Роберт Шекли
     
     Зачем?
     
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Перевод с англ. Е.Кубичева
     Вирус бессмертия: Науч. фантаст. США и Англии.
     Литературно-художественное издание.
     Составители: Терентьев Виталий Михайлович, Кравченко Владимир Антонович
     Мн.: Издательско-просветительское агентство "Паблисити", 1992. - 263 с.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 7 января 2004 года
     -----------------------------------------------------------------------
     
     
     Я и пытаться не стану описывать вам эту боль. Скажу только, что и под наркозом она была нестерпимой, а я терпел разве потому, что у меня другого выхода не было. После она утихла, и я открыл глаза и взглянул в лица браминов, стоявших надо мной. Их было трое, и одеты они были в обычные белые хирургические халаты и белые маски из марли.
     Эта дрянь для наркоза у меня только что из ушей не текла, так меня ею напичкали, и память работала какими-то урывками.
     - Сколько же это я был мертвый? - спросил я.
     - Около десяти часов, - ответил один из браминов.
     - Как я умер?
     - А вы не помните? - спросил самый длинный брамин.
     - Нет еще.
     - Ну что ж, - сказал длинный, - вы со своим взводом находились в траншее 2645Б-4. На рассвете вся ваша рота поднялась в атаку с задачей захватить следующую траншею. Номер 2645Б-5.
     - И что? - спросил я.
     - Вы остановили собой несколько автоматных пуль. Нового типа - с разрывными головками. Вспоминаете? Одна угодила вам в грудь и еще три - в ноги. Когда санитары вас подобрали, вы были мертвы.
     - А траншею эту самую мы заняли? - спросил я.
     - Нет. На этот раз нет.
     - Ясно. - По мере того как наркоз проходил, память быстро возвращалась. Я припомнил парней из моего взвода. Старушка 2645Б-4 была мне домом больше года, и для траншеи она была довольно уютной. Противник все пытался нас оттуда выбить, и наша утренняя атака по-настоящему была контратакой. Я вспомнил, как автоматные пули разрывали мне тело и то чудесное облегчение, которое я испытал, когда все кончилось. Припомнил я и еще кое-что...
     Я поднялся и сел.
     - Эй, ну-ка, минуточку! - сказал я.
     - В чем дело?
     - Мне казалось, что верхней границей возвращения человека к жизни было восемь часов...
     - Мы с тех пор усовершенствовали наше искусство, - сказал мне один из браминов. - Мы его постоянно совершенствуем. Теперь мы можем оживлять мертвецов уже после двенадцати часов смерти, словом, пока не произошло серьезных нарушений работы мозга.
     - Молодчаги какие, - сказал я. Теперь память ко мне окончательно вернулась, и я уразумел, что произошло. - Только вот вы сделали серьезную ошибку, что меня оживили.
     - Какого черта, рядовой? - спросил меня один из них голосом, который бывает только у офицеров.
     - Посмотрите на мои нашивки, - сказал я.
     Он посмотрел. Его лоб - а это было все, что мне было видно, - наморщился.
     - Это в самом деле необычно, - сказал он.
     - Необычно! - передразнил я его.
     - Понимаете, - заявляет он мне, - вы были в траншее, полным-полнехонькой мертвецами. Нам сообщили, что все они по первому разу. Нам было приказано оживить всех.
     - А на нашивки вы сперва не посмотрели?
     - У нас было слишком много работы. Времени не было. Я и в самом деле сожалею, дружище. Если бы я только знал...
     - Хватит. К черту! - отрезал я. - Хочу видеть Генерал-инспектора.
     - Неужели вы в самом деле думаете, что...
     - Думаю, - сказал я. - Я не такой, чтобы за закон зубами держаться, но на этот раз меня в самом деле обидели. Имею право повидать Генерал-инспектора.
     Они зашептались, а я тем временем осмотрел себя. Брамины эти здорово надо мной потрудились. Хотя, конечно, не так хорошо, как это делалось в первые годы войны.
     - Так вот, насчет Генерал-инспектора, - сказал один из них. - Тут есть некоторые трудности. Понимаете...
     Нечего и говорить, что Генерал-инспектора я не увидел. Они отвели меня к здоровенному жирнюге сержанту с этакой добряцкой рожей, немолодому.
     - Ну, ну, дружище, - говорит мне этот добряк сержантище. - Я слышал, что ты шум поднимаешь насчет оживления?
     - Правильно слышали, - ответил я ему. - Согласно "Актам о войне" даже рядовой солдат имеет свои права. По крайней мере меня так учили.
     - Само собой, имеет, - говорит этот добряк.
     - Я свой долг выполнил, - заявил я ему. - Семнадцать лет в армии, восемь лет на передовой. Три раза был убитым, три раза меня оживляли. Приказ такой, что после трех раз официально можно требовать, чтобы тебя оставили в мертвых. У меня так все и было, и на моих нашивках так обозначено. Но меня не оставили в мертвых. Проклятые коновалы снова меня оживили, а это нечестно. Я хочу остаться мертвым.
     - В живых оставаться куда лучше, - говорит сержант. - Когда остаешься в живых, то всегда есть возможность, что тебя уволят из армии на гражданку. Не то, чтобы это случалось сплошь и рядом, потому как людей на фронте не хватает. Но шанс-то все-таки есть.
     - Хочу остаться в мертвых, - твердо заявил я. - После третьего раза по "Актам о войне" это моя привилегия.
     - Но наши враги превосходят нас в людской силе, - говорит старший сержант. - Все эти миллионы и миллионы их солдат! Нам нужно было иметь больше боеспособных мужчин.
     - Мне это все известно. Послушайте, сержант. Я хочу, чтобы мы победили. Я очень этого хочу. Я был хорошим солдатом, но меня уже три раза убивали, и...
     - Вся беда в том, - говорит сержант, - что противник тоже оживляет своих убитых. Борьба за живую силу на передовой именно сейчас вступает в решающую фазу. Следующие несколько месяцев покажут, кому будет принадлежать победа. Так почему же не забыть о том, что случилось? Обещаю, что когда вас убьют в следующий раз, вас оставят в покое.
     - Хочу повидать Генерал-инспектора, - сказал я.
     - Ладно, дружище, - говорит мне этот добряк, старина сержант не очень дружеским тоном. - Пройдите в комнату триста три.
     
     
     Я пошел в триста третью, которая оказалась приемной, и стал ждать. Мне было немного вроде не по себе из-за того, что я поднял всю эту шумиху. В конце концов страна воевала. Но уж больно меня рассердили. Солдат имеет права, даже во время войны. Эти проклятые брамины...
     Забавно, как прилепилось к ним это прозвище. Они просто доктора, а не какие-нибудь там индуисты, или настоящие брамины, или еще что. Их прозвали так после одной газетной статейки, года два назад она появилась, когда все это было еще в новинку. Парень, который накатал эту самую статью, расписал там, как доктора теперь могут оживлять убитых и те снова годятся в бой. Этот парень процитировал по этому поводу поэму Эмерсона. Поэма эта называлась "Брама", стало быть, наших докторов стали звать браминами.
     По первоначалу оживление было не такой уж плохой штукой. Хоть сперва и больно, а все равно - до чего ж хорошо остаться в живых! Но в конце концов наступает такой момент, когда уже невмоготу умирать и воскресать, умирать и воскресать.
     Лезут всякие мысли, вроде того, что сколько же смертей должен ты отдать своей стране и не лучше, не спокойней ли некоторое время побыть в мертвых.
     Начальство это поняло. От многократного оживления страдал моральный дух армии. Поэтому пределом установили три оживления. После третьего раза ты мог выбирать - либо остаться в мертвых, либо воскреснуть и уйти на гражданку.
     А меня обманули. Меня в четвертый раз оживили. Я патриот не хуже любого другого, но этого я потерпеть не могу.
     В конце концов меня допустили к адъютанту Генерал-инспектора. Это был полковник, худощавый, седой, и я сразу понял, что он из породы тех, с которыми прав не покажешь. Его уже поставили в известность о моем деле, поэтому он сразу взял быка за рога.
     - Рядовой, - заявляет он, - я сожалею о случившемся, но сейчас отданы новые приказы. Противник увеличил число оживлений своих солдат, а мы не должны уступать ему. Установлен порядок - шесть оживлений перед отставкой.
     - Но ведь этот приказ отдали, когда я был мертвый.
     - Приказ имеет обратную силу, - говорит он. - Вам предстоит пережить еще две смерти. До свидания, рядовой, желаю удачи.
     Вот так. Мог бы и знать, что у начальства ничего не добьешься. Они же не испытали всего на своей шкуре. Чаще одного раза их редко убивают, так что им просто невдомек, что испытывает человек после четвертого раза. Словом, я отправился обратно в свою траншею.
     
     
     Я шагал не спеша мимо отравленной колючей проволоки и думал изо всех сил. Прошел какую-то дуру, прикрытую зеленым брезентом, на котором по трафарету была выведена надпись: "Секретное оружие". Наш сектор прямо напичкан этим секретным оружием.
     Но сейчас мне на это было наплевать. Я думал о строфе из поэмы Эмерсона. Он пишет вроде так:
     
     Даль забвенья со мною
     рядом,
     Тень все равно
     что солнечный свет,
     Мне являются
     исчезнувшие боги,
     А стыд и слава мне -
     все одно.
     
     Старина Эмерсон это очень здорово подметил, потому что после четвертой смерти все именно так и представляется. Все тебе безразлично, и все кажется более или менее одинаковым. Поймите меня правильно, я не циник. Я просто говорю, что после того как человек умрет четыре раза, его точка зрения на вещи обязательно изменяется.
     В конце концов я добрался до старушки 2645Б-4 и поздоровался со всеми ребятами. Узнал, что на рассвете снова пойдем в атаку. Но все еще размышлял.
     Я не дезертир, только, на мой взгляд, четыре смерти - этого достаточно. Я решил, что уж в этой-то атаке я приму меры, чтобы остаться мертвым. На этот раз никакой ошибки не будет.
     Мы выступили, когда чуть забрезжило, мимо колючей проволоки, мимо минных заграждений на ничейную землю между нашей траншеей и той, что числилась под номером 2645Б-5. Атака выполнялась силами батальона, и всем нам раздали самонаводящиеся оружия.
     Мы наступали. Вокруг меня стоял гром от разрывов, но меня даже не оцарапало. Я уж начал думать, что на этот раз мы одолеем.
     И тут меня зацепило. Разрывной пулей в грудь. Безусловно, смертельно. Обычно, если что-нибудь в тебя такое угодит, ты валишься и лежишь. Но только не я. На этот раз я хотел на все сто быть уверенным, что останусь мертвым. Поэтому я поднялся и, шатаясь, пошел вперед, опираясь на винтовку, как на костыль. Под самым плотным перекрестным огнем, какой только можно себе представить, я прошел еще метров пятнадцать. И меня снова зацепило, да еще как!
     Разрывная пуля просверлила мне лоб. В крохотную долю секунды, пока я еще жил, я почувствовал, как у меня вскипел мозг, и понял, что на этот раз - все. Брамины не смогут сладить с серьезным повреждением мозга, а у меня было - серьезней некуда.
     И я умер.
     ...Сознание вернулось ко мне, и я увидел браминов в белых халатах и марлевых масках.
     - Сколько я был мертвым? - спросил я.
     - Два часа.
     И тут я вспомнил.
     - Но ведь меня... в голову!
     Марлевые повязки сморщились, и я понял, что брамины заулыбались.
     - Секретный способ, - говорит мне один из них. - Его разрабатывали почти три года. И наконец нам вместе с инженерами удалось усовершенствовать антидеструктор. Величайшее изобретение!
     - Да-а? - протянул я.
     - Наконец-то медицинская наука может излечивать серьезные ранения в голову, - говорит мне брамин. - И любые другие ранения. Мы можем теперь оживлять всех, при условии, что можем собрать семьдесят процентов тела, чтобы ввести их в антидеструктор.
     - Замечательно, - сказал я.
     - Между прочим, - говорит мне этот брамин, - вам дали медаль за героическое продвижение вперед под огнем да еще со смертельной раной.
     - Замечательно, - сказал я. - Взяли мы эту 2645Б-5?
     - На этот раз взяли. Теперь копим силы, чтобы выбить их из траншеи 2645Б-6.
     Я кивнул, а спустя некоторое время мне вернули обмундирование и послали обратно на фронт. Сейчас здесь стало немного потише, и я должен признать, что быть живым не так уж плохо. И все же я думаю, что от жизни я ничего больше уже не хочу.
     Теперь мне осталась еще одна смерть до шестой, заветной.
     Если только они не отдадут новый приказ.