из-за любви к прекрасной курочке, Огуст в компании представителей низших разрядов вел себя тихо, но, я бы отметил, не без некоторой надменности. Получив в руки убойной силы бластер, Огуст повел себя как опытный боец: умело отсоединил зарядный магазин, проверил, полна ли емкость, пощелкал предохранителем, прокрутил из начальных в конечные положения регуляторы дальности и мощности, потом спокойно объявил.      - Я буду командовать!      К моему изумлению, это заявление вызвало бурю восторга у губошлепов, собравшихся в подсобном помещении. Они начали прыгать вокруг Огуста, пощипывать его, почесывать, поглаживать по волосам. Даже Хваат и Неемо, положив друг другу руки на плечи, принялись ритмично, с одобрением, перескакивать с ноги на ногу. Огуст принимал подобные знаки внимания как должное. По-видимому, он принадлежал к самому высшему разряду в иерархии хордов, и никому в голову не пришло оспаривать его первенство.      Когда в подсобном помещении нас осталось немного: я, Огуст, оба капитана, бывший страж, а также Тоот, Петр и Павел, - чиновник без всякого смущения принялся инструктировать меня.      - Ты, учитель, думай, как нам выбраться отсюда. Мы будем беречь тебя и сестер, - Огуст указал коротким стволом плазменного излучателя в сторону стены, за которой располагался жилой отсек. - Ты только напряги мозги. Обратись к нерукотворному ковчегу. Есть же у тебя напарник, не могла же Дуэрни в самом деле бегать по морю. Где же он?      Это был вопрос вопросов - где они, Быстролетный и попечитель?      Я взглянул прямо ему в глаза.      - Значит, ты не веришь в чудо?      - Верю, - ответил Огуст. - То, что произошло со мной, иначе, как чудом не назовешь. Я узрел истину, поверил в нее - разве это не удивительное явление природы? Я осознал благотворность пятой благородной заповеди, дарованной людям Иисусом Христом, и отказался от интеллектора. Если сердце лежит к Дуэрни, пусть оно ищет свой путь. Так поступать можно - разве это не диво, учитель? Я горд, что сам дошел до понимания твоих слов. Теперь пришел мой черед. Стрельба - это мой долг. Твой, учитель, попытаться найти путь к спасению. Скажи, Роото, как ты относишься к исполнению долга?      Я задумался. Он назвал меня Роото. Как равного... Так обращался ко мне Ин-ту. Что ж, в этой недосказанности тоже таился определенный смысл.      - Если ты, Огуст, полагаешь, что истина далась тебе исключительно в пятой благородной заповеди, значит, ты прошел мимо нее. Нельзя отрывать одно откровение от другого. Они справедливы только в целом. В том-то и трудность, чтобы научиться совмещать благородные истины с проповедями Иисуса Христа, Магомета и Будды и при этом не потерять ни одной из них. Так что не обольщайся, Огуст, что ты добрел до понимания смысла. Ты только ступил на тропку, но об этом в другой раз. Ты справедливо рассудил, что нынче следует подумать о своих обязательствах. Да, у меня есть обязательства по отношению к тем, кто поверил в меня.      - Ты вновь указал мне свет и развеял сомнения, учитель.      - Мои тоже, - в один голос подхватили Хваат и Неемо.      - Мои тоже, - присоединился к ним Тоот.      Апостолы удивленно глянули на них, отшатнулись.      - Эй вы, добытчики руды, собиратели водорослей! - обратился к ним Огуст. - Что руки опустили? Разве не в радость вам, что я, высший, испытал сомнение, а теперь избавился от него? От сомнений истина только крепчает.      - Как скажете, величество, - хором отрапортовали апостолы. - У нас тоже нет больше сомнений. Мы готовы победить или умереть с музыкой.      Вот и пойми этих неофитов, якобы пропитавшихся истиной и в то же время готовых вытянуться в струнку при первом оклике хорда из высших разрядов.      Между тем Огуст продолжал сыпать распоряжениями.      - Хваат, Неемо и вы, низшие, слушайте - я говорю! Эти штуки, - он почесал свой бластер по зарядному магазину, - мало, чем помогут, если мы будем действовать без толку, без помощи со стороны нерукотворного ковчега. Мы имеем дело со страшным врагом, звездопроходцем первого класса. Судно вспомогательного назначения, название - "Несущий груз на спине". Построен на Хорде, в генеральном комплексе для транспортировки на внешней подвеске вспомогательных кораблей. Умен, насквозь пропитан злобой и презрением к создавшим его поселянам. Мечтает вернуть былое величие. "Несущий груз на спине" вернулся на базу с серьезными повреждениями в механической части. Он рассматривает нас как исходное сырье для изготовления биокопов, с помощью которых мог бы восстановить хотя бы часть своих функций. Если звездопроходцу удастся отремонтировать корпус и внутренние оболочки, он появится на Хорде и заявит права на планету. Отсюда следует, что никто не имеет права живьем, в целости и сохранности, попадать к нему в утробу. По сведениям генеральной канцелярии, запас биомассы у него крайне ограничен. В наличие разве что плоть бойцов из первой когорты славных.      - Подлец! - выдохнул Туути. - Из героев крыс выделывать?!      Огусту хватило одного взгляда, чтобы утихомирить стражника. Он продолжил.      - Кроме того, время от времени на приводную станцию спускали государственных преступников и добровольцев.      Тут он искоса взглянул на меня.      - А также твоих предшественников, Роото. Ты понял?      Я кивнул.      Огуст продолжил.      - В любом случае это было давно, так что вряд ли в настоящее время эта биомасса пригодна для производства копий. Повторяю, враг поставил задачу любой ценой взять нас в целости и сохранности, в изначальном объеме. Каждый добрый поселянин, будь он живой или мертвый, должен до конца, невзирая ни на какие обстоятельства, выполнить главный пункт устава, поэтому всем будут выданы взрывпакеты, чтобы наша плоть не досталась врагу. Обязуюсь помочь тем, у кого дрогнет рука и безжалостно буду карать тех, кто посмеет только помыслить о предательстве. Эта обязанность возлагается на тебя, учитель.      - Как же я смогу ее выполнить?      - Тебе известно, как.      - А тебе?      - Мне - нет. Но самое главное, учитель, необходима связь.      Он немигающе смотрел на меня. Точно также порой следили за мной Ин-ту и Ин-се. Выходит, не мытьем так катанием? Ради спасения своей жизни я открою тайну? Это было глубоко, это было расчетливо. Ход конем с жертвой самых дорогих мне особей! Они решили, что сумели взять меня за горло, эти придурковатые старцы. Интересно, каким образом был проведен отбор жертв?      Огуст, казалось, видел меня насквозь. Он доброжелательно почесался и объяснил.      - Здесь, учитель, собраны только добровольцы - те, кто отказался пройти через лишение памяти. Кто сознательно выбрал свой путь. Если ты погубишь их, - он указал на стоявших рядом губошлепов, - ты погубишь Хорд. Разве этого ты добивался, когда рассказывал сказки, награждал снами и творил чудеса? Разве этого требует от тебя и от всех нас ковчег нерукотворный?      Я с некоторым унынием глянул на него, задумчиво почесался. Понятно, они решили, что сумели-таки подстроить мне ловушку, и теперь либо я раскроюсь и спасу необученных, только-только познавших, что такое вера, губошлепов, либо отдам их на съедение этому Несущему груз? В этом случае они умывают руки и с верой в свою непогрешимость продолжают тратить ресурсы планеты на оборону от мифических врагов. Они не сомневаются, что я буду вынужден сыграть в их игру. Но в таком случае все то время, которое я провел на Хорде, можно было считать потраченным впустую. Их логика мало чем отличалась от логики архонтов. Мог ли я позволить себе пойти у них на поводу?      Наступила долгая, протяжная тишина.      - Каков же твой план, Огуст? - спросил я.      Он пригласил меня пройти в дальний угол, подальше от наших спутников. Те в ожидании вытянулись по стойке смирно. Мы расположились на ящиках, и Огуст выложил.      - Замысел таков - любой ценой вывести из строя главный пульт, отвечающий за ориентацию и безопасность станции. Мы должны изменить ее орбиту, в этом случае централ неминуемо рухнет на Даурис. Согласно расчетам для этого необходимо изменить местоположение комплекса относительно точки Лагранжа.      - Выходит, - я обвел руками округлый потолок, - вся это штуковина не что иное, как огромная бомба.      - Нет, учитель. Предки уже пытались взорвать станцию либо придать ей ускорение с любым знаком. Нам не хватает сил, чтобы справиться с этим чудовищем, созданном повелителями. Когда-то сюда был послан челнок, доставивший на станцию ядерный заряд. Он приземлился в этом же малом шлюзе. Здесь и произошел взрыв. Взгляни сквозь прозрачную стену. Нигде не видно следов разрушений, а ведь в броневой оболочке планетоида образовалась дыра размером с "Тоопинайки". Она затянулась за несколько полноценных суток. Оболочки архонтов способны самовосстанавливаться.      Я невозмутимо слушал его. Эти технические подробности мне были понятны. В тот миг другая мысль прорезалась в сознании: допустим, нам удалось вывести из строя централ, мы придадим ему ускорение, что в таком случае будет с нами? Как мы выберемся со станции? Мне стало тоскливо, взвыть захотелось. Между тем Огуст продолжал.      - ...с тех пор Герои больше не пытались проникнуть на станцию. Что здесь происходило, мы не знаем. Известно только, что приводная станция по-прежнему принимает наши челноки. Но только челноки. Производится посадка, створки шлюза закрывались - затем молчок. Ни ответа, ни привета.      Тут он в сердцах воскликнул.      - Если бы не Черный гарцук, мы, может, и оставили бы станцию в покое, но этот, пришедший со звезд, ненасытен. Он постоянно требует живую плоть. Приходится время от времени посылать сюда очередные партии...      - Ловите тех, кто бежит за реку?      - И этих тоже. И всяких других, нарушивших устав. Заражаем их мучной лихорадкой и отсылаем в сторону централа. Плоть, пораженная этим вирусом, ни на что не годна.      - Выходит, и от меня решили избавиться с помощью этой заразы.      - Нет, учитель. В первый раз ты сам ее где-то подцепил. У нас только и забот, чтобы по шахтным поселкам рыскать! Насчет ядерной бомабрдировки - это гарцук Такнаала перестарался. Решил единым махом задавить мракобесие, чтобы наверху ничего не узнали. Доигрался, подлец! Отправился в пасть Черному гарцуку. Понимаешь, Роото, до тех пор, пока на Хорде не появился удивительный горец, ситуация представлялась нам безвыходной. Ты, учитель, способен совершать чудеса, а это как раз то, в чем мы остро нуждаемся. Без чудес нам гибель. Нам просто необходимо любой ценой вырваться за пределы вспомогательного шлюза и добраться до запоров, открывающих двери в центральные помещения станции. Единственное наше спасение заключается в том, чтобы попытаться прорваться к центральному пульту. Таков примерный план действий.      - Это, Огуст, авантюра, а не план. О каких-таких чудесах ты ведешь речь? У тебя есть коды запорных устройств? Есть подробный план станции? Тебе известно, что такое Черный гарцук, какими возможностями он располагает? А ведь это самое главное. Без этой информации никакое чудо нам не поможет. Ты считаешь, что я и есть тот дополнительный компонент, который позволит поселянам одержать победу. Ах, Огуст, Огуст...      - У нас есть подробный план станции, все остальные действия мы будем решать исключительно в контакте с твоим покровителем.      - Ах, вот оно что! Храни тебя ковчег! Сколько можно повторять, нет у меня никакого покровителя. Я живу по собственному разумению, верю в ковчег, мысленно взываю к нему в трудную минуту.      - Вот и обратись к нему. Дело идет о твоей собственной жизни.      - Это понятно. Это мы уже слышали. Ценой собственной жизни... Грудью на амбразуры... Я отдаю должное твоей готовности к самопожертвованию, Огуст. Я горд, что столько поселян уверовали в то, что мне дорого, но твой путь - это не решение. Ты упрям, Огуст, как бывают упрямы сопливые подростки или тупые язычники. Ты все еще находишься в плену догм, сотворенных рукотворным ковчегом. Веришь, что любую трудность можно разрешить с помощью силы, в крайнем случае посредством логически неопровержимого расчета. Теперь Ин-ту и Ин-се решили, что к решению задачи можно подверстать чудо. Конечно, знание причин и умение выводить из них следствия - это великая сила, но помимо строгих дефиниций есть иной мир. Царство невечернее, обитель невероятного. Там властвует сила слова, самая могучая сила, но это не значит, что оно подвластно расчету и его отдельной строкой можно внести в баланс сил.      - Учитель, слово слову рознь. Бывают очень веские слова, очень волнующие сны, они убеждают сильнее ядерных взрывов. Особенно, когда исходят от удивительного поселянина, который запросто посещает странное существо, невеликое снаружи и огромное внутри.      Я, не скрывая удивления, глянул на Огуста.      - О чем ты?      - Мы просмотрели всю документацию прежних эпох, облазили все архивы и выяснили, что подобные конструкции назывались койсами, они входили в состав звездного флота, принадлежавшего противникам повелителей. Судя по описаниям и боевым характеристикам такая машина вполне способна противостоять "Несущему груз".      - Послушай, мил человек, почему ты решил, что я действую по наущению какого-то койса. Пойми, я действую исключительно по собственному разумению.      - Но картины, извлеченные из сознания Иуды, ясно свидетельствуют, что ты связан с чем-то, подобным койсу!      - Вы против воли лишили поселянина памяти, и на добытых преступным путем доказательствах, решили выстроить стратегическую линию? Это жестоко, Огуст, это злодейство, даже по законам горцев. Хуже всего, что все ваши усилия впустую. Полагаться на видения все равно, что строить дом на песке. Сон не более чем символ, указующий перст, а не чертеж того, что должно исполниться. Также и свет невечерний. Он всего лишь виден, он - маяк, и твою работу за тебя не исполнит. Разве что ослепит грешника и воссияет над достойным. С другой стороны, если даже такое существо как койс существует, он ничем не сможет помочь нам. Будь это возможно, он давным-давно разделался с приводной станцией. Как я могу достучаться до него в этом бурлящем хаосе радиации? В каком диапазоне?      Огуст не ответил. Лицо его окаменело.      - Ты будешь наказан, Роото.      - Кем? Старцами? Здесь? В преисподней?..      - Даже здесь с тебя не спускают глаз.      - Кто, старцы?      - Нет, я! - он почти выкрикнул. - Третий столп. Они все, - он махнул рукой в сторону стоявших неподалеку губошлепов, - мои поселяне. Старцы Ин - советники, но окончательное решение принимаю только я.      В ответ на его взмах все, кто находился, на складе, тут же построились и издали дружный вопль. Огуст еще раз махнул им рукой - убирайтесь, мол, - и все они - апостолы, инженеры, капитаны и бывший страж, - повернулись и строем направились в главный отсек. Третий столп с интересом глянул в мою сторону.      - Видишь, учитель, никто в моем присутствии не может удержаться от радости, а ты даже не встал. Значит, ты - чужак, только плоть твоя выдает в тебе поселянина. Мы уже сталкивались с чем-то подобным, но те посланцы были всего лишь биокуклы, бездумные соглядатаи. Ты же сумел увлечь своими сказками сотни и тысячи хордов. Это свидетельствует в твою пользу. В твоих словах много верного, но ты должен понять и нас. Если даже повелители, как ты утверждаешь, сгинули, Хорд больше не может жить под прицелом обезумевшего звездного транспортника. Оборона Хорда съедает все наши ресурсы, а этот выживший из ума звездолет грозит нам страшными карами, если мы не скормим ему очередную порцию плоти. Мы стоим на страже, но сколько можно стоять с хищным оскалом на лицах в ожидании грозы, идущей со звезд. Если ты в самом деле желаешь добра Хорду, помоги нам уничтожить Черного гарцука.      - Не знаю, чем я могу быть полезен, - ответил я. - Но в любом случае я отдаю должное твоей храбрости и готовности к самопожертвованию.      Огуст почесал грудь возле сердца.      - Где же мое место, как не в рядах славных Героев, направленных уничтожить врага. Мои предки были из рода воинов-хранителей, я так запрограммирован. А насчет тебя... - он прищурился. - У тебя есть время поразмышлять над моим предложением.      - О чем тут размышлять. Я буду взывать к ковчегу! За ним спасение!..            Глава 3            К тому моменту, когда наш челнок окончательно замер в недрах металлической горы, Огуст разбил губошлепов на десятки, назначил в них старших, те в свою очередь поделили подчиненных на тройки. Первую вылазку решили совершить после того, как чуждая хордам сила проявит себя.      Она не заставила себя ждать. Сразу, как только щелкнули причальные замки, и наш челнок прочно встал на посадочные салазки, в отсеке раздался громовой голос.      - Сырье, как долго я ждал! Вы нарушили приказ, за это вас ждет наказание болью. Теперь немедленно построиться и следовать за проводником.      Огуст приказал двум матросам, Хваату и мне - по-видимому, чтобы я не особенно долго вдавался в раздумья, - быть готовыми встретить посланца фламатера, проследовать за ним, обезвредить и постараться вскрыть двери, ведущие во внутренние помещения станции. Другие группы должны быть готовы по первому сигналу броситься на помощь.      Меня разбирал смех, занятное складывалось положение. Дикари с луками и стрелами решили атаковать танк. Безумству храбрых поем мы песню, к сожалению, эта песня будет последней. Я реально представлял картину будущей бойни - мне приходилось сталкиваться с фламатерами, я знал, на что способны обезумевшие звездолеты. С другой стороны, насколько уровень цивилизации Ди был выше хордян, настолько же далеко попечитель опередил граничащее с фантастикой умение архонтов. Если прибавить к этому мощь, которую добавит к моим возможностям волшебный пояс, в материальном отношении мне было что противопоставить Несущему груз, однако применение всех этих штучек-дрючек, которыми снабдил меня попечитель, приводило к парадоксальной ситуации. В этом случае в глазах хордов, и прежде всего Огуста, я неизбежно становился носителем абсолютной силы, властелином чудес, что укрепляло их уверенность в наличие грозной внешней силы. Если я желаю добра Хорду, я обязан поделиться с ними этим умением. Если же откажусь, значит, меня нельзя считать существом, желающим поселянам добра, и никакие уверения, клятвы, ссылки на обстоятельства помочь не могли. Такова наша хордянская логика. На это и намекал Огуст. Это жуткое суеверие представлялось хитроумной ловушкой, способной перечеркнуть все полезное и доброе, что только-только начало взрастать на Хорде.      Что мне оставалось делать, ведь вовсе обойтись без подпорок, какими снабдил меня попечитель, невозможно. Одна надежда на разум хордян, на их здравомыслие, подсказывающее, что не из каждой верной посылки следует делать догму.      Теперь насчет приводной станции. Управлявший ею интеллект едва ли обладал зачатками разумного существа. Вряд ли он был способен видеть сны и рефлексировать. Это был могучий быстродействующий диспетчер, не более того. По крайней мере, известная мне приводная станция на Беркте каким-то особым, отличным от утюга мировоззрением, не отличалась. Круг ее задач был описан в программах, пусть даже количество этих программ было невероятно велико. В любом случае это число было конечно. Нештатные ситуации тоже поддавались прогностической оценке. Одним словом, вряд ли архонты пошли на то, чтобы встраивать в стандартную конструкцию приводной станции искусственное разумное начало.      Другое дело, звездный прыгун, которому то и дело приходилось решать неожиданные, немыслимые по сложности задачи пребывания в сером лимбо, выходу из него, проверке систем, материализующихся после межзвездного прыжка. Здесь без идеологии, без осознания себя как личности не обойтись. Судя по словам Огуста, скорее всего, мы имеем дело с тупым, добросовестным, потерявшим хозяев исполнителем, не потерявшим в процессе эксплуатации высокого мнения о собственных достоинствах. Интересно, по какой причине этот транспортный недоумок вернулся в систему Даурис-Таврис? Участвовал ли он в генеральном сражении? Получил ли соответствующее распоряжение, может, ему приказали подготовить базу к приему уцелевших звездолетов? Насколько серьезны повреждения Несущего груз? Какими возможностями он обладает? Способен ли воссоздавать биокопии и какого уровня? В этом следовало разобраться в первую очередь, тогда можно попытаться внушить межзвездному грузовику, кто действительный хозяин на станции. Однако первым делом следовало совладать с высоким, седоватым существом, появившимся в проеме, открывшимся в стене шлюза. С виду это был полноценный губошлеп: поседевшая перистая шевелюра, залысины, удлиненная тупая физиономия с остроугольным подбородком. Крупный, крючковатый, как у попугая, нос. Ноздри, в отличие от человечьих, располагались по бокам. Толстые выпуклые губы, рост подстать землянам. Наряжен в рабочий комбинезон с лямками на плечах, под комбинезоном рубаха со стоячим воротником. Все было так и не так. Прежде всего, посланец Черного гарцука был почти прозрачен. Его очертания едва угадывались на фоне броневой плиты, освободившей вход в туннель. Ее форма была типична для цивилизации Ди. С замками я сумею справиться. По крайней мере, Быстролетный долго тренировал меня искусству ментального обращения с подобными устройствами.      Мы вышли навстречу посланцу вчетвером - все в латах. Ручные бластеры были спрятаны под полами металлизированных накидок. Я заранее предупредил Хваата и двух его матросов, что приказ применить оружие мог отдать только я. Каковы бы не были обстоятельства!..      Встретивший нас прозрачный пусто смотрел поверх наших голов. Видел ли он нас? Не знаю. Однако вот что отложилось в памяти - чувство омерзения, которые испытали следовавшие за мной хорды. Я грозно глянул в их сторону, и Хваат, уже собравшийся выложить очередную порцию ругательств, закрыл рот. Наконец посланец что-то невнятно выговорил, смысл сказанного разобрать было невозможно. Мы с Хваатом недоуменно переглянулись. В этот момент прежний громовой басок с нескрываемым раздражением гаркнул.      - Он приказывает - следуйте за ним.      Биокопия повернулась и направилась к выходу. Как и было условленно, первыми вслед за этой куклой двинулись матросы с "Калликуса". Это были крепкие, хорошо обученные ребята, подлинные славные - им было поручено обезвредить порученца. Затем мы с Хваатом. В нашу задачу входило как можно быстрее добраться до узла управления дверями, ведущими в малый шлюз и взорвать его. Безнадежная и, на мой взгляд, бесполезная затея. "Взорвать" что-либо, "прорваться" куда-либо на станции, принадлежащей ступающим по звездам, было невозможно, но я, скромный хорд, решил не спорить с Третьим столпом. Молодость Огуста, его готовность пожертвовать собой порой дурно действовали на него. В такие минуты он вел себя как задиристый петушок, решения принимал единолично, хуже того, поспешно. Любой ценой мне следовало заставить его прислушаться к голосу разума. Или, на худой конец, внять сну.      Мы вошли в короткий, оканчивавшийся такой же необработанной броневой плитой, туннель. Хваат уже совсем было собрался дать приказ матросам скрутить проводника, но я удержал его - понятно, что этот отрезок являлся шлюзом, через который высадившиеся на вспомогательной палубе попадали вглубь станции. Так и оказалось. У второго барьера нам пришлось подождать несколько минут прежде, чем плита плавно скрылась в стене. Далее начинался широкий транспортный коридор, где по бокам в ряд стояли кресла, предназначенные для перемещения оболочек внутри станции - садись, отдай мысленное распоряжение и мчись!.. Так обстояло дело на Беркте. Здесь же налицо были классовые различия: справа роскошные, с раздвоенной спинкой кресла - их было всего три, одно за другим; слева - простенькие скамеечки, на которых по двое могли следовать представители обслуживающего персонала из разряда биокопий.      Я внимательно прислушивался к сверхчувственной ауре - вокруг был томительно тихо, хотя по опыту Беркты я знал, что в телепатической области на станции должен был царить тот же эфирный объемный шумок, что и в привычном нам радиодиапазоне. Разве что тихое потрескивание исходило от указавшего нам на сидения для рабов проводника.      Хваат вопросительно глянул на меня, я кивнул. Он что-то коротко, на жаргоне выкрикнул, и в следующее мгновение оба матроса набросились на проводника. К нашему удивлению, они врезались друг в друга и, почесывая лбы, повалились на землю. Странное существо как стояло возле ряда передних сидений, так и продолжало стоять. Я приблизился и попробовал почесать его по плечу. Моя рука свободно прошла через полупрозрачную плоть.      - Голография!.. - выдохнул я.      - Что за голография? Кого ты обложил? - поинтересовался Хваат.      В следующий момент проводник без следа растаял в воздухе, а в телепатическом эфире вдруг зазвучала заунывная, на басах мелодия. Давненько я не слышал музыки, соскучился по родным благозвучным аккордам, но эта нудная песня ничего, кроме омерзительного озноба, у меня не вызвала.      - Немедленно назад!      - Зачем? - заявил один их матросов. - Здесь хорошо, прохладно. Айда в ту сторону, - он указал вглубь станции. - Там нас ждет отец.      Другой матрос уже был готов последовать за ним. Лицо Хваата перекосило от боли и изумления. Я мгновенно включил генератор помех, поставил завесу.      Матросы опомнились, отдали капитану пионерский салют.      - Немедленно назад! - закричал я.      Первую дверь мы успели проскочить до того, как она перекрыла проход. У второй пришлось пустить в дело бластеры. Поставили регуляторы на самую высокую температуру и принялись вырезать в плите отверстие. Работа двигалась медленно, между тем зудящий вибрирующий мотив начал усиливаться, глушитель в левой ноге уже с трудом справлялся с подаваемым сигналом. Кто мог сказать, каков предел мощности сверхчувственного излучателя фламатера?      Наконец верхняя половина плиты рухнула внутрь шлюза. Мы по очереди пролезли в отверстие, добрались до входной камеры в челнок, представлявший из себя тупоносый плоскобрюхий аппарат с короткими крыльями и хвостовым оперением. Уже в челноке я, отозвав Огуста на склад, сообщил.      - Плохо дело, начальник. Он пустил в ход древний зов, с помощью которого вас, хордов, держали под контролем. Так что бластерами здесь ничего не добьешься. Нам остается только молиться.      Огуст недоверчиво глянул на меня. Я крепко изо всех сил почесал ему грудь, потер виски. Взгляд его смягчился.      - Да-да, взывать к ковчегу, - настоятельно добавил я. - Нерукотворному... Для этого все поселяне должны взяться за руки и составить три круга, в каждом по восемь участников. В центральном хороводе сестры и самые молодые члены команды, во втором кольце самые великовозрастные, в том числе и апостолы. Наружный круг образуют самые крепкие и сильные хорды. Ты займешь место в третьем кольце. Иуду посадите в центр... Ах, Третий столп, Третий столп, - я невольно, с горечью почесался, - что же вы наделали с добрым поселянином! Ведь он же прекрасно работал в фокусе метаконцерта. Ладно, апостолы научат, как молиться, какие слова произносить. Запевалой будет Дуэрни - у нее голосок потоньше, пронзительней. Левий Матвей будет сверять по записям, какие слова и в каком порядке произносить. Пока все... Все эти распоряжения сделаешь, когда я уйду...      - Куда?      Я махнул рукой в сторону шлюза.      - Пока броневая плита не затянулась, - пояснил я и после короткой паузы веско добавил. - Тренируйтесь в молитвах до изнеможения, сколько хватит сил. Пока люди не начнут падать от усталости. Нельзя тратить ни единого мгновения, чтобы вспоминать слова. Они должны литься свободно, в них надо душу вкладывать. Вот за этим тебе следует проследить, начальник. Далее, пока я не вернусь, никто не должен выходить из челнока... Конечно, неплохо бы его заизолировать, но как и чем? Запомни главное, как только услышите зов, сразу вставайте в круг и молитесь, молитесь! Услышите голос, называющий себя отцовским, прокляните его. Это голос Черного гарцука, это он кричит в ночи. От его призывов защита только вера и мольба. Теперь, начальник, позволь, я испытаю тебя. Я должен знать, чего ты стоишь, ведь на корабле ты присматривался ко мне, составил мнение. Вот и я должен быть уверенным, что ты - Третий столп не только по рождению, не только по набору генетических программ, но и по своим личным качествам. Ты утверждал, что я послан врагами. Ты полагаешь, что любой поселянин, уверовавший в Творцов, в мироздание, полное чудес, называемое объективной реальностью, не способен остаться самим собой, что он обязательно станет исполнителем чуждой Хорду воли. Поглядим, сумеешь ли ты совладать с присутствием чужого в твоей душе? Я постараюсь усыпить тебя, ты же обороняйся, как сможешь. Не спорь!! Смотри мне в глаза. Теперь переведи взгляд на кончик моего указательного пальца.      Я поднял правую руку, зафиксировал крючковатый ноготок и сказал.      - Я начну счет и на цифре "двадцать три" ты заснешь. Если у тебя хватит сил, попробуй отвернуться и не глядеть на мой палец. Ну же!      Огуст испытал сильнейшую душевную муку. Видно было, как напряглись мускулы на руках. Его красивое, соколиное лицо налилось заметной синевой, губы подрагивали. Он несколько раз попытался отвести взгляд в сторону, однако мой палец словно приворожил его.      - Раз, два, три... Четыре... пять... Одиннадцать, двенадцать...      Огуст отчаянно боролся со сном - это было тяжкое, невидимое постороннему глазу сражение. Он интуитивно учуял, в чем состоял мой замысел - в подавлении его воли. Это изначальное, звериное чутье присуще всем высшим, предназначенным к власти. Он держался изо всех сил, но разве мог какой-то губошлеп противостоять технике внушения, которой обучал меня сам попечитель, тем волнам, которые истекали из волшебного пояса..      - Двадцать два... Двадцать три. Спи!..      Огуст потерял сознание и, бездыханный, сполз на пол. Это был неожиданный и замечательный результат. Подобный исход испытания доставил мне откровенную радость. Их хорошо наладили, предков Огуста, у них была здоровая психика. Кем они были в иерархии архонтов? Телохранителями? Гладиаторами или командирами не созданной еще армии воинов-биокопий, которую повелители собирались бросить в бой против ортодоксальных ди? Не знаю, но Огуст сумел до конца противостоять внушению. Это означало, что Третий столп способен справиться и с зовом фламатера. Он скорее лишит себя дыхания, чем сдастся и позволит переработать себя на исходную плоть.      Я растолкал молодца, дал ему глотнуть оживляющего травяного настоя.      - Молодец, Огуст, на тебя можно положиться. Запомни, теперь только от тебя, от твоей выдержки, способности остаться самим собой, зависит, сумеем ли мы устоять, поможет ли нам нерукотворный ковчег. Достойны ли мы его милости. Для этого необходимо, чтобы ты поверил мне и в точности выполнял все инструкции. Так надо, начальник, - отмел я его слабые возражения, - в этом спасение, а не в бластерах, не в койсах и прочих повелителях. Ты всю жизнь готовился сражаться, но это иная война. Здесь пытаются завладеть волей, охотятся за душами - тогда и плоть достанется победителю. До встречи.      - Иди, - слабо откликнулся Третий столп и, желая доброго пути, почесал мне на прощание тыльную сторону ладони.            * * *            Я осмотрел вскрытую броневую плиту. Металл уже начал затягиваться тонкой розовой пленкой - так и будет нарастать, пока края не сойдутся. Я достал из левой ноги склянку с кристаллической жидкостью и смазал края отверстия. Розовая пленка сразу начала морщиться и опадать. Следующую дверь преодолел с помощью особого липкого шарика, вещество которого быстро втекло в узкую щель. Подождав несколько минут, мне не без некоторого усилия удалось сдвинуть тяжелую створку. Теперь бы только добраться до узлов управления станцией и подключиться к ним. Попечитель снабдил меня удивительным нейтринным вирусом, который обладал возможностью проникать в любые искусственные и естественные компьютерные цепи и считывать информацию, упрятанную за семью замками. С его помощью я надеялся разобраться в обстановке. Какие еще беды могли наделать эти шарики, я не догадывался.      Этими виртуальными миниатюрными сущностями попечитель гордился особо. Как-то поделился со мной, что сам скатал их из невероятно сложных, стабильных нейтринных оболочек и теперь мог слышать, о чем шепчется листва, куда зовет родник, где самый дальний кончик корня, взрастившего тысячелетний дуб. Ведом ему стал - по крайней мере, он убеждал меня в этом, - путь птицы в небе, путь змеи на скале, путь корабля среди моря, путь мужского семени в теле женщины. Эти незримые лазутчики были способны проползать по отложившимся в земле вековым слоям и оживлять прошлое. Их можно было развеять по ветру и узнать, что с высоты видят облака, где растет самый пахучий цветок, как рождаются волны. Попечитель клялся, что с помощью подобных колдовских талисманов можно наделить жизнью камень, реку, гору, наделить речью тигра, лебедя, рака и щуку. Тогда их рык, клекот, свист обернутся человечьими словами. Ладно, батяня, пришел момент проверить твои изобретения. Где же ты сам, обретаешься, милый? Кто бы мог подумать, что в твоем понимании самостоятельность означает швыряние в воду не умеющего плавать. Захочет жить, научиться...      В туннеле поднялся легкий ветерок, увлекающий вглубь станции, затем вновь послышался глухой, сердитый зов. Описать эти аккорды трудно, их следует слышать, но я никому не советую столкнуться с этим требовательным, мясистым завыванием, навевающим необоримое желание поспешить на встречу с "отцом". Эта тяга была во много раз сильнее желания поутру опохмелиться, курнуть после долгого воздержания, ширнуться во время ломки.      Я включил генератор помех - музыка смерти на некоторое время стихла, затем туннелем добрался до развилки. Здесь кресла для повелителей сворачивали направо, а жесткие лавки для рабов замысловато разбегались по четырем, более узким туннелям, один из которых, судя по плану, врученному мне Огустом, через ремонтные отсеки вел на главные причальные палубы.      Если полагаться на план, имевшийся у Третьего столпа, наш челнок был поставлен на прикол на вспомогательном причале, расположенном в более остром окончании гигантского яйца. На тупом конце помещались главные посадочные палубы, предназначенные для приема звездолетов, обладавших куда более крупными объемами и массами, чем межпланетные челноки. Согласно замыслу архонтов область материализации крупных кораблей граничила с внешними обводами централа. Это были владения мощнейшего гравитационного поля переменных напряженностей, здесь текли реки истекающего с поверхности Дауриса сверхгорячего газа, плавали сгустки раскаленной, пусть даже очень разреженной, плазмы. Понятно, что в таких условиях само существование подобного небесного тела, не говоря о надежном и долговременном исполнении обязанностей, зависели от способности защитного покрытия противостоять высоким температурам и испепеляющим излучениям, а также от его точной ориентации и стабилизации в точке Лагранжа. Только в этом случае архонты могли обеспечить бесперебойную и надежную работу космического моста. Энергии в междуцарствии Дауриса и Тавриса было в избытке, так что, как позже объяснил мне попечитель, во главу угла ставился прогноз ситуации, складывающейся в фотосфере и в подстилающих конвекционных слоях обоих светил.      Интересно, в каких отношениях находился командный пост, отвечавший за безопасность станции, с гневливым, свихнувшимся от жажды власти фламатером? Сумели ли они найти общий язык? Судя по тому, что мне было известно о цивилизации Ди, вряд ли. Едва ли искусственному интеллектуальному механизму, удерживающему станцию в точке Лагранжа, пришлись по душе претензии на власть какого-то транспортника, к тому же по прибытию не прошедшего испытательный срок, не сдавшего экзамены, не получившего разрешения на будущие межзвездные перелеты и при этом открыто претендующего на роль хозяина всей звездной системы. Вряд ли вспомогательное судно обладало тайными паролями, с помощью которых можно было бы установить контроль над приводной станцией. Значит, запускать вирус в цепи фламатера можно только в тех местах, где корабль непосредственно подключен к системам жизнеобеспечения, либо сажать непосредственно на корпус. Вот уж чего мне совсем не хотелось, так это пытаться дергать этого тигра за усы.      Между тем зов "отца" не стихал. Возле развилки я определил вектор напряженности ментального поля - она усиливалась в направлении нижних этажей централа.      Тогда двинемся направо. Я постоял возле переднего кресла, потом рискнул сесть. На подлокотниках отчетливо были видны логограммы, соответствовавшие тем, которым обучал меня попечитель на чудесном острове. Нажал на клавишу, где была изображена стрелка острием вперед. Кресло тут же тронулось с места, скоро стены туннеля на несколько секунд слились в один серый, изредка помаргивающий фон. Судя по плану, линия выводила меня на главный пост управления. Путь был недолгий. Кресло плавно затормозило и съехало на боковую направляющую, где заняло последнее место в ряду подобных ему средств передвижения, уже которую сотню тысяч лет терпеливо ожидавших пассажиров. Здесь вообще не ощущалось посторонних всхлипов и призывов папаши-фламатера, жаждущего отведать белковой плоти.      Прямо передо мной коридор перекрывала глухая стена, на этот раз поверхность ее была тщательно, даже изысканно, обработана, и на ней был выгравирована окружность с вписанной в него стилизованной буквой "зет". Пришлось опять прибегнуть к помощи липкого шарика-отмычки. На этот раз пришлось ждать около пяти минут прежде, чем округлая створка наконец сдвинулась с места и отползла в стену туннеля. Впереди открылось помещение - его можно было назвать прихожей, если бы не размеры пространства, развернувшегося передо мной.      Переступив через щель в пупырчатом полу, я очутился в удивительном месте, где царили сушь, песчаные, покрытые хвоистым кустарником холмы, оранжевое небо. Вдали по горизонту высились красноватые отвесные скалы, убегавшие к бирюзовому океану. Из расщелины, расположенной неподалеку от входа, в декоративно оформленное озерко валился водопад. Оттуда брала начало неширокая речка, вертляво убегавшая к далеко выдвинувшимся в морскую гладь живописному мысу. По берегам водного потока свечками стояли двухметровые плауны с золотисто-коричневатыми шишками на верхушках. Слева же, среди напоминавших сосны деревьев возвышались разноэтажные строения с черепичными крышами в китайском стиле. Стены поблескивали ослепительной белизной. Со стороны океана строения прикрывал древний папоротниковый лес. Солнце над головой было жаркое, белесое, с сиреневым приблеском, размером с наше светило.      Створка встала на прежнее место. Даль замкнулась, и на месте вмиг исчезнувшего входа открылась та же песчаная всхолмленная равнина, оживляемая далеким горным хребтом с заснеженными вершинами, те же папоротниковые дебри, оседлавшие седловины между холмами, сосновые рощи и густые заросли кустарника по горным склонам. Рев межзвездного, истосковавшегося по белковой свежатине "папаши" стих окончательно, местная аура была легка, напевна и пробуждала поэтическое настроение. Может, перевести сюда всю группу губошлепов? Но сумеем ли мы справиться с трудностями, которые встанут на нашем пути, и так ли уж прост доступ хордам во владения архонтов? Какое впечатление произведут на моих спутников белейшие, даже как бы кичащиеся снеговой чистотой дома? Губошлепы будут ходить здесь на цыпочках? Ничего, обвыкнут. Кто-то же должен был поддерживать здесь порядок? Может, в тех невзрачных домишках, что прятались в тени поблескивающих белыми стенами зданий, был устроен заповедник для шлюх, прародительниц ублюдков?      Я направился в сторону двухэтажного, нарядного, покрытого крышей с загнутыми вверх стропилами, здания. Только изображений драконов, стягов да полотнищ с иероглифами не хватало, чтобы вообразить себя на Земле, в Поднебесной империи, каким-то чудом занесенной в далекую геологическую эпоху (судя по обилию папоротников, назовем его меловым периодом).      В первом здании, в которое я отважился войти, по всей видимости, располагался диспетчерская или что-то вроде главного наблюдательного поста. Зал был невелик, при этом оформлен как точное подобие рубки Быстролетного: то же округлое смыкание пола с потолком, тот же громадный, явно не соответствующий внешним размерам помещения внутренний объем, тот же болотисто-лиловый тон, раздражавший меня во время первых пребываний в утробе койса. Повсюду обилие светящихся сигналов: цепочек, огоньков, сияющих змеек, посвечивающих геометрических фигур, перемигивание цветовых квадратов. В углу какие-то громоздкие, с едва закругленными прямыми углами тумбы. Я подошел ближе, пригляделся, вспомнил уроки попечителя и Быстролетного. По всей видимости, эти аппараты обеспечивали связь, выводили информацию на незримый экран, а также, судя по щели в корпусе, выдавали информацию в какой-то более-менее удобной для пролистывания форме. Что-то вроде распечаток. Все оборудование бездействовало, каждая единица свернулась в исходную оболочку - на это у меня глаз был наметан. Пыли на поверхности не было. Первым делом с помощью особого словаря, развернувшегося из шарика, я попытался вернуть в рабочее состояние информационную машину. Ментальный пусковой код загрузился удачно, затем, уже более уверенно, я оживил экран. В тот же момент в зале притух свет, потолок растаял, и Даурис, и Таврис предстали во всей своей красе. Изображение, правда, казалось несколько неестественным, напоминавшим спектрозональные аэроснимки. Даурис почему-то предстал ярко-красным шаром с зеленным ободком, Таврис заметно полиловел. Следом по гигантским, занимавшим большую часть экрана светилам побежали кривые, начали выстраиваться графики, обозначились колонки символов, которыми когда-то пользовались ди. Мне еще предстояло разобраться в этой свистопляске данных. Прежде всего изображение зафиксировало состояние станции в момент ухода флота архонтов. Вот последний, с размазанными очертаниями линейный корабль, по форме напоминавший октаэдр, покинул станцию, исчез в сером лимбо. Тут же временной интервал резко увеличился, счет пошел на столетия. Скакнуло с десяток цифр, и счет времени вновь резко замедлился.      На экране внезапно и крупно высветился исполинский звездный прыгун, своей формой напоминавший челнок, доставивший нас на станцию. Это был овалистый, несимметричный звездолет с башенкой-выступом по правому борту, неуловимо напоминавший нашего речного сома с коротким хвостом. На борту символ транспортного средства, рядом полустертый номер. Это же Несущий груз на спине!.. Я невольно подался вперед. Выступ, где размещался командный пост, смят, на корпусе пусто, обшивка местами взрезана и во многих местах пробита - трудно было отделаться от впечатление, что звездолет долбили гигантским ломом.      Я потерял дар речи - мне довелось наблюдать за звездолетом, явившимся с поля сражения, которое произошло по меньшей мере полмиллиона лет назад. Сигнальные огни на корпусе фламатера горели неровно, часто гасли. Между тем обслуживающие оболочки, как и положено в режиме посадки, налипли на корпус судна, принялись буксировать "Несущего" в сторону распахнутых шлюзовых ворот. Следом на экране появился первый знак, который я узнал сразу. На этот раз словарь, так долго хранимый в левой ноге, не понадобился. Этот иероглиф обозначал, что спуск в приемную шахту и осаживание на посадочное место прошли штатно. Далее на экране высветилась картинка причальной палубы - это было гигантское помещение с одним-единственным звездолетом, лежащем на исполинских салазках, при этом из корпуса чуть выдвинулись толстые обрубки-конечности. Ремонтные аппараты и всякая прочая мелочь продолжали ползать по обшивке, потом вдруг посыпались оттуда, как ошпаренные. На этом всякое шевеление на палубе закончилось. Последним на экране появился громадный андреевский крест, что у ди означало сигнал предупреждения. В любом случае, когда ситуация развивалась не по инструкции, в их протоколах появлялись подобные знаки.      На экране опять изменился временной масштаб, и изображения Дауриса и Тавриса вдруг принялись пучиться и сжиматься. По их громоздким беспокойным телам вновь побежали многоцветные кривые, начали выстраиваться графики, колонки цифр. Всякий раз, как размеры Дауриса уменьшались до пунктирной окружности, проходившей под его фотосферой, со станции в сторону звезды выпускались какие-то яйцевидные снаряды. Они погружались в тело Дауриса и через некоторое время светило возвращался к первоначальному объему, опять же пунктиром обозначенному на экране. В этот момент меня впервые кольнула крамольная мысль - только ли для приема кораблей служил этот комплекс? Уж не для контроля над беспокойным, того и гляди готовым сжаться в коллапсе и со взрывом возродиться в образе сверхновой звезды Даурисом, была построена приводная станция? То, что с самого начала не давало покоя - прежде всего значительно бoльшие размеры по сравнению с сооружением на Беркте (а ведь тот централ являлся узловым для обширного сектора Галактики) вдруг очертилось внезапной догадкой - неужели ее разрушение неминуемо погубит Хорд?..      В углу застрекотал аппарат, из него поползла широкая лента испещренная значками, похожими на наших пауков, тараканов, бабочек. Скоро у меня в руках оказался свиток, в котором был дан отчет - по-видимому, очень краткий - за весь указанный период, то есть, с момента выключения машины до ее пуска. Я развернул распечатку - без пол-литра, то есть, без словаря, не разберешься.      Догадка о возможной связи приводного централа с процессами, происходящими в недрах красного гиганта, обескуражила меня. Сколько помню себя на Хорде, не было дня, чтобы я не попадал в двусмысленную, требующую скорого и точного решения ситуацию. Всякий раз мне приходилось самостоятельно делать выбор, и в каждом случае это было тяжкое испытание. Вот и теперь! Если мысль о подлинном назначении этой преисподней верна, придется менять всю идеологию нашей миссии и призывать губошлепов любой ценой сохранить в целости и неприкосновенности эту цитадель Черного гарцука.      Ладно, где наша не пропадала! Прежде необходимо до конца убедиться, что картина взаимоотношений удивительного по своей неожиданности любовного треугольника: взбесившегося звездолета, приводной станции и экспедиции хордов мною оценивается верно. Интуиция подсказывала, что если с геенной огненной и сообществом губошлепов мне кое-как удалось разобраться, то звездный грузовик, фламатер третьего класса, до сих пор оставался в этом уравнении неизвестной величиной.      Может, все-таки рискнуть и отправиться на зов? Но прежде следует выяснить, чем занимаются мои соратники по борьбе.            * * *            Вот и пришел черед удивительным штучкам-дрючкам, которыми снабдил меня батяня-комбат. Я извлек из ноги шарик-оболочку, с помощью которого, как уверял меня попечитель, можно войти в цепи управления станцией и попытаться установить контроль над программным контуром. Успех подобной операции был под большим вопросом, но, по крайней мере, полагал я, кое-какими цепями на приводном централе - в первую очередь линиями связи и транспортными средствами, овладеть было можно.      Получив команду, шарик размером с горошину всплыл с ладони, начал совершать зигзагообразные движения по всему пространству овального зала, затем спикировал к одному из аппаратов, стоявших в углу. Прилип к поверхности, растаял. Вскоре до меня донесся мысленный оклик.      "Готов к приему".      "Изображение вспомогательного шлюза".      Шарик-помощник передал кодовые сигналы, и в тот же миг на экране возникло изображение нашего челнока. Кадр придвинулся к полупрозрачной стене, очертания предметов помутилось, но тут же обрело прежнюю ясность.            ...Хорды, объединившись в три круга, взявшись за руки, молились. Повторяли вслед за апостолом Петром.      - Тебе, кому единому подобает имя Повелитель, Сущий, грозный Судия, Тот, кого можно любить, неприступный царь Славы, Ветхий днями, Старец наш, Господин, Ковчег нерукотворный, обращаемся... Спаси и сохрани нас.      Так повторялось несколько раз. Наконец Огуст, сидевший во втором ряду соплеменников, подал знак, и моление закончилось. Многие утирали пот со лба.      Спустя несколько минут Левий Матвей поднялся с места, вытянул вверх руку с разогнутыми двумя - указательным и средним, остальные сложены в горсть, - пальцами и объявил.      - Сказал Ковчег, а учитель донес его слова до нас, страждущих, замурованных в геенне огненной, посланных на съедение зверю, - плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над птицами небесными и над рыбами морскими, над всякой ползающей и бегающей по пальмам тварью.      Он сделал паузу, затем простер руки к слушателям.      - Вот собрались мы, узнавшие имя Создателя, и радости нашей нет предела, ибо сегодня день торжества. На краю гибели, в пасти Черного гарцука, играем мы свадьбу повелителя нашего Огуста, его помощника Этты и скромной сестры-девицы Дуэрни, пусть будут благословенны их имена. Слушайте сюда, поселяне. Внимайте душой...            "Блаженны изгнанные за правду,      Блаженны храбрые сердцем,      Блаженны верные долгу, ибо их есть Царство Божие.      Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах.      Вы - соль земли. Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленой?      Она уже ни к чему не годна, так выбросите ее вон на попрание людям".            Левий Матвей справа налево почесал лоб, обошел круг слушателей - все они тоже почесали лбы, - потом обратился к Огусту.      - Встань жених.      Тот поднялся.      - Встань, жених, - обратился Левий Матвей к Этте.      Тот тоже встал.      - Встань, непорочная сестра. Соедините руки.      Женихи и невеста соединили руки.      - Вот было бы здорово, - совсем простецки воскликнул апостол Павел, - если бы учитель мог видеть нашу радость...      Я тотчас отдал мысленную команду и как только пришел ответ, что звуковой канал задействован, сказал.      - Вижу!.. Благословляю...      Все хорды повскакали с мест, начали скакать с ноги на ногу, радостно почесывать друг другу спины, а я, изумленный, с этого момента насквозь пропитанный сознанием неистребимого родства со всеми брачующимися, со всеми приглашенными, зваными и незваными, со всеми убогими, прежними, будущими и нынешними женихами и невестами, желающими плодиться и размножаться при любых обстоятельствах, на краю пропасти, в геенне огненной, среди звезд, - взмолился, обращаясь к тому, в кого уверовал и в ком сомневался, кого искал всю жизнь, с чьим именем шел в бой за сохранение папоротникова цветка, чьим именем внушал истину - дай Бог вам счастья.      Спаси и сохрани вас ковчег!      Между тем Левий Матвей предложил.      - Братья и сестры, давайте возьмемся за руки, повторим слова завета:            "Ищите, что соединяет, и бегите того, что разъединяет!      Остерегайтесь настаивающих и упорных,      Остерегайтесь слепых душой и глухих сердцем,      Прислушивайтесь к испытывающим сомнения и верующим в суть.      Не в именах ищите разность, а в сердце своем!            Ступите на воды и следуйте истинным путем.      Кто бы не повстречался вам в дороге,      Усадите его рядом, поделитесь хлебом.      Не надо слов, не ищите розни!      Берегите разное, но выхаживайте общее".            Я мысленно сменил кадр. Мельком обозначился потолок и стены вспомогательного шлюза. Пока я отсутствовал, на них появились странные наросты. В тот момент я не придал им значения, мысли были далеко. Я прикидывал, как мне проникнуть на грузовую палубу, где дожидался своего часа Несущий груз на спине.      По команде шарик вернулся на ладонь. Я вышел из административного корпуса. На миг мелькнула мысль заглянуть в другие здания, но что-то подсказало - поторопись. Жаркое, загустевшее до лимонной желтизны солнце клонилось к горизонту. С той стороны ползли редкие тучки и сеяли тени по песчаным холмам.      Я двинулся к выходу, расположенному возле водопада, страстно, с обидой, воззвал к попечителю, к Быстролетному.      "Где вы скрываетесь, прозрачный вас задери? Как поступить? Возвратиться на челнок или попытаться поближе познакомиться с Черным гарцуком?"      Ответа не было. Вот тут и крутись!            Глава 4            На развилке, куда доставило меня транспортное кресло, я вновь ощутил ментальный призыв. Теперь в нем отчетливо прорезывались ноющие всхлипы. Хордоед загрустил? Придется его успокоить. Пусть фламатер на какое-то время забудет о челноке и даст молодоженам вволю натешиться. Будь что будет, все равно без разведки не обойтись! Я надеялся на свое человеческое начало, которое без смеха не могло воспринимать призыв отдаться на съедение, рассчитывал на волшебный пояс. В душе рыдал и смеялся; рвался к отцу и одновременно издевательски хихикал над подобной неуемной страстью отыскать папашу. Неожиданно ощутил жуткую тяжесть, едва не придавившую мой разум. К заунывному, сдобренному отчаянными рыданиями зову прибавилась новая составляющая, лишавшая меня возможности принимать осмысленные решения.      В следующее мгновение я перекувырнулся через голову. Возвысился до потолка - покрытая кольчужной броней волчья спина уперлась в металлический свод. Пошевелил плечами, попытался переступить с ноги на ногу. Не тут-то было В таком состоянии не то, что сражаться, двигаться было невозможно. Кое-как произнес ментальную формулу и вновь обернулся губошлепом, только человеческого во мне стало во много раз больше. Оно оформилось в непреклонную решимость сражаться до конца.      Гнетущая тяжесть разом отступила, а прибывших сил хватило, чтобы справиться с зовом Несущего груз. Мне даже хватило сил обозвать врага "мокрой курицей".      Я нажал клавишу, встроенную в опорную раму, за которую можно было держаться во время движения. Стены туннеля вмиг слились в одну бесконечную, извивающуюся, серовато-стальную трубу, вынесшую меня к самому входу на причальные палубы. Их было три. Несущий груз располагался на верхней. Теперь в его песне слышались торжествующие нотки, голос подобрел, указал дорогу к лифту.      Я ощущал себя словно в горном потоке, меня тащило от поворота к повороту, от одной двери к другой. Ясности человечьей мысли не терял, был уверен, что когда возникнет необходимость, смогу зацепиться за какой-нибудь спасительный выступ, а то и просто пойти против течения. Все равно на донышке уже копился страх - со зверем какого калибра мне предстоит вступить в схватку? Как бы не поддаться губошлепному, изначально рабскому во мне?      Попечитель инструктировал - прежде всего следует поставить неприятеля в тупик.      Между тем внутренний голос с жаром выпевал.      "Приди к отцу, отдайся, слейся с ним плотью, обрети мудрость, повинуйся..."            Я вышел на причальную палубу.      Передо мной открылся ошеломляюще исполинский ангар. Все та же необъяснимая архитектурная загадка. Стены ангара, изогнуто уходившие вверх, смутно рисовались в полумраке, уже которое тысячелетие копившемся в этой металлокристаллической гробнице. Место, где они смыкались, было неразличимо - над головой нависала плотная, навсегда уснувшая тьма.      Здесь было пусто. Пол выстлан плитами с пупырышками, по которым впору ходить великанам. Каждый пупырышек в три четверти моего роста.      Звездолет, пытавшийся соблазнить меня, располагался ближе к дальней стене ангара. Это был массивный аппарат густо-аспидного цвета. Фламатер, опираясь на выдвинутые из корпуса членистые толстоватые опоры, лежал на посадочном месте. Тусклые огни изредка пробегали по его корпусу. Передней своей частью Несущий груз был похож на рыбу на коротких ножках, но это ощущение было зыбким - при таких исполинских размерах его форма была неуловима и могла напоминать что угодно. Что запомнилось совершенно отчетливо, это туповатая закругленность передней части, бездонно-черный цвет и разве что некая схожесть с речным сомом. Выпуклая надстройка с правой стороны корпуса различалась ясно, по-видимому, она успела оправиться от нанесенных повреждений, как, впрочем, и корпус звездолета, на котором не было заметно следов пробоин и прожогов.      Осыпанный мельчайшими сверкающими искорками, я затемнил шлем, перехватил поудобнее бластер, уселся на выступающий из металлического пола богатырский пупырышек, спросил на мысленном коде:      "Ты есть отец?"      Неодолимый стремительный поток, беззвучно омывающий сознание, неожиданно иссяк, и в необъятном пространстве раздался громовой тягучий голос.      - Да-а. Ты-ы пришел. Ты жаждешь приобщиться к вечному. Подойди бли-иже... Бли-иже.      На одной из опор неожиданно появился нарост, в его середине, словно головка прыщика, родилось отверстие, в котором заиграли багровые, с синюшным приблеском огни.      - Как я могу быть уверен, что ты тот, за кого себя выдаешь? Кто наградил тебя знанием вечного - нерукотворный ковчег или Прозрачный? Чему ты способен научить: знаниям или пагубным страстям?      Наступила тишина, глухая, долгая. Наконец тот же голос на этот раз задушевно позвал.      - Не надо рассуждать. Приблизься... Войди в мой дом...      Каждую гласную фламатер очень затягивал, слушать его была сплошная мука. Как же мне прилепить на его корпус один из тех шариков, которыми снабдил меня попечитель? Желательно, конечно, два шарика. Для страховки... Пустить по воздуху или катануть между выступов на плите? Где гарантия, что он не успеет поставить гравитационную защиту? Подойти ближе и швырнуть в распахнувшийся гнойник? Слишком рискованно. Неизвестно какую оболочку сформирует корабль, чтобы взять меня живым. Смогу ли я от нее отбиться? Тех серповидных пакостей, одна из которых лишила меня жизни в сражении при Сатурне, у него должно быть с избытком.      Ментальный поток, увлекающий в сторону обозначившегося округлого зева, усилился.      - Войди в мой дом... Войди в мой дом... - словно заклинание твердил голос.      - Что есть один? - отчаянно сопротивляясь грянувшей буре, крикнул я. - Ответь, что есть один.      - Один - это ты. Войди в мой дом, и мы будем вдвоем.      "Мы будем вдвоем, мы будем вдвоем", - словно эхо повторил ментальный вопль.      - Что есть цифра "два"? - выкрикнул я.      Сверхчувственный напор ослаб, и звучный бас с нескрываемым удивлением спросил.      - Ты сомневаешься, умею ли я считать?      - Ты назвал себя отцом, но я - живое. А ты? Все живое должно знать, что есть "один".      Наступила тишина.      - Хорошо, что есть "один"? - задало вопрос чудовище.      - Едина судьба - смерть, - ответил я, - мать скорби. Ничего прежде, ничего больше. Два - это мелющие жернова, один подъемлется, другой останется. Толкование такое: жернова суть мир, мелющий душу и тело. Душа подъемлется, а тело вязнет...      - Что есть "три"?      - Это три царства - медное, серебряное и золотое. Что есть эти царства?      В сверхчувственной области, также, впрочем, как и в звуковом диапазоне, наступила гробовая тишина. Я представил, как в его нейронных цепях идет грызня между различными объясняющими импульсами; как блок, отвечающий за целеполагание, идет войной на те цепи, которые вдруг испытали сомнение, позволили увлечь себя поиском ответов на глупейшие вопросы, задаваемые этим недоростком. В любом случае вопрос - неужели оставшиеся без присмотра биокопии сумели овладеть дрянной, скудной, но все-таки непонятной философией, - смутил фламатер. Ему дела не было до этих металлических царств, но в том случае, когда он не мог ответить, вступало в силу галактическое правило, согласно которому участник диалога, не сумевший ответить на заданный вопрос, был вынужден считать собеседника разумным существом. Отсюда необходимо вытекало требование согласия жертвы на добровольную переработку своей плоти. Значит, по закону он должен вступить со мной в беседу, в противном случае, если Несущий груз прибегнет к насилию, станет ясно, кто из нас прав и с кем я имею дело. Искусственному разумному, в отличие от существ, рожденных естественным путем и с легкостью прощающих себе свои грехи, очень непросто преодолеть этот барьер.      Фламатер колебался...      Пока звездолет искал ответ, я позволил себе приблизиться к его корпусу. Перебежками одолел значительную часть расстояния, отделявшего меня от "Несущего груз". Затем начал осторожно подкрадываться к чернолицему врагу.      Уловив сверхчувственным восприятием тревожную вибрацию, пробежавшую по ангару - так всегда бывает перед залпом - громко объявил.      - Медное царство - суть плоды садов и полей, серебряное - это книги, в которых собрана мудрость прошлого. Золотое - это смеющиеся дети. Ответь, что есть "четыре"? Что минует и что остается? Чем море дышит? Что глубже самого глубокого моря? Что круглее колеса? Чем наполняются долины? Где самый широкий мост...      Я выпустил шарик и, проследив, как едва светящаяся искорка, лавируя между металлических тумб-пупырышков, добралась и приклеилась к подрагивающей смоляной коже фламатера, на которой, если приглядеться, можно было различить странной формы чешуйки, - запустил второй. При этом тарабарил без остановки, так и сыпал загадками, присловицами, даже со страха частушку спел: "Моя милка сто пудов, разогнала верблюдoв..." - и предложил звездолету объяснить, что значит "милка", "сто пудов" и кто такие "верблюды"? Между тем второй светлячок нырнул прямо в открывшееся на одной из опор корабля отверстие. Выполнив задуманное, мысленно включил пояс на полную мощность, обрел силу тридцати богатырей, стойкость русалочки, пропитался партизанской храбростью и смекалкой и, несмотря на усиливающийся ветер, поспешил к выходу. Не тут-то было. Сил не хватило добраться до коридора, ведущего к лифту. Ясно, что Несущий груз успел изготовить гравитационный захват, справиться с которым у меня силенок не хватит.      В следующее мгновение я обернулся трехглавым боевым звездолетом, флагманом флота архонтов Непобедимым никем и никогда. Успел рявкнуть.      - Стоять смирно! Двигатели глушить! Мыслей не прятать!!      Огни на корпусе Несущего груз вмиг погасли и в следующее мгновение вспыхнули вновь, вспыхнули ярко, в ином сочетании цветов и рисунков. Явно ослабло гудение в звуковом диапазоне, нарастающая волна изумления, подобострастия, радости и неверия пробежала в ментальной ауре. Захлопнулось отверстие, откуда должен был хлестнуть гравитационный бич. Этих мгновений мне хватило, чтобы зацепиться длинным чешуйчатым хвостом за выступ в стене, где прятался выход из ангара. С трудом пошевеливая грузным призрачным телом, по-прежнему вопрошая подчиненного грузовоза, я вскарабкался на ближайшее к выходу посадочное место. В следующее мгновение туда же ударила боевая серповидная оболочка. Она насквозь пронзила бестелесную плоть гигантского звездолета, ударила в стену.      Грохот, вспышка света до основания потрясли ангар.      Вновь кувырок, и на месте исчезнувшего линейного корабля очертился космический странник, предвестник смерти. Вначале я померещился фламатеру в одном углу причальной палубы, затем в другом.      Наконец дискообразное привидение начало медленно надвигаться на замершего на дальнем причале неприятеля. Зрелище было жуткое, на Несущем груз вмиг поменялась световая сигнализация, от носа до кормы побежали бордовые огоньки. С звездолетом-призраком Несущий груз тоже справился без особых трудностей - в момент развеял изображение по причальной палубе, но этих мгновений мне хватило, чтобы добежать до выхода с палубы. Здесь у бронированной створки я обернулся космическим волком - пространства хватало. Крепко вцепился в стенки прохода и крикнул.      - Жду ответа. Если ты живое, скажи, что длиннее дороги и что есть величайшее украшение царского чертога?      Звездолет, по-видимому принял решение. Металлическая плита, прикрывающая вход, попыталась задвинуться и отсечь меня от выхода к лифтам.      Поздно, дружок! Космическому волку совладать с какой-то железной пластинкой раз плюнуть.      Неожиданно на причальной палубе гулко прогремело.      - Знаешь ли ты сам ответы на эти вопросы?      - Знаю. Четыре - это четыре стороны света, в какую ни пойдешь, везде правду найдешь. Все минуется, одна правда остается. Лихо споро, не умрет скоро, рано или поздно, а добро худо перемелет. Вот так, Черный гарцук!      Я прилепил шарик к створке лифта, а сам продолжил.      - Море дышит волнами. Глубже самого глубокого моря ад. Круглее колеса солнце, снегом наполняются долины, а самый широкий мост по льду... Нет, Черный гарцук, ты не можешь быть мне отцом. Ты не знаешь, что любовь длиннее дороги и человек - украшение небесного чертога. Человек доставляет радость Творцам!      Фламатер взревел.      - Ты-ы-ы!.. Ортодокс!.. Как тебе удалось пробраться в цитадель истинной веры! Ты будешь уничтожен!..      Ага, он нашел ответ. Теперь преступное деяние будет полито соусом религиозного экстаза. Это мы знаем, это мы проходили. Значит, война. Не на жизнь, а на смерть!..      - Уничтожен будешь ты, падло, - выкрикнул я. - Тебе отрубят голову, тебя сбросят в глотку Дауриса.      Я бросился к лифту, броневая плита за моей спиной с грохотом замкнулась. Едва я успел обернуться губошлепом и скрыться в кабине лифта, как та же плита вдруг отъехала в сторону, и серповидная боевая форма ударила в створку. Кабина содрогнулась от раскатистого громового удара, тем не менее быстро вознесла меня к транспортному узлу - видимо, этому придурку не удалось овладеть командным контуром приводной станции. Впрочем, иначе быть не могло, это была самая защищенная часть комплекса. И попечитель был не в силах ввести свою программу извне - в этом и лежал ответ на вопрос, зачем я оказался здесь. Уничтожить приводной комплекс, вывести его из точки Лагранжа, батяня-комбат, по-видимому, был в состоянии, но проникнуть на борт, овладеть командными цепями, изменить цель его верной службы и тем более избавиться от Черного гарцука - нет.      Это, конечно, было доморощенное объяснение. Знал бы я чего ради попечитель так стремился упечь меня на приводную станцию!      К сожалению, в те минуты мне было не до рассуждений.            * * *            Я едва успел к вспомогательному шлюзу. Лишь в последний момент сумел перехватить колонну торжествующих хордов, в едином порыве шествующих в объятия отца. Впереди шагали матросы и проотолетарии, готовые грудью проложить дорогу в царство свободы. За ними Тоот, следом сестры, апостолы, в том числе и Левий Матвей - лицо его было вдохновенно. Сзади с перекошенными физиономиями ступали оба капитана и Огуст, Этта, и наконец Иуда, к спине которого была привязана извивающаяся, выкрикивающая хвалы Черному гарцуку Дуэрни.      Рев новоявленного папаши в этих коридорах приводного комплекса был нестерпим. Он бушевал, грозил, обличал, обвинял подсобные разряды в ереси, свойственной недоноскам из лживо уверовавших ди. Заунывную песню теперь можно было с полным основанием назвать гимном всепобеждающему единению плоти и разума. Плита, ведущая во внутренние помещения станции, была утоплена в стене. Хорошо, что я успел соскочить со скамейки до того, как матросы выбрались из входного шлюза, иначе они не раздумывая разнесли бы меня в клочья из бластеров.      Медлить было нельзя. Я поспешно извлек странную белесую взвесь, называемую "цечешищем". Искристым облачком она взлетела к потолку. Затем я растянул ее на весь просвет коридора, приказал этой взвеси, уже обретшей зачатки сообразительности, копить энергию и изо всех сил глушить ментальный сигнал, исходящий от фламатера. С подобным дивом только более крупного калибра мне приходилось сталкиваться еще на Земле. Это колдовское аморфное вещество являлось одним из самых замечательных творений искусных ди, сумевших повторить раритет, созданный во время oно, в эпоху первых цивилизаций, память о которых искоркой небесного костра, из которого возник наш мир, еще жила во мне. Вряд ли подобная диковинка имелась на борту Несущего груз. Если да, наше дело худо.      Результат не замедлил сказаться. Оторопь проступила на необыкновенно посиневших лицах матросов и рабочих. Они словно наткнулись на невидимую преграду. Увидев меня, бросили оружие, присели на корточки, обхватили головы руками. То же случилось с сестрами и апостолами. Я тут же обезоружил их, заставил взяться за руки и молиться, молиться! Изо всех сил, кричать в полный голос - помилуй нас, ковчег!.. Обрати свой гнев на Черного гарцука, дай силы устоять. Левий Матвей, поднявшись на ноги, как ни в чем не бывало затянул тонким голоском.            "Бисми ллахи р-рахмани р-рахим...      Блаженны изгнанные за правду,      Блаженны храбрые сердце..."            Напряжение потихоньку начало спадать. В тот момент я обратил внимание как глубоко внутрь шлюза прогнулась взвесь-цечешище. Огуст, Хваат и Неемо, усталые донельзя, начали торопливо разворачивать соплеменников и так, на корточках, словно гусей, погнали их сторону малого шлюза.      - Если бы ты, учитель, задержался еще на пять минут, - сообщил Огуст, - случилось бы непоправимое. Мы бы их всех взорвали.      - И рука бы поднялась?      - Лучше попасть в лапы Черному гарцуку?..      Я припомнил ужас, который охватил меня на причальной палубе, прилив омерзения, когда серповидная боевая форма, вращаясь, бросилась в атаку. Действительно, лучше погибнуть, чем испытать превращение в биокопию.      С трудом мы добрались до нашего челнока, начали загонять поселян внутрь. Тут на губошлепов напало откровенное безумие. Они вопили так, что мне стало не по себе, умоляли отца простить их, кидались на бластеры. Огуст снял оружие с предохранителя, ногой оттолкнул Дуэрни, ползающую у его ног и заклинающую мужа отпустить ее к отцу. Лицо у молодого человека страдальчески искривилось, он с мольбой глянул в мою сторону. Еще мгновение, и ему придется открыть огонь.      Я растерянно огляделся.      В чем причина повального безумия губошлепов?      Со стен и потолка шлюза спускались узловатые толстые побеги или напоминавшие шланги щупальца, присосавшиеся к корпусу челнока. Понятно, что от молотобойных призывов звездолета, поступавших по этим каналам, не могла спасти никакая молитва. Я выхватил бластер, указал Хваату и Огусту на щупальца и открыл огонь. Мой карабин работал на поражение - бил сгустками высокотемпературной плазмы. Залп - и один их чудовищных побегов рухнул на пол, еще один залп - и верхняя часть корпуса челнока оказалась очищенной от этой мерзости. Буровато-зеленая жижа потекла по корпусу. Что творилось с поселянами в этот момент, когда мы очищали поверхность космического корабля, трудно передать, но как только последнее отросток рухнул на пол и вмиг расплылся густо испарявшимся озерком отвратительной на вид слизи, наступило успокоение.      Некоторое время все мы отдыхали в жилом отсеке. Люди вповалку лежали на полу. Дуэрни рыдала, остальные сестры громко, надрывая душу, сопели. Апостолы стыдились взглянуть на меня. Хваат врезал одному из матросов, самому крупному, зверского, должен сказать, вида. Тоот принялся укорять проотолетариев.      - Замолчите! - прикрикнул я на голосящих поселян, затем обратился к спутникам. - Кто-нибудь сумел устоять перед голосом преисподней? Кто-нибудь нашел в себе силы сохранить ясность мысли и твердость духа? Если есть такие, поднимите руки!      Я насчитал восемь губошлепов. Около четверти подвергшихся незримой атаке поселян. Это был прекрасный процент, мы люди в таких обстоятельствах смогли бы похвастаться только каждым десятым.      К черту отступления, побочные мысли, воспоминания о Земле! Я в системе Дауриса-Тавриса, мы в преисподней, на краю гибели!      - Братья и сестры! - обратился я к поселянам. - Мы больше не можем здесь оставаться. Рано или поздно Черный гарцук овладеет нашими душами, и все мы неизбежно попадем к нему в пасть. Я видел его - он страшен! Одноцветен, коротколап, неумолим, покрыт мраком. Он жаждет плоти и крови. Нашей с вами крови. Нам следует как можно быстрее перейти в другое место. Я отыскал его. Это райский отсек. Там когда-то жили повелители, там не слышен призыв гарцука. Те люди, у которых хватило сил противостоять напору, поведут каждый свою группу. Я буду прикрывать вас с тыла.      Огуст тут же разбил соплеменников на группы, всем на спины навесили груз, чтобы стеснить движения. Груз укрепили так, чтобы носильщик не мог его сбросить. Наконец, построившись, поселяне четверками начали выбираться из челнока. Первую, не запертую фламатером дверь мы преодолели без труда. Аура в шлюзе была спокойна - видно, зверь прикидывал, что задумало белковое сырье, куда направляется? Мы без помех добрели до станции монорельсовой дороги.      Я рассадил всех на кресла, на скамейки для персонала, потом по очереди, нажимая на клавиши, начал запускать их. Последним отправился сам. Так мы добрались до развилки. Здесь оставили монорельс и, построившись в колонну, двинулись в сторону райских кущ. Я, поминутно озираясь, тащился сзади.      Как только фламатер определил, в каком направлении мы двинулись, сильнейший удар ментального бича потряс хордов. Никто из нас - даже я - не смог устоять на ногах. Люди попадали на металлический пол и начали извиваться быстро-быстро, как червяки. Им надо было немедленно вернуть разум, заставить двигаться. В этом было спасение - чем дальше вглубь зоны архонтов, тем слабее сверхчувственные волны. Опять пришлось налаживать цечешище. Огуст и Хваат пинками начали поднимать людей. Матросы и проотолетарии злобно поглядывали на меня, на своих начальников, на повелителя. Кулаки у них начали сжиматься, и в этот момент всеобщего озлобления, невыносимых приступов головной боли, среди стонов, рыданий и взвизгов, клекота и истеричных воплей послышался спокойный и сильный голос Иуды.      - Я писать хочу!      Губошлепы замерли, а лишенный памяти поселянин еще раз повторил.      - Очень хочу писать...      Я бросился к Дуэрни, указывая на Иуду, принялся страстно, с истерическими нотками в голосе убеждать.      - Это твой цыпленок. Он хочет по-маленькому. Помоги ему...      Потом бросился к следующей мамке. К петуху-провокатору из тюрьмы на Дирахе подскочил с тем же призывом.      - Это твой птенчик. Видишь, твоя курочка кудахчет возле него, не может справиться. Помоги ей или ты не мужчина, не отец. Помоги малому ребенку, потом отправляйся к отцу. Спаси маленького желторотого цыпленка.      При этом я безжалостно хлестал их по рассудкам.      Дуэрни подобралась к Иуде, он неожиданно взял ее за руку, потянул за собой вглубь туннеля. Брови у жены правителя полезли вверх. Не скрывая удивления, превозмогая проступившее отвращение, она тоже взяла в горсть два пальца ближайшего к ней, самого крупного матроса. Лицо того мгновенно обмякло, затем исказилось неописуемой гримасой страдания, у него слезы полились из глаз. Этта схватил его за другую руку, своей же, свободной, вырвал из толпы следующую мамку. Та подхватила еще одного проотолетария.      И словно прорвало - Иуда всех утянул за собой вглубь туннеля. Мне, правда, пришлось повозиться с Неемо, не выдержавшим ментальное давление. Он вдруг принялся сбрасывать с себя одежды, но мы с Хваатом и Туути не позволили, тут же оттащили его вглубь коридора. С каждым шагом тяжесть боли спадала, пока наконец Этта не прибежал к нам и не доложил, что вся группа добралась до тупика. Что дальше?      Наступил критический момент. Мне разорваться?! Никто, кроме меня, не сумеет отворить рабам дверь в чертоги богов. С другой стороны, кто, кроме волка-хранителя, в состоянии сдержать нападение серповидных боевых оболочек? Эти исчадия ада любого губошлепа лишат храбрости. Сумеет ли Огуст с ними совладать, пусть даже он сам выбрал этот путь? Наделенный царственностью губошлеп понадеялся на свой скудный умишко, на глупых стариков, восхищенных собственной мудростью. Они решили, что загнали меня в угол. Вечные нелады разума с гордыней... Имея перед глазам все мироздание, внимая свету звезд, обладая доступом к анналам архонтов, они выбрали для видимой реальности самое плоское объяснение, теперь за это надо было платить. Вот пусть Огуст и платит.      - Послушай, начальник, я вынужден отлучиться. Никто, кроме меня, не сможет отворить ворота в рай. Я на время оставляю тебя, приготовься к худшему. Пришел твой час. Только ты и Хваат способны противостоять той мерзости, что вот-вот обрушиться на нас. Но с Хваатом вопрос прост. Если он поверил в меня, он должен остаться и сражаться до конца. А вот как быть с тобой?.. Может так случиться, что мы больше не увидимся. Решишь принять бой, у твоего народа появится возможность спастись. Какая - не знаю. Верю в чудо. Если нет, всем нам погибнуть.      - Я остаюсь, учитель. Но не ради тебя или так называемого народа. Таков мой удел защищать низших. Если я их брошу, мне будет разрешено покончить с собой, а это страшный позор!      - Кем разрешено?      - Мною.      Я не удержался и совсем по-человечьи пожал плечами.      - Как знаешь. А ты, Хваат?      - Я уверовал, учитель.      - Я тоже, - вмешался в разговор бывший страж.      - Тогда слушайте...      Я вкратце объяснил, что они обязаны открывать огонь по любой движущейся тени. Отродье, которое скоро пригонит сюда Черный гарцук, во время атаки испускает впереди себя волны омерзения, обдает паническим ужасом, поэтому очень важно сохранять хладнокровие, презирать врага - плевать вам нужно на эту пакость! Я сразу зарядил обоих подобным настроем, потом добавил - стрелять следует метко, не раздумывая, не приглядываясь, не тратя времени на то, чтобы выяснить, откуда выползла эта черная пакость. Одним словом, ведите себя как электрические утюги.      - Ты хочешь сказать, как славные Герои?.. - уточнил Огуст.      - Точно.      Я вскочил в кресло для архонтов, нажал на клавишу, мгновением позже добрался до сгрудившихся в тупике поселян. Как только распахнул ворота в рай, услышал позади жуткий вопль. Сразу бросился на сидение, помчался назад. Успел в то самое мгновение, когда какие-то странные скорпионоподобные твари утаскивали вглубь коридора Хваата. Туути бросился ему на помощь. Шестиногие, извергающие ужас и омерзение создания схватили стражника. Огуст не решился стрелять по ним. Капитан орал дико, басом, потом неожиданно стих - наверное, ему сделали инъекцию, однако еще через пару секунд раздался взрыв, громовым раскатом ударивший по ушам. Он успел-таки взорвать себя.      Каков ублюдок!      Тут же покончил со своей плотью и бывший стражник.      Времени на переживания нам не оставили. Не прошло и нескольких секунд, как впереди замаячили твари, утащившие капитана "Калликуса". Они уверенно, все также разбрызгивая впереди себя безумный страх и оцепенелую покорность, двигались по проходу. Каждое создание было оборудовано тремя парами пятичленистых ножек, каждая пара была прикреплена к своему сегменту туловища. Головы и сегменты прикрыты броневыми щитообразными переднеспинками. Приблизившись, они напомнили мне исполинских - в полметра - скорпионов. Впереди две клешни, сзади торчало жало. Шествовали не спеша, по двое в ряд. Не доходя до развилки мгновенно перестроились - передняя пара продолжила путь по полу, другая взобралась на потолок, еще две взбежали на стены. Так и пошли в атаку. На этот раз они отведали моего бластера, а не этих древних пукалок, которыми были вооружены губошлепы.      Я перевел регулятор на трассирующий световой луч и ударил по той паре, которая двигалась по потолку. Одного залпа хватило, что обратить их в груду дымящегося металла. Между тем Огуст валил пару, наступающую по полу. Наконец поджег одну из машин. Я тем временем просто вымел этих тварей из коридора. Так, отстреливаясь, мы наконец добрались до закрытой створки. Я вновь сунул шарик в щель, мы успели проскочить внутрь до того, как исчадия преисподней вновь бросились в атаку.            Глава 5            Поселяне всем птичником устроились на берегу озера - там, где волнуемая водопадной струей, хрустальной прозрачности вода отражала оранжевое небо.      Зрелище было жалкое - губошлепы неподвижно сидели на корточках, в металлизированном рванье, притихшие, оглушенные величественным раздольем, открывшимся перед ними. Курицы стыдливо прикрывали оголенные плечи, петухи, кто чем мог, старались помочь им скрыть наготу. На небо старались не смотреть, уперлись взглядами в песок, редко посматривали по сторонам. Это покачивание лохматых перистых хохолков было единственным шевелением, которое позволили себе незваные гости во владениях повелителей. Куда они попали, хорды поняли сразу, инстинктивно - все, как один, расселись на песке спиной к блиставшим на закате постройкам на холме. Ближайший ко мне матрос с "Калликуса" сцепил руки на макушки и в таком положении замер. Пальцы у него были на редкость волосаты, и коготочки более напоминали ногти. Как, впрочем, и у Хваата, светлая ему память. Надо бы помянуть капитана, Героя из славных. Теперь в этом наименовании не было и следа насмешки, едкой иронии. Кровь была пролита, она требовала отмщения. Для этого мне следовало немедленно отправиться на командный пункт и уже всерьез заняться изучением всех доступных материалов. Прежде всего попытаться взять под контроль транспортные артерии комплекса. Мысль о том, как бы вытолкнуть "Несущего груз" с причальной палубы в межзвездное пространство, не давала мне покоя. Это была бы победа и верный путь к спасению.      В тот момент, однако, губошлепов нельзя было оставлять одних. Уйти не помолившись, не рассказав сказку, не поддержав, было слишком не только для пророка, но и для обыкновенного бродяги-горца, человека и волка-оборотня. Повторное нападение металлокерамических выродков, наштампованных фламатером за все те годы, что он пролежал здесь, впитавших его злобу, неудовлетворенную жажду мести, было неизбежно. Сейчас не следует без нужды тревожить поселян, гнать на подвиг, приступать к возведению линии обороны. Интересно где и каким образом в этом благословленном краю можно было воздвигнуть оборонительный рубеж?      Я огляделся.      Вечерело... Блиставшее солнце поблекло, приобрело лимонно-желтый окрас, редкие тучки, ухватившиеся за вершины снегового хребта, отливали изумрудной свежестью. Океан разыгрался - забавляясь, накатывал на скалы волну за волной. Между тем грохот прибоя был едва слышен, резкие сильные звуки гасли в благодушной и ароматной ауре. Издали, со стороны кустарников, тонко и явственно запахло мускусом, потом потянуло запахом жареной курочки. Я невольно скосил глаза на своих соплеменников, кое-кто тоже начал потягивать ноздрями. Дырочки в их носах затрепетали.      Первым делом я с удовольствием омылся холодной и чистой водой. За мной последовал Неемо. Весть о гибели Хваата капитан подлодки встретил коротким нервным почесыванием, потом вздохнул и как бы про себя заметил, что теперь его черед, скоро и он последует за родственником и другом.      - Не спеши, - сказал я. - Не гневи ковчег. Он знает, когда тебе уйти к судьбе.      Следом за мной умылся Иуда - этот весь залез в озерко, начал плескаться, охать от удовольствия. Скоро птичник ожил, поселяне наконец отважились распрямиться в полный рост. Третий столп в компании с Эттой и Дуэрни совершили торжественное омовение. Эта церемония была проведена у дальней оконечности озера, за рощей плаунов. После чего мы устроили общую трапезу. Скоро солнце легло на пологую седловину в заснеженных горах. Я крикнул ему: "Подожди!" - и оно зависло над перевалом. Предоставило срок поведать о Добрыне Никитиче, о том, как в молодости богатырь в чисто поле поезживал, малых змеенышей потаптывал. Как не послушался родной мамки и отправился к Сорочинским горам, к норам змеиным и освободил полон.      Долго ли коротко тянулся закат, наконец, по взмаху руки, местное светило наконец отправилось за горы на отдых. Землю накрыли сизые сумерки. Мы, бессеребреники и скитальцы, к тому времени добрались до одноэтажных домишек, стоявших на отшибе, подальше от блистающих храмин, где и разместились на ночь.      Огуст выставил караулы. Первой стражей командовал Неемо, вторую Третий столп решил возглавить сам. Я же отправился на командный пункт. Первым делом просмотрел отчет о состоявшемся сражении. Все было зафиксировано точно: толпа торжествующих озверевших безумцев, спешивших на встречу с отцом, мучительное пробуждение, когда осклизлые щупальца во вспомогательном шлюзе - вот мы принялись срезать их. Набег орды боевых роботов, короткое огневое столкновения и, наконец, наше появление в зоне архонтов. Сам бой можно было просматривать и в замедленном, и ускоренном темпе. Гибели Хваата было посвящено всего несколько кадров - по-видимому, исключительно для отчета.      Кому?      Это был вопрос вопросов.      Я попытался с помощью шарика проникнуть в блок управления внутренними оболочками и транспортными артериями станции. Ничего не получилось - потребовался пароль.      Вот что еще смущало - непротивление командного пункта комплекса агрессивным наскокам звездолета. Меня очень тревожил этакий беспринципный нейтралитет, которого придерживались броневые двери, кабины лифтов, развязки монорельсовых дорог, ворота и запоры шлюзовых камер, передвижные кресла и сидения, вплоть до роботов, обслуживающих внутренние помещения станции. Может, фламатеру удалось найти общий язык с управляющей централом интеллектуальной оболочкой? Или Несущий груз точно знал, какие средства нападения можно использовать во внутренних помещениях станции, а какие нет? Вероятно, поэтому звездолет не решился за пределами причальной палубы бросить в бой серповидные боевые оболочки, применяемые в космосе, а перешел на более примитивные формы. Следовательно, его ударная мощь будет примерно равна нашей. В чем же его преимущество? В количестве - это ясно, как день. Интересно, позволит ли командный пункт штурмовать зону архонтов или будет держаться в стороне, пока сражение не начнет реально угрожать жизненно важным системам комплекса?      Я вывел на экран изображение звездолета, долго вглядывался в его очертания. Черная гора все также неподвижно лежала на посадочном месте. Никаких следов активности. Мне пришло в голову, что здесь, перед экраном, тоже необходимо выставить пост - кто-то из губошлепов должен постоянно следить за врагом. С сожалением прикинул, что никого из них калачом не заманишь в логово богов, а если кто и решится, тут же, как только окажется один на один с подобным пейзажем, лишится дыхания. Кроме разве что Иуды. Бывший Сулла, как показал опыт, потеряв память и постепенно возвращаясь к жизни, оказался полностью лишен прежних предрассудков. Может, есть смысл выставить на развилке, откуда тянулась ветка в сторону райских кущ еще один пост? Или прикрепить шарик? Эх, беда, шариков-то у меня осталось с горстку!.. Кстати, не может быть, чтобы в зону архонтов был только один вход. Это конструктивно исключено. Зная образ мыслей попечителя, Быстролетного, членов синклита Неугомонного, их инстинктивно брезгливое отношение ко всяким "недоразвитым", с их точки зрения, формам разумной жизни, трепетной с примесью ханжества любви к своим несуществующим материальным оболочкам, склонность к высокомерной назидательности, можно быть уверенным в том, что в пределах системы Дауриса-Тавриса архонты тоже вели себя в высшей степени обособленно. Стоило поискать дополнительные выходы - например, для обслуживающего персонала, который, скорее всего, появлялся здесь после того, как архонты покидали зону.      Как же они ее покидали? Я затаил дыхание - должно быть, у них существовал и свой отдельный шлюз? А может, и собственное транспортное средство?      Я тут же отдал задание шарику, проникшему в блок управления, а сам поспешил в домик, в котором мои спутники разместились на ночевку. Окликнул меня Неемо. Это был верный человек, с устойчивой психикой, опытный боец, одним словом, настоящий ублюдок. Я поймал себя на мысли, что с гордостью произношу это слово. Смешными показались мне потуги убедить Туути отказаться от использования этого обидного прозвища. Сколько недомыслия я проявил, когда обижался на старцев Ин, не жалевших для меня самых оскорбительных, как мне казалось, эпитетов! Они не имели в виду унизить меня, подобные тонкости пока еще не давались хордам даже самых высших разрядов, но с моей легкой руки - так и оно оказалось впоследствии - в эти термины скоро начали вкладывать уничижительный, марающий чужое достоинство смысл.      Небо между тем усыпалось звездами. Это был иной небосвод, невиданный, таинственный, нависавший над миром, которого уже давным-давно не было на свете. Я застыл в благоговении - над головой раскинулся звездный чертеж миллионнолетней давности, наблюдаемый из одной из самых удивительных точек пространства - исчезнувшей обители Ди. Рисунок созвездий очень напоминал пейзаж, видимый с Земли. Здесь не было и следа искрящегося звездного обода - та же россыпь блесток, та же равномерность и бездонная насыщенность темного покрывала, разве что извилистый, ломкий, прерывистый след Млечного пути был более отчетлив и ярок. Мне были неизвестны названия созвездий? Пустое! Быстролетный скоро просветил бы меня. Сердце дрогнуло, когда я интуитивно угадал в зените расположенные ковшом звездочки. В его хвосте сияла Полярная?.. Это следует проверить. Это обязательно следует проверить! Два ослепительных росчерка сверкнули над вершинами горного хребта. Тающие автографы сгоревших метеоритов...      Так было и так будет.      Неемо, стоявший рядом со мной, тоже неотрывно взирал на ночное небо.      - Где мы? - его голос прозвучал глухо, с ощутимым испугом. - Это их... земля?      - Да.      - Они тоже... поселяне?      - Конечно, только древние.      - С хвостами - и поселяне? - в голосе Неемо просквозило явное недоумение.      - Почему с хвостами?      - Я как-то нашел на одном из астероидов изображение повелителей - то есть, тех, кто появлялся и исчезал. Я попытался отыскать их следы в капитанских анналах и обнаружил, что высшие называли себя архонтами, то есть старейшинами или начальниками. Когда меня скинули на плавсредство, ну, на подлодку, этот пункт тоже вставили в обвинительное заключение. Долго уговаривали - забудь ты об архонтах, давай лишим тебя памяти, зачем они тебе? Ага, чтобы и о Тойоти больше не вспоминать, о Хваате, о птенцах... Зачем мне это?      Он помолчал, потом спросил.      - Представляешь, они были с хвостами. Зачем они с нами так, а?..      Я почесался. Что я мог ответить? Он проснулся, прозрел - это был первый хорд, который задумался о справедливости, которой ощутимо не доставало в мире. Значит, он первый задумался о вечном. О том, стоит ли сеять обиды. Скоро прозреет другой, третий, затем десятки, сотни его соплеменников. Они уже никогда не забудут, нутром почувствуют, что мир един, холоден и бесконечен. Впервые задумаются о том, что никто в мире не испытывает к ним сознательной ненависти и вражды. Тогда сон о неизбежной, впередистоящей битве сменится, наконец, видением истины.      - Где Иуда? - спросил я. - Приведи его.      Неемо отправился в ближайший домик, очень напоминавший архитектурой унылые корпуса канцелярий на Дирахе и Дьори. Скоро потерявший память предстал передо мной.      - Как ты себя чувствуешь, Сулла?      - Хорошо, учитель. Я пописал, покакал.      - Ты называешь меня учителем, значит, ты вспомнил?      - Нет, но все называют тебя учителем, и это звучит.      - Как?      - Гордо.      - Пойдем со мной.      Мы вошли в зал. Иуда вел себя спокойно. Я с опаской подвел его к огромному, в два этажа экрану. На нем в глубине полутемной палубы пряталась гигантская, коротколапая туша. Прикрылась мраком...      - Кто это? - спросил Иуда.      - Черный гарцук. Ты должен следить за ним. Как только из его брюха начнут выползать какие-нибудь твари, ты должен немедленно сообщить нам. Все понял?      - Да, учитель.      Я проверил распечатку, выданную информационным комплексом. Так и есть - в зону архонтов, кроме известного нам прохода, вели еще три туннеля. Один был вырезан в скале у самого океана, другой - расположен на другом берегу речки, за песчаными холмами. Был еще проход, в горах, но появившаяся на экране картинка с изображением этого участка местности, ничего мне не говорила: ровная площадка, вокруг скальные откосы, внизу, в расщелине, ведущей к площадке, открывалась поросшая папоротником долина. Ничего приметного. На отвесной, оглаженной гранитной щеке тончайшая овальная линия. Плита, прикрывающая вход в туннель? Куда вел этот выход? Я отдал соответствующую команду и страстно почесался от удивления. Сразу за потайной броневой плитой располагалось что-то вроде предбанника, куда выходили створки лифтовой камеры. Далее изображение проследовало вверх, добралось до следующего вестибюля, оттуда в специальный шлюз, наконец на экране появилось изображение броневой плиты. На ней был выгравирован стилизованный вилообразный крест. Далее изображение дрогнуло и исчезло, по-видимому, доступ в следующий отсек был заблокирован особым паролем, но все эти детали не имели значения. Судя по обозначениям, этот маршрут выводил на внешнюю поверхность станции, следовательно, обнаруженное мной помещение являлось причальной палубой.      Я тут же распорядился разузнать об этой части комплекса поподробнее, затем выдал команду дать общий план райской зоны. На миг экран потух потом передо мной открылся океанский простор. В нескольких десятках километров от берега, где был расположен командный пункт, на водной глади обозначился архипелаг. Россыпь поросших густой растительностью островов, на них там и тут были разбросаны круглые, крытые тростником бунгало. Я прикинул масштаб изображения, произвел в уме несложные подсчеты - получалось, что территория зоны составляла по крайней мере несколько десятков тысяч квадратных километров. Это был нонсенс! Главная ось приводного комплекса не превышал десятка километров. Где же мы очутились? Каким образом ди ухитрились так ловко сворачивать пространство, что мои чувства, даже ментальный зонд, не могли уловить ни единого шва, ни единой несуразности в этом безразмерном раю?      Это были вопросы на потом. Я вновь вернул изображение Несущего груз и предупредил Иуду.      - Смотри в оба.      Тот отдал пионерский салют.      Уже у самого порога он остановил меня вопросом.      - Учитель, почему ты назвал меня Суллой?      Я замер. Что ответить? Сказал так.      - Я ошибся, Иуда. Не было никакого Суллы, есть Иуда.      - Это я?      - Это ты.            * * *            Разбудило меня энергичное почесывание по плечу, потом кто-то настойчиво и безбоязненно начал скрести меня в области живота. Я с трудом открыл глаза - всю оставшуюся часть короткой светлой ночи мы с Тоотом и его проотолетариями отыскивали два ближайших к нашему лагерю туннеля. Первый, у подножия красной скалы, обнаружили быстро. С помощью шарика вошли в него, добрались до монорельсовой развязки. Там я закрепил нейтринного следопыта, который должен был предупредить нас о приближении врага. Поиски входа в зону, расположенного среди песчаных холмов, затянулись до рассвета - наконец сумели проникнуть и в этот ход, ведущий, по-видимому, в энергетические отсеки станции. У выхода из устроенного в этом туннеле шлюза мы тоже оборудовали наблюдательный пост. Поиски выхода, укрытого у подножия горного кряжа, пришлось отложить, тем более что с внутренними помещениями станции этот туннель не имел связи. Так что поспать мне удалось всего несколько часов.      Я с трудом сел, огляделся.      Солнце стояло высоко, с моря тянул теплый ветерок. Невысокие волны накатывались на полосу песчаного пляжа. Глядя на эту картину, я едва удержался от желания искупаться. Глупо было мечтать об этом. Все эти чудеса голографии обрывались, конечно, в каких-нибудь сотнях метров от поселения архонтов.      Возле меня стоял Огуст. Лицо властителя было перекошено выражением нескрываемой тревоги.      - Они идут? - спросил я.      - Пока нет, но Черный гарцук начал откладывать яйца.      Я удивленно глянул на Третьего столпа.      - Ты осмелился войти в зал?      - Да, учитель, я без труда выдерживаю отсутствие цвета. Учитель, мы здесь с главным инженером Тоотом обнаружили занятные оболочки. Никто не знает, как с ними обращаться, но Тоот утверждает, что с их помощью можно копать и переворачивать камни и песок.      - Это интересно, - откликнулся я, затем спросил. - Как ведут себя низшие?      - Готовы выполнить любое задание высших!      Мы двинулись в сторону подсобных строений. Здесь собрались все хорды, свободные от дежурств - устроились полукругом возле извлеченных из подземного хранилища, чем-то смахивающих на грибы оболочек, и оживленно переговаривались. Что это могло быть? Предложения сыпались разные, каждое детально обсуждалось, при этом кто-нибудь из губошлепов то и дело терял нить разговора, вскидывал голову и начинал озираться.      Я тоже включился в спор. Наши сомнения разрешил один из проотолетариев, смененный с дежурства и шагавший на отдых. Заметив разбросанные на песке, удивительные предметы, он на мгновение замер, потом страстно почесался, торопливо приблизился. Обошел одну из оболочек, осторожно положил ладонь на макушку, резко нажал. В ножке что-то глухо заурчало. Неожиданно этот странный, с короткой толстой ножкой гриб начал пухнуть, подрастать, поверхность его внезапно отвердела, затем лопнула и осколки скорлупы посыпались на землю. Хорды, собравшиеся вокруг, на карачках бросились врассыпную. Попрятались, затаились на некоторое время, потом начали осторожно подползать к нарождавшемуся аппарату. Я тоже. Перед нами предстала какая-то невиданная, напоминавшая одновременно и насекомое и экскаватор, машина. Стрел было две, обе оборудованы ковшами, передвигалось сооружение на членистых ногах.      Довольный собой проотолетарий обтер руки о комбинезон, похлопал машину по округлому борту, затем приблизился к нам и отдал пионерский салют.      - Как тебе это удалось? - спросил я.      Рабочий с остервенением почесался.      - Понятия не имею, учитель. Как увидел эту штуку, руки сами напросились пощупать. Я своим рукам завсегда доверяю. Подошел ближе, чую, нужно сюда жать, потом сюда. Начальник, позволь опробовать копалку?      - Дерзай, - ответил Огуст.      Подобным образом проотолетарии смогли оживить еще несколько землеройных, буровых и, как мне объяснил Тоот, сваебойных машин. Настроение хордов резко изменилось, теперь все горели желанием заняться делом. Тут же наметили план. Огуст предложил немедленно завалить выходы в скале и за барханом. Его поддержали Тоот и Неемо, при этом главный инженер набросал на песке схему подрыва скалы и создания песчаной насыпи. В случае, если эти твари сумеют вскрыть броневые плиты, многотонный груз должен будет рухнуть в туннели и завалить их напрочь.      Я слушал их молча, на все вопросы, обращенные ко мне, отвечал энергичным одобрительным почесыванием. Простаки, они не понимали, что невозможно взорвать скалу, которой нет на свете. Все окружающее они воспринимали всерьез как реально существующие дали. В разговорах между собой загадывали - интересно, что там за горами? Матросы всерьез спорили, в какой части света расположены чудесные острова и как до них добраться. Можно ли из подсобного материала соорудить хотя бы плохонькое суденышко? Сгодятся ли местные папоротниковые деревья? Насчет сосен все сошлись на том, что это добротная древесина. Одним словом, что-нибудь плавучее соорудить можно, дали бы только срок и инструмент.      Я их не разочаровывал - правда, предупредил Тоота, что перед тем, как рвать скалу, пусть попытаются взобраться на нее. Сам, борясь с дремотой, отправился на командный пункт. По дороге прикидывал, как все-таки, исходя их современных требований к обороне, обезопасить себя со стороны всех трех выходов? Ничего другого, как приступить к строительству оборонительной линии, не оставалось. В любом случае эти меры не будут лишними. Губошлепов надо занять работой, тогда и настроение у них поднимется, появится задор. Что еще мы могли противопоставить неведомому врагу?      В зале на дежурстве находилась Дуэрни. Молодая женщина держалась храбро, изо всех сил старалась сохранить присутствие духа при виде логова Черного гарцука. Ей было очень стыдно за податливость, которую она проявила, заслышав зов страшного "отца". Теперь Дуэрни пыталась подтвердить в глазах остальных поселян свою королевскую породу. Количество оболочек, время от времени откладываемых звездолетом, все увеличивалось, скоро они непробиваемой баррикадой закрыли посадочное место, короткие опорные лапы. Никаких других движений на посадочной палубе не происходило, тихо было и во внутренних туннелях станции.      В этот момент грохот близкого взрыва оглушил меня. Я выбежал из административного здания, глянул в сторону хребта и ошарашено обнаружил, что весомая часть скалы, в которой был проделан вход в туннель, в самом деле съехала со своего места и наглухо забила расположенную у основания плиту. Я попытался вызвать шарик, он сразу откликнулся, однако теперь его ментальный голос звучал глухо, потаенно, словно из колодца.      Взрыв скалы произвел на меня ошеломляющее действие. Я не удержался и приблизился к месту обрушения, подобрал увесистый, с острыми гранями осколок. Его тяжесть соответствовала моим всегдашним представлениям о весе гранитного камня подобного объема. Выходит, скалы, песок, с которыми мы имели дело, бирюзовая водная масса, ветерок, древесная растительность, снег на горных кручах, являлись материальными предметами, а вот это допущение уже ни в какие рамки известных мне физических законов не укладывалось. Как могли в ограниченном, пусть даже и очень просторном, внутреннем объеме поместиться горы до поднебесья, безбрежный океан, на поверхности которого были разбросаны острова? Выходит, матросы были правы, собираясь пересечь океанский простор и добрать до terra incognito? Но ведь это полнейшая чепуха! В таком случае солнце в небесах тоже представляло из себя всамделишный раскаленный шар, существующий вопреки всем правилам термодинамики? Я ошарашено посмотрел окрест - вольно было губошлепам принимать всю эту иллюзорную голографию за реально существующий мир, но меня-то не проведешь!.. Или пришел мой черед столкнуться с откровенной нелепостью, называемой чудом, с невозможностью, недопустимостью подобного исполнения физических законов. Выходит, я не должен верить своим глазам?      Мне так и не удалось найти приемлемое объяснение подобным пространственным выкрутасам. Деформация ограниченного, иллюзорного континуума была очевидна, но я не мог проникнуть в ее тайну. Она хранилась за семью печатями, граничила с чудом.      Хорды тем временем энергично принялись за переустройство окружающей среды. Сначала передвинули исток реки, затем принялись спрямлять русло, возводить на нашем берегу оборонительный вал. Вдобавок в тело художественно оформленного - это мне стало ясно с первого взгляда - скалистого кряжа, откуда скатывался водопад, были заложены заряды, с помощью которых можно было устроить грандиозный обвал. Примерно также были оборудованы позиции и возле выхода в песчаных холмах. Здесь поселяне насыпали огромную гору песка. Если роботы фламатера вскроют броневую плиту, туннель будет напрочь перекрыт сотнями тонн реальной крупнозернистой, сыпучей породы. Работали споро, на перекур времени не тратили, отдыхали по команде, слова цедили скупо. Это была раса работяг, где каждый не только изначально владел профессиональными навыками, для выполнения которых был создан его предок, но и на генетическом уровне был привержен трудовой дисциплине.      Был полдень, когда запыхавшаяся Дуэрни сообщила, что из яиц, откладываемых фламатером, начали вылупляться твари. Я и Огуст бросились в командный зал. На экране были видны взращенные звездолетом роботы. Построившись в три колонны и ловко вышагивая по выступам на металлическом полу, они двинулись к выходам, ведущим с посадочной палубы во внутренние помещения комплекса. Скоро шарики, спрятанные возле проходов передали сообщение о приближении врага. Я приказал им вонзиться в замки броневых плит и намертво запечатать их.      Между тем поселяне, повеселевшие, перелопатившие огромное количество грунта и камней, запрудившие реку, и потому уверовавшие в успех, разделились на боевые группы и заняли заранее оборудованные позиции. Вся система обороны была спланирована так, чтобы прикрыть командный пункт. Потеряв доступ в главный зал, мы станем слепы и глухи.      Скоро со стороны металлических дверей послышались протяжные ухающие звуки. Я тут же бросился в административное здание. Иуда, заступивший на дежурство, отдал пионерский салют, я не удержался и тоже вскинул руку кверху. Лицо восстанавливающего память обагрила нескрываемая радость.      - Паразиты подобрались ко всем трем выходам, режут металл, - бодро доложил он.      Вопрос состоял в том, как они его режут? Я передал команду, и на экране высветился ближайший к командному пункту туннель. Два мощных, значительно более крупных, чем их собратья, робота, вскинув хвосты, упорно взрезали плиту почти по ободу туннеля. Это было кстати - выходит, Черный гарцук не имеет возможности следить за тем, что происходит в зоне повелителей. Иначе его солдаты начали бы прожигать плиты в отдельных точках и через эти отверстия попытались каким-либо образом очистить проход. Ладно, будь что будет! Тем временем меня опять кольнула догадка о странном нейтралитете, которого придерживался приводной комплекс. Почему эта, неимоверной сложности интеллектуальная машина, способная регулировать внутренние процессы, протекающие в звездах, с таким безразличием относилась к разворачивающемуся в ее недрах погрому?      Наконец механическим тараканам удалось вскрыть плиту, расположенную возле побережья. В следующее мгновение раздался грохот и сотни тонн породы рухнули в туннель. Наблюдавший за обвалом шарик сообщил, что этот коридор оказался запечатанным до транспортной развязки.      В двух других проходах твари повели себя осторожнее, однако справиться с обрушившимся на них песком в третьем туннеле им тоже не удалось. Хуже обстояли дела в главном коридоре, выводившим воинов гарцука к озеру, откуда лежал самый короткий путь к административным корпусам. Здесь роботы действовали очень аккуратно. Плиту освобождали по частям, работали ювелирно, так что в насыпной горе образовались узкие щели, которые воины гарцука принялись энергично расширять.      Огуст, прибежавший по вызову на командный пункт, долго изучал эту картину, потом принял решение произвести еще один взрыв. Посланные проотолетарии тут же начали бурить шурфы.      Второй взрыв, потрясший выбегавший в океан хребет, окончательно завалил и этот люк. На какое-то время мы могли считать себя в безопасности. Когда мы остались вдвоем с Иудой, я не удержался и попытался еще раз определить границы жилой зоны архонтов. На этот раз на экране крупно высветились завораживающие первозданной красотой вершины. За скалистыми, короткими отрогами, подпиравшими хребет с противоположной стороны, внезапно открылась обширная, покрытая клочьями тумана равнина. Где-то вдали, на пределе видимости голубыми извилинами обрисовалась полноводная река. На ее берегу - изображение приблизилось - возвышались развалины древнего города. Я замер, не в силах совладать с манящим зовом живописных руин. С трудом справился с наваждением, попытался двинуть перспективу вглубь вновь открывшейся территории, ближе к сохранившейся причудливой башне таинственного города, однако изображение решительно откатилось в сторону гор. Затем на округлой стене зала, вопреки моей воле, вновь возник заваленный вход в туннель.      Некоторое время я бездумно наблюдал за каменной крошкой, усыпавшей пол. Что-то в этом таинственном поместье, на этой не имеющей права существовать земле, было не так! Я страдал от непонимания, от невозможности предсказать следующий ход свихнувшегося фламатера, от неопределенности позиции, которой придерживался приводной комплекс. Меня словно подвесили на упругой нити и предложили - воюй! Я тут же принялся дергаться, бездумно палить из бластера, бурить шурфы, взрывать скалы, не догадываясь, что со стороны напоминаю потешного марионеточного клоуна. Веселенькое ощущение махать кулаками в отсутствие силы тяжести. Воевать на своей земле - это было по мне, а в этом не имеющем границ, загадочном, обманчиво-нарядном заповеднике - этого я не понимал и не принимал, пусть даже, говоря по совести, мне сразу пришелся по душе этот волшебный уголок. Мог ли я вообразить, что мечты о неизвестной земле порой сбываются.      Она лежала передо мной, территория, существование которой противоречило всем законам физики, здравому смыслу и убежденности в строгой материальности мира. Ее край замыкал причудливый, хранящий свои тайны океан. Что, если бирюзового цвета воды замыкали зону по кругу? Может, стоит заняться бурением скважины, с помощью которой можно будет добраться до трех слонов, стоявших на панцире черепахи?      Здесь теснились нехоженые горы, вздымались первозданные, непокоренные пики - трудно вообразить, что когда-нибудь каким-нибудь залетным альпинистам повезет оставить на них свои следы. Заснеженные шапки вершин, древние растения, густохвойные сосны неизбывно пробуждали детский восторг, какой охватывал меня в детстве, когда я рассматривал загадочные картинки, рассказывающие о древних чудесах Земли: о зарождавшейся в океане жизни, о первых рыбах, гигантских лягушках и массивных земноводных, когда-то впервые нюхнувших свежего воздуха, о исполинских хвостатых созданиях, невиданных слонах и носорогах, о первых, покрытых звериной шерстью людях.      Очаровательными казались и оранжевое, разнообразных оттенков небо, и зеленоватые облака, и бирюзовая гладь, на которой, словно поддакивая нетерпеливому ожиданию, в десятке миль от берега обнаружилась гирлянда неведомых островов. Это был захватывающий воображение пейзаж. Все равно ощущение свернувшейся в исходную оболочку неопределенности, припрятанного в ней жала, каким того и гляди может ужалить эта чуднaя, прикинувшаяся хорошенькой, земля, не оставляли меня.      Единственным спасением была работа. На время утихомирив вражескую орду, хорды немедленно приступили к строительству плота, с помощью которого мы, в случае необходимости, могли укрыться на островах. На самое маленькое суденышко, решили Неемо и матросы, у нас уже ни времени, ни сил не хватало.      Хорды и на этот раз с энтузиазмом принялись за дело. До вечера успели навалить деревьев, соорудить настил, на котором начали возводить надстройку. Скоро опустили обшитый каркас в воду, однако перетащить припасы времени не хватило. Ближе к вечеру, когда местное солнце начало клониться к горным вершинам и воины Черного гарцука приступили к решительному штурму, нам стало не до морских путешествий.            Глава 6            Первым тревожным сигналом начала атаки стали глухие удары или, похоже, взрывы, с помощью которых эти твари принялись расчищать проходы. Затем внезапно померк экран - об этом сообщил прибежавший Иуда. Я тут же бросился на командный пункт, попытался связаться с проникшим во внутренности информационной машины шариком, однако тот не откликнулся.      Сердце сжало тревожное предчувствие. Некоторое время я в упор рассматривал померкшую стену, пытаясь ментальным образом вернуть изображение к жизни. Врубил всю мощь, какой обеспечил меня волшебный пояс.      Все напрасно.      Между тем губошлепы разбежались по позициям. Иуду и сестер отправили тыл, в песчаные дюны. Там было построено небольшое укрытие, как раз на полпути между лощиной, ведущей к подножию гор, и небольшой бухтой, где поселяне спрятали плот.      Время тянулось удивительно медленно. Приютившая нас местность как бы замерла. Стихло волнение на море, песок высох точно по оцепеневшей линии уреза воды. На поверхности океана слепяще и резко отражалось местное тусклое солнце. В воздухе ни единого дуновения ветерка, обречено обвисли листья папоротниковых деревьев. В сверхчувственной ауре исчезли убаюкивающие, напоминающие страстные вздохи шумы. Я раз за разом пытался связаться с наблюдательными шариками, оставленными во всех трех туннелях, однако те онемели. Становилось нестерпимо жарко.      Не нравилась мне эта тишина, прерываемая редкими приглушенными раскатами, доносящимися со стороны всех трех туннелей. Что там творилось?      Прошло более часа, жара не спадала. Я обошел все три позиции, каждый раз дотошно расспрашивал губошлепов, что там, в туннелях - все ухают? Наконец добрался до баррикады, прикрывать которую взялся Неемо с матросами. Капитан выглядел угрюмо, то и дело поглядывал на небо - тучки, что ли, дожидался или дождика? Может, темноты?..      - В чем дело, Неемо? - спросил я, устраиваясь рядом с ним в окопе.      Он долго молчал, все поглядывал на воткнутую в бруствер обломанную зубчиками палочку, потом подвинулся, жестом предложив занять его место. Я подчинился, проследил за крючковатым коготком, которым тот провесил незримую линию от моего правого глаза через верхушку обломанной палочки в направление солнца.      - Ничего, учитель, не замечаешь?      Я недоуменно почесался.      Он повторил жест.      Я устроился поудобнее - так, чтобы средний зубчик лег на край светила. Пригляделся - оранжевый блеск мне не мешал. Кому пришлось вырасти под жесточайшим приглядом Дауриса и Тавриса, тому яркий свет был не страшен.      - Ну и что? - я глянул на капитана.      - Опять ничего не замечаешь?      - Оно, - я почесал висок и ткнул скрюченным пальцем в светило, - стоит на месте?      - Нет, учитель, оно возвращается к зениту. Засеки время.      Я вновь прищурил левый глаз, навел верхушку палочки на край солнечного диска. Хватило нескольких десятков секунд, чтобы догадаться, что имел в виду Неемо. Сердце у меня замерло, подступил леденящий страх. Если он прав, а это так, выходит, кто-то или что-то решило продлить светлое время суток, а это означает, что нейтралитету приводной станции пришел конец и нам всем следует готовиться к худшему.      Астрономическое открытие было ошеломляющим, в него не хотелось верить. Мало ли куда направилось солнышко? Может, оно заблудилось или решило вернуться на ночевку туда, где провело утро?      - Худо дело? - спросил Неемо.      Я не удержался и совсем по-человечески кивнул. Капитан догадался, что означает этот жест. С ним не имело смысла играть в темную.      - Они решили нас уничтожить, - тихо, чтобы никто не услышал, ответил я.      - Кто они?      Я обвел рукой окрест.      - Небо, горы, солнце, океан... - с горечью добавил я.      Неемо страстно, недоверчиво почесался.      - Они что, живые? Ты, учитель, соображаешь, что говоришь?      Я утвердительно поскреб висок, попытался объяснить.      - Мы оказались нежеланными или слишком беспокойными гостями. Кстати, океан!.. Немедленно снимай своих людей, я разыщу Огуста. Всем немедленно отступить к берегу, держать курс на плот.      Я не слушал ничьих возражений. Прибежавший с позиций Тоот начал было доказывать, что врагу никогда не прорваться через завалы. Пришлось хлестнуть его ментальным бичом. Он так и замер на полуслове. Когда же колонна беглецов, собрав снаряжение и оружие, скорым шагом двинулась в сторону укрытия, я придержал удивленного Огуста и заявил.      - Взгляни на небо.      Затем выбрал вершину роскошного плауна, передвинул начальника и объяснил, куда следует смотреть.      Некоторое время тот внимательно наблюдал за солнцем.      - Оно движется в обратную сторону?      - Точно так, - почесался стоявший рядом Неемо. - Учитель говорит, что местность вокруг ополчилась против нас.      - Я ждал этого, - Огуст повел себя на редкость выдержанно. - О том и в деяниях Героев говорится. В стране Черного гарцука для нас нет пристанища. Здесь каждая песчинка - враг, каждая капля влаги пропитана ядом! Как быть, учитель?      - Попытаемся отправиться на острова, там схоронимся.      - Может, лучше в горы, - предложил Третий столп. - Воины гарцука не слишком ловки. Мы сможем сбивать их по одиночке.      - Но в горах обвалы, снежные лавины, селевые потоки. Кто знает, что может обрушиться на нас?      - Ты же горец. Это твоя стихия, - заявил Огуст. - Ты будешь предупреждать нас.      - Предупреждать? - страстно почесался я. - В горах, Огуст, не надежны ни камень, ни лед, ни скала! Особенно, если ими правит чуждая, враждебная поселянам воля. Ночью в горах мы можем потерять друг друга. Собственно, о чем спор, - вдруг согласился я. - Что горы, что море - выбор не велик. Никто не может сказать, где безопаснее.      - В горах есть выход в туннель! - воскликнул Огуст.      - Но мы не знаем, где он и куда он ведет!      - Хорошо, - почесался Третий столп, - я доверяю людей твоей мудрости.      Когда мы спешно взобрались на вершину прибрежного холма, плот, спрятанный в небольшой бухте, уже был готов принять беглецов. Два матроса с "Калликуса" хлопотали на плоту, готовились к отплытию. В следующий момент внезапно налетевшим шквалом нас едва не сбросило с верхней кромки прибрежного откоса, запорошило глаза. Когда мы прозрели, из глубины плавно смыкавшихся вдали оранжевого, с персиковым оттенком неба и бирюзового, в синеву океана, донесся глухой гул. Он нарастал, скоро обратился в рокот, начал расслаиваться на грохочущие раскаты. Наконец на водной глади обозначилась туманная, пропитанная чернотой полоска. Она медленно приближалась, на глазах превращалась в водяной вал. Мы закричали матросам, чтобы те спасались бегством, однако они были значительно ниже нас и только-только различили набегавший шум. Возможно, этих нескольких мгновений и не хватило. Внезапно ход воды ускорился, и многометровая, темная, как ночь, сбросившая пену, волна ударила в прибрежные скалы. Плот мгновенно опрокинуло, матросы отчаянно замахали руками. Их закрутило, потом швырнуло на камни. Тут же вода отхлынула. Спустя несколько мгновений муть осела, глубь прояснилась, и прежняя тишь и благодать воцарились на море. Только на поверхности плавали деревянные обломки, и оба матроса, бездыханные, лежали на осклизлых валунах.      Мы бросились в ту сторону, догнали спускавшуюся в бухту группу хордов. Оттащили на песок тела погибших товарищей. Все молча, в отчаянии, смотрели на них.      - Теперь в горы! - выкрикнул я. - Все в горы. Скорее!!      - А как же ребята? - спросил помрачневший главный инженер. - Нельзя же их здесь бросать.      - Да, - откликнулся Огуст и отвел глаза. - Мы их похороним... Там за холмом, подальше от берега.      После погребения толпа поселян направилась в горы. Шли быстро, в ногу, постоянно почесывались, озирались. Петухи беспричинно, то и дело поправляли оружие, курочки старались не отставать, каждая тащила столько груза, сколько могла. Впереди вышагивал высокий Неемо - держал курс на пологую седловину, в том месте было решено перевалить через хребет. Мы с Огустом, не сговариваясь, начали помаленьку отставать, необходимо было отдать павшим последние почести. Это было трудное испытание. Я, с трудом удерживаясь от истерического почесывания, прочитал молитву, благословил Огуста - провел ладонью по его лбу - и тот замкнул цепь. Два глухих взрыва донесли до нас со стороны прибрежных холмов. Мы не имели права оставлять гарцуку тела наших Героев.      - Может, оно и лучше, - после недолгой паузы вымолвил Огуст. - Я бы не хотел, чтобы моя плоть покоилась в этой поганой земле.      Признаться, я тоже.            * * *            Чувствительные колебания почвы застали нас, когда мы одолели сосновый бор и через папоротниковые заросли начали взбираться на холм, один из многих в цепи предгорных возвышенностей. После первого толчка поселяне попадали на камни, опять принялись сцеплять руки в замок, прикрывать ими головы. Через момент колыхнуло мощнее, и земля под ногами заходила ходуном. Гигантская трещина пересекла склон, разделила нас на тех, кто остался ближе к горам и тех, кто только начал взбираться наверх.      На этот раз арьергард вел Неемо. Капитан сразу сообразил, что к чему. Приказал немедленно валить деревья, ладить канатную переправу. Мы перебросили ему веревки, и уже через несколько минут упакованные заплечные мешки один за другим поплыли на нашу сторону. Я подобрался к самой кромке, заглянул в трещину. Обычный стратиграфический разрез: культурный слой, осадочные породы, ниже что-то вроде известняковых пластов. Но ведь так не могло быть! Зачем? По какой причине нас вообще допустили в этот древний заповедник? Не знаю, в ту ли секунду или чуть позже, когда истошный вопль одной из оставшихся на другой стороны трещины мамки возвестил о приближении воинов Черного гарцука, мне пришло в голову, что сейчас самое время позабыть о поиске ответов. Объяснения в этом случае помочь не могли. Я был уверен, что они существуют, но теперь следовало подумать о том, как спасти свою и этих, поверивших мне, губошлепов шкуры, а для этого необходимо напрочь забыть о том, чего ты не знаешь, и вспомнить то, что тебе хорошо известно. Если даже архонты порой баловались спектаклями, в которых цунами сотнями топили собранных на берегу, обреченных на смерть биокопий; щекотали себе нервы гекатомбами жертв при землетрясениях; или тысячами, для полноты статистики, замораживали их в исследовательских целях, а то и натравливали взращенных ими гладиаторов друг на друга, - эта страшная догадка вряд ли могла помочь нам добраться до четвертого выхода. Отогнал и едкую мыслишку, а зачем, собственно, мы стремимся к этому мифическому туннелю? На что надеемся?..            Женский вопль, заставивший всех нас вздрогнуть, собрал хордов у краев трещины. Матросы сразу заработали быстрее, и за эти несколько минут, когда первые тараканоподобные воины приблизились к переброшенной через пропасть канатной дороге, им удалось переправить груз и четырех сестер.      Услышав отчаянный вскрик, я бросился вдоль трещины и уже через несколько десятков метров обнаружил цепь лобастых, многоногих тварей, поднимавшихся снизу и не спеша одолевавших скальные выступы. Уловив мое присутствие, часть роботов двинулась в мою сторону и начала сосредотачиваться на противоположном краю трещины. Я прикинул - может обернуться Серым волком или хордянским чудищем и броситься на врага. Тут же отмел эту мысль. Здесь с наскока ничего не добьешься. И волшебный пояс навеял картинку, как окружившие меня насекомые пеленают меня паучьей сетью. Этого следовало ожидать.      Между тем десяток особей сразу полезли по отвесной стенке вниз. Другие, пошевеливая клешнями, принялись выстраиваться в цепь. Не прошло и пары минут, как из бездны показалась первая пара роботов. Я немедленно открыл огонь. Длинной пульсирующей очередью смел выползающих из трещины врагов, затем, поставив регулятор на максимальную дальность, принялся уничтожать тех, кто скапливался на противоположном краю разрыва.      Скоро с ними тоже было покончено. Наступила тишина, в которой особенно резко доносился треск очередей. Это Неемо с товарищами оборонялся возле переправы. Каждый выстрел сопровождался характерным подвыванием, и этот вой уже начал сливаться в один протяжный гул. Я бросился им на помощь.      Первую атаку мы отбили сравнительно легко. Видно, на нас набрел малочисленный разведывательный отряд, по-видимому, орда тварей еще не смогла пробиться на обетованную землю в полном составе. В любом случае следовало попытаться немедленно отыскать четвертую плиту. На месте Черного гарцука и приводного комплекса, я бы приложил все силы, чтобы отсечь нас от этого прохода.      Тем временем солнце внезапно изменило направление движения и резво покатилось в сторону заката. Хорды все, как один, начали чесаться, затем присели на корточки, и Левий Матвей тонким голосом затянул.      - К Тебе, кому единому подобает имя Повелитель, Сущий, грозный Судия, Тот, кого можно любить, неприступный царь Славы, Ветхий днями, Старец наш, Господин, Ковчег нерукотворный, обращаемся - спаси и сохрани нас.      Следом, подняв к небу два крючковатых пальца, продолжил.            "Ищите, что соединяет, и бегите того, что разъединяет!.."            Затем он повернулся ко мне.      - Скажи, учитель...      Это была трудная минута. Солнце стремительно мчалось к горам, с океана в направлении хребта сплошной стеной надвигались тучи - в той стороне погромыхивал гром, сверкали молнии. Ближе, у зловещей пасти осклабившейся земли дымились разбитые каркасы бездумных, распространявших отвратительное зловоние шестиногих боевых роботов. Так здесь шутили? Пугали приближающейся бурей, губили взбесившейся водой, травили металлокерамическими исчадьями, пытались страхом, неизвестностью, обреченностью подавить волю? Что я мог противопоставить этой травле? Когда разрушены основания, чем способен помочь проповедник?      Я рассадил поселян тремя кругами, сам с Иудой остался в центре. Мы обнялись - искавшему память следовало мысленно повторять слова молитвы.      - Повторяйте за мной, братья.      Когда я взываю, услышь меня, Ковчег правды моей! В тесноте ты давал мне простор, светил во мраке. Помилуй меня и услышь молитву мою.      Хорды взмолились все, как один. Я продолжил.      - Ковчег - свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Ковчег - крепость жизни моей: кого мне страшиться?..      Если будут наступать на меня злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то они сами преткнутся и падут...      Если ополчится против меня полк, не убоится сердце мое; если восстанет на меня война, и тогда буду надеяться...      Вот я пред тобой, и все мы пред тобой у подножия горы. Взбираться тяжко, куда идти, не знаем, твоей волей живы, твоей милости ждем...      Не удерживай, Господин, щедрот своих; милость твоя и истина твоя да охраняют нас непрестанно...      Ибо окружили меня и братьев моих, и сестер моих, беды неисчислимые...      Благоволи, Ковчег, избавить меня, братьев моих, сестер моих!..      Поспеши на помощь!            Я потер лоб.      Все хорды потерли лбы, поднялись, сгрудились теснее.      - Теперь в путь. Пусть каждый помнит святое слово. Если доведется ему когда-нибудь встретить соплеменников, кто бы он ни был: высший или низший, убогий или одаренный судьбой, пусть объявит ему слово Ковчега так, как довелось ему услышать его сейчас, в трудную минуту.      Хорды молча построились в колонну. В эту минуту Неемо с матросами, переправившимися последними, подошел ко мне.      - Послушай, учитель, вы ступайте, а мы вас здесь прикроем.      Я опустил голову. Что я мог ответить капитану и матросам, решившим принять смерть? Разве что почесать им на прощание спины да поделиться одним из двух оставшихся у меня шариков. Я передал его Неемо, объяснил, что стоит подбросить его в воздух и он укажет, как нас найти. На том и расстались.            * * *            Темнота надвинулась внезапно. Поднялся ветер, швырнул плывущий перед нами в воздухе светящийся маячок-шарик на отвесный склон, возле которого мы залегли в надежде переждать бурю. Шарик тут же вернулся на прежнее место, заалел еще ярче, повел нас далее. Неожиданно завис у скального выступа, затем резко метнулся вправо и вверх - там открылось проход в узкую, прикрытую мраком, расщелину. Я поднял руку, вся группа сразу остановилась, вперед выдвинулись Огуст, Петр и Павел. Аура здесь была спертая, насыщена угрозой. Сверху донесся глухой раскатистый гул, затем послышался дробный нарастающий грохот, следом из расщелины вырвался обильный камнепад. Обломки скал полетели, покатились вниз по склону.      Снегопад кончился, и на небе, в прогалах между тучами выступили мелкие частые звезды. Хорды по-прежнему упорно тянулись за мной, месили снеговую, расплывавшуюся потоками воды, кашу. Сначала я, как мог, поддерживал поселян, внушал им уверенность, добавлял сил, однако сразу после гибели Неемо и матросов оставил это занятие. Губошлепов не надо было убеждать, они молча, не дрогнув, пережили гибель товарищей. Последним аккордом прозвучали семь раскатистых взрывов, долетевших до нас со стороны распадка, по которому мы вслед за светящимся маяком выбрались к подножию отвесной скалы. Тут же от основной группы отделился Тоот и три проотолетария. Этих тоже не надо было гнать на смерть, они сами выбрали свою судьбу. Менее всего мне хотелось расставаться с главным инженером, однако он совсем по-человечьи пожал протянутую ему руку, заявил - это есть наш последний и решительный бой, и, вскинув бластер на плечо, занялся обустройством оборонительной позиции. Мы простились, в последний раз почесали им спины, сестры коснулись их лбов ладонями.      Долгое время с той стороны не доносилось ни звука. Скоро небо окончательно очистилось, открылись дали. Ночь выдалась удивительно ясная, ветреная. С того места, где мы шли, был отчетливо виден океан, холмистый берег, выдававшийся мыс, неестественно белые, словно подсвеченные, нарядные домики командного пункта.      Картина была на загляденье, если бы не воспоминанья этого дня, не долгий, трудный путь, не безнадежность, то и дело подступавшая к сердцу. Поселянам было проще, они уверовали, обрели смыл, а как быть мне, посвященному в тайну этой неистребимой вражды, знающему подноготную всякой жестокой причуды, выкидываемой фламатером и приводной станцией? Во что верить? Или в кого... На кого надеяться, чем исцелить душу? Уверовать в чудо? Я сам рассыпал их пригоршнями, и всякие чудеса не задумываясь записывал в реестр необъяснимых явлений природы, чьи разгадки только и ждут соответствующих исторических условий, требований практики и пытливого исследователя.      В мудрость попечителя? Не слишком ли долго он ждет? Почему после того, как нейтринные сущности проникли в плоть Несущего груз, звездолет не пал на колени? Зачем эта война не на жизнь, а на смерть? Эти вопросы оставались без ответа. Я чувствовал, как надрывалась душа, этот необъяснимый духовный феномен или фикция, как, кривясь в усмешке, порой называют ее знатоки человечьей породы. Не знаю, как насчет фикции, но в тот момент она нестерпимо болела. Страдала так, что, что когда со стороны распадка до нас долетели воющие звуки стрельбы, я начал собирать под свою команду следующих добровольцев. Огуст и Левий Матвей остановили меня.      - Не спеши, учитель, - тихо сказал апостол и почесал мне плечо.      Поселяне сбились в кучу, замерли на краю обрыва. Спустя несколько минут внизу гулко ухнуло, затем еще и еще. Все замерли в ожидании четвертого взрыва. Его не последовало. Я бросил взгляд на Огуста, отвел глаза, потом не выдержал, вновь глянул в его сторону. Тот, не меняя выражения лица, нажал кнопку. Ответом послужил раскатистый грохот.      - Не торопись, - с той же укоризной продолжил Левий Матвей. - В тебе наше спасение. Веди нас. Я знаю, тебе трудно, ты скорбишь, но ведь ты указал путь к ковчегу, вот и налаживай его дальше.      Якуб и Иеремия, а также оба провокатора, ни за что ни про что попавшие сюда, начали прощаться с нами.      Им тоже почесали спины, одна из мамок звонко и тоскливо завыла. Провокатор из Дираха бросился к ней. Обнял, что-то торопливо зашептал. Наконец наши славные начали занимать позиции, устанавливать сектора обстрела.      Мы скорым шагом двинулись вперед. Я ступал во главе сбившейся в толпу колонны, рядом едва передвигал ноги Иуда. Это восстанавливающее память существо было всего лишь одной из миллиардов песчинок, густо рассыпанных по вселенной. Каждая по отдельности кажется бессильной - ветер носит их, море сглатывает, толща пород преображает, жар планетных недр плавит; но на поверку каждая эта частичка обладала неистребимой твердостью. Если она в самом деле являлась кусочком бытия... Ее можно раздавить, истолочь, все равно, даже осколки останутся песчинками, только более мелкого масштаба. Я тоже хотел сохраниться как отдельная молекула. В этом чудилось спасение - в несокрушимой верности себе. Меня можно сломать, раздавить, довести до жалкой мольбы о спасении, до поднятых вверх рук, но в то мгновение я испытывал непоколебимое стремление идти вперед и спасти хотя бы немногих, ведь за моей спиной гибли люди, точно такие же, как мы с вами, набитые грехами и, мечтающие о счастье и обреченные на поиски истины. Куда идти, не так важно, волшебный светлячок наметит путь. Важно идти - это был выбор свободного человека. Это было целительное упрямство, одобряемое и ковчегом, и физическими законами. И главное - Господом!..      На этой мысли мое внимание привлек неясный шум, возникший впереди, на склоне. Он донесся из-за скальной щеки, с другой стороны прикрывающей вход в расщелину. Этта бросился вперед и тут же вернулся. Заговорил быстро, тыкая пальцем туда, откуда примчался.      - Там воины гарцука. Подбираются к расщелине.      - Живо в укрытие, - приказал Огуст. - Вы двое, - ткнул он в сторону Мусы и Исайи, - будете прикрывать отход.      Через несколько минут наш поредевший отряд втянулся в расщелину, расширявшуюся сразу за узким лазом. Некоторое время я принюхивался, настороженно разглядывал прикрытое упавшими скальными обломками, ровное, даже отглаженное дно ущелья. В десятке метров от входа начинались ступени, тоже слегка покореженные пробежавшим камнепадом. Наконец решился сделать шаг. Приблизился к лестнице. Слева и чуть сзади громко сопел следовавший за мной Иуда. Он все порывался выйти вперед. Когда же я оттолкнул его ложем бластера, Иуда обежал меня с другой стороны, все равно вылез вперед и принялся ощупывать ступени, искусно вырезанные в горе.      Светлячок манил за собой, нетерпеливо кружил на середине лестницы. Сверхчувственная аура здесь сразу прояснилась, полегчала. Мы всей толпой двинулись вверх по ступенькам. Двое поселян, оставшиеся внизу, устроили у входа в расщелину завал из камней, там и залегли.      Скоро лестница вывела нас на широкую и ровную площадку. Я едва не вскрикнул - вот и стена, которую я наблюдал на экране. На ней ровной линией обозначилась броневая плита - овал, замыкающей ведущий в выходному шлюзу туннель. Отдал команду шарику проникнуть в едва заметную щель, открыть замок. Светлячок растворился в недрах горы.      Прошло несколько минут прежде, чем до меня донесся приглушенный ментальный голос.      "Код неизвестен. Замок заблокирован. Вскрыть невозможно".      Я почесал грудь, бросил взгляд на вздымающиеся вокруг отвесные скалы.      Это был тупик.      Снизу раздались протяжные воющие залпы. Видно, воины гарцука подступили ко входу в расщелину, попытались проникнуть внутрь. Плотная толпа хордов, выбравшаяся на площадку, сразу распалась. Мужчины заняли позицию у вершины лестницы, женские особи разбежались, попрятались за выступами, опустились на корточки, прикрыли головы руками.      - Что будем делать, учитель? - спросил Огуст.      Я не стесняясь пожал плечами, потом ответил.      - Сражаться. Отсюда нам не выбраться.      - Понятно, - почесался Третий столп.      Я ткнул пальцем в сторону лестницы.      - Я вниз, а вы постарайтесь сложить баррикаду... Ну что, Огуст, почешемся на прощание? Может, больше не увидимся.      Тот удивленно и с нескрываемой надменностью глянул в мою сторону, потом коротко распорядился.      - Иди.      Я сбежал по лестнице, на ходу настроил бластер на полную мощность. Сразу от груды камней, за которой прятались Муса и Исайя, дал залп, затем, непрерывно стреляя, выскочил из расщелины, световым лучом разбросал штурмующих наше последнее убежище роботов.      Их было видимо-невидимо. Широким фронтом они ползли по склону, имея своей целью добраться до входа в расщелину. Я сжег еще нескольких роботов, полоснул слева и справа по вершинам - оттуда посыпались камни. Обвал увлек к подножию еще с десяток машин.      В этот момент меня окликнул Муса.      - Учитель, тебя зовут.      Я вернулся, бросился вверх по лестнице. Воздуха не хватило взбежать единым махом, пришлось устроить передышку у самой вершины. Поселяне между тем с воплями, с паническим страхом на лицах устремились вниз.      Левий Матвей схватил меня за рукав и, не в силах выговорить ни слова, ткнул пальцем в каменную щеку, на которой отчетливо очертилось овальное отверстие, ведущее вглубь скалы. В отверстии царил мрак      - Что, засада? Скорпионы? - отдышавшись, спросил я.      - Нет.... - Левий Матвей еще раз потыкал в сторону отверстия. Рука у него подрагивала. - Там кто-то ходит...      - Где? На площадке?      - Нет, в шлюзе.      - Когда дверь открылась?      - Только что. Там бесцветно, невыносимо, какие-то звуки. Вроде кто-то ступает или бормочет.      Час от часу не легче. Я осторожно, держа оружие наготове, приблизился к отверстию, глянул в устье туннеля. В глубине его действительно копилась непроглядная тьма. Ни огонька, никаких признаков жизни. Вдруг изнутри из самой тьмы донеслись шорохи, скоро они оформились в шаркающие шаги. Еще через мгновение во мраке обрисовалось светящееся облачко, очертаниями напоминавшее человеческую фигуру.      Я оцепенел.            Глава 7            Не прошло и пары минут, как на площадке появилось странное, лишенное плоти, существо в одеянии римского легионера.      Скелет в доспехах...      Сбоку, на левом костлявом плече, висел прямоугольный выгнутый щит. Ребра скелета закрывал кожаный панцирь с нашитыми металлическими пластинами. На поясе, непонятно как державшемся на тазовых костях, короткий меч. На ногах сандалии, ремешки которых странным образом крепились на больших и малых берцовых костях. Ухмыляющийся череп был покрыт древнеримским пехотным шлемом с поднятым вверх забралом. Шлем украшал высокий, ровно подстриженный гребень, собранный из выкрашенного в алый цвет конского волоса, - знак центуриона. В правой руке скелет держал за ручку огромный станковый бластер. Оружие висело косо, и приклад волочился по каменному полу.      - Здорово, Серый? - приветствовал меня скелет. - Как вы тут? Заждались, небось?..      Догнавший и вставший за моим правым плечом Огуст вскинул оружие.      - Но-но, - предупредил его воин. - Не балуй, начальник, а то как шарахну из светомета, не обрадуешься!      Все это скелет, мой старый знакомец, выговорил на чистейшем хордянском языке. Огуст пошатнулся и, теряя сознание, начал оседать на землю. Я едва успел поддержать его.      - Что это с ним? - удивился скелет. - Солдат не видывал, что ли?..      - Повоюй с наше!.. - выругался я.      Исступленно, как никогда раньше, завыли мамки. Дуэрни, схватив посох, бросилась на незнакомца.      - Девушка, что ты, девушка! - затараторил вооруженный скелет. Он скинул мешок, попытался усадить Дуэрни. - Ох, чудные вы здесь ребята. Мужики в обморок падают, женщины в атаку бросаются.      - Кто это? - слабым голосом спросил пришедший в чувство Огуст. - Чей воин?      - Императора Тиберия. Был такой. Давным-давно. В горах... - коротко объяснил я. - Издалека явился. Зовут Василь Васильевич Фаавн. Его нет, Огуст, он нам только кажется...      - Ага, кажусь, - покивал Василь Васильевич. - Через такие дали перли, спешили вам на помощь, в теперь, выходит, я не существую. Он тоже не существует? - спросил скелет и указал на выбравшегося из черного проема исполина в два моих роста, тоже в древнем вооружении. На этот раз перед нами предстал древнерусский богатырь в длинной, до колен кольчуге с зерцалами, шишаке с забралом - из под кольчатого свеса выбивались густые золотистые кудри. Черная густая борода росла на подбородке.      Площадка, на которой происходило удивительное действо, вдруг залил яркий дневной свет. Я зажмурился, потом, преодолевая телесную немощь, открыл глаза. Неужели наступило утро? Когда? Не могу сказать, каким образом местное светило, метнувшись из-за горизонта, сумело заглянуть в достаточно узкий провал, но факт окончания ночи за несколько часов до положенного срока был налицо. Также, впрочем, как и явившейся во всей своей изначальной сказочной мощи царевич Георгий.      Догадавшись, что новоявленные чудища не собираются лишать их жизни, не посягают на их плоть, остальные хорды начали медленно, на карачках, выползать на площадку. Сгрудились у вершины лестницы, готовые ежесекундно, сломя голову, броситься вниз. Тем временем Огуст справился с шоком, удивленно глянул на меня.      - Это существо, - представил я Георгия, - из породы человеков. Тоже из царского разряда владык. Хранитель земли и воды. Будет вам заступником.      - Он - посланец нерукотворного Ковчега? - спросил Огуст.      - Так точно, - ответил Георгий-царевич.      Между тем Иуда, безбоязненно ощупывавший и почесывавший Василь Васильевичу кости, спросил тонким голосом.      - Это биокопия?      - Сам ты биокопия!.. - с досадой ответил фавн. - Мы - создания нежные, электронные, возрожденные к жизни вашими мольбами о спасении. Ты бы лучше объяснил, где здесь нечистая сила? Чей дух мы должны вымести?      Я указал на нижнюю часть лестницы.      - Лупите что есть мочи всех насекомовредных. Каждую тварь, которая повстречается у вас на пути. Они - исчадья ада!      - Будет сделано, Роото! - заявил Георгий.      "Он назвал меня хордянским именем, - смекнул я. - Выходит, без попечителя здесь не обошлось!"      Скоро снизу донеслось раскатистое, громовое "ура", видно, "нежные создания" бросились в бой.      Я поспешил им на помощь. Пробежал мимо закрывших головы руками Мусы, Исайи, обоих провокаторов, сумевших отступить в расщелину. Георгий-царевич и Василь Васильевич к тому времени разметали переднюю колонну воинов гарцука. Хранитель земли и воды запросто расправлялся с тараканами, полчища которых вплотную окружили вход в заветную щель. Работал длиннющим мечом с лазерным лезвием, которое при необходимости, то и дело вытягивалось на несколько десятков метров и до угольев испепеляло врага. На ходу ударами ног Георгий переворачивал наползающие машины - роботы тут же скукоживались, вспыхивали и разваливались. Василь Васильевич укрепивший на сошках станковый бластер, открыл пальбу по задним рядам. Очереди огненной плазмы буквально сметали наступавшего врага.      Солнце, к тому моменту успевшее взобраться в зенит, словно загнанное, начало метаться по небу. На поверхности океана заходили пологие и длинные валы, словно кто-то начал пахтать воду незримой гигантской мешалкой. Вот что еще бросилось в глаза. Очередная волна, уплыв за горизонт, спустя несколько мгновений, как бы наткнувшись на преграду, возвращалась отраженной. Я, как безумный, завопил от радости. Ага, этой мерзкой, пропитанной ненавистью земле тоже есть предел!      Далее случилось неожиданное. На поверхности океана вдруг очертилась гигантская воронка, неутомимо всасывающая воду. Земля плавно заколебалась, с ближайших скал посыпались камни, нарушая живописную гармонию этих мест. Прошло еще несколько минут, и вся толща воды вдруг исчезла в обнажившемся на дне океана отверстии. Это было истинное чудо, теперь мы посуху могли добраться до вершин холмов, совсем недавно бывших островами.      Бегом я вернулся на верхнюю площадку, где лечила немощных, дарила спокойствие страждущим, касалась пальмовой ветвью лбов и плеч павших духом поселян божественная Каллиопа, представшая перед пораженными губошлепами с перистыми золотистыми волосами, чуть более полными, чем следовало для земной женщины губами, более длинным носом. Я с радостью встретил продолжение чуда. Громко, а может, истерически, расхохотался. Она была обнажена, только легкая, отливающаяся любезным сердцам поселян радужным разноцветьем, накидка покрывала ее. В левой руке держала лукошко, полное плодов и ягод.      Сестры рыдали навзрыд. Взбесившееся солнце, краешком заглянувшее в провал, тут же, словно устыдившись своих грехов, спряталось за край скалы.      Каллиопа подошла ко мне, мы обнялись, я поцеловал ее в губы, она наложила на меня крестное знамение. Я в свою очередь провел пальцами по ее лбу. Затем она занялась взобравшимися снизу апостолами - благословила их. Провокатор из Дираха бросился к своей мамке, они обнялись и с чувством, в такт, начали прыгать с ноги на ногу. Скоро в их круг вступили все оставшиеся в живых поселяне, кроме Огуста. Они с уханьем и воплями окружили Каллиопу, и теперь, совершая ритуальный танец, бережно касались ее накидки, прижимали радужно посверкивающую материю ко лбам.      Третий столп приблизился ко мне и шепнул, указывая на Каллиопу.      - Кто это?      - Хранительница наших гор. Повелительница всякой произрастающей былинки, всякого ростка, тянущегося к свету. Супруга повелителя, - я указал на Георгия-царевича, успевшего подняться ко входу в туннель.      - А этот, без плоти, в боевом одеянии? - Третий столп повел глазами в сторону скелета, который беседовал с почтительно внимавшим ему Левием Матвеем, - ее второй супруг?      - Нет. У нас супружничают парами. Он и она, этого вполне достаточно.      - Так ты, учитель, из этих?      - Да, а что не похож?      - Нет, ты вылитый хорд из среднего разряда помешанных.      - Кого-кого?!      - Из разряда свихнувшихся, чья участь была ублажать прежних повелителей странными звуками и созвучными в окончаниях строчками. Эти, - Огуст презрительно цыкнул, - в смутные времена перемерли сразу вслед за шлюхами.      - А я из тех, кто сумел выжить. В горах...      - Слушай, учитель, они, - Огуст указал на моих друзей, - тоже верят в ковчег.      - Да. Это ваши братья. Если ты, конечно, уверовал...      - Что мне остается, - с некоторым раздражением ответил Огуст. - Попробуй не уверовать. Если, конечно, все это мне не снится?..      Я обрадовался.      - Снится, Огуст, снится!.. Это тебе мерещится. Сам ты в этот момент находишься в челноке, готовишься отправиться в обратный путь на Хорд. Вот прилег отдохнуть, и тебя обступили видения. Теперь они будут посещать тебя до конца твоих дней.      - И Неемо, и Хваат, и матросы, и этот... со своими проотолетариями. Они уже на челноке? Они ждут нас?      Я растерялся, потом скорбно почесался. Он будет неплохим правителем, этот Третий столп, он умеет бить в самое больное место.      - Нет, Огуст, они никогда более не появятся среди живых. Они навсегда ушли в страну мертвых, теперь обитают там. К нам будут приходить только во сне, только во время ночного отдыха. Будут являться из сумерек и возвращаться туда.      - Ты, учитель, нанес тяжкий ущерб Хорду, лишив нас таких полезных и много познавших поселян. Ты мог бы пораньше связаться со своим ковчегом, чтобы твои друзья вовремя пришли нам на помощь.      - Ты не прав, владыка, хотя я в полной мере признаю свою вину. Будь справедлив, я делал все, что мог. Мы упорно молились, и нас услышали. В том, что случилось, нет моей сознательной вины. Я не поддался трусости, не болтал лишнего. Впрочем, судить - это твое исконное право. Это твоя земля. Только вот что я скажу, и тебе придется поверить мне на слово. Эта оболочка, - я обвел руками просторы приводной станции, - хранит Хорд. Она сдерживает норов Дауриса, не дает ему вспыхнуть и разбросать огненные струи по всему пространству. Так что тебе и твоим потомкам придется оберегать эту станцию, заботится о ней, причем очень долго ни один поселянин не сможет ступить сюда. Путь будет закрыт и для тебя и для тех, кто придет на смену тебе, пока вы не осознаете, как и каким образом она устроена.      - Что будет с Черным гарцуком?      - Он будет наказан. Но ты в свою очередь подаришь мне рукотворный ковчег.      - У меня есть выбор? - спросил Огуст.      - У тебя есть выбор.      - Я должен подумать.      - Только не вздумай советоваться со старцами Ин. Они живут прошлым, а ты сумел заглянуть в будущее. Вообще, мне кажется, тебе не следует упоминать о том, что нам довелось пережить во владениях Черного гарцука. Рассуди, как отнесутся к твоим словам старцы, все благородные и образованные разряды, когда ты упомянешь о солнце, бегающему по небу, о палаче-океане. Оставь это им, - я указал на Петра, Павла, Левия Матвея, - пусть они расскажут. Они поведают поселянам как все было. Потом запишут. Советуйся с ними. Прислушивайся к Дуэрни и нашим сестрам, кто прошел через круги преисподней. Внимай тем, кто явится во сне. Мы потеряли лучших, Огуст. Мы потеряли Хваата, Туути, Неемо, Тоота, проотолетариев, матросов. Прости, я не всех знал по именам. Мы потеряли лучших из лучших. Это великая беда и великая надежда. Мы кровью проложили дорогу в будущее. Дай волю своему народу, и поселяне через века будут славить твое имя. Ты сокрушил Черного гарцука, ты избавил поселян от тяжкой дани архонтам, которые из могилы сумели повесить на шею твоему народу рукотворный ковчег. Сделай следующий шаг. Не трогай беглецов, осваивающих степь и горы, пусть в поселениях безбоязненно рассказывают сказки, и если где-нибудь хорды решат поставить кумирню нерукотворному ковчегу, не перечь им. Не заставляй их чуть что прятаться по тюрьмам. Темницы предназначены для тех, кто нарушил закон. Пусть каждый согрешивший не надеется получить прощение в канцелярии, пусть он осознает, в чем его вина. Пусть не боится странного. Пусть дерзает...      - Кто же займется убежищем Черного гарцука?      - Я, мои друзья. Потом они придут к поселянам, принесут много новых сказок - их тоже следует записать. Наступит день, и поселяне увидят, как рукотворный ковчег звездой вспыхнет в небе. Объяви, что с того дня можно безбоязненно смотреть на звезды.      - Что же будет с теми, кто, не щадя усилий, трудится на рукотворном ковчеге.      - Их знания и опыт нужны на Хорде. Они не останутся без дела.      - Ты лишишь их памяти о пребывании на ковчеге? Вернешь утраченные после интеллектора воспоминания о прошлом?      - Нет, Огуст. Я не могу указывать, но будет лучше, если ты и твои потомки забудут об интеллекторе. Тем же, кто сейчас трудится на рукотворном ковчеге, кто в поте лица вооружает его, готовит к межзвездному перелету...      Третий столп резко перебил меня.      - Ты и об этом знаешь, горец?      - Да, владыка. Тем поселянам, которые исполняют свой долг на ковчеге, я подарю сны. Это самое верное средство против провалов памяти, тупой ограниченности и попыток запретить поиск истины. Они вспомнят свои инкубаторы, а кое-кто отцов и матерей. Тогда они начнут тосковать. Тогда они сами покинут свободное пространство. Когда же начнут своими руками добывать хлеб насущный, они забудут о ковчеге, о пайках, об источающей яд идее покорения звезд, которую вам оставили архонты.      - Ты советуешь обрушить устои?      - Ни в коем случае. Пусть пока все остается, как было, исключая рукотворный ковчег. Ученики - все, кто побывал в преисподней, - понесут благую весть. Пусть работает слово. Твое дело обратить внимание на поселян.      Он ничего не ответил.            * * *            К поселку архонтов, где располагался командный пункт приводного комплекса, мы спускались по побежденной, вздрагивающей от страха земле. Трещина, разделившая нас, заросла напрочь - следов не найдешь, однако наш поредевший караван надолго задержался здесь. Поселяне искали останки Героев. Их следовало похоронить на Хорде, одухотворить планету духом непобежденных, пожертвовавших собой, уверовавших и ни на шаг не отступивших перед бесцветным мраком. Откопали также изувеченные тела проотолетариев и двух, погибших первыми матросов.      С вершины холма Огуст в последний раз бросил взгляд на заполнявшуюся бирюзовой водой бесконечную впадину. Вода струилась робко, подымалась не спеша, словно осознавая вину перед павшими Героями. Замерла в точности на той отметке, где ранее проходила граница суши и моря. Скорпионы гарцука под командой Василь Васильевича теперь неутомимо восстанавливали этот райский уголок: энергично откапывали туннели, возводили песчаные холмы, обустраивали скалистый кряж, мысом убегавший в океан. Старались придать ландшафту прежние романтические очертания...      Это опять же была фикция, я был уверен в этом! Очередное представление!.. Та же голография, только с положительным нравственным знаком. Я так до конца и не разобрался в алгебре местных, царивших на приводной станции чудес, но теперь они уже не вызывала во мне прежнего интереса. Всего сутки назад воевавшие против нас роботы, по чьей-то воле сменившие ориентацию, теперь усердно, как военнопленные, трудились на земле обетованной. Они не вызывали у меня никаких иных чувств, кроме презрения и жалости. Они были напрочь лишены возможности видеть сны. То ли дело вырвавшиеся из пут необходимости, погибшие по моей вине матросы!.. Но более всего я сожалел о двух капитанах, один их которых был настоящий хват, другой истинный Немо. Была в их выборе, образе жизни, решительности и терпении неразрушимая песчинка, которая не позволила мне впасть в уныние, предаться усталости. Горечь и раскаяние вызывало воспоминание об основоположнике "проотолетаризма", главном инженере турбодизельного завода Тооте, великого ума губошлепе, сумевшем опередить время и узреть облик светлого будущего на этой занюханной планете, какой в пределах Галактики являлся Хорд.      Обыкновенная история...      Я сердцем чувствовал мелкоту, провинциальность случившегося здесь, на микроскопическом сколке Галактики. Все равно было горько, трудно. Светлым облачком мелькнуло упоминание о провокаторе и его мамке. Надеюсь, теперь им никто не помешает беседовать, сколько захочется, а совокупляться они будут, когда почувствуют желание, а не по приказу бригадира.      Я проводил товарищей до челнока, ожидавшего поселян во вспомогательном шлюзе. Простился, обещал скоро вернуться на Хорд и объявить о дате избавления от рукотворного ковчега. Его судьба - на мгновение обернуться звездой и уйти в страну мертвых. На том и расстался с Третьим столпом.      Простившись с поселянами, дождавшись, когда подготовленный Быстролетным корабль всплывет над направляющими салазками, обернулся Серым волком. На мне был космический скафандр, так что видимая через распахнувшиеся створки шлюза межзвездная бездна не могла причинить вреда, тем более что при открытых воротах ни давление воздуха, ни температура внутри вспомогательного причала не понизились. Я вышел на самый край металлической палубы. Гигантский Даурис висел слева, густые, изогнутые струи раскаленных газов замысловатыми кривыми перетекали на Таврис. Какое тысячелетие этот злобный белесый карлик с жадностью пожирал звездную плоть своего более могучего собрата? Сколько еще веков существовать приводному комплексу? Может, до той поры, пока хордяне не овладеют принципами, на которых основана его конструкция, не изучат архитектуру чуда, не сумеют воплотить станцию в полном ее величии?      Планетарный челнок, схваченный гравитационной лапой комплекса, развернулся и, набирая ускорение, по немыслимо сложной траектории отправился прочь из царства Черного гарцука.      Скоро его очертания окончательно растаяли вдали. Прошло еще несколько минут, и из подсвеченного, межзвездного мрака вынырнуло черное, как уголь, похожее на сдвоенное блюдце, космическое тело. На корпусе заиграли огоньки, там и тут наметились неравномерно расположенные выступы. Будь это земная машина, она давным-давно перекувыркнулась бы в полете.      " Привет, Серый", - донесся голос Быстролетного.      "Добро пожаловать, вернослужащий. Не поздновато ли?"      "В самый раз. Это у вас землян да губошлепов тяп-ляп и готово. Навоевались и по домам, а у меня еще дел по горло".      "Какие же дела могут быть у койса на сдавшемся на милость победителя приводном централе? Кстати, где победитель? Где наш мудрый, наблюдавший за схваткой двух тигров, суслик?"      "На командном пункте, приводит в чувство приводной комплекс. А я, должен тебе заметить, уже не койс".      "Кто же ты? Герой-любовник?.."      "Бери выше - фламатер третьего класса!"      "Никак дослужился? Как это могло случиться с твоим хилым вооружением?"      "Я бы не сказал, что теперь оно хилое. Попечитель здорово меня переоборудовал. Я теперь даже биокопию высшего разряда могу сварганить?"      "Вот об этом, живодер, мог бы и не упоминать".      "Что здесь такого! Прикажут, я и тебя могу заново вылепить. Будешь, как огурчик. Только возраст выбирай. - Он сделал паузу, потом продолжил более весело. - Не журись, Серый. У попечителя и для тебя есть награда. Какая - увидишь. Дома у тебя, в Снове, все в порядке. Жена трудится, ждет, дети работают, у тебя теперь три внучки..."      "Зачем терзаешь?.."      "Сказал, не журись, значит, держи хвост пистолетом. Не желаешь прокатиться?"      Быстролетный осторожно приблизился к крайней балке шлюза, подставил корпус, и я шагнул на него, оперся на мгновенно выступившие из черной оболочки перила.      Аппарат плавно отплыл от станции, створки люка задвинулись.      "Гляди в сторону главных палуб", - донесся до меня голос Быстролетного.      В том направлении пространство было свободно от газовых струй, стекавших с поверхности Дауриса. Яркий искристый обод Галактической спирали ясно читался в междуцарствии двух светил. Там, ближе к поверхности раскаленного Тавриса, вдруг возникла слепящая, болезненно-яркая даже через особое стекло шлема точка. Она внезапно расплылась в линию, обернулась четырехконечной звездой, которая вновь слилась в ослепительную голубоватую полоску. Наконец и этот блистающий на фоне черного провала космоса штрих растянулся в того же цвета линзу, и из образовавшегося отверстия, прорывая пространственную плеву вывалился гигантский звездолет. Это был "Неугомонный". Следом за ним в трехмерный континуум выплыл следующий корабль, формой также напоминавший когда-то бывший мне родным фламатер. Те же два разновеликих усеченных конуса, соединенных основаниями, та же архитектура надстроек, но размерами и величественностью этот звездопроходец значительно превосходил Неугомонного.      "Линейный, I класса... - с гордостью прогнусавил Быстролетный. - Адмирал, построенный спустя пятьсот тыщ лет после того, как наш Неугомонный отправился в экспедицию. Помнишь, отмалчивался на Беркте, прятался в углу. А это транспортник третьего класса, Так, работяга..."      Третий звездный прыгун был поменьше первых двух, но ярче залит огнями.      - Что за сходка? - вслух воскликнул я.      Быстролетный тоже откликнулся в звуковом диапазоне.      - Суд. У вас он называется военно-полевым...      - А у вас?      - Неважно.      Тем временем сгрудившиеся возле приводной станции корабли образовали треугольник, и спустя некоторое время со стороны комплекса показался удлиненный, коротколапый, непроницаемо черный, похожий на утолщенную камбалу звездолет. Каждый из трех прибывших на станцию кораблей казался великаном по сравнению с извлеченным из недр приводного комплекса Черным гарцуком. Двигался тот нехотя, против воли, поминутно тормозил, силился освободиться от гравитационного захвата. Неожиданно Несущий груз перевернулся на спину, и в этот момент на передней части, на брюхе, отчаянно замигал золотистый огонек.      В следующее мгновение звездолет архонтов получил толчок и, набирая ход, кувыркаясь, полетел в точку, в которой через какое-то время должен был оказаться раскаленный карлик.      Вот что еще запомнилось. В последний момент, когда узкий, изогнутый знаком вопроса протуберанец коснулся обреченного звездолета, на его корпусе разом вспыхнуло разноцветье огней.      Быстролетный с некоторым даже презрением хмыкнул, перевел световой код.      "Погибаю, но не сдаюсь. Они, архонты, все одного корня. Упрутся - не сдвинешь".      Корпус транспортного фламатера вдруг окрасился в алый цвет, затем в золотистый. Вот Несущий груз на спине нырнул в хромосферу, вспыхнул и исчез.      Затем молчание...      Прибывшие с Беркты звездные прыгуны по одному - первым двинулся самый большой звездолет - вползали в распахнувшиеся ворота всех трех главных палуб. Когда посадка была закончена створки задвинулись и на мгновение окрасились тем же жутким алым цветом.      - Теперь - навсегда... - заключил Быстролетный. - Никто уже не сможет извлечь их отсюда. Кто бы мог подумать, что последним пристанищем остатков флота окажется какая-то дыра на отшибе, сооруженная в совершенно неприемлемых условиях.      Последним аккордом в этом в этом удивительном действе стало появление исполинских фигур Каллиопы, Георгия и Василь Васильевича, мерно ступающих по неровной, бугристой поверхности станции. Неожиданно они всплыли и не спеша облетели ту часть станции, где располагался главный причал. Каллиопа что-то походя сеяла. Георгий вскинул двуручный меч и с размаху вонзил его в тело станции.      Приводной комплекс вздрогнул, мелкие волны озноба пробежали по многокилометровому корпусу, с него посыпались осколки и набирая скорость, поплыли в сторону Дауриса.      - Ее заколдовали и запечатали, - сообщил вернослужащий. - Каллиопе именем галактического синклита было назначено совершить последний обряд. Никому теперь нет доступа на приводную станцию. Георгий и Фавн - свидетели.      - Так вот почему попечитель доставил их сюда! - догадался я.      - Конечно, но перво-наперво помочь тебе.      Неожиданно голос его изменился, приобрел уже знакомую мне напористую властность.      -Ты неплохо потрудился, Серый. За это тебя ждет награда.      - Это вы, ваше попечительство? - голос мой задрожал от возмущения. - Это вы позволили бросить в пасть Черному гарцуку двенадцать невинных душ.      - Перестань, Володя. Их имена не будут забыты или народ хордов вновь подвергнется испытаниям.      - Но я полагал, что запустив нейтринные сущности в плоть фламатера, я обессилил его. Или я промахнулся?      - Нет, ты попал в цель. Но хватит о свихнувшемся звездолете. Теперь, волчара, пришел черед ковчега! - он помолчал, потом добавил. - И не осуждай меня пролитием крови. Так было и так будет, пока все мы: и Хорд, и Даурис, и Таврис, и Земля, и Сатурн, и Солнце, и ядро Галактики не обретут разум и веру. Пока не сольются в едином, страдающем и ликующем, хороводе. Кстати, приятель, сколько чудес я навидался в пространстве, но такой диковинки, как голубое небо, не встречал нигде. Это просто прелесть! Вам бы жить и жить в мире и согласии...      - Что же там творится на Земле? - спросил я. - По-прежнему кровь друг другу пускают?      - Не то слово... - после короткой паузы признался попечитель, - но об этом после.      Я помолчал. Сколько сил, страсти я вложил, описывая губошлепам райскую планету, где, как мне верилось, наступили тишь и благодать. Ведь над нами сияла редчайшая диковинка во вселенной - голубое небо. Одно на всех, голубиной святости, лишенное разноцветья. И под таким небом мы уже которое тысячелетие режем друг друга, твердим одно и то же: это мое и это мое. Я впервые до душевной боли задался вопросом - чем же наградил я поселян? Будущими религиозными войнами, когда брат пойдет на брата, посмевшего иначе именовать нерукотворный ковчег? Посмевшего проводить по лбу левой, а не правой рукой? Что ждет хордян? Нашествия орд, преследование всякого, кто посмеет думать иначе? Неужели они тоже когда-нибудь примутся жечь ведьм, еретиков, схизматиков, язычников? Крушить города, бить ручных летающих зверюшек по головам? Убивать и каяться, зверствовать и лицемерить?.. Мне больно было касаться этой темы, оставим ее на потом.      В следующий момент до меня дошло, что попечитель поздравляет меня с очередным званием. Теперь я галактический хранитель.      - Так постановил Синклит, - заявил попечитель. - Следующим пунктом послания устанавливается ответственность Каллиопы за Землю и Хорд. Теперь ей звание не сольветера, но мать. Ей придется насадить среди губошлепов культ красоты, плодородия и материнской любви. Но это потом, а пока нас ждет ковчег. Потом можно подумать и о возвращении на Землю.      - Все-таки заслужил? - ехидно спросил я.      - Заработал, - ответил попечитель.      - Какую же награду я заслужил?      - Взгляни...      Передо мной на уровне груди возникло что-то, напоминающее саркофаг. Небольшой, с полметра длиной пенал, накрытый прозрачной крышкой. В пенале - часть пятипалой руки, запечатанной в черную оболочку. Я сразу узнал ее. Это была моя рука. Видно, оберегавшему меня в сражении при Сатурне скафандру по имени Ноев ковчег удалось спасти часть моей плоти.      - Это я нашел в окрестностях Сатурна, - объяснил попечитель. - Часть генной структуры сохранилась, так что ты, Володя, имеешь возможность вновь воплотиться не в чье-нибудь, а в свое первородное тело.      Некоторое время, ошеломленный, я стоял молча, потом вскинул голову. Небо вокруг было черно, пронизано светом обезумевших звезд, но мне было плевать. Я вскинул очи горe и сказал так:      - Отче наш, да святится имя твое, да пребудет воля твоя и ныне и приисно и во веки веков. Благодарю тебя за то, что наградил меня чудом...      Попечитель одобрительно кивнул.      - Верно мыслишь, Серый! В нужном направлении. Я и сам поражаюсь, как мне удалось отыскать этот обрубок. Есть в этом мире, друг Гораций, что-то такое, что и не снилось нашим мудрецам. От этого становится легче на душе.      Он был прав. Мне стало совсем легко. Душа была легка, в тот миг я уверовал, что она есть - душа.      Как все просто устроено во Вселенной - стоит только уверовать, и станет легче.            * * *            Рукотворный ковчег, над созданием которого так долго и упорно трудились хорды, оказался средних размеров искусственным планетоидом, упрятанным в астероидном поясе. Когда-то архонты возвели его, чтобы защитить свою индустриальную базу на Хорде от испепеляющих лучей Дауриса-Тавриса. На первоначальном этапе раскольники с его помощью маскировали гигантскую строительную площадку от межзвездных наблюдателей ортодоксальных ди. С той поры, как на планете были возведены Рииха Борсалос, Лераад, Фрекки, когда на полную мощность заработал Стильмачез, ковчег превратили в жилую зону, а в эпоху гражданских войн также в лечебный и оздоровительный центр. Когда же архонты сгинули, их наследники-губошлепы, со временем добравшиеся до ковчега и обнаружившие архивы исчезнувших хозяев, с упорством обреченных начали вгрызаться в эту заповедную территорию. За несколько сотен лет губошлепы мало преуспели в овладении тайнами галактической цивилизации, разве что сумели разобраться в принципах работы некоторых частей планетоида, на котором они в случае возвращения архонтов мечтали всей расой бежать из цепких объятий Дауриса-Тавриса, да пополнили запасы оружия, хранившиеся в подземельях горного кряжа Рииха Борсалос.      Чтобы завершить историю ковчега, мы с Быстролетным первым делом наполнили внутренние объемы ковчега мириадами мелких нейтринных сущностей, пробудивших у работавших там и лишенных прежней памяти губошлепов способность видеть сновидения. Никакое другое средство не могло вернуть им память. В любом другом случае, открой им глаза, укажи на прошлое, дело могло кончиться массовым психозом. Когда во время ночного отдыха у собранных на ковчеге специалистов начали возникать картины их пребывания в инкубаторах, воспоминания о мамках, забытых соплеменниках, дело едва не дошло до бунта. Только благодаря помощи апостолов, сумевшим успокоить несчастных, объяснить, что нет больше Черного гарцука, и их сны - это только их сны, что теперь по ночам каждый может жить своей, отличной от других жизнью, отвернуться в нее, напряжение спало. Теперь по окончанию рабочих смен обслуживающий персонал поголовно собирался послушать сказки. Затем последовал декрет Третьего столпа, разрешающий всем, кто пожелает, возвратиться на родину.      Скоро начался исход. Отказывавшимися вернуться на родину целеустремленными инженерами, а также до конца приверженными долгу занялся Быстролетный. Он построил для них обитель, в миниатюре напоминающую прежний ковчег. Пусть копаются, сколько хотят...      В самый разгар зимней стужи, когда Даурис и Таврис окончательно скрылись за горизонтом и над северным полушарием Хорда безраздельно засияли звезды, на планете наступил день великого торжества, приуроченный к празднику, посвященному новому поколению Героев. Наступило обещанное Третьим столпом чудо. В ясном, насквозь прозрачном небе вспыхнула новая звезда. Петр и Павел объявили, что сам великий ковчег, творимый руками многих миллионов хордов, уверовал в нерукотворного Творца и вознесся к нему. Он исчез в благодатном светоносном потоке, которым Создатель одарил поселян без различий разрядов и мест проживания. Одарил беглецов и провокаторов, инженеров и работяг, крестьян и воинов, вожаков и ведомых, старцев и молодых птенцов. Каждому досталась часть светоносной силы, в которую обратился прежний повелитель. Теперь хорды могут безбоязненно смотреть на звезды. Они - частичка той же животворящей силы.            Эпилог            Не могу сказать, сколько наших земных месяцев прошло с той поры, как однажды жарким июльским днем я очутился в Восточной Якутии, где в недрах обособленно стоявшей в долине реки Джормин сопки, где когда-то отлеживался фламатер.      Год, столетие? Подсчитать трудно. Непонятно, по какой шкале оценивать время, проведенное на Хорде? Или срок пребывания в сером лимбо? Я настаивал на том, что мне следует появиться в родном городе спустя несколько месяцев после отъезда из Снова, однако попечитель дал промашку в расчетах, и я появился на родной планете спустя десяток лет после сражения при Сатурне. Это по земному счету.      Возродили меня сорокалетним, молодым и сильным мужчиной.......