Роджер Желязны
     
     
     ПИЯВКА ИЗ НЕРЖАВЕЮЩЕЙ СТАЛИ
     
     ТНЕ STAINLESS STEEL LEECH, 1963
     
     1995, И.Гурова, перевод
     
     Они по-настоящему боятся этого места. Днем они будут лязгать среди могильных надгробий, но, даже Центральная не принудит их вести поиски ночью со всеми их ультра и инфра, а уж в склеп они не пойдут ни за что. И это меня вполне устраивает,
     Они суеверны - это заложено в схему. Их сконструировали служить человеку, ив краткие дни его пребывания в земной юдоли благоговение, преданность, не говоря уж о священном ужасе, были автоматическими. Даже последний человек, покойник Кеннингтон, распоряжался всеми роботами, какие только ни существуют, пока был жив. Его особа была объектом глубочайшего почитания, и все его приказы свято исполнялись.
     А человек - всегда человек, жив он или мертв. Вот почему кладбища - это комбинация ада, небеса непостижимой обратной связи, и они останутся отъединенными от городов, пока существует Земля.
     Но и в то время, пока я смеюсь над ними, они заглядывают под камни и обшаривают овражки. Они ищут - и боятся найти - меня.
     Я - невыбракованный, я - легенда. Один раз на миллион сборок может появиться такой, как я, с брачком, который обнаружат, когда уже поздно.
     По желанию я мог отключить свою связь с Центральной станцией контроля, стать вольным ботом, бродить, где захочу, делать, что захочу. Мне нравилось посещать кладбища, потому что там тихо и нет доводящих до исступления ударов прессов и лязганья толп. Мне нравилось смотреть на зеленые, красные, желтые, голубые штуки, которые росли у могил. И я не боялся этих мест, так как и тут сказывался брак. А потому когда меня определили, то из моего нутра извлекли узел жизни, а остальное швырнули в кучу металлолома.
     Но на следующий день меня там не было, и их обуял великий страх.
     Теперь я лишен автономного источника энергии, но катушки индуктивности у меня в груди служат аккумуляторами. Однако их необходимо часто подзаряжать, а для этого имеется лишь один способ.
     Робот-оборотень - страшная легенда, о которой шепчутся среди сверкающих стальных башен, когда вздыхает ночной ветер, обремененный ужасами прошлого - тех дней, когда по земле ходили существа не из металла. Полужизни, паразитирующие на других, все еще наводят мрак на узлы жизни всех ботов.
     Я, диссидент, невыбракованный, обитаю здесь, в Парке роз среди шиповника и миртов, могильных плит и разбитых ангелов, вместе с Фрицем - еще одной легендой - в нашем тихом и глубоком склепе.
     Фриц - вампир, и это ужасно, это трагично. Он до того истощился от вечного голода, что больше неспособен ходить, но и умереть он не может, а потому лежит в гробу и грезит об ушедших временах. Придет день, и он попросит, чтобы я вынес его наружу, на солнце, и я увижу, как он будет иссыхать, угасить и рассыплется прахом в мире и небытии. Надеюсь, он попросит меня еще не скоро.
     Мы беседуем. Ночью в полнолуние, когда он чувствует себя чуть крепче, Фриц рассказывает мне о более счастливом своем существовании в местах, которые назывались Австрия и Венгрия, где его тоже страшились и охотились на него.
     - Но только пиявка из нержавеющей стали способна извлечь кровь из камня... или робота, - сказал он вчерашней ночью. - Так гордо и так одиноко - быть пиявкой из нержавеющей стали: вполне возможно, что ты - единственный в своем роде. Так поддержи же свою репутацию! Лови их! Осушай! Оставь свой след на тысяче стальных горл!
     И он был прав. Он всегда прав. И знает о подобных вещах больше меня.
     - Кеннингтон! - Узкие бескровные губы Фрица улыбнулись. - Какой это был поединок! Он - последний человек на Земле, а я - последний вампир. Десять лет я пытался осушить его, И дважды добирался до него, но он со Старой Родины и знал, какие следует принимать предосторожности. Чуть только он узнал о моем существовании, как выдал по осиновому колу каждому роботу, но в те дни у меня. было сорок две могилы, и все их поиски оказались напрасными. Хотя совсем меня загоняли...
     - Зато ночью, ах, ночью! - Он захихикал. - Вот тогда положение менялось! Охотником был я, а добычей - он. Помню, как отчаянно он разыскивал последние стрелки чеснока и кустики шиповника, еще остававшиеся на земле, и как он окружал себя крестами круглые сутки, старый безбожник! Я искренне сожалел, когда он упокоился. И не столько потому, что не сумел осушить его как следует, сколько потому, что он был достойным, достойным противником. Какую партию мы разыграли!
     Его хриплый голос перешел в еле слышный шепот:
     - Он спит в каких-то трехстах шагах отсюда, выбеленный и сухой. В большой мраморной гробнице у ворот... Будь добр, наломай завтра побольше роз И возложи их на нее.
     Я согласился, так как между нами больше родства, чем между мной и любым другим ботом, вопреки сходной сборке. И я должен сдержать слово, прежде чем этот день завершится, хотя наверху меня ищут. Но таков уж закон моей природы.
     - Черт их побери! - Этим словам научил меня он. - Черт их побери! - говорю я. - Выхожу наверх! Берегитесь, любезные боты! Я буду ходить среди вас, и вы меня не узнаете. Я присоединюсь к поискам, и вы будете считать меня одним из вас. Я наломаю красных цветов для покойного Кеннингтона бок о бок с вами, и Фриц посмеется такой шутке.
     Я поднимаюсь по выщербленным, истертым ступеням. Восток уже подернут сумерками, а солнце почти касается западного горизонта.
     Я выхожу.
     Розы живут на стене по ту сторону дороги. На толстых змеящихся лозах, и головки у них ярче любой ржавчины и пылают, как аварийные лампочки на панели, оставаясь влажными.
     Одна, две, три розы для Кеннингтона. Четыре, пять...
     - Что ты делаешь, бот?
     - Ломаю розы.
     - Ты должен искать бота-оборотня. Какое-нибудь повреждение?
     - Нет, у меня все в порядке, - отвечаю я и тут же обрабатываю его, ударившись о него плечом. Цепь замыкается, и я осушаю его жизненный узел до полной своей зарядки.
     - Ты - бот-оборотень! - произносит он еле-еле и падает с оглушительным лязгом.
     ...Шесть, семь, восемь роз для Кеннингтона, покойного Кеннингтона, такого же мертвого, как бот у моих ног, - даже еще более мертвого, ибо когда-то он жил полной органической жизнью, более похожей на жизнь Фрица и мою, чем на их существование.
     - Что тут произошло, бот?
     - Он замкнулся, а я ломаю розы, - отвечаю я им. Четыре бота и один Супер.
     - Вам пора уйти отсюда, - говорю я. - Скоро наступит ночь, и бот-оборотень выйдет на охоту. Уходите, не то он вас прикончит.
     - Его замкнул ты! - говорит Супер. - Ты - бот-оборотень!
     Я одной рукой прижимаю пучок цветов к груди и оборачиваюсь к ним. Супер - большой, сделанный по спецзаказу робот - делает шаг ко мне. Другие надвигаются со всех сторон. Оказывается, он послал вызов!
     - Ты непонятная и страшная штука, - говорит он, - и тебя надо выбраковать ради общего блага.
     Он хватает меня, и я роняю цветы Кеннингтона. Осушить его я не могу.
     Мои катушки уже почти полностью заряжены, а он снабжен добавочной изоляцией.
     Меня теперь окружают десятки ботов, страшась и ненавидя. Они разберут меня на металлолом, и я буду лежать рядом с Кеннингтоном.
     "Ржавей с миром", - скажут они... Мне жаль, что я не выполню своего обещания Фрицу.
     - Отпустите его!
     Не может быть! В дверях склепа, шатаясь, цепляясь за камни, стоит истлевший, закутанный в саван Фриц. Он всегда знает...
     - Отпустите его! Приказываю я, человек. Он совсем серый, задыхается, а солнечные лучи гнусно его терзают.
     Древние схемы срабатывают, и внезапно я вновь свободен.
     - Да, господин,- говорит Супер, - мы не знали...
     - Хватайте этого робота!
     Он тычет в Супера дрожащим исхудалым пальцем.
     - Он - робот-оборотень, - хрипит Фриц. - Уничтожьте его! Тот, который собирал цветы, исполнял мое распоряжение. Оставьте его здесь со мной.
     Он падает на колени, и последние стрелы солнца пронизывают его плоть.
     - И уходите! Все остальные! Быстрее! Мой приказ: ни один робот больше никогда не войдет ни на одно кладбище!
     Он падает внутрь склепа, и я знаю, что на лестнице нашего с ним приюта лежат только кости и клочья истлевшего савана.
     Фриц сыграл свою последнюю шутку - изобразил человека.
     Я отношу розы Кеннингтону, а безмолвные боты уходят за ворота навсегда, уводя с собой послушно идущего Супера.
     Я кладу розы у подножия мраморного памятника - Кеннингтону и Фрицу, - памятника последним, непонятным, истинно живым.
     Теперь только я остаюсь невыбракованным.
     В гаснущем свете я вижу, как они загоняют кол в жизненный узел Супера и закапывают его на перекрестке.
     Затем они торопливо удаляются к своим башням из стали и пластика.
     Я собираю останки Фрица и уношу их вниз, укладываю в гроб. Хрупкие, безмолвные кости.
     ...Так гордо и так одиноко - быть пиявкой из нержавеющей стали!