Жорж СИМЕНОН Перевод с французского Ю. Семенычева и А. Шаталова. OCR: tymond
     
     МЕГРЭ ЗАБАВЛЯЕТСЯ
     
     
     Литературный ПОРТАЛ
     
     http://www.LitPortal.Ru
     
     #
     
     
     Глава 1
     КОМИССАР У ОКНА
     
     И вновь из сумрачного проема складского помещения возник, пятясь, бородатый старикашка, глянул направо-налево и принялся жестами, словно подзывая к себе, направлять выползавший оттуда тяжелый грузовик. Его руки показывали: "Чуть вправо... Вот так... Прямо... Осторожнее... Левее... Теперь - стоп..."
     Машина, также двигаясь задом наперед, неуклюже переваливала тротуар, плюхалась на мостовую, в то время как старикан, шагнув на проезжую часть, знаками приостанавливал на мгновение движение транспорта по улице.
     То был уже третий за полчаса тяжеловоз, выныривавший из обширного пакгауза с надписью на фронтоне: "Катуар и Потю. Металлообработка" - слова, весьма привычные Мегрэ, поскольку взирал он на них ежедневно более тридцати лет.
     Комиссар без пиджака и галстука стоял у окна своей квартиры на бульваре Ришар-Ленуар и неспешно попыхивал трубкой, а в комнате позади него жена начинала застилать постель.
     Мегрэ не был болен, в этом-то и состояла необычность ситуации, поскольку часы показывали десять, а день отнюдь не был воскресным.
     Торчать у окна в самый разгар утра, бездумно глазеть на уличную толчею, провожать глазами въезжавшие в помещение склада напротив и выезжавшие из него грузовики - все это вызывало у него ощущение возврата к дням детства, когда еще была жива мать, когда из-за гриппа или отмены занятий он не ходил в школу. Он точно хотел выяснить:
     "А что тут происходило в его отсутствие?"
     Так начинался уже третий, а если не считать выходного, то второй день, и ощущение восторга с толикой смутной неловкости не покидало комиссара.
     За это время он открыл для себя массу вещей, интересуясь не только бородатым старичком, который командовал выездом грузовиков со склада, но, к примеру, и числом клиентов, нырявших в соседнее бистро.
     Мегрэ уже случалось проводить дома целый день. Почти всегда это было связано с болезнью, а посему он не покидал постели или кресла. На сей раз дело обстояло иначе. Ему было нечем заняться. Он мог распоряжаться своим временем, как ему заблагорассудится. Выяснил распорядок домашних дел жены - с чего та начинала трудовой день, когда покидала кухню и шла в комнату, в какой последовательности прибиралась.
     Сразу же в памяти возникал образ матери, хлопотавшей по хозяйству, пока он - и тогда тоже - торчал у окна.
     Мадам Мегрэ и выговаривала ему совсем как матушка:
     - А теперь подвинься, дай-ка подмету.
     Совпадало все, вплоть до переменчивых кухонных запахов, - этим утром благоухало мясом, нашпигованным салом и сдобренным щавелем.
     Словно ребенок, он следил за ползущей по тротуару линией раздела между солнечной и теневой сторонами, примечал, как оплывают очертания предметов в подрагивающем мареве жаркого дня.
     И так будет продолжаться еще семнадцать дней.
     Для того чтобы возникло подобное положение дел, понадобилось стечение немалого числа случайностей и совпадений. Но главной причиной стало то обстоятельство, что в марте его прихватил довольно мерзкий бронхит. Комиссар, как всегда, не вылежал положенного срока, поскольку поджимали скопившиеся на набережной Орфевр дела. В результате он опять свалился в постель, и одно время даже опасались, не плеврит ли у него.
     Хорошая погода помогла одолеть недуг, но Мегрэ так и не сумел избавиться от смутной тревоги, был мрачен, неладно чувствовал себя. Ему вдруг стало мниться, что он уже старик и где-то там, за поворотом, его подстерегает всамделишная болезнь, та, что станет грызть вас в течение всей оставшейся жизни.
     Он ни словом не перемолвился об этом с женой и раздражался всякий раз, когда ловил на себе ее исподтишка бросаемые тревожные взгляды. Как-то вечером он отправился к своему другу Пардону, доктору с улицы Пикпюс, у которого чета Мегрэ имела обыкновение раз в месяц обедать.
     Пардон долго обследовал его и даже для очистки совести послал на консультацию к кардиологу. Врачи не нашли ничего серьезного, разве что отметили несколько повышенное артериальное давление, но единодушно сошлись на единственной рекомендации:
     - Вам следует отдохнуть.
     Последние три года комиссар практически не был в отпуске. Стоило ему настроиться на отдых, как непременно возникало какое-нибудь дело, которым он был обязан заняться, а однажды, когда наконец выбрался к свояченице в Эльзас, его в первый же день паническим телефонным звонком отозвали в Париж.
     - Ладно, - ворчливо пообещал он своему другу Пардону. - В этом году, невзирая ни на что, устрою себе каникулы.
     В июне он решил, что возьмет отпуск с первого августа. Супруга написала об их намерениях своей сестре.
     Та вместе с мужем и детьми проживала в Кольмаре, в шале возле ущелья Шлюхт, и чета Мегрэ довольно часто наведывалась к ним, находя тамошнюю жизнь приятной и полезной для здоровья.
     Увы! Выяснилось, что свояк Шарль обзавелся новой машиной и собрался свозить семью в Италию.
     Сколько вечеров ушло у комиссара и его жены на обсуждение вопроса о том, куда податься! Сначала подумывали о долине реки Луары, где Мегрэ мог бы порыбачить, затем вспомнили об отеле "Черные скалы" в курортном местечке Сабль-д'Олонн. Там им как-то довелось чудесно провести время. В итоге на нем и остановились. В последнюю неделю июня мадам Мегрэ отправила туда письмо с просьбой забронировать для них места, но ей ответили, что все комнаты заняты до восемнадцатого августа.
     В конечном счете все решил случай. Как-то раз в субботний вечер середины июля комиссара вызвали к семи часам на Лионский вокзал в связи с одним не очень существенным делом. Поток автомобилей оказался настолько плотным, что ему понадобилось целых полчаса, чтобы добраться до цели - и это притом, что ехать пришлось всего-то от Дворца правосудия с набережной Орфевр, причем на одной из машин уголовной полиции.
     Объявили о сформировании восьми дополнительных поездов, но все равно в здании вокзала, на перронах - повсюду толпа людей с чемоданами, дорожными сумками, узлами, детьми, собаками и удочками наводила на мысль о массовом бегстве. Все рвались в сельскую местность или к морю, чтобы заполонить отели и постоялые дворы вплоть до самых маленьких и захудалых, хватало и тех отдыхающих, кто, случись им на месте наткнуться на незанятый участок, тут же кинулись бы разбивать палатки.
     Лето выдалось жаркое, и Мегрэ вернулся тогда в полном изнеможении, словно сам втискивался в один из ночных поездов.
     - Что с тобой? - встревожилась жена, державшаяся настороже после злополучного бронхита.
     - Начинаю сомневаться, поедем ли мы отдыхать.
     - Ты забыл совет Пардона?
     - Никоим образом.
     Он с ужасом представил себе битком набитые туристами гостиницы и семейные пансионаты.
     - А не лучше ли нам провести отпускное время в Париже?
     Поначалу мадам Мегрэ восприняла это его предложение как шутку.
     - Ведь нам прежде не удавалось, так сказать, побродить вдвоем по Парижу. Едва ухитряемся выкраивать время, чтобы раз в неделю заскочить в первую подвернувшуюся на Бульварах киношку. В августе опустевший город будет полностью в нашем распоряжении.
     - Да, и первое, о чем ты позаботишься, - это удрать на набережную Орфевр, чтобы заняться там уж и не знаю каким делом!
     - Клянусь, что нет.
     - Это всего лишь слова.
     - Отправимся с тобой куда глаза глядят, пошатаемся по кварталам, где ни разу не бывали, забредая обедать и ужинать в забавные ресторанчики...
     - Зная, что ты здесь, сослуживцы задергают тебя телефонными звонками.
     - Уголовная полиция, да и вообще все останутся в полном неведении, а наш телефонный номер я зарегистрирую в службе отсутствующих абонентов.
     Идея провести отпуск в столице в самом деле пленила Мегрэ, и в конце концов прельстила его супругу. Так что стоявший в столовой телефон умолк - еще одна мелочь, с которой было нелегко свыкнуться. Дважды комиссар протягивал к нему руку, но оба раза успевал вспомнить, что не имеет на это права.
     Официально Мегрэ в Париже не было. Он находился в Сабль-д'Олонн. Именно этот адрес был оставлен в службе, а если на имя комиссара поступит срочное сообщение, то его ему перешлют.
     В субботу вечером Мегрэ покинул свой кабинет на набережной Орфевр, и все были уверены, что он отбыл на морское побережье. В воскресенье он с женой вышли из Дому лишь к концу дня и, желая сменить обстановку, отправились поужинать в пивную на площади Терн подальше от семейного очага.
     В понедельник около половины одиннадцатого утра комиссар, оставив супругу завершать хозяйственные дела, прошелся до площади Республики и, устроившись на почти пустой террасе кафе, спокойно прочитал свежие газеты. Затем они, уже вдвоем, отобедали в районе Ла-Виллетт, поужинали у себя на квартире и сходили в кино.
     Ни один из них еще не ведал, чем они займутся сегодня, во вторник, было ясно лишь, что отведают дома фрикандо, а потом, очевидно, пойдут куда-нибудь погулять.
     Устанавливался иной жизненный ритм, к которому надлежало приноровиться, поскольку все еще казалось странным, что на тебя не давит груз срочных проблем и нет необходимости считать часы и минуты.
     Скуки Мегрэ не испытывал. По правде говоря, ему было чуть-чуть стыдно бездельничать. Осознавала ли это его жена?
     - Ты разве не пойдешь за газетами?
     Вот уже и начала складываться привычка. В десять тридцать он побредет за прессой, вероятно, просмотрит ее на той самой террасе кафе, что на площади Республики. Это забавляло Мегрэ. Короче говоря, не успел отделаться от бремени одних забот, как насоздавал себе новых.
     Он отошел от окна, нацепил галстук, обулся, поискал шляпу.
     - Тебе нет необходимости возвращаться раньше полпервого.
     Теперь, перестав ходить на работу, он даже для жены стал не совсем тем Мегрэ, что раньше, и комиссару еще раз вспомнилось, как напутствовала его в свое время мать:
     "Иди поиграй часок, но возвращайся к обеду".
     И консьержка туда же: смотрит с удивлением, не лишенным упрека. Да имеет ли право такой крупный и крепкий мужчина вот так слоняться без дела?
     Медленно прокатила поливальная машина, и он, будто сроду не видел ничего подобного, загляделся на то, как из множества дырочек струйками бьет вода, растекаясь затем по мостовой.
     Сейчас на набережной Орфевр окна с видом на Сену наверняка широко распахнуты. Половина кабинетов пустует. Люка умчался к родственникам в По и вернется лишь пятнадцатого числа. Торранс, недавно приобретший подержанную машину, укатил в Нормандию и Бретань.
     Уличное движение почти полностью замерло, лишь изредка мелькали такси. Площадь Республики, казалось, застыла, как на почтовой открытке, и только автобус с туристами слегка ее оживлял.
     Комиссар остановился у киоска, закупил все те утренние газеты, что привык видеть у себя на столе и просматривать, прежде чем приступить к работе.
     Теперь он мог читать их со вкусом, благо времени у него было предостаточно, и вчера даже успел пробежать несколько мелких объявлений.
     Мегрэ уселся на облюбованной террасе на то же самое, что и накануне, место, заказал пиво, снял шляпу и, утерев со лба пот - уже давала о себе знать жара, - стал изучать хронику дня.
     Два самых броских заголовка касались международных событий и серьезного дорожно-транспортного происшествия - близ Гренобля свалился в овраг автобус, в результате чего погибло восемь человек. Но взгляд комиссара сразу же выхватил в правом углу страницы другое сообщение:
     
     
     "ТРУП В ШКАФУ".
     
     Если при этом его ноздри и не раздулись, то уж некоторый душевный трепет он явно испытал.
     "Уголовная полиция окружает атмосферой тайны нечто кошмарное, обнаруженное вчера, в понедельник утром, в апартаментах известного врача, проживающего на бульваре Османн. Этот медик якобы в настоящее время пребывает на Лазурном берегу вместе с женой и дочерью.
     Проведя воскресенье в кругу семьи и выйдя вчера утром на работу, горничная уловила подозрительный запах и, открыв шкаф, откуда, как ей представлялось, он исходил, наткнулась на труп молодой женщины.
     Вопреки традиции уголовная полиция крайне скупа на информацию о случившемся, и это дает основание предполагать, что она придает делу исключительное значение.
     Доктор Ж., о котором идет речь, был срочно вызван в Париж, а коллега, замещавший его на время отпуска, будто бы оказался скомпрометированным.
     Надеемся, что завтра сможем сообщить вам более подробные сведения об этой странной истории".
     Мегрэ раскрыл две другие утренние газеты.
     Одна проворонила эту новость. Вторая, пронюхавшая о сенсации слишком поздно, дала резюме в несколько строчек, но выделила суть жирным шрифтом:
     
     
     "ТРУП, ОБНАРУЖЕННЫЙ У ДОКТОРА.
     
     Со вчерашнего дня уголовная полиция ведет расследование происшествия, которое может стать новым "делом Петио" с той лишь разницей, что на сей раз в нем, судя по всему, замешаны два врача вместо одного. Действительно, в кабинете хорошо известного медика с бульвара Османн был найден труп молодой женщины, однако подробнее разузнать об этом нам не удалось".
     Мегрэ невольно буркнул:
     - Вот дуралей!
     Он рассердился не на журналистов, а на Жанвье, на плечи которого впервые легла вся ответственность за состояние дел. Тот давно уже дожидался подобного случая, поскольку во время предыдущих отпусков комиссара всегда находился кто-то постарше, чтобы подменить шефа.
     В этом же году почти на три недели инспектор остался за патрона, и стоило Мегрэ покинуть кабинет, как на Жанвье свалилось дело, причем чрезвычайно важное, судя даже по крохам сведений, попавших в печать. И он уже допустил первую ошибку: восстановил против себя репортеров. Мегрэ также случалось утаивать от них материалы следствия, но он проявлял при этом известную гибкость и, ничего не сказав, умел обставить все так, словно откровенничал с прессой.
     Первым побуждением Мегрэ было найти телефонную кабину и позвонить Жанвье. Но он вовремя спохватился, вспомнив, что официально находится в Сабль-д'Олонн.
     Согласно газетным сообщениям, труп обнаружили накануне утром. Как полиция, так и прокуратура занялись происшествием немедленно. Иди все обычным путем, заметки о случившемся появились бы в послеобеденных выпусках. Не вмешался ли кто-то сверху? Или Жанвье сам отважился взять курс на замалчивание?
     "Известный врач, проживающий на бульваре Османн..."
     Мегрэ знал этот квартал. Впервые приехав в Париж, он подивился здешней безмятежности, залюбовался элегантными зданиями с красивыми воротами, за которыми в глубине дворов виднелись старинные конюшни, мягкими тенями каштанов и лимузинами, припаркованными вдоль тротуаров.
     - Жетон, пожалуйста.
     Мегрэ вовсе не собирался звонить на набережную Орфевр, благо это ему воспрещалось, но решил связаться с Пардоном, который в июле отгулял свое на море и был единственным человеком, осведомленным о его истинном местонахождении.
     Пардон томился в рабочем кабинете.
     - Скажите, вам знаком некий доктор Ж., проживающий на бульваре Османн?
     Врач тоже успел прочитать газету.
     - Я думал над этим за завтраком. Покопался в медицинском справочнике. Новость меня заинтриговала. Речь, видимо, идет о солидном враче, докторе Жаве, имеющем элитарную клиентуру.
     - Вы знакомы с ним?
     - Встречался пару-тройку раз, но уже несколько лет, как потерял его из виду.
     - Что это за человек?
     - В профессиональном плане?
     - Начнем с этого.
     - Серьезный, знающий свое дело практикующий доктор. Ему около сорока лет, возможно, сорок пять. Хорош собой. Единственно, в чем его можно было бы упрекнуть - если рассматривать это как недостаток, - так это в приверженности светской клиентуре. Он ведь не беспричинно обосновался на бульваре Османн. Думаю, зарабатывает весьма прилично.
     - Женат?
     - Я не знаю, но, судя по газетным статьям, да. Послушайте, Мегрэ, надеюсь, вы не собираетесь мчаться на набережную Орфевр, чтобы заняться этой проблемой?
     - Нет, обещаю вам. А как насчет второго врача, на которого намекают?
     - Я созванивался нынче утром с коллегами. Дела такого рода довольно редки в наших профессиональных кругах, и мы любопытны ничуть не менее консьержей. Как и большинство медиков, отправляющихся на отдых, Жав на время своего отсутствия нанял помощника из молодых. Лично я с ним незнаком, и, сдается мне, встречаться нам не приходилось. Речь идет о некоем Негреле, Жильбере Негреле, лет тридцати, одном из ассистентов профессора Лебье.
     Последнее само по себе служит приличной рекомендацией, ибо Лебье слывет субъектом, придирчиво подбирающим сотрудников, да и ладить с ним нелегко.
     - Вы очень заняты?
     - Вы имеете в виду в данный момент?
     - Вообще.
     - Менее, чем обычно, учитывая, что большинство моих пациентов разъехались в отпуска. А почему вас это интересует?
     - Хотел попросить, чтобы вы собрали для меня побольше сведений о двух этих врачах.
     - А вы не забыли, что вам предписана передышка в работе?
     - Обещаю, ноги моей не будет на набережной Орфевр.
     - Что не помешает вам заниматься этим делом в качестве любителя. Верно?
     - Почти.
     - Ладно, позвоню кое-кому.
     - Может, увидимся сегодня вечером?
     - Почему бы вам с женой не поужинать у нас?
     - Нет. Это я приглашаю вас с супругой в какое-нибудь бистро. Зайдем за вами часов в восемь.
     Мегрэ внезапно осознал, что уже не совсем тот человек, каким был сегодня утром. Ушло мечтательное настроение, он более не чувствовал себя мальчишкой, которому не надо посещать занятия в школе.
     Вернувшись на свое место на террасе кафе, он заказал еще одну кружку пива и подумал о Жанвье, должно быть донельзя сейчас возбужденном. Пытался ли тот дозвониться в Сабль-д'Олонн, чтобы посоветоваться с ним?
     Скорее всего, нет. Инспектор наверняка рад-радешенек возможности самому спешно завершить дело.
     Комиссару не терпелось побольше разузнать об этой истории, но сейчас он уже не стоял у руля, а был вынужден как рядовой обыватель дожидаться послеполуденной прессы.
     Когда он вернулся к обеду домой, жена взглянула на него и, заподозрив неладное, нахмурилась.
     - Ты кого-то повстречал?
     - Никого. Только позвонил Пардону. Сегодня вечером мы угощаем их ужином в бистро, правда, пока еще не знаю в каком.
     - Ты что, неважно себя чувствуешь?
     - Напротив, я в прекрасной форме.
     Воистину так. Газетная заметка придала смысл его безмятежной жизни, и он больше не рвался в свой рабочий кабинет, чтобы возглавить расследование. В кои-то веки он оказался в роли стороннего наблюдателя, и подобная ситуация забавляла его.
     - А чем мы займемся после обеда?
     - Пройдемся по бульвару Османн, побродим в этом квартале.
     Мадам Мегрэ не стала возражать, не спросила, почему он предпочел именно эти места. Они неспешно, не поглядывая, как обычно, на часы, обедали перед распахнутым окном. Сегодня даже шум парижских улиц чем-то отличался от обычного. Невнятный гул уступил место более редким и отчетливым звукам, было слышно, как завернуло за угол такой-то улицы такси, как перед таким-то домом остановился грузовик.
     - Приляжешь после обеда? - спросила мадам Мегрэ.
     - Нет.
     Пока она занималась посудой, а потом одевалась, комиссар опять сходил за газетами - уже вечерними выпусками. Происшествие теперь удостоилось самых громких заголовков:
     
     "НОВОЕ "ДЕЛО ПЕТИО", "МЕРТВАЯ ЖЕНЩИНА В ШКАФУ", "ЗАМЕШАНЫ ДВА ДОКТОРА".
     
     В самой лучшей из статей, подписанной живчиком Лассанем, одним из самых пронырливых репортеров, говорилось:
     "В одном из элегантнейших кварталов Парижа, на бульваре Османн,. между улицами Мироменил и Курсель, только что разразилась чреватая сюрпризами криминальная драма, которая не преминет получить определенный резонанс.
     Несмотря на нежелание полиции предоставить информацию о случившемся, мы провели собственное расследование и сумели выяснить следующие детали.
     Итак, в доме 137-бис по бульвару Османн, на четвертом этаже, пять лет проживает доктор Филипп Жав, сорока четырех лет, вместе с супругой и трехлетней дочкой.
     Чета Жав занимает одну из двух квартир, расположенных на лестничной площадке, а другая отведена под зал ожидания и шикарные кабинеты для консультаций, поскольку клиентура у врача изысканная и большинство его пациентов значатся в справочнике видных деятелей и аристократии.
     Первого июля доктор Жав с семьей в сопровождении няни ребенка покинул Париж, отправившись на шестинедельный отдых в Канны, где снял виллу "Мария-Тереза".
     С того же дня молодой врач - доктор Негрель - заступил на место своего коллеги, подменяя последнего в часы приема.
     Обычно семейство Жав, кроме няни, мадемуазель Жюссеран, содержит еще и двух горничных, но одна из них, чьи родители проживают в Нормандии, взяла отпуск одновременно с хозяевами, так что в Париже осталась лишь Жозефа Шовэ, пятидесяти одного года.
     Учитывая, что жилая часть апартаментов опустела, горничной оставалось убирать только рабочие помещения.
     Доктор Негрель - он холостяк, проживает в меблированных комнатах по улице Сен-Пер - приходил в приемную каждое утро в девять часов, знакомился с записями телефонных звонков, посещал пациентов на дому, обедал в каком-нибудь ресторане и в два часа возвращался на бульвар Османн, где консультировал пациентов.
     К шести часам он заканчивал прием, и Жозефа Шовэ отправлялась к проживающей в том же квартале на улице Вашингтон дочери и почти всегда оставалась у нее ночевать.
     Что же произошло? Полиция хранит гробовое молчание, и нам трудно восстановить всю цепочку событий, но выявить некоторые факты мы сумели.
     В минувшую субботу доктор Негрель покинул кабинет на бульваре Османн в половине шестого, Жозефа еще оставалась в апартаментах. Во второй половине дня он принял с полдюжины пациентов и пациенток, и никто из жильцов дома не заметил ничего необычного.
     В воскресенье доктор Негрель навещал своих друзей в сельской местности, а Жозефа весь день провела вместе с дочерью в квартире на улице Вашингтон и возвратилась на бульвар Османн только в понедельник в восемь утра.
     Уборку она, как обычно, начала с того, что пропылесосила зал ожидания, затем прошла в кабинет, за которым находится приемная для осмотра больных.
     И лишь там, в третьем помещении, ее удивил неприятный запах, как она выразилась, сладковато-тлетворный, но поначалу она не обеспокоилась.
     Однако в конце концов за несколько минут до девяти часов в Жозефе проснулось любопытство и она открыла дверь в четвертую комнату меньших размеров, переоборудованную в лабораторию. Именно оттуда шел запах, точнее, из одного из шкафов.
     Оказалось, что тот заперт, а ключа нет в замке. В то время как Жозефа изучала шкаф, за ее спиной раздались шаги и, обернувшись, она оказалась лицом к лицу с явившимся на работу доктором Негрелем:
     Вздрогнул ли он при этом? Побледнел ли? Добытые нами на этот счет косвенные свидетельства противоречивы. Он якобы воскликнул: "А вы что тут делаете?" Она будто бы ответила: "А вы разве не чувствуете какой-то запах?" И вроде бы высказала предположение о дохлой мыши. "Доктор Жав не оставлял вам ключей?" - спросил Негрель.
     Разумеется, мы стремимся всего лишь наилучшим образом представить факты. Спустя несколько минут Жозефа якобы пошла за слесарем на улицу Мироменил и привела его на место событий".
     Читая статью, Мегрэ размышлял, где же этот ловкач Лассань откопал такие подробности. Он готов был поспорить, что Жозефа тут ни при чем. Еще менее вероятно, что ему поведал об этом доктор Негрель. Может, консьержка? Вполне допустимо. А что, если потом проболтался слесарь?
     Комиссар продолжил чтение.
     "Когда удалось открыть дверцы шкафа, взорам присутствующих предстало полностью обнаженное женское тело, которое, похоже, насильно согнули пополам, чтобы втиснуть в довольно ограниченное пространство.
     В отсутствие комиссара Мегрэ, находящегося в отпуске, на место происшествия прибыл инспектор Жанвье, следом за ним - судебно-медицинский эксперт и представитель прокуратуры, при этом прессу по все еще непонятным нам причинам предпочли держать в неведении.
     Идентифицировать труп не составило труда, так как речь идет о мадам Жав, которую все считали отдыхающей в Каннах.
     Помимо синяка на правом виске, который мог появиться от ушиба при падении, никаких следов насилия на трупе нет.
     Доктор Негрель утверждает, что не видел мадам Жав ни в субботу, ни в какой-либо иной день с момента ее с доктором Жавом отъезда первого июля в Канны.
     Жозефа как будто заявляет то же самое.
     Каким же образом молодая женщина оказалась убитой? Когда это случилось? По нашим данным, судмедэксперт считает днем смерти субботу.
     Доктор Жав, поставленный в известность о трагедии по телефону, вылетел из Ниццы в Париж полуденным рейсом в понедельник.
     Он, как и доктор Негрель, провел ночь на вторник на набережной Орфевр. Из данных ими там показаний ничего не просочилось. Даже сегодня утром в уголовной полиции нам отказались сообщить, взят ли кто-либо из них под стражу. Дознание поручено вести следователю Комельо, а он - еще менее словоохотлив, чем инспектор Жанвье.
     Наш собственный корреспондент в Каннах попытался связаться с няней, мадемуазель Жюссеран, которая осталась там вместе с ребенком, но проникнуть на виллу не удалось, хотя мобильная бригада жандармерии побывала там уже дважды.
     Как видите, это дело - одно из самых таинственных за последние годы, и развязки следует ожидать самой неожиданной.
     Кто убил мадам Жав? Почему? И с какой стати ее абсолютно нагое тело засунули в шкаф, расположенный сразу же за кабинетом, используемым ее мужем для медицинских консультаций?
     В ожидании неожиданных поворотов в ходе расследования - а они не заставят себя ждать - мы хотим сообщить читателям некоторые сведения о тех, кто замешан в этой истории.
     Доктору Филиппу Жаву сорок четыре года, он родился в Пуатье и, блестяще окончив Парижскую медицинскую школу, стажировался в больницах. До женитьбы практиковал частным образом в пригороде Исси-ле-Мулино, имея одну из самых непритязательных приемных, а пациентами его были в основном рабочие близлежащих заводов.
     Пять лет тому назад он вступил в брак с Эвелин Ле Терек, моложе его на шестнадцать весен, из чего следует, что погибла она в двадцативосьмилетнем возрасте.
     Семья Ле Терек владеет консервным заводом в Конкарно, и домашним хозяйкам хорошо известна торговая марка сардин "Ле Терек и Лоран".
     Сразу же после свадьбы молодая чета обосновалась в роскошных апартаментах на бульваре Османн, и вскоре доктор Жав стал одним из самых признанных врачей столицы.
     Два года спустя глава семьи Ле Терек скончался, оставив свое дело в Конкарно сыну Иву и дочери.
     У четы Жав родилась дочь Мишель - сейчас ей три года.
     Что касается доктора Негреля, его также считают блестящей личностью. Тридцатилетний холостяк, он все еще живет в студенческой комнатушке на улице Сен-Пер и не позволяет себе излишеств. Негрель так и не обзавелся собственным врачебным кабинетом и работает вместе с профессором Лебье. Негрель впервые согласился подменить одного из своих коллег на время отпуска.
     Мы пытались выяснить, находились ли до этого супруги Жав и доктор Негрель в дружеских отношениях, но разобраться в этом не удалось.
     Повсюду - на набережной Орфевр и бульваре Османн, а также в медицинской среде - мы наталкиваемся на странный заговор молчания в связи с этим делом.
     Консьержка тоже не слишком словоохотлива и ограничивается заявлением, что не ведала о пребывании в доме мадам Жав.
     Тем не менее наш собкор на Лазурном берегу все же добился результата, хотя и довольно скромного. На аэродроме в Ницце якобы видели пассажирку, похожую на мадам Жав. Она вылетела в субботу в девять пятнадцать утра рейсовым самолетом, который прибывает в Орли в одиннадцать с четвертью. Но в авиакомпании отказываются подтвердить, есть ли ее имя в списке пассажиров.
     Сейчас, когда эти строки идут в набор, доктор Поль приступает к вскрытию".
     Вернувшись домой, Мегрэ тщательно вырезал заметку и сунул ее в папочку из плотной желтоватой бумаги - так он поступал всякий раз на набережной Орфевр, когда заводил досье.
     Только на службе в таких папках содержались оригиналы документов, подлинники, а тут приходилось довольствоваться газетными статейками более или менее сомнительного толка.
     - Ты готова? - спросил он мадам Мегрэ.
     Та выплыла из соседней комнаты в светлом хлопчатобумажном платье, белых перчатках и с белой шляпкой на голове, и когда они рука об руку вышагивали по тротуару, то производили впечатление супружеской пары, наслаждающейся отдыхом.
     - Похоже, тебя что-то начинает забавлять, - обронила мадам Мегрэ, искоса взглянув на мужа.
     Он ничего не ответил, но улыбнулся, подумав не о бедняжке мадам Жав, а о Жанвье, который бьется сейчас над этим делом, стремясь довести его до успешного конца сугубо самостоятельно.
     
     
     Глава 2
     УЖИН У ДЯДЮШКИ ЖЮЛЯ
     
     - Кальвадос для всех? - спросил Мегрэ, вытаскивая из кармана трубку, когда официантка в белом переднике подала кофе.
     Он понял смысл взгляда, брошенного женой сначала на него, а затем - более скрытно - на Пардона. Он не был пьян, даже не захмелел.
     Выпил, пожалуй, ничуть не больше остальных и тем не менее сознавал, что глазки его слегка поблескивают, а речь сделалась вяловатой, что было отнюдь для него не характерно.
     На протяжении ужина в глазах мадам Мегрэ вспыхивали искорки умиления, в первый раз она так посмотрела на мужа, когда тот заказал пескарей во фритюре, а во второй - после того как он следом попросил принести жареную кровяную колбаску с картофелем-фри.
     Она сразу узнала этот ресторан, куда они с мужем не заглядывали лет двадцать, да и прежде бывали всего пару раз. Вывеска осталась неизменной: "У дядюшки Жюля".
     И хотя вместо деревянных столешниц появились вызывающе яркие пластмассовые покрытия, а бар обрел современный облик, в ресторане по-прежнему заправлял дядюшка Жюль, который внешне ничуть не изменился, а седая шевелюра делала его похожим на статиста в парике.
     В Жуенвиль они добрались на машине Пардонов, но место для ужина выбрал Мегрэ - прямо напротив острова Любви, вокруг которого сновали лодки и каноэ.
     Неподалеку проходили народные гулянья, и доносившаяся с улицы громкая музыка накладывалась на звуки, льющиеся из проигрывателя в самом ресторане. Посетителей было немного, и большинство из них сбросили пиджаки, многие вообще заглянули сюда по-соседски.
     Ну чем не доказательство верности Мегрэ той программе отдыха, что он для себя наметил?
     - Есть развлечения, о которых непрестанно говорят и даже мурлыкают сложенные о них песенки, но никогда не удосуживаются позволить их себе, - заявил он в начале трапезы. - Например, вкусить чего-нибудь во фритюре в бистро на берегу Марны. Признайтесь, Пардон, часто ли дам доводилось приобщаться к такому времяпровождению?
     Доктор задумался и так долго медлил с ответом, что развеселил свою супругу.
     - Всего один раз, - сказала она, - когда у мужа еще не было пациентов.
     - Вот видите! А мы дважды. Плюс к тому планируем бесцельно побродить, взявшись за руки, по парижским улочкам...
     - Увы, виной всему нехватка времени, - вздохнул Пардон.
     - Так вот, на сей раз у меня его немерено. Как по-вашему, чем мы занимались после обеда? Сели в автобус, причем он - о, чудо из чудес! - оказался полупустым, и прокатились до площади Сент-Огюстен. И ни одной пробки по пути. Потом пешочком прошлись вдоль всего бульвара Османн...
     - И даже ни разу не останавливались?
     - Представьте себе, нет.
     Мегрэ, само собой разумеется, рассмотрел здание, где проживал доктор Жав. Перед тщательно отлакированными воротами толпилась кучка ротозеев, на которых с досадой косился полицейский в форме. При столь громком происшествии оказаться в толпе зевак! Такое с комиссаром приключилось впервые и очень его позабавило. С одной стороны к дому примыкал магазин восточных ковров, а с другой - бутик, должно быть, страшно дорогой модистки, так как в витрине красовалась всего одна шляпка.
     Именно таким - добротным, дорогим, чуточку старомодным - он и представлял себе это здание.
     Потом они с мадам Мегрэ прошлись до площади Терн, выпили по рюмочке на террасе кафе, а затем, словно два провинциала, проездом оказавшиеся в Париже, по авеню Ваграм и Елисейским полям добрели до дому.
     - Получилось великолепно! - подвел итог Мегрэ.
     И был вознагражден первым благодарным взглядом жены, поскольку в точности повторил официантке названия тех блюд, которые они когда-то здесь пробовали. Казалось, все вокруг приводило Мегрэ в восторг - музыка, парочки, что направлялись на гулянье, гребцы лодок на Марне, ночь, начинавшая понемногу их обволакивать. Чувствовалось, что ему хочется сбросить пиджак по примеру остальных, но он не решался сделать этого, видимо стесняясь Пардона.
     Мадам Мегрэ подняла глаза на доктора, без слов говоря ему: "Видите, он выздоравливает".
     Мегрэ и в самом деле будто помолодел. Другим было невдомек, что весной он утомился гораздо сильнее, чем все предполагали, пусть и не признавался в этом даже самому себе. Порой его выматывали абсолютно пустячные усилия, и комиссар начал задумываться, не кончит ли он свои дни, как Бодар.
     Бодар, один из его коллег, сотрудник службы общей информации - порядочный и до крайности щепетильный человек, внезапно подвергся несправедливым нападкам.
     Мегрэ, как мог, защищал его, но за всем этим делом угадывались политические игры высокопоставленных чиновников, которым шкура Бодара была нужна, чтобы обелить самих себя.
     И они преуспели в интригах. Бодар почти полгода отбивался, защищая скорее свою честь, чем положение, и однажды утром, поднимаясь по парадной лестнице здания на набережной Орфевр, упал замертво.
     Возможно, именно из-за случая с Бодаром комиссар и принял решение уйти в отпуск и позволить себе те маленькие удовольствия, от которых был вынужден надолго отказаться. Такие, как этот ужин на берегу Марны.
     Когда они зашли за четой Пардон на улицу Пикпюс, доктор бросил всего одну фразу:
     - Жав вернулся домой.
     - А Негрель? - спросил Мегрэ.
     - Не знаю.
     Было забавно узнавать новости от Пардона, ничего не смыслившего в ремесле комиссара. Во время обеда они больше не возвращались к этой теме. Теперь, когда мужчинам подали кальвадос, а женщинам ликеры, супруги, как это обычно делалось после вечерних застолий на улице Пикпюс, сдвинули кресла и принялись вполголоса беседовать.
     Было безветренно, с реки тянуло сыростью. Какая-то парочка крутила патефон на лодке, и та под звуки нежных песен дрейфовала по воле волн.
     - Перед выездом, - произнес Пардон, - я позвонил Деберлену. Оказывается, он неплохо знает Жава, вместе с ним проходил интернатуру, и они встречались до самого последнего времени.
     - Что он рассказал?
     - Жав, похоже, выходец из очень простой семьи в Пуатье. Сын банковского бухгалтера и учительницы. Отец умер, когда Жав был совсем юным, так что воспитала его мать. Высшее образование смог получить только благодаря стипендии, и его студенческая жизнь, по-видимому, была не из легких.
     По словам Деберлена, Жав - зубрила, умен, замкнут, обладает железной волей. Увлекался кардиологией, видимо, потому, что его отец скончался от стенокардии, и все думали, что он станет специализироваться в этой области медицины.
     Вместо этого он осел в жалком врачебном кабинете в Исси-ле-Мулино и вел изнурительную жизнь большинства пригородных врачей, вкалывая по четырнадцать-пянадцать часов в сутки.
     Ему было около тридцати восьми - тридцати девяти лет, когда, проводя отпуск в Безеке, близ Конкарно, он познакомился с Эвелин.
     - То есть с девицей Ле Терек?
     - Да. Они, очевидно, воспылали друг к другу любовью, и все закончилось свадьбой. Деберлен бывал у Жавов на бульваре Османн, куда его приятель перебрался почти сразу же после женитьбы. У него сложилось о Жавах мнение как о крепкой семье.
     Эвелин, на его взгляд, женщина красивая, хотя никто на улице не обернется ей вслед в восхищении. Детство ее в доме отца-вдовца было безрадостным. Застенчива, держалась неприметно, с ее лица не сходила, как выразился Деберлен, какая-то жалостливая улыбка.
     Деберлен убежден, что у нее нелады со здоровьем, но из-за скрытности Жава ничего о характере ее болезни не знает.
     Вот, пожалуй, и все, что мне удалось разузнать. Могу лишь добавить, что Жавы, судя по всему, были рады рождению дочери.
     Они частенько выходили в свет и примерно раз в неделю принимали гостей у себя. Деберлен, очевидно, единственный из прежних друзей Филиппа, кто продолжал с ними видеться.
     - Откуда вам стало известно, что Жав вернулся в Париж?
     - Да по радио сказали.
     У Мегрэ тоже был приемник, но никогда и мысли не возникало слушать его.
     - В семичасовых последних известиях сообщили, что расследование идет своим чередом и что доктор Жав, крайне подавленный, прибыл домой, на бульвар Османн.
     Они сидели на террасе пригородного бистро, глядя на отражавшиеся в водах Марны огни и потягивая выдержанный кальвадос. Чем в эти минуты занимался Жанвье?
     Горбил спину у него в кабинете на набережной Орфевр, выбивая показания подозреваемых и свидетелей и поджидая рапорты коллег, рассыпавшихся по Парижу и другим местам с заданиями? Заказал ли за отсутствием времени на ужин традиционные бутерброды и пиво?
     Пардон, видимо заметив мимолетную тень ностальгии на лице комиссара, спросил:
     - Не слишком тянет на работу?
     Мегрэ, не таясь, взглянул ему в глаза и, не долго подумав, ответил:
     - Нет.
     Все верно. Дело о драме на бульваре Османн обещало стать одним из самых щекотливых и захватывающих из числа известных ему. Уже сама обстановка, в которой произошло преступление, придавала ему отличный от других, более деликатный характер. Всегда трудно выявлять степень виновности фигурантов из определенных кругов общества, потому что малейший просчет грозил обернуться неприятными последствиями. В данном случае речь шла о медиках. Среди представителей некоторых профессий корпоративный дух сильнее, чем у всех прочих. Это присуще офицерам или учителям, колониальным чиновникам и даже - как бы курьезно ни выглядело - служащим почты и телеграфа.
     Ведущему официальное расследование Жанвье, наверное, труднее собирать сведения на Жава и Негреля, чем Мегрэ, который опирался на дружеское расположение Пардона.
     Кроме того, бедняге Жанвье не повезло со следователем, ибо Комельо прослыл человеком, с которым трудно найти общий язык. Он панически боялся прессы. Любая статейка в печати, касавшаяся закрепленных за ним дел, вызывала у него дрожь или повергала в неистовую ярость.
     - Главное - ни слова репортерам! - неизменно рекомендовал следователь.
     При этом, опасаясь критики со стороны нетерпеливых хроникеров, сам Комельо был готов выдавать за виновного первого же подвернувшегося человека и понапрасну держать его за решеткой.
     За время своей службы Мегрэ довелось раз пятьдесят, если не все сто, противостоять ему, порой рискуя служебным положением.
     - Ну чего вы тянете с арестом?! - орал этот недомерок, топорща остроконечные усики.
     - Чтобы он сам себе надел хомут на шею, - парировал Мегрэ.
     - А может, чтобы он ударился в бега за границу. То-то загалдят тогда бульварные газетенки...
     Жанвье не обладал ни терпением Мегрэ, ни его способностью принимать упрямый либо отсутствующий вид всякий раз, как только Комельо заносило. Комиссар был уверен, что именно из-за этого следователя Жанвье ухитрился обозлить газетчиков, отказывая им с самого начала в самых элементарных сведениях.
     - А как с Жильбером Негрелем?
     - Ничего нового, помимо того, о чем я вам уже рассказывал. Он из породы нелюдимов. Его мало кто видит вне службы у профессора Лебье, и я не имею ни малейшего понятия о его личной жизни. Такое впечатление, что он небогат, раз еще не помышляет о собственной врачебной практике. Если только не подумывает о конкурсе на замещение должности преподавателя, метя в профессора.
     Было бы, пожалуй, недурно позвонить вашему другу доктору Полю, судмедэксперту, и выяснить результаты вскрытия. От чего умерла Эвелин Жав? В прессе не упоминалось ни о револьвере, ни о ноже, ни об удушении.
     Но, погибни она в результате несчастного случая, какой смысл буквально скрючивать пополам ее тело и засовывать его в шкаф?
     - Скажите-ка, Пардон, в течение какого времени после смерти можно сгибать тело человека?
     - Это зависит от трупного окоченения. А оно, в свою очередь, связано с целым рядом факторов, включая температуру окружающей среды. Иногда - в пределах одного часа, при иных обстоятельствах - нескольких часов.
     Это никак не продвигало Мегрэ к разгадке тайны. Впрочем, комиссар и не собирался увлекаться этим делом. Он решил, что будет выступать в роли рядового француза, вынужденного, как и все остальные, следить за развитием событий по газетам - и не более того.
     Сейчас он - самый обычный гражданин, а вовсе не полицейский. Единственно, что не давало ему покоя, так это мысль об ответственности за работу всей уголовной полиции, которая впервые легла на плечи Жанвье, да еще в период отпусков, когда отсутствовала по меньшей мере половина личного состава.
     В первую очередь следовало бы выяснить, находился ли Жав в момент смерти жены в Каннах. Проверить это было несложно, и Жанвье должен был об этом подумать.
     Вот только сам Мегрэ ничего не знал о результатах ведущегося расследования.
     Ответ на свой вопрос он получил уже следующим утром, когда в восемь часов отправился за газетами. Накануне Пардоны подвезли их около полуночи к самой двери дома. Чуть позже, раздеваясь перед сном, мадам Мегрэ прошептала:
     - Обещаешь, что не ринешься на службу?
     - Даю тебе слово.
     - Тебе уже настолько лучше! Всего три дня, и ты - совсем другой человек. Неужели из-за одной погибшей женщины ты должен растерять все то полезное, что дал тебе отдых?..
     - Не будет этого.
     Она успокоилась, увидев, что муж открыл буфет и достал бутылку кальвадоса.
     - Последнюю капелюшку... - пробормотал он.
     Мегрэ пил не потому, что нервничал, пал духом или стремился поднять настроение, наоборот - этим вечером он чувствовал себя раскрепощенным. То была последняя маленькая радость сегодняшнего дня.
     Вот разве что утром он уже не стал дожидаться, стоя у окна, пока жена прибирает постель, а сразу же устремился к газетному киоску. Это не было нарушением данного обещания. Делом на бульваре Османн комиссар не занимался. Он всего-навсего вкупе с другими читателями следил за его ходом, а это отнюдь не одно и то же.
     Заголовки в газетах были еще более броскими, чем накануне, и самый примечательный из них гласил:
     
     
     "ДИЛЕММА ДВУХ ВРАЧЕЙ".
     
     В конкурирующем издании выражались осторожнее:
     
     
     "ТАЙНА ЧЕТЫРЕХ КЛЮЧЕЙ".
     
     Конечно, по сути все сводилось почти к одному и тому же. Однако создавалось впечатление, что полиция несколько ослабила первоначально введенную ею информационную блокаду, ибо наконец-то приводились сведения, которые не могли поступить из иных, нежели набережная Орфевр или кабинет следователя, источников.
     Сначала очень сжато излагалось заключение судебномедицинского эксперта.
     "В результате проведенного доктором Полем вскрытия установлено, что синяк на правом виске жертвы, о котором мы уже сообщали вчера, стал следствием удара, нанесенного незадолго до смерти, но не настолько сильного, чтобы привести к летальному исходу. При этом речь идет не о применении какого-то тупого инструмента, а скорее о кулаке или падении на паркетный пол.
     Гораздо более загадочным представляется след от укола на левом бедре Эвелин Жав, поскольку его, вне всякого сомнения, сделали шприцем для подкожных инъекций.
     Что ей было введено? Это станет ясно только после изучения экспертами внутренних органов и тканей.
     Жертва не была наркоманкой и не кололась сама, потому что в этом случае были бы заметны следы от прежних инъекций. К тому же ее муж в этом вопросе категоричен..."
     Мегрэ пристроился на той же самой, что и вчера, террасе кафе на площади Республики; небо так же отдавало спокойной голубизной, а воздух был теплым и влажным.
     После вчерашних вечерних возлияний вина и кальвадоса он заказал кофе и попыхивал трубкой, просматривая три колонки более или менее сенсационных материалов.
     Совершенно неожиданным оказался тот факт, что Жав в прошлую субботу отсутствовал в Каннах и возвратился туда "Голубым экспрессом" в воскресенье утром.
     Отчета об итогах допроса врача не приводилось. Но Мегрэ, отлично представлявший обстановку на набережной Орфевр и знавший, как журналисты интерпретируют полученные ими сведения, сразу же понял, что тут не обошлось без заморочек.
     Поначалу Жав вроде бы ссылался на субботнюю послеобеденную автомобильную прогулку до Монте-Карло и проведенную там же ночь в казино.
     Ему не повезло, так как служащие аэропорта Ниццы заметили его машину, которая была припаркована там с полудня субботы до десяти утра воскресенья.
     В общем и целом Жанвье потрудился на славу. Мегрэ представлял себе, сколько потребовалось телефонных звонков, чтобы воссоздать последовательность событий.
     В субботу в девять пятнадцать утра Эвелин Жав, приехавшая в аэропорт на такси, вылетела в Париж.
     Не прошло и часа, как в тот же самый аэропорт прикатил на своей машине ее муж и осведомился насчет самолета. Но до полудня рейса по расписанию не предвиделось.
     Совершенно случайно оказалось, что "Вискаунт" фирмы "Бритиш эруэйс", задержавшийся из-за неполадки в моторе, был готов к вылету в Лондон. Жав поднялся на его борт, а столицу Великобритании тотчас же покинул рейсом на Париж, куда и прибыл в два часа пополудни.
     Однако консьержка здания на бульваре Османн была непреклонна: Жава она не видела, как, впрочем, и его супругу.
     Привратницей работала некая мадам Дюбуа, женщина, по описанию репортера, еще молодая и приветливая, имевшая десятилетнего сына. Муж покинул ее спустя несколько дней после рождения ребенка, и с тех пор никаких известий о нем она не получала.
     Добавляли также, что она провела пару часов на набережной Орфевр и по выходе оттуда отказалась сделать какое-либо заявление.
     Публиковали и ее фотографию, но оценить, насколько женщина привлекательна, было невозможно, оттого что она прикрыла лицо правым локтем.
     Мегрэ представлял себе дома на бульваре Османн: они относились к одной и той же эпохе и были построены примерно одинаково. Просторным привратницким в них предшествовало некое подобие салона, а двойные стеклянные двери позволяли консьержкам наблюдать за входящими и выходящими жильцами и посетителями.
     Мадам Дюбуа видела, как в восемь утра пришла на работу Жозефа, а в девять - доктор Негрель. Она заметила также, что десять минут первого он покинул дом, в два часа вернулся, а в полшестого ушел совсем.
     Как ни странно, ни доктор Жав, ни его жена на глаза ей не попадались.
     Однако Эвелин Жав непременно должна была как-то проникнуть к себе на этаж, раз ее обнаружили там мертвой.
     В газете утверждалось также, что припертый к стене Жав в конечном счете отказался что-либо сообщить о том, как провел субботнее послеобеденное время в Париже, ссылаясь на необходимость сохранять профессиональную тайну.
     Его не стали задерживать. Как, впрочем, согласно самым последним новостям, не задержали и доктора Негреля, что, должно быть, нещадно терзало душу следователя Комельо.
     Прибыв в аэропорт Орли в одиннадцать пятнадцать утра, мадам Жав доехала автобусом "Эр-Франс" до бульвара Капуцинок. Водитель вспомнил ее благодаря поразившему его воображение отвечавшему духу Лазурного берега белому костюму. , Но костюм исчез, как, впрочем, и подобранные ему в тон туфли, не обнаружили и нижнего белья жертвы.
     После бульвара Капуцинок следы молодой женщины терялись - вплоть до девяти часов утра понедельника, когда слесарь в присутствии Жозефы и Негреля открыл дверцу шкафа.
     Проблему осложняла и ситуация с ключами. По газетным данным, таковых насчитывалось четыре, и они одновременно подходили как к жилой, так и к рабочей половине апартаментов. Один из них был на руках у Жозефы, другой вручили доктору Негрелю на то время, пока он подменял своего коллегу. Третий принадлежал Жаву, четвертый доверили консьержке.
     У Эвелин Жав ключей ни от одной из двух квартир на бульваре Османн вообще не было.
     Это означало, что кто-то должен был открыть ей дверь.
     Если, разумеется, консьержка не солгала и не передала ей свой ключ.
     Если бы только патологоанатом Поль мог поточнее определить момент смерти! В его отчете говорилось: "В субботу между четырьмя часами пополудни и десятью вечера".
     В четыре Негрель, как и Жозефа, еще находились в здании на бульваре Османн. Врач покинул его полшестого, Жозефа - около шести, поскольку заняться ей было нечем и предстоял ужин с дочерью.
     Что касается Жава, то он находился в Париже с двух часов дня и вечером без пяти восемь уехал с Лионского вокзала "Голубым экспрессом".
     Газета напечатала фотографии Жозефы, выходившей из дома дочери на улице Вашингтон. Это была рослая, сухопарая, несколько мужиковатая особа. Репортер давал понять, что ее двадцатидевятилетнее чадо - Антуанетта - отнюдь не отличалось безупречным поведением, тем не менее они превосходно друг с другом ладили.
     На бульваре Османн у Жозефы была своя комната на седьмом этаже, как и у всей прочей обслуги апартаментов здания, но при малейшей возможности она старалась ночевать у дочери, где для нее специально держали кровать.
     Так было в субботу вечером, а также и в воскресенье.
     В отличие от консьержки Жозефа не стала прятать лицо от застигнувшего ее врасплох фотографа и глядела в камеру вызывающе.
     Няня в Каннах продолжала вести затворническую жизнь вместе с дочерью Жавов на вилле "Мария-Тереза", и местные журналисты безуспешно названивали ей в дверь.
     Последняя новость публиковалась в нижней части третьей колонки: Ив Ле Терек, брат Эвелин Жав, руководивший заводом в Конкарно, прибыл в Париж и остановился в отеле "Скриб".
     Мегрэ допил кофе, поколебался, не заказать ли что-нибудь еще, но в конце концов сложил газеты и отправился вышагивать по периметру площади.
     Вообще-то каждое уголовное дело напоминает другое или даже несколько других, потому что мотивы, толкающие на убийства, как и способы их совершения, не столь уж и многочисленны. Однако применительно к этому конкретному происшествию комиссар напрасно ворошил память в поисках каких-либо аналогий. Он знал четверых или пятерых медиков-преступников. Один из них лет пятнадцать тому назад в Тулузе прикончил свою пациентку, прописав ей заведомо смертельную дозу токсичного лекарства. Лишь три года спустя чисто случайно выяснилось, что он задолжал этой женщине крупную сумму и не нашел иного способа избавиться от долгового бремени.
     Второй врач примерно тогда же в Центральном массиве внутримышечно ввел не тот препарат, что сам же указал в рецепте. Потом он заявлял, будто совершил непреднамеренную ошибку, и благополучно выкрутился, ибо было сочтено, что перепутать ампулу после изнурительного приемного дня вполне возможно, тем более что в палате больного царил полумрак.
     Похоже, и Эвелин Жав была убита таким же образом.
     Но в отличие от этих прецедентов в ее деле фигурировали два врача, а не один.
     Был ли заинтересован в ее устранении муж? Она была богатой, и лишь благодаря женитьбе на ней Жав смог выбраться из пригорода, где вел безрадостную, полную лишений жизнь, и стать врачом парижского бомонда.
     А не завел ли он любовную связь на стороне? Может, намеревался создать новый семейный очаг? Или супруга, проведав о каких-нибудь его шашнях, угрожала разводом?
     Все могло быть. Даже драма на почве ревности. Ведь никто не знал, при каких обстоятельствах Эвелин покинула Канны в субботу утром. Как она объяснила необходимость поездки супругу? Достигли они согласия в этом вопросе? А если да, не подозревал ли Жав, что у этого вояжа жены иная, нежели ему было заявлено, цель?
     Лишь один факт был неопровержим: врач сразу же и самым быстрым видом транспорта помчался вслед за ней и прибыл в Париж ненамного позже.
     Не была ли Эвелин любовницей молодого Негреля?
     И при утвердительном ответе, как долго? Не она ли внушила мужу мысль обратиться именно к нему с просьбой о подмене на время отпуска?
     Негрель тоже мог иметь основания отделаться от нее.
     Предположим, у него были совсем иные планы в отношении своего брака, тогда как она настаивала на том, чтобы развестись и выйти замуж за него.
     Или же....
     Мегрэ не стал возвращаться к себе на бульвар Ришар-Ленуар, а предпочел продолжить прогулку по Большим бульварам - такими пустынными он видел их нечасто.
     Близ ворот Сен-Дени комиссар вошел в пивную и, устроившись за столиком, заказал пиво и попросил принести ему письменные принадлежности.
     Раз уж он теперь относился к представителям широкой общественности, то будет играть эту роль до конца, и с его губ не сходила ироническая улыбка, пока он царапал печатными буквами фразу:
     
     
     "НО КАКОГО ЧЕРТА ОНА БЫЛА ГОЛЫШОМ?"
     
     На конверте комиссар вывел имя Жанвье и адрес набережной Орфевр. Подписываться он, понятно, не стал.
     Люди, дающие советы полиции, делают это редко. Он представил себе, как вытянется лицо Мерса из лаборатории в случае, если к тому обратятся с просьбой идентифицировать отпечатки пальцев, - ведь у него были образцы папиллярных узоров Мегрэ.
     Впрочем, слишком уж невинно выглядело его письмо, чтобы Жанвье отдал такое распоряжение. Скорее всего, он просто пожмет плечами.
     И тем не менее, возможно, именно в этом была загвоздка. Одно из двух: либо молодая женщина разделась сама, либо это сделал за нее кто-то другой после ее смерти.
     Ранений на теле не обнаружили, следовательно, кровавых пятен не должно было появиться на одежде, поэтому Мегрэ не усматривал ни единой стоящей причины для того, чтобы преступнику полностью обнажать жертву.
     Но с какой стати ей самой вздумалось оголиться между четырьмя часами пополудни и десятью вечера? Решила сменить белый костюм, в котором прилетела? Но она сделала бы это по ту сторону лестничной площадки, в своей квартире, где находились все ее вещи.
     - Захотела искупаться? Тоже нелепо.
     В одной из газет приводился подробный план апартаментов Жавов. Правая половина состояла из прихожей, большой гостиной, салона меньших размеров, который называли будуаром, трех комнат, столовой, кухни и ванной. Левая, где практиковал доктор Жав, была спроектирована почти так же, но назначение помещений было иным.
     Верно ли, что это было одно из самых шикарных медицинских заведений Парижа? Большая гостиная превратилась в приемную, где стояла мебель, выдержанная, как утверждала газета, в стиле ампир. Будуар, оформленный в том же духе, служил Жаву кабинетом - в нем он расспрашивал своих клиентов об их недугах, прежде чем перейти в соседнюю комнату, где проводил медицинский осмотр.
     Далее симметрично одной из комнат правой половины апартаментов располагалось отделение для диагностики и процедурная.
     Затем шла лаборатория, уставленная высокими, до самого потолка, шкафами. В не используемой по назначению ванной складывали дорожные чемоданы и хозяйственные сумки, а в кухне хранили инвентарь для уборки помещений, а также все то, что не знали, куда девать.
     Оставалась еще одна комната, обставленная как обычная спальня, в которой Жавы привечали какого-нибудь заезжего друга или, бывало, сам доктор, переутомившись, отдыхал после обеда.
     Но, как установили, постель в ней не расстилалась.
     Если же предположить, что Эвелин была убита в квартире напротив, то зачем, спрашивается, подвергать себя риску, перетаскивая тело через лестничную площадку, когда в жилой части вполне хватало шкафов?
     И зачем куда-то прятать одежду?
     Может, к примеру, убийца хотел вернуться за трупом, намереваясь освободиться от него, сбросив в Сену или пристроив где-нибудь в лесу в окрестностях Парижа?
     Но предположение такого рода сразу же влекло за собой новый вопрос - о средствах транспортировки. Жав, как известно, прибыл из Канн без машины, оставив ее на стоянке в аэропорту Ниццы.
     А был ли автомобиль у Негреля?
     Об этом пресса умалчивала.
     Если убийца действительно рассчитывал скрыть тело, значит, весьма вероятно, машина у него имеется....
     Мегрэ снова пустился в путь, машинально останавливаясь перед витринами, знакомыми ему по той простой причине, что они с женой чаще всего ходили в кинотеатр, расположенный как раз напротив.
     В зеркале ювелирного магазина он увидел свое отражение - брови насуплены, выражение лица от долгих раздумий чуть ли не свирепое - и рассмеялся.
     В сущности все это ничего не значило. Все его рассуждения не опирались на прочный фундамент. И ему вдруг стало понятно состояние умов обычных людей, черпающих сведения о криминальных делах только из газетных россказней.
     Был или нет у преступника автомобиль - не важно.
     Разве не приходилось ему по меньшей мере трижды за время службы в уголовной полиции сталкиваться с убийцами - в том числе с одной женщиной, - которые отвозили свои жертвы в вокзальную камеру хранения на такси? Достаточно запастись объемистым чемоданом или сплетенной из ивовых прутьев корзиной, повсеместно используемой в торговле.
     А не намеревался ли в данном случае преступник обезобразить погибшую до неузнаваемости перед этой последней поездкой, с тем чтобы сделать ее опознание невозможным?
     Если это дело рук Негреля, то почему он не вернулся завершить злодеяние в воскресенье, когда ему ничто не мешало, поскольку Жозефа находилась у дочери?
     Ответ, однако, напрашивался сам собой: в выходной день у него не было никакого повода для визита в здание на бульваре Османн и консьержка, безусловно, заметила бы, как он проходит под аркой, тем более если затем покидает дом с тяжелым чемоданом в руке.
     - Судя по виду, ты в отличном настроении, - бросила комиссару жена, открыв дверь.
     Это все потому, что он подтрунивал над самим собой.
     Мегрэ играл нынче в сыщика-любителя - он, который всегда насмехался над ними. Там, у себя на набережной Орфевр, они оперировали точными данными и при возникновении гипотезы располагали возможностями проверить, верна ли она.
     Мадам Мегрэ была почти готова - оставалось лишь надеть шляпку и натянуть перчатки. Сегодня он решил сводить ее отужинать в итальянский ресторан на бульваре Клиши.
     Как ни странно, в этой области Мегрэ не импровизировал. И если впрямь не строил планов насчет того, как проводить свои дни, и давал волю фантазии, из этого вовсе не следовало, что он не придерживался основополагающей идеи.
     Как Мегрэ вчера вечером признался Пардону, он сейчас потакал своим маленьким прихотям, чего ежедневная работа не позволяла ему делать.
     Он вновь побывал у дядюшки Жюля, насладился пескарями во фритюре и жареной кровяной колбаской. Возможно, все прошло не столь же восхитительно, как двадцать лет тому назад, но он остался доволен.
     Его вполне устраивало наблюдать по утрам из окна за суетой на бульваре Ришар-Ленуар или за грузовиками, вползающими в пакгауз Катуара и Потю и выбирающимися оттуда.
     Итальянский ресторан на бульваре Клиши, куда он повел супругу, был ему не знаком. Он никогда там не бывал, но, не раз проходя мимо и вглядываясь в утопающий в полумраке интерьер, сделал зарубку у себя в памяти: было бы неплохо как-нибудь отведать здесь спагетти.
     Мегрэ придумал и еще кое-что, но не стал говорить об этом жене из боязни, что она поднимет его на смех. Может, он все же решится отыскать малолюдное местечко где-нибудь на площади Вогезов или в парке Монсури?
     Комиссар горел желанием усесться там на скамейку и пробыть долго-долго в мире и покое, ни о чем не думая, посасывая трубку и наблюдая за играющими детьми.
     - Ты готов? - обратилась к нему мадам Мегрэ, натягивая белые нитяные перчатки.
     Она надушилась, как делала это всякий раз в воскресенье или в те вечера, когда они ходили в кино, и была одета в цветастое платье.
     - Минуточку.
     Ему оставалось всего лишь вырезать заметки из утренних газет и вложить их в желтого цвета папку.
     После ужина они никуда не спеша, словно заурядные туристы, пройдутся до базилики Сакре-Кер и одолеют Улицу Лепик, а мадам Мегрэ будет время от времени останавливаться, чтобы отдышаться.
     
     
     Глава 3
     МНЕНИЕ ВЛЮБЛЕННЫХ
     
     Они предпочли сине-белый цвет, хотя на площадь Тертр претендовали три кафе, и, поскольку каждое старалось выдвинуть свою террасу как можно дальше, у всех зонты под солнцем выглядели флагами: оранжевыми, темно-голубыми и в сине-белую полоску. Одинаковые железные стулья, столы и, вероятно, одно и то же винцо без претензий, что подавали в кувшинах. И нечто вроде нескончаемого праздника кругом - автобусы, выныривавшие из улочек, которые они, казалось, раздвигают своими боками, туристы, увешанные фотоаппаратами, художники - в основном женщины - перед своими мольбертами. И даже глотатель огня, который сверх программы запихивал в рот и шпаги.
     Мегрэ и его жене случалось и здесь обмениваться взглядами. Оставаясь вдвоем, они вообще помногу не разговаривали. К примеру, в сегодняшнем переглядывании угадывалась ностальгия по прошлому и признательность друг другу.
     Конечно же от той площади Тертр, которую они знали в те годы, когда Мегрэ только-только начинал служить в одном из комиссариатов полиции, мало что осталось - теперь то была красочная и шумная ярмарка, отличавшаяся нахрапистой вульгарностью. Но не изменились ли они сами за это время? Так зачем, старея, требовать от остального мира, чтобы он застыл в своем развитии?
     Это или нечто подобное и выражали их взгляды наряду с искренней взаимной благодарностью за совместно пережитое.
     Винцо оказалось прохладным, немного с кислинкой.
     Складной стул поскрипывал под грузным комиссаром, имевшим привычку откидываться на спинку. Рядом, взявшись за руки и молча созерцая толчею туристов, сидела парочка влюбленных, совместный возраст которых не дотягивал и до сорока. Волосы у парня были чересчур длинными, у девушки - наоборот, слишком короткие. Свежеокрашенные дома выглядели опереточными декорациями. Гид одного из автобусов что-то объяснял в мегафон сначала по-английски, затем по-немецки.
     И в этот момент на сцену ворвался продавец газет, в свою очередь выкрикивая какой-то невнятный набор слов, серди которых угадывались лишь два: "...сенсационные разоблачения..."
     Мегрэ выбросил вперед руку и щелкнул пальцами, как делал это в бытность школьником. Он купил сразу две соперничавшие между собой газеты, влюбленные соседи удовольствовались одной.
     Оставив себе ту из них, в которой сотрудничал этот плут Лассань, он передал другую жене.
     С первой страницы на читателя смотрела, опершись о лодку, девушка в купальнике. Худенькие ножки и бедра, остренькие, недоразвитые груди. Она застенчиво улыбалась в объектив фотоаппарата.
     Отчего при взгляде на нее создавалось впечатление помеченной судьбой жертвы? Изображение было расплывчатым. Газета явно увеличила моментальный кадр, отснятый на пляже при неудачном освещении.
     "Эвелин, - пояснялось внизу, - сфотографированная братом в тот год, когда она познакомилась с доктором Жавом".
     Провинциальная девица, благоразумная и унылая, прозябавшая, должно быть, в доме с суровыми нравами, тоскующая о другого рода жизни.
     Ниже приводились сведения, полученные вездесущим Лассанем от Ива Ле Терека. Заголовок гласил:
     
     
     "ИНТЕРВЬЮ С ДОКТОРОМ НЕГРЕЛЕМ".
     
     Так, значит, один из двух вовлеченных в дело мужчин согласился высказаться если и не на пресс-конференции, то, по крайней мере, в беседе с журналистом. Лассань, тощий, рыжий непоседа, не хуже обезьяны, последние часы прожил, видимо, весьма бурно, и Мегрэ, дав волю воображению, представил себе, как тот, домчавшись до редакции, тут же устремился к столу, дабы настрочить статью, и посыльные выхватывали ее у него из-под пера частями и сломя голову неслись в наборный цех.
     Хотя в ней и не было ничего, как обещал разносчик газет, сенсационного и, собственно говоря, речь не шла о каких бы то ни было разоблачениях, содержание все же оказалось небезынтересным. Лассань, верный своему стилю, начинал с описания места событий:
     "Доктор Негрель любезно согласился дать нам эксклюзивное интервью в своей квартире в ветхом здании на улице Сен-Пер, в двух шагах от Сен-Жермен-де-Пре.
     Когда-то этот дом был особняком, и до сих пор на его фронтоне красуется герб одной прославленной французской фамилии, но уже давно в его пришедшие в упадок стены вселились многочисленные жильцы.
     Двор заставлен веломоторами, велосипедами и детскими колясками. На первом этаже разместилась столярная мастерская, ступеньки лестницы с перилами из кованой стали, видавшие славные времена, поизносились.
     Мы поднялись по ней на пятый этаж с мансардой, где раньше размещалась прислуга, и в глубине мрачного коридора постучали в дверь, к которой прикноплена простая визитная карточка.
     У нас была договоренность о встрече. Дверь открылась, и на пороге вырос темноволосый молодой человек с матовым лицом, которому играть бы в каком-нибудь фильме роль первого любовника.
     Доктор Негрель, как он рассказал нам чуть позже, родом с Юга Франции, из Нима, где проживало немало поколений его семьи, пережившей и взлеты и падения.
     Один из Негрелей служил морским врачом при Наполеоне. Другой был прокурором при Луи-Филиппе.
     Ныне здравствующий отец Негреля - фотограф, а сам он получил высшее образование в университете города Монпелье.
     Доктор..."
     Мегрэ, прервав чтение, прислушался. Двое влюбленных за соседним столиком просматривали ту же газету примерно с той же скоростью, что и он, и девушка прошептала:
     - Ну, что я тебе говорила?
     
     
     - ЧТО?
     
     - Это любовная история.
     - Дай мне спокойно почитать.
     Мегрэ спрятал улыбку, уткнувшись в газетную страницу.
     "Доктор Негрель, несмотря на авантажный вид, произвел на нас впечатление человека простого и серьезного, глубоко потрясенного событиями последних дней.
     Его жилье так и осталось на уровне студенческого и ничем не напоминает квартиру врача, которому прочили блестящую карьеру. Он принял нас в комнате, служившей одновременно кабинетом, гостиной и столовой. За открытыми дверьми виднелось еще одно помещение без каких-либо признаков роскоши и крохотная кухня.
     - Ничего не понимаю в случившемся, - с ходу заявил нам Негрель, усаживаясь на подоконник, после того как жестом показал нам на старое плюшевое кресло красной расцветки. - Полиция, а затем и следователь долго допрашивали меня, задавая вопросы, на которые я был не в состоянии ответить. Все выглядит таким образом, будто меня подозревают в убийстве мадам Жав. Но почему - да-да, с какой стати! - я решился бы на этот шаг?
     Сошедшиеся у переносицы густые брови придавали глубину его взгляду. На столе были остатки холодных закусок, вероятно купленных для него в этом же квартале консьержкой. Он не брит, без галстука и без пиджака.
     Мы поинтересовались у него:
     - Вы позволите спросить вас о том, что интересует наших читателей?
     - Постараюсь ответить, насколько это в моих силах.
     - Даже если вопросы окажутся нескромными?
     Он вяло махнул рукой. Как человек, уже столкнувшийся с самыми яркими проявлениями бестактности.
     - Начнем: как долго вы знаете чету Жав?
     - С доктором Жавом я познакомился три года назад.
     "Там" тоже этим интересовались.
     - Где вы познакомились?
     - У моего патрона, профессора Лебье, ассистентом которого я являюсь. Жав иногда приводил к нам пациентов на консультацию. Как-то раз мне срочно понадобилось в центр - вот Жав и подбросил меня на своей машине.
     - Вы подружились?
     - Он сказал, что хотел бы пригласить меня как-нибудь отужинать у него дома.
     - И вы согласились?
     - Я попал туда спустя полгода, причем совершенно случайно. После одной из консультаций у профессора Лебье он спросил, не свободен ли я вечером, благо у него собирались на ужин интересные люди, - так я и оказался на бульваре Османн.
     - Тогда-то вас и представили мадам Жав?
     - Да.
     - Какое впечатление она произвела на вас?
     - Среди приглашенных я был наименее значимым гостем и, следовательно, сидел в самом конце стола. У меня даже не было возможности поговорить с ней.
     - Выглядела ли она счастливой женщиной?
     - Ни счастливой, ни несчастной. Она вела себя как хозяйка дома.
     - Вы часто после этого посещали дом на бульваре Османн в качестве гостя?
     - Весьма.
     - Ваши коллеги утверждают, что вы мало выходите в свет и редко ужинаете в городе.
     В этот момент нашей беседы Негрель вроде бы чуть стушевался, но в конечном счете улыбнулся.
     - Семья Жав устраивала приемы часто, по меньшей мере раз в неделю, и у них всегда бывало человек пятнадцать. Иногда кому-либо из женщин или девушек не хватало партнера, и тогда спешно звонили мне, чтобы я послужил своего рода затычкой в бочке.
     - Почему вы соглашались?
     - Потому что они были мне симпатичны.
     - Оба?
     - Да.
     - Ваше мнение о Жаве?
     - Отличный специалист.
     - А как человек?
     - Я всегда считал его порядочным, даже совестливым человеком.
     - В то же время вам вроде бы не пристало любить докторов, обслуживающих бомонд.
     - Он не был только салонным медиком.
     - Итак, мало-помалу вы стали другом семьи?
     - Другом - это слишком сильно сказано. Несмотря на разницу в возрасте, мы с Филиппом чувствовали себя хорошими товарищами.
     - Вы обращались друг к другу на "ты"?
     - Я на "ты" с немногими. Возможно, это объясняется обстановкой, характерной для протестантского Нима, где я родился и провел молодые годы.
     - Это относится и к Эвелин Жав?
     - Конечно.
     Сказано это было довольно сухо.
     - Какие отношения связывали вас с ней?
     - Корректные, я бы даже сказал, дружеские.
     - Она поверяла вам свои тайны?
     - Она рассказала мне лишь о том, что я и так знал от ее мужа, а именно: она никогда не жила, как все остальные женщины.
     - Почему?
     - Из-за состояния своего здоровья.
     - Она была больна?
     - Думаю, не будучи ее лечащим врачом, не открою профессиональной тайны, сказав, что она страдала синдромом Стокер-Адамса. Это то, что обычно называют постоянным замедленным пульсом. С детства ее сердце билось не семьдесят раз в минуту, что рассматривается как норма, а сорок - сорок пять.
     - В чем проявляется эта хворь?
     - Внешне больной ведет такой же образ жизни, как и все люди. Однако в любую минуту рискует упасть в обморок или почувствовать спазм и даже внезапно скончаться.
     - Она знала об этом?
     - С двенадцати лет. После консультации у одного медицинского светила подслушала у двери и оказалась в курсе.
     - Это страшило ее?
     - Нет. Она смирилась.
     - И все же Эвелин была жизнерадостным человеком?
     - Ее веселость носила, если можно так выразиться, несколько приглушенный характер. Создавалось впечатление, что она все время опасалась спровоцировать приступ излишней возбужденностью.
     - Эвелин не боялась, заводя ребенка?
     - Нет. Напротив, она была рада оставить потомство даже ценой собственной жизни.
     - Она любила мужа?
     - Полагаю - да, раз вышла за него.
     - А он?
     - Я всегда отмечал его очень внимательное к ней отношение.
     - Приходилось ли вам видеться с ней частным образом, я хочу сказать - в отсутствие мужа?
     Молчание. Лоб молодого медика прорезала морщина.
     - И да, и нет. Я никогда не приходил специально ради того, чтобы с ней встретиться. Однако порой в то время, когда я находился на бульваре Османн, Жава срочно вызывали к больному.
     - Пыталась ли она в таких случаях откровенничать с вами?
     - Нет. Не было ничего подобного тому, что принято понимать под этим.
     - Она рассказывала вам о своей жизни?
     - Как и все, Эвелин вспоминала прошлое, детские годы.
     - Выходит, вы стали добрыми друзьями?
     - Если вы это так воспринимаете.
     - Бывала ли она у вас дома, в этой квартире?
     Снова молчание, а потом вопрос:
     - Почему вы меня об этом спрашиваете?
     - Отвечу вам откровенно. Я показал фотографию Эвелин Жав вашей консьержке, и та утверждает, что по меньшей мере дважды видела, как та поднималась к вам, причем второй раз это произошло шесть недель тому назад.
     - Консьержка лжет, она ошиблась в отношении личности посетительницы".
     У девушки за соседним столом вырвалось:
     - А ты кому веришь? Консьержке или доктору?
     Воистину они читали в одном и том же темпе. Ее возлюбленный ответил:
     - Все консьержки - ведьмы, но доктор явно чувствует себя не в своей тарелке...
     - Говорила же тебе, что это любовная история...
     Мадам Мегрэ, уже просмотревшая, вероятно, не столь длинную заметку в своей газете, держала теперь газету на коленях, задумчиво разглядывая суетливых туристов.
     Мегрэ, забыв, какую роль играет в уголовной полиции, которой посвятил всю жизнь, с удивлением осознал, что спокойно почитывает разглагольствования журналиста, как самый простой смертный на этой улице. И тут он внезапно сделал небольшое, но поразившее его открытие.
     Обычно моралисты, те, кто испытывает зуд поучать себе подобных, настойчиво проталкивают тезис о том, что набрасываться на сообщения о преступлениях и катастрофах читателей побуждает нездоровая или даже извращенная психика.
     Не очень глубоко над этим задумываясь, Мегрэ еще вчера был склонен поддержать такую точку зрения. Но сейчас он неожиданно понял, что все обстоит не так просто, и на смену его оценок в известной мере повлияла молоденькая соседка.
     Разве читатели не так же взахлеб проглатывают рассказы о героических и необыкновенных делах? И когда еще видели столь многочисленную и возбужденную толпу, причем глубокой ночью, на Больших бульварах, как при встрече Линдберга {американский летчик, который в 1927 году впервые пересек Атлантику}? Просто люди жаждут знать, каков предел, которого может достичь человек как в добре, так и во зле, - не так ли?
     А любопытство соседней девчушки, не было ли оно вызвано ее, новичка в любви, желанием выяснить, где пролегают границы этого чувства? Быть может, она надеялась, что газета и ход следствия по делу о смерти на бульваре Османн просветят ее.
     Лассань продолжал накручивать, извлекая максимум из своего эксклюзивного интервью:
     "Тогда мы его спросили:
     - К вам часто ходят женщины, месье Негрель?
     - Некогда такое бывало.
     - Что вы подразумеваете под "некогда"?
     В течение всей нашей беседы он, не переставая, смолил сигареты и давил окурки о подоконник открытого окна.
     - Уже год, как я помолвлен. Полиции это известно.
     Должно быть, уже допросили мою невесту и делать из этого тайну бесполезно.
     - Можно узнать ее имя?
     - Вам его наверняка сообщат на набережной Орфевр.
     Мне не пристало это делать.
     - Она живет с родителями?
     - Да.
     - Работает?
     - Да.
     - Из буржуазной семьи?
     - Ее отец - известный адвокат.
     - И она навещала вас?
     Молчание.
     - Сейчас я наберусь еще большей наглости, доктор, и прошу вас меня за это извинить. Вы не были любовником мадам Жав?
     - Мне уже задавали такой вопрос.
     - И что вы ответили?
     - Нет.
     - Вы также никогда не были влюблены в нее?
     - Никогда.
     - А она - в вас?
     - Она ни словом, ни поступком не давала мне повода так считать.
     - Вы не виделись с ней в последнюю субботу?
     - Нет.
     - Также не встречались и с Жавом?
     - Ни с одним из них. После обеда я принял пять пациентов, и наличие их медицинских карточек в кабинете уже проверено. Я покинул здание в пять тридцать, предварительно попрощавшись с Жозефой и напомнив ей, что нужно закрыть окна.
     - Кому пришла в голову мысль насчет того, чтобы вы заменили этим летом Жава?
     - Ему самому.
     - А как обстояло дело в прошлые годы?
     - Он прибегал к услугам одного из моих коллег, доктора Бриссона. Но этой зимой тот открыл собственное дело в Амьене, поэтому не мог подменить Жава.
     - Последний вопрос. Считаете ли вы, что Жозефа как-то по-особому привязана к своим хозяевам?
     - Мне нет до этого дела.
     - Вам довелось провести с ней бок о бок несколько недель. Вы часто общались с ней. Из тех ли она женщин, кто готов лжесвидетельствовать в интересах кого-то из своих работодателей?
     - Повторяю: понятия не имею".
     Лассань делал вывод:
     "Мы расстались с доктором Негрелем, чья честь, будущее и даже жизнь в настоящее время подвергаются опасности. Он отдает себе в этом отчет. Виновный или нет, осознает тяжесть нависших над ним подозрений. Пред нами он предстал как человек, решивший защищаться - спокойно, без суеты и гнева, а последний взгляд, брошенный им нам вдогонку с верхней площадки лестницы, был исполнен горечи".
     - Вот как, на мой взгляд, все происходило, - встрепенулась девушка за соседним столиком. - Молодой доктор и она были любовниками. Консьержке нет смысла говорить не правду, я убеждена, что она ее действительно узнала. Муж Эвелин старше ее. Он обращался с ней как с девчонкой, а женщины этого не любят. Негрель же, напротив, красивый мужчина, взор его нежен...
     Мегрэ улыбнулся, занявшись трубкой. Откуда это она взяла - про нежный взор? Не потому ли, что журналист упомянул о густых бровях?
     - Убеждена, что он - человек пылкий. По всем ответам Негреля чувствуется, что он себя сдерживает. Заметь также, что окурки он гасит о подоконник.
     - Это абсолютно ничего не значит.
     - Как сказать: он весь кипел внутри, стараясь в то же время внешне выглядеть спокойным. Эвелин была вынуждена отправиться в Канны вместе с мужем и дочкой.
     Но она, держу пари, подбросила Жаву мысль о Негреле как его заместителе на время отпуска. Там они могли видеться, поскольку часть своего времени тот проводил на бульваре Османн.
     - Ну и фантазерка же ты.
     Мегрэ подумал, что любовь у этой парочки будет недолгой. Блондин выглядел малым серьезным. Гибкое тело девушки прильнуло к нему, как бы стремясь обвиться вокруг возлюбленного, однако его это явно смущало, и он сидел с таким видом, точно извинялся перед окружающими.
     - Потише, пожалуйста.
     - А я ничего дурного не говорю. Она не выдержала месячной разлуки и помчалась самолетом в надежде вернуться в Канны вечерним рейсом. По всей вероятности, она наплела мужу, что едет повидаться с подружкой на Лазурном берегу. А он, что-то заподозрив, ринулся следом.
     После обеда он застал их в комнате, что за отделением для консультаций. Негреля отпустил, а на жене отыгрался.
     Ударил ее. Она грохнулась в обморок. И тогда, решив разом покончить с этой историей, он сделал ей укол.
     - Но зачем же он засунул ее в шкаф. У него было оправдание - драма произошла на почве ревности.
     Мадам Мегрэ, до которой также доносились голоса споривших, взглянула на мужа. Было забавно слушать легкую, почти игривую болтовню о происшедшей трагедии в этой балаганной обстановке. Персонажи в переложении девушки теряли свою человеческую оболочку и реальный драматизм, превращались в персонажей дешевого романа.
     И тем не менее все, что она высказала сейчас, вполне могло оказаться истиной. Ее гипотеза, насколько Мегрэ представлял себе дело, была так же жизненна, как и любая другая.
     - Ну неужели ты не понимаешь? Заперев ее в шкаф, вернувшись в Канны и заверяя, что в Париж не ездил, Жав выставил убийцей Негреля. Именно его теперь и подозревают в преступлении.
     - Они оба на мушке.
     - Кто тебе сказал?
     - Спорю, полиция нарочно их выпустила и теперь следит за ними в надежде, что один из двоих сделает ошибочный шаг.
     Тоже не так уж абсурдно. Короче говоря, публика не настолько глупа, как зачастую полагают профессионалы.
     Бедняга Жанвье оказался перед дилеммой, не так часто возникающей перед полицейским. Как правило, когда задерживают предполагаемого преступника, возникает вопрос, что лучше - сразу предъявить ему обвинение или освободить, пока не наберется достаточно для того доказательств.
     Будь в данном случае заподозрен кто-то один, следователь Комельо, не колеблясь ни секунды, предъявил бы обвинение. Но когда их двое?..
     Убить Эвелин на пару они не могли. Значит, кто-то из врачей невиновен. Держать одновременно обоих в распоряжении правоохранительных органов нельзя, ибо тем самым будет признано, что лишают свободы человека, не совершившего уголовного деяния. Столь очевидный факт уяснил даже Комельо и, смирившись, не стал арестовывать ни того, ни другого.
     Интересно, кто вел наружное наблюдение у дома, где проживает Негрель, в то время, когда Лассань брал у того интервью? Лапуэнт, Жанини? В любом случае кто-то из службы там был, равно как другого полицейского непременно послали к дому на бульваре Османн.
     Один из двух медиков пошел на контакт с прессой, предпочтя при этом побеседовать с представителем газеты, выпускаемой массовым тиражом. Второй помалкивал, затаившись у себя дома. Лассань думал в том же ключе, ибо статью закончил так:
     "Мы тщетно пытались добиться встречи с доктором Жавом. С тех пор как покинул префектуру полиции и вернулся на бульвар Османн, он ни с кем, кроме Жозефы, не виделся. И видимо, снял телефонную трубку с рычага, потому что при наборе его номера неизменно слышатся короткие гудки".
     - Ты намерен повторить заказ? - удивилась мадам Мегрэ, заметив, что муж подает знак гарсону.
     Да, он попросил принести еще этого ординарного вина. Комиссара мучила жажда. Но главное - ему все еще не хотелось уходить отсюда.
     - А что ты сам об этом думаешь? - продолжила она вполголоса.
     В ответ он лишь пожал плечами. На этот вопрос он обычно отвечал, что никогда не думает, и это почти соответствовало действительности. Сейчас перед его мысленным взором начали вырисовываться два фигуранта:
     Эвелин Жав и доктор Негрель. Они уже не были какими-то полностью абстрактными понятиями. Особенно зримо с того момента, как он увидел фотографию, представала Эвелин, и на месте Жанвье он немедля отправился бы в Конкарно.
     Совсем необязательно, что ключ к разгадке преступления находится именно там. Тем не менее основную часть своего бренного существования молодая женщина провела в этом городе, и комиссару нестерпимо хотелось ближе познакомиться с этим периодом ее жизни.
     Не воспитывали ли ее монахини? Мегрэ мог бы поклясться, что так оно и было, учитывая ее манеру вести себя и глядеть в зрачок камеры. Его воображение рисовало дом Эвелин - наверняка угрюмый, вероятно насквозь пропитанный запахом рыбы, без хозяйки, и ее саму - в окружении отца и брата, для которых весь свет сходился клином на их заводе.
     Привыкла ли она к жизни в Париже? Или продолжала, устраивая обед либо давая прием, чувствовать себя неуклюжей провинциалкой?
     Парижанином не был и Негрель, несмотря на свою внешность героя-любовника. Выходец из Нима, протестант.
     Закончив учебу, не стал потеть над созданием собственной клиентуры, а сделался ассистентом своего профессора.
     Лассаню удалось вынудить Негреля признаться, что раньше его дом на улице Сен-Пер посетили несколько женщин, но речь наверняка шла о девицах легкого поведения с Сен-Жермен-де-Пре, Мегрэ был готов побиться об заклад. И комиссар ничуть не сомневался, что они не задерживались надолго и что ни одна из них не провела в постели молодого медика целую ночь.
     Но вот уже год, как он помолвлен. Мегрэ захлестнуло искушение сейчас же позвонить Жанвье и выяснить имя суженой Негреля. Дочь известного адвоката. И навещала его. В перспективе это сулило скандал.
     Тем временем влюбленная парочка, оставив чтиво на столике, удалилась в сторону базилики Сакре-Кер. Девушка, проходя мимо мадам Мегрэ, с усмешкой покосилась на ее шляпку, хотя ничего нелепого в ней не было.
     Сама она конечно же ничем не прикрывала волосы, постриженные коротко, как у какого-нибудь римского императора.
     - Что пишут в твоей газете?
     - Вероятно, то же самое.
     Он машинально раскрыл номер. Редактор также вынес на первую страницу фотографию, но не Эвелин Жав, а ее брата - Ива Ле Терека, облокотившегося на стойку бара в отеле "Скриб".
     Он совсем не походил на сестру: плечист, коренаст, под ежиком, должно быть, рыжих волос - костистое лицо.
     Конкуренту проныры Лассаня не удалось заполучить, ни Негреля, ни Жава, а посему он накинулся на родственника жертвы.
     Как он выяснил, Ив Ле Терек был женат, имел двоих детей, жил на собственной вилле в трех километрах от Конкарно. После смерти отца сменил его на посту руководителя консервного завода.
     " - После замужества сестра ни разу не появилась в родных краях, уж и не знаю почему, но, наверное, ее муж хотел, чтобы она держалась подальше от родительской семьи.
     - Выходит, вы с тех пор не виделись?
     - Да нет, изредка наведывался к ней, когда бывал в Париже. Как-то раз даже захватил с собой на бульвар Османн жену и детей, но создалось впечатление, что в нас там не очень-то нуждались.
     - Почему же?
     - Мы люди простые и вращаемся в разных с доктором Жавом кругах...
     - Он обзавелся медицинским кабинетом благодаря приданому вашей сестры, верно?
     - У жениха и су не было за душой. Скорее долги. Отец рассчитался по ним, а также оплатил все, что вбухали в апартаменты на бульваре Османн.
     - Вы недолюбливаете зятя?
     - Я этого не говорил. Мы с ним - разного поля ягодки, или точнее: он хотел бы, чтобы так считали, но, в конце концов, его мать - всего лишь учительница..."
     Тут явно разбередили старые раны. Действительно, столкнулись два мира. Семья Ле Терек, несмотря на свое богатство, продолжала вести в провинции простую и суровую жизнь, в то время как Жав, пообтесавшись в парижских кругах, вырвался вперед.
     Однако денежки-то поступали от производителей консервированных сардин.
     " - Поверьте, унаследовав половину завода, сестра каждый месяц получала кругленькую сумму.
     - Она вышла замуж на условиях совместного владения хозяйством?
     - К сожалению.
     - А вы?
     - Я тоже. Но у нас все по-другому, так как моя жена - дочь судовладельца, ее родственники этого же корня, что и мы.
     - Вы считаете, что имело место преступление?
     - А вы разве полагаете, что Эвелин сама себе сделала укол, а затем, согнувшись вдвое, забилась в шкаф, чтобы умереть там, предварительно заперев его? Где ключ от шкафа? Куда подевалась одежда?
     - Кто же, на ваш взгляд, убийца?
     Ле Терек открыл было рот, чтобы ответить, но спохватился.
     - Я не хочу навлечь на себя обвинение в клевете.
     Факты говорят сами за себя, разве не так? Что касается утверждений некоторых особ насчет якобы имевшегося у нее любовника, то это - наглая ложь. Эвелин не способна на такое. Она была женщиной, лишенной какого бы то ни было темперамента. Мужчины ее пугали. Девушкой, явившись на танцы, она весь вечер просиживала в уголке, соглашаясь танцевать только со мной.
     Взгляните на этот снимок. Помню, с каким невероятным трудом ей удалось раздобыть купальник, который закрывал бы почти все тело. Она же выглядела в нем посмешищем.
     - Эвелин часто писала вам?
     - По случаю дней рождений - моего, жены и детей, а также под Новый год.
     - Она знала о своей болезни?
     - Во всяком случае, Эвелин понимала, что не протянет до старости, но на судьбу не роптала.
     - Была ли она верующей?
     - Пока жила с родителями была очень набожной и каждое утро ходила к мессе. Потом, как я выяснил, под влиянием мужа она перестала чтить Бога.
     - Считаете ли, что ваша сестра была несчастным человеком?
     - Убежден в этом.
     - На чем основывается ваше мнение?
     - Такие вещи чуют нутром. Например, на том, как она с мягкой улыбкой говаривала мне: "Непременно забегай ко мне всякий раз, как будешь в Париже. И не забудь передать ребятишкам, что тетя думает о них..."
     И тем не менее в шкафу-то ее нашли голой. Может, ее раздел убийца, совершив злодеяние? Но и эта гипотеза казалась довольно сомнительной, тем более что не так-то легко снять с покойника одежду. Да и вообще, зачем это понадобилось?
     Что сейчас поделывает Жав, оставшись в одиночестве с Жозефой в доме на бульваре Османн? Какие показания он дал Жанвье и следователю Комельо касательно своего скоропалительного вояжа в Париж?
     Если уж Комельо не вынес постановления об аресте, значит, у следствия возникли серьезные сомнения и шансы каждого из подозреваемых оказаться на скамье подсудимых почти наверняка расценивались примерно как равные.
     Теперь Мегрэ не терпелось узнать побольше о Филиппе Жаве и его личной жизни. Не было ли у него любовницы, второго семейного очага? Или, как полагало большинство, он в самом деле, будучи салонным медиком, оставался человеком строгих правил?
     - Чем займемся? - проронила мадам Мегрэ, увидев, что муж подзывает гарсона, чтобы расплатиться.
     Комиссар понятия не имел. Сие не имело ровным счетом никакого значения - в этом-то и состояла вся прелесть его нынешнего положения.
     - Начнем с того, что спустимся по ступенькам лестницы Сен-Пер...
     Они прошлись по бульвару Рошешуар. Затем могли направиться, например, на улицу Мартир - постоянно оживленная, она была так мила сердцу Мегрэ. Обожал он и Фобур-Монмартр....
     Это состояние ничегонеделания как-то по-новому раскрывало Париж для Мегрэ, и он был полон решимости ничего при этом не упустить.
     - Не забыть бы сегодня вечером позвонить Пардону.
     - Ты не заболел?
     - Нет. Но у него, возможно, появились новые сведения об этом докторе Жаве.
     - Тебя это волнует?
     Разумеется, он много думал о деле мадам Жав, но оно для него вписывалось в праздные прогулки по Парижу.
     - Завтра утром я, может быть, поброжу в районе улицы Сен-Пер.
     Это уже было опаснее, ибо на малолюдной улице он рисковал нос к носу столкнуться с одним из своих инспекторов.
     - Подумываю, не махнуть ли нам в Конкарно полюбоваться на море.
     Он излагал свои планы просто так, не веря в них, ради забавы. Все заботы лежали теперь на Жанвье, а Мегрэ воспринимал ситуацию как прообраз своего бытия в тот день, когда уйдет в отставку.
     При этой мысли он помрачнел. Ладно, он согласен поиграть роль праздношатающегося обывателя в течение нескольких дней, максимум трех недель.
     Но вариться в этом соку до конца жизни?
     Шагая к паперти базилики Сакре-Кер, Мегрэ неожиданно сжал локоть жены, и она поняла, что он взволнован, и, как ей показалось, догадывалась, по какой причине, но виду не подала.
     
     
     Глава 4
     ГДЕ БЫЛА ЖОЗЕФА?
     
     В тот вечер он так и не позвонил Пардону, хотя и обещал самому себе это сделать, сидя на площади Тертр. Откровенно говоря, сия мысль его более не занимала.
     Было, наверное, около пяти, когда на углу Фобур-Монмартр они с женой свернули на Большие бульвары.
     Солнце палило вовсю, и тротуары с редкими прохожими казались просторнее обычного. Между витринами магазинов готового платья и металлоизделий он увидел сумрачный, похожий на тоннель подъезд и услышал теньканье звонка, какой, бывало, давали перед началом сеанса в старых кинематографах.
     Оказалось, что это действительно вход в кинотеатрик, который раньше Мегрэ как-то не замечал. Там показывали старые фильмы с Чарли Чаплиной, и комиссар остановился в нерешительности.
     - Давай зайдем, - предложил он жене.
     Она подозрительно посмотрела на темный плюшевый занавес за кассой, перекрывавший вход в вестибюль с серыми каменными стенами.
     - Как ты полагаешь, там чисто?
     В конце концов они все же вошли, а когда вышли вместе с толпой, обнаружили, что ликующее августовское солнце уже село и на смену ему пришло сияние фонарей и неоновых вывесок по обе стороны Бульваров. Супруги Мегрэ не заметили, что в кинотеатре в тот день меняли программу, и фактически они высидели два сеанса подряд.
     Идти обедать домой было уже поздно.
     - А не перекусить ли нам где-нибудь поблизости?
     В ответ мадам Мегрэ заметила:
     - Если так будет продолжаться, то скоро я разучусь готовить.
     Они отправились на площадь Виктуар в ресторанчик, спокойную террассу которого комиссар так любил. Потом вернулись домой пешком, и к концу прогулки мадам Мегрэ стала пошатываться на высоких каблуках - прошло уже столько лет с той поры, когда они подолгу бродили вдвоем.
     Спать легли с открытыми окнами, и им показалось, что почти тут же наступил новый день с солнцем еще более ярким, чем то, которое светило, когда они ушли с бульвара Монмартр. Утро радовало свежестью и знакомыми звуками за окном.
     Никакого плана, чтобы убить время, у них не было, и за завтраком мадам Мегрэ спросила:
     - А не сходить ли мне на рынок?
     Сходить на рынок значило, что потом она займется приготовлением обеда. И тогда конечно же нужно будет в определенное время сесть за стол.
     - Мы и так целый год питаемся дома.
     - Ну да, за исключением дней, когда ты вообще не приходишь.
     Так на самом деле и было, и если сосчитать случаи, когда из-за срочного расследования ему приходилось перекусить где-то на стороне, то оставалось не столь уж много дней, когда они обедали вместе. Потому-то он сейчас и хотел развлечения ради пообедать или поужинать вне дома.
     Никаких рынков! Хватит обязаловки. Выкурим первую трубочку возле окна и понаблюдаем за жестами человечка у склада "Катуар и Потю".
     В бистро напротив хозяин, закатав рукава рубашки, читал газету, лежавшую на цинковом прилавке. Мегрэ, конечно, мог договориться, чтобы каждое утро газеты ему приносила консьержка, но это лишило бы его удовольствия сходить за ними самому.
     Кончилось тем, что он оделся, пока жена его хлопотала по хозяйству.
     - Я скоро вернусь за тобой. Правда, еще не решил, куда мы пойдем.
     - Но в любом случае сегодня я обую туфли на низком каблуке.
     Итак, у них создавались новые привычки. Он покупал газеты в одном и том же киоске, садился на террасе кафе на площади Республики, дабы их пролистать, и гарсон уже знал, что он закажет.
     "Преступление или несчастный случай?" - на сей раз вопрошали заголовки.
     Профессор-токсиколог, который производил исследование внутренних органов трупа мадам Жав, дал заключение.
     По тем или иным причинам на набережной Орфевр не поскупились на информацию, как это было в начале расследования, и газеты публиковали резюме доклада.
     В организме Эвелин Жав было обнаружено значительное количество дигиталина.
     "Мы обратились в этой связи к профессору Луаро, который сообщил нам интересные сведения.
     Дигиталин является лекарством, широко используемым для снижения частоты сердцебиения. Доза, которую получила мадам Жав, не превышала общепринятой и в обычном случае не могла повлечь за собой смертельный исход.
     Настораживает только то, что это лекарство было дано мадам Жав, ибо при ее заболевании оно противопоказано.
     Эвелин Жав с детства страдала замедленным сердцебиением и в случае приступа, как нас заверил профессор Луаро, нуждалась в средстве, возбуждающем сердечную мышцу, таком, например, как чаще всего предписываемая камфора или ныне модный прессиль. Дигиталин же, напротив, становился для нее смертельным ядом.
     Не случился ли приступ, когда мадам Жав находилась на бульваре Османн? Не свидетельствует ли кровоподтек на виске о том, что она упала во время криза?
     Не растерялся ли присутствовавший при этом врач - а мы не знаем, кто это был, - и не сделал ли он ей по ошибке укол дигиталина вместо камфоры или прессиля?
     А может быть, желая убить ее, он целенаправленно ввел лекарство, эффект воздействия которого на больную знал заранее?"
     Мегрэ на несколько минут отвлекся, разглядывая прохожих, мелькавших перед террасой, потом попросил жетон и закрылся в телефонной кабине.
     - Алло! Пардон?
     Тот сразу узнал комиссара по голосу.
     - Я вас отвлек от дела?
     - Собирался посетить больных, но несколько минут в запасе у меня есть.
     - Вы читали?
     - Полагаю, в Париже уже с сотню врачей набросились на газеты, и в частности на ту статью, о которой вы говорите.
     - И что вы об этом думаете?
     - Строго говоря, статья не научная, но основная мысль изложена правильно.
     - Это могло быть несчастным случаем?
     - Не исключено. Я, кстати, сам кое-что проверил. Некоторые лекарства поставляют нам в специфических ампулах, и в таком случае врачу почти невозможно ошибиться.
     - В чем их специфичность?
     - Существуют ампулы с одним заостренным кончиком и с двумя. Есть такие, на которые нанесено название лекарства. Существуют даже разноцветные.
     - Ну а в данном случае?
     - Камфора, которую продают различные лаборатории-производители, расфасовывается в ампулы разной формы, с одним или двумя заостренными кончиками.
     Легче всего определить прессиль. Я только что отыскал у себя в аптечке ампулу дигиталина и сравнил ее с ампулой камфоры.
     - Их можно перепутать?
     - Человек, который торопится или сильно возбужден, вполне мог бы ошибиться.
     - И каково же ваше собственное мнение обо всем этом?
     - Определенного мнения у меня нет. Единственная деталь: я знаю, что вчера вечером доктор Жав обращался к кардиологу Меру. Не знаю, страдает ли Жав сердечным заболеванием или просто хотел проконсультироваться у Меру относительно случившегося с его женой.
     - Вы хорошо знаете Меру?
     - Он мой друг, но в данном случае ничего не скажет, храня врачебную тайну, и с моей стороны было бы неделикатно задавать ему какие-либо вопросы.
     - А относительно доктора Жава вы больше ничего не узнали?
     На другом конце провода наступила пауза. Врачи стоят один за другого, несмотря ни на что.
     - Вы еще не вышли на работу?
     - Слава Богу, нет.
     - Да, ходят кое-какие слухи в медицинских кругах.
     Нечего вам и говорить, что все мы тоже волнуемся и хотим разобраться в случившемся. Мне, например, вчера говорили, что, вопреки внешнему лоску и блестящей вывеске его врачебного кабинета, Жав имел крупные долги и в течение нескольких месяцев даже был в отчаянном положении.
     - А как же с деньгами его жены?
     - Больше я ничего не знаю. Только прошу не передавать эти сведения в полицию, которая без труда получит их сама. Не желаю, чтобы это исходило от меня.
     - Последний вопрос относительно ампул. Допустим, у вас в руках ампулы двух видов и вы не новичок в своей профессии... Могли бы лично вы ошибиться?
     Мегрэ почувствовал колебания невидимого собеседника. Наконец Пардон, тщательно взвешивая слова, проговорил:
     - Мы легко теряем самообладание, когда дело касается наших близких или нас самих. Да, мог бы, если бы речь шла о моей жене.
     - Или о любовнице.
     Пардон коротко усмехнулся:
     - У меня нет любовницы со времен интернатуры.
     Мегрэ возвратился на террасу и стал задумчиво посасывать мундштук трубки. Наступал момент, когда он принимал свою первую кружечку, и он следил взглядом за медленным движением стрелок настенных электрических часов.
     - Еще жетон, пожалуйста, - попросил он гарсона.
     Зайдя в кабину, Мегрэ вызвал редакцию газеты, в которой работал Лассань. Был шанс, что рыжий репортер сейчас находится там и строчит очередную статью.
     - Мадемуазель, позовите месье Лассаня, пожалуйста.
     - Кто его спрашивает?
     - Скажите, что ему хотят сообщить информацию по делу доктора Жава.
     В редакцию обычно поступали десятки подобного рода звонков, в большинстве своем - от сумасшедших или маньяков, но, как и в уголовной полиции, звонивших терпеливо выслушивали, поскольку иногда от них исходили серьезные сведения.
     - Алло... Кто говорит?
     У Лассаня был какой-то кашляющий голос.
     - Это не важно. Месье Лассань, если говорить откровенно, то я не располагаю никакой информацией, но хотел бы обратить внимание на один пробел в ваших статьях.
     Мегрэ, насколько это было возможно, старался изменить голос.
     - Говорите скорее. Я занят. Какой еще там пробел?
     - Где находилась Жозефа в субботу во второй половине дня?
     Репортер сухо обронил:
     - В квартире.
     Он уже хотел повесить трубку, но комиссар оказался проворнее.
     - В которой из двух? Послушайте-ка меня еще минутку. Супруги Жав имели, помимо няни, только двух слуг.
     Не так уж много для столь просторной квартиры, как у них, - имею в виду жилую часть апартаментов. При этом в рабочем помещении после уборки делать было нечего, разве что открывать дверь клиентам.
     Лассань не вешал трубку - до Мегрэ доносилось его дыхание.
     - Пожалуй, понимаю, о чем вы...
     - Где могла находиться Жозефа во время консультаций?
     В квартире врача? В прихожей? В спальне? В ванной комнате? Могла ли она бездельничать там часами, если имелась работа напротив? Я уверен, что кнопка звонка на дверях кабинета доктора связана и с жилым помещением.
     - Вы так и не хотите представиться.
     - Мое имя не имеет никакого значения.
     - Ну, что ж, спасибо. Я проверю.
     Мегрэ почувствовал себя в несколько смешном положении, играя роль маньяка из числа тех, которые атакуют редакции газет, но для него это был единственный способ получить интересующие сведения.
     Жанвье, вероятно, уже имел ответ на этот вопрос, вот только не мог он, Мегрэ, обратиться к Жанвье. В какой-то момент он даже хотел позвонить Лапуэнту, попросив того сохранить в секрете факт своего пребывания в Париже. Не потому ли он и не стал этого делать, что тогда все было бы слишком просто?
     Вопрос тем не менее являлся важным. Конечно, вполне возможно, что Жозефа солгала, будто не видела ни мадам Жав, ни ее мужа входящими или выходящими. Однако не исключено, что женщина находилась в квартире напротив и ничего не знала о происходившем по другую сторону лестничной площадки.
     Эвелин Жав не имела ключа от апартаментов. Но не ждал ли ее Негрель? Разве не могла она позвонить ему из Орли или даже перед отлетом из Ниццы?
     Оставалась еще консьержка. Лгала ли она? Отделяет ли ее дворницкую от кухни и спальни плотная занавеска, как это делается во многих домах. Может быть, она чем-то занималась на кухне, когда проходила Эвелин Жав?
     Мегрэ заказал свою порцию пива, не спеша выпил ее и как бы несколько отстраненно принялся размышлять о деле. Он представлял суету, царившую на набережной Орфевр, нетерпеливые телефонные звонки, Комельо, который всегда считал, что полиция работает не так быстро, как нужно.
     От постового инспектора с бульвара Османн Жанвье знал о том, что Жав обращался к доктору Меру. Сотрудники мобильной бригады, которые допрашивали няню в Каннах, доложили ему, при каких обстоятельствах Эвелин Жав, а потом и ее муж покинули виллу "Мария-Тереза".
     О возвращении няни с ребенком в Париж не объявлялось - впрочем, было понятно, по какой причине их держат на расстоянии.
     Комиссар решил прогуляться и направился по набережным, как можно дальше обходя префектуру. В Сен-Жермен-де-Пре он передвигался с еще большей осторожностью, а на углу улицы Сен-Пер и вовсе остановился, ибо молодой Лапуэнт покуривал сигарету, стоя на краю тротуара в сотне метров от него.
     Это заставило Мегрэ усмехнуться, хотя он и почувствовал легкий укол в сердце. Потом комиссар бросил взгляд на дом, где проживал Негрель, - здание отвечало описаниям в газете.
     - Такси!
     Мегрэ вернулся домой, ведь все это его не касалось.
     Он находился в отпуске, и Пардон настоятельно требовал, чтобы это был настоящий отдых.
     - Так ты решил, чем мы сегодня займемся? - спросила мадам Мегрэ.
     - Нет еще.
     - Но хотя бы какие-нибудь мысли на этот счет у тебя есть?
     У него их не было, и они переглядывались сначала просто так, потом улыбаясь и наконец дружно расхохотались.
     После пяти дней отпуска, обещавшего неизведанные радости, они теперь уже не знали, чем занять день.
     - Куда бы отправиться пообедать? Ты не пожелал, чтобы я сходила на рынок, а мне все еще хочется купить охлажденного мяса.
     Мегрэ немного поколебался, потом пожал плечами.
     Квартира еще никогда не казалась ему такой спокойной и мирной. Глядя на простую мебель, можно было представить, что находишься в доме какого-нибудь провинциального городка, за полуприкрытыми из-за солнца ставнями которого царит мягкий полумрак.
     - А впрочем, сходи!
     Он окликнул жену, когда она уже вышла на лестничную площадку.
     - Послушай! Возьми-ка мне неочищенного лангуста.
     Это было их излюбленное блюдо в ту пору, когда они еще были бедны и с вожделением останавливались у витрин колбасных магазинов.
     Он налил себе рюмочку аперитива, поудобнее устроился в кресле, развязал галстук и, задумавшись, задымил трубкой. Жара усиливалась, веки тяжелели. Ему казалось, что он слышит голос девушки с площади Тертр, которая всей душой хотела видеть в трагедии на бульваре Османн любовную историю.
     Однако сам он не был в этом столь уверен. У Жава - долги. Каким образом они у него появились? Может быть, он был игроком? Или спекулировал на бирже? Образ жизни его семьи не входил в противоречие с заработками преуспевающего врача бомонда и доходами его жены.
     А если была необходимость поддерживать финансами ведение еще одного хозяйства?
     Жильбер Негрель имел невесту, которая, возможно, уже была любовницей, поскольку посещала его холостяцкую квартиру. Какое же место занимала Эвелин Жав в жизни этих двух мужчин?
     Почему у Мегрэ возникало ощущение, что как с ним, так и с другим она чувствовала себя ущербной?
     Впрочем, это не более чем интуиция. В памяти вновь всплывала ее фотография - худые бедра, неуверенный взгляд, казалось молящий о снисхождении или выпрашивающий проявления к себе симпатии.
     Будучи еще мальчишкой в Паре-ле-Фрезиль, он испытывал жалость к кроликам, полагая, что природа создала их с единственной целью - служить пищей более сильным животным. Эвелин напоминала ему этих кроликов.
     Она была беззащитна, когда бродила по пляжу в Безеке, и не мог ли первый попавшийся мужчина, прояви он к ней немного интереса и приласкай, увлечь ее?
     Жав женился на ней. Она имела от него ребенка.
     А не мог ли Негрель, как считала вчерашняя влюбленная девушка с Монмартра, в свою очередь, вторгнуться в ее жизнь?
     Мегрэ прикончил аперитив и покрепче зажал в зубах трубку. Мадам Мегрэ, вернувшись, увидела, что подбородок мужа уперся в грудь, а сам он дремлет.
     Их обед сегодня напоминал те легкие трапезы, которые они затевали, когда были молодоженами и жили в меблированных комнатах, где запрещалось готовить. Однако мадам Мегрэ смотрела на мужа подозрительно.
     - Я вот все думаю, не лучше ли тебе позвонить Жанвье?
     - Зачем?
     - Да вовсе не затем, чтобы заняться этим делом, а просто быть в курсе. Временами у меня создается впечатление, что ты терзаешься, потому что не привык находиться в неведении, дожидаясь выхода газет.
     Конечно, можно было бы последовать совету жены. Но Жанвье не преминул бы попросить у него совета, и комиссару пришлось бы возвратиться в кабинет на набережной Орфевр, возглавить управление полицейской машиной.
     - Нет! - решительно отрезал он.
     - Почему?
     - Не хочу мешать Жанвье.
     Это тоже было правдой. Нельзя лишать того шанса самостоятельно довести до благополучного завершения сенсационное дело.
     - Ты ляжешь отдохнуть?
     Мегрэ ответил, что нет, поскольку скоро должны были выйти послеполуденные выпуски газет и ему не терпелось узнать, нашел ли Лассань ответ на его вопрос.
     - Давай-ка лучше пройдемся, - предложил он.
     Комиссар нетерпеливо ждал, пока жена помоет посуду, и даже был готов ей в этом помочь.
     - Далеко пойдем?
     - Еще не знаю.
     - А ты не думаешь, что вскоре может начаться гроза?
     - Если пойдет дождь, укроемся в кафе.
     Они не спеша дошли до канала Сен-Мартен, района, где ему неоднократно приходилось вести расследование и куда он никогда не захаживал с женой. И тут огромные белые облака стали заволакивать небо, а на востоке уже появилась тяжелая туча со свинцовой серой сердцевиной, при виде которой на ум приходила мысль о нарыве, вот-вот собирающемся лопнуть. Воздух был жарок и неподвижен.
     Едва заметив продавца газет, Мегрэ призывно махнул ему рукой и так же, как вчера, купил две выходившие после полудня конкурирующие газеты.
     - Давай-ка сядем и полистаем их!
     Мадам Мегрэ с беспокойством посмотрела на бистро, расположенные на набережной и, в ее глазах, ничем не привлекательные.
     - Не волнуйся, люди там хорошие.
     - Так уж все и хорошие?
     Комиссар пожал плечами. Конечно, не проходило и недели, чтобы из канала не вылавливали тела... Ну а за исключением этого...
     - Ты считаешь, что бокалы там чистые?
     - Конечно нет.
     - И тем не менее пьешь из них?
     На террасе, которую они выбрали, - она располагалась напротив стоящей под разгрузкой баржи с кирпичами, - было всего три круглых одноногих столика. Внутри кафе парень в черной фуфайке и холщовых туфлях с веревочными подошвами, склонясь над цинковой стойкой, о чем-то негромко разговаривал с хозяином.
     Мегрэ заказал порцию виноградной водки для себя и кофе для жены, которая так и не стала его пить.
     
     
     "СЕНСАЦИОННОЕ СООБЩЕНИЕ ТОКСИКОЛОГОВ".
     
     Это он уже прочитал в утренних газетах, за исключением того, что Лассань успел дотошно расспросить нескольких известных врачей. Мнения их не слишком отличались от того, что высказал Пардон: ошибка возможна, но не фатальна.
     Ко всему прочему Лассань откопал прецедент в архивах газеты. Речь шла об одном враче с Юга, в шкафу у которого в свое время тоже обнаружили труп одного из пациентов.
     Врач, о котором шла речь на суде, заявил, что допустил ошибку, перепутав ампулы, а потом при виде трупа потерял голову.
     " - Я испугался, что домработница, войдя в кабинет, увидит мертвеца, и совершил глупейший поступок: спрятал его в шкаф, чтобы оставить себе время подумать.
     Этот врач по уши увяз в долгах. К тому же бумажник клиента, в котором находилась солидная сумма, так никогда и не был обнаружен, так что врача приговорили к каторжным работам".
     Знал ли Лассань, что у Жава тоже имелись долги? Во всяком случае, пока помалкивал, зато в статью внес подзаголовок: "Где находилась Жозефа?"
     Таким образом, Мегрэ получил ответ на вопрос, который задал репортеру утром. Не будучи человеком честолюбивым, он тем не менее не удержался от удовлетворенной ухмылки, поскольку не ошибся в выводах, имея в своем распоряжении точно такие же сведения, как и вся остальная читающая публика.
     Лассань подробно изложил сведения относительно обеих квартир и двух расположенных одна напротив другой дверей.
     Уборка рабочей части апартаментов была закончена утром, и Жозефа действительно перебралась на другую сторону площадки, в квартиру супругов Жав, где и находилась во второй половине дня. Когда клиент звонил доктору в дверь напротив, такая же трель раздавалась и у нее.
     Итак, в ту драматическую субботу она прибирала в жилых помещениях - как и каждый день, открывала окна и смахивала пыль.
     Телефонный звонок Мегрэ побудил Лассаня пойти еще дальше. Репортер трижды попытался войти в дом незамеченным консьержкой. Дважды она его останавливала. Однако в третий раз он все же сумел беспрепятственно добраться до лифта. Следовательно, вполне могло случиться, что Эвелин Жав поднялась в свои апартаменты, а консьержка ее не заметила. Но давало ли это основание для вывода о том, что точно так же она не заметила и доктора Жава?
     Кроме того, мог ли кто-то незаметно вынести из дома пакет, поскольку одежда молодой женщины исчезла?
     Кстати, спрашивал кто-нибудь у консьержки, нес ли пакет или сверток доктор Негрель, уходя с работы в пять тридцать?
     - Ты думаешь, произошел несчастный случай?
     Мадам Мегрэ начала увлекаться делом, хотя и прикидывалась равнодушной.
     - Все возможно.
     - А ты прочел, что пишут о невесте?
     - Нет еще.
     В той газете, что он читал, это сообщение было напечатано на третьей странице. Поместили и фотографию симпатичной девушки с открытым лицом, одетой в опрятное платье. Она смело, не жеманясь, смотрела в объектив фотоаппарата. Заголовок гласил:
     
     
     "МЫ ДОЛЖНЫ ПОЖЕНИТЬСЯ ОСЕНЬЮ".
     
     Она не сказала: "Мы должны были пожениться осенью".
     Она оптимистически утверждала, что они пойдут под венец именно осенью.
     "Мы должны..."
     Судя по обширной информации, которую раздобыл Лассань, он не дремал в течение этих четырех дней.
     "Вчера вечером мы смогли побывать у нее дома, вернее, у ее родителей, поскольку невеста доктора Негреля живет с ними.
     Речь идет о мадемуазель Мартин Шапюи, единственной дочери известного адвоката, мэтра Ноэля Шапюи.
     Ни мэтр Шапюи, ни его дочь не чинили препятствий нашей с ними встрече в их квартире на улице Бак, в двух шагах от улицы Сен-Пер.
     Более того, адвокат оставил нас наедине со своей дочерью, предоставив ей полную свободу отвечать так, как она хочет.
     Сразу скажем, что Мартин Шапюи из числа тех, кого называют современными девушками, но в лучшем смысле этого слова. Став лиценциатом права, она еще год занималась философией в Сорбонне, после чего переориентировалась на медицину и уже третий год посещает соответствующий факультет.
     Очень умная, любознательная, она ко всему прочему и хорошая спортсменка - каждую зиму занимается лыжами и даже получила диплом инструктора по физической культуре.
     Мадемуазель Шапюи отнюдь не подавлена случившимся и поразила нас своей доверчивостью и почти не исчезающей улыбкой.
     - Совершенно верно, Жильбер и я обручены уже шесть месяцев. Минул год, как мы познакомились. Я выждала несколько месяцев, прежде чем представить его своим родителям, и те сразу поверили в него, как и я сама.
     - Где вас свела судьба?
     - У профессора Лебье, у которого я слушаю курс лекций, а Жильбер работает ассистентом.
     - Вы намерены продолжить изучение медицины, чтобы затем работать вместе с мужем?
     - Да, таково наше намерение. Я надеюсь помогать ему, по крайней мере, до тех пор, пока у нас не появятся дети. А там посмотрим.
     - Вы знакомы с мадам Жав?
     - Никогда с нею не встречалась.
     - А ваш жених говорил вам о ней?
     - Да так, между прочим.
     - Он отзывался о ней, как о подруге?
     - Вы могли бы быть более откровенным со мной. Я понимаю, куда вы клоните. Хотите выяснить, не была ли мадам Жав любовницей Жильбера.
     - Я не осмелился говорить столь прямолинейно.
     - Почему же, если этим вопросом задаются все? Это вполне понятно. Жильбер, вне всякого сомнения, имел женщин до знакомства со мной, и я не уверена, что он не знал их и позже. Однако я не ревнива и меня не задевают приключения такого рода. Что касается мадам Жав, то я бы очень удивилась, окажись, что между ними были близкие отношения.
     - Почему же?
     - Исходя из характера Жильбера. Его больше всего в мире интересует собственная работа.
     - Даже больше, чем вы?
     - Вполне возможно. Уже много лет, как он мог бы заняться собственной практикой, но предпочитает исследования, которые ведет совместно с профессором Лебье.
     Деньги для него не имеют большого значения. Он не требователен. Вы же видели его квартиру.
     - Я знаю, что вы тоже там бывали.
     - А я этого и не скрываю. И уж тем более не скрывала от своего отца. Мы любим друг друга. Осенью - свадьба. Не понимаю, почему я не могу прийти к нему, когда мне того захочется. Мы ведь живем не во времена средневековья. У Жильбера были любовницы, я вам об этом уже говорила. Но он всегда остерегался связей, влекущих за собой всякого рода осложнения и потерю времени.
     - Но он мог любить мадам Жав. Сердцу не прикажешь.
     - Это я заметила бы.
     - Вы не искали встреч с Негрелем после того, как его допрашивали в полиции?
     - Я не раз звонила ему. Днем подолгу разговариваем по телефону. Если я сейчас и не хожу на улицу Сен-Пер, то лишь потому, что он предпочитает держать меня, насколько это возможно, подальше от скандальной истории, к тому же возле его дома постоянно дежурят фотографы.
     - А как отреагировал на все это ваш отец?
     Она мгновение помедлила с ответом.
     - Сначала он был раздосадован, поскольку для адвоката всегда неприятно оказаться причастным к подобной драме! Я откровенно с ним поговорила обо всем, и он понял меня - мы с отцом большие друзья. Он предложил Жильберу в случае необходимости воспользоваться его профессиональными услугами.
     - Он что-либо ему советовал?
     - Я не слушала их разговор, но знаю: если Жильбера опять вызовут на допрос к следователю, папа будет его сопровождать как адвокат.
     - Вы встречались с женихом в субботу вечером? Рискну предположить, что вы предпочитаете проводить воскресные дни вместе.
     - Нет, я его не видела, поскольку в субботу во второй половине дня уехала с родителями из Парижа за город.
     У нас небольшой домик в Сенпоре, где мы проводим выходные. Жильбер присоединился к нам в воскресенье утром, приехав с первым же поездом. Машины у него нет.
     - Он не выглядел озабоченным?
     - Нет. Был такой, как всегда. Мы провели часть дня, катаясь на каноэ, а папа, у которого с утра в понедельник были дела, отвез его вечером в Париж на своей машине.
     - Вам доводилось когда-либо навещать жениха во время его работы на бульваре Османн?
     - Один раз. Я случайно оказалась поблизости, захотелось увидеть место, где он трудится. Вообще люблю окунаться в атмосферу его жизни, чтобы мысленно быть с ним вместе.
     - Вас впустила Жозефа?
     - Да, служанка. Правда, тогда я еще не знала, что ее зовут Жозефа.
     - Вы ожидали в приемной?
     - Да, как клиентка. Там дожидались своей очереди еще двое.
     - Вы были в других помещениях. За пределами кабинета для консультации?
     - Я побывала всюду.
     - Включая жилую половину?
     - Нет, я говорю о рабочих помещениях, тех, что расположены слева.
     Говорила она без всякого смущения. Тогда мы решили проявить настойчивость:
     - Включая и спальню?
     Ничуть не покраснев, она ответила, глядя нам в глаза:
     - Не только спальню, но и ванную комнату, забитую чемоданами".
     Мегрэ передал газету со статьей жене и, пока та читала, исподтишка поглядывал на нее, ибо знал, какой пассаж больше всего привлечет ее внимание. Так и случилось. Дважды или трижды она вздыхала. В конце концов вместо того, чтобы повернуться к нему, она стала смотреть на стоящую под разгрузкой баржу.
     - Странная девушка, - наконец прошептала она.
     Желая подразнить ее, Мегрэ сделал вид, будто не расслышал.
     Прошло еще немного времени, и она спросила:
     - Ты согласен?
     - С чем?
     - Ты разве не прочитал? О ее визитах на улицу Сен-Пер... О спальне... В мое время... - Тут она замкнулась.
     Комиссар не хотел доставлять ей огорчения, но тем не менее рискнул напомнить:
     - А ты уже забыла тот небольшой лесок в долине Шеврез?
     Если Мартин Шапюи не краснела, то мадам Мегрэ залилась густым румянцем.
     - Не можешь же ты считать, что это то же самое?
     - Почему?
     - Но это же было за неделю до нашей свадьбы.
     - А у них за два месяца.
     - Если бы они поженились!
     - Если они не поженятся, то никак не по ее вине.
     Мадам Мегрэ дулась на мужа чуть ли не четверть часа.
     Они добрались до края парапета канала, потом шли почти вдоль самой кромки воды, останавливаясь возле каждого рыбака, когда она наконец улыбнулась, не в силах более сердиться на него.
     - Почему ты так сказал?
     - Потому что это правда.
     - И ты с хвастливым видом поведал бы об этом журналистам?
     Не найдя ответа на этот вопрос, Мегрэ предпочел набить трубку. И в тот момент, когда остановился, чтобы ее разжечь, по земле и по его шляпе застучали крупные капли дождя.
     
     
     Глава 5
     АЛИБИ ДОКТОРА ЖАВА
     
     Хорошая погода, стоявшая более недели, испортилась, и гроза бушевала почти всю ночь. Утром похолодало, кое-где висели клочья тумана, а солнце бледным пятном едва проглядывало сквозь тучи, как это бывает в феврале.
     Но не капризы погоды нагоняли на Мегрэ тоску. В тот момент, когда он выходил за своими газетами, жена, как и накануне, поинтересовалась:
     - У тебя есть какие-нибудь планы на сегодня?
     Он ответил, что нет, как, впрочем, говорил это и раньше.
     - А тебя не огорчит, если мы пообедаем дома?
     Он не сразу понял, куда она клонит.
     - Почему бы это должно было меня огорчить?
     Тогда мадам Мегрэ вздохнула:
     - У меня что-то разболелись ноги, хотелось бы денек передохнуть.
     Иначе говоря, ее страшило не посещение ресторана, а прогулки по Парижу, что ей навязывал муж после этого.
     Какой же сегодня день? Находясь в отпуске, он потерял счет времени. Должно быть, уже пятница - конечно, она устала.
     - Ну ладно, я пошел, - негромко проронил он.
     - Ты вправду не пал духом?
     - Нет.
     Конечно, мадам Мегрэ устала, к тому же ей требовалось время, чтобы привести в порядок свой гардероб, ведь каждый день, чтобы доставить удовольствие, она надевала разные платья, а столько летних туалетов у нее не было.
     Да, не следовало ему заставлять жену питаться в сомнительной забегаловке, что возле бульвара Шапель, а затем тащиться пешком под дождем. А он-то думал, что это ее забавляло! Оба они тогда промокли, а Мегрэ при порывах ветра ее подзадоривал:
     - Представь, что ты на берегу моря!
     Впрочем, все это было не важно, просто у нее действительно побаливали ноги.
     Он купил свои газеты и, несмотря на прохладную погоду, уселся в уголке террасы кафе и заказал ставший уже традиционным кофе.
     Утренние газеты не сообщали ничего нового относительно интересовавшего комиссара дела. Они довольствовались повторением, причем менее подробным, сообщений, опубликованных вчера в вечерних выпусках.
     Мегрэ ощутил пустоту, как если бы дознание застыло на мертвой точке. Он даже почувствовал себя обманутым. И первой его мыслью было: "Чем же тогда они занимаются?"
     Комиссар подумал о Жанвье и других инспекторах с набережной Орфевр, по долгу службы призванных разгадывать такие сложные загадки, и прошло довольно много времени, прежде чем над огорчением вновь возобладало чувство юмора, и он посмеялся над самим собой, сообразив, что у него сработал рефлекс среднего читателя, которому не дали своего - пару раз в день - чтива. В какой-то момент у него, как у заурядного гражданина, возникло впечатление, будто полиция бездействует, и теперь он стал лучше понимать настойчивость репортеров, штурмовавших дверь его кабинета в ходе расследования какого-нибудь сенсационного дела.
     "Сообщите нам хотя бы что-нибудь новое, комиссар, любую мелочь!"
     Он наскоро просмотрел газету: прогноз погоды на различных курортах и модных пляжах, остроты кинозвезд, дорожные происшествия - и дошел до длиннющей статьи о будущем телевидения.
     Остаток утра прошел спокойно. Он побродил по улицам, посетил пару небольших бистро, где выпил аперитива... Когда он вернулся домой, его ожидал домашнего приготовления цыпленок и мадам Мегрэ, уже сожалевшая о том, что наговорила ему утром.
     - Ты не рассердился?
     - Из-за чего?
     - Надеюсь, ты не подумал, что мне скучно с тобой?
     Это все мои ноги...
     - Я знаю.
     - Тем не менее тебе ничто не мешает пройтись одному, побывать на людях.
     Возможно, вскоре вновь разразится гроза или просто задождит, потому что и небо стало беспросветно серым.
     Солнце совсем скрылось. Мегрэ не знал, куда теперь направить свои стопы, но все же вышел, ворча. Вместо того чтобы пойти налево, на бульвар Вольтер, он свернул вправо, и когда уже добрался до площади Республики, в самом деле начался дождь, расчерчивая все вокруг серыми штрихами.
     Мегрэ зашел в знакомое кафе, как раз напротив мэрии, где в заднем зале находилась бильярдная, и сказал себе, что, подвернись сейчас хороший партнер, он бы с удовольствием с ним сыграл очков на двести. Когда-то раньше он неплохо играл на зеленом сукне. Любил следить за перемещениями шаров, которые, если придать им соответствующее вращение, выглядят почти разумными, любил слушать стук, который они издавали, ударяясь друг о друга.
     Оба бильярдных стола были закрыты чехлами. Напротив, возле окна, сидели игроки в белот, и Мегрэ устроился неподалеку от них. Со своего места он видел карты сразу двух игроков, и один из них не преминул начать оборачиваться к нему и подмигивать всякий раз, когда на руках у него собиралась хорошая масть.
     В конечном счете здесь было довольно уютно. Старший из четверых игроков, вероятно пенсионер, некогда вращался в высоких административных кругах, ибо являлся офицером ордена Почетного легиона, а его партнера называли профессором. Впрочем, он, возможно, был простым преподавателем лицея.
     - Пики-козыри, еще раз пики-козыри и туз...
     Отставник был единственным, кто, помимо Мегрэ, протянул руку, когда в зал заскочил разносчик газет. Однако занятый картами, он довольствовался тем, что не глядя положил свой экземпляр на соседний столик.
     Наконец-то появилось кое-что новенькое. Уголовная полиция - Мегрэ в этом нисколько не сомневался - не бездействовала, просто дважды в день представлять сенсационные новости прессе она, конечно, не могла.
     Первая страница пестрела многими заголовками, но самыми крупными были следующие:
     
     "АЛИБИ ДОКТОРА ЖАВА", "ИНСПЕКТОР ЖАНВЬЕ В КАННАХ", "ДРАГОЦЕННОСТИ УБИТОЙ".
     
     Для одного раза этого было предостаточно, и Мегрэ перестал следить за игроками, погрузившись в чтение.
     "Дело о трагедии на бульваре Османн, - писал Лассань-проныра, - за последние сутки приняло новый оборот, что позволяет в дальнейшем ожидать сюрпризов.
     Как представляется, заслуга в этом целиком и полностью принадлежит инспектору Жанвье, который в отсутствие комиссара Мегрэ, все еще находящегося в отпуске, руководит расследованием.
     С самого начала расследования в департамент Приморские Альпы была направлена мобильная бригада, которая допросила мадемуазель Жюссеран, няню маленькой Мишель Жав, все еще находящуюся на вилле "Мария-Тереза".
     Что же за сведения получила там уголовная полиция?
     Их нам не сообщили, но вчера утром один из наших репортеров, крутившийся на набережной Орфевр, последовал за инспектором Жанвье, который в спешке выехал оттуда на машине.
     Эта слежка, если будет позволено так выразиться, привела нашего сотрудника в Орли, где инспектор Жанвье устремился в самолет, почти сразу же взлетевший.
     Мы немедленно позвонили нашему корреспонденту на Лазурном берегу и оказались в курсе нового витка этой истории.
     Как мы уже сообщали, мадемуазель Жюссеран до сих пор отказывалась от каких бы то ни было заявлений, и репортеры только и могли, что время от времени наблюдать, как она прогуливалась с ребенком в саду виллы "Мария-Тереза".
     Этот особняк, снятый на шесть месяцев доктором Жавом, расположен за чертой города и находится чуть ли не на широте Калифорнии. Окрашенное в желтый цвет здание построено в начале века, в эпоху расцвета стиля рококо. При вилле довольно обширный парк, заросший эвкалиптами и зонтичными соснами.
     В течение трех дней местные журналисты и фотографы напрасно томились ожиданием перед воротами, которые открывались только для того, чтобы пропустить поставщиков продуктов.
     Инспектор Жанвье зашел на виллу вместе со своим коллегой из Канн, и их встреча с мадемуазель Жюссеран длилась более трех часов.
     - Мадемуазель Жюссеран - женщина лет пятидесяти, может несколько старше, с суровыми манерами, бледным и малоподвижным лицом, - особа, судя по всему, неприветливая. Она долгое время работала медсестрой в частной клинике, и, кажется, именно там доктор Жав и отыскал ее, когда у него родилась дочь.
     Она не замужем, и, глядя на нее, даже трудно себе представить, что в ее жизни был хотя бы один мужчина.
     Наш корреспондент сообщил об укладе жизни, которую вели супруги Жав в Каннах до того момента, как произошла трагедия.
     В их распоряжении был большой "понтиак" серого цвета, на котором они приехали из Парижа, однако Эвелин Жав, кажется, сама никогда не садилась за руль. Доктор же пользовался машиной каждое утро, чтобы отвезти жену с ребенком и няней на пляж, где сам не задерживался, поскольку тут же отправлялся на ближайший теннисный корт и тренировался там с профессионалом по два часа.
     Эвелин Жав на пляже не поддерживала никаких знакомств. Она купалась в море вместе с ребенком, а потом ложилась на песок - всегда под зонтом, скрываясь от солнечных лучей, - передоверив заниматься малышкой няне.
     К полудню доктор Жав забирал их и отвозил на виллу "Мария-Тереза".
     Наш корреспондент, которому удалось поговорить с кухаркой, нанятой из числа местных жителей на период отпуска Жавов, спросил ее:
     - У них все шло гладко?
     - Я не знаю.
     - Случалось ли им ссориться?
     - Ничего подобного не слышала.
     - А не приходилось ли вам хотя бы иногда видеть, как они целуются?
     - О месье...
     Послеполуденное время доктор проводил либо в глубине парка за чтением медицинских трудов, либо прогуливался по Круазет, где неизменно выпивал аперитив в баре "Мажестик".
     Выйдя из особняка "Мария-Тереза", инспектор Жанвье выглядел озабоченным, отказался от каких бы то ни было заявлений и поспешил в аэропорт. Но сегодня утром, уже в Париже, вероятно, после обсуждения ситуации со следователем Комельо, он решил встретиться с журналистами и сообщить им некоторые подробности своей поездки.
     Происходившее несколько напоминало пресловутые пресс-конференции в Белом доме, хотя, разумеется, в уменьшенном масштабе. Каждый из присутствовавших задавал вопросы. Инспектор ответил не на все.
     А теперь в нескольких словах о том, как провели доктор Жав и его жена часы, предшествовавшие смерти последней.
     Речь идет о версии, выдвинутой мадемуазель Жюссеран.
     В пятницу, часов в девять вечера, пока ее муж совершал прогулку, Эвелин Жав позвонила в Париж и имела с кем-то довольно продолжительный разговор.
     Инспектор Жанвье не скрыл от нас, что номер ее собеседника установлен и закреплен за квартирой доктора Негреля на улице Сен-Пер.
     Позже мадам Жав заявила няне:
     - Завтра я буду отсутствовать весь день. Нужно встретиться с подругой в Сен-Тропе, - и дала указания, что нужно сделать по дому.
     Вполне возможно, то же самое она сказала мужу. Мадам должна была сесть на автомотрису, которая отправлялась из Канн в восемь десять, и заказала такси, дабы добраться до вокзала.
     Вот теперь-то и начинает по-настоящему меняться ситуация. Считалось, что Жав отправился следом за женой, упустил в Ницце девятичасовой самолет на Париж и, стремясь ее догнать, сел на лондонский рейс в девять пятнадцать.
     Заявление же мадемуазель Жюссеран разрушает эту версию и высвечивает врача с бульвара Османн в новом ракурсе.
     Жав действительно покинул виллу "Мария-Тереза" вскоре после своей жены, точно дожидался, пока путь освободится, и, сидя за рулем собственной машины, покатил в аэропорт Ниццы. На парижский рейс он опоздал всего на две-три минуты. О жене он не спрашивал ни у кого из служащих аэропорта.
     Согласно показаниям няни, он в тот момент не знал, что мадам Жав села в самолет и всерьез верил, что она отправилась к подруге в Сен-Тропе. Так что доктор Жав воспользовался отсутствием жены, чтобы улизнуть из Ниццы. Речь, несомненно, идет о тайном бегстве, что полиция вскоре докажет".
     Мегрэ должен был перевернуть страницу и тем временем машинально взглянул на игроков в карты. На третьей полосе он обнаружил новый заголовок:
     
     
     "ТАЙНАЯ ЖИЗНЬ ДОКТОРА ЖАВА.
     
     Нам лучше всего воспроизвести здесь некоторые вопросы и ответы, прозвучавшие в кабинете инспектора Жанвье, то есть там, где обычно работает комиссар Мегрэ, ибо инспектор расположился здесь временно".
     Мегрэ при этом беспричинно вздрогнул.
     " - На ваш взгляд, мадемуазель Жюссеран была расположена к откровенности?
     - Нет. Ответы приходилось из нее вытаскивать, иногда, как говорится, чуть ли не клещами.
     - Не ведет ли она себя так из преданности своим хозяевам?
     - У меня создалось впечатление, что она ненавидит все человечество.
     - Как она относилась к мадам Жав?
     - Полагаю, что не любила ее.
     - Короче говоря, она не жалует никого?
     - Только себя и ребенка, считая его чуть ли не своим собственным. Она очень высокого мнения о собственной персоне.
     - Из тех ли она женщин, кто подслушивает разговоры под дверьми.
     Тут инспектор Жанвье осмелился произнести фразу, которая восстановит против него миллионы читательниц:
     - А разве есть такие, что не подслушивают?
     - Вы верите ее свидетельствам?
     - До сих пор все, что она сказала, или почти все подтвердилось.
     - Была ли у доктора какая-либо интимная связь в Париже?
     - Да. И притом даже больше чем связь. Вполне уместно говорить о большой любви.
     - Жена знала об этом?
     - Подтверждения этому нет.
     - Но мадемуазель Жюссеран была в курсе?
     - Похоже на то.
     - Кто еще был посвящен в эту тайну?
     - Жозефа.
     - Почему?
     - Потому что речь идет о ее дочери Антуанетте, проживающей на улице Вашингтон в двух шагах от апартаментов на бульваре Османн.
     - Жозефа с пониманием относилась к этому роману?
     - Да.
     Инспектор Жанвье представил нам несколько деталей.
     Пару лет тому назад у Антуанетты Шовэ, дочери Жозефы, работавшей тогда продавщицей в магазине на Больших бульварах, началась чахотка, и доктор Жав взялся ее вылечить.
     Заметим, что внешне девушка напоминает мадам Жав.
     Она, как и та, сухощава, с несколько помятым лицом и глазами, о которых говорят "пугливые".
     Жав взял за привычку посещать ее на улице Вашингтон.
     Поскольку Антуанетта нуждалась в полноценном отдыхе, доктор содержал ее на свои средства и даже помог вывезти на пару месяцев за город. Когда она вернулась, его визиты возобновились и не прекращались в течение двух лет.
     Именно эта ситуация дала кое-кому основания сплетничать, будто Антуанетта - девушка легкого поведения.
     Выздоровев, она на работу не вернулась, а Жав, если выдавалась свободная минутка между визитами пациентов, тут же устремлялся на улицу Вашингтон.
     - Даже когда там находилась Жозефа?
     - Да, именно так. Для нее Жав - нечто вроде полубога, имеющего право на все.
     - Получается, что в субботу Жав помчался к Антуанетте Шовэ?
     - Консьержка с улицы Вашингтон это подтверждает, поскольку видела, как он появился там спустя всего три четверти часа после приземления в Орли самолета из Лондона.
     - Как долго он оставался у своей пассии?
     - Минуточку. Жозефа в это время отсутствовала, так что у нас есть только свидетельство Антуанетты. Согласно ее показаниям, доктор Жав покинул их квартиру лишь в семь вечера, иными словами, учитывая столпотворение в это время, только-только, чтобы успеть к отходу восьмичасового поезда с Лионского вокзала.
     - А Жозефа?
     - Она по-прежнему утверждает, что ушла из здания на бульвар Османн почти следом за доктором Негрелем, то есть часов в шесть, и сразу отправилась к дочери.
     - Где и застала доктора Жава?
     - Да.
     - Она оставалась с этой парочкой до семи?
     - Так она уверяет.
     - Получается, что у доктора Жава есть алиби?
     Однако инспектор Жанвье не был столь категоричен.
     Учитывая благоговейное отношение Антуанетты и ее матери к доктору, он уверен, что их свидетельство может расцениваться как внушающее подозрение. Кстати, консьержка, которая видела, как доктор Жав вошел, не заметила, как он вышел. Правда, около семи она бегала в бакалейную лавочку по соседству, и дворницкая пустовала минут пятнадцать-двадцать. Если предположить, что Филипп Жав в это время покинул Антуанетту, то возникает вопрос, располагал ли он достаточным временем, чтобы заскочить на бульвар Османн, убить жену, запереть ее в шкафу и добраться до Лионского вокзала? Такое маловероятно, но его передвижения должны восстановить уже сегодня с тем, чтобы прояснить этот момент".
     Мегрэ встревожился. До сих пор кое-какие факты так и не стыковались. Разве доктор Пардон не сообщил ему о том, что Жав увяз в долгах? Между тем Антуанетта в своем скромном жилище на улице Вашингтон не могла обходиться доктору слишком дорого.
     Он немного завидовал Жанвье, и вовсе не по причине его успехов, а из-за одного в общем-то смехотворного пустяка. Каждый раз, когда при расследовании требовались средства на поездки, приходилось сражаться с распределителями фондов в уголовной полиции, которые до обидного скрупулезно придирались к представляемым счетам. Каким же образом Жанвье ухитрился слетать в Канны? Видно, этому делу придавалось большое значение, раз удалось развязать тугие кошельки бюрократов.
     Мегрэ перешел к статье под названием "ЖЕНЩИНА С ДРАГОЦЕННОСТЯМИ".
     Время от времени кто-то из игроков посматривал на него, а один, бросив взгляд на газету, чуть наклонился к Мегрэ и спросил:
     - Это сделал Жав?
     - Пока неизвестно.
     - А я считаю, что он.
     Однако, прочти этот картежник продолжение статьи, он был бы менее решителен в своих суждениях.
     "Поездка инспектора Жанвье в Канны принесла еще один сюрприз, не менее любопытный, чем первый.
     Уже несколько дней болтали, что семейство Жав, несмотря на кажущееся благосостояние, испытывает финансовые трудности - доктор обременен долгами. И в голову сразу приходила мысль, что Жав вел вторую, скрытую от посторонних глаз жизнь, возможно тратя деньги на расточительную любовницу, поскольку сам он не является ни игроком, ни биржевым спекулянтом...
     В какую же пропасть уходили приличные доходы от завода мадам Жав и более чем солидные гонорары, получаемые за труды ее мужем?
     И опять ключ к загадке дала все та же мадемуазель Жюссеран. Поступила ли она так из чувства женской мести или неумышленно? Не нам об этом судить! В тот самый момент, когда инспектор Жанвье уже собирался раскланяться, женщина у него спросила:
     - Не захватите ли вы с собой шкатулку с драгоценностями? Поскольку я остаюсь здесь одна с ребенком и кухаркой, мне не хотелось бы брать на себя ответственность за ее сохранность.
     - Где она находится?
     - В спальне мадам. Хозяйка всегда забирает ее с собой, отправляясь в поездку, и я поражена тем, что она оставила ее тут в этот раз.
     Речь, как оказалось, шла не о шкатулке, а скорее о небольшом чемоданчике, изготовленном в престижной кожевенной мастерской на улице Фобур-Сент-Оноре. Естественно, он был заперт.
     - Я знаю, где ключ, - заявила мадемуазель Жюссеран, которая была о многом осведомлена.
     Она указала на один из ящиков комода, где под стопкой белья тот был обнаружен.
     Инспектор Жанвье не скрыл от нас, что был очень удивлен при виде драгоценностей, хранившихся в чемоданчике. Они еще не прошли экспертизу, но на глазок можно сказать, что стоимость этих украшений не менее тридцати миллионов. Кольца, колье, браслеты, клипсы, серьги - и все куплены в лучших ювелирных лавках на улице Де-ля-Пэ. Теперь вы понимаете, почему мы считаем, что ситуация в корне изменилась. Прежде полагали, что у доктора Жава, жена которого на первый взгляд выглядела такой скромницей и простушкой, завелась мотовка-любовница.
     И вдруг выясняется, что именно его жена подорвала их бюджет, в то время как любовница влачила скромное и безвестное существование. Мы переговорили по телефону с Ивом Ле Тереком, братом погибшей. Он все еще находится в Париже, в отеле "Скриб", и не скрыл от нас причину своего столь длительного пребывания в столице.
     Он дожидается возможности перевезти останки сестры в Конкарно, чтобы похоронить в фамильном склепе.
     Однако окончательное решение остается за Жавом.
     - Вы уже обсуждали с ним этот вопрос?
     - Я не смог ни увидеться с ним, ни переговорить по телефону. Я написал ему, вернее, поручил сделать это моему адвокату, поскольку у меня нет никакого желания поддерживать отношения с этим человеком, но ответа мы до сих пор не получили.
     Неужели возникнет какая-то свара вокруг трупа между мужем и братом?
     Когда мы разговаривали с Ле Тереком, он еще ничего не знал о драгоценностях, поэтому мы и спросили его:
     - Не отличалась ли ваша сестра кокетством?
     - Оно ей, как мне кажется, не свойственно. Несмотря на свое состояние, она всегда отказывалась одеваться у известных кутюрье, а некоторые платья шила себе сама.
     - Она любила драгоценности?
     - Вообще их не носила. Когда умерла матушка, фамильные драгоценности поделили между Эвелин и моей супругой. Они не слишком дорого стоили, особенно старые. Так вот, сестра предложила жене выбрать самой те, что ей нравились, ничуть не заботясь о своей доле.
     - И тем не менее у нее оказалось драгоценностей на сумму почти тридцать миллионов?
     - Что вы сказали?
     - Повторяю, тридцать миллионов.
     - Да кто мог сказать такое?
     - Их обнаружили в Каннах.
     Тут, кое-что смекнув, Ле Терек внезапно сменил тон.
     - Это куда же вы клоните?
     - Никуда. Я просто спросил, известно ли вам, что еще в девичестве ваша сестра приобрела бриллианты, рубины и изумруды.
     - Полагаю, она имела на это право, не так ли?
     - Вне всякого сомнения.
     - Хочу обратить ваше внимание на то, что, имея доходы от завода, она могла позволить себе вообще не обращаться к мужу за деньгами. Ведь у нее были свои средства, разве не так?
     - В общем, верно...
     - Тогда не вижу причин выяснять, как распоряжалась ими моя сестра. Если она предпочитала покупать драгоценности, это ее дело.
     На этом Ив Ле Терек резко прервал разговор, повесив трубку.
     К полудню мы пришли на улицу Вашингтон, где тротуар запрудила толпа фотографов.
     Здание, в котором на пятом этаже живет Антуанетта Шовэ, старинное, но все еще выглядит неплохо. Поскольку лифт не работал, нам пришлось подниматься пешком.
     Но мы напрасно стучали в дверь, на которую нам указали. Она осталась для нас закрытой. Зато открылась соседняя. Довольно пожилая седоволосая женщина, одетая во все черное, обратилась к нам.
     - Если вы к мадемуазель Шовэ, то ее нет дома.
     - И давно она вышла?
     - Вот уже два дня.
     - Вы не видели ее двое суток?
     - Нет. Лишь дважды приходила ее мать - у той свой ключ.
     - Вы не знаете, забрала ли девушка с собой вещи?
     - И вы называете ее девушкой? Ту, которая принимает у себя женатых мужчин?
     - Почему вы сказали "мужчин", их что, было несколько?
     - Кто принимает одного, способен приводить и других - вот так я считаю. А если при этом присутствует еще и мать, то я просто уверена...
     Мы так и не сумели полностью выяснить мнение соседки Антуанетты, поскольку преисполненная благородного негодования, она неожиданно отступила в глубь квартиры и резко захлопнула дверь перед нашим носом.
     Где же находится Антуанетта Шовэ? Не скрывается ли она попросту от журналистов и фотографов? Полагая, что об этом осведомлена полиция, которая ее допрашивала, мы позвонили инспектору Жанвье, чтобы выяснить нынешний адрес Антуанетты, но он ответил, что пока девушку не стоит беспокоить.
     Как видите, довольно сложно сделать хотя бы резюме возникшей ситуации. Дело все больше и больше запутывается.
     Возникают все новые вопросы, на которые пока невозможно дать ответ. - Знала ли Эвелин Жав о любовной связи мужа?
     С чего это ей звонить в пятницу вечером домой доктору Негрелю? Заметьте, этот телефонный звонок подтверждает слова консьержки с улицы Сен-Пер, утверждавшей, что по крайней мере дважды она видела молодую женщину, приходившую к ее жильцу.
     Почему, заявив будто едет к подруге в Сен-Тропе, мадам Жав вылетела самолетом в Париж?
     Встретились ли Эвелин Жав и Жильбер Негрель?
     Не лгут ли Антуанетта Шовэ и Жозефа, свидетельствуя, что у доктора Жава не оставалось времени побывать на бульваре Османн, прежде чем занять место в "Голубом экспрессе"?
     И наконец, почему мадам Жав, которая отнюдь не была кокеткой и редко надевала драгоценности, принялась их скупать, испытывая при этом нечто вроде болезненного влечения?"
     Мегрэ, вздохнув, сложил газету и, позвав гарсона, заказал новую порцию выпивки. Сосед полюбопытствовал:
     - Ну так как все же он?
     - Этого по-прежнему наверняка не знают.
     - Уж поверьте мне, молодежь редко бывает столь ревнива, чтобы пойти на убийство. Скорее люди моего и вашего возраста готовы вспылить.
     Комиссар едва совладал с собой, чтобы не рассмеяться.
     Игрок в белот и не догадывался, что обращается к человеку, которому в течение тридцати лет пришлось заниматься всеми драматическими происшествиями в Париже. Знай он это, не заявлял бы так безапелляционно. Люди тем больше уверены в правильности своего видения мира, чем меньше у них знаний и опыта, его подтверждающего.
     - Гарсон, повторите.
     Комиссар покосился на пару бильярдных столов, испытывая прямо-таки детское желание поиграть. Напротив него сидел маленький старикашка, который выглядел как любитель бильярда, но он читал газету, попивая кофе со сливками, и Мегрэ не осмелился его побеспокоить.
     Расследование дела у Жанвье шло нормально. Теперь комиссар был в состоянии представить себе всю его суетливую беготню, смысл его поиска. Сейчас на набережной Орфевр или на бульваре Османн должны были снова засыпать вопросами доктора Жава.
     Мегрэ дорого бы дал, чтобы самому вести этот допрос. И еще с удовольствием провел бы полчасика лицом к лицу с мадемуазель Жюссеран, няней, презиравшей все человечество, которая по собственной воле, хотя ее об этом не спрашивали, раскрыла секрет драгоценностей.
     Что касается Жозефы, то для него она не представляла загадки. Он знавал много подобных вдов-тружениц, которые всю жизнь придерживались традиционной морали, но когда речь заходила об их собственных дочерях, нежданно-негаданно проявляли всепрощенчество.
     Ловкач Лассань писал, что в ее глазах доктор Жав был полубогом. Это вполне объяснимо. Он спас ее дочь. Должно быть, вначале он относился к ней с почти отеческой нежностью. Комиссара ничуть не удивляло, что Жав влюбился в женщину, напоминавшую ему жену. Мужчину зачастую привлекает более или менее одинаковый тип женщины.
     Может быть, это даже доказывало, что в Конкарно доктор женился по любви, а не из-за денег.
     Перед ним была девушка, зациклившаяся на себе самой, которая вела совершенно безрадостную жизнь.
     А не оказалась ли она совершенно иной, чем Жав себе представлял? И не указывает ли на это история с драгоценностями, которые она собирала с упорством трудяги муравья, делающего запасы в своем муравейнике? Через три года волею случая Жав познакомился с другой девушкой - тоже телесной больной и тщедушной, как и первая. Стоит ли удивляться, что в нем, как и тогда, вспыхнула любовь?
     Он отправился в Канны с семьей, оставив Антуанетту в Париже! А тут его жена сообщает, что собирается провести целый день, а может быть, и всю ночь у подруги в Сен-Тропезе. Не воспользовался ли он этим, чтобы помчаться в аэропорт, одержимый желанием хотя бы несколько часов побыть с Антуанеттой? Похоже на то. Впрочем, можно привести и некоторые возражения, которые, в свою очередь, можно опровергнуть.
     Если все происходило именно так, то ему не было никакого смысла появляться на бульваре Османн. Во всяком случае, до тех пор, пока там находился Негрель. После шести - пожалуйста, путь открыт.
     Но зачем, спрашивается, ему туда идти? И почему, прилетев на самолете, он не вернулся в Ниццу тем же путем, оставив Эвелин в неведении о своей отлучке при условии, конечно, что сам поверил в ее поездку к подруге?
     Среди вопросов, которые он задавал самому себе, был и тот, что ставил Лассань: знала ли мадам Жав о любовных похождениях мужа? Не забывал Мегрэ и о другом, тоже правомерном и пока остающемся без ответа вопросе: знал ли доктор Жав о любовной связи своей жены с его заместителем? Пока не ясно какого рода, но связь между ними существовала, поскольку мадам Жав звонила в пятницу вечером молодому врачу.
     Сомневаться в свидетельстве консьержки более не приходилось. Эвелин нанесла за месяц по меньшей мере два визита в дом на улице Сен-Пер.
     Если Жав знал, что его жена отправилась в Париж, а не в Сен-Тропе, то вовсе не опоздал на самолет, а умышленно дождался другого рейса?
     Что же теперь собирается предпринять Жанвье? Мегрэ представлял, как кипятится снедаемый нетерпением следователь Комельо, который, должно быть, настаивает сейчас на аресте доктора Негреля.
     Все еще моросил дождь. Желающих сыграть в бильярд так и не оказалось. Мегрэ, расплатившись, слегка кивнул на прощанье игрокам в бел от и вышел, глубоко засунув руки в карманы.
     Комиссар думал, что на месте Жанвье он бы...
     Дождь в общем-то не был таким уж противным, и Мегрэ незаметно для себя дошагал до площади Республики. Зашел в свою утреннюю пивную, попросил пива, лист бумаги и ручку, а затем принялся выводить печатные буквы, как уже делал однажды. Текст был таким же кратким, как и в первой записке в адрес Жанвье.
     
     
     "НА ВАШЕМ МЕСТЕ Я БЫ ОТПРАВИЛСЯ В КОНКАРНО!"
     
     Почему бы и нет, если администрация оказалась настолько любезна, что оплатила самолет до Ниццы!..
     
     
     Глава 6
     ПОЕЗДКА В КОНКАРНО
     
     Анонимное послание Мегрэ не успело дойти до набережной Орфевр, как некто другой решил съездить в Конкарно, причем с весьма эффектной подачей своей инициативы. Впрочем, раньше случилось куда более важное событие, но комиссару довелось узнать о нем лишь вместе с остальной публикой.
     А пока он под дождем вернулся на бульвар Ришар-Ленуар. И словно находясь в пляжном отеле в плохую погоду, даже не усевшись в кресло, спросил мадам Мегрэ:
     - Что будем делать?
     - Что захочешь.
     Было всего пять часов пополудни, и следовало как-то заполнить остаток дня.
     - А почему бы нам не посмотреть фильм?
     Посетить кинотеатр дважды в течение одной недели - такого не случалось с ними уже долгие годы. Только в этот раз ради смены обстановки они вместо киношки у себя в квартале выбрали большой кинозал на Елисейских полях, добравшись туда на метро.
     После кинохроники, документального фильма и последовавшей за ними изрядно затянувшейся паузы на экране появился текст, должно быть наскоро написанный от руки на стеклянной пластинке, как это делается в дни выборов или великих катастроф:
     
     
     "В ПОСЛЕДНЮЮ МИНУТУ"
     "ДЕЛО НА БУЛЬВАРЕ ОСМАНН"
     
     "ДОКТОР ЖИЛЬБЕР НЕГРЕЛЬ АРЕСТОВАН СЕГОДНЯ ВО ВТОРОЙ ПОЛОВИНЕ ДНЯ У СЕБЯ ДОМА".
     
     То было весьма впечатляющее зрелище: в огромном, заполненном от силы на одну треть кинозале после мельтешения кадров в музыкальном сопровождении появился всего лишь краткий текст, но, казалось, возвратились времена старинного "волшебного фонаря". Зрители беспокойно заерзали в креслах. В разных концах зала раздавалось покашливание и перешептывание.
     Надпись на побелевшем, но по-прежнему светившемся экране вскоре исчезла, и появилась фотография молодого врача. На снимке он был не один. Находился в группе медиков в белых халатах, стоявших во дворе больницы. Крестик под одним из врачей указывал на человека, которого следователь Комельо только что отправил в камеру предварительного заключения, обвинив в убийстве.
     Изображение вновь поблекло, и его тотчас сменила фотография Эвелин Жав, ранее публиковавшаяся в газетах - в строгом купальнике на пляже в Бретани.
     - Эй! Довольно! - закричал кто-то в темном зале.
     А какой-то пожилой мужчина прошептал позади Мегрэ:
     - Я так и знал, что это он...
     Экран снова потемнел, и было какое-то облегчение в том, что зазвучала музыкальная прелюдия к фильму, титры которого побежали по полотну.
     Однако Мегрэ, в отличие от остальных, не почувствовал облегчения и, как ни пытался сосредоточиться на фильме, все время мысленно возвращался на набережную Орфевр, где, как он себе представлял, в эти минуты приступили к допросу Негреля, причем в его, комиссара, собственном кабинете, поскольку именно там расположился Жанвье.
     В какой-то момент мадам Мегрэ взяла его под руку, точно понимала, о чем он думает, а когда они вместе с толпой выходили из кинотеатра, не задала ему никаких вопросов и не сделала комментариев.
     Сияющие огнями Елисейские поля вступали в свою вечернюю жизнь, и, как сотни и тысячи других парижан, Мегрэ раздумывал, в какой ресторан отправиться. В конце концов, чтобы далеко не ходить, выбрали ближайшее крупное заведение, специализировавшееся на рыбных блюдах и дарах моря, и пристроились там за крохотным столиком, причем Мегрэ никак не удавалось удобно поставить ноги.
     О новых подробностях дела он узнал только из утренних газет на другой день, сидя в уголке привычной террасы на площади Республики. Дождь прекратился, сменившись ветром.
     
     
     "МЭТР ШАПЮИ В КОНКАРНО.
     
     Как сообщило вчера вечером радио, следователь Комельо принял после полудня решение взять доктора Негреля под стражу, и инспектор Жанвье в сопровождении своего коллеги Лапуэнта к трем часам явился на улицу Сен-Пер.
     Молодого врача они нашли в обществе его невесты, мадемуазель Мартин Шапюи, и будущего тестя, адвоката Ноэля Шапюи.
     Все трое встретили их спокойно, похоже ожидая подобного развития событий.
     Сходя с тротуара, чтобы занять место в полицейском фургоне, доктор Негрель на мгновение задержался, что позволило фотографу сделать свое дело, и, как вы видите на снимке, на губах обвиняемого застыла горькая и одновременно доверчивая улыбка.
     Мэтр Шапюи поехал вместе с ним, так что единственной добычей для журналистов оказалась Мартин Шапюи, но она ограничилась кратким заявлением:
     - Я ничего не боюсь. Жильбер невиновен.
     Допрос в уголовной полиции длился всего сорок минут, после чего Негрель без наручников, все такой же уверенный в себе и чуть ли не безмятежный был препровожден двумя инспекторами в одну из камер Дворца правосудия.
     Журналистам, которые набросились на него в коридоре уголовной полиции, мэтр Шапюи сообщил:
     - Я верю в успех, как никогда. Чтобы защитить своего клиента, мне нужно докопаться до истины, и я знаю, что сделаю это. Сегодня же вечером отправлюсь в Конкарно.
     - Вы полагаете, мэтр, что истина скрыта в Конкарно?
     Адвокат лишь развел руками, не сказав ни "да", ни "нет".
     Этим объясняется тот факт, что в семь тридцать пять с полдюжины репортеров заняли одновременно с адвокатом места в поезде, отходящем с вокзала Монпарнас.
     Защитник доктора Негреля и журналисты ехали в одном вагоне, и тем же утром добрались до бретонского порта.
     Может, это воля случая, но брат жертвы, Ив Ле Терек, оказался в соседнем вагоне того же поезда. Никаких контактов с первой группой он не имел.
     Доктор Жав до сих пор не покидал своих апартаментов на бульваре Османн, где о нем заботится Жозефа. Телефон его по-прежнему молчит. Около шести вечера инспектор Лапуэнт, самый молодой в уголовной полиции, посетил Жава и беседовал с ним почти два часа. Покидая здание, Лапуэнт отказался от каких-либо заявлений.
     Согласно информации, которую мы не смогли перепроверить, Антуанетта Шовэ якобы проживает в отеле, название которого известно полиции, а также, вероятно, ее матери и доктору Жаву".
     Мегрэ сгорал от нетерпения и едва совладал с собой, чтобы не позвонить на набережную Орфевр. Комиссара стала удручать эта игра в "при сем присутствующего". Он почувствовал, что дело наконец набирает обороты, истина, возможно, где-то совсем рядом, а он вынужден томиться в ожидании новостей. Вчерашняя демонстрация в кинотеатре двух фотографий произвела на него тягостное впечатление - точно выставили напоказ нечто сугубо неприличное.
     Он и мадам Мегрэ отобедали у себя в квартале, в ресторанчике неподалеку от площади Бастилии, поскольку почти все завсегдатаи разъехались в отпуска, а туристы не знали его в лицо.
     Зальчик был на три четверти пуст.
     К их столику подошел хозяин заведения, чтобы поздороваться с Мегрэ за руку.
     - Я полагал, что вы в отпуске, комиссар.
     - А я действительно на отдыхе.
     - В Париже?
     - Тесс!
     - Вы вернулись из-за дела на бульваре Османн?
     Да, явно не следовало показываться в привычных местах.
     - Мы тут с женой мимоходом. Сейчас же и отбываем.
     - И все же каково ваше мнение? Это дело рук молодого врача?
     - Понятия не имею.
     Так на самом деле и было. Комиссар не знал, располагал ли Жанвье информацией, которую утаила бы пресса. Вполне возможно, это больше всего и раздражало его.
     С одной стороны, он не мог удержаться, чтобы не попробовать решить эту задачу, а с другой - у него на руках были далеко не все карты.
     Когда несколько позже они устроились на террасе кафе на площади Бастилии, даже не потрудившись сменить квартал, мадам Мегрэ заметила:
     - Я вот все думаю, как люди проводят время в Лондоне и Нью-Йорке?
     - О чем это ты?
     - Кажется, там нет таких террас.
     Все правильно, ведь сами-то они добрую часть недели провели на террасах кафе. Комиссар караулил появление вечерних выпусков газет.
     Две совсем еще молоденькие девчонки прохаживались перед входом в меблированные комнаты.
     - Видишь, это все еще существует.
     Она никак не отреагировала на ответную реплику мужа:
     - Надеюсь, и не отомрет.
     Появился мальчишка с кипой газет, и Мегрэ приготовил монету.
     Жестом, уже ставшим непроизвольным, комиссар передал одну жене, а сам развернул другую, ту, в которой писал Лассань.
     
     
     "АЖИОТАЖ В КОНКАРНО", "ЗА ИЛИ ПРОТИВ ЭВЕЛИН ЖАВ", "РАЗВОД ЗУБНОГО ВРАЧА".
     
     Сначала Лассань почти теми же словами, что и в утреннем выпуске, сообщил об аресте Жильбера Негреля, добавив только одну деталь: доктор имел при себе чемодан, который, видимо, приготовил заранее, еще до прибытия полицейских. Мартин Шапюи настояла, чтобы ей позволили самой отнести его по лестнице.
     Создавалось впечатление, что мэтр Шапюи нарочно в столь театральной манере объявил о своей поездке в Конкарно, имея целью увлечь за собой представителей прессы.
     Что за этим крылось - не отвлекающий ли маневр? Или у него на этот счет имелись какие-то особые соображения?
     Может быть, поступить так ему посоветовал будущий зять?
     Как бы то ни было, прибыв в Бретань, небольшая группка вторглась в отель "Адмирал" на набережной Карно - Мегрэ знал это место, поскольку ему как-то пришлось вести там одно расследование, наделавшее шуму.
     По обыкновению, Лассань начинал статью с описания города, его порта и древних крепостных стен.
     "Говорят, еще пару дней назад здесь светило солнце, но нас встретила штормовая непогода, принесенная северо-западным ветром. Небо низкое и мрачное. Тучи несутся над городом, почти касаясь крыш, море неистовствует, а в порту ударяются друг о друга бортами рыболовные суда, предназначенные для ловли тунца.
     Сразу видно, что здесь иначе, чем в Париже, относятся к происшествию на бульваре Османн. Чувствуется, что подспудно клокочут страсти, что население уже приняло ту или иную сторону. И речь идет не о том, выступают ли местные жители за или против доктора Жава или Негреля.
     Нет, все концентрируется вокруг самой Эвелин Жав, в центре внимания семейства Ле Терек.
     Уже на вокзале произошел знаменательный инцидент.
     В тот момент, когда мы вместе с мэтром Шапюи сошли с поезда, из другого вагона появился Ив Ле Терек, и все выглядело так, будто он поджидал нашу группу, причем теперь перед нами предстал совсем не тот человек, с которым мы разговаривали в парижском отеле "Скриб".
     Резким, надменным окриком он вдруг выделил нас в потоке прибывших пассажиров:
     - Месье, не знаю, что вы собираетесь тут раскопать, но предупреждаю, что буду преследовать любого из вашей братии за распространение сведений, порочащих мою сестру или семью.
     Признаться, за всю нашу журналистскую карьеру мы впервые столкнулись с подобным предостережением, и оно ни в коей мере не помешает нам выполнить профессиональный долг.
     Стоило пару часов побродить по городу, как причина столь агрессивного поведения Ива Ле Терека заметно прояснилась. Семейство Ле Терек входит в клан крупных буржуа, заводчиков, которые замкнулись в своем мирке и мало контактируют с остальным населением.
     Мы полагаем, что многое поняли, увидев старый, величественный дом Ле Гереков, возвышающийся на бульваре Бугенвиль, обращенный фасадом к морю. Это огромное строение в неоготическом стиле, с башней и узкими оконными проемами немедленно вызывает в памяти монастырь или церковь. Камень мрачен и угрюм. Солнце, должно быть, редко проникает в комнаты с тяжелыми балками на потолках.
     Именно здесь провела детство и юные годы та, которой было суждено стать мадам Жав. Семейство Ле Терек обитало в этом убежище вплоть до самой смерти отца, и только после его кончины Ив построил современную виллу в конце пляжа, называемого "Белые пески".
     Мы видели также и завод, запах от которого разносится более чем на двести метров - в сезон там работают три сотни женщин в возрасте от четырнадцати до восьмидесяти двух лет.
     Почему в этом городе контраст между хозяевами и обыкновенными людьми значительно заметнее, чем повсюду? А может быть, такое ощущение вызвала у нас непогода - хмурое небо, ветер и хлещущие струи дождя?
     Мы разговаривали с рыбаками на набережных, забредали в лавочки и бары. Слушали и задавали вопросы. Все, конечно, единодушно жалели Эвелин Жав, никто не радовался ее смерти. Но можно было услышать, к примеру, и такое:
     - Это когда-нибудь должно было случиться.
     Далеко не всегда удавалось добиться чего-либо сверх этой ремарки. Здешние жители подозрительно относятся к чужакам, тем более к журналистам. Кроме того, большинство из них зависят от семейства Ле Терек, зарабатывая себе на жизнь у них или у других заводчиков, которые стеной за них стоят.
     И все-таки в одной из бакалейных лавок невзрачная старушка с перевязанной крест-накрест на груди черной шалью кое-что высказала нам, несмотря на предостерегающие взгляды хозяина, пытавшегося заставить ее помолчать:
     - Этот бедняга доктор просто не мог знать, на ком женится. Он приехал из Парижа. Отдыхал и верил всему, что ему рассказывали. Не поленись он собрать правдивые сведения - много чего узнал бы об этой девице.
     И прежде всего добрые люди рассказали ему о зубном враче, месье Лемере - славный был паренек.
     Несмотря на угрозы Ива Ле Терека, нельзя не пересказать эту историю, истинность которой нам подтвердил заслуживающий доверия человек, фамилию которого мы называть не будем.
     Эвелин тогда исполнилось шестнадцать лет, но вовсю судачили о том, что у нее это было не первое похождение такого рода. Она лечилась у некоего зубного врача по имени Ален Лемер, кабинет которого располагался напротив почты, а сам он к тому времени был уже лет пять как женат и имел двоих детей.
     - Но все-таки Эвелин ходила к этому врачу всю зиму, каждый Божий день, и дожидалась его после окончания консультаций не из-за плохих зубов, - поведала нам старушка. - Я сама видела, как она простаивала, прислонившись к стенке и следя глазами за окнами второго этажа.
     Однажды я видела их вместе - они катались на автомашине доктора, и она так к нему прижималась, что невозможно было представить, как он умудряется рулить.
     А мадам Лемер и вовсе застала их в позе, не вызывавшей никаких сомнений в происходившем. Она была женщиной гордой. Начала с того, что вышвырнула девчонку, отвесив ей оплеуху, а потом из их квартиры целый час доносились звуки ссоры. Забрав детей, она уехала к родителям в Ренне и через несколько недель потребовала развода.
     Весь Конкарно знает об этом, включая и семейство Ле Терек, которое такой оборот дела очень раздражал. Полгода они держали свою дочь в монастыре, не знаю уж где, но кончилось тем, что она добилась возвращения. А тот, бедный, был вынужден убраться отсюда, потому что его обвинили в совращении малолетней.
     Вот только он у нее был не один. Я могла бы вам назвать других женатых мужчин, очень приличных и видных, за которыми она бегала. Совладать с собой не могла.
     Потом Ле Гереки пытались выдать ее замуж, но здесь никто не захотел на ней жениться. Одно время их дом посещал молодой нотариус из Ренна, но, все про нее разузнав, потихонечку смылся.
     Можете представить, как обрадовались Ле Гереки, узнав, что в нее втюрился молодой доктор из Парижа".
     Мадам Мегрэ сидела рядом с мужем и, видимо, почти то же самое читала в другой газете, потому что, явно шокированная, вдруг подняла глаза от страницы и спросила:
     - И ты всему этому веришь?
     Он предпочел не отвечать, зная, что жена не любит смотреть в лицо некоторым реалиям жизни. После стольких совместно прожитых лет она предпочитала сохранять видение мира, сформировавшееся во времена детства и юности. А точнее, просто цеплялась за эти взгляды, не слишком в них веря.
     - И это в шестнадцать лет! - вздохнула она.
     - Полагаю, что этим она занялась еще раньше.
     - Но ты же видел ее фотографию.
     А Лассань продолжал:
     "Доктор Лемер, который мог бы подтвердить нам эту историю, обустроился сейчас в Марокко, а его бывшая жена - как нас просветили, вторично вышедшая замуж - живет теперь на Юге.
     Мы поискали подружек детства Эвелин и нашли троих, учившихся вместе с нею в школе, двое из них уже замужем и завели детей. Третья, друг семейства Ле Терек, живо отбрила нас:
     - Все это ложь. И вообще, кому до этого дело?
     Когда мы стали расспрашивать вторую, ее муж, присутствовавший при этом, запретил ей отвечать нам.
     - Не вмешивайся. Ты же прекрасно знаешь, что это не принесет тебе ничего хорошего. Ко всему прочему вести расследование - дело полиции, а не журналистов.
     Жена его умолкла и, как нам кажется, не без сожаления.
     Разоткровенничалась только последняя из трех, продолжая во время беседы заниматься хозяйством.
     - Все в школе, а потом и в лицее знали, что Эвелин больна и в любой момент может умереть. Она сама сказала нам об этом, и к тому же нас предупреждали о необходимости бережно к ней относиться. Об этом она тоже знала и говорила так: "Мне нужно сполна воспользоваться жизнью, поскольку не уверена, доживу ли до двадцати лет".
     Наши игры ее не интересовали. На переменах она забивалась в угол и о чем-то мечтала. Однажды - в ту пору ей было лет четырнадцать - она мне уверенно заявила:
     - Я влюбилась, - и назвала имя одного очень известного в городе сорокалетнего мужчины, с которым мы почти каждый вечер сталкивались, возвращаясь домой из лицея. - Он не обращает на меня внимания, потому что принимает за несмышленую девчонку, но все равно будет моим.
     Эвелин завела привычку последней уходить из школы, чтобы идти по улицам в одиночку. Если не ошибаюсь, дело было в декабре. Темнело очень рано.
     Кажется, через месяц после нашего разговора она мне говорит:
     - Все в порядке.
     - Что?
     - Ну, о чем я тебе говорила.
     - Ты добилась?..
     - Еще не совсем, но почти. Уже побывала у него дома.
     Этот мужчина был холостяком и слыл - да и до сих пор остается - волокитой. Я не поверила Эвелин. И прямо ей об этом сказала.
     - Ладно! Тогда проследи за мной завтра.
     Я так и сделала. Он поджидал ее на углу, и они двинулись к дому, куда и вошли, затем там зажегся свет и задернулись занавески.
     - Ну, что? Разве я тебе солгала? - спросила она меня на другой день.
     - Нет.
     - И недели не пройдет, как я стану настоящей женщиной.
     Больше мне Эвелин об этом ничего не рассказывала, но я месяц спустя видела, как вечером она выходила из того же дома.
     Знаю, что у нее были и другие мужчины. Однако потом она больше не откровенничала. И я ее не осуждаю, ведь она же была больна, не так ли?"
     
     
     ***
     
     Согласно Лассаню, существовал и противоположный лагерь, где Эвелин защищали, причем доходило до того, что к этому делу примешивали политические вопросы.
     
     "В результате приезда мэтра Шапюи страсти накалились до предела, и едва он расположился в номере отеля, как, не умолкая, стал трезвонить телефон - ему без передышки высказывали разные мнения, как анонимно, так и открыто.
     Конечно, если верны собранные нами сведения и соответствуют действительности дошедшие до нас слухи, о которых мы не убоялись сообщить читателям, несмотря на угрозы Ива Ле Терека, то дело на бульваре Османн предстанет, вероятно, в новом свете".
     
     А Мегрэ между тем хотел бы получить ответы на два вопроса: знала ли Эвелин о связи мужа с дочерью Жозефы и был ли Филипп Жав в курсе отношений жены с доктором Негрелем? Интересно, удалось ли Жанвье, заменившему его в кабинете на набережной Орфевр, прояснить эти два момента.
     Потом Мегрэ вспомнил и о другом вопросе, которым задавался в первый же день: почему Эвелин Жав оказалась нагишом, когда ее обнаружили в запертом шкафу?
     Куда исчезла ее одежда?
     Все это выглядело как драма с тремя действующими лицами или даже как некий водевиль, с той лишь разницей, что один из персонажей уже распрощался с жизнью, а другой вскоре может потерять голову или по меньшей мере свободу.
     - Ты считаешь, что все это нужно было вываливать? - спросила мадам Мегрэ.
     Да, он был убежден, что нужно говорить все или ничего.
     - Если то, о чем пишут газеты, правда, она - несчастная женщина, которую следует скорее пожалеть, чем поносить.
     Мегрэ заранее знал, какова будет реакция жены. Помолчав, она продолжила:
     - Это не причина, чтобы кого-то убивать, да еще таким трусливым способом.
     Она была, конечно, права, но кто убил мадам Жав?
     И почему? Это "почему" его особенно интриговало.
     Только больше зная об Эвелин, можно понять, что двигало убийцей.
     Последние годы, по крайней мере два, она находилась как бы между двумя мужчинами: с одной стороны - муж, с другой - доктор Негрель.
     Если предположить, что в какой-то момент ее любили оба, то в субботу, когда она погибла, ее не любил ни один из них. Филипп Жав, по причинам неизвестным Мегрэ, но о которых он, как ему казалось, догадывался, все больше и больше отдалялся от нее и влюбился в Антуанетту Шовэ. Жильбер Негрель обручился с девушкой, которая, видимо, могла составить ему прекрасную пару.
     Знала ли об этом Эвелин? Говорил ли он с ней о разрыве? А собственно, что за связь была между ними?
     Сведения, полученные из Конкарно, позволяли набросать общую картину. Эвелин не дожидалась, когда мужчины начнут за ней ухаживать. Она брала их на абордаж.
     "Я его добьюсь!" - заявила она, будучи девчонкой, своей подруге, имея в виду некоего сорокалетнего мужчину. И добилась-таки своего.
     Не поступила ли она так же и с Негрелем, когда он стал посещать бульвар Османн?
     "Я его добьюсь!"
     В этот период ее муж уже влюбился в Антуанетту. Ему приходилось вечерами уходить на консультации, и Эвелин с Негрелем оставались наедине. Негрель в ту пору еще не был знаком с дочерью мэтра Шапюи. Прилежный и усидчивый в работе, он шел тогда лишь на случайные любовные интрижки.
     Все это выглядело вполне правдоподобно. Негрель не ведал о прошлом внешне благонравной женщины, казавшейся ему совершенно беззащитной перед жизненными невзгодами.
     Возникла ситуация, в которой смешалось что-то от комедии и что-то от драмы.
     Эвелин, столь жадная до полнокровной жизни, торопившаяся взять все от, вероятно, недолгого пребывания в этом мире, оставалась одинокой в обществе двух мужчин, каждый из которых любил кого-то на стороне.
     У мужа была Антуанетта - и та чем-то напоминала ее саму! - а у Негреля - Мартин Шапюи, жениться на которой он решил столь же твердо, как в свое время Эвелин добивалась сорокалетнего мужчину в Конкарно.
     Ей не оставалось ничего, кроме драгоценностей, поскольку ребенок, похоже, не занял важного места в ее жизни и его передали на попечение няни.
     Страсть к приобретению драгоценностей, которые она даже не носила, тоже бросала некий любопытный отсвет на ее характер.
     Не из жадности же она скупала их, как это делают некоторые женщины, убеждая себя в том, что драгоценности - капитал, который полезно иметь на черный день.
     Мегрэ в глаза не видел никого из участников этой драмы. Он познакомился с ними только по газетным статьям. Тем не менее он подозревал, что коллекционировать драгоценности заставляло Эвелин нечто вроде мести.
     Имей он возможность позвонить на набережную Орфевр, спросил бы у Жанвье: "С какого времени она начала приобретать или требовать, чтобы ей дарили ценные украшения?"
     Сам он готов поклясться, что по времени это совпало с началом романа доктора Жава и Антуанетты, в любом случае - с момента, когда Эвелин обнаружила, что ее больше не любят.
     Как бы то ни было, но она оставалась одной из Ле Гереков. Это ее богатство, это деньги Ле Гереков, позволили мужу обосноваться на бульваре Османн и стать модным врачом. Разве не купила она его? Разве не доходы от завода Ле Гереков стали финансовым источником их хозяйства?
     И вот он больше ее не любил. У него появилась другая женщина. Он оплачивал ее квартиру на улице Вашингтон, содержал, когда она оставила работу. И по ее, Эвелин, разумению, делал это на деньги, принадлежавшие Ле Герекам. Тогда-то она и принялась их транжирить. А чтобы сделать это побыстрее, покупала себе драгоценности или требовала их от мужа.
     Жанвье имел возможность проверить это по банковским счетам. Мог также узнать, передавалась ли часть доходов от завода напрямую Эвелин или ее мужу.
     Их окружение с бульвара Османн ни о чем не догадывалось. Пациенты доктора тоже. А сам он ходил по тоненькому канатику. Имел ли он право на неумеренные требования жены резко ответить "нет"?
     Он любил Антуанетту, ставшую для него утешением после неудачной попытки обрести любимую жену. Не счел ли он за благо откупаться, исполняя прихоти жены, - лишь бы его оставили в покое.
     Положение Негреля было ничуть не лучше, чем у него.
     Жильбер не отверг домогательств Эвелин. Эта женщина его взволновала, и он стал ее любовником. Но что же отталкивающее, в свою очередь, обнаружил в мадам Жав Негрель?
     А быть может, встретил Мартин и после этого все его планы на будущее были связаны с ней.
     Вот только Эвелин, насколько можно было судить, не желала порывать с ним. Она домогалась его любви, приходила на улицу Сен-Пер, звонила из Канн. Кинулась в аэропорт, лишь бы свидеться с ним в субботу.
     Чего она хотела, чего требовала от Негреля?
     Она стала жалкой в своем стремлении добиться недостижимого счастья. Ведь дантист из Конкарно после развода с женой и думать перестал о ней, предпочитая покинуть город.
     Другие тоже, воспользовавшись ее доступностью, спешили положить конец их связи.
     Поведение Эвелин напоминало безуспешные попытки выбраться попавшего в стремнину пловца, который в отчаянии хватается за гнилушки.
     Любовь бежала от нее. Счастье ускользнуло. Но Эвелин, упрямая по натуре, уверовавшая в бредущую за ней по пятам смерть, вопреки здравому смыслу продолжала упорствовать. А кончилось все согнутым пополам трупом в шкафу.
     Согласно официальному заключению судебно-медицинского эксперта, ее сначала ударили или отшвырнули так, что она ударилась то ли о мебель, то ли о стену.
     Кровоподтек свидетельствовал о предварявшей смерть бурной сцене. Что это было - ревность?
     Филипп Жав имел алиби, но выглядело оно сомнительно, поскольку исходило от Антуанетты и Жозефы.
     Негрель провел послеполуденное время субботы на бульваре Османн, и при этом Жозеф по большей части находилась в квартире напротив.
     Когда Эвелин была раздета? До или после смерти?
     Если до, то следовало допустить возможность, что Негрель поддался страсти и парочка уединилась в комнате позади кабинета. Может быть, потом между ними вспыхнула ссора? Возможно, Эвелин угрожала, что помешает женитьбе своего любовника? Не ударил ли он ее и потом, обезумев, не сделал ли роковой укол?
     В таком случае возникает вопрос: ошибся ли он ампулой или сделал смертельный для нее укол преднамеренно?
     Правомерны были обе версии. Обе объяснимы, как и предположение, что он спрятал труп в шкаф, навел порядок в комнате и, заметив одежду на полу или на чем-то из мебели, унес ее, чтобы позднее уничтожить.
     Труднее представить себе доктора Жава, который, прилетев из Канн, сначала заскочил к любовнице, а затем помчался к жене на бульвар Османн, чтобы, раздев, заняться с ней любовью.
     Если ее убил именно он, то явно при других обстоятельствах. Но при каких? Мыслимо ли представить себе какую-нибудь циничную, квазинаучную махинацию? Например, Жав задумал избавиться от жены, чтобы разом заполучить и свободу, и деньги. Он проследил за нею в Париже, обеспечил себе алиби, побывав на улице Вашингтон, а потом, когда ушел его заместитель, заявился на бульвар Османн и осуществил свой план.
     При любом раскладе непреложным оставался один факт - ключи, если, конечно, газеты написали правду на сей счет. По их сведениям, существовало только четыре ключа, открывавших обе двери, которые выходили на лестничную площадку. Один был у Жозефы, другой - у Жава, третий - у консьержки, а четвертый временно передали Негрелю.
     Если только по каким-то трудным для понимания причинам консьержка не солгала, то кто-то же открыл дверь Эвелин?
     Жозефа стоит на том, что не она.
     Жав утверждает: ноги его не было на бульваре Османн.
     Негрель клянется, что не видел в тот день мадам Жав.
     Впрочем, Негрель соврал уже дважды, хотя обе его лжи можно оправдать мужской деликатностью.
     Сначала он отрицал связь с мадам Жав.
     Затем утверждал, будто она никогда не посещала его квартиру на улице Сен-Пер.
     - Пусть он сам все это и разматывает! - вдруг проворчал вслух Мегрэ, подавая гарсону знак принести еще пива.
     - Ты говоришь о Жанвье?
     Он действительно в этот момент думал о Жанвье. Его раздражало, что сам он бродит в темноте, в то время как у людей на набережной Орфевр на руках карты, позволяющие быстро во всем разобраться.
     - По-твоему, он недостаточно хорошо ведет дело?
     - Напротив, он все делает прекрасно. Не его вина, что Комельо, ни с чем не считаясь, захотел арестовать Негреля.
     - Ты полагаешь, он невиновен?
     - Понятия не имею. Но в любом случае это ошибка - отдать его под арест до получения дополнительных сведений. Особенно теперь, когда мэтр Шапюи начнет игру.
     Недаром он отправился в Конкарно.
     - На что же он надеется?
     - Доказать, что у доктора Жава были весомые причины избавиться от жены.
     - А разве это не так?
     - Так, конечно, но и у его клиента их не меньше.
     - Ты уверен, что не хочешь сходить на работу?
     - Нет. Тем более что в моем кабинете расположился Жанвье. Хорошо еще, что он курит только сигареты, а то с него сталось бы воспользоваться моими трубками.
     От этой мысли он испытал облегчение и посмеялся над собой.
     - Не бойся, я не ревную к этому бравому Жанвье.
     Просто немного неспокойно на душе. Ладно, пошли!..
     - Куда?
     - Мне все равно. Пройдемся по набережным, если хочешь, со стороны Берси.
     При этом мадам Мегрэ, которая подумала о своих ногах, подавила вздох.
     
     
     Глава 7
     МАЛЕНЬКИЙ БАР НА НАБЕРЕЖНОЙ ШАРАТОН
     
     Мегрэ наконец нашел скамейку, где просидел полчаса, не испытывая никакого желания ее покидать. Жена рядом с ним до сих пор не могла прийти в себя от изумления, видя его столь умиротворенным, и время от времени бросала в его сторону удивленные взгляды, ожидая, что вот-вот он вскочит со словами: "Пошли!"
     В эти послеполуденные часы деревья на набережной Берси отбрасывали столь же мягкие и бестрепетные тени, как и в тихих аллеях какого-нибудь провинциального городишка. Скамья, Бог весть почему, была повернута спинкой к Сене, и перед глазами четы Мегрэ вырисовывалась картина старинного, заботливо охраняемого города, не с обычными, а с винными складами, на вывесках которых мелькали знакомые названия, обычно встречающиеся на бутылочных этикетках или же - но более крупными буквами - обозначались под крышами придорожных ферм.
     Здесь, как в самом заправском городке, были улочки, переулки, площади и проспекты, а вместо машин - бочки всех мыслимых калибров.
     - Знаешь, как мы на полицейском жаргоне называем пьяницу, которого подбирают в общественных местах?
     - Ты мне как-то говорил, но я забыла.
     - Берси. Например, спрашивают полицейского на велосипеде, спокойно ли прошло ночное патрулирование, и, если не было происшествий всего сектора, он отвечает: "Да так, мелочевка. Всего трое берси".
     Неожиданно комиссар посмотрел на жену с легкой улыбкой.
     - Ты не находишь, что я поглупел?
     Мадам Мегрэ сделала вид, что не поняла его, хотя прекрасно уразумела, на что он намекает, и, изобразив на лице невинное выражение, спросила:
     - Почему?
     - Я в отпуске. Пардон согласился, чтобы я оставался в Париже, но при условии, что перестану волноваться и буду только отдыхать. Так что люди могут преспокойно убивать друг друга - меня, это не касается.
     - Ну а ты портишь себе кровь из-за этого дела, - закончила она за него.
     - Вовсе нет. Признаться, временами меня забавляет эта игра в детектива-любителя. Ты ведь видела на ярмарке солдат, которые развлекаются, паля в тире из мел кашек по глиняным трубкам. Случалось, что иногда в тот же самый день их заставляли стрелять на учениях из настоящих ружей и они при этом ворчали. Понимаешь, что я хочу сказать? - Мегрэ редко изливал душу, и откровения свидетельствовали, что он расслабился. - Понимаешь, поначалу эта история меня заинтриговала, впрочем, и сейчас интересует не меньше. К несчастью, наступает момент, когда я не могу не поставить себя на место других людей.
     Она, конечно, тут же подумала о Жаве и Негреле, но почему-то спросила:
     - И на чье же?
     Смеясь, он ответил:
     - Может быть, на место жертвы. Впрочем, пусть всю ответственность несет Жанвье, мы же не будем больше думать об этом.
     Слово свое комиссар держал довольно долго. Поднявшись со скамьи, он повел мадам Мегрэ не к бульвару Ришар-Ленуар, а к набережной Шаратон, где Париж как-то сразу обретает вид предместья. Он всегда любил широкие набережные, где шла разгрузка и погрузка барж, где все было забито бочками и всевозможными прочими грузами, где между новыми строениями притулились сероватые пакгаузы, напоминавшие о былом Париже.
     - Я вот задумываюсь, почему нам никогда не приходило в голову подыскать квартиру на какой-нибудь набережной?
     Из своего окна он тогда мог бы видеть баржи, по-братски пристыкованные друг к другу, морские форменки и белоголовых детишек, сохнущее на веревках белье.
     - Вон видишь тот домик, что сейчас сносят? Там жил некий молодой человек, который, придя однажды с мамашей ко мне в кабинет, стянул одну из моих трубок.
     Впрочем, в Париже оставалось мало мест, которые не вызвали бы в его памяти какое-нибудь более или менее серьезное расследование, более или менее громкое дело.
     Мадам Мегрэ знала о них в основном по слухам.
     - А не здесь ли ты провел три дня и три ночи, не знаю уж в каком ресторанчике, когда обнаружили неизвестного, убитого на площади Конкорд? - спросила она.
     - Чуть-чуть подальше. Ресторан этот перестроили в гараж. Вон там, где сейчас две бензоколонки.
     В другой раз ему пришлось пройти по набережным от шлюза Шаратон до острова Сен-Луи по пятам за владельцем буксиров, которого он в конце концов упрятал в тюрьму.
     - Тебе не хочется пить?
     Мадам Мегрэ никогда не мучила жажда, но она всегда с готовностью следовала за мужем, если у него возникало желание освежиться.
     - В том баре, что на углу, я тоже сидел в засаде, часами поджидая кое-кого. Туда они и зашли. Террасы в этом баре не было, а внутри не оказалось никого, кроме худенькой белокурой женщины, которая, сидя за стойкой, вязала и слушала радио.
     Мегрэ заказал аперитив для себя и фруктовый сок для жены. Пока они усаживались за столик, хозяйка разглядывала их, морща лоб.
     Она явно сомневалась, что узнала его. Более трех лет он не заходил в этот бар, крашенные в желтый цвет стены которого украшали рекламные плакаты, как это принято в загородных кафе и гостиницах. Из кухни тянуло запахом готовящегося рагу. Картину довершал мурлыкающий в кресле с плетеным сиденьем рыжий кот.
     - Вам с простой водой или с содовой?
     - С содовой, пожалуйста.
     Женщина все еще была заинтригована и словно пыталась примерить какое-то имя к его лицу. Обслужив Мегрэ, она склонилась над лежавшей на стойке газетой, некоторое время колебалась, но затем, взяв ее, вновь подошла к столику и, несколько смутившись, обратилась к комиссару.
     - Это не о вас? - спросила она, указывая пальцем на рубрику: "В последний час". Газета была та же, что и лежавшая у Мегрэ в кармане, только более поздний выпуск.
     Крупный заголовок вопрошал:
     
     
     "ПОЗОВУТ ЛИ НА ПОМОЩЬ МЕГРЭ?"
     
     Мегрэ невольно нахмурился, а жена, заглядывая через плечо, принялась читать одновременно с ним.
     "Мы обратились к нашему корреспонденту в Сабль-д'Олонн с просьбой зайти в отель "Черные скалы", где, как полагают, проводит отпуск комиссар Мегрэ. Нам было бы очень приятно сообщить читателям мнение знаменитого комиссара об одном из самых запутанных дел из тех, с которыми уголовная полиция столкнулась за последние десять лет. Однако владелец отеля "Черные скалы" был в замешательстве.
     - Комиссар вышел, - сначала сказал он.
     - И когда вернется?
     - Может быть, вообще не придет сегодня.
     - Его жена в отеле?
     - Она тоже вышла.
     - Когда?
     Короче говоря, после долгих уверток, владелец отеля признался, что Мегрэ в его заведении нет и по крайней мере на протяжении последних суток не было. Наш корреспондент попытался прояснить хоть какие-нибудь детали, но безуспешно.
     Не пришлось ли инспектору Жанвье, который впервые самостоятельно ведет столь деликатное дело, обратиться к патрону за помощью и не помчался ли комиссар в Париж?
     Мы тут же позвонили инспектору Жанвье. Застали его на месте. Он заявил нам, что в ходе дознания не поддерживает никакой связи с комиссаром и тот, насколько ему известно, должен пребывать в настоящее время в Вандее.
     Мы также пытались дозвониться Мегрэ домой, на бульвар Ришар-Ленуар, но нам ответила служба отсутствующих абонентов.
     Таким образом, к томительной тайне, связанной со смертью на бульваре Османн, следует добавить еще одну маленькую".
     Хозяйка бара вопрошающе смотрела на Мегрэ.
     - Это же о вас, не правда ли? Вы уже бывали здесь два-три года назад. Я даже припоминаю, что с вами был тогда такой маленький толстячок, который слегка подпрыгивал при ходьбе.
     Она говорила о Люка.
     - Да, это я, - вынужден был признать комиссар, поскольку отрицать очевидное не имело смысла. - Мы с женой приехали в Париж на несколько часов, но я по-прежнему в отпуске.
     - Да, нельзя верить тому, что пишут газеты, - заключила женщина, возвращаясь к стойке.
     В газете напечатали и другую информацию.
     "В начале второй половины дня следователь Комельо пригласил доктора Негреля в свой кабинет на допрос.
     Молодой врач корректно, но категорически отказался отвечать на его вопросы без адвоката. Между тем его защитник и будущий тесть, мэтр Шапюи, все еще находится в Конкарно, где его присутствие крайне возбуждает население. Судя по последним сообщениям, он удовлетворен результатами своего пребывания в бретонском порту и собирается вечерним поездом вернуться в Париж.
     Поддерживал ли он связь с дочерью по телефону?
     А может быть, девушка действовала по своей инициативе? Во всяком случае, она явилась в уголовную полицию, куда ее никто не вызывал, и попросила о встрече с инспектором Жанвье.
     Инспектор, теперь куда более разговорчивый, чем в начале расследования, не стал скрывать от нас цель визита Мартин Шапюи.
     Оказывается, она хотела сообщить ему, что была в курсе отношений, существовавших между Негрелем и Эвелин Жав, но не придавала этому никакого значения.
     - Жильбер, - уверенно заявила она, - просто пожалел эту женщину. Два года тому назад она буквально вешалась ему на шею, и он уступил. Негрель ее не любил, старался встречаться с нею как можно реже. От меня он не скрыл, что после нашего с ним знакомства виделся с ней три или четыре раза, так как она продолжала его преследовать, не давая покоя даже дома. Доктор Жав, который отлично знал свою жену, не мог находиться в неведении и, я уверена, совсем ее не ревновал.
     После ухода девушки на набережной Орфевр, где, судя по всему, в ближайшее время ожидали развития событий, началась суета. В тот момент, когда мы писали эти строки, двое инспекторов, Лапуэнт и Неве, отбыли в неизвестном направлении. В кабинете Мегрэ, который с тех пор, как комиссар отправился в отпуск, занимает инспектор Жанвье, непрестанно звонит телефон".
     Итак, с благодушием было покончено. Всего несколько минут тому назад Мегрэ спокойно прогуливался с женой по набережной и рассказывал ей о своих расследованиях. Теперь лицо его посуровело, он больше не рассматривал картинки на стенах бара.
     - Ты полагаешь, - спросила мадам Мегрэ, - что теперь журналисты будут караулить нас на бульваре Ришар-Ленуар?
     Комиссар вздрогнул, так как в этот момент совсем не думал о таком повороте событий, и понадобилось несколько секунд, чтобы до него, точно сквозь туман, дошел смысл сказанных ею слов.
     - Вполне возможно.
     Лассань, все еще находившийся в Конкарно, наверняка поддерживает контакт со своей газетой и, несомненно, направит какого-нибудь молодого репортера дежурить у дома Мегрэ.
     - Повторите мне то же самое, мадам.
     - Вы прочли?
     - Да. Благодарю вас.
     Он уже отсутствовал в маленьком баре. Жена и сотрудники хорошо знали это выражение его лица. Когда такое случалось, на набережной Орфевр все ходили на цыпочках и говорили вполголоса, поскольку он был способен взорваться в гневной вспышке, столь же резкой, как и короткой, о которой первый же потом и сожалел.
     Мадам Мегрэ повела себя до такой степени осторожно, что старалась даже не смотреть в его сторону и, делая вид, будто увлечена женской страничкой в газете, исподтишка наблюдала за реакцией мужа.
     Он сам не мог бы сказать с уверенностью, о чем сейчас думает. Может быть, потому, что в таких случаях переставал думать вообще, ибо речь шла не о каком-то мыслительном процессе в его мозгу. В нем как бы ожили три главных участника драмы, а статисты - Антуанетта, невеста и мадемуазель Жюссеран - перестали быть некоей абстракцией, превратившись в человеческие существа.
     Но, увы, эти человеческие существа все еще оставались для него схематичными. Они были окутаны сумраком, из которого Мегрэ старался их извлечь почти болезненными усилиями.
     Он чувствовал, что истина где-то совсем рядом, и в то же время никак не мог ее ухватить.
     Из двух мужчин убийцей был только один, другой - невиновен. Иногда губы комиссара шевелились, как бы силясь произнести некое имя, но, так этого и не сделав, снова смыкались.
     Как и в большинстве случаев, не удавалось найти одно бесспорное решение. Таковых было по меньшей мере два.
     Тем не менее верным являлось лишь одно, и только в нем таилась человеческая правда. Его необходимо было выявить не с помощью строгого умозаключения или логического выстраивания фактов, его следовало почувствовать.
     Итак, в пятницу Эвелин звонила Негрелю, который являлся ее более или менее покорным любовником. Поставила ли она его в известность, что направляется самолетом в Париж? А может быть, именно из-за холодности молодого медика она, не раздумывая, решилась на эту поездку?
     Едва она улетела, как в аэропорт устремился Жав и, не попав на парижский рейс, улетел на лондонском, чтобы не терять времени.
     - А сам-то ты в это веришь? - вдруг произнес он вслух.
     - Что? - встрепенулась жена.
     - Я говорю, можно ли поверить в совпадение? Эвелин Жав влюблена в Негреля, после нескольких недель разлуки ей стало невтерпеж - и она отправляется в Париж.
     Ее муж влюблен в Антуанетту Шовэ и в тот же день испытывает острую потребность совершить поездку, чтобы заключить ее в объятия.
     Мадам Мегрэ, поразмыслив, сказала:
     - Но он же воспользовался отсутствием жены, так ведь?
     Однако Мегрэ так не казалось. Он не верил в случайности.
     - В Париже, оказавшись без машины, Жав должен был по крайней мере дважды прибегнуть к услугам такси. На одном добраться от бульвара Капуцинок, где останавливается автобус из аэропорта, до улицы Вашингтон, на другом вечером доехать до вокзала. Жанвье, уж я его знаю, должен был дать поручение опросить всех шоферов такси.
     - По-твоему, это может что-то дать?
     - Мы частенько добиваемся результатов таким образом, но на это требуется время.
     После продолжительного молчания - тем временем он сделал добрый глоток и раскурил трубку - Мегрэ заметил:
     - Но ведь она была обнаженной...
     Образ голой Эвелин, согнутой вдвое в шкафу, постоянно возникал у него в мозгу.
     Мегрэ был поражен, когда жена, на сей раз преодолев свою стыдливость, над которой ему неоднократно доводилось подтрунивать, произнесла:
     - Учитывая то, что она делала на бульваре Османн, это естественно, не так ли?
     Ему так хотелось рявкнуть: "Нет!"
     Все это как-то не вязалось. Может быть, подобная версия событий казалась ему ложной при сопоставлении с характером Негреля? Молодой врач заменял собрата по профессии в одном из роскошнейших врачебных кабинетов Парижа. У него было запланировано несколько встреч с пациентами. Говорили о пяти. В любой момент могли прийти и другие, поскольку как раз наступало время консультаций. И наконец, напротив находилась Жозефа.
     Допустим, Эвелин разделась в комнате, допустим, он убил ее, случайно или преднамеренно, но разве Негрель не был из тех, кто вновь бы ее одел?
     Причем поступил бы так не обязательно ради того, чтобы отвести от себя подозрения. Скорее машинально.
     По радио продолжала звучать музыка, но Мегрэ не обращал на нее внимания, а, полузакрыв глаза, снова и снова перебирал события, что произошли в субботу во второй половине дня.
     Жозефа, как она утверждала, ушла с бульвара Османн около шести и отправилась к дочери, где застала доктора Жава.
     Во время первого допроса она солгала, утверждая, будто не видела патрона со времени его отъезда в Канны.
     Возможно, она не хотела компрометировать дочь. Но это можно истолковать и по-другому.
     Ему вдруг показалось, что туман поредел, сквозь него проглянул отблеск света, но он еще настолько слабый и расплывчатый, что от него пока не было проку. Комиссар подумал о лестничной площадке с двумя дверьми. Что же дает эта площадка?..
     В этот момент мадам Мегрэ тронула его за руку.
     - Послушай!
     Мегрэ не сразу понял, что по радио перестали транслировать музыку и послышалась речь.
     "Последние послеполуденные новости. Дело о преступлении на бульваре Османн, похоже, входит в свою последнюю фазу..."
     Голос звучал монотонно. Должно быть, диктор читал в микрофон текст, который ему только что подсунули, потому что он спотыкался на некоторых слогах.
     "Сегодня в три часа дня два инспектора уголовной полиции вошли в апартаменты доктора Жава на бульваре Османн и несколькими минутами позже вышли оттуда вместе с хозяином квартиры.
     За прошедшие четыре дня тот заметно осунулся и не обращал внимания на журналистов, которые напрасно пытались добиться от него хотя бы словечка. Почти в это же время другой инспектор доставил на набережную Орфевр личность, остававшуюся до сего времени загадочной, поскольку в течение последних дней установить с ней контакт было невозможно: мы говорим о мадемуазель Антуанетте Шовэ, любовнице врача.
     Не столь подавленная, как Жав, она пересекла двор уголовной полиции, следуя за инспектором, поднялась по ступеням лестницы и незаметно была препровождена к Жанвье.
     Жава привезли несколькими минутами позже. Он вошел в ту же дверь, которая тут же захлопнулась за ним.
     Допрос доктора и Антуанетты Шовэ длится уже более двух часов, и нет никаких признаков, что он скоро закончится. Судя по напряженной атмосфере в коридорах и кабинетах, по озабоченным лицам снующих туда-сюда полицейских, можно сделать вывод, что инспектор Жанвье решил закончить дело.
     Нам стал известен новый факт: в комнате, расположенной за помещением для консультаций на бульваре Османн, полиция якобы обнаружила пуговицу, оторванную от пиджака доктора Негреля.
     А теперь переходим к политическим новостям за последние двенадцать часов..."
     Хозяйка бара выключила радио со словами:
     - Полагаю, дальнейшее вас не интересует.
     Мегрэ посмотрел на нее, точно ничего не слышал. У него только что кольнуло сердце, поскольку слова диктора несли для него иную, чем для простых слушателей, информацию.
     Как солдат, учуявший запах пороха, он понимал, что в его собственном кабинете что-то затевается. Комиссар хорошо знал и ту лихорадочную обстановку, о которой говорило радио, ибо сотни раз инициировал ее сам.
     Расследование топчется на месте, или скорее кажется, что оно топчется в течение нескольких дней, иногда - недель. И вдруг в тот момент, когда этого меньше всего ожидают, вспыхивает искра - анонимный телефонный звонок или новый факт, на первый взгляд кажущийся незначительным.
     "Отправляйтесь и доставьте сюда Жава..."
     Мегрэ казалось, что он видит Жанвье, слегка побледневшего, как стушевавшийся перед выходом на сцену актер, меряющего шагами кабинет в ожидании Антуанетты и врача.
     Почему он вызвал их вместе? Какие новые вопросы собирается им задать?
     Уходя в отпуск, Мегрэ даже не взял с собой все трубки. Их осталось там четыре или пять рядом с бюваром возле лампы под зеленым абажуром. А еще - с полбутылки коньяку в шкафчике над эмалированным фонтанчиком, где он имел привычку мыть руки. И еще в кабинете висел один из его старых пиджаков.
     Как возьмется за дело Жанвье? Инспектор был лет на двадцать моложе комиссара, но неотступно следовал за ним в ходе большинства операций и знал методы шефа лучше, чем кто-либо другой.
     Может, не совсем ему еще по плечу та роль, сыграть которую он взялся? На языке кинематографистов это называется "умение войти в образ". Ведь Жав был старше инспектора, к тому же человеком солидным, много повидавшим и пережившим.
     - Мы уходим? - спросила мадам Мегрэ, видя, что муж поднялся и собирается пойти к стойке, чтобы расплатиться по счету.
     - Да.
     На этот раз он не заставил ее идти пешком, а остановил первое попавшееся такси.
     - Угол бульваров Ришар-Ленуар и Вольтер.
     Когда они устроились на сиденье, он объяснил:
     - Это на случай засады журналистов возле нашего дома.
     - Ты хочешь сказать, что я возвращаюсь одна?
     Он утвердительно моргнул, и больше мадам Мегрэ вопросов не задавала.
     - Возвращайся, как будто ничего не случилось. Если репортеры станут приставать к тебе с расспросами, скажи, что мы приехали в Париж на несколько часов и что я остался в городе. Приготовь ужин и, если я не вернусь к восьми, ешь без меня.
     Так происходило всегда, когда на набережной Орфевр он работал над запутанным делом. Комиссар не только не приходил к ужину, но порой она видела его только ранним утром.
     "Я на Набережной, - сообщал он в таких случаях, - когда закончу - не знаю".
     Мадам Мегрэ тоже слышала передачу по радио. И догадывалась, что там сейчас происходит. Единственно, о чем она спрашивала себя, не нарушит ли муж данное самому себе и доктору Пардону обязательство: во время отпуска не появляться в уголовной полиции.
     Она знала, Мегрэ полон желания пойти на службу. Он выглядел хмуро, был взволнован. Когда такси остановилось, она прошептала:
     - В конце концов, почему бы тебе и не сходить туда?
     Он отрицательно помотал головой, дождался, когда жена отойдет подальше, и скомандовал водителю:
     - Бульвар Сен-Мишель, остановите возле фонтана.
     Возможно, это выглядело по-детски, но он испытывал острое желание приблизиться к месту сражения. Случается же, что зеваки часами простаивают перед домом, где совершено преступление, хотя там вовсе нечего и смотреть.
     Все, что Мегрэ смог увидеть, выйдя из такси, так это монументальный подъезд уголовной полиции, стоящего на посту полицейского, часть двора, заставленного черными автомашинами, и окна, за одним из которых был его кабинет.
     На Набережной дежурили два фотографа с аппаратурой, а остальные их коллеги, как, впрочем, и репортеры, наверняка дожидались в широком коридоре второго этажа здания.
     Неужели Жанвье в самом деле обнаружил какой-то новый факт? Действовал ли он самостоятельно или под началом вспыльчивого следователя Комельо?
     Жильбер Негрель должен был сейчас находиться в одиночке, выходящей во второй, внутренний двор.
     Никто не заговаривал о похоронах Эвелин, точно все, включая и ее брата, потеряли к этому интерес.
     Мегрэ добрался до набережной Гранд-Опостен, что как раз напротив Дворца правосудия, и, несколько поколебавшись, зашел в небольшой нормандский бар, который располагался в полуподвальчике, куда вела пара ступенек. Там всегда, даже в самую сильную жару, было прохладно и так сильно пахло кальвадосом, как ни в одном другом парижском бистро.
     - Итак, газета права...
     Хозяин этого заведения знал комиссара уже много лет, а сейчас перед ним лежала раскрытая газета, последний выпуск.
     - Что вам налить? Не слишком ли поздно для капельки кальвадоса? - И, не дожидаясь ответа, наполнил парочку рюмок.
     В зале находился всего один клиент, поглощенный чтением проспектов туристского агентства, да официантка, расставлявшая приборы на шести столиках, покрытых скатертями в красный квадрат.
     - Какова нынче погода в Сабль-д'Олонн? Здесь, если не считать грозы, стояли прекрасные денечки. Ваше здоровье!
     Мегрэ чокнулся с ним и отпил глоточек.
     - Я с самого начала догадался, что они попросят вас вернуться. Даже сказал жене: "Это дело по плечу только комиссару Мегрэ". Потому что, если хотите знать мое мнение, врут они все. Вы так не думаете?
     На месте инспектора Жанвье - кстати, что-то он давненько не забегал сюда пропустить рюмочку, - так вот, на его месте, говорю, я бы устроил им очную ставку, всем этим докторам, и сказал бы им так: "Ну-ка, выкручивайтесь оба..."
     Мегрэ не мог удержаться от улыбки, не спуская глаз с открытых окон своего кабинета. В какое-то мгновение заметил меряющего его шагами человека и узнал силуэт Жанвье. Несмотря на расстояние, смог даже разглядеть сигаретный дымок.
     Комиссара донимала эта история с пуговицей, казавшаяся ему чем-то вроде фальшивой ноты. Эта находка давала основание предполагать, что Эвелин Жав и доктор Негрель боролись друг с другом. Отсюда - только один шаг до предположения, что именно он ударил молодую женщину или швырнул ее так, что она ударилась о мебель. И тогда укол дигиталина получал совсем другое объяснение, нежели ошибка с лекарством.
     - Она была голая... - прошептал Мегрэ, не отдавая себе отчета, что говорит вслух.
     - Вы что-то сказали?
     - Да нет, ничего. Это я так, сам с собой...
     Ему снова почудилось, что во тьме сомнений засветился огонек, как недавно в кафе на набережной Шаратон.
     Но что-то не вязалось. Память упрямо возвращала его к одному из второстепенных в этой драме персонажей, о ком меньше всего говорили.
     Речь шла о Клэр Жюссеран, няне, которую доктор Жав нашел в одной из парижских клиник, где она работала медсестрой, и пригласил ухаживать за своим ребенком.
     Если верить газетам, она сначала помалкивала, живя затворницей на вилле "Мария-Тереза", и ее можно было увидеть лишь издали гуляющей в саду с маленькой Мишель.
     Комиссар вспомнил безобидную фразу, которую прочел то ли в статье Лассаня, то ли в какой-то другой: "Ей около пятидесяти, и, кажется, она ненавидит все человечество..."
     Он знал этот тип женщин. Большинство их с отвращением относятся не только к мужчинам, но и к представительницам одного с ними пола и живут, замкнувшись в собственном мирке.
     Однако вовсе не обязательно, что они ненавидят всех мужчин до единого. Иногда одного из них они выбирают объектом поклонения, и этот тайный культ становится единственным смыслом их бытия.
     А не давняя ли Клэр Жюссеран знакомая Жава? Учитывая ее профессию, вполне возможно и даже вероятно, поскольку врач имел клиентов в большинстве парижских клиник.
     Мегрэ попытался представить ее на бульваре Османн и на вилле "Мария-Тереза". Эта женщина, скорее всего, не ведала, что такое любовь, а если и испытала ее, то принесла она ей лишь несчастье.
     Какие же у нее сложились отношения с Эвелин, которая имела кучу драгоценностей, к тому же у нее был не только муж, но и любовник?
     Солнце садилось, и запоздавшие буксиры с караванами барж спешили в порты Сены. Засидевшийся рыбак сматывал удочку, а лавочки букинистов уже закрылись.
     - Осмелюсь спросить, не поужинаете ли вы у меня?
     Впрочем, полагаю, вы слишком заняты?
     - Мне вовсе не надо чем-либо заниматься. Я - в отпуске, - проговорил комиссар с легкой горечью. - А что у вас подают сегодня?
     - В меню, написанном мелом на грифельной доске, значилась морская рыба по-нормандски и жареная телятина.
     - Я поужинаю здесь, - решил комиссар.
     Хозяин скроил хитрющую рожу, ибо не поверил ни единому слову из того, что сказал ему комиссар относительно отпуска. Для него, впрочем, как и для всех остальных, напечатанное в газете - святая правда, как Евангелие.
     - Мария! Накройте столик у окна для комиссара. - И он подмигнул Мегрэ в полной уверенности, что тот зашел к нему не просто поесть, а понаблюдать один Бог знает за чем.
     - Наливайте рюмки. Теперь моя очередь заказывать...
     
     
     ***
     
     Жав и Антуанетта уже около четырех часов находились в кабинете Мегрэ лицом к лицу со все более нервничающим Жанвье.
     Зажглась лампа под зеленым абажуром. Кто-то подошел и закрыл окно. Спустя полчаса, когда Мегрэ уже приступил к ужину, он заметил гарсона из пивной "У дофины" с подносом, закрытым салфеткой.
     Это тоже было своего рода ритуалом. Пиво и бутерброды означали, что допрос продлится до позднего вечера.
     Немедленных результатов настолько не ждали, что три или четыре репортера даже покинули набережную Орфевр и отправились к ресторану на площади. Они бы не ушли так далеко, не получив заверений, что у них достаточно времени, чтобы успеть поужинать.
     В зал, где находился Мегрэ, вошли еще пятеро посетителей. Двое мужчин уселись на одной банкетке и тут же заспорили о карбюраторах - это были, вероятно, какие-то коммерсанты. Следом появились супруги-иностранцы, которых едва можно было понять. Последней вошла девушка-блондинка и, стрельнув глазами на комиссара, нахмурилась.
     Он не сразу узнал ее, хотя фотографии печатались в газете. Это была Мартин Шапюи. В цветном хлопчатобумажном платье она выглядела более пухленькой и симпатичной, чем на снимках.
     Девушка тоже выбрала место возле окна и отрывала взгляд от здания на набережной Орфевр лишь для того, чтобы посмотреть на комиссара.
     Эта девушка с открытым лицом и четко очерченными губами сразу же внушила ему симпатию. Она выглядела более женственно, чем можно было представить, думая о ней, как о вечной студентке, любительнице коллекционировать дипломы.
     Его нестерпимо тянуло подойти и заговорить с Мартин, да и ей, по-видимому, не раз приходила в голову эта мысль, поскольку, когда их взгляды встречались, по ее губам проскальзывала мимолетная улыбка.
     Из газетных публикаций и радиопередач она, конечно, знала о том, что происходит в здании напротив, а отец наверняка поведал ей о привычках полиции, и поэтому девушка тоже ждала развязки. Ей захотелось занять кресло в первом ряду. Но разве она не являлась одним из самых заинтересованных лиц?
     "Настоящая женщина", - подумал комиссар в тот момент, когда ему принесли сыр.
     Он поднялся и прошел в кухню, где хозяин заведения в белом колпаке колдовал у плиты.
     - Я могу позвонить в Канны?
     - Вы знаете, где телефон. Только спросите у оператора, сколько это стоит.
     Мартин Шапюи, следившая за Мегрэ взглядом, видела, как он открыл стеклянную дверцу кабинки и снял трубку.
     - Я хотел бы поговорить с виллой "Мария-Тереза" в Каннах. Личный вызов для мадемуазель Жюссеран.
     - Подождите несколько минут.
     Комиссар вернулся за столик и едва успел покончить с камамбером, как заверещал звонок вызова.
     Теперь наступил его черед испытать чувство страха, ибо он решил провести эксперимент, к которому раньше не прибегал и который не позволил бы себе, будь он сейчас у себя в кабинете на месте Жанвье.
     Связь, как Мегрэ ожидал и на что надеялся, была скверной. Он услышал на другом конце провода голос, который нетерпеливо повторял:
     - Алло... Алло... Вилла "Мария-Тереза". Кто звонит?
     Газеты писали, что кухарка была из местных. А поскольку женщина, ответившая ему, говорила без акцента, он справедливо решил, что имеет дело с мадемуазель Жюссеран.
     Изменив голос, как только мог, Мегрэ произнес:
     - Алло! Клэр?
     Он рисковал, не зная, как доктор Жав называет няню.
     - Да, это я. Кто говорит?
     Ему пришлось снова рискнуть:
     - Говорит месье.
     - Слышимость плохая, - отозвалась она. - Я едва разбираю, что вы говорите. Да еще малышка плачет в соседней комнате.
     Все шло как по маслу. Он сумел подобрать нужные слова. Оставалось задать вопрос.
     - Скажите мне, Клэр, когда полиция допрашивала вас относительно последнего звонка мадам в пятницу, вы сообщили им, что не сказали мне о нем?
     С бьющимся сердцем он ждал ответа и мог видеть сквозь стекло, сколь пристально Мартин Шапюи его разглядывает.
     - Конечно же нет, - прозвучал голос на другом конце провода.
     Сказано это было таким тоном, словно няню шокировало, что хозяин усомнился в ней.
     - Благодарю вас. Это все.
     Он поспешил повесить трубку, забыв спросить у оператора, на сколько наговорил, и вспомнил об этом, лишь усевшись за стол. С другого конца узкого зала на него беспокойно смотрела Мартин Шапюи, но он сдержался, чтобы не улыбнуться ей.
     
     
     Глава 8
     ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС ИНСПЕКТОРА ЖАНВЬЕ
     
     Первыми кафе покинули оба коммерсанта. По словам хозяина, в конце ужина подошедшего к Мегрэ поболтать, его постоянные клиенты разъехались - кто проводил отпуск в деревне, кто на море, а с туристами, посетовал он, никак не угадаешь. То от них отбоя нет, благо они бредут скопом, словно стадо баранов, то, как, например, сегодня, заскочит парочка плешивых субъектов, которые мало того что завернули не понравившиеся им блюда, так еще, сквалыги этакие, препираются из-за каждого вписанного в счет франка.
     Мартин Шапюи покончила с кофе раньше Мегрэ, достала из сумочки помаду, чтобы слегка подкрасить губы, и, видимо намереваясь расплатиться, глянула в глубину зала, где разговаривали хозяин заведения и официантка.
     Мегрэ, откинувшись на спинку банкетки и попыхивая трубкой, наблюдал за Мартин, гадая, решится ли она...
     Порой он таким вот образом забавлялся - пытался угадать, как в следующее мгновение поступят люди, и, если оказывался прав в своих предположениях, всегда испытывал толику удовлетворения.
     Поднимет ли она руку, подзывая официантку? Уже дернулась в этом жесте, но одновременно кольнула взглядом комиссара. Вот и славно: Мартин передумала уходить, чуть расширила глаза, как бы в немом вопросе. В ответ Мегрэ чуть ли не по-отечески смежил веки.
     Они поняли друг друга. Девушка неуклюже поднялась и направилась к столику комиссара, который приподнялся, помогая даме усесться рядом, поманил официантку, но отнюдь не ради расчета.
     - Два кальвадоса, милочка. - И пояснил, обращаясь к удивленной Мартин. - Пожалуй, это именно то, что вам сейчас нужно. Подзадержались они, верно?
     - Я одного не понимаю, - призналась она, - почему вы не там, в здании напротив. Я читала про вас в газете, слышала по радио.
     - Но я и в самом деле в отпуске.
     - В Париже?
     - Тесс! А вот это - секрет. Мы с женой решили на сей раз отдыхать в столице, а чтобы было спокойнее, даже Жанвье в полном неведении. Поэтому, как видите, я и прячусь.
     - Тем не менее вы все же занимались этим делом?
     - Любительски, как все остальные. Я тоже читал газеты, а недавно - совсем случайно - услышал в одном из баров последние новости по радио.
     - Вы полагаете, что инспектор Жанвье способен разобраться?
     - В чем именно?
     - В том, что Жильбер не убивал эту женщину.
     Теперь в кафе было спокойно, как в аквариуме. Хозяин с супругой, низкорослой, пухленькой и такой же, как и муж, краснолицей, ужинали, сидя возле самой кухни, а служанка им подавала.
     На противоположной стороне набережной опять появились журналисты, перекусили они быстро, но, должно быть, с обильными возлияниями, так как их возбуждение чувствовалось даже издали.
     Здание уголовной полиции почти полностью погрузилось во мрак. На втором этаже оставались освещенными только окна в кабинете Мегрэ и в соседнем с ним помещении для инспекторов.
     Комиссар никуда не спешил и вновь обрел добродушный вид.
     - А вы-то сами уверены, что он невиновен?
     Девушка залилась румянцем, и он остался этим доволен, поскольку недолюбливал женщин, не способных зардеться.
     - Несомненно.
     - Оттого что любите его?
     - Просто знаю, что он не способен на постыдный поступок, и уж тем более на преступление.
     - И так вы считали с первого дня?
     Она отвернулась, но комиссар настаивал:
     - Сознайтесь, вас точил червь сомнения.
     - Поначалу я подумала, что, возможно, произошел несчастный случай.
     - Ну а теперь?
     - Я убеждена, что виноват не он.
     - Почему?
     С самого начала трапезы Мегрэ интуитивно чувствовал ее желание поговорить с ним, предполагал, что Мартин действительно есть о чем ему рассказать и поведать ей нужно нечто тягостное. По тому, как девушка держалась с ним, у Мегрэ создалось впечатление, что с отцом у нее дружеские, доверительные отношения и в его отсутствие она выбрала комиссара в качестве напарника.
     Вместо ответа она задала встречный вопрос:
     - Вы сейчас не в Конкарно ли звонили?
     - Нет.
     - Ах! - Ошибившись, она, казалось, была раздосадована этим. - Ломаю голову, чем они там, напротив, занимаются вот уже несколько часов.
     - Вам лучше запастись терпением, ибо это может продлиться всю ночь.
     - Вы думаете, они и Жильбера подвергнут этим мытарствам?
     - Возможно, но маловероятно. Негреля уже передали в руки следователя, и отныне его можно допрашивать лишь в присутствии выбранного им адвоката.
     - Отец приедет не раньше завтрашнего утра.
     - Знаю. Вы так и не ответили на мой вопрос относительно вашей уверенности в том, что мадам Жав убил не ваш жених.
     Она несколько нервно зажгла сигарету.
     - Разрешите?
     - Да-да, пожалуйста.
     - Это нелегко объяснить. Вам не приходилось встречаться с Жильбером?
     - Нет. Однако, сдается мне, достаточно хорошо представляю его характер.
     - Как и его отношение к женщине?
     Заинтригованный, озадаченный Мегрэ воззрился на нее.
     - Вряд ли мне стоит жеманничать с вами, не так ли?
     Из моих заявлений вы, очевидно, поняли, что мы не стали дожидаться свадьбы, чтобы принадлежать друг другу.
     Мамочка, опасаясь, что пойдут пересуды, мечет громы и молнии, но отец зла на меня не держит. Так вот, когда обнаружили тело этой женщины, она была полностью обнажена...
     Глаза Мегрэ сузились, взгляд стал колючим, ибо его собеседница затронула ту сторону этого дела, которая занимала его с самого начала.
     - Даже не знаю, как и сказать... Это довольно щекотливая тема... Некоторые мужчины, по-видимому, могли бы так поступить... Вы понимаете, что я имею в виду?
     - Пока нет.
     Мартин для храбрости опорожнила полрюмки.
     - Если бы в ту субботу между ними произошло что-нибудь интимное и при этом мадам Жав разделась, то Жильбер сделал бы то же самое.
     Мегрэ мгновенно осознал, что девушка права. Кое-кто был бы способен повести себя по-иному, с большей непринужденностью. Но только не такой парень, как Негрель, который в подобной ситуации непременно захотел бы чувствовать себя, так сказать, на равных с подружкой.
     - А где доказательства, что и он при этом не сбрасывал с себя одежду? - спросил он это чисто машинально, заранее зная, как она ответит.
     - Вы упускаете из виду, что все происходило в рабочее время, и Жозефа в любую секунду могла ввести клиента, явившегося на консультацию. Вы можете представить себе врача, нагишом принимающего пациента в своем кабинете?
     При мысли об этом девушка прыснула, но, быстро взяв себя в руки, бросила взгляд по ту сторону Сены.
     - Заверяю вас, комиссар, что так оно и есть. Я знаю Жильбера. Как бы странно это ни выглядело, но он - человек застенчивый, а в отношениях с женщинами крайне деликатен.
     - Я верю вам.
     - Стало быть, вы тоже считаете, что он не убийца?
     Мегрэ предпочел не отвечать и, в свою очередь, вгляделся в окна своего кабинета, где инспектор Жанвье переживал в эту ночь то, что без преувеличения можно было бы назвать звездным часом его жизни. В коридорах толпились репортеры и фотографы. Газеты и радио сообщили, что начался решающий допрос.
     Итак, либо в скором времени преступление на бульваре Османн будет раскрыто и Жанвье одержит верх, либо уже с завтрашнего утра публика начнет выказывать разочарование, причем не без озлобленности. И не только публика. Комельо как пить дать названивает из дома каждые полчаса, требуя держать его в курсе событий.
     - Вы позволите, дитя мое?
     Комиссар сам удивился, назвав ее так, - а все потому, что Мартин ему нравилась. Будь у него дочка, он в конечном счете был бы не прочь, чтобы она походила на нее. Мадам Мегрэ в том, что касается помолвки, реагировала бы точно так же, как и мамаша девушки, но его позиция, несомненно, совпала бы с той, что занял Шапюи.
     Мегрэ направился в глубину зала.
     - У вас найдется листок без опознавательных знаков вашего кафе и конверт?
     - Мы другой, кроме чистой, бумаги не держим. Пройдите за стойку, там бювар, а также чернильница и ручка.
     - Давно ли у вас работает посудомойщиком парнишка, которого я приметил на кухне?
     - Его привела к нам мать три недели тому назад. В октябре возобновляется учеба в лицее. Они люди бедные, вот он и старается немного подработать в каникулы.
     - Жанвье в течение этого времени у вас не появлялся?
     - Нет, я его не видел. Когда им невтерпеж пропустить стаканчик, они забегают в пивную - она поближе.
     Мегрэ это было известно лучше, чем кому-либо.
     - Попридержите мальчугана, у меня для него будет поручение.
     - Да ему и так понадобится какое-то время, чтобы навести порядок.
     Комиссар не вернулся к Мартин Шапюи, а устроился за другим столиком, достаточно далеко от нее. Затем вывел на конверте:
     
     
     "СРОЧНО ВРУЧИТЬ ИНСПЕКТОРУ ЖАНВЬЕ".
     
     Со своего места недоумевающая девушка видела лишь, что он что-то царапал печатными буквами на листке бумаги.
     Текст был краток:
     "Жав с вечера пятницы знал от няни, что его жена уедет в Париж".
     Мегрэ прошел в кухню.
     - Тебя как зовут? - спросил он парня с взъерошенными волосами, выстраивавшего в ряд тарелки.
     - Эрнест, месье комиссар.
     - Кто тебе сказал, что я полицейский?
     - Никто. Я узнал вас по фото.
     - Хочешь выполнить мое поручение? Легко ли тебя запугать?
     - Вам, возможно, это удастся, но кому-либо другому...
     - Сейчас ты помчишься в дом напротив, в уголовную полицию. Знаешь такую?
     - Это там, где большой вход, у которого постоянно дежурит постовой?
     - Вот именно. Вручишь ему этот конверт и попросишь немедленно доставить его инспектору Жанвье.
     - Понял.
     - Погоди, это еще не все. Не исключено, что часовой скажет, чтобы ты сделал это сам.
     - Должен ли я его послушаться?
     - Да. Поднимешься на второй этаж - там полно народу. За барьерчиком увидишь старого привратника с цепью на груди.
     - Я знаю, как в банках.
     - Ты повторишь ему то же самое. Возможно, поблизости окажется кто-нибудь из инспекторов и начнет тебя расспрашивать. Поэтому хорошенько запомни, что отвечать: ты шел по мосту Сен-Мишель и вдруг тебя остановил какой-то месье и попросил за пятьсот франков отнести письмо в уголовную полицию.
     - Схвачено.
     - Месье был маленького роста, худой...
     Малец, которому все это казалось забавным, порывался поскорее выполнить просьбу комиссара.
     - Заруби себе на носу: мелкий, хилый и довольно пожилой...
     - Ясно, месье Мегрэ.
     - Это все. Возвращаться сюда не стоит, потому что за тобой могут проследить.
     - Вы их разыгрываете, да?
     Мегрэ ограничился улыбкой и поспешил присоединиться к девушке.
     - Что получится, то и ладно.
     - Что это вы затеяли?
     - Повел себя как заурядный читатель, который вместо имени под своими писульками ставит: "Тот, кто знает".
     Она видела, как Эрнест, пошептавшись о чем-то с хозяином, покинул ресторан, и проследила взглядом, как он пошел - а точнее побежал - по мосту Сен-Мишель.
     - Это следствие того, о чем я вам рассказала?
     - Нет.
     - Может, в развитие телефонного разговора?
     - Угадали.
     Хозяин с хозяйкой закончили ужинать. Посуда с их стола уже была убрана.
     - Вам не кажется, что они дожидаются нашего ухода, чтобы закрыть свое заведение?
     - Бесспорно.
     - Им, видно, приходится подниматься с петухами.
     - Досадно, что, уйдя отсюда, мы нигде более не сможем притулиться.
     Другого, расположенного напротив здания уголовной полиции и открытого в этот час кафе или бара не было.
     Парнишка на той стороне набережной беседовал с постовым. Вскоре он скрылся под аркой.
     Так и думал, что ему предложат самому отнести письмо. Полицейскому ведь нельзя оставлять свой пост.
     Лишь бы...
     Но все, похоже, прошло гладко, ибо спустя три-четыре минуты Эрнест вышел и на сей раз направился к Новому мосту.
     Значит, Жанвье получил анонимное послание. Даже если он и отнесется к нему скептически, то все равно не удержится и непременно спросит об этом доктора Жава.
     - Вы не выглядите человеком, едва сдерживающим нетерпение, - заметила Мартин комиссару, который с отсутствующим взглядом сгорбился на банкетке.
     Она подумала так, ибо не знала Мегрэ. Сегодня он впервые переживал кульминацию расследования за пределами собственного кабинета, но чувствовал себя точно так же, как и в те минуты, когда сам задавал вопросы обвиняемому.
     За свою карьеру он допросил сотни самых непохожих людей. Большинство допросов длились часами. Приходилось далеко за полночь засиживаться в сизой от дыма трубки и сигарет комнате, и зачастую инспекторы были вынуждены поочередно сменять друг друга.
     На набережной Орфевр ходили легенды о том, как Мегрэ разбирался с одним преступником двадцать семь часов кряду и в итоге был измотан ничуть не менее своего визави, однако все же вынудил того признаться.
     И каждый раз с ним происходил один и тот же феномен.
     До тех пор, пока сидящий перед ним подозреваемый продолжал отбиваться - отказывался отвечать или лгал, - это была в какой-то мере борьба на равных, проблема чуть ли не технического свойства. Вопрос, по возможности неожиданный, нанизывался на другой, а пристальный взгляд комиссара подмечал малейшую реакцию подследственного.
     Почти всегда по прошествии более или менее продолжительного отрезка времени наступал момент, когда допрашиваемый прекращал сопротивляться, и тогда перед полицейским оказывался просто затравленный индивид, в мгновение ока вновь ставший человеком - пусть вором, убийцей, но все же человеком, тем, кому предстояло платить за содеянное и кто прекрасно отдавал себе в этом отчет, для кого в эту минуту рвалась связь с прошлым, с близкими ему людьми.
     Подобно животному, которого вот-вот прикончат, - а Мегрэ никогда не находил в себе силы убить кого-либо из них, даже вредоносных, - он едва ли не всякий раз бросал на того, кто загнал его в угол, удивленный взгляд, в котором читался упрек.
     "Именно так все и произошло..." - обессиленно выдыхал задержанный.
     И для него уже не было более спешной заботы, чем подписать свои показания, подмахнуть все, что угодно, и поскорее отправиться спать.
     Сколько раз в подобных ситуациях Мегрэ доставал из шкафа бутылку коньяку - не для того только, чтобы предложить выпить своей жертве, но и чтобы основательно плеснуть в свою рюмку.
     Он занимался своим ремеслом полицейского, не давая оценок. Не ему судить, он предпочитал, чтобы это сделали другие.
     Какая ситуация складывалась сейчас там, наверху, за освещенными окнами кабинета Мегрэ? Начало ли ослабевать сопротивление Жава под натиском инспектора и дал ли уже Жанвье сигнал к расправе?
     Складывалось впечатление, что сидевшая напротив комиссара девушка следила за ходом его мыслей.
     - Странно, - глухо прошептала она. - Я бы никогда не поверила, что доктор Жав способен на такое. Он так не похож на убийцу!
     Мегрэ промолчал. Зачем объяснять ей, что за всю свою карьеру он ни разу, за исключением нескольких профессионалов, не встречал убийцу с криминальной физиономией.
     - Сколько с меня? - спросил он хозяина.
     - За оба ужина?
     - Нет, за свой я заплачу сама, - запротестовала Мартин Шапюи.
     Он не настаивал.
     - Кальвадос занесите на мой счет.
     - Как вам будет угодно.
     Кафе они покинули вместе и не успели добраться даже до моста Сен-Мишель, как хозяин закрыл ставни.
     - Вы направляетесь туда?
     - Нет. Я выжидаю.
     К счастью, набережная Орфевр была плохо освещена.
     Оставаясь на тротуаре, тянувшемся вдоль Сены, они не выходили из тени, и постовой у здания уголовной полиции не мог их разглядеть.
     - Вы полагаете, он признается?
     Мегрэ лишь пожал плечами. Он не был Господом Богом. И сделал то, что было в его силах. Остальное касалось Жанвье.
     Они шли в полной тишине. Издалека их, должно быть, принимали за парочку влюбленных или скорее за чету, вышедшую на набережную подышать вечерним воздухом, прежде чем отойти ко сну.
     - Знаете, я почти сожалею, - ни с того ни с сего проворчал комиссар, - что виновным оказался не доктор Негрель.
     Девушка резко дернулась, вперив в него внезапно ставший жестким взгляд.
     - Как это прикажете понимать?
     - Не гневайтесь. Я ничего не имею против вашего Жильбера, наоборот, но будь это он, дело можно было бы рассматривать как несчастный случай. Понимаете?
     - Пожалуй, начинаю улавливать вашу мысль.
     - Во-первых, ваш жених не имел достаточных мотивов для этого убийства. Особенно учитывая то обстоятельство, что вы были в курсе его связи с Эвелин Жав. А это так, верно?
     - Да.
     Он приостановился и спросил, не глядя на нее:
     - Почему вы говорите не правду?
     - Я не лгу. То есть...
     - Ну говорите же, говорите.
     - Я знала, поскольку он сам мне в этом признался.
     Эта женщина, по сути дела, вынудила его вступить с ней в близкие отношения. Знала я и о том, что она продолжала бегать за ним...
     - Но вы и понятия не имели насчет ее приезда в субботу из Канн?
     - Не знала.
     - Как не знали и о том, что она заходила к вашему жениху домой уже после его знакомства с вами.
     - Все правильно. Видите, я вполне искренна с вами.
     Из-за присущего ему такта он ни словом не обмолвился мне об этом. Разве это что-либо меняет?
     Комиссар не торопясь размышлял.
     - Теперь уж нет. При любом раскладе мотив для убийства не был бы достаточно убедителен. И, как я только что вам объяснил, будь то Негрель, все свелось бы к несчастному случаю - ошибке с ампулой.
     - Вы все еще полагаете, что это возможно?
     - Боюсь, что нет.
     - Почему?
     - Да потому, что уже с вечера пятницы Жав знал о том, что его жена вылетает в субботу в Париж. Он прибыл в столицу вовсе не на свидание с Антуанеттой. И отнюдь не опаздывал на тот самолет, которым отправилась Эвелин.
     Он сознательно воспользовался лондонским рейсом, так как - я убежден в этом - был заранее осведомлен о расписании полетов.
     Окна в верхней части здания уголовной полиции были по-прежнему освещены. Дважды или трижды мелькнул силуэт - конечно, это был Жанвье, слишком взвинченный, чтобы спокойно восседать за столом Мегрэ.
     - Вы полагаете, что у него-то, у доктора Жава, имелись достаточно веские основания для преступления?
     - Неужели мало того, что выяснилось в отношении Эвелин?
     - Чтобы убить ее?
     Мегрэ вновь пожал плечами.
     - Мне претит, - признался он как бы нехотя, - что он раздел ее.
     - К чему вы клоните?
     - Все указывает на то, что он стремился направить подозрения на кого-то другого.
     - На Жильбера!
     - Несомненно. Ему мнилось, будто действует он весьма хитроумно. Так вот, как ни странно, но именно толковые люди всегда и попадаются. Некоторые убийства с целью наживы, совершенные каким-нибудь мелким хулиганом или свихнувшимся типом, так и остаются нераскрытыми. Интеллектуальное же преступление - никогда.
     Умники стремятся предусмотреть все, перетянуть на свою сторону малейшие шансы на удачу. Они филигранно оттачивают планы. И это их вылизывание, какая-нибудь "лишняя" деталька в конечном счете и губит их.
     Убежден, что Жав торчал в жилой части апартаментов, напротив квартиры, где его жена встречалась с вашим женихом.
     Что уж она там говорила Негрелю, мне невдомек, а, учитывая его характер, сомневаюсь, что он когда-либо вам расскажет об этом.
     - Это уж точно.
     - Я бы не удивился, если бы она объявила ему о своем намерении развестись и даже о готовности хоть сейчас начать жить с ним.
     - Как вы считаете, она любила его?
     - По крайней мере, ей нужен был свой мужчина. Она столько раз пыталась добиться этого! С четырнадцати лет - и все напрасно...
     - Она была несчастной женщиной?
     - Понятия не имею. Но она буквально вцепилась в него. Даже оторвала пуговицу от его пиджака.
     - Не желаю даже думать об этой сцене.
     - Я тоже. Негрель предпочел уйти. Заметьте, он сделал это в пять тридцать, в то время как период консультаций - с двух до шести часов. После этого Жаву оставалось только пересечь лестничную площадку.
     - Замолчите!
     - Я не собираюсь вдаваться в подробности. Подчеркну лишь, что затем он снял с Эвелин одежду и уничтожил ее.
     - Понимаю. Давайте больше не будем об этом, ладно? Но что, если они там, наверху, не додумаются?
     Она вскинула голову к светившимся в ночи окнам.
     - Почему вы не хотите пойти туда, комиссар? Все сразу бы кончилось. Уверена, что вы...
     Минула полночь. Набережная и мост Сен-Мишель опустели. И вдруг послышались какие-то отдаленные звуки.
     Мегрэ сразу понял, что это топот множества ног во дворе здания уголовной полиции.
     - Что там такое?
     Комиссар прислушался, пытаясь проследить направление движения. Наконец он расслабился.
     - Кто-то отвел его в камеру заключения.
     - Вы уверены в этом?
     - Я узнал скрип решетки.
     - Это Жав?
     - Полагаю, да.
     В этот миг погас свет в одном из окон - в кабинете инспекторов.
     - Идите сюда.
     Комиссар увлек Мартин за собой в более темное место, и действительно спустя несколько мгновений на набережную Орфевр вышли Сантони, Лапуэнт и Бонфис.
     Лапуэнт и Сантони направились к мосту Сен-Мишель, Бонфис - к Новому мосту.
     - До завтра.
     - Спокойной ночи.
     Закончилось, - выдохнул Мегрэ.
     - Так ли это?
     - Сейчас Жанвье насыщает информацией журналистов. Те появятся с минуты на минуту.
     - А что же с этой молодой женщиной, Антуанеттой?
     - Она останется за решеткой, весьма возможно, что ей предъявят обвинение в соучастии - ведь она обеспечила доктору алиби.
     - Ее мать тоже?
     - Вполне вероятно.
     - Так, по-вашему, они знали?..
     - Видите ли, дитя мое, меня это не касается: я нахожусь в отпуске. И даже будь я сейчас на месте Жанвье, не позволил бы себе принимать на сей счет решения, ибо это - дело судей.
     - А отпустят ли теперь Жильбера?
     - Завтра утром - не раньше, ведь только следователь вправе подписывать необходимые для этого документы.
     - Но знает ли Жильбер о развязке?
     - Он должен был услышать, как подселяли соседа, и, готов поклясться, узнал голоса. Что с вами?
     Мартин, сама не зная почему, внезапно залилась слезами.
     - У меня даже носового платка нет с собой... - пролепетала она. - До чего глупо! А во сколько его освободят завтра утром?
     - Уж никак не раньше девяти.
     Передавая ей свой платок, Мегрэ по-прежнему не спускал глаз с портала здания уголовной полиции.
     Вскоре оттуда выкатился серый, должно быть, одного из журналистов, автомобиль, в который набилось четверо или пятеро его коллег. Двое фотографов вышли пешком и двинулись в сторону Нового моста.
     В кабинете Мегрэ свет все еще горел, но наконец погас и он.
     - За мной...
     Он отошел чуть дальше в поисках самой густой тени.
     Было слышно, как во дворе застучал мотор, и вскоре из арки выскочила одна из черных машин уголовной полиции.
     - Все в порядке. Он один, - пробормотал комиссар.
     - Кто?
     - Жанвье. Если бы он потерпел неудачу, то либо сам, либо взяв водителя, отвез бы Жава домой.
     Черный автомобиль, в свою очередь, повернул к Новому мосту.
     - Ну вот, милая девушка. Все кончено.
     - Благодарю вас, комиссар.
     - За что?
     - За все.
     Она чуть было вновь не разревелась. Мегрэ шел рядом с Мартин в сторону моста Сен-Мишель.
     - Не надо меня провожать. Я живу почти напротив.
     - Знаю. Спокойной ночи.
     На площади Шатле одно из кафе все еще было открыто. Мегрэ вошел туда, сел за один из столиков в почти пустом зале и медленно выпил пива. Затем поймал такси.
     - На бульвар Ришар-Ленуар. Я скажу, где остановиться.
     Жизнь на его улице замерла. На тротуаре - ни души.
     Когда он преодолел последний пролет лестницы, дверь, как всегда, открылась - мадам Мегрэ издали узнавала его шаги.
     - Ну как? - спросила она, стоя с бигуди на голове.
     - Разобрались.
     - Негрель?
     - Жав.
     - Никогда бы не поверила.
     - Никто не приходил?
     - Нет.
     - Возвращаясь, журналистов не заметила?
     - Смотрела внимательно. Уверена, что их не было.
     - Сегодня что за день?
     - Суббота. Точнее, воскресенье - ведь уже полпервого.
     - Тебя не затруднит собрать вещи на несколько дней?
     - Когда ты намерен уехать?
     - Как только ты будешь готова. Завтра утром нас засекут, это уж точно.
     - Мне нужно привести в порядок волосы.
     В полтретьего они спустились в тихую и теплую ночь - Мегрэ нес чемодан, которым супруги пользовались в редкие выходные.
     - Куда собираешься отбыть?
     - Где отыщется местечко. Есть же где-то, не слишком далеко от Парижа, какой-нибудь отель со свободным номером.
     Они поехали на такси вдоль Сены в направлении Фонтенбло. Едва миновали Корбей, как Мегрэ вспомнил об одной гостинице, где как-то во время расследования ему доводилось останавливаться.
     - Ты собираешься их разбудить?
     У комиссара не было никаких конкретных планов. Он совершенно не представлял себе, что будет делать в следующее мгновение. Уж на сей-то раз он отдыхал по-настоящему.
     Он не ошибся, положившись на свою счастливую звезду, так как не понадобилось никого будить на этом постоялом дворе, все окна которого были закрыты от лунного света ставнями.
     На берегу Сены в серебристом мерцании деловито ставил верши человек, в котором Мегрэ узнал хозяина.
     - У нас и правда есть одна свободная комната, но ее зарезервировали на завтрашний вечер.
     Какое это имело значение? К тому времени они уже рассчитаются с ним и отправятся дальше - попытать счастья где-нибудь неподалеку.
     В ожидании, пока владелец разбудит жену, они мирно устроились на террасе за железным столом, глядя на несущую свои воды реку.
     И только через четыре дня в гостинице на берегах Луэна Мегрэ получил почтовую открытку с видом набережной Орфевр. Его имя и адрес были нацарапаны печатными буквами, а на месте, предназначенном для письменного сообщения, приводились всего два слова:
     
     
     "СПАСИБО, ПАТРОН".
     
     1956г.