Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
     
     С голоду
     
     Рассказ
     
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Д.Н.Мамин-Сибиряк. Собр.соч.в 8 томах. Том 5. - М.: Худ.лит., 1954
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 13 августа 2003 года
     -----------------------------------------------------------------------
     
     
     I
     
     ...Настоящее вешнее солнце освещало изрытый ухабами челябинский тракт. Степан шел стороной, выбирая места посуше. Встречные обозы имели самый жалкий вид: не было проезда ни на колесе, ни на полозьях. Воза с кладью сидели по нескольку часов то в пропитанном вешней водой снегу, то на голых местах, где чернела земля. Вся беда в том, что вешнее тепло ударило рано, недели за две до благовещенья. Раза два возчики останавливали Степана и просили помочь высадить завязнувший в снегу воз, - такому рослому мужику стоило только двинуть плечом. Степан молча подходил к телеге, пристраивался поудобнее, напирал плечом и только встряхивал головой - в нем не было силы... Возчики это чувствовали и с удивлением смотрели на обессилевшего мужика, которым впору было забор подпирать.
     - Да ты это што, дядя? - галдели возчики. - Глядеть на тебя, так гору своротишь, а силенки, как у худой бабы.
     - А так... неможется... - сумрачно отвечал Степан, стараясь не глядеть ни на кого. - Повредил малость.
     - Да ты дальний, што ли, будешь-то?
     - Нет... Вот тут с трахту повернуть влево, сейчас и наша деревня будет, Морошкина прозывается...
     Возчики только переглядывались и качали головами: и влево и вправо от тракта захватила голодовка, значит и мужик обессилел с голоду. Может, сердяга не едал суток трое... А Степан сосредоточенно шагал дальше, чтобы поскорее уйти с чужих глаз: ему было и совестно за свое собственное бессилье и надо было передохнуть. Он действительно ничего не ел уже несколько дней и его пошатывало с голодухи. Идет-идет, а в глазах так и потемнеет, точно кто обухом по голове ударит. Степан выбирал сухонькое местечко, обогретое солнцем, и долго сидел, пока отдыхали ноги и спина. Тяжело ему было, несмотря на весеннее тепло и пригревавшее солнце, так тяжело, точно вот взял бы лег, да и умер... Кроме обозов, навстречу ему то и дело попадались пешеходы, которые с котомками за плечами тащились в город на заработки.
     - Из городу, дядя? - окликали его мужики.
     - Из городу... - мрачно отвечал Степан.
     - А не слыхал, милый человек, как насчет работы?
     - Никакой там работы негу, в городе... Задарма шесть недель прошлялся, а вот теперь домой бреду. Надо к пахоте готовиться... Дружно ударила весна-то, а земля не ждет.
     - Это ты правильно... На Егория вешнего только ленивая соха не выезжает в поле. Так работы, значит, не нашел? Ну, такие твои счастки...
     - Да и другие-протчии тоже... Так, из-за хлеба на воду можно колотиться: где дровец наколешь, где снег уберешь с крыши, а чтобы настоящей работы - не слышно што-то. В городе-то своих работников достаточно...
     Все разговоры шли на один лад: о работе, о хлебе, о голодовке. Далеко она прошла, голодовка, - за Челябу, в степь. Ни хлеба, ни овса, ни сена, ни соломы. Которую скотину прикололи еще до рождества и съели, а лошадей продают совсем даром, да и то не берут. Спрашивавшие мужики смотрели на Степана и не верили, что нет работы; где же ей и быть, как не в городе, где и богатых купцов видимо-невидимо, и господ, и чиновников.
     - Напрасно идете... - уговаривал Степан.
     - А уж што бог даст, милый человек... Не от радости идем...
     Степану стало легче, когда он свернул с тракта на проселок; по крайней мере не видеть других голодных людей. До Морошкиной оставалось верст тридцать, ежели взять прямо полями, а через Пеньковку и все сорок. Пожалуй, засветло не дойдешь до Пеньковки... Чем ближе к дому, тем легче: только бы добраться до своей деревни. Ах, что там теперь делается... Смотался совсем народ православный: голодная зима всех съела.
     Подходя к Пеньковке, Степан догнал мальчонку, который бойко вышагивал по стороне, помахивая палкой. Оказался свой, морошкинский, Сережкой звать.
     - Откедова прешь, Сережка?..
     - Из городу, - весело ответил мальчик. - А, это ты, Степа... А я было и не узнал тебя по первоначалу-то. Тоже из городу?..
     - Из городу...
     Сережа бойко поглядел своими еще детскими серыми глазами на Степу и улыбнулся без всякой причины. Это был среднего роста деревенский мальчик, лет четырнадцати, с загорелым и покрытым веснушками курносым лицом. Одет он был уже на городскую руку: в рваный пиджак, в рваные сапоги и рваные плисовые шаровары. Светлым пятнам Сережкиной костюмировки являлась новенькая ситцевая рубашка, только что купленная на толкучем в Екатеринбурге.
     - Чему обрадовался-то? - оговорил Степан мальца. - Моешь зубы-то...
     - Да я так, дяденька... По первоначалу-то я даже испугался: думаю, какой мужик гонится за мной, а потом гляжу - наш морошкинский Степа. Вместе-то веселее идти, а то я боялся через заводы один идти: трактовый народ, набалованный...
     - Чего тебе бояться-то, мальчуга?
     - А так, сам не знаю. В Пеньковке-то заночуем, Степа, а утре по холодку и стеганем в Морошкину. Больно уж я соскучился о своей деревне, так бы ровно вот бегом и побежал...
     - И беги, кто тебе мешает...
     Сережка опять замялся и только посмотрел на Степана своими детскими глазами. Радостное настроение Сережки отозвалось в душе Степана глухой болью, и голодный мужик недружелюбно посмотрел на него.
     - Ты чего в городу-то делал? - сурово спросил Степан.
     - А у попа в кучерах служил... С осени поступил на место, еще до первого снегу. Лошадь у попа старая-престарая, а сам поп тоже старый, да скупой, да ворчливый... Все не по нем. По перевоначалу-то тяжело доставалось, бежать хотел, да наши деревенские в город сено продавать привозили и не велели место оставлять, потому как в деревне-то совсем, слышь, есть нечего.
     
     
     II
     
     В этих разговорах дорога скороталась незаметно, точно кто придвинул Пеньковку. Это была большая деревня, залегшая в глубоком логу по берегам речонки Озерной. Бойкое место Пеньковка, а теперь и в ней тихо, точно после пожара; оставались дома одни бабы с ребятами да старики, а мужики разбрелись в разные стороны на заработки.
     - Голодают в Пеньковке-то... - заметил Сережка, шагая вперед. - Разве к Силантью попросимся ночевать, Степа?
     Силантьева изба стояла ближе, и уставший Сережка выигрывал несколько шагов. Степан согласился молча: ему было все равно, где ни ночевать. В избе у Силантья оставались одни бабы - старуха со снохой.
     - Шли бы вы куда-нибудь в другую избу, - посоветовала старуха.
     - Притомились, баушка... Может, ты насчет еды сумлеваешься, так мы и так обойдемся; завтра дома поедим.
     - То-то вот еда-то у нас, Степанушко: сами через день по кусочку съедим и все тут... Ребятушки вон плачут, хлебушка просят. Ох, нашел нас господь своей милостью... Заходите не то: везде одна сухота. А это никак ты, пострел Сережка?
     - Он самый, баушка Василиса...
     Зашли в избу, помолились и для порядку присели на лавку. Справно жил Силантий по своей силе, а теперь в избе совсем нежилым пахло. Молодуха сноха совсем исхудала, так что Степан не узнал ее, - она была из Морошкиной, еще соседкой приходилась. Всего четыре осени, как в Пеньковку ее выдали. Сережка притих сразу, как увидел голодавшую избу. Он молча положил свою котомку в уголок и смотрел кругам удивленными глазами.
     - С заработков иду, баушка Василиса... - печально говорил Степан. - Напрасно только время терял...
     - Ну, хоть свою голову прокормил, Степанушко, а дома и этого негде взять.
     - Об семье об своей соскучился, баушка... Как раздумалось в городе-то, так даже слеза прошибет: как-то они, мол, там горюют, а мне и выслать нечего... День поробишь, а три без дела шляешься.
     - Ох, плохо у вас, в Морошкиной-то, Степанушко... Сноха Матрена на той неделе ездила к своим, так порассказала довольно: у нас худо, а в Морошкиной еще тошнее того... Мужики-то тоже разбрелись, а бабы с ребятами маются... Тоже через день едят... Ну и отощали: идет другая баба по деревне и повалится - голову стало обносить с голоду. Потом хворь прикинулась: животами больше маются. Охвостьем прежде свиней кормили, а теперь в хлеб мешают, да и охвостья-то не стало.
     Поговорили, потужили, а потом, не поевши, залегли спать. С дороги Степан рад был месту. На полати к нему залез с своим узелком и Сережка.
     - Ну, ты, поповский выкормок, мотри, я рано буду вставать, - ворчал Степан. - Как раз проспишь...
     - А ты разбуди меня: веселее вместе-то.
     - У тебя веселье одно на уме, дурак...
     Лежа на полатях, еще поговорили. Между прочим, Сережка рассказал еще раз про свое житье у городского попа и прибавил, что несет домой целых шесть рублей - все свое жалованье, какое получил.
     - То-то матка обрадуется, - похвалила Василиса, - в сиротстве вырос, а матке помощник. Тоже голодом сидят... Легкое место сказать: шесть цалковых. Вот Степан-то и мужик, а и то пустой домой идет. Это тебе, Сережка, на сиротство господь послал... Совсем еще малец, а промыслил.
     - А я по заводам-то боялся один идти, - рассказывал Сережка, поощренный этими похвалами, - народ заводский бойкий, да и трахтовые тоже хороши, а тут еще навстречу свои голодные мужики бредут... Вызнают, што я с деньгами, как раз укокошат.
     - Было бы кого убивать-то...
     - Степан и то испугал меня, баушка, гляжу, мужик меня догоняет... В поле да в лесу один Никола бог.
     В этих разговорах Степан не принимал никакого участия, а только тяжело вздыхал. Шесть целковых, которые нес домой Сережка, мучили и волновали его, точно укор его собственному пустому карману. И стыдно было Степану, и обидно, и горько... А там, дома, ждет непокрытая нужда и голод. Жена, поди, думает, вот воротится Степан из города с деньгами и поправимся хоть до петровок, а там огороды поспеют, картошка, горох - как ни на есть перебьемся до свежего хлеба. Ах, далеко до этого свежего хлеба, а теперь и семян нет, и последняя лошаденка обессилела.
     Все в избе давно заснули, а Степан лежит и все думает: не дают ему спать свои черные мысли. За сердце точно кто схватит, как подумает о Сережкиных деньгах... Не велики шесть целковых, а в хозяйстве в такую пору большая разжива. Вот отчего Сережка так весело идет домой, а ему, Степану, хоть бы и не приходить: невеликую радость принесет с собой. О чем ни думает Степан, а в конце все-таки к Сережкиным деньгам повернет... Это даже испугало Степана, и он несколько раз принимался молиться, отгоняя закрадывавшуюся в сердце черную мысль. Сережка спит рядом, котомка в головах - всего протянуть руку, добыть деньги и потихоньку уйти с ними. Степана даже холодный пот прошиб от этой мысли, и на полатях ему кажется душно - давит его что-то, точно жерновом навалили. Так всю ночь промаялся Степан, а когда рассветало и бабушка Василиса по привычке затопила печку, он слез с полатей и начал собираться в дорогу.
     - А Сережку-то што не будишь, Степанушко? - спросила старуха. - Больно он вчера просил тебя, штобы вместе идти...
     - Будил, да крепко спит... Один дойдет.
     - Умаялся тоже с дорога-то, сердешный, - согласилась старуха. - Ну, ин, пусть отдохнет, а потом и один добежит: не велико место двадцать верст. Да ты што, Степан, туманный какой-то?..
     - Неможется, бабушка... Вот пойду, так ветерком обвеет.
     Старуха по своему поняла это "неможется", - просто отощал мужик, и конец делу. Едва ноги волочит. Из сил выбился. И другие мужики такие же. Ох, плохо дело.
     - Так я Сережку-то разбужу, - говорила старуха, провожая Степана за ворота. - Вострый паренек...
     Степан ничего не ответил, а быстро зашагал вперед, точно хотел убежать от мучившей его всю ночь мысли о Сережкиных деньгах. Он ни разу не оглянулся и даже не сказал старухе спасибо за ночлег.
     - Нет, неладное что-то попритчилось с мужикам, - вслух думала бабушка Василиса и пошла сейчас же будить Сережку - у ней в голове мелькнуло смутное подозрение относительно целости Сережкиных денег.
     Когда Сережка сосчитал свои шесть целковых, бабушка Василиса облегченно вздохнула: напрасно подумала худое про голодного человека...
     
     
     III
     
     Идет Степан знакомой дорогой и думает: "А хорошо я сделал, что ушел от греха..." А бес так и смущал: стоило руку протянуть. Да и старуха тут толкалась все время, в случае чего прямо на него бы и подозрение пало. Нет, хорошо, что убрался во-время... Вот только голод донимал Степана и даже мутило натощак, а попросить кусок хлеба в знакомой деревне было неловко: все в лицо его знали. В последний раз он поел в заводе, на постоялом дворе - попросил у ямщиков. И стыдно было, да люди чужие, никому не расскажут.
     Прошел Степан половину дороги и совсем выбился из сил. Ноги стали подкашиваться от усталости... Как на грех никого попутных не попадалось. А солнце уж совсем высоко и так припекает... Отдохнуть бы, полежать. Встретив недалеко стоявшую от дороги сенокосную избушку, Степан завернул в нее отдохнуть. Лег он на солому, закрыл глаза, а перед ним лицо Сережки и так улыбается весело...
     - Господи, помилуй! - взмолился Степан.
     Бессонная ночь взяла свое. Сколько времени Степан спал в своей избушке - он не помнил, а только проснулся от какой-то песни. Кто-то шел по дороге и горланил. Степан выглянул из избушки: Сережка...
     - Эй ты, непутевый, с какой радости песни горланишь? - окликнул его Степан.
     - Да это ты, Степа? А я думал, што ты уж в деревне...
     - Неможется мне... Прилег передохнуть, да и заснул.
     - Будет отдыхать-то. Пойдем вместе...
     - И то пора, Сережка...
     Они пошли вместе, то есть Сережка впереди, а Степан за ним.
     - А мне говорила баушка Василиса про тебя, Степа: туманный, говорит, такой пошел домой-то... Жалеет тоже.
     Имя бабушки Василисы заставило Степана вздрогнуть, точно оно навело его на какую-то страшную мысль. В самом деле, он ушел вперед, а Сережка вышел после... Потом найдут Сережку где-нибудь в лесу, а чье дело - поди поищи. Опять холодный пот прошиб Степана, и он весь задрожал. Господи, что же это такое?.. И голова кружится, и в глазах какие-то красные пятна. А Сережка шагает впереди, и котомочка за плечами болтается. "Отнять у него деньги", - мелькает в голове у Степана предательская мысль. Но ведь Сережка прибежит домой и всем расскажет, а его, Степана, за разбой посадят в тюрьму. А голова так нехорошо кружится, и глаза застилает туманом...
     - Сережка, куда ты бежишь, как угорелый!..
     Сережка останавливается и видит такое страшное улыбающееся лицо, точно это не Степан.
     - Погоди, говорю...
     Не успел Сережка остановиться, как удар кулаком по голове свалил его с ног. Мальчик едва успел крикнуть:
     - Степа... што ты делаешь?!
     Но Степа уже ничего не слыхал, а схватил Сережку за горло и принялся душить. Мальчик сопротивлялся недолго и скоро перестал барахтаться. Степан схватил его котомку и бросился бежать. Ему все казалось, что Сережка гонится за ним и Сережкин тоненький голосок кричит: "Степа, что же ты делаешь?" Степан, пробежав с полверсты, окончательно задохся. Ведь его могли увидать с дороги, потом Сережка остался совсем близко у дороги - первый кто поедет и увидит, а по горячим следам и его догонят. Припомнил Степан, что убитые, если их не привязать, гоняются за убивцами. Оглядевшись, он вернулся назад, снес мертвого Сережку в ближний лесок и привязал его же поясом к березе, a сам стороной пошел в свою деревню.
     
     
     Сережку нашли только через неделю, когда труп уже начал разлагаться. Степан вместе с другими слышал об этом, но не подал и вида, что знает что-нибудь о Сережке и что шел вместе с ним через Пеньковку. Приехал следователь, начали разыскивать, что и как. Степан начал задумываться и ходил как в воду опущенный. На четвертый день он не вытерпел и сам заявился к следователю.
     - Я убил Сережку, ваше высокоблагородие...
     - Зачем же ты его убил?
     - С голоду... Враг попутал Сережкиными деньгами.
     Со слезами рассказывал Степан, как вышло все дело, и, слушая его исповедь, плакали даже понятые. Хороший был мужик Степан и ни в чем никогда не был замечен.
     
     
     ПРИМЕЧАНИЯ
     
     С ГОЛОДУ
     
     Рассказ
     
     Впервые рассказ был напечатан в газете "Русская жизнь", 1891, 10 июля, за подписью: "Д.Мамин-Сибиряк", с примечанием: "Истинное происшествие".
     Включая рассказ в сборник "Преступники" (1902), писатель снял примечание и провел стилистическую правку текста.
     Второе издание сборника "Преступники" вышло в 1906 году.
     В настоящем собрании сочинений текст рассказа печатается по изданию: "Д.Н.Мамин-Сибиряк. Преступники", 1906, с исправлением опечаток по предшествующим публикациям.
     
     Е.М.Шуб