Борис Андреевич Можаев
     
     
     В болоте
     
     Рассказы -
     
     HarryFan http://www.lib.ru
     "Собрание сочинений в четырех томах. Том второй.": Художественная
     литература; Москва; 1989
     
     Борис Можаев
     
     
     В БОЛОТЕ
     
     Однажды по газетным делам отправился я в село Бузиново, лежащее в лесной стороне за Тумой. Дорога в Мещере только одна - от Рязани до Касимова. Он покрыта камнем, большей частью даже асфальтирована. Но в сторону, проселками, да еще в дождливую пору проехать куда-нибудь - проблема.
     До Тумы добрался я сравнительно легко, а дальше призадумался: идти пешком, на ночь глядя, и далеко, и дорога незнакомая.
     - Сколько до Бузинова будет? - спросил я на улице.
     Один ответил:
     - Пятнадцать километров.
     Второй сказал:
     - Двадцать верст.
     А третий любезно взял меня под руку и пояснил:
     - Здешние дороги мерил черт да Тарас, но у них цепь оборвалась.
     В чайной за мой пустынный столик подсел дюжий одутловатый мужик в фуфайке, заляпанной мазутом, и в серой грязной кепке, натянутой по самые уши.
     - Проездом, значит? - смерил он меня с ног до головы быстрыми круглыми глазками.
     - Да вот, в Бузиново надо. А попутчиков нет.
     - Хотите, на "газике" довезу? Поллитру "райкомовской", да вторую - для сугреву в дорогу. Разопьем вместе, - предложил он.
     "Райкомовской" водкой называют здесь перцовку, потому что от нее не пахнет. Мы распили одну в чайной, вторую прихватили с собой и поехали...
     Недалеко за Тумой мы встретили странный поезд, - пересекая наш проселок, прямо по полю шел гусеничный трактор: за ним, подпрыгивая, колыхаясь с боку на бок, волочился на буксире грузовик. В кузове на мешках с мукой сидели мужики и бабы в телогрейках и брезентовых плащах. Хоть и стояла ранняя осень, но погода была дождливой и ветреной. Поравнявшись с нами, трактор остановился.
     - А че по дороге-то не едешь? - спросил шофер тракториста.
     - И тебе не советую! - кричал тот, высунувшись из кабины. - Полем лучше... Цепляйтесь ко мне! - приветливая улыбка так и не сходила с его чумазого лица. - Доставлю вас на буксире прямо по полю. Вам куда?
     - В Бузиново.
     - И я туда.
     - А как добираться обратно?
     - И обратно на буксире. Завтра молоко повезу в Туму. Я хожу только напрямки - вот так! - рубанул он ладонью в направлении невидимого села. - А лесом не советую. Засядешь на дороге-то.
     - Не пужай!.. Че везешь?
     - Муку. В пекарне хлеб кончился. Довезем! - весело крикнул на прощание приветливый тракторист и помахал рукой.
     - Может быть, мне лучше к нему пересесть? - спросил я шофера.
     - Да ну! Мокнуть будете на мешках. Вон как туча замывает. Я вас с удобством доставлю... Вездеход!
     Погода и в самом деле хмурилась на дождь. Над мокрыми сумеречными полями, обгоняя нас, низко летели растрепанные грязные облака: где-то впереди, у горизонта, над тощим леском они сгруживались в темную тучу, словно поджидая нас: "А вот мы вас, голубчики, встретим ужо". Туча все росла, раздавалась в стороны, нахлобучивая поля. И вскоре стало совсем темно.
     Возле леса "газик" приостановился, - шофер выглянул из кабины и напряженно всматривался в темноту. Легкий сквозной березнячок, казавшийся издали таким мелким и реденьким, теперь сомкнулся, потемнел и вырос до самых облаков, подпирая сизую навалистую тучу угловатым контуром, словно рваная гранитная скала. И дорога ныряла в него, как в пещеру, металлически поблескивая дегтярной водой огромной лужи.
     - А не засядем в лесу-то? - спросил я с опаской шофера.
     - Ничего, выкрутимся...
     Пантелеевич, как назвался мне шофер, прибавил газу и свернул на обочину. В свете фар замелькали то жиденькие стройные березки, то голенастые, какие-то нагие, сосны. "Газик" ошалело заметался между ними, чудом не натыкаясь на стволы своим тупым рылом. Пантелеевич, огромный, погибистый, по-медвежьи накрыл баранку и крутил с таким остервенением, словно хотел напрочь оторвать ее и выбросить. Мы проваливались в какие-то колдобины, подминали кустарник, разбивали вдребезги лесные болотца. Нас так трясло, словно машину взял в руки сам леший и решил вытрясти из нее все содержимое.
     Но мы ехали, курили, вели пустячный разговор.
     - И чего тебя несет в это Бузиново? Ну что хорошего можно дочерпнуть там, к примеру, областного масштаба? Да еще в газету! Одни пустые хлопоты у тебя выйдут, - говорил мне Пантелеевич.
     - Там фабрика ткацкая... Хочу посмотреть.
     - Что это за фабрика? Артель "Напрасный труд". Они на деревянных станах ткут тик на матрасы.
     - И управляются?
     - А чего ж мудреного? Тут испокон веков заведено тканье. В Алексеевке еще надомные ткачи сохранились. И тоже фабрикой называется. Смех!
     - Что ж они зарабатывают на этих станах?
     - Рублей тридцать - сорок заработают. И то хлеб. Кормиться-то надо.
     - Небогато.
     - В колхозе и того не зашибешь. А станы кормят. Обижаться попусту нельзя. Оно, конечно, кому как... Для областного масштаба, в газету ежели, чего там почерпнешь? Газете нужен передовой настрой. Главная линия. А у нас тут что за линия? Болота одни да грязь непролазная.
     Уже просвет на лесной опушке показался, когда мы выехали на дорогу - и сразу "газик" остановился. Фары выхватили из темноты огромное болото. Мы вылезли из машины; Пантелеевич выломал палку и, осторожно ощупывая ею дно, пошел в болото. Его резиновые сапоги быстро погрузились по колена. Он вышел из болота, сошел с дороги вправо, влево, вернулся назад.
     - Нет, не объехать, - сказал он озабоченно. - Деревья больно часто стоят. И в болоте погрузнешь по брюхо. Мотор заглушишь. Придется нам, парень, назад шуровать. Утро вечера мудренее.
     - А далеко еще до Бузинова?
     - Верст пять будет.
     - Тогда я пешком пойду.
     - Тебя что там, теща ждет?
     - Крестник... будущий.
     - Тогда давай хоть обогреемся в дорогу. Раздавим вторую поллитру. У меня тут помидор припасен.
     - Оставь на похмелье!
     Я обошел стороной болото и вышел снова на дорогу. Пантелеевич переключил фары на дальний свет и освещал мне путь до самого угора. Я шел по середине глинистой дороги, как по тропе, по бокам поблескивали глубокие колеи, наполненные до краев водой. Видимо, по ней давно уж никто не ездил.
     На самом угоре я остановился. Пантелеевич хрипло посигналил мне, а я в ответ помахал ему кепкой и спустился вниз. Темнота окутала меня кромешная. После света фар я долго не мог различить не только дороги, но даже неба. Ощущение было такое, будто я попал в подпол и надо мной захлопнули крышку. Резко пахло землей и какой-то затхлой сыростью. Я шел на ощупь по скользкой горбине дороги, поминутно оступаясь то в левую, то в правую колею. Резиновые сапоги раскатал на всю длину, и все-таки брызги попадали за голенища. Мокрые штаны прилипали к ляжкам, отчего по всей спине пробегали мурашки, так что лопатки сводило.
     Хлынул дождь... Я поднял воротник плаща, плотнее нахлобучил кепку и прибавил шагу. Теперь вроде бы и повидняло, по крайней мере я различал по шуму дождя, где вода, а где нет. Но вот беда - дорожные колеи стали разбегаться в разные стороны и сплошь пропадать в мелких болотах. Болота я переходил без особых затруднений, но всегда ошибался в выборе направления дороги; она выныривала из болота непременно где-то сбоку, и немалых трудов стоило отыскать эти заполненные водой параллельные колеи. Несмотря на дождь и холодный ветер, я вспотел и расстегнулся.
     Теперь уж я и сам не знаю, как все это случилось, - но я заблудился не в лесу, не в поле, а в болоте. Болото как болото - поначалу мелкое, шел по нему и вроде бы дорогу чуял под ногами - колеи. Потом провалился один раз по пояс, второй - нахлебал в сапоги воды, повернул назад - шел, шел, а берега все нет. И глубина - в пояс. Повернул направо, налево - куда ни пойду, везде глубоко... Сапоги держу за голенища - под самый пах натянул, а чуть оступишься, глядь, - и опять залил через край. Идти напролом - плюнув на то, что заливает? Но куда? А если там еще глубже?.. Плыть? Далеко не уплывешь в плаще да в резиновых сапогах. Да и куда поплывешь, когда в трех шагах ничего не видно?
     И вот я остановился посреди болота, стою почти по пояс в воде, держусь за голяшки сапог, - хвост плаща в воде, кепка промокла, вода течет по вискам, по шее за шиворот. Стою в кромешной тьме, посреди ночного безмолвия - только тихий шум дождя о воду, как шелест листьев. Поначалу я все озирался по сторонам - в надежде увидеть берег или хотя бы какой-нибудь предмет. Потом как-то внезапно и остро сообразил, что забреди я поглубже, выбейся из сил, - кричи до хрипоты, никто не услышит, никто не придет на помощь. И мысль, что можно утонуть в этом грязном и паршивом болоте, наполнила меня холодным отчаянием. Я вспомнил почему-то прочтенную в детстве историю о том, как охотник попал в волчьи капканы. Сам поставил и сам же попал в них. И рисунок вспомнил, как он лежит беспомощный, вытянувшийся во весь рост - руки и ноги скованы железными челюстями капканов. Эта картина часто преследовала меня в детстве: я переживал все это, как будто сам попал в эти капканы: более всего меня поражала при этом беспомощность человека, что помрет он от голода, и еще то, что никто не знает и никогда не узнает про это. Вот эта беспомощность - тебя могут терзать волки, мучить голод, а ты ничего не можешь, и никому до этого нет дела, - меня просто угнетала.
     И, стоя посреди болота, я пережил нечто похожее на то мое детское отчаяние... Мне хотелось бежать и бежать без оглядки из этого проклятого болота, но какая-то сила сковывала меня. Я стоял, понуро ссутулившись, слушал, как хлюпала кругом вода, и память услужливо подсовывала мне полузабытую чертовщину.
     "Намедни Левку Головастого на Каменском болоте нашли... Еле отходили. Закоченел совсем и воды нахлебался... Как он там очутился? Черти отвезли. Иду я, грит, в Ефимовку, домой, - догоняют меня в поле на тройке с бубенцами. Тпру! Садись, Левка, подвезем! И ребята вроде знакомые... Веселые! Сел я - и понеслось, замелькало - где земля, а где небо - не поймешь. Песняка наяривают. И я с ними заодно... Вроде бы и гармошка была... А вот как в болоте очутился, убей, грит, не помню. То-то и оно-то... Не пей в сумерках-ти. Не броди по дорогам. Смутное это время - самый разгул для чертей..."
     "Они с целью заводят людей в болота. С це-елью... И в озере кто утонет или в пруду - тожеть их дело. А почему? Потому как ездят они на этих утопленниках. Ты думаешь, из кого черти тройки набирают? Из утопленников. В коренники мужики идут, а на пристяжку бабы. Намедни к Петьке Карузику заехали ночей: "Подкуй лошадь!" Он завел ее в станок, взял заднюю ногу - ан не копыто, а пятка... Новенький, значит, у них. Объезжали. Накануне как раз Мишка Коровятник утонул".
     "А откуда взялся этот Пантелеевич? Кто он такой? - начинаю поневоле думать я. - Он даже фамилии своей не назвал. А в каком он колхозе работает? Почему не поздоровался с ним тракторист? Где он живет? Ничего не сказал..."
     Я вспомнил, как подошел он ко мне в тумской чайной: сутулый, плечистый, одутловатое красное лицо, глубоко посаженные медвежьи глазки. "Проездом, значит", - сказал он. Откуда он знал, что я проездом? А может, я по делам в Туму приехал? Ведь я никому не представлялся. И почему к нам никто не подошел, пока мы сидели и пили? Ведь за столиками было полно народу. Кругом теснота, а у нас свободно. Если он и в самом деле работал в Туме или в ближнем колхозе, так ведь нашлись бы у него и знакомые. По крайней мере кто-нибудь поздоровался бы с ним. Никто не подошел, никто не подсел к нам... "Ах я идиот! Ну с кем я связался?"
     "Да глупости, глупости все это, - отмахивался я. - Нет, погоди, погоди... Если бы он был здешний, неужели он не знал, что по дороге в Бузиново проехать нельзя? Ведь знал бы. Шофер не сидит на печке. Конечно, знал! Недаром его тракторист предупредил, а он только усмехнулся..."
     "Да ерунда... Просто понадеялся на себя. Не впервой, мол, проскочим".
     "Ага, а то он из Рязани приехал? Не знал, что за лесом болото? Да что там говорить. Ему в любом случае надо было отдать меня трактористу. И меня не мучить, и себе не рисковать.
     В любом, если бы он был добрым человеком..."
     "Ну, какая чепуха! - пытался я урезонить себя. - Ведь он сам рисковал засесть в лесу".
     "Рисковал, да не засел. В том-то все и дело. Ехал по лесу целиком, по кочкам, по кустарнику, и не засел! Скажи я кому-нибудь - не поверят! Засмеют! А потом еще и посветил мне, посигналил - лезь, милок, прямо в болото! Ах я идиот, ах идиот... Ну, кому я доверился, кому?"
     "Постой, да он и фуражки не снимал ни разу. Да, да, не снимал... И в чайной за столом сидел в фуражке..."
     - Но-о! Е-кэ-лэ-мэ-нэ... - раздалось где-то сзади, совсем близко.
     Я обернулся и замер: шагах в десяти от меня что-то чернело: дерево - не дерево, человек - не человек. Вроде бы слишком высокий, и прямо на воде стоит. Меня словно толкнул кто-то, словно в ухо дунул и явственно сказал: "Вот он!" Да, это был он - Пантелеевич, высокий, плечистый - стоял на воде, широко расставив ноги. Я хотел крикнуть, но не смог и попятился назад.
     - Да ну же, бегемот! Чего стала!
     Захлюпала вода, громыхнуло дровяным стуком колесо, и черный человек колыхнулся, поплыл над водой, растопырив ноги. Да это ж повозка!
     - Стойте! - закричал я и бросился к повозке.
     Я бежал, разбрызгивая воду, будто на мне был водолазный костюм.
     - Стойте!
     - Стою, хоть дои, - ответил насмешливо сверху возница. - Откуда тебя вынесло, Христос с тобой?
     Он стоял на двухколесной таратайке, держась за вожжи.
     Я ухватился одной рукой за нахлестку, вторую подхватил возница и вытянул меня наверх.
     - Держись за меня, - сказал он, потом обернулся к лошади и натянул вожжи. - Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ...
     Таратайка дернулась и закачалась, словно на волнах поплыла. Лошадь шля по брюхо в воде, все глубже и глубже погружаясь, вскинув морду и тревожно навострив уши. На миг мне показалось, что это не уши, а рога. Я вцепился в брезентовый плащ возницы и крикнул:
     - Куда ты правишь?
     - Не кричи! Лошадь сама знает. Не замай! Она вывезет. Вот что натворили дожди-то - прямо потоп вселенский. Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ.
     Только теперь я почуял, как дрожало у меня все внутри, как ходенем ходили руки и щелкали зубы. В коленях появилась какая-то расслабленность, словно они ватными сделались. Ужасно хотелось сесть. Я крепче держался за возницу, пытаясь унять хотя бы дрожь в пальцах, и не мог.
     - Озяб, что ли? - спросил возница.
     - Да.
     - А ты встань на нахлестки, - сказал он, обернувшись ко мне.
     - У меня сапоги резиновые. Да вроде бы мельче становится.
     - Она вывезет. Лошадь - скотина тонкая.
     - Вы случаем не знаете шофера Пантелеевича из Тумы?
     - Кто ж его не знает! Энтот атлет. Машину за передок подымает... А что?
     - Да так... - Мне стало стыдно своих недавних страхов и подозрений, я замялся и спросил: - А вы сами-то кто? Кем работаете?
     - Я из пастухов. А теперь осеменителем работаю.
     - Каким осеменителем?
     - Искусственным. Быков теперь перевели, вот я и занимаюсь с коровами. С луговой фермы еду. Раньше там быка держали. А теперь говорят - нельзя. Вредно! Наука, она свою струю ведет. По-новому, значит. - Он помолчал и потом спросил: - Как ты здесь очутился?
     - Заблудился.
     - Откуда шел?
     - Из Тумы.
     - Из Тумы? Вон что! А на луга утопал... под самое озеро.
     - Дорога увела.
     - Это черти тебя завлекли, - сказал он серьезно. - В этом болоте и утонуть не мудрено. Н-но! Е-кэ-лэ-мэ-нэ.
     
     1964