Кир Булычев            Космография ревности            * * *            - Нет, - твердо заявила Ксения Удалова, - за маленьким я в садик больше не ходок.      - Ну что за птица вас клюнула в одно место, мама? - сказала ее невестка Маргарита. - Мне за вас даже немного стыдно, если не сказать возмутительно.      Ксения не стала спорить, а пошла на кухню, готовить щи и тихо плакать. Если такие слезы капают в щи, то они получаются хуже солянки, каждая слеза на вес чайной ложки рассола.      - Она у нас рехнулась, - сказала Маргарита своему мужу Максиму Корнелиевичу.      - Ты о ком? - спросил Максим, открывая пиво.      Он налил отцу.      Корнелий Иванович отпил и сказал:      - В мое время было только "Жигулевское" - и не больше бутылки в одни руки. Но какой напиток!      - А вчера она на рынок не пошла, - сказала Маргарита. - Я ее прошу по-человечески, вы же знаете, как я маму Ксеню уважаю, а она ноль внимания. А она говорит - на рынок не пойду, не могу даже по Краснопартизанской ходить. Как будто всю жизнь по ней не ходила.      - Возраст, - заметил Максим, - сказывается при всем моем уважении.      Корнелий в разговор не вмешивался. Он задумался. Он лучше всех знал свою жену. С ней творилось неладное.      С точки зрения человеческого поведения объяснимое, но человек этот был особенным.      Максим решил наладить мир в семействе и произнес:      - Ладно уж, я сам в садик схожу, а ты, ма, завтра в химчистку мой костюм отнеси, лады?      - Это в какую химчистку? - спросила Ксения.      - На бывшую Серафимовича, - сказала Маргарита. - И мой серый костюм захватите.      - На Серафимовича не могу, - сказала Ксения из кухни.      И все замолчали.      Серафимовича была улицей почти соседской.      - Значит, не хочешь, ма? - спросил Максим.      - Значит, не желаете, мама? - спросила невестка.      - Не могу, видит бог, не могу, честное пионерское, - ответила Ксения с надрывом, без юмора.      - Но ведь вы еще на той неделе ходили, - вспомнила Маргарита.      - На той неделе я, можно сказать, еще на живого человека была похожа, - сообщила Ксения и громко шмыгнула носом.      В этот момент Корнелий поднялся и пошел наружу, на двор.      Никто, кроме Ксении, его ухода не заметил. С тех пор как Удалов вышел на пенсию, его многие перестали замечать. А в семье и подавно.      А Ксения сдвинулась к окну, чтобы наблюдать, как он выйдет из дома и куда завернет.      Но Удалов не появился, значит, он пошел на первый этаж - или к Грубину, или к профессору Минцу.      Ксения слушала голоса сына и невестки, голоса были громкие и даже пронзительные, они произносили грубые и укоризненные слова, но Ксения не вдумывалась в их смысл. Она глядела на улицу, на увядающую, бурую из-за сухого лета, так и не успевшую толком пожелтеть листву. Осень в этом году выдалась некрасивая, не золото, а сплошная грязь. И жизнь у Ксении не удалась. Она вообще-то была несчастной женщиной.      - Вы куда? - спросила Маргарита.      - Тебя не касается, - ответила свекровь.      Ксения спустилась по скрипучей темной лестнице, легко продуваемой сквозь щели - дом был старый, считай, барак, тридцатых годов, давно пора бы сносить и дать им квартиру в пятиэтажке улучшенного типа. Все, кто предшествовал Корнелию на посту директора стройконторы, и те, кто сменил его на том посту, - все построили себе виллы, коттеджи или хотя бы квартиры в элитном доме на Марксистской. Один Удалов так и остался в покосившемся доме № 16 на Пушкинской улице.      Что-то ей сегодня все было не по душе. Даже запахи на лестнице уловила, застоявшиеся, почти древние, кухонные и другие. И стекло мухами засижено так, что света не видать. Давно пора бы вымыть, а кто возьмет на себя такой труд?      Ксения спустилась на первый этаж, остановилась перед дверью к профессору Минцу. Дверь была стандартная, все слышно, только Корнелий с Минцем стояли не у двери, а в комнате, и голоса их доносились не очень внятно.      - А ты давал основания? - это Минц говорит.      - Ну какие основания! Ты меня скоро тридцать лет знаешь. Ну какие могут быть основания в нашем городишке, где каждый каждого в лицо знает?      Он засмеялся каким-то невнятным смехом. Минц тоже засмеялся.      - Не преувеличивай, Корнелий... Дыни желаешь? Мне одна женщина вчера принесла. Балует она меня.      Затем голоса отдалились и стали неразборчивыми.      Ксения вздохнула.      - Смеются, - произнесла она вслух. - Ну ладно, досмеются.      Она вышла на Пушкинскую и направилась к центру.      Вышла было к площади Землепроходцев, но тут ее словно плетью по ногам стегнули.      Дальше ни шагу!      Она и замерла.      Впереди был виден Гостиный двор. Прямо перед глазами магазин "Все для сада-огорода".      Вот именно! Этот самый магазин. Зловещая дверь приоткрыта в тягостный полумрак, откуда как орудия пыток выглядывают грабли...      Ксения зажмурилась от ужаса и попятилась.      Так она и пятилась метров двести, пока сообразила развернуться. Пускай они смеются над ней и осыпают ее упреками и оскорблениями. Если у женщины нет способов отстоять свою честь на дуэли или в конном строю, может быть, демонстрация слабости окажется более убедительной, чем напор силы?      И Ксения направилась к профессору Минцу.      Перед дверью к нему она остановилась и некоторое время прислушивалась - не хотелось ей встретиться там с мужем.      Внутри царила тишина, а потом послышался негромкий голос профессора. Он напевал известную песню "Мани-мани-мани" о власти денег. Значит, он один.      Ксения стукнула в дверь костяшкой пальца.      - Заходи, Ксения, - откликнулся из-за двери профессор.      - Здравствуй, Лев Христофорович, - сказала Ксения. - Как ты догадался, что это я скребусь?      - Дедукция, мой друг, дедукция, серые клетки моего головного мозга вычислили, что если в семье Удаловых зародилась проблема и побеседовать о ней ко мне пришел Корнелий Иванович, то неизбежно скоро заявится и другая сторона конфликта. Правда, я не думал, что так скоро. Садись, Ксения, рассказывай.      - А ведь он сознался, - ответила Ксения, но села в новое кресло, купленное в Швеции одним из почитателей профессора, который полагал, что Минц в последнее время меньше делает открытий, потому что старое кресло совсем протерлось - пружины наружу! - Если этот мерзавец признался, тогда я молчу.      - Он ни в чем не признался, - возразил Минц. - И боюсь, что Корнелию не в чем признаваться.      - Помолчи, Лев, - отрезала Ксения. - Иначе я и за тебя примусь. Позорно покрывать мужикам друг дружку.      Минц оробел.      Человек - существо многоплановое. Минц - не прост, как хронометр. И потому не всегда последователен в своих поступках. Поставьте Льва Христофоровича на подиум в том зале, где дают Нобелевские премии, и предложите прочесть нобелевскую речь без бумажки. Он это сделает спокойно. Его не смутят даже взгляды членов Шведской академии или улыбка шведского короля. Но перед кассиршей в нашем гастрономе он теряется, как школьник, в домоуправление ходит с душевным трепетом, а Ксения Удалова способна довести его до дрожи в конечностях.      Он знал, что визит Ксении - дело решенное и близкое, он знал, что Ксения потребует от него защиты от мужа, он все предугадал и предусмотрел, но ответить отказом, что было единственным разумным действием с его стороны, он не смог.      - Тогда рассказывай о симптомах, - вздохнул он. - Чаю хочешь?      - Я уже ничего не хочу.      - Говори.      - Не знаю, что здесь мой благоверный плел, но я тебе со всей ответственностью заявляю: седина в бороду, бес - в ребро. Ты меня понимаешь?      - Корнелий не производит такого впечатления.      - А ты не девица, чего тебе производить. А вот существо в юбке для него... ах, что тут говорить! Удавлюсь!      - Вот это лишнее.      - Знаю, что лишнее. Лучше его удавить, но рука не поднимается.      - Ксения, не отвлекайся.      - Хорошо, не буду. Ты ихнюю бухгалтершу видел?      - В стройконторе?      - Вот именно. Не видел? Я тебе скажу - крокодил с острова Комодо. Сухопутная тварь.      Ксения просмотрела немало познавательных программ по телевизору, и поэтому для нее крокодилы с острова Комодо были существами понятными и не чужими.      - Продолжай, - сказал Минц.      - Дальше - хуже. У нас в молочной продавщица - это раз, а на рынке в магазине "Все для сада-огорода" такая татарка, хоть чадру надевай! Дальше перечислять?      - Это все подозреваемые пассии твоего Корнелия? - спросил Минц, хотя можно бы и не спрашивать - и так все понятно.      - Ты словами не раскидывайся, - попросила Ксения. В ее глазах накапливались слезы - вот-вот покатятся вниз по алым щекам. - Ты пойми мое состояние. Он себе в детском садике одну отыскал. А ей всего-то лет шестнадцать-двадцать! Его же за развращение пора сажать. Хотя теперь эти Лолиты такие пошли, что пенсионера тащат в кровать и еще обкусывают.      - Что делают?      - Зубами по карманам шарят, - сказала Ксения. - Это так печально, чему их в школе обучают? А может быть, этому и обучают...      - Ксения, скажи, а ты не задумывалась: вдруг все эти женщины - плод твоего разгулявшегося воображения?      - Не повторяй его слова. Я покончу с ним и с собой. Лучше давай я тебе дальше перечислять буду. Вот ты думаешь, что Корнелий на рыбалку ездит? Это глупая наивность. Он удочки в лесу под кустом прячет, а сам опушками на слободу несется, к одной молочнице.      - К молочнице?      - Ядреная такая, кровь с молоком, конечно, молочница. Я ее адрес знаю, скоро подожгу.      - Только не надо взрывать, - попросил Минц. - Все газеты напишут, что это чеченский терроризм, возьмут тебя и скажут, что ты - белая колготка.      - Окстись! У меня белых колготок и в жизни не бывало!      Ксения чуть приподняла подол юбки, чтобы показать, что ее колготки телесного, нормального цвета.      - А чего ты от меня хочешь? - спросил Минц.      - Спасения.      - Как я могу спасти тебя, Ксения?      - Со мною что-то происходит. Я выхожу на улицу, где детский сад расположен, и ноги у меня отнимаются. Не могу я ходить по Краснопартизанской. Убейте, не могу!      - Дальше, дальше! Это удивительный феномен.      - Ревность меня душит. Представляю, как он, этот старый развратник, шагает с ней в обнимку к детскому садику...      - Зачем?      - Зачем? Чтобы лобзаться в детский мертвый час. Детишки только закрыли глазенки, а он уж ее тискает в углу.      - Ох!      - Вот именно. Но когда выхожу я на площадь Первопроходцев - а это по нашей улице в другую сторону, то вижу вывеску "Все для сада-огорода" и понимаю - именно там он встречался со своей татаркой. Именно там он обменивался с ней страстными взглядами исподтишка, ты понимаешь?      - Патология, - сказал Минц.      - Для вас, может, и патология, и маммология, а мне умереть в самый раз. Ревность душит меня за это самое место.      - За какое? - удивился Минц.      - За горло, - просто ответила женщина. - Но если пойти мимо церкви Параскевы Пятницы, то там остановка автобуса. Знаешь, зачем ее там устроили?      - Зачем?      - Чтобы моему мерзавцу удобнее было по утрам с бухгалтершей встречаться. Они встречаются, и сразу в автобус! Развратом заниматься.      - В автобусе?      - И в автобусе тоже.      - Сомнительно.      - Значит, ты, Лев Христофорович, недостаточно развратный. Не знаешь, на что способен некоторый самец!      - Ты о Корнелии?      - И черт меня дернул выйти за него замуж! - возопила Ксения так, что Корнелий, который как раз вышел покурить на лестничную площадку, сжался от этих слов, как ежик под лапой медведя.      - И давно это случилось? - спросил Минц не без ехидства.      - Сорок лет живу на краю смерти.      - Чего же раньше не разошлась?      - Раньше, пока демократы не развалили Советский Союз, всегда был партком, куда можно было пойти и прямо сказать: жить с таким извергом я больше не в состоянии. Немедленно разлучите его с этой девкой и верните в семью. А теперь мы все, бабы, сами по себе, без партийной защиты и подмоги! Загибаемся.      Лев Христофорович достал из ящика стола план города Великий Гусляр и разложил его на столе.      - Посмотрим, - рассуждал он вслух. - Если нам надо на рынок и мы не можем ходить по Краснопартизанской, то нетрудно свернуть на Софью Перовскую...      - Ты с ума сошел! Еще двадцать лет назад он на той улице Маруське Эйнштейн подмигивал.      - Не родственница? - вдруг заинтересовался Минц.      - Ее из техникума за неграмотность вышибли. Вот и сидит она у окна и подмигивает. А мой чуть что - сразу ей в ответ подмигивает.      - Ты видала?      - Люди донесли.      - А может, за давностью лет вычеркнем улицу Софьи Перовской?      - А для меня события двадцатилетней давности кажутся совершенно живыми. Как сегодня! Не могу я на ту улицу зайти. Лучше умру.      - А как Зловонный переулок? - спросил Минц. - Он по краю идет, у реки.      - Нет, ты решил меня в могилу свести! - обиделась Ксения. - Ты что, забыл что ли, кто там таится?      - А кто там таится?      - Она. Отравительница, Лукреция Борджия, собственного мужа уморила и попала в историю.      - Вроде бы у нас в городе таких не было.      - А Зинка? Знаешь ли ты, наивный профессор, что эта Зинка в восьмидесятом, нет, в восемьдесят седьмом чуть было в Париж с Корнелием не укатила?      - Не может быть!      - А я тоже сначала не поверила, когда мне старуха Ложкина рассказала. Но потом по его глазам все раскусила. Так что и не мечтай - Зловонным переулком я никогда ходить не стану.      Разговор этот продолжался еще более часа, и Минц по ходу его зачеркивал синим фломастером те улицы, по которым ревнивая Ксения не могла ходить, и те площади, на которых Удалов перекинулся взглядом со своей очередной жертвой. К ужасу Льва Христофоровича, на исходе этого часа обнаружилось, что и в самом деле эмоционально ущемленная Ксения Удалова по городу уже не могла передвигаться, потому что все время натыкалась на любовниц, знакомых или иных женщин Удалова, и внутреннее отвращение к этим развратницам и к мужу, который им способствовал, было столь велико, что Ксении лучше бы запереться дома и доживать свой век в полной изоляции.      - И что же будем делать, доктор? - спросила Ксения с некоторым удовлетворением и даже гордостью в голосе, потому что картина получилась убийственная и уникальная.      - Может быть... - Профессор надолго задумался. Через несколько минут его посетила конструктивная мысль.      - А как насчет крыльев? - спросил он. - Есть на это техническая возможность. Сделаем тебе крылья, моторчик на копчик и полетишь...      - Полечу? И грохнусь? И оставлю внуков без бабушки?      - Риск есть, но небольшой.      - Нет, - отрезала Ксения. - Потому что с неба я буду видеть все места его разврата, все дома его любовниц и ухажерок. Так я на них сразу и грохнусь!      - Так...      И Минц снова надолго замолчал. Потом сказал так:      - Придется поделиться с тобой, Ксения, великой космической тайной.      - Вот это мне больше нравится, - сказала женщина. - Делись.      - Наука только-только подходит к этому рубежу, - сказал Минц. - Даже многие не верят.      - Меня это устраивает. Если дело верное.      - Дело верное, ты уж поверь моему опыту.      - Выкладывай.      - Земля под нашими ногами с одной стороны - планета, а с другой стороны - пустота, - сказал Минц и дернул себя за ухо, потому что и самому было трудно поверить в свое гениальное открытие. - Любое материальное тело может пройти от точки "а" до точки "б", если оно получит прибор, скажем, ключ, к движению в условных туннелях, которые пронзают всю Вселенную. Это как бы туннели метрополитена, но в то же время они представляют собой совершенно невероятный лабиринт.      - То есть ты хочешь, чтобы я под землю полезла? - спросила Ксения. - Без света, в грязи, а потом из подвалов вылазить, так, что ли?      - Я говорю тебе, женщина, - рассердился Минц, - что подземные ходы - это галактическая условность. Теоретически я тебе докажу это в два счета, но вот путешествовать таким образом я еще не пробовал. И никто не пробовал.      - А я попробую и сгину.      - Ты можешь не углубляться, - сказал Минц. - Постой с краю. Привыкни. Я же тебя ни к чему не принуждаю... в конце концов!      - Не кричи на пожилую женщину. И как я буду ходить?      - Как и снаружи, - ответил Минц. - Расстояния те же, наземные объекты корреспондируют подземным коммуникациям.      - А другими словами? - спросила Ксения.      - Другими словами, от твоего дома до детского сада столько же, как поверху.      - Не понимаю. Что же я, из люка вылезу, да?      - Нет, ты по земле пойдешь. Никто и не заметит.      - Что-то ты дуришь меня, старую, Христофорыч. Как же я под землей буду ходить, а наверх вылазить незаметно?      - Потому что ты будешь ходить не под землей, а под виртуальной землей. Если Вселенная - это организм, то она пронизана тончайшими сосудами и нет им числа! Они всегда в движении, всегда в пульсации, и в то же время они статичны и стабильны, именно от их стабильности зависит в большой степени стабильность Вселенной как системы.      - Значит, я влезу...      - И вылезешь где надо. Только никому ни слова - человечество пока не готово, а милитаристские силы сразу постараются использовать мое гениальное открытие для своих корыстных целей.      - Тогда покажи.      - Эй, - вздохнул Минц. - Хотел я сам сначала попутешествовать, чтобы понять, куда смогу проникнуть с помощью ключа... но если другу надо помочь, я себе другой ключ сделаю.      Сначала Ксения, конечно, опасалась и не стала лезть глубоко.      - Я во двор и обратно, - сказала она. - Только белье сниму.      Ключ был не просто ключом, а коробочкой, которую Минц повесил Ксении на шею на простой цепочке. Верх коробочки был стеклянным, на нем была нанесена карта Великого Гусляра. С помощью кнопки можно было установить стрелочку на нужной точке...      Ксения установила стрелку на улице в десяти метрах от ворот.      Потом зажмурилась.      И оказалась во внутренностях Земли.      Это были именно внутренности.      Внутренности Вселенной.      Бесконечные, запутанные сосуды и капилляры, вокруг ощущение влажности, нутряной теплоты и в то же время - сквозняки! Просто ужасно, какие сквозняки дуют в брюхе Вселенной. Освещение в сосудах было тусклым, неверным и непонятно откуда исходящим...      Стенки и пол были упругими и чуть скользкими, не то чтобы мокрыми, но особенными.      А расстояния там были такими же, как снаружи.      До химчистки от дома пять минут хода. Значит, тебе и по подземному ходу надо будет двигаться столько же минут. А это не всегда приятно. Ведь идешь снаружи, мимо домов проходишь, мимо магазинов, птиц видишь, дома и деревья. А внутри Вселенной - только стенки ходов да непонятные звуки, хлюпы, всхлипы, будто за стенкой в другом проходе какое-то земноводное ползет на охоту за человеком.      - Так может быть? - спросила Ксения.      - Невозможно, - ответил Минц. - Ты с любым крокодилом, который туда невзначай угодил, находишься в другом измерении. Твой сосуд - это твой сосуд, ясно?      С тех пор Ксения ходила на рынок и в магазины по подземельям Вселенной.      Темновато, душновато, как в чреве кашалота. То-то Библия написала про Иону во чреве. Наверное, они знали об этих ходах.      Дошла до места, сразу свет вокруг - стоишь у химчистки, и никто не удивляется. Теперь часто люди исчезают и появляются - кому какое дело!      Зато проклятых домов и мест, где скапливались разлучницы, она теперь и в глаза не видела. Как будто их не существует. Конечно, утешение не окончательное, но существенное.      Дома установился если не мир, то перемирие. Ксения прекратила бунтовать. За первый же день переделала в городе больше дел, чем за неделю раньше. С друзьями встречалась, со знакомыми, рассказывала о семье. И ей рассказывали.      Но человек устроен так, что полного счастья достичь не удается.      Спешила Ксения по тусклому проходу и делать нечего - начинала переживать, что сейчас делает проклятый изменщик. Пользуется ее отсутствием на этом свете. Гуляет по набережной с какой-нибудь приезжей русалкой. А как его поймаешь?      Как бы проделать в этих подземельях дырки, чтобы выглядывать, проверять мужа?      Нет, Минц подтвердил - физически нереально. И опасно - Вселенная может осерчать.      Может, телевизор поставить? Монитор, как в гастрономе, чтобы отбивные не воровали?      Не получится монитор. Нет связи между подземельями и поверхностью.      Ксения как бы смирилась, но все равно переживала. А когда приходила домой, то обнюхивала мужа, не пахнет ли от него чужой сучкой. И белье проверяла на нем - не надето ли наизнанку.      Как вы понимаете, положение изменилось к лучшему, но не принципиально.      "Пока останется любовь,      С ней рядом ревность угнездится!"      Так сказал японский поэт XII века.      С такими словами топала домой Ксения, несла сумку с рынка.      И тут совсем рядом услышала какой-то смутный звук, будто человеческий голос, чего, по уверению Минца, быть не могло.      Раньше бы, неделю назад, когда Ксения еще только перешла на подземное движение, она бы перепугалась, а теперь уже чувствовала себя в капиллярах Вселенной почти как дома, так что лишь заинтересовалась и стала двигаться на голос, что не сразу удалось - это ведь как по лабиринту путешествовать.      Но добралась до источника звука.      Нет, не крокодил и не привидение.      Существо неизвестного пола и национальности, даже неизвестно, с какой звездной системы, схожее с оранжевым пауком и в то же время напоминающее кенгуру, стояло на цыпочках в подземном сосуде и втыкало в потолок железную палку. С потолка капало и сыпались какие-то крошки.      - Вы что здесь делаете? - спросила Ксения, которая вовсе не испугалась.      Существо оторвалось от своей деятельности и ответило Ксении телепатическим путем:      - Не отвлекайте меня, чудовище!      - Это я - чудовище?      - А кто же еще?      И существо снова принялось долбить потолок.      - Ничего не получится, - сказала Ксения. - Мне Лев Христофорович сказал, что это виртуальный потолок, его, может, и не существует.      - Мне тоже говорили, - ответило существо. - Но я не могу больше терпеть.      - А что случилось? - спросила Ксения.      - Чует мое сердце, - ответило существо, похожее на кенгуриного паука или паучиного кенгуру, - что мой-то меня все равно обманывает. Пока я здесь передвигаюсь, он на свидания бегает.      - Ты - женщина? - спросила Ксения.      - Еще какая женщина! Даже мученица.      - А сюда как попала?      - Я так ревную, - сказала паучиная кенгуру, - что не могу ходить по районам, в которых мой мерзавец встречался со своими развратницами.      - Неужели?      Ксения посмотрела на существо и нетактично спросила:      - И что он, на тебя похожий?      - Он не похожий, он - мужчина.      - Но в принципе?      - В принципе все люди одинаково устроены - восемь конечностей, одна сумка на животе, шесть пар глаз - обыкновенно.      - Не продолжай, я поняла. Я даже думаю, что его любовницы тоже с восемью конечностями?      - Разумеется.      - Тогда беру свою мысль обратно.      - А какая у тебя была?      - А мысль была - кому такой урод нужен?      - Мне, в первую очередь, - сказала паучиная кенгуру. - Я потому и хотела дырку пробить, чтобы подсматривать.      - И далеко вы живете?      - В центре Вселенной, - сказала несчастная паучиная кенгуру. - На Земле. А ты чего здесь оказалась?      - По той же женской причине, - сказала Ксения. - О, как схожи судьбы жен в нашей Галактике!      Она вынула фотографию Удалова и показала ее женщине.      Та вежливо взглянула, но быстро возразила:      - Уж очень страшный урод.      - Морально - да, а физически он еще орел. Ты спешишь?      - Нет. Вот из химчистки шла.      - И я не спешу. Может, поднимемся ко мне, чайку попьем?      Ксения уже привыкла к новой знакомой. Уродство - вещь субъективная. Мы тоже кому-то не нравимся. Была бы душа благородная.      Паучиная кенгуру согласилась.      Но стоило им сделать три шага, как навстречу выползла из-за угла червячина длиной четыре метра. Она волокла за собой контейнер с лягушатами.      При виде Ксении и паучиной кенгуру она зашипела. Но несчастных женщин она не испугала. Они уже поднакопили жизненный опыт.      - Простите, - спросила Ксения, - вы, случайно, не несчастная жена одного развратника?      Червячина громко зарыдала и произнесла:      - Он икру черт знает с кем оплодотворяет. Я этого не вынесу!      А паучиная кенгуру тихо сказала:      - Велика Вселенная, а нашей сестре везде плохо.      И женщины пошли пить чай втроем. Им было о чем поговорить.