Кир Булычев            "Твоя Рашель..."            1            Обычно рассказы пишут для того, чтобы читатель мог насладиться образами персонажей и пейзажами, а в конце задуматься над смыслом прочитанной истории. Иначе бы рассказы не включали в хрестоматии и не мучили бы ими невинных детей.      В рассказе должна быть мораль. Даже не очень видная снаружи.      Вы завершаете последнюю фразу и понимаете: так жить нельзя!      Небольшое произведение литературы, к чтению которого вы сейчас приступаете, относится именно к этому роду литературы. И мораль его сводится к истине: "Подслушивать нехорошо".      ...Все началось шестого июля. Если вы помните, день тот выдался в Великом Гусляре жарким, томительным, но не беспощадным. И если ты обнажен до трусов, искупался в озере Копенгаген, улегся в тени векового дуба на редкую зеленую траву, щуришься, глядя сквозь листву на сверкающее солнце, и, отмахиваясь веткой от оводов, испытываешь редкое ощущение счастья, то поймешь, почему Минц с Удаловым лениво перебрасывались осколками фраз, не утруждая себя грамматикой.      - А на Кипре... - начал было Корнелий Иванович.      - Там другая широта, - ответил Лев Христофорович.      Помолчали.      Минц шлепнул себя по голому пузу. С озера неслись крики купальщиц, которые изображали танец русалок при луне.      Одна из русалок с грубым хохотом выскочила из воды и понеслась к кустам, преследуемая сатиром. Она ланью перескочила через Удалова.      - Ноги, - сказал Корнелий Иванович.      - Длинные, - ответил Минц.      - Акселерация, - сказал Удалов.      - Питание, гимнастика и желание выбиться в модели, - одолел длинную фразу профессор.      - Значит, не генетика? - спросил Удалов.      - Еще какая генетика, - возразил Минц.      Они лежали головами к метровому стволу дуба, который остался напоминанием о дубраве, посаженной здесь помещиком Гулем в XIX веке. По ту сторону ствола, разложив на траве махровое полотенце с уточками, аккуратно улегся относительно молодой человек, который приехал в Гусляр, чтобы войти в наследство теткиной комнатой, продать ее подороже и покинуть эту глухую провинцию. А пока не вступил в наследство, он скрывался от жары на берегу лесного озера, подобно аборигенам.      Звали молодого человека, которому суждено будет сыграть значительную роль в этой истории, Никитой Борисовичем Блестящим. Фамилия была по паспорту, но не исконная. Когда-то его дедушка приехал с юга, принеся с собой неблагозвучную харьковскую фамилию Прохановский. Он выучился на партийного публициста, борца с генетикой и кибернетикой, стал лидером гонений на вейсманизм-морганизм и прочие бесчеловечные исчадия американской реакционной науки и членом-корреспондентом Тимирязевской Академии наук.      Никита Борисович улегся под дубом, стал смотреть на небо и отгонять веточкой оводов. До него доносились визги и вопли купальщиц, и он тоже оценил длинные и стройные ножки местной нимфы.      Два старика, один толстый и лысый, другой потоньше, помельче, но тоже лысый, что лежали по ту сторону ствола, его не интересовали, и их разговор поначалу был для него пустым. Так что он постепенно задремал.      А Минц с Удаловым продолжали беседу.      - Почему? - спросил Удалов. - Природа распорядилась?      - С раннего детства, - согласился Минц.      - Иногда вижу - в коляске, а уже руководит, - улыбнулся Удалов.      - Если наблюдать, то увидишь, - сказал Минц.      - С какого же возраста?      Минц ответил не сразу.      Удалов взял бутыль с газированной водой "Гуслярский источник". Отпил из горла, дал другу.      Длинноногая нимфа верещала в кустах, видно, ее щекотали.      - Ты затронул важную тему, Корнелий, - произнес задумчиво Лев Христофорович. - Я тоже об этом думал.      - Вот именно, - согласился Удалов. Пока он еще не понял, о чем говорит Минц, но привык не противиться другу, потому что со временем из рассуждений Минца вырастали великие изобретения и открытия, а Удалову было приятно чувствовать себя причастным к таким делам.      - С какого момента дитя становится полководцем, развратницей или многодетной мамашей? Когда это открывается?      - Когда?      - Когда оно начинает пользоваться речью и свободно передвигаться, - сказал Минц. - Я проводил наблюдения в яслях, детских садах и школах. Это потребовало не один месяц полевых исследований.      - Чего же мне не сказал, - упрекнул его Удалов. - Мы бы с тобой вместе полевые исследования проводили.      - Скучное для непосвященного дело, - возразил Минц. - Но со временем дало свои плоды. У меня есть несколько дискет с обобщениями.      - Публиковать будешь?      - Рано, - ответил Минц. - И, можно сказать, опасно для человечества. Если мое открытие попадет в руки нечистоплотного мошенника, а еще хуже, политика, могут произойти совершенно неисправимые катаклизмы. Дай еще "Гуслярского".      - Может, искупаемся? - спросил Удалов.      Он делал вид, что очередное открытие Минца его никоим образом не интересует. Потому что заинтересованность всегда охлаждала профессора, и он мог прекратить рассказ.      - А тебе что, неинтересно? - обиделся Минц. - Ведь это не хухры-мухры!      - Интересно, Левушка, - поспешил с ответом Удалов. - Но если не хочешь, не рассказывай.      - Почему же это я не буду рассказывать?      - А может, ты подписку дал.      - Где еще я подписку дал! - совсем уж осерчал профессор. - Кого я боюсь?      - Прокуратуру, - невинно ответил Удалов.      И тут Минц взревел так, что лежавший за деревом Никита Борисович поджал ноги.      Минц глубоко вздохнул, помолчал, переживая гневный пароксизм, а потом заговорил:      - Я задумался о том, насколько непроизводительно работает природа. Наблюдаю я ребенка, вижу - вот вам генетически обусловленный военный, офицер, а может, и генерал. Потом гляжу на малыша, лепящего пирожки из песка, - он же готовый труженик! Я вижу будущее любого малыша по его обычному поведению в детском садике.      - Ты гений, Лев Христофорович, - искренне заметил Удалов.      - Да не о гениальности речь! - возразил Минц. - А о том, какие это беды или радости может принести человечеству.      За стволом дерева Блестящий внимательно слушал. Конечно, не исключено, что старики несут чушь - на то они и старики. Но ведь дедушка Никиты Борисовича до позднего девяностолетнего возраста сохранял ясный ум и даже говорил: "Не доведет вас до светлых высот демократия. Насмотрелся я ее в годы Гражданской войны. Народу она не нужна!" С этими словами и помер, перед смертью позвав в дом жреца зороастринской религии, так как все Прохановские в Харькове исконно придерживаются зороастризма.      - А какие беды? - донесся до Никиты Борисовича голос курносенького собеседника.      - Эх, не хотел я забивать тебе голову научной чепухой, - вздохнул второй старик, тоже лысый, но толстый и нахальный. - Но придется.      Глядя в небо, он продолжал:      - Природа действует расточительно и неумно. Заданность детеныша определена. Но природа растягивает взросление человеческого существа на полтора десятка, а то и более лет. Расточительно?      - Организму сложиться надо! - сказал Удалов.      - Ошибка. На деле получается наоборот. Внешние факторы не помогают природе, а нарушают ее начинания. Ну, посмотри. Мы имеем дело с талантливым скрипачом. А у родителей нет денег ему на скрипку, к тому же его папа всю жизнь играет на гармошке. И вместо нового Ойстраха мы получаем еще одного пьяненького гармониста.      - Ну, это исключение, - возразил Корнелий. - Настоящий талант превозможет.      - Ты уверен?      - Еще как!      - И какой же талант был у тебя, Корнелий, в три года от роду?      - Нормальный талант, - не нашелся что ответить Удалов. - И если что, я его сам загубил.      - Правильно. Природа не могла угадать, что ты станешь послом доброй воли, известным в Галактике борцом за мир и, главное, самым средним из всех жителей Млечного Пути. А вообще-то говоря, я тебя проанализировал...      - Так ты любого человека можешь проанализировать?      - Задним числом.      - И без ошибки?      - Без ошибки, но с разочарованием. Природа зря отпускает людей взрослеть самостоятельно.      - Так скажи обо мне, не томи!      - В машинисты паровоза готовила тебя природа.      - Не может быть! - воскликнул Удалов и вдруг закручинился.      Минц заметил это и спросил:      - Что с тобой?      - Ты не поверишь... Я у внука паровозик украл и всю ночь с ним в коридоре играл.      - Почему не поверить? Конечно, поверю, - улыбнулся Лев Христофорович. - И я задумался, - продолжал Минц, глядя в небо, не слыша и не видя ничего вокруг. - Я задумался, нельзя ли помочь природе. Тогда люди будут счастливее. Они же будут заниматься тем делом, к которому их произвела природа.      - Не понял, - сказал Удалов и почувствовал, как ему хочется гуднуть.      - Мы должны сократить до минимума тот непроизводительный период, в ходе которого человек взрослеет, в то время как увеличиваются шансы, что он станет вовсе не тем, кем ему следовало бы стать.      Минц сорвал травинку и принялся ее грызть.      Никита Блестящий был сам слух.      - Почему надо взрослеть много лет? - задач сам себе вопрос профессор. - Надо взрослеть за три года.      - И кто же получится? Генерал мне по пояс?      - Я не так наивен, - возразил Минц. - Нам нужно, чтобы человек стал совершенно нормальным, двадцатилетним, работоспособным и даже готовым жениться.      - В пять лет жениться? Ну, тебе покажет наша милиция!      - Какая еще милиция, - заметил Минц. - Никому не нужна твоя милиция, когда все будут заниматься своим делом.      - Неужели ты уже испытал это средство? - испугался Удалов.      Беда великого ученого заключалась в том, что его изобретения и открытия далеко не всегда выполняли задуманную роль. Порой они становились катастрофически опасны для окружающих. И приходилось переизобретать изобретенное.      Удалов как представил себе шестилетних генералов, ему чуть дурно не стало.      - Все проще, - сказал профессор. - Я изготовил совершенно безвредное средство, которое ускоряет физические развитие организма. Если дать мои порошки пятилетке, то еще через три года, а то и менее, он станет взрослым и займется своим любимым делом.      - И останется внутри дурак дураком? - предположил Удалов.      - Тебе дается три года. Так вот, за эти три года научи ребенка всему необходимому. Мы с тобой такие школы ускоренного профиля организуем, японцы будут приезжать за опытом!      - Ты меня не убедил, - сказал Удалов и закрыл глаза. Солнце пекло, но милосердно.            2            Никита Борисович уже не ощущал жары и томления духа. Он почувствовал, что наткнулся на большое, настоящее дело.      Стараясь не шуметь и не привлекать к себе внимания, он немного оделся и отошел к другому дереву, под которым сидела мирная выпившая компания и говорила о футболе.      Никита Борисович незаметно присоединился к компании, а потом, познакомившись с женщиной средних лет, на которую произвел положительное впечатление, спросил у нее, показывая пальцем на двух лысых друзей, заснувших под дубом:      - Это местные?      - Как же не местные? - удивилась женщина. - Разве вы их не знаете?      - А я недавно приехал, - признался Никита Борисович. - Не успел всех узнать. Да оказался рядом с вашими земляками, и чем-то они возбудили во мне подозрение. Не жулики ли они?      Вопрос был провокационный. Разумеется, Удалов с Минцем не могли произвести впечатление жуликов. Но раздраженная женщина всегда выдает на-гора куда больше информации, чем женщина, находящаяся в состоянии покоя.      - Ах! - воскликнула женщина, которую звали Вандой Савич, и была она директором универмага на пенсии, а также женой фармацевта Савича, человека в Гусляре не последнего. С Удаловым она прожила бок о бок интересную жизнь, а к Минцу, как и все старожилы Великого Гусляра, испытывала благоговение.      - Ах! - воскликнула Ванда Савич. - Как вы посмели заподозрить Минца и Корнелия Ивановича! Вы или сумасшедший, или дурак.      - Спасибо, - вежливо ответил Никита Борисович. Он был человеком воспитанным и миловидным, женщины его любили иногда платонически, а некоторые страстно, хотя он им взаимностью не отвечал. Но успех у женщин обычно воспитывает в мужчине умение владеть собой. - Спасибо, я не дурак и не сумасшедший. Но один из ваших земляков нес какую-то псевдонаучную чушь.      - Это кто из них?      Никита показал на профессора Минца.      - Вы, молодой человек, - усмехнулась тогда Ванда, - на самом деле дурак. Потому что профессор Лев Христофорович Минц не только законная гордость нашего города, но и гордость мировой науки. Он не в состоянии нести псевдонаучную чушь, потому что его кандидатура сейчас в третий раз рассматривается Нобелевским комитетом и лишь интриги завистников не дали ему получить заслуженную премию в позапрошлом году.      - Чего же он здесь обитает? - ухмыльнулся Никита Борисович.      - Это особый разговор, - ответила Ванда. - Могу только сказать, что и весь наш город настолько же уникальное явление в Галактике, как и Лев Христофорович.      - Разумеется, - вежливо улыбнулся Никита Борисович, не скрывая некоторого, очень легкого и простому человеку незаметного презрения и к городу, и к Минцу, и лично к Ванде Казимировне.      А зря он это сделал! Не заслужили они такого к себе отношения. И если бы Никита Борисович, милый человек, смог поглядеть в свое будущее, то от язвительных взглядов он бы наверняка отказался.      - Как хотите, - заметила Ванда Казимировна, которая поведение собеседника оценила на два с минусом, и пошла к друзьям, чтобы откушать шашлыка.      Постепенно солнце ушло за вершины деревьев, жара спала и превратилась в парное молоко, облака порозовели, купальщики стали собираться по домам.      Неудивительно, что заинтересованный Никита пошел за Минцем и таким образом попал во двор скромного двухэтажного деревянного дома № 16 на Пушкинской улице. Он выяснил, что Удалов поднялся к себе на второй этаж, а профессор Минц пошел в квартиру на первом этаже.      Так как в глубине души молодой человек уже замыслил некоторое преступление, он не стал светиться, не подошел к столу, за которым соседи Удалова играли в домино. Лишь подивился тому, что игроки сидят на таких низких скамейках, что коленки до носов достают. Он решил, что это, наверное, национальный обычай гуслярцев, а то был не обычай, а необходимость. За много лет могучие ноги домино-стола постепенно углубились в землю по крайней мере на метр, с такой силой били по ним игроки. Вот пришлось вколотить в землю и скамейки, а то играть неудобно.      Никита пришел домой, то есть в теткину еще не проданную комнату, и уселся в углу, даже телевизор не стал включать.      Он был внутренне напряжен, как тигр, который выслеживает трепетную лань, или охотник Дерсу Узала, который выслеживает тигра.      Он дожидался темноты и лихорадочно думал. Если старик профессор и в самом деле нашел средство, как определять завтрашние наклонности людей, а потом выращивать их до нужного состояния за три года, то для умного человека открываются перспективы. Но чтобы их открыть, нужно получить от толстого старикашки две вещи: во-первых, способ определять в детишках будущие специальности, а во-вторых, средство, чтобы выращивать их быстренько в нужном направлении.      Но что для этого следует сделать?      Конечно, первым побуждением Никиты Борисовича был грабеж. Я забираюсь к нему в кабинет, благо, и решетки этот тип установить не удосужился - видно, ждет, что ему через окно Нобелевку вручат, - и вытаскиваю все записки, а потом привязываю профессора к стулу и колочу его стамеской по челюсти, пока он не скажет, где средство лежит.      Но по здравом размышлении Блестящий отказался от первоначального плана.      Слабым место в нем было то, что он мог легко провалиться.      Тем более что стамеской наш герой пользовался только в воображении, а так был вполне цивилизованным и даже робким негодяем.      Надежнее всего пойти по пути наименьшего сопротивления со стороны Минца. То есть заставить его расстаться с тайной так, чтобы он сам не сообразил, что расстался.      Придя к такому решению, Никита Борисович немного поспал, а потом отправился в хорошую по нашим временам гуслярскую городскую библиотеку, где выписал все нужные книги по генетике, психологии детского возраста и биологии.      Он отложил первую встречу с ученым на неделю, за которую, будучи человеком неглупым и кое-как образованным, прочел немало чужих трудов и выучил множество иностранных слов.      В следующую пятницу он с раннего утра следил за профессором Минцем.      Сначала пошел за ним в булочную, потом на почту, постоял в очереди в сберкассу и окончательно настиг Льва Христофоровича, когда тот со свежими газетами в руках уселся на лавочке над рекой Гусь и принялся за чтение.      Никита Борисович сел на ту же лавочку и тоже стал читать газету.      Подходящий момент наступил, когда мимо них пробежала небольшая стайка воспитанников детского сада, которых руководительница почему-то привела на тот обрыв.      Глядя на спины детишек, на белые панамки, Никита Борисович как бы случайно, как бы бесконтрольно произнес:      - Странно наблюдать это невооруженным глазом.      Минц не обратил внимания. Он читал о событиях в Афганистане.      - Дети, дети, - громко вздохнул Никита. - Какие они разные!      Минц кивнул, но не ответил.      - А вы как думаете? - Никита перешел в наступление. Минцу было некуда деваться.      - Угу, - сказал он. - Разные.      - И чем это объясняется?      Минц понял, что от навязчивого молодого человека угуканьем не отделаешься. Поэтому он сказал:      - Генетикой.      - Ах, как точно! - обрадовался молодой человек. - Как это славно и целенаправленно. Я вот смотрю на детей и замечаю, что они в пять лет уже готовые характеры. Не так ли?      У Никиты эти слова прозвучали со странным английским акцентом, но профессор этого не заметил. Он вдруг услышал слова единомышленника. Как славно - такой молодой, а уже думает!      - Вы совершенно правы, - сказал Минц. - Я тоже об этом размышлял и пришел к некоторым выводам.      - К каким же, если это не засекречено?      - Еще чего не хватало! Так бы я и позволил им секретить!      Случайно Никита Борисович нажал на самую чувствительную клавишу в клавиатуре минцевского сердца.      Минц не выносил секретов. И секретности. Иначе бы он, а не другие академики, изобрел водородную бомбу и получил бюст на родине героя. И жил бы он не в захудалом Великом Гусляре, а в престижной Черноголовке. Или даже в Пущине.      Но у Минца всегда был тезис: "Вы хотите меня засекретить? Скорее вы засекретите Северный полюс!" - "Уже засекретили"! - лгали соответствующие товарищи.      - Любой любознательный человек, - продолжал Минц, яростно сверкая очками на своего молодого собеседника, - может ознакомиться с результатами моих последних опытов. Было бы желание.      - У меня есть желание! - поспешил откликнуться Никита Блестящий. - Больше того, я хотел бы вам помогать, Лев Христофорович, помог бы получить наконец Нобелевскую премию!      - Вот это лишнее, - отмахнулся Минц.      Потом насторожился.      Все-таки он был проницательным человеком.      - Откуда вам известно про Нобелевскую премию, мой дорогой коллега? - спросил он.      - Ниоткуда, - нашелся Никита. - Я подумал, что вы достойны этой награды.      - Почему?      - Таковы масштабы! Человеческие и научные. Даже не зная о ваших трудах, даже не погружаясь в глубины вашего научного поиска, я всей шкурой ощущаю, что нахожусь рядом с гением. Простите меня за прямоту, Лев Христофорович.      - Лукавишь, ах лукавишь! - заявил Минц, но утешился. Любому из нас приятно, когда его именуют гением, даже если к этому нет никаких оснований. А ведь у Минца такие основания есть?      Так Никита Борисович вошел в дом доверчивого Минца и даже фактически стал его доверенным лицом в программе "Генерал за три года!". Из чего вы можете сделать вывод, что на армию также распространились революционные идеи Минца.      Никита Борисович не спешил, тем более что передача комнаты по наследству затягивалась. Теперь он полностью уверовал в значение открытия Льва Христофоровича, даже осунулся, стал быстрее в движениях и стройнее в талии. У него мелькали порой мысли остаться на всю жизнь рядом с Минцем, питаясь значительными ломтями с его интеллектуального стола, но потом он понял: нельзя, жизнь не ждет, она стремится вперед, самостоятельное плавание сулит собственные премии, власть и сказочное богатство.      Днем Минц со своим спутником, к ревнивой озабоченности Удалова, частенько наведывались в ближайшие детские сады или даже ясли. И проводили часы, наблюдая за детишками и записывая их игры и забавы на видеопленку.      Посторонний наблюдатель наверняка решил бы, что имеет дело с двумя сумасшедшими, в лучшем случае сумасшедшими педофилами.      - Смотри на Дарьюшку, - шептал из укрытия Минц, - сейчас она пойдет к Васе. Ведь он отобрал конфету у Венечки и намерен сам ее сожрать. Но не тут-то было...      Никита, убрав со лба мягкую черную прядь, прищуривал карий глаз и включал камеру.      Как всегда, профессор был прав.      Пятилетняя Дашенька уже подбиралась к силачу и задире Ваське.      Подслушивающее устройство на коленях у Минца запищало ее голоском:      - Васенька, ты хочешь меня стукнуть?      - Не хочу, - пробурчал Васька, который начал было разворачивать конфету, поглядывая краем глаза на дверь, куда минуту назад убежал ревущий Венечка, чтобы пожаловаться воспитательнице, но не просто воспитательнице Верочке и не Марии Павловне, а Серафиме Игнатьевне, тете Симе, которая вчера пила чай у его мамы.      В то же время Никита Борисович не спускал глаз с ловкого Ахметика, который уже забрался на дерево, нависшее над местом действия, и было видно, как ловко он смастерил арканчик, который незаметно спускал к руке Васьки.      - А за косичку хочешь дернуть? Изо всей силы? - спросила пятилетняя красотка.      - Ты реветь будешь.      - Васечка, когда ты меня бьешь или дергаешь, я только смеюсь, - ответила маленькая девочка. - Ты ведь такой сильный.      - А что тебе надо?      - А конфета шоколадная?      - Не знаю, не пробовал.      - А давай вместе попробуем? Я тебе помогу.      - Не надо мне помогать!      Дашенька уже подобралась к Ваське и погладила его по руке, в которой он сжимал конфету.      Арканчик повис над его рукой.      - Ну ударь меня, ударь, - проворковала девочка.      - Ладно, - сказал Васька, - я тебе и так дам откусить. Держи. Только сильно не кусай.      В этот момент дверь в детский сад распахнулась и оттуда вылетел склонный к полноте Венечка, а за ним разъяренная, как Сцилла и Харибда, воспитательница тетя Сима.      - Я те покажу, как маленьких обижать!      Многие дети на всякий случай разбежались кто куда, арканчик на веревочке, свисавший с дерева, схватил конфету, которую успел отпустить Васька, но не успела как следует схватить и Дашенька.      Конфета исчезла.      Васька крутил головой, стараясь сообразить, что же случилось. Венечка прыгал вокруг и кричал:      - У него в кармане, у него в кармане!      А тем временем истинный центр события сместился чуть в сторону, потому что с дерева, держа в кулаке конфету, спустился Ахметка, и зоркая Дашенька засеменила за ним, приговаривая на ходу:      - Ахметик-махметик, хочешь меня ударить?      - Выключаем камеру, - сказал Минц. - Эпизод зафиксирован. Давайте обсудим, какие генетические характеры мы видим на этой картинке...      А еще через три недели, так и не оформив комнату тети, Никита Блестящий покинул Великий Гусляр.      Сделал он это под утро, поймав на шоссе попутку до Вологды. Всего-то багажа у него был один чемодан, но чемодан был незаметно прикован к запястью тонкой стальной цепочкой, как у сверхсекретного дипкурьера. В этом чемодане к неизвестности неслась судьба Никиты, Великого Гусляра и всего человечества.            3            - Это трагедия? - спросил Удалов.      - Это больше, чем трагедия. Это глупейшая ошибка. Я позволил себе расслабиться, поверить какому-то проходимцу, который, как мне теперь понятно, выслеживал меня и сидел с удочкой, покачивая крючком с наживкой перед моим носом.      - Что он у тебя похитил?      - Методику - раз, методику - два, методику - три.      - А что - четыре? - спросил Удалов.      - Четыре, к сожалению, средство... назовем его, как обычно, эликсиром. Эликсир роста. Он ускоряет созревание организма в несколько раз. Так что мое открытие состоит из двуединства. Сначала ты можешь найти нужную тебе склонность или даже талант, а затем вырастить его в полевых условиях. Господин Блестящий знает теперь, по каким параметрам можно определить тот или иной талант, и имеет возможность вырастить его у себя на ферме. Или продать его мистеру Смиту.      - Или эмиру Кувейтскому, - добавил Удалов.      - Вот именно.      Друзья помолчали. Потом допили чай.      - Как его искать? - спросил Удалов.      - Найти его нелегко. Если он сам себя не выдаст.      - Начнем с милиции?      - В чем мы его обвиним?      - В краже. Многие люди видели вас вместе. Тебя в городе знают. Милиция поможет.      - Чепуха, - сказал Минц. - Он, наверное, уже принял меры.      Все-таки они подали заявление в милицию, но без пользы. Ни по старому московскому, ни по какому иному адресу Блестящего не обнаружили. Милиция предположила, что мошенник покинул пределы нашей Родины и скрывается в каком-нибудь офшорном государстве.      - Придется ждать, - сказал Минц.      - Чего будем ждать? - спросил Удалов.      - Сейчас рано говорить об этом, - сказал Лев Христофорович. - Но в моем открытии было одно слабое место, которое я не успел ликвидировать и совершенно не представляю, как это может получиться у Никитушки.      Назвав своего недавнего помощника ласковым именем, Минц вложил в это слово определенную иронию.      А Удалов не стал расспрашивать. Если профессор чего-нибудь не желает рассказывать, то из него это никакими клещами не вытянешь.      "Где Никита? - думал Удалов. - Может быть, несется по волнам вечности, потонул вместе с чужим чемоданчиком, а может быть, связался с международной мафией..."      Наверное, Удалову приятнее было сознавать, что обманщик плохо кончил.      Но Удалов ошибался. В то время у Никиты все было в полном порядке.            4            Сила Никиты Блестящего заключалась в том, что он умел ждать. Было в нем что-то от кота, застывшего у мышиной норы.      Общение с мафией его пугало. Заграница пока не прельщала, потому что он не был учен иностранным языкам, а там все говорят по-иностранному. Но и в нашем государстве можно найти нужных детей в свое полное распоряжение.      Поэтому для начала Никитушка переехал в областной центр Владивосток, лежащий как бы за пределами нашей страны. А там он женился на Жанне, воспитательнице детского дома имени комиссара Левинсона.      Воспитательница была умеренно привлекательна, но дьявольски умна.      Ей можно было открыться.      И Никита ей открылся.      Он рассказал, как они будут воспитывать будущих гениев на продажу. Такая вот у него получилась плодотворная идея.      Пользуясь методикой профессора Минца, Никита за какие-нибудь три месяца с помощью жены, имевшей связи в других детских домах, отобрал для себя нескольких кандидатов на усыновление и удочерение. Ведь если растишь гения, то лучше это делать дома, под контролем.      Никита Блестящий, выступавший под дедушкиной фамилией Прохановский, на пару с женой объявили себя на местном телевидении семьей будущего. Они взяли на воспитание девятерых малышей, за что растроганный город, а также некоторые общественные организации их сильно субсидировали, что позволило им купить дом с большим участком и обнести его высоким забором.      Так прошел год, в ходе которого супруги делились с печатью соображениями о прогрессивном воспитании и давали интервью, показывая быстро растущих и очень талантливых детей. Среди них Никита Борисович называл балерину, фотомодель, актрису, генерала, а может, и маршала авиации, футболиста для сборной России, чудо-баскетболиста, депутата от радикальной партии, шпиона экстра-класса и кого-то еще.      Никита внимательно следил за прессой, полагая, что Минц тоже трудится в этом направлении. Он не догадался, что Минц в сердцах отказался от своего открытия, решив, что человечеству рано еще с ним сталкиваться, шишек не оберешься.      Через год он полностью прекратил интервью и встречи с корреспондентами, а принялся за поиски контактов с заинтересованными лицами.      Как вы знаете, спорт у нас сильно коммерциализирован. Так что со спортивными деятелями можно было договориться проще других. На продажу у Никиты были три подростка со спортивным уклоном. Будущий чемпион мира по шахматам, футболист Вова и универсальный бегун.      В двух случаях Никите повезло.      Удалось заключить выгодные контракты.      Вову отдали в футбольную школу при швейцарском клубе "Грассхопперс" с языковым уклоном. И хоть ему было всего шесть лет, на вид он был пятнадцатилетним. Он плохо читал, но в остальном его натаскали "папа" с "мамой", недаром супруга Никиты была воспитательницей. Гесман - бегун сразу начал выступать за марафонцев Дальнего Востока, а вот с Витей - шахматистом вышел сбой, потому что его талант еще толком не открылся, на краевом турнире по шахматам для малолеток он занял лишь четвертое место. За этакого много не дадут.      Двоих Никита отдал в армию. Правда, только на следующий год, когда они вымахали как надо и многому научились на приусадебном полигоне, который Никита устроил для малышей.      Будущее представлялось не очень ясным, но стоило рискнуть. Один из мальчиков пошел в интендантскую академию на факультет строительства коттеджей для штаб-офицеров, второй же проявил себя в особой военной науке шагистике, и равных ему в строю не было. Так что прямо из детсада его определили в Кремлевский полк, в ту роту, что встречает на аэродроме почетных иностранных гостей.      Жену свою, Жанну Львовну, Никита отправил в Пермь, чтобы она пребывала рядом с их дочкой, будущей примой Лондонского балета, а сам углубился в подготовку фотомодели Раечки, которую, как только она достигла роста сто восемьдесят восемь сантиметров, переименовали в Рашель. Не надо думать, что подготовка модели - простое дело. Моделей много, а супермодель - одна. Для того чтобы получить с нее, как с оранжерейной грядки, миллион долларов, тысяч сто требуется в нее всадить. Собрав почти все деньги, полученные за спортсменов, шпиона экстра-класса и программиста Виталика, практически раздев Либерально-демократическую партию, нуждавшуюся в молодом ярком лидере, Никита Борисович рванул в Рим, чтобы там дорастить и отшлифовать Рашель-Раису. Тут и танцы, и хождение по струнке, и улыбки, и сексуальные движения, и взгляд зовущий, а также взгляд сверкающий, двенадцать микроопераций на крыльях носа и переносице, над ушами и под подбородком... впрочем, вам и не надо знать таких мелочей. Красота, а тем более элегантность, требуют не только выдающихся генетических данных, выявленных по методу профессора Минца, но и шлифовки.      Тем временем Никита Борисович и его жена Жанна не переставали заниматься селекцией. В детдоме в Перми Жанна отыскала дрессировщика ядовитых змей, которого она увидела, когда он, сидя в кроватке за сеткой, поймал кобру, сбежавшую из живого уголка, и задушил неокрепшими ручонками. За что детсад заплатил компенсацию в 560 фунтов стерлингов бангладешскому посольству, потому что оказалось, что кобра была получена по культурному обмену. Детсад спасло от разорения лишь то, что белый медведь Умка, отправленный в Дакку из Мурманска, околел и был съеден бедными тамилами.      Время несется быстро. Не успели супруги сдать мальчика-шахматиста в сборную Казахстана и прикарманить его суточные, как созрела на продажу фотомодель Раечка. Она была скромна и послушна, а если роптала от голода, то в номере гостиницы Никита Борисович ее больно порол. Он велел ей называть себя Лялей и не позволял играть с итальянскими детьми или фотомоделями, чтобы не научилась дурному поведению.      И вот однажды случилось то, что должно было случиться.      Рашель совершила грубейшую ошибку.      Никита Борисович привел ее на окончательные переговоры с агентством "Универсаль" в Венеции. Рашель заставили шагать по подиуму, крутить попкой, приседать, раздеваться и одеваться, и все это время шла торговля.      А надо сказать, что представители агентства герцог Марьяни, его заместительница сеньора Пупкина-Пукинелли из Мариуполя, а также Никита Борисович сидели за круглым столиком, выпивали и закусывали, что принято при сделках такого рода. Ведь речь шла о выплате русскому сеньору тридцати миллионов лир.      По истечении пятого часа переговоров, которые уже подходили к завершению, несчастный ребенок (а мы не должны забывать, что по земным обычным часам Раечке не было и семи годиков), проходя мимо столика, ловко наклонился и стащил с тарелки герцога Марьяни большого отварного омара. И побежал к кулисе, чтобы там быстренько этого омара скушать.      Вы бы видели, что тут поднялось!      Особо сердилась сеньора Пупкина-Пукинелли. Словно омара отняли у нее:      - Вам, Никита Борисович, - кричала она с итальянским акцентом, - таких девок привозить только на тротуари!      - Простите, извините... - Никита испугался, что куш пройдет мимо его рук, но спас положение герцог, который мило улыбнулся и, взяв изящно пальцами с тарелки второго омара, сказал по-итальянски (а Никита догадался):      - Отнеси, голубчик, своей девочке.      Никита кинулся за кулисы и отыскал свою девочку, которая доедала омара и рыдала, потому что знала, как ей достанется.      Вместо того чтобы лупить манекенщицу, Никита дал ей второго омара и сказал:      - Жри! В гостинице поговорим.      Тем вечером Никита подписал нужный контракт, остались только формальности. Он привез девицу на речном такси в гостиницу туристического типа.      В номере он достал свой старый ремень и приказал девочке:      - Снимай штаны!      - Дядечка Никита, - зарыдала манекенщица, - только не бейте меня. Я больше никогда не буду омаров лямзить! Я же с голодухи, дядечка Никита.      Но Никита был неумолим.      Он смотрел, как трясущимися длинными худыми руками почти двухметровая красавица снимает штанишки и ложится на кровать лицом в подушку, чтобы не кричать от боли.      Никита Борисович подошел к постели и занес ремень над попкой.      ... Сквозь подушку Рашель промычала:      - Только шрамов не оставляйте!      - Что я, не знаю, что ли? Что, в первый раз...      И тут голос его осекся.      По очень простой причине.      За всю свою почти сорокалетнюю жизнь Никита Блестящий не видел такой совершенной, круглой, красивой попки.      Его любовь к Рашель началась именно с этого взгляда.      Из частей ее тела он сначала полюбил попку, потом ноги, а лишь затем лицо и живот.      Нет, он не ударил ремнем по попке, хотя раньше безжалостно совершал это наказание многократно. Он понял, что больше никогда в жизни не сможет этого сделать.      Некоторое время он стоял с поднятым ремнем, а потом сообразил, что с мечтой о контракте, богатстве и вилле на Женевском озере придется повременить.      - Ну что вы, дядечка? - тихо спросила девушка ростом около двух метров и возрастом семи лет. - Будете бить или как?      - Или как, - сказал Никита. - Одевайся, надо думать.            5            Действие нашей печальной истории началось в 1998 году.      С тех пор прошло пять лет.      Наступил год 2003-й.      Великий Гусляр жил вместе со всей страной.      Профессор Минц совершил еще несколько открытий и сделал шесть или семь выдающихся изобретений.      Но наученный горьким опытом Лев Христофорович к экспериментам по определению генетических склонностей детишек и воспитанию из них гениев в соответствующих областях не возвращался. И надеялся, что и Никите Блестящему этого сделать не удалось.      Постепенно обида, нанесенная Никитой, забылась.      И его появление возле дома Минца в ноябре профессора по меньшей мере удивило.      Начисто пропала наглая посадка туловища и разворот плеч, даже полубаки парикмахерского типа исчезли, смененные запущенной кривой бородкой.      И одежда на Никите была хоть и иностранная, но не новая, поношенная, из благотворительного магазина в пользу жертв церебрального паралича.      - Лев Христофорович!      Фонарь светил согбенной фигуре в спину, голос дрожал, шел дождь со снегом. Минц не узнавал Никитушку.      - Я к вам, Лев Христофорович. - Передних зубов у Никитушки не было, и говорил он невнятно.      Никита шагнул на свет, и Минц узнал его.      Как бывает с людьми незлопамятными, а главное, деликатными, Минц вдруг испытал чувство вины перед молодым человеком. Он осознал, что сыграл в его жизни роковую роль, сам того не ведая, толкнул его не преступную стезю...      - Заходите, - быстро заговорил Минц. - Ну чего вы стоите на дожде, голубчик, ну как так можно, я вас чаем угощу, у меня чай славный, "Ахмад", не пробовали?      - Нет, я тут постою, - униженно бубнил Блестящий.      Лев Христофорович буквально втащил его к себе в кабинет, заставил раздеться, разуться, отдал ему свои мягкие туфли из шерсти гуанако, заварил свежий чай, и пока гость не отведал этого чая, и слушать его не желал.      А потом сам сказал:      - Рассказывайте, батенька, начинайте, я весь горю нетерпением узнать, чего же вы, пакостник такой, натворили?      - Виноват, - ответил Никита. - Во всем виноват, но должен признаться, что был подвигнут на этот проступок заботой о человечестве.      И надо вам сказать, что в тот момент Никита был искренне убежден, что руководствовался благими порывами. Хотел, оказывается, реформировать систему образования и выращивать гениев в каждой сельской школе. Но когда поставил эксперимент на поточную ленту, оказалось, что профессор его подвел.      Удивительное дело! Еще полчаса назад, замерзая перед суровой темной коричневой дверью в дом, Никита был готов пасть в ноги и просить о помощи. И вот - полюбуйтесь! Он согрелся, напился чаю, понял, что профессор не собирается вызывать милицию или кидать в него гранату, и его настроение начало меняться, а наверх всплыла маленькая подлая мысль: виноват во всем этот профессор Минц, который подсунул ему черт знает что.      А по мере того как справедливый гнев против профессора усиливался и поднимался штормовой волной, до Льва Христофоровича доходил весь трагикомизм ситуации. Он давно подозревал, что так может кончиться, но одно дело подозревать, а другое - услышать и увидеть.      - Рассказывайте, дружок, рассказывайте, - попросил профессор. - Мы не сможем вам помочь, пока не поймем, что произошло.      Никита немного успокоился и начал свой рассказ.      Группа подопытных детей росла как на дрожжах. Они с Жанной еле успевали их кормить, переодевать, прятать от инспекторов средних школ и даже военруков. Пятилетние крепыши-малыши через два с половиной - три года превратились в двадцатилетних громил или березок. Готовых к тому, чтобы их продавать и использовать. Все это - проза жизни. Этим занималась Жанна, потому что с Никитой случилось несчастье. Он влюбился в девушку так, что не смог заставить себя вернуться в Пермь.      Дядечка Никита даже собирался жениться на Раечке, но потом представил, как им придется стоять рядом в храме или в ЗАГСе, и решил отложить свадьбу до лучших времен, благо Рашель была рада, что ее теперь не бьют ремнем, а наоборот, целуют каждый вечер.      Больше того, со временем, через полгода или год, она и сама полюбила своего бывшего мучителя и хозяина.      На родину они не возвращались. Жанна порой пересылала мужу деньги, предпочитая верить, что он занят сложной селекционной работой.      Никита был умеренно счастлив, потому что находился в постоянном напряжении нервов. Слишком хороша, слишком сногсшибательна и соблазнительна была его дорогая Рашель. И не только ему, но и нескольким миллионам других мужчин хотелось дотронуться до ее округлостей. Он подумывал уже о том, не родить ли им ребеночка - тогда, находясь в декретном отпуске, Рашель всегда будет рядом и покорна, без этих самых вздрызгов характера международной красавицы!      Но потом Никита спохватился - все-таки его возлюбленной формально исполнилось лишь восемь лет, и хоть она на вид кажется совсем взрослой дамой, время есть время, а уголовный кодекс - это кодекс.      Так что они остались бездетными и неоформленными, что очень удручало Раечку - ей хотелось семьи. Ведь она росла без отца-матери, а теперь вроде появился дядечка, которого можно считать папой, а он отказывается от формальностей.      Рашель в отличие от Никитушки легко выучила иностранные языки с помощью телевизора, так что поползновения Никиты изолировать ее от внешнего мира ничего не дали. С девичьей изворотливостью, не боясь ремня, Рашель спускалась по водосточной трубе с пятого этажа венецианского палаццо, переплывала Большой канал ради того, чтобы потанцевать в ночном клубе для речников. Вот и бегал Никита по заведениям, искал возлюбленную и подвергался обидам от ее поклонников.      Так прошел еще год.      А потом поступило паническое письмо из Перми о том, что швейцарский клуб "Грассхопперс" разрывает контракт с их сыночком, а шахматное объединение Казахстана вычеркивает из своих рядов гроссмейстера-вундеркинда. Из армии также поступили неутешительные известия.      Но хуже всего чувствовал себя сам Никита.      - По какой же конкретно причине? - спросил Лев Христофорович, который, конечно же, догадывался о причине. Понимание неизбежности трагедии, в которую суждено угодить Никите Блестящему, пришло к нему два с лишним года назад, но ввиду поспешного бегства Никиты Минц не успел ему о ней рассказать.      - По причине скорости, - сознался Никита.      - А далеко ли твоя возлюбленная модель?      - Супермодель! - воскликнул Никита. - Рашель де Грие. Она в гостинице.      Минц оделся, и они пошли в гостиницу "Гусь", благо идти до нее было недалеко.      Никита нанял себе номер полулюкс, лучше там не нашлось. Он открыл дверь и крикнул внутрь:      - Ты одета, крошка?      Никакого ответа.      Свет не горел. Никита нервно нащупал выключатель. От его мокрых грязных пальцев на обоях остались следы.      Постель была не убрана, на полу валялась кожура банана, женские колготки и всякие вещи.      - Пошли вниз, - убитым голосом сказал Никита.      Они спустились в ресторан.      Рашель они отыскали в баре.      Она сидела за стойкой. Рядом с ней взгромоздился небритый и сильно волосатый громила, настолько пьяный, что все время промахивался рюмкой мимо рта.      Разумеется, Минцу не приходилось видеть супермодель Раечку ни в действительном детстве, ни в расцвете красоты.      Но сейчас она находилась далеко за ее пределами.      Грузная, даже громоздкая дама средних лет, сильно накрашенная и кое-как завитая, покачивалась на высоком стульчике и говорила пьяному громиле:      - Вот он и сгубил мою молодость и карьеру. Понимаешь?      - Выпьем, - отвечал ей громила.      - Мне нельзя, я всегда за рулем, - возражала Рашель.      Льву Христофоровичу достаточно было одного взгляда, чтобы поставить правильный роковой диагноз.      - Пошли в номер, - печально попросил Никита.      - А бутылку возьмешь?      - Возьму.      - А Эрнеста возьмешь? - Она показала на громилу.      - Нет, не возьму. У нас другой гость.      Минц вышел вперед.      - Такой старикашка? - огорчилась модель. - Тогда две бутылки.      Наконец они поднялись в номер.      - Ваш диагноз? - спросил Никита, пока Рашель откупоривала бутылку.      - Диагноз? А никакого диагноза, - возразил Минц. - Все идет своим чередом.      - Объяснись, дедуля, - попросила Рашель.      Она двигалась с трудом. В ней было два метра роста и полторы сотни килограммов веса.      Минц обернулся к Блестящему.      - Ваша дама в курсе эксперимента?      - Только в общих чертах. Так что говорите, чтобы я понял, а больше никто.      - Тогда вернемся в прошлое, - сказал Минц. - Несколько лет назад вы забрали из детского садика...      - Из детского дома.      - Неважно. Главное, что вы забрали пятилетнего ребенка. Потому что вычислили в нем гениального футболиста.      - Я не футболист! - обиделась Рашель.      - И дали ему мой эликсир, чтобы формирование таланта шло как можно быстрее. Скажем, в десять раз.      - В пять, - поправил профессора Никита.      - Развитие идет с ускорением, - сказал Минц. - Организм привыкает к средству и спешит ему помочь. Итак, через три года все ваши подопечные стали двадцатилетними по физическому развитию. Их у вас было много?      - Девять.      - И вы их распродали?      - Это не совсем так.      - Вы их с выгодой распределили? - уточнил Минц.      - Вот именно.      - А в девушку влюбились?      - Он в мой зад влюбился, - заявила Рашель, вытаскивая зубами пробку. - А я его за муки полюбила, представляете?      Женщина годилась Никите в матери, тем более что такой громадине ничего не стоило поднять его и носить на руках.      - Какие перспективы? - спросил Никита. - Это кончится?      - Это кончится, - сурово заявил Минц, - как кончается любая жизнь. Смертью от старости.      - Когда?      - При таких темпах... через несколько лет. Ускорение постоянно.      - Вы обо мне или о ком еще? - спросила Рашель.      Никита только отмахнулся от нее.      - Ну как я не сообразил! - воскликнул он, скрывая голову в ладонях.      - Я не мог вас предупредить, - заметил Минц. - Вы мне адреса не оставили.      - Но сделайте что-нибудь, профессор! - умолял Никита. - Верните мне любовь.      - И он снова над ней надругается, - сказала Рашель.      Она увидела на книжной полке втиснутого между книг плюшевого медвежонка. Когда-то его подарила Минцу внучка Удалова.      Рашель сняла медвежонка, посадила его на диван, рядом поставила стакан и стала поить медвежонка водкой. Так она играла в куклы.      - Да, - вздохнул Минц. - Процесс с ускорением.      Он принялся подсчитывать, загибая пальцы:      - Вы ее взяли из детского садика, когда ей было...      - Ей было пять лет. Через три года ей стало двадцать.      - Ах ты, мой ребеночек, - ворковала тетя Рашель, гладя медвежонка.      - Дальше процесс пошел еще быстрее, - вздохнул Минц.      - Два с половиной года она набирала лет по десять в год. Ей не так еще много...      - Но мне всего тридцать пять! - рассердился Никита. - К тому же она совершенно не соблюдала диету. А я не могу ее разлюбить... верните нам счастье!      - Это липовое счастье, - заявил Минц. - Это ворованное счастье. Это наказание, а не счастье. Вы вели себя как старый сластолюбец, который в семьдесят лет соблазняет двадцатилетнюю девицу.      - Мне было тридцать! В самом расцвете!      - Ах, не говорите! А ей было семь или восемь. Педофил проклятый!      Последние слова вырвались у Минца нечаянно. Он себе никогда раньше ничего подобного не позволял.      - Но она же не виновата! - вдруг нашел аргумент сластолюбец.      - Вот именно, - сказал Минц.      Он задумался.      Рашель напевала колыбельную мишке, а Никита тем временем принялся излагать иные беды своего преступного семейства. Оказывается, через два года успешных выступлений в команде "Грассхопперс" его сынок-футболист достиг сорокалетнего возраста и потерял скорость бега и умение бить по воротам с лету. Шахматист-вундеркинд перестал быть вундеркиндом, а старший лейтенант по интендантской части, великий пройдоха по части строительства коттеджей для командования, за два года докатился до пенсии, хотя по документам ему было чуть больше двадцати. А в армии с этим строго. Не сдал зачета по физкультуре - уходи в запас.      Что стало с балериной в Пермском театре - страшно подумать!      И все это, захлебываясь скупой слезой, Никита рассказал упрямо молчавшему Минцу.      Ему казалось даже, что за время разговора на лице у Рашели прибавилось морщин. Ужас сковал его внутренности.      - Ложитесь спать, - сказал он. - Я разделяю с вами вину. Недаром я прекратил разработки в этом направлении. Мы с вами чуть не погубили человечество.      - А выпить? - спросила Рашель.      - А выпить не будет, - сказал Минц. - Из-за выпить у вас процесс ускоряется.      - Вы вернете ей молодость? - спросил Никита.      - В какой, простите, возраст? - удивился Минц.      - Желательно, чтобы ей стало лет шестнадцать-семнадцать.      - Таких, как вы, только могила исправит, - заметил Минц. - Я могу лишь вернуть организм в нужное русло. Отныне Раиса будет стареть обычными темпами.      - А вот так дело не пойдет! - рассердился Никита. - Я буду жаловаться.      - Кому и на что?      - Найдем кому и на что, - пригрозил Никита. - У нас тоже не без крыши.      - Эх, дитя порока! - сказал Минц. - Завтра увидимся.      Больше они не увиделись.      Назавтра в номере полулюкс, который Никита Блестящий занимал вместе с девушкой по имени Рашель де Грие, был обнаружен его холодный труп со смертельными следами женских ногтей на свернутой шее.      Самой гражданки де Грие так и не отыскали, хотя дело взял на контроль начальник городской милиции.      Минц тоже не нашел девушку, хотя ему было интересно ее отыскать, чтобы спасти от скорой старости.      Своего друга Сашу Грубина Лев Христофорович отправил в Пермь. В Перми тот отыскал безутешную вдову Жанну Блестящую и вручил ей заветный пузырек, который превращал ее подопечных вундеркиндов в нормальных людей, хотя и с опозданием. Ведь всем им было уже за сорок, и были они старше своей приемной мамы.      Даже в таком виде они отыскали в жизни пристойные уголки, потому что все были людьми талантливыми или способными. Весь день они трудятся, а вечерами порой играют в кубики или куклы и плачут по маме и папе.      Говорят (а это дело будущего), в 2005 году на могиле Никиты Блестящего найдут иссохшее тело высокой старухи без документов. Почему она пришла помирать на забытую могилу, никто не догадается.      На могильной плите, поставленной совестливым Львом Христофоровичем за собственные деньги, под выбитой надписью "Н.Б. Блестящий" кто-то напишет мелом, неровно и крупно:            ТВОЯ РАШЕЛЬ...