Фридрих Евсеевич Незнанский (http://www.neznansky.ru)
     
     Серия "ГОСПОДИН АДВОКАТ"
     
     Когда он проснется
     (1999)
     
     
     - Нет, нет, Левчик, ты не врубаешься, униатство - это как раз самая клевая вера.
     Крупный бритоголовый парень с льняным чубом, в расстегнутой кожаной куртке из белой пушистой овчины, сидя вполоборота к водителю, оживленно и убедительно жестикулируя, пытался донести до своего собеседника весь сокровенный смысл идеи единой христианской церкви. Это у него получалось не ахти как, но недостаток своего красноречия чубастый парень компенсировал искренней и непоколебимой уверенностью в своей правоте. Парень говорил с сильным малороссийским акцентом.
     - Это самая подходящая вера для нас. Должна же быть у Украины своя церковь? Ну ты понимаешь, католицизм для поляков, православие для москалей, в Германии, скажем, протестантизм... А для Украины необходимо иметь свою веру, чтобы государственная идея была, понимаешь? Идея объединения всех украинцев против москалей и ляхов. И всех остальных. А это как раз униатство.
     Старенькая темно-вишневая, давно не мытая "девятка" проехала мимо станции метро "Университет" и, свернув с проспекта Вернадского на тихую улицу, ведущую к МГУ, притормозила метрах в ста от автобусной остановки. За деревьями, обильно припорошенными пушистым снегом, за высокой решетчатой оградой, желтели немногочисленные университетские корпуса. От них до остановки вела через газоны расчищенная от снега узкая тропинка. Рядом, с другой стороны улицы, возвышалась темно-серая громада Московского университета.
     Остановка была пуста. Вскоре появился мужчина в короткой дубленке с портфелем, успел на ходу заскочить в подошедший автобус и уехал. Вишневая "девятка" с тонированными стеклами стояла у обочины, не заглушая двигателя. Прохожие не обращали на машину никакого внимания.
     - Униаты - это ж секта? - неуверенно предположил водитель "Жигулей", которого чубастый собеседник называл Левчиком.
     Он был немного старше парня в овчинной куртке и, судя по чистому выговору, являлся москвичом, но прислушивался к словам своего напарника с явным интересом и уважением. Однако в его глазах было еще одно - тревога.
     - Идея унии - снова объединить православных и католиков, сечешь? Чтобы была единая христианская религия. При Екатерине униатство запретили, потому что москали боялись, что у нас будет своя церковь, - уверенно доказывал белочубый, время от времени делая небольшие паузы, чтобы подыскать русский аналог украинскому слову, - а теперешние красные попы вообще его боятся, как черт ладана. А униатство пришло к нам из Византии, из Константинополя. Когда патриарх Константинопольский призвал всех христиан, католиков и православных снова объединиться в одну церковь, москали первыми откололись и создали свою патриархию. А теперь, когда мы хотим создать свою церковь, московские попы анафемой грозятся. А что нам их анафема? Тьфу - и растереть.
     Водитель "девятки" разбирался в истории еще меньше своего "идейного" собеседника, а подозрительная каша из исторических фактов окончательно поставила его в тупик.
     - Ты хочешь сказать, что униатство должно быть государственной религией? А если это случится, то что? - спросил он. - Ты думаешь, лучше будет?
     - А чего ж?! Конечно, лучше! - уверенно ответил бритоголовый. - По крайней мере на поклон к московским попам ездить не придется. И Рождество будем праздновать цивильно, не седьмого января, а двадцать пятого декабря, как все нормальные люди. Как Европа.
     - А Пасху? - заинтересовался Лева.
     - Пасху тоже.
     - Что "тоже"? Когда будем отмечать, по католическому календарю или по христианскому?
     - Не "по христианскому" говорить надо, а "по православному". Эх ты, москаль недобитый! - ухмыльнулся сторонник униатства. - Пасху тоже вместе со всей Европой праздновать будем. Такие времена настанут, Левчик...
     - По католическому, значит? - насупился Лева.
     - А тебя жаба душит? - заржал его собеседник.
     - Нет, просто... Почему именно все надо делать по католическому?
     - А чтоб назло твоим москальским попам.
     - Так что, выходит, униатство - это просто католичество, только на украинской мове?
     - Дубина ты стоеросовая, - обиделся бритоголовый. - Объясняй тебе, объясняй, а все не доходит.
     Разговор сам собой затух. Сидящие в машине то и дело поглядывали на часы. Они явно кого-то ожидали. И водитель, и его собеседник в куртке из овчины не сводили глаз с тропинки, ведшей к одному из университетских корпусов.
     - Ну де ж вона? - нетерпеливо теребя пуговицу, приговаривал "малоросс".
     Тот, кого они ждали, должен был появиться с минуты на минуту. Он или, вернее, она ходила по этой тропинке каждый день. Но сегодня она почему-то задерживалась.
     Стоял морозный солнечный день. Ночью и утром в Москве шел снег, и белоснежные сугробы по обе стороны узкой расчищенной тропинки искрились, слепя глаза. Весело чирикали снегири, перепрыгивая с ветки на ветку, отчего отдельные снежинки, а то и небольшие комки снега падали вниз. Чистый морозный воздух был особенно прозрачен.
     - А почему православие не может быть на Украине государственной религией? - нарушил молчание водитель.
     - Потому что православие - русская вера, - наставительно ответил бритоголовый парень, - все, кто ходят в церковь, - русские. Кто в костел - католики. Нужно же, чтобы и украинцу было куда пойти? Справедливость должна быть?
     - Не ведь есть отдельная Украинская православная церковь? - несмело возразил Левчик.
     - А автокефальная православная церковь вроде секты, - строго отвечал чубастый, - русский патриарх на нашего анафему наложил, как на Мазепу.
     - Поэтому Кучма своего отца в русском православном храме отпевал, а не в автокефальном? - спросил Лева, внимательно что-то про себя обдумывая.
     Парень в овчинной куртке несколько раз смигнул. От напряженного всматривания у него заслезились глаза.
     - От бис, - выдохнул он. - Солнце слепит.
     Достал из кармана куртки солнечные очки и надел.
     - Вот я потому и говорю, что лучше было бы государственной религией сделать униатство. Все сразу ясно станет. Кидал бы ты, Лева, свою Москву да перебирался обратно к нам у Львив. Там сейчас весело. Хлопци таки гарные дела робять, закачаешься. А то ты тут совсем обмоскалился, гляжу. Зараз, як у мови размувляти, забув. Так, чи ни?
     Водитель вздохнул, немного сдвинул на затылок аудионаушники, подключенные к обычной автомагнитоле. Из-за них он плохо слышал своего напарника.
     - Мороз сегодня, - задумчиво произнес он. - Слишком холодно, чтобы стоять. Все пешком до метро топают. Может, она по другой дороге пошла?..
     - Не, она точно придет... Следили же. Наблюдали. Кожний день ходить, значит, и зараз пойдеть.
     Они снова помолчали.
     - Богдан, а у униатов свои святые есть? - спросил Лева.
     По всему было видно, что эта идея глубоко его поразила и теперь, несмотря на напряженность момента, никак не шла из головы.
     - Есть, - не очень уверенно ответил парень в овчинной куртке и резко поменял тему разговора: - Да, Львив теперь бы ты не узнал. Гарно там. Москали у нас по улицам шастать теперь так запросто, как раньше, не рискуют. Заходим мы раз с хлопцами в "Бульбяную" на проспекте Джохара Дудаева, слышу, в углу за столиком кто-то нагло так по-москальски чешет языком. Подхожу к ним, говорю: "Хлопци! На родиме нашего проводыря Семена Бандеры брехать по-москальску дюже не раю". А там трое таких лохов, знаешь, сразу замитусились, один на мове ко мне: "Дзецюки, ми сами вкраинци, то наш сябор з Литвы не говориць на украиньской мове". Видал бы ты, как они хвосты прищучили.
     Слушая напарника, Лева мечтательно улыбнулся.
     Остановка постепенно заполнялась людьми. Со стороны университетских корпусов вышла толпа подростков лет семнадцати-восемнадцати, все в ярких "кислотных" прикидах. Парня в овчинной куртке особенно поразил субтильный молодой человек с рыжей донкихотской бородой и усами, в красных джинсах и пестрой вязаной шапочке.
     - Видал? - ухмыльнулся он, кивком показывая Леве на студента. - Цирк сгорел, и клоуны разбежались. Вот у Львиви мы такому враз бороденку-то повыщипываем.
     - Занятия кончились, а ее нет, - повторил Лева.
     Ему было не по себе. Хоть он и вызвался добровольно помочь землякам провернуть это дело, но в его планы не входило долго стоять в запрещенном месте на виду у прохожих. Да и вообще, положа руку на сердце, дельце это ему не слишком нравилось.
     - Ничего, Лева, не журыся, будет тебе белка, будет и свисток. Сейчас она появится.
     Богдан достал из пачки последнюю сигарету, закурил, смятую пачку выбросил в форточку.
     Водитель, ничего не отвечая, снова надел наушники и продолжал всматриваться в пеструю толпу, идущую по тропинке со стороны университета. Время от времени он бросал нетерпеливый взгляд на стрелки часов на приборном щитке. Со стороны казалось, будто он слушает музыку.
     - Вон она, - внезапно сказал Богдан.
     - Где?
     - В блакитной... э-э, в голубой шубе. Идет мимо остановки. Не одна. З парубком.
     - Вижу. Остановилась возле киоска. И фраер с ней. Кто такой? Ты его раньше видел?
     - Не, не видел. Какая разница? Побубнят и разойдутся.
     Водитель не сводил глаз с парочки.
     Девушка в длинной шубе из меха голубой нутрии и ее спутник - высокий парень в спортивной куртке с фирменным значком "Найк" на спине - остановились у рекламного щита метрах в десяти за остановкой.
     - Ну что, Лева, их слышно?
     - Так, более-менее.
     Водитель отрегулировал громкость на щитке автомагнитолы. Микрофон направленного действия был установлен снаружи, на месте антенны. В наушниках среди уличных шумов и разных других помех послышались голоса девушки в голубой шубе и ее приятеля.
     - Кажется, сегодня еще холоднее, чем вчера, - сказала девушка.
     - Минус семнадцать, - ответил ее кавалер. - Я посмотрел на термометр, когда выходили.
     - Я уже дошла до семидесятой страницы, но так еще и не поняла, кто убил миссис Редгрейв.
     - А это пока еще не известно, Дженнифер выяснит все в последней главе.
     Девушка облегченно вздохнула:
     - Слава богу! Значит, я не такая тупая, как мне показалось. Вообще, Костя, у меня искушение зайти в библиотеку, найти перевод этого романа и узнать все по-быстрому, чем там дело кончилось.
     - Я так и думал, поэтому специально для тебя выбрал такой роман, который у нас еще не издавался.
     Девушка и ее приятель стояли на остановке, чуть переминаясь с ноги на ногу от сильного мороза.
     - За что базарят? - Богдан нетерпеливо потеребил водителя за рукав. - Про что треплются?
     - Так, ерунда всякая. Приготовься, сейчас будут расходиться.
     - Костя, вот твой автобус, - сказала девушка. - Пока! Завтра увидимся.
     Богдан подался всем телом вперед, готовясь выскочить из машины, но ничего не произошло. Они по-прежнему стояли вместе. Девушка в голубой шубе, видимо, никак не могла расстаться со своим приятелем.
     - Блин! - Богдан откинулся на спинку сиденья.
     - Тут стоянка запрещена, - недовольно сказал Лева. - Уже двадцать минут тут светимся, не хватало только гаишника.
     - Спокойно, не дергайся. Дотреплются и разойдутся.
     - А вдруг за ней машина сейчас приедет?
     - Не приедет.
     - Откуда ты знаешь?
     - Лева, не е...и мне мозги! - отрезал Богдан.
     Разросшаяся толпа на остановке неожиданно спрятала из виду парочку у рекламного щита.
     - Подъедь поближе, - попросил Богдан. - Я их не вижу. Поближе подберись.
     "Девятка" на малой скорости проехала мимо остановки и притормозила у обочины, по-прежнему не глуша мотор. Теперь рекламный щит оказался справа, и Богдану хорошо была видна девушка в голубой шубе и ее приятель. Они по-прежнему о чем-то беззаботно болтали, собираясь расходиться, но все еще медля. Услышав шум подъезжающей машины, девушка мельком посмотрела в сторону "Жигулей", но сразу же отвернулась.
     - Не глуши мотор.
     - Знаю, - огрызнулся Лева. - Она нас засекла.
     - Не важно. Не трясись ты так. Все в порядке. Сиди спокойно.
     Сзади к остановке подходил автобус. Шофер автобуса просигналил им, мол, чего встали, не загораживайте проезд. Лева еще немного подался вперед и прижался к самой обочине.
     - Куда? Там снега выше колес! - рявкнул Богдан. - Завязнешь в самый момент - убью.
     - Я что, нарочно? - примирительно сказал Левчик. - Хочешь, чтобы автобус весь зад нам помял?
     - Тебе пять минут осталось сидеть в этих долбаных "Жигулях", а ты трясешься над каждой царапиной?
     - Еще не известно, сколько мне в них сидеть, - буркнул тихо Лева.
     - Побубни еще. Скажу батьке.
     - Ладно, я ж ничего...
     - И включи тарахтелку на всю громкость, я же не слышу ни хрена!
     Лева снял наушники и переключил звук микрофона на динамик автомагнитолы. В салоне, почти заглушаемые посторонними звуками, зазвучали голоса девушки и ее кавалера:
     - ...Собирается на Татьянин день устроить что-нибудь эпохальное. Ты в курсе?
     - Нет. Меня они не пригласили.
     - А ты сама хочешь пойти на этот бал?
     - Не знаю. Мне как-то неловко... Я почти никого с нашего курса не знаю.
     - Мне одному тоже идти не хочется. Может, пойдем вместе? У меня пригласительный на два лица. Хочешь пойти?
     Девушка тянула паузу.
     - Ну не телись, соглашайся скорее, - хмыкнул Лева.
     Батька обещал ему за помощь в этом деле машину - почти новую "ауди" девяносто четвертого года выпуска, растаможенную и уже пригнанную с Украины. В Москве автомобиль стоил тринадцать тысяч, Леве, как своему, его отдавали за треть цены. Теперь, когда Богдан пригрозил пожаловаться батьке, Лева старался держаться перед напарником наигранно бодро.
     - Даже не знаю, Костя. Наверное, было бы неплохо, - сказала наконец девушка.
     - Значит, идем? - обрадовался ее приятель.
     - Ладно, идем.
     - Значит, скоро повеселимся. Я очень рад, правда. Пока!
     - Пока-пока, скоро повеселитесь, - негромко пообещал им Левчик. - Очень скоро...
     Совершенно неожиданно для него Богдан вдруг вылез из машины и пошел в сторону парочки.
     - Куд-да ты?.. - только и успел процедить Лева сквозь зубы. Но Богдан уже не слышал своего напарника.
     Глубоко проваливаясь в кучу снега, наметенную на краю тротуара, сунув руки в карманы овчинной куртки, Богдан равнодушно прошел мимо парочки, слегка толкнув плечом приятеля девушки в голубой шубе, и подошел к табачному киоску. В это время к остановке подкатил автобус-"гармошка", и плотная человеческая масса ринулась в распахнутые двери салона.
     Богдан вытащил из кармана купюру и, протянув ее в окошко, получил взамен пачку сигарет. При этом чубастый не забывал поглядывать в сторону парочки.
     Молодые люди решили наконец расстаться. Стоя спиной к "Жигулям", девушка помахала рукой своему кавалеру. Он в последний раз обернулся, запрыгнул в автобус. Остановка опустела: люди набились в автобус.
     Лева почувствовал, что у него задрожали колени и руки покрылись липким холодным потом. Он выключил микрофон, приоткрыл заднюю правую дверцу и положил руку на переключатель коробки передач. За действиями Богдана он наблюдал в зеркало заднего вида.
     Купив пачку сигарет, тот с независимым и равнодушным видом, сунув руки в карманы, продефилировал мимо девушки к "Жигулям", но потом, словно что-то вспомнив, вернулся и обратился к ней с вопросом. Как и было запланировано.
     Девушка выслушала его, огляделась, пытаясь сориентироваться, и, показывая варежкой в сторону проспекта, стала что-то втолковывать Богдану.
     "Сейчас... Сейчас начнется... - думал про себя Лева, стараясь изо всех сил сдержать дрожь в руках. Его даже затошнило от волнения. - Скорей бы уже, чего он тянет?"
     Внезапно быстрым натренированным движением Богдан поймал руки девушки, заломил их за спину так, что девушка согнулась пополам, свободной рукой натянул ей на голову капюшон шубы и, сжимая одной рукой ее запястья, другой держа за капюшон, головой вперед потащил жертву к машине.
     Разумеется, он и не думал, что ему окажут сопротивление, но на деле все оказалось еще легче, чем он себе представлял. Девушка была маленького роста и такая легкая, что Богдан запросто поднял ее одной рукой за капюшон шубы, другой распахнул заднюю правую дверцу и, как щенка, легко зашвырнул на заднее сиденье. Потом залез и сам. Машина сорвалась с места.
     Все происшествие заняло не больше минуты, и, скорее всего, на него никто не обратил внимания. Да, собственно говоря, на улице практически никого уже не было: все уехали в автобусе. Это совершенно не было похоже на похищения, которые показывают в боевиках: без криков о помощи, без сопротивления и угроз. Все произошло спокойно и буднично, как обычная семейная ссора, средь бела дня, на оживленной московской улице, и случайные очевидцы этого происшествия - пассажиры маршрутного автобуса - уже через несколько минут забыли об инциденте.
     Все, кроме одного.
     ...Костя уже успел зайти в автобус и протолкаться к компостеру, когда в проталину на заиндевевшем стекле увидел, что незнакомый человек в черной овчинной куртке тащит Ольгу к машине.
     - Пропустите! Дайте выйти! Не закрывайте двери, я выхожу! - крикнул он, проталкиваясь к выходу под недовольное шиканье пенсионерок, столпившихся у двери. Он так интенсивно застучал по дверям, что водитель, несмотря на инструкции, притормозил и открыл дверь.
     Когда Костя выскочил из автобуса, то успел увидеть лишь, как "Лада", набирая скорость, обгоняет грузовик и сливается с потоком машин, идущих в сторону Ленинского проспекта. Через минуту машина скрылась. Однако Костя успел с толком использовать эту минуту. Он успел рассмотреть номер машины.
     В полной растерянности Костя огляделся по сторонам. Все кругом было так же, как и пару минут назад. Мимо торопливо семенили прохожие, закрывая шарфами и варежками красные от мороза носы.
     На том месте, где только что стояла "девятка", валялась смятая пачка сигарет "Кемел". Без всякой конкретной цели, интуитивно, Костя поднял ее и сунул в карман.
     Машина скрылась за поворотом. Теперь на улочке, рядом с университетом, все было так, будто ничего и не произошло. Люди шли по своим делам, проезжали машины, на покрытых снегом ветках деревьев весело чирикали снегири. Только Костя Маковский знал о том, что произошло.
     Что делать? Пожалуй, Костя знал ответ на этот вопрос.
     Лева едва сдерживался, чтобы не гнать свою "девятку" как можно быстрее. Но ему приходилось ехать не быстрее семидесяти километров в час, чтобы не выделяться из ряда таких же грязных, замызганных, покрытых прилипчивой московской грязью автомобилей, в три ряда заполонивших проспект Вернадского.
     Промелькнул гаишник в объемистом тулупе с поднятым воротником. На перекрестке со стороны центра скопилась страшная пробка, Лева мысленно возблагодарил Бога, что им не нужно ехать в том направлении.
     В салоне "девятки" запахло эфиром.
     - Что, что такое?! - заволновался Левчик.
     - Я немного разлил на сиденье, - признался Богдан.
     - Сколько? Много? Мы сами не вырубимся?
     - Ты же у нас профессор, чего ты меня спрашиваешь?- огрызнулся Богдан. - Я на всякий случай форточку не буду закрывать.
     - А если девчонка очнется? - всполошился Лева. - Лучше закрой.
     - Да ладно тебе. Ты лучше скажи: эта фигня вообще долго действует?
     - Не очень. Несколько минут. Держи все время платок возле ее носа.
     - Сколько это - "несколько"? Три минуты, пять, пятнадцать?
     - Сколько надо, столько и будет! - разозлился Лева. - Только не отпускай платок.
     Богдан заглянул в лицо спящей.
     - А она не каюкнется? - с сомнением поинтересовался он.
     - Не должна.
     Ехали они не долго, минут пять, и вскоре свернули с проспекта на узкую улицу. Потом проехали немного вниз, и вскоре машина, вписавшись в темную арку, оказалась во дворе жилого дома.
     - Ну вот, - с облегчением вымолвил Левчик, - кажись, все тихо.
     В занесенном снегом тихом дворе высотного сталинского дома, в условленном месте, их ожидал джип, синий "ниссан". За рулем сидел мужчина лет тридцати.
     - Живе вильна Украина! - бодрым тоном приветствовал его Богдан.
     - Здорово, Михась, - кивнул Лева.
     Мужчина молча деловито кивнул.
     Спящую девушку под руки вытащили из машины и положили в багажник джипа. Руки ее склеили за спиной широким скотчем.
     - Рот тоже, - тихо посоветовал Михась.
     Богдан оторвал зубами еще кусок скотча и наклонился, чтобы заклеить жертве рот.
     - Подожди. - Лева накрыл лицо девушки платком и на всякий случай плеснул сверху на платок еще эфира. - Поверху заклеивай.
     - Фу, гадость, - сморщился Богдан и, стараясь не нанюхаться эфира, задержал дыхание.
     Девушку накрыли ковром и набросали сверху пустых картонных коробок от электрических чайников. Багажник заперли.
     - Ну все, можешь прощаться со своей старушкой. - Богдан похлопал Леву по плечу.
     Лева на всякий случай предусмотрительно протер руль своей машины носовым платком, вытащил магнитолу и вырвал из гнезда для антенны маленький радиомикрофон направленного действия, приобретенный давеча на Митинском радиорынке. Затем запер "девятку", а ключи зашвырнул подальше, за заборчик детского сада. Они пролетели метеором по широкой дуге и глубоко утонули в сугробе.
     - Мог бы и в зажигании оставить, - сказал Богдан.
     - Вот еще! Не хочу, чтобы какой-нибудь лох ее угнал.
     Богдан хохотнул.
     Подельники сели в джип. Зажглись фары. "Ниссан" спокойно вырулил со двора и исчез, слившись с потоком машин на залитом огнями проспекте.
     День не задался с самого утра. Во-первых, будильник не зазвонил и я проспал. Во-вторых, торопясь на работу, я опрокинул полную кофеварку на пол, после чего остался почти без завтрака. Затем долго пытался завести мотор своей машины - из-за сильного мороза удалось это только спустя полчаса. Так что на работу я опоздал основательно. Можно было бы продолжать этот список - в-третьих, в-четвертых, но зачем? Неудачный день у меня сегодня - вот и все.
     Зимы в Москве последнее время какие-то непонятные. Вроде бы по всем приметам еще ранней осенью ожидается страшная стужа, по крайней мере с середины декабря до конца февраля. Гидрометцентр устами симпатичных девушек в обтягивающих формы платьях ежедневно по нескольку раз пугает граждан "самыми сильными морозами со времен страшной зимы 1941 года". Депутаты твердят о сорванной подготовке к зиме, экономисты как дважды два доказывают, что до следующего марта нам всем просто не дожить. Остальная Россия еще куда ни шло, а вот Москва просто промерзнет насквозь и рассыплется на тысячу осколков, как сердце сказочного героя Кая из "Снежной королевы" (не путать с певцом Каем Метовым). Услышав все эти страшилки, люди кидаются кто куда. Зажиточные граждане оккупируют рынки и магазины меховых изделий, где затариваются дубленками и шубами. Те, кто победнее, бежит в электротовары, чтобы успеть запастись мощными отечественными рефлекторами до начала трескучих морозов.
     А на деле? Столбики бесчисленных термометров, на которые по утрам устремляются тревожные взгляды москвичей, едва опускаются за нулевую отметку. Так продолжается первую неделю декабря, вторую, третью... Гидрометцентр, кажется, уже готов взять свои слова обратно. Граждане рассеянно перебирают свои покупки и почти уже жаждут наступления долгожданных морозов. И вот наконец на две-три недели за всю зиму устанавливается действительно холодная погода! Женщины надевают свои мохнатые шубы и становятся похожими на не ко времени выбравшихся из берлог медведей-шатунов. Девицы из Гидрометцентра с нескрываемым восторгом обещают усиления морозов. Машины по утрам отказываются заводиться. Дороги покрываются слоем льда, а ступеньки из-за утоптанного снега больше напоминают ледяные горки. Восстанавливается равновесие в мире. Правда, только на три недели...
     С грехом пополам я добрался на работу. Для тех, кто, может быть, не знает, я - это Гордеев Юрий Петрович, адвокат юридической консультации No 10, которая находится в Москве по адресу Таганская, дом 34.
     Принял в общей сложности я человек двадцать и часа в два со спокойной душой отправился домой. Кроме приема граждан, у меня в настоящий момент никаких дел нет. Что-то не обращаются ко мне в последнее время клиенты. Все им Падву, Резника или, на худой конец, Барщевского подавай. Так что сижу я сейчас почти без работы - ну не считать же таковой консультации по поводу разводов или обменов квартир, которыми я занимаюсь ежедневно с десяти до двух.
     Я залез в остывший салон своего далеко уже не нового "жигуля", вставил ключ зажигания и с замиранием сердца повернул. В общем-то я и не надеялся, что машина заведется с первого раза. Но мне пришлось около двадцати минут, чертыхаясь и ругая отечественную автомобильную промышленность, вертеть ключ, прежде чем из глубин двигателя моего старичка донеслось обнадеживающее урчание. Я сразу включил печку: за бортом было никак не меньше минус двадцати градусов, и я основательно продрог, пытаясь завести то, что я в шутку называю своей машиной. Короче говоря, около половины третьего я вырулил с маленького пятачка возле юрконсультации и покатил домой.
     Вообще-то заботливые владельцы автомобилей стараются зимой вообще не ездить, оставляя своих железных питомцев в теплых гаражах на зимовку. Опасно колесить по обледенелому и ухабистому асфальту столичных улиц. Да и потом, когда наступит оттепель и на московские мостовые хлынут потоки круто просоленной грязной воды, моментально разъедающей металлический корд шин, тоже не самое хорошее время для езды по столице. Но я стараюсь об этом не думать. Московское метро в часы пик - вещь куда более неприятная, чем какие-то там шины.
     Зато в метро нет гаишников. Это действительно большой плюс - автомобилисты меня поймут. Никто тебя не остановит, никто не станет придираться... Хотите верьте, хотите нет, но именно в тот самый момент, когда я подумал о гаишниках, раздался короткий и крайне неприятный свисток, похожий на крик неизвестной, но очень гадкой птицы. Как мне кажется, что-то среднее между стервятником и птеродактилем, хотя последний никакая не птица, а, наоборот, ящер, что применительно к постовым гаишникам тоже очень даже подходит.
     Причина злобного свистка тотчас открылась мне во всей своей трагической ясности. Задумавшись, я машинально чуть не подрезал едущий по правой полосе роскошный черный "БМВ" с большим правительственным флажком на номере и синей мигалкой на крыше. Конечно, ничего особенного не произошло, правительственная иномарка вильнула чуть в сторону, и все. Но постовой заметил этот маневр. Вот невезуха! Конечно же постовой, чтобы выслужиться перед неизвестным начальством, сразу же засвистел.
     Эх, дурак я, дурак! Другие водители машины с правительственными номерами и мигалками за три версты объезжают от греха подальше, а я мало того что не заметил, так еще чуть не устроил аварию... Невезуха, одним словом.
     Я подкатил к бордюру и остановился. Самой неспешной в мире походкой постовой направился ко мне. В этот момент полагалось выскочить из машины и с заискивающей улыбкой броситься ему навстречу. Но было слишком уж холодно, и я решил остаться в машине, как это делают водители всего цивилизованного мира.
     Это было моей ошибкой. Хотя, как сказать, может, и нет. Но что я избежал бы кучи приключений, свалившихся на мою голову, - это точно. Но обо всем по порядку.
     Постовой шел к моей машине со скоростью улитки, и прошло не меньше минуты до тех пор, когда он, лениво козырнув, опустил свою красную от мороза и, думаю, водки, принимаемой внутрь с целью сугрева, рожу.
     - Капитан Тараканов, - сказал он строго. - Права, пожалуйста.
     Я вытащил из бардачка водительское удостоверение и протянул ему. Капитан Тараканов... А что, это даже рифмуется: "капитан" - "таракан". Кстати, у него и усы есть. Брр, что за ерунда в голову лезет?
     Капитан Тараканов без всякого интереса поглядел на документ и произнес:
     - Нарушаете...
     Я развел руками:
     - Гололед.
     - Ну что же вы, - начал он нравоучения, - что же вы, работник юстиции, а нарушаете. Создаете аварийные ситуации на проезжей части. Нехорошо, гражданин Гордеев, нехорошо. Придется вас наказать.
     Я вздохнул и полез в карман за бумажником. Постовой зорко следил за моими движениями. Прикидывая в уме, сколько ему дать, я открыл кошелек. Тьфу! Он был пуст. Только тут я вспомнил, что, как дурак, отдал все деньги Толе Синицыну, который попросил в долг. Ну вот, теперь из-за этого мне действительно не поздоровится.
     - Все, что имею. - Я вынул из бумажника одинокую десятку.
     В глазах постового проскользнуло сожаление, потом короткое раздумье, а потом они стали непроницаемыми и невыразительными.
     - Нарушение серьезное, - сказал он.
     Я молчал.
     - Придется сделать просечку.
     - Ну, может быть, штраф?.. С оплатой в сберкассе? - взмолился я.
     Но было уже поздно. Оплата в сберкассе капитана Тараканова явно не интересовала. Он быстро вынул из кармана маленький пробойник и сделал в моих правах дырку, между прочим уже вторую. А потом, удовлетворившись проделанным, протянул права обратно:
     - Не нарушайте больше.
     Настроение было препоганым. Вот так по глупости получить дырку в правах - это уметь надо. Короче, неприятности продолжались. Однако я еще не знал, что самая главная из них поджидала меня впереди.
     Я иногда думаю: какую роль в нашей жизни играет случай? Ведь именно самые мелкие на первый взгляд происшествия кладут начало цепочкам событий, которые иной раз оказывают существенное влияние на нашу жизнь. А если вспомнить, с чего все началось, - ерунда какая-то, мелочь пузатая. А результаты вон какие!
     Итак, ехал я домой, и настроение у меня было просто хреновое. И вдруг ни с того ни с сего захотелось курить. Вообще-то я не имею этой пагубной привычки - вдыхать в себя вонючий и вредный дым. Не понимаю людей, которые делают это регулярно. Но время от времени, когда настроение соответствующее, мне вдруг хочется затянуться. Обычно я подавляю в себе это желание, а тут решил все-таки поддаться искушению.
     Зря я это сделал. А может, и не зря. Короче, судите сами.
     Подрулил я к первому попавшемуся табачному киоску, вылез из машины и остановился перед витриной, в которой были выставлены самые разные сорта медленного яда, одна капля которого, как известно, убивает лошадь. Выбрал сигареты покрепче - "Житан" в голубой пачке без фильтра. Если уж курить - так курить, по полной программе. Заплатил, вскрыл целлофановую обертку и уже хотел выудить сигарету из пачки, как взгляд мой упал на пространство между двумя киосками - табачным и соседним, в котором продавали напитки, жвачки и тому подобное. Проем был не то чтобы очень велик, но не слишком узок.
     Из проема между киосками торчала нога. Собственно говоря, это был кончик ступни, еле заметный в темноте проема.
     Ну, в общем-то ничего удивительного нет. Бомжей и алкоголиков в Москве полно, и время от времени они забираются во всякие дырки, чтобы передохнуть или спокойно раздавить свою поллитру. Ну или просто погреться. На мороз подобная публика обычно внимания не обращает.
     Однако нога явно принадлежала не бомжу. Это был не стоптанный грязный ботинок, не дырявый кирзовый сапог, даже не "лапоть" из перевязанного бечевкой полиэтиленового пакета - обычная обувь бомжей и уличных бродяг.
     Новенькая красная дамская туфелька на шпильке, темный чулок. Прямо скажем, неподходящая обувь для зимы. Вряд ли кто-нибудь будет разгуливать по Москве в такой обуви, если, конечно, он не поставил себе целью избавиться от своих пальцев на ногах. Что-то здесь явно не то.
     Я подошел поближе и заглянул в проем. Там было темно, но я все-таки разглядел, что это молодая женщина, закутавшаяся в шубку и, судя по цвету лица, уже начавшая превращаться в ледышку. Глаза ее были закрыты.
     Я протянул руку и дотронулся до ее ладони. Пожалуй, даже Снежная королева не была такой холодной.
     - Эй, - негромко позвал я.
     Никакой реакции.
     Раздумывать было некогда. Ее надо спасать, иначе в московских моргах сегодня одним промерзшим насквозь трупом будет больше. Я взял ее за шубу и выволок из проема. Потом закинул ее руку себе на шею, обхватил ее за талию и повел к машине. Собственно говоря, не повел, а потащил: движения ее ног едва ли можно было назвать шагами. Надо сказать, граждане, прячущие лица от мороза под зимними воротниками, не обращали ни малейшего внимания на мои манипуляции. У всех цель была одна, совсем как во времена советской власти, - поскорей дойти до теплого места. К тому же в такой мороз, если будешь по сторонам головой вертеть, рискуешь нос отморозить. Так что москвичи зимой особенно нелюбопытны.
     Я затолкал девушку в машину, поправил тончайший шелковый платок на ее голове. Она оказалась довольно симпатичной, конечно, насколько это можно судить по абсолютно бледному лицу, на котором ярким контрастным пятном выделялись алые, щедро намазанные помадой губы. А еще мое внимание привлекла совсем свежая рана на щеке. Это был тонкий глубокий порез - такой бывает, если наотмашь провести бритвой. Совсем свежий, судя по следам крови. Видимо, девушка промакивала кровь платком и обтирала ее вокруг, от чего щека стала такой, словно ее покрыли румянами. А вот и платок - она сжимала пропитанный кровью кусочек ткани в руке.
     В конце концов, какое мне дело? Сейчас довезу ее в Склиф, сдам врачам, и дело с концом.
     Я завел мотор и поехал по направлению к Сухаревке. Время от времени мой взгляд останавливался на зеркале заднего вида, где отражалось лицо девушки. Голова ее безвольно дергалась в такт движениям машины.
     Да, она определенно симпатичная. Даже, можно сказать, красивая. Блондинка, причем, кажется, натуральная, курносый маленький нос, правильные черты лица, чуть выдающиеся скулы. Пожалуй, черты лица малороссийские. А может, белорусские. Хотя нет, белоруски более миниатюрные. Была у меня одна... Ну ладно, это я отвлекся.
     Между тем, попав в теплый салон моей машины (я включил печку на полную мощность), она потихоньку стала приходить в себя. Сначала задергались веки, потом дрогнули пальцы. В конце концов она открыла глаза.
     Она посмотрела налево, направо, потом на мой затылок, и в конце концов ее взгляд остановился на зеркале. Наши глаза встретились.
     Что это были за глаза! Я такого испуганного взгляда не видел даже в фильмах ужасов. Она смотрела так, будто перед ней находился страшный монстр. Честно говоря, у меня самого по спине мурашки побежали от этого взгляда. Я даже чуть-чуть пожалел, что сам повез ее в больницу. Надо было сдать ее в милицию. Или хотя бы тому же капитану Тараканову.
     - Не беспокойтесь, - произнес я как можно более мягко, - я не собираюсь вам делать ничего плохого. Я нашел вас на улице, где вы бы, скорее всего, замерзли. А теперь мы едем в больницу.
     В глазах девушки промелькнула мысль, и они еще больше расширились.
     - Нет! - почти крикнула она, мотнув головой. - Нет, только не в больницу! Прошу вас! Не в больницу!
     Я покачал головой:
     - У вас наверняка отморожены конечности, внутренности и вообще все, что можно отморозить. Это очень опасно. Хотя если вас устраивает дальнейшая жизнь без полного комплекта частей тела, то...
     Сказанное мной несколько озадачило девушку, и она ощупала себя. Видимо, результаты не совсем ее вдохновили, но заметно успокоили.
     - Вы кто? - задала она вопрос, и было видно, что это не просто праздное любопытство.
     - Я - адвокат, - просто ответил я, - зовут меня Юрий. Юрий Гордеев.
     Она недоверчиво покосилась в зеркало и вздохнула. Глаза ее помутнели.
     - Не надо в больницу. Пожалуйста... - прошептала она и медленно съехала вниз. Я повернулся и через плечо глянул на нее. Она явно потеряла сознание.
     Я ехал, задумчиво втягивая в себя ароматный крепкий дым "Житана", и размышлял. Девушка явно кого-то боится. Возможно, бежит от опасности. Или от погони. Причем эта опасность, судя по ее упорному нежеланию ехать в больницу, может поджидать ее и в Склифе. Не нанесу ли я ей вред и не окажу ли медвежью услугу? Хотя, с другой стороны, почему она - обязательно жертва? Может быть, это несчастное замерзшее создание - преступница, бегущая от милиции. Хотя проем между двумя киосками не самое лучшее место для того, чтобы прятаться от правоохранительных органов... Но в любом случае какое тебе, собственно, дело?..
     И все-таки я чувствовал, что, несмотря ни на что, мне есть дело до этой самой девушки.
     Юра, ты опять влезаешь в историю, попытался урезонить меня голос разума. Однако долго говорить я этому голосу не дал. А тем более ему внимать. На ближайшем перекрестке развернулся и покатил домой.
     Она была совершенно без чувств. Мне пришлось брать ее на руки и нести до лифта, а потом, когда мы дошли до двери, усадить ее временно прямо на пол. За ее одежду я был спокоен: после грязного закутка между киосками это уже ничего не значило ни для нее самой, ни для ее шубы.
     Я отпер дверь, затащил девушку в прихожую, снял с нее шубу, оставил ее на полу, а девушку занес в комнату и положил на диван. Одета она была не то чтобы вульгарно, но... как-то вызывающе. Короткое облегающее платье темно-вишневого цвета, глубокий вырез на груди, связка какой-то бижутерии на шее, масса дешевых браслетов на запястьях. Черные чулки - чулки, а не колготки. Не похожа она на защитницу нравственности и целомудрия, не похожа...
     Чуть приглядевшись, я заметил, что в области груди у девушки платье как-то странно топорщится. Как я уже сказал, платье было облегающим, и под ним явно просматривались очертания какого-то предмета. Очень, скажу я вам, знакомого предмета...
     Без всякого ложного смущения я полез в декольте и вытащил оттуда... Что бы вы думали?
     Пистолет. Самый настоящий. Почти невесомый, маленький пистолет. Не газовый, не имитация, не пугач какой. Самое что ни на есть боевое оружие. На пластмассовых накладках рукоятки красовался известный во всем мире любителям оружия товарный знак - три стрелы в круге и надпись: "P. Beretta". На вороненой стали ствола виднелись четкие буквы - "BERETTA MOD. 21-22 L.R. Made in U.S.A.". Чуть ниже, там, где должен быть выбит серийный номер, кто-то аккуратно сточил металл напильником. Значит, имелись причины... Да, это было замечательное оружие, надежное и, главное, маленькое и легкое. А патронов двадцать пятого калибра его магазин вмещает восемь штук. Так что, несмотря на размеры и вес, это очень серьезное оружие. Хотя, может быть, носить железку весом около двухсот граммов (именно столько весил этот пистолет) на тонких лямках бюстгальтера не так уж просто. Не знаю, не пробовал...
     Эх, Гордеев, опять ты в историю вляпался! Тебе это надо?
     Однако, как бы я ни ответил на последний вопрос, ничего изменить уже нельзя. Ну не выбрасывать же ее обратно на мороз только из-за того, что у нее в лифчике оказался пистолет. Кстати говоря, я автоматически отметил, что, несмотря на долгий контакт с телом, вороненая сталь "беретты" почти не нагрелась. Значит, девушка замерзла совсем. И надо срочно предпринимать какие-то действия.
     На всякий случай я обыскал ее. Только не думайте, что это занятие доставило мне массу удовольствий. Ощупывать холодное безжизненное тело, даже если оно принадлежит молодой и симпатичной девушке, не слишком-то приятно, особенно если вы только что обнаружили на ней пистолет. А если где-нибудь она еще и гранату прячет?
     Перед тем как приступить к реанимационным процедурам, я понюхал ствол и осмотрел магазин пистолета. К сожалению, ничего утешительного. В магазине оставалось всего два патрона, а свежий запах пороховых газов в стволе свидетельствовал о том, что из него стреляли совсем недавно.
     Я спрятал пистолет в свой сейф и достал из бара бутылку коньяку. Вообще-то я его держал на случай общения с Александром Борисовичем Турецким, следователем по особо важным делам Генпрокуратуры, моим другом и наставником (очень он этот напиток уважает), но ради спасения прекрасной незнакомки... Я плеснул ароматной жидкости в стакан и поднес его к губам девушки. Чуть раздвинув их, я влил коньяк ей в рот. Она немного поморщилась, но в себя не пришла.
     Нужно было сделать что-то более кардинальное.
     Я хлопал ее по щекам, подносил к носу бутылочку с нашатырным спиртом, укутывал в шерстяной плед. Никакого результата. Она будто бы впала в летаргический сон. В конце концов я наполнил ванну горячей водой и опустил в нее девушку, разумеется предварительно раздев. Кстати говоря, бельишко у нее оказалось тоже каким-то слишком уж откровенным - такое продают в секс-шопах. Ясное дело, от мороза оно никоим образом не защищало. На бедре и на ребрах я обнаружил два больших синяка. Ее явно кто-то пинал, может быть даже ногой.
     Я поддерживал ее голову над водой, чтобы она не захлебнулась. Постепенно щеки стали розоветь, веки подергиваться, в конце концов она открыла глаза.
     Вначале, видимо, она не поняла, где находится. Потом, оглядевшись вокруг и обнаружив, что лежит в ванне обнаженная, а рядом с ней неизвестный мужчина, она отреагировала как-то странно. Не испуг, не стеснение. На лице ее отразилась какая-то жуткая безысходность, смешанная со страхом. Она смотрела на меня буквально как кролик на удава, который вот-вот готовится им пообедать.
     - Не волнуйтесь, - сказал я, - вы в безопасности. Я - адвокат Гордеев. Я уже, правда, представлялся. Ничего плохого сделать вам не собираюсь. А в ванне вы находитесь, потому что довольно долго провели на морозе. А это очень опасно для жизни. Вы здесь отогреваетесь.
     Выражение ее лица сменилось на недоумение, потом на недоверие.
     - Где я? - наконец спросила она. Потом, видимо, память к ней стала возвращаться, и она проговорила. - Ах да, я помню. Вы привезли меня на машине.
     - Именно, - обрадовался я. Мои усилия все-таки дали результат, - я нашел вас на улице. В больницу вы ехать отказались. Так что пришлось обходиться своими методами.
     Она подвигала пальцами на руках и ногах, потом потрогала лицо.
     - Меня зовут Маша, - сказала она.
     - Очень приятно. А теперь, Маша, лежите спокойно и отмокайте. Не буду вам мешать. А когда согреетесь, выходите из ванны. Я напою вас глинтвейном.
     Спустя минут сорок она отогрелась и в моем банном халате вышла из ванной. Судя по цвету ее лица, чувствовала она себя значительно лучше. Если бы не порез на щеке, который начал кровоточить, и испуганное выражение лица, можно было бы даже сказать, что она совсем пришла в норму.
     - Присаживайтесь за стол, - пригласил я ее на кухню и поставил не стол дымящийся стакан с ароматным глинтвейном. Маша взяла его в руки и очень быстро, хотя и маленькими, чтобы не обжечься, глотками, выпила напиток. А потом опустила глаза и попросила поесть.
     Я не досаждал ей вопросами: придет время, и, конечно, ей придется все рассказать. А пока я достал из холодильника колбасу, сыр, масло, нарезал хлеб и терпеливо подождал, пока она утолит голод. А судя по всему, не ела она очень давно. Конечно, прежде всего я достал из аптечки пластырь и заклеил ее рану на щеке. Но пока что не интересовался ее происхождением.
     Вдруг Маша о чем-то вспомнила, нервно вздрогнула и вновь испуганно глянула на меня. Я сразу же понял причину ее волнения:
     - Не волнуйся. Я нашел твой пистолет. Он сейчас в надежном месте.
     - А сумочка? - задала она вопрос, который поставил меня в тупик.
     - А вот сумочки никакой у тебя не было.
     Ее глаза увлажнились:
     - Там были документы. И деньги. Как же я теперь домой вернусь? Меня через границу не пропу-у-устят!
     И Маша зарыдала в три ручья.
     - Так ты иностранка?
     - С Украины.
     - А здесь что делаешь?
     Она опустила глаза.
     Впрочем, я уже кое о чем начал догадываться.
     - А теперь рассказывай, кто ты такая и как оказалась в двадцатиградусный мороз на улице. И главное, откуда у тебя пистолет.
     - Нет! Не мой это! Ничего я не знаю! Я не стреляла!
     Она закрыла лицо ладонями и зарыдала в голос.
     Я ее успокоил как мог, а потом и говорю:
     - Ну вот что, милая. Пистолет я нашел у тебя. Так что уже могу с чистой совестью в милицию сдать и забыть. Хочешь?
     В таких случаях иногда лучше не размусоливать, а провести что-то типа шоковой терапии.
     У Маши в глазах застыл ужас.
     - Нет! - снова повторила она. - Не надо в милицию. Я для вас все что хотите сделаю.
     - Мне от тебя ничего не надо. Но имей в виду, что выхода у тебя всего два. Либо молчишь и я тебя в милицию сдаю, либо все рассказываешь и тогда, может быть, мы вместе подумаем, как тебе помочь. Не забывай, что я адвокат.
     - А вы не врете?
     Пришлось показать ей свое удостоверение.
     Маша помолчала, потом вздохнула и начала свою историю. Начала она не слишком-то охотно, но потом, напившись глинтвейна, согревшись, Маша разговорилась. Язычок у нее оказался бойкий. Даже слишком бойкий.
     Рассказ Маши Пташук:
     "Ну, родилась я на Украине, в Бердичеве. Не слыхали? Есть такой городишко маленький и вонючий. От Киева минут сорок по железке, если на юго-запад ехать. Еще песенка есть такая "А поезд тихо ехал на Бердичев". Что-то там про чемоданчик... Городок скучный, весь засранный, грязный, вонючий... Короче, я, кажется, с самого момента, как родилась, не чаяла, когда оттуда выберусь.
     Школу закончила, потом ПТУ при станкостроительном заводе. Почему при станкостроительном? Хер его знает. Потому что все в нашей семье там работают, на этом треклятом заводе. И папаша там работает, и мамаша, и тетки, и дедки. Трудовая династия, на фиг. И я бы, наверное, там работала всю свою жизнь, если бы, на мое счастье, не случился весь этот капец Советскому Союзу и промышленность не остановилась. Конечно, папаша заставил меня в ПТУ идти, он все надеется, что жизнь наладится и завод его любимый снова заработает. И будет он туда ходить, как раньше, с борщом в эмалированной миске на обед. На мебельный гарнитур откладывать... Только сильно надеюсь я, что этого не произойдет. Никогда. Тем более что папашку своего я всей душой ненавижу. Сколько себя помню, он вечно меня будто ненароком за задницу лапал. Его понять можно: мамка-то давно уже и на бабу не похожа, бесформенный студень в юбке, но я-то тут при чем? Ужасно противно было это терпеть, но потом как-то, когда я уже в компанию боевых девчонок вписалась, молча взяла его за руку и вывернула назад. Чуть не сломала, кажется. И папашка с тех пор свои выкрутасы бросил. Только смотрел на меня печально своими мутными от бухалова глазами. Ну и фиг с ним!
     Вы на меня посмотрите, ну какая из меня станочница? Это ж курам на смех! Конечно, я на учебу в ПТУ сразу же забила и в основном по улицам с подружками шлендрала. Компашка у нас еще та была: Верка Кочерга, Светка Рваная - так ее прозвали потому, что в восьмом классе шпана из рабочих кварталов на пустырь затащила и там от души оттрахала. Потом в больнице все там зашивали ей. Маринка, Наташка, Милка с бельмом на глазу... Все уже вовсю по мужикам ходили, а вот я никак не давалась. То есть, конечно, если бы не компания наша, мне бы давно целку поломали, на танцульках, в подъезде, просто вечером на улице. У нас в городе это - раз плюнуть. Но то, что подружки у меня боевые оказались, это меня спасало. Они меня вроде как память о своем невинном детстве оберегали. Хотя хрен знает, что лучше... Может быть, если бы не это, не сидела бы я здесь.
     А вообще, нас даже самые крутые парни побаивались. Мы, в натуре, как настоящие амазонки с собой ножи таскали, даже кастеты. В подвале отрабатывали приемы разные. Светка после того случая на карате записалась, целый год занималась, а потом этих парней из рабочих кварталов поодиночке подловила и... Нет, вы не подумайте. Без мокрухи. Да, один без глаза остался, другой без руки. Только с третьим она переборщила - позвоночник сломала, и он теперь прикован к постели. Так вот, нас Светка всех обучала, как настоящий сенсей. И между прочим, скоро мы всей премудрости научились. А потом и с ножом обращаться, и с оружием, какое могли достать.
     Почему, вы спрашиваете, мы, как все остальные девчонки, себя не вели? То есть тихо-мирно, тут ляг, тут сядь, тут нагнись, тут рот открой, у нас в Бердичеве с этим лихо. А к девятнадцати годам, с тремя абортами, и одним выкидышем за спиной, и с трехмесячным пузом, замуж за первого попавшегося мудака выйти? Чтобы он потом всю жизнь бухой в жопу возвращался, а ты его, вонючего и грязного, после смены ублажай по ночам? А потом роди троих детей, хорошо еще, если не уродов от рождения, и к тридцати годам превратись в старуху? Так, что ли? Ну нет, это мне не надо. И моим девчонкам тоже не надо было. Поэтому чуть кто грязными лапами полезет, мы его - раз, ножичком по пальцам и коленом по яйцам. Чтоб знал! Так что нас всякая шпана сторонилась.
     Ну а больше мы ничего такого не делали. Музыку в подвале слушали, приемы отрабатывали, железки тягали, болтали о том о сем. Ну девчонки иногда своих парней приводили - они у них как шелковые были. А иногда ночью на коммерческий киоск налет сделаем, так это у нас в городе в порядке вещей. Да и брали-то - пару сухаря, конфет, шоколаду и рулет с вареньем. Очень я сладкое люблю!
     Ага, спасибо, очень вкусное у вас печенье.
     А я все думала, как бы мне в Москву выбраться. Я один раз, еще в пятом классе, с экскурсией ездила. Очень мне ваш город понравился! Красная площадь, магазины огромные, все красиво, люди нарядные ходят, машины полированные, ненашенские. Хорошо! Только вот с родным Бердичевом все расстаться никак не могла. Я уже все варианты перебрала, но ничего так и не придумала. В институт не поступишь: я уже иностранка. На работу строителем или водителем троллейбуса, правда, можно устроиться. Но корячиться на стройплощадке тоже особенно не хотелось.
     Так что со времени окончания ПТУ (по идее, меня, конечно, должны были выпи...ть еще с первого курса, но из уважения к нашей трудовой династии Пташуков держали и даже до диплома довели) у меня уже в голове навязчивая идея сложилась - хочу в Москву. Это как в книжке какой-то в школьной программе, так я ее, правда, и не прочитала, но эту фразу запомнила. Подруги все отговаривали - дескать, на хрена она тебе нужна, холодно, работы не найдешь. Черножопых полно. Ну а где их не полно, интересно? Говорили, поезжай в крайняк в Киев - тоже столица. Ну а по-моему, даже сравнивать нельзя. Конечно, Крещатик - это почти что улица Горького, но в остальном Киев - такая же провинция. Здесь совсем по-другому. Люди гораздо более воспитанные, вежливые, не то что наши грубияны.
     Короче, я все обдумывала, как бы мне в столицу проникнуть, как выход вдруг нашелся сам собой. Есть у меня братишка родной, Петюня. На два года старше, но делово-ой! С пятнадцати лет на улице, в компаниях всяких. А куда их дорога из уличных компаний? Правильно, или в ЛТП, или в тюрьму, или в настоящую банду. У моего братишки в голове мозги были, и он выбрал третье. Правда, сначала он в армии отслужил, а потом по контракту где-то воевал. Но, вернувшись, начал новую жизнь.
     Что тут с ним стало! Ну ни дать ни взять крутой чувак из американского фильма по видику. В кожаных куртках стал ходить, машину купил. Вся шпана в округе резко Петюню зауважала. Золотой браслет купил - это у них вроде знака, что, дескать, свой человек. Цепуру с палец толщиной стал носить. Мне тоже кое-что перепадало, из тряпок там, даже колечко с камешком раз подарил. Пистолет завел, причем даже ни от кого не прятал, почти открыто носил. Мы с ним в лес ездили стрелять из него. Он стреляет потрясающе, шесть пуль одна в одну посадить может. Он в свое время даже в секции по стрельбе занимался.
     А? Н-нет, не этот. Другой пистолет. У него "Макаров" был. А про этот узнаете чуть позже.
     Петюня стал ходить веселый, довольный жизнью. Видимо, хорошо у него дела шли. К тому же он еще и в какую-то партию вступил, значок с трезубцем носить стал. Так что он теперь никого не боялся. Милиция-то как только этот значок видит, сразу дорогу уступает.
     Однако в последнее время я что-то замечать стала, что Петя мой погрустнел. Но совсем немного. Чуть-чуть.
     Короче говоря, приходит ко мне как-то Петюня и говорит: "Поехали Маша со мной в Москву". У меня от радости даже поджилки затряслись. Зачем, спрашиваю. Он что-то такое рассказал, что, дескать, его в командировку отправляют и я ему как сопровождающая дама нужна. Ну, там, если в ресторан пойти или в бар. Эх, знала б я раньше...
     Ну я, конечно, ни минуты не раздумывая, согласилась. Было это две недели назад.
     Петя купил мне вещичек, вот эту шубу, платья, туфли. Доехали мы до Киева, там на самолет сели и в Москву прилетели.
     Ух, какая я счастливая была! Гуляла вовсю, на Красную площадь пошла, потом в парк Горького. Вечерами мы с Петюней в рестораны ходили, в клубы ночные всякие. Он там свои какие-то дела решал, я не вникала. Хотя следовало бы, но это я только потом доперла. А жили мы на какой-то квартире съемной.
     Ну короче, я так была рада и даже не заметила, что Петя день ото дня становится все грустнее и грустнее. Ну я-то на него не особенно смотрела, дура, а все со всякими кавалерами в ресторанах и клубах плясала. Никого не боялась, конечно: я за себя постоять могу. Да и Петюнчик рядом, если что. Он у меня здоровый, как Шварц, который негр. Шутка.
     И вот в один прекрасный день, это было дней через шесть после того, как мы приехали в Москву, так вот, вечером мы пошли не в ресторан, а поехали на такси куда-то за город. Куда, Петя не сказал. Всю дорогу мрачный сидел, как сыч. Ну я и не допытывалась, подумаешь, может, у него настроение плохое.
     Подъехали мы к высоченному забору, ворота сами открылись, и попали мы в большой двор. Даже и двором назвать это нельзя, размером - как футбольное поле и такой же пустой. Ни тебе сараев, ни собачьей конуры, ни грядок в углу или кучи старых железяк, как это обычно бывает. Нет, кустики низенькие там и сям торчат, дорожки полированными камнями выложены, как на Арбате, фонари такие же. А домина-а! Размером, наверное, с Большой театр. В таком доме только какой-нибудь важный начальник жить может. Ну вроде Ельцина. Главное дело, снизу специально обученные прожектора подсвечивают, чтобы, значит, красиво, когда стемнеет, было. В общем, как есть дворец царский! У входа крыльцо ступенек на десять, по бокам собаки фарфоровые, у дверей, представляете, служанка стоит! В кружевном фартучке и с наколкой крахмальной на голове. Ну и ну, думаю, куда это мы попали?
     Прошли внутрь, разделись, потом в большой гостиной оказались. Там кресла мягкие, ковры, картины на стенах... Ну, думаю, точно к Ельцину попали. Что? У него таких денег нет? Не смешите! Чтоб у Ельцина денег не было?! Он же самый главный, хоть и больной совсем. А раз самый главный, значит, самый богатый. И все тут!
     Сели мы, значит, в кресла, принесли какие-то напитки, мы посидели. Смотрю, Петюня нервничает что-то. Спрашиваю, что случилось, а он отнекивается. Все нормально, говорит, ты посиди, а я сейчас в туалет схожу. И пошел. Жду его, жду, а он все не идет. Я уже четыре сигареты выкурила и потихоньку нервничать стала. Тут открывается дверь и входит человек. Не старый еще, может, чуть постарше вас. Маленького роста такой, лысенький, с острым носом и глазками такими... ну кажется, что он прямо под кожу заглядывает. Улыбается, садится в кресло напротив.
     - Здравствуйте, - говорит, - я - Владимир Максимович.
     Я тоже здороваюсь.
     - А ваш брат Петя неожиданно уехал. По делам.
     - Как так? - отвечаю. - По каким таким делам?
     - По срочным.
     - Он же в туалет пошел! - У меня по спине холодок пробежал.
     Этот Владимир Максимович рассмеялся и сказал:
     - Ну вот на обратной дороге у него дела и появились.
     А сам смотрит на меня так хитро-хитро.
     Я встаю и говорю:
     - Ну ладно, тогда и мне пора.
     - Ну куда же вы в такое время? Сейчас уже поздно, темно. Отсюда доехать до города никак нельзя. Заблудиться можно. Поэтому вы у нас останетесь. Не бойтесь, ничего с вами такого не случится.
     Я было заспорила, но потом поняла, что меня отсюдова не выпустят. Пришлось смириться. Мы с ним еще немного посидели в креслах, поболтали о том о сем. Он все про меня выспрашивал, что да как. А у меня биография короткая, ничего интересного. А про себя рассказал, что вроде бизнесмен. А еще выпивкой угощал, только я не пила. Так, пару глотков сделала, и все. Я к этому делу устойчивая.
     Потом повели меня на второй этаж в спальню. Елки-палки! Кровать - что твой боксерский ринг! И балдахин шелковый! А на одеяле ночная рубашка лежит. Не рубашка, а так, название одно, из тюлевой занавески, видно, сшили. Прозрачная, одним словом. Я как ее увидела, так у меня снова холодок по спине пробежал. Не к добру, думаю, все это.
     Так оно и вышло.
     Я, понятное дело, на себя эту рубашку напяливать не стала, только джинсы и носки сняла - и в постель. Свет тушить тоже не стала. И правильно сделала, потому что, только я засыпать стала, этот Владимир Максимович в комнату вошел без стука и шмыг ко мне. Сам в халате шелковом, одеколоном надушился, а я мужские одеколоны терпеть не могу. Воротит меня от них.
     Подошел, главное, и на одеяло сел. И смотрит так на меня, будто я ему пять карбованцев должна.
     - А чего же ты рубашку не надела? - спрашивает.
     Я ему ответила что-то типа того, что не привыкла в занавесках спать. Он осклабился неприятно так и начинает мне гнать, дескать, я такая красивая и распрекрасная, и глаза красивые, и волосы красивые, и пятки, и жопа. Я этот его треп послушала-послушала и вежливо так говорю, что спать хочу. А он за руку берет и гладит молча. Ну, думаю, пусть погладит, от меня не отвалится. А он все выше, глядь - под одеяло залез. Я отодвигаюсь - он за мной. Короче, лезет ко мне вовсю. И при этом говорит не переставая, как заведенный. Я пытаюсь его урезонить - говорю, не хочу я, не нравится он мне и вообще. Он лезет и лезет. В конце концов я его по руке ударила. Это ему очень понравилось, говорит, люблю строптивых девственниц. Это меня удивило, откуда ему известно, что я девственница? По моему виду этого не скажешь, правда? Ну я его так прямо и спрашиваю: откуда вам известны подробности моей физиологии? А он смеется и говорит, что братец мой, Петюня, ему рассказал. И вообще, что я у него теперь вроде как заложница. В качестве оплаты за долги, которые ему вроде бы мой Петя должен. Прикиньте? Этот козел задолжал, а я отвечай? Я спрашиваю: и долго я тут у вас кантоваться буду? Он смеется, долго, говорит.
     Ну нет, думаю, этот номер у вас не пройдет.
     А Владимир Максимович уже в трусы ко мне залез. И халат свой скинул, видимо, чтобы я его хрен распрекрасный увидела и растаяла. И под нос бормочет, что все равно мне отсюда никуда не уйти. Ну не уйти, думаю, это ладно. Но с тобой, пидором, я справлюсь. Беру его за руку, дергаю на себя, заворачиваю за спину и нажимаю. Он заорал благим матом. Что-то хрустнуло... Вы меня поймите, я такая злая была. Ну вот ему руку и сломала. Ну, может, не сломала, может, просто вывихнула. Спасибо подружкам бердичевским, которые меня разным приемам научили и железки тягать заставляли.
     Тут вбегает куча охранников и за руки меня хватает. Владимир Максимович орет от боли, но ребятам своим говорит, чтобы меня не трогали. Что, дескать, пригожусь им еще. В общем, увели его, я посидела-посидела, а потом и спать легла.
     Утром меня будят охранники. Я одеваюсь и иду за ними. В гостиной сидит Владимир Максимович, на руке у него повязка. Злой весь как черт. Я, говорит, с тобой разбираться не буду, но накажу так, что ты всю жизнь свою несчастную помнить будешь. Я спрашиваю, где Петюня. Он смеется мерзко и отвечает, чтобы я про брата своего забыла уже. Потому как для меня теперь начинается новая жизнь. Охранникам подмигивает, они с меня одежду сдирают. Потом на колени ставят и к хозяину подводят. А в уши спички вставляют. Укусишь, говорят, мы по спичкам хлопнем, и на всю жизнь глухой останешься. Ну о том, что дальше было, вспоминать противно. Я и не буду.
     А потом меня запихнули в какую-то машину и увезли в город.
     Что вы говорите? Да нет, я не запомнила, где этот дом находится. Когда мы туда ехали, уже совсем стемнело, а обратно - мне не до разглядывания вывесок было. Забор помню высокий... дом большой, ну и все.
     Да, повезли они меня в город. Высадили у какого-то дома, на лифте мы поднялись, зашли в квартиру. Обстановочка так себе, дешевые ковры на стенах, мебель разнокалиберная, телевизор в углу с видиком. Куча кассет рядом, судя по обложкам порнуха сплошная. На диване и на стульях сидят широкомордые парнюги коротко стриженные. Судя по харям, бандиты. Как меня увидели - обрадовались.
     - Это ты, что ли, людям руки ломаешь?
     - Да, - отвечаю. Чего скрывать, раз они все уже знают?
     - Ну и ну, - качает головой один из них, бугор видимо, то есть главный, - а по виду не скажешь. Худенькая, маленькая.
     - Я еще не то могу, - небрежно так отвечаю. У самой, конечно, душа в пятки давно ушла от страха, но это даже как-то подстегнуло. Все равно терять нечего, думаю, так что лучше испуг не показывать.
     Все засмеялись.
     - Ну, как нам сказали, самого главного для бляди ты как раз и не умеешь.
     - А я и не блядь.
     Снова загоготали.
     - Ничего. Все со временем приходит. Так что давай-ка шмотки свои скидывай. Целку твою мы потом с умом используем, а пока что...
     Что мне оставалось делать? Против троих здоровенных мужиков, которые в секунду меня в порошок сотрут? Но не думайте, что я так сразу и смирилась. Я злобу затаила и стала ждать.
     Короче говоря, это оказался подпольный публичный дом. В четырехкомнатной квартире жили пять девушек и трое бандитов. В двух комнатах устраивали оргии каждый день. Приходили разные мужики, мелкие бизнесмены скорее всего, развлекались. Девушки мне рассказали, что они здесь вроде пленниц. Их в этой квартире держат уже по нескольку месяцев, выводят, только если клиент просит на дом ему девушку привезти. Кормят всякими объедками, денег на руки не дают. Хотя от каждого клиента бандиты в среднем по сто баксов имеют. А каждая в день обслуживает по пять-шесть человек. Вот и подсчитайте. Барыши, конечно, огроменные.
     А самое главное, что все девчонки оказались землячками моими. З родной батькивщины. И попали сюда примерно одинаково - позвали их в столицу будто бы на работу в фотомодельное агентство. Те, конечно, варежки разинули и за аферистами как овечки пошли. Ну а приехав сюда, поняли, что на самом деле это за "агентство". Но было уже поздно. Вот так и живут. Главное дело, бандиты сразу же паспорта у них отняли и спрятали. И пригрозили, что если сбегут, то их все равно на вокзале линейная милиция выловит. Что все менты у них в кармане. Насчет этого они не врали - сама видела, как люди в милицейской форме девок "навещали". Ну а чтобы совсем девчонки не рыпались, бандиты обещали, что через полгода отпустят и зарплату дадут. Ну а те, дуры, верили.
     Прошло два дня. Меня в работе не задействовали: девственность спасала. Девки мне сказали, что бандиты клиента подходящего ищут, чтобы побогаче. Девственница на ночь пятьсот баксов стоит, а то и больше.
     И вот, это позавчера было, Федя, один из бандитов, говорит:
     - Готовься, Маша, сегодня у тебя главный день в жизни будет. Пойдешь сегодня на работу первый раз.
     Ну я ничего не ответила, только кивнула. Пусть думают, что я смирилась. Эти подонки любили нам разные лекции читать, что, дескать, женщина должна быть покорной, послушной и все такое. Я за эти дни раз десять успела такие лекции выслушать. Но конечно, постоянно ждала момента.
     И такой момент пришел. Мое счастье, что не через пять месяцев.
     В общем, делаю я вид, что к ответственному моменту готовлюсь. Душ приняла, накрасилась. В квартире двое осталось - Федя и еще один, Вова. Третий, Сергей, по делам ушел. Так вот, Вова как раз в уборной закрылся. А Федя на кухне сидел. Ну я зашла на кухню, дескать, спичка для реснички мне нужна. А сама в легком халатике, который будто бы ненароком все время на груди распахивался.
     Федя на меня глянул, мерзко улыбнулся и говорит:
     - А ну иди-ка сюда.
     И ширинку расстегивает.
     Я как послушная девочка иду и на коленки становлюсь.
     - Молодец, - говорит, - делаешь успехи. Давай начинай.
     А на поясе у него кобура болтается. Маленькая такая. Я ее давно приметила. Пистолеты у каждого были, но Федя носил именно эту игрушечку. Еще хвастался, что она посильней "макарыча" будет.
     Короче говоря, была не была, думаю. Улучила момент, когда Федя совсем расслабился, пистолет выхватила и к противоположной стене отскочила.
     Федя глазенки открыл, сначала побледнел, а потом взял себя в руки:
     - Эх, дура ты дура безмозглая. Пистолет-то не заряжен!
     Ну, думаю, маху дала. И главное, так по-глупому... Теперь они из меня точно котлету сделают. Федя увидел, что я молчу, и продолжает давить на психику:
     - Если ты сейчас положишь пистолет на стол, я никому не скажу. Ну а если нет, то не обижайся. Мы с ребятами найдем способ, как тебя приструнить.
     Я сижу на полу, пистолет на Федю направлен, и думаю, что дальше делать. А этот мудак улыбается своей сальной рожей:
     - Ну давай, давай. Не заряжен он!
     И тут я кино вспомнила. Там про девушку, которая в налете на магазин участвовала, а потом ее в секретную тюрьму заточили и на специального агента учить стали. Что? Да, точно. "Ее звали Никита". Мы еще с девчонками смеялись, почему это ее мужским именем зовут. Так вот, там есть момент, когда она своего инструктора вроде как в заложники берет. Приставляет ему пистолет к горлу и ведет через весь дом. А он потом ей говорит, что пистолет не заряжен. А еще потом оказывается, что на самом деле заряжен. Короче, в дураках девку оставили.
     Я этот момент вспомнила и решила попробовать. Ну с "макаровым" я обращаться могла, меня Петюня учил. А тут устройство почти такое же. Щелкнула предохранителем сбоку и на спусковой крючок нажала...
     Выстрел грохнул, и у Феди во лбу дырка появилась. Он даже, по-моему, испугаться не успел. В глазах удивление появилось, и он медленно так сполз с табуретки. Даже ширинку застегнуть не успел.
     Короче, замочила я его. Кровища по стене разбрызгалась.
     А тут Вова из уборной выскакивает. Штаны рукой держит, в другой журнал "Деньги". Все время он его читал, видимо, бизнесменом себя мнил. Он как Федю увидел, вернее, то, что от него осталось, так и побелел.
     - Т-ты, ч-т-то, - заикается и назад пятится. Конечно, в уборную он с собой пистолет не взял.
     - Стой, - говорю ему так спокойно, - где паспорт мой?
     - Т-там, в сейфе, - пальцем, вернее, журналом показывает в комнату.
     - Открыть можешь?
     Он так быстро замотал головой, что я испугалась, как бы она у него не отвалилась. Раньше времени.
     - Нет у меня ключа. Его с собой Серый носит.
     Я раздумывала недолго. Все равно, если бы я его в живых оставила, он с силами собрался бы и... Короче говоря, я недолго думая и Вову прикончила. Он поперек коридора упал.
     А? Нет, в тот момент мне их жалко не было. Я их ненавидела. А по-настоящему жаль мне было тех дур малолетних, которых они как рабынь держали и всякие гнусности с ними проделывали. И еще деньги большие за это получали. А сколько у этих подонков потом могло таких девушек быть? А что с ними потом делают, когда они отработают свое, я знаю. Если в подмосковных лесах хорошенько поискать, думаю, много костей белых отыщется... Так что не жаль мне их было. Тогда, во всяком случае. Потом, конечно, и жалко и страшно стало. Но не тогда.
     Тут девчонки сбежались на выстрелы. Увидели трупы и заголосили в пять глоток. Я им ничего говорить не стала, в комнату загнала, в которой телефона не было, и дверь заперла.
     Ну, думаю, все. Соседи наверняка выстрелы слышали и милицию вызвали. Хотя пистолетик этот не слишком громко стреляет. Так, хлопок и все... Но все равно надо ноги скорее делать. Я быстро нацепила на себя то, что под руку попалось, кого-то из девчонок платье, уже собралась уходить, когда в замок входной двери вставили ключ.
     Конечно, если б я тоже была такой же козой, как остальные девчонки, в этот момент со мной случился бы обморок. Трое мужиков, да еще бандитов, да еще с оружием, против меня одной... Конечно, двое из них уже трупы, но все равно это слишком. И кроме того, я понимала, что, если мне не удастся последнего, Серого, укокошить, то... И мои кости найдут в подмосковных лесах. Причем, скорее всего, окажусь я там уже сегодня вечером. Так что выбирать мне не приходилось.
     Серый ввалился в прихожую веселый, выпивший. Даже песенку какую-то бубнил под нос. А чего бы ему не веселиться? На него бабы пашут. А он только деньги получает. Знаете, настоящие уголовники таких не любят. Считается, что они за счет баб живут. В общем-то так оно и есть. И на зоне им приходится несладко.
     Раздумывать было некогда, и я выскочила из комнаты прямо как Брюс Уиллис. С пистолетом на изготовку. У него тотчас же улыбка с лица сошла. Потом Серый пригляделся, что в кухне творится (из прихожей через коридор все видно было), и сразу понял, что товарищам его хана. Он побледнел, перепугался, и на брюках его стало быстро увеличиваться темное пятно.
     - Ключ от сейфа, - говорю, - быстро!
     Никогда не видела, чтобы человек с такой скоростью вытащил из кармана ключ.
     - Не надо, - шептал Серый, - не надо, Машенька! Я тебе все отдам. Все деньги, вообще все!
     Я для него теперь Машенькой стала! А когда... Ну ладно, вспоминать не буду.
     Он шепчет и ко мне ползет. И только я сообразить успела, что задумал он что-то, как Серый нож из кармана выхватил и на меня кинулся. Руку с пистолетом перехватил и нож занес. Успел все-таки, метнулся как смерч. Только он не на ту напал. Мы с девчонками в подвале такие ситуации раз сто проигрывали. Я руку с пистолетом вместе с его рукой дернула дальше от себя, по ходу движения. Серый на ногах не удержался и споткнулся. Но ножом успел полоснуть меня по щеке.
     Дальше уже дело техники. Я его руку за спину завернула и свою освободила. Он лицом вниз на пол грохнулся.
     Короче говоря, я и его замочила.
     Знаете, у меня как будто внутри что-то оборвалось. Я как автомат стреляла, стреляла... А потом на эту кровь смотрела. И ничего не чувствовала. И эти дырки от пуль совсем не такие, как в кино. И кровь не такая, и выражение глаз. Особенно мертвых...
     А потом сейф открыла, вынула свои и девчонок документы. И долларов несколько пачек. Я их даже не считала, три сотни в сумку сунула, а остальное девкам отнесла.
     - Вот, - говорю, - честным трудом заработанное. Берите и сваливайте отсюда как можно скорее. Езжайте на батькивщину и больше сюда ни ногой. А то вас тоже как соучастниц привлекут. Поняли?
     Они ни слова не говоря собрались и ушли. Все на меня с испугом поглядывали и на мой пистолет. Наверное, вид у меня был в ту минуту... Думаю, что они до самой Украины не оборачивались.
     А я кое-как кровь из щеки остановила, дверь аккуратно заперла и тоже ушла. До сих пор не понимаю, как это никто из соседей милицию на стрельбу не вызвал. Может, подумали, что кто-то ремонт делает, гвозди забивает?
     Вышла я во двор, потом на улицу и шла очень долго. Район какой-то новый, все дома одинаковые. Я шла, шла и шла, наверное часа два. Пока не замерзла. Добралась до метро, разменяла сотню баксов в обменнике и поехала на "Киевскую". На вокзал, значит.
     И тут-то до меня дошло, что домой-то мне теперь ходу нет. Помните, я говорила, что братец мой сам меня под этого богатея подстелил? То есть, как ни крути, он меня им продал. И если выяснится, что это я всю компанию укокошила, то наедут на Петюню. А значит, и на меня. И раз он однажды меня продал, то и вторично это сделает не задумываясь. А может, и хуже что сделает. А значит, не жить мне.
     Так что в Бердичев мне нельзя. А куда? В Москве я никого не знаю. В России из родственников только троюродная бабка в Иркутске. Кстати, и на вокзале мне лучше не тусоваться, особенно с такой щекой. Помните, что я говорила про линейную милицию?
     Что делать? Вчера я до одури по городу шлялась, ночевала в подъезде у батарей. Проснулась оттого что какой-то вонючий бомж меня ногой пинает. Я его место, оказывается, заняла. Ну я спорить не стала, ушла. Ну и сегодня то же самое. Самое главное, я бояться стала, что трупы бандитов уже нашли, девчонок поймали, они про меня рассказали... И теперь на меня розыск объявлен. В общем, на вокзалы я не пошла, в гостиницы тоже. А куда еще? В кино пару раз сходила. Но там не переночуешь. Короче, выхода никакого не было.
     Сегодня с утра ходила по городу, ела одни сникерсы. Вот к этому киоску, где вы меня нашли, подошла и почувствовала, что сознание от холода и усталости теряю. И подумала, что нельзя падать прямо на улице, что надо спрятаться. И спряталась. Куда - сами знаете.
     Вот и все".
     Ну вот, Гордеев, на этот раз ты действительно основательно вляпался. Перед тобой сидит убийца троих человек, причем орудие убийства имеется. Как и чистосердечное признание.
     Твои действия?
     Маша закончила рассказ и сидела опустив голову. По щекам ее стекали слезы. Она то и дело хлюпала носом. Эх ты, бедная девочка. Что же ты наделала? Хотя, с другой стороны, если бы она не убила этих подонков, что бы ей грозило? Ей и остальным девушкам из подпольного публичного дома? Не более страшной ли оказалась бы их участь? Подмосковные леса, белые кости...
     Итак, твои действия, гражданин Гордеев? Как бывший работник правоохранительных органов и нынешний - органов юстиции ты обязан предпринять некоторые, абсолютно точно известные тебе действия. И самое главное - выдать преступницу. И оружие, которое ты нашел при ней.
     Маша подняла глаза и посмотрела на меня.
     - Что мне делать? - просто спросила она.
     Ну и вопросик!
     - Пока не знаю.
     - Вы меня отправите в милицию?
     Я помолчал, внимательно изучая ногти. Я не знал ответа.
     На мое счастье, зазвонил телефон.
     Я поднял трубку.
     - Здравствуйте. Можно Юрия?
     - Я слушаю.
     Голос в трубке показался мне знакомым.
     - Юра! Это я, Игорь.
     - Игорь?.. - напряг я память.
     - Ну неужели не помнишь? Это Игорь Вересов.
     - Сколько лет, сколько зим! Погоди-ка, дай вспомнить. Это ж сколько лет мы не виделись?
     - Ну да, много. Со времени окончания юрфака всего пару раз.
     Конечно, я помнил Игоря. Его голос показался мне встревоженным. Даже очень встревоженным. Неужели неприятности на сегодня не закончились?
     - Рад тебя слышать.
     - Я тоже. Но я звоню по делу. Очень нужна твоя помощь. Можешь приехать прямо сейчас?
     Я посмотрел на часы. Половина девятого.
     - Да, могу.
     - Тогда срочно. Записывай адрес.
     Я натянул пальто, и тут мне в голову пришла мысль: а что делать с моей новой знакомой? Оставить ее просто так нельзя. Иди знай, что ей в голову придет? Все-таки не далее как вчера она убила трех человек! И я ее почти совсем не знаю.
     - Ну что, Маша, - наконец принял решение я, - мне надо идти. А тебе, во избежание всяких случайностей, придется провести несколько часов взаперти.
     В конце концов, воровать у меня нечего, до пистолета она не доберется, а если вздумает выбраться через окно - седьмой этаж, милости просим.
     "Вэсна, вэсна, вэсна, прыйдэ!.. Вэсна, вэсна, вэсна..."
     В последнее время эта песня модной группы "Вопли Видоплясова" постоянно звучала в ушах у Оли Мартемьяновой. Даже сегодня утром, когда она, опаздывая на занятия, поймала у метро машину, водитель слушал эту песню, и пока она ехала к университету, всю дорогу мысленно подпевала:
     - Вэсна, вэсна, вэсна, прыйде! Вэсна...
     Стояли самые морозные дни середины зимы. Казалось, весна никогда не наступит. А Ольге так нужна была весна! И лето! Как никогда раньше!
     Тогда наконец можно будет встречаться с Костей не только в душных и шумных университетских коридорах, студенческом буфете и аудиториях. Можно будет гулять с ним по бульварам, не дрожа от холода и не испытывая неловкости от того, что все время приходится заходить погреться в разные кафе, в которых такая суетная, неподходящая для свиданий атмосфера! Слишком много людей, слишком много шума и света, слишком много высоких, уверенных в себе девиц, на фоне которых Ольга совершенно тушевалась, чувствуя себя маленькой и ничтожной.
     Да, поскорей бы началась оттепель, растаяли сугробы, потекли ручьи, скорее бы солнце просушило асфальт. Весна в Москве всегда начинается неожиданно, внезапно и сразу. Просто просыпаешься однажды, смотришь в окно, а там все течет и тает, солнце дробится в бесчисленных лужах, воробьи оглушающе чирикают, а дворничиха Татьяна в оранжевой униформе легко счищает с асфальта широкой лопатой пласты почерневшего льда и бросает его с тротуара на газон, где в тени их многоэтажного дома притаился последний, оседающий с каждым днем, рыхлый грязный сугроб, из которого торчит скелет чьей-то осыпавшейся новогодней елки...
     Каждый день, сидя на последней лекции возле окна, Оля мечтательно вглядывалась в краешек голубого неба над крышами соседних девятиэтажек и представляла себе, что на улице - лето. Небо уже не было по-зимнему низким, серым, бесцветным. С каждым днем оно становилось все более ясным, ярко-голубым, словно в стакан воды добавляли ультрамарина, каплю за каплей.
     Хотя бы в одном в этой жизни можно не сомневаться: что когда-нибудь все-таки наступит весна. Тогда наконец Ольга сбросит с себя надоевшую длиннющую шубу, купленную матерью на свой собственный вкус, и наденет любимое кашемировое полупальто оранжевого цвета, который так идет к ее каштановым волосам и голубым глазам. Она представила, как идет в этом пальто по красивым арбатским переулкам и одной рукой держит подаренный Костей букетик мимозы, а другая рука уютно покоится в Костиной теплой крепкой ладони...
     Эта картина так ярко вставала у нее перед глазами, что Оля слышала даже стук собственных каблуков о брусчатку тротуаров на Малой Бронной, чувствовала ласковые лучи заходящего солнца, греющего им спины, когда они с Костей поднимаются к Гоголевскому бульвару.
     Зажигаются фонари, и в полумраке деревьев они стоят, обнявшись, и Костя ее целует.
     Все. Дальше этого фантазия идти отказывалась, как Оля ее ни пришпоривала. Вершиной мечтаний оставалась романтическая прогулка с Костей по вечерней весенней Москве с букетиком мимозы в руках (можно и с букетиком ландышей, но они занесены в Красную книгу, и покупать их - значит потворствовать уничтожению редких растений, а Оля в душе была ярой защитницей природы).
     С Костей Маковским она познакомилась во время зимней сессии. Точнее, после того, как она эту сессию с позором провалила.
     Оле нравился английский язык, нравилось заниматься, переводить, узнавать что-то новое о культуре и мире англоязычных стран, но... Вот беда, она не производила нужного впечатления на преподавателей! Когда отвечали ее сокурсники, высокие, умные, уверенные в себе, то, даже если они допускали ошибку, педагог поправлял их со снисходительной улыбкой и отпускал с Богом, ставя в зачетку "отлично" или, в крайнем случае, "хорошо". Но стоило выйти ей, маленькой, худенькой, с тихим невнятным голосом, и преподаватели, казалось, заранее решали, что перед ними серенькая троечница. Они даже не дослушивали ее ответ до конца, перебивали:
     - Благодарю вас, переходите к следующему вопросу.
     Вот и в этот раз все получилось именно так. И Оля от растерянности совсем сбилась и наделала таких глупых непростительных ошибок в устной речи, что после экзамена, стоя у окна в коридоре, готова была сама себя отшлепать по щекам. Но было поздно что-нибудь поправить. Она получила тройку на первом же экзамене.
     А дальше все пошло как по заколдованному кругу. Едва экзаменатор видел в ее зачетке первую тройку, как Оля по выражению его лица догадывалась, что он уже заранее решил больше тройки ей не ставить. И от волнения и отчаяния она отвечала все хуже и хуже, так, что последний экзамен провалила уже по-настоящему - получила "неуд".
     - Мартемьянова, если вы и летнюю сессию так же думаете завалить, вас отчислят, - ледяным тоном предупредила ее секретарша деканата, проштамповывая и возвращая ей зачетную книжку.
     В коридорах университета царила каникулярная тишина и леность. Оля добрела до курилки, села на свою любимую скамейку, укрытую между кадками с тропической растительностью, и расплакалась, с ужасом представляя, какой скандал из-за оценок выйдет у нее с матерью. Сначала мать будет кричать на нее, упрекать, затем станет хвататься за сердце, потом - за телефон, искать связи и устраивать судьбу незадачливого дитяти.
     Как у большинства подростков, у Оли Мартемьяновой были натянутые отношения с матерью. На домашнем фронте это выражалось в ежедневных мелких стычках.
     - С твоей внешностью нельзя одеваться как вечный подросток, - поучающим тоном всякий раз твердила Елена Александровна, обнаружив в дочкином гардеробе что-нибудь из "неформальной" одежды, которую Оля покупала на сэкономленные деньги из тех, что мать выдавала на карманные расходы. - Люди не будут воспринимать тебя всерьез. Ну посмотри на себя в зеркало, что это за вид? При твоем росте метр пятьдесят три зачем тебе эти огромные ботинки? Зачем растянутый свитер до колен? На кого ты в нем будешь похожа? На Гавроша-беспризорника? Не забывай, чья ты дочь!
     Оля думала про себя, что лучше бы мать была обычной женщиной. А не депутатом Государственной думы, коей являлась Елена Александровна Мартемьянова. А так... Что тут скажешь? Все ясно - надо держать марку.
     Если Оля робким голосом пыталась возразить, что ей нравится свободный стиль, мать только патетически восклицала:
     - Господи, ну мне в твоем возрасте не с кем было посоветоваться, что надеть, как надеть, носила всякое барахло, но ты-то почему так плохо одеваешься? Мне самой приходилось подбирать одежду, а ведь тогда не было ни журналов, ни таких магазинов. А у тебя же все это есть. И деньги есть. Что тебе еще надо?! С жиру бесишься, честное слово. Мне перед знакомыми стыдно, да что ж это за мать, скажут, раз единственную дочь и ту совершенно забросила. Оленька, одевайся солидно, я тебя прошу. Мы ведь не богема, не артисты. Эти пускай что угодно на своих детей напяливают. Мы интеллигентные люди. Брынцалов видела во что своего сына превратил? Несчастному малышу всю голову в разные цвета покрасил под панка. И ты хочешь с ними на одну доску встать?
     - Мам, а Ирина Хакамада? - тихим голосом возражала Оля, чувствуя себя совершенно несчастной. - Посмотри, как она одевается: черные джинсы, черный свитер. Ну или просто черное платье.
     - Ай, - отмахивалась мать, - она же японка. Это дело другое.
     В устах Елены Александровны это звучало как железный аргумент в пользу того, что японка Хакамада может себе позволить одеваться как ей угодно, а вот простой русской девушке Оле Мартемьяновой можно носить лишь классические вещи.
     - С твоей внешностью сочетается только классический стиль! Ты должна одеваться скромно и с достоинством, как настоящая английская леди.
     С тех пор как Елена Александровна, став депутатом Государственной думы, по своим парламентским делам побывала в Великобритании, где посетила тамошний парламент и Букингемский дворец, ею овладел культ английской леди. В принципе в этом не было ничего плохого, кабы не один нюанс: к сожалению, образ этот Елена Александровна трактовала несколько своеобразно, так что из-под пера ее воображения английская леди любого возраста, от десятилетней девочки до девяностолетней старухи, выходила облаченной в строгий твидовый костюм и шелковую блузку, с высоко уложенными "ракушкой" волосами и с нитью жемчуга на шее. В дурную погоду леди надевала шляпу, лайковые перчатки и укрывалась от дождя нескладывающимся зонтиком с загнутой деревянной ручкой. Короче говоря, Мэри Поппинс какая-то!
     Чтобы облагородить облик провинциальной выскочки, каковой она в глубине души себя считала, Елена Александровна незамедлительно обзавелась всеми этими атрибутами и поспешила точно так же одеть дочь. Елена Александровна считала, что, раз дочь не вышла ростом, ей нужно добирать солидности за счет тяжеловесного дамского гардероба. У четырнадцатилетней Оли появились такой же, как у матери, только на десять размеров меньше, твидовый жакет с замшевыми заплатами на рукавах, бархатные жилетки на серебряных пуговицах, шелковые блузки и костюмы из джерси. Нитка жемчуга и нескладывающийся черный зонт с крюкообразной ручкой довершали превращение провинциальной Золушки в породистую даму.
     Теперь каждое утро, собираясь в гимназию, Оля должна была укладывать свои непослушные жесткие волосы "ракушкой" на затылке, а учебники носить не в удобном рюкзачке, а в коричневом портфеле из дорогой кожи с красивыми золотыми пряжками. Впрочем, портфель этот ей очень нравился.
     В тот год Мартемьяновы только-только перебрались из провинции в Москву и поселились в депутатской квартире на Рублевском шоссе. Квартира была совершенно голой и неуютной, дом новый, соседи незнакомые. Впрочем, большинство соседей можно было почти ежедневно видеть по телевизору - дом населяли почти сплошь депутаты Госдумы. Когда в квартире громко разговаривали, то в разных концах коридора откликалось эхо.
     В Олиной комнате из мебели поначалу стояла лишь раскладушка да старый письменный стол и, за неимением другого, шикарный стул от нового итальянского гарнитура, купленного в мебельном салоне для гостиной. На этом стуле по большей части висела одежда. Впрочем, продолжалось это недолго: через неделю в квартиру привезли мебель, оборудование для кухни, и с тех пор квартира приобрела обжитой вид.
     В Москве родители словно вдруг вспомнили о существовании дочери. Они бросились наверстывать упущенное, когда у них самих не хватало времени и сил заниматься ребенком, бабушек-дедушек поблизости не было, а общественное положение не поощряло приглашать к дочери частных учителей и репетиторов. Мало ли что скажет начальство?
     Олю определили в престижную гуманитарную гимназию, где наряду с углубленным изучением английского языка школьникам преподавали основы латинского, древнегреческого, искусствоведение и музыку. Гимназия находилась довольно далеко от их дома. Непривычная к жизни в большом мегаполисе, Оля мучительно свыкалась с тем, что до школы и обратно ей теперь приходилось добираться довольно долго на маминой служебной машине.
     Отношения с новыми одноклассниками у нее тоже не сложились. Стоило лишь ей появиться в классе в своем коричневом костюме из джерси, со взрослой прической-ракушкой, как свободомыслящие московские тинейджеры сочли ее занудой и кривлякой и дали кличку, как припечатали: Талула.
     Оля долгое время не знала, что такое Талула, а спросить было не у кого, но по тону, с каким мальчишки произносили: "А, Талула!" - и при этом закатывали глаза к потолку и делали томный взмах рукой, изображая некую фифу, можно было догадаться, что это особа отрицательная.
     Оля замкнулась в себе и так и проучилась все три года, не вылезая из своей раковины. Единственным ее развлечением в то время было скользить в носках по покрытым лаком деревянным половицам коридора в их огромной квартире и представлять, будто она катается на коньках.
     Порой ей казалось, что у нее не было детства в том смысле, какой вкладывают в это слово поэты и писатели, вспоминая с ностальгией, какой красотой и тайной была наполнена в детстве их жизнь. Ничего подобного о себе Оля вспомнить не могла. Занятые работой и карьерой родители сразу взвалили на нее жизнь взрослого человека...
     - Привет! - услышала она вдруг.
     Поспешно промокнув бумажным платком глаза, Оля подняла голову. Рядом стоял высокий симпатичный парень, которого она иногда видела на общих лекциях. Он ей в общем-то нравился, хотя более "продвинутые" по части общения с противоположным полом девчонки с их курса считали его "ботаником", думающим только о занятиях. В отличие от них, Оля иногда мечтала когда-нибудь с ним познакомиться. И вот...
     - Начался вселенский потоп? - сочувственно улыбаясь, спросил Костя.
     - Да, что-то вроде, - буркнула Оля.
     Оттого что ее застукали в таком неприглядном виде, ей хотелось провалиться сквозь землю.
     - Кажется, мы вместе учимся в третьей группе? - спросил он. - У тебя неприятности?
     - Нет, ничего особенного, - поспешно ответила она и поднялась, чтобы уходить.
     - Ты торопишься? А я хотел предложить тебе зайти в буфет, выпить кофе, съесть по сосиске. Ну как?
     Оля на секунду заколебалась. В свете предстоящего семейного скандала рано возвращаться домой совершенно не хотелось.
     - Ты всегда так внезапно исчезаешь, что за полгода у меня сегодня впервые появилась возможность с тобой познакомиться, - не то шутя, не то серьезно сказал Костя.
     Эта фраза оказалась решающей.
     - ..."С твоей внешностью..." Мне столько раз приходилось слышать от нее эту фразу, что я про себя думала, будто я карлик или уродец какой-то. Ну ты сам представляешь, когда мать тебе такое постоянно твердит. А дело всего лишь в моем росте. Разве я виновата, что не родилась длинноногой дылдой? У меня рост метр пятьдесят три, ну что с того? Мне же не в гренадеры поступать. А времена, когда билетерши не пропускали коротышек в кино "до 16", давно прошли! У меня такое чувство, будто мать уверена, что из-за моего роста мне уготовано во всем остальном в жизни тоже оставаться "ниже среднего". А это неверие меня убивает, понимаешь?
     Оля быстро освоилась в общении с Костей и теперь вовсю жаловалась ему на мать.
     Костя понимающе кивал. Он не перебивал ее лишними вопросами, давая ей высказаться, выплеснуть свои чувства.
     Оле приходилось громко кричать, чтобы Костя мог расслышать ее за грохотом музыки. Они сидели друг против друга за столиком латиноамериканского бара. Порой им приходилось так близко наклоняться друг к другу, что Оля почти дотрагивалась губами до Костиной щеки.
     "Аррива ва, эль мундо ста де пье! Гоу, гоу, гоу! Оле, оле, оле!" - раздавался из динамиков знаменитый футбольный гимн Рикки Мартина, заглушаемый зажигательным соло на трубе.
     - Два "дайкири", пожалуйста!
     - Рекомендую тартилью с креветками.
     - Ты что больше любишь, оливки или маслины?..
     - Оливки есть с лимоном и с чесноком, вам какие?
     "Какое потрясающее чувство, - думала про себя захмелевшая с непривычки после одного-единственного коктейля Оля. - Еще утром я его совершенно не знала, а теперь могу рассказать ему то, что никогда никому не рассказывала, словно он для меня самый близкий человек на свете..."
     - Смотрел летом чемпионат по футболу?
     - Конечно. Неужели ты тоже?.. За кого болела?
     - За Бразилию.
     - И я.
     В его обществе Оля потеряла свою обычную скованность, всю жизнь мешавшую ей правильно подбирать слова, чтобы выразить свои мысли.
     Темнокожая официантка поставила перед ней плоскую тарелку с тартильей - замечательной латиноамериканской яичницей с зеленью, специями и всякой всячиной и второй коктейль. Олю приятно поразило, что каждая оливка была для удобства пронзена палочкой в виде пиратской рапиры.
     - Тебе здесь нравится? - близко наклонившись к ней, крикнул Костя.
     - Да!
     Как ни странно, Оля впервые в своей жизни была в баре.
     Матери она решила ничего не рассказывать. Ни о заваленной сессии, ни о знакомстве с Костей.
     Она с детства привыкла все держать в себе.
     Игоря Вересова я знал еще с институтских лет. Не скажу, что мы были с ним очень уж дружны, нет. Просто, как все студенты (он тоже учился на юрфаке МГУ, только курсом старше, чем я), сталкивались в институтских коридорах, в общежитии, куда я время от времени заглядывал. Сидели в компаниях. Выпивали, ухаживали за девушками. Так и познакомились. В одной компании понравилась нам одна и та же девушка. Ну приглашали ее танцевать наперебой, шептали на ушко всякую чушь. Бросали друг на друга неприязненные взгляды. Все шло к тому, чтобы кто-то предложил "пойти выйти, поговорить" с весьма предсказуемыми последствиями. Конечно, для Игоря, скажу я без ложной скромности. Все-таки мой разряд по боксу кое-чего да стоит.
     Но закончилось все совершенно неожиданно. И для меня, и для Игоря, и больше всего для девушки. У хозяев комнаты, где мы пировали, оказались нарды. Я очень увлекался этой игрой в то время. Выяснилось, что и Игорь весьма уважает нарды, причем, так же как и я, он любил более динамичные и непредсказуемые "короткие". И остаток вечера мы с ним провели, кидая кубики и передвигая шашки. А девушке пришлось возвращаться домой одной.
     Отношения у нас с Игорем Вересовым сохранялись нормальные. Не дружеские и даже не приятельские. Просто нормальные. После окончания университета я почти ничего о нем не слышал. И вот неожиданный звонок. Интересно, откуда он выудил мой телефон?
     Ехать было далеко - на Рублевское шоссе. Если честно, мне этот район очень не нравится, впрочем, как и все новостройки. Пыльно, пусто, тоскливо. Белые дома торчат как гигантские надгробные камни на кладбище великанов. Правда, на горизонте зеленеют замечательные подмосковные леса - единственное приятное пятно в этом мрачном зрелище. Впрочем, когда я подъезжал к Рублевскому шоссе, уже совсем стемнело, и множество огоньков и освещенных окон радовали глаз.
     Я остановился у одного из однотипных домов, сверил его номер по бумажке. Точно, мне сюда. Я припарковал машину и только теперь заметил, что дом не такой уж и обыкновенный. Прямо скажем, не совсем обычный. Стоянка обнесена решетчатым забором. У подъезда - милицейский пост. Когда я проходил, меня окликнули.
     - Вы к кому? - спросил строгий милиционер.
     Я снова развернул бумажку.
     - Квартира сто восемьдесят девять.
     - Мартемьянова? - переспросил он, глянув в список перед собой.
     Я замялся:
     - Вроде да.
     Милиционер неодобрительно поморщился и кивнул на блестящий домофон, напоминающий сложный аппарат из фантастического фильма. Казалось, он вот-вот произнесет металлическим голосом: "Пароль?" Или еще что-нибудь в этом роде.
     Я подошел к домофону и нажал три цифры - номер квартиры. Через несколько секунд мне ответил голос Игоря.
     - Я слушаю.
     - Игорь, это Гордеев. Я прибыл.
     - Ага, заходи.
     Замок щелкнул, и я оказался в чистом и просторном вестибюле. По углам даже стояли растения в горшках - фикусы, папоротники и даже бегонии. Согласитесь, чистота, а тем более растения для наших подъездов - вещь абсолютно нехарактерная. Так что если в подъезде чисто, да еще цветы в горшках, что-то тут явно не так. Ну не может быть чисто в нашем подъезде без каких-то причин. Причем очень и очень веских.
     И только тут до меня наконец дошло. Есть веская причина! Да еще какая! Это же депутатский дом! Ну да, один из тех, в которых живут народные избранники. Значит... нет, я, конечно, не думал, что Игорь Вересов стал депутатом Государственной думы, - не того полета эта птица. Хотя кто знает... Какую там фамилию назвал милиционер? Мартемьянова? Ну да! Есть такая депутатша... Или депутатка? Короче говоря, я не раз слышал по телевизору в программах новостей пламенные речи женщины-депутата Мартемьяновой. Надо сказать, они не содержали обычного депутатского маразма, были дельными и логичными.
     Я поднялся на лифте. В дверях квартиры меня ждал Игорь Вересов. В общем-то он не слишком изменился. Невысокого роста, темноволосый, аккуратно подстриженный, с темными умными глазами. Только вот прикинулся он теперь по-другому. Раньше все джинсики и свитерочки носил. А теперь - строгий дорогой костюм с модным галстуком. Да и в глазах появилось что-то такое, ранее не имеющее места.
     Уверенность.
     Игорь посмотрел на меня как-то оценивающе и протянул руку:
     - Привет, Юра.
     - Привет, Игорек. Или теперь тебя только по имени-отчеству?
     Игорь улыбнулся. Увидев это, я наконец понял, что означает выражение "купеческая улыбка". То, что изобразил Игорь Вересов на своем лице, полностью подпадало именно под это определение.
     - Для старых друзей, - покровительственно произнес он, - никаких условностей. Впрочем, я еще не занимаю такого положения, чтобы ко мне по имени-отчеству обращались.
     Интересно, какое положение занимает он сейчас? Впрочем, всему свое время.
     Игорь жестом пригласил меня в квартиру. Я зашел в просторную прихожую. Внутренности квартиры меня особенно не удивили. Самая обычная квартира. Жители ее явно не нуждались в деньгах, но, видимо, миллионерами тоже не были. Впрочем, квартира оказалась довольно обширной. Игорь вел меня по коридорам, сворачивал, мы проходили через комнаты... В какой-то момент мне даже показалось, что я нахожусь в каком-то учреждении. Только некоторые предметы домашней обстановки говорили об обратном. Хотя интерьеры некоторых комнат наводили на мысль о том, что хозяева много времени проводят за письменными столами, за бумагами, за компьютерами.
     Наконец мы оказались в довольно большой гостиной, в углу которой располагался маленький журнальный столик и два кресла. Освещалась комната торшером. На столике стояла ваза с небольшим букетиком орхидей.
     Одно из кресел занимала женщина. Я ее сразу узнал. Елена Мартемьянова, активный член одной из депутатских фракций Государственной думы. Кажется, фракция называется "Виват, Россия!". Пламенный и грамотный оратор. Судя по всему, очень самостоятельная женщина. Но не феминистка. Скорее, выходец из советской партноменклатуры.
     Однако сейчас она не походила на уверенного в себе человека. Более того, взгляд Елены Мартемьяновой был растерян, пальцы нервно сжимали сигарету. Другая рука теребила перламутровую пуговицу блузки. Не надо быть психологом, чтобы понять - у нее что-то случилось. Хотя, сами понимаете, к адвокату просто так не обращаются. Раз я здесь, значит, действительно что-то произошло. Или может в скором времени произойти.
     К большому сожалению, я оказался прав и в первом, и во втором... Но все по порядку.
     Увидев меня, Мартемьянова кивнула и протянула руку. Пожав ее ладонь, я моментально вспомнил о своей сегодняшней неожиданной гостье. Рука Мартемьяновой, как и у Маши Пташук, была просто ледяная.
     Игорь торопливо представил нас друг другу:
     - Юрий Гордеев... Елена Александровна Мартемьянова...
     Не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться: Елена Мартемьянова - начальник Игоря.
     - Садитесь, Юрий Петрович, - Мартемьянова указала рукой на кресло.
     Я сел.
     Елена Александровна опустилась в кресло. Свет от торшера упал на ее лицо, и я заметил темные круги под ее глазами, которые нельзя было скрыть никакой косметикой. Мартемьянова сегодня плакала. И много плакала.
     - Игорь сказал мне, что вы в свое время работали в Генеральной прокуратуре? - задала вопрос Елена Александровна.
     Интересно. Вересов, судя по всему, очень даже осведомлен обо мне.
     - Да. Я был следователем и...
     Елена Александровна подняла ладонь, как бы давая понять, что ей все известно:
     - А потом вы ушли в адвокаты?
     - Да.
     Елена Александровна кивнула:
     - У вас есть хорошие знакомые в прокуратуре и на Петровке.
     - Допустим.
     - Юрий Петрович, мы с Игорем долго советовались, перебирали кандидатуры... И в итоге остановились на вас.
     Она сделала небольшую паузу, глядя прямо мне в глаза, и я посчитал возможным вставить:
     - А в чем, собственно, дело?
     - Я сейчас все объясню. Но перед этим вы должны обещать и гарантировать, что все, услышанное вами здесь, останется между нами. И ни один факт не станет известен третьим лицам. Кроме, разумеется, тех людей, которых мы с вашей помощью собираемся подключить к этому делу. Согласны?
     Я был заинтригован:
     - Конечно, согласен.
     - Хорошо... - Елена Александровна резким щелчком стряхнула пепел с сигареты, - дело в том, что сегодня днем... - она посмотрела на часы, - около трех или четырех часов похитили мою дочь.
     У нее на глазах снова появились слезы.
     - Это произошло, - продолжала Мартемьянова, взяв себя в руки, - около МГУ. Она училась... учится на факультете иностранных языков.
     - Значит, с тех пор уже прошло около шести часов? - спросил я.
     - Да.
     - А откуда известно время похищения?
     - Очень просто. Я звонила в университет, и ее преподаватели подтвердили, что она присутствовала на последней двухчасовке. После занятий она всегда шла домой. Если же Оля куда-то собиралась, то непременно звонила.
     - Вы обращались в милицию? Вы уверены, что ее вообще похитили? Может быть, она у каких-то друзей?
     Мартемьянова покачала головой:
     - Дело в том, что именно поэтому я и попросила Игоря пригласить вас приехать. Я уверена в том, что Олю похитили. И я не могу обратиться в милицию.
     - Почему? - задал я естественный в этой ситуации вопрос.
     Мартемьянова шмыгнула носом:
     - По нескольким причинам. Во-первых, через час после похищения я получила вот это... Кстати, так я и узнала, что Ольга похищена.
     Она пододвинула ко мне маленький магнитофон и щелкнула кнопкой. Из него послышались какие-то щелчки, потом длинный гудок. Это была запись телефонного разговора, сделанная при помощи автоответчика.
     "Алло, - произнес голос Мартемьяновой.
     - Мартемьянова? - спросил грубый мужской голос.
     - Да.
     - Так вот, Мартемьянова, слухай сюды, - голос явно имел малороссийские интонации, - твоя доча у нас. Мы ее того... похитыли.
     - Что?! Кто это?! Что с Олей?!
     - Да ты не волнуйся. Ничого з ней нэ будэ. И нэ перебывай.
     - Что?! Что вы хотите?!
     - Мы хотим, щобы зараз ты заткнула свою пасть. И еще щобы ты отдала то, що у тоби у сейфе лежить. Поняла?
     - Что вы имеете в виду?
     - Сама знаешь, - говоривший явно рассердился, - ты дурочку не валяй. Отдашь документы - получишь дочь в целости-сохранности. Не отдашь - сама знаешь, что будет. Знаешь?
     - Да, да! Верните мне дочь!
     - Придэ час - вернэтся. А пока - жди звонка. И имей в виду: если в милицию сообщишь или еще куды - все. С дочкой можешь попрощаться. Имей в виду, у нас и на Петровке свои люди есть".
     Раздались длинные гудки.
     Мартемьянова выключила магнитофон.
     - Вот. Позвонили не куда-нибудь, а в мой служебный кабинет в Государственной думе.
     - Во сколько?
     - В половине пятого.
     - И вы не сообразили определить, откуда звонили?
     Мартемьянова безнадежно махнула рукой:
     - Конечно, сообразила - позвонила на телефонную станцию, представилась... И конечно, звонок был из телефонной будки. В районе метро "Тульская". Они прекрасно знают свое дело.
     - Судя по голосу, это украинец. Причем не просто украинец, а тот, кто и живет на Украине.
     Мартемьянова пожала плечами:
     - Ну и что с того? Украинцев в Москве пруд пруди. Водители троллейбусов, строители... И кроме того, я давно ожидала какой-то гадости. Но что они похитят дочь... Дело в том, что я участвую в Думе в Комиссии по экономическим отношениям внутри СНГ. И как раз курирую отношения между Россией и Украиной. Конечно, многие факты, которые мне приходится вскрывать в ходе работы, очень не нравятся некоторым кругам.
     - Вы уже получали какие-то угрозы?
     Мартемьянова покачала головой:
     - Нет. Но все время ждала... Вы знаете, как будто предчувствовала. И потом, как мне рассказывали украинские коллеги, там некоторые очень недовольны моей деятельностью. И вот чем это кончилось...
     Мартемьянова готова была расплакаться, но усилием воли сдержалась.
     - Как я понял, они требуют какие-то документы. Какие именно?
     - Вот это и есть самое главное. Я абсолютно не знаю, что они имеют в виду. Какие документы? У меня в сейфе их полно. И очень много чрезвычайно важных. И много таких, за которые известные люди могут немало заплатить. Но я, конечно, отдала бы им любые документы, весь сейф бы отдала. Но они не уточнили. Как вы слышали, он бросил трубку.
     - Ну а вы сами можете предположить, какие документы им нужны?
     Мартемьянова пожала плечами:
     - Честно говоря, за многие документы из моего сейфа кое-кто отдал бы немало. Например, точные данные о потерях нефти и газа в трубопроводах, которые идут из России через Украину в Западную Европу. Короче говоря, сколько Украина ворует, причем это воровство, похоже, санкционируется на самом верху. Есть документы о тайных договоренностях по поводу Черноморского флота. О махинациях в Одесском порту. О контрабанде. Закрытые данные об украинском бывшем премьер-министре Лазаренко... Понимаете, это моя тематика, и документов у меня много. Но какие именно им нужны?
     - Почему же они не сказали?
     - Не знаю. - Мартемьянова развела руками.
     Я помолчал, переваривая все сказанное. И все-таки я не совсем понимал, почему Мартемьянова и Игорь решили обратиться именно ко мне.
     - Вы, Елена Александровна, начали перечислять причины, почему вы не хотите обратиться в милицию. Вы понимаете, сейчас каждая минута может быть... - я не без труда подыскал нужное слово, - решающей.
     Мартемьянова кивнула:
     - Да, я понимаю. Но не могу нарушить требование бандитов. Понимаете, ведь речь идет о жизни моей дочери, а они четко дали понять, что если я обращусь в милицию, то это закончится плохо... Это раз. А два - я сама не хочу, чтобы этот случай получил огласку. Если обратиться в милицию, ее избежать все равно не удастся. Журналисты, газеты, телевидение... Мне это абсолютно не надо. Понимаете, похищение дочери - это скандал. Каждый посредственный графоманишка, гордо именующий себя "политическим обозревателем", каждая захудалая газетенка будут считать своим долгом перемывать косточки мои и моей дочери, строя свои жалкие версии. Вы же знаете, на что способны наши журналисты. На любой цинизм, на любую грязь... Их ничего не остановит. Поэтому я и не хочу никакой огласки. А если обратиться в милицию, то ее не избежать. По опыту своих коллег знаю.
     Последний довод показался мне несколько странным: пресса внушила нам, что депутаты, как и вообще все политики, постоянно нуждаются в рекламе. Хотя было бы верхом цинизма использовать этот случай в целях рекламы.
     - А вы не боитесь, что утечка может произойти через меня?
     Голос Елены Александровны стал металлическим.
     - Игорь рекомендовал вас как исключительно порядочного человека. И я надеюсь, вы полностью соответствуете этим рекомендациям.
     - Да, я понимаю, Елена Александровна. Конечно, все останется строго между нами. Но дело в том, что я по профессии адвокат. Мое дело - защита подсудимого. И...
     Елена Александровна кивнула и снова подняла ладонь:
     - Я все это знаю. Но мы с Игорем выбрали вас потому, что вы в свое время работали следователем Генпрокуратуры. И потом, с вашей помощью, вернее, с помощью ваших друзей мы бы могли негласно провести поиски Ольги. Ведь неизвестно, когда они позвонят, позвонят ли вообще и что потребуют за ее освобождение. Нам нужен негласный, но надежный контакт с правоохранительными органами.
     Я задумался. Предложение, конечно, мягко говоря, не совсем по моему сегодняшнему профилю. Однако если подключить Турецкого... Ну и, конечно, Славу Грязнова, начальника МУРа, еще одного моего старшего друга... И потом, могу ли я отказать в просьбе о помощи?
     - Ну как? - Елена Александровна с надеждой смотрела на меня. - Согласны?
     - Ну что ж, пожалуй, я согласен.
     Елена Александровна протянула мне руку:
     - Спасибо... Разумеется, я в долгу не останусь. И все ваши усилия будут соответствующим образом вознаграждены.
     Я махнул рукой, пустое, дескать. Хотя, надо сказать, деньги мне сейчас совсем бы не помешали.
     В этот момент зазвонил телефон.
     Мартемьянова взяла трубку:
     - Да... Да... Нет. Костя? Что?
     Лицо Елены Александровны изменилось. Она схватила телефонную трубку двумя руками, как будто ее кто-то собирался у нее вырвать. Я сразу понял, что звонивший сообщает нечто важное. И скорее всего, по поводу похищения Ольги.
     - Ты видел?.. В машину?.. Костя, срочно приезжай. Срочно. Ты понял? Я сейчас пришлю за тобой машину. Где ты находишься?
     Она черкнула что-то на бумажке. Потом положила трубку.
     - Это Костя. Знакомый Оли. Он видел, как ее посадили в машину. Натянули на голову капюшон и увезли.
     Мартемьянова без сил опустилась в кресло.
     - Игорь, пошли машину в...
     - Не надо, - сказал я, - я сам поеду за ним. И по дороге расспрошу. Может быть, сразу приму меры. А вам, Елена Александровна, лучше остаться здесь. Кто знает, может быть, бандиты наблюдают за домом.
     Я взял бумажку с адресом и не мешкая вышел из квартиры.
     Больше всего я в эту минуту хотел, чтобы мой "жигуль" не выпендривался и хотя бы один раз в жизни повел себя по-человечески. То есть завелся сразу.
     - Ну давай, старина, - говорил я, поворачивая ключ зажигания. И мой железный друг услышал просьбу своего хозяина. Мотор мерно заурчал, и я как можно скорее поехал по указанному в бумажке адресу.
     Костя оказался щуплым долговязым парнишкой в очках. Таких мы в школе, да и в институте, называли "ботаниками". Его фигура, похожая на гвоздь, торчала на углу Кутузовского проспекта и улицы 1812 года. Он жил где-то в глубине улочек, уходящих вправо от Кутузовского.
     - Садись. - Я перегнулся через кресло и открыл дверцу.
     Костя сел. Мне показалось, что делает он это не очень охотно.
     - Меня зовут Юрий. Будем знакомы?
     Костя слабо пожал мою ладонь. Длине его пальцев, наверное, позавидовал бы сам Ван Клиберн.
     Я медленно повел машину в обратный путь.
     - Итак, Костя, ты видел, как Ольга Мартемьянова садилась в машину?
     Он кивнул.
     - Когда это было?
     - Около четырех.
     - Где именно?
     - Прямо напротив выхода с территории университета.
     - Что за машина?
     Костя вдруг посмотрел на меня и неожиданно задал вопрос:
     - А вы кто?
     - Я - адвокат.
     - Адвокат? - удивленно протянул Костя. - И кого же вы защищаете?
     Въедливый мальчишка. Настоящий "ботаник". Я немного подумал и ответил:
     - В данный момент - никого. Тебе должно быть известно, что...
     - А почему вы ко мне на "ты" обращаетесь? - неприязненно блеснул стеклами своих очков Костя.
     Я скверно выругался. Про себя, разумеется. Эх, Гордеев, Гордеев... Быстро же ты забыл профессиональные навыки следователя. Как тебя учил Турецкий Александр Борисович? А? Ну вспоминай, вспоминай... "Вызвать доверие свидетеля - это самое главное. Если нет доверия и взаимопонимания, считай все коту под хвост. Ничего он не скажет. Просто из упрямства не скажет". И ты, Гордеев, об этом-то и забыл. Думал "ботана" очкастого нахрапом взять. Ан нет!
     - Ну извини, - я посчитал, что в дискуссию о разнице в возрасте лучше не ввязываться, - могу обращаться и на "вы". Только ты... тьфу, вы имейте в виду, что от того, насколько быстро и точно вы будете отвечать на вопросы, зависит многое. Очень многое.
     Я делал ударение на каждом "вы".
     Костя смерил меня взглядом из-под стекол и произнес:
     - Если вам так нравится, можете и на "ты". Просто я не люблю, когда без моего разрешения фамильярность проявляют.
     Колючий мальчишка. Он мне, видите ли, "разрешил". Ну что же, придется терпеть его закидоны, ничего не попишешь.
     - Итак, Костя, я тебя прошу отвечать четко, быстро и ясно. Как это было. По возможности в деталях.
     - Ничего особенного. Мы вышли из ворот, постояли на остановке. Я сел в автобус. Тут остановилась машина, из нее вышли двое, схватили ее под локти и затащили в машину.
     - Как они выглядели?
     Костя пожал плечами:
     - Обыкновенно. Спортивные штаны, кожаные куртки. На головах меховые шапки.
     - Какие-то особые приметы?
     Костя покачал головой.
     - А ты что делал в этот момент?
     - Я увидел, что Олю затаскивают в машину, ну и бросился к ней. Но не успел.
     - Машину описать можешь?
     Костя кивнул.
     - А номер? Хотя бы приблизительно, - спросил я без особой надежды.
     Костя почему-то тяжело вздохнул и произнес:
     - Почему приблизительно? У меня очень хорошая память. Я помню номер.
     Вот это свидетель!
     - А куда мы едем? - поинтересовался Костя.
     - Мы, Костя, едем к человеку, который поможет нам найти Олю.
     - Да-а? - недоверчиво протянул Костя.
     Я не мешкая вынул из кармана мобильник и набрал номер Грязнова:
     - Алло, Слава?.. Есть дело... Да, срочное... Да, очень... Нет, встретиться лучше не на Петровке... Еду к тебе.
     Через полчаса всем постам ГИБДД была разослана ориентировка, в которой приказывалось под благовидным предлогом задержать темно-вишневую "девятку", номерной знак "н976в RUS". Костя оказался действительно ценным свидетелем.
     А на следующее утро в Генеральной прокуратуре под грифом "Совершенно секретно" было возбуждено уголовное дело о похищении гражданки Мартемьяновой Ольги Валерьевны. Расследование было поручено Александру Борисовичу Турецкому.
     Поздним зимним вечером деревня казалась безлюдной, словно вымершей. Черные силуэты изб навевали воспоминания о "Вечерах на хуторе близ Диканьки". Нигде никого. Только лай собак, разносившийся далеко в морозном воздухе, оживлял окрестности.
     Над лесом на фоне иссиня-черного неба белела крупными каплями звездная россыпь.
     - Какая красота! - вдыхая полной грудью чистый морозный воздух, сказал чубастый Богдан, выпрыгивая из машины и потягиваясь. - Звезды-то, звезды какие! Как груши...
     Гораздо менее поэтично настроенный Михась молча направился к багажнику, открыл его и стал выбрасывать на снег коробки.
     - Помоги, - буркнул он Леве.
     Богдан все еще любовался пейзажем.
     Дом, возле которого остановился "ниссан", стоял на горке. Внизу перед Богданом редкими огнями, как пунктиром, обрисовалось человеческое жилье: то ли большая деревня с бестолково раскиданными по холмам, далеко стоящими друг от друга домами, то ли несколько мелких деревень... Даже в темноте было видно, что дома внизу бедные, обычные деревенские дворы с покосившимися заборами, налепленными друг на друга дощатыми сараюшками. В стороне особняком за высоким забором высились три кирпичных особняка зажиточных московских дачников. Огней в них не было.
     - Да, все-таки русская деревня скучная, - сделал вывод Богдан, озираясь по сторонам. - Ни хозяйства, ни сада. Земли вон сколько пропадает, голое поле до самого леса, хоть бы яблоню посадили, березу, так нет... Столбы одни, и те вкривь и вкось. А сараюшки-то, сараюшки! Покосившиеся, кривые, вот-вот завалятся! Нет чтобы каменные построить! Вот у меня в деревне дом, так я машину кубика пригнал, сарай отстроил - любо-дорого глядеть. И перед людьми не стыдно, и самому приятно.
     - У них там сломанный трактор украшает пейзаж, - кряхтя, отозвался Лева.
     Он тащил девушку под руки из багажника.
     - Помоги-ка, чего рот разинул.
     Богдан печально вздохнул и вернулся к работе. Он подхватил девушку за ноги.
     - Еще раз предупреждаю, - сказал Лева, пока они вдвоем несли девушку от машины к воротам дома. - Бабуля моя того, немного с приветом, но не всегда, а только порой на нее находит. Будет вас чужими именами называть, бред всякий нести, не пугайтесь. Я ее с Украины несколько лет назад вывез. Она еще немецкую оккупацию пережила, так, видать, с тех пор у нее в голове что-то подвинулось не туда. Так что имейте в виду...
     Михась открыл калитку. Лева и Богдан внесли девушку во двор дома и, увязая по колено в глубоком снегу, медленно стали пробираться к веранде.
     - Как же твоя бабка одна тут живет? - удивился Богдан.
     - А что, она самостоятельная, хоть и из ума выжила давно. Вся округа к ней за самогонкой бегает. И потом, она не одна живет, с ней дядька, ее сын, только он на месяц лег в больницу. Теперь пока вы тут с ней будете, потом я. В принципе делать ничего не надо, газовая колонка стоит, так что печки не топятся, а вот воды из колодца натаскать, в магазин сбегать, снег почистить - это надо... Уф, сгружай ее.
     Лева опустил девушку прямо в сугроб перед дверью веранды.
     - Надо ключ найти.
     Он пошарил рукой в водосточной трубе и вытащил ключ от дома.
     - Свет горит, - сказал Богдан, пытаясь заглянуть через заиндевевшее окно и посмотреть, что происходит внутри дома. - Кажется, телевизор смотрят.
     Лева отпер дверь. Девушку втащили на веранду.
     - Показывай, хозяин, куда ее? А то бабка сейчас увидит.
     - Если она и увидит, то все равно не поймет, что происходит, и забудет через пять минут.
     С веранды подельники внесли девушку в маленькие сени. Лева сдвинул ногой домотканый половик, обнажив гладкие ровные доски пола. Под половиком пряталась дверка подпола. Взявшись за кованое кольцо, Лева потянул на себя и открыл лаз в подпол.
     В лицо Богдана дохнуло холодом и сыростью. Вниз, в темноту, вела крутая металлическая лестница.
     Подпол занимал все пространство под сенями, его использовали для хранения картошки, домашних солений и всяческих припасов. Холодный торцовый угол, отгороженный дощатым заборчиком, делили кучи картошки, свеклы и моркови, по двум теплым внутренним стенам шли стеллажи из неоструганных досок, на них плотными рядами стояла батарея трехлитровых банок с огурцами, помидорами, капустой, солянками, маринадами, вареньем, компотами и всякой всячиной. Под потолком висело несколько домашних колбас. А внизу, у полок, стояло самое интересное - несколько десятков бутылок с мутной, прозрачной или зеленоватой жидкостью, плотно укупоренных, ждущих своего часа бутылок с первоклассным самогоном, по которому баба Люба, несмотря на свой маразм, была большим специалистом. Тут же, распространяя крепкий удушливый запах, стояла огромная бадья с доходившей брагой.
     - Свет там включи, - попросил Богдан. - Шею свернуть можно.
     Он спустился вниз первым. Затем в подпол опустили спящую девушку, осторожно, ногами вперед. Лева, кряхтя, поддерживал ее под руки, Богдан ловил.
     В это время из дома в сени вышел третий заговорщик: невысокого роста здоровяк с детским пышнощеким лицом, носом-бульбиной и маленькими поросячьими глазками.
     - Ну как все прошло? - по-украински обратился он к Богдану, с интересом заглядывая в подпол.
     - Видишь, что нормально, - ответил за товарища Лева по-русски. - Целый день тут сидел, снег не мог во дворе почистить? Ворота не раскрыть.
     - Я шуфля не знайшов, - флегматично ответил здоровяк. - У бабки твоей пытався, так она мовчит.
     Наконец Богдан справился с задачей. Взвалив девушку на плечо, он отнес ее подальше от лестницы и положил на приготовленный заранее пружинный матрас, застеленный старыми одеялами. Под тяжестью тела пружины отозвались унылым скрежетом.
     Опустив руки, Богдан некоторое время молча смотрел на похищенную.
     Бледная, как полотно, девушка дышала чуть заметно. Иногда дыхание прерывалось, но через короткий промежуток опять восстанавливалось.
     - Ну как она там? - сверху спросил Лева, засовывая голову в подпол. - Подымайся скорее, есть охота.
     - А я знаю? - ответил Богдан. - Ты медик, ты и проверяй.
     Тяжело вздыхая, Лева спустился в подпол, наклонился над девушкой. Отлепил от ее лица клейкую ленту, убрал платок. Посмотрел, почесал в затылке.
     - Мда, кажется, переборщили мы с этим эфиром. Не хватало нам, ко всему прочему, еще и мокрухи. Ты знаешь, сколько нам светит по российскому законодательству за похищение?
     - Сколько?
     - От пяти до пятнадцати лет.
     - Ого! - присвистнул Богдан.
     - То-то и оно. Статья сто двадцать шестая. Часть третья. Так что сам понимаешь...
     Большими пальцами рук Лева приподнял девушке веки.
     Широкие черные точки зрачков не сузились, когда на них упал луч света. Роговицы глаз тускло, безжизненно поблескивали. Из угла полуоткрытого рта по подбородку тоненькой струйкой стекала слюна. Признаков жизни девушка не подавала.
     Богдан даже испугался, но выдавать свой страх перед Левой стыдился...
     - Прям как та обдолбанная чувиха из "Криминального чтива", - со смешком выдавил он, хотя у самого мурашки по спине поползли.
     Лева не ответил, и Богдан решил, что дело совсем плохо.
     - Она вообще не кончится? - испуганно прошептал он.
     Лева пожал плечами и начал нащупывать пульс на шее девушки. Под пальцами ощущалась вялая, неритмичная ниточка пульса.
     - Сердце слабо работает, - сказал он.
     - И теперь что?
     - Ничего, - ответил Лева, и трудно было понять, что звучало в его словах: равнодушие или спокойная уверенность. - Тут прохладно, отойдет. Пошли пока, перекусим.
     - Как бы совсем не замерзла.
     - Ничего с ней не будет. Я специально матрас у теплой стены положил.
     Он взял с полок две банки с маринованными грибами и солянкой, сунул под мышку, кивнул Богдану:
     - Огурцов еще с помидорами возьми, - и полез по лестнице наверх.
     - А это? - Богдан с надеждой кивнул в сторону призывно поблескивающих бутылок.
     - Не сейчас, - Лева нахмурил брови, - а то бабка бушевать начнет. Она по этому делу строгая. Мы потом, когда она уснет... Потом, пиво есть.
     Люк подпола заперли сверху навесным замком.
     - Плохо, что лестница приварена, не вытянуть, - сказал наблюдающий сверху здоровяк.
     - Ничего страшного, ей отсюда не выбраться.
     Левина бабка сидела в передней за круглым столом, покрытым клеенчатой скатертью, и с отрешенным видом рассматривала картинки в детской книжке. Читать она не умела.
     - Здорово, старая! - оглушительным голосом поприветствовал бабушку Лева.
     Старуха даже не повернула головы. Послюнив палец, она аккуратно перелистнула страницу.
     Лева с грохотом выставил на стол перед бабкой стеклянные банки.
     - Гера, ты тут целый день сидел, надеюсь, хоть пожрать приготовил?
     Флегматичный здоровяк с детскими щеками лукаво улыбнулся. Ни слова не говоря, он исчез в сенях и появился, неся в обеих руках огромную сковороду жареной картошки, поставил ее на стол и снова исчез за дверью.
     Богдан, не раздеваясь, сидел возле печи, уставившись в одну точку, и думал о чем-то своем. На лице его застыло задумчивое выражение.
     Вошел Михась, одним взглядом оценил обстановку. По-хозяйски уселся в центре комнаты, у окна, бросил на стол нераспечатанную упаковку баночного немецкого пива.
     Гера выставлял на стол все новые блюда. Была тут и яичница-глазунья на шкварках, и нарезанный толстыми ломтями голландский сыр, и грибы, и красные домашние помидоры в глубокой миске. В довершение всего он принес поджаренные в духовке румяные куриные окорочка.
     Богдан засопел, с неодобрением поглядел на пиво и, набравшись мужества, произнес:
     - А чего, баб Люба, самогонкой не угостишь?
     Бабка, услышав знакомое слово, оторвалась от книжки и глянула на Богдана. В ее водянистых зрачках появился смысл.
     - Дорог нынче самогон-то. Не укупишь, - произнесла она четко и раздельно.
     - А мы постараемся. Заплатим, - весело сказал осмелевший Богдан, вытаскивая из кармана бумажник, в котором содержалась пухлая пачка, состоявшая из украинских гривен, российских рублей, литовских латов, польских злотых, американских долларов и даже узбекских сомов.
     - Как в банке. Выбирай - не хочу, - сказал он и протянул пачку бабке. При этом Богдан подмигнул подельникам, мол, повеселимся сейчас.
     Увидев деньги, бабка заблестела глазами и окончательно закрыла свою книжку. Чуть сощурясь, она безошибочно вынула из предложенной ей пачки зеленую десятидолларовую бумажку, профессиональным движением провела морщинистым пальцем по портрету, проверяя, не фальшивая ли, и мигом спрятала купюру в многочисленных складках своей одежды.
     - В подполе пятилитровую бутыль возьмите, - сказала она и вернулась к своей книжке.
     Все присутствующие, кроме, понятно, Богдана, прыснули со смеху. Последнему, конечно, жаль было десятки, но желание отведать бабкиного самогона оказалось сильнее. И Богдан, не без труда забыв о долларах, исчезнувших в руках ушлой бабы Любы, присоединился к всеобщему веселью.
     Лева в это время куда-то незаметно отлучился и вернулся с традиционной пятилитровой бутылью, запечатанной самодельной пробкой.
     - Грушевый, - с гордостью сказал он. - На кремнях. И еще марганцовкой очищена. Бабка свое дело знает.
     Он с трудом, зубами вытащил огромную пробку и всем по очереди дал понюхать из горлышка. Гера облизнулся.
     - Мне не наливай, - брезгливо поморщился Михась. - А ты що, хлопчина, зажурывся? - обратился он к Богдану.
     Тот криво усмехнулся, пожал плечами и, стряхнув с себя оцепенение, подсел к товарищам. Однако задумчивое выражение так и не исчезло с его лица.
     Налили, выпили. Самогон действительно оказался замечательным. Подельники с наслаждением выпили ароматной забористой жидкости. Потом каждый потянулся к приглянувшейся закуске. Завязался разговор на смеси украинского и русского, потому как Лева, хоть и был в душе "свядомым украинцем", на родной мове не говорил по причине своего "москальского" происхождения. Однако он понимал беглую речь и время от времени встревал в общий разговор. Отвечали ему по-украински, но потом, забывшись, переходили на русский.
     Старуха, не принимая участия в застолье, сидела за столом. Время от времени она сурово поглядывала на гостей и на большую бутыль.
     - Баба Люба, это хлопци с Украины! - гаркнул ей на ухо Лева.
     Старуха пошевелила бровями, как филин, но ничего не ответила. Трудно было разгадать, понимает ли она вообще, что происходит. Видимо, единственное, что на время могло вернуть ей рассудок, была купля-продажа самогона.
     Лева решил подурачиться:
     - Глядите, глядите.
     Он вынул из рук старухи детскую книжку и вложил вместо нее яркий иллюстрированный журнал с голой девицей на обложке. Все невольно замерли, ожидая бабулиной реакции.
     Старуха внимательно посмотрела на девицу, послюнила палец и с тем же бесстрастным выражением на лице принялась перелистывать скользкие глянцевые страницы.
     - Зря ты так на нее, - заявил Гера. - Я тут с ней день побув, так она получше некоторых соображает.
     - Ага, - обиделся Лева. - Я-то ее получше знаю. Это она с виду божий одуванчик, а сама один раз мои права сожгла. Я их на ночь забыл спрятать, оставил тут на подоконнике, а ей ночью в башку ударило, будто война, а я свой партбилет на окне оставил. Ну корочки-то красные! И сожгла. Казала, "щоб немци не знайшли". Ну пришлось новые выправлять. А что делать?
     Михась в разговоре почти не участвовал, ждал, пока хлопцы наедятся, а сам пил пиво, закусывая соленым арахисом, и переводил взгляд то на Богдана, то на Леву. Неожиданно он встал, поправил ремень с массивной металлической пряжкой и гаркнул:
     - Богдан Мысько!
     Лева даже вздрогнул. Богдан вскочил, по-военному вытянулся в струну, по-особому отдал батьке честь. Ладонь его сначала коснулась левой стороны груди, затем, сложив вместе указательный и средний палец, Богдан приложил их к правому виску.
     Лева понял по интонации, что Михась требует от подчиненного доложить по всей форме о ходе операции, и струхнул. Не то чтобы он чувствовал за собой какой-то грешок, но его пугала вся эта казарменная атрибутика, окружавшая жизнь его товарищей из Львова.
     "О Господи, ну зачем нужен этот театр? Как будто за идею нельзя бороться культурно, интеллигентно, без всяких "упал-отжался", - думал он, испытывая в душе страшный дискомфорт.
     Что, если и его "батька Михась" станет вот так же дрессировать, приказывая, что ему делать? К счастью, до этого пока не дошло, но кто знает...
     "Тут у нас своих баркашовцев хватает, не хватало только чужих", - шевельнулась предательская мыслишка.
     Но Михась, получив от Богдана исчерпывающие ответы и наказав Геру за неубранный снег тремя сутками "аришту", обратился к цивильному участнику команды совершенно другим тоном:
     - Тебя, Лева, благодарю за выручку. - Михась крепко пожал ему руку и сунул Леве в ладонь свернутые трубочкой доллары, от чего тот сразу расслабился. - Это на всякие расходы. Об остальном, как договаривались.
     Лева, очень довольный, заулыбался.
     Михась засобирался. Застегнулся, поправил шарф. Богдан и наказанный Гера вышли с лопатами во двор расчистить снег перед батьковой машиной. Лева держался от них особняком.
     - Ты, как хозяин, за девчонкой приглядывай, не позволяй моим детюкам ее обижать, - улыбаясь, сказал на прощание Михась. - Будь за старшего. Без моего приказа ничего с ней не делать. Кормить, поить, и точка. Я вернусь через пару дней. Смотрите у меня тут, - добродушно улыбаясь, добавил он, - приеду - шкуру спущу.
     Лева, скукожившись от холода в одном свитере, все же пошел провожать батьку до машины. На прощание Михась еще переговорил о чем-то со своими подчиненными. Лева в это время потихоньку разжал ладонь и полюбопытствовал, сколько ему обломилось от Михася. Оказалось, пятьдесят баксов.
     Леву кольнуло легкое разочарование. Он надеялся, что Михась от щедрот своих отстегнет долларов сто.
     "А батька жиловат, - подумал он. - Ну да фиг с ним, мог бы вообще ничего не отломить, мы же не договаривались. Хотя прокорми попробуй эту свору".
     Он новыми глазами посмотрел на друзей-украинцев, бодро разгребавших лопатами снег с улицы к забору.
     "Один Гера сколько сожрет. Да еще девчонка. Трое... А сколько они тут пробудут? Неизвестно. Так, пожалуй, они все сами и проедят".
     Эта мысль его сильно огорчила, но он решил не подавать виду. Все равно внакладе он не останется. К тому же у Левы в голове созрел некий план...
     Попрощавшись за руку с Михасем, Лева подождал, когда батькин "ниссан" тронется с места, и побежал назад, к дому.
     Оля медленно отходила от наркоза. Ее душил сухой кашель, сильно саднило в горле: эфир вызвал раздражение бронхов. В полубреду, плохо осознавая, где она и что с ней, Ольга лежала на пружинном матрасе и пыталась припомнить, что же с ней случилось.
     В подполе было темно, только сверху из узкой щели пробивался слабый лучик света: в сенях горела лампочка.
     Рукой Оля нащупала стену. Она была холодной, шершавой.
     "Кирпич", - подумала она.
     Голова работала медленно-медленно, мысли словно пробивались сквозь толстый слой ваты.
     "Вата", - эхом отдалось в мозгу.
     Тело ее стремилось куда-то, торопило ее сознание. Так, бывает, просыпаешься рано утром в субботу, садишься рывком на постели, помня, что пора одеваться и куда-то бежать, а потом до тебя медленно доходит, что сегодня выходной и можно спать, спать...
     Оля попыталась сесть. Тело ее помнило, что она должна была куда-то спешить, идти или ехать, но куда? Зачем?
     Она села и спустила ноги на пол. Голова закружилась еще сильнее, словно она долго каталась на быстрой карусели. К горлу комом подкатила тошнота. Оля не смогла подавить ее, только успела приподняться, расставить пошире ноги, как ее вырвало.
     В изнеможении она снова опустилась на матрас и потеряла сознание.
     У нее в голове проплывали сцены из детства, мама, папа, Тимошка... Школа, институт... Костя...
     Через некоторое время она пришла в себя и села, прислонившись спиной к холодной стене. Огляделась по сторонам.
     После рвоты ей стало немного легче. Она провела по себе рукой, с удивлением ощутила под пальцами шелковистый мех.
     "Я в шубе", - медленно проплыло в сознании.
     Затем в памяти проплыла залитая солнцем, заснеженная улица, высокие сугробы... Пар изо рта... Запах бензина... "Лореаль - вы этого достойны"... Щит рекламы на автобусной остановке...
     И вдруг разбитый на отдельные осколки день сложился в единое целое, как разноцветные стеклышки в калейдоскопе.
     Оля вспомнила, как ее силой затолкнули в старые "Жигули", что стояли рядом с автобусной остановкой, и что за рулем машины сидел тот самый парень, которого она встречала несколько раз возле своего дома. Он выгуливал собаку. С ним был еще кто-то, он сел рядом с ней и заткнул ей нос и рот мятой тряпкой. Наверное, тряпка была пропитана каким-то химическим составом, от которого она сразу потеряла сознание...
     Что же было потом? Она с трудом вспоминала. Все происходящее запечатлевалось в ее сознании как сквозь сон. А может, это и был сон? Кажется, в какой-то момент она пришла в себя, открыла глаза. Было темно. Вокруг горели огни. Какой-то многоэтажный дом, свет из окон... Высокая темная машина. Ее опять тащили куда-то. Потом узкое темное пространство... Сильная тряска... Холод...
     "Меня положили в багажник", - догадалась Оля.
     Она ощупала свои запястья. Так и есть, клейкую ленту, которой связывали ей руки, не распутали, а просто перерезали, и она осталась на запястьях.
     "Там был кто-то третий", - подумала она.
     Перед ее глазами четко встала картина: один человек связывает ей руки лентой, другой прижимает к ее лицу мокрую тряпку, от которой исходит все тот же тошнотворный запах... Но был кто-то третий, кто не участвовал во всем этом, а неподвижно стоял в стороне и наблюдал, опершись об открытую дверку багажника. Оля видела его одно мгновение, и свет из окон бил ему в спину, мешая ей хорошенько рассмотреть его лицо, но на мгновение они встретились взглядами, и взгляд этого неподвижно наблюдающего человека вызвал в ней ужас гораздо более сильный, чем все манипуляции с клейкой лентой...
     Оля снова попыталась встать. Колени ее дрожали, хотя в принципе она почти не испытывала страха. По крайней мере, так ей казалось...
     Глаза ее быстро привыкли к темноте. В скупом свете, падающем из щели в потолке ее камеры, Оля увидела тускло поблескивающие ряды стеклянных банок.
     "Подвал!"
     Она на ощупь пробралась вдоль полок. Пол был цементированный, стены кирпичные. Она наткнулась на загородку для овощей, потом на металлическую лестницу, ведущую вверх. С трудом взобралась по лестнице и осторожно толкнула крышку люка, ведущего в подпол. Но он не шелохнулся. Оля, конечно, и не питала больших надежд на то, что люк окажется открытым. Ее радовало, что между досками пола и дверцей есть небольшая щелочка, в которую она может видеть, что происходит наверху.
     В сенях горел свет. Оля из своего укрытия видела покрашенный коричневой половой краской порог и кусок стены, обитой сосновой вагонкой, и большую голову кабана с клыками, висящую на стене.
     "Чучело... Похоже на охотничий домик. Или дачу. Чей-то дом..."
     Она услышала голоса, затем шаги. Прямо у нее над головой заходили половицы, и грубые черные ботинки прошагали мимо нее. Заскрипела дверная ручка, ботинки переступили через порог и скрылись. За ними прошагали кроссовки и еще одни ботинки: на модной добротной подошве из какого-то серого пластика, с коричневыми вставками. Снова послышались голоса. На этот раз Оле удалось разобрать слова.
     - Если она орать задумает, на улице слышно будет?
     - Только возле дома, и то вряд ли... Да сюда никто и не заходит. А решит орать, опять усыпим.
     Ботинок на пластиковой подошве сдвинул половик на полу, и Оле в лицо посыпался сверху песок и мелкий сор. Она отпрянула от щели, а когда через некоторое время снова выглянула, то, к своему глубокому огорчению, убедилась, что люк подпола сверху закрыли ковром. Из щели больше не проникал свет. Ничего не оставалось, как спуститься с лестницы и вернуться на матрас.
     В подполе было прохладно. Оля закуталась в шубу, положила голову на пыльный матрас и закрыла глаза. Мысли потекли своим чередом, и спустя несколько минут Оле даже показалось, что никакого похищения нет и что лежит она в своей комнате, сейчас ночь... А скоро наступит утро, пора будет идти в институт... Вот только ноги почему-то страшно мерзнут. Оля почему-то вспомнила, как в детстве хотела стать фигуристкой. А родители в шутку пугали ее, что, мол, отморозит ноги на льду... И еще много чего вспоминала Оля, пока ее мозг проваливался в сон...
     ...В детстве Оля мечтала заниматься фигурным катанием или балетом, но сначала их семья жила в маленьком районном городе, где не было ни балетной студии, ни катка. Потом мать перевели на работу в областной центр, и Оля смогла один год позаниматься в секции фигурного катания. Тренер считал ее перспективной для парного катания - маленького роста, не без таланта, с огоньком и внешними данными.
     Но потом родился младший брат - Тимофей. Тимошка... Елена Александровна вышла на работу через три месяца после рождения сына, а Оля переквалифицировалась в няньку. На спорт времени не оставалось.
     - Ничего, доченька, подожди, потерпи, - утешала ее Елена Александровна. - Скоро Тимошка вырастет, и ты продолжишь заниматься. Посмотри, как он быстро у нас растет. Всего одну зиму ты с ним побудешь, а потом я найду няню...
     Первая нянька была дальней родственницей Мартемьяновых, то ли троюродной сестрой Олиного отца, то ли его троюродной племянницей. Все называли ее тетя Софа. Это была полная женщина с черными волосами, уложенными короной вокруг головы. Любой одежде она предпочитала яркие цветастые длиннополые халаты, у нее их имелось штук сто. Стоя в таком халате посреди кухни, уперев руки в бока и высоко подняв голову с царственной прической, тетя Софа вселяла в окружающих чувство уважения и полного порабощения. Елена Александровна перед ней заискивала. Оля просто ее боялась.
     Тетя Софа нигде не работала, имела вторую группу инвалидности - еще в молодости, работая на швейной фабрике, она получила производственную травму. С тех пор она получала от государства двадцать пять рублей пособия и умудрилась на эти деньги купить машину, а каждую осень ездить по туристической путевке в Болгарию. Мартемьяновы считали ниже своего достоинства выяснять, откуда у тети Софы берутся деньги на эти житейские удовольствия.
     - Лена, это не наше дело, - говорил Валерий Николаевич, когда на семейном совете решалось, приглашать или не приглашать тетю Софу.
     Некоторое время спустя Оля слышала, как мать, секретничая со своей подругой, обронила фразу:
     - Говорят, у нее любовник - генерал.
     Когда подруга сделала большие глаза и молча кивком указала на Олю, игравшую в той же комнате, мать ответила:
     - Да ну! Она еще ничего не понимает.
     Тетя Софа переселилась в их трехкомнатную квартиру. С собой она перевезла старинную ручную швейную машинку "Зингер" и баул с выкройками и отрезами. Ее поселили в детской и отдали ей Олину кровать, а Олю перевели спать на диван.
     - Пожалуйста, потерпи, - снова попросила мама. - Это временно. Мы скоро купим тебе и Тимошке новую кровать. Помнишь, ты хотела двухъярусную кровать с лесенкой, чтобы спать наверху? Мы с папой купим ее, если ты пока согласишься поспать на диване.
     "Двухэтажная" кровать была розовой мечтой ее детства. Оля с готовностью пожертвовала няньке свою уютную кроватку.
     И началась новая жизнь. Елена Александровна уезжала на работу к девяти, Валерий Николаевич, который в то время занимал пост главного редактора областной газеты, должен был ежедневно быть на службе к десяти часам. Обедали оба на работе. Вечерами старались сменять друг друга на "боевом дежурстве" по кухне. Когда мама приходила домой пораньше, то папа задерживался, и наоборот.
     Пока родителей не было, тетя Софа все время строчила на своей машинке, а все дела по дому просила выполнять Олю. Стоило ей вернуться из школы, как тетя Софа тут же командовала:
     - Деточка, нужно сходить в молочную кухню за смесью и соком. По дороге зайди в гастроном, возьми сметаны, булку черного и два батона. Вот тебе еще деньги на пирожные. И не говори маме, что ты ходила.
     Вернувшись из магазина, Оля должна была следить за большим чаном, в котором кипятились детские пеленки. Тетя Софа по телефону договаривалась с клиентками:
     - Можете приходить на примерку. У меня другой адрес, запишите, улица Советская, полукруглый кирпичный дом за универсальным магазином, рядом с остановкой. Вы его сразу заметите.
     - Не говори маме, кто к нам приходил, - просила тетя Софа. - Я тебе отдам все красивые лоскутки. Хочешь?
     У нее была целая коробка великолепных лоскутков шелка, нейлона, тафты, панбархата, парчи, органзы, муара, шифона, кружев... Оля не могла перед ними устоять. Елена Александровна долгое время ни о чем не догадывалась.
     - Какой у вас спокойный ребенок! - стали поговаривать сначала соседи, потом знакомые. Говорили с восхищением и тайной завистью: - Мы никогда не слышали, чтобы он кричал. Когда к вам ни придешь, Тимошка спит. Просто чудо. Как вам повезло!
     Елена Александровна сначала улыбалась и кивала. Потом начала беспокоиться. По всем справочникам ее шестимесячный сынуля уже должен был жить активной жизнью, гулить и пытаться ползать. Но Тимошка все время спал, и даже когда его будили и выкладывали на животик, он флегматично поворачивал голову на бок, засовывал в рот кулачок и неподвижно лежал, уставившись в одну точку.
     Но самое ужасное началось, когда однажды тетя Софа попросила выходной и уехала к своей дочери в другой город. Тимошка ревел, не смолкая, весь день и всю ночь. Он не ел, не спал, не хотел купаться, не лежал у мамы на руках, а кричал надрывно, корчась и захлебываясь от крика.
     Семья не спала всю ночь. Под утро, когда у ребенка внезапно подскочила температура, Елена Александровна вызвала "скорую помощь". В больнице дежурный педиатр долго не мог понять, почему ребенку стало плохо. Результат анализов оказался неожиданным: шестимесячный малыш страдал от абстинентного синдрома, который встречается у детей хронических алкоголиков, привыкших с молоком матери регулярно получать дозу алкоголя.
     Елена Александровна не могла поверить своим ушам.
     - Но ребенок с трех месяцев на искусственном питании, я не кормлю его грудью, - убеждала она врача. - Может быть, это ошибка?
     Нет, ошибки быть не могло.
     Она сгорала от стыда. Ей казалось, что все врачи в больнице приходят в ее палату только для того, чтобы посмотреть на известную в области должностную особу, оказавшуюся тайной алкоголичкой.
     Истина всплыла во всей своей неприглядности. После короткого домашнего расследования выяснилось, что драгоценная тетя Софа подмешивала в молочную смесь маковый отвар, чтобы ребенок спал сладким сном и не мешал ей работать.
     Ее выгнали, дело замяли - не судиться же с собственной родственницей...
     ...Оле самой казалось, что ее напоили маковым отваром. Во всяком случае, голова плыла куда-то, тело почти онемело, и, если бы не окончательно остывшие ноги, она бы давно заснула. А тут, ко всему прочему, сверху стали раздаваться громкие разговоры подвыпивших бандитов...
     ...После отъезда Михася вечер принял более непринужденную форму. Хлопцы пили бабкин самогон, запивая его компотом и оставленным батькой немецким пивом. Лева воспрянул духом, почувствовав, что его оставили тут за главного. Поскольку он по-украински не говорил, Богдан и Гера полностью переключились на "москальскую мову", которой на самом деле, разумеется, владели лучше, чем родной.
     Левина бабка ушла спать в свою комнату. Хлопцы слышали, как она долго шепотом бормотала перед сном молитвы. Лева хихикал и крутил пальцем у виска.
     Дверь веранды заперли на всякий случай на ключ, а сами уютно расположились на диване перед телевизором. Лева не выдержал первым. Он отключился тут же, в кресле перед телевизором, не выпуская из рук банку пива, и через десять минут храпел уже вовсю.
     Гера и Богдан остались вдвоем. Богдан смотрел по телевизору гонки собачьих упряжек на Юкатане, Гера лениво перелистывал "Пентхауз".
     - Как ты думаешь, может, ее пора покормить? - нарушил молчание Богдан.
     - Кого? - спросил Гера, хотя прекрасно понял, о ком идет речь.
     - Девчонку... Может, посмотреть, как она там?
     Гера тянул паузу. Потом лениво встал и потянулся. Его длинные руки почти доставали до низкого потолка хаты.
     - Ладно, сиди, - зевая, сказал он. - Я сам.
     Он вышел в сени. Снаружи к люку подпола и к соседней половице заранее были прибиты скобы для навесного замка. Когда все кончится, подумал Гера, Лева оторвет скобы, и никто не заметит, что подпол недавно запирался снаружи на замок. Гера постоял возле люка, а потом взял забытую Левой маску и натянул на голову. На всякий случай.
     ...Оля почувствовала что-то вроде укола в каждую клеточку тела, когда в подвале неожиданно загорелся свет. Она зажмурилась. Сейчас к ней спустится кто-то из похитителей. Оля запаниковала: что ей делать? Притвориться спящей? Как, если ее ноги дрожат независимо от ее воли и желания...
     Она услышала, как наверху заскрежетал замок. Люк подпола открылся.
     Оля с ужасом уставилась вверх.
     Человек, заглянувший в подпол, прятал свое лицо под черной шапочкой с прорезями для глаз. Включив свет в подвале, он выключил одновременно лампочку в сенях, так что Оля не могла ничего рассмотреть у него за спиной.
     - Эй, как ты там? - обратился к ней похититель.
     - Нормально, - еле слышно прошептала Оля.
     - Подойди сюда!
     Она не двинулась с места, вся сжавшись от ужаса в комок.
     - Подойди, не бойся! Тебе ничего не сделают. Я только хочу убедиться, что с тобой все в порядке.
     Голос похитителя звучал вполне доброжелательно. Оля поверила и подошла поближе к люку.
     - Я очень хочу пить, - попросила она. - Дайте, пожалуйста, воды.
     Крышка люка снова захлопнулась, и замок защелкнулся, но свет на этот раз не выключили, и она успела рассмотреть свою камеру, пока один из похитителей не вернулся с литровой банкой воды.
     - Протяни сюда руки, - приказал он.
     Оля поднялась на две нижние ступеньки лестницы и вытянула вверх руки.
     - Я должен это сделать, - мирным тоном сказал похититель, снова связывая ей запястья клейкой лентой. - Пошевели руками. Пить и есть сможешь?
     Оля ничего не ответила. Он подал ей банку с водой. Она с жадностью выпила сразу половину.
     - Теперь отойди и сядь на матрас.
     Она вернулась на свою постель. Первый острый страх перед встречей с похитителями понемногу улегся.
     - Что вы хотите со мной сделать? - спросила она.
     Человек в черной маске спустился в подпол. Он был огромного роста, широкоплечий и длиннорукий. Оля почувствовала себя пленницей сказочного людоеда.
     - Тебе мы ничего плохого не сделаем, - пообещал он. - Ты нам не нужна. Мы не хотим вреда ни тебе, ни твоим близким. Просто временно так нужно.
     Гера упивался своей ролью. Он чувствовал, как боится его эта девчушка, и ее страх его возбуждал.
     - Ты не должна кричать, иначе нам снова придется тебя усыпить, а это не слишком хорошо для твоего здоровья. Ты же хочешь остаться здоровой? Как видишь, это помещение вполне мирное, оно не предназначено для хранения пленных, это о чем говорит?..
     Оля не могла ничего ответить. Ее словно парализовало. Прижавшись к стене, она смотрела, как человек в маске приближается к ней все ближе и ближе, и не могла ни крикнуть, ни шелохнуться...
     - Это говорит о том, что мы не маньяки, не преступники. Если будешь себя хорошо вести, то скоро выйдешь отсюда живой и здоровой, - пообещал похититель, вынимая из кармана наручники. - Это для твоей же безопасности, - сказал он. - Чтобы у тебя не появилось искушения бежать отсюда, а нам не пришлось бы применять силу. Дай-ка сюда свои руки. Ну не бойся.
     Оля беззвучно плакала. Дрожа всем телом, она позволила приковать себя за руку к лестнице.
     - Видишь, ты сможешь лежать и сидеть, только одна рука будет прикована. Тебе не мешает?
     Глотая слезы, она покачала головой. Человек в черной маске сел рядом с ней на матрас и двумя руками полез расстегивать на Оле джинсы. Она тихо взвизгнула, как раненая олениха, подобрала под себя ноги.
     - Тихо, - по-хорошему посоветовал похититель, - хочешь, чтобы и другие сюда пришли? Тебе ж хуже будет. Лучше молчи...
     Богдан вдруг заметил, что Гера слишком долго отсутствует.
     Почувствовав смутное беспокойство, он встал и вышел в сени. Свет в сенях был погашен, горела только лампочка в подполе. Откуда-то доносилось тихое повизгивание, словно собака поскуливала. Богдан, удивленный, выглянул во двор, но никакой собаки не заметил. Во дворе стояла морозная тишь.
     Тогда Богдан заглянул в подпол. Он увидел только широченную Герину спину, заслонившую собой матрас, и кубарем скатился вниз.
     Застигнутый врасплох Гера вскочил, оставив пленницу в покое. Богдан увидел обезумевший взгляд девушки, ее перекошенное от ужаса лицо со свежей кровоточащей царапиной на щеке, и, развернувшись, со всей силы врезал Гере по морде. Тот, несмотря на свою мощную комплекцию, отлетел к стене, взмахнув руками. С полки на цементный пол со звоном посыпались пустые банки.
     Вскочив, Гера накинулся на Богдана. Они сцепились молча, остервенело. Стараясь повалить друг друга на пол, они навалились и сломали загородку для овощей. По полу раскатилась картошка, скользя под ногами.
     Оля смотрела на открытый люк. Ее отделяла от свободы короткая лестница, но рука была прикована наручником.
     - Ну что, может, хватит? - пыхтя и отдуваясь, произнес Гера. Чувствовалось, что, кроме веса и роста, у него нет преимуществ перед Богданом.
     - Хватит.
     Они ослабили хватку и медленно разошлись, не сводя друг с друга взгляда. У Богдана под глазом набухала свежая царапина. У Геры до крови была разрезана рука осколком битого стекла.
     - Ты это у меня еще припомнишь, - пообещал Гера, тяжело дыша.
     - Вали наверх, - ответил Богдан.
     - Она все равно еще чмурная, ничего бы не помнила!
     - Ну и говно же ты, Гера...
     Оля взглядом проводила человека в черной маске, который с трудом вылез из подпола и исчез где-то в глубине дома. Затем она перевела взгляд на Богдана. Она подумала, что он и должен быть тем самым блондином, что гулял возле ее дома с собакой. Но перед ней стоял чужой, неизвестный человек. Своего лица он не прятал. На вид ему можно было дать лет двадцать - двадцать пять.
     - Этого не должно было случиться, мы не этого добиваемся! - резко бросил он ей в оправдание.
     Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Оля все еще дрожала всем телом.
     - Ты есть будешь? - уже спокойнее спросил парень.
     Оля ничего не ответила. Она все еще находилась в глубоком шоке.
     Богдан на всякий случай принес ей из дому тарелку с едой и банку пива.
     "Может, выпьет и успокоится", - решил он, хотя у самого на душе кошки скребли.
     Он не думал, что все окажется так...
     При его приближении Оля содрогнулась и закрылась руками, словно ожидая удара.
     Богдан даже разозлился.
     - Чего ты шарахаешься? - крикнул он, ставя на край матраса тарелку с едой. - Я же сказал, больше этого не повторится. Ну выпил он, немного перебрал, ничего же с тобой не случилось? На вот, выпей, расслабишься...
     Он протянул девушке банку пива, но Оля с визгом шарахнулась от его руки, спряталась за лестницу. Зубы ее мелко стучали, широко раскрытые глаза смотрели на Богдана с безумным ужасом.
     Богдан не знал, что с ней делать. Он оставил пиво на матрасе и медленно, стараясь не делать резких движений, чтобы окончательно не напугать пленницу, выбрался по лестнице из подпола.
     Вечером в подпол, кряхтя и вздыхая, спустилась бабка. Не обратив ни малейшего внимания на девушку, она сосчитала разбитые бутылки с самогоном и ушла. Кошелек Богдана облегчился еще на десять долларов.
     - Так ты говоришь, что познакомился с Ольгой Мартемьяновой недавно?
     - Да.
     - А поточнее, когда именно?
     - Недели три назад. Я вам это уже говорил.
     - Значит, ты с ней учился, учился полгода, а потом вдруг решил познакомиться?
     - Да.
     - За несколько недель до похищения?
     - Выходит...
     - Ты знал, что она дочь депутата Госдумы Елены Мартемьяновой?
     - Догадывался.
     - А когда узнал точно, до знакомства или после знакомства?
     - После знакомства.
     - Точно после знакомства?
     - Не помню. Наверное, я тогда не обратил на это внимания. Когда я знакомился с Ольгой, я не помнил об этом разговоре. После нашего знакомства она сама мне сказала, что ее мать - депутат Мартемьянова. Мне было все равно, кто ее мать.
     - Наркотики употребляешь?
     - Я? Нет.
     - А Ольга Мартемьянова употребляла?
     - Не знаю. Думаю, что нет, это на нее не похоже.
     - Чем занимаешься в свободное время?
     - Конкретно ничем.
     - Подрабатываешь?
     - Вы что, из налоговой полиции?
     - Слушай, мы хотим только одного - как можно скорее найти Ольгу.
     - Я вообще не обязан отвечать без адвоката на ваши вопросы!
     - А я и есть адвокат. Меня зовут Гордеев, Юрий Петрович.
     - Все, что касается похищения, я уже рассказал по пятому кругу. Назвал номер машины, марку, описал внешность того, кто заталкивал ее в машину. Что вы еще хотите услышать? Кем был мой дедушка со стороны двоюродной тети? Я вам говорю, за ее домом следили, я сам видел, как за нами от метро до подъезда шел какой-то тип. Оля сказала, что с недавних пор он каждое утро гуляет с собакой перед ее подъездом. До этого к ней в кафе подсаживался какой-то подозрительный тип, предлагал сняться на телевидении, оставлял ей свою визитку.
     - Ладно, ладно, хватит, не сердись... Я тебя сейчас отвезу домой..
     ...На другой день после разговора с Гордеевым и другим человеком, который не представился, Костя с утра попросил у отца машину и отправился на Рублевское шоссе.
     Часа два он прогуливался мимо Олиного подъезда, сворачивал в соседние дворы, прошелся по аллейке мимо гаражей-ракушек до ближайшей булочной. Он внимательно присматривался ко всем встречным мужчинам, в этот ранний час выгуливавшим своих четвероногих питомцев, но парня с овчаркой, о котором рассказывала Оля, он не увидел.
     В этот день Костя решил не ехать на занятия, а из ближайшего таксофона позвонил Янке, с которой однажды познакомила его Оля.
     - Ты случайно не сохранила визитку с номером того телевизионщика, что приглашал вас в рекламе сниматься?
     Яна еще не знала, что случилось с ее подругой.
     - Нет, Костя, я сама уже все в своей комнате перевернула, но визитки не нашла, - расстроенным голосом сказала она. - Наверно, выбросила.
     Узнав, что он звонит из таксофона возле дома Мартемьяновых, Яна предложила встретиться:
     - Можешь зайти сейчас ко мне? Дом рядом с Олиным, номер сто девяносто семь. За булочной, мимо универмага, в сторону метро, поворот в арку. Седьмой подъезд. Может, вместе еще что-нибудь вспомним?
     Костя согласился.
     К его приходу Янка успела сварить кофе.
     - Проходи в мою комнату, - кивнула она, придерживая за ошейник лохматого любопытного чау-чау, торопящегося обнюхать вошедшего незнакомого человека.
     - Оля не звонила? - как бы невзначай спросил он. Гордеев и тот, другой, по-видимому милиционер, строго-настрого наказали никому не говорить о том, что Оля похищена.
     - Нет... А ты ей не звонил? - удивилась Яна.
     - Нет.
     - Странно.
     - Ничего странного, - небрежно ответил Костя, - может быть, на дачу уехали.
     Брови Яны удивленно взметнулись вверх.
     - Ты что, серьезно? Среди недели?
     - Не знаю. Мало ли, - пряча глаза ответил Костя.
     Яна внимательно и пристально посмотрела на него:
     - Что-то случилось?
     - Н-нет, - неуверенно произнес Костя.
     Яна села напротив него.
     - Ну давай, колись. Я никому не скажу, обещаю.
     Костя вздохнул и выложил ей все, что знал. В конце концов, подумал он, вряд ли от Яны может быть какой-то вред. А вместе они, глядишь, что-то и придумают.
     - Ну дела, - выдохнула Яна, когда он закончил, - и что же теперь делать?
     - А ничего. Не верю я этим ментам. Они всегда заодно с преступниками.
     - Ты им все рассказал?
     Костя отрицательно покачал головой:
     - Рассказал, конечно. Но не совсем. Не до конца. Спрашивали, когда я с ней познакомился, намекали, почему стал встречаться с Олей за пару недель до похищения? Как у меня с деньгами? Не колюсь, мол, случайно?
     - Кошмар, - протяжно вздохнула Яна. - Хорошо, что меня вообще не вызывали, они не знают про ту историю с "телемагазином".
     - Не рассказывай им про это, если даже попросят. Мы можем Оле сделать только хуже. Не доверяю я ментам, - повторил Костя. - Кстати, их телефон стоит на прослушивании.
     - Это понятно. Если похитители вдруг позвонят...
     - Я сам ее найду! - вдруг заявил Костя. - Без всяких ментов.
     Яна посмотрела на него с уважением.
     Помолчали.
     - Ты видела когда-нибудь того парня с овчаркой, что появлялся перед Олиным домом в последние дни?
     Яна пожала плечами:
     - Нет, никогда. Кстати, я тоже о нем сразу подумала. В принципе все собачники из этих домов друг друга знают, мы же все тут гуляем на плешке между гаражами. Так вот, овчарок у нас здесь очень мало, это не модная порода. Теперь ротвейлеров в основном держат, американских стафордширов, бультерьеров, а овчарок кто держит? Охранники, менты, сторожа, - ну, кому по работе надо, а чтобы так, для себя...
     Яна покачала головой.
     - А вообще, я уже думала, собака - это самый классный способ, чтобы незаметно следить за человеком. Никто не обращает внимания, пока твоя собачка писает, можешь за кем угодно пристроиться сзади и идти. А писает она у каждого столба.
     - Янка, а ты про этого телевизионщика можешь что-то еще вспомнить? Как он выглядел?
     - Лет под тридцать, усатый. Рожа солидная. На хохла чем-то похож, усы такие книзу, - изобразила Яна. - И еще он довольно профессионально нас охмурял.
     - Что значит "профессионально"? Ты думаешь, он в самом деле с телевидением связан?
     Янка задумалась.
     - Нет, я не это имела в виду... Сейчас, дай подумать, как бы это тебе объяснить... Он убедительно охмурял. Не на словах, а на доказательствах. Например, у него при себе была солидная кожаная папка, деловая, в ней всякие фирменные документы. Он нам буклеты показывал, такие яркие, цветные, на глянцевой бумаге. Целый набор всяких буклетов этой фирмы, торгующей золотом и драгоценностями по телевизору. Вот это меня больше всего сейчас удивляет. Понимаешь, слишком много пороху для того, чтобы с их помощью просто закадрить двух девчонок в кафе. Ну зачем мы ему сдались, когда, пожалуйста, на каждом углу можно найти, было бы желание. А если он специально за Олей охотился, то опять-таки вел себя слишком профессионально, как будто его работа связана с убеждением... Я читала раньше в газете, что где-то в Новосибирске или Владивостоке был такой случай, когда организовали вывоз девушек в Японию, им наплели, что они получат работу и все такое, ну и уехали всякие учительницы музыкальной школы, студентки вузов... Их, конечно, рассортировали по притонам, но главное не это, а то, как было организовано дело: легально, на широкую ногу, конкурс красоты, проверка дипломов о высшем образовании. Так вот этот мужик, что приставал к нам, напомнил мне туфту с тем конкурсом... Да, я его потом видела на Шаболовской в джипе, синем "ниссане".
     Яна вышла на кухню, чтобы сварить еще кофе.
     Костя похлопал себя по карманам, ища сигареты. Видимо, они остались в кармане куртки. Он вернулся в прихожую, сунул руку в один карман, другой...
     Черт! Как он мог об этом забыть?
     Он вытащил из кармана смятую пустую пачку "Кемела", брошенную бандитами на остановке.
     Ну конечно, насажал теперь на нее собственных отпечатков, дурак. А ведь могли бы снять с них отпечатки того самого чубастого, похожего на хохла, который заталкивал Олю в машину.
     - Яна! У тебя найдется какой-нибудь чистый целлофановый мешок?
     - Большой?
     - Нет, обычный маленький.
     Костя вошел в кухню, держа смятую пачку на ладони.
     - Что это?
     - Улика. Это выбросили из той машины, - объяснил он. - На ней должны быть отпечатки их пальцев.
     Яна уставилась на смятый клочок желтого картона.
     - Ничего себе! Настоящая улика, - восторженно сказала она, понижая голос. - Почему ты не отдал ее следователю?
     - Хотел отдать, но столько всего навалилось! Сразу дежурный по отделению вообще не хотел в это дело вмешиваться. Я пришел, говорю: у меня на глазах только что девушку в машину затолкали и увезли, а он плечами пожимает: а ты ей кто, брат, сват? Если пропадет, то пускай ее родители в розыск объявляют, а ты вообще иди спокойно себе домой. Ну я и не стал говорить, что Оля - дочка депутата Мартемьяновой из Госдумы. Раз они ради простого человека не зашевелились, то какой смысл вообще с ними дело иметь?.. Даже заявление у меня не приняли. Сколько часов канителились, пока между собой выясняли, похищение это или не похищение. Может, у девушки просто такой способ общения с друзьями? Хорошо, Елена Александровна через свои связи на более-менее приличных людей вышла. Хотя я и им не верю. И не все сообщил.
     Костя положил смятую пачку в целлофановый пакетик.
     - Интересно, а можно узнать, например, где она куплена? - предположила Янка, глядя как зачарованная на настоящую улику.
     И тут Косте в голову пришла странная мысль.
     - У тебя найдется пинцет? Щипчики для бровей?
     - Ага. Сейчас принесу. А что ты собираешься делать?
     - Да так, попробую проверить одну вещь...
     Аккуратно придерживая через целлофан край смятой пачки, Костя другой рукой при помощи пинцета пробовал распрямить ее. Когда это наконец получилось, он осторожно приоткрыл пачку и тряхнул ее.
     - Есть!
     Янка тихо ахнула. На пол упал белый клочок бумаги.
     - Товарный чек! - прошептала она, падая на колени и разглядывая смятую бумажку. - Ты знал, что он там будет?
     - Случайность. Скрупулезные люди чеки не выбрасывают на землю, а обычно оставляют в коробке на прилавке или на всякий случай засовывают в купленную вещь, чтобы при случае, если тебя надули, можно было потребовать назад свои денежки. По идее, в пачке от "Кемела" вполне могла оказаться обычная "Ява". А судя по тому, как была операция спланирована, люди были скрупулезные, на авось не рассчитывали.
     - Слушай, ведь теперь можно вычислить по кассовому аппарату, где были куплены сигареты, - загорелась Янка. - Ты отдашь это тем, кто тебя вчера допрашивал?
     Костя задумался.
     - Думаю, бесполезно, - решил он наконец. - Станет он терять время, какой-то чек проверять...
     - Тогда что? - разочарованно скривила губы Яна. - Все бессмысленно?
     Костя подумал и внезапно понял, как можно использовать чек.
     - А у тебя случайно нет знакомых в налоговой полиции?
     - Ну вообще, если подумать... Аудитор профессия наследственная, может, у кого-нибудь из моих однокурсников отыщется родственник в налоговой? А тебе зачем?
     - Все кассовые аппараты зарегистрированы в налоговой полиции. Можно было бы попытаться узнать, где стоит кассовый аппарат, который выбил этот чек.
     - Гениально! - воскликнула Янка. - Слушай, Костя, я сегодня постараюсь расспросить всех, кого только можно.
     - Я тоже.
     - Отлично, созвонимся вечером!
     К вечеру знакомый двоюродной сестры Янкиной сокурсницы, имеющий значок налогового инспектора, был найден.
     Костя встретился с ним на другой день утром и отдал ксерокопию товарного чека, - оригинал побоялся доверить. За свои услуги налоговый инспектор получил сто долларов и вечную благодарность. Через несколько часов Костя знал, что следы кассового аппарата ведут к подмосковной станции Свистуха, что в сторону Ожерельево.
     На следующий день Костя выехал на машине из дому, часов в шесть утра, и через два часа плутаний в серпантине подмосковных шоссе и проселочных дорог добрался до станции Свистуха.
     Если только знакомый знакомых ничего не наврал, то выходило, что товарный чек был выбит в кассовом аппарате, зарегистрированном на имя некоего Конюхова С. С., руководителя ТОО "Янта".
     Свистуха оказалась обычной маленькой станцией, оживленной летом, когда съезжаются дачники, и почти безлюдной во все остальные времена года. Она раскинулась своими садами и заснеженными крышами по правую сторону железной дороги. Параллельно ей шла единственная главная улица имени Достоевского.
     Крашеные деревянные киоски, как домики на курьих ножках, расположились по обе стороны от платформы. Костя оставил машину и отправился искать ТОО "Янта". Он скоро обнаружил три коричневых киоска, стоящих в ряд, над которыми на деревянном щите была витиеватая и гордая надпись "Торговый дом Янта". Все три киоска торговали сигаретами, пивом, водкой и жвачками. Костя еще издали увидел в окошке киоска желтые блоки с изображением верблюда на фоне пирамид.
     Он купил пачку "Кемела", который здесь стоил в полтора раза дороже, чем в Москве, спрятал чек в карман и вернулся к машине. Подогнал ее поближе, выключил двигатель, закурил и стал ждать. По его расчетам, рано или поздно нужный парень с выстриженным, как у казака, белобрысым чубом, в короткой куртке на меху должен был появиться у киоска. Даже если ему придется просидеть в засаде несколько дней...
     Костя на всякий случай сверил оба товарных чека: тот, что вывалился из смятой пачки, найденной им на университетской остановке, и тот, который ему только что вручил продавец "Янты". Они отличались только датой и временем покупки.
     Ночью Костя не выдержал, позволил себе на пару часов уснуть.
     Никогда еще собственная затея не казалась ему такой безнадежной, как в то пасмурное зимнее утро, когда, проснувшись в машине, он посмотрел на часы, помассировал затекшую шею и вышел пройтись, чтобы согреться.
     В том же киоске "Янты" он купил шоколадку "твикс" и, мысленно повторяя навязшие в зубах бодрые слова рекламы: "Две палочки песочного печенья, густая карамель и великолепный молочный шоколад!" - рысцой потрусил вдоль платформы мимо здания станции и обратно, попутно приглядываясь ко всем встречным белобрысым молодым людям.
     Трескучие морозы, стоявшие все последние дни, сменились снегопадом. В мгновение ока небо потемнело, нависло над поселком, посыпались хлопья снега.
     Костя представил себе грустную перспективу оказаться в многокилометровой пробке на МКАД, если только этот снегопад не уляжется через пару часов.
     Он вернулся к машине, счистил снег с лобового стекла, включил "дворники". В это время на площадку перед киосками влетел на большой скорости синий джип-"ниссан", развернулся, скользя на снегу, и встал поперек. Из него выскочили двое: высокий детина лет двадцати, с пухлыми детскими щеками, и мужчина постарше, сидевший за рулем. Оба со всех ног бросились бежать к платформе, словно боясь опоздать на поезд.
     Это показалось Косте странным, тем более что никакого поезда на станции в данный момент не было.
     Джип, синий "ниссан". Что-то такое вертелось в голове, связанное с этим джипом... Что? У этого джипа были московские номера.
     Костя вылез из машины и побежал к станции. Он увидел двоих в конце платформы, куда прибывала идущая из Ожерельева на Москву электричка. Двое о чем-то энергично совещались, потом разбились, и детина с детскими щеками бросился бежать к зданию вокзала, а водитель джипа нервно пошел по платформе, вглядываясь в пассажиров. Казалось, он кого-то ищет или встречает.
     Костя пошел ему навстречу. Водитель джипа скользнул по нему равнодушным взглядом.
     "На хохла чем-то похож, усы такие книзу", - вспомнил вдруг Костя описание телевизионщика, данное накануне Янкой.
     Лет тридцати... Солидная рожа... Усы... Точно! Синий джип-"ниссан", в котором Янка видела телевизионщика на Шаболовской возле телецентра! Не тот ли самый это мужик, что предлагал Оле сниматься в телемагазине?
     Подошла московская электричка. Парень с детскими щеками выскочил из здания вокзала и засуетился, заметался по платформе. Он то вытягивал шею, пытаясь кого-то высмотреть в негустой толпе пассажиров, то бежал в хвост состава, то возвращался.
     Водитель джипа торопливым шагом прохаживался по платформе, тоже кого-то высматривая.
     Электричка отчалила.
     Двое некоторое время потоптались перед зданием вокзала, посовещались и бросились бегом обратно к своей машине.
     Костя понял, что ему нужно незаметно следовать за ними.
     Старший сержант Николай Веденяпин переминался с ноги на ногу. Делать это было не совсем удобно, так как ноги старшего сержанта утопали в больших войлочных валенках, которые в свою очередь помещались в резиновые галоши. Галоши же вязли в снегу.
     Веденяпин с трудом подносил ко рту руку в меховой варежке, где между большим пальцем и остальной ладонью была зажата сигарета. Рука с трудом доставала до рта: мешали объемистые рукава форменного тулупа из овчины.
     Однако, преодолевая все трудности, Веденяпину все-таки удавалось с грехом пополам курить.
     "Черт бы побрал этого Ковалева, - неспешно размышлял Веденяпин, - больше не встану с ним в дежурство. Ну не куришь сам, так не мешай другим. А то ни себе ни людям. Чай, не в Америке..."
     Однако спорить с Ковалевым Веденяпин не мог. Во-первых, Ковалев был старшим лейтенантом, а во-вторых, на восемь лет старше Веденяпина. Так что последнему приходилось, несмотря на трескучий мороз, выходить из жарко натопленного помещения поста ГИБДД, чтобы выкурить сигаретку. А это значило напяливать на себя тулуп, валенки, рукавицы... В общем, сплошная канитель. К тому же на морозе курить не очень-то приятно. Другое дело в тепле, сидя в продавленном кресле, поглядывая в старый черно-белый телевизор, устроившийся в углу дежурки...
     Веденяпин мечтательно улыбнулся. И злобно поглядел на огонек сигареты. Казалось, тлеет она слишком медленно. Конечно, он мог бы и не курить, потерпеть до окончания дежурства. Но выходил на мороз из принципа. Из какого-то странного упрямства.
     Вокруг было тихо и пустынно. Ровный асфальт Варшавского шоссе лишь время от времени шуршал под колесами проезжающих машин. Стояла морозная ночь. На участке, где дежурили Веденяпин и Ковалев, в это время суток стояла тишь и гладь. Вообще, местечко очень спокойное. Никаких тебе придорожных ресторанов, где собирается разная шпана. Ни ночных стоянок больших грузовиков и трейлеров, куда, как мухи на мед, слетаются местные малолетние проститутки и бандиты, без всякой на то причины собирающие дань. Кстати, опытные водители знают, как бороться с ними. Для этого у многих из них имеются стволы - "макаровы", охотничьи карабины, а то и "калаши". Милиция смотрит на эти средства самообороны сквозь пальцы. И иногда на ночных стоянках затеваются перестрелки. Значит, надо ехать, разбираться... Нет уж, лучше, когда никаких стоянок поблизости.
     За добротным, сработанным из железобетона и стекла еще в брежневские времена постом ГАИ, пардон, ГИБДД, находился небольшой лесок. Справа - санаторий какого-то Гипроморнефтепрома, о чем гордо сообщала большая, местами проржавевшая металлическая таблица. Слева - бывший пионерлагерь "Тимуровец", ныне пустующий и потихоньку разграбляемый местными жителями на стройматериалы или даже растопку. Через дорогу располагалась деревенька Свистуха, где у старой, выжившей из ума бабы Любы всегда можно разжиться замечательным, прозрачным как слеза и настоянным на ароматной траве мелиссе первачом.
     Мысль о самогонке вызвала у Веденяпина прилив хорошего настроения. Он даже перестал топтаться на месте и забыл о злосчастной сигарете, которая уже почти догорела и вот-вот могла опалить овчинные рукавицы.
     "А что, - подумал он, - как говорил д'Артаньян, пуркуа па, в конце концов? Почему бы нам не согреться в такую стужу?"
     Веденяпин отбросил окурок подальше в снег и, хлопая себя рукавицами по бокам, ввалился в дежурку.
     Старший лейтенант Василий Ковалев, закинув ноги на колченогую табуретку, глядел по телевизору кинофильм всех времен и народов "Место встречи изменить нельзя". Ковалев совсем недавно получил третью лейтенантскую звездочку и время от времени, отрываясь от до боли знакомого фильма, скашивал глаза и с удовольствием смотрел на новенькие погоны.
     Почти то же самое делал на экране телевизора Владимир Высоцкий. В шикарном кителе он сидел за пианино и пел:
     Где вы теперь, кто вам целует пальцы?
     Куда ушел ваш китайчонок Ли?
     Вы, кажется, потом любили португальца?
     А может быть, с малайцем вы ушли?
     А может быть, в притонах Сан-Франциско.
     Лиловый негр вам подавал манто...
     Ковалев никак не отреагировал на Веденяпина. Только поморщился и небось подумал что-то типа: "Ходит туда-сюда, только тепло выпускает, курильщик гребаный..."
     На пульте в углу дежурки замигала лампочка и призывно запищал сигнал. Ковалев кивком указал Веденяпину на пульт. Коля снял трубку.
     - Да... Старший сержант Веденяпин... Есть, принять телефонограмму... Записываю... Принять... задержанию... предлогом... угу... угу... угу... Передал... Принял старший сержант Веденяпин...
     - Что там? - через плечо поинтересовался Ковалев.
     Веденяпин махнул рукой:
     - Да вот. Принять меры к задержанию...
     - Положи к остальным.
     Веденяпин уже было протянул руку с бумажкой к куче таких же, лежащих в углу стола и, что самое главное, содержащих точно такие же предписания, когда что-то привлекло его внимание.
     - Эге... Смотри-ка, Вася, как интересно.
     Ковалев неохотно оторвался от "Места встречи".
     - Ну что там?
     Веденяпин протянул ему бумажку:
     - Номер машины.
     - Ну и что особенного?
     - А вот что. Я родился в семьдесят шестом. А номер - "976". И главное, буковки-то, буковки! "Н" и "В". "Николай", значит, "Веденяпин". Понял? Вот это совпадение!
     - Преступник должен сидеть в тюрьме, - не к месту вставил Владимир Высоцкий.
     Ковалев без энтузиазма глянул на бумажку и что-то такое промычал.
     - Вот это да! - продолжал восторгаться Коля Веденяпин. - Надо же!
     - А чего ты в тулупе-то паришься? - вдруг спросил Ковалев. Действительно, в дежурке было жарко натоплено.
     - Да я это... - Коля моментально забыл про бумажку, - может, я того... этого... К бабе Любе сгоняю? А?
     - Эх, сейчас бы супчику горяченького, да с потрошками! - мечтательно сказал Владимир Высоцкий с экрана.
     - А что? - задумчиво пробормотал Ковалев. - У нас и закусь имеется. Колбаса, чесночок маринованный, огурчики солененькие. Время-то, - он посмотрел на часы, - второй час. Можно и погреться.
     И он полез в карман за деньгами.
     Через пять минут Коля бодро шагал по нетронутому снежку к Свистухе. Он прошел рощицу, пересек неширокую поляну и вышел на "улицу Достоевского", как торжественно именовалась узкая тропа между двумя рядами изб, по которой и "жигуль"-то толком проехать не мог. Свистухинцы очень гордились тем, что большак в их деревне назван не именем банального Ленина или сомнительного Максима Горького, а уважаемого во все времена великого русского писателя. Некоторые особо рьяные любители ночных посещений избы бабы Любы утверждали, что по ночам видели призрак Достоевского - согбенного старичка с котомкой за спиной и в рваной кацавейке. Они же клятвенно утверждали, что призрак этот обитает в разоренном "Тимуровце". Из-за этого бывший пионерлагерь пользовался в округе недоброй славой.
     Спустя десять минут Веденяпин уже возвращался назад, бережно прижимая к груди бутылочку с ароматной жидкостью.
     Вася основательно подготовился к приходу напарника: на аккуратно расселенной газетке были разложены яства, вышеупомянутые колбаса, огурчики и несколько зубчиков маринованного чеснока. Также он достал граненые стопочки и спичечный коробок с солью.
     - Садись, мил человек, закусывай, чем Бог послал, - прокомментировал происходящее с экрана телевизора главарь бандитов Горбатый, после чего наступил конец очередной серии незабвенного фильма.
     ...Через полтора часа Коля и Вася допивали уже вторую бутылку бабы Любиного первача, за которой пришлось ходить еще раз. Самогон оказался крепким - не меньше пятидесяти градусов. Вася на правах старшего разлил остатки самогона по стопкам и ни слова не говоря опрокинул содержимое одной из них в рот. Коля взял свою стопку в руку, посмотрел пьяными глазами на ее содержимое, приподнял над столом, понюхал, затем взмахнул другой рукой, явно собираясь что-то сказать. Но подходящий тост, по-видимому, на ум не пришел. Поэтому Коля последовал примеру своего напарника и в два глотка выпил. Второй глоток явно пошел не в то горло, и Коля лишь усилием воли сумел отправить рвущуюся наружу жидкость туда, куда надо, то есть внутрь. На глазах выступили слезы.
     Вася насмешливо посмотрел на него.
     - Эх ты, сосунок, - наконец выдавил из себя старший лейтенант Ковалев.
     Коля, откусывающий в этот момент кусок колбасы, так и замер с кружком, торчащим изо рта. Вася с вызовом смотрел на него.
     - Ты чего? - без всякой обиды спросил Веденяпин.
     - Ничего, - как-то уж очень зло ответил Вася, - салага ты. Пить не умеешь.
     Коле совершенно не хотелось ругаться. Выпитый самогон привел его в умиротворенное состояние и принес расслабление во всех членах. Больше всего в этот момент он желал улечься на топчане в углу дежурки и замочить харьку часиков эдак до девяти утра... То есть до конца дежурства.
     Вася же, видимо, наоборот, чувствовал прилив сил. Самогонка подействовала на него как допинг и он готов был сию секунду отправиться ловить всех нарушителей дорожного движения, вместе взятых. Но часы показывали половину третьего ночи, Варшавское шоссе пустовало, и Ковалев не знал, куда ему деть брызжущую через край энергию.
     - Салага, - поглядывая на Веденяпина маленькими злыми глазами, повторил Вася.
     По идее, промолчать бы Коле. Да и отправиться на топчан. Но стерпеть оскорбление даже от старшего по званию...
     "Тьфу, - подумал он, - сплошные неудобства с этим Ковалевым. И не покуришь путем, и не выпьешь... Все, больше с ним в дежурство не встану".
     - Почему это я салага? - заволновался Коля.
     - По кочану, - туманно ответил Вася и потянулся к бутылке, которая, впрочем, не содержала в себе больше ни капли спиртного.
     - Нет! - Коля положил свою ладонь на его руку. - Ты мне сначала скажи, почему я салага!
     Вася со злостью выдернул руку, при этом смахнув на пол тарелку с солеными огурцами.
     - Да потому! Только мальчишки водяру глотками пьют. Ясно?
     - А как надо?
     - Залпом, вот как.
     Ответить Коле было нечем. Но отвечать как-то надо. Поэтому он не спеша достал сигареты, зажигалку, с кайфом прикурил и выпустил в сторону Васи облако дыма.
     - А это не твое дело, понял!
     Глаза Васи сузились:
     - Ты же знаешь, я не курю и терпеть не могу, когда при мне в дежурке смолят.
     - И это тоже не твое дело, - нагло добавил Коля.
     Вася усмехнулся и проникновенно сказал:
     - Мое, Коля, мое.
     В его зрачках засверкали радостные огоньки. И не успел Коля и глазом моргнуть, как Васин увесистый кулак, словно в замедленном кино, полетел прямиком ему в лицо. Конечно, это Коле казалось, что летит он долго, на самом деле все заняло долю секунды. И ходить бы после этого удара Коле с переломанным носом, если бы не пол-литра забористого бабы Любиного самогона в жилах Васи Ковалева. Не рассчитав силу удара, Вася потерял равновесие и упал с табуретки, между делом смахнув со стола коробок с солью.
     "Все, - пронеслось в голове суеверного Коли, - теперь поссоримся... Хотя почему "поссоримся"? Мы вроде уже..."
     Неудачный Васин удар, однако, разозлил Колю. И, схватив своего напарника за руку, он сильно дернул на себя.
     - Я тебе сейчас... - говорил он при этом. Сильным рывком Коля вытянул Васю. Его тяжелое тело смело все, что было на столе, и, перекувырнувшись, шлепнулось об пол.
     Сделав свое дело, Коля с достоинством скрестил руки на груди.
     Но и Вася в долгу не остался. С неожиданной прытью он вскочил на ноги и бросился на Колю. Напарники сцепились, как в последнем бою, и катались по полу дежурки, безжалостно давя спинами соленые огурцы, кружки колбасы и ломти хлеба.
     Все-таки победила молодость. Коля оседлал напарника, прижал его руки к полу и заявил:
     - Все. Сдавайся. Или жезлом заеду.
     И потянулся к лежащему тут же на табуретке полосатому жезлу.
     - Ладно, - крайне неохотно выцедил сквозь зубы Ковалев, - сдаюсь.
     Через минуту они сидели за разоренным столом тяжело дыша, и каждому в голову пришла одна и та же мысль.
     - Ну что, - наконец озвучил мысль Ковалев, - может, мировую?
     Коля кивнул. Встал и потянулся к валенкам, один из которых оказался под топчаном, а второй неизвестно каким образом оказался на столе.
     - Я с тобой выйду... Проветрюсь, - нетвердо произнес Вася и тоже натянул на себя тулуп.
     Напарники вышли. Ночной мороз обжег их разгоряченные лица, из ноздрей повалил густой пар. Захотелось думать о чем-то хорошем и правильном.
     - Ты извини, Коляныч, - прижав руку к груди, повинился Вася, - не знаю, понимаешь, какая муха укусила.
     Веденяпин махнул рукой:
     - Да ладно. Бывает.
     - Ты вот что, Коля... Ты кури в дежурке, если хочешь...
     Обалдев от такого великодушия, Коля повернулся к Васе, они обнялись и расцеловались.
     Из темноты Варшавского шоссе появились два желтых глаза. Они стремительно приближались, и вскоре оказалось, что это "Жигули" девятой модели. Машина неслась на огромной скорости.
     - Эге, нарушает... - задумчиво произнес Ковалев.
     - Превышение скорости, - вторил ему Веденяпин.
     Они внезапно и разом поняли, что надо делать. Веденяпин и Ковалев, размахивая руками за неимением жезлов, бросились наперерез машине.
     - Приказываю остановиться! - орали доблестные инспектора дорожного движения.
     "Девятка", однако, и не думала выполнять приказ. Она вильнула вправо, потом влево. Но Коля и Вася твердо, даже ценой собственной жизни, решили задержать нарушителя. Противно заскрипели тормоза. Резина заскользила по промерзшему асфальту Варшавского шоссе.
     Последнее, что успел зафиксировать Коля Веденяпин перед страшным ударом, был год его рождения - 976...
     Спустя две минуты воцарилась полнейшая тишина. Кряхтя и вполголоса бранясь, из машины вылез Лева. Он с ужасом оглядел творение своих рук и быстро побежал в сторону Свистухи, проклиная себя и свою жадность, из-за которой он поперся к месту, где стояла его машина, с трудом разыскал в снегу ключи, и... вот к чему это привело.
     После знакомства с Костей Маковским у Оли появилась своя тайна. Это сразу возвысило ее в собственных глазах и придало уверенности.
     - Но никто-никто не увидит, но никто-никто не узнает, кто, кто ее тайна, о-о! - часто напевала она теперь популярный мотивчик, на который раньше совершенно не обращала внимания.
     Оказалось, в этой песне запрятан глубокий смысл. Да, вообще в последнее время мир для нее сильно переменился. Это было так приятно - иметь тайные романтические отношения, о которых не подозревают родители, встречаться украдкой, болтать по телефону, плотно прикрыв дверь своей комнаты.
     Разумеется, когда-нибудь родители узнают, что у нее есть друг, она сама им расскажет, но потом, позже, когда все станет ясно, и вообще... Тайна составляет главную прелесть романтических отношений.
     Когда Оля шла рядом с Костей по улице, мужчины обращали на нее внимание. Раньше она этого не замечала. Теперь такое внимание и пугало, и радовало ее одновременно.
     Говорят, стоит только влюбиться, как вся учеба летит к чертям, потому что голова "не тем занята", а у нее все наоборот. Начался второй семестр, а она уже нахватала кучу пятерок, и все потому, что прежнюю неуверенность и скованность как рукой сняло. Если такой замечательный человек, как Костя, любит ее, то какая может быть неуверенность? Наоборот, Олю словно окрылили.
     И вот представьте себе закон подлости: пока нет кавалера, никто из ребят внимания на тебя не обращает, а стоит только обзавестись другом, как ни с того ни с сего появляются другие поклонники. Ребята с ее курса вдруг точно впервые ее увидели, стали подходить, болтать о том о сем, подсаживаться в буфете за ее столик, в раздевалке помогать ей надеть шубу. Удивительно...
     А в последнее время и дома творится что-то невероятное. Во дворе их дома появился незнакомый симпатичный парень, и каждое утро, когда Ольга выходит из дому и садится в машину, парень проходит мимо, ведя на поводке собаку, и с интересом на Олю поглядывает.
     Елена Александровна при всей своей сверхзанятости успевала контролировать, чем занята дочь в свободное время. Выходило это само собой: утром она или отец отвозили Олю в университет на занятия, днем посылали за ней машину, чтобы забрать после занятий. Дома Олю опекала бабушка. Куда, с кем, когда вернешься, - все приходилось докладывать ей. Раньше Ольге это не мешало, но теперь, когда у нее появилась своя тайна...
     Только подруга Янка знала о существовании Кости. От нее Оля не могла ничего скрыть, потому что подружка должна была обеспечивать алиби. Оля говорила бабушке, что идет к Яне (они жили в соседних домах), а сама отправлялась на свидание.
     Однажды Яна не выдержала:
     - Может, покажешь мне хотя бы издали своего Маковского?
     Девчонки решили отправиться на свидание вдвоем, а когда появится Костя, чтобы не вышла неловкая ситуация, Яна сделает вид, будто приехала специально на Центральный телеграф отправить за границу письма.
     В тот день стоял жуткий мороз. Костя запаздывал, и Яна затащила подругу в соседнее кафе, из окон которого хорошо просматривался пятачок у выхода из метро, где Оля договорилась ждать Костю Маковского.
     - А если мы разминемся? - нервничала Оля. - Он выйдет, увидит, что меня нет, и решит, что я не дождалась. И уйдет!
     - И никогда не вернется! - в тон ей насмешливо продолжила подруга. - Не ной! Подождет, не рассыплется. Думаешь, ты его очаруешь с красным носом? Выпьем кофе, отогреемся. Если твой Маковский не дурак, то сам догадается, что ты в кафе зашла.
     Они взяли по чашке "капуччино" и сели за столик возле окна.
     И тут к ним подошел вполне приличного вида человек лет тридцати. Он вежливо извинился, представился Михаилом Окуневым и вручил подругам свои визитные карточки. Оля вначале насторожилась, но спокойная, уверенная манера держаться и деловой тон незнакомца успокоили ее. Она решила, что в худшем случае это продавец "гербалайфа" или вербовщик из Центра доктора Хаббарда. Ну, в крайнем случае, свидетель Иеговы. Сейчас начнет втулять про конец света...
     Однако мужчина объяснил, что работает на телевидении и предложил Оле приехать на кинопробы.
     - Вы когда-нибудь смотрели передачу "Телемагазин"? - поинтересовался он.
     - Может, и смотрела. Но я не хочу нигде сниматься, - отрезала Оля.
     - Это что-то вроде "Магазина на диване"? - широко открыв глаза, спросила Яна.
     Незнакомец подтвердил и, не обижаясь на отказ, постарался как можно вежливее объяснить:
     - Поймите меня правильно, мы вовсе не ищем случайных девушек для съемок, тем более не собираем их по кафе. Но у вас довольно специфическая внешность, более того, на мой взгляд, вы подходите по типу. Поэтому я к вам и обратился. Вы очень маленького роста, - сказал он, обращаясь к Ольге, - у вас хорошая фигура и красивые зубы... Извините, что я вам это говорю. А мы подбираем моделей по определенному стандарту, обычные манекенщицы и фотомодели из-за своего роста нам зачастую не подходят. Не входят в кадр, - широко улыбнулся он.
     Оля нетерпеливо поглядывала в окно, думая, как бы это повежливее встать и уйти, но Костя все еще не появлялся, а уличное электронное табло на фасаде Центрального телеграфа, как раз напротив, показывало, что сейчас на улице минус семнадцать. Лучше уж слушать телевизионщика, чем мерзнуть на улице.
     Тем временем телевизионщик разложил на столе множество ярких буклетов.
     - Мы готовим программу "Телемагазин" для компании "Русское серебро". Девушки продают по телевизору ювелирные украшения: кольца, серьги, браслеты, колье. Ювелирные украшения гораздо лучше смотрятся на тонких запястьях, длинных шеях... Поэтому нам нужны миниатюрные девушки с тонкими пальцами и маленькими ушами, чтобы все это хорошо выглядело. Девушку такого роста, как вы, найти трудно, согласитесь, поэтому я имел смелость к вам подойти. Вот вам еще одна визитная карточка, это наш менеджер по рекламе, ее зовут Алла. Если вы решите...
     - Кажется, я видела эту передачу. А мне можно тоже прийти? - спросила Яна. - У меня рост метр шестьдесят. Я вам подойду?
     - Это решать не мне, а режиссеру, - мягко объяснил телевизионщик. - Сначала нужно сделать фотопробы.
     - А что нужно делать?
     - Ничего. Сидеть за столиком и демонстрировать перед камерой ювелирное изделие. Напротив вас будет монитор с телетекстом, вы будете его читать. Покупая украшение по телевизору, наши люди любят, чтобы камень выглядел огромным, особенно если это бриллиант. Я вам предлагаю приехать на фотопробы, - снова обратился телевизионщик к Оле. - Это на Шаболовской. Вы ведь москвичка?
     - Да.
     - Учитесь?
     - В университете.
     - Неужели вам хватает стипендии? - улыбнулся мужчина. - Это неплохой шанс подработать. Если вы пройдете фотопробы и вас утвердят, то за одну съемку мы платим пятьдесят долларов. Съемка занимает максимум восемь часов. Если наш режиссер вас одобрит, вас пригласят еще раз. Подумайте. Если решите, то позвоните, вам назначат встречу.
     Оля увидела, как из перехода метро вышел Костя и остановился в условленном месте, растерянно оглядываясь по сторонам.
     - Извините, мы должны идти! - перебила она надоедливого телевизионщика, встала из-за стола и направилась к выходу, увлекая за собой Янку.
     И хотя незнакомец теперь уже не казался ей подозрительным типом и она даже испытывала неловкость оттого, что поначалу вела себя с ним слишком резко, Оля не думала ехать ни на какие пробы.
     Прошло некоторое время, дня три, не больше, когда Яна позвонила ей и рассказала, какое странное продолжение имела эта случайная встреча в кафе.
     - Ты знаешь, старуха, я решила все-таки им позвонить и сходить на эти пробы. Не спрашивай почему, но я им по телефону сказала, что мы вдвоем с тобой припремся. И ты знаешь, по-моему, этому Михаилу нужна была именно ты, потому что по телефону они так обрадовались, когда я сказала, что мы приедем, назначили встречу на Шаболовке у проходной телецентра, а когда я приехала, ко мне никто не подошел. Но самое странное, что Михаил там был. Я его видела, хотя он, наверное, думал, что я его не увижу. Он проехал два раза мимо меня в машине. Я и внимание-то на него обратила только потому, что у него синий "ниссан", как у Петрова, ну, этого хахаля моей матери.
     - А почему ты решила, что Михаил лично мной интересовался? Может, он по делам мимо ехал?
     - Да потому что я выяснила, и оказалось фуфло все, что он там наплел про "Телемагазин". Никакой такой фирмы, как на визитке указана, на РТР вообще не существует, и эта Алла там не работает, и Михаила Окунева там не знают, и вообще... Ты что-нибудь понимаешь?
     Оля только плечами пожала. Ну, понятное дело, нарвались на афериста, мало ли чего он хотел, что у него было на уме? Хорошо отделались!
     - Оль, как ты считаешь, может, стоит в милицию его визитку отнести? Пусть проверят, что за номер телефона у этого "Телемагазина". Может, так этот Михаил девушек к себе заманивает и потом их убивает, как в "Молчании ягнят"? Может, он маньяк? Или девушек в рабство продает? - придумывала неугомонная Янка. Но Оля отговорила ее звонить в милицию.
     Зато Костя так легкомысленно к этому случаю не отнесся.
     - Яна совершенно права, я бы сразу пошел в милицию. Из-за таких мелочей часто раскрывались серьезные преступления. Подумай, ведь этот человек, возможно, целыми днями шляется по городу и отлавливает молодых девушек! Скольких ты могла бы спасти?! Надеюсь, ты сохранила визитку этого телевизионщика?
     - Конечно, нет! - возмутилась Оля. - Я ее выкинула в тот же день.
     Ну не могла же она пуститься с Костей в откровенные объяснения, что в последнее время, с тех пор как они начали встречаться, все прохожие мужчины стали оказывать ей повышенное внимание. И таинственный Михаил тут совсем ни при чем. Подумаешь, захотел девушке пыль в глаза пустить, вот и наплел про телевидение, надеялся ее заинтересовать, не такой уж глупый прием, если подумать, хотя и старый.
     Вот Янка ее поняла.
     - Точно-точно! - подтвердила подруга, стоило Оле поделиться с ней своими впечатлениями. - Мужчины такие вещи инстинктивно чувствуют, просто будто бы нюх у них на это настроен. Я тоже уже думала, может, от женщины, у которой есть любовник, какие-то особые флюиды исходят? Аура меняется? Аромат любви...
     - Любовник? - усмехнулась Оля. - У меня нет любовника. Мы с Костей даже еще не целовались.
     - Это не важно, главное тут не секс, а психика. Еще ведь древние эти, что золото из ртути варили, - алхимики! - утверждали, будто есть такой запах, которым надушишься, и все! А я вот думаю, может, это наш организм сам что-то подобное выделяет под воздействием эмоций? Вот ты влюбляешься, думаешь, мечтаешь, и начинается в твоем организме такой химический процесс...
     Янка закатила глаза, обдумывая собственную мысль.
     - Да ладно тебе! - оборвала подругу Ольга. - Ты слишком много сериалов насмотрелась о всяких маленьких зелененьких человечках.
     Она не обратила бы на эту историю никакого внимания, но через несколько дней Костя, провожая ее домой, неожиданно спросил:
     - У тебя есть телохранитель?
     - В каком смысле? - не поняла она.
     - В прямом. Твоя мать никого не нанимала тебя охранять?
     - Нет, - улыбнулась она, - а почему ты спрашиваешь?
     Костя чуть сжал ее руку.
     - Ты только не оборачивайся сразу. Сейчас мы остановимся, а ты незаметно посмотри назад.
     Они притормозили перед витриной продуктового магазина. В отражении темного стекла витрины Оля видела идущих позади прохожих.
     - Видишь парня в меховой куртке? Ну вот он. Блондин, руки в карманах. Он идет за нами от самого метро.
     - Ну и что? - ответила Оля. - Это парень из нашего двора.
     - Ты его знаешь?
     - Нет, но он с собакой каждый день прогуливается.
     - Тогда ладно.
     - Ну ты даешь! - Оля покачала головой. - У тебя просто мания детектива.
     - Если детектива, то не мания, а навязчивая идея, - поправил очки на носу Костя, - а если мания, то преследования.
     - Ну, значит, у тебя мания преследования, - рассмеялась Оля.
     И все-таки с того вечера Оля невольно начала присматриваться, не идет ли за ней незнакомый блондин. Это оказалось забавным, словно снимаешься в фильме про шпионов. Выходя из дому и направляясь в булочную за хлебом, она теперь обращала внимание, кто идет позади. И два раза она замечала того самого блондина. Он медленно шел за ней, а когда она входила в магазин, он ожидал снаружи, но не прямо у двери, а где-то в стороне, так, что Оля его не видела, сколько ни высматривала. Но стоило ей выйти из магазина и направиться к дому, как блондин оказывался у нее за спиной. Ну не прямо за спиной, а метрах в пятнадцати. Иногда он шел по противоположной стороне улицы.
     - Да, старушка, вот и не верь после этого в любовь с первого взгляда, - со вздохом и тайной завистью в голосе сказала Яна, когда Оля поделилась с ней своими наблюдениями. - И давно он за тобой ходит?
     - Не знаю. Если считать с того дня, когда Костя его заметил, то с неделю. Мне это все не нравится. Мало ли что у него на уме?
     - А чего ты боишься? Ну ходит, ну и что? Может, он ищет повод с тобой познакомиться. Вот как, скажи, мужчине познакомиться с девушкой, если они никак не связаны ни по учебе, ни по работе, а каждый день встречаются по дороге в хлебный? Подойти на улице и попросить у тебя телефончик? - Яна возмущенно фыркнула.
     Оля только плечами пожала. В душе она тоже была романтиком.
     - Но если я замечу, что он за мной следит, я точно расскажу матери, - пообещала она.
     Однако на другой день, как обычно выходя утром из дому, Оля с разочарованием увидела, что блондин с овчаркой не появился.
     В тот день утром отец не смог, как обычно, отвезти Олю на занятия на своей машине: он уехал в редакцию слишком рано, едва не в семь утра, а Елена Александровна опаздывала на срочное совещание лидеров фракции, которое назначили вчера поздно вечером. Она смогла подбросить Олю только до станции метро.
     - Вот тебе сто рублей, возьмешь такси, - сказала она на прощание. - Пока! И пообедай, когда вернешься, а то бабуля жалуется, что ты ничего не ешь.
     - Она врет. Я не ем только ее рассольник, потому что он кислый. Пока, мам!
     Подобрав длинные полы надоевшей шубы, Оля вылезла из машины и побежала вниз по ступенькам подземного перехода. Елена Александровна не подозревала, что видит дочь в последний раз.
     Последняя лекция закончилась в половине третьего. Оля и Костя спустились в гардероб, оделись и вышли на улицу.
     Солнце сияло, слепя глаза. Бледно-синее московское небо пересекали белые хвосты дымов из заводских труб. От заиндевевших автобусов и троллейбусов валил пар.
     Мать каждый день присылала за ней машину, темно-синюю депутатскую "ауди" с госномерами. Ольга ждала машину чуть в стороне от троллейбусной остановки, рядом с рекламным щитом.
     Дойдя до остановки, они остановились. Через несколько минут подъехал автобус.
     - Ну пока! Завтра увидимся.
     - Пока, до завтра.
     Костя сел в автобус.
     Оля услышала шум подъезжающей легковушки и посмотрела в ту сторону. Но вместо знакомой "ауди" возле остановки притормозили старые "Жигули". Кто-то вышел из машины и пошел к киоску.
     Оля проводила его взглядом. Костя запрыгнул в подошедший автобус. Она помахала ему рукой.
     - Вы не подскажете, как мне пройти в первый гумфак? - послышался голос из-за спины.
     Оля уже было протянула руку в варежке, чтобы показать на один из корпусов университета, как вдруг...
     В эту секунду чья-то сильная рука резко натянула ей на голову капюшон шубы и пригнула ее к земле. Оля почувствовала, что ее руки оказались скрученными за спиной. Резкая боль в плечах пронзила до самого сердца, словно ее за руки вздернули на дыбе и выкручивали суставы. Не помня себя от боли, она лишь чувствовала, что ее тянут вперед по снегу и запихивают в машину.
     Жуткий, парализующий волю страх - вот что почувствовала она, когда, на секунду приподняв голову, увидела за рулем машины того самого блондина, что ходил за ней в последнее время. Он заметил, что она на него смотрит, и пригнулся к рулю, чтобы спрятать лицо.
     Больше она ничего не видела. В лицо ей ткнулась мокрая тряпка, закрыв нос и рот. Оля подумала, что задыхается, судорожно втянула воздух, наполненный тошнотворным резким запахом, похожим на запах ацетона, и потеряла сознание...
     Елена Мартемьянова шла в девяносто шестом году на выборы в Государственную думу как независимый кандидат. За ней не стояло никаких богатых покровителей, финансовых магнатов. Она, как говорят серфингисты, "чувствовала волну" и неслась вперед почти исключительно на стечении благоприятных обстоятельств. Конечно, она не была новичком в политике. В активе Елены Александровны имелся большой опыт комсомольской и партийной работы, а значит, партийной дисциплины и организации. Она умела говорить с людьми и руководить коллективом. Елена Александровна чувствовала себя на руководящей работе как рыба в воде. Это и был ее "капитал"...
     - Это мое счастье и моя заслуга, что я никому за всю жизнь не сделала ничего плохого, - часто повторяла в то время Елена Александровна своему мужу.
     Валерий Николаевич, опытный журналист, прошедший школу от заводских многотиражек до крупных партийных газет, был ее советчиком и помощником.
     - Может, я доброго ничего не успела сделать, но и врагов в народе не нажила. Простые люди меня помнят, и так приятно слышать от них теплые пожелания и напутствия! И я намерена им помочь! Для этого я и иду на выборы.
     Ее дочь Оля сидела в соседней комнате. Наверное, она услышала эти слова Елены Александровны, потому что через некоторое время ее худенькая маленькая фигурка возникла на пороге родительской спальни. Дочь посмотрела на мать таким пронзительным взглядом, что у Елены Александровны мурашки по спине поползли.
     - Мам, а помнишь нашу няньку бабу Веру? Из-за чего вы тогда ее турнули? - спросила она как бы невзначай, не сводя с матери своих пронзительных светлых глаз.
     Откуда ей было знать, что эта история камнем лежала на совести Елены Александровны всю оставшуюся жизнь?
     - Время было такое, - ответила она, но дочь только пожала плечами:
     - Ну и что?
     Этот ответ Елену Александровну потряс.
     Действительно, ну и что?!
     Ей казалось, что Оля не должна была это помнить. Ведь в то время ей было... Сколько же тогда ей было лет? Семь, восемь?.. Конечно, она была еще маленькой.
     "Но для своего возраста она отличалась редкой, недетской рассудительностью! - думала всю ночь Елена Александровна. - Как же она смеет меня теперь презирать? Разве все, что я делала, было не ради нее? В кого она такой уродилась?.. Бессовестная, глупая! А ведь какой умной, хорошей девочкой была в детстве. Надежной, на нее можно было и ребенка оставить, и в магазин послать... Что с ней произошло? Правду говорят: малые дети спать не дают, большие жить не дают".
     Наверное, нет на земле человека, в жизни которого не произошло бы что-то, о чем ему меньше всего хотелось вспоминать. А если все-таки шальная мысль вдруг набредет на запретную тему, то рискуешь почувствовать то, что Островский называл "мучительной болью". Была такая история и в жизни Елены Александровны Мартемьяновой. На первый взгляд ничего особенного. Но даже спустя много лет при воспоминании об этом случае по спине пробегал холодок...
     Елена Александровна не раз в душе возвращалась к крамольной мысли, что лучше было бы ей вовсе не заводить детей... Дела, работа, то да се... Куда уж тут детей на шею вешать? Но через семь лет замужества врачи вынесли Елене Александровне печальный приговор: или немедленно беременеешь и рожаешь, или остаешься бездетной на всю жизнь. Стрессы и нервные перенапряжения на работе дали себя знать.
     В те годы Лена Мартемьянова не думала о детях. Ей казалось, что все еще впереди, она чувствовала себя молодой: всего-то двадцать восемь! Она едва-едва чего-то достигла, и что же теперь: все бросить, обложиться пеленками и горшками, ходить с коляской на детскую кухню? Ну, конечно, в ее положении эти проблемы гораздо менее ощутимы, чем для подавляющего большинства российских женщин, но все же...
     Но муж Валерий Николаевич уперся рогом и поставил ультиматум: если у нас не будет детей, я подам на развод. Раздосадованная, Елена Александровна едва не возненавидела мужа за этот "шантаж". Развод был для нее неприемлем, он портил анкету, автоматически перечеркивал всякий шанс карьерного роста. Но с другой стороны, если разобраться, бездетная женщина тоже вызывает много сплетен и кривотолков. Поэтому Елена Александровна подумала-подумала, да и решилась...
     Так родилась Оля.
     Конечно, жизнь изменилась. Привыкшая жить "на баррикадах", оказавшись почти запертой в четырех стенах, Елена Александровна злилась на мужа, на ребенка, на весь свет. Но к счастью, ей очень скоро удалось спихнуть заботы о слабенькой, вечно ноющей и вечно болеющей девочке на руки обожаемого супруга и вырваться из семейной клетки на волю. Приближались выборы в Верховный Совет, а в связи с ними сверху пришло распоряжение подготовить и провести очередные выборы в местные и областные Советы.
     Советская избирательная система предусматривала негласные квоты для различных категорий граждан, которых следовало выдвинуть в депутаты. Определенный процент отводился женщинам: рабочим, колхозницам, служащим, среди них должно было быть определенное число партийных и беспартийных, имеющих высшее образование и восемь классов средней школы... В партийных документах не для общего употребления указывался социальный статус, возраст, национальность и иногда даже приблизительные внешние данные кандидатов. Следовало следить, чтобы женщина-депутатка российского Совета народных депутатов ни в коем случае не оказалась, например, одноглазой и хромой, следовало четко соблюдать квоты на евреев и нацменьшинства, не допускать "темных пятен" в биографиях и так далее. Основной "госзаказ" был на передовых доярок и свинарок, на передовиц производства, перевыполнивших годовой план, ткачих-многостаночниц и стахановок. Чаще всего в райкоме сначала подбирали кандидатуру, а надои, приплоды и прочие показатели приписывались уже потом.
     В тот год из области в район спустили циркуляр на выдвижение кандидатом в депутаты областного Совета женщину, русскую, члена партии, из семьи рабочих, имеющую опыт работы на производстве, высшее образование, приблизительно тридцати - тридцати пяти лет.
     В один прекрасный день Елену Александровну вызвал директор завода. В большом кабинете сидел "треугольник" - секретарь парткома, председатель профкома и сам директор. А также присутствовал не кто-нибудь, а сам первый секретарь райкома партии. Елена Александровна знала, что присутствие такого важного лица у них на заводе может быть вызвано только очень важными обстоятельствами. Так оно и вышло.
     - Ну что, Мартемьянова, - произнес первый, листая какие-то бумажки, - мы тут посовещались с товарищами и решили, что лучшей кандидатуры нам не найти.
     "Треугольник" закивал головами в знак полной поддержки слов первого. Елена Александровна молчала, соблюдая партийную субординацию.
     - Решили мы выдвинуть тебя кандидатом в депутаты областного Совета народных депутатов, - торжественно и загадочно улыбаясь, как Дед Мороз, вытаскивающий из мешка подарки, произнес первый.
     "Треугольник" тоже заулыбался.
     - Биография у тебя в порядке. Ни выговоров, ни нареканий. Сплошные благодарности, поощрения и грамоты. Даже аттестат зрелости отличный. Прямо Белоснежка какая-то.
     "Треугольник" сдержанно посмеялся дежурной шутке первого.
     - Не буду разъяснять, какая это важная и ответственная миссия. Не буду останавливаться также на том, что это очень важный и ответственный участок работы. Все это тебе объяснят товарищи, - он широким жестом указал в сторону "треугольника".
     Елена Александровна, честно говоря, очень надеялась, что рано или поздно такое предложение поступит. И вот пробил час.
     - Ну что, Мартемьянова, выдюжишь? - строго спросил первый.
     Елена Александровна только слабо кивнула. У нее от счастья не было слов.
     - Выдюжит... Не сомневайтесь... - послышались возгласы "треугольника". - Она женщина способная и умная... Инициативная...
     Из кабинета директора Елена Александровна вышла на ватных ногах. Начиналась новая жизнь.
     А дальше все пошло по заведенному правилу "кадры решают все". Из кандидата тогда стать депутатом было легче легкого. Потом Мартемьянова превратилась в кадрового партработника, номенклатурную единицу, вошла в иерархию. Она закончила Высшую партийную школу в Москве. Работала в облисполкоме, затем руководила крупным предприятием, много раз переизбиралась в депутаты Совета Российской Федерации.
     Семья переехала из района в полумиллионный областной центр, где Елена Александровна получила престижную трехкомнатную квартиру, Валерий Николаевич стал главным редактором областной газеты, обзавелся желанным "Жигулем", который, правда, большую часть времени стоял без дела: и у Валерия Николаевича и у Елены Александровны были служебные "Волги".
     Комсомольская романтика, с которой было связано начало партийной карьеры, осталась для Елены Александровны в далеком прошлом. Выезды на природу, шашлыки, пение под гитару "не надо печалиться, вся жизнь впереди, надейся и жди". Кстати, на одном из таких комсомольских "пикников" она и познакомилась со своим будущим мужем. Прошли годы, и все это осталось в прошлом.
     Теперь ей приходилось заниматься выполнениями-перевыполнениями планов, парадными октябрьскими реляциями об ударном труде, в то время как производственные мощности частенько работали в треть силы из-за нехватки сырья, а продукция, которую выпускал завод, пылилась на складах... Рабочих, пойманных народными контролерами в рабочее время в продмаге, нужно было лишать премиальных и прорабатывать на общих собраниях. Шел последний, андроповский всплеск активности советской власти, после которого все благополучно пошло под откос...
     Вспоминая тот отрезок своей жизни, Елена Александровна не могла понять, как они, умные, в принципе честные и интеллигентные люди могли так жить? У нее был свой круг общения, настоящих друзей, с которыми она могла посплетничать на кухне за бутылкой токайского, послушать Галича и Высоцкого, повздыхать: да, конечно, это не Рио-де-Жанейро... У ее сослуживцев и знакомых в холодильнике всегда находилась лишняя баночка красной икры, да и сама Елена Александровна не нуждалась: государство находило способы поощрить свой "передовой отряд". Премии там разные, прогрессивки, надбавки... Конечно, Мартемьянова не могла не видеть, что большинство людей живет иначе: в провинции это куда заметнее, чем в больших городах. Но она, как и многие, находила этому множество объяснений. А потом и вовсе привыкла. Ей казалось, что так всегда было, есть и будет. Что-то вроде закона природы.
     ...Так жить она привыкла со школы. Еще там, сидя за партой, она прекрасно понимала, что учителя ставят ей пятерки по алгебре или химии не потому, что она преуспела в этих науках, а за то, что она, Лена Мартемьянова, отличница и секретарь комитета комсомола, и если не она, так кто же?..
     И вот эта история... Елена Александровна много и часто думала о случае с бабой Верой. Особенно после того, как умер ее младший сын Тимошка...
     Вернулся домой я во втором часу ночи. Маша, свернувшись калачиком, спала на диване. Я укрыл ее шерстяным пледом и несколько минут спустя лег спать и сам.
     Несмотря на все передряги этого длинного дня и сильную усталость, я никак не мог заснуть. Итак, я втянулся в странную историю, никак не связанную с моей настоящей профессией. С другой стороны, мог ли я отказать Мартемьяновой? Даже если моя роль будет заключаться только лишь в обеспечении контактов с Грязновым и, возможно, с Турецким, я обязан был согласиться. В конце концов, мы все делаем одно дело.
     С этими мыслями я провалился в глубокий сон.
     Разбудили меня слова странной песни, доносившиеся с кухни:
     Вы говорили: "Не морщься, дружочек", -
     И целовали в губы меня.
     Я посвящал вам поэзии строчки,
     И рисовал на мольберте коня.
     Вы улыбалися всеми зубами,
     Аж слезы текли на юбку-велюр.
     Я вас смешил про армян анекдотом.
     И наводил на руках маникюр.
     Най-най-нарай-ра-ра,
     Года пролетели, любови капец!
     Най-най-нарай-ра-ра,
     Седые власа прикрывает чепец!
     Вы танцевали мазурку с капралом,
     Я ревновал вас, зыря в монокль.
     Я подарил бигуди вам с кораллом,
     Вы мне за это - армейский бинокль.
     Листик за листиком с веточки падал,
     В разрезе бездонном вздымалася грудь.
     Чувство интимное вечностью пало.
     Теперь все равно, теперь - ну и пусть!
     Най-най-нарай-ра-ра...
     Голос был женский, и я сразу вспомнил о присутствии в моем доме Маши Пташук, которую я вчера спас от неминуемого обморожения.
     Кроме голоса с кухни доносились вкусные запахи, заставившие в свою очередь мой желудок припомнить, что с девяти часов вечера прошлого дня у меня во рту не было и маковой росинки. Глянув на часы, я чуть не вскрикнул - полдень!
     Я вскочил как ошпаренный, а потом понял, что торопиться мне, собственно говоря, некуда. В консультацию я все равно опоздал - до конца приема мною граждан осталось два часа. А больше у меня никаких дел и нет... Кроме, пожалуй, похищения дочери депутата Мартемьяновой. А эта работа требует ненормированного рабочего дня.
     Хуже всего было то, что вчера, ложась спать, я выдернул телефонный провод из розетки, чтобы ничто не помешало моему глубокому и здоровому сну. А значит, ни Мартемьянова, ни Грязнов дозвониться мне не могли. Будем надеяться, что и не пытались.
     Я включил телефон, натянул брюки и отправился на кухню.
     Маша стояла рядом с плитой и поджаривала яичницу.
     - Привет! - сказал я, пытаясь образумить свой желудок, который настойчиво требовал пищи.
     - Привет. - Маша повернулась и приветливо улыбнулась. Надо сказать, она выглядела гораздо лучше, чем вчера. На щеках появился румянец, глаза заметно повеселели. - Будете яичницу? - спросила она.
     - Давай-ка без церемоний. Перейдем на "ты". Ладно?
     - Угу.
     - А яичницу буду. Из трех яиц. С колбасой. И с...
     Договорить мне не удалось. Потому что в комнате зазвонил телефон. Ну вот, начинается.
     Это оказался Слава Грязнов.
     - Юра, что случилось? - начал он без всякого предисловия. - Я звоню с самого утра.
     - М-м... с телефоном были неполадки.
     - Давай дуй на Петровку. Я тебя жду. Есть новости.
     И бросил трубку. Грязнов в своем амплуа.
     Но делать нечего. Раз уж взялся, надо раскручивать это дело.
     Я проглотил поджаренную Машей яичницу, почти залпом выпил кружку кофе с молоком и прожевал тост.
     - Ну что мы с тобой делать будем? - задал я ей вопрос, который давно вертелся у меня на языке.
     Маша резко погрустнела:
     - Не знаю. Может, я пока у вас... Вы не бойтесь, я ничего такого не сделаю. Дом не сожгу. И... и не украду ничего.
     Я пожал плечами:
     - Воровать у меня нечего, как ты уже могла убедиться. Но надо решать в принципе, что делать дальше. Как я понял, в Бердичев возвратиться ты не можешь?
     Маша кивнула:
     - Петя меня прибьет на второй день. Нет, даже на первый.
     - Родственников нет. И паспорта нет.
     Она снова кивнула:
     - И денег. Правда, можно продать пистолет...
     - Ну нет уж. Про пистолет забудь. Я и так совершаю преступление, укрывая преступницу. Не забывай, что ты убийца троих человек! Какими бы они подонками ни были, убийство есть убийство.
     Маша заплакала:
     - Вы ведь не сдадите меня в милицию?
     Я промычал что-то неопределенное. Честно говоря, окончательного решения еще не принял. В том, что Маша получит в случае возбуждения уголовного дела лет пять в самом идеальном случае, я не сомневался. Ко всем ее мытарствам еще загреметь на зону? Но с другой стороны, как ни крути, преступление она совершила. Я чувствовал, что решить эту задачу самостоятельно мне не по силам. Надо посоветоваться со старшими товарищами. С Александром Борисовичем Турецким, например.
     - Короче, так. Сидишь тихо, как мышка. Телефонную трубку не поднимаешь, к входной двери ближе чем на пять шагов не подходишь. Электроприборы не включаешь. С газом поосторожнее. А что с тобой делать, мы придумаем. Обещаю.
     Слава Грязнов сидел за своим безбрежным столом и разговаривал по телефону. Когда я вошел, он, не отнимая трубки от уха, указал на стул и продолжал разговор. Я сел.
     - Да... да. Этот вопрос надо срочно решать... да, как можно скорее.
     Он положил трубку.
     - Здорово, Юрок.
     - Здравствуйте, Вячеслав Иванович.
     Грязнов поморщился:
     - Слушай, сколько раз тебе говорить, чтобы ты называл меня просто по имени? И на "ты"? Может, ты плохо по-русски понимаешь? Или с памятью что-то?
     Я кивнул.
     - Ну ладно, разговоры оставим на потом, - продолжил Грязнов, - а теперь у меня есть новости для тебя. Во-первых, мы возбудили уголовное дело.
     - Но как же с просьбой Мартемьяновой?
     - Не волнуйся. Мы открыли дело под грифом "Совершенно секретно". Так что никто ничего не узнает. Во-вторых, следователем назначен Саша Турецкий. А в-третьих...
     Он поискал среди бумаг на столе и вытащил одну из них.
     - Вот. Зачитываю. Спецдонесение. Сегодня ночью на тридцать пятом километре Варшавского шоссе инспекторами ГИБДД Ковалевым и Веденяпиным в соответствии с разосланным всем постам распоряжением была предпринята попытка задержания автомашины "ВАЗ-2109" темно-вишневого цвета, государственный номерной знак "н976в". Машина под означенными номерами двигалась по Варшавскому шоссе в направлении от Москвы в районе трех часов сорока минут ночи. Машина следовала с превышением скоростного режима, и инспекторы предприняли все возможные действия для задержания. В результате наезда Ковалев и Веденяпин получили серьезные ранения и сейчас находятся в больнице имени Склифосовского. Пассажиры автомобиля с места происшествия скрылись, так что их задержать не удалось. Ну как?
     - Я и не ожидал, что результаты будут так скоро.
     - Я тоже. Кстати, между нами говоря, эти доблестные инспекторы оказались вусмерть пьяными. Просто в дугу. И скорее всего, бросились наперерез машине просто по пьяни. Видимо, это их и спасло: после такого удара не выживают. Но в любом случае, цель достигнута - машина найдена. Это, может быть, хорошо. Но может быть, и плохо. Мы могли их спугнуть, не исключено, что преступники теперь заволнуются. В любом случае нам надо на этого "ботана" Костю Маковского просто молиться. Кстати, Мартемьянова не звонила?
     Я покачал головой:
     - Нет. Надо бы поскорее осмотреть машину.
     - А сейчас мы с тобой туда и отправимся. Как только мне сообщили о происшествии, я отправил людей охранять машину. И послал туда группу из экспертно-криминалистического управления ГУВД. Думаю, они что-то уже обнаружили. Сейчас, только несколько звонков сделаю. Ты же понимаешь, работа...
     Мы были на месте через час. Темно-вишневая "девятка", уткнувшаяся носом в кювет, находилась под охраной двух милиционеров. На асфальте я разглядел темные пятна, - видимо, кровь незадачливых Ковалева и Веденяпина. Грязнов тут же направился к "девятке". Я последовал за ним. Милиционеры козырнули и отошли. Эксперты-криминалисты давно приступили к работе - обрабатывали руль, ручки дверей и ровные поверхности салона дактилоскопическим порошком, снимали отпечатки пальцев, искали другие следы.
     - Ну что, ребята, - обратился к ним Грязнов, - есть что-нибудь?
     Один из экспертов-криминалистов поднял голову:
     - Следов пальцев полно. Но больше почти ничего нет. Ни на полу, ни в бардачке. Думаю, они, перед тем как удалиться, выгребли все.
     - Это ясно. Тем более погони они не опасались. Инспектора-то были без сознания. Ну а что-нибудь хотя бы нашли?
     - Только вот это.
     Старший из специалистов ЭКУ протянул нам три бумажных конверта.
     - Пойдем в нашу машину, чего на морозе топтаться, - предложил Грязнов.
     Первый конверт содержал окурок сигареты "Петр Первый".
     - Так, - сказал Грязнов, - "Петрушу" курили.
     - Что? - не понял я.
     - Эти сигареты так ласково называют небогатые слои населения, которые их и курят. Хотя сигареты вполне приличные. Окурок свежий, не окаменевший. Значит, кое-что уже имеем: преступник носит в кармане початую пачку "Петра Первого".
     - Угу, - иронично заметил я, - можно начинать розыск.
     Грязнов вздохнул и открыл второй конверт. Там находилась женская заколка для волос.
     - Ого, это уже что-то, - обрадовался Грязнов.
     - Надо показать заколку Мартемьяновой. Чем черт не шутит...
     Грязнов протянул мне конверт:
     - Знаешь что? Не будем пока что очень уж напирать на Мартемьянову. Поэтому, хоть это и не совсем соответствует процессуальным нормам, покажи-ка ей эту заколку сам. Может, и узнает.
     Я кивнул и взял конверт.
     - Будем считать, что ты теперь представитель потерпевшей стороны. Так, посмотрим, что там еще.
     Третий конверт содержал монетку. На ней значилось: "25 копiйок". На оборотной стороне красовались трезубец и не оставляющая никаких сомнений надпись "Украина".
     - Ну вот. По крайней мере теперь можно с большой долей уверенности предположить, что звонившие Мартемьяновой и сидевшие в машине - одни и те же лица, - задумчиво сказал Грязнов, вертя в руках монетку.
     - Но о самих бандитах ничего мы не узнали, - посетовал я.
     - А ты рассчитывал обнаружить в машине их визитные карточки, - насмешливо отреагировал Слава, - я считаю, то, что мы нашли, - уже немало. Знаешь что, ты поезжай к Мартемьяновой. Узнай что и как. Покажи заколку. А потом приезжай на Петровку часам к пяти. Я как раз освобожусь, посидим покумекаем. Лады?
     - Может, в Склиф? Вдруг эти Веденяпин с Ковалевым что-то видели?
     - Вряд ли. Скорее всего, машина их сшибла, потеряла управление и упала в кювет. Так что запомнить они ничего не могли. Зря прокатишься.
     - А может, сразу к Александру Борисычу поехать? - Надо сказать, я хотел с ними обсудить еще и вопрос Маши Пташук. А лучшего советчика в этом вопросе, чем Турецкий, думаю, не сыскать.
     - Само собой, - пожал плечами Грязнов, - от Мартемьяновой сразу к нему.
     Мы уже подъезжали к Москве.
     Мы договорились с Еленой Александровной, что я буду звонить исключительно на мобильник. Кто знает этих бандитов, может, они ее домашний телефон прослушивают?
     - Я сейчас в Думе, - ответила она мне на просьбу встретиться, - приезжайте, я вам выпишу пропуск. Надеюсь, хотя бы здесь бандиты за мной не следят.
     Я недоверчиво хмыкнул и поехал в Государственную думу.
     Как ни странно, пропустили меня почти без всяких формальностей. Проверили фамилию в списке и заставили пройти через металлоискатель, как в аэропорту. Затем я поднялся на шестой этаж, где находился кабинет Мартемьяновой.
     Она ждала меня за столом, заваленным грудами бумаг.
     - Здравствуйте, Юрий Петрович. Присаживайтесь.
     Я сел.
     - Какие новости, Елена Александровна? Звонков не было?
     Мартемьянова покачала головой:
     - Не понимаю, что им нужно?
     - Думаю, в свое время мы об этом узнаем. А пока что по делу о похищении вашей дочери возбуждено уголовное дело. Под грифом "Совершенно секретно", так что вы можете не опасаться огласки.
     Я вытащил из кармана конверт:
     - Елена Александровна, посмотрите, пожалуйста, внимательно. Вам знакома эта вещица?
     Мартемьянова взяла заколку и побледнела.
     - Это заколка Оли. Где вы ее нашли?
     - Благодаря тому что я знаю начальника МУРа лично, сведения, которые этой ночью сообщил Костя, были немедленно переданы всем постам. И машина была задержана. Правда, пассажирам удалось уйти.
     Я не стал вдаваться в подробности ночного времяпрепровождения инспекторов ГИБДД. Депутат все-таки, человек, облеченный какой-никакой властью. Еще разнервничается, начнет запросы куда не надо слать. А в ее положении резкие телодвижения противопоказаны.
     - А есть какие-то следы?
     - К сожалению, почти никаких. Единственная надежда - на то, что обнаружатся следы отпечатков пальцев.
     Мартемьянова закусила губу. Было видно, что она еле сдерживается, чтобы не разрыдаться...
     - Елена Александровна, вы должны проанализировать каждый свой шаг, каждую встречу на протяжении нескольких последних месяцев. Чем скорее мы узнаем, что же за документы требуют бандиты, тем быстрее сможем найти Ольгу.
     Мартемьянова только покачала головой:
     - Я не знаю.
     На Петровку я приехал около пяти. Турецкий уже был в кабинета Грязнова. Они сидели за столом и цедили из маленьких рюмочек замечательный коньяк "Ахтамар", аромат которого заполнил весь кабинет и, казалось, даже приемную.
     - А-а, Юра, здорово, - Турецкий поднялся и протянул ладонь, - сколько лет...
     - Садись, - сказал Грязнов. - Я тут Сашу уже ввел, так сказать, в курс дела.
     Мне сразу же налили рюмку коньяку и заставили выпить. Я не сопротивлялся: и Грязнов и Турецкий свято верили, что хороший коньяк способствует мыслительному процессу и развивает интуицию. Ополовиненный "Ахтамар" свидетельствовал о том, что настроены они решительно.
     - Закусывай. - Слава пододвинул ко мне блюдечко с тоненькими ломтиками нарезанного лимона. - Итак, рассказывай. Какие новости?
     - Мартемьянова узнала заколку. Она принадлежит ее дочери.
     Турецкий развел руками, как бы показывая: "Я же говорил!"
     - Хорошо, хорошо... Называется - если уж поперло, так поперло. Это уже что-то. Насчет машины я навел справки. Она была угнана полтора года назад в Питере. Номера фальшивые, на двигателе и всех частях перебиты. Настоящий владелец машины под этими номерами подтвердил, что его машина на месте.
     - А пальцы?
     - Тоже ничего. В российских картотеках такие следы не числятся.
     - Естественно, - вставил Турецкий, - надо посылать запрос в Киев.
     - Ага, - иронично поддакнул Грязнов, - и получим ответ через полгода.
     - Это в лучшем случае, - подтвердил Александр Борисович, глотнув коньяку и блаженно сощурившись, сделал несколько маленьких глотков. - Значит, мы не имеем практически ничего?
     Мы с Грязновым разом кивнули:
     - Да.
     - Главное, - размышлял вслух Грязнов, - вроде и номер машины определили, и вот заколку нашли. А никаких следов...
     Турецкий вздохнул и выдал:
     - В общем, я так скажу, братцы кролики. Надо трясти эту депутатшу. Или депутатку? Как правильно?
     - Не важно, - недовольно поморщился Грязнов.
     - Короче, эту Мартемьянову. Поверь моему опыту, Юрок, - Турецкий повернулся ко мне, - она что-то недоговаривает.
     - Что может недоговаривать человек, у которого похитили дочь? - возразил я. - По-моему, в таких случаях все карты выкладываются на стол...
     - ...Не считая тех, которые остаются в рукаве, - окончил мою фразу Турецкий. - Ты пойми, Мартемьянова занимается политикой чуть ли не с пеленок. А у политиков мозги набекрень - это уж поверь моему опыту. У них мироощущение совершенно другое, чем у нас, простых смертных. Да ты и сам знаешь, если телевизор регулярно глядишь. У них все ценности смещены. То, что для нас кажется ненормальным, для них - самое то. И соответственно, наоборот.
     Турецкий разлил коньяк по рюмкам, с сожалением глядя на неумолимо уменьшающийся объем жидкости в бутылке.
     - Не волнуйся, Сашок, у меня еще есть, - Грязнов явно читал мысли своего старинного друга.
     - Это хорошо... - Турецкий не спеша допил рюмку.
     - Но как же так, она все-таки мать... - попытался возразить я.
     - Мать-перемать, - передразнил меня Турецкий, - если бы это был обычный человек - тогда другое дело. Тогда я ни слова бы не сказал. Но политик... Знаешь такое словосочетание - "система сдержек и противовесов"? Говорят, наш президент ее изобретатель и большой специалист по этому делу. А вообще, вся верхушка на этом и держится. На каждого демократа приходится коммунист, на каждого западника - почвенник, на каждого правого - левый. И вроде все тихо, спокойно, никто не дерется. До поры до времени, во всяком случае. Это как с ядерным оружием. Если бы, к примеру, у нас его не было, американцы, возможно, давно бы нам вторую Хиросиму устроили. Думаю, что, возможно, и наоборот - мы им, если б подходящий случай подвернулся. А так - миру мир. Пока что, во всяком случае, до этого дело не дошло. А между самими политиками та же история. Кто-то что-то знает, держит в сейфе сведения, компромат. При этом у его соперника компромат на того. У этого - кассета с девочками в бане, у того - справка из швейцарского банка о миллиардных счетах. Вот и ходят они по коридорам, друг другу улыбаются, хотя придушить друг друга готовы. И придушили бы, но нельзя: система сдержек и противовесов. Так что, я думаю, на Мартемьянову тоже где-то у кого-то какие-нибудь факты имеются. Значит, и ей приходится добывать что-то. Не исключено, что она и добыла очень важные сведения. Настолько важные, что ее противники пошли на крайнюю меру - похитили дочь. Вот и все.
     - Но почему в телефонных разговорах они не сказали, что за документы им нужны?
     Турецкий покачал головой:
     - Так не бывает.
     - Что - не бывает? - не понял я.
     - Так не бывает, чтобы человек, у которого что-то требуют, не знал, что именно.
     - Но я слышал запись телефонного разговора.
     - Значит, в этом разговоре содержалась информация о том, какие именно документы им нужны. Значит, они на сто процентов уверены, что Мартемьяновой это прекрасно известно, - упорствовал Турецкий, - ты подумай хорошенько. Проанализируй каждое слово.
     - К сожалению, у меня этой пленки нет.
     - Вот видишь. Надо сразу такие вещи соображать. А вообще, ты же не знаешь, что предшествовало этой беседе. О чем твоя Мартемьянова...
     - Почему это "моя"? - обиделся я.
     - Ну ладно, не твоя. Общественная, - хохотнул Турецкий, - так вот, ты же не знаешь, с кем она встречается, с кем разговаривает, с кем делишки прокручивает. Фактически ты ничего о ней не знаешь.
     Я открыл было рот, чтобы возразить, но Турецкий не дал.
     - Только не говори, что никаких делишек она не прокручивает. Никогда не поверю. Уже одно то, что в наше время человек занимает государственную должность или, к примеру, является депутатом, министром, высокопоставленным чиновником, характеризует его определенным образом.
     Турецкий щелкнул зажигалкой, выпустил струю сигаретного дыма и закончил:
     - И в подавляющем большинстве случаев только сведения, каким образом он занял эту должность, уже являются компроматом. И почище всяких там мифических проституток на явочных квартирах или в бане. Это серьезный компромат. Настоящий. Смекаешь, Гордеев?
     Я знал, что Турецкий не разбрасывается версиями. И на политиках собаку съел. И если он так настойчиво отстаивает свою идею, значит, что-то в ней действительно есть. Только вот что?
     - Ну хорошо, - сказал я, - предположим, она знает, что именно требуют бандиты. Почему же не отдаст им и дело с концом? Для чего я-то нужен?
     Турецкий покачал головой, словно поражаясь моей непроходимой тупости.
     - Как всякий дальновидный политик, она играет на всех фронтах сразу. То есть в ситуации с тобой она действует так, как бы действовал нормальный человек на ее месте: в милицию идти нельзя, значит, надо найти кого-то, кто предпринял бы меры к розыску дочери. А если дело выгорит и мы поймаем бандитов? Мартемьянова в сплошном выигрыше - документы на месте, дочка дома, противник получил нокаут. Если нет, всегда есть последний шанс - отдать документы и получить дочь назад. Логично?
     Честно говоря, логика Турецкого не совсем была мне понятна, но я посмотрел на Грязнова и убедился, что тот, во всяком случае, с Александром Борисовичем согласен. Ну раз эти два зубра согласны, то я... наверное, тоже.
     - То есть она подготовила себе отходные пути на все случаи. Только ты не думай, я не хочу сказать, что она такой бессердечный человек, что только о себе думает, пока ее дочь у бандитов неизвестно где. Скорее всего, Мартемьянова действует так интуитивно, по выработанной годами привычке. Понимаешь?
     - Кстати, - внес свою лепту в разговор Слава, - не исключено, что Юра вызван, просто чтобы создать видимость поисков.
     Турецкий внимательно посмотрел на него:
     - Помощник?
     Слава поднял брови:
     - Не исключено...
     Я понял, что тягаться с этими шерлокхолмсами мне не под силу. И пытаться не стоит. Мое место - в юрконсультации No 10.
     - Но ведь искать-то девочку нужно.
     Грязнов и Турецкий посмотрели на меня с жалостью.
     - Конечно, - терпеливо объяснил Турецкий, - искать мы будем в полную силу. Тем более что уголовное дело уже возбуждено. Может, что-то и найдем. Но пока что для этого фактов очень мало. И соответственно, встречаться с Мартемьяновой мне особенно и не нужно. Кто знает, может быть, за ней слежка... А ты, Юра, не показывай и вида Мартемьяновой, что в чем-то ей не доверяешь. Созванивайся, интересуйся, какие новости. Если что-то интересное - сразу к Славе или ко мне. Но думаю, сейчас мяч у Мартемьяновой. В какую сторону она его бросит - загадка. Но бросит она его обязательно. Так что будем ждать.
     - Будем ждать, - подтвердил Слава.
     - Тут у меня еще одно дельце к вам. Совет требуется.
     Я вкратце рассказал Грязнову и Турецкому историю с Машей Пташук.
     - Украинка, говоришь? - Турецкий задумчиво барабанил по столу. - Слушай, не много ли украинцев для одного раза? Может, здесь какая-то связь имеется?
     - Нет, это никак не связано с Мартемьяновой. Я подобрал Машу Пташук на улице совершенно случайно.
     - Ну что ж, может быть... - с сомнением покачал головой Турецкий.
     - Я что-то не помню сообщений о трех трупах в квартире, - сказал Грязнов.
     - Лежат себе тихо-спокойно. Пока соседи тревогу не забьют. А может, дружки уже вывезли их за город, на свалку. Честно говоря, между нами, туда им и дорога. Меня в этой истории больше всего интересует этот самый богатей в загородном дворце. Как его?
     - Владимир Максимович.
     - Вот-вот. Твоей знакомой повезло не только потому, что она выбралась целой-невредимой, но еще и потому, что видела крестного отца. А значит, в случае чего, может его опознать. Имя-отчество, конечно, ненастоящие. Как с делами разберемся, посадим ее за фотографии. Пусть смотрит. Может, кого и узнает.
     - Значит, - с облегчением резюмировал я, - про тройное убийство пока не вспоминаем?
     - Пока - нет. Рано или поздно трупы найдут. С другой стороны, не исключено, что она эту историю на ходу выдумала. Хотя и не похоже. В любом случае как свидетель она для нас более важна, чем как обвиняемый. Так что если ты не боишься, что она тебя ночью по горлу ножичком чикнет, то пусть пока у тебя поживет. Если нет - мы ее сюда, на Петровку, в камеру определим. В хорошую камеру, со всеми удобствами. Да, Слава?
     Грязнов кивнул.
     - Пожалуй, не надо, - возразил я, - пусть у меня поживет.
     - Ну я в этом не сомневался, - хитро подмигнул Турецкий, - симпатичная?
     - Ничего.
     - Ты смотри мне, Гордеев, - погрозил пальцем Слава, - важного свидетеля не попорти!
     - Ну а если трупы будут найдены? - спросил я.
     Грязнов развел руками:
     - Ну тогда, брат, ничего не поделаешь. Убийство есть убийство. Это не шутки. И за него отвечать придется.
     - Но это же "необходимая оборона". Статья тридцать седьмая. А в соответствии с ней действия не являются преступными.
     - Это еще доказать надо.
     - Угу, - грустно кивнул я, - значит, ее задержат, потом как минимум год в Бутырке, пока она будет суда дожидаться, потом эти бандиты могут ее достать... Кстати, в тюрьме и достанут. Думаете, это будет правильно, Вячеслав Иванович?
     - Юра прав, - сказал Турецкий, - девчонка и так на нервах вся.
     - Ребята, - возмутился Грязнов, - вы в своем уме? Вы хотите укрыть убийцу? Какой-то заговор просто в кабинете начальника МУРа.
     - Ну зачем ты так, - Турецкий задумчиво потер подбородок, - конечно, мы возьмем ее тут же на поруки. Так что Бутырка ей не светит. Но это только когда будут найдены трупы.
     Через некоторое время после "наркоманской" истории с бабой Софой в их доме появилась другая нянька. Оля называла ее бабой Верой. Это была чужая женщина, выбранная Еленой Александровной после тщательного отбора, по рекомендациям надежных подруг.
     Баба Вера оказалась доброжелательной сухонькой старушкой в белом платочке. Дома она носила на голове нечто вроде чепца, вязанного крючком из белых нитей. Добровольно и без отдельной доплаты она взвалила на себя всю работу по дому: мыла полы, варила обед, штопала детские колготки, стирала.
     - Баба Вера, почему вы пол метете веником, а не пылесосите? - удивлялась Оля.
     - Пылесос придумали для лентяев, - убежденно отвечала нянька.
     С Тимошкой она тоже поладила.
     Баба Вера жила у них долго.
     Каждый день она водила детей на прогулку в городской сквер, но по субботам они шли еще дальше по улице, туда, где за сквером начинался район очень красивых деревянных домов с палисадниками, резными ставнями и теремами. Баба Вера катила Тимошку в прогулочной коляске, потому что так далеко он сам еще не мог дойти.
     Они приходили в большой дом, выкрашенный красивой голубой краской, с зелеными ставнями, расписанными яркими цветами. В доме собирались другие тети и дяди, нарядно одетые, улыбчивые. Они рассаживались в большой комнате на стульях, составленных рядами, пели песни по книжечкам, потом слушали, что им говорил с трибуны дядя. Он рассказывал про Бога, про Иисуса Христа и Деву Марию. Кроме Оли и Тимошки в тот дом приходили и другие дети, они тоже пели песни и крестились наравне со взрослыми.
     Правда, баба Вера не заставляла Олю и Тимошку креститься или повторять за ней слова молитв. Вообще, когда погода была хорошей, нянька обычно оставляла Олю поиграть с братом в саду во дворе дома, под присмотром другой старушки. Но когда шел дождь или стояли морозы, ей приходилось брать детей с собой в дом. Тогда она просила Олю не рассказывать маме и папе, где они сегодня были, и Оля ни разу не проболталась. В глубине души она понимала, что баба Вера делает что-то запрещенное и что, если об этом узнают родители, они ее уволят и, чего доброго, позовут снова тетю Софу, а этого Оле совершенно не хотелось. На все вопросы матери, где они сегодня гуляли, она неизменно отвечала:
     - Мы были в парке, катались с горки.
     Может быть, Елену Александровну заставило призадуматься, отчего это дети после субботней прогулки по парку возвращаются домой подозрительно чистенькими. Уж она-то знала, как выглядят детские штанишки после катания с горки.
     В семье Мартемьяновых снова было произведено тщательное домашнее расследование, в результате которого выяснилось, что их драгоценная нянька таскает детей - детей ответственных партработников! - в молельный дом на собрания адвентистов седьмого дня.
     Шел восемьдесят девятый год. При всей широте перестроечных взглядов такая крамола в партийных кадрах истреблялась на корню. Если бы история выплыла наружу, это могло грозить Елене Александровне и Валерию Николаевичу серьезными санкциями со стороны партийных руководителей.
     С Еленой Александровной случился сердечный приступ.
     - Честное слово, это какая-то вражеская диверсия, - повторяла она мужу сквозь слезы и стоны, лежа на диване, вся обложенная лекарствами и компрессами. - Нам эту няньку специально внедрили, чтобы меня дискредитировать. Ведь никому не докажешь, что мы ни о чем не догадывались. Скажут, что мы сами поощряли водить детей на молитвенные собрания. Тебя переведут редактором в заводскую многотиражку! Или в простые корректоры! А меня просто в порошок сотрут. И развеют по ветру.
     Няньку рассчитали со скандалом. Оля рыдала:
     - Мамочка, миленькая моя, не прогоняйте бабу Веру! Я всегда буду хорошо себя вести, только не прогоняйте бабу Веру! Она хорошая, я ее очень люблю.
     - Прекрати истерику, - ответила мать.
     Оля упала на пол и стала стучать кулачками в ковер. Такого с ней раньше никогда не было. Отец волоком оттащил дочь в спальню и запер там, пока баба Вера укладывала в детской свои нехитрые пожитки.
     На все вопросы знакомых, почему Мартемьяновы неожиданно уволили няньку, Елена Александровна лгала, будто баба Вера у них подворовывала...
     Случилось это через год после увольнения бабы Веры. Летом Мартемьяновы, как обычно, решали какие-то срочные и сложные проблемы. Олю, как старшую, можно было всюду таскать за собой. Она привыкла быть тенью родителей и тихо сидела со своей книжкой или с куклой на заднем ряду актового зала во время собрания. А четырехлетний Тимошка рвался на руки к матери, рыдал, когда она уходила из дому или оставляла его с чужими людьми. Он так и не привык, как сестра, делить родителей с их работой. Оля смирилась еще в детстве и замкнулась в себе, а Тимошка активно требовал внимания к своей маленькой персоне, порой доводя мать до белого каления.
     Порой она его ненавидела. Это был маленький злобный шантажист, который обхватывал ее за шею вечно грязными липкими ручонками и орал:
     - Я тебя никуда не пущу! Ты больше от меня никуда не уйдешь!
     Убегая из дому по делам, Елена Александровна вынуждена была специально задабривать малыша, затевать с ним игру в прятки. Он любил прятаться в родительском платяном шкафу, а это ему строжайше воспрещалось, потому что, как всякий ребенок, он любил забраться в шкаф то с жирным бутербродом, то с коробкой спичек... И вот, когда счастливый Тимошка исчезал в шкафу и оттуда доносились его приглушенные смешки и возня, когда он прятался за рядами висящих на вешалках костюмов и платьев, Елена Александровна потихоньку удирала из квартиры, оставив дочь за старшую.
     В то лето, в июне, ее вызвали в Москву на республиканскую конференцию партхозактива. Муж был на курсах. Елена Александровна оставила Олю в семье ее знакомых, а Тимошку отправила в деревню к родителям Валерия Николаевича.
     Тимошка, как всегда, ужасно плакал. Она пообещала привезти ему из Москвы волнистых попугайчиков. У нее не было времени хорошенько попрощаться с сыном: на улице, в служебной "Волге", ее ждал шофер, а Елена Александровна, не в пример остальным партийным функционерам, считала недостойным заставлять человека ждать.
     Она уехала. Ночью у Тимошки разболелся живот. Старики, дед с бабкой, не обратили внимания на его жалобы. Подумаешь, живот болит. У всех детей он болит, наверное, съел слишком много яблок... Дали ему выпить соды, положили на живот теплую грелку и легли спать. Когда утром у малыша поднялась температура, ему дали таблетку аспирина.
     У Тимошки оказался аппендицит. Его привезли в больницу только через сутки. К этому времени развился острый гнойный перитонит. Малыш умер в районной больнице во время операции.
     Позже Елене Александровне рассказали, как Тимошка, уже очень слабый, с температурой под сорок, встал с постельки, взял со стула мамину кофту, обнял ее, прижал к себе и залез с ней обратно под одеяло. Фельдшер "скорой помощи" увез малыша в больницу вместе с этой кофтой. Тимошка так и не выпустил ее из рук, цеплялся за нее изо всех сил, словно это и была его желанная мама...
     С тех пор прошло много лет, и никто, даже самые близкие знакомые, никогда бы не подумали, что такая сильная, волевая и бесстрашная женщина, какой была Елена Александровна Мартемьянова, всерьез мучается мыслью, что Бог наказал ее, забрав младшего ребенка, потому что она несправедливо и жестоко искалечила жизнь невинной старой няньки, единственной виной которой оказалась ее тихая и никому не причинявшая вреда вера...
     Когда Мартемьянова вспоминала эту историю, убежденность в существовании неких "законов природы", по которым живет она и такие, как она, существенно ослабевала.
     Елена Александровна не могла понять, где ошиблась, где оступилась, в какой момент повернула с прямой дороги в сторону?
     Когда ее жизнь, так красиво и весело начинавшаяся с искреннего желания осчастливить все человечество, превратилась в сплошной клубок лицемерия?
     Она всегда была целеустремленной и амбициозной. Лидером быть не стремилась, но старалась во всем оказываться лучше всех. В школе она училась только на "отлично", потому что с первого класса сохраняла вид киношной отличницы: красивый почерк, чистые тетради, отутюженные кружевные воротнички и манжеты. Видя такое усердие, учителя старались ее подтягивать до отличной отметки. Да в общем-то и подтягивать особенно не приходилось: Лена Мартемьянова всегда знала тему назубок, а о домашних заданиях не стоило и спрашивать, они всегда были подготовлены.
     Родители души в ней не чаяли. Она была поздним и единственным ребенком.
     Лена любила принимать участие во всяких внеклассных мероприятиях, на которые так богата была советская школьная система. Утренники, воскресники, игры "Зарница", какие-то "Спортландии", торжественные линейки, политинформации, "ярмарки солидарности", олимпиады по разным предметам, - Лена всюду старалась быть командиршей и заводилой. Любила, когда возглавляемая ею команда занимала первое место. Приз - конфеты или книжки - делила по совести на всех, но грамоты и почетные листы забирала себе. Они висели в рамках под стеклом, украшая собой ее комнату.
     Лена любила спорить, проявляя при этом такое упрямство, что даже учителя остерегались иной раз с ней заводиться. На всю жизнь она запомнила, как однажды ей удалось убедить учительницу, будто Валерий Чкалов разбился уже после войны, а во время Великой Отечественной он воевал с немцами. Самое смешное, что уже в пылу спора Лена вдруг вспомнила, что учительница права и легендарный летчик Валерий Чкалов до Великой Отечественной не дожил. Но отступать на попятный сочла делом недостойным.
     Семья их жила скромно и, как любил подчеркивать отец, честно. Родители зарабатывали неплохо, но по привычке все тратилось экономно и только на еду, остальное - на книжку. Копили для детей, для внуков.
     На праздники - 7 ноября, 1 мая - собиралось веселое застолье, приходили друзья родителей, такие же рабочие семьи. Мужчины выпивали, женщины хором пели "Подмосковные вечера" и "А я люблю женатого...". После праздников со смехом и незлобивыми попреками разводили подвыпивших мужей по домам. Но безобразного пьянства с мордобоем Лена в своем доме не видела. Все было чинно.
     - Нельзя трудовому человеку после работы не выпить, - говорил отец.
     На упреки жены любил отвечать:
     - На свои пью, не на чужие.
     Родители были беспартийными, но отец, успевший в конце войны попасть на фронт, до конца жизни оставался незыблемым сторонником Сталина, и даже во времена хрущевской "оттепели" знаменитая фотография генералиссимуса в маршальском мундире и в орденах не снималась со стены.
     Любимыми фильмами той поры были "Девчата" и "Весна на Заречной улице", эталоном мужской красоты считался, разумеется, Николай Рыбников.
     Родители мечтали, чтобы дочь училась в институте.
     - Нам с матерью выучиться война помешала, - говорил отец. - Время было трудное. А теперь молодым грех не учиться. У них все есть.
     Мать хотела, чтобы дочь стала учительницей, прямо как в фильме "Весна на Заречной...".
     Когда Лена училась в девятом классе, ее избрали секретарем школьной комсомольской организации. Она с удовольствием взялась за дело. Успешно проводила школьные вечера, собрания, торжественные встречи с ветеранами, добилась от обкома комсомола разрешения открыть в школе музей Великой Отечественной войны, сама собирала экспонаты: награды, фотографии, ржавые немецкие и советские каски... Для поиска экспонатов организовала отряд "Поиск", с которым на каникулах ходила в походы по окрестным партизанским лесам.
     После окончания школы она пробовала поступить в мединститут, но провалила химию и еще год проработала в родной школе пионервожатой. На следующий год снова поступала и снова срезалась. Привыкшая всегда одерживать победу, это первое крупное поражение Лена восприняла болезненно. Но в это же время она принимает первое стратегически правильное решение: бросает школу и идет работать на завод.
     Мама умоляла: "Дочка, ну зачем тебе сдался этот завод, где одни мужики пьяные? Неужели ты матерщины ихней не слышала? Решила работать, так иди хоть к нам на швейную фабрику".
     Но Лена настояла на своем. В итоге через год она стала освобожденным секретарем заводского комитета комсомола. На фоне вечно грязных, хмельных работяг идейная, вышколенная девушка не могла долго застояться в рабочем цеху.
     У нее теперь был свой кабинет с телефоном рядом с кабинетами руководства завода и своя сфера деятельности: шефство над заводской многотиражкой. Там она и познакомилась с начинающим репортером Валерой Мартемьяновым, за которого через некоторое время вышла замуж. Свадьба была модной, комсомольской и безалкогольной, без мещанского платья с фатой и шаферов с нелепыми красными повязками через плечо.
     Так началась ее политическая карьера. Сообразительную девушку вскоре заметили в районном комитете комсомола и предложили перейти на работу к ним.
     В райкоме она стала заведующей отделом по работе с рабочей молодежью. Тогдашнего первого секретаря Ивана Николаевича, в быту Ванечку, считали круглым идиотом и потому боялись. Несмотря на свой комсомольский возраст, он был толст и практически лыс, на собраниях молчал и задумчиво ковырял в носу или ходил по кабинету со свернутым в трубочку журналом "Огонек" и бил мух.
     Про Ванечку ходил слух, будто он не умел разговаривать до семи лет, потому что в детстве переболел менингитом. Теперь Елена Александровна уверена, что идиотом Ванечка успешно прикидывался, понимая, что с дурака и взятки гладки, но тогда она искренно полагала, что Ивана Николаевича следовало бы поместить под стеклянным колпаком в Палату мер и весов, чтобы секретарь мог служить эталоном глупости. Зато Ванечка имел талант устраивать для областного руководства расчудесные комсомольские слеты с шашлыками, танцами, сауной и ночными купаниями.
     Как-то раз, летом, Ванечка вызвал ее в свой кабинет. Там уже сидел завотделом по работе с сельской молодежью, некрасивый, веснушчатый рыжеволосый парнишка.
     - Ты Негребу знаешь? - обратился к ней с вопросом Ванечка.
     Он всем подряд говорил "ты" и очень бы удивился, если бы кто-нибудь ответил ему тем же.
     - Не знаю, - честно призналась Лена.
     - В деревне Путино что стоит? Ну напротив магазина?
     Лена растерялась.
     - Генерал там стоит, - зло посмотрев на нее, объяснил Ванечка. - Каждый год к нам приезжает по местам боевой славы. Нужно его сопровождать, ты поедешь, - кивнул он на завотдела по сельской молодежи, - и ты.
     Лена вышла из кабинета красная, как рак, потому что ни слова не поняла из Ванечкиной речи. Зав по сельской молодежи, который лучше знал, что стоит напротив сельмага в деревне Путино, прояснил ситуацию. Дважды Герой Советского Союза генерал Негреба, бывший родом из этих мест, во время Великой Отечественной освобождал этот район от немцев. В Путине стоял положенный по закону бюст Героя, а оригинал же каждый год ко дню освобождения этих мест от немецко-фашистских захватчиков приезжал из Москвы и, как барин, собирающий оброк с крепостных крестьян, объезжал на черной "Волге" в сопровождении районного начальства все окрестные села, где его встречали хлебом-солью, банкетами и ценными подарками. Бравый, ничуть не потерявший за годы, прошедшие с войны, стать и военную выправку генерал Негреба складировал подарки в багажнике своей машины, а чтобы, не дай бог, кто-нибудь не спер генеральское добро, от райкома комсомола выделялся специальный человечек, в обязанности которого входило стеречь дары благодарных освобожденных Негребой земляков. В этом году такой чести удостоилась Лена.
     Бравого генерала они возили по своему району с утра и до поздней ночи, останавливаясь у каждого сельсовета, где, уже предупрежденные заранее, толпились представители местной элиты - председатель колхоза, главный агроном, бригадиры, звеньевые и обязательные пионеры с букетами. Торжественный банкет, на который созвали все районное начальство, проходил в закрытом лесном пансионате "Красные зори". Пока генерал культурно отдыхал, Лена стерегла подарки, сидя в машине. Наконец в первом часу ночи изрядно нагрузившийся генерал соизволил ехать в гостиницу. Прежде чем войти в номер, он тщательно и по-военному проинспектировал и пересчитал подарки, потом позволил Лене и шоферу отнести все к нему в номер, а когда Лена собиралась уходить, неожиданно схватил ее за руку.
     - Комсомолочка, - нетвердо произнес он, - красавица!
     Негреба навалился на нее, прижал к стене и попытался поцеловать.
     - Ну, отличница, ну же! - приговаривал вдрызг пьяный генерал, пытаясь ощупать Ленину грудь.
     Лена, царапаясь об ордена и медали, уперлась руками в зеленый генеральский мундир. К счастью, Негреба едва стоял на ногах. От оказанного сопротивления он, покачнувшись, завалился на бок и снопом повалился на кровать. Воспользовавшись генеральским замешательством, Лена выскочила из гостиницы и убежала.
     На следующий день Негреба был хмур и исподлобья поглядывал на Лену. Видно, он помнил, что вчера что-то такое произошло. Но скорее всего, так и не вспомнил.
     С тех пор от подобных поручений Лена старалась всеми способами увильнуть. Хотя были девчонки среди комсомольских секретарей, которые совсем даже не чурались подобных развлечений, абсолютно обоснованно видя в них необходимое условие для собственного роста по номенклатурной лесенке.
     Однако Лена раз и навсегда для себя решила, что с ней такие штуки не пройдут.
     В райкоме она дослужилась до должности первого секретаря, но сначала пришлось поработать вторым секретарем, вкалывая "за себя и за того парня". Она сочиняла за Ванечку все доклады и речи, с которыми он должен был выступать. Расхаживая по своему кабинету, Иван Николаевич репетировал во всю глотку, по складам заучивая такие сложные словосочетания, как "интернациональный долг революционной кубинской молодежи". К счастью, вскоре его забрали на работу в область.
     За это время Лена с успехом закончила заочно институт народного хозяйства, и теперь лацкан ее кримпленового пиджака украшал заветный ромбик.
     Спустя годы комсомольская служба казалась Елене Александровне и самой веселой, и самой запоминающейся. Чего стоил только приезд миллионера из Торонто! Старый семидесятилетний дед, уехавший в Америку еще в двадцатые годы и ставший там миллионером, решил перед смертью повидать родные места. Все знали, что дед, как "наймит империализма", станет выискивать слабые места в колхозной системе, а по возвращении в Канаду возьмет и тиснет враждебную статейку, мол, видел своими глазами, что в Советской России колхозники голодают.
     Лену вызвали в область на совещание. Слушали-постановили: само собой, заасфальтировать в деревне улицу, завезти в сельмаг продуктов и ширпотреба и временно не продавать водку. Но этого мало. Миллионер предупредил, что лично хочет пообщаться с земляками, но, с кем конкретно, держал в секрете. Тут же по списку жителей были вычислены лица, с которыми канадец, возможно, захочет побеседовать. Понятно, это должны быть старики приблизительно его возраста, с которыми он был знаком или помнил их родных. Таковых всего набралось человек пять-шесть. К ним направилась на машинах целая вереница начальства. Операция носила кодовое название "Приезд племянницы".
     Дедов и бабок морально подготовили, потом каждому внесли в дом цветной телевизор, холодильник, ковры, сервизы. В день приезда миллионера с самого утра в печи у каждого старика стояли чугуны щей с говядиной, каша, блины, оладьи, пироги с капустой и грибами. Принаряженные старики с самого утра сидели в ожидании. Как только канадец войдет в хату, его следовало встретить, показать дом, поговорить о том о сем минут пять, а как только к дому подкатит "Волга", выглянуть в окно и сказать:
     - А, вот и племянница моя из города пожаловала с мужем!
     Роль племянницы должна была сыграть Лена, ее мужа - молодой офицер ГБ. Они вносили в дом полные сумки "городских" гостинцев: икры, крабовых консервов, балыка, шоколада, армянского коньяка, вина киндзмараули и апельсинов... Собиралось якобы импровизированное застолье, на которое созывались "соседи" - вся колхозная начальственная верхушка во главе с председателем.
     План удался на все сто процентов, и миллионер улетел в свою Канаду, абсолютно убежденный, что при всех издержках советского строя старики в его родной деревне кормят кошек крабовыми палочками. Несколько банок кошачьих консервов, которые миллионер привез с собой в Советский Союз в качестве невиданного сувенира, он почел за благо не обнародовать.
     Все это теперь вспоминалось как безобидное баловство.
     И вот результат:
     - Мам, как ты могла?!
     Да, у нынешнего поколения оказалась короткая память.
     СССР, КПСС, Политбюро ЦК... Для них это всего лишь звук, нечто из анекдотов про "сиськи-масиськи" Брежнева.
     Оля даже не успела побывать комсомолкой. Она не представляет, что значит с дрожью в голосе перечислять названия орденов ВЛКСМ, вступая в ряды Всесоюзного ленинского коммунистического союза молодежи. Гордиться красными корочками комсомольского билета. Как самую модную одежду, носить зеленую ветровку со значками и нашивками летних комсомольских лагерей, в которых студенческие и молодежные бригады с романтическими звонкими названиями "Венсеремос!" или "Красные дьяволята" собирали помидоры где-нибудь в Краснодарском крае, чтобы всю выручку перечислить в Фонд мира.
     А всесоюзные слеты в московской гостинице "Орленок", экскурсии по Кремлю, по Третьяковской галерее, поездки в Звездный городок, встречи с космонавтами! Девушка-хлопковод из Ташкента, оленеводы из Якутии, ребята с Камчатки, с Ямала, веселые грузины - душа любой компании... Со многими товарищами по комсомольской юности Елена Александровна поддерживала теплые отношения до сих пор. Одни занялись бизнесом, другие - большой политикой, третьи тихо хозяйствовали на местах, на просторах необъятной родины...
     Какими молодыми, искренними, дружелюбными были они тогда! Казалось, жизнь по-матерински широко раскрывает им свои объятия. Какие блистательные мечты они лелеяли, какие стихи, какие песни пели у костра под гитару. Собственная юность казалась бесконечной, силы - немеренными. Они верили, что жить стоит лишь ради того, "чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы".
     Мучительная боль...
     Именно это чувство и настигло Елену Александровну после нелепой смерти маленького Тимошки летом восемьдесят восьмого года.
     Когда я вернулся домой, уже почти совсем стемнело. Впрочем, зимой темнеет рано - мои часы показывали всего половину восьмого. Я припарковал машину у дома, в сотый или даже тысячный раз подумал, что неплохо было бы приобрести гараж-ракушку, а потом вошел в подъезд и поднялся на лифте.
     Лампочка, как всегда, не горела. Я вынул из кармана ключи, нащупал дверь, замочную скважину... Больших трудов стоило попасть ключом в нее, а когда он наконец вошел, то почему-то не захотел поворачиваться.
     Странно. Ключ повернулся в другую сторону, закрывая замок. Я снова повернул его в обратную сторону. Потом нажал на ручку.
     Дверь открылась.
     Ничего себе! Значит, дверь была незаперта?!
     Я распахнул ее, оставаясь на пороге. Черная, неосвещенная прихожая. Ни в комнатах, ни на кухне не горит свет. Еще более странно! Не горит свет, - значит, дома никого нет. А Маша?
     Значит, и ее нет... Да, ответ напрашивается сам собой.
     Я смело вошел в прихожую и щелкнул выключателем. Ничего. Войдя на кухню, я тоже не обнаружил там ничего особенного. В гостиной - тоже. Зато в кабинете меня ждал сюрприз. Здесь царил полнейший раскардаш. Книги с полок были сброшены, ящики стола выдвинуты. Бумаги устилали пол. Тумбочки зияли открытыми дверцами. Кашпо, ранее висевшее на стене, валялось на полу. Кресло, мое любимое кресло перевернулось и лежало на боку, самым бесстыдным образом задрав свои ножки кверху.
     Кто-то явно устроил в моем кабинете обыск. И я, кажется, догадываюсь, кто именно!
     Ну конечно же Маша Пташук!!! Эх ты, Гордеев, дубина из дубин! Этого же следовало ожидать, это же как дважды два - четыре. Ясно, что ты бы не удержал ее взаперти.
     Постойте-постойте... Но разве я ее держал? Ей некуда было идти, вот она и осталась. Запирал я двери только потому, что не доверял ей. Значит, она решила найти деньги, перерыла всю квартиру, обнаружила их, потом каким-то образом открыла дверь и смылась? Так, что ли?
     Нет. По одной простой причине. Дома у меня нет никаких денег. Те жалкие гроши, которые я именую своими сбережениями, я храню у Вавы - моей сестры. Она человек надежный.
     Ну ладно, значит, Маша взяла что-то из вещей. Я внимательно и педантично оглядел квартиру. Все вроде на месте. Телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр, стиральная машина, микроволновая печь, компьютер, холодильник... Тьфу, не хватало еще, чтобы она холодильник утащила. Что еще у меня ценного в квартире? Золота нет, бриллиантов тоже. Одежда? Пара старых джинсов, выходной костюм, несколько свитеров... Но и они на месте.
     Теряясь в догадках, я снова обошел квартиру. Самым странным было то, что обыск Маша устроила только в кабинете. В других помещениях никакого беспорядка. Это очень странно.
     Осматривая гостиную, я заметил на стуле платье Маши и ее "эротическое" белье. Вот это интересно! Что же она, голая ушла? Нет, шубы на вешалке нет. Поискав получше, я заметил, что в шкафу отсутствуют одни из моих джинсов. И пары зимних кальсон, которые я в жизни не носил, нет. Все понятно! Она решила сбежать, но перед этим оделась потеплее. И за неимением женского белья взяла мужское. Я бросился к сейфу.
     Он был вскрыт!
     Интересно, каким образом ей удалось подобрать код? Впрочем, времени у нее было больше чем достаточно. Ты, Гордеев, полный идиот!
     Я распахнул сейф. Как ни странно, все было на месте. Бумаги, дискеты, кассеты. Даже пистолет "беретта", изъятый мной у Маши, оказался на месте.
     Нет, вот уж это я отказываюсь понимать. С трудом открыть сейф, а потом ничего из него не взять... Кроме того, непохоже было, что кто-то вообще здесь рылся. Все аккуратно сложено. Ничего не исчезло, ничего не появилось...
     Впрочем, нет. Появилось! Поверх стопки бумаг лежала глянцевая карточка. Я взял ее в руки. На карточке был изображен странный знак, вернее, эмблема. Трезубец, обрамленный венком из дубовых листьев, вверху три буквы - "УНФ". А снизу, полукругом, лозунг - "За вильну Украину".
     Ну вот. Я так и знал. Вернее, это Турецкий знал, когда вскользь сказал, что слишком много украинцев вокруг меня. У Александра Борисыча нюх на разные подозрительные совпадения. Значит, эта самая Маша, член какой-то организации, скрывающейся под аббревиатурой "УНФ", воспользовавшись моей добротой и состраданием к ближнему, проникла в квартиру, развесила обильную лапшу у меня на ушах, потом устроила кавардак, вскрыла сейф, ничего не взяла, оставила карточку и бесследно исчезла... Нет, оставила еще свою одежду и белье, зато забрала мои джинсы с кальсонами... Бред какой-то. Зачем все это? С какой целью?
     Если даже предположить, что Маша Пташук каким-то образом связана с похитителями дочери Мартемьяновой, то для них гораздо логичнее иметь лазутчика в стане врага, то есть сделать так, чтобы Маша прожила в моей квартире как можно дольше. Выведывала бы потихоньку информацию, подслушивала, подсматривала... Неужели они настолько глупы, чтобы предположить, что Мартемьянова отдала мне свои документы на хранение, причем даже не зная, какие именно документы... Правда, вот Турецкий в это не верит. Но в любом случае она бы никогда в жизни так не поступила. Так что искала Маша в кабинете и в сейфе?
     Ломая голову над этой неразрешимой загадкой, я отправился на кухню, чтобы сварить себе кофе. Оказалось, что в джезве кто-то не так давно заваривал кофе. Она была наполовину полной. Рядом, на кухонном столе, находилась чашка, тоже содержащая недопитый кофе. Около чашки лежало блюдце с двумя бутербродами. Один из них был надкусан, другой совершенно цел.
     Кстати говоря, на Машу это не очень похоже - во всяком случае, насколько я успел ее узнать. Девушка отличалась исключительной чистоплотностью и аккуратностью. Грязной посуды после себя не оставляла, а даже, едва очутившись у меня в доме, устроила уборку, вымыла полы и пропылесосила мягкую мебель и мой единственный, довольно старый гэдээровский ковер. И потом, если человек собрался закусить, сделал бутерброды, сварил кофе, то вряд ли будет бросать еду, чтобы кинуться устраивать в кабинете бардак и вскрывать сейф. Значит, она сделала это до того, как села поесть. Тогда опять непонятно, что заставило Машу отказаться от бутербродов и кофе, сломя голову одеться в мои джинсы (причем не надо забывать, что наши комплекции все-таки очень сильно отличаются, и ей наверняка пришлось как минимум подгибать штанины), накинуть шубку и выскочить прочь. Кстати говоря, никаких следов взлома на двери и замке я не заметил. Тогда каким образом ей удалось открыть дверь?
     Размышляя над этим неразрешимым вопросом, я съел бутерброд и запил его кофе прямо из джезвы. Не могу не отметить, что Маша, несмотря на свое происхождение из низших слоев бердичевского общества, кофе варила отменный.
     Запасных ключей в квартире нет. На случай потери своих я опять-таки хранил второй комплект у Вавы. Набора отмычек у Маши тоже не было - это я могу засвидетельствовать под присягой, как человек, который досконально осмотрел и ее вещи, и ее саму.
     Итак?
     А! Все понятно! Она разыскивала ключи! Поэтому и бардак. Вскрывая сейф, Маша, видимо, рассчитывала обнаружить их там. Однако определить код мог только профессионал. А кто тебе, Гордеев, сказал, что она не профессионалка? Может быть, она школу диверсантов окончила?
     Я сполоснул джезву, засыпал в нее кофе и поставил на плиту.
     Так как же она все-таки открыла дверь? Я пошел в прихожую и еще раз очень внимательно осмотрел замок. Вроде никаких следов. Дверь открыли ключом. Ну или очень хорошей отмычкой. Но у нее не было никакой отмычки! Может, она открыла замок длинным ногтем, как Остап Бендер? Да нет, и ногти у нее были коротко острижены...
     В конце концов я догадался осмотреть внешнюю сторону двери. И вот тут-то меня ждал небольшой сюрприз. Маленькая капелька машинного масла у замочной скважины. Масло было совсем свежим, не успело ни растечься, ни загустеть от холода. Значит...
     Я захлопнул дверь и побежал на кухню. Очень вовремя, потому что кофе уже совсем было собрался выкипеть. Я схватил джезву и перемешал кофе ложечкой. Теперь надо, чтобы он отстоялся.
     Значит... Двух мнений быть не может - у Маши есть сообщники. Они открыли дверь и выпустили ее из квартиры. Они помогли ей открыть сейф. Они устроили раскардаш. И они принесли карточку с непонятной эмблемой!
     А я-то, болван, сидел развесив уши, слушал байки, которые она мне тут рассказывала. Про шварценеггеровские подвиги, про стрельбу и про ее несчастную судьбину! Меня провели вокруг пальца как мальчишку! Вот и верь после этого женщинам.
     В конце концов, они могли и подстроить эту "случайную" находку возле табачного киоска. Ну не обратил бы я внимания, так они нашли бы другой способ подсунуть мне эту девицу.
     Только вот зачем все это им нужно было? Если это какой-то знак, предупреждение или угроза, то я, честно говоря, так ничего и не понял. А ведь в этом случае этот знак теряет всякий смысл.
     Когда я понял, что у меня мозга начинает заходить за мозгу, я налил себе кофе и с большим удовольствием его выпил, стараясь не думать ни о чем.
     Однако из этого ничего не вышло. Минуты через полторы зазвонил телефон.
     Я подня трубку:
     - Да.
     - Здорово, Юрок. - Это был Турецкий.
     - Здравствуйте, Александр Борисович.
     - Ну все. Я тебя поздравляю. Нашлись трупы.
     - Что? - Я не понял, почему меня нужно поздравлять с находкой каких-то трупов.
     - Ну ты что, совсем замотался, что ли? - даже как-то обиделся Турецкий. - Трупы бандитов. Три штуки. На подпольной хазе.
     - Какой такой хазе? - недоумевал я.
     - Тьфу, блин, - выругался Турецкий, - я тебе говорил, Юра, когда ты собрался из прокуратуры уходить, что у адвокатов количество серого вещества в голове резко уменьшается? Говорил?
     - Ну говорили...
     - Ну вот, - с удовлетворением подтвердил Турецкий, - так оно и вышло. Уменьшилось количество. Объясняю популярно. Я имею в виду тех бандитов, что твоя мадам укокошила.
     Я так и сел.
     - Не может быть! - выдохнул я.
     - Почему? - совершенно искренне поинтересовался Турецкий. - Ты же сам мне об этом рассказывал, а тебе - эта самая Маша Пташук.
     - Н-ну, - замялся я, - тут появились некоторые обстоятельства...
     - Какие такие "обстоятельства"? - строго спросил Турецкий. - Была информация? Была. Теперь налицо ее подтверждение. Какие тут могут быть вопросы?
     - Но ведь мы не можем присутствовать на месте преступления.
     - В принципе, конечно, нет, - ответил Турецкий, - собственно говоря, я тебе для этого и звоню. Но разумеется, при желании все возможно... Только нужно придумать соответствующий предлог, чтобы пока что, во всяком случае, не подставлять твою Машу. А то ее сразу в СИЗО упекут.
     - Да в том-то и дело, - попытался вставить я.
     Но Турецкий не дал мне и слова сказать.
     - Короче, так, жду тебя через полчаса у Генпрокуратуры. Все.
     И в трубке раздались отбойные гудки.
     ...Когда я подъехал на Большую Дмитровку, Турецкий уже был на месте. Он сидел в своей машине и читал свежий номер "Московского комсомольца".
     - Здорово, - он протянул ладонь через открытую форточку, кивнул на соседнее кресло и безапелляционно заявил: - Поедем на моей. Твой драндулет нас недалеко увезет.
     Я не стал спорить, припарковал свой "жигуль" и перебрался в машину Турецкого.
     - Это на Петровско-Разумовской, - сказал он, - самый, можно сказать, хороший район для дешевых бардаков. Новостройки, квартиры дешевые, одноразовые, если так можно выразиться.
     Турецкий рванул машину с места и покатил по Большой Дмитровке, потом по Тверской, потом по Садовому Кольцу в сторону Петровско-Разумовской.
     - Ну выкладывай, что там у тебя, - сказал он.
     Я рассказал ему в деталях все то, что обнаружил, придя домой. Турецкий, слушая меня, кивал, как будто знал о том, что случится, задолго до того, как это произошло.
     - Ну что вы на это скажете? - спросил я его, закончив рассказ.
     Турецкий почесал подбородок:
     - Вообще-то тут, конечно, без поллитры не разобраться. Но одно из двух - либо твоя Маша Пташук врет, либо говорит правду. Согласен?
     - Да, - кивнул я.
     - Сомневаюсь, что только для того, чтобы обмануть тебя, они организовали три трупа. В конце концов, они могли бы придумать историю и менее кровавую. Надо сказать, она от этого бы выиграла - стала правдоподобнее. Согласен?
     Я снова кивнул.
     - Итак, сейчас мы посмотрим на место преступления, а потом я постараюсь посмотреть данные проведенных экспертиз, чтобы не привлекать лишнего внимания. Если окажется, что выстрелы произведены из Машиной "беретты"...
     Турецкий замолчал.
     - То?
     - То будем думать. Тогда выйдет, что история, которую она тебе рассказала, - правда. В этом случае побег ее и все, что они устроили в квартире, - бессмысленны.
     - Какой-то заколдованный круг получается, - заметил я.
     Турецкий кивнул и затормозил у подъезда нужного дома. Там уже стоял "рафик" экспертно-криминалистического управления ГУВД, два милицейских "жигуленка" и труповозка.
     Турецкому довольно быстро удалось договориться со следователем Мосгорпрокуратуры, который проводил осмотр квартиры.
     Как бы то ни было, через несколько минут мы оказались в квартире.
     Довольно скромная обстановка, дешевые ковры на стенах, большие "сексодромы" в двух комнатах, телевизоры с разбросанными рядом порнографическими кассетами. Все так, как рассказывала Маша.
     Собственно говоря, осмотрев квартиру, мы не заметили никаких расхождений с ее рассказом. Один труп в прихожей, один - на кухне. Еще одно тело лежало поперек коридора. Открытый сейф в одной из комнат, разбросанные женские вещи.
     В одежде убитых были обнаружены документы. Маша Пташук знала их имена: Федор Антипов, Владимир Сомов, Сергей Лебедев.
     Через полчаса мы отправились восвояси.
     - Ну что? - спросил Турецкий, когда мы забрались в машину.
     - Не понимаю, - сказал я. Я действительно ничего не понимал. Ну в буквальном смысле. Ни-че-го.
     - Я, честно говоря, тоже, - признался Турецкий. - Однако происшедшее у тебя в квартире позволяет нам форсировать события.
     - Это каким же образом?
     - А таким. Что можно искать у тебя в квартире, да еще в сейфе. Только документы. Какие? Только те, которые принадлежат Мартемьяновой.
     - Но нужно быть непроходимым тупицей, чтобы предположить, что она отдала их на хранение мне. Если, конечно, они представляют такую ценность, - возразил я.
     Турецкий только пожал плечами:
     - Мы не знаем, тупые эти люди или умные. Может, они из сумасшедшего дома сбежали, а может, кандидаты наук. Поэтому будем руководствоваться исключительно фактами. Итак, искали они документы. Значит, они априори уверены, что Мартемьянова знает, что это за документы, раз может вынуть папку и отдать их тебе. Правильно?
     - Ну да, - вяло согласился я.
     - А это, дорогой товарищ Гордеев, означает, что все сказки Мартемьяновой о том, что она, дескать, не знает, что за документы у нее требуют похитители, - чушь на постном масле. Знает она все прекрасно, знает. Но не говорит.
     - Опять не понимаю.
     - Ничего страшного. Но повторяю, теперь мы можем форсировать события. И поступим следующим образом - поедем к Мартемьяновой и припрем ее к стенке.
     - Ее припрешь, - с сомнением отозвался я, - она сама кого хочешь припрет.
     - А мы попробуем.
     - И что ей скажем?
     - Мы постараемся в дипломатичных выражениях, ну, понимаешь, чтобы прямо не обвинять ее во лжи, попросим рассказать, какие именно документы содержатся в ее сейфе. А там, глядишь она и сама расколется. Расскажет, что у нее требуют бандиты.
     Честно говоря, я не верил в то, что Мартемьянова нам все так и выложит. Однако ничего иного не оставалось, как только положиться на опыт Турецкого.
     Мы повернули и поехали в сторону Рублевского шоссе.
     Дверь нам открыл Валерий Николаевич - муж Мартемьяновой.
     - Заходите, - сказал он.
     Мы вошли в прихожую. Валерий Николаевич смотрел на нас вопросительно, как будто ждал, что мы расскажем ему что-то интересное.
     - Это Александр Борисович Турецкий, - представил я ему своего спутника, - старший следователь по особо важным делам Генпрокуратуры. Он ведет дело о похищении вашей дочери.
     - Очень приятно, - сказал Валерий Николаевич, пожимая руку Турецкому. А потом снова уставился на нас. В его глазах по-прежнему был вопрос.
     - Елена Александровна дома? - поинтересовался я. - Мы, собственно, к ней.
     На лице Валерия Николаевича отразилось изумление:
     - То есть как это "к ней"? Что вы имеете в виду?
     Пришла пора удивляться и нам с Турецким.
     - А что тут удивительного? - вступил в разговор Турецкий.
     Валерий Николаевич почмокал губами, глядя на нас исподлобья, и произнес:
     - Она же уехала к вам. По вашей же просьбе.
     Турецкий на глазах посерел.
     - Когда?! Как?! - закричали мы оба.
     - Погодите, погодите... - поднял руки Валерий Николаевич, - вы хотите сказать, что не звонили Лене?
     - Нет! - ответили мы. Какое-то очень нехорошее, даже, можно сказать, отвратительное предчувствие закралось мне в мозг. Судя по виду Турецкого, с ним творилось то же самое.
     Спокойным, во всяком случае относительно, оставался лишь Валерий Николаевич.
     - Позвольте, но...
     Турецкий решил взять инициативу в свои руки.
     - Знаете что, Валерий Николаевич, - категорично заявил он, - давайте пройдем в комнату, и вы все нам спокойно расскажете. Как и что.
     - Пожалуйста, - несколько растерянно согласился Валерий Николаевич.
     Мы разделись и зашли в гостиную.
     - Может, чайку? - поинтересовался хозяин.
     - Пожалуй, - кивнул Турецкий и расположился в мягком кресле. Я пристроился на диване.
     - Что бы это значило, Александр Борисович? - встревоженно спросил я Турецкого.
     Тот пожал плечами:
     - Вот сейчас и узнаем. А вообще, я чего-то в этом духе ожидал. Видишь, нам не пришлось форсировать обстоятельства. Нас опередили. Это хорошо.
     - Что же в этом хорошего? - недоверчиво спросил я.
     - Понимаешь, Юра, - вальяжно развалившись в кресле, начал Турецкий, - если ты проявляешь инициативу, то обязательно твой риск увеличивается. Соответственно, больше вероятность того, что где-то и как-то ты проколешься, что-то забудешь, на что-то не обратишь внимание. А в этот момент твой соперник, то есть в данном случае - мы, наблюдает за тобой, приглядывается и, когда ты допустишь ошибку, хвать! За яблочко. Понял?
     Ответить мне не довелось, так как Валерий Николаевич внес большой поднос с чаем.
     - Ну-с, рассказывайте, - распорядился Турецкий.
     - Примерно около часа назад позвонили, - начал Валерий Николаевич, - позвольте, разве это не вы, Юрий Петрович, были?
     - Я? - изумился я.
     - Ну да, - кивнул Валерий Николаевич, - так и сказали по телефону - "это Гордеев Юрий Петрович". Кстати, я трубку взял. А потом Лене передал.
     - Но... - начал было я, но Турецкий перебил:
     - Елена Александровна сказала, что все разговоры записываются на автоответчик.
     Валерий Николаевич кивнул:
     - Да. Мы можем послушать.
     Но возле автоответчика нас ожидало разочарование. Кассета закончилась, и пленка оканчивалась на середине какого-то предыдущего малозначительного разговора.
     - Вот те раз! - огорчился Валерий Николаевич.
     - Ничего, - успокоил его Турецкий, - вы можете рассказать на словах, что было сказано по телефону?
     - Как я понимаю, это, скорее всего, были жулики, - упавшим голосом выговорил Валерий Николаевич, - а это значит...
     - Это пока что ничего не значит, - нетерпеливо заметил Турецкий, - итак, что было сказано Елене Александровне по телефону?
     Валерий Николаевич взъерошил волосы, почесал затылок и начал:
     - Понимаете, я-то разговора не слышал. Передал ей трубку, и все. Да и Лена больше слушала и кивала. Ну пару раз "да" сказала. А потом взяла блокнот и сказала - "записываю", ну, скорее всего, адрес. Потом нажала на отбой и вызвала по телефону Игоря. Он приехал минут через пятнадцать, они собрались и ушли.
     - Неужели она вам ничего не сказала?
     - Почему не сказала? Сказала. Вот что: "Они просят приехать, чтобы опознать некоторые найденные ими вещи. Мы с Игорем быстро съездим и вернемся". Тогда я предложил поехать вместе с ними, но она сказала, что в доме кто-то должен оставаться на телефоне. Вдруг позвонят похитители. Лена упомянула, что это именно вы, Юрий Петрович, на этом настояли. Вот и все. Они вышли и уехали.
     - На чьей машине?
     - На машине Игоря. Но в этом ничего удивительного нет - она часто ездила вместе с ним.
     Турецкий постучал по столу костяшками пальцев.
     - Сейчас попробуем позвонить на сотовые телефоны Елены Александровны и Игоря. У него есть сотовый?
     Валерий Николаевич кивнул.
     Однако в трубке раздавались только отбойные гудки.
     - Что теперь делать? - с замиранием выговорил Валерий Николаевич.
     - Ничего, - буркнул Турецкий, - ждать.
     Как только это стало возможным, после августовского путча ГКЧП в девяносто первом году Елена Александровна вышла из членства в КПСС, а после возрождения КПРФ не стала восстанавливать свой партбилет. Ей неоднократно звонили бывшие коллеги, уговаривали вернуться. Она отказалась.
     И кто знает, как сложилась бы после девяносто первого года личная карьера Елены Александровны... Не исключено, что после выхода из КПСС и решения навсегда порвать с коммунистическими идеями Мартемьянова бесславно завершила бы свой карьерный взлет в качестве директора школы или же, в силу деятельной натуры, как многие ее коллеги, основала какой-нибудь личный маленький бизнес. Однако, как это ни парадоксально теперь звучало, благодаря полной моральной дискредитации КПСС в глазах советских граждан, партийная карьеристка Мартемьянова вознеслась к вершинам большой политики, и случилось это перед самым развалом Советского Союза и КПСС.
     Трамплином для начала ее крупной политической карьеры послужили выборы в Верховный Совет СССР - первые по-настоящему свободные демократические выборы восемьдесят девятого года.
     То был удивительный год - эпоха политической романтики. Все жили предчувствием великих грядущих перемен, все верили, что впереди их ждет некое справедливое реформированное социальное общество. Впервые граждане страны, провозгласившей лозунг "Каждая кухарка должна управлять государством", захотели выдвинуть во власть людей интеллектуальных, образованных, известных и потому, можно сказать, случайных.
     Случайных в том смысле, насколько случайным чувствует себя в большой политике интеллигент-писатель или знаменитый музыкант, прославленный университетский профессор или священник...
     Елена Александровна оказалась выдвинутой от своего избирательного округа на безальтернативной основе, но в те времена это казалось обычным делом. До нее депутатом Верховного Совета от этого округа в течение лет пятнадцати бессменно избиралась доярка из соседнего хозяйства, как-то раз, давным-давно, надоившая от коровы-рекордсменки фантастическое количество литров молока, в котором могли бы утонуть Голландия и Австрия, вместе взятые. Еще в бытность свою секретарем райкома комсомола Елена Александровна познакомилась с этой дояркой, которую звали Олимпиада Григорьевна Пономарева.
     Во время сессии Верховного Совета доярка с красивым русским именем Олимпиада Григорьевна жила в Москве, в гостинице "Россия", откуда ее возили на экскурсии в Кремль, Третьяковку и Большой театр. В последние годы Пономарева была избрана еще и секретарем Верховного Совета, сидела прямо за Брежневым в президиуме, а по окончании сессии возвращалась в родной колхоз и продолжала работать дояркой. О своих депутатских обязанностях Пономарева рассказывала односельчанам по-простому: "Поднимаю руку, когда все поднимают".
     Поскольку в Верховном Совете она должна была олицетворять образ русской крестьянки, партийные стилисты придумали ей накладную русую косу в руку толщиной, которую Олимпиада Григорьевна должна была укладывать венцом и закалывать шпильками. Так что по возвращении на родину Олимпиада Григорьевна простоволосой разгуливала лишь по дому да по подворью, а когда выходила за ворота, например в сельский магазин за хлебом, то накручивала фальшивую косу.
     В восемьдесят девятом году на место передовой доярки в Верховный Совет пришла Елена Александровна Мартемьянова. И вот уже исполнилось без малого десять лет, как она шаг за шагом подымалась по ступенькам политического олимпа.
     Выборы в Госдуму девяносто шестого года возглавляемое Еленой Александровной немногочисленное движение "Женщины во власть" с треском провалило, не набрав не только необходимые пять процентов голосов, а едва-едва дотянув до одного процента.
     В принципе Мартемьянова предполагала, что в России исключительно женскую, феминистическую организацию ожидает фиаско, - это вам не Швеция - но ее смогли подбить на эту авантюру активистки движения.
     У самой Елены Александровны оставался шанс побороться за депутатское кресло самостоятельно, как независимому кандидату от одномандатного избирательного округа. Времена изменились, и пройти в Госдуму на волне гражданского "энтузизизма" масс стало невозможно. Драть горло на митингах, агитируя за каждый голос, когда против тебя работают целые типографии, а почтовые ящики потенциальных избирателей засоряются пачками цветных глянцевых буклетов и листовок, - это похоже на гонки черепахи и паровоза.
     Теперь за каждым депутатом должен был стоять "золотой запас". "Женщины во власть", порастерявшие за предыдущие четыре года и без того малочисленных сторонников и сторонниц, стартовым капиталом не обладали. Последние крохи они истратили на рекламные видеоролики.
     Восторженные помощницы приволокли в кабинет Елены Александровны молодого человека, который, развалясь в кресле и закинув на колено ногу, обутую в модный тупоносый ботинок, снисходительным тоном пояснил, пощелкивая огромной блестящей зажигалкой, что может "слепить им крутой навороченный ролик со всеми примочками", и всего-то за смешные деньги: триста баксов за десять секунд готовой продукции. Готовую работу он предоставит через неделю.
     Нагруженный папками с программными материалами движения "Женщины во власть", молодой человек ушел и исчез на два месяца. Когда до выборов в Думу оставалось дней десять, а всякая агитация была почти бесполезной, он возник вновь, и на стол Елены Александровны легла заветная видеокассета.
     Восторженные помощницы шушукались и перемигивались с клипмейкером.
     Когда кассету вставили в видеомагнитофон и просмотрели, в кабинете повисла тяжелая пауза. Даже помощницы Елены Александровны приуныли.
     Плодом двухмесячной работы оказался пятиминутный фильм, в котором не было ни смысла, ни содержания и который больше напоминал "Плейбой", из которого ножницы цензора вырезали все неприличные эпизоды.
     На экране какие-то дамы в пудреных париках и немыслимых декольте с мушками на белых бюстах пили вино из хрустальных фужеров размером с Уимблдонский кубок, объедались роскошными деликатесами и пересмеивались с галантными кавалерами. Менялись только исторические костюмы и позы. Последней мелькнула дама в блузе, с высокой прической под Инессу Арманд, и рядом с ней бородатый мужик в косоворотке, с блуждающим взглядом. Мужик пил водку, но при этом он еще благословлял всех крестом.
     Поверху этой богохульной картинки проплыла надпись: "При солнышке тепло, при матушке добро. Женщины во власть! Голосуем за женщин".
     - Что это? - произнесла Елена Александровна, сначала мысленно сосчитав до десяти.
     - Распутин и императрица Александра Федоровна, - охотно пояснил клипмейкер.
     - Нет, это я как раз поняла, а вот раньше что было?
     - Екатерина Первая с Петром, Елизавета Петровна с Ломоносовым, Анна Иоанновна на фоне Ледяного дворца, Екатерина Вторая и Потемкин, - бойко перечислил клипмейкер. - Все великие русские женщины, при которых Россия процветала. Смысл ролика заключается в том, что женщина олицетворяет собой благоденствие и порядок, придя к власти, она становится матерью своему народу и, как солнце, дарит всем щедрые лучи своей ласки.
     Елена Александровна молча полезла в сейф, отсчитала целиком всю сумму и передала молодому человеку.
     - Приятно иметь с вами дело! - по-американски поблагодарил клипмейкер, засовывая в портмоне пачку баксов. - Если вам еще когда-нибудь понадобятся...
     - Не понадобятся, - любезно заверила его Мартемьянова.
     Затем взяла кассету, созвонилась со знакомыми, съездила в региональный телецентр, где под ее руководством оператор обкорнал похабную компанию пьющих и объедающихся баб так, что от пятиминутного ролика осталось секунд тридцать.
     Смысла от этого не прибавилось, зато клип хотя бы можно было выпустить на телеэкран. Последние деньги движение потратило на покупку эфирного времени, после чего и вылетело в трубу.
     Елену Александровну, как независимого кандидата, пригласил в союзники лидер местного отделения КПРФ Лукьяничев.
     - Ты же наша, - убеждал он ее, - мы же с тобой, Лена, пуд соли съели вот за этим же столом! Иди на выборы нашим кандидатом. Мы тебя всячески поддержим.
     Они были земляками, и на этом сомнительном основании Лукьяничев с коммунистическим панибратством позволял себе "тыкать" и называть ее Леной.
     Еще до своей партийной карьеры этот человек, закончив сельхозтехникум, работал председателем совхоза. В конце концов совхоз Лукьяничев развалил и его выперли, назначив директором поселковой школы, где он вел историю и обществоведение. А когда его бывший ученик стал "красным губернатором", Лукьяничев совершил головокружительный взлет.
     Елена Александровна без колебаний, но в очень вежливой и дипломатичной форме ответила ему отказом.
     Кандидатами в депутаты от ее избирательного округа пожелали быть одиннадцать человек. Пятеро представляли различные партии, от КПРФ и ЛДПР до Партии зеленых, один был отставным полковником ФСБ, один представлял Союз мелкого и среднего бизнеса, еще про двоих ходили темные слухи о связях с мафией, один представлял леворадикальное движение "Союз патриотов".
     Мартемьянова была единственной женщиной.
     Оценив ситуацию, ее муж сказал:
     - Лена, готовься к войне. Эти люди за депутатское кресло будут грызть горло.
     Она это знала.
     Уже во время предвыборной кампании было совершено покушение на кандидата от Союза мелкого и среднего бизнеса. Ему нанесли несколько ножевых ранений в подъезде собственного дома.
     Затем в следственный изолятор угодил представитель "Союза патриотов".
     - Чем им хуже, тем им лучше, - комментировал Валерий Николаевич. - Ореол мученика наш народ любит, их рейтинг от этого только растет.
     Предвыборную программу Елена Александровна писала сама, от первого до последнего слова. Единственным человеком, мнению которого она доверяла, был Валерий Николаевич. Тезисы подсказал он:
     - Мир и солидарность. Работа и благополучие. Образование и перспективы. Реальность и надежда. Неоригинально, зато действенно.
     Елена Александровна до сих пор искренне верила, что комсомол как государственная молодежная организация играл свою определенную положительную роль в воспитании, в подготовке и выявлении лучшей, элитной части молодежи для дальнейшего продвижения по структурам государственной иерархии. Для нее фразы "комсомол - кузница кадров КПСС" и "кадры решают все" не были пустым звуком.
     В своей предвыборной программе она заявляла:
     - В любом сильном государстве имеются свои учебные заведения и организации, цель которых - сформировать молодежную элиту, которая рано или поздно должна стать преемницей государственных постов. Ни для кого не секрет, что такими являются классические гражданские учебные заведения: Кембридж, Оксфорд, Гарвард или Сорбонна, такую же роль играют престижные военные академии вроде Вест-Пойнта, школы ФБР и так далее. И такую же роль, пусть и в искаженной идеологическими наносами форме, играл ВЛКСМ! И я за то, чтобы возродить на государственном уровне эту "кузницу кадров", которая отвлечет нашу талантливую, но зачастую обездоленную и дезориентированную молодежь от криминальной сферы и сферы такого же полукриминального подпольного бизнеса, позволит юношам и девушкам в наше нелегкое время получить блестящее образование и занять затем подобающее место во всех государственных структурах!
     Тезис "Реальность и надежда" прямо обращался ко всем слоям населения, но косвенно, не в лоб, он имел в виду самую обездоленную часть общества: стариков, сирот, инвалидов, беженцев. Тут Елене Александровне помогал тот факт, что движение "Женщины во власть" четыре года опекали дом инвалидов, районные школы-интернаты, дом ребенка и бывший санаторий, в котором вот уже семь лет как жили беженцы из Афганистана. Мартемьянова написала несколько программ и получала от Европарламента и нескольких независимых европейских благотворительных фондов гранты то на десять, то на пятнадцать тысяч долларов. Деньги эти шли на благоустройство и ремонт интернатов, закупку лекарств, оформление видов на жительство и трудоустройство беженцев.
     Тезис "Работа и благополучие" привлекал работающую часть избирателей. Елена Александровна вообще старалась не употреблять новомодное словечко "электорат", от него веяло безликостью, чем-то электрическим и механическим. Она пользовалась старым словом "избиратель".
     Тезис "Мир и солидарность" подразумевал как гражданскую политику внутри страны, так и отношение со внешним миром.
     - Лена, а ты не боишься совдеповской атрибутики? - сомневался Валерий Николаевич. - Все эти "мир - труд - май", "солидарность"... В зубах навязло!
     - Нет, - протестовала она. - В самом слове "солидарность" чувствуется что-то солидное. Ты вот вслушайся. Солидар-ность... Солид-ность...
     Муж махал рукой, соглашался, доверяя ее чутью.
     Елена Александровна оказывалась права. После трех туров борьбы за место депутата единственными кандидатами остались она и представитель от КПРФ.
     Может быть, впервые Елена Александровна испугалась поражения.
     Кандидатом от КПРФ выступал представительный мужчина сорока пяти лет, хозяйственник - он возглавлял довольно прибыльное сельскохозяйственное акционерное общество, созданное на основе бывшего совхоза. У работников его колбасного и пивоваренного заводиков были самые высокие зарплаты по области, и выплачивали их почти без задержек. В кабинете "красного директора" висел флаг СССР, портрет Ленина и фотография с автографом Зюганова, на которой был запечатлен сам лидер КПРФ.
     - Я проиграю, - сказала однажды Елена Александровна, вернувшись домой после очередного утомительного тура по районам.
     У нее не было сил раздеться.
     Она сидела в прихожей под вешалкой и собиралась с силами, чтобы расстегнуть сапоги, когда раздался телефонный звонок.
     - Елена Александровна Мартемьянова?
     - Да, - ответила она.
     - Очень рада, что мне наконец-то удалось вас застать.
     Голос был неизвестный, и определитель номера на телефонном аппарате высвечивал незнакомую комбинацию цифр.
     - Простите, с кем я говорю?
     - Минуточку, я вас соединяю.
     В трубке тихо щелкнуло, и другой голос, мужской, деловито произнес:
     - Елена Александровна, добрый день. Вас беспокоят из регионального представительства движения "Виват, Россия!". Меня зовут Алексей Васильчиков, я являюсь помощником лидера нашего движения Анатолия Владимировича Хрыжановского. Если вас не затруднит, с вами хотят встретиться и поговорить. Пожалуйста, назначьте удобное для вас время. Лучше всего сегодня или завтра.
     Хрыжановский был одним из самых известных личностей среди политического бомонда. В свое время он баллотировался в президенты, и набрал целых девять процентов. Однако, как говорили, на следующих выборах у Хрыжановского будет неизмеримо больше поклонников. Некоторые даже прочили его в кресло руководителя страны.
     От неожиданности она немного растерялась.
     - Поговорить со мной? Если можно, в двух словах: о чем?
     - Господин Хрыжановский прилетает сегодня из Москвы, он лично просил организовать вашу встречу. У фракции есть к вам предложение.
     Елена Александровна сразу же все поняла. Кандидат от движения "Виват, Россия!" вылетел в первом же туре выборов.
     Взглянула на часы:
     - Хорошо, я смогу приехать вечером, после восемнадцати часов. В семь устраивает?
     Она могла бы приехать и раньше, но хотела предварительно обдумать свою линию в разговоре с Хрыжановским.
     - Мы вышлем за вами машину.
     - Нет, благодарю, я доберусь сама.
     Одним из правил личной безопасности Елены Александровны было не садиться в любезно предлагаемые машины.
     К гостинице, в которой остановился столичный гость, ее отвез сам Валерий Николаевич.
     Она, конечно, никогда лично не встречалась с лидером "Виват, России!", и теперь, предвкушая все, что он мог со своей стороны предложить ей, Елена Александровна чувствовала волнение.
     Председатель сам открыл ей дверь, с вежливой улыбкой проводил в комнату. Номер был хороший, из самых дорогих, но без внешней роскоши, под стать хозяину. Они расположились напротив друг друга в мягких креслах. Председатель предложил Елене Александровне кофе и что-нибудь выпить. По всему было ясно, что беседа состоится доверительная, неформальная. Как говорится, "без галстуков".
     Завязалась непринужденная беседа. Елена Александровна ожидала, что председатель возьмет сразу быка за рога, как человек деловой и занятой, но тот, напротив, заговорил об истории города, стал расспрашивать Елену Александровну, местная ли она, и, когда она ответила, что да, с искренним интересом забросал ее вопросами о местных традициях, о крупных хозяйствах, рассказал об известном нынче на Западе русском художнике - выходце из этих мест, обрадовался, когда Елена Александровна сообщила, что в городском музее есть несколько его картин... Спустя час они уже беседовали как друзья, хотя Мартемьянова понимала, что председатель всего лишь пока к ней приглядывается и примеряется.
     Наконец заговорили о главном.
     - Елена Александровна, вы прекрасный человек и хороший политик, скажите, можем ли мы оказать вам содействие?
     - Да.
     - Чем непосредственно?
     Елена Александровна перечислила все то, чего, на ее взгляд, недоставало ее предвыборной кампании из-за крайней ограниченности в финансах. Председатель внимательно выслушал, кивнул.
     - Отлично, вы действуете в абсолютно верном направлении. Позвольте внести одно небольшое дополнение.
     Он объяснил ей одну простую агитационную схему, которой Мартемьянова не знала.
     - Это новинка, - пояснил он, заметив ее легкое замешательство. - Разработана года три назад в Германии. На первый взгляд очень элементарно, зато действенно.
     Председатель завел разговор о новых формах ведения избирательных кампаний на Западе. Елена Александровна ожидала, когда же он перейдет ко второму пункту: когда скажет, что требуется от нее взамен. Но Хрыжановский был дипломатичным политиком, о цене он молчал, ожидая, что первой этот вопрос поднимет сама Мартемьянова.
     - Со своей стороны, Анатолий Владимирович, чем я могу быть вам полезна?
     - Елена Александровна, а ведь я приехал, чтобы вас высватать, - полушутя, полусерьезно предложил председатель.
     - Вы, должно быть, шутите?
     - Отнюдь. Елена Александровна, а вступайте-ка в нашу партию. Почему бы нет? Чем мы вам не хороши?
     - Да всем хороши, - подыграла Мартемьянова.
     - Вот и соглашайтесь. А мы вас, как своего человека, поддержим всеми силами.
     - Так ведь у меня для вашей партии анкета подгуляла. Я в прошлом партийный чиновник, и с большим стажем. Как же быть, Анатолий Владимирович? Ваши коллеги меня не заклюют?
     - Так вот вас голыми руками и заклюешь, - пошутил председатель. - Не волнуйтесь, Елена Александровна, войдете в нашу команду, я вас никому в обиду не дам. Такого человека, как вы, теперь с огнем не отыщешь. А если так уж разобраться, у кого из нас в подполе не зарыт партбилет?
     Он заговорщицки подмигнул Мартемьяновой.
     ...Муж ожидал ее в машине.
     Усаживаясь рядом с ним, Елена Александровна лихо заявила:
     - Ух! Только что подписала договор с самим чертом! - И на его вопросительный взгляд ответила: - Не спрашивай, Валера, еще сама не знаю, что будет, но, кажется, все хорошо.
     Это было зимой. Летом девяносто шестого года Мартемьяновы уже вселялись в новую депутатскую квартиру по Рублевскому шоссе.
     Возвращались мы в полном молчании. Часы показывали половину двенадцатого. Со времени исчезновения Мартемьяновой прошло, по словам Валерия Николаевича, около двух часов.
     Московские улицы в это время уже почти пусты, так что мы ехали довольно быстро.
     - Так, - наконец нарушил тишину Турецкий, - какие предложения у адвокатуры? Ты представитель потерпевшей стороны, так что можешь и должен выдвигать версии.
     Я пожал плечами. Никаких предложений, а тем более версий у меня не было. Тогда Турецкий решил высказать свои.
     - Для того чтобы искать Мартемьянову, у нас слишком мало фактов. То есть их практически нет. Конечно, можно объявить розыск машины Вересова, но, думаю, это бессмысленно. Они появятся раньше, чем успеют передать всем постам ее номера.
     - Вы так в этом уверены?
     Турецкий кивнул:
     - Они должны объявиться. Просто обязаны.
     - А если на этот раз похитили саму Мартемьянову?
     Турецкий покачал головой.
     - Не думаю. Какой смысл? Кроме того, с ней этот самый Игорь Вересов...
     Он задумчиво умолк.
     - Но зачем ее могли вызвать, если не с целью похищения?
     - Не знаю, - мрачно произнес Турецкий, - хотя сдается мне, что окончится этот день не слишком-то весело.
     - Что вы имеете в виду?
     Турецкий хмуро глянул на меня:
     - Как ты думаешь, для чего они вызвали Мартемьянову, да еще воспользовавшись обманом?
     - Не знаю. Интересно, как они сумели подделать мой голос?
     Турецкий махнул рукой:
     - Ну это несложно. Заплати сотнягу талантливому студенту театрального института, и он тебе еще не то изобразит. Это мелочь. Меня больше волнует, зачем они это сделали...
     - Хотел бы я знать, кто эти таинственные "они".
     - Ну тебе же оставили карточку в сейфе, - усмехнулся Турецкий, - или ты хотел, чтобы на ней еще и автографы были? Нет, сейчас, в данный момент, меня больше волнует Мартемьянова. К сожалению, причин, по которым ее нужно было вытаскивать из дома таким образом, немного.
     - На что вы намекаете? - Я почувствовал, как у меня засосало под ложечкой.
     Турецкий глянул на меня, и я увидел на его лице тревогу. А если Турецкий тревожится, значит, для этого есть основания. И очень серьезные.
     - Кстати, что это за "УНФ"?
     - Видимо, Украинский народный фронт или что-то в этом духе. Короче говоря, националистическая организация. Дубовые листья, трезубец... Думаю, Мартемьянова в своих изысканиях по украинской теме как-то задела их. Ну они и решили во что бы то ни стало получить у нее документы.
     - Интересно, что это за документы?
     - Мало ли что именно может скомпрометировать националистическую партию? Как ты понимаешь, компромата там можно надыбать выше крыши. Ну и, видимо, подобные документы как-то попали к Мартемьяновой.
     - Может, она повезла эти документы сейчас? - предположил я.
     Турецкий покачал головой:
     - Не думаю. Тогда бы им не нужен был цирк с чужими голосами. Тут что-то другое...
     Мы уже подъезжали к Большой Дмитровке, когда зазвонил мой мобильник.
     В трубке раздались какие-то странные шумы, скрежет, потом я различил человеческий голос:
     - Юра?
     - Да. Кто говорит?
     - Эт-то я...
     Человеку явно было трудно говорить. Однако голос показался мне знакомым.
     - Это я, Игорь.
     Ну конечно, это был Вересов! Но говорил он с большим трудом, делая продолжительные паузы между словами.
     - Игорь, я тебя слушаю! Говори! Где ты?!
     - Мы здесь... Нас пытались убить... Стреляли.
     - Где вы находитесь? Говори! Мы сейчас приедем!
     После долгой паузы в трубке раздалось:
     - Это на Лосином острове... По Галушкина, за мостом... По дороге к лесу...
     - Едем!
     По дороге Турецкий вызвал дежурную оперативно-следственную бригаду московской милиции, и мы, не теряя времени, помчались в сторону ВДНХ. Проехав весь проспект Мира, мы свернули на улицу Бориса Галушкина. Минуты через три мы оказались на железнодорожном мосту. За ним, между стоявших в ряд хрущевок, мы выехали к лесу.
     - Это наверняка машина Вересова, - Турецкий показал на стоящий прямо на снегу новенький черный "опель".
     Дальше ехать было нельзя, мы остановились и выбрались из машины. Затем подошли к "опелю". Машина была пуста. От нее отходили две цепочки следов, которые вели к лесу.
     - Да, лучше места для покушения не придумаешь, - на ходу комментировал события Турецкий, которому никогда и ни при каких обстоятельствах не изменяло самообладание.
     Искать долго не пришлось. В самом начале леса среди деревьев чернели два больших пятна. Мы бросились бежать к ним.
     Это были Мартемьянова и Игорь Вересов.
     Елена Александровна лежала на спине, широко раскинув руки. Полы ее длинного пальто разметались по снегу, а лицо выражало не страх, не боль, а какое-то, если так можно выразиться, крайне удивленное недоумение. Из-под ее головы вытекала черная кровь. Пушистый снег уже успел пропитаться...
     Первым делом Турецкий потрогал пульс Елены Александровны.
     - Мертва, - констатировал он.
     Игорь зашевелился и застонал.
     - А этот вроде жив. Скажите что-нибудь.
     - Да, я жив... - пробормотал Игорь, - пуля попала в плечо...
     Снег вокруг того места, где лежал Игорь, тоже был пропитан кровью.
     - Сейчас приедет бригада. Давно это случилось?
     - Не знаю. Мы пошли по направлению к лесу, как было сказано тобой, - Игорь кивнул в мою сторону, - а потом вдруг Елена Александровна как-то охнула и упала. Потом я почувствовал сильный толчок в плечо и меня отбросило в сторону. Судя по всему, я потерял сознание. Потом очнулся и набрал твой номер телефона.
     Я хотел было поднять Игоря со снега, но Турецкий не дал.
     - С минуты на минуту подъедет бригада. Киллер наверняка уже очень далеко. А Вересова нужно отвезти в больницу.
     Я оглянулся по сторонам:
     - Как вы думаете, откуда стреляли?
     Турецкий показал на хрущевки:
     - Из-за спины. Значит, с той стороны, откуда пришли и мы. Однако никаких следов, кроме тех, что оставили Мартемьянова и Игорь, там нет. Ну теперь еще и наши прибавились. Значит, стреляли с дальнего расстояния.
     Он подошел к трупу Мартемьяновой и поднес к ее голове зажигалку. Огонек осветил страшную рану на темени.
     - Ну вот, - удовлетворившись беглым осмотром, произнес Турецкий, - стреляли не только сзади, но и сверху.
     Мы повернулись. Перед нами стояла хрущевская пятиэтажка.
     - Вот тебе и ответ. Могли стрелять с балкона, из окна, которое выходит на лестницу, с крыши, наконец.
     - Там могли остаться следы.
     - Угу, - без энтузиазма отреагировал Турецкий, - хотя, есть ли они там, это еще большой вопрос. Может, винтовку найдем, может, еще что... Но для такого дела, как убийство депутата, да еще Государственной думы, обычно нанимают опытного киллера. А опытные киллеры, опять же обычно, следов не оставляют. А если и оставляют, по этим следам никого не найдешь. Заказное убийство. Знаешь, какой процент раскрываемости?
     Он махнул рукой.
     - Там больше нулей, чем цифр. Короче, случилось самое главное, что должно было случиться. Но почему? Зачем они сначала похитили дочь, а потом убили мать? Это абсолютно нелогично.
     Что касается меня, то я давным-давно запутался во всей этой истории...
     Через несколько минут у машины Турецкого притормозил фургон с дежурной группой. Люди действовали четко и слаженно. Около трупа Мартемьяновой захлопотал судмедэксперт, криминалист и следователь. Через несколько минут подъехала машина "скорой помощи" и Игоря Вересова положили на носилки и увезли в больницу.
     - Ну что, Юра, пойдем-ка мы с тобой пока осмотрим дом.
     Смотреть на Турецкого сейчас было сплошное удовольствие, несмотря даже на трагичность момента. Глаза Александра Борисовича блестели, щеки порозовели, ноздри раздувались. Больше всего он был похож на ищейку, которая напала на след. "Такой найдет", - думал я, едва успевая за ним. На мгновение я даже пожалел, что ушел из следователей в адвокаты.
     Мы вошли в грязный и вонючий подъезд с разрисованными всякой похабщиной стенами, начали подниматься по лестнице. Нас сопровождал оперативник с фонарем. Турецкий вглядывался в каждый угол, в каждую щель. Первый этаж, второй, третий...
     - Судя по всему, это либо последние этажи, либо крыша.
     На четвертом и пятом этажах мы тоже ничего не обнаружили. Замок обитой железом двери, ведущей на чердак, оказался взломан. Турецкий многозначительно посмотрел на меня и толкнул дверь.
     Да, он стрелял отсюда, с крыши хрущевки. На снегу виднелись четкие и совсем свежие следы, ведущие к краю крыши. Он прошел туда и обратно. Правда, следы были какие-то странные - округлые и без каблука. Турецкий посмотрел на них и выругался:
     - Я же говорил, что это опытный киллер. Он надел галоши! Посмотри.
     Мы вместе с оперативником нагнулись над следом. В снегу ясно отпечаталась крупная надпись: "Московская фабрика резиноизделий. 1982 год". Рядом красовался Знак качества.
     - Причем, судя по Знаку качества, галоши сделаны еще при царе Горохе. Но так как надпись не стерлась, они совсем новые. Как ты, Гордеев, объяснишь этот парадокс?
     - Остались, наверное, где-то еще. В каких-нибудь сельпо. А может быть, на чердаке у кого-нибудь провалялись. Или, скажем, в подвале.
     Турецкий грустно кивнул:
     - Вот то-то и оно. Теперь придется все сельпо объезжать. И чердаки обыскивать. Шучу, конечно...
     Он вызвал через опера дежурного следователя, и тот стал приготавливать слепок отпечатков ног. Эксперт-криминалист сфотографировал этот странный отпечаток ноги в галоше.
     У края крыши нас ждала еще одна находка - карабин "Ремингтон" с оптическим прицелом и длинным глушителем, прилаженным к стволу. В трех шагах в снегу валялись две стреляные гильзы.
     Турецкий грустно посмотрел на оружие и кивнул оперативнику. Тот привел еще одного эксперта-криминалиста.
     - Я же говорил, что это профессионал. На карабине никаких следов отпечатков пальцев, конечно, нет. Разумеется, этот карабин чист, как слеза новорожденного - никакой мокрухи за ним не числится. Единственная зацепка - это то, что карабин импортный. Все-таки в нашей стране заграничного оружия не так уж и много. Может, и следок покажется... Ну еще можно будет глушитель исследовать на тот случай, если он кустарного изготовления. Но это все мелочи. Мелочи, Юра. Если идти по этим следочкам, нам недели и месяцы понадобятся. А за это время не только киллера, но и самих заказчиков может не оказаться на белом свете... Жизнь у таких рискованная, полная разных непредвиденных случайностей...
     - Ну а вдруг появятся новые факты?
     Он вздохнул:
     - Но это вряд ли. Конечно же убийцу мы не найдем, потому как человек он во всей этой истории случайный - совершил убийство, получил бабки и отвалил. Сделал дело - гуляй смело. Судя по всему, киллер многоопытный - это и по галошам видно, и по меткости стрельбы. Хотя, если он такой уж меткий, почему попал Игорю в плечо? А если даже и промахнулся, почему не совершил еще один выстрел?
     - Торопился? - предположил я.
     Турецкий покачал головой:
     - Куда ему торопиться? Прохожих - никого. Судя по всему, стрелял он минут двадцать назад минимум. И что? Никаких сигналов. Ни от жильцов дома, ни от прохожих. Так что он мог запросто добить жертву.
     - Может быть, он подумал, что убил его?
     - Нет. Профессиональные убийцы либо стреляют наверняка, либо совершают контрольный выстрел... Так что это пока что загадка. Знаешь, что хуже всего, Юра?
     - Что?
     - То, что расследовать это дело скорее всего поручат не кому иному, как мне. Ты же прекрасно понимаешь, что, так как в моем производстве уже находится дело о похищении дочери Мартемьяновой, теперь нужно будет объединить это дело с новым - об убийстве самой Мартемьяновой. Но это стопроцентный "висяк". Ну когда это заказные убийства раскрывались?
     - Ну вы раскроете, - попытался я его приободрить.
     - Все может быть в этом мире, Юра, - устремил он на меня грустный взгляд.
     - Ну, может быть, кто-то из жильцов окрестных домов видел?
     - Что могли видеть жильцы? - с безнадежной улыбкой отреагировал Турецкий. - Шли двое. Потом раздался тихий хлопок. Хотя, конечно, нужно будет сказать дежурному следователю, чтобы он прошел по квартирам и допросил жильцов. Для очистки совести.
     Через несколько минут, оставив дежурную следственно-оперативную бригаду хлопотать на месте преступления, мы уехали.
     ...Добрался я до дома часа в два ночи почти на автопилоте. И кого бы вы думали, я обнаружил на пороге квартиры?
     Машу Пташук!
     Вот этого я не ожидал... Маша мирно спала, сидя на нескольких газетах "Экстра-М", которыми периодически совершенно бесплатно заполняют почтовые ящики. Спиной Маша оперлась на дверь моей квартиры, выражая тем самым, видимо, непреклонное желание в нее попасть.
     Я легонько потряс ее за плечо:
     - Вставайте граф, вас зовут из подземелья!
     Маша открыла глаза, увидела меня и улыбнулась:
     - Ну наконец-то! Я тебя уже несколько часов жду.
     Она явно была рада меня видеть. Если быть совсем уж точным в изложении событий, то я тоже был рад. У меня будто камень с души упал. Ведь если бы действительно Маша оказалась ловкой аферисткой, то... Я бы, наверное, потерял веру в человечество, фигурально выражаясь. А так все встало на свои места. Вернее, далеко не все, конечно.
     Я отпер дверь, и Маша влетела в квартиру, прямо как к себе домой.
     Нет, я отказываюсь что-либо понимать в происходящем. Наверняка когда-нибудь при помощи Турецкого, Грязнова, той же самой Маши Пташук мне растолкуют, что к чему. Но пока... А может быть, правильно, Гордеев, ты поступил, что ушел из следователей Генпрокуратуры? Не хватает тебе логического мышления, умения собирать из рассыпанной мозаики полноценный узор.
     - Что тут было! - округлила глаза Маша. - Ты просто не поверишь!
     Ха, как бы не так! После этого сумасшедшего дня я способен поверить во все, что угодно, даже в то, что бардак в моем кабинете устроили инопланетяне, которые увезли Машу на летающей тарелке для экспериментов.
     - Пойдем-ка на кухню, - предложил я, - если я не выпью чашку чая, то умру. А если я умру, то тебе некому будет рассказывать, что произошло. Да, кстати, если тебе интересно. Милиция обнаружила ту малину, на которой ты застрелила троих бандитов.
     Маша вздрогнула от неожиданности, побледнела, потом погрустнела и наконец неожиданно расплакалась.
     - Так я и знала! Теперь меня поса-а-адят! В тюрьму-у!
     Я ее успокоил как мог:
     - Не бойся. Я тебя в обиду не дам. Ты нам нужна как свидетель.
     - Правда? - недоверчиво спросила она.
     - Угу, - кивнул я, - ты ведь сможешь узнать того кобеля, которому ты руку вывихнула?
     Она часто закивала:
     - Я его хоть через двадцать лет узнаю, козла. Хоть ночью!
     Слезы на ее глазах высохли, и она еще раз спросила:
     - А ты честно меня не выдашь? Ведь в тюрьме мне капец...
     - Не выдам. Честно.
     Маша опять заплакала - теперь из благодарности.
     - Ну ладно, закрывай свой брандспойт. А то наводнение случится. Поставь-ка лучше чайник. И рассказывай, что такое тут произошло.
     Маша ловко управилась с чайником, потом достала из холодильника легкую закуску и наделала бутербродов. Я вдруг поймал себя на мысли, что Маша просто замечательно смотрится на моей холостяцкой кухне. И что мне очень даже хочется ее видеть здесь почаще. Ну, конечно, не только на кухне...
     Между тем она начала свой рассказ.
     - После того как ты ушел, я еще немного полежала, потом встала, умылась, приняла душ. Позавтракала, потом телик посмотрела, небольшую уборочку сделала. Подмела, там, пол вымыла, пыль вытерла. Книжку почитала. Потом решила еще немного закусить. Пошла на кухню, сделала пару бутербродов, сварила кофе. И только я, значит, приступила к еде, как слышу - в дверь звонят. Ну я, конечно, ноль внимания. Снова позвонили. Да, а перед этим, минут за десять, по телефону звонили. Я трубку не поднимала. Ну вот. Снова позвонили. Потом слышу: кто-то осторожненько так в дверь ломится. Сначала подумала, что это ты вернулся. Сижу. В прихожую выглядываю. А в замочной скважине кто-то елозит и никак не может дверь открыть. Ну я сижу тихо, как мышь. Как ты велел. Минут через несколько дверь осторожно открывается и входит неизвестный тип.
     У меня душа в пятки. Ну, думаю, все. Это бандиты меня разыскали и теперь кончать пришли. Коленки у меня задрожали, спина похолодела, лоб потом покрылся. Схватила на всякий случай большой кухонный нож. Ну, думаю, просто так они меня не возьмут. Я обороняться буду.
     Этот типчик, значит, в прихожую вошел и дверь за собой аккуратно так прикрыл. Один он оказался. Я немного приободрилась. Я с одним-то справлюсь, если только у него на лестнице дружки не остались. Только надо внезапно напасть.
     А он пошел по коридору. Я осторожно, тихо-тихо, как мышь, из кухни вышла и в коридор выглянула. Он сначала в гостиную зашел, потом в кабинет.
     И через минуту оттуда донесся тарарам. Как будто он решил всю мебель передвинуть неизвестно зачем.
     Тут я не выдержала. Решила, что рвать когти надо срочно. Иначе неизвестно чем это кончится. А как бежать? Я сижу в халате одном. На улице - минус двадцать. Короче говоря, я просто как партизан пробралась в гостиную, к шкафу, вынула первые попавшиеся твои джинсы, свитер, сняла с вешалки шубу и тихонько вышла. Из-за тарарама, который он там устроил, он и не услышал ничего. Потом я в лифте на себя кое-как джинсы и свитер нацепила - и на улицу. И убежала. Гуляла по округе часа два, наверное. Потом замерзла и вернулась. Подумала, что долго он в чужой квартире безобразничать не будет. И верно. Правда, дверь оказалась закрыта, ну я здесь устроилась и заснула. И ты меня разбудил.
     Маша посмотрела на меня так, что у меня по спине побежали мурашки. Она действительно была очень красивой. Даже в моих джинсах и свитере.
     - Юра, а кто это был?
     Этот вопрос поставил меня в тупик. Действительно, если Маша не имеет к этому странному случаю никакого отношения, то кто был этот неизвестный? И зачем он устроил все это в моем кабинете?
     Я сел напротив девушки:
     - Маша, постарайся припомнить. Как выглядел этот человек?
     Она пожала плечами:
     - Человек как человек. Среднего роста. В пальто. В меховой шапке.
     - А лицо его ты не запомнила?
     Маша наморщила лоб:
     - Не-а. В прихожей темно было. Потом, я его только в профиль, и то мельком, видела.
     - Ну, профиль - это тоже немало. Постарайся припомнить: нос, рот, подбородок.
     - Ну прям как в детективе. Слушай, а что, за тобой тоже следят? - участливо спросила Маша.
     - Видимо. Так что, какое у него лицо? - не отставал я.
     Маша задумчиво уставилась в потолок.
     - Ну такое... обычное. Нос средний. Подбородок... тоже средний. А, вот! Усы у него были.
     - Темные?
     - Да... Хотя, я говорила, в прихожей темно было. Так что...
     Короче говоря, Маша сообщила очень немного.
     Я прихлебывал чай и сотый раз за сегодняшний день пытался сообразить, кому и зачем понадобилось проникать в мою квартиру с такой странной целью - перевернуть все кверху дном, вскрыть сейф и оставить карточку Украинского народного фронта. И не находил ответа...
     В этот момент я почувствовал у себя на плечах ладони. Гадать, чьи это были ладони, не пришлось: кроме меня в квартире был только один человек - Маша. Она присела передо мной на корточки и, глядя снизу вверх, спросила:
     - Тебе грозит опасность?
     Я вздохнул:
     - Не знаю. Может быть, и да. Я ничего не понимаю, что происходит.
     - Все само собой получится, - уверенно произнесла Маша, - все образуется.
     - Ты думаешь?
     - Да. Уверена.
     Она протянула руку и погладила мой лоб:
     - А ты не мучай себя. "Не морщься, дружочек".
     - Это слова из песенки?
     - Да, - улыбнулась она.
     - А как там дальше?
     - Ну вспомни, - лукаво проворковала она.
     А потом поднялась и нежно поцеловала меня.
     - Вот что там дальше.
     Я погладил ее по волосам. Потом поцеловал ее в губы. А вот что было еще дальше, вам знать не обязательно. Хотя, думаю, многие догадаются...
     В этот день журналистов в коридорах Государственной думы почти не было. Они собираются здесь, обычно когда депутаты обсуждают какие-то скандальные вопросы. Импичмент президента, например. Или отставку генерального прокурора. В этот же день ничего подобного не предполагалось.
     Да и самих депутатов в зале было немного. Едва-едва набрался кворум. А те, кто сидел на местах, без всякого интереса слушали докладчика:
     - ...Продолжается спад ВВП и промышленного производства... Источники инвестиций практически отсутствуют... Инфляция первого квартала на четыре и семь десятых процента выше уровня последнего квартала прошлого года... Катастрофическая ситуация в экономике может вызвать гиперинфляцию...
     Докладчику самому было неинтересно. Депутаты прогуливались между рядами, разговаривали друг с другом, читали газеты. Немногочисленные женщины рассматривали ногти или причесывались. Кто-то спал. Содержание доклада было известно всем без исключения. Во-первых, все читали газеты, а во-вторых, текст был роздан еще утром.
     Елена Александровна Мартемьянова сидела на своем обычном месте - третий ряд справа. Слушать докладчика ей, как и всем остальным присутствующим, было совершенно неинтересно. Она могла бы вообще не приходить сегодня в Государственную думу. Но она пришла. Потому что у нее было одно дело. Очень важное дело.
     - ...Полномасштабная эмиссия... Фонд заработной платы... Падение жизненного уровня... Динамика цен... - бубнил докладчик.
     Внезапно сонную атмосферу зала заседаний прервал резкий голос:
     - Прошу слова!
     Председатель вздрогнул, - по-видимому, он тоже спал, только с открытыми глазами. Говорят, чиновники могут спать не только с открытыми глазами, но даже стоя, читая доклады и даже разговаривая по телефону. А уж соснуть, "работая над документами", вообще самое милое дело...
     - Если по ведению, Вольф Владимирович, то пожалуйста, - отреагировал председатель.
     - Да, да, по ведению!
     Докладчик, воспользовавшись паузой, жадно отхлебнул воды из стакана.
     - Я предлагаю поставить на голосование мое предложение о формировании делегации в Ирак на день рождения Саддама Хусейна!
     - Это вопрос не по ведению, - устало резюмировал председатель.
     - Как это - не по ведению?! Мы должны поддержать наших друзей!
     - Категорически против, - возразил один из независимых депутатов, - не все присутствующие разделяют утверждение, что Саддам Хусейн является нашим другом.
     - Да, да! - оживились депутаты из Аграрной партии. - Надо поехать.
     - Если уж зашел разговор о Саддаме Хусейне, - подал голос хмурый коммунист, - то предлагаю сначала рассмотреть вопрос о поставках оружия в Ирак. И потребовать у правительства немедленно выйти из режима санкций.
     - Давайте дослушаем доклад, - грустно произнес председатель, - а потом будем рассматривать другие вопросы.
     Елена Александровна привыкла к перманентному состоянию неразберихи и унылой бестолочи, в котором большую часть времени пребывал парламент. Иногда ей хотелось встать, стукнуть кулаком по столу и заорать на весь зал: "Ребята, хватит чесать языком! Давайте наконец поработаем!" Но Мартемьянова знала, что, даже если она это сделает, большой пользы не принесет. Ее предложение будут долго обсуждать, потом поставят на голосование... И оно утонет в бесконечных словопостроениях, на которые так горазды ее коллеги. Что поделаешь, само слово "парламент" в переводе означает "место, где говорят". Поэтому она особенно не прислушивалась к тому, что происходило в зале. Она смотрела на лежащую прямо перед ней папку. Обычную темно-синюю папку, в которую могли поместиться всего лишь несколько листов бумаги. Содержание этой папки в настоящий момент волновало ее больше, чем все, что говорили, говорят и скажут в ближайшие полтора года все депутаты, вместе взятые.
     Она посмотрела вперед. Там, через ряд, маячила широкая спина мужчины в дорогом, отлично сшитом пиджаке. Копна светлых волос, широкие плечи, бычья шея. Это был Анатолий Владимирович Хрыжановский, человек, благодаря которому Мартемьянова и попала в Государственную думу.
     Елена Александровна терпеливо ждала...
     - Только решительный пересмотр экономической политики выведет Россию в число ведущих государств мира, - прочитал докладчик.
     - Предлагаю рассмотреть вопрос о национализации банков! - раздался голос из зала.
     - Лучше о приватизации железных дорог!
     - О контроле над телевидением!
     - О развитии нефтяной отрасли...
     - Коллеги, давайте дослушаем... - с тяжким вздохом призвал депутатов председатель. Докладчик продолжил свой скучный доклад...
     Хрыжановский встал со своего места. Сердце Мартемьяновой екнуло. Председатель фракции "Виват, Россия!" вышел из зала. Через минуту за ним последовала Елена Александровна. Конечно, прихватив с собой папку.
     Часы показывали половину четвертого. Скоро заседание должно окончиться. Значит, надо поспешить...
     Елена Александровна вышла в коридор и поднялась в лифте на два этажа. Выйдя из лифта, она повернула направо, потом снова направо и наконец оказалась перед большой табличкой, на которой было написано: "Хрыжановский А.В. Председатель фракции "Виват, Россия!"
     Мартемьянова, чуть поколебавшись, открыла дверь в приемную. Секретарша тотчас оторвалась от своего компьютера и вопросительно посмотрела на Елену Александровну.
     - Анатолий Владимирович у себя? - спросила Мартемьянова.
     - Да.
     - Скажите ему, пожалуйста, что у меня к нему срочный разговор.
     Секретарша кивнула и нажала кнопку селектора.
     - Анатолий Владимирович, Елена Александровна просит принять... Да, срочный вопрос.
     Секретарша снова кивнула, на этот раз своему шефу, и повернулась к Мартемьяновой:
     - Проходите.
     Елена Александровна тронула прическу, мельком глянула в висящее в приемной большое зеркало, покрепче обхватила ладонью папку и решительно открыла дверь.
     - Можно?
     Хрыжановский сидел за большим письменным столом, на котором царил идеальный порядок - стопка бумаг справа, несколько папок-скоросшивателей слева, красивый чернильный прибор посередине, в центре большой блокнот и замечательный "Паркер" с золотым пером. Несмотря на крупное телосложение, Хрыжановский обладал тонкими, почти музыкальными пальцами, любил красивые дорогие вещи, знал толк в изысканных напитках. Красивое славянское лицо с маленькими рыжими усиками: казалось, перевяжи его волосы кожаным шнурком - и ни дать ни взять получится кузнец Викула.
     Хрыжановский изящно держал длинными холеными пальцами тонкую коричневую сигарету. На его носу поблескивали очки в тонкой золотой оправе - настоящий "Ray-Ban". В меру небрежно повязанный галстук, как и отличный костюм, наверняка были куплены в одном из самых дорогих магазинов. Облик Анатолия Хрыжановского дополняли небольшой золотой перстень на мизинце и приветливо-деловое выражение лица.
     - А-а, Елена Александровна, заходите. Что, тоже надоело слушать этот маразм?
     Он сокрушенно покачал головой.
     - Ужас. И это мы называем "парламентом". Кошмар! Эх, Россия, Россия, когда же ты наконец станешь цивилизованной? Когда ты перестанешь выбирать в Думу разных недоумков и обратишь внимание на культурных, интеллигентных людей? У вас ко мне какое-то дело?
     - Да, - ответила Мартемьянова.
     - Присаживайтесь, - любезно предложил Хрыжановский.
     Елена Александровна села.
     - Я вас слушаю. - Лицо Хрыжановского выражало само внимание.
     - Даже и не знаю, как начать, Анатолий Владимирович, - задумчиво глядя ему в лицо, произнесла Мартемьянова.
     - Начните с главного, - подсказал Хрыжановский.
     Мартемьянова кивнула:
     - Позавчера ко мне поступил один очень любопытный материал. Вы знаете, я не сторонница различных компроматов, заглядываний в замочную скважину и так далее...
     Хрыжановский с готовностью кивал.
     - Однако этот документ имеет непосредственное касательство к той области, которой я занимаюсь, - украинская тема, связи с Россией и так далее. Причем, как я убедилась, познакомившись с материалом, изложенные, вернее, показанные в нем факты имеют непосредственное касательство не только к моей теме, но непосредственно ко мне. Вернее, к моей фракции.
     - Нашей фракции, - все так же приветливо улыбаясь, поднял длинный и тонкий указательный палец Хрыжановский.
     - Да. Нашей фракции. А если быть еще более точной, непосредственно к вам, Анатолий Владимирович.
     Хрыжановский чуть наклонил голову, выражая тем самым вежливый интерес.
     - Любопытно. И что же это за материал?
     - Это видеопленка.
     - Хе-хе, - улыбнулся Хрыжановский, - надеюсь, она не изображает, как я развлекаюсь с девушками легкого поведения? Если это так, то предупреждаю сразу - к вам попала фальшивка. Я верен собственной жене до гробовой доски.
     Мартемьянова покачала головой:
     - Нет. Ничего такого на этой пленке нет. Однако кое-что, о чем вы только что упомянули, имеет некоторое касательство к теме разговора.
     - Какого разговора?
     - Вашего разговора с неким лицом.
     Хрыжановский сдвинул брови:
     - Я что-то не понимаю вас, Елена Александровна. Если это какая-то провокация...
     - Нет, Анатолий Владимирович. Никакой провокации. Я получила материал, на нем запечатлены вы и еще один человек. Вы разговариваете с ним. Тема разговора очень любопытна. Также вызывает интерес обстановка и окружающие. Кстати, имеющие, судя по всему, непосредственное касательство к теме вашего разговора. Разговор недолгий...
     Хрыжановский нахмурился:
     - Постойте, постойте, Елена Александровна. Вы все время говорите загадками. Что за разговор? С кем? По какому поводу? Я разговариваю ежедневно с множеством людей. И почему именно этот разговор так вам интересен?
     Мартемьянова вздохнула:
     - Может быть, он интересен не столько мне, сколько вам.
     - Мне? - изумился Хрыжановский. - Уж не хотите ли сказать, что кто-то, я весьма надеюсь, что это не вы, учитывая все, что для вас сделала наша фракция, кто-то хочет меня шантажировать?
     Мартемьянова помолчала, потом ответила:
     - Я пока не знаю. Однако факты, которые я получила, заставляют по-новому взглянуть на некоторые вещи. И на некоторых людей. На вас, Анатолий Владимирович.
     Она взглянула ему прямо в глаза. Выражение лица Хрыжановского сменилось с недоумевающего на раздраженное. Однако он опустил глаза.
     - Может быть, вы, Елена Александровна, проясните наконец, что вы имеете в виду?
     Мартемьянова кивнула:
     - Проясню. Вот расшифровка вашего разговора. Содержание вам, конечно, знакомо.
     Она раскрыла папку и вынула из нее несколько листов, скрепленных степлером, и подала их Хрыжановскому. Тот несколько резче, чем того позволяют правила приличия, выхватил у нее из рук листы и начал читать. По мере того как глаза его продвигались вниз по тексту, лицо Хрыжановского покрывалось красными пятнами. Он внимательно прочитал текст до конца и откинулся в своем кресле.
     - Елена Александровна, это полнейшая чушь, - произнес Хрыжановский, однако голос у него был уже не таким уверенным, как в самом начале разговора.
     Мартемьянова протянула руку к листам бумаги:
     - Вы позволите?
     - Разумеется. Как вы могли этому поверить?
     - Не забывайте, что у меня есть видеозапись этого разговора.
     - Фальшивка.
     - Нет, Анатолий Владимирович, это не фальшивка. Неужели вы думаете, что я бы пришла к вам, не будучи на сто процентов уверенной, что запись подлинная?
     - И как вы это проверили?
     - Этого я вам сказать не могу. Однако ваше лицо на пленке иногда заснято крупным планом, голос записан разборчиво. И вы, конечно, понимаете, что если эта пленка попадет в соответствующие руки, то будет проведена самая настоящая экспертиза. Причем как изображения, так и голоса. И вы, конечно, прекрасно знаете, какими будут итоги этой экспертизы.
     Хрыжановский не сказал ничего. Он вынул из пачки еще одну сигарету и нервно закурил.
     - Откуда у вас эта пленка? - хрипло спросил он.
     - Не могу сказать. Но я видела этого человека на кассете. Поверьте, это честный человек. И хоть организация, в которую он входит, пользуется дурной славой, я не могу назвать его ни бандитом, ни тем более фашистом...
     Хрыжановский внимательно смотрел на Мартемьянову.
     - Кажется, я понимаю, о какой именно организации вы говорите.
     - Вот и хорошо. Однако надеюсь, что вам не удастся вычислить, кто именно из этой организации произвел съемку и передал пленку мне.
     Хрыжановский забарабанил пальцами по полировке стола.
     - Ну хорошо. Теперь позвольте спросить: чего вы хотите?
     - Ничего.
     - Как это? - поднял брови Хрыжановский.
     - Так. Ничего. Или почти ничего. Я просто хочу рассказать вам о некоторых своих планах.
     - Извольте.
     - Во-первых, я выхожу из вашей фракции. Как вы понимаете, после того что мне стало известно о ее председателе, у меня нет никакого желания в ней оставаться.
     Лицо Хрыжановского приняло патетическое выражение.
     - И это после того, как мы вложили столько денег в вашу избирательную кампанию? После того, как фактически благодаря нам вы стали депутатом? Елена Александровна, где же благодарность?
     - Ну, я надеюсь, вы не обеднели. Особенно если учесть размеры доходов, которые вы получаете от своей... подпольной деятельности, назовем ее так.
     - Ну что же, - попытался улыбнуться Хрыжановский, - как говорится, насильно мил не будешь.
     - Но это еще не все.
     - Что еще?
     - Вы должны отказаться от претензий на президентское кресло.
     Хрыжановский хмыкнул, откинулся на спинку кресла и расхохотался:
     - Елена Александровна, вы в своем уме? Не заставляйте меня подумать, что пребывание в Государственной думе помутило и ваш рассудок так же, как многих и многих наших коллег.
     Мартемьянова покачала головой:
     - Нет. Я говорю совершенно серьезно. Вы откажетесь от борьбы за президентство. Иначе я обнародую пленку. И тогда на вашей карьере как политика можно будет поставить крест. Это не девочки в бане. Это уголовное преступление.
     - А вы не думаете, Елена Александровна, что лично вам это может оказаться очень невыгодным? И что если я захочу, то и на вашей карьере можно будет ставить крест?
     - Я не дорожу своей карьерой, - вздохнув, сказала Мартемьянова, - во всяком случае сейчас. За свою жизнь я многое повидала. И сейчас, когда я добилась всего, чего хотела, с сожалением вынуждена признать, что цель совершенно не оправдала средства. Раньше вокруг меня были сплошные подонки и карьеристы. Сейчас положение еще усугубилось - к подонкам и карьеристам прибавились еще и уголовные преступники. Причем которые маскируются под образец интеллигентности. Я имею в виду вас, если не понятно.
     - К чему такие громкие слова, Елена Александровна? - покачал головой Хрыжановский. - Все в этом мире имеет цену. Назовите свою.
     - Я ее уже назвала. Откажитесь от предвыборной кампании.
     - Опять двадцать пять! - сокрушенно воскликнул Хрыжановский. - Ну скажите на милость, зачем это вам нужно?
     - Затем. Ваш рейтинг день ото дня растет. Многие аналитики называют вас одним из самых вероятных кандидатов. Лично мне кажется, что именно вы выиграете выборы. А я хочу, чтобы во главе России встал честный человек.
     - Кто именно? - рассерженно вскричал Хрыжановский. - Может быть, коммунист? Или отставной генерал? Или сумасшедший полуфашист? Вы этого хотите? Что вы знаете о том, какими грязными махинациями занимаются остальные? Может быть, по сравнению с их преступлениями это пленка покажется детскими игрушками!
     - Может, и так, - спокойно возразила Мартемьянова, - если у меня на руках окажутся сведения об их преступлениях, то я поступлю точно так же, как с вами. А пока не пойман - не вор.
     - Значит, мне не повезло?
     - Именно так, не повезло. Зато повезло всем остальным.
     Мартемьянова встала со своего места.
     - Я, пожалуй, пойду. Советую вам хорошенько подумать над моим предложением. Только не советую вам предпринимать ничего против меня лично. Пленка находится в надежном месте, и ключ находится у совершенно постороннего человека. У него же есть инструкции, как и в каком случае с ней поступить. Так что в своей безопасности я уверена. Кроме того, вы же все-таки интеллигентный человек. До свидания.
     Когда Мартемьянова ушла, Хрыжановский несколько минут сидел совершенно неподвижно. Потом поднял телефонную трубку, нажал несколько кнопок...
     Александр Борисович Турецкий проснулся утром с сильной головной болью и в самом отвратительном расположении духа. Он открыл глаза и уставился в потолок. По белой известке прихотливо змеилась длинная трещинка. Она вела прямо к люстре. За люстрой находился стеллаж с книгами. Если опустить глаза до уровня третьей полки, то можно увидеть большой будильник. Он показывает половину двенадцатого...
     "Поздновато вы, однако, батенька, встаете", - подумал Турецкий и тут же вспомнил, что вчера, вернувшись с места убийства Елены Мартемьяновой и почти сразу свалившись на кровать, он забыл завести будильник. С другой стороны, никаких срочных дел сегодня вроде не было. Правда, они наверняка появятся...
     "Ставлю десять против одного, что непременно появятся", - подумал он.
     Турецкий со стоном сел на кровати, нащупал босыми ногами тапки, потом с гримасой страдания на лице встал и накинул на плечи халат. Голова болела нестерпимо. Александр Борисович, волоча ноги, вышел из спальни и прошел в ванную. На кухне его жена, Ирина, гремела сковородками. В коридоре аппетитно пахло свежеизжаренными гренками. Этот запах немного приободрил Турецкого. Жизнь ему показалась не такой уж плохой.
     Оказавшись в ванной, он скинул халат, залез под душ и решительно открыл кран, помеченный синей точкой. Из душа заструились тонкие, острые, как иголки, злые струйки ледяной воды. Когда они коснулись тела Турецкого, он издал громкий крик наслаждения.
     Ирина на кухне ничуть не удивилась, а тем более не испугалась. Ее муж последнее время ежедневно проделывал эти манипуляции. А что касается крика, то так делает почти каждый мужчина, по утрам принимающий холодный душ.
     Вода сначала обожгла тело, кожа покрылась твердыми пупырышками, возникло почти непреодолимое желание выбраться прочь из-под ледяного потока. Турецкий стерпел, и очень скоро тело начало привыкать. Через минуту Александр Борисович постепенно прибавил теплой воды и вскоре плескался и отфыркивался под душем нормальной температуры. А еще через пару минут он входил на кухню, где его ждала большая тарелка аппетитных и румяных гренков.
     Боль ушла куда-то вглубь, и Турецкий почти забыл о ней.
     - Доброе утро, - не отрываясь от газеты, сказала Ирина.
     - Привет. - Турецкий сел за стол и, немедленно отломив половинку гренка, сунул его в рот.
     - Налей себе чаю. Или кофе, - посоветовала жена.
     Турецкий щелкнул выключателем радиоприемника. Затем встал и налил себе чашку чаю.
     "От тебя я ухожу, - донеслось из динамика, - потому что пьяница. Ничего-о не вернешь. А любовь останется! От тебя я ухожу-у, потому что пьяница. Отвернулась судьба, не оглянется-а..."
     Ирина поморщилась и махнула рукой, призывая Турецкого выключить радиоприемник.
     - Погоди, Ира. Сейчас.
     "Русское радио - музыка для души", - пропели из приемника. Потом раздались какие-то позывные и женский голос объявил: "А теперь последние известия. Как сообщают все информационные агентства с пометкой "срочно", вчера, около десяти часов вечера, была убита депутат Государственной думы Елена Мартемьянова. Ее труп был найден следователем по особо важным делам Генеральной прокуратуры Александром Турецким. Как сообщается, помощник Мартемьяновой Игорь Вересов, тяжело раненный, успел позвонить по мобильному телефону Александру Турецкому, который немедленно выехал на место преступления. Мотивы и исполнители убийства пока неизвестны. На крыше одного из домов, стоящих неподалеку, найдено оружие убийства - снайперская винтовка с глушителем и оптическим прицелом. Никаких свидетелей убийства найти не удалось. Елена Мартемьянова принадлежала к фракции "Виват, Россия!", была известна своими левоцентристскими взглядами. По мнению экспертов, близких к Государственной думе, это убийство вряд ли имеет явно политическую окраску..."
     Ирина слушала сообщение по радио и смотрела на своего мужа, совершенно спокойно уплетающего гренки.
     - Так это ты первым обнаружил Мартемьянову?
     Турецкий кивнул и что-то пробурчал с набитым ртом.
     - И поэтому так поздно вернулся домой?
     Турецкий наконец проглотил еду и сказал:
     - Дай-ка варенье. Или нет, лучше сметану. А ты думала, что я у любовницы был? Ну-ка признавайся?
     Ирина спрятала глаза и полезла в холодильник за сметаной.
     - Да, нечасто такое бывает, чтобы по радио в информационном выпуске подтвердили твое алиби, - иронично продолжал Турецкий, - все-таки не каждый день доведется убитого депутата найти.
     Он сокрушенно воздел глаза к потолку. Ирина нахмурилась:
     - Как ты можешь быть таким циничным? Убита женщина. А ты...
     Турецкий тяжко вздохнул:
     - Ты, конечно, извини меня, Ирина, старого бессердечного пошляка, но если бы я очень сильно нервничал из-за каждой женщины, труп которой мне довелось обнаружить на протяжении своей жизни, то ты имела бы в лучшем случае инвалида с тремя инфарктами в коляске, а в худшем - ухоженную могилу на каком-нибудь Хованском кладбище. Ты ведь будешь ухаживать за моей могилой?
     - Буду, - задумчиво отозвалась Ирина, а потом, опомнившись, бросила в мужа кухонным полотенцем, - ну что ты такое говоришь, дурак!
     Турецкий рассмеялся и отправил в рот большой кусок гренка, щедро сдобренного густой деревенской сметаной.
     - Значит, ты теперь будешь расследовать это убийство?
     Ирина, сама не подозревая, задала убийственный для Турецкого вопрос. Тот разом остановил интенсивное движение челюстей. В висках у Александра Борисовича снова заныло.
     - Скорее всего. Хотя очень надеюсь, что на этот раз меня минет чаша сия, - буркнул Турецкий, - или минет? Как правильно?
     - Идиот, - укоризненно покачала головой Ирина.
     - После того как нам целый год пудрили мозги с этим Клинтоном, постоянно в голову всякие словечки из этой оперы лезут. Короче говоря, я надеюсь, что это дело поручат кому-то другому. Или поручат.
     - Почему? - удивилась Ирина. - Ты же обязательно раскроешь это преступление. Ты же у меня гениальный сыщик.
     - Да. Мне помощь не нужна, - уныло подтвердил Турецкий, - найду я даже прыщик на теле у слона.
     - Вот-вот, - поддакнула Ирина, - почему же ты такой грустный?
     - А, по-твоему, я должен скакать от радости, что нашел труп Мартемьяновой?
     Турецкий помассировал виски.
     - Дай-ка мне лучше что-нибудь от головы.
     - Анальгин? Аскофен? Аспирин?
     - Лучше все вместе. И побольше. Я через пять минут выезжаю на работу.
     Телефон зазвонил почти сразу после того, как Турецкий зашел в свой кабинет.
     - Я слушаю.
     - Да, дисциплинка у вас, Александр Борисович, хромает, - послышался в трубке голос Константина Меркулова, заместителя генерального прокурора, непосредственного начальника и старинного друга Турецкого, - где ж это видано, чтобы в государственное учреждение, можно сказать, в форпост правопорядка приходили аж в час дня? Непорядок. Или опять всю ночь преступников выслеживал?
     - А ты что, Костя, телевизор не слушаешь? Радио не смотришь? Теперь обо мне все можно узнать из новостей, - огрызнулся Турецкий.
     - Ну шучу, шучу. Вижу, что ты не в духе. А о твоих достижениях наслышан. Так вот, зайди-ка ко мне побыстрее. Если, конечно, не хочешь, чтобы тебя к более вышестоящему начальству вызвали.
     Этого Турецкий, разумеется, не хотел. Поэтому, несмотря на неутихающую головную боль, поплелся в кабинет Меркулова.
     - Эге-ге, - завидев его, воскликнул Меркулов, - да ты, Саша, никак заболел?
     - Башка разламывается, - усаживаясь в кресло, пробормотал Турецкий, - мочи нет. С утра горсть таблеток выпил. Не помогает.
     - Не то пьешь, Саша, не то, - пожал плечами Меркулов, - мне ли тебя учить, как головная боль лечится?
     Он хитро кивнул на небольшой сейф, стоящий рядом с его столом.
     Турецкий засопел, потом согласно кивнул.
     - Вот и ладненько, - обрадовался Меркулов, отпер сейф большим ключом с затейливой бородкой, достал оттуда початую бутылку коньяку, рюмочки и нарезанный тонкими дольками лимончик. Он разлил по рюмкам ароматную жидкость и поднял тост:
     - Ну давай, Саша. За все хорошее.
     - Это мне не грозит, - проворчал Турецкий, - во всяком случае, сегодня.
     Однако коньяк выпил. Меркулов немедленно налил ему еще одну, и Турецкий выпил, на этот раз без тоста.
     - Сейчас твою головную боль как рукой снимет. А мы пока давай-ка побалакаем о деле. Вернее, я сначала хочу тебя послушать. Как это получилось, что помощник Мартемьяновой позвонил именно тебе?
     - Он не мне звонил. Это все журналисты напридумывали. Вересов звонил Юрке Гордееву. А я рядом был. Мы в машине ехали.
     Меркулов погрозил Турецкому пальцем:
     - Ты давай-ка, Саша, не увиливай. Рассказывай, как дело было. С самого начала.
     Турецкий засопел и почти нехотя начал:
     - Очень просто. Как ты знаешь, сначала у Мартемьяновой похитили дочку. После этого ты отдал распоряжение возбудить дело и поручить расследование мне.
     Меркулов кивнул.
     - Почему же ты не допросил саму Мартемьянову?
     - "Почему, почему", - недовольно передразнил его Турецкий, - тебе что, все причины перечислить, по которым политик не хочет, чтобы его имя мелькало в газетах в связи с такой историей? В конце концов, это ее личное дело. Захотела сохранить в тайне - и сохранила. Теперь-то это уже безразлично. А вообще, была опасность, что за ней имеется слежка.
     - Да, - задумчиво подтвердил Меркулов, - а почему она обратилась именно к Юре Гордееву?
     - Он бывший сокурсник Игоря Вересова. А тот знал, что Гордеев работал в прокуратуре и, соответственно, имеет к ней касательство.
     - То есть они надеялись на его контакт с нами?
     Турецкий кивнул. Меркулов нахмурил лоб и хлопнул ладонью по полировке стола.
     - А меня почему не ввел во все подробности дела? Эх, Саша, объявить бы тебе выговор с занесением, чтобы ты не только очередного классного чина не получил, а вон... - Меркулов помедлил, придумывая подходящее наказание для Турецкого, - чтобы ты вместе с Гордеевым в юрконсультации потолок коптил!
     - Да, - поддакнул Турецкий, интенсивно массируя виски, - и жил на одну зарплату. И век свободы не видал. И падлой стал.
     - И каковы результаты следствия по факту похищения человека, то есть по статье сто двадцать шестой? - спросил Меркулов.
     - Ну да. Ну нашли мы машину, на которой увезли дочь. Ну еще тут три трупа на одной квартире обнаружились... Но не нами, не нами, - торопливо добавил он, увидев, как Меркулов в ужасе хватается за голову, - этим делом Мосгорпрокуратура занимается...
     - Ну а девочку вы нашли?
     - Нет еще, - спокойно сказал Турецкий, разливая коньяк по рюмкам.
     Меркулов вбросил в глотку коньяк и отправил вслед за ним дольку лимона.
     - Ну хорошо. Давай рассказывай, что там еще удалось установить.
     - Короче говоря, очень мало. Юра обнаружил на улице какую-то девицу, которую вроде бы пытались продать в проститутки, но которая благополучно застрелила троих мужиков на хазе. После этого она исчезла из квартиры, где ее прятал Юра...
     - Тоже мне, донкихоты нашлись... - проворчал Меркулов. - Почему девушку не задержали? Это же сокрытие виновника тяжкого преступления.
     - Ну ты же понимаешь, что при желании ее действия можно квалифицировать как необходимую оборону. Статья тридцать седьмая Уголовного кодекса.
     - Мило. Это Гордеев придумал? Я вижу, он совсем в адвокатскую шкуру влез. Девушка из самообороны застрелила троих мужиков! Это ж надо такое придумать!
     - Да ладно тебе, Костя, - отмахнулся Турецкий. - Итак, она исчезла, а в квартире Гордеева кто-то устроил обыск. Но ничего не нашел, потому как ничего там не было. Понимаешь, похитители требовали какие-то документы, а Мартемьянова уверяла, что не знает, какие именно.
     - Чушь собачья, - прокомментировал Меркулов.
     - Вот именно. Однако это говорила сама Мартемьянова. Мы поначалу подумали, что девица пыталась показать, что это ее похитители устроили обыск с целью найти документы Мартемьяновой. Ну, типа, раз он ее адвокат, значит, и документы у него.
     - Ширма, - отреагировал Меркулов.
     - Конечно, - отозвался Турецкий.
     - Наверняка они там еще какие-нибудь улики оставили. Верно?
     - Разумеется, - хохотнул Турецкий, - карточку с эмблемой некоей организации под названием "УНФ".
     - Это что?
     - Украинский народный фронт, я полагаю. К тому же звонящие Мартемьяновой бандиты говорили с ярко выраженным украинским акцентом.
     - И что дальше?
     - Дальше мы узнали, что история, которую рассказала девушка, - чистая правда. Мы даже ездили на квартиру - все соответствует. Три трупа, о которых я говорил.
     - Угу, - почесал в затылке Меркулов, - это, как я полагаю, все?
     - Почти. Вчера мы с Гордеевым решили пойти напролом и выяснить наконец у Мартемьяновой, что она там темнит насчет документов. Но не успели: примерно за час до нашего приезда кто-то позвонил ей на квартиру и голосом Гордеева вызвал на встречу.
     - Лихо.
     Турецкий кивнул.
     - Да. И вот по дороге на мобильник Юры Гордеева позвонил Вересов, который только-только очнулся от обморока. Дальше ты знаешь.
     Меркулов кивнул. Потом побарабанил пальцами по столу. И наконец выдал:
     - Ну хорошо. Прощаю твои промахи по этому делу, но с одним условием. Если до этого я еще думал избавить тебя от мартемьяновского дела, то теперь, Александр Борисович, можете не сомневаться - оно достанется вам. Присоедините к делу о похищении дочери.
     Турецкий быстро напечатал все необходимые постановления и задумался.
     "Ну что ж, раз судьба распорядилась так, - думал он, - чтобы это гиблое дело досталось именно мне, то нужно, во всяком случае, сделать все, чтобы хоть на миллиметр продвинуться в расследовании. Чтобы, когда через пару-тройку месяцев генеральный прокурор перед очередным отчетом у президента потребует сведения о том, как идет расследование по этому заведомо нераскрываемому делу, было что ему показать". В том, что дело об убийстве Елены Александровны Мартемьяновой раскрыть не удастся, Турецкий практически не сомневался. Если разобраться, ни одно из громких убийств, которые произошли в России за последнее время, раскрыто не было. Перечислять их не имеет смысла - каждый, от мала до велика, и так знает эти фамилии назубок. Политики, журналисты, бизнесмены... Вот еще один депутат убит. И конечно, заказчика не найти днем с огнем, киллер наверняка уже на каких-нибудь Больших Подветренных островах прохлаждается или в речке Истре, к примеру, лежит с камнем на шее...
     Хотя нет. Здесь все же есть за что зацепиться. Похищение дочери - раз. Украинское происхождение бандитов, по крайней мере одного из них, - два. Происшествие, нет, происшествия, во множественном числе, с Юрой Гордеевым, которые, безусловно, имеют непосредственное отношение к убийству, - три. Кроме того, странный обыск на квартире Гордеева наводил на мысль, что кто-то специально пытался таким нехитрым способом навести тень на этих самых унээфовцев. Ну и, конечно, Игорь Вересов. Единственный свидетель. А может, и не просто свидетель...
     Александр Борисович Турецкий доверял логике. Но не меньше, а может быть и больше, в своих действиях он руководствовался интуицией, которая за многие годы работы следователем была отточена до такой степени, что больше напоминала высокоточный датчик. И этот датчик часто указывал Турецкому правильное направление.
     Итак, помощник... С него и начнем.
     Несмотря на сильный мороз, у подъезда Генеральной прокуратуры жались десятка полтора журналистов. Хуже всего приходилось телевизионщикам - эти должны были заботиться не только о сохранении своего тепла, но и тепла кинокамер. Иначе в самый ответственный момент их может заклинить. А значит, не будет репортажа.
     Самый ответственный момент наступил, когда из подъезда вышел Турецкий. Журналисты, неизвестно каким образом идентифицировав его, плотным кольцом окружили Александра Борисовича. Посыпались вопросы:
     - Каковы первые результаты следствия?
     - Мартемьянова была убита по политическим мотивам?
     - Правда ли, что она состояла в любовной связи со своим помощником, что у нее огромные счета в швейцарских банках?
     - Известно ли вам что-нибудь о коммерческой деятельности Мартемьяновой?
     - Как вы прокомментируете утреннее заявление Вольфа Кириновского о том, что убийство Мартемьяновой - это первая ласточка грядущего тотального террора?
     - Есть ли среди версий следствия "чеченский след"?
     Турецкого так и подмывало сказать, что, по его мнению, Мартемьянову убили инопланетяне с альфа Центавра. Какой жуткий бред! Самое главное, что уже завтра газеты будут пестреть самыми невероятными оценками произошедшего. А по телевидению с умным видом будут выступать различные "эксперты-политологи", которым до элементарной логики далеко, как до Луны.
     Турецкий, ни слова не говоря, продрался сквозь кольцо репортеров и направился к своей машине. Журналисты похватали свои манатки и устремились к автомобилям, припаркованным тут же, несмотря на ясное указание дорожного знака - "Парковка только для машин Генпрокуратуры".
     "Кажется, я становлюсь не менее знаменитым, чем принцесса Диана, - подумал Турецкий, наблюдая в зеркало дальнего вида за вереницей машин, устремившихся за ним, - надеюсь, что меня не постигнет ее участь. Да и мой "жигуль" вряд ли разгонится до двухсот километров в час..."
     Впрочем, через некоторое время Александру Борисовичу удалось оторваться от журналистских машин при помощи старого, проверенного временем приема: на одном из перекрестков он проскочил на красный свет, оставив свой кортеж дожидаться зеленого сигнала. В случае чего спасет корочка Генпрокуратуры: гаишникам можно объяснить нарушение производственной необходимостью. Все-таки они свои люди, поймут. А вот журналистов у нас не любят. И они прекрасно об этом знают.
     Через полчаса Турецкий подъезжал к Центральной клинической больнице, куда был отвезен раненый Игорь Вересов. Кстати, он всего лишь помощник депутата. Льготами и депутатскими привилегиями не пользуется. Почему его без всяких разговоров отвезли сюда, в святая святых нашей политической элиты? В это, если так можно выразиться., "лежбище", куда политики то и дело отправляются, если им грозят какие-нибудь неприятности или им хочется просто на некоторое время скрыться из поля зрения? Почему Игорь Вересов попал именно сюда, а не в общенародный Склиф, к примеру? Этот вопрос нужно провентилировать...
     Преодолев массу постов, досмотров и кордонов, Турецкий пробрался-таки в отделение, где лежал Вересов. Однако к нему никого не пускали. Вот тут не помогло даже удостоверение Генпрокуратуры. В конце концов Александр Борисович не выдержал и совершенно бесцеремонно ворвался в кабинет начальника отделения. Маленький, сухонький, аккуратный старичок, небось видавший в этих стенах не только Политбюро ЦК КПСС и Президиум Верховного Совета СССР в полном составе, но и непосредственно Генеральных секретарей и Председателей этих почтенных учреждений, сидел за небольшим письменным столом и очень приветливо улыбался. Кстати говоря, как заметил Турецкий, здесь все были на редкость любезны и вежливы. Однако отказывать умели как нигде...
     - Здравствуйте, доктор, - Турецкий пожал его узкую, почти девичью ладонь. - Моя фамилия Турецкий. Александр Борисович. Я следователь Генпрокуратуры.
     - Кмит, - произнес он.
     - Извините? - вырвалось у Турецкого, который тут же осекся и почти прикусил себе язык.
     - Роланд Анатольевич Кмит, - раздельно и по слогам произнес заведующий старческим, дребезжащим голосом, - хирург-реаниматолог.
     - Очень приятно. Хочу задать вам несколько вопросов. Конечно, если разрешите...
     - Пожалуйста, - кивнул старичок.
     - Как состояние Игоря Вересова?
     - Сейчас стабильное. Ранение неопасное, жизненно важные органы не задеты, артерии тоже. Пуля прошла сквозь мягкие ткани навылет. В основном больной пострадал от потери крови. Но думаю, это не страшно. Воспалительные процессы остановлены, в настоящий момент проведена интенсивная терапия. Вот и все.
     - Значит, он в сознании и может отвечать на вопросы?
     - В принципе конечно.
     - Тогда почему к нему не пускают посетителей?
     Старичок пошамкал губами и пожал узенькими плечами.
     - Вы знаете, гражданин...
     - Турецкий.
     - Простите. Однако я отвечаю только лишь за медицинскую часть. Понимаете ли, специфика нашего учреждения предполагает разделение функций...
     - Однако, - перебил его Турецкий, - именно вы определяете, способен больной отвечать на вопросы или нет. Особенно если это вопросы следователя по делу об убийстве известного в стране лица.
     Старичок вздохнул:
     - Поймите, гражданин Турецкий. Я не могу решать эти вопросы. Больному запрещены посещения.
     - Но он в сознании.
     - Да. Но ничего не могу сделать.
     - Палата охраняется?
     - Нет. У нас хорошая охрана снаружи, как вы уже, наверное, успели заметить, - улыбнулся врач.
     - Да уж, заметил. Но тогда, может быть, вы проводите меня к начальнику режима или кому-то, кто занимается вопросами допуска к больным.
     Доктор посмотрел на Турецкого с хитрым прищуром. Расчет следователя был прост и немудрен: в разговоре с начальником режима голос завотделением может сыграть решающую роль.
     - Извольте. - Кмит вышел из-за стола и пошел к выходу из кабинета.
     Турецкий последовал за ним.
     Они пересекли почти всю больницу, миновали множество извилистых коридоров и лестничных пролетов, прежде чем оказались перед обитой темно-коричневым дерматином дверью без всякой таблички. Видимо, предполагалось, что тому, кто знает, чей это кабинет, табличка не нужна, а тому, кто не знает, и не нужно знать.
     Кмит постучался и, не дожидаясь приглашения, вошел. Турецкий вошел за ним.
     За столом сидел рослый офицер в форме майора ФСБ.
     - Здравствуйте, Роланд Анатольевич, - приветствовал он Кмита, - чем могу?
     - Вот вопросик у нас к вам, - встрял в разговор Турецкий, - я следователь Генеральной прокуратуры Турецкий. Я веду дело об убийстве Мартемьяновой, по которому, как может быть вам известно, Игорь Вересов проходит свидетелем и пострадавшим.
     Майор нахмурился:
     - Доступ к больному Вересову запрещен. Вы же сами понимаете, господин Турецкий. Но вы же понимаете - порядок. Кроме того, человека вчера чуть не убили...
     - Знаю. Это я его вчера обнаружил с пулей в плече.
     Майор, видимо, радио не слушал и телевизор не смотрел. Иначе ему бы обязательно запомнилась уникальная фамилия Александра Борисовича.
     - Но в любом случае, - подумав, ответил он, - Вересов сейчас в тяжелом состоянии. Последствия шока, сами понимаете...
     Он попытался незаметно для Турецкого подмигнуть Кмиту, но, интересно, как это возможно, когда Турецкий стоял рядом с завотделением?
     - Да, - сокрушенно покачал головой Турецкий, - это действительно так. Но сегодня утром Вересов резко пошел на поправку, и Роланд Анатольевич считает, что состояние больного хорошее и он вполне может ответить на мои вопросы. Так, Роланд Анатольевич?
     Старик чуть замялся, а потом смело кивнул:
     - В принципе да.
     - Тем более, - продолжал давить на психику чекиста Турецкий, - сами понимаете: чем раньше следствие получит необходимую информацию, тем скорее мы найдем убийц депутата Мартемьяновой.
     По губам майора пробежала тонкая улыбка. Ну, разумеется, он тоже прекрасно понимал, что вероятность этого приближается к нулю. Однако крыть было нечем, и он, немного помявшись, согласно кивнул.
     - Ну раз Роланд Анатольевич согласен... Только недолго, господин Турецкий...
     Александр Борисович с Кмитом вышли из кабинета и пошли по коридору.
     - Демократия, - вдруг негромко произнес Кмит.
     - Что? - переспросил Турецкий.
     - Я говорю, демократия у нас. Свобода. Мог ли я еще пятнадцать, двадцать, двадцать пять лет назад хотя бы пикнуть в кабинете начальника режима? - Старичок интенсивно замотал головой. - Нет, нет и еще раз нет. Раньше служба режима была самой главной здесь. Самое меньшее, что мне грозило бы в этом случае, - понижение в должности. Строгие времена были. Порядок неукоснительный. А теперь? Говори что хочешь. Делай что хочешь. Иди куда хочешь.
     - И чем вы недовольны?
     - Я?! - остановился Кмит. - Да что вы. Я всем доволен. Я даже испытываю некое моральное удовлетворение, что человек из КГБ имеет теперь меньшую власть. Но знаете, гражданин Турецкий, помяните мое слово, когда здесь, в этих стенах, уже тоже не будет порядка, значит, все. Страна окончательно погибнет. И ничего ее не спасет. Помяните мое слово. Вот, Вересов лежит здесь, в этой палате. Только прошу вас, недолго.
     Они подошли к одной из дверей, Кмит указал Турецкому на нее и, заложив руки за спину, ушел. Маленький осколок прошлого, который, возможно, знает о настоящем и будущем гораздо больше, чем это можно предположить...
     Игорь Вересов лежал на кровати и смотрел небольшой телевизор, который крепился на специальном кронштейне у противоположной стены. Вообще, обстановка была очень современной - покрытые белоснежными деревянными панелями стены, кожаный диван и модерновый журнальный столик у стены, кровать, оборудованная разными немыслимыми приспособлениями, вышеупомянутый телевизор, видеомагнитофон, музыкальный центр, кондиционер...
     Оглядев все это великолепие, Турецкий решил, что государственные чиновники, которые то и дело сюда наведываются, далеко не дураки. Он сам бы не отказался провести тут недельку-другую. А то и месячишко.
     Судя по виду Вересова, он не слишком-то страдал от своей раны. Цвет лица у него был вполне нормальный, взор ясный. Завидев вошедшего Турецкого, он чуть помрачнел. Но тут же улыбнулся:
     - А-а, это вы, мой спаситель? Здравствуйте. Присаживайтесь.
     Турецкий поздоровался и сел в удобное кресло рядом с кроватью Вересова.
     - Как вы себя чувствуете, Игорь...
     - Можно просто по имени. А вот как вас по батюшке?
     - Александр Борисович.
     - К счастью, все обошлось. Никаких последствий ранения, кроме потери крови, нет.
     - Вам повезло. Снайпер попал в мягкие ткани.
     - Лучше бы он вообще промазал. Врачи обещают в ближайшие дни выпустить меня отсюда. Хотя, если честно, я бы здесь еще полежал.
     - Да, - кивнул Турецкий, - здесь очень славно. Даром что больница.
     Вересов кивнул в ответ и, нажав кнопку на пульте дистанционного управления, выключил звук телевизора. Там показывали какой-то американский боевик с погонями и потоками крови.
     - У вас крепкие нервы, - заметил Турецкий, кивнув на экран телевизора, - после вчерашнего смотреть такой фильм...
     - Не жалуюсь, - вежливо улыбнулся Вересов.
     - Итак, Игорь, если позволите, я задам вам несколько вопросов. Сегодня утром мне поручили расследовать дело об убийстве Елены Мартемьяновой. Так что...
     - Сейчас будет происходить допрос свидетеля? Я ведь являюсь свидетелем по этому делу, не так ли?
     - Да. Именно. И еще вы - потерпевший, прочитайте вот здесь о ваших правах. Я очень коротенько запишу ваши показания. Более развернутый допрос будет позже, когда вы выздоровеете и выпишетесь из больницы.
     - Хорошо.
     Турецкий посмотрел в окно, где на пушистой ветке разлапистой ели сидел снегирь с ярко-красной грудкой, и начал:
     - Итак, припомните, пожалуйста, что было вчера вечером, с тех пор как позвонили Елене Александровне?
     - Я сидел дома, когда она позвонила и попросила срочно приехать. Я живу недалеко, сел в машину и через пятнадцать минут был у нее. Елена Александровна была очень взволнована и сообщила мне только, что Юра Гордеев позвонил и попросил срочно приехать. У него, дескать, есть очень важные сведения об Оле - ее дочери. Мы быстро спустились и сели в мою машину: Елена Александровна обычно пользовалась служебной, но в это время она ее уже отпускала. Потом Елена Александровна сказала, что надо ехать в сторону ВДНХ. Я и поехал.
     - Она сообщила вам что-нибудь по дороге?
     Вересов покачал головой:
     - Нет. Вообще, вы знаете, Елена Александровна очень властная женщина... То есть, была очень властной. И у нас было раз и навсегда заведено, что все, что она хочет сказать, она говорит. Остальное касается только ее. С моей стороны никаких вопросов. Понимаете?
     - Да, - сказал Турецкий.
     - Ну и в этот раз я, конечно, не задавал лишних вопросов. Хотя, судя по ее виду, Елена Александровна сильно волновалась. Она курила сигарету за сигаретой, все время беспокойно теребила пуговицу.
     - И что, вы так и молчали всю дорогу? - недоверчиво спросил Турецкий.
     - Ага, - кивнул Вересов, - но в этом нет ничего удивительного, мы часто молчали. Вообще, мы с Еленой Александровной нечасто разговаривали на отвлеченные темы. Обычно только по работе... Елена Александровна считала, что подчиненный и начальник не обязаны все время болтать как сороки. И честно говоря, я с ней согласен.
     - И что было дальше?
     - Когда мы подъехали к ВДНХ, Елена Александровна показала дорогу к улице Бориса Галушкина, я свернул по трамвайной линии, потом мы доехали до моста, и вскоре Елена Александровна, видимо по каким-то признакам определив место, сказала, чтобы я остановился. Мы вышли из машины и пошли по узкой дорожке между домов. Я еще, помню, попытался пошутить, что Юра Гордеев назначает свидания в таких пустынных местах. Но Мартемьянова ничего не ответила, и мы продолжали идти. Миновали дома, пошли в лесу. Внезапно раздался негромкий свист, потом как будто глухой удар. Прямо рядом со мной. Я повернул голову и увидел, что Елена Александровна падает на снег. Я очень испугался, попытался поддержать ее, но тут снова раздался свист, я почувствовал толчок в плечо и оказался на снегу. Потом я, видимо, потерял сознание на некоторое время. Когда очнулся, позвонил Юре Гордееву. Вот и все.
     - А почему вы позвонили Гордееву, а не в милицию, к примеру?
     - Понимаете, Александр Борисович, с тех пор как похитили Ольгу, Елена Александровна не уставала все время повторять, что это нужно сохранить в полнейшей тайне. Я не знал, что по факту похищения уже ведется следствие. А то, что произошло, по моему мнению, безусловно, имеет отношение к похищению. Ну и, естественно, если мы с самого начала не обратились в милицию, то и теперь я тоже рассчитывал на помощь Юры. И потом, я тогда очень надеялся, что с Еленой Александровной ничего серьезного, что это просто ранение. Понимаете?
     - Да, - согласился Турецкий, - и все-таки мне не слишком понятно, почему она так стремилась сохранить тайну. Мне кажется, кроме того, что Елена Александровна как политик не хочет лишней шумихи в прессе: это не единственная причина. И не главная. Как вы считаете?
     Вересов немного занервничал, подвигал ступнями ног в белых махровых спортивных носках и сказал:
     - Вы знаете, Александр Борисович, я тоже так думаю. Но во-первых, бандиты пригрозили, что если она обратится в милицию, то Ольгу убьют.
     - Это обычная угроза всех похитителей, - заметил Турецкий.
     - Может быть, для вас, Александр Борисович, это и обычная вещь, вы сталкиваетесь с такими вещами очень часто, - возразил Вересов, - но для Елены Александровны жизнь дочери - это самое главное. Мне кажется, что ради Ольги она была бы готова не только пожертвовать своей политической карьерой, но и собственной жизнью. Вы знаете, она потеряла своего сына совсем маленьким ребенком... Так что она готова была сделать все, что могла.
     - Например, отдать им документы, которые они требовали?
     Вересов грустно кивнул:
     - Конечно. Но бандиты не сказали, какие именно документы им нужны.
     - Но согласитесь, это несколько странно, Игорь. Бандиты организовывают операцию, похищают не кого-нибудь, а дочь известного депутата Государственной думы. Подвергаются риску. Должна же быть какая-то цель? И она, разумеется, существует. Но они, вместо того чтобы четко и ясно сказать, что им нужно, получить документы и отвалить, пудрят мозги Мартемьяновой, которая и так была на грани нервного срыва. Это очень подозрительно и странно. Не так ли?
     Вересов согласно кивнул:
     - Конечно, это странно.
     - А как Мартемьянова объясняла такое поведение похитителей?
     - Никак. Ей было не до объяснений. Она слишком нервничала. И ждала, когда наконец все это закончится и Ольга вернется домой.
     Турецкий вздохнул:
     - Это какой-то бред. Ну а вы-то сами, Игорь, что думаете по этому поводу? Вы наверняка были в курсе дел, которыми в последнее время занималась Мартемьянова. Может быть, среди последних было что-то такое, что могло представлять опасность для нее?
     Вересов нахмурился, чуть помедлил и наконец произнес:
     - Да, Александр Борисович. Мне кажется, я знаю, что это за документы.
     Синий джип "ниссан" свернул возле метро "Красногвардейская" с Каширского шоссе и углубился в лабиринт типовых улиц одного из окраинных спальных районов Москвы.
     Промчавшись по улице, машина свернула у двухэтажной коробки магазина "Океан", проехала оживленный пятачок, где старушки привычно торговали семечками, сигаретами, вяленой воблой и шерстяными вязаными носками, и остановилась у неприметного козырька, прилепившегося к торцу жилой девятиэтажки. В советское время такие полуподвальные помещения приспосабливались под убежища химзащиты, а лекторы ЖЭКа проводили там свои лекции для пенсионеров и школьников "Как уберечься на случай ядерного взрыва". Теперь же в них чаще всего располагались магазинчики, где торговали крупами, кетчупом и минералкой, а постоянным клиентам из числа жильцов дома отпускали в долг под честное слово дешевую водку.
     Но у этого козырька не было никакой вывески. Серая, обшитая железным листом дверь под козырьком с кружевными завитушками решеток вела явно не в магазин.
     Из джипа вылез Михась. За ним, придерживая полы длинного черного пальто, на снег выпрыгнул мужчина лет тридцати, в туфлях, итальянском костюме и белой рубашке с ярким "петушиным" галстуком.
     В этом районе редко можно было встретить днем человека, одетого подобным образом.
     - Давненько я у них не был, - сказал батька Михась, нажимая кнопку домофона, прикрепленного к косяку массивной двери.
     - Слушаю! - донесся из домофона голос охранника.
     Михась негромко бросил какую-то фразу, которую спутник его не расслышал. Замок немедленно щелкнул, дверь раскрылась. Охранник, подобострастно кивая, возник перед ними.
     - Здравствуйте, Михаил Семенович. Люба вас ждет. Проходите.
     - Привет! - снисходительно буркнул Михась.
     Его спутник молча кивнул охраннику.
     - Много народу сегодня? - поинтересовался Михась.
     - Да сейчас почти никого. Только к вечеру, как обычно, начнут собираться.
     Вниз вела лестница, покрытая зеленым ковролином. Низкие своды помещения сглаживались за счет романских арок и белых стен, на которых горели красивые светильники и вились пластмассовые плющи. В промежутках между плющами и светильниками висели картины в тонких рамках под стеклом.
     Батька Михась шел первым.
     - Не отставай, Адвокат, - шутливо поторопил он своего спутника.
     Человек в итальянском костюме впервые попал в бордель такого пошиба. Он с любопытством рассматривал картины. На них пастелью изображались рыжеволосые девушки с пышной грудью, в полупрозрачных туниках, занятые различными деталями утреннего и вечернего туалета.
     - А тут ничего, - хмыкнул он.
     Помещение подпольного публичного дома занимало почти всю полуподвальную площадь под крайним подъездом дома. Спустившись по лестнице, посетитель попадал в большой зал со столиками, баром и подиумом, в центре которого торчал металлический шест для стриптиза.
     Зал тонул в полумраке. Неяркий свет исходил от шаровидных плафонов, свисающих с потолка над стойкой бара. Он отражался в многочисленных зеркалах. Даже потолок был выложен зеркальной плиткой.
     - Что будем пить? - по-хозяйски подошел к стойке бара батька Михась.
     - Мне, пожалуй, джин-тоник, - ответствовал Адвокат.
     - Ну а мне горилки этой, мексиканской... как ее?
     - Текила, - бесстрастно подсказал бармен.
     - Вот-вот. Только соли не надо. И лимон оставь себе. И в большой стакан налей. А еще дай шоколадку, - распорядился Михась.
     Бармен в красном жилете, с галстуком-бабочкой, подал Михасю и Адвокату два больших стакана с толстым дном.
     Зашуршал занавес из стеклянных бус, прикрывающий арку за спиной бармена, и оттуда выплыла необъятно пышная хохлушка: курносая, чернобровая, с распущенной по спине гривой смоляных волос. Увидев за стойкой бара Михася и Адвоката, она протянула к ним руки, издав радостный вопль.
     - Ах, божечка ж мой, кого я вижу! Михал Семенович! Миленький вы наш!
     - Мама Люба! Привет, дорогая.
     Женщина выплыла из-за стойки, сдавила Михася в объятиях. Облобызались.
     - Как я рада тебя видеть. Как жена? Как ребенок?
     - Растет, - неопределенно ответил Михась, пожав плечами.
     - Молодец, весь в папу. Орлом вырастет!
     - Знакомься, Мама Люба. Это Адвокат. - Михась похлопал своего спутника по спине. - Наш человек.
     Люба внимательно оглядела гостя с ног до головы. Протянула ему руку:
     - Здравствуйте.
     - Привет, - кивнул тот, обращая внимание на перстень, надетый на пухлый безымянный палец Мамы Любы.
     Судя по размеру, бриллиант в перстне тянул каратов на пять.
     - Стасик, Марат, обслужите по полной программе! - махнула ручкой Люба, усаживаясь рядом с Михасем за столик перед подиумом.
     Бармен мотнул головой, как китайский болванчик, и исчез в подсобке. Откуда ни возьмись выскочили два официанта, оба под два метра ростом, и принялись накрывать на стол.
     - Ну рассказывай, как вы тут поживаете? С ментами ладите? Я слышал, у вас проблемы были?- забрасывая в рот горсть соленых орешков, поинтересовался Михась.
     - Все устроилось, - заволновавшись, стала отчитываться Мама Люба. - Были небольшие неприятности, но я все утрясла. Сейчас в окружной сидит у нас свой майор, мы ему в месяц отстегиваем полштуки да девочек бесплатно, когда понадобится. Нет, сейчас все в порядке, Михаил Семенович, можете не беспокоиться. С продуктами тоже, у нас три основных поставщика, которых вы сами порекомендовали, остальное берем на оптовых. Желаете документы посмотреть?
     - Майор твой мне жаловался, что ты деньги под себя гребешь, - строго погрозил пальцем батька Михась.
     Лицо Любы пошло фиолетовыми пятнами. На лбу выступила испарина. Она уставилась на Михася, как курица на удава.
     - Бог с вами, Михал Семенович, да разве ж я стану? Миленький мой, бриллиантовый, да что же это такое?..
     На глазах Мамы Любы моментально выступили крупные слезы и покатились по пухлым холеным щекам.
     Михась вдруг громко расхохотался, обнял Маму Любу за плечи и прижал к себе.
     - Да шучу я, Любка! Шучу!
     Мама Люба несмело улыбнулась в ответ. Слезы высохли.
     Михась встал из-за стола, кивнул Адвокату:
     - Прогуляться не хочешь?
     Мама Люба встала, желая сопровождать Михася.
     Они прошли через арку в бильярдную, где стояли в ряд три стола на массивных резных ножках. В углах зала на кронштейнах крепились телевизоры. Работал только один и показывал эротический канал. На кожаных диванчиках вдоль стен сидели девушки в полупрозрачном белье, курили и, вяло перебрасываясь фразами, без всякого интереса наблюдали за происходящим на экране. При виде Михася и Адвоката все дружно встали.
     - Сидите, сидите, девочки, - покровительственным жестом остановил их Михась. - Как настроение?
     Девушки хором заверили, что отлично. Михась принялся расспрашивать каждую, как идут ее дела. Некоторых девушек он помнил по именам, из какого они города или поселка, расспрашивал, как поживают оставшиеся на Украине родители или дети... Девушки благодарили батьку за заботу.
     - Там дальше сауна. Желаете посмотреть? - заискивающе забежала вперед Мама Люба, распахивая перед Михасем и Адвокатом новую дверь. - Все чисто, специально уборщицу держу. Михал Семенович, как вы скажете, может, ванну с гидромассажем купить? Как ее? Джакузи. Клиентам нравится, и...
     - Не надо, - коротко отрезал Михась, - обойдутся клиенты твои. Вон у тебя, целый штат массажисток, - он кивнул в сторону девушек.
     Мама Люба прикусила язык.
     Они заглянули в комнаты девушек.
     - Ну как тебе? - спросил Михась у Адвоката. - Ты же большой спец по этой части. Что скажешь?
     Адвокат пожал плечами.
     - Это, конечно, не Голландия, - протянул он, разглядывая широкую кровать и светильники в виде мигающих свечей. - Девчонки с обвисшими сиськами, ноги в синяках. Никакого удовольствия.
     Михась посмотрел на Маму Любу.
     - Почему твои девки в синяках? - строго спросил он.
     - Я, что ли, их насажала? - обиделась хозяйка заведения. - Клиент знаете какой нынче пошел? Грубый, распущенный. Девушки жалуются. А я что могу?
     Михась развел руками - мол, действительно, что тут поделаешь?
     - Рыженькая с краю, правда, ничего, - признал Адвокат. - И другая, в красном белье, тоже нормальная. Их врач хоть проверяет?
     - А как же! Обижаете! - ответила Мама Люба. - Раз в две недели, я за этим строго слежу. У нас своя врачиха в поликлинике, я ей сто баксов в месяц, она всех моих девчат на учет, как москвичек, карточки завела. Анализы, противозачаточные уколы и все такое - бесплатно, только за лечение мы ей отдельно приплачиваем.
     - Видишь, все пучком, - похвалил Михась.
     Они вернулись за столик, который к этому времени успел обрасти всевозможными яствами.
     Усевшись, Михась закинул ноги на соседний стул, не затрудняя официанта, откупорил зубами бутылку текилы и плеснул себе в фужер для вина. Адвокат невольно поморщился.
     - Ты бы выпил, а не сидел с такой кислой рожей, - подсказал ему Михась.
     - Еще утро, - сухо ответил тот.
     - Как знаешь.
     Михась наполнил второй фужер, выпил и только потом стал закусывать бутербродом: свернутая кольцом семга, ложка черной икры и свежий огурец, посыпанные рубленой зеленью.
     - Да, умели люди жить, - пробормотал он, следуя своим мыслям. - Так что, Мам Люба, ты новый товар получила?
     - Получила.
     - Сколько?
     - Всего семь. То есть всего восемь, но одна не ваша, ее сестра с собой привела.
     - Где они?
     - Здесь, у меня.
     - Так чего ждешь? Выводи. Посмотрим. Сейчас увидишь наш конкурс красоты, - пообещал батька Михась, обращаясь к Адвокату.
     Тот скептично дернул бровями. Мама Люба позвонила по сотовику, коротко приказала:
     - Готовь девчат.
     Минут через пятнадцать, когда Михась и Адвокат уже заканчивали обедать, подиум вдруг осветился синими и красными огнями, заиграла расслабляющая музыка. С двух сторон гуськом, друг за дружкой, на сцену вышли обнаженные девушки и, повинуясь чьей-то неслышной команде, принялись ходить по кругу вокруг блестящего металлического шеста.
     - Свет включи, хрен я что разгляжу в такой темноте, - сказал Михась. - Может, она косая, прыщавая или без зубов.
     - Свет! - крикнула Мама Люба.
     Тут же зал осветился ярким белым светом, даже в глазах зарябило. Девушки ходили кругом, как заключенные в тюремном дворе.
     - Чего это они как солдаты маршируют? - поинтересовался Адвокат.
     - По одной подходите поближе! - командовала Мама Люба. - Веселее, девочки, веселее. С огоньком. Подвигайтесь, покажите, что вы умеете делать.
     - Скольких ты думаешь оставить? - перегнувшись через стол, спросил Адвокат.
     - Одну. Больше не надо, все места заняты.
     - А остальных? На улицу?
     - Борьба за выживание, - развел руками Михась. - Но без работы не останутся. Пристроим куда-нибудь.
     Девушки, зная, какая судьба их ждет, вовсю старались понравиться. Они неумело танцевали, крутили бедрами, извивались змеями вокруг шеста, поглаживали свое тело, демонстрируя груди и попки, как могли подражали эротическим фотомоделям из журналов. Больше всего зрелище напоминало телевизионную передачу "Знак качества". Во всяком случае, никакой эротикой и не пахло.
     - Коровы, - резюмировал Адвокат.
     - Почему? Вот эта ничего, - Михась показал пальцем на блондинку, отличавшуюся от остальных невысоким ростом, маленькой грудью и крепкими мускулистыми ногами.
     Он подманил ее пальцем.
     Девушка перепрыгнула с подиума на соседний столик, легко перегнулась назад, сделав "мостик", дотянулась ртом до бокала с шампанским и, придерживая его зубами за край, выпила. Михась восхищенно крякнул.
     - Ну, фокусница, ты даешь!
     - Это Света, художественной гимнастикой занималась, - шепотом подсказала Мама Люба. - Хорошая дивчина, мне она тоже понравилась.
     - Тут не цирк, - нахмурился Адвокат. - Близняшки лучше.
     Свету отправили пока обратно на сцену. Подозвали близняшек. Девушкам было лет по восемнадцать, у них были красивые, чуть вьющиеся волосы и неправильные вытянутые лица. Губы и ногти они красили в черный цвет.
     - Доски, - прокомментировал Михась, оглядев их тощие фигурки.
     - А тебе одни жирные нравятся. Девчонки, а ну-ка поцелуйтесь! - приказал Адвокат.
     Близняшки переглянулись, захихикали, обнялись и принялись целоваться, старательно высовывая языки. Адвокат следил за ними с оживленной улыбкой. Его интерес подхлестнул девчонок, они принялись поглаживать друг дружку.
     - Класс! - одобрительно кивал Адвокат.
     - Дана и Яна. Это она сестру с собой взяла, - шепотом рассказала Мама Люба. - Тоже ничего девчонки. Многим такое нравится.
     Михась равнодушно пожал плечами.
     Когда представление закончилось, он еще раз прошел мимо девушек, выстроенных в ряд, и каждой заглянул в рот, проверяя зубы, а подозрительные даже пытался качать пальцем. Вернувшись за столик, он плеснул в ладонь водки и стал протирать руки салфеткой.
     - Что вы решили? - заглядывая Михасю в лицо, спросила Мама Люба.
     - Гимнастку оставляем, остальных... - Михась махнул рукой. - В счет зарплаты поставишь ей металлокерамику, два зуба. В остальном все неплохо. Да, и скажи ей, пусть одевается. Поедет со мной.
     Адвокат брезгливо пожал плечами.
     - Близнецы были лучше.
     - Если понравились, так и забирай.
     Отвергнутые девушки рыдали. Пухлая белокожая девица с россыпью веснушек на лице упала перед Михасем на колени, подученная загодя Мамой Любой, поцеловала ему руку.
     - Батька Михась, родненький, только вы нас никому чужому не продавайте! - живо затараторила она по-украински. - У меня в Чернигове мама-инвалид, пенсия сто гривен, а еще трое младших, кто их накормит, кто в люди выведет? Хоть на улице согласны работать, но только с вами. Чужие до нитки обдерут, кому мы в этой Москве нужны? А вы нас защитите.
     Михась качал головой, обещал о ней позаботиться. Следом за веснушчатой и другие девушки, сперва робко, потом смелее, принялись упрашивать взять их под свое крыло.
     К близняшкам, ревущим друг у дружки на плече, тихо подошла Мама Люба, шепнула на ухо:
     - Чего воете, дуры? К нему проситесь, - она кивком указала на Адвоката. - Вы ему понравились. Мужик солидный.
     По-своему она была неплохим человеком.
     - А ты, оказывается, любишь мелкие эффекты, - сказал Адвокат, когда через некоторое время выходил с Михасем из подвальчика.
     Михась ничего не ответил.
     Следом за мужчинами поднималась осчастливленная Света.
     - Залезай! - Михась широко распахнул перед ней двери джипа.
     Девушка села в машину. Пока Михась прощался с Адвокатом, она достала из кармана полустертую губную помаду и, смотрясь в зеркало заднего вида, быстро подкрасила губы.
     Через несколько минут Михась уселся за руль и повез ее куда-то из города. По дороге Света молча смотрела в окно на Москву. Никто не знал, о чем думала эта восемнадцатилетняя девушка, одетая бедно и не по сезону в короткую кожаную куртку и ярко-зеленые лосины, оказавшись внутри шикарной машины своего нового хозяина.
     Утром Гера проснулся в хмуром настроении, с тяжелой от похмелья головой. Глядя на себя в зеркало, он ощупывал набухший под глазом лиловый фонарь. При одном воспоминании о том, что произошло вчера, у него становилось тошно на душе. Он решил прикидываться, что не помнит, что произошло накануне.
     - Оба-на! Где это я так? - весьма натуральным голосом разыграл он удивление.
     Богдан тоже испытывал по отношению к приятелю некоторую неловкость.
     - Упал со ступенек, когда в подвал лез, - сказал он, решив скрывать от Геры неприглядную правду.
     У него на душе тоже было паршиво. В довершение ко всем неприятностям минеральная вода, оставленная Герой на веранде, превратилась за ночь в глыбу льда, и утолить ею пылавший в желудке огонь было совершенно невозможно.
     Лева сидел в комнате и с удивлением смотрел на побитого Геру. Однако он решил не спрашивать, откуда у того фонарь под глазом. "Сами разберутся", - решил он и уставился в телевизор.
     С утра он успел наносить воды, протопить котел и расчистить остатки снега вокруг колодца.
     - Лева, давай, может, девчонку в дом пустим погреться? - предложил Богдан, внося на кухню бутылку с замерзшей водой и ставя ее оттаивать поближе к батарее. - В подвале небось холод собачий.
     - Она в шубе, не околеет.
     - А что Михась скажет, если она заболеет? Он же приказал о ней заботиться.
     - Опасно ее в доме держать, еще сбежит. На цепь ведь ее не посадишь.
     - Ничего, шубу ее можно спрятать. На улице морозище под тридцать. Без одежды не убежит, - убеждал Богдан.
     - Посмотрим, - в конце концов сказал Лева. - Сначала спустимся, глянем, как она. Подвал у нас теплый.
     Когда они открыли люк подпола, снизу на них дохнуло морозной сыростью.
     - Эх, картошка померзнет, - разочарованно протянул Лева.
     Металлическая лестница настыла так, что Богдану обожгло руки, когда он за нее взялся. Лева в подпол не полез, а спрятался за крышкой люка и из-за своего укрытия заглядывал вниз.
     Оля лежала на матрасе, зарывшись с головой в грязные ватные одеяла. Ее знобило. Рука, прикованная к лестнице, затекла. Оля ее почти не чувствовала.
     Богдан увидел, что тарелка, которую он принес ей вчера, стоит на полу. Пленница к еде не прикасалась. Услышав, что в подвал кто-то входит, девушка выглянула одним глазом из своего кокона.
     Богдан отстегнул наручник. Рука девушки безжизненно брякнулась на полосатую ткань матраса.
     - Вставай, - сказал он. - Пошли наверх.
     - Эй, эй, ты только глаза ей чем-нибудь завяжи! - испугался Лева. - Еще не хватало, чтобы она меня увидела. Или мешок ей на голову надо надеть.
     Ольга тупо смотрела на Богдана. Вчерашнее истерическое состояние сменилось полной апатией. Онемевшая рука свисала вдоль туловища.
     - Давай поднимайся.
     Богдан легонько подтолкнул девушку к лестнице. Оля взялась здоровой рукой за поручень. Вторую руку попыталась было, но не смогла даже поднять.
     Выбравшись из подпола, Оля словно очнулась. Жизнь будто снова вернулась к ней, когда она оказалась в светлых сенях, освещенных ярким солнцем, бьющим с веранды сквозь стеклянную дверь.
     Сени... Их она видела вчера сквозь щель. Вот и кабанья голова висит на стене, на другой стене - вешалка в виде оленьих рогов, на ней - несколько мужских курток. Одна дверь ведет в дом, другая, стеклянная, на веранду. Окна веранды покрыты морозными узорами, сквозь них почти ничего не видно. В углу сеней - деревянная винтовая лестница на второй этаж.
     - Иди, иди, - легонько подталкивает ее к двери один из бандитов.
     Оля не пытается ничего понять, сейчас ей хочется только согреться.
     Она оказывается в комнате с высокими потолками и русской печью, выкрашенной краской-серебрянкой. Ей сажают на диван перед телевизором и подают кружку горячего, дымящегося чая с малиновым вареньем. Не снимая шубы, она глотает сладкую обжигающую жидкость.
     Попав с холода в тепло, да еще выпив горячего чая, Оля впала в состояние, похожее на опьянение. Комната закружилась у нее перед глазами, круглый стол и шкаф с антресолями заходили ходуном по комнате.
     - Ляля-ляля... стол дубовый, печь с лежанкой изразцовой... Видит девица, что тут люди добрые живут, - вслух забормотала она, озираясь по сторонам.
     Она вспомнила кабанью голову в сенях и засмеялась.
     - Голова! У, голова... Со стеклянными глазами!
     - Что? - с испугом в голосе переспросил белокурый бандит с выстриженным чубом.
     Оля посмотрела на его ноги. Он был обут в кроссовки.
     "Хороший бандит..." - подумала она.
     Она не помнила почему, но что-то такое располагающее было в этих кроссовках. Она вспомнила, как ноги, обутые в кроссовки, шагали у нее над головой по половицам, и их обладатель даже не догадывался, что она их видит. Почему-то эта мысль ее ужасно рассмешила. Оля расхохоталась, глядя то на парня с льняным чубом, то на его кроссовки.
     Богдан недоуменно оглядел свои ноги. Что в них такого смешного? На всякий случай он даже приподнял их и осмотрел подошвы, не вступил ли в какое-нибудь дерьмо.
     - Чего она так заливается? - из соседней комнаты спросил Лева. Он по-прежнему не показывался.
     Богдан не смог ответить. Не вытерпев, Лева натянул черную маску, вышел в переднюю и остолбенел, увидев хохочущую Олю.
     - Она что, рехнулась? - сонным голосом поинтересовался Гера, спрыгивая с печи, куда забрался, чтобы соснуть после завтрака.
     - Я, что ли, знаю? - мрачно ответил Богдан.
     Услышав голос Геры, Оля вздрогнула, оглянулась. Но, увидев его разукрашенное лицо, расхохоталась еще громче.
     - А, жидовку ховаете! - раздался вдруг голос Левиной бабули.
     Засмотревшись на Олю, похитители совершенно забыли про бабу Любу и вздрогнули, услышав ее неожиданное и не вполне адекватное восклицание.
     - Ото зараз вам будэ! Ото немци взнают, усих нас попалят зараз з хатою. Дорогочетэся тады, бисовы диты! - грозя Оле жилистым кулаком, злобно прошипела старуха. - Вбивцы! Геть видселя, щоб вас пранцы поилы! Геть з хаты! Тильки мне жидив тута не хватало!
     - Бабуля совсем рехнулась, - грустно констатировал Лева. - Только двух ненормальных нам не хватало, старой и малой.
     Взяв старуху под руки, Лева развернул ее на сто восемьдесят градусов, отвел в ее комнату, усадил на кровать и плотно запер за бабушкой двери. Затем все трое похитителей уставились на Олю.
     Отхохотавшись, она почувствовала себя утомленной. Блаженное тепло разливалось теперь по всему телу. Онемевшую руку при малейшем прикосновении кололо мелкими иглами. Тихо ноя сквозь зубы, Оля обхватила больную руку, забралась с ногами на диван и моментально уснула.
     В передней наступила тишина. Слышно было только, как бормочет за стеной Левина бабушка. Из ее невнятных угроз Лева разобрал только три слова: "жиды", "попалят" и "немцы".
     - Немци! Рятуйтеся, детки, немци!
     От этого истошного крика Оля подскочила и села на диване. В передней было темно и тихо. Где-то в глубине дома голосила старуха:
     - Рятуйте! Божечка, Божа, Пречистая Пресвятая Богородица, рятуйте... Жидовку свою ховайте, чуете!
     Со двора темные окна передней осветились фарами подъехавшей машины. В сенях загрохотали шаги, захлопали двери, наверху, в мансарде, заскрипели половицы.
     Оля попыталась встать, но почувствовала, что ее что-то держит. Взглянула на свою руку - так и есть, снова приковали наручниками, на этот раз к ножке дивана. Оля попыталась приподнять угол дивана, но старый, мощный, как надгробная плита, довоенный кожаный диван не шелохнулся. Поняв, что все бесполезно, Оля села и стала ждать, что будет дальше.
     Времени с момента ее похищения прошло, судя по всему, немало. Может быть, ее уже ищут?
     Она выглянула в обледеневшее окно, попыталась разобрать по неясным силуэтам, кто это приехал? Почему кричала старуха?
     Слабая надежда, что в дом сейчас ворвется отряд спецназа и освободит ее, затеплилась в душе.
     "Если начнут стрелять, спрячусь за диван, лягу на пол", - подумала Оля.
     На улице послышались голоса, шаги. Дверь в переднюю распахнулась. Вспыхнула лампа под потолком. Оля зажмурилась.
     Рядом с выключателем стояла старуха лет восьмидесяти, толстая, высокая. Старуха одной рукой опиралась на сучковатую палку, другой рукой молча и зло грозила Оле.
     - Батька прибыл, - сказал Богдан, выглянув на улицу в окно мансарды.
     Лева потянулся на своей кровати. Ему не хотелось вылезать из-под теплого одеяла, одеваться, бежать на улицу, но мысль, что Михась оставил его за главного, мигом поставила его на ноги. Гера с мстительным выражением лица потрогал свой синяк.
     - Сейчас он тебе задницу надерет, - напророчил Гера, сбегая по винтовой лесенке с мансарды в сени.
     - За что это? - опешил Богдан.
     - А ты девку из подпола выпустил.
     Богдан пожал плечами, пробормотал что-то в свое оправдание. Все трое вышли из комнаты.
     В сенях они столкнулись с Михасем и незнакомой девицей в ярко-зеленых лосинах. По глазам батьки Богдан догадался, что Михась в дым пьян, странно даже, как он в таком виде мог вести машину.
     - Здоровеньки булы! - воскликнул Михась, и почему-то полез к Леве обниматься. - Почеломкаемся...
     Света спокойно смотрела на незнакомых людей. Богдан забрал у нее два тяжелых пакета с продуктами и сказал:
     - Заходьте у хату.
     Михась попытался выйти из сеней, но долго не мог попасть в дверной проем. Попутно он приставал к Леве с каким-то вопросом, смысла которого Лева никак не мог уловить по причине плохого знания украинского языка, но потом догадался, что батька, должно быть, интересуется, как тут без него шли дела.
     - Да нормально все, спокойно, - встрял Гера, - Богдан вот только девку из подпола выпустил.
     Гера с победным видом глянул на Богдана. "Сейчас тебе попадет", - казалось, говорил его взгляд.
     Лицо Михася почернело. Он страшно заревел и полез к Богдану с кулаками, но тут вдруг заметил открытую Герой дверь передней комнаты, потерял ориентацию и, вместо того чтобы съездить Богдану по уху, перешагнул через порог, вошел в комнату и, держась рукой за печь, добрался до дивана и упал на него.
     Остальные вошли в переднюю следом за Михасем, только Лева задержался в сенях. На всякий случай он запер дверь, ведущую на улицу, и, прежде чем войти в комнату, натянул черную маску.
     "Этим хохлам что? - думал он. - Завтра они свалят в свой Львив, ищи их, а мне свой фейс засвечивать неохота".
     Упав рядом с Олей на диван, Михась осовелым взглядом обвел комнату, затем с ног до головы осмотрел пленницу. Оля с ужасом узнала в пьяном батьке того самого телевизионщика, который ни с того ни с сего предложил ей работу в "Телемагазине".
     Посмотрев на Олю, батька наконец что-то смекнул, удовлетворительно хрюкнул и, притянув девушку к себе, пьяно чмокнул в плечо.
     - Я думал, она в подполе замерзнет, - по-украински объяснил Богдан. - Мороз сегодня градусов двадцать пять. Она уже сама не своя была. И не ест ничего...
     Михась мотнул головой, затем обернулся к Свете, которая благоразумно держалась пока в тени, поманил ее пальцем.
     Света вышла на середину комнаты. Михась повернулся к Оле, стащил с нее шубу. Наручники, пристегнутые к ножке дивана, не позволили стащить один рукав. Михась рассвирепел, вскочил, поднял диван вместе с сидящей на нем Олей, снял с ножки кольцо наручников.
     - Ну-ка надень!
     Михась бросил шубу в лицо проститутке.
     Света без внешних эмоций сняла с себя кожаную куртку и надела шубу. Посмотрела на себя в зеркало. Поправила волосы. Все невольно отвлеклись, наблюдая за ней. Света в шубе заметно похорошела, приобрела солидный вид. Она и сама это видела и с удовольствием вертелась перед зеркалом, поправляя волосы то так, то эдак, то расстегивала верхнюю пуговицу, то набрасывала на голову капюшон.
     На некоторое время Оля оказалась свободной. В ее сторону никто не смотрел. Она потихоньку приподняла сломанную ручку подлокотника дивана, надела кольцо "браслета" на деревянный столбик и поставила ручку на место. Теперь со стороны казалось, что она надежно прикована к подлокотнику.
     Конечно, если кто-то захочет проверить надежность, то сразу поймет... Но она надеялась, что о ней на некоторое время все забудут, и тогда... Пока у нее не было никакого конкретного плана, но на всякий случай лучше быть свободной...
     - Гарно! - воскликнул Михась. - От яка дивчина! Кровь с молоком!
     Встав с дивана, батька, пошатываясь, подошел к Свете, обнял ее за талию и увлек за собой к двери, ведущей в единственную свободную комнату.
     - Пойдем, малышка!
     Распахнув дверь, он кивнул Свете на широкую железную кровать с пирамидой подушек, покрытых кисейным покрывалом. Сам вернулся к столу, взял из пакета привезенную из Москвы бутылку водки и коробку апельсинового сока.
     - Не спускайте с нее глаз, - кивком указал Михась на Олю, и дверь комнаты за ним закрылась.
     Гера чувствовал себя разочарованным.
     - Не поперхнись ядовитой слюной, - похлопав его по плечу, пошутил Богдан.
     Гера промолчал.
     - Какого черта я должен теперь не спать ночью? - возмутился Лева. - Ты ее выпустил, ты и карауль.
     - А кто тебя заставляет? Спи себе.
     - Хватит вам, давайте лучше поедим, - предложил Гера, устраивая шмон по привезенным батькой пакетам.
     - Эй, хлопцы! - донесся до них из-за двери голос Михася. - Я ворота не закрыл! Сбегайте на двор, закройте.
     - Черт, - буркнул Богдан. - Я не пойду. Я и так целый день надрываюсь.
     Гера и Лева нехотя вышли из комнаты.
     Богдан вынимал из сумок одну баночку за другой, внимательно читал надписи на этикетках, обнюхивал, разглядывал на свет содержимое разнокалиберных баночек с непривычными импортными продуктами: мидии в винном соусе, маринованные шампиньоны, плавленые сырки с ветчиной, икорное масло, круассаны...
     - От бис, - тихо шептал он, с восхищением разглядывая гору продуктов на столе.
     Повернулся к Оле:
     - Исты будешь?
     Оле показалось, что он ей заговорщицки подмигнул. Может, просто показалось?
     Она кивнула: буду.
     Вернулись со двора Лева и Гера. Последний принялся открывать консервы, нарезать хлеб.
     - ...И в машине окна закройте, снегу нанесет, - проорал Михась из комнаты очередное поручение. Богдан с Герой пошли его выполнять.
     - Чаю можно? - попросила Оля.
     Лева заглянул в электрический самовар, стоящий на столе, тяжело вздохнул, взял пустое ведро и пошел во двор за водой.
     Оля осталась одна. Сердце ее учащенно забилось: что теперь?
     Она обвела глазами комнату. Разумеется, никакого телефона здесь нет. Что же придумать?
     Самое главное, она не знала, где она находится, но, поскольку все вокруг говорили по-украински, она решила, что похитители вывезли ее из России на Украину.
     Мысли Оли завертелись вокруг девушки в зеленых лосинах, которую привез с собой главарь бандитов.
     Кто она? Видно, что она попала сюда впервые и никого не знает. Она похожа на обыкновенную проститутку. Может быть, она поможет?..
     На шкафу Оля заметила железную коробку из-под печенья. Ее бабушка хранила в такой жестянке нитки, иголки, старые значки, обрывки бус и огрызки карандашей. Оля быстро отцепила наручники от подлокотника дивана и дотянулась до коробки. Открыла ее - так и есть! Все вперемешку: шпульки, пуговки, лоскутки, катушки разноцветных ниток. Она порылась и выкопала лежащий на донышке обломок химического карандаша. Быстро закрыла коробку, поставила ее на место, а карандаш спрятала в кармане пиджака.
     На зеркале, заткнутая за край рамы, висела поздравительная новогодняя открытка. Оля схватила и ее, сунула в карман и, вернувшись на диван, быстро продела кольцо наручников в деревянный столбик подлокотника.
     В дом вернулись Гера и Богдан, на ними - Лева с ведром воды. Поставили самовар, уселись за стол.
     - Тебе сколько лет? - обратился к Оле украинец с льняным чубом.
     - А тебе-то какое дело? - перебил его гигант с фонарем под глазом. - И вообще, не пора ли ее обратно проводить? Уже согрелась.
     - Да ладно тебе! Пусть сначала поест, - вступился за пленницу Богдан.
     Оля робко кивнула.
     - Да, пожалуйста, - тихим голосом попросила она, - можно мне сначала пообедать?
     Она обвела троих бандитов умоляющим взглядом.
     - Жри, черт с тобой, - пожал плечами толстяк. - Что мне, жалко? Чего я должен за всех горбатиться? - добавил он, с обидой посмотрев на приятелей. - Ваше дело, а я переживаю... Мне-то что!
     Богдан ловко соорудил Оле могучий бутерброд, второй бандит в черной маске подал ей кружку чая.
     Глядя на эту идиллию, толстяк с разукрашенным лицом только хмыкал и пожимал плечами.
     Оля не столько ела, сколько обдумывала создавшееся положение.
     Самый опасный из украинской банды - толстяк с синяками, который пытался ее изнасиловать. Она боялась его больше всех. Тот симпатичный блондин, который подошел к ней на остановке, а потом затащил в машину, судя по всему, настроен довольно дружелюбно. Остальные... с виду нормальные, но поди знай, что у них на уме? Главарь тот, что приехал на машине с девушкой. Только от этого, который почему-то ходит в черной маске, неизвестно что ждать.
     Правда, не видно блондина, который следил за ней возле дома.
     - Что со мной будет? - спросила она, глядя Богдану в глаза.
     Он решил ответить ей по-украински, чтобы поддержать политическую корректность операции. Он долго и с воодушевлением разъяснял девушке суть программы их партии, идейную значимость их борьбы и то, что с ней поступят в соответствии с правилами международного политического терроризма: никакого насилия, только выдвижение политических требований...
     - Разумеешь? - время от времени переспрашивал он.
     Оля понимала беглую украинскую речь через пень колоду, но послушно кивала.
     - Короче, Че Гевара, - насмешливо протянул по-русски человек в маске.
     Демонстрируя свое равнодушие к "болтологии" свядомых украинцев, он включил телевизор, придвинул поближе к нему кресло и, таким образом, оказался ко всем спиной.
     Натрескавшись вволю, толстяк с детскими щеками сладко потянулся, сказал что-то по-украински и вышел в сени. Оля услышала, как заскрипели под его тяжестью ступеньки винтовой лестницы, ведущей в мансарду.
     Гера решил отправиться на боковую.
     Богдан остался с пленницей. Он еще некоторое время пытался объяснять ей идеологическую подоплеку ее похищения, но Оля никаких вопросов не задавала, и запас энтузиазма у Богдана скоро иссяк. К тому же он почувствовал необходимость сбегать на улицу.
     Как только Оля осталась в передней одна, она вытащила из кармана карандаш, оторвала от открытки маленький кусочек и написала записку:
     "Пожалуйста, позвони по этим телефонам в Москву (она записала код Москвы и свой домашний номер телефона, а также номер мобильного матери), в любое время, попроси Валерия Николаевича или Елену Александровну. Скажи, что Олю похитили. Мои родители тебе хорошо заплатят. Умоляю тебя, помоги мне отсюда выбраться. Никто не узнает, что это ты мне помогла".
     Лева демонстративно не поворачивался к пленнице. Его раздражали любовные стоны Михася и неизвестной девки, доносящиеся из соседней комнаты, да еще вперемешку с молитвами, которые бубнила в своей комнате за перегородкой баба Галя.
     "Что ему тут, бесплатная гостиница?" - кипел от злости Лева. - "Устроили притон. Вот пойду тоже и завалюсь спать, как этот жиртрест. Пускай Богдан чувиху караулит всю ночь. Я не двужильный. Если сбежит, то с него шкуру спущу".
     Он не уходил только потому, что боялся: если Оля сбежит, не дай бог, то он рискует больше остальных.
     "Этим-то что! А мне еще тут жить..."
     Неожиданно он встал и направился к Оле.
     Девушка едва успела спрятать записку в кулак.
     Лева остановился напротив, проверил, прикована ли она к дивану, но не догадался приподнять сломанный подлокотник. При его приближении Оля сжалась от страха. Затем Лева без слов стащил с девушки зимние сапоги и забросил под печь.
     "Без шубы и без сапог по снегу не побежит", - решил он.
     Теперь можно было спокойно ложиться спать.
     В это время со скрипом отворилась дверь комнаты, и в переднюю вышла Света, босая, в накинутой поверх голого тела рубашке Михася. Она прошла к столу, взяла нож и принялась нарезать хлеб.
     - Что, проголодались? - осклабился Лева.
     Девица смерила его взглядом:
     - Отвали.
     Обидевшись до глубины души, Лева выскочил в сени, сильно грохнув дверями.
     У Оли застучало в висках. Она покосилась в сторону открытой двери комнаты. Там было темно, она увидела лишь белеющее постельное белье на кровати и разбросанные по полу подушки.
     "Может быть, он уснул", - подумала она про главаря.
     Светка двигалась по комнате, не обращая на Олю никакого внимания.
     "Господи, сейчас или никогда!"
     - Девушка! - шепотом окликнула ее Оля.
     Та оглянулась, посмотрела:
     - Проблемы?
     Оля жестом попросила ее подойти. Приложила палец к губам. Тихо зашептала:
     - Прочитайте! - сунула ей в руку записку.
     Сняла с лацкана пиджака брошку - подарок отца на день рождения, буква "О" с завитушкой, - сунула девушке:
     - Это золото.
     В переднюю с веселым рычанием влетел окоченевший Богдан, подскочил к самовару и приложил к нему покрасневшие от мороза руки.
     - О, це мороз, брр! - бодро прокричал он.
     Оля сделала вид, что ничего не случилось.
     Девушка, сохраняя внешнее спокойствие, незаметно сунула записку в карман рубашки, собрала на тарелку бутерброды и удалилась в комнату, плотно прикрыв за собой дверь.
     У Оли отлегло от сердца. Она даже повеселела. Завтра девушка позвонит в Москву ее родителям. Оля в этом отчего-то не сомневалась. Она до сих пор никогда не встречала настоящую проститутку, но традиция классической русской литературы воспитала в ней мнение, что наши проститутки - существа сердобольные, отзывчивые и честные.
     "Нужно будет обязательно, когда все это кончится, пригласить ее к нам в гости, - мечтала Оля. - Нужно ей помочь, устроить на работу, или, если захочет, пусть поступает в институт. Наверное, она бедная, из неблагополучной семьи, вот и пришлось..."
     - Богдан!
     Дверь комнаты распахнулась, и в переднюю влетел голый до пояса Михась. Одной ногой он никак не мог попасть в штанину джинсов.
     - Беда!
     Михась подскочил к Оле, пнул ее кулаком в грудь:
     - У, сука!
     Повернувшись к Богдану, он швырнул ему в лицо смятую Олину записку, страшным голосом заорал на него, заматюкался.
     У Оли душа в пятки ушла.
     "Господи, что же я наделала?"
     По лестнице загрохотали тяжелые ботинки, в переднюю вбежали заспанные Лева и Гера.
     - Это ты так нам отплатила за то, что мы с тобой по-хорошему? - подступившись к Оле, орал на нее Михась. - Сейчас ты узнаешь, что такое по-плохому.
     Он вытащил из заднего кармана джинсов пистолет и приставил дуло к Олиному лбу. Другой рукой больно схватил Олю за волосы.
     Она зажмурилась, втянула голову в плечи.
     - Открой глаза, стерва, смотри на меня. Глаза открой, я сказал, пока тебе мозги не вышиб!
     Он с силой потряс ее голову. Из глаз Оли брызнули слезы. Она широко открыла глаза. В дверях комнаты стояла, положив рука на руку, девица в мужской рубашке и спокойно, даже с издевкой, наблюдала за Олей.
     Богдан и Лева виновато уставились в пол. Гера в душе ликовал: "Вот-вот! Так я и знал!"
     Впопыхах Лева забыл натянуть черную маску. Оля встретилась с ним взглядом. В ее глазах мелькнуло удивление и разочарование: как! тот самый блондин с собакой, что следил за ней возле дома, - он и есть бандит в маске?
     - Ты что думаешь, мы в пионерском лагере? В войнушку играем? - Михась постучал по лбу Оли холодным вороненым дулом. - Шутки шутим? Так вот, чтобы ты запомнила, дура, что это не шутки.
     Он размахнулся и ударил ее в лицо рукояткой пистолета. Левая щека сразу же онемела, словно сделали укол анестезии. Из разбитой губы пошла кровь.
     - Это я еще вполсилы, для ума... А вы, - повернулся Михась к Богдану и Гере, - замкните ее обратно в погреб... Слышишь? Специально говорю по-москальски, чтобы ты все зразумела. Не кормить ее, давайте тильки воду и хлиб, щоб не подохла. Тут не санаторий. Раз не может с нами по-человечески, то и мы с ней не будем. Усе!
     Михась махнул рукой.
     - Чекайте, еще!
     Он вывел Свету на середину комнаты и произнес по-украински речь, смысл которой Оля поняла. Он приводил в пример гражданскую самосознательность "простой украинской девушки".
     Затем, порывшись в бумажнике, Михась вытащил стодолларовую купюру и демонстративно подарил ее Свете.
     Гера подошел к Оле, расстегнул наручники и, придерживая ее за шиворот, препроводил в сени. Там ее заставили спуститься в погреб.
     - Я же замерзну! - крикнула она, как только дотронулась босыми ногами до ледяного цементного пола. - Эй! У меня же ни сапог, ни шубы!
     Кто-то сверху сбросил ей на голову тяжелый овечий тулуп. Затем последовали наручники:
     - Прикуешь себя сама и за обе руки, слышишь? Через час проверю, если не надела наручники, врежу так, что звездочки посыплются.
     Она узнала по голосу блондина, который все время прятал свою рожу под маской.
     Затем люк опустился. На этот раз свет в подполе включать не стали.
     - Мне кажется, я знаю, что это за документы, - сказал Игорь Вересов.
     Турецкий вдруг почувствовал, что взгляд Вересова стал каким-то другим. Более проницательным, что ли.
     - И что вы думаете по этому поводу? - с достаточной долей небрежности сказал Турецкий, хотя ему хотелось вытрясти из него все как можно скорее.
     - Вы, наверное, знаете, Александр Борисович, что Елена Александровна занималась в Государственной думе вопросами связей Украины и России. Причем, насколько я знаю, она начала курировать именно этот вопрос совершенно случайно - вначале она вошла в комиссию по связям со странами СНГ, и ей поручили вести украинское направление. Постепенно она втянулась, ну и... Появились связи, наладились контакты. Много раз она бывала в Киеве, в Донецке, в Харькове. Соответственно, к Мартемьяновой стали поступать документы, которые, скажем так, более подробно обрисовывали ситуацию в той или иной области, или того или иного человека, или организацию. Вы меня понимаете?
     - Вполне, - отреагировал Турецкий, - значит, раньше она никогда не была связана с этой тематикой?
     - Нет, - ответил Вересов, - это произошло абсолютно случайно. Но, как очень тщательный и ответственный человек, она полностью влилась в работу. Можно сказать, постоянно только и занималась этим вопросом. Причем, Мартемьянову интересовали буквально все сферы, в которых Украина и Россия были хоть как-то связаны. Вы понимаете, что таких сфер, несмотря на долгие годы, прошедшие после развода, осталось порядочно. Она собирала материалы, которых со временем накопилось очень много.
     - Я полагаю, крайне много, - заметил Турецкий.
     Игорь Вересов кивнул:
     - Да. Причем, в отличие от многих и многих своих коллег, Елена Александровна не жалела сил и работала засучив рукава. Она настолько углублялась в некоторые вопросы, что нам даже приходилось иногда в неофициальном порядке гасить нарождающиеся скандалы.
     - Например.
     - Например с премьер-министром Лазаренко. Документы, которые попали к Елене Александровне, явно изобличали его по всем выдвинутым обвинениям. А как вы знаете, все никак не могут решить, виноват Лазаренко или нет. Конечно, его сторонникам, мягко говоря, не нравилось, что у публичного политика в России есть эти документы. Ведь депутат, в отличие, скажем, от ФСБ или прокуратуры, человек свободный. Захочет - в прессу отдаст, захочет - выйдет на площадь и будет листовки разбрасывать. Или по радио выступит...
     - Или по телевидению, - в тон ему продолжил Турецкий.
     Вересов покачал головой:
     - Нет, Александр Борисович, здесь гораздо проблематичнее. Телевидение у нас контролируется. Олигархи там всякие или само государство в лице разных структур, которые действительно имеют реальную власть. Хотя бы в пределах Садового кольца. Вы меня понимаете?
     Турецкий кивнул.
     - Да, и по поводу Лазаренко. Пошли звонки, просьбы о гарантиях, что документы не будут представлены широкой публике. Но все было очень культурно, без всяких угроз и уголовщины. Разумеется, Елена Александровна не имела никаких планов в отношении этих документов и пообещала, что не будет их оглашать.
     - Это было давно?
     - Да. Прошло больше полугода.
     - Еще были подобные ситуации?
     - Да, что-то похожее произошло, когда к Елене Александровне попала магнитофонная запись разговора главного энергетика Крыма и заместителя главнокомандующего нашего Черноморского флота. Энергетик требовал денег за то, чтобы не отключать энергоснабжение флота. Елена Александровна, помню, была очень возмущена, уже собиралась отдать пленку на один из телеканалов, когда позвонил сам главнокомандующий и попросил не поднимать скандала. Дескать, это будет только на руку украинским властям, с которыми после этого отношения обострятся. Ну, и пленка эта осела в сейфе Мартемьяновой.
     - Интересно, - сказал Турецкий, - и как же к ней поступали все эти материалы?
     - Разными путями. Я уже говорил, что, с тех пор как Елена Александровна стала заниматься этой тематикой, у нее завязалась масса знакомств. Приносили люди - украинские депутаты, журналисты, несколько раз даже государственные чиновники. А иногда просто поступали анонимные письма или бандероли.
     - Значит, остается выяснить, какие документы поступили к Мартемьяновой в последнее время?
     Вересов усмехнулся:
     - Не все так просто, Александр Борисович. О том, какие именно документы поступают к ней, знала только сама Елена Александровна.
     - А вы?
     Вересов покачал головой:
     - Не всегда. Скажу больше, в большинстве случаев я просто не знал, сообщил ли очередной посетитель какую-то информацию или нет. А о том, поступили от него документы или нет, Елена Александровна сообщала сама. Или не сообщала вовсе.
     - Неужели она скрывала информацию даже от своего помощника?
     - Конечно. И от помощника, и от секретарей, и от коллег по фракции. Посудите сами - я работаю с Еленой Александровной около десяти месяцев. Даже года еще нет. Так что ничего странного нет в том, что она не всегда мне доверяла.
     - А где вы работали раньше?
     - Юрисконсультом в одной фирме.
     - В какой?
     Вересов помолчал, как бы собираясь с мыслями, а потом ответил:
     - В "Юнитекс трейдинг".
     Ого, подумал Турецкий. Это уже интересно. Скандал с "Юнитекс трейдинг" около года тому назад, ну, пожалуй, поменьше, да, как раз с тех пор прошло именно месяцев десять. Тогда об этом твердили все газеты. Речь шла об огромных взятках, которые давали руководители фирмы очень высоким чиновникам за выгодные подряды на строительство офисных и правительственных зданий по всей России. Фирма заработала на этом баснословные деньги, чиновники, надо думать, тоже положили в карман немалый куш. То есть всем хорошо, кроме отечественных строительных фирм, которые, как всегда, в прогаре. Тогда этот скандал удалось замять благодаря участию все тех же всемогущих чиновников. Правда, "Юнитекс трейдинг" пришлось-таки свернуть свою деятельность в России, а некоторым особенно замаранным чиновникам сменить работу. Одному даже в виде наказания пришлось уехать послом в какую-то африканскую страну.
     - О-о, - улыбнулся Турецкий, - значит, вы попали под сокращение?
     - Да. Но если бы не было сокращения, я бы и сам уволился. Знаете, работать в фирме с такой репутацией...
     Турецкий понимающе покивал.
     - А как вы попали на работу к Мартемьяновой? Ведь после юрисконсульта крупной фирмы помощник депутата - это явное понижение в должности?
     - Конечно, - согласился Вересов, - дело в том, что меня попросили...
     Сказал он об этом как-то неохотно. Турецкий, конечно, сразу же насторожился:
     - Кто именно попросил?
     - Мой дядя. Анатолий Владимирович Хрыжановский.
     Турецкий чуть не упал со стула.
     - Значит, председатель парламентской фракции "Виват, Россия!" ваш дядя?
     - Да, - скромно опустил глаза Вересов.
     На маленьком пульте у кровати Вересова замигала красная лампочка и раздался негромкий сигнал. Вересов с облегчением вздохнул.
     - Извините, но, насколько я понимаю, сейчас сюда придет медсестра, чтобы сделать уколы. Вы подождете в коридоре или отложим наш разговор?
     - Нет, я, пожалуй, подожду, - сказал Турецкий, - кроме того, вы обещали рассказать о ваших предположениях по поводу документов.
     Через секунду в палату действительно вошла симпатичная медсестра с небольшой коробочкой в руках, где, по всей видимости, лежали шприцы.
     Да, подумал Турецкий, выходя из палаты, я определенно не отказался бы здесь полежать недельку-другую. И медсестрички здесь как на подбор...
     Он вышел на лестницу, где еще раньше заметил табличку "Место для курения", вытащил сигареты, щелкнул зажигалкой и с наслаждением затянулся.
     Конечно, то, что этот Вересов племянник самого Хрыжановского, еще ни о чем не говорит. И его работа в "Юнитекс трейдинг" - тоже. Но Турецкий знал, и его опыт подтверждал то, что простые совпадения в жизни, конечно, бывают, но, когда их число достигает критического уровня, это уже не совпадения и не случайности. Это звенья одной цепи, которые надо соединить с другими, недостающими звеньями. Которые, правда, нужно еще обнаружить... Иными словами, Турецкому казалось, что Вересов совсем не такая пешка в этом деле, за которую он хочет себя выдать. Этому пока не было никаких подтверждений. Но они найдутся. Турецкий чувствовал, что они есть. А раз есть, то их можно найти. И он их найдет. Обязательно найдет.
     Александр Борисович затушил сигарету и вернулся в палату Игоря Вересова. Он лежал все в той же позе и рассеянно посмотрел на Турецкого, когда тот вошел.
     - Ну-с, продолжим нашу беседу? - бодро спросил Турецкий, усаживаясь в кресло.
     - Угу, - буркнул Вересов.
     Турецкому показалось, что он теперь не слишком-то рад этой беседе.
     - Итак, вы сказали, что знаете, что за документы требовали от Мартемьяновой бандиты.
     Вересов кивнул.
     - Перед тем как вы мне расскажете, что именно это за документы, я хотел бы уточнить одну деталь: сама Мартемьянова догадывалась об этом или нет? А если догадывалась, то почему не задала прямой вопрос бандитам?
     - Знаете, Александр Борисович, я думаю, что Мартемьянова как политик не могла в этом деле пользоваться догадками. В конце концов, для этого пришлось бы перебрать все содержание сейфа. И потом, звонили-то эти бандиты с украинским акцентом всего один раз. Вернее, два - второй, роковой звонок был от имени Гордеева. Так что никакой возможности предложить что-либо похитителям не было.
     Турецкий развел руками:
     - Все это в высшей степени странно.
     - Да, странно, - подтвердил Вересов, - но послушайте, что произошло неделю назад. Да, ровно неделю, ну, может, дней восемь-девять. Среди почты я обнаружил небольшую бандероль. В ней оказалась видеокассета. Обратного адреса не было, однако, судя по штемпелю, бандероль была отправлена из Львовской области. Так как я уже вскрыл бандероль, Мартемьянова разрешила мне вместе с ней посмотреть кассету. Надо сказать, такое случалось нечасто - я уже говорил об этом. На кассете оказался любительский фильм с закадровым текстом. Автор представился как "независимый журналист" и сказал, что все было снято специальной скрытой камерой, встроенной в кокарду на его фуражке. Он даже продемонстрировал эту фуражку в самом начале фильма - конечно, не показывая своего лица. Это действительно совершенно шпионская штучка - отверстие диаметром два миллиметра, суперчувствительный микрофон, сама камера передает радиосигнал магнитофону, который находится в сумке, в двадцати метрах.
     Итак, судя по его словам, он проник в лагерь полуподпольной ультранационалистической организации "Украинский народный фронт" в качестве нового члена организации, и ему перед этим пришлось пройти многомесячную проверку. На пленке были запечатлены некоторые сценки из жизни одного военизированного лагеря этой организации, который находится, по его словам, где-то в прикарпатских лесах. Человек за кадром рассказывал, что этот лагерь всего лишь один из полутора десятков, которые находятся на территории Западной Украины.
     Люди в военной форме с автоматами стреляли по мишеням, отрабатывали приемы рукопашного боя, у них даже была вполне профессиональная полоса препятствий. Короче говоря, можно сказать, что фактически это военная часть. Я помню, у них даже были бронетранспортеры и полевые пушки. Представляете? И везде флаги с трезубцем в дубовых листьях. У меня сразу создалось такое впечатление, что это фашистская организация. А потом впечатление подтвердилось. Дальше на экране появились страшные кадры - эти молодчики в военной форме избивали какого-то человека. При этом они выкрикивали что-то типа: "Сейчас мы тебе покажем, москаль недобитый, где раки зимуют!" Лицо человека было, помню, совсем синим от побоев, и он почти не реагировал на сыпавшиеся со всех сторон удары. А потом они привязали его к дереву, облили чем-то из канистры и подожгли. Это был ужас! Елена Александровна закрыла лицо руками и с трудом удержалась, чтобы не выбежать из комнаты. Следующей сценой, как сообщил неизвестный журналист, был совместный пикник фашистов и главы администрации района. Они сидели на берегу речки - мужик в галстуке и трое в полевой форме, рядом с ними жарили шашлыки. Судя по всему, автор фильма был среди тех, кто жарил эти самые шашлыки, потому что камера все время двигалась от мангалов к сидящим на берегу. А потом он, видимо, снял свою фуражку с встроенной камерой и положил рядом с ними. Теперь на экране были только руки, берущие еду, наливавшие вино в стаканы. Зато стал слышен разговор. Журналист переводил. Лидеры фашистской организации и глава района обсуждали планы каких-то операций. Впрочем, слышно было плохо, а журналист ограничился самыми общими комментариями, что, дескать, они готовят теракты в приграничных с Россией районах. Ну и потом, в самом конце, аноним сообщил, что отсылает эту пленку Мартемьяновой как одному из немногих честных политиков в России, которые интересуются украинской тематикой.
     Он умолк, выжидательно глядя на Турецкого. Александр Борисович спросил:
     - Значит, вы полагаете, что эти самые националисты похитили дочь Мартемьяновой для того, чтобы получить пленку назад?
     Вересов покачал головой:
     - Не совсем так. И вы, и я, и похитители понимаем, что пленка - это такая вещь, которую очень просто копировать, тиражировать, размножить и так далее. Поэтому где гарантия, что, даже если Мартемьянова вернет кассету, она не снимет с нее копию?
     - Из этого следует?
     Вересов тяжко вздохнул:
     - Из этого следует, что этот анонимный журналист, который прислал кассету, подверг Мартемьянову огромному риску. Уж не знаю, как бандиты узнали, что он журналист, что он снимал на портативную камеру то, что творится в этом лагере, как, в конце концов, они выведали, что он отослал кассету именно Мартемьяновой, хотя, судя по их методам, это все сделать не так уж сложно. Может быть, журналиста постигла та же участь, что и человека на кассете... Короче говоря, мне кажется, что у этих людей разговор короткий: свидетель должен быть физически устранен.
     - То есть вы хотите сказать, что вся операция была проведена для того, чтобы вызвать Мартемьянову и вас в безлюдное место и застрелить?
     Вересов почесал подбородок и пожал плечами:
     - Это моя версия. Она может быть ошибочной.
     - Но зачем надо было похищать дочь?
     - Чтобы связать Елене Александровне руки. Чтобы держать ее на крючке. Чтобы ей и в голову не пришло отдать кассету, например на телевидение. Чтобы деморализовать ее. Ведь деморализованный человек теряет бдительность. И его гораздо легче поймать на удочку типа фокуса с измененным голосом.
     Турецкий с сомнением покачал головой:
     - Если бы они просто хотели убить Мартемьянову, зачем такой мудреный способ?
     - Вы, Александр Борисович, наверняка лучше меня разбираетесь в психологии преступников. Но мне кажется, убийство депутата Государственной думы - это не такая уж простая вещь. Мартемьянова приезжает домой на служебной машине, уезжает домой на ней же. Выходит из дома она в разное время. У подъезда дома покушение устроить нельзя - охрана. У здания Госдумы в центре Москвы - тоже. По дороге - нереально. В квартиру ворваться невозможно. В своем избирательном округе она бывает нечасто. Узнать о ее планах невозможно: Елена Александровна сама часто до последней минуты не знала, где она будет через час. Никаких командировок в ближайшее время не предвиделось. Бомбу в машину тоже не подложишь: днем она стоит возле Госдумы, а ночью - в гараже управления делами. И как они должны были организовать покушение? Не забывайте, что преступники были стеснены во времени - каждый день повышал вероятность того, что кассета будет обнародована. Поэтому, мне кажется, они действовали очень логично - заставили Елену Александровну забыть обо всем, кроме своей дочери, совершенно ее дезориентировать, а потом устроили покушение.
     - Ну хорошо. Они совершили покушение, убили Мартемьянову. Но ведь кассеты-то у них по-прежнему нет?
     - Да. Но во-первых, после этого случая вряд ли здравомыслящему человеку захочется ее обнародовать. Разве что самоубийца решится на такое. Во-вторых, не забывайте, что Ольга все еще в руках преступников и они могут воздействовать, например, на Валерия Николаевича, мужа Елены Александровны. Так что получить кассету назад теперь - дело техники. А если даже и не получат, то ничего страшного...
     - Но ведь они отдают себе отчет в том, что следствие может обнаружить кассету?
     - О-о, следствие - это совсем другое дело. Вы ведь, Александр Борисович, если найдете эту кассету, не побежите с ней на телевидение?
     - Нет.
     - Вот-вот. Вам по должности не положено. Это вещественное доказательство, которое должно быть приобщено к делу, зарегистрировано, описано и будет храниться до конца следствия и дальше. А если даже вам захочется обнародовать содержание кассеты, то без санкции начальства сделать это вы не имеете права. Верно?
     - Верно.
     - Ну вот. А начальство никогда в жизни такой санкции не даст. Ведь наверняка о существовании военизированных лагерей на Украине известно и в ФСБ, и в Министерстве безопасности Украины, и даже в ЦРУ и в Моссад. Так что, если даже эта кассета попадет вам в руки, ничего страшного не произойдет.
     - Да, интересно вы рассуждаете, - заметил Турецкий.
     - Просто так обстоят дела на самом деле. Да, в-третьих, они сделали попытку найти кассету. Позавчера ко мне в квартиру кто-то проник, устроил что-то типа обыска и оставил карточку с эмблемой этого самого УНФ.
     Турецкий не подал и виду, что один их общий знакомый пережил аналогичный случай.
     - И что пропало?
     - Ничего. В том-то и дело. Ни деньги, ни ценные вещи. Замок цел. Кстати, после этого случая я и начал догадываться, чьих рук дело похищение Ольги.
     - А вы сказали об этом Мартемьяновой?
     Вересов кивнул.
     - Сказал. И мне показалось, что она даже согласилась. Но что толку - похитители-то больше не звонили...
     Турецкий вышел из больницы, когда уже начали сгущаться сумерки. Допрос Игоря Вересова занял часа три, если не больше.
     Итак, информация, которую Александр Борисович получил от помощника Мартемьяновой, собственно говоря, оказалась исчерпывающей. Оставалось только выйти на этот самый УНФ, найти людей, которые были в Москве. Одним словом, мотив убийства, виновники и, что самое главное, заказчики - налицо. Значит, преступление фактически... раскрыто?
     Турецкий сел в свою машину и не торопясь вырулил со стоянки у ЦКБ. Кстати говоря, теперь ясно, почему Игорь Вересов оказался именно здесь, в этой больнице, - благодаря своему высокопоставленному дяде.
     Такого в практике Турецкого, да и, наверное, вообще никого, не было. Раскрыть заказное убийство не кого-нибудь, а депутата Государственной думы на следующий день после его совершения? Фантастика! Если это действительно так, то Турецкому стоит присвоить классный чин государственного советника юстиции третьего класса, то есть генерал-майора, и поставить бронзовый бюст на родине, а значит, в самой что ни на есть столице. Кстати, место на Лубянке пока еще свободно...
     Турецкий вел машину и размышлял. Конечно, все вроде бы логично. Националисты, кассета, хитроумный план нейтрализации Мартемьяновой... Но что-то подсказывало ему, что не так все просто.
     Это "что-то" была интуиция, которая редко изменяла Турецкому.
     Раздался телефонный звонок. Турецкий вынул из кармана мобильник:
     - Я слушаю.
     - Саша! - раздался в трубке взволнованный голос Грязнова. - Скорее дуй на Петровку! Мартемьянова у меня!
     Когда все в доме утихомирилось, баба Люба осторожно высунула нос из своей комнаты.
     В передней лампа была выключена, и комната освещалась призрачным голубым светом, льющимся от телеэкрана. Перед телевизором на диване дремал Лева, завернувшись в одеяло. Он не услышал, как баба Люба незаметно и тихо, как мышь, подкралась к нему и, наклонившись, прошептала на ухо:
     - Жидовку успели сховать?
     От неожиданности Лева вскрикнул и подскочил.
     - Тьфу, тьфу, чтоб тебя, дура старая! Так же и помереть можно от разрыва сердца!
     В темноте бабулю можно было принять за привидение - в белой сорочке, с распущенными по плечам седыми волосами, с изборожденным глубокими морщинами лицом. Ночью она обходилась без палки, причем двигалась легко и свободно.
     - Чего она к нам приперлась? Места другого не нашла, - тихо ругалась баба Люба. - Эти жиды все богатые, у них золота у всех наховано, откупиться могла, так нет... На нас беду накличет.
     - Баба, иди спать, - сердито бурчал Левчик.
     - Сховали ее?
     - Сховали, сховали, никого нет, все полицаи уехали, на мотоциклах. Иди спать ложись.
     Лева подтолкнул бабулю к дверям ее комнаты.
     - Я на ведро схожу в сени, - сказала бабуля.
     - Иди куда хочешь, отстань только от меня!
     Лева со стоном накрылся с головой и отвернулся лицом к спинке дивана.
     В сенях тихо звякнуло помойное ведро. Через некоторое время баба Люба вернулась в переднюю. Беззвучно подошла к телевизору, выключила его. В передней стало совсем темно. Сквозь обледеневшие окна со двора не проникало ни единого лучика. Ночь была темной, безлунной...
     Старуха на ощупь поползла к своей комнате. Открыла дверь. Держась рукой за стену, доковыляла до своей кровати, оперлась рукой на железную спинку и села на постель. Одеяло вдруг издало придушенный звук и судорожно забилось под бабой Любой.
     Лева проснулся от истошного женского визга и бабушкиного крика:
     - Гвалт! Людечки, рятуйте!
     Лева ошалело вскочил, не понимая, в какую сторону бежать. В переднюю с такими же растерянными заспанными рожами влетели Гера и Богдан. Вспыхнула лампочка под потолком, осветив неприглядную картину.
     Голая Света визжала, закрываясь подушкой, батька Михась брыкался, а баба Люба держала его обеими руками, для верности пытаясь придавить его своим весом, сев ему на голову.
     - Забери отсюда свою бабку, пока я ее не пристрелил! - орал полузадушенный Михась.
     - Напугал! - окрысился Лева. - Только спасибо скажу.
     Он с трудом оторвал бабулю от ее жертвы.
     - Пошли, пошли спать. Не пугай людей.
     - Ты же говорил, что она у тебя тихая, - сердито кричал Михась.
     - А я знал? Когда за ней дядька ухаживал, такого с ней не было, - отвечал Лева через стенку.
     Он отвел бабулю в ее комнату, усадил на кровать.
     - Ложись и лежи смирно! А то к кровати привяжу. Начнешь буянить, я тебя в дурдом сдам. А там полицаи и фрицы!
     Старуха юркнула под одеяло, как мышь. Закрыла глаза. Лева выключил в ее комнате свет, вернулся в переднюю, включил телевизор. Согрел воды, выпил крепкого кофе.
     Все было тихо. Он несколько раз заглядывал в бабкину комнату. Старуха ровно дышала, лежа с закрытыми глазами, и даже время от времени всхрапывала.
     "Заснула наконец, - решил Лева, укладываясь на диван и накрываясь одеялом. - Я только подремлю пять минут... Вот только глаза закрою и тут же встану..." Через пять минут он спал сладким сном и не слышал, как мимо него в сени тихо-тихо прокралась баба Люба.
     Оля сама не заметила, когда улетучился ее страх. Теперь она больше не боялась. Пока она томилась неизвестностью, страх не покидал ее, теперь ситуация стала более страшной, но и более определенной.
     Оля злилась на мать.
     "Все из-за тебя! - думала она, мысленно обращаясь к Елене Александровне. - Все из-за твоей идиотской работы... Ты никогда о детях не думала, только о своей работе. Тимошка умер из-за тебя, а сейчас я умру. Наконец ты совсем освободишься от нас... Ты только к этому и стремилась".
     Но злость возбуждала в ней желание действовать, а не безропотно сидеть и ждать смерти.
     Наверху послышались шаги, затем скрежет ключа в замке.
     "Проверка", - равнодушно подумала Оля.
     Она даже и не подумала приковывать себя наручниками, наоборот, зарыла их поглубже в картошку - пускай поищут, болваны!
     Люк погреба приоткрылся.
     - Живая ты чи ни? - услышала Оля над головой свистящий старушечий шепот.
     Она живо вскочила на ноги и полезла по лестнице наверх.
     - Бабушка, выпустите меня! - горячо зашептала она, увидев склонившуюся над подполом старуху с распущенными седыми волосами. - Пожалейте меня, бабушка, выпустите!
     Но старуха и не думала ее удерживать.
     - Геть з моей хаты, - злобно зашептала она, ухватив Олю за руку и с силой потянув ее наверх. - Жидовка, бисово семя, тьфу! Прости господи... Попалять разом з хатою. Немци у деревни, полицаи!
     Оля вылезла из подпола, но потом сообразила, что бежать нужно в теплой одежде, и, вырвавшись из рук старухи, нырнула за тулупом. Идти в дом за своими сапогами она и не думала. Еще раньше, сидя в подполе, она обнаружила на полке старую поношенную обувь, которую, видимо, использовали осенью для работ на огороде, потому что вся она была залеплена засохшей старой грязью. Оля выбрала наугад кеды, которые были бы ей не слишком велики, и торопливо обулась.
     - Бабушка, где мы находимся? Как эта местность называется? - попробовала было она расспросить старуху, но та только злобно замахнулась на нее кулаком:
     - У, жидовка! Геть!
     Сняла с дверей веранды огромный крюк и пинками вытолкала Олю на крыльцо.
     Не помня себя от радости, Оля бросилась бежать к воротам. Она боялась, что ворота окажутся запертыми на замок, но - слава богу! - калитка запиралась только на щеколду. Во дворе стоял припорошенный за ночь снежком синий джип.
     "Пропороть бы тебе шины", - подумала Оля, выбегая за ворота. Пригнувшись на всякий случай, чтобы ее не увидели из окна дома, она побежала вдоль забора и остановилась, чтобы оглядеться.
     Почти полная темнота окружала пригорок, на котором стоял дом. Слева пара тусклых лампочек освещала деревенскую улицу. Справа чернел лес. Было раннее утро, часов шесть.
     Леве снился тревожный сон. Он плавал в озере, наполненном зеленоватой мутной водой, а на противоположном берегу купались обнаженные девушки, но, как он ни старался до них доплыть, желанный берег удалялся, удалялся, а он все плыл и плыл, захлебываясь и выбиваясь из сил. Внезапно дивные голые девицы превратились в немцев с автоматами и в характерных касках. Рядом с немцами невесть каким образом оказались мотоциклы с колясками. Лаяли овчарки. Лева в ужасе прекратил загребать воду, попытался повернуть к противоположному берегу, но обнаружил, что... не может. И против своей воли плыл к берегу, на котором стояли фрицы. А те улыбались, видя, что добыча идет сама к ним в руки. Внезапно самый главный из немцев громко произнес сакраментальное:
     - Хенде хох!!
     Лева, видя нацеленные на него дула автоматов, не посмел ослушаться приказа. Он поднял руки и, в полном соответствии с законами физики, пошел ко дну...
     Проснувшись, он не сразу понял, где находится и сколько сейчас времени. Занавески на окнах выделялись светлыми пятнами, значит, уже рассвело. Лева почувствовал на лице чье-то дыхание. Он чуть повернул голову и отпрянул от ужаса, увидев перед собой темное морщинистое лицо.
     Над ним склонилась баба Люба и поправляла сползшее одеяло.
     - Спи, спи, внучек, не бойся, - прошептала баба Люба, гладя внука по голове. - Я ее выгнала.
     - Что? - не понял Лева. - Кого это ты выгнала?
     - Жидовку, що в нас ховалася, - улыбалась бабка. - Я ее з хаты выгнала, нехай у лесе ховается. А то немци хату зараз спалять.
     - О господи! - Лева кубарем скатился с дивана. - О господи, только не это! Только не это! Не это!
     Не обуваясь, он опрометью бросился в сени. Люк подпола был раскрыт. Он зажег свет и наклонился, в душе надеясь, что прикованная наручниками девушка не смогла выбраться наружу. Но мечты рассеялись. Внизу было пусто. Разбросанные одеяла, полосатый матрас. Пропал и тулуп.
     - О господи! - чуть не плача, стонал Лева, выбегая на крыльцо.
     Цепочка свежих следов тянулась через заснеженный двор к воротам. Судя по отпечаткам подошв, Оля бежала не босиком, а в какой-то обуви. Надежды хоть как-то спасти положение таяли с каждой минутой.
     Он выскочил за ворота, надеясь увидеть беглянку. Наезженная гладкая дорога, припорошенная мелким снежком, протянулась в обе стороны. На дорожке следы терялись. Лева в отчаянии побежал сначала вниз по дороге в сторону шоссе, но потом опомнился. До шоссе было около километра, человек идет со средней скоростью пять километров в час, значит, если бабка выпустила пленницу только что, они успеют ее нагнать. Судя по всему, произошло это недавно, иначе снег успел бы замести следы во дворе... Надо проверить другую дорогу. Если бы девчонка побежала к шоссе, он бы ее увидел, меж тем на дороге и в поле он не видел ни одной человеческой фигуры.
     Значит, она пошла вверх по дороге, а там горка закрывала Леве обзор.
     Ничего не оставалось делать, как будить Михася, хлопцев и ехать на поиски.
     А баба Люба с осознанием выполненного долга наконец легла спать...
     Рваные серые облака время от времени прятали бледный шар луны, затягивали все небо. Снегопад усилился, снег валил хлопьями.
     Крупные мохнатые пушинки падали Оле на голову, талый снег затекал за ворот тулупа.
     "Снег - значит оттепель, это хорошо", - думала она.
     Бежать уже не хватало сил. Тяжелый негнущийся тулуп давил на плечи. Резиновые подошвы старых кед скользили на наезженном, гладком снегу на дороге.
     Дом, из которого ей удалось бежать, остался далеко внизу, скрылся за горкой, и Оля не знала, обнаружили ее исчезновение или нет? Вдруг ее уже догоняют на машине? Что с ней будет, если поймают?
     "Нужно бы сойти с дороги", - решила она.
     А куда сойти? Лес на горизонте рисуется сизой дымкой, но вокруг дороги такие сугробы намело, что не заметишь, как увязнешь. Через заснеженное поле по колено в снегу не побежишь, и следы ее далеко будут видны.
     Бежать к деревне она не решилась. Кто их знает, этих хохлов, вдруг они все заодно? Кто ее пустит к себе в дом: чужую, в драном тулупе, с подпухшей разбитой губой? Бандиты, наверное, первым делом бросятся искать ее в деревне. Если за ней приедут, то селяне обязательно ее выдадут своим.
     Нет, бежать можно было лишь к лесу. Безрассудным такое решение не назовешь: если пробираться окраиной леса, то и не заблудишься, и тебя не видно, а рано или поздно к какому-нибудь жилью выйдешь, а если нет, то и на дорогу. А это уже кое-что...
     Оля заметила впереди небольшую рощицу, клином подступавшую почти к самой дороге, и решила, что здесь и следует свернуть в лес.
     Она старалась пока не думать, как ей добраться из Украины в Москву. Думать об этом было слишком страшно. Она старалась подбадривать себя, представляя, какие лица будут у ее похитителей, когда, проснувшись, они обнаружат клетку пустой... И еще она старалась думать о том, как она будет сидеть дома, на диване в гостиной, между мамой и папой, ей будет тепло, сытно, и все произошедшее она будет вспоминать с юмором, как приключение.
     "Эх, мама, знала бы ты! - весело думала она, пробираясь по глубокому снегу к рощице. - Ты бы мной гордилась!"
     Роща была все ближе и ближе. Оля обернулась назад и увидела, как снег заносит ее следы. Если бы он падал и падал еще хотя бы час, то никаких следов уже нельзя было бы отыскать. Тогда преследователи наверняка собьются со следа.
     Наконец Оля добрела до леса. Снег тут был не таким глубоким, идти оказалось гораздо легче. Она присела на ствол сломанного дерева передохнуть и получше подвязать шнурки. Хуже всего было без сапог, снег набился в кеды, ноги насквозь промокли. Пока она шла, то почти не чувствовала холода, но, присев и немного успокоившись, тут же начала ощущать холод.
     Вдруг она услышала шум едущей по дороге машины. На всякий случай присела, укрылась за редкими елочками. Через несколько секунд мимо проехал джип.
     Бандиты ее уже искали!
     Оля решила не бежать. Лучше поберечь силы. Если углубиться в лес, они не увидят ее за деревьями. Она будет идти вдоль края леса, параллельно дороге.
     На душе было тревожно. Она не представляет, сколько времени так шла - полчаса, час, пятнадцать минут... Вдруг по лесу разнесся знакомый пронзительный звук - сигнал электрички. Где-то впереди была железная дорога!
     Оля наугад пошла на этот звук. Вскоре лес оборвался. Впереди был небольшой ров, заметенный снегом, и высокая железнодорожная насыпь. Теперь-то она не заблудится! Нужно только идти по рельсам, и рано или поздно выйдешь на станцию.
     Поколебавшись, в какую сторону лучше пойти, она повернула направо, решив идти в ту сторону, куда дует ветер, чтобы было не так холодно.
     "Я просто как партизанка времен Отечественной войны... И наряд у меня соответствующий", - подумала Оля, бодро шагая по шпалам.
     Однако это оказалось не так легко и безопасно. Через некоторое время позади нее раздался резкий гудок. Оля обернулась и увидела, что прямо на нее мчится поезд.
     Она кубарем скатилась вниз, увязла в глубоком снегу. Длинный товарный поезд с грохотом пронесся мимо. Оля снова взобралась на насыпь, но, видимо, движение на этой ветке было очень оживленное, потому что, не успела она далеко отойти от того места, как ее снова стал нагонять электровоз.
     Пришлось отказаться от идеи топать по шпалам и спуститься вниз. Вдоль кромки леса вела узкая тропинка, то пропадающая в сугробах, то вновь выныривающая из лесу. По ней Оля и пошла.
     Снегопад прекратился. Высокая насыпь защищала Олю от ветра. Промокшие ноги в резиновых кедах давно промерзли. Ей то и дело приходилось останавливаться и перешнуровывать обувь, потом догадалась - оторвала от подкладки тулупа несколько кусочков овчины, натолкала в кеды вместо стелек. Сначала это помогло, но потом овчина стала сбиваться и мешать. Пришлось снова остановиться и вытряхнуть ее, к чертям.
     Идти становилось все труднее и труднее. Кружилась голова. Оля вспомнила, что уже очень давно ничего не ела. Там, у бандитов, есть не хотелось, а теперь у нее слюнки текли, когда вспоминала вчерашний ужин - круассаны с абрикосовым повидлом, ветчинные сырки...
     В какой-то момент ей показалось, что она топчется на одном месте. Она не представляла, сколько уже прошла и сколько предстоит пройти. Справа тянулся лес, слева - покрытая снегом насыпь. Редкие столбы электрической магистрали.
     "Если между станциями пятьдесят километров, а я начала идти с середины, мне остается пройти двадцать пять километров... Если со скоростью пять километров в час, то... Неужели я смогу пройти пять часов?.." - испугалась она, и в то же время какой-то скептический внутренний голос ответил: "Да, дорогая, и это еще не самое страшное... Представь, что до ближайшей станции было километра три, но ты пошла не в ту сторону, и тебе предстоит протопать все сорок семь километров. Сколько часов у тебя на это уйдет? Все девять. Ты не сможешь идти девять часов. Если ты не замерзнешь ночью в лесу, то тебя успеют перехватить бандиты, и тогда уже ты пощады не жди. В лучшем случае тебя покалечат, а то и просто забьют до смерти".
     Чтобы отогнать от себя эту жуткую мысль, Оля принялась считать бетонные столбы электрической магистрали, стоящие вдоль полотна дороги на краю леса. Прошла один столб, два столба... Сосчитала свои шаги. От второго столба до третьего вышло двести пять шагов, от третьего до четвертого - сто девяносто восемь, от четвертого до пятого она прошла ровно двести шагов...
     "Допустим, от опоры до опоры расстояние приблизительно сто метров. Я прошла шесть опор, шестьсот метров, полкилометра... Это неплохо".
     С каждым новым столбом она прибавляла еще сто пройденных метров, пока, по ее подсчетам, не прошагала так целый километр. Сейчас, когда она могла хотя бы приблизительно контролировать результат своей одиссеи, шагать вдоль железной дороги казалось легче и интереснее.
     До железнодорожной станции джип домчался за пятнадцать минут.
     - Если не найдем девчонку, убью всех! - рычал батька Михась по дороге. - Урою! Забью насмерть!
     Выскочив из машины, Михась, Лева, Гера и Богдан рассыпались по железнодорожной платформе. Но среди немногочисленных пассажиров, ожидающих в этот ранний час электричку, беглой пленницы не было. Бандиты быстро прочесали всю станцию.
     Через некоторое время заговорщики собрались у машины.
     - Может, она на соседнюю станцию пошла? - торопливо предположил Лева.
     Он старался загладить свою вину, Михась пока не высказал лично ему ни одного упрека. Гнев его был больше обращен на непосредственных подчиненных - Богдана и Геру, хотя те ни в чем виноваты не были.
     - Так, разбиваемся. Вы оставайтесь здесь, - Михась кивнул на Богдана и Леву, - мы в Загорье. Если увидите ее, хватайте и тащите к дому, но старайтесь особо не привлекать внимания.
     - Ясно, - отрапортовал Лева.
     - Следующая электричка через сколько?
     - Через полчаса.
     Михась и Гера забрались в машину.
     Богдан и Лева остались стоять на платформе у окошка кассы.
     - Вот сука! Не знаю, что с ней сделаю, когда поймаем! - Лева сделал боксерский мах руками. - Рожу исполосовать крест-накрест падле, чтобы помнила.
     Богдан, беспечно сунув руки в карманы, молча повел в конец платформы комок снега, пасуя самому себе и делая передачи назад, как футболист киевского "Динамо".
     ...Оля вышла к станции с противоположной стороны. Чтобы попасть к деревянному зданию билетной кассы, на фасаде которой красовалось название станции - "Свистуха", - сначала нужно было перейти через мост. На круглых привокзальных часах стрелки показывали без двадцати пяти минут девять.
     Оля уже решила, что будет делать. На станции обязательно должен быть опорный пункт милиции. Она обратится к ним. Первым делом она попросит позвонить домой, в Москву. Потом... Потом попросит найти ей что-нибудь подходящее из обуви. И поесть!
     Вид людей, беспечно снующих по платформе, едва не заставил ее разрыдаться от умиления.
     Свобода! Спасена!
     Она бросилась вверх по лестнице. В это время к станции на большой скорости подходил пассажирский поезд. Не останавливаясь, он прогрохотал дальше.
     "Электропоезд Ожерелье - Москва прибывает на второй путь! - разнеслось по платформе объявление диспетчера. - Электропоезд Ожерелье - Москва прибывает на второй путь!" Диспетчер говорил по-русски...
     Оля застыла, не поверив своим ушам. Ожерелье - Москва?! Так она не на Украине? Она рядышком, в Подмосковье, недалеко от дома! Электричка до Москвы...
     Она сверху издали увидела зеленую змею электропоезда, подходящую к станции. К стеклу кабины машиниста была прикреплена табличка - "Москва". Через несколько минут электричка подойдет к платформе. Жиденькая цепочка пассажиров с сумками и корзинами, растекшаяся вдоль платформы, заволновалась, плотнее придвинулась к краю, ожидая остановки состава.
     Оля со всех ног бросилась бежать через мост к электричке. Домой, в Москву! Только там она почувствует себя наконец в безопасности!
     Выбежав на платформу, Оля бросилась к первой ближайшей двери вагона и лоб в лоб столкнулась с бандитом с льняным чубом.
     Богдан отпрянул, и по его лицу пробежало выражение растерянности. Оля даже не успела испугаться. Она, пятясь, отступала назад, не спуская с него глаз... Сердце провалилось куда-то вниз, кажется, ниже промерзших ступней...
     Богдан украдкой оглянулся на Леву. Но товарищ смотрел в противоположную сторону, контролируя хвостовые вагоны. Беглянку он не заметил.
     Оля, пятясь назад, прошла под опорой моста. Бандит не трогался с места, смотрел на нее, сунув руки в карманы. А потом подмигнул и показал глазами на электричку. Беги, мол, дурочка!
     Оля мигом вскочила в тамбур соседнего вагона. Двери захлопнулись. Электричка стала медленно набирать скорость. Мимо поплыла платформа, чубастый бандит, который, засунув руки в карманы, шел к своему товарищу, потом платформа оборвалась, вдоль полотна дороги замелькали заснеженные деревья, редкие крыши домов...
     Она все еще не могла поверить своему счастью. Этот бандит видел ее, смотрел на нее в упор и ничего не сделал, позволил ей уйти! А может, он просто не стал подымать шума? Может, они все едут в соседнем вагоне? И только ждут, чтобы в вокзальной московской сутолоке наброситься на нее и снова похитить?
     От этой мысли Оле стало жарко. Она решила перейти в головной, самый первый, вагон. Говорят, там есть милиционер. Едва она вышла из тамбура и стала пробираться по вагону между рядами деревянных скамеек, взгляды всех немногочисленных пассажиров электрички обратились в ее сторону. Только теперь Оля подумала о своем внешнем виде - старый тулуп, рваные кеды, подпухшая щека, разбитая губа... На кого она похожа? Ответ однозначный - на бомжиху. Чувствуя у себя за спиной любопытные взгляды, она поспешила пройти этот вагон, а в тамбуре, как ни было холодно, стащила проклятый тулуп и постаралась привести себя в порядок. Но это оказалось трудно. Джинсы оказались порваны и испачканы побелкой, песком и еще чем-то, что невозможно было оттереть. Воротник блузки был полуоторван, на груди не хватало нескольких пуговиц, - они вылетели, когда бандит пытался ее изнасиловать. К тому же древний тулуп, сильно побитый молью, страшно лез, и Оля с ног до головы была покрыта свалявшейся овечьей шерстью.
     Стараясь не обращать внимания на пассажиров электрички, провожавших ее долгими выразительными взглядами, Оля добралась до головного вагона, нашла свободную скамейку и села у окна, прикрывшись тулупом, вывернутым шерстью наверх. Ноги в кедах она задвинула поглубже под лавку.
     Оказавшись в толпе пассажиров, она почувствовала себя в безопасности. От мерного постукивания колес на нее навалилась дремота, и она уснула. Снился ей дом, мама, Тимошка...
     - ...В одной деревне была свадьба. И вот молодые приехали уже после венчания домой к невесте, но гости еще не садились за стол, чтобы гулять. А молодая сильно проголодалась. И вот она зашла в чулан, где на досках стояли большие блюда с нарезанными колбасами, мясом, рулетами, и взяла один маленький кусочек колбаски. Но она была такой голодной, что не успела хорошо прожевать этот кусок и проглотила его, а он пошел не в то горло. Молодая подавилась, стала задыхаться, а позвать никого на помощь не может. И вот она упала замертво и лежит. Все подумали, что она умерла. Ну тут слезы начались, крики, стоны, мать плачет, жених плачет, а поделать ничего не могут. И вот вместо свадьбы получились похороны. Молодую положили в гроб в том же белом платье с фатой. Только никто не знал, что на самом деле она не умерла, а только уснула летаргическим сном. А когда ее принесли на кладбище и стали опускать гроб в могилу, то от удара о землю этот кусочек колбасы у нее из горла выскочил, молодая смогла дышать и очнулась. Очнулась она, стала пробовать выбраться из гроба. Билась, билась, наконец ей удалось крышку оторвать. Вылезла она и побежала в свою деревню. А было это зимой, в самый лютый мороз. Пока она добежала до своего дома, уже ночь наступила, все в деревне спать легли. Стучит она в окно: "Мама, мама, пусти меня в дом, это я, твоя дочка, я живая, я не умерла!" А мать перепугалась, подумала, это дух с того света вернулся. Смотрит в окно, видит, что дочка вся в белом, и не хочет ей дверь открыть. Девушка плачет, кричит, стучит в двери, а мать ей не открывает. Она к соседям, но те тоже боятся ее впустить, думают, что это покойница пришла. И вот утром, когда рассвело, мать ее выходит на двор, а на лавке возле дома лежит ее дочь, вся белая. Ночью она замерзла до смерти. Вот и пришлось ее хоронить во второй раз.
     - А она больше не ожила? - с надеждой спрашивала Оля, но нянька отрицательно качала головой.
     Оля на всю жизнь запомнила страшные истории, которые баба Вера рассказывала про покойников, лунатиков и людей, уснувших летаргическим сном. После обеда, когда Тимошка засыпал, а баба Вера вязала или вышивала салфетки, Оля забиралась к ней на кровать, прижималась к старушке и, укрывшись огромным шерстяным платком, слушала леденящие душу предания.
     ...Проснулась Оля от громких визгливых звуков баяна. Через проход вагона пробирались нищие попрошайки. Чумазый мальчишка лет десяти играл на баяне и старательно выводил заунывную песню:
     Моя гитара раскололась от мороза,
     А сердце хочет разорваться на куски.
     Ведь там на воле меня ждет подруга Роза.
     Я умираю от любви и от тоски.
     Гитара с треснувшею декой
     Поет, смеется и рыдает,
     И зачарованные зеки
     На нарах пайку доедают.
     Стоит охрана возле каждого барака.
     Курок на взводе, автомат наперевес.
     А вечерами поножовщина и драка,
     А я мечтаю отвалить с концами в лес.
     За мальчишкой шла девочка лет четырнадцати, у которой за плечами, привязанный грязным платком, болтался малыш месяцев восьми.
     - Поможите, люди добрые... Мы сами не местные... Из Бендер... Поможите, ради Христа, - быстро крестясь, ныла девочка.
     Пассажиры неохотно открывали кошельки и сумки. Кто-то отворачивался к окну. Старушки старались откупиться от попрошаек кто конфеткой, кто сухарем.
     За попрошайками от головного вагона в хвост потянулись торговцы.
     - Анекдоты и кроссворды! Кто убил Владислава Листьева - сенсационные данные нового расследования! Алла Пугачева и Филипп Киркоров - последователи религии вуду! Ваши шесть соток! "Московский комсомолец", "СПИД-Инфо"!
     - Всего двадцать пять рублей, шторы для ванн, набор кухонных ножей. Цены ниже рыночных!
     - Пиво, мороженое! Напитки!
     - Беляши горячие покупаем! Беляши...
     Оле вся эта суета казалась забавной. Она никогда не ездила в пригородных поездах. На дачу они ездили на машине, а отдыхать и в гости к родственникам летали самолетом.
     - Девушка, ваш билет! - вдруг услышала она строгий голос.
     Перед Олей остановился здоровенный мужик, быстро показал металлический жетон контролера.
     - Вы знаете, я не смогла купить билет, на меня напали бандиты, и у меня нет ни сумки, ни денег. Я еду домой.
     Оля была уверена, что, как только она все объяснит, этот здоровяк не станет к ней больше приставать. Но он только кивнул:
     - Ну и что? Или покупай билет, или выметайся. Нет денег, пешком иди. Ишь придумала. Бандиты на нее напали...
     - Вы не поняли? - Оля изумленно смотрела на тупого контролера. - На меня напали! У меня все украли - сумку, кошелек, шубу! Посмотрите, в чем я.
     Она продемонстрировала мужику свои безобразные кеды.
     - Я пытаюсь добраться домой. Ну сообщите через машиниста в милицию, если вы мне не верите.
     - Коля, что там у тебя? - раздался с другого конца вагона пронзительный женский голос.
     - Да вот, - контролер взял Олю за воротник тулупа, - билета нет и штраф не платит. Говорит, обокрали.
     Теперь все пассажиры повернули головы в их сторону. На помощь к мужику протиснулась толстая тетка в синем форменном пальто с околышами. Опытным взглядом она окинула Олину фигуру.
     - Вся морда опухла, наркота проклятая!
     Тетка одним взмахом руки стряхнула Олю со скамейки.
     - А ну выметайся из вагона! Попропивали всю страну, а теперь шляются... алкоголики. Еще и таких же плодят, как сами. Коля, выкидай ее, к чертовой матери, на остановке.
     - Не трогайте меня! Отпустите! - сопротивлялась Оля.
     Оля вцепилась обеими руками в скамейку, судорожно соображая, какие еще слова, какие страшные подробности могут произвести впечатление на этих людей, но при этом понимая по их лицам, что ничем их не прошибешь, ничему они не поверят. Потому что не за полтинник штрафа эта тетка готова ее сожрать, а за жалкое ощущение собственной победы в борьбе за справедливость...
     - Ах, она еще, корова, и брыкается!
     Ее силой выволокли в тамбур. Как только электричка остановилась и двери вагона открылись, контролер попытался коленом выпихнуть девушку на платформу, но Оля не выпускала из рук его куртку, вцепилась в брючный ремень. Чтобы оторвать ее от себя, мужик больно вывернул ей одну руку за спину.
     Почувствовав, что ей уже все равно, Оля дала выход ярости и изо всей силы заехала мужику локтем промеж ног, так что он только охнул и сложился пополам.
     - Щас милицию вызову! - завизжала тетка, двумя руками выталкивая Олю из вагона.
     Тетка, видимо, забыла, что тремя минутами раньше Оля просила ее сделать это...
     Оля упала на четвереньки, поскользнувшись на обледеневшей, скользкой, как каток, платформе станции. Поднялась, кое-как отряхнулась от снега. Одно колено здорово болело. Зато в кулаке был зажат боевой трофей - оторванная от брючного ремня блестящая зажигалка "Зиппо" в футляре из толстой кожи. Оля машинально сунула ее в карман. Прихрамывая, доплелась до низенького заборчика, оперлась на него и разрыдалась от обиды.
     Больше всего ее возмущало, что никто из пассажиров не вступился за нее, не предложил оплатить за нее проезд до Москвы. Ведь это такая мелочь - всего-то пять рублей небось!
     "Дура! - вслух ругала Оля контролершу. - Обрадовалась, врага нашла. Дура толстая!"
     Когда электричка ушла и платформа опустела, Оля подошла к окошку кассы, но, как это ни странно, билетная касса оказалась заколоченной. Видимо, пассажиры ехали от этой станции без билетов, покупая их уже непосредственно в поезде, у кондуктора.
     Оля посмотрела на расписание. Следующая электричка на Москву шла в пятнадцать семнадцать.
     Оля огляделась по сторонам. Она только теперь заметила, что это какая-то полузаброшенная станция. Рядом - ни домов, ни жилья, только кладбище и дорога, уходящая, скорее всего, в сторону ближайшего поселка. Синяя стрелка дорожного указателя говорила, что до ближайшего населенного пункта со странным названием Пески отсюда полтора километра.
     Делать было нечего. Ждать электричку на этой полузаброшенной станции - точно замерзнешь. Оля побрела вперед по дороге, не представляя, куда еще ей идти.
     Господи, сколько же можно идти? Она уже не чувствовала ног. В поле свистел ледяной ветер. Голова разболелась от холода, словно ее сдавили железным обручем. Волосы обледенели и свисали сосульками.
     Она дошла до перекрестка и остановилась. Куда пойти? Узкую дорогу, по которой она шла от станции, пересекало шоссе. Оля огляделась по сторонам. Можно было бы дойти до этих самых Песков... Знать бы только, что они из себя представляют... Может, там стоит два дома, а в них живут полторы старухи, у которых ни телефона, ничего...
     Оля вытерла нос рукавом. Ноги застыли так, что она не чувствовала пальцев. Она припрыгивала то на одной, то на другой ноге, вставала на цыпочки, чтобы согреться. На горизонте показался какой-то грузовик. Оля стала на обочине, принялась махать ему руками. При ближайшем рассмотрении грузовик оказался красным трактором "Кировцем". В нем уже сидел один пассажир, и для второго попутчика не оставалось места, тем не менее тракторист остановился и выглянул из кабины.
     - Вы мне не подскажете, по этой дороге до Москвы можно добраться? - крикнула Оля.
     - А ты че, потерялась? - осклабился тот.
     Оля представила, как дико прозвучала бы теперь фраза: "Нет, меня похитили бандиты, но я смогла убежать и теперь мне нужно добраться до Москвы".
     - Пожалуйста, скажите.
     - Да можно, можно. А ты что, не местная?
     Тракторист и его попутчик с любопытством рассматривали Олин наряд.
     - Местная, из Замятина, - соврала Оля.
     - Из Замятина? - фальшиво удивился тракторист. - А почему я тебя не знаю?
     - Хватит, поехали, - мрачно буркнул пассажир, толкая водителя в бок. - И так опаздываем, ждать еще, пока ты до каждой бляди докопаешься.
     - Это ты так для Москвы разоделась? - крикнул на прощание тракторист, прячась в кабину. - Не сворачивай, иди прямо. А ведь могли бы тебя и в другую сторону отправить, а? - словно удивляясь собственной честности, добавил он.
     - Это от вашей совести зависит, - ответила ему Оля.
     Тракторист хохотнул. Видно, он не ожидал такого ответа.
     - Там, впереди, остановка автобуса будет, - подсказал он. - Советую подождать, пешком до Москвы далековатенько будет.
     Пока она брела до автобусной остановки, мимо на большой скорости проносились по шоссе большегрузные прицепы, накрытые цветными тентами, импортные рефрижераторы, на которых были написаны названия различных немецких, голландских, польских, венгерских компаний. Сначала Оля пробовала остановить какую-нибудь машину, махала рукой, но никто не останавливался, так что она потеряла всякое желание голосовать впустую, стоя на обочине.
     Добравшись до остановки, она села на обледеневшую скамейку, прислонилась спиной к стеклу и закрыла глаза.
     "Буду тут сидеть, пока кто-нибудь не подберет меня, - решила она. - Больше нет сил идти. Я устала. Если еще хоть шаг сделаю, то умру. Лучше замерзну..."
     Она подняла повыше воротник тулупа, подобрала под себя ноги. Сняла кеды, посмотрела на разорванные колготки, потерла одеревеневшие пальцы ног... Закутала ноги краем кожуха - все равно в мокрых кедах холодно, лучше уж вовсе без обуви.
     Говорят, когда человек замерзает, ему снятся замечательные сны. И вообще, в этот момент люди испытывают блаженство и спокойствие... Сидя на обледеневшей скамье, Оля не испытывала ничего, кроме жуткого холода. К счастью, автобусная остановка была закрыта со всех сторон и защищала хотя бы от ветра.
     Оля сидела так очень долго.
     - Эй, ты, там!
     Она открыла глаза. Рядом с остановкой, на обочине, притормозила потертая иномарка. Водитель, приоткрыв дверцу, смотрел на Олю.
     - Чэго тут лэжишь? Ты живая вабще? - с заметным кавказским акцентом окликнул он девушку. - Домой иди лэжать, да! Замерзнешь савсем...
     Оля встала, босиком подошла к машине. Ноги все равно уже не чувствовали холода, были как деревянные.
     - Пожалуйста, довезите меня до Москвы, - с трудом шевеля губами, попросила она. - Меня ограбили. Денег у меня нет.
     Она сунула руку в карман, достала зажигалку.
     - Вот, единственное, что есть...
     Она протянула ее водителю.
     - Садысь, - кивнул тот, вертя в руках зажигалку.
     Оля села на заднее сиденье машины. Она знала, что к таким вот подозрительным кавказцам садиться ни в коем случае нельзя, но в данный момент ей было уже все равно. Только бы побыть в тепле.
     - Дэвишька, - вдруг обратился к ней кавказец, - ты с гурузынами занакомишься?
     - Нет... - рассеянно ответила Оля.
     - А я и не грузин, - со смехом ответил кавказец, во все горло хохоча над собственной шуткой, - я азербайджанец.
     Оля слабо улыбнулась. Кавказец посерьезнел.
     - Ты откуда сама? - разглядывая ее в зеркало заднего вида, спросил водитель.
     - Я москвичка.
     - Что с тобой случилось?
     Оля вздохнула. Какой смысл молчать? Может быть, этот человек поможет?
     - Я возвращалась из института. На меня напали какие-то бандиты. Они меня избили и ограбили. А потом мне удалось сбежать. Они меня искали... Но я успела сесть на электричку. Я пешком шла по лесу до станции...
     Оля захлюпала носом, вытерла рукавом набежавшие слезы. Она сама удивлялась, до чего отстраненным казался ей рассказ о собственных злоключениях.
     - Я хочу домой! Я замерзла! Я думала, они меня убьют... Мне пистолет к голове приставили, били, один хотел меня изнасиловать...
     Она разрыдалась. До нее словно только теперь стал доходить смысл собственных слов.
     - У меня не было денег на билет... Они все у меня забрали: шубу, сапоги, чтобы я не убежала. Меня в подвале держали, с картошкой...
     - Ц-ц-ц, - покачал головой кавказец, - что делается! А чэго они хатели?
     - Не знаю... Может, это как-то связано с моей мамой...
     Если уж рассказывать, то до конца. Тем более она чувствовала необъяснимое доверие к этому человеку. Доверие, которое испытывает утопающий к тонкой соломинке...
     - А кто твой мат?
     - Депутат Госдумы.
     Кавказец недоверчиво посмотрел на Олю в зеркало, но потом, видимо, решил, что человек в таком положении вряд ли будет врать.
     - Ничего, я тебе помогу.
     Водитель щелкнул зажигалкой, прикурил сигарету, передал Оле:
     - На, покури.
     - Я не курю.
     - Нэ затягивайся. Лэгчэ станэт, паверь.
     Оля дрожащей рукой взяла сигарету.
     - И зажигалку свою возьми. У меня таких пять штук есть.
     Теперь она успокоилась, только вся дрожала, словно ее бил озноб.
     Машина уже въехала на окраину столицы. Вдоль дороги тянулись спальные микрорайоны, мелькнула знакомая буква "М" над подземным входом в метрополитен.
     - Куда тебя отвезти?
     - Домой! Пожалуйста, отвезите меня домой...
     Оля назвала адрес.
     Водитель молча кивнул.
     Оля почувствовала к нему огромное доверие и симпатию. Наклонившись вперед, она с жадностью смотрела в окно на мелькающие вокруг дома, магазины, улицы, перекрестки, автобусы... Словно она вернулась с войны, с другой планеты.
     - Какой сегодня день? - спросила она.
     - Пятница.
     Ее не было в этом мире совсем недолго, а казалось - прошло полвека.
     И здесь за время ее отсутствия ничего не изменилось... Никто и не заметил, что она исчезала...
     Нехорошее предчувствие стало сосать под ложечкой.
     - Пожалуйста, не уезжайте, - попросила она кавказца, когда он подвез ее до самого дома и остановился перед подъездом. - Я с вами рассчитаюсь. Только бы кто-нибудь был дома.
     Водитель молча кивнул.
     Оля подошла к бронированной двери подъезда, набрала на домофоне номер своей квартиры. Тишина... Неужели же дома никого нет?!
     Оля в отчаянии заколотила кулачком в металлическую дверь.
     Как?! Она с таким трудом добралась до дому, а теперь оказывается, что ее там никто не ждет, а она не может без ключа попасть в собственную квартиру! Куда все могли подеваться? Нет, это не случайное невезение, что-то случилось, пока ее не было. Конечно, что-то случилось.
     Оля вернулась к машине.
     - Вы единственный человек, который мне сегодня помог, - сказала она. - У меня никого нет дома. Пожалуйста, помогите мне еще немного. Отвезите меня по другому адресу...
     Она задумалась.
     - Канэчно, садись, - согласился водитель. - Куда?
     Куда? В Государственную думу? Но в таком виде ее точно не пустят. Оля совершенно не к месту вспомнила книжку "Принц и нищий", где принца не хотели пускать в собственный дворец, так как он был одет в рубище. Похожая ситуация, нечего сказать... Так куда же? Внезапно Оля вспомнила, что есть единственное место в Москве, куда ее пустят в любом виде, и не только пустят, но и выслушают.
     - Куда? - повторил кавказец.
     - На Петровку. - Оля уселась в машину. - На Петровку, тридцать восемь.
     Водитель с уважением посмотрел на Олю, но ничего не сказал.
     Она не думала заранее, как попадет в это охраняемое желтое здание за узорной решеткой ограды. Это не казалось ей проблемой после всего, что она пережила за последние дни. Ей просто необходимо было туда добраться.
     Водитель притормозил, немного не доезжая до ворот, рядом с которыми виднелась серая будка постового.
     - Там далше нэлзя, - объяснил он. - Кирпич висит.
     - Пожалуйста, оставьте ваш телефон или адрес, чтобы я могла вас когда-нибудь отблагодарить.
     Но кавказец только махнул рукой:
     - Ничэго не надо. Будь здорова. Жэлаю удачи.
     Оля вышла из машины и пошла, не замечая вокруг себя ничего, кроме ворот здания, в которое ей необходимо было попасть. И возле этих ворот она вдруг увидела Костю.
     Незаметно преследовать синий джип "ниссан" по пустым проселочным дорогам оказалось трудновыполнимой затеей. Он понял это, отъехав пару километров от Загорья.
     "Ниссан" свернул на узкую лесную дорогу, по которой вряд ли кто мог проехать без особой надобности. Костя подождал немного и тоже свернул в лес. Он старался ехать медленно, попадая в колею джипа, чтобы не завязнуть в сугробах. Все-таки наш "москвичок" это вам не джип. Ему застрять - раз плюнуть.
     Лесная дорога кончилась. Дальше - открытое пространство, поля, холмы и пересекающиеся линии шоссейных дорог. Джип мелькнул впереди и скрылся за пригорком. Костя сверился с автомобильной картой - эта дорога вела до соседнего поселка Замятино. Она шла параллельно железной дороге. Вокруг, справа и слева, были разбросаны небольшие деревни. Неподалеку проходило Варшавское шоссе.
     Костя Маковский выехал из лесу на шоссе и стал догонять "ниссан", но тот петлял, как заяц, путая следы. Костя вскоре совсем потерял его из виду и сумел догнать только на въезде в Замятино. Джип остановился возле платформы, и сидевший в нем толстый парень с пухлыми щеками побежал по ступенькам наверх, на станцию. Там он недолго пропадал и вернулся к машине с двумя товарищами. Костя так и подпрыгнул, - один из парней был очень похож на того белобрысого, с чубом, который заталкивал Олю в машину!
     Все трое залезли в синий джип и быстро куда-то двинулись.
     Костя старался держаться от них на порядочной дистанции, но вскоре машина свернула на узкую проселочную дорогу, проехала через маленькую деревню, миновала серые покосившиеся сараи старой колхозной фермы, миновала картофельное поле, свернула в рощу... Кроме Костиного "Москвича", никаких легковушек на этих проселках не было. Проехал мимо мужик в санях, протарахтел груженный силосом трактор... Навстречу прошел рейсовый автобус, и снова - пусто.
     Дети катались с горы на санках и обрывках картонных коробок, беспечно выезжая прямо на дорогу.
     Костя приотстал. Глупо было даже пытаться следить за джипом на такой открытой местности. Бандиты сразу увидят, что этот "Москвич" приклеился и не отлипает от самого Загорья.
     Делать было нечего. Костя увидел впереди белое беленое здание с широкими забранными решетками витринами. Сельский магазин. Он свернул к магазину и остановился. Зашел для виду, поглазел на полупустую витрину, где валялись кеды детских размеров, дешевый стиральный порошок и несколько коробок пластилина. Потом вышел, сел в машину и поехал дальше.
     "Ниссан" исчез из виду. Теперь оставалось ехать наугад. Костя снова взглянул на карту.
     Проехав сельское кладбище, он миновал на малой скорости еще одну деревню, затем новенький пустующий дачный поселок. Впереди виднелись три добротных коттеджа, стоящих, как сиамские близнецы, друг подле друга. Костя подумал, что такой дорогой автомобиль, как "ниссан", скорее под стать этим домам, чем всему остальному бедному поселку. Может, они ехали именно сюда? Он проехал мимо ворот, заглядывая во дворы, но никаких следов джипа не обнаружил.
     Поселок кончился. Дорога дальше шла в гору. Костя понял, что сделал петлю за горкой, за светлой березовой рощицей, клином выходившей из темного хвойного леса, тянущегося вдоль линии горизонта, километрах в трех отсюда была, если верить карте, станция Свистуха.
     "Москвич" медленно полз под гору, миновал поле. Впереди Костя увидел одиноко стоящий зеленый дом с белыми ставнями, похожий на обычную деревенскую избу, как ее изображают в отечественном кино. Высокий крашеный дощатый забор, на калитке - почтовый ящик, за забором виднеются широкие куполообразные кроны яблоневых деревьев, пирамидальные кроны груш, колючие, ломаные кроны слив.
     От ворот до веранды вела тропинка, по обе стороны которой росли высокие старые березы. Их тонкие нижние ветви, покрытые толстым пушистым инеем, плетьми свисали до самой земли, закрывая двор словно занавес. Если бы Костя не всматривался специально, он и не заметил бы капот синего джипа, укромно притаившегося за верандой.
     Во дворе дома никого не было видно. Оттуда не доносилось ни звука. Следы шин на снегу были свежими, как и следы во дворе.
     Косте пришла в голову лихая мысль прикинуться шлангом и постучать в ворота, поинтересоваться, не здесь ли живет какая-нибудь Марья Тихоновна, тетя его друга Феди Синичкина, пригласившего всех отмечать день рождения к тете на дачу... Но он благоразумно поборол искушение погеройствовать. Если бандиты действительно имели отношение к этому дому, возможно, даже прятались в нем, то это не его дело - лезть туда проверять. Чем он поможет Оле, если его, как котенка, сунут в мешок и утопят в ближайшей речке?
     Теперь Костя гнал свой "Москвич" в сторону Москвы.
     Он уже решил, что будет делать. Нужно как можно скорее сообщить следователю, что он разыскал того самого белобрысого и его сообщников. Пусть срочно пошлют в этот дом опергруппу, омоновцев или кого они там обычно в таких случаях посылают. Только скорее, пока бандиты еще там!
     В то время когда Оля Мартемьянова брела по дороге от полузаброшенной станции Лихоборово в сторону деревни Пески, "Москвич" Кости Маковского проезжал по шоссе, тянущемуся по другую сторону той же ветки железной дороги.
     Они могли бы встретиться еще на пути в Москву. Но встретились только у ворот желтого казенного здания, известного всей стране просто по адресу: Петровка, 38.
     Пять минут назад Слава Грязнов собирался идти в зал заседаний, где собрались все его подчиненные на летучку. Собрав со стола необходимые документы, он уже собирался выйти из кабинета, когда с поста охраны внизу позвонил дежурный и сообщил, что встречи с ним срочно добивается некий Константин Маковский.
     - И с ним тут еще женщина, с виду бомжиха. Говорит, что ее зовут Мартемьянова.
     - Кто-кто? - ошалел Грязнов.
     - Мартемьянова Ольга Валерьевна. Пропускать?
     - Срочно, немедленно! Ко мне!
     Александр Борисович Турецкий и Слава Грязнов вот уже два часа слушали захватывающую историю Ольги Мартемьяновой о ее похищении, счастливом освобождении и о том, как она добиралась до Москвы, будучи совершенно уверена, что находится на Украине. Они слушали, и обоих сверлила одна и та же мысль: как сообщить ей о смерти матери? Ведь совершенно ясно, что после всего, что произошло с девушкой за эти дни, пережить еще одно, страшное известие будет для нее очень сложно. Это может даже отразиться на ее психике. Кто возьмет на себя такую ответственность?
     - ...И тогда я сказала ему: поехали на Петровку, тридцать восемь, - рассказывала Оля, - и мы приехали сюда. А прямо у входа я встретила Костю. И он мне сразу рассказал, что... что вчера убили маму...
     Она расплакалась. А Турецкий с Грязновым облегченно вздохнули. Ответственность взял на себя приятель Ольги, который сидел тут же и довольно неприязненно поглядывал на них из-за поблескивающих стекол своих очков.
     - Мы связались с вашим отцом, - сказал Грязнов, отечески положив ладонь на ее руку, - через некоторое время он будет здесь. Но перед этим вы должны ответить на несколько вопросов как можно точнее. От этого зависит, как скоро мы поймаем преступников.
     Оля закивала.
     - Да, да, конечно. - Она вытерла слезы кулаком, отчего на лице остались грязные разводы, потом отхлебнула горячего чая и взяла с тарелки последний бутерброд с ветчиной, принесенный лично Турецким из буфета.
     - Значит, всего бандитов было четверо?
     - Да. Один, которого называли "батька Михась", два блондина и еще один, которого звали Гера. Кроме того, в доме старая бабка, которая меня выпустила. Ну и проститутка Света.
     - У них есть оружие?
     Оля пожала плечами:
     - Не знаю. Я видела только пистолет у этого "батьки".
     Она потрогала разбитую и распухшую губу.
     - Итак, станция, на которую вы вышли, называлась Свистуха. Так?
     - Да.
     - Вы вышли к ней с той стороны, откуда прибыла электричка на Москву, или с противоположной?
     - С противоположной. Но я шла кружным путем, поэтому мне кажется, что я обошла лес, тогда как если бы идти напрямик, то было бы гораздо ближе. Зато более рискованно.
     - Понятно. - Грязнов нажал кнопку селектора и попросил секретаршу принести подробную карту Подмосковья.
     - Не стоит, - вдруг сказал Костя, - я знаю, куда ехать.
     Грязнов и Турецкий изумленно воззрились на парня. Тот нахмурился и процедил сквозь зубы:
     - Только, пожалуйста, расспросы потом или в крайнем случае по дороге.
     Минут через пятнадцать они уже неслись по Варшавскому шоссе. Грязнов поручил Ольгу Мартемьянову заботам своей секретарши, которая должна была передать девушку с рук на руки ее отцу.
     - Сейчас направо, по дороге в Загорье. А оттуда мы попадем в Свистуху с другой стороны, - руководил Костя.
     За машиной, в которой ехали Грязнов, Турецкий и он, следовал автобус с двумя десятками омоновцев и "рафик" с оперативниками. Этого было больше чем достаточно, чтобы задержать четверых бандитов. Однако осторожность никогда не бывает лишней.
     Через несколько минут маленький кортеж выехал на главную улицу деревни Свистуха, которая, судя по ржавым табличкам на заборах, гордо носила имя великого русского писателя Достоевского.
     - Да, Федор Михайлович, - прокомментировал Грязнов, - преступление здесь уже совершено. А вот как насчет наказания?
     - Будет, - ответил Турецкий за Достоевского, - обязательно будет. Мы уж постараемся.
     Миновав околицу, машины остановились.
     - Вон за этими домами на небольшой горке дом стоит - сказал Костя, - он и есть.
     Грязнов осторожно выглянул из-за домов. Бандитское логово было как на ладони. На покрытом голубовато-белым в сгущающихся сумерках снегом холмике дом выглядел как замок злого короля. В окнах горел свет. Мигом оценив обстановку, Грязнов вернулся к своим.
     - Ну как? - поинтересовался Турецкий.
     - Нормально. Людей у нас хватит. Но надо действовать наверняка. Чтобы без стрельбы. Окружим на всякий случай дом и возьмем их приступом.
     - Если, конечно, они еще там, - заметил Костя Маковский.
     Слава глянул на юношу и укоризненно проговорил:
     - А вам, молодой человек, лучше остаться в нашей машине и не высовываться. Неизвестно, как дело повернется.
     - Ага, - обиженно выпятил нижнюю губу Костя, - как показывать дорогу - так Костя нужен. А как участвовать в захвате преступников - так извините-подвиньтесь. Между прочим, если бы я не выследил их джип, фиг бы вы здесь сейчас находились со своими молодчиками.
     Крыть было нечем. Турецкий усмехнулся и предложил:
     - Ну найди, Слава, для молодого человека какую-нибудь важную функцию.
     - Мне подачки не нужны, - гордо процедил сквозь зубы Костя и, высоко подняв голову, проследовал в машину.
     - Характерец еще тот, - прокомментировал Турецкий, - я это еще тогда, во время нашей первой встречи, заметил.
     - Ну ладно, не будем терять времени. - Грязнов подозвал к себе омоновцев и распорядился: - Так, ребята, сейчас окружаем усадьбу со всех сторон. Особенно укрепляем выезды, хотя дорога там, кажется, всего одна. Трое остаются с нами - будете прикрывать, когда мы пойдем к дому. Неизвестно, что им в голову придет. Фашисты - народ непредсказуемый.
     - А у тебя большие знакомства среди фашистов? - насторожился Турецкий.
     - Сейчас не время для шуточек, Саша.
     Турецкий согласно кивнул и вытащил из кармана свой "макаров":
     - Надеюсь, что применять мне его не доведется.
     - Ага. Я тоже надеюсь на это. Слушай, а может быть, ты тоже того...
     - Чего "того"? - переспросил Турецкий.
     - Ну в машине останешься? Зачем нам лишняя мишень?
     - Ну уж нет, - точь-в-точь как Костя возмутился Турецкий, - не забывай, Слава, что дело веду я. А ты производишь оперативные и розыскные мероприятия.
     - Вот-вот. Нам нужны твои мозги. А черную работу возьмем на себя.
     Турецкий только покачал головой:
     - Ну уж нет. Пойдем вместе.
     Между тем омоновцы цепочкой, маскируясь за деревьями, заборами и всем, что попадалось на пути, окружили холмик, на котором стоял дом. Собственно говоря, особенно маскироваться не пришлось: в сгущающихся сумерках движущиеся фигуры людей были почти незаметны. Через несколько минут Грязнов выслушал по рации рапорты командиров взводов о занятии позиций. Затем он тоже вынул табельный пистолет. Потом натянул бронежилет и заставил сделать то же самое Турецкого.
     - Да, чуть не забыл, - спохватился он, - матюгальник надо прихватить.
     Один из оперативников принес из машины громкоговоритель.
     - Ну что, ребята. С Богом.
     Турецкий и Грязнов в окружении троих омоновцев с автоматами на изготовку двинулись к дому.
     Снег скрипел под ногами. Вокруг стояла тишина. Грязнов и Турецкий с трудом пробирались по глубокому снегу: никто не предполагал, что вечером предстоит такая непростая прогулка, и обувь у них была явно неподходящей.
     - Лыжи бы, - шепотом произнес Турецкий.
     - Будут тебе и лыжи, и вездеход, - отреагировал Грязнов, - дай только бандитов поймать.
     Они подошли вплотную к высокому дощатому забору, Грязнов с Турецким заглянули в щель между бревнами. Двор был пуст, если не считать машины, похожей на "ауди", недалеко от крыльца. Окна были плотно занавешены. Однако свет горел почти во всех.
     - Дома, родимые, - удовлетворившись результатами осмотра, прошептал Грязнов.
     Затем они двинулись в сторону калитки. Не доходя до нее несколько метров, Грязнов скомандовал по рации, чтобы бойцы выдвинулись по направлению к дому. Через некоторое время два десятка темных фигур плотным кольцом окружили усадьбу. И только тогда Грязнов подошел к калитке и громко постучал.
     -Есть кто дома? - крикнул он.
     Ответа не последовало.
     - Эй, - еще громче заорал Грязнов, - хозяева! Выходи!
     Загремел замок, и на крыльце появился человек.
     - Кого еще там черти несут? - неприветливо спросил он.
     - Мосэнерго, - сказал Грязнов первое, что пришло в голову, - отворяй ворота, хозяин. Будем линию проверять.
     - У нас все в порядке, - крикнул хозяин, не сходя с места.
     - А это уж нам виднее, в порядке или не в порядке. Завтра, блин, фаза вылетит, ты, что ли, командир, чинить будешь? - входя в роль, сердито прокричал Слава. - Еще штраф большой заплатишь.
     При упоминании о штрафе хозяин, чуть поколебавшись, двинулся к калитке.
     - Пять человек сюда, остальные на месте, - шепотом скомандовал Грязнов в рацию.
     Невысокий блондин подошел к калитке и отодвинул щеколду. Калитка со скрипом отворилась.
     - Заходи... те... - растерянно проговорил хозяин, заметив, что "электрик" не один. Даже в темноте было заметно, как он побледнел, увидев направленные прямо ему в лицо дула автоматов.
     - Тсс, - приложил указательный палец к губам Грязнов, - тихо. Кто еще в доме?
     - Т-т-толь-ль-к-к-о б-б-ба-ба-ка, - заикаясь от страха, выдавил из себя блондин.
     - Какая-такая "бабака"? - грозно спросил Слава.
     - Н-ну ба-б-бу-ля!
     - Бабуля? А где остальные?
     Блондин интенсивно замахал руками в сторону дороги:
     - Уехали! Уехали!
     - Давно?
     - Не очень. Примерно полтора часа.
     - Ладно, - кивнул омоновцам Грязнов, - пошли в дом, посмотрим, что там.
     Они быстро пересекли двор и вошли в сени. Потом оказались в большой комнате, где работал телевизор, а за столом сидела старая бабка и, слюнявя палец, перелистывала глянцевые страницы журнала "Плейбой". Завидев вошедших автоматчиков, у нее в прямом смысле глаза вылезли на лоб.
     - Немци! Немци! - закричала она. - Гвалт!
     Проворно вскочив со стула, она бухнулась на колени и подползла прямо к Грязнову.
     - Не губи, парубок, все вам отдам. И яйки, и курку! Тильки хату не спалите! Хай Гитлер! Сталин капут!
     Грязнов ошарашенно попятился.
     - Вот видишь, Слава! - прокомментировал происходящее Турецкий, ставя пистолет на предохранитель и пряча его в подмышечную кобуру. - А ты говоришь "фашисты".
     Заслышав знакомое слово, старуха заплакала:
     - Не губите, люди добрые! Хату не попалите! Мы тут жидив не ховаем!
     - Ладно, бабка, хватит. Ребята, обыскать дом. Что это с ней? - повернулся Грязнов к Леве.
     - Она оккупацию на Украине под Львовом пережила, - с готовностью ответил Лева, - вот и подвинулась...
     Через несколько минут поисков был обнаружен пистолет и голубая шуба. Костя Маковский опознал ее. Это была шуба Оли Мартемьяновой.
     - Так. - Грязнов сел напротив Левы, который был ни жив ни мертв от страха. - Вы арестованы по обвинению в похищении людей. За это, между прочим, полагается серьезное наказание. Однако, если вы будете помогать следствию, суд обязательно учтет это при вынесении приговора. Понятно излагаю?
     Лева закивал:
     - Да, да, я буду помогать.
     - Куда уехали остальные?
     - На Украину, куда же еще?
     - Какая машина?
     - Синий джип "ниссан".
     - Номера?
     Лева покачал головой:
     - Не помню.
     - Украинские или российские?
     - Украинские... Перед отъездом сменили.
     - Сколько человек?
     - Уехали трое.
     - Имена?
     - Богдан, Гера и батька Михась.
     - По какой дороге поехали?
     - По Варшавке вернутся к Москве, по кольцевой до Киевского шоссе, а там через Калугу...
     - Все точно, - повернулся Грязнов к Турецкому, - что делать будем?
     - Как это "что"? - удивился Александр Борисович. - Конечно, ловить бандитов!
     Через пять минут всем постам ГИБДД был передан приказ задержать синий джип марки "ниссан" с украинскими номерами, двигающийся в сторону украинской границы.
     - Это полумера, - заявил Турецкий, - ты же знаешь наших гаишников. Яркий пример с этим самым Веденяпиным. Даже если они их и задержат, то ничего не мешает преступникам откупиться. Я не собираюсь сидеть и ждать у моря погоды.
     - Но один бандит у нас уже есть, - слабо возражал Грязнов.
     - Почему это один? - иронично возразил Турецкий. - Если уж на то пошло, то два, вместе с сумасшедшей бабкой. Слышал, как она моментально родину продала? И курку и яйки - все готова была отдать... Слава, ты же и сам прекрасно понимаешь, что это хреновые свидетели.
     Они ехали в машине по направлению к Москве. Постоянно работала рация, в динамике которой раздавались переговоры постовых. Грязнов надеялся, что вот-вот поступит сообщение.
     - Ну хорошо, Саша, что ты предлагаешь? Пуститься в погоню? Какой смысл? Они уже два часа как едут, и наверняка,- на большой скорости. Нам их не догнать.
     - Кто это говорит?! - насмешливо отреагировал Турецкий. - Начальник московской милиции! Во-первых, они вернутся к кольцевой - минус минут двадцать, по кольцевой еще столько же. Значит, по прямой они едут чуть больше часа.
     - Все равно не догнать.
     - А у тебя что, кроме машин, другого транспорта нет?
     - Что ты имеешь в виду? - нахмурил лоб Грязнов.
     - Вертолет!
     Слава потер подбородок:
     - А что, это идея. Только не думаю, что удастся быстро его организовать. Это только в кино...
     - Слава, - стукнул кулаком по приборной доске Турецкий, - покажи характер! Начальник МУРа ты или дерьмо собачье!
     Слава Грязнов вздохнул и, вытащив из кармана мобильный телефон, набрал номер своего заместителя.
     ...Что может быть лучше, чем лететь на вертолете над вечерним Подмосковьем! Темно-синие в отсветах фонарей, перемежающиеся черными перелесками, девственные снежные поля. Редкие островки ярко освещенных дворов, немногочисленные деревеньки с тусклыми лампами вдоль большака. Вот прихотливо петляет белая лента речки, на льду которой отчетливо видны полыньи. Вот поселок городского типа - несколько спичечных коробков, поставленных на попа, с искусно прорезанными светящимися окошками.
     Ну и конечно, самое главное - широкая лента Киевского шоссе, ярко освещенная фонарями. Сверху кажется, что машины двигаются убийственно медленно. Однако так и есть - по сравнению со скоростью милицейского вертолета, конечно.
     Грязнов и Турецкий сидели в брюхе вертолета и внимательно следили за шоссе из широких окон.
     - По моим расчетам, - сказал Грязнов, - они должны быть где-то рядом с Калугой. Это если идут со скоростью девяносто - сто. А если больше...
     - Не думаю, - покачал головой Турецкий, - они не будут привлекать внимание к себе. Только вот, мне непонятно, почему они сменили номера? Где-нибудь рядом с границей заехали бы в лесок...
     - Видимо, они ездили по Москве с фальшивыми. А тут решили, чтобы все тютелька в тютельку.
     Полированные крыши машин были сверху очень похожи друг на дружку.
     - Ты представляешь, как этот "ниссан" выглядит? - задумчиво поинтересовался Грязнов.
     - Джип есть джип, - ответил Турецкий, напряженно вглядываясь в освещенную полосу шоссе.
     Вместе с ними в вертолете сидели несколько омоновцев, как выразился Грязнов, "для огневой поддержки".
     - Может быть, пониже пойдем?
     Грязнов кивнул и дал команду пилоту опуститься на предельно возможную высоту. Полоса шоссе резко увеличилась, машины стали видны как на ладони. В бинокль можно было различить даже цифры на номерах.
     - А если они свернули куда-нибудь? Или заночевали? - тревожно говорил Грязнов.
     - Не волнуйся, Слава, - бодро отвечал Турецкий, - у нас, к большому счастью, не Америка. Мотелей и придорожных гостиниц не наблюдается. Обычно водители, если уж совсем засыпают за рулем, стараются кучковаться возле постов ГИБДД, иначе есть большой риск, что и машину "разденут", и тебя ограбят. А наши друзья, как ты понимаешь, будут шарахаться от ГИБДД как от чумы.
     - Не забывай, что они тоже бандиты. Сами кого хочешь разденут.
     Турецкий покачал головой:
     - Вряд ли. Они будут вести себя тише воды, ниже травы, пока не попадут на родную батькивщину. Вот там они снова развернутся.
     - Думаешь, они вообще не остановятся?
     - А чего им останавливаться? Три мужика могут по очереди за руль садиться.
     Машин на шоссе было немного. Но синего джипа пока не попалось ни одного. Миновали Балабаново, Обнинск, Малоярославец. Сзади остались Михеево и речка с затейливым названием Суходрев. Впереди показалась кажущаяся издали огромной россыпь огней - город Калуга. Джипа не было.
     - А если они все-таки решили двигаться по Варшавке?
     Турецкий снова покачал головой:
     - Нет, Слава. Это маловероятно. Они же "западенцы". А если они будут двигаться по Варшавскому шоссе, то в конце концов попадут в стан недругов - Харьков, Днепропетровск. Там же одни кацапы и москали! Нет, Слава, они едут по Киевскому шоссе. Я нутром чую.
     Пролетели Калугу. Впереди показалась широкая река.
     - Знаешь, как называется? - вдруг спросил Турецкий.
     - Как? - без энтузиазма поинтересовался Грязнов.
     - Угра. Это здесь было знаменитое стояние на Угре. Когда войска Ивана Третьего и хана Ахмата стояли на берегах реки, а потом взяли и мирно разошлись. Кстати, после этого пало татаро-монгольское иго...
     - Тихо, Саша, - произнес Грязнов, - вот они.
     Действительно, по шоссе на полной скорости гнал синий джип. Марку определить было трудно, однако в бинокль ясно был виден небольшой "жовто-блакитний" флажок на номере.
     - Это они!
     - Как будем брать?
     Грязнов взялся за свою рацию:
     - Ромашка, Ромашка, я Роза, как слышите, прием... находимся неподалеку от пересечения Киевского шоссе с рекой Угрой. Обнаружена машина с преступниками. Сообщите ближайшему посту ГИБДД срочно принять меры для задержания темно-синего джипа с украинскими номерами. И пусть поторопятся - у них максимум две-три минуты.
     Это было действительно как в кино. Слава Грязнов через мощный громкоговоритель прямо с вертолета вещал на всю округу: "Темно-синий джип с украинскими номерами, приказываю остановиться!" Конечно, водитель в ответ только прибавлял скорость. А потом показался пост ГИБДД. Один постовой остановил движение, а другой быстро расстелил поперек шоссе резиновую полосу с металлическими шипами. Джип переехал через нее и, проехав несколько десятков метров, завалился в кювет. Из него выбежали двое и бросились бежать в разные стороны.
     - Приготовиться к высадке, - скомандовал Грязнов, и, когда вертолет опустился над шоссе, омоновцы, не дожидаясь, пока он сядет, начали выпрыгивать из вертолета. Вслед за ними вышли и Турецкий с Грязновым. - За мной! - Слава в этот момент был похож на командира времен Великой Отечественной войны - с пистолетом с руке, в фуражке. Турецкому на миг даже показалось, что омоновцы вот-вот закричат "ура!" и кинутся в атаку на фашистов... Тьфу, снова фашисты на языке! Что за напасть?
     Утопая в глубоком снегу, темная фигура преступника тем не менее довольно быстро продвигалась в сторону от шоссе. Как ни странно, второй стоял на обочине дороги, подняв руки.
     - Сдаюсь, - закричал бандит, у которого на голове, несмотря на темноту, явственно выделялся льняной чуб.
     - Взять его, - скомандовал Грязнов.
     Омоновцы мигом уложили бандита в снег, надели наручники и отвели в вертолет. А сами побежали за вторым.
     Вертолет сверху освещал мощным прожектором место, где бежал второй бандит.
     - Приказываю остановиться! - надрывался Грязнов в матюгальник.
     Массивная фигура довольно резво продвигалась через заснеженное поле. Вдруг она остановилась. П-кх! П-кх! - раздались два сухих звука, Турецкий заметил сверкнувшую вдалеке точку. Бегущий рядом омоновец остановился и схватился за плечо.
     - Что? - крикнул Турецкий.
     Омоновец в ответ произнес такое длинное и замысловатое ругательство в адрес преследуемого, что Александр Борисович невольно позавидовал богатству ненормативной лексики у подчиненных Славы Грязнова.
     - В плечо попал, с-сука! Ну ничего, я тебя поймаю!
     - Не стрелять! - кричал Грязнов. - Брать живыми!
     Услышав это, преступник вроде воодушевился и побежал еще более резво. Однако глубокий снег, ямы и бездорожье сделали свое дело - через пять минут он выдохся и стал спотыкаться все чаще, а потом и вовсе упал.
     - Руки за голову! - орал Грязнов, стоя над лежащим в снегу человеком.
     - У-у, прокляти москали, - вполголоса говорил парень огромного роста с круглыми щеками. Он с ненавистью глядел на сапоги окруживших его омоновцев. Через минуту его уже вели к вертолету...
     Была уже глубокая ночь, когда Грязнов и Турецкий, наскоро допросив всех задержанных, отправили их в Дом предварительного заключения - СИЗО Петровки, 38, а сами остались в кабинете Грязнова, чтобы, как выразился Турецкий, "подбить бабки".
     - Итак, что мы имеем? - пробормотал себе под нос Грязнов, разложив перед собой листы протоколов допросов троих задержанных.
     - Единственный, кто знает все или почти все, это Богдан. Как его фамилия? - сказал Турецкий.
     - Мысько, - прочитал Грязнов.
     - Да. Остальные так, мелкие шавки. Гера - помешанный националист, Лева вообще в штаны наклал. Он бы выложил все, что знает, но знает-то он совсем немного. Кроме того, что похищение производилось по приказу батьки Михася, ничего не известно. А Богдан, хоть и старается остаться в тени, по-моему, знает больше, чем говорит. Это сразу видно.
     - Ты его допрашивал, тебе виднее.
     Турецкий вздохнул:
     - Но самая главная рыба тем не менее от нас ушла. Батька Михась. Единственная зацепка - Богдан Мысько сообщил примерно район, где он живет или, вернее, жил, пока они находились в Москве. Думаю, мы его сразу найдем - внизу рыбный магазин. Ну это конечно, по словам Богдана.
     - Не думаю, что он будет так мелко врать, - ответил Грязнов, - наверное, он уверен, что Михасем в этом доме и не пахнет давно. Кроме того, Оля Мартемьянова сказала, что именно Богдан, заметив ее на железнодорожной станции, дал ей уйти. Почему, ты его не спрашивал?
     - Спрашивал. Богдан коротко ответил, что, дескать, ему стало "дивчину жаль". Более детально разбираться в этом вопросе времени не было, как ты понимаешь. Но думаю, у него с главарем есть некоторые трения. Может быть, идеологические?
     - Может, и идеологические. Может, материальные...
     - Не знаю... - задумчиво проговорил Турецкий. - Ладно, ближе к делу. Оба в один голос утверждают, что на кольцевой Михась вышел из их джипа, попрощался и уехал на такси. Куда - не сказал.
     Грязнов вздохнул.
     - Пока мы будем выяснять, куда он уехал, он действительно уедет. И ясно куда - в свой Львов. А там его ищи-свищи. Единственная надежда на то, что он снова здесь появится.
     - Давай рассуждать логически. Раз он не поехал со своими подельниками, значит, собирается уехать каким-то другим способом. Самолетом, поездом?
     - А если он не на Украину едет? Может, он собирается на Кипре отсидеться? Или на Соломоновых островах.
     - Может, и так. Но скорее всего, он поедет на Украину. Это мне интуиция подсказывает.
     Турецкий с сомнением пожал плечами.
     - Это очень просто, Саша. Михась не дурак. Он поймет, что мы будем рассуждать именно так, как рассуждаем сейчас. Проверить пассажиров Киевского вокзала и поставить посты в Домодедове, у регистрации рейса на Львов, очень просто. Это каждый дурак понимает. Поэтому не исключено, что он предпримет какой-то обходной маневр.
     Турецкому ничего не оставалось, как согласиться.
     - Значит, остается одно - ехать на квартиру Михася.
     - Погоди. Тут мои ребята анализируют записные книжки, которые найдены у преступников. Может быть, нам повезет, и там окажется телефон этой квартиры.
     - Ладно, подождем. А пока, может быть, по маленькой?
     Грязнов кивнул и полез в сейф...
     Через пятнадцать минут помощник Грязнова положил на стол список московских телефонов, которые удалось обнаружить в записных книжках.
     - Так, посмотрим. Что сказал Богдан, где находится эта квартира?
     - В районе "Красногвардейской".
     Помощник развернул на столе Грязнова подробную карту Москвы.
     - Вот "Красногвардейская". Дальше?
     - Магазин "Океан".
     - Да, правда, есть такой. Вот он. Тополиный проезд, дом сорок два, - Грязнов повернулся к помощнику. - Какие там АТС?
     Помощник достал справочник, перелистал страницы.
     - От 390-й до 399-й.
     - Так, смотрим, - Грязнов провел пальцем по списку телефонов. Турецкий напряженно следил за его действиями. - Вот он! - Слава ткнул пальцем в номер, который начинался с цифр 396. - Больше в нем телефонов этих АТС нет.
     - Ну что, едем? - спросил Турецкий.
     - Погоди. Нужно для начала позвонить туда.
     - Только по телефону с антиопределителем. А то знаешь, определит Михась телефон Петровки и смоется...
     - Не боись.
     Они вышли в приемную, где на столе у помощника Грязнова стояло несколько телефонов, в том числе оборудованных множеством дополнительных функций. Грязнов сел за стол и снял трубку с одного из них.
     - Этот не определит.
     Он набрал номер и нажал кнопку спикерфона. Длинные гудки теперь раздавались на всю приемную. Один, два, три... Затем раздался характерный треск снимаемой трубки.
     - Алло! - Заспанный женский голос звучал как-то неестественно в официальном кабинете. - Алло! Я слушаю! Миша, это ты? Алло!
     Грязнов нажал на отбой.
     - Так. Теперь надо узнать точный адрес квартиры, где находится этот телефон.
     Помощник начальника МУРа сел за компьютер, запустил специальную программу для внутреннего пользования, в которой содержалась база данных о всех телефонных номерах города Москвы.
     - Ну что там? - нетерпеливо спросил Грязнов.
     - Одну минуту... Сейчас... Вот. Указанный номер телефона расположен по адресу Тополиный проезд, сорок два.
     - Квартира какая? - нетерпеливо буркнул Грязнов.
     - Нет квартиры, - ответил адъютант.
     - Как это нет?! - взвился Слава.
     - Нет. Телефон принадлежит ЖЭКу. Вот, тут все написано.
     Он показал на экран. И Грязнов с Турецким изумленно прочитали, что заспанный женский голос действительно раздавался не откуда-нибудь, а из ЖЭКа No 649.
     - Ну дела... - только и сказал Турецкий, - а ошибки быть не может?
     - Исключено, - ответил помощник, - эта база обновляется раз в неделю. Самые точные сведения. МУР все-таки...
     - Ну ладно, - резюмировал Грязнов, все равно надо ехать. Хоть в ЖЭК...
     Но перед тем как отправиться на "Красногвардейскую", Слава приказал поставить этот телефон на постоянное прослушивание и регистрацию всех входящих и исходящих звонков.
     Примерно в половине четвертого утра на милицейском "рафике" Грязнов с Турецким подъехали к магазину "Океан".
     - Ну и где тут ЖЭК? - поинтересовался Турецкий.
     - Сейчас найдем.
     Они в сопровождении троих омоновцев вышли из микроавтобуса и направились вокруг дома. На двери одного из полуподвальных помещений они заметили табличку "ЖЭК No 649". Грязнов осторожно постучал в грязное окошко. Никакого ответа.
     - Вряд ли тут кто-то есть.
     - А женщина, которая ответила по телефону?
     - Не знаю... - покачал головой Грязнов, - может быть, ЖЭК отдал телефонный номер кому-то в аренду?
     Он набрал номер на своем мобильнике и приложил ухо к оконной раме, надеясь услышать звонок в одном из кабинетов. Ничего.
     - Но телефон должен находиться где-то рядом.
     - Предполагаешь пройтись по квартирам? - иронично спросил Турецкий.
     - Нет. В каждой из квартир есть свой телефон. Вывод?
     - Ты хочешь сказать, что номер могут арендовать вместе с помещением?
     Грязнов кивнул.
     - Давай пройдемся еще.
     С другого торца дома находилась серая, обшитая железным листом дверь под козырьком с игривыми железными завитушками. Рядом с дверью находился пульт домофона.
     - "Попитка не питка", как говаривал Иосиф Виссарионович, - сказал Грязнов, решительно нажимая кнопку.
     Через пару минут из динамика раздался испуганный голос:
     - Кто там?
     - Свои.
     - Кто это "свои".
     - Милиция.
     Грязнов решил, что маскироваться уже ни к чему.
     Голос в динамике умолк. Еще минуты через полторы раздался женский голос:
     - Кто это?
     - Да свои, говорят же. Милиция!
     - Леонид Карпович, вы, что ль?
     - Да, да, открывай!
     - Ребятки, имейте совесть. Позавчера были. Уже поздно. Все спят давно, - произнес женский голос.
     Грязнов повернулся к Турецкому с вопросительным выражением на лице. Что бы могла значить эта загадочная фраза? Турецкий сделал знак, чтобы он не останавливался.
     - Давай открывай! Нечего лясы точить! - строго проговорил Грязнов. - Дело есть.
     - Ну ладно, - неохотно ответила женщина, - знаю я ваши дела...
     Вскоре загрохотали засовы и дверь открылась. Грязнов кивнул омоновцам, и вся компания вошла внутрь.
     - Заходите, гости дорогие, - фальшиво улыбаясь, встретила их необъятная бабенция в черном шелковом халате и с пушистой гривой черных волос. Однако когда она увидела хмурые лица невыспавшихся омоновцев с автоматами наперевес и неприветливые лица Грязнова и Турецкого, а главное, не обнаружила среди вошедших загадочного Леонида Карповича, баба заорала благим матом.
     - Кто вы такие?
     - Молчи, - урезонил ее Грязнов, - ишь разоралась! Дверь закрыть! Охрану разоружить. Один остается на входе.
     - Да кто вы такие? - сбавив силу голоса, но так же возмущенно воскликнула баба.
     - Я, мадам, начальник МУРа Вячеслав Грязнов.
     - Ой, - недоверчиво скривилась баба, - будет врать-то. С каких это пор начальники МУРа по ночам где попало шастают?
     Грязнов молча вытащил из кармана удостоверение и сунул его под нос бабе.
     Тем временем Турецкий оглядел интерьер. Вниз вела лестница, покрытая зеленым ковролином. Белые арки, светильники в виде больших светящихся шаров, картины на стенах, изображающие обнаженных женщин - причесывающихся, купающихся в ванне, стоящих перед зеркалом. По обеим сторонам лестницы стояли горшки с фикусами.
     - Что тут за контора у вас? - спросил он у хозяйки.
     - Это лечебно-профилактический центр "Попрыгунья", - важно ответила та, - все бумаги в порядке.
     - И чем занимается ваш центр?
     - Лечением... - не очень уверенно ответила хозяйка, - и профилактикой.
     - А медсестры, я полагаю, все на рабочих местах? - насмешливо спросил Турецкий, который уже давно понял, куда они попали, - судя по названию вашего центра, работа у них подвижная. Умаялись небось?
     - Так, сейчас нет времени на разговоры, - строго сказал Грязнов, - где телефон?
     Хозяйка повела их вниз, в большой зал со стойкой бара, кожаными диванами, несколькими столиками и небольшим подиумом в углу. За стойкой находился телефон.
     - Так, хозяйка, как тебя звать-величать?
     - Люба, - ответила бабища, у которой коленки подгибались от страха.
     - Михась звонил?
     - Н-нет. Еще не звонил...
     - А должен?
     Она пожала плечами.
     - Он собирался уезжать?
     - Вроде да...
     - Ну так вот. Мы будем здесь сидеть около телефона, пока не позвонит Михась. И ты с ним поговоришь как ни в чем не бывало. Поняла?
     - А если он не позвонит? - с вызовом ответила Люба.
     - Будем сидеть до тех пор, пока не позвонит. Вопросы есть?
     Грязнов принял такой грозный вид, что Люба старательно закивала.
     - Имей в виду, без фокусов. Ты статью уже имеешь - за организацию притона. И от меня зависит, что тебе еще припаяют. Ясно?
     - Ясно, ясно, миленький, - заплакала Люба, - не губи, красавец. Что хошь отдам.
     Она запустила руку в необъятный бюст, похожий на два больших кома подоспевшего дрожжевого теста, долго рылась и достала большую пачку долларов.
     - Ты никак хочешь еще одну статью получить? - сердито отреагировал Грязнов.
     - Да что ты, - замахала руками опытная бандерша, - обижаешь. Нешто я правил не знаю? Оформи как добровольную сдачу материальных ценностей...
     Грязнов засмеялся:
     - Соображает... Короче, как договорились. Говоришь с Михасем как обычно. И виду не подавай, что здесь кто-то посторонний.
     - Да, да, соколик, - испуганно говорила Люба, - даже не сомневайся.
     - Гляди у меня... - погрозил пальцем Грязнов.
     Внезапно одна из дверей открылась и в зал вошла совершенно голая заспанная девушка с пустым стаканом в руке.
     - Мам Люба, что такое, - зевая спросила она, - что за шум?
     Она огляделась и, увидев омоновцев, недовольно скривилась:
     - Что, опять из отделения?
     И, не замечая отчаянных знаков, которые подавала ей Люба, поинтересовалась:
     - А где Леонид Карпович?
     - Идите к нам, девушка, - позвал ее Турецкий, - вы, я полагаю, хотите выпить?
     - Угостишь, - профессионально подмигнула девушка, - выпью.
     - Гыть в комнату! - шикнула Люба. - Пошла вон!
     - А что такое? - непонимающе пожала плечами та. - Разве это не из отделения?
     - Вон! - заорала Люба.
     Девушка испуганно убежала, тряся аппетитными ягодицами.
     - Что ж вы так грубо с персоналом, Мама Люба? Правда, судя по тому, что вы "Мама", это, наверное, ваша дочь? - издевался Турецкий.
     В этот момент зазвонил телефон.
     - Алло, - сказала Мама Люба, взяв трубку, - да... Мишенька, здравствуй... да... да... хорошо... у нас все нормально... На кого ж вы нас оставляете, Михаил Семенович?... Слушаюсь... Все будет как надо, не беспокойтесь... Ничего... Нормальный голос... Как всегда... Счастливого пути, Михаил Семенович...
     - Ну, - разом воскликнули Турецкий и Грязнов, когда она положила трубку.
     - Сказал, что не будет его некоторое время. Что уезжает он.
     - Куда - не сказал?
     - Нет.
     - Гляди... Мы все равно разговор записываем.
     Грязнов набрал номер Петровки.
     - Грязнов... Да, слышали... Откуда звонили? Белорусский вокзал?.. Пришли туда подкрепление. Сейчас выезжаем.
     Он повернулся к Любе:
     - Ну-ка говори, какой из себя твой Михась?
     - Ну молодой, лет тридцати, может, трошки постарше. Лысенький, невысокий...
     - Как одевается?
     - В дорогом пальто, в черной кожаной кепке ходит. И как у него уши не мерзнут?
     - Ладно, там разберемся. По коням, ребята!
     - Звонок был из автомата в здании Белорусского вокзала, - говорил Грязнов, когда они уже были в машине, - я так полагаю, он туда приперся не для того, чтобы просто позвонить. Наверняка он собирается умотать.
     - Может, в Европу? - предположил Турецкий.
     - Может. Я так думаю, у него документы фальшивые. И он не хочет в аэропорту светиться. А здесь - езжай, не хочу. Нашим пограничникам сунет, полякам. Они хрусты ох как любят! А может быть, просто через Белоруссию в Львов намылился. В любом случае нужно поторопиться, как сказали в справочной, следующий поезд, на Могилев, отходит через полчаса.
     Несмотря на раннее утро, Белорусский вокзал был полон. Потоки людей шли от подходивших к перрону электричек, другие, состоявшие из гораздо более нагруженных пассажиров, - от поездов дальнего следования. В устье перрона, там, где начинался красивый узорчатый дебаркадер, встречные потоки перемешивались между собой, образовывая ужасную давку. В воздухе слышались русские и белорусские ругательства. Черные гранитные Маркс и Ленин печально взирали на происходящее со своих постаментов.
     Чтобы отыскать здесь кого-то, нужно быть по меньшей мере Кашпировским, подумал Турецкий, когда они оказались в этом человеческом водовороте. Дорогое пальто, кожаная кепка... Здесь по меньшей мере пара сотен наберется, одетых таким образом.
     Они направились к табло. Могилевский отходил через пятнадцать минут, на Варшаву через полчаса, в Минск через сорок пять минут. На Гродно через час десять. Потом еще один варшавский и экспресс в Смоленск.
     - Ну что, Слава, как будем его искать? - без всякого энтузиазма спросил Турецкий.
     - Сейчас приедет дежурная оперативная бригада, - ответил Грязнов, - ребята прочешут весь вокзал.
     Однако и в голосе Славы сквозило сомнение.
     Через несколько минут прибывшие оперативники рассредоточились по вокзалу.
     - И что, будем задерживать всех, кто в пальто и кепке?
     - Во всяком случае, будем проверять документы.
     Турецкий покачал головой.
     - И что будем искать в паспорте? Михась, в скобках - "батька". Так, что ли?
     - Ну почему, - возмутился Грязнов, - Михаил Семенович. Я думаю, если будет совпадать внешность и имя-отчество, можно задерживать до выяснения личности.
     Они прохаживались по площадке перед перроном, глядя на толпу двигавшихся во всех направлениях людей. Да, обнаружить здесь кого-либо почти невозможно.
     - Нет, Слава, не найдем мы никого. Даже с помощью оперативников, - качал головой Турецкий.
     - Что ты предлагаешь?
     - Нужен человек, который видел Михася.
     - Что, бандитов из ДПЗ вызывать?
     Турецкий покачал головой:
     - Нет. Он могут специально не узнать.
     - Мама Люба?
     - Тоже не подходит.
     - Тогда кто?
     - Оля Мартемьянова.
     Теперь Грязнов качал головой:
     - Ее только что вызволили из плена. Она пережила сильнейший нервный стресс. Кто возьмется уговаривать ее отца отпустить на опознание преступника?
     - И такой человек у меня на примете есть, - улыбнулся Александр Борисович.
     Нет, все-таки каждое событие в нашей несчастной жизни имеет как положительные, так и отрицательные стороны. Вот, например, занялся я делом Елены Мартемьяновой. Вроде бы никакой пользы я из него не извлек. Зато появилась уважительная причина некоторое время не ходить на работу, где я целыми днями выполняю тяжелую повинность - втолковываю людям то, что они сами прекрасно могут прочитать в любом юридическом справочнике. Адвоката ноги кормят: не будет бегать - не будет работы, не будет денег... Так что сидение в юрконсультации для адвоката - последнее дело. К тому же дело Мартемьяновой оказалось не совсем по моему сегодняшнему профилю, то есть почти не связанное с адвокатской поддержкой. Но это уже в прошлом. Вчера Мартемьянова была убита. Событие, безусловно, печальное. Даже трагичное. Однако прямым следствием вчерашнего убийства для меня оказалось то, что раз нет самой Мартемьяновой, то нет и ее дела. А это значит, что я не должен больше заниматься розысками ее дочери - это теперь будет делать следователь, Александр Борисович Турецкий. Думаю, сделает он это гораздо лучше, чем я.
     Я лежал на спине и размышлял. А потом повернулся и увидел рядом с собой посапывающую Машу. Вот еще один пример. Нашел я на улице замерзающую девушку, которая оказалась убийцей троих подонков. Я, как человек, считающий себя более-менее порядочным, не мог выдать ее милиции. И тем самым фактически пошел против закона. Неприятная ситуация. Очень даже неприятная. Но в настоящий момент Маша Пташук спит рядом со мной. И, как мне кажется, она счастлива. Не говоря уже обо мне. Факт, безусловно, положительный. Так что все в нашей жизни относительно, господа присяжные заседатели...
     Чего это меня, интересно, среди ночи на философию потянуло? Хотя какая там ночь? Уже почти утро. Половина четвертого. Самое время спать. Я повернулся на другой бок и закрыл глаза...
     Сон уже потихоньку начал затуманивать сознание, когда резко зазвонил телефон. Я не открывая глаз потянулся к трубке:
     - Да.
     - Юра, это Турецкий. Срочно дуй к Мартемьяновой.
     - Зачем это? - Я моментально стряхнул с себя остатки сна и сел в кровати.
     - Уговори отца Оли отпустить ее с тобой. Как хочешь, но уговори. Мы находимся на Белорусском вокзале, нам нужен человек, который видел и может опознать батьку Михася. Понял?
     - Да, но...
     - Никаких "но". Говори что хочешь, но вытащи ее. Если мы упустим его - пиши пропало. Понял?
     - Да. Беру Олю и еду на Белорусский вокзал.
     Если Турецкий говорит таким тоном, то дело действительно очень серьезное. И нужно поторопиться.
     Через три минуты я уже стоял у входной двери одетый и готовый в бой. Из спальни вышла Маша:
     - Ты куда, милый?
     - На задание.
     Она округлила глаза:
     - А можно мне с тобой?
     Я покрутил пальцем у виска:
     - Ты что, с ума сошла? Тебе мало приключений за последнюю неделю? Может быть, еще пистолетик свой возьмешь?
     Маша обиженно надула губки:
     - Я хочу посмотреть, как задерживают опасного преступника.
     - Цыц, - воскликнул я, - сиди дома! Не забывай, что ты все еще под домашним арестом.
     И, не вступая в дальнейшие разговоры, я вышел из квартиры и почти кубарем скатился по лестнице. Старичок "жигуль" не подвел, завелся сразу, и я на полной скорости погнал по направлению к Рублевскому шоссе.
     Валерий Николаевич поначалу даже слушать не хотел. Но пока мы с ним препирались в прихожей, Оля, которая, видимо, услышала наш разговор, оделась и вышла из своей комнаты.
     - Я согласна ехать.
     Через полчаса мы были на Белорусском вокзале.
     - Конечно, надежды мало, - сказал Турецкий, встретивший нас у входа, - за это время успело отъехать два поезда. Правда, мы тщательно осмотрели почти каждого пассажира и даже прошли по вагонам, но кто его знает... В лицо мы его не видели. Так что вся надежда на вас, Оля.
     - Сделаю все, что могу, - сказала Оля, - тем более мне с ним нужно рассчитаться за разбитую губу.
     - Юра, ты будешь сопровождать ее. Отвечаешь головой. Понял?
     Я кивнул.
     Мы вклинились в толпу. Честно говоря, когда я увидел массу людей, толкущихся на вокзале, то сильно засомневался в успехе затеи Турецкого и Грязнова. Обнаружить здесь человека, если не знаешь, где именно он будет находиться... Короче, люди, которым приходилось встречать кого-то, зная только номер поезда, меня поймут. Уследить даже за выходом с одной платформы проблематично. А уж не зная, кто появится, когда появится и где появится, - это, скажу я вам, головоломка почти неразрешимая. Тем более у нас есть только один человек, который видел батьку Михася. И тот невыспавшийся и переживший серьезный шок. Кроме того, нужно было как-то сделать так, чтобы батька Михась сам не увидел Олю... В общем, задача почти невыполнимая.
     Однако Оля активно взялась за дело. Она с независимым видом прохаживалась по перрону, вертя головой во все стороны и вглядываясь в лица проходящих мимо людей. Я старался помогать ей как мог. Но почти не верил в успех этой акции.
     Мы прошли по поезду, который отправлялся в Минск. Михася не было. Хотя никто не может гарантировать, что он в тот момент, когда мы проходили мимо, не закрылся газетой, например.
     Следующим был поезд на Варшаву. Мы с Олей пошли к платформе, куда направлялся поток пассажиров почище, чем в остальные поезда: заграница все-таки.
     И знаете, кого я увидел на этой платформе, стоило нам оказаться там?
     Машу. Машу Пташук!
     - Как ты здесь оказалась?! - зашипел я. - Что ты тут делаешь?
     Маша вела себя как-то странно. Она приложила палец к губам и тихо прошептала:
     - Идем. Я тебе покажу Владимира Максимовича.
     - Какого Владимира Максимовича, на фиг! Немедленно иди домой! Не мешай!
     - Ну того, к которому меня привезли, - терпеливо объяснила Маша. - Что, забыл, что ли? Которому я еще руку вывернула. Пошли.
     Оля ничего не понимала, но, так как нам все равно нужно было на эту платформу, мы пошли.
     - Вот он, - тихо сказала Маша и схватила меня за левый рукав.
     - Это он, - так же тихо прошептала Оля, хватая меня за правую руку.
     - Кто? - запутался я.
     - Батька Михась, - сказала Оля.
     - Владимир Максимович, - сказала Маша.
     Вот это подарок! Оказывается, батька Михась не так прост!
     Невысокий человек в кашемировом пальто, в кожаной кепке и с небольшим чемоданчиком в руке шел по перрону. Иногда он поворачивал голову, чтобы посмотреть на номера вагонов.
     Девушки по-прежнему держались за мои рукава. Нужно было что-то делать. Эх, мы в спешке забыли взять у Грязнова рацию!
     - Тихо. Я остаюсь здесь и слежу за Михасем. А вы, девчонки, бегите к Турецкому и Грязнову.
     Маша и Оля быстро пошли в противоположную сторону, а я остался на перроне.
     Михась дошел до спального вагона, остановился у открытой двери, где проводница проверяла билеты. Поставил чемоданчик на пол. Полез во внутренний карман пальто. Вынул бумажник...
     Я сначала не понял, что произошло дальше. Михась дернулся, наклонился вперед, потом отшатнулся назад, разинув рот и высоко подняв руки. Потом он схватился за шею и снова согнулся в три погибели. Упал на колени, ткнулся лицом в асфальт и завалился на бок, сверкнув напоследок своей лысиной.
     Что такое?! Я ринулся вперед. Больше всего это было похоже на внезапный инфаркт.
     Я растолкал прохожих и наклонился над Михасем. Рванул воротник пальто. На его рубашке небесно-голубого цвета уже расплывалось кровавое пятно. Он был убит. Причем убит пулей. Но никакого звука не было!
     Откуда могли стрелять? В момент выстрела я находился сзади, в нескольких шагах. Рядом не было никого, кто бы мог произвести выстрел. Значит, стреляли сверху? Я встал на место, где только что стоял Михась, и повернулся в сторону, откуда примерно могли стрелять.
     С другой стороны платформы тоже стоял поезд. Так что стрелять из окон вокзального помещения не могли. Значит, стрелок расположился выше. Но позвольте, выше только железный дебаркадер!
     Я вгляделся в ряды маленьких окошек, образующих узорчатую крышу над перроном. Одно из них выбито. Стреляли, скорее всего, оттуда.
     Нельзя было терять ни секунды! Снайпер наверняка уже пытался спастись бегством!
     Я, расталкивая всех и вся, побежал к концу платформы. По дороге попались Турецкий и Грязнов, которые уже бежали на шум.
     - Убийца там! - прокричал я им, указывая вверх, хотя вряд ли они поняли, что к чему. Но времени на объяснения у меня не было.
     Однако нужно было как минимум выяснить, как пробраться на дебаркадер. Я схватил за грудки первого попавшегося носильщика:
     - Как подняться на крышу?!
     Испуганный носильщик мигом объяснил, что с внутренней стороны вокзального здания есть лестницы. Я побежал по другой платформе и через полторы минуты был у лестниц. Прыгая через две ступеньки, я преодолевал пролет за пролетом. Быстрее! Быстрее, Гордеев!
     Наконец я оказался на маленьком балкончике, с которого узкая лесенка вела непосредственно на дебаркадер. Проклятие! Люк заперт на висячий замок.
     К счастью, дверца оказалась деревянной, к тому же довольно трухлявой, и, сильно дернув за замок, я сумел вырвать петли вместе с шурупами, их удерживающими. Я открыл люк и мигом выбрался на дебаркадер.
     Морозный воздух обжег мне лицо. При температуре минус двадцать оказаться на стометровой высоте - это, я вам скажу, не шуточки. К тому же здесь дует пронизывающий ветер.
     Вдоль внешней стороны дебаркадера шел узкий металлический уступ, покрытый слоем обмерзшего снега. Поначалу мне показалось, что пройти по нему просто нереально. Но преступник же как-
     то прошел! Хоть и с другой стороны. Значит, и я пройду.
     Медленно продвигаясь по уступу, я через несколько минут оказался у окошка с выбитым стеклом. Для этого мне пришлось проползти несколько метров вверх, цепляясь за металлические рамы. Так и есть! Рядом с окошком лежала винтовка!
     Теперь нужно выяснить, куда побежал снайпер. Я приподнялся и понял, что на покатой крыше вполне можно стоять. Правда, следя при этом, чтобы не наступить на мутные и закопченные с внутренней стороны стекла. Я выпрямился и тут же заметил темную фигуру, удаляющуюся в сторону противоположного края дебаркадера. Я схватил винтовку, так как другого оружия при мне не было, и пустился за ним. Кричать было бесполезно: расстояние между нами уже было довольно большим. Так что следовало поторопиться. Я осторожно ступал на металлические рамы и почти бежал за преступником. Тот, по всей видимости, не спешил. Он был уверен, что здесь его никто не достанет. Скорее всего, он собирался отлежаться, а потом, когда все утихнет, спуститься вниз.
     Не выйдет!
     Я бежал за ним, сжимая в руках винтовку. Дебаркадер - штука скользкая и абсолютно непригодная для соревнований по бегу. К тому же вряд ли его когда-нибудь чистили со времени постройки вокзала еще до революции. Так что я то и дело спотыкался, но, напрягая все мускулы, удерживался на металлических перекладинах. Ухнуть вниз с высоты сто метров мне совершенно не хотелось.
     Минут через пять я оказался на самой высокой точке дебаркадера. Темная фигура, подсвечиваемая снизу тусклым светом, медленно продвигалась вниз. И вдруг она исчезла! Как будто испарилась. Я увеличил скорость и вскоре был примерно на том месте, где только что был преступник.
     Так и есть! Здесь, почти рядом со стеной вокзала, было выбито еще одно окошко. Вот откуда он проник на дебаркадер! Я лег и осторожно заглянул внутрь.
     Там на двух канатах висела люлька, предназначенная, видимо, для мыться стекол и покраски рам. В люльке на полу лежал человек. Он пытался продеть руки в оранжевый жилет, какие носят дворники, маляры и дорожные рабочие. Рядом с ним на досках лежал прикрепленный к толстому электрическому кабелю пульт, при помощи которого, видимо, можно было управлять люлькой.
     В общем-то расчет прост. Пока суд да дело, суматоха вокруг трупа, он собирался незаметно, под видом маляра, или кого еще там, спуститься на люльке, и - поминай как звали. В толпе очень легко затеряться, даже если эта толпа напичкана милицией. А он-то наверняка не рассчитывал, что здесь окажемся мы.
     Он уже натянул свой жилет, когда я просунул в окно ствол винтовки и прохрипел:
     - Руки верх!
     Преступник вздрогнул и повернул голову. Это был довольно молодой парень с русыми волосами и шрамом на левой щеке. Он посмотрел на меня, потом на винтовку, в которой, видимо, мигом признал свою. Затем он неторопливо поднялся, спокойно глядя мне прямо в лицо.
     - Руки вверх, - повторил я.
     - Сейчас, сейчас, - отозвался парень. И действительно поднял руки вверх. Но только для того, чтобы схватить винтовку за дуло и сильно дернуть ее вниз! Я инстинктивно нажал курок, но никакого выстрела не произошло.
     - Она не заряжена, мусор поганый, - злобно произнес киллер, перехватывая руку и выворачивая мое запястье. Затем он дернул меня за руку и буквально, как морковку из земли, выдернул из окошка дебаркадера. К счастью, я упал плечом на доски люльки и не поломал шею, на что явно рассчитывал убийца.
     Упав в люльку, я не успел даже опомниться, как он схватил меня за шею и приставил к горлу тонкий и острый нож.
     - Пикнешь, - негромко произнес он, - прирежу как барана.
     Лезвие надавило на горло. Неприятное ощущения, скажу я вам!
     Самое главное - это то, что ни один человек из, по меньшей мере, трех тысяч внизу не сообразит поднять голову и посмотреть, что делается на высоте сто метров! Даже Грязнов с Турецким, я уверен, глядят сейчас в другую сторону и гадают, куда мог подеваться убийца. А убийца - вот он. Собирается перерезать мне горло.
     Хотя, если так разобраться, вряд ли он это действительно сделает. Резать горло человеку или барану - дело хлопотное и грязное. Его оранжевый жилет сразу же превратится в красный. И тогда ему точно не выбраться отсюда незамеченным. Значит, как говорят наши политики, есть база для переговоров.
     - Убери нож, - произнес я, стараясь не слишком шевелить кадыком, - и давай спокойно поговорим.
     - С тобой? Ха-ха. Не о чем мне с тобой говорить. Твоя песенка спета. Не надо было лезть, куда не просят.
     - Это моя работа, - соврал я. Вряд ли киллер знает, что я всего лишь адвокат. А если узнает, то очень удивится. Адвокат, бегающий по крышам за преступником?! Нонсенс.
     Он стоял и не говорил ни слова.
     - И что ты собираешься делать дальше? - поинтересовался я. Как вы понимаете, в тот момент вопрос о его дальнейших планах волновал меня больше всего на свете.
     - Молчать, - прошипел он и чуть надавил лезвием на горло. Кто его знает, может быть, лезвие уже рассекло кожу? Видеть этого я не мог.
     Собственно говоря, выходов у него было два - либо пришить меня, вылезти в окошко и убежать через другой выход, либо взять меня в заложники, опустить люльку и потребовать, например, машину в Шереметьево, самолет до Уругвая и миллион долларов. Что там требуют террористы обычно?
     Честно говоря, ни один из этих вариантов не гарантировал моей жизни. А значит, не мог устроить меня. Я обязан придумать третий вариант! И заставить киллера действовать по-моему!
     Преступник медлил, вглядываясь, видимо, в толпу на перроне. Скорее всего, нас не было видно снизу из-за бортиков люльки.
     И тут я решился. Правой ногой нащупал пульт управления люлькой, осторожно высвободил левую руку. И одновременно нажал каблуком на кнопки, а затем сразу же схватил киллера за запястье.
     Люльку сильно тряхнуло, бандит чуть ослабил свою хватку, чем я не замедлил воспользоваться. Сильно сжав его запястье, я змеей нырнул ему под мышку и вывернул руку за спину. К счастью, во время этого маневра удалось не повредить горло. Нож выскользнул из его пальцев и упал вниз. Надеюсь, не кому-то из пассажиров на голову.
     Люлька пришла в движение и стала сильно раскачиваться. Тут уж я не удержался на ногах и чуть было не сиганул вниз вместе с ножом. Руку киллера пришлось выпустить. Он мигом вскочил на ноги и схватился за бортик на противоположном конце люльки. Я тоже ухватился за доски и поднялся на ноги.
     - С-сука, - процедил он сквозь зубы, - убью!
     Я уже было открыл рот, чтобы ответить, как он носком ботинка нанес молниеносный и очень болезненный удар мне по коленке. Если бы я не знал абсолютно точно, что, стоит расслабиться хоть чуть-чуть, и действительно наступят кранты, я бы, конечно, согнулся вдвое от этого удара. А тут пришлось до крови закусить губу. Бандит осклабился и нанес еще один удар ногой - на этот раз в печень. Но теперь я приготовился к самому худшему, поймал его каблук, задержал на секунду ногу и со всей силы ударил его в пах.
     Надо отдать должное, выдержка у парня было что надо. Он только чуть сузил глаза от боли и, выдернув у меня из рук свою ногу, попытался нанести мне сильный удар в челюсть. Ну тут уж извините, что касается бокса, то я могу поспорить, кто сильнее! Молниеносно поставив блок, я отвел его руку в сторону, и затем мой кулак пришел в соприкосновение с его скулой. Вообще-то я метил в нос, но шаткие доски под ногами немного изменили направление моего удара. В любом случае голова преступника сильно отклонилась назад, а спиной он ударился о бортик.
     Люлька раскачивалась как бешеная. Еще немного, и это превратится в некое подобие американских горок. Со смертельным исходом.
     - Удушу, с-сука, - шипел бандит, сверкая ненавидящими глазами.
     - Юра! Держись! - донесся многократно усиленный мегафоном голос Турецкого. Наконец-то меня заметили! Но пока сюда прибудет подмога, каждый из нас может десять раз спокойно сигануть вниз.
     Снизу раздавался гул многотысячной толпы. Прямо как на футбольном матче.
     Бандит не терял, однако, времени даром и ухитрился ударить меня ногой в живот. Ну пресс у меня что надо, накачанный, так что особого ущерба мне этот удар не нанес. Я, держась одной рукой за бортик, изо всех сил саданул ему ботинком в грудь. Вообще-то после такого удара должно перехватить дыхание. Но бандит только на секунду закрыл глаза и судорожно вдохнул. Крепкий малый! Я сделал шаг и, на секунду оторвав руки от бортиков, нанес ему два удара - в челюсть и нос. На этот раз я не промахнулся - кровь потекла на оранжевый жилет. Бандит выплюнул пару выбитых мной зубов.
     - Сдавайся, - говорю я, - через минуту тебя все равно возьмут.
     - Мне терять нечего, - произнес он хрипло, и я не мог с этим не согласиться. Действительно, чего терять наемному убийце?
     Он вытер рукавом лицо и снова попытался ударить меня в челюсть, но тут произошло непредвиденное. Люлька, раскачиваясь на канатах, со всего размаха ударилась в железную раму дебаркадера. От удара мы вместе с бандитом упали на доски. Внезапно люлька перевернулась. Видимо, блоки, по которым скользил канат, не выдержали и отломились с одной стороны. Люлька приняла вертикальное положение. Толпа внизу издала вопль ужаса.
     Я чудом успел схватиться за торец доски. Убийца схватил меня за ногу. Я почувствовал, что пальцы мои разжимаются...
     Есть замечательная немецкая фирма. "Саламандер" называется. Эта фирма изготовляет очень удобную обувь, которую я ношу и зимой и летом. Так вот, обувь эта легко и без всякого напряжения снимается с ноги. В тот день это свойство спасло мне жизнь. Спасибо вам, искусные немецкие сапожники!
     Итак, киллер схватил меня за ногу, туфля легко сползла с ноги и осталась у него в руках. Бортик разлетелся в щепки. Однако последним судорожным движением бандит успел ухватиться за веревку. Я скосил глаза и увидел, как он, наматывая ее на руку, медленно пытается взобраться к торцу люльки. Мы раскачивались почище любого маятника. Киллеру удалось встать на обломок бортика и подтянуться на веревке.
     А потом он вытянул руку. Я сначала не понял зачем. А потом догадался. Он пытался поймать пульт! Ну конечно, у преступника теперь только один выход - добраться до выбитого окошка. Только подтянув люльку к нему, он может спастись.
     Однако не только это входило в его планы. Киллер схватил меня за ногу и резко дернул вниз. Я еле удержался на доске и сумел сильно ударить его другой ногой по лицу.
     И тут люлька дернулась и поползла вверх. Нет, этого я допустить не мог! Я схватился за резиновый кабель и сильно потянул. Киллер не ожидал этого и выпустил пульт из рук.
     - Юра, - кричал Турецкий снизу, - держись.
     И я держался. Из последних сил, правда. Держался и обдумывал свое положение. Предположим, сверху по дебаркадеру придет помощь. Но старые рамы могут не выдержать, когда несколько человек, стоя на них, будут тянуть веревку, и тогда погибнут все. Прыгать вниз - это значит совершенно точно превратиться в лепешку, даже если на перрон поставят батут. А долго нам тут с киллером не удержаться. Ну что, Гордеев, пора прощаться с жизнью?
     Пульт представлял собой продолговатую коробочку с тремя кнопками. "Вниз", "вверх" и красная "стоп". Ну вверх я прокачусь как-нибудь в следующий раз. Значит, вниз!
     Я нажал кнопку. Но пульт управления был сделан, как и многие вещи у нас, через заднепроходное отверстие, грубо говоря. И люлька поехала наверх! Толпа внизу охнула. Еще немного, и люлька бы достигла блоков, которые наверняка держались на честном слове. Удара люльки они бы не выдержали...
     Я быстро нажал кнопку "стоп", но при этом не удержал пульт. Он выскользнул и закачался на своем кабеле. Толпа внизу зарыдала.
     Через несколько секунд мне удалось-таки снова поймать пульт. Я нажал кнопку "вверх", и люлька, соответственно, поползла вниз. Толпа внизу прямо-таки завывала. Спорю, что нашлись люди, которые сразу организовали тотализатор - спасутся эти два человека на потолке или нет?
     Мой соперник не терял даром времени. Он нечеловеческим усилием сумел подтянуться и достать мой локоть. Пальцы сильно сжали руку. Я попытался стряхнуть его, но в этот момент выпустил пульт. Он снова закачался на кабеле.
     - Юра, - закричал Турецкий, - сейчас придет помощь! Не двигайся!
     Ха! Легко сказать "не двигайся". Это на раскачивающейся с бешеной скоростью люльке.
     Бандит поймал пульт, и мы снова поехали вверх. Я опять потянул за кабель, но на этот раз преступник вцепился в него мертвой хваткой. Я дернул изо всех сил, и... пульт остался у него в руках, а кабель с лохмотьями проводов - у меня.
     Преступник отвратительно выругался и запустил пультом в меня. Надо сказать, удар был довольно чувствительным.
     Итак, у меня в руках кабель с обрывками трех проводов. Нужно соединить два из них, чтобы люлька поехала вниз. И при этом постараться, чтобы не ударило током. Иначе мы вместе с бандитом и люлькой превратимся в подобие электрической лампочки. Я аккуратно зажал конец кабеля под мышкой, потом осторожно, держась за разноцветную изоляцию, соединил два проводка. Они заискрились, обуглились, и люлька поехала вниз!
     Преступник в буквальном смысле слова зарычал. Внизу его не ждало ничего хорошего. Поэтому он снова попытался подняться по веревке и вырвать у меня кабель. Но... тут обломок бортика, на котором он стоял, отломился, и бандит закачался рядом с люлькой на одной веревке. Между тем мы опускались все ниже.
     Откуда-то сверху раздался далекий треск. Веревка, за которую держался преступник, вдруг ослабла... Я знал, что это такое. Блок, через который проходила веревка, наконец отломился.
     И сам бандит в полном соответствии с законом всемирного тяготения полетел вниз. Толпа издала такой страшный крик, что я испугался, как бы от него не лопнула другая веревка, на которой чудом держалась люлька. Во всяком случае, толпа заглушила крик, который издал киллер, приближаясь к земле, до которой оставалось метров двадцать, не меньше...
     Конечно, я не стал смотреть вниз. Меня больше занимало катастрофическое положение, в котором пребывал я сам. Остальные блоки могли в любой момент отломиться, и тогда я бы наверняка составил компанию киллеру.
     Я молчал. Пальцы рук затекли и онемели. Еще немного, и они самопроизвольно распрямятся. И тогда я вслед за киллером совершу лучший в мире акробатический прыжок.
     Вынужден огорчить тех, кто поставил против меня. Я спасся. Люлька медленно приближалась к перрону, и в конце концов я коснулся ногами асфальта.
     Грязнов и Турецкий обняли меня с двух сторон. Их глаза были полны слез.
     - Ну ладно вам, - говорил я, - ничего особенного.
     Но честно говоря, в этот момент я чувствовал себя героем. И был просто счастлив.
     Немного придя в себя и разогнув по отдельности все пальцы рук, я посмотрел по сторонам. В двух метрах от места моего "приземления" лежал киллер. Он был без сознания. Правая нога неестественно откинулась в сторону. На брючине расползалось кровавое пятно.
     Но самое главное - рядом с ним на коленях стояла Маша. Она рыдала в голос.
     Я подошел к ней и потряс за плечо:
     - В чем дело, Маша? Ты его знаешь?
     Она повернула ко мне мокрое лицо:
     - Это брат мой. Петюня...
     Серая безжизненная степь. Камни вперемешку с засохшей глиной и желтой безжизненной землей. Чахлые кустики какой-то колючки, умудряющейся выжить в этой местности. На горизонте - невысокие каменистые холмы. И сзади холмы. Здесь одни холмы и камни, в этой проклятой Чечне!
     Он брел, подволакивая правую ногу, которая была обмотана грязной, пропитанной засохшей кровью полоской ткани, оторванной от ветхого хебе. Голова тоже была перевязана, только бинтом, из-под которого копной выбивались русые волосы. На вид парню едва можно было дать девятнадцать лет. Покрытое слоем пыли лицо, обгоревшие ресницы, небритые щеки. Пальцы сжимали единственную надежду и опору в этих местах - автомат Калашникова. Единственный аргумент в споре в этих местах, где нет никакой власти, где правят законы звериной стаи... Хотя нет, звери никогда не убивают себе подобных. А здесь это в порядке вещей.
     Парень добрел до холма и в изнеможении свалился на маленький участок зеленой травы. Он отстегнул фляжку и жадно припал к ней. Спустя секунду с трудом и нехотя оторвал губы от влаги. Нужно было экономить воду. Идти еще далеко, и кто знает, встретится ли ему родник или хотя бы лужа.
     Петя Пташук всего полгода назад вернулся из армии. На Украине служить теперь лафа. Никаких тебе узбеков или туркмен, организовывают в любой части маленькие неформальные отряды, всегда готовые к драке. Теперь в украинской армии только свои. Ну, может быть, только москали из южных областей. Так их старались на запад не посылать.
     Служилось Пете хорошо. Тем более что он с самого начала попал в элитную учебку - специальные курсы для обучения снайперов. Дело в том, что еще в школе Петя любил посещать тир и даже записался в секцию "Меткий стрелок", где получил грамоту за отличные показатели.
     Эти способности пригодились в армии. Петя, вместо того чтобы до изнеможения маршировать по плацу, прыгать по полосе препятствий или чистить уборные, ежедневно занимался огневой подготовкой. Утром, после завтрака, - осмотр оружия и стрельбище, после обеда - чистка оружия и стрельбище, потом теория - баллистика, геометрия, физика. И так каждый день. Опытные командиры с уважением качали головами, рассматривая мишени Пташука. Он мог посадить пять пуль одна в одну, изобразить пунктирную линию с одинаковым расстоянием между пулями или, к примеру, "нарисовать" правильную пятиконечную звезду. Фотография Пети постоянно висела на Доске почета.
     Пролетели два года быстро. Петя даже не заметил. И вернувшись в родной Бердичев, начал размышлять, что делать дальше. Собственно говоря, выбор был небольшой. Станкостроительный завод, коммерческий киоск или банда. Пачкать руки машинным маслом Пете не хотелось. Так же как и преть в киоске среди бутылок пива и водки. Значит, оставалось третье.
     Собственно говоря, почти все старые друзья Пети уже вовсю действовали под началом местного бугра - Миколы. Этот бывший зек с тремя "ходками" наводил ужас на всех окрестных коммерсантов. Микола сумел подмять под себя и держателей киосков, и владельцев уличных шашлычных, и даже старух, торгующих на станции собранными в лесу грибами. Каждая из них платила людям Миколы определенную мзду.
     Микола сразу невзлюбил Петю Пташука. Почему - неизвестно. Но скорее всего, потому что тот отказался собирать деньги со старух грибниц.
     - Ишь ты, какой разборчивый, - пробурчал Микола и обжег Петю злым взглядом своих маленьких пронзительных глаз.
     Тем не менее работу он Пете дал. И через некоторое время Петя купил машину, завел золотую цепуру, как и все остальные помощники Миколы, стал помогать родителям и сестре.
     Конечно, работа была не бей лежачего - с утра объехать на машине полтора десятка точек, собрать дань, а потом пить пиво с "коллегами" в кафе "Славутич", где находилась их "база". Легкая работа. Но какая-то неинтересная, однообразная и скучная. Иногда только Петя ездил в лес пострелять из купленного по случаю "макарова" - отвести душу. Он даже пару раз взял с собой сестренку Машу, которую очень любил.
     Как-то раз Петя сидел в "Славутиче" и неторопливо цедил пивцо. К нему подсел незнакомый белобрысый парень. Слово за слово, познакомились, выпили. Оказалось, что парень - член некоей организации, о которой Петя до сих пор даже и не слышал. УНФ называется, Украинский народный фронт.
     - Мы за вильну Украину, - втолковывал парень, - без москалей и жидив. Щобы ни одна падла нам не указывала, что делать, да как быть. Скоро в Раду войдем. А там глядишь - и править страной начнем. Ох, времена придут, Петро! Гарные времена!
     Напоследок парень пригласил Петю на собрание местной ячейки УНФ. В назначенный день Петя пошел. Честно говоря, просто от нечего делать. Но придя один раз, пришел еще и еще. Ему стали нравиться молодые крепкие парни, которые входили в организацию, полувоенный строгий устав и, самое главное, огневая подготовка, которую устраивали для членов УНФ. Это и послужило решающим поводом для вступления Пети в организацию.
     Конечно, на первых же стрельбах он выбил все мишени. Инструкторы не могли поверить своим глазам, разглядывая аккуратные дырочки, проделанные пулями, посланными из винтовки Пети.
     - Ну ты прямо Вильгельм Телль! - говорили они. Петя скромно улыбался: он привык к похвалам.
     Только один человек ничего не говорил. Он только наблюдал издали за Петей, а потом, когда тот выходил из тира, подошел.
     - Петро, разговор есть, - без предисловий начал он. И так же, без особых церемоний, предложил Пете работу - по контракту, на чеченскую войну, которая в то время только разгоралась. Разумеется, на стороне дудаевских боевиков.
     - Вот это действительно дело, - говорил вербовщик, - вот тут-то ты и сможешь показать свою ненависть к москалям.
     Честно говоря, особой ненависти Петя, как ни старался, не испытывал. Все-таки Бердичев - это не Львов, здесь к русским относятся куда спокойнее. Но когда вербовщик стал описывать настоящую войну, у Пети заныло под ложечкой. Как ему хотелось участвовать в настоящем бою! Стрелять, идти напролом, бежать под свист пуль и стрекотание пулеметов! Петя был готов ехать прямо сейчас. К тому же сумма, которую назвал вербовщик - шесть тысяч долларов в месяц, - была огромной даже для Миколы. Но не для профессионального снайпера. Поэтому Петя не раздумывая согласился.
     Отрезвление наступило быстро. Война оказалась делом далеко не таким романтическим, как представлял себе Петя. По большей части она заключалась в сидении где-нибудь на верхнем этаже дома и стрельбе по солдатам федеральной армии. Как правило, Петя не промахивался. Эти маленькие человечки в перекрестии оптического прицела его винтовки казались ему просто ожившими мишенями. Он никак не идентифицировал их с настоящими, живыми людьми. Он привычно поражал мишени.
     Но потом он увидел другое. О чем страшно вспомнить. Он увидел много такого, по сравнению с чем фильмы ужасов - детский лепет. Он был среди людей, которые снимали жуткие, изощренные убийства на видео и потом показывали детям, чтобы развить в них боевой дух.
     И он увидел, как чеченцы "расплачиваются" со своими наемниками. Конечно, ни о каких тысячах долларов и речи быть не могло. Они рассуждали очень логично: ты приехал на войну, значит, тебя могут убить. Какая разница, кто нажмет на курок "Калашникова" - федерал или чеченец? Приехал на войну - так получи свое, умри. При чем тут деньги?
     После того как по истечении срока контракта застрелили троих парней с Украины, двоих литовцев и негра, Петя задумался. И решил, что пора сматываться.
     Бежать пришлось ночью, во время боя. Петя незаметно вылез из траншеи и побежал через поле. Оказавшись на безопасном расстоянии от стреляющих, он сорвал нашивки с грозными лежащими волками, кое-как сориентировавшись, пошел к самой близкой границе - дагестанской.
     Чеченцы строго наказывали дезертиров, и вдогонку за Петей был послан "уазик" с пятью бойцами. Но что такое пять человек для Пети? Он перестрелял их из засады, как мух. И пожалуй, впервые получил нечто похожее на удовлетворение. Правда, осколок гранаты рассек лоб, а шальная пуля пробила икру. Но ничего, до свадьбы заживет...
     Петя добрался до Бердичева через месяц грязный, полуживой от истощения. В местной больнице едва спасли ногу - начала развиваться гангрена.
     Однако на этом история не закончилась. Не сумев наказать самого Петю, чеченцы взяли деньги с вербовщика, причем с большой неустойкой. Вербовщик обратился к Миколе. Микола вызвал Петю. И потребовал расплатиться. Денег у Пети не было. Тогда Микола предложил другой вариант...
     ...Человек, к которому Петя привез свою сестру, оказался крупным функционером УНФ. У Пети поначалу в голове не укладывалось, как человек, который выступает на собраниях, говорит всякие высокие слова о независимости Украины, может заниматься переправкой в Россию украинских девушек для занятий проституцией в московских борделях. Но это было не единственным, чего не мог понять Петя. У него давно все перемешалось в голове - война, мир, кровь, друзья, враги. Последней каплей был тот день, когда он оставил Машу батьке Михасю. У Пети что-то сломалось внутри. И когда Михась предложил ему "убрать" некую женщину, он не раздумывая согласился.
     - Бабу застрелишь, - напутствовал его Михась, - а парню попадешь куда-нибудь в безопасное для жизни место. Ну в ногу, например. Или в плечо. Оставишь в живых, короче. С твоей меткостью это нетрудно.
     И Михась потрепал его по плечу. Петя едва удержался, чтобы не ударить его по руке...
     А на следующий день ему позвонили и назначили встречу. На Кропоткинской, у памятника Фридриху Энгельсу. Петя пришел. В назначенное время к нему подошел человек и предложил десять тысяч долларов за то, чтобы он застрелил самого батьку Михася. План операции был уже детально разработан. Оставалось прийти на место и произвести выстрел. Петя согласился. Ему уже было все равно, в кого стрелять, как стрелять. Лишь бы стрелять...
     Честно говоря, сегодня я надеялся отоспаться. Согласитесь, после сумасшедшего акробатического выступления под куполом Белорусского вокзала человеку (то есть мне) просто необходимо отдохнуть. Я вернулся домой лишь под утро - пришлось срочно доставлять Петра Пташука, убийцу батьки Михася, оказавшегося к тому же братом Маши, в больницу. Петя оказался живучим - при падении с двадцатиметровой высоты он отделался открытым переломом бедра и двух ребер. Ну это, конечно, не считая повреждений, нанесенных лично мной в ходе поединка, - сломанной переносицы и нескольких выбитых зубов. Короче говоря, парень надолго запомнит этот день... Маша осталась в больнице ухаживать за братом - кажется, она уже забыла тот случай на загородной вилле...
     Короче говоря, вернувшись домой, я упал в постель с намерением проспать не меньше двенадцати часов.
     Но не тут-то было! Ровно в девять часов утра зазвонил телефон.
     Это был Турецкий. Я всегда говорил, что Александр Борисович сделан из какого-то особого материала: весь вчерашний день и всю ночь он провел на ногах, преследуя бандитов, и вот сегодня с утра бодр и весел.
     - Александр Борисович, - язвительно поинтересовался я, - вы еще на работе или уже?
     - Нечего иронизировать, - строго ответил Турецкий, - между прочим, если разобраться, я твою работу делаю. К кому Мартемьянова обратилась первому? К тебе. Так что ты в этом деле еще больше задействован, чем я. Ты в моем деле - представитель сразу двоих потерпевших, матери и дочери.
     - Чувствую! Рука до сих пор саднит... Хотя где это видано, чтобы адвокаты ползали по крышам и сражались с преступниками? Что-то я ни одного такого не знаю. Они обычно в конторах сидят, в судах выступают. У них офисы шикарные...
     - Ну-ну, размечтался. Видно, тебе, Гордеев, на роду написано за бандитами гоняться. И никуда от этого не денешься - хоть в дворники уходи.
     Я только вздохнул.
     - Ну ладно, шутки в сторону, - продолжал Турецкий, - я сейчас еду в Склиф допрашивать Петра Пташука. Мне нужно, чтобы ты тоже присутствовал. Кстати, там, насколько я знаю, находится его сестра. Она рассказывала тебе свою историю, так что в твоем присутствии ему будет труднее врать. Если, конечно, он захочет увильнуть. Так что жду тебя в больнице. И постарайся быть там как можно скорее. Скорее всего, я проведу между тобой и Пташуком очную ставку.
     Я протер глаза, наскоро побрился, позавтракал и спустя пятнадцать минут уже садился в машину.
     Да, Склиф - это вам не ЦКБ. Хоть я бывал тут не раз, после посещения больницы для избранных диссонанс оказался настолько явным, что я невольно задумался о построении в отдельно взятой стране бесклассового общества.
     Коридоры здесь выкрашены экономичной желто-зеленой краской, везде пахнет смесью эфира, застарелого пота и вчерашнего борща. У врачей на лицах тревожное выражение - их работу здесь иначе как подвигом не назовешь. Но самое главное - больные в Склифосовского, в отличие от ЦКБ, худые, изможденные, с голодными испуганными глазами. Я вспомнил сытую ряшку Игоря Вересова, переключающего каналы на персональном телевизоре, и загрустил. Да уж, воистину - два мира, два детства...
     У дверей этой палаты сидел сонный милиционер и читал какой-то детектив в красочной обложке. Видно, ему в жизни не хватало стрельбы и погонь...
     - Пташук здесь лежит? - оторвал я милиционера от захватывающего чтения.
     - Да, - ответил он, - но посещения ограничены.
     - Знаю. Меня пригласил Александр Турецкий, следователь, который ведет дело. Я адвокат Юрий Гордеев.
     Милиционер долго с сомнением осматривал мое удостоверение, потом все-таки пропустил.
     Я толкнул крашеную дверь в палату. На кровати лежал Петр Пташук. Его туловище было перевязано многочисленными бинтами, а загипсованная нога укреплена на специальной распорке с противовесами. Рядом на стуле сидела Маша. Турецкий, видимо, еще не подъехал.
     Увидев меня, Маша улыбнулась. Братишка же ее налился кровью и пробурчал что-то похожее на ругательство.
     - Не обращай внимания, - посоветовала Маша, - он сегодня не в духе.
     Хотелось бы мне видеть человека, который был "в духе" после падения с двадцатиметровой высоты и которому грозит как минимум червонец за умышленное убийство с отягчающими обстоятельствами.
     Я огляделся по сторонам. В палате, кроме Пети Пташука, никого больше не было. Интересно, как Турецкому удалось выбить для Пташука отдельную палату?
     - Как он? - спросил я Машу, кивнув в сторону кровати.
     - Да так... Врачи обещают, что ходить будет. Не сразу, конечно. Переломы очень сильные. Хорошо еще, никакие важные органы не задеты. Эх, Петюнчик, что же ты полез под потолок?..
     "И еще палил из снайперской винтовки", - хотел добавить я, но сдержался.
     - А ты бы помолчала! - грозно вращая глазами, огрызнулся Петя. - Чего языком чешешь? Пойди вон воды принеси лучше!
     - Тебе много пить вредно, - таким же ровным тоном отвечала Маша, - сидел бы дома, в Бердичеве, вот бы и не попал в больницу.
     "И под суд", - подумал я.
     Петя не нашелся что ответить, только сдвинул брови и отвернулся, бормоча что-то под нос. Вообще, сцена больше всего напоминала что-то вроде воспитательного процесса - старшая сестра учит набедокурившего брата уму-разуму. Ну что ж, брат есть брат, и, какой бы он ни был, родственные узы разорвать невозможно. Кто не верит, пусть посмотрит фильм, который так и называется - "Брат".
     - Ты так не волнуйся, Пташук, - попытался урезонить я Петю, - сейчас придет следователь, он тебя допросит.
     - Да, - встряла Маша, - только ты, Петюня, ничего не скрывай! Глядишь - и срок скостят.
     Тут вошел Турецкий.
     - Всем привет, - поднял он руку, - ну как тут, все благополучно? Киллер наш не буянит?
     - Где уж ему буянить? - ответила Маша. - Вон как его загипсовали. И правильно. Чтобы опять чего не натворил.
     Петя оглядел вошедшего Турецкого и снова отвернулся.
     - Ну что же, - придвинул стул к его кровати Александр Борисович, - начнем, пожалуй.
     Я наклонился к нему и прошептал:
     - Может, увести Машу?
     Турецкий покачал головой:
     - Не надо. Она, кажется, на него благотворно влияет.
     Он развернул на коленях папку и сказал Пташуку:
     - Меня зовут Александр Борисович Турецкий. Я старший следователь Генпрокуратуры по особо важным делам.
     Он разъяснил Пташуку его процессуальные права.
     - Итак, прошу вас ответить - имя, фамилия, место и время рождения...
     - Адвокат, - негромко произнес Пташук, глядя на Турецкого.
     - Что?
     - Я буду отвечать только в присутствии адвоката.
     - Очень хорошо, - обрадовался Турецкий, - адвокат как раз здесь. Знакомьтесь - Юрий Петрович Гордеев, ваш адвокат.
     Он хитро подмигнул, и мне ничего не оставалось, как только кивнуть. Вообще-то в этом деле я должен проходить как свидетель, но... В целях экономии времени почему бы и нет? Кстати, Петя вполне мог потребовать украинского адвоката. Вот тогда пришлось бы побегать.
     Петя потребовал мою корочку, после чего с большой неохотой согласился отвечать на вопросы Турецкого.
     - Петр Пташук, родился десятого февраля тысяча девятьсот семьдесят пятого года. В городе Бердичеве.
     - Семейное положение?
     - Холост, - почему-то горько усмехнулся Петя.
     - Род занятий?
     Петя задумался. Видимо, вопрос об определении рода своих занятий его никогда не интересовал.
     - Ну я в Чечне был... - наконец сказал он.
     Турецкий покачал головой:
     - Я думаю, в суде такой "род занятий" только усугубит твое положение. И без того, надо сказать, плачевное. Так что давай договоримся: ты мне честно и откровенно отвечаешь на вопросы, а я некоторые "темные стороны" твоей биографии вносить в протокол не буду. Лады?
     Петя слабо кивнул.
     - Итак, кто отдавал приказ об убийствах Елены Мартемьяновой и Михаила Наливайко?
     Петя нахмурился:
     - Кто это такие?
     - Петя, - укоризненно вставила Маша, - не отнекивайся. Скидка выйдет.
     - Да не знаю я никакого Наливайко! И эту... как ее? - разволновался Петя.
     - Спокойно, - призвал всех Турецкий, - отвечай, Пташук, ты бабу на ВДНХ застрелил, что с парнем в лес шла?
     - Я, - кивнул Петя.
     - А вчера на вокзале батьку Михася ты убил?
     Петя вздохнул:
     - Тоже я.
     - Ну вот, - записал показания Турецкий, - теперь и скажи, кто отдал приказ об их убийствах?
     - Бабу заказал сам Михась.
     - Сколько заплатил?
     - Нисколько. Это в счет моего долга.
     Турецкий присвистнул:
     - Вот, оказывается, как! Депутата Госдумы укокошили практически бесплатно.
     - Она че, депутатом была? - недоверчиво нахмурился Петя.
     - А ты газеты не читаешь? Телевизор не смотришь?
     Петя покачал головой:
     - Чего я там не видел?
     - Напрасно. Наемный убийца должен быть политически грамотным. А то поручат стрелять в министра, а заплатят как за убийство бомжа.
     Петя шмыгнул носом и ничего не ответил.
     - Где ты поселился в Москве?
     - Комнату один штемп сдает. На Преображенке.
     - Мы к тебе наведаемся, если, конечно, не возражаешь.
     - Чего возражать? Ройтесь сколько влезет.
     - Так вот, продолжаем. Кто заказал убийство батьки Михася. Только давай подробнее.
     - Я, честно говоря, и сам не знаю. Позвонили на мобильник, назначили встречу. На Кропоткинской. Я пошел...
     - Кто пришел на встречу?
     - Парень. Но он не назвался.
     - Какой из себя?
     - Ну, такой невысокий, в дорогом пальто. Усатый. В шапке.
     - Молодой?
     Петя кивнул:
     - Чуть постарше меня.
     - И он никак не назвался?
     - Нет.
     - Какие-то особые приметы у него были?
     Петя задумался:
     - Нет. Не было особых примет.
     - Ясно, - несколько разочарованно протянул Турецкий, - ну и что дальше было?
     - Он с ходу предложил мне убрать Михася. Ну у меня на него давно руки чесались. А тут еще кучу денег пообещали?
     - Сколько?
     - Десять штук баксов.
     - И что, никаких координат не дал?
     Петя покачал головой.
     - Он оставил задаток, дал оружие, патроны и план операции. А потом сказал, что сообщит место, где я могу взять оставшиеся деньги.
     - И где же?
     - В почтовом ящике.
     - Где?! - разом переспросили мы.
     - Ну да, в почтовом ящике. На Центральном телеграфе. Там такие большие железные шкафы типа камер хранения на вокзалах. И в них маленькие ящики. Он дал мне ключ от такого ящика и сказал, что в случае успешной операции там будут лежать оставшиеся деньги.
     - Так... Где ключ?
     - У меня в кармане лежал. В брюках. А уж где он сейчас - вам виднее. Может, он вчера у меня из кармана выпал, пока я с вашим адвокатом сражался.
     - А номер ячейки?
     - Не знаю. Он на бирке, что к ключу привязана, написан.
     - Ну, Гордеев, если мы найдем ключ от почтового ящика, с меня коньяк, - пообещал Турецкий, когда мы вышли из палаты, оставив Петю Пташука на попечение его сестры.
     Мы отправились в камеру хранения одежды и вещей больных, где вскоре нам выдали вещи Пташука.
     - Он сказал, что в брючном кармане ключ лежит?
     Турецкий полез в карман. Потом в другой. Запустил руку в задние карманы. Судя по выражению его лица, поиски не увенчались успехом.
     - Ну что ж, этого стоило ожидать, - заключил Турецкий после тщательного осмотра брюк Пташука, - прыгать на стометровой высоте и не растерять все из карманов - так не бывает.
     - Давайте осмотрим всю остальную одежду, - предложил я, впрочем особенно не надеясь на успех.
     Турецкий пожал плечами:
     - Давай. Хотя не думаю, что он ошибся, когда говорил, где именно должен находиться ключ. Вот ты, например, Юра, если бы имел ключ от сейфа, где много денег лежит, накрепко бы запомнил, куда именно его положил? А?
     Конечно, я согласился.
     - Ну ладно, давай посмотрим, - сказал Турецкий, кидая мне куртку Пташука, - ты осмотри карманы куртки, а я займусь рубашкой и пиджаком.
     Карманы куртки тоже были пусты. Я вынул из них не слишком чистый носовой платок, какие-то бумажки, использованные карточки на метро.
     - Ну как? У меня ничего, - сказал Турецкий.
     Я засунул руку еще раз, и мой указательный палец попал в дырку. Раз есть дырка, значит, в нее мог провалиться ключ! Я ощупал низ подкладки и обнаружил маленький продолговатый предмет. Это был ключ от почтового ящика!
     - Молодец, Гордеев! - воскликнул Турецкий, вертя в руках ключ. - Ты какой коньяк больше любишь?
     - "Реми Мартен", - ответил я.
     - Ого, - присвистнул Турецкий, - губа не дура. Ну что же, будет тебе коньяк...
     Мы вышли из больницы и поехали на телеграф.
     - В принципе, - рассуждал Турецкий по дороге, - это неплохой способ передачи денег. Я даже видел несколько детективных фильмов, где преступники им пользовались. За границей это вообще идеальный способ. Но у нас...
     - А в чем дело?
     - Ха! Ты же знаешь, Юра, что у нас могут происходить самые на первый взгляд невероятные вещи. Вот скажи мне, для чего нужен почтовый ящик? Я имею в виду тот, который абонируют на почте?
     - Ну для анонимности, наверное.
     - Именно. Человек не хочет, чтобы знали его имя, абонирует почтовый ящик и указывает его как адрес. Все вроде нормально. Но вот тут-то и начинается самое интересное. Чтобы абонировать почтовый ящик, оказывается, нужно заполнить специальную анкету, где необходимо указать все паспортные данные, включая прописку и телефон!
     - Не может быть!
     - А ты попробуй! Короче говоря, получается еще хуже, чем если бы ты просто указывал свой адрес. А заверения о неразглашении этих сведений, конечно, тоже полная чушь. Если уж у нас даже номера счетов в банках можно узнать, то это - вообще раз плюнуть.
     - Но это значит, что мы без труда можем узнать, кто абонировал ящик?
     - Да. Но, думаю, все не так просто. Хотя поживем - увидим, - задумчиво ответил Турецкий.
     Мы подъехали на Тверскую к Центральному телеграфу и зашли в зал. У дальнего торца действительно помещались ряды металлических ящиков.
     - Конечно, никаких денег там наверняка нет, - сказал Турецкий, - вчера на вокзале, скорее всего, был человек, который наблюдал за исполнением заказа. Значит, заказчики уже знают, что Пташук арестован. Не думаю, что они проявят такое благородство, чтобы все-таки отдать долг.
     - Думаю, не в благородстве дело. Они элементарно побоятся.
     Турецкий кивнул. Мы подошли к ящикам, нашли нужный по номеру и отперли. Он был пуст.
     - Вот так, - прокомментировал Турецкий, - ничего не поделаешь. Остается маленькая зацепка: если мы узнаем, кто абонировал ящик, то, может быть, потянется ниточка.
     Но нас вновь ожидало разочарование. Регистраторша, полистав журнал регистрации, ответила:
     - Этот ящик никем не абонирован.
     - Как так? - опешил Турецкий.
     Она пожала плечами:
     - Очень просто. Он числится как свободный.
     Турецкий забарабанил пальцами по столу.
     - Очень интересно... Как ты это объяснишь, Гордеев?
     Я напряг мозги и выдал:
     - Может быть, прошлый абонент?
     - Да, - оживился Турецкий, - кто последним абонировал этот ящик?
     Регистраторша долго рылась в разных канцелярских книгах и наконец нашла:
     - Вот. Полгода назад истек срок договора.
     - Так... - прочитал Турецкий, - Папунашвили Рамаз Лаврентьевич. Адрес есть. Значит, ты думаешь, что прошлый хозяин сделал копию ключа? Но в таком случае, откуда он может знать, что за это время никто не абонировал именно этот ящик?
     - А какая разница? - предположил я. - Даже если кто-то и абонировал, что мешает воспользоваться им? Если деньги, например, пролежат там всего один час?..
     - Что вы такое говорите? - вмешалась в разговор регистраторша. - Это абсолютно исключено.
     - Почему? - поинтересовался Турецкий.
     - Потому что после окончания договора мы меняем замки на ящиках.
     - Неужели? - недоверчиво спросил Александр Борисович.
     - Да. Замки на свободных ящиках меняются в произвольном порядке.
     - Хм... - задумался Турецкий, - это меняет дело. Хотя теоретически можно подобрать ключ от одного из ящиков...
     - Но практически это неосуществимо. Пришлось бы проверить все ящики. На глазах у всех? - возразила регистраторша.
     - Да, верно. Но тем не менее факт остается фактом: у нас есть ключ от одного из ваших ящиков. Этот ящик никем не абонирован. Но ключ к нему подходит. Значит, как я понимаю, этот ключ попал к нам уже после замены замков?
     - Возможно, - сказала регистраторша и снова полезла в свои книги, - да, последний раз замки меняли две недели назад.
     - Так, а скажите-ка, уважаемая, нельзя ли у вас получить ящик каким-нибудь левым способом?
     - Ну что вы! Я все регистрирую в книгах. Происходит оплата в бухгалтерии. Ну и потом, какой смысл - это же копейки. Сто рублей в год!
     - Ну а все-таки? Ведь теоретически это возможно? - не отставал Турецкий.
     - Понимаете, - ответила она, - я занимаюсь только регистрацией и оформлением. Непосредственно ключи клиент получает у другого человека.
     - У кого?
     - У Тани Малышевой.
     - Она что, заведует ключами?
     - Да. Но вы не подумайте ничего такого. Она очень честная.
     - Верю, - обнадежил ее Турецкий, - только надо бы нам с ней поговорить.
     - К сожалению, ее сегодня нет.
     - А где она?
     - Бюллетенит. Грипп у нее.
     - Ладно. Придется ехать к ней домой.
     - У нее грипп! - с нажимом проговорила регистраторша.
     - Очень хорошо, - пожал плечами Турецкий, - вот и навестим больную. Черкните адресок, пожалуйста.
     Я же говорил, когда Турецкий взял след, остановить его уже не так-то просто. Мы сразу же поехали по адресу Тани Малышевой, которая болеет гриппом. Кстати, это оказался не ближний свет - Кузьминки.
     - Думаю, Юра, что все эти сказки о замене замков существуют только на бумаге, - говорил Турецкий по дороге, - не верю я в это. Однако стоит познакомиться с этой ключницей.
     Через двадцать минут мы входили в подъезд одного из стандартных домой в районе Кузьминок.
     Дверь нам открыла закутанная в шерстяной платок женщина, возраст которой смело можно было назвать "бальзаковским". Рыжие волнистые волосы, белая кожа лица, которая, видимо, стоила хозяйке немало хлопот, связанных с масками, притираниями и тому подобным. Завидев нас, Таня Малышева совершенно автоматически поправила волосы и чуть распрямила плечи.
     - Здравствуйте, - начал Турецкий, совершенно неотразимо улыбаясь, - я - следователь Генеральной прокуратуры. Нас послали к вам с места вашей работы. Дело очень срочное, и поэтому мы рискнули навестить вас непосредственно дома. Разрешите задать вам несколько вопросов?
     Турецкий предъявил свое удостоверение, и мы вошли в квартиру. Хозяйка ничуть не испугалась визита представителей правоохранительных органов. Кажется, она даже обрадовалась: какие-никакие гости!
     - Татьяна... - попытался уточнить Турецкий.
     - Можно просто Таня, - зарделась хозяйка, - у меня не прибрано, я сильно болею. Грипп, знаете ли...
     - Да, - сочувственно покивал Турецкий, - свирепствует вовсю.
     - Проходите на кухню. Я сейчас.
     Миновав недлинный коридорчик, мы оказались на маленькой опрятной кухоньке одинокой женщины. Догадаться о том, что Таня Малышева была именно одинокой женщиной, оказалось нетрудно - интерьер, занавесочки, расшитые ухваточки и полотенца свидетельствовали о наличии у хозяйки большого количества свободного времени и нерастраченной энергии. Кроме того, Таню выдавал взгляд, который, как выразился Гоша из незабвенного фильма "Москва слезам не верит", был оценивающим, свойственным только незамужним женщинам, милиционерам и руководящим работникам.
     Через минуту хозяйка появилась на кухне. Халат и шерстяной платок она сменила на платье в веселенький цветочек. Кроме того, она подкрасила губы.
     - Может быть, чайку? - предложила хозяйка.
     - Спасибо, - покачал головой Турецкий, - но мы с коллегой спешим. Так что давайте лучше сразу перейдем к вопросам.
     Таня села за стол и приготовилась слушать.
     - Итак, вы заведуете ключами от абонентских почтовых ящиков?
     - Не только. Я еще занимаюсь их техническим обслуживанием, слежу за состоянием ящиков.
     Турецкий кивнул:
     - Да. Но в данный момент нас интересуют только ключи. Скажите, нельзя ли постороннему человеку в обход регистратуры получить ключ от ящика?
     Таня пожала плечами:
     - А зачем? Абонентская плата не такая высокая, чтобы искать какие-то обходные пути.
     - Я не об этом. Может быть, кому-то нужно скрыть свои данные?
     - Мы гарантируем конфиденциальность...
     Турецкий снова кивнул.
     - Ну а все-таки, возможно ли такое?
     Думаю, от внимания Александра Борисовича не ускользнула небольшая тень, пробежавшая по лицу хозяйки. Тем не менее она покачала головой:
     - Нет. Я храню ключи в специальном сейфе. Знаете ли, иногда клиенты теряют их. Кроме того, по инструкции положено иметь запасные ключи.
     - Доступ к этому сейфу имеете только вы?
     - Да.
     - Хорошо, - Турецкий полез в карман и вытащил ключик, - вот смотрите, Таня. Этот ключ мы обнаружили в кармане очень опасного преступника. Номер на бирке соответствует почтовому ящику. Судя по тому, что ключ подходит, этот преступник получил его не раньше чем две недели назад - после смены замков. Ящичек с этим номером никем не абонирован. Тем не менее ключ у меня. Как вы это объясните?
     Реакция оказалась очень странной. Таня посмотрела на бирку, закрыла лицо ладонями и зарыдала в голос. Турецкий подмигнул мне, бросился к раковине, набрал воды в стакан и подошел к Тане.
     - Ну-ну, успокойтесь. Не надо так нервничать. Попейте вот водички.
     Таня сделала несколько глотков, поперхнулась и зарыдала с новой силой.
     - Не надо плакать. Расскажите лучше, как дело было, - голосом врача-психотерапевта увещевал Турецкий Таню, - ведь своим признанием и раскаянием вы снимете камень с души. Поверьте, станет сразу легче.
     Таня вытерла слезы, потом, спохватившись, побежала в ванную. Пока она там умывалась, отфыркивалась и всхлипывала, Турецкий с торжествующим видом сказал:
     - Ну вот. Кажется, появилась ниточка. Посмотрим, что нам расскажет эта кралечка.
     Между тем Таня вышла из ванной. Молча села на стул. Взгляд ее упал на лежащий на столе ключик. Глаза ее снова наполнились слезами, она всхлипнула.
     - Я, пожалуй, спрячу его, - сказал Турецкий, засовывая ключ в карман, - не нужно нам дополнительных раздражителей.
     Взгляд хозяйки был наполнен неизбывной грустью.
     - Не расстраивайтесь вы так, - продолжал успокаивать ее Турецкий, - не убивайтесь. Давайте потихонечку вспоминать - кому и зачем вы дали ключ от почтового ящика? А я запишу ваши показания.
     Таня всхлипнула еще пару раз и произнесла:
     - Не может быть, чтобы он оказался преступником.
     - Кто? - деловито поинтересовался Турецкий.
     - Дмитрий Олегович, - отвечала Таня, поднимая глаза, которые после рыданий стали особенно выразительными.
     - Так... - Турецкий сделал запись в бланке протокола допроса следователя, - кто это такой?
     - Дмитрий Олегович, - грустно усмехнулась она, - это я его так называла. На самом деле он молодой. Ну вот вашего примерно возраста, - она кивнула в мою сторону. - Можно я поставлю чайник?
     - Пожалуйста, - разрешил Турецкий, - но только давайте не будем прерываться.
     Таня кивнула, поставила на плиту чайник и снова села.
     - Мы познакомились недавно, пожалуй, даже месяца нет, - начала она. - Я как раз заменяла Олю Овсянникову в киоске, где конверты продают. И подошел мужчина - он покупал открытки. Слово за слово - познакомились. Очень он мне понравился. Ну и.. я ему тоже. После работы он меня встретил, в ресторан пригласил. Денег у него, судя по всему, хватает. То да се, приехали сюда...
     Она застенчиво опустила глаза.
     - Он назвался Дмитрием Олеговичем?
     - Нет, просто Димой. Это я его потом в шутку по имени-отчеству называть стала.
     - Вы часто встречались?
     - Да нет... Всего раз пять.
     - Когда в последний раз?
     - Полторы недели назад.
     Турецкий кивнул:
     - Продолжайте. Нас прежде всего интересует, при каких обстоятельствах вы дали ему ключ.
     - На третий раз это было. Я ему, конечно, все рассказала, кем работаю, что делаю... Ну и он меня попросил воспользоваться одним из ящиков, только чтобы не регистрироваться.
     - Как он это объяснил?
     - Сказал, что ящик ему нужен всего-то на пару недель. И что абонировать ему на целый год не надо.
     - И вы согласились?
     Таня кивнула.
     - Он мне такие подарки делал... Цветы покупал. Ну, я хотела его хоть как-то отблагодарить. Отказать было даже как-то неудобно. Просьба-то пустячная.
     Она подняла глаза и посмотрела Турецкому прямо в глаза:
     - А вы что, его поймали? Он оказался преступником?
     - Нет, - ответил Турецкий, - но обязательно поймаем. И вы нам должны помочь.
     - Да, конечно, - закивала Таня.
     - Опишите нам этого Дмитрия Олеговича.
     - Невысокий, но такой, знаете, крепкий. Молодой - я уже сказала. Волосы темные. Одевается очень хорошо.
     - А о месте своей работы он ничего не говорил?
     Таня покачала головой:
     - Нет. Только пару раз обмолвился, что бизнесом каким-то занимается.
     - А координаты какие-то, телефон, например, есть?
     - Нет. Обычно он сам мне звонил.
     Турецкий вздохнул:
     - Ну а машина какая у него?
     - Мы ездили на такси.
     - Значит, последний раз вы его видели полторы недели назад?
     - Да. И с тех пор он не звонил и не появлялся.
     - Может быть, фотография есть? Или вы снимались вместе?
     - Нет.
     Турецкий задумался.
     - Может быть, чеки или бирки на подарках? - предположил я.
     Александр Борисович покачал головой.
     - Ну вот что. Вам, Таня, придется поехать с нами. Прямо сейчас. Несмотря на грипп. Попытаемся составить фоторобот. Вы не беспокойтесь - мы обратно отправим вас на машине. Так что доедете в лучшем виде.
     ...Спустя три часа сидения в полутемном зале Таня Малышева наконец-то сказала:
     - Ну вот, вроде похож.
     Я посмотрел на экран и обмер - с него на меня смотрело лицо Игоря Вересова...
     - Ты знаешь, Юра, - сказал Турецкий после того, как мы отправили Таню Малышеву домой, - мне с самого начала этот Вересов казался каким-то подозрительным. А после того как я с ним поговорил - вообще. Как-то уж очень гладко и связно у него все получается. Украинские националисты, кассета эта...
     Турецкий уже успел мне рассказать о содержании его разговора с Вересовым.
     - По-моему, пора ехать в ЦКБ - брать Игоря.
     - Верно, - согласился Турецкий, - но из ЦКБ просто так никого не вывезешь. Во-первых, больница, во-вторых, какая больница! Нужна санкция генерального. В крайнем случае Кости Меркулова. Сейчас схожу к нему и попрошу.
     - Как бы Игорь что-нибудь не заподозрил. И не убежал раньше времени.
     - Не думаю. Хотя... все может быть. Как он может заподозрить, что мы собираемся его арестовать?
     - О том, что мы задержали Пташука, он знает.
     - Да. Мне кажется, что с ним на Кропоткинской встречался сам Вересов. Не такая это важная птица, чтобы помощников подсылать. Да и небезопасно: больше народу будет знать о готовящемся преступлении. Но Пташук-то не знает ни имени его, ни адреса.
     - А усы? Приклеенные?
     - Конечно, - пожал плечами Турецкий, - ты чего задумался, Юра?
     Что-то мне смутно напоминали эти усы... Где-то я уже слышал о невысоком человеке с усами...
     - Знаете, - наконец сказал я, - Александр Борисович, кто-то мне рассказывал недавно об усатом человеке.
     - Кто? - насторожился Турецкий.
     Я напряг память. И наконец вспомнил. Ну конечно, Маша Пташук, когда описывала незваного посетителя моей квартиры, который вскрыл сейф и оставил карточку с эмблемой УНФ.
     - Ну, это еще ни о чем не говорит, - покачал головой Турецкий, - усатых людей полно. Хотя всякое может быть. Эх, жалко у нас фотографии Вересова нет. Показать бы Маше - все сразу стало бы ясно. Кстати, и этой Тане Малышевой неплохо было бы ее предъявить. Все-таки фоторобот фотороботом, а фотография - совсем другое дело.
     - Надо раздобыть фотографию, - предложил я.
     - Где? Съездить с фотоаппаратом в ЦКБ? Или обратиться к его дяде? Можем все дело испортить: ведь если действительно он провернул затею с ключиком от почтового ящика - это говорит о многом. Очень о многом.
     Произнося последние слова, Турецкий почему-то погрустнел. Тогда я еще не понял причин этой грусти...
     - А что, если среди фотографий Мартемьяновой есть такая, где она запечатлена вместе со своим помощником? Или, например, в отделе кадров Госдумы?
     - Нет, - решительно покачал головой Турецкий, - в Госдуму - ни ногой. А вот к Мартемьяновой съездить можно. Давай сделаем так: я пойду к Меркулову за санкцией, думаю, это займет какое-то время. А ты дуй на Рублевку - пошукай среди фотографий. И держи меня все время в курсе.
     Я немедленно отправился в квартиру Мартемьяновой. Конечно, предварительно позвонив. К счастью, Валерий Николаевич оказался дома. И согласился показать мне фотографии Елены Александровны.
     К сожалению, среди многочисленных людей, запечатленных вместе с Мартемьяновой, Игоря Вересова не оказалось. Я позвонил Турецкому, у того тоже случилась заминка - ни Меркулова, ни генерального на месте не оказалось. Главное, я не мог позвонить самому Вересову: была опасность спугнуть его.
     Впору было отчаиваться, как вдруг я вспомнил, что у меня дома должна быть фотография Вересова. Все-таки мы не раз сидели вместе на разных соберунчиках и вечеринках. Я кинулся домой, выволок с антресолей ящик со старыми фотографиями и через двадцать минут имел два изображения Вересова. Конечно, почти десятилетней давности, но все же. Это лучше, чем ничего.
     Теперь предстояло предъявить фотографии всем нашим свидетелям. Таня Малышева узнала Игоря окончательно и бесповоротно. Затем я бросился в Склиф.
     Петя Пташук побледнел, когда я показал ему фотографии. Он явно не ожидал от нас такой прыти. Конечно, по идее, показывать фотографии обвиняемому должен следователь, но время поджимало и приходилось немного пренебрегать некоторыми процессуальными нормами.
     - Да, - с явной неохотой ответил он, - это тот, с которым я встречался на Кропоткинской. Только у того усы были.
     Маша сказала, что не очень уверена, но человек, который пробрался в мою квартиру, очень напоминает Игоря Вересова...
     Итак, вырисовывалась очень любопытная картина. Игорь Вересов провернул махинацию с ключом от почтового ящика, в котором должны были лежать деньги для оплаты "услуг" наемного убийцы Пети Пташука. Он же договаривался с Петей об убийстве батьки Михася. С большой долей вероятности можно утверждать, что он проник в мою квартиру, устроил там бедлам, вскрыл сейф и оставил карточку с эмблемой УНФ. Значит, действительно он вел какую-то игру. И скорее всего, не самостоятельно, а под чьим-то руководством. Чьим? Вот об этом стоило спросить самого Игоря Вересова...
     Я набрал телефон Турецкого:
     - Все подтвердилось, Александр Борисович. Все трое опознали Вересова. Кроме Маши, которая немного засомневалась, что неудивительно: она видела Вересова мельком, в профиль, когда он проходил по темному коридору.
     - Отлично! - воскликнул Турецкий, - я примерно через полчаса закругляюсь. Вопрос деликатный, так что нужно, чтобы все было тютелька в тютельку. Короче, бюрократия замучила. А ты поезжай в ЦКБ. Одного тебя туда не пропустят, так что подожди на стоянке у ворот. Я получу все необходимые бумаги и лечу туда.
     Я отправился в ЦКБ, по дороге размышляя над теми фактами, которые нам с Турецким открылись сегодня. Итак, Вересов - заказчик убийства батьки Михася. Последний же заказал Мартемьянову. При этом, что весьма важно, приказал Пташуку только задеть Вересова, но не убивать. Зачем? Очевидно, чтобы выгородить его. Значит, они были заодно. Тем не менее Игорь поручил застрелить Михася и даже пообещал довольно большую сумму. Вряд ли, если бы мы не взяли Пташука, он оставил его с носом - Петя наверняка вернулся бы в свой Бердичев с полной суммой в кармане.
     Почему же все-таки Вересов убрал Михася? Может быть, они что-то не поделили? Вряд ли. Такие вопросы решаются на более "высоком уровне". Кто же хозяин Вересова? На это вопрос пока что не было никакого ответа.
     Если действительно Игорь проник в мой дом, то становится понятно, зачем он оставил эмблему. Очевидно, он хотел подставить украинских националистов и направить нас по ложному следу. Кстати, тогда то, что он сообщил Турецкому, находится вполне в русле этой версии. И рассказ о некой кассете с компрометирующими УНФ кадрами находится теперь под большим вопросом.
     Но в этом случае теряется логическая нить: почему все-таки украинцы похитили Олю Мартемьянову? Те, кто оказался в наших руках, скорее всего, были простыми исполнителями. А батька Михась, который должен был знать все, погиб от пули Пети Пташука...
     Стоп!
     Если Игорь Вересов заказал убийство батьки Михася, то логично предположить, что сделал это он затем, чтобы уничтожить участника заговора и важного свидетеля, который знал истинные причины и похищения Оли, и убийства Мартемьяновой. Отсюда следует, что Вересов и был одним из основных участников заговора.
     Я вел машину по зимней Москве, и у меня в голове постепенно вырисовывались версии преступления. Да, Игоря Вересова надо брать. И как можно скорее. Только он может дать показания, проясняющие всю картину преступления.
     Сегодня наступила небольшая оттепель. Под колесами машины все чаще попадались не гладкие ледяные поверхности, а снег вперемешку с грязью. Прохожие испуганно жались к стенам домов, опасаясь коричневых брызг, летящих из-под колес проезжающих автомобилей. Но даже несмотря на грязь, все были довольны оттепели, и даже мой старичок "жигуль", который перестал капризничать и исправно стал заводиться с первой попытки.
     Я припарковал машину у въезда в ЦКБ и стал ждать Турецкого. Машин на стоянке было порядочно, так что пришлось пристроиться на самом краю, у дороги. Машины здесь стояли что надо - сплошь дорогие новенькие иномарки, рядом с которыми мой "жигуль" смотрелся пришельцем с того света. Однако самые "крутые" посетители въезжали непосредственно в ворота. Черные лимузины с мигалками на крыше и большими флажками на номерах. Главное, этим машинам каким-то непостижимым образом удавалось не запачкаться в московской грязи - их полированные плоскости оставались чистыми и блестящими. Все-таки, несмотря на полным ходом идущие у нас в стране процессы, отдельных дорог для себя сильные мира сего не построили. Пока, во всяком случае.
     Время от времени из ворот выходили люди, садились в свои машины и уезжали. Я даже хотел поставить машину поудобнее, а потом передумал. И, как выяснилось потом, правильно сделал.
     Я уже начинал скучать, когда из дверей вышел человек. Небольшого роста, в черном пальто... Игорь Вересов!
     Я было дернулся, чтобы выскочить из машины, но потом сдержался. Ведь задержать его я не могу: нет полномочий. А вот спугнуть - это да. Так что лучше я за ним понаблюдаю...
     Игорь подошел к одной из машин, открыл дверь, сел. Судя по всему, рана ничуть его не беспокоила. Через минуту он отъехал от стоянки. Я последовал за ним. Вот когда я обрадовался, что не стал парковаться в более удобном месте. Чтобы выбраться со стоянки, мне бы пришлось потратить немало времени. Кстати, машина Вересова стояла в очень удобном месте.
     Это был тот же самый новенький "опель", который мы с Турецким видели рядом с местом убийства Мартемьяновой. Длинный приземистый автомобиль двинулся к Рублевскому шоссе. Больше всего я боялся, что Вересов разовьет скорость и мой старичок за ним не угонится. Однако Игорь, судя по всему, не торопился. Выехав на шоссе, он свернул направо и поехал по направлению к городу.
     Машин здесь было порядочно, и я изо всех сил старался не упустить Вересова. В результате я оказался прямо за ним. Свернуть было невозможно: мы двигались в средней полосе. Сзади напирал мощный трейлер. Так что приходилось жертвовать всеми законами конспирации.
     Я набрал номер телефона Турецкого. Но батарейка, как назло, села, и сигнал был слишком слабый - помех здесь было очень много. Номер постоянно срывался. В конце концов я сунул трубку в карман и продолжил преследование Вересова.
     Тут я заметил, что он как-то стал беспокоиться. Попытался перестроиться в другой ряд - не получилось. Хотел проскочить на красный - дорогу загородил автобус. Я понял, что Вересов, скорее всего, заметил меня. Что ж, хуже этого ничего представить я не мог. Стоит нам выбраться на ровную дорогу, как он моментально скроется за горизонтом.
     Но пока удача была на моей стороне: по мере приближения к центру поток машин двигался все медленнее и медленнее. Мы ехали со скоростью не больше десяти километров в час. В один из моментов я встретился глазами с Вересовым, который смотрел в боковое зеркало. Встретился и понял, что здороваться со мной он сегодня не намерен.
     Однако нужно было подумать о том, что делать дальше. Телефон в самый неподходящий момент подводил. Можно было, конечно, остановиться, выйти из машины, найти телефон, позвонить Турецкому, чтобы он через Грязнова объявил всем постам задержание машины Вересова... Но те, кто знает, что означает в Москве найти работающий телефон, раздобыть жетон или карточку да еще дозвониться потом, поймут, что план этот совершенно нереален. Нет, надо преследовать Вересова до конца. До тех пор, пока он не скроется из виду.
     Между тем мы подъехали к устью Рублевского шоссе у станции метро "Кунцевская". Здесь Вересову удалось-таки свернуть влево на маленькую боковую улочку. Но я не отставал. Почти в буквальном смысле оттеснив соседние машины, я выскочил за "опелем".
     Вот тут-то мне пришлось туго. Вересов развил скорость и ушел вперед метров на сто.
     Интересно, на что он надеется? Ну уйдет он от меня, ну и что? Неужели Игорь уйдет в подполье и будет скрываться? Чтобы его объявили в розыск? Но это просто самоубийство. Это бы означало, что он косвенным образом признает свою вину. Но может быть, он считает, что ему уже терять нечего? Почему? Ну, предположим, нам удалось расколоть Пташука. Но только Петины показания не могут изобличить Вересова. Игорь должен это понимать - не зря же он закончил юрфак. Мало ли что придет в голову наемному убийце? Тем более никаких свидетелей их встречи на Кропоткинской не было. Значит, он считает, что у нас есть еще и другие факты. Если бы не считал - не удирал бы. Какие факты? Таня Малышева? Тоже сомнительно. Если правильно построить защиту, все эти факты могут обратиться в ничто. Это я вам как адвокат говорю. Тогда что? Видимо, Вересов считает, что у нас есть еще и другие свидетели его "художеств". Что ж, может быть, это нам и на руку.
     Между тем я нагнал "опель" на светофоре. Если бы мне удалось встать рядом с ним, я, наверное, прокричал ему что-нибудь в окошко - все равно уже бессмысленно соблюдать конспирацию. Но как назло, опять пришлось уткнуться ему в корму.
     Вересов двигался в сторону Филей. Не знаю уж, делал это он с целью уйти от преследования или действительно ему нужно было в те края, только внезапно мой взгляд упал на приборный щиток. Неудивительно - зажглась красная лампочка, извещающая о том, что бензин на исходе. Вот невезуха! Мало того, что приходится гнаться за машиной, которая раза в три мощнее твоей, так еще и бензин кончился! Я опять судорожно понажимал кнопки на телефонной трубке. Бесполезно.
     Вересов, будто бы чувствуя, что у меня дело не клеится, снова ушел вперед.
     Ничего не поделаешь, надо искать какой-то другой способ остановить Вересова. Или хотя бы проследить, куда он направляется.
     Я заметил сзади желтую машину такси. В принципе почему бы и нет? "ГАЗ-31" будет помощнее моего металлолома. Так что есть надежда, что удастся проследить за Вересовым.
     Я резко затормозил и помахал таксисту из окошка рукой. Тот тоже остановился. Я быстро вышел из машины, успев, правда, запереть все двери (хотя, честно говоря, вряд ли кто-то польстится на такое старье), и побежал к такси.
     - Что, мотор заело? - спросил флегматичный пожилой таксист.
     - Да. А ехать надо. И поскорее.
     - Куда?
     - Минуту назад "опель" проехал. Вот за ним.
     - Хм... - покачал головой таксист, - и далеко?
     Я кивнул, усаживаясь на пассажирское кресло.
     - Ну что ж, - решил таксист, - счетчик работает.
     - Только побыстрее, пожалуйста, - взмолился я, - все штрафы оплачиваю, если что. И повреждения машины.
     - А что, и повреждения могут быть? - испугался таксист.
     - Шутка, - сказал я, хотя, конечно, такая возможность не исключалась, - а вообще плачу два счетчика за скорость. И третий - если догоним.
     Видимо, решив, что предложение довольно выгодное, таксист рванул с места. Мы понеслись в сторону Филей.
     - А кто это там? - поинтересовался таксист для затравки разговора.
     - Да так. Мне с ним поквитаться надо, - с нарочито мстительным видом ответил я.
     - Что, должок за ним?
     - Угу.
     Таксист дело свое знал хорошо, и вскоре я заметил впереди "опель" Вересова. В том, что я пересел в такси, был еще один плюс: Игорь мог не заметить меня рядом с водителем. Так что была надежда, что мне удастся незаметно проследить за ним.
     Вересов заметно сбавил скорость и катил по направлению к центру.
     - Вот он, - сказал я таксисту, - теперь помедленнее. Будем держаться на расстоянии.
     Тот кивнул.
     Я снова набрал телефон Турецкого. В трубке раздались длинные гудки. Наконец-то!
     - Алло!
     - Александр Борисович! Это я, Гордеев.
     - Где ты?
     - Я преследую Вересова. Пока я вас ждал, он вышел из ворот, сел в машину и уехал. Пришлось последовать за ним.
     - Это правильно. В больнице сказали, что он просто отлучился и скоро будет.
     - Судя по тому, что он пытался оторваться от меня, он что-то заподозрил.
     - Он обнаружил погоню?
     - Да.
     - Плохо. Кроме того, на своем "жигуленке" ты далеко не уедешь.
     - Я уже пересел в такси.
     - Ну ладно, говори, куда он едет.
     - Сейчас проезжаем мимо Филей. Направляется в сторону центра.
     - Хорошо, я попытаюсь организовать задержание. Не отключайся, держи меня в курсе.
     - Не могу, Александр Борисович, батарейка на исходе. Уже вовсю мигает.
     Турецкий выругался.
     - Ну ладно, позвонишь, когда он определится с направлением или остановится где-нибудь. А я выезжаю в тот район, чтобы быть рядом.
     Мы проскочили Фили, потом проехали мост. Миновали Красную Пресню и вслед за "опелем" свернули на Садовое кольцо.
     Сегодня, видимо, какой-то неудачный для меня день, потому что на мобильном телефоне тоже загорелась красная лампочка, извещающая о том, что батарейки почти разряжены. Поэтому я не рисковал набирать номер, а ждал, пока Вересов остановится.
     Но он, по всей видимости, останавливаться не собирался. "Опель" гнал по Садовому кольцу. Около Маяковки он перестроился в крайний ряд, свернул направо, и мы на минуту потеряли его из вида. Но потом оказалось, что Вересов развернулся и поехал по Тверской-Ямской в сторону Белорусской. Мимо вокзала он проехал на всех парах. Ну что ж, можно звонить Турецкому.
     - Алло! Он едет по Ленинградскому проспекту! Никуда не сворачивает.
     В трубке молчали. Батарейка, видно, совсем села. Интересно, успел ли Турецкий услышать хоть что-то?
     Итак, Вересов двигался по Ленинградскому проспекту. Уж не в Шереметьево ли он чешет?
     Таксист исправно вертел баранку.
     -Если мы в аэропорт, то деньги вперед, - пробурчал он.
     Я залез в бумажник и отсчитал несколько купюр. К счастью, хоть с деньгами заминки не возникло.
     Получив свой гонорар, таксист заметно повеселел. И прибавил скорость. Да так, что не прошло и нескольких секунд, как мы оказались в непосредственной близости от "опеля". Вот и ругайте после этого отечественные автомобили.
     Все было бы хорошо, но Игорь Вересов снова глянул в зеркало заднего вида. И конечно, заметил меня. "Опель" дернулся и резко прибавил скорость.
     - За ним! - чуть не крикнул я водителю. - Не отставай!
     Два раза просить таксиста не пришлось, он пробурчал что-то в усы и вжал в пол педаль акселератора. Мы чуть сократили расстояние, но мощный мотор "опеля" делал свое дело. Черное пятно машины Вересова едва виднелось вдали. Хорошо еще, что машин на Ленинградском шоссе было немного.
     Таксист делал все что мог. А его возможности ограничивались мощностью машины. К сожалению, она явно проигрывала в сравнении с "опелем".
     Хотя направление уже было совершенно ясно. Вересов стремился в Шереметьево. Наверняка у него в кармане лежал билет куда-нибудь в Европу. Там-то мы его точно никогда не достанем. Еще будет жаловаться журналистам, как Собчак, что его пытаются незаконно привлечь к уголовной ответственности. Нет, его надо обязательно взять!
     И вот финишная линия. Вдали показались серые неприветливые кубы аэропорта Шереметьево-2. "Опеля" уже видно не было.
     Таксист с облегчением вздохнул, когда притормозил у входа в аэропорт. Я выпрыгнул из машины и влетел в здание.
     Где тут искать Вересова? Я обежал зал по периметру, осмотрел всех стоящих в очередях на прохождение таможни. Хотя Вересов, скорее всего, летит налегке, так что он мог спокойно пройти и через "зеленый коридор". Я издали осмотрел таможенные зоны, где прогуливались люди, ожидающие регистрации. Вересова не было.
     Я на последние деньги купил телефонную карточку и позвонил Турецкому.
     - Порядок, Юра! Еду в Шереметьево. Я успел расслышать, как ты сказал слово "Ленинградский". Ну и дальше все ясно. Буду минут через двадцать. А ты делай что хочешь, но Вересова задержи. Понял? Хоть на премьер-министра ссылайся!
     Легко сказать! Кто меня, простого адвоката слушать будет? В конце концов, отчаявшись, я зашел к главному диспетчеру.
     - В аэропорту находится человек, который пытается скрыться от следствия!
     Диспетчер - худой мужчина с усталыми глазами - посмотрел на меня:
     - А вы кто?
     - Я адвокат Юрий Гордеев. Мне известно, что в аэропорту находится Игорь Вересов, которого разыскивает милиция.
     Диспетчер вздохнул и сказал:
     - Так идите в милицию. Я-то тут при чем?
     Ну разве я мог ему объяснить, что начальник отделения не будет меня даже слушать без бумажки. А в розыск на Вересова подать еще не успели. Эх, если бы я только знал, где именно он находится!
     Я остановился посреди зала, рядом с киосками, в витринах которых были выставлены матрешки всех цветов и размеров. Что делать? Самолеты отлетают каждые десять минут. Не исключено, что Вересов уже находится на борту какого-нибудь "боинга".
     Тут взгляд мой упал на большие буквы "VIP" в торце стены. Ну конечно! Раз он имеет отношение к Государственной думе, значит, возможно, Вересов сумел пробить себе дипломатический паспорт. И скорее всего, прошел через эти двери. Я бросился к ним. У дверей меня встретил милиционер.
     - Ваши документы?
     Я вытащил паспорт:
     - Понимаете, мне нужен один человек, который только что прошел сюда, в этот зал...
     Милиционер покачал головой:
     - Провожающие проходят только вместе с пассажирами.
     - Ну а если я опоздал?
     - Посмотрите, - милостиво разрешил он, - если сумеете его подозвать сюда - пропущу.
     Хотелось ругаться и выть. Даже если я обнаружу Вересова среди людей в зале VIP, то вряд ли он будет просить милиционера пропустить меня внутрь. Хотя оставалась призрачная надежда устроить скандал и тем самым задержать Вересова до приезда Турецкого. Но я не нашел его, сколько ни вглядывался...
     Между тем прошло около двадцати минут и в зал влетел запыхавшийся Александр Борисович.
     - Где он?
     - Не знаю. Думаю, что в зале VIP.
     Мы побежали в зал, потом пошли к диспетчеру, проверили списки всех отлетающих. Игоря Вересова среди пассажиров не было...
     - Все ясно, - сказал Турецкий, - у него наверняка паспорт на другое имя.
     Оставалось одно - снова воспользоваться моими фотографиями. Ни таможенники, ни регистраторы в VIP его не опознали. Пришлось провести утомительную процедуру опознания среди всех остальных таможенников и служащих авиакомпаний. Наконец почти через двадцать минут один таможенник узнал Вересова.
     - Да, помню. Около часа назад проходил. Через "зеленый коридор".
     Круг поисков сузился ровно вполовину. Теперь осталось опросить служащих авиакомпаний.
     - Да, - наконец услышали мы от молодой девушки с эмблемой авиакомпании "SAS" на блузке, - вроде проходил такой.
     - На какой рейс он регистрировался? - почти выкрикнул Турецкий.
     - На 4578, Москва - Ганновер.
     - Он еще не улетел?
     Девушка посмотрела на часы:
     - Через две с половиной минуты будет в воздухе.
     ...Мы с Александром Борисовичем бежали через летное поле к огромному "боингу", просто не чувствуя ног. Турецкому удалось задержать полет, предъявив постановление об избрании меры пресечения в виде содержания под стражей, а попросту санкцию на арест Игоря Вересова, утвержденную заместителем генерального прокурора по следствию Константином Меркуловым.
     Некоторое время пришлось ждать, пока снова подадут трап и разгерметизируют дверь.
     - Он наверняка летит первым классом, - сказал Турецкий.
     И оказался прав. Среди немногочисленных пассажиров салона первого класса нам не составило большого труда найти Игоря Вересова, мирно читающего газету. Увидев нас, он покраснел, посерел и покрылся желтыми пятнами.
     - Нехорошо, - покачал головой Турецкий, кладя руку на плечо Вересова, - нехорошо из больницы сбегать. Так и заболеть недолго. Пойдемте-ка еще подлечимся.
     - Так, - сказал Александр Борисович, когда мы доставили Игоря Вересова в Управление по расследованию особо важных дел Генеральной прокуратуры Российской Федерации, - сейчас мы его допрашивать не будем. Против таких, как Вересов, факты должны быть железобетонными. Поэтому займемся-ка батькой Михасем. Правда, судя по паспорту, он оказался Наливайко Михаилом Игнатовичем, тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года рождения, холостым, прописанным в Москве по адресу: Средний Подкопаевский переулок, дом пять. Поедем туда. Только вот Славу нужно с собой взять.
     Через некоторое время мы в сопровождении нескольких омоновцев уже ехали по указанному адресу.
     В большой квартире нас ждала только старая мать Михася. Как нам ни не хотелось огорчать старушку, пришлось рассказать о смерти сына. Надо сказать, как ни странно, она не слишком-то расстроилась.
     - Я так и знала, - прошамкала она вставной челюстью, - и сто раз говорила - остепенись, Миша. Хватит со всякой шпаной якшаться.
     - А что вы знаете о его связях? - тут же спросил Турецкий.
     Старушка махнула рукой:
     - Вот у его дружков и спрашивайте. Они постоянно в его загородном доме гуляли. Я там всего несколько раз и была. Построил дворец, набил его всякой шпаной.
     - А вы знаете, чем зарабатывал на жизнь ваш сын.
     Старушка покачала головой:
     - Не знаю и не хочу знать. Потому что честным трудом таких деньжищ, как у него, в жисть не заработать. Так что вы милиция, вы и разбирайтесь. Вот приехала с Украйны, надеялась на путь истинный сыночка направить. Ан нет, не получилось. Так что скоро еду обратно, на Львивщину. В огороде буду копаться, цибулю с бульбой растить. А ваша Москва мне вот уже где сидит.
     Она выразительно провела ладонью по дряблой шее.
     - Счастливого пути, бабуля. Только адресок загородного дома вашего сына не подскажете?
     - Чего ж не подсказать. У меня записано даже.
     Она порылась в потрепанной записной книжке и ткнула узловатым пальцем в одну из записей:
     - Вот.
     На странице значилось:
     "Ленинградское шоссе, пятнадцатый километр, первый поворот направо после указателя".
     - Там забор высоченный, сразу увидите, - напутствовала нас бабка, - и домина огроменный.
     Я вспомнил, как Маша сравнила дом "Владимира Максимовича" с Большим театром.
     Через сорок минут мы были на месте. Забор действительно оказался очень высоким.
     - Будем брать штурмом или как? - поинтересовался Турецкий.
     - Нужно поставить людей у каждого из выходов, - сказал Грязнов, - наверняка в доме кто-то есть.
     Через минуту омоновцы стояли у всех трех ворот в заборе.
     - А вот теперь можно и постучать.
     Грязнов нажал кнопку переговорного устройства рядом с главными воротами.
     - Кто там? - раздался голос.
     - Открывай, милиция, - устало ответил Слава.
     - Чего надо? - грубо ответил голос. - Хозяина нет.
     - И не будет. Никогда больше.
     - Как это?
     - А так. Убили хозяина твоего. Так что ты теперь бесхозный.
     В динамике замолчали, потом щелкнул автоматический замок.
     - Проходите.
     В доме оказалось пять человек охранников. Наверняка некоторых из них узнает Маша Пташук...
     Мы перерыли весь дом и нашли много интересного. Во-первых, целый арсенал оружия - батька Михась смог бы выдержать многодневную осаду, если бы, конечно, захотел. Несколько автоматов, большое количество патронов, три пистолета, станковый пулемет, две снайперские винтовки "Ремингтон" (кстати, не из этой ли серии та, из которой застрелили Мартемьянову?), гранаты, противотанковые мины, несколько гранатометов... В тайнике мы нашли полтора килограмма белого порошка, попробовав который Турецкий сразу определил - кокаин.
     Но самая главная находка ждала нас в сейфе Михася. Несколько больших канцелярских книг, в которых расписывалось, сколько и когда получено живого "товара" с Украины, кому отправлено, сколько денег заработано. Это была целая бухгалтерия. Дело батьки Михася явно имело большой размах. И приносило большие доходы. И самое главное - в книгах имелись адреса и телефоны бесчисленных мелких борделей, в которые Михась поставлял украинских девушек. И не только борделей - фирм, отправляющих "танцовщиц" и "официанток" в Турцию, на Кипр, в Европу...
     - Да, - приговаривал Грязнов, листая книги, - это настоящий клад для наших коллег из РУБОПа.
     И еще одну любопытную вещь обнаружили мы в сейфе. Визитные карточки многих высокопоставленных чиновников. В том числе Анатолия Хрыжановского. И его помощника Игоря Вересова...
     - Это еще ни о чем не говорит, - заметил Турецкий, - у меня тоже дома целая коробка визиток. А я этих людей даже не знаю.
     Уже совсем стемнело. Мои часы показывали половину девятого вечера. Люди Грязнова задержали охранников Михася, опечатали дом и сели в машину.
     - Ну что, - резюмировал Турецкий, - считаю, что сегодняшний день прожит не зря. Хорошо бы успеть сегодня Вересова допросить.
     Вдруг зазвонил мой мобильник.
     - Юрий Петрович?
     - Да, я.
     - Это Валерий Николаевич Мартемьянов. Добрый вечер. Я должен сообщить вам одну очень важную вещь.
     - Я вас слушаю.
     - Примерно неделю назад Лена отдала мне небольшой сверток. И сказала, что если с ней что-то случится, чтобы я передал его правоохранительным органам. Честно говоря, я поначалу забыл о нем. Но только что вспомнил. Если вы заедете, то я вам его передам.
     - Хорошо, Валерий Николаевич. Мы сейчас будем.
     Турецкий и Грязнов вопросительно посмотрели на меня.
     - Есть важная информация. Едем на Рублевку.
     В свертке оказалась видеокассета. Забрав ее у Валерия Николаевича Мартемьянова, мы с Турецким и Грязновым поехали в Генпрокуратуру.
     - Я член Украинского народного фронта.
     Так начиналась эта кассета. Просто голос и белый фон.
     - Я имел возможность произвести эту видеозапись при помощи небольшой камеры, встроенной в фуражку. Я не могу больше молчать о темных махинациях руководства моей организации. И лидеров вашего парламента. Я решил передать эту запись вам, Елена Александровна, потому что считаю вас порядочным и честным человеком, хорошо относящимся к Украине и к украинцам. Верю, что вы как надо используете эту запись.
     - Знакомый голос, - задумчиво проговорил Турецкий, - ну конечно! Это Богдан Мысько! Теперь понятно, почему он помог Оле Мартемьяновой бежать.
     На экране появились полосы, затем они сменились изображением. Картинка дергалась из стороны в сторону так, как будто камеру внезапно перемещали.
     - Ясно. Камера в фуражке. Это та кассета, о которой мне говорил Вересов, - сказал Турецкий.
     На экране появился интерьер дома батьки Михася. За небольшим столиком сидел он и... Анатолий Хрыжановский. Звучала тихая музыка. Поодаль две девушки исполняли стриптиз. Камера снова дернулась, двинулась в глубь комнаты, потом вернулась к сидящим. Затем точка обзора опустилась вниз. Теперь на экране были видны только руки сидящих. Зато отчетливо стал слышен разговор.
     - Это не та кассета, - проговорил Турецкий, - Вересов явно обманывал меня.
     Михась и Хрыжановский обсуждали финансовые дела, вопросы прикрытия бизнеса, долю Хрыжановского. Сомнений не было - председатель фракции "Виват, Россия!", пользуясь своим положением, занимался прикрытием бизнеса Михася. И имел большую долю.
     - Да, это явно не та кассета, - говорил Турецкий, - теперь все становится на свои места.
     Кассета кончилась. Турецкий взъерошил волосы и повернулся ко мне:
     - Я сейчас схожу за Костей. Мне кажется, вырисовывается очень интересный сюжетец...
     Через несколько минут в кабинет Турецкого вошел Меркулов. Он молча просмотрел кассету, потом сам вытащил ее из видеомагнитофона и спрятал в карман.
     - Значит, так, ребята, - сказал он, - о существовании этой кассеты знаем только мы четверо.
     - И Богдан Мысько.
     - Сегодня утром Богдан Мысько покончил с собой в камере, - сказал Грязнов, - перегрыз вены на руках. Все собирался сказать вам...
     - Жаль... - протянул Турецкий, - думаю, он мог нам многое рассказать.
     - Может быть, еще и Вересов знает? - предположил я.
     - Даже если он и знает, то будет помалкивать до скончания века, - уверенно сказал Турецкий.
     - Короче говоря, - продолжил Меркулов, - о том, что у нас есть эта кассета, не должен знать больше никто. Представляете, что поднимется, если мы обнародуем хотя бы маленький кусочек из этой записи? Да еще в преддверии выборов? Такого скандала свет не видывал. Хрыжановского поддерживают очень многие влиятельные люди. И я даже не могу представить, что будет, если вдруг все узнают, что он занимается элементарной переправкой девочек из-за границы. Ну, конечно, не сам, не лично, но все-таки. Деньги-то шли ему. А значит, и в казну партии. Так что давайте-ка помалкивать до поры до времени. А то у нас государство и так на соплях держится, а тут такое потрясение. При определенном стечении обстоятельств эта кассета может вызвать ни много ни мало гражданскую войну.
     - Что ты предлагаешь? - возмутился Слава. - Во всех газетах пишут о том, что Хрыжановский - наиболее вероятный кандидат в президенты. А значит, люди как бараны будут голосовать за него, а мы, зная о том, что он бандит с большой дороги, станем молчать в варежку?
     - Ну нет, конечно, - ответил Меркулов, - я сказал "до поры до времени". Тут с кондачка не решишь, тут расчет нужен. Ты же знаешь, как у нас обстоятельства меняются. Вспомни прошлые выборы. Думаю, Хрыжановский - фигура временная. Поэтому, если будет большой скандал, связанный с ним сейчас, - это только послужит его хозяевам на руку. Придет час, и его заменят. Это политика, ребята. Тут человеку с нормальными моральными установками делать нечего. Поэтому давайте-ка лучше спрячем эту кассету. Повторяю, до поры до времени.
     Турецкий во время этого разговора молчал. И только когда Меркулов и Грязнов ушли, он произнес:
     - Какой ты там, Юра, коньяк любишь больше всего?
     - "Реми Мартен". Но это, Александр Борисович, боюсь, будет большим ударом по вашему кошельку. Меня вполне устроит армянский...
     Мы поехали ко мне. По дороге заехали в магазин "Армения" на Тверской и купили пару бутылок коньяку.
     ...Мы сидели на кухне. Турецкий много курил и по преимуществу молчал.
     - Что вы так переживаете, Александр Борисович? - спросил я.
     - Да вот, Юра, думаю. Не бросить ли мне эту собачью работу к чертовой матери. Чтобы подальше от всей этой грязи. От подлости. А что - пойду вон, как ты, адвокатом. Буду бабкам квартирные вопросы и жилищное законодательство разъяснять.
     - А бандитов кто ловить будет?
     Турецкий не нашелся что ответить. Он выпил рюмку, затянулся и затушил сигарету.
     - Ладно, хватит сантиментов. Юра, я, честно говоря, падаю с ног. Можно у тебя покемарить?
     - Разумеется, Александр Борисович.
     Я постелил ему на диване. Турецкий лег и моментально вырубился.
     Я знал, что Александр Борисович очень симпатизировал Хрыжановскому. Даже голосовал за него на предыдущих президентских выборах. И я понимал, что эта кассета - большой удар по его политическим воззрениям. Ведь все прочили Хрыжановскому президентское кресло в двухтысячном году.
     Думаю, теперь все будет иначе. А может быть, и нет. В любом случае теперь, кто будет следующим Президентом России, решать нам. С Александром Борисовичем Турецким. Когда он проснется...