Жорж СИМЕНОН Перевод с французского Ю. Корнеева            НОВЫЙ ЧЕЛОВЕК В ГОРОДЕ                  Литературный ПОРТАЛ            http://www.LitPortal.Ru            #                  Глава 1            Никто не заметил, как он появился в городе, и это вызвало у всех чувство неловкости, которое охватило бы, к примеру, семью, увидевшую вдруг, что в гостиной сидит чужой, к тому же вошедший неизвестно как - даже дверь не скрипнула.      Он прибыл не с утренним восьмичасовым поездом, и много раньше вечернего. И не на автобусе.      У него не было ни автомобиля, ни велосипеда. Миль самое меньшее на пятьдесят в окружности нет ни одного коммерческого аэродрома, и прилететь незнакомец мог бы только на частном самолете, но на "Четырех ветрах", взлетной площадке местного клуба, не приземлялась в Этот день ни одна машина.      Правда, жена Дуайта О'Брайена с примыкающей к городу фермы "Четыре ветра" - та могла бы знать, как все было, но в нужный момент, к сожалению, отвернулась в другую сторону. Она уже включила электричество, занавеси, однако, задергивать не спешила - еще не совсем стемнело - и задержалась у окна, глядя на первые хлопья снега, падавшие с низкого, почти вровень с верхушками кленов, неба. Потом в колыбели захныкал малыш, и она повернулась.      Приезжий увидел ее со спины в золотистом свете комнаты. Может быть, даже угадал, что она склонилась над колыбелью.      Шли последние минуты сумеречного дня. Машина ехала с юга, где, должно быть, зарядил дождь: кузов был залеплен густой бурой грязью, толстым слоем покрывавшей скаты; брызги ее засохли на ветровом стекле, и "дворники" двигались толчками.      Включенные фары светились так же приглушенно, как окна фермы О'Брайенов. На перекрестке машина только притормозила. Мотор продолжал работать, из выхлопной трубы тянулся дымок. Незнакомец вылез, наклонился и вытащил из кабины свой багаж - чемоданчик, вроде тех, что берут с собой футболисты, отправляясь на матч в соседний город.      Водитель, куривший сигару, коротко бросил:      - Желаю удачи!      Приезжий не дал себе труда ответить. Разом сориентировался и двинулся направо походкой, которую иные вскоре сочли странной, - не то чтобы ленивой, но какой-то нерешительной: смешно выбрасывая вбок левую ногу, он шел такими размеренными и ровными шагами, что звук их мгновенно становился привычным, и вы ждали его, как ждут скрипа знакомой двери или лестничной ступеньки.      Ноябрь только-только начинался, но здесь, во всяком случае, был уже первый день зимы. Незнакомец, если он впрямь приехал издалека, этого еще не знал. Непогода, разметавшая ржавую листву деревьев, не стихала целых трое суток; затем, к полудню, неожиданно наступило полное затишье, тучи прервали свой бег, просветы в небе задернулись, и оно начало темнеть, становясь все более плотным, тяжелым, низким, пока с него не посыпались наконец первые снежные хлопья.      Эти хлопья, на которые Лемма О'Брайен смотрела из окна, падали теперь чуть гуще, хотя все еще неторопливо, и тут же таяли на асфальте шоссе и черной земле полей.      Первым зданием по левую руку, огни которого точнее, чем окна фермы О'Брайенов, обозначали черту города, был дом старых барышень Спрейг; метрах в двадцати за ним улица шла под уклон и висел знак "Скорость 25 миль". Но барышни Спрейг уже опустили жалюзи.      Чуть дальше, в чьем-то дворе, играли дети - ловили языком снежинки; поэтому они и не заметили человека, прошедшего мимо.      Сразу за дорожным знаком засверкали первые уличные фонари; интервалы между ними становились все короче, и, наконец, их сменили светильники с матовыми плафонами. Потом по обеим сторонам улицы потянулись тротуары, и незнакомец увидел внизу небольшое, похожее на созвездие скопление огней, к которому он и приближался все тем же ровным шагом, неся чемоданчик в руке.      Дома на холме, преимущественно деревянные, были окружены газонами и деревьями, сквозь ветви которых виднелись освещенные окна и - почти в каждом из них - дети.      Улица называлась Вязовой и была одной из самых нарядных в городе. Другие пересекали ее или шли параллельно, и всюду попадались такие же газоны, деревья, почтовые ящики на краю тротуара, такие же коттеджи, выкрашенные в белый, желтый, светло-зеленый цвет.      У подножия холма огни внезапно и необъяснимо исчезали, уступая место черному провалу, где сверкало лишь несколько слишком сильных, слепящих ламп. Неизвестный пересек железную дорогу, мост над клокочущей рекой, откуда видны большие тусклые окна кожевенного завода.      Со стороны могло бы показаться, что он уже бывал здесь: так как ни разу не спросил дорогу и уверенно шел туда, куда, видимо, ему и требовалось.      Чарли сам долго был убежден, что кто-то в другом городе дал приезжему адрес его бара.      Почему незнакомец не остановился у первой же неоновой вывески, сразу за речкой? Там, в здании с красным фасадом, помещался другой бар - "Погребок". Из-за решетчатой двери доносились взрывы смеха, запах пива и виски чувствовался даже на середине проезжей части.      Может быть, неизвестный знал, что "Погребок", как всегда по субботам, переполнен рабочими, превращающими у стойки в наличные свои чеки на зарплату?      Не остановился он и на Главной улице, где привлекал к себе взгляды "Моуз", единственный приличный отель в городе, в холле которого в кожаных креслах с плевательницами по бокам вечно восседают, вытянув ноги лицом к улице, приезжие коммивояжеры.      Он миновал и магазин Вулворта <Американская компания магазинов стандартных цен, основанная Фрэнком Уинфилдом Вулвортом (1852 - 1919).>, свернул влево, на довольно еще оживленную торговую улицу, потом вправо, на другую, где светились всего четыре окна, и лишь после этого попал в бар к Чарли.      Он толкнул дверь так, словно уже открывал ее много раз; несколько секунд, не больше, постоял, как будто осматриваясь или снова вживаясь в когда-то знакомую атмосферу, и, не поздоровавшись, направился к стойке.      - Привет приезжему! - бросил Чарли, вытирая место перед ним.      От Чарли ничто не ускользнуло - ни чемоданчик, ни привычка выбрасывать вбок левую ногу, ни то, что в этот час не может быть поезда или автобуса, а брюки у пришельца - в грязи.      - Первый зимний денек! - продолжал бармен, заметив снежинки на серой шляпе посетителя.      Чарли со всеми держался сердечно и непринужденно, рассчитывая, что ему ответят тем же.      "А этот посмотрел на меня так, будто я манекен с витрины", - жаловался он после.      Не понравилось Чарли и другое: жест, которым незнакомец, не ответив ему и вроде бы даже не слыша его, вытащил из кармана сигарету - одну, а не всю пачку.      Потом он оглядел бутылки в баре с таким видом, словно перед ним никого нет - только пустое пространство. Вынул из того же кармана спичку - одну, а не весь коробок, чиркнул ею о лакированную стойку и в перерыве между двумя затяжками распорядился:      - Пива!      Через дверь в глубине было видно, как хлопочет на кухне Джулия. Радиола негромко наигрывала какой-то мотив, и - неизвестно почему - при появлении незнакомца все замолчали.      Первым подал голос Юго, сидевший спиной к стене на последнем табурете у края стойки.      - Добро пожаловать! - бросил он из своего угла. поднял стакан с виски и одним духом выпил.      Потом рассмеялся и начал стрелять глазами по сторонам: он уже порядком захмелел.      Говоря по правде, больше всего задело Чарли то, что, войдя, неизвестный не выказал ни малейшего удивления.      В других местах, например на Главной улице, он нашел бы такие же бары, как в любом городе Соединенных Штатов, но ему пришлось бы исколесить сотни миль, чтобы попасть в нечто похожее на заведение итальянца.      Зал с ярким, а не приглушенным, как обычно, освещением был довольно просторен, разделен, как на корабле, лакированными деревянными перегородками и меблирован светлыми столами и стульями из канадской сосны.      Но различие состояло в другом. Скажем, открытая дверь в глубине являла глазам настоящую семейную кухню, где орудовала жена Чарли, как раз собиравшаяся усадить детей за стол.      Если бы кто-нибудь из посетителей захотел поесть, ему предложили бы не сосиски или сандвич, а настоящий домашний обед с супом.      Бывали в баре только завсегдатаи, приятели хозяина, и Чарли не приходилось осведомляться, что они будут пить. Он не обслуживал, а как бы угощал, знал их жизнь, семью, заботы.      А приезжий смотрел на все рыбьими глазами, словно в этом нет ничего особенного.      - Вы из Канады? - с вызовом в голосе полюбопытствовал Чарли.      С равным успехом он мог бы бросить камень в воду.      Но от камня, брошенного в воду, хотя бы расходятся круги, а этот тип бровью не повел, словно глухой: Чарли даже удостоверился, нет ли у него в ухе слухового аппарата.      Задетый за живое, он не отставал:      - Что-нибудь с машиной?      Тут незнакомец раскрыл наконец рот. Но лишь затем, чтобы равнодушно отозваться:      - Я приехал не на машине.      Казалось, он нарочно старается выглядеть неприятным, отталкивающим человеком. Чарли, видавший всякого рода людей, которые проезжают через город или останавливаются в нем, тщетно пытался определить, к какому сорту людей отнести чужака.      Судя по внешнему виду, он был из тех, кто ходит по домам, предлагая патентованные щетки и пылесосы.      Низенький, не столько толстый, сколько жирный, он, казалось, разменял уже пятый десяток; некоторая неухоженность в его облике наводила на мысль о том, что перед вами холостяк. Пальцы правой руки, в которых он держал сигарету, пожелтели от табака, а полукруг такого же цвета под нижней губой доказывал, что он всегда докуривает до самого конца.      Одет он был как житель большого города - светло-синий костюм, черные ботинки, слишком легкие для здешних мест. Заношенное демисезонное пальто цвета оконной замазки тоже мало подходило для зимы на Севере.      В баре было восемь человек, и всем не терпелось возобновить прерванный разговор. Почему же они не решались на это, в замешательстве поглядывая на чужака? Первым нарушил молчание опять Юго: он наклонился к соседу и начал втолковывать:      - Мы у нас в краях...      Так всегда: стоит ему набраться, и он на своем невразумительном английском начинает вспоминать родные горы, расположенные где-то там, на востоке Европы.      Юго не слушали. Да ему это было и не нужно. Время от времени он поворачивался к Чарли, делал знак - долей! - и залпом, без содовой, проглатывал виски.      Музыка смолкла, и Чарли, как всегда во время последних известий, включил приемничек, пристроенный между бутылками. Джеф Саундерс, штукатур, и Пинки возобновили партию в кости.      - Бывали у нас в городе?      Чарли злился на себя за то, что делает столько авансов, но удержаться не мог. Любопытство мучило его, как ребенка. А ведь он был человек с опытом, не какой-нибудь там вчерашний иммигрант вроде Юго или поляков и латышей, работавших на кожевенном заводе и посещавших "Погребок", где слышалась речь на всех языках.      Фамилия его была Моджо, родился он в Бруклине и никогда не видел Неаполя, откуда приехал его дед.      Начал Чарли рассыльным в зеленном магазине и, до того как обзавестись собственным делом, поработал барменом во многих городах - Детройте, Чикаго, Цинциннати.      Он затруднился бы сказать, где встречал людей, подобных человеку, заглянувшему сегодня в бар, но приезжий ему определенно кого-то напоминал. Чарли слушал радио ив то же время украдкой наблюдал за неизвестным.      Он заметил, что у того нет обручального кольца, а поношенная рубашка не менялась уже несколько дней - Номер в гостинице сняли?      - - Пока нет.      - Может, и не достанете.      Это, видимо, не встревожило незнакомца; он тоже изучающе осматривал посетителей - одного за другим.      Радио передавало последние известия: речь какого-то политика, забастовки, ураган, опустошающий в эти минуты равнины Среднего Запада и уже унесший двадцать две жизни.      Затем радиостанция в Кале, что милях в шестидесяти от города, перешла к местным новостям:      "Труп Мортона Прайса, фермера из Сент-Джон оф Лейк, обнаружен в его пикапе, опрокинувшемся в придорожный кювет".      Все навострили уши: на этот раз речь шла об их краях, и фамилия погибшего была знакома каждому. Мортона Прайса застрелили за рулем его машины: пуля прошила ему правую сторону груди. Произошло это чуть позже полудня, когда фермер выехал из Кале, куда явился за покупками.      Дорогу домой он выбрал самую короткую - шоссе вдоль озера, на котором его и нашли два часа спустя; заправщик на бензоколонке видел, как Прайс в своем пикапе ехал мимо с каким-то неизвестным.      - Еще пива? - с улыбкой спросил Чарли.      - Захочу - сам скажу.      - Как вам угодно.      .Заговор составился тут же. Этого не заметил только Юго, не умолкавший ни на минуту. Посетители и хозяин, обменявшись выразительными взглядами, принялись посматривать в сторону незнакомца.      Прайса убили милях в сорока от города, и радио предупредило, что преступник, вероятно, попробует удрать на попутных машинах.      На стене, рядом со стойкой, висел телефон, но воспользоваться им в сложившейся обстановке было совершенно невозможно.      - Пойду-ка домой обедать, - объявил Джеф с многозначительной миной.      - Погоди минутку: мой черед угощать.      Чарли хотелось провернуть дело самому. Разлив виски по стаканам, он направился в кухню и на некоторое время исчез из виду.      В доме был черный ход, который вел в переулок, но Чарли явно им не воспользовался - он отсутствовал слишком недолго.      В таких обстоятельствах естественным тоном не очень-то поговоришь. К счастью, рядом играли в кости и можно было сделать вид, что наблюдаешь за игрой.      Не послал ли он с поручением сынишку? Вполне вероятно. Кроме того, он наверняка принес из спальни револьвер: его белый передник заметно оттопырился.      Вид у него теперь был довольный, он даже насвистывал.      - Сдается, вы и теперь не хотите позволить мне угостить вас для первого знакомства?      Чарли сказал это не без опаски: незнакомец пристально смотрел на него, и бармен ничего не видел, кроме его больших темных глаз. Неужели чужак сообразил, зачем Чарли ходил на кухню? Его мясистые красные губы сложились в странную гримасу - насмешливую и презрительную одновременно.      - Если уж так настаиваете, налейте мне пива. Но я вас ни о чем не просил. Я никого ни о чем не прошу.      - Даже показать дорогу?      Чарли тут же струхнул: не слишком ли определенно поставлен вопрос, не слишком ли прозрачный получился намек?      - Или подвезти на машине?      Этих слов, произнесенных спокойным, невыразительным тоном, оказалось достаточно: в зале сразу потянуло холодком. На мгновение все, кроме Юго, словно замерли, руки как бы застыли в воздухе, затем опять задвигались, медленно и неловко.      - Виски?      - Пива.      Чарли, толстый, почти лысый, ростом был не выше, пожалуй даже ниже, приезжего; руки его, обнаженные по локоть, густо поросли черными волосами.      - Долго собираетесь у нас пробыть?      - Не знаю.      - Летом тут недурно, хотя кожевенный завод портит весь вид; зато зима суровая.      Чарли говорил, чтобы не молчать; он то и дело поглядывал на стенные часы и прислушивался к шагам на улице.      Когда наконец завыла сирена, бармен побледнел и машинально сунул руку под передник. Такого поворота он не предвидел. Не подумал о тех кратких секундах, когда окажется в опасности, без прикрытия. Предполагал, что шериф поведет себя осторожней, хитрей.      - Гляди-ка! - удивился Юго каким-то неестественным голосом. - Где-то драка.      Сирена приближалась с оглушительным воем, словно вбирая в себя весь воздух города; потом, у самого бара, внезапно смолкла. Захлопали автомобильные дверцы, в зал ворвался холодный уличный воздух, и на пороге, с крупнокалиберным револьвером в руке, появился Брукс в сопровождении двух помощников.      За все это время - а оно показалось вечностью, - незнакомец даже не пошевелился. Сигарета, приклеившаяся к нижней губе, так и торчала у него во рту. Большие короткопалые, очень белые руки лежали на коленях ладонями вниз.      - Этот? - спросил Брукс, наставив оружие на незнакомца.      Обращался он к Чарли; очевидно, бармен и вызвал его.      Помощники шерифа, проделав охватывающий маневр, встали справа и слева от приезжего. Поймав взгляд начальника, ощупали бока и карманы неизвестного, но оружия не нашли.      - Мы у нас в краях... - завел Юго, слезая с табурета: ему, видимо, не понравились действия шерифа.      Вот теперь незнакомец в первый раз позволил себе почти откровенно улыбнуться. Но не сказал ни слова, не встал, сохраняя полное спокойствие.      Брукс смутился: он не знал, как подступиться к нему.      - Поедете со мной.      - Если захочу.      - Не захотите - все равно поедете;      - Нет, только если захочу. Час закрытия баров еще не наступил, и выпить стакан пива в этом заведении не преступление, даже не проступок.      В глуховатом голосе приезжего, как в крике некоторых птиц, было что-то неуловимо неприятное.      - Он прав, - поддержал Юго, пытаясь вклиниться между неизвестным и полицейскими.      Его без разговоров отпихнули.      - Лучше не будем спорить, - проворчал Кеннет Брукс, хотя и не очень уверенно.      Незнакомец выгреб из кармана мелочь, отсчитал и положил на стойку то, что был должен за пиво.      Потом соскользнул с табурета, неторопливо застегнул пальто, взял чемоданчик и поправил шляпу, чуть-чуть сдвинув ее на затылок.      Все опять подивились его странной походке: он шел к двери, слегка выбрасывая левую ногу вбок. Один из полицейских опередил его и повернул дверную ручку.      Он вышел на тротуар, и снежинки ореолом завихрились вокруг его головы. У бара столпилась кучка прохожих, но незнакомец не удостоил их внимания.      Он сунул голову в приотворенную дверь и, ни к кому в отдельности не обращаясь, невыразительным голосом бросил:      - До скорого!                  Глава 2            Наутро все случившееся утратило прежнюю весомость, начало казаться чем-то нереальным: осталось лишь ощущение неловкости, карикатурности, и участники разыгравшейся сцены старались не думать о ней, стыдясь первых своих впечатлений.      Расчищая от снега дорожку перед баром, Чарли силился подавить в себе неприятное воспоминание о минувшем вечере. Как всегда зимой, в зале стало под конец слишком жарко, в воздухе, окутав головы, повис густой дым. Какой это бражник сказал, что пьяницы в нимбе голубоватого табачного дыма выглядят прямо как апостолы? Выпито было много; люди, как и следовало ожидать, разгорячились, наговорили друг другу такое, что лучше не повторять при утреннем свете.      В час ночи, когда Чарли закрыл бар, снег валил вовсю. Он уже покрывал асфальт густым слоем, хотя ноги все еще оставляли черные следы. Снегопад продолжался почти всю ночь, и толщина снежного покрова достигла пяти дюймов. К утру белый безмолвный город выглядел так, словно вы смотрите на него сквозь газовую вуаль.      Ветра не было вовсе. Там и сям еще падали мелкие; хлопья; иногда с крыш, мягко шлепаясь о землю, сползали целые сугробы. Струйки дыма мирно тянулись к небу, откуда сочился однообразный, словно приглушенный свет.      Вечером Чарли не пил. Он вообще не пил, разве что капельку джина, да к тому же не раньше, чем закроет на засов дверь за последним клиентом. Тогда он выходил из-за стойки, садился на один из высоких табуретов, наливал себе рюмку и, потягивая спиртное, просматривал газету. Это было для него разрядкой.      Около десяти вечера, уступив настояниям собравшихся, он позвонил шерифу Бруксу, своему приятелю и клиенту, но тот чуть не отшил его.      - Есть что-нибудь новенькое? - осведомился Чарли, одновременно пытаясь утихомирить Юго, горланившего песню на родном языке.      - Когда будет, сам позвоню, - лаконично отозвался шериф, но, видимо пожалев о своей резкости, все-таки добавил:      - Пока - ничего.      В эту минуту Брукс, вероятно, допрашивал задержанного, и кто-то из завсегдатаев бара принялся, не скупясь на детали, рассказывать истории о допросах "третьей степени" <То есть с применением физического воздействия.>, вычитанные в романах с продолжением.      Транслируя последние известия, радио всякий раз возвращалось к убийству Мортона Прайса. Однако лишь в полночь, заканчивая передачи, оно объявило, что полиция вышла на след преступника. Не намекало ли оно на приезжего? Может быть, он все-таки сознался? Или Кеннет Брукс раздобыл улики?      За несколько минут до закрытия Чарли позвонил шерифу.      - Кеннет? Всего одно слово - он?      - Ложись спать, Чарли, и не лезь ко мне со своими выдумками.      .Сегодня воскресенье, большинство лавок закрыто.      Бильярдная, что напротив бара, заработает только в час.      Однако в кафетерии на углу уже кормят первым завтраком.      На Холме за рекой раздался жидкий колокольный звон в католической церквушке. Она всегда первой сзывает своих немногочисленных прихожан, и сейчас они, зябко поеживаясь, наверняка бредут по улицам к заутрени.      В протестантских храмах служба начнется попозже - не раньше десяти.      Сейчас почти во всех домах время яичницы с беконом, кофе, шлепанцев, халатов и споров, кто первым займет ванную.      Мальчишки в кварталах на Холме наверняка уже катаются по прихваченному льдом асфальту наклонных улиц, а Дуайт О'Брайен с первым светом отправился на своем маленьком трескучем самолете в горы, где у него охотничий домик.      Человек двенадцать в городе, все больше крупные фермеры, по воскресеньям летают на собственных самолетах на рыбную ловлю или охоту. Другие охотники уехали с рассветом стрелять уток на озеро. До него меньше двух миль, и подуй хоть слабенький ветер, сразу стали бы слышны выстрелы.      - Доброе утро, мистер Моджо.      Улица была безлюдна, Чарли, поглощенный расчисткой снега, не глядел по сторонам и потому с трудом сохранил спокойствие, увидев перед собой на белизне тротуара вчерашнего незнакомца все в той же серой шляпе, светлом пальто, синем костюме и черных ботинках.      - Я же сказал: зайду еще, верно?      - Очень рад за вас.      - Насколько я понимаю, ваше заведение закрыто и чашку кофе можно получить только напротив?      - По воскресеньям мы открываемся не раньше чем через час после церковной службы - такой уж в нашем округе порядок.      - Что ж, загляну попозже.      Неизвестный не улыбался, но явно был доволен шуткой, которую сыграл с Чарли. Выбрасывая ногу вбок, он перебрался через улицу и вошел в кафетерий.      Чарли вернулся в бар, поставил лопату к стене - ему не терпелось сообщить Джулии новость. Волосы у нее были накручены на бигуди, по дому разносилась музыка, наверху слышались крики детей - они ссорились.      - Кеннет отпустил его.      - Ничего другого не оставалось.      - Что ты хочешь этим сказать?      Супругам Моджо в разговорах между собой случалось употреблять итальянские выражения, но ни он, ни она родным языком по-настоящему не владели.      - Убийца пойман, - равнодушно пояснила Джулия. - Об этом передали по радио в восьмичасовой сводке.      Чарли разом струхнул - даже сильнее, чем на гроту аре, увидев перед собой незнакомца, хотя об этой минуте лучше не вспоминать. На сковороде потрескивал бекон, в воздухе пахло свежим кофе. Чарли распахнул дверь, прикрикнул на расшумевшихся детей.      - Кто он?      - Беглец из какой-то канадской тюрьмы. Нашли его собаки - их привезла полиция. Парень изголодался и бродил вокруг одной отдаленной фермы, неподалеку от места, где застрелил Прайса. Сопротивления не оказал.      При нем нашли револьвер, еще заряженный четырьмя патронами, и бумажник убитого.      Оба помолчали. Джулия понимала, чем озабочен муж.      - - Ты его видел?      - Да.      - Говорил с ним?      - Да.      - Он знает, что это ты предупредил шерифа?      - Как он может не знать? - взорвался Чарли.      - Думаешь, злится на тебя?      - Злится или нет, мне все равно.      Моджо уселся за стол в совершенном бешенстве. Два раза во время завтрака порывался встать и позвонить шерифу. Почему Кеннет не дал себе труда ввести его в курс? Уж не злится ли и он на Чарли?      Моджо вообще не любил воскресенье. В этот день из-за чего-нибудь обязательно выходишь из себя, а детям только этого и надо: они становятся совсем уж невыносимы. К счастью, в десять их, кроме младшего, уносит из дому, и не возвращаются они до ночи. А он должен прибраться в баре - там в этот день особенно грязно. И ему не хватает приятелей-завсегдатаев, чьи физиономии с самого утра мельтешат перед ; ним по будням.      Как бы то ни было, он ошибся, хотя на его месте ошибся бы любой горожанин, не исключая Брукса: Кеннет знает людей в десять раз хуже Чарли. Его только на второй срок переизбрали шерифом, а ему уже под пятьдесят, и раньше он возглавлял артель лесорубов.      Правда, в ранней молодости Брукс провел пять лет в Провиденсе <Административный центр штата Род-Айленд (Сев.-Вост. США).> - был служащим страховой компании, но этим и исчерпывается его знакомство с большими городами.      А Чарли в разгар "сухого закона" <1920 - 1933 гг. - период запрещения производства и продажи спиртных напитков в США.> работал, к примеру, в Чикаго в ночном клубе, где собирались чуть ли не все гангстеры, и ему случалось обслуживать самого Аль Капоне <Аль (правильнее Эл) Капоне (1899 - 1944) - известный чикагский гангстер.>.      В Нью-Йорке, в одном из не слишком спокойных кварталов Бронкса, он принимал ставки для букмекера <Англ. Лицо, частным образом принимающее и записывающее заклады от публики при заключении пари на различных (преимущественно конных) состязаниях.>, и как-то ночью типа, которому он минутой раньше налил двойное виски, пришили прямо у выхода из бара.      В Детройте... Чарли мог бы часами рассказывать подобные истории в доказательство того, что разбирается в людях, особенно в людях известного сорта.      Собственником, а им он теперь был, не станешь без некоторого знания людей, и Чарли по-прежнему верил, что ошибся не так уж непростительно. Прежде всего, как удалось приезжему сразу же отыскать их квартал? Это не совсем обычный квартал, и даже подойдя к нему вплотную, нужен известный нюх, чтобы не проскочить мимо.      В этом смысле он похож на бар Чарли: тот тоже не имеет ничего общего с остальными барами.      Его посещают шериф и другие приличные люди: заведующий почтой, местные ремесленники, один адвокат-холостяк. Все, кого это интересует, знают, что здесь единственное место в городе, где принимают ставки во время скачек и бейсбольных чемпионатов. На выборах Чарли продает до двухсот голосов. Иногда, часам к десяти вечера, сюда заворачивают, мирно пропустить стаканчик и поболтать девочки вроде Мейбл и Авроры.      Это не проститутки. Проституток в городе вообще не водится, если не считать пожилой пьянчужки, живущей поблизости от кожевенного завода; по субботам к ней, сунув в карман плоскую бутылку виски, закатываются рабочие.      Мейбл и Аврора - маникюрши и живут на одной улице с Чарли, снимая меблированные комнаты в доме Элинор Адаме, вечно разглагольствующей о своих хворобах, слабом здоровье и потихоньку попивающей джин для поддержания сил.      Но что значат эти детали для постороннего человека?      Холм, Вязовая улица, квартал коттеджей, окруженных лужайками и кленами, - тут все понятно с первого взгляда. Любой сразу сообразит, что здесь живут "белые воротнички" - врачи, юристы, управляющие и заместители управляющих, многодетные семьи с прислугой, приходящей один или несколько раз в неделю.      Достаточно прочесть надписи на почтовых ящиках, чтобы знать, чьи фамилии упоминаются местной газетой в связи с балами, благотворительными базарами, свадебными торжествами.      А вот район кожевенного завода кишит людьми, понаехавшими отовсюду; это пять-шесть сотен мужчин и женщин, многие из которых говорят на никому не понятных языках.      Последние двадцать лет фермеры, коренные жители края, осевшие здесь, как правило, еще несколько поколений назад, добиваются, чтобы завод снесли; на каждых выборах этот вопрос обсуждается особенно оживленно.      Эти богатые фермеры редко появляются на людях, а уж в барах - почти никогда, предпочитая встречаться в своем клубе, каменном здании напротив городского сада. Зимой, когда их угодья покрыты снегом, они уезжают на солнце - во Флориду или Калифорнию.      На улице, где живет Чарли, находятся, во-первых, его бар, затем, прямо напротив, бильярдная - мрачный, не очень опрятный зал с почерневшими картинами на стенах; из-за них вид у помещения еще более сомнительный.      Через несколько домов - лавка старьевщика, ссужающего деньги под заклад. Он - один из немногих городских евреев. В одной витрине выставлены ружья и фотоаппараты с бору по сосенке, в другой - бижутерия; сама лавка завалена старыми чемоданами и саквояжами.      На той же улице располагаются меблированные комнаты Элинор Адаме и в самом конце, чуть в глубине, кинотеатрик, тоже не такой, как обычно: невзрачный, с соблазнительными афишами неизменно сексуального содержания. Чарли в него не ходит. Есть там еще склад похоронного бюро, столярная мастерская и павильон аттракционов, набитый автоматами; за несколько никелей можно загнать полдюжины шаров в лунки, пострелять из пулемета по картонным кораблям, сыграть партию в автоматический бейсбол или записать свой голос на пластинку.      Так вот, приезжий разобрался во всем этом. Заранее знал, что он здесь найдет, и пришел прямо сюда, не задерживаясь на Главной улице и ни у кого не спрашивая дорогу.      Накануне Чарли, может быть, и ошибся. Слишком поторопился. Поддался общему настроению. Тем не менее он готов поставить десять против одного, что приезжий все равно остановится у мамаши Адаме.      Зато подробности того, что произошло у шерифа, Чарли узнал только в одиннадцать утра. Звонить Бруксу он не стал - был слишком обижен, но тот в конце концов сам вошел в бар через черный ход, когда хозяин, выстроив бутылки на стойке, принялся наводить блеск на зеркальные полки.      Кеннет Брукс - мужчина шести футов росту и соответственной комплекции, любит ходить в расстегнутом пиджаке, выставляя напоказ серебряную звезду <Отличительный знак американского шерифа>, приколотую зимой к жилету, летом - к рубашке, и не снимает с пояса револьвер самого крупного калибра. Жена у него болеет, и живется ему нелегко. Когда Брукс не в настроении, он заворачивает к Чарли пропустить стаканчик - преимущественно по утрам: в это время в баре либо вообще никого, либо одни завсегдатаи.      Сегодня они дуются друг на друга, и Брукс, сдвинув шляпу на затылок, лишь ворчливо бросает:      - Привет!      - Привет! - отвечает Чарли, который в нормальной обстановке, по давно заведенному обычаю, придвинул бы шерифу стакан - пусть нальет себе выпить, хотя по закону бар еще должен быть закрыт.      Кеннет с минуту расхаживает вдоль стойки, потом принимается вертеть бутылки и вздыхает:      - Ну и ночку ты мне устроил, Чарли! Век не забуду.      - А ты мне - рекламу что надо! Прикатил с включенной сиреной и револьвером наизготовку, как в гангстерском фильме.      - Будь это убийца, дело могло бы стать опасным.      - А он оказался безобидным честным парнем, так, что ли?      - Почем я знаю, кто он?      Откровенно говоря, обоим было малость стыдно, и они украдкой сконфуженно поглядывают друг на друга.      Да и впоследствии они постараются пореже вспоминать о сегодняшнем разговоре. До того, как заглянуть в бар, Брукс приготовил завтрак жене - она опять слегла, что отнюдь не улучшило его настроения. Потом он прибрался. Они живут над офисом шерифа, и как раз под их спальней расположены две арестантские, забранные черными решетками и обычно пустующие.      - Во всяком случае, личность он не из приятных, и я буду рад, если он обоснуется не у нас.      - Он что, собирается осесть в городе?      - Не знаю. Спросил у меня только адрес какой-нибудь меблирашки в этом квартале, словно заранее был уверен, что такая существует.      - Ты послал его к Элинор?      - Да, к ней.      Итак, Чарли не ошибся. Это было ему приятно, и он пододвинул к шерифу стакан.      - Кто он?      - Не знаю. Я спросил, как его зовут: он ответил - Джастин Уорд; а когда я стал добиваться, настоящее ли это имя, он сказал, что имеет право называть себя, как ему вздумается.      Я попробовал выспросить, откуда он приехал; он ответил, что, будучи гражданином Соединенных Штатов, по Конституции не обязан отчитываться в своих передвижениях.      - Вызвать адвоката не потребовал?      - Ему адвокат не нужен: он знает законы получше, чем я, да и любой в нашем городе. Не успел войти ко мне в офис, как сразу заявил, что последовал за мной добровольно и - опять-таки добровольно - ответит на те вопросы, какие сочтет уместными. Потом попросил стакан воды и устроился в кресле. Как назло, жена несколько раз стучала в потолок, и мне приходилось подниматься к ней - то дай ей попить, то одеяло поправь, то окно приоткрой - словом, обычная история.      Он спокойно ждал, не показывая виду, что потешается надо мной. Ну и тип! Ты ни за что не угадаешь, сколько у него в кармане. Без малого пять тысяч долларов!      И не в бумажнике, а навалом, перетянутые резинкой.      "Чьи деньги?" - спрашиваю я.      "Мои, коль скоро не доказано противное", - отрезает он и вытаскивает из кармана сигарету.      Я проверяю номера кредиток по последним сводкам о кражах, проверил список лиц, на которых объявлен розыск. Он смотрит на меня вежливо, внимательно, ни капельки не смущаясь.      "Я полагаю, вы возьмете у меня отпечатки пальцев и пошлете их в Вашингтон?"      - Ты их взял?      - Да. Ответ придет завтра.      - И будет отрицательным.      - Знаю. Он ни разу не улыбнулся и не занервничал.      Я спрашиваю:      "Откуда приехали?"      "С юга".      "Из какого города?"      "Вас интересует, из какого города я выехал утром?"      "Хотя бы это".      "Из Портленда <Имеется в виду Портленд в штате Мэн (Сев.-Вост. США).>. Вы, разумеется, хотите знать и название гостиницы, где я ночевал?"      "Если вас не затруднит".      Я делаю знак Бриггсу, моему заместителю, - давай на соседний телефон, проверь правильность сведений.      "Из Портленда уехали автобусом?"      "Нет. Добрался на машине до Бангора <Город в штате Мэн.>, позавтракал там в ресторане, что рядом с муниципалитетом".      "Взяли машину напрокат?"      "Нет, сел в попутную".      "Короче, добирались с помощью автостопа?"      "Подвернулась оказия".      "А после Бангора?"      "Опять попутной. Машина, которая подвезла меня утром, - старый Понтиак", принадлежит канадцу из Нью-Брансуика <Провинция Канады.>, номерной знак канадский, цвет темно-желтый".      - Номер спросил?      - Номер этой машины он забыл. Зато помнит номер той, что подвезла его под вечер.      - Запомнил тоже случайно?      - Да.      - Ты не сказал ему, что это странно?      - Сказал.      - Что он ответил?      - Что ему не внове разъезжать по стране и он привык принимать меры предосторожности.      - К тому, что его задерживают шерифы, он тоже привык?      - Возможно. Вторая машина, как он утверждает, высадила его, как раз когда начался снегопад, около пяти, на перекрестке, откуда виден весь город, - То есть у "Четырех ветров".      - Вез его черный "Шевроле", принадлежащий рыботорговцу-оптовику из Кале. Ее номер он назвал.      - Записал его, что ли?      - Запомнил. Бриггс позвонил туда, и полиция тут же дала справку. В полночь я позвонил рыботорговцу. Он, должно быть, с вечера надрался - еле языком ворочал.      "Не удивляюсь", - пробурчал он, захлопнув за собой дверь так, что в трубку было слышно.      "Чему вы не удивляетесь?"      "Тому, что он вами задержан. Я подвез его, чтоб было с кем поболтать по дороге. Два часа старался завязать разговор, но этот тип не дал себе труда ни слова сказать, ни кивнуть. Когда поднимались на холмы, окна запотели и я опустил стекло, а он его преспокойно поднял - дескать, боится сквозняков. Время от времени доставал из кармана новую сигарету и прикуривал от окурка, мне даже не предложил. На прощание не сказал ни "благодарю", ни "до свидания"!      "Он сам показал, где его высадить?"      "Нет, только назвал город, куда едет; я не захотел делать крюк ради такого субчика и высадил его на перекрестке".      Бутылки заняли свои места на полках, Чарли пора было переодеваться.      - Я бился над ним до двух ночи. Принес даже бутылку и два стакана в надежде его умаслить и, по-моему, сам под конец набрался.      Словом, парень не желает сказать ни кто он, ни откуда и зачем приехал. Не возражает, когда ему дают понять, что Джастин Уорд - не настоящее его имя. Имеет при себе чуть ли не пять тысяч и едет не поездом, не автобусом, а на попутных машинах, как бродяга какой-нибудь.      В чемоданчике у него грязное белье, смена чистого, пара носков и домашние туфли. Я заговаривал с ним о том, о сем, но так и не выяснил, чем он занимается.      Руки у него белые и пухлые; судя по всему, работает он ими нечасто. Здоровье, должно быть, не совсем в порядке: время от времени он глотает пилюльку. Коробочку с ними таскает в жилетном кармане.      "Печень?" - шутливо осведомился я.      "Может, печень, а может, и другое".      В офисе стало жарко, и он расстегнул пиджак. Я словно невзначай взглянул на подкладку и заметил, что он отпорол марку фирмы.      Он прямо-таки читал мои мысли, вроде как шел за ними по пятам.      "Это ведь мое право, верно?"      "Бесспорно, но согласитесь, отпарывать марку со своей одежды как-то не принято".      "Бывает, что и отпарываешь".      В конце концов я уже не знал, что с ним делать. Мои люди отправились по домам. Поскольку во время убийства фермера неизвестный ехал с рыботорговцем на Бангор, у меня не было никаких оснований задерживать его: с таким типом неприятностей потом не оберешься.      "Уже поздно, - вздохнул он. - По вашей вине я остался без крыши на ночь: гостиницы, по-моему, уже закрыты. Словом, буду весьма обязан, если вы дадите мне здесь переночевать, а утром принять ванну".      И самое смешное: сконфуженный шериф не посмел предложить ему койку в одной из арестантских, а повел его наверх, к себе в квартиру. М-с Брукс встревожилась.      - Кто это?      - Не волнуйся. Один приятель.      - Какой приятель?      - Ты его не знаешь.      - И ты пускаешь в дом человека, которого я не знаю?      После смерти тещи у Бруксов освободилась комната.      Постели там не было, и Кеннету пришлось доставать из шкафа простыни, подушку, полотенца.      - Когда я проснулся, незнакомец уже мылся в ванной. Прайса он не убивал - вот все, что мне известно, Чарли. В остальном...      - Я убирал на улице снег, а он подошел и поздоровался.      - Ты позволишь? - спросил шериф, в третий раз берясь за бутылку бурбона <Сорт виски.> с таким видом, словно делает это машинально. - Пари держу, он вот-вот вернется.      - Не сомневаюсь.      - По-моему, тебе самое время переодеться, - крикнула Джулия из кухни. - Вы оба там разболтались, как старухи.      Шериф быстренько утер рот и счел за благо ретироваться.      - Начнет тебе докучать - сразу вызывай меня.      - Благодарю, с меня одного раза хватит.      Был час, когда молодежь отправляется после церкви в аптеку поесть мороженого. Взрослые, перед тем как сесть в машины, задерживались на паперти; солнце в белесом небе казалось желтоватым пятном. Юго - согласно иммиграционному свидетельству его звали Михаиле Млечич, но для всех он был Майком или просто Юго - еще спал: голый, огромный, мускулистый, с волосатой грудью и грязными ногами, он лежал поперек постели без простынь, а вокруг неслышно скользили две женщины и дети.      Происходило это, конечно, не на Холме, не в квартале, прилегающем к кожевенному заводу, равно как и не по соседству с Чарли.      Дом Юго, стоявший на берегу реки, у самой окраины, между городом и озером, представлял собой особый мир, живший по законам иного времени и пространства.      В давным-давно пустовавшей лачуге, на которую никто не предъявлял прав, Майк создал свое царство из досок, известки и рифленого железа.      Явился он в город несколькими годами раньше и некоторое время работал на кожевенном заводе по контракту, подписанному еще перед отъездом с родины. Уже тогда он каждую неделю напивался - правда, только раз, субботним вечером, но обязательно в "Погребке", и приятели уводили его обычно в состоянии, близком к беспамятству.      Потом он начал осаждать государственные учреждения, заполнил бумаги, внес деньги, какие полагалось, и в конце концов добился своего - сумел вызвать Марию из "у нас в краях".      Это была смуглая девушка, видная, но молчаливая и до сих пор ни слова не понимающая по-английски. Да и зачем? Она же никогда не выходила за пределы своих владений.      Ими заинтересовались пасторы, самому настойчивому из которых удалось-таки обвенчать пару, когда Мария была уже не то на шестом, не то на седьмом месяце.      - Церковь даже не как у нас в краях, - посмеивался Майк. Он не принимал всерьез такой брак, но старался никого не раздражать.      Летом он нанимался на работу в деревню и каждую субботу что-нибудь привозил: сначала кроликов, потом кур, наконец, козу. Соорудил для нее сарайчик, но она, правда, предпочитала жить в доме.      Родились дети: сперва один, потом двое близнецов.      Мария, все такая же видная и молчаливая, вынашивала их с религиозной торжественностью. Ходила она в платьях, представлявших собой, в сущности, кусок цветной ткани, кое-как прикрывавшей тело.      Зимой Юго пробавлялся случайными заработками, нанимаясь к кому попало - и к домовладельцам, и к торговцам, пот ому что умел все: чинить водопровод и латать крышу, красить стены и подстригать деревья.      Ни одного земляка в районе кожевенного завода он не нашел. Правда, там жили несколько выходцев из граничащих с его родиной стран - у Юго было с ними кое-что общее, подчас в их языках встречались схожие слова.      Откуда он узнал, что в соседнем городе, миль за шестьдесят с лишним от него, живет другой Юго? Как бы то ни было, Майк отправился туда. Вернувшись, привез с собой странную копченую рыбу и невиданную в этих краях колбасу.      Потом он зачастил к соотечественнику, и однажды весной с ним приехала девушка, такая же видная и молчаливая, как Мария, только поживей и посуровей на вид.      В дом она вошла совершенно непринужденно, и через несколько месяцев в свой черед произвела на свет ребенка На этот раз пасторы предпочли остаться в стороне - вероятно, не сумели найти выход из положения.      Юго ничего ни у кого не просил. Он просто вкалывал за троих. Его можно было в любое время позвать на любую работу, и он даже не требовал, чтобы хозяева слушали его россказни на варварском, но не лишенном поэтичности английском языке.      Напивался он, как все, раз в неделю и никогда не злоупотреблял своей силой, пуская ее в ход лишь для того, чтобы разнимать драчунов.      Заинтересуйся кто-нибудь, где пасутся козы Юго, а их у него стало уже три, не считая козлят, выяснилось бы, вероятно, что эти выгоны принадлежат городу.      А пока люди только посмеивались, глядя, как обе женщины, согнувшись в три погибели, режут серпами траву для кроликов.      Мария снова была беременна. Елица, младшая, - смех у нее был по-детски веселый, зубы, каких не сыщешь, - тоже вот-вот могла затяжелеть.      Обе женщины с детьми помещались в одной комнате, единственной, где стояли настоящие кровати, а Майк спал в гостиной на чем-то вроде топчана рядом с печкой, которую топили дровами.      В то утро он храпел с раскрытым ртом, и дети забавлялись, глядя, какие он корчит гримасы, когда на лоб или на нос ему садится муха. Кастрюля источала пряные запахи; снаружи, на оконных наличниках, поблескивал снег Официанточка в кафетерии, подавая завтрак приезжему, попробовала заигрывать с ним, но безуспешно.      Вся в белом, в свеженькой наколке на завитых белокурых волосах, она смахивала на ягненка, вздумавшего поиграть с волком, хотя, разумеется, не догадывалась об этом Незнакомец не дал себе труда ответить на авансы. Да и вряд ли заметил, какая у нее тугая грудь под белой накрахмаленной блузкой.      Он по-прежнему таскал с собой чемоданчик и на ход) выбрасывал левую ногу вбок.      М-с Элинор Адаме целыми днями расхаживала по дому в неизменном фиолетовом с искрой халате, на который свисали изжелта-седые пряди волос. У нее были длинные, постоянно болевшие зубы, мучнисто-белое лицо с расплывшимися чертами, и в минуты душевного упадка она совала голову в кухонный буфетик, после чего дыхание у нее начинало ощутимо благоухать.      Дом, - выкрашенный коричневой краской, был старый, деревянный, с верандой чуть не по всему фасаду; на веранде стояли две качалки. Стены комнат были оклеены обоями в разводах и цветочках, преимущественно желтого и блекло-зеленого тонов.      На звук ручного звонка, подрагивавшего на пружине у входной двери, она вышла далеко не сразу. Как обычно, осведомилась:      - Что вам угодно?      Нет, не из боязни. М-с Адаме не побоялась бы жить одна, где придется, даже в квартале с самой скверной репутацией.      - Мне сказали, у вас можно снять комнату.      - Кто вам это сказал, молодой человек?      - Шериф.      - Ох уж этот болтун! Глотка у него здоровая, а мозгов - кот наплакал. И надолго вам нужна комната?      - На все время, что пробуду здесь.      - То есть?      - Может быть, на несколько лет.      - Вы один?      - Да.      - Собаку не держите?      Из-за полудюжины кошек, разгуливавших по дому, м-с Адаме ненавидела псов, тем более что у тех была привычка гадить на ступеньках веранды.      - А деньги у вас есть? Предупреждаю: плата вперед.      - Я уплачу вперед.      - Тогда входите, потолкуем.      Она первой двинулась вверх по лестнице с перилами, отполированными временем; когда они проходили мимо, молодая женщина в одной комбинации торопливо захлопнула дверь.      - Девочки считают, что с открытыми дверями теплее, хотя у меня душник в каждой комнате. А вот и ваша.      В соседней живет молодой человек. Служит в банке, питается в городе. Вы тоже будете есть в городе?      - Как когда.      - Вы еврей?      - Насколько мне известно, нет.      - Я ничего не имею против евреев, но меня мутит от чеснока, а у них привычка класть его в любое блюдо.      - Чеснока не употребляю.      Незнакомец не повел бровью, не улыбнулся, не сказал лишнего слова. На комнату едва взглянул. Казалось, он уже бывал в ней или по крайней мере заранее, до мельчайших деталей знал, что она собой представляет.      Медная кровать была покрыта старомодным одеялом; на стенах, оклеенных выцветшими обоями, красовались хромолитографии в белых рамках.      Все выглядело уныло и ветхо, но не настолько устарело, чтобы приобрести известную поэтичность. На допотопном оборудовании тесной ванной, освещаемой лишь чердачным оконцем, вода оставила ржавые подтеки.      - Комнату сдам за десять долларов в неделю.      Он, не торгуясь, вынул из кармана пачку кредиток и вытащил из-под резинки одну бумажку.      - Расписку сейчас напишу. А вы, наверное, отправитесь за багажом?      - У меня нет багажа.      Это несколько встревожило хозяйку, и она наверняка стала бы продолжать расспросы, если бы сама только что не видела у постояльца пачку денег.      - Ну, как знаете. Вот газовая плитка, кастрюльки - в шкафчике. Главное, не забывайте выключать газ. Здоровье не позволяет мне самой обслуживать жильцов, а стоящую прислугу теперь не найдешь.      М-с Адаме оставалось лишь удалиться, но она хотела услышать от постояльца хоть слово: ей тоже становилось как-то не по себе в его присутствии.      - Поступили на кожевенный завод?      - Нет.      - Занимаетесь коммерцией?      - Нет.      - Ну ладно, делайте что вам угодно. Покидаю вас.      Она чуть было не завернула к Мейбл и Авроре, спустилась вниз, слазила в кухонный буфетик, а потом уселась в свое плетеное кресло, и одна из кошек тут же примостилась у нее на коленях.      Дверь в комнату снова закрылась. Оттуда не донеслось ни звука, даже матрасные пружины не скрипнули.      Элинор Адаме, поглядывая на потолок, прождала минут пятнадцать, затем крикнула скрипучим голосом:      - Мейбл! Аврора! Идите сюда кто-нибудь, Спустилась Аврора, та, что поменьше ростом и попухлее. На правом глазу у нее сидело бельмо, поэтому взгляд казался несколько необычным.      - Что там еще? Если собираетесь опять упасть в обморок, предупреждаю: больше возиться с вами не буду.      - У нас новый жилец.      - Знаю. Я все слышала.      - - Что он делает?      - - Я к нему в комнату не заглядывала.      - Рано или поздно заглянешь.      - Это мое дело.      - Не будем ссориться.      - Вы сами меня позвали.      - Позвала, потому что он даже не шевелится. Интересно, что он там делает?      И обе навострили уши, проклиная про себя Мейбл, которая включила свой приемник и подпевала музыке.      В час дня Чарли открыл ставни бара и выглянул на улицу, сплошь покрытую сверкающим снегом, если не считать черных дорожек у порога домов. Старый Скроггинс, владелец бильярдной, приветливо помахал ему рукой. Потянуло ветерком, который то теплел, то вновь становился прохладным.      Чарли издали бросил взгляд на дом Элинор, уселся в углу и развернул воскресную газету. Время от времени он посматривал на часы.      Итальянец ждал приезжего.                  Глава 3            В иные годы зима устанавливается не сразу и бабье лето задерживает наступление холодов. В этом было не так. В воскресенье, часам к пяти дня, снег пошел опять, валил всю ночь и перестал только с рассветом; это продолжалось несколько дней подряд; лишь около одиннадцати утра наступала передышка и солнце с трудом пробивало облачный купол.      С начала недели жизнь пошла по-зимнему: хозяйки достали из шкафов черные блестящие ботики; дети надели просторные варежки, вязаные шарфы и желтые, красные, зеленые шапочки с помпонами, в которых казались еще румяней. Мужчины, кроме служащих и продавцов, обреченных соблюдать строгость в одежде, натянули поверх пиджаков пестрые спортивные куртки.      С начала той же недели Джастин Уорд заставил город и квартал примириться с его присутствием и уже со среды вошел, можно сказать, в местную жизнь. В воскресенье утром он первый назвал Чарли по имени, как звали бармена остальные клиенты, и вечером, засыпая, итальянец дал себе слово, что завтра ответит чужаку тем же.      Он так и сделал, когда, около десяти утра, тот зашел посидеть у лакированной стойки и пробежать газеты.      - Хэлло, Джастин! Отличный денек, верно?      Все сошло гладко. Уорд и бровью не повел.      - Что будете пить, Джастин?      И оба поняли, что этот вопрос гораздо важнее, чем кажется. Что бы сегодня ни было сказано - все важно: их отношения приобретают характер традиции.      - Пиво не стоит: рановато, да и холодно слишком, - посоветовал Чарли. - Что вы скажете насчет стопки джина с капелькой бальзама?      Уорд подумал и согласился.      В это же утро было установлено и другое: с десяти до полудня приезжий пьет только одну стопку. Он вообще был не выпивоха. Порой после нескольких сигарет подряд, обязательно докуренных до конца, заказывал стакан воды со льдом.      На Чарли, который в это время обычно таскал бутылки с пивом и содовой, выносил помои, протирал полки и приводил бар в порядок, Уорд не обращал внимания.      Элинор Адаме тоже начала привыкать к образу жизни нового постояльца. Он вставал еще затемно, в семь утра, и в понедельник она даже подумала, что он спешит на службу в какую-нибудь контору. Уорд готовил себе завтрак, распространяя по коридорам запах яичницы с беконом. Затем напускал ванну и сидел в воде так долго, что хозяйка не раз пугалась - вдруг он заснул или потерял сознание.      Элинор с присущим ей интересом к болезням находила, что у него нездоровый вид, и действительно, впечатление Уорд производил такое, словно под кожей его не циркулирует кровь: лицо слишком полное, оттенка слоновой кости. Он был не то что толст, но оброс жирком, тонкий слой которого как бы размывал его черты и формы.      В воскресенье днем после его ухода м-с Адаме обшарила комнату в надежде увидеть пузырьки с лекарствами, пилюли или шприцы, но чемоданчик, шкафы - словом, все, что можно запереть, оказалось заперто, а ключи жилец унес с собой.      Оставлял он пачку кредиток в комнате или не расставался с ними? А может, положил деньги в банк?      Чарли тоже задавался этим вопросом. Он знал стольких служащих обоих городских банков, что без труда мог бы навести справку, но этого не потребовалось. Всякий раз, когда приходилось расплачиваться бумажкой, Уорд вытаскивал из кармана ту же самую перехваченную резинкой пачку.      В воскресенье к вечеру, часов около пяти, он впервые сделал покупки. Весь день до этого Уорд просидел в баре, рассеянно слушая радио. Он еще не вписался в обстановку, но уже перестал подчеркивать свое желание остаться посторонним, выделяться пятном на общем фоне. Проявлял нескрываемый интерес к разговорам, и можно было предвидеть, что недалек момент, когда он примет в них участие.      Откуда он узнал, что магазин китайца на Рыночной улице открыт и по воскресеньям после полудня? Может быть, просто прочел об этом в газете, где Хун Фу неизменно давал рекламу на четверть полосы?      Когда Уорд покидал бар, там толковали об аресте убийцы и кто-то возмущался тем, что собак используют для охоты на человека. Это наверняка не взволновало приезжего: он ушел до окончания спора.      Через час завсегдатаи увидели, как он проследовал под уличным фонарем, направляясь домой в сопровождении сына китайца, тащившего коробку с провизией.      Мейбл с Авророй ушли в кино. Сами они готовили редко: когда были при деньгах - ели в кафетерии; когда их приглашали - отправлялись в ресторан, а то и в отель "Моуз"; когда оставались дома - довольствовались колбасой или банкой консервов.      - Он хозяйничает, как настоящая женщина, - сообщила Элинор в понедельник вечером, перехватив Аврору на лестнице. - По-моему, ты не много потеряешь, отвергнув его авансы, если, конечно, захочешь их отвергнуть.      Посмотри, как он ходит. У него же бабьи бедра.      Это была правда Элинор оказалась единственной, кто заметил, что у Джастина Уорда толстые бедра и он покачивает ими на ходу, подобно женщине в теле.      - Вам ничего не надо, мистер Джастин?      - Ничего, мэм.      Телефон, предоставленный в распоряжение жильцов, стоял под лестницей на диванчике, однако приезжий, по всей видимости, не собирался им пользоваться - он ухом не вел, когда раздавался звонок. Наверно, быстро убедился, что звонят почти всегда какой-нибудь из девушек.      Постель он убирал не по-мужски аккуратно, хлебными крошками на полу не сорил. В воскресенье вечером спустился вниз с пакетом, завернутым в несколько газе!. и спросил, где стоят мусорные баки.      Все его движения и поступки были так упорядочены и однообразны, что по его появлению в том или ином месте можно было точно определить время. А вот о чем он раздумывал с утра до вечера, никто не имел ни малейшего представления.      Утром в тот же понедельник он купил толстое зимнее пальто мышино-серого цвета, смахивающее на шинель, и теперь не вылезал из него. В том же магазине он подыскал себе галоши, которые взял моду оставлять слева от входной двери, у стойки для зонтиков, так что стоило взглянуть в эту сторону - и вы знали, вернулся Уорд или нет.      В комнате он ничего не передвинул, не привнес в нее ничего от себя, не поставил на стол и не повесил на стены ни одной фотографии Маленькая деталь как будто бы подтвердила предположение Чарли Произошло это во вторник, около одиннадцати утра Уорд уже почти час сидел в баре за стопкой джина и читал газеты В это время завсегдатаи обычно делали ставки перед скачками. Занимались этим не многие, и, не видя в зале подозрительных лиц, они не давали себе труда удаляться с хозяином на кухню Рейнсли, представитель "Форда" принципиально не ходивший пешком, хотя его гараж располагался в соседнем квартале, подкатил к бару на машине, влетел, не выключив мотор, в зал, подошел к Чарли и уже раскрыл рот, но увидел Джастина и осекся.      - Мне бы тебя на пару слов, Чарли.      Бармен поколебался, понимая, что это в известном смысле оскорбит Уорда, но все-таки последовал за Рейнсли на кухню, откуда через минуту выпроводил его через черный ход.      - Георгин Второй, - лаконично бросил Джастин, когда хозяин вернулся.      "Уж не из ФБР ли он?" <Федеральное бюро расследований. В США есть федеральная юстиция и полиция, занимающиеся преступлениями, которые подсудны федеральному законодательству В каждом штате тоже есть своя юстиция и полиция, занимающиеся делами, не подпадающими под федеральные законы. Иногда то, что разрешается в одном штате, запрещено в другом. Федеральные законы обязательны на всей территории США.      ФБР - весьма важное ведомство. (Примеч. авт.)> - подумал Чарли. Но разве ФБР интересуют пари, которые заключаются в маленьком городе, затерянном среди холмов на канадской границе? Пока он обдумывал ответ, Уорд добавил:      - Он победитель на всех скачках этого года, но Сегодня в Майами проиграет.      - Почему?      - Потому что этого хочет его владелец.      Вот и все, что сказал Уорд. Объяснений он не дал никаких. Чуть позже Чарли нарочно позвонил при нем о сделанных ставках представителю синдиката в Кале, который в свой черед извещает о них Нью-Йорк.      Во второй половине дня, когда радио, передавая результаты скачек в Майами, объявило, что Георгин Второй обойден на два корпуса, Джастин, сидевший в баре, лишь молча посмотрел на Чарли.      Уж не утратил ли синдикат доверие к Моджо, хотя тот никогда не жульничал? Быть может, Уорд прислан сюда шпионить за ним? Нет. Там взялись бы за дело половчей: эти ребята не простаки.      Все было сложней, запутанней, и оставалось одно - ждать. Кеннет Брукс, заглянувший в бар, тоже был озадачен.      - Вашингтон отвечает: "Сведений нет", у полиции штата никаких материалов... Чем он занят?      - Ничем. Выходит от Элинор в половине десятого и преспокойно идет за газетами на Главную улицу.      - Какие он читает?      - Одну бостонскую, одну нью-йоркскую и "Чикаго трибюн".      В городе тоже издавалась газета, но выходила она всего раз в неделю, в субботу утром.      - Потом к десяти является сюда и сидит до двенадцати.      - Разговаривает?      - Нет. Потягивает джин, пробегает газеты, курит и смотрит, что делается за окном, на улице. Кажется, интересуется бильярдной напротив. Спросил у меня, не прогорает ли старик Скроггинс и есть ли у него разрешение торговать пивом.      - Комиссия ему отказала.      - Я так и ответил. В двенадцать он ест в кафетерии, всегда за одним и тем же столиком, да и берет, по-моему, одно и то же - рубленый бифштекс с жареной картошкой и яблочный пирог на десерт.      - Для этого он и появился здесь, да еще так таинственно? - иронически ухмыльнулся шериф. - Если бы он охотился, ловил рыбу в озерах, будь поблизости лыжная база, тогда было бы еще понятно. Я тут не поленился, зашел в муниципалитет и удостоверился: Уорды в округе отродясь не жили.      Джастин ни о ком не расспрашивал. Он только наблюдал за другими с холодным, равнодушным, лишенным человеческого участия вниманием, с каким наблюдал бы за роем пчел.      - Он разбирается в лошадях, - сообщил Чарли: с шерифом итальянец мог не таиться.      - Вот как?      - И знаком с механикой синдиката.      - Игрок?      Бывают люди, разъезжающие по маленьким городам, словно от нечего делать: поживут недельку, а потом с невинным видом предлагают вам партию в кости или покер.      - Тогда бы он остановился в "Моузе". В этом квартале ему не найти клиентуры.      Кроме того, игрок не стал бы напускать на себя отчужденный, таинственный вид, а постарался бы выглядеть рубахой-парнем, человеком с душой нараспашку и в первые же дни со всеми бы передружился.      - Я заметил, он не любит детей. Когда нынче утром мой младший, расплакавшись, проковылял в бар, Уорд подскочил как ужаленный и сердито глянул на меня, словно я впустил в зал запаршивевшую дворнягу, или он боялся, что малыш наделает ему на брюки.      Джастина Уорда не привлекали магазины на Главной улице: он заглянул в них лишь для того, чтобы купить пальто и галоши. Зато полдня бродил вокруг кожевенного завода, добрался до самого дома Юго и обошел его со всех сторон. Интересно, попались ли ему на глаза обе женщины, ребятня и козы?      Провизию он покупал по-прежнему у китайца, но носил ее теперь сам, и горожане постепенно приучались еще издали узнавать по ритму его своеобразную походку.      - В пять он заходит выпить стакан пива и послушать последние известия, затем отправляется домой, готовят себе обед и к восьми возвращается сюда. Я ни разу не видел, чтобы он улыбнулся; когда к нему обращаются, он чаще всего отвечает легким кивком.      Конечно, к Уорду должны были привыкнуть. Уже привыкали. В среду в одиннадцать вечера обе девушки, вернувшись из Кале с танцев, заметили под дверью соседа свет и заглянули из любопытства в замочную скважину.      Они чуть не прыснули со смеху, чем, несомненно, выдали бы себя. Посреди комнаты, под самой лампой.      Джастин Уорд в рубашке и длинных кальсонах с серьезным видом занимался гимнастикой.      Аврора, та, что помоложе, отличалась подозрительностью. Поэтому три дня подряд она прилепляла воском волоски на дверь шкафа и на шкатулочку, где хранила свои украшения. Это не дало результатов. Уорд не интересовался ни ее делами, ни ею самой. Галантностью он тоже похвастать не мог и, встречаясь с девушкой на лестнице, дорогу не уступал.      Несколько раз, услышав, что постоялец вернулся, Элинор выходила из спальни в надежде переброситься словечком, но Уорд поднимался наверх, не давая себе груда хотя бы посмотреть в ее сторону.      Что касается молодого человека, занимавшего комнату в конце коридора, то он только ночевал дома, а уходил ни свет ни заря и Уорда видел лишь однажды в дверях, приняв его за страхового агента.      Дома у Джастина была только одна мания - спускаться и закрывать окна, едва кто-нибудь осмеливался их открыть. Свою комнату он не проветривал, и через три дня там установился прогорклый, затхлый запах.      Точно так же вел он себя и у Чарли - правда, там его беспокоило не окно, а входная дверь. Появляясь утром, он неизменно находил ее распахнутой и тщательно затворял; если иной клиент снова оставлял ее открытой, Уорд вставал и шел наводить порядок.      В четверг, около полудня, у итальянца после ухода Джастина появилась надежда что-то узнать. Через три дома от старьевщика, рядом со столярной, располагалась остекленная во всю стену мастерская, пожалуй, даже цех, где двое мужчин без пиджаков сновали между больших блестящих черных машин.      Это была типография Нордела, печатавшая пригласительные билеты, рекламные проспекты, коммерческую документацию. Кроме того. Честер Нордел был владельцем, редактором и почти единственным сотрудником "Часового", местной еженедельной газеты.      Время от времени он по-соседски заглядывал к Чарли - летом освежиться стаканом пива, зимой согреться грогом, потому что на его застекленном предприятии царили либо зной, либо стужа. Но он был не из тех, кто облокачивается на стойку и позволяет запросто шутить с ним.      Жил он на Холме в довольно просторном доме: у них с женой было восемь детей. Жена управлялась без прислуги, даже приходящей; сам издатель разъезжал на "Форде" пятилетней давности.      Вопреки обыкновению, газета приносила его предприятию скорее вред, нежели пользу: Нордел говорил в ней все, что считал своим долгом сказать, не боясь нажить не то что недоброжелателей, но даже откровенных врагов. К примеру, он уже три года разоблачал махинации воротил муниципалитета, хотя мог бы получить солидную компенсацию за молчание или, употребляя расхожую формулу, за более конструктивную позицию.      И странное дело! Этот человек, сражавшийся в одиночку, как Дон Кихот, выглядел, несмотря на высокий рост, сущим хлюпиком: на лбу залысины, нижняя губа по-детски оттопырена. Перед его типографией вечно торчали любопытные: там, на черной классной доске, можно было в любое время прочитать последние известия, в том числе городские, а также сообщения об умерших и новорожденных.      Поскольку Джастин вошел теперь в жизнь города, он приобрел привычку во время утренней прогулки останавливаться у черной доски, но, кажется, так и не полюбопытствовал заглянуть внутрь, где Честер Нордел вместе с рыжим наборщиком работал у печатных станков.      Во всяком случае, Чарли сильно удивился, когда сам Нордел, оторвавшись от дел, зашел в бар и не без волнения в голосе стал расспрашивать хозяина о приезжем.      Как раз в эту минуту Уорд, выдерживая свое расписание, входил в двери кафетерия напротив.      - Вы знаете, как его зовут?      - По его словам - Уорд, Джастин Уорд.      Нордел покопался в памяти, но явно безуспешно.      - Заметьте: ничем не доказано, что это его настоящее имя. Сообщая его шерифу, он любезно дал понять, что имеет право называть себя, как ему угодно.      - Он не сказал, откуда приехал?      - Он избегает об этом говорить и так осторожничает, что даже срезал фирменные марки с одежды.      - Любопытно.      - Вы с ним знакомы?      - Навряд ли. Просто стараюсь припомнить, кого он мне напоминает. Юрода он в разговоре не называл?      - Никогда. И все-таки, кажется, выдал себя. Вчера Саундерс заговорил при нем о Техасе. Я наблюдал за Уордом, и у меня сложилось впечатление, что он знает тамошние края.      - Речь шла о каком-нибудь городе конкретно?      - О Далласе. Саундерс, побывавший там, хотя давно и только проездом во время свадебного путешествия, утверждал, что это самый богатый город в Штатах, богаче и роскошнее Нью-Йорка, Чикаго и Лос-Анджелеса.      Чарли отметил про себя, что сегодня Нордел серьезней и озабоченней, чем обыкновенно.      - За ним есть что-нибудь скверное? Я хочу сказать, за человеком, о котором вы думаете?      - Напротив.      На этот раз издатель залился краской, допил стакан и, уходя, процедил:      - Впрочем, я ни в чем не уверен.      Чарли никогда не слышал, что Нордел жил в Техасе.      Редактор газеты обосновался в городе до итальянца, то есть больше пятнадцати лет назад, и бармен даже был убежден, что Честер - здешний уроженец.      Если вслед за тем Чарли опять попал впросак - тем хуже! Может быть, он даже совершил предательство по отношению к соседу и своему давнему знакомому, но у него не хватило сил устоять перед искушением. Когда в пять часов Джастин занял свое место у стойки, Чарли, налив ему пива, бросил:      - А со мной только что говорил человек, который вас знает.      Он почти пожалел о своей неосторожности: собеседник его внезапно побледнел. Точнее говоря, кожа у него стала свинцовой, серо-белого оттенка, лицо - неподвижным, как у манекена, и лишь карие глаза на мгновение выдали внутреннюю панику.      Это мгновение оказалось таким кратким, что Чарли тут же засомневался в своей догадке.      - Кто же это? Надеюсь, не местный житель?      И тут Уорд впервые изобразил подобие улыбки. Разве способен кто-нибудь предположить, что в прошлую субботу, вылезая из машины на перекрестке у "Четырех ветров", он уже знал имена большинства видных горожан, которые вычитал в телефонной книге? Уж на что Чарли всего навидался и считает себя парнем не промах, но и тот до этого не додумается.      - Напротив, играющий у нас важную роль: он издает газету.      - Нордел?      Уорд сам назвал имя, которое вполне мог прочесть на типографии, и лицо его перестало выражать какой-либо интерес. Вернее, оно выражало его теперь из чистой вежливости, хотя он и ею не слишком баловал собеседников.      - Ему показалось, что он встречал вас когда-то в Техасе, в Далласе.      Чарли ждал, что Джастин начнет отрицать, но тот не ответил ни "да", ни "нет".      - Судя по всему, если вы, конечно, тот, за кого он вас принимает, Нордел вас хорошо помнит.      Никакой реакции, даже банальной фразы о совпадении или о склонности иных людей узнавать в каждом старого знакомого.      Чарли предполагал, что на следующий день Джастин не остановится у газеты, но ничего подобного не произошло. Снегу намело столько, что он скрипел под ногами.      Утренняя расчистка дорожки на тротуаре перестала быть детской забавой. Примерно в один и тот же час люди, загрузив топку углем, выходили с лопатами на улицу; те, у кого быстро зябли уши, натягивали на голову вязаную шапочку сына.      Со своего порога Чарли не мог видеть, что творится в типографии, - она располагалась на той же стороне улицы, что и бар, - но заметил, что Джастин в своем мышино-сером пальто долго стоял у черной доски. В это утро никаких сенсационных сообщений не появилось, и времени, которое провел там Уорд, хватило бы на то, чтобы раза два-три перечитать немногие написанные мелом строки.      Наконец Честер Нор дел - он всегда работал в одной рубашке и надвигал на лоб зеленый козырек - отворил дверь, вышел на тротуар и заговорил с Джастином.      Издалека слов было не расслышать, но Уорд явно отвечал издателю - и даже целыми фразами.      Честер наверняка озяб, но никак этого не показывал; собеседник оставался в шляпе, рук из карманов не вытаскивал, и во рту у него торчала желтоватая недокуренная сигарета.      Может быть" его приглашали зайти? Согласится он или нет?      Издали казалось, что Нордел пытается зазвать Уорда к себе, и Чарли готов был поклясться, что тоном просителя говорит именно типограф.      Во всяком случае, это он, а не приезжий вышел на утренний холод, завязал разговор, стоял на улице в одной рубашке и, словно для вящей убедительности, подкреплял слова движениями головы.      С другой стороны, насколько можно судить с такого расстояния, Джастин сам прервал беседу с несвойственной ему учтивостью. Имело ли это отношение, пусть даже отдаленное, к шагу, предпринятому Уордом сразу после полудня? Согласно своему расписанию, он должен был бы направиться к лавке китайца, а он решительной походкой вошел в бильярдную напротив, где старый Скроггинс играл партию с тремя молодыми людьми в ярких шейных платках.      Скроггинсу было семьдесят пять с лишком, он страдал хроническим бронхитом, и весь пол в заведении был мерзко заплеван его харкотиной. Будучи вдовцом, он почти не вылезал из своей бильярдной, где и жил в душной комнатенке за писсуарами.      Бильярдная безусловно представляла собой самое жалкое место в квартале. На стойке красовались дешевые шоколадки, арахис, пакетики жевательной резинки, конфеты и открытки юмористического содержания. В большой банке из красной жести, куда каждое утро подсыпался лед, охлаждались кока-кола или другие газированные напитки, реклама которых покрывала стены вперемежку с почерневшими картинами.      Несмотря на убожество, бильярдная редко пустовала: среди десяти тысяч жителей города всегда находились такие, кто подолгу не работал и не знал, как убить время.      Но, главное, в городе хватало юнцов, любивших с независимым видом заключать пари у зеленых столов.      Джастин Уорд терпеливо дождался конца партии.      Была пятница. Вошла группа молодых безработных и заняла второй бильярд.      Когда партнеры Скроггинса наконец удалились, Уорд выбрал себе кий, натер его конец мелом и тщательно собрал шары пирамидкой. Он, видимо, оказался сильным игроком, потому что настроение у Скроггинса разом испортилось, и, записывая очки, этот старик в мятых, обвислых на заду брюках отхаркивался чаще, чем обычно.      Затем оба отошли к прилавку, заговорили, и беседа их так затянулась, что Джастин появился у итальянца с опозданием на четверть часа, через несколько минут после начала снегопада.      - Вы, кажется, первоклассный бильярдист.      - Да, мне случается играть. Но обычно я себе этого не позволяю.      - Вы обставили старого Скроггинса, и должен предупредить: он вам этого не простит.      - А я думаю, он очень доволен.      Уорд на минуту смолк, и глаза его, устремленные на стакан с пивом, как-то странно заблестели.      Потом он ровным, невыразительным голосом объявил:      - Я только что купил у Скроггинса его дело.      Первое, что почувствовал Чарли, была досада, и он невольно посмотрел на Уорда с некоторым презрением.      Джастин провел-таки его! Чарли ломал себе голову, строил самые невероятные предположения, а все было до отвращения просто и глупо.      Ничего таинственного, ничего необыкновенного! Заурядный тип, каких вокруг пруд пруди, один из тех одиночек, что зарабатывают на жизнь ремеслом, о котором другие даже не помышляют, которым брезгуют.      Такие попадаются в любом городе, квартале, порой - деревне. Неподалеку от "Погребка" живет один подобный фрукт: продает арахис на улице, толкая перед собой тележку и время от времени дудя в детский рожок.      Был в городе и другой, ныне умерший, - торговал оладьями и жареной картошкой в дощатом ларьке.      Джастин У орд - и не важно теперь, настоящее это имя или нет, - становится преемником впавшего в детство Скроггинса, который всегда был полоумным и о котором говорят снисходительно - скорее как о животном, чем как о человеке.      - Недурное дельце! - съязвил Чарли.      Его подмывало выскочить на кухню и сообщить новость жене.      - Представляешь себе, чем оказался Уорд!      Тут вошел заведующий почтой, и бармен не выдержал:      - Случаем не играете на бильярде, Чалмерс? Джастин только что купил лавочку старого Скроггинса.      ;, Итальянцу хотелось прыснуть со смеху, шлепнуть себя хорошенько по ляжкам. Он чувствовал облегчение.      Жалкий, ничтожный торгаш - вот кто такой Уорд.      И его не извиняет старческий маразм, как Скроггинса лет ему сорок - сорок пять от силы. Он, по всей видимости, получил образование, поездил по стране.      Зимним вечером он появляется в городе, нагоняет, надо признаться, на всех страху, заставляет людей теряться в догадках и обсуждать их. А потом - пшик! - перекупает у Скроггинса бильярдную.      - Дельце превосходное! Сложа руки сидеть не придется.      Ощутил ли Джастин иронию? Кажется, нет. Остался на месте, но так поглядывает на свой стакан и на присутствующих, словно втайне ликует и упивается этим.      - Я думаю, он уступит вам свою спальню? То-то Элинор подосадует, что потеряла жильца!      - Я оставляю Скроггинса у себя. Жить он будет где жил.      - Не обмыть ли нам сделку?      - - Если хотите.      - Что будете пить, Чалмерс? Джастин угощает Виски с содовой?      Себе Чарли, хотя час и был неурочный, налил целую стопку джина.      - А вам, Джастин?      - Благодарю, ничего. У меня есть мое пиво.      - Кстати о пиве. Вы, конечно, попробуете выхлопотать разрешение торговать им? Скроггинсу это не удалось, но он ведь не знал, как взяться за дело.      Опять ирония. Группа влиятельных в городе лиц неизменно препятствовала любой попытке получить патент на продажу пива и напитков, содержащих алкоголь.      - Разрешение у меня будет.      - Серьезно? Вам его обещали?      - Я знаю: оно у меня будет.      - Быть может, за вас вступится Нордел?      Это уже было откровенное издевательство: Нордел слыл яростным и непримиримым противником торговли спиртным.      - Полагаю, да.      - Правда! Вы же старые друзья.      Чарли хотел остановиться, но не мог. Ему нужно было расквитаться за свои страхи и - особенно - заискивание. Это вскипало в нем, как пузырьки в воде. Когда над ним имели неосторожность подшутить, он вспыхивал подчас, как его малолетний сынишка, и тогда не знал удержу.      - Начинаю побаиваться за свой бизнес, - добавил он с напускной серьезностью. - Говорят, есть города, где на бильярде играют по-крупному. Сколько просадят у вас, столько будет потеряно для скачек. Не очень-то любезно с вашей стороны, Джастин!      Ишь ты таракан! Как можно было так ошибиться?      Он же и выглядел сущим тараканом - потертое пальто, черные ботинки, чемоданчик! А эта манера напускать на себя таинственность, чтобы выглядеть повнушительней!      Неудивительно, что ФБР никогда им не интересовалось. Такой мелюзгой занимаются только постовые, запрещая ставить тележки поперек улицы, торговать несвежим товаром, отпускать подросткам спиртное.      А когда они начинают мешать, их вызывают к начальнику полиции и прозрачно намекают, что им самим будет лучше, если они займутся своим грошовым бизнесом где-нибудь в другом месте.      Таких выбрасывают за дверь пинком под зад. Они поневоле кочуют по стране: быстро начинают мозолить глаза, вот им и приходится сматываться.      Считать, конечно, У орд умеет - этого не отнимешь, раз ему удалось отложить пять тысяч долларов. Только копил он эти пять тысяч лет двадцать, если не больше.      - Входи, Саундерс! Что будешь пить? Джастин всех угощает.      До чего забавно видеть на лице Саундерса изумление, вызванное даже не столько новостью, сколько тоном, который ни с того ни с сего позволяет себе Чарли!      - Разреши представить тебе преемника старого Скроггинса.      Штукатур не поверил.      - Правда? - переспросил он Уорда все еще уважительным тоном.      - Точно.      - А!..      Расхохотаться Саундерс не посмел, но, так и не решив, как ему реагировать, важно объявил:      - В таком случае двойной бурбон. Без сельтерской.      Словом, история не продлилась и неделю. Остается предупредить Брукса, но для этого надо выждать, пока Уорд уйдет. Согласно его расписанию, это будет через несколько минут. Расписание! Подумать только, его размеренный образ жизни и тот произвел на них впечатление!      Надо также позвонить Элинор. Нет, эта не поймет, в чем тут соль: она не бывала в бильярдной. Да и Скроггинса не знает, разве что видела издали, с порога.      Одного Джастину не занимать - нахальства. Он не моргнул глазом, притворился, что ничего не заметил, и лишь когда стрелки часов дошли до шести, соскользнул с табурета, вытащил из кармана пресловутую пачку кредиток.      - Два доллара пятьдесят, Джастин. Будь сегодня суббота, заплатили бы дороже.      Не успел Уорд закрыть за собой дверь, как Чарли уже стоял у телефона.      - Кеннет?.. Ладно, свою новость выложишь после.      Моя важней, и подать ее я хочу горяченькой... Да, насчет Уорда. Знаешь, что он такое? Он нас провел... Да, да, и тебя тоже. Он только что купил бильярдную Скроггинса. Сам будет содержать эту лавочку напротив и надеется получить разрешение на пиво.      Посетители, наблюдавшие за Чарли, только диву дались, когда он вдруг посерьезнел. Итальянец, не перебивая, выслушал раскаты шерифского баса, вырывавшиеся из трубки.      - Ты не ошибся?.. Говоришь, письмо получил?.. Больше там ничего не сказано?.. Постарайся завернуть ко мне... Ничего, выберешь минутку... Отстань ты от меня со своей женой!      Трубку Чарли повесил с растерянным видом.      - Он не тот, за кого ты его принял?      - Кеннет сказал...      Чарли повел глазами вокруг, словно проверяя, не подслушивает ли кто-нибудь.      - Он только что получил письмо из ФБР. Уорда рекомендуют оставить в покое.      Стаканы из-под выпивки за счет Джастина еще стояли на стойке, и у Чарли сосало под ложечкой при мысли о тоне, каким он говорил пять минут назад, когда у него в груди словно вскипали пузырьки, срываясь с губ дурацкими шутками.      - Что будете пить? - осведомился он, озабоченно хмурясь.                  Глава 4            "...Не отрицаю, я несколько раз менял мнение о нем.      Ясно одно: он знает что делает. Он выложил Скроггинсу шестьсот чистоганом - дорогая цена за три бильярда с протертым сукном, стойку, полдюжины стульев и договор об аренде, срок которого истекает через два года.      Больше того, обязался платить старому дурню двадцать долларов еженедельно и оставил за ним его комнату в заведении.      Ты что-нибудь понимаешь? Не кажется ли тебе, что во всем этом есть нечто подозрительное? Покупка состоялась в понедельник, и вот уже целую неделю один поденщик, которого мы зовем Юго, перекрашивает ему зал.      Вот, кстати, еще одна деталь, характерная для Уорда.      Этот Юго регулярно напивается у меня вечером в субботу. Я не выставляю его: он в своем роде местная достопримечательность, и все ему симпатизируют. В субботу Джастин тоже был у меня, сидел у другого конца стойки.      Он не сказал Юго ни слова. Все знают, что в воскресенье Уорд ходил к нему домой, на край города, хотя снегу намело на целый фут. Я называю это скрытничаньем.      Из надежного источника мне известно, что Уорд платит Юго семь долларов в день, и это опять-таки свинство: тот всегда довольствовался пятью. Судя по взятому темпу, с ремонтом они провозятся самое меньшее две недели.      Ну, объясни, как он рассчитывает вернуть затраченные деньги, даже если получит разрешение на пиво, на что уйдут в лучшем случае месяцы!      Пойми меня правильно: я вхожу в эти подробности только потому, что из всех газет, которые он покупает, Джастин читает от корки до корки, включая объявления, лишь одну "Чикаго трибюн". Следовательно, у него есть на то причина...".                  ***            Луиджи, адресат письма, был другом детства Чарли и родился на той же улице Бруклина. Подростками они еще с несколькими ребятами итальянского происхождения входили в одни и те же шайки и потом никогда не теряли друг друга из виду. Луиджи преуспел больше остальных. Начал на трансатлантических лайнерах, вернулся, стал старшим коридорным в чикагском отеле "Стивене", дослужился до второго метрдотеля и, наконец, собравшись с духом, открыл собственный ресторан "Луиджи" в театральном квартале.                  ***            "Не удивлюсь, если, поговорив кое с кем из твоего окружения, - ты понимаешь, что я имею в виду, - ты наткнешься на ребят, которые его знают.      Когда получу новые сведения, сразу сообщу, но описал я его по возможности точно. Да, совсем забыл одну мелочь, а ведь они тоже порой имеют значение - вспомни отрезанный палец рыжей девчонки! Словом, забыл тебе сказать, что он жутко боится сквозняков, поэтому всегда встает, чтобы закрыть дверь или окно. И еще: он постоянно глотает пилюли из картонной коробочки, которую носит в жилетном кармане. Это характерные приметы. Попробую выяснить, у какого аптекаря Уорд продлевает рецепт, и рано или поздно разузнаю, чем он болен.      Джулия все толстеет - стала прямо как бочка. А помнишь, старина Луиджи, какая она была в детстве - ручки тонкие, как паучьи лапки. Но я не жалуюсь: она все так же подвижна и очень помогает мне в моем бизнесе.      У нас, конечно, не ресторан, однако подчас приходится кормить людей и,..".      Чарли раз десять отрывался от своего длинного письма, которое писал чернильным карандашом, примостясь в уголке бара: его все время отвлекали клиенты, дважды - сам Уорд.      Джастин, по крайней мере в первую неделю, не изменил своим привычкам. Он только чуть позже выходил из дома Элинор и, прежде чем отправиться на Главную улицу за газетами, заглядывал к себе в бильярдную, тщательно притворяя за собой дверь. Юго появлялся раньше него и первым делом промывал стену, которую собирался сегодня красить.      Почему Чарли счел за личную обиду, что Джастин и Майк сговорились без его ведома? Судя по всему, между ними установилось полное взаимопонимание. Через улицу Чарли видел, как Джастин, обычно скупой на слова, болтает с этим здоровенным скотом и тот подчас даже хохочет. А ведь так трудно представить себе, что Уорд способен отпустить шутку!      Вопреки ожиданиям, он не стал модернизировать заведение, не попытался как-то оживить его. Колер для стен выбрал не светлый, приятный для глаз, а темно-зеленый; пол застелил линолеумом желто-коричневых тонов, под мрамор. Не сменил и освещение - плафоны без отражателей, подвешенные на самих проводах.      Вид у него был довольный, как у человека, проворачивающего выгодное дело. Старый Скроггинс, который сразу сдал и одряхлел, растерянно бродил среди швабр и ведер.      В десять утра, как обычно, Джастин заглядывал к Чарли пропустить стопку джина и пробежать газеты; только теперь он время от времени бросал через улицу удовлетворенный взгляд собственника.      Снегопад прекратился. Начался новый, более холодный этап зимы - снег на мостовой и крышах больше не таял, зато стал чернеть. Иногда на час-другой выглядывало солнце; иногда, то утром, то к вечеру, поднимался ветер, неожиданно настигавший прохожих на перекрестках. Все мучились от насморка. Половина клиентов подхватили его и глотали аспирин. Витрины на Главной улице уже декорировались рождественскими подарками, и вскоре над асфальтом должны были повиснуть гирлянды искусственной зелени и цветных лампочек.      Happy Christmas! <Счастливого Рождества! (Англ.)>.      По вечерам, когда, уложив детей и заперев бар, Чарли уходил к себе, жена долго не давала ему спать разговорами о рождественских подарках; она беспрерывно пересоставляла их список.      На той же неделе Честер Нордел, войдя в спальню, тоже увидел, что жена еще не заснула. В сорок два года она родила восьмого ребенка, ночью дважды вставала, а в шесть утра опять была на ногах, неизменно живая, мужественная и счастливая в мире, ограниченном для нее стенами дома.      - Мне, пожалуй, лучше рассказать тебе одну вещь, которая меня мучит, - тихо начал Нордел, укладываясь на свою сторону.      Они всегда говорили шепотом: чтобы потолковать о чем-нибудь серьезном, им приходилось выжидать, пока дети уснут.      - Очень давно, в молодые годы, я совершил низость, в чем всегда раскаивался; теперь мой грех и здесь напомнил о себе.      - Ограбил кого-нибудь? - спросила м-с Нордел, нисколько не встревожившись.      - Хуже. Не уверен, поймешь ли ты меня. Было мне около девятнадцати, и родители отправили меня в Даллас к дяде со стороны матери - он был издатель.      - Знаю - к дяде Брюсу. Он еще страдал каким-то недостатком речи и собирался оставить тебе цепочку от часов.      - И оставил, но это сюда не имеет отношения. Обращался дядя со мной как с любым своим рабочим - такого уж принципа он держался, - и зарабатывал я столько, что еле на комнату с пансионом хватало. Тем не менее я завел подружку, и мне случалось выходить с ней кое-куда. Однажды я решил пустить пыль в глаза и свел ее в один шикарный, очень закрытый ночной клуб, единственный в городе, куда, по крайней мере в те годы, не пускали ни цветных, ни евреев.      - Твоя подружка была еврейка?      - Нет. Не спеши. Я и сейчас вижу, как мы сидим с ней в уголке зала за столиком, освещенном лампой под розовым абажуром.      "Ты не находишь, Чес, что вон тот тип позволяет себе чересчур много? - говорит малышка. - Он все время на меня смотрит. Прямо-таки глаз не сводит. А что я не одна - ему и дела нет".      Через два столика от нас сидел какой-то молодой человек, незаметный, неказистый, болезненного вида и, должен признать, ничего неподобающего не позволивший.      Ты знаешь, как ведут себя девчонки, когда начинают погуливать. Алиса была твердо убеждена, что все мужчины пялятся на нее.      "Ей-Богу, Чес, просто не представляю, куда отвернуться. Это становится неприлично".      Сегодня я убежден, что молодого человека, вероятно бедняка, впервые попавшего в ночной клуб, волновало, как и меня, только одно - счет.      "Конечно, ему повезло: ты ведь не из тех, кто и за меньшее дает по роже".      Представляешь себе, какова потаскушка!.. Так вот, я смалодушничал и совершил самый подлый поступок в своей жизни. Мне захотелось покрасоваться перед девчонкой, хотя она мне была никто - я даже еще не поцеловал ее. Разумеется, я мог бы потребовать объяснений, и незнакомец наверняка извинился бы. Но несколькими днями раньше я слышал разговор о том, что в это заведение не пускают евреев.      "Вот увидишь, долго он тут у меня не просидит!" - уверенно заявил я.      Затем подозвал метрдотеля и как можно более развязно, как можно более надменно представился: племянник известного в городе человека, владельца газеты.      "Удивляюсь, почему вы пустили сюда еврея. Меня уверяли, что ваш клуб - самый закрытый в городе, даже во всем Техасе".      Концом меню я указал на одинокого молодого человека.      "Вы полагаете, он еврей?"      Ничего я не полагал. Правда, он был брюнет с желтоватым цветом лица и довольно крупным носом, но ничто не доказывало, что он принадлежит к другой расе, отличной от моей.      "Всего лишь вчера я видел, как он выходил из синагоги", - отрезал я.      Все было просто, только очень некрасиво, бедная моя Эвелина. Метрдотель подошел к молодому человеку, учтиво наклонился и что-то прошептал на ухо. Незнакомец тут же посмотрел на меня, и в глазах у него я прочел не упрек, а безграничное изумление.      Он никогда не видел меня. Не слышал обо мне.      И спрашивал себя, за что его сверстник так беспричинно жесток к нему.      Теперь я склоняюсь к мысли, что он был не еврей: тот наверняка поднял бы шум. А этот лишь потянулся к карману за бумажником - то ли хотел доказать, что у него христианское имя, то ли собирался расплатиться за ужин, который ему помешали доесть.      Но он не успел этого сделать. Его вывели в вестибюль, и через минуту дверь за ним закрылась.      - Это все?      - Было бы все, если бы на днях я не увидел его через окно типографии. Сотни раз, засыпая, я с раскаянием вспоминал о нем. Я знаю по крайней мере в лицо всех жителей города, тех, кто ходит по моей улице, - подавно; поэтому прямо-таки подскочил, заметив, что он стоит у доски и читает последние известия.      Он пришел в другой раз, в третий, стал появляться каждое утро, словно живой упрек.      Я завернул к Чарли и расспросил его, потому что неоднократно наблюдал, как незнакомец выходит из бара. Чарли ответил, что, насколько ему известно, фамилия приезжего Уорд и он, вероятно, бывал в Техасе.      Тогда я дождался его появления, вышел на улицу и заговорил с ним прямо на тротуаре, чему он, кажется, не удивился. Я поинтересовался, не узнает ли он меня; он ответил, что сомневается в этом: у него нет памяти на лица.      "Неужели не припоминаете Даллас?.."      Он медлил с ответом. Я продолжал:      "И один оскорбительный для вас вечер? Если это действительно вы, убедительно прошу принять мои извинения, которые я давно должен был принести. Буду счастлив быть вам полезен, и если могу пригодиться вам в городе, где я знаю всех, а вы - чужой, полностью отдаю себя в ваше распоряжение".      - А он что?      - Сказал только, что недавно приехал и планы его еще не определились.      - - Денег не потребовал?      - Что ты! И знаешь, теперь, когда у меня за плечами известный опыт, я уверен: если это тот самый молодой человек, никакой он не еврей.      - А если ты ошибся?      Возразить Нордел не успел.      - Пора спать, Чес, - мирно прошептала ему жена, поудобней пристраивая голову на подушке.      Как всегда, через полминуты она уже спала.                  ***            - Знаете, кого он мне напоминает? - выпалил, глядя на улицу, Джеф Саундерс, штукатур и заядлый охотник. - Человека, который поставил капкан и потирает руки, предвкушая, как в него угодит добыча.      Верно подмечено! Хотя Джастин и потирал руки в буквальном смысле слова, порой, когда он считал, что за ним не наблюдают, лицо его выражало тайное ликование, плохо сочетавшееся с его обычным обликом.      Разумеется, бильярдная - не такое место, которое привлекает сливки молодежи. Ее - особенно днем - посещают те, у кого нет постоянной работы. Не следует забывать и то, что игра идет на деньги, ставки бывают довольно крупными, и вдобавок ко всему зрители заключают пари.      Именно в бильярдной Скроггинса шериф Брукс частенько брал подростков, уличенных в карманном воровстве, а то и в краже со взломом.      Не вознамерился ли Джастин сколотить шайку из сопляков? Но почему тогда ФБР порекомендовало Кеннету оставить Уорда в покое?      Чарли решил не пожалеть времени, но докопаться до сути.      Он разузнал еще одну мелочь, которая могла оказаться небесполезной. Как-то вечером брюнетка Аврора зашла в бар выпить стаканчик без подруги: у той наверняка было свидание в городе. Чарли словно невзначай осведомился:      - - - Ваш сосед еще не приударяет, за вами?      - За мной, слава Богу, нет, - отозвалась она, подкрашивая губы.      - Тогда за кем? За Мейбл?      - Дела Мейбл меня не касаются, ясно?      Чарли понял: за всем этим что-то есть, но хотя и сгорал от любопытства, расспрашивать не стал. Аврора сама, правда обиняком, вернулась к затронутой теме, когда он угостил ее стопочкой.      - Если мужчина любит, чтобы женщина ходила на очень высоких каблуках, - это случайно или что-нибудь означает?      - Господи, конечно, означает. Он либо находит ее слишком низенькой, либо ему нравится появляться на людях с рослой девушкой.      - Я не то хочу сказать. Я спрашиваю; что это означает не на улице!      Чарли нахмурился: вопрос пробудил в нем кое-какие воспоминания.      В Детройте он несколько месяцев заправлял табачной лавкой, где продавалась и литература известного сорта.      Сам он, по правде говоря, ни разу не полюбопытствовал заглянуть в эти запакованные в целлофан книги и журналы, на обложках которых обязательно фигурировало слово "секс". Фраза Авроры неожиданно воскресила перед ним иллюстрации, изображавшие женщин, обутых, даже когда они были полуголыми, в туфли с непомерно высокими каблуками, а то и в ботинки со шнуровкой по старинной моде, что тогда сильно удивило его.      - Маньяки бывают всех сортов, малышка, - уклончиво отозвался он в надежде, что Аврора сама продолжит разговор.      Однако она задумалась, словно чем-то обеспокоенная, допила стопку, посмотрелась в зеркальце, поправила кудряшки на висках и распрощалась.      Эпизод, смутивший Аврору, произошел прошлой ночью. С давних пор девушки из экономии занимали одну комнату и нередко обе сразу уходили с парнями.      Случалось даже, ехали вчетвером, с двумя кавалерами, и машина их подолгу стояла где-нибудь на лоне природы. Тем не менее были темы, которые они избегали затрагивать.      Насчет вчерашнего Мейбл довольно ясно дала понять, что не желает входить ни в какие объяснения.      Она была, в общем, миловидная, несмотря на длинное, чуточку лошадиное лицо с жесткими чертами: как у всех рыжих, оно отличалось свежестью. Со временем ей предстояло, вероятно, стать похожей на Элинор, но мужчины этого не знали - их не интересовало, какой она будет в пятьдесят лет.      Аврора ездила обедать в Кале с одним приятелем, у которого была машина, и вернулась лишь к часу ночи.      Обычно она возвращалась еще позже, что на этот раз почувствовала себя плохо после коктейлей, выпитых в баре на границе.      Войдя в комнату, она удивилась: Мейбл нет, постель подруги не разобрана. Затем, уже раздеваясь, заметила, что дверца ее, Авроры, шкафа приоткрыта, и подумала, что эта потаскушка Мейбл опять стащила одно из ее платьев, хотя роста обе были не совсем одинакового.      Однако все платья оказались на месте. Не хватало другого - пары вечерних туфель на очень высоких каблуках, купленных несколько недель назад по случаю вечера с танцами.      Проходя по уснувшему дому, где свет в коридорах никогда не выключался полностью, Авроре не пришло в голову посмотреть под двери и поинтересоваться, спят остальные жильцы или нет.      Этим вопросом она задалась, лишь убедившись, что в шкафу Мейбл все на месте. Следовательно, она в том же, что и днем, - в голубой шерстяной юбке и красном свитере. Но ведь трудно поверить, что при всем своем безвкусии она все же решилась бы выйти в красном свитере и вечерних туфлях!      К тому же пальто и сумочка ее на месте.      Аврора в трусиках и лифчике открыла дверь, выглянула в коридор, и как раз в эту минуту Мейбл в одних чулках и с пресловутыми вечерними туфлями в руке вынырнула из комнаты Джастина Уорда. Она была полностью одета, но бледнее, чем всегда, и явно не в своей тарелке.      - Как дела, крошка?      - Заткнись, пожалуйста!      - Ого! Сама берет мои туфли, а я заткнись!      - На, держи свои туфли! Я не проносила их даже четверть часа и не могла их испортить: на улицу не выходила. К тому же они мне жмут.      - А зачем тогда брала? Думаешь, они идут к твоему свитеру и юбке на каждый день?      - Это мое дело.      - В любом случае поздравляю: у тебя тонкий вкус...      От вони тебя там не тошнило?      - Замолчишь ты или нет?      Неожиданно Мейбл, обычно такая невозмутимая, бросилась на кровать, но не разрыдалась, а лишь уставилась в стенку, стиснув зубами скомканный носовой платок.      - Он зашел за тобой сюда?      - Аврора, умоляю...      - Как тебе угодно. Дело действительно не мое: ты вольна спать с кем захочешь.      - Я не... - начала Мейбл, но, увидев, что подруга удивленно воззрилась на нее, прикусила губу и замолчала.      - Но чем же вы занимались, если не этим?      Мейбл взяла себя в руки и поднялась. Лицо у нее стало упрямое, напряженное, но взгляд был по-прежнему какой-то неподвижный. Она начала раздеваться, потом спохватилась, быстро запустила руку за пазуху, что-то вытащила и сунула в сумочку. Аврора, стоявшая к подруге спиной, но наблюдавшая за ней в зеркало, была почти уверена, что это пятидесятидолларовая бумажка.      Утром, когда Аврора звонила из холла по телефону, а Мейбл ожидала ее, сидя на банкетке, вниз спустился Джастин Уорд. Он даже не взглянул на Мейбл. По своему обыкновению, не сказал ни слова и удовольствовался тем, что пальцем коснулся шляпы.      Знал ли Чарли, для чего нужны высокие каблуки?      Случайно или нарочно умолчал об этом?      Как бы то ни было, Мейбл и в следующие дни не выдала своего секрета, но однажды вечером, когда она отлучилась, Аврора покопалась в шкафу подруги и обнаружила под бельем пару ненадеванных черных лаковых туфель с каблуками еще выше, чем у нее самой.                  ***            - Капкан скоро будет готов, - ехидничал каждый вечер Джеф Саундерс, нечасто обновлявший свои остроты.      Наконец он смог объявить:      - Капкан готов!      Работы в бильярдной завершились. Старый Скроггинс в обвислых брюках занял свое место у стойки. На стенах снова висели почерневшие картины, вдоль стен на своего рода подушке выстроились в ряд стулья для тех, кто пожелает следить за игрой. Пива по-прежнему не подавали, но газета сообщила, что некий Джастин Ч. Уорд, владелец недвижимости, подал соответствующее прошение и вопрос рассматривается.      Это означало, что соседям, коммерсантам или отцам семейств предлагается представить свои возражения против выдачи патента. Обычно это делалось путем сбора подписей на петиции, передававшейся из рук в руки.      В прошлый раз инициатором такой петиции со всей решительностью выступил Честер Нордел, опубликовавший текст ее в своей газете. Однако в субботу, последовавшую за подачей прошения, "Часовой" не напечатал ни строчки на этот счет.      В нормальных условиях Чарли сказал бы свое слово.      Бильярдная в двух шагах от бара, выдача нового патента не может не отразиться на делах итальянца, и ему сам Бог велел выступить с протестом, подписанным его приятелями и клиентами. Так бывало всегда. Это честная война. Его спрашивали:      - Неужели смолчишь, Чарли?      - Посмотрим, - уклончиво отвечал он.      - Сознайся, струсил малость?      Не правда! Джастин не страшил, а скорее интриговал бармена. Кроме того, Чарли, видимо, испытывал смутное беспокойство, объяснявшееся не только личными мотивами. Небо, насыщенное электричеством, тоже ведь вселяет тревогу, хотя порой это замечаешь лишь после того, как грянет гроза.      Джастин Уорд нес в себе некую опасность, только вот какую и для кого - это было еще не ясно.      Маленькая деталь, может быть смешная, но многозначительная. Все знали, что Чарли ревнив. Ревновал он, конечно, не Джулию. Она проводила все время в кухне у него за спиной и не давала ему повода для опасений.      Нет, он ревновал своих приятелей и клиентов, ревниво охраняя, если хотите, свой авторитет в квартале. Законное чувство! Он сознавал свой вес и не любил, когда люди без его ведома снюхиваются в его же баре.      Майк был не Бог весть какой выгодный клиент: заглядывал лишь по субботам и, задолжав, долго, порой в течение недель, расплачивался по частям.      Тем не менее в прошлую субботу Чарли задела перемена в отношении Юго к нему и к собутыльникам, - перемена, в которой нельзя было не усмотреть влияния У орда.      Обнаружилась она не сразу. Майк, как обычно, сидел в своем углу спиной к стене и постепенно накачивался.      Разглагольствовал о снеге - он, мол, здесь не такой, жестче, чем "у них в краях", - и о крестьянах, которые, во всем белом, стекаются там по воскресеньям в церковь.      - Послушать тебя, Юго, так крестьяне у вас одеваются в белое и ходят к обедне в ночных рубахах, - поддел его Саундерс, тоже пропустивший не один стаканчик.      - В белом, белом из овечьей шерсти. Сапоги тоже белые, вот докуда, и с лентами.      Он ткнул пальцем в середину бедра и понес что-то о колоколах и вызолоченных колокольнях.      - Выходит, у вас колокольни золотом кроют? Вот ты бы и слазил на одну, благо на обезьяну смахиваешь, да набил бы себе карманы, прежде чем сюда ехать.      Уорд тоже был при этом - сидел у другого края стойки, и Майк, раньше только смеявшийся в ответ на подобные шутки, сегодня посмотрел вокруг с явными признаками закипающей злобы. Оскалил клыки, если можно так выразиться. Но тут вошли новые посетители, и на некоторое время о Юго забыли.      Он продолжал пить в одиночку, рассказывая свои истории себе самому, но с его потемневшего лица стерлась широкая детская улыбка - теперь оно выражало обиду.      В десять Джастин расплатился и ушел; шаги его прозвучали по тротуару, затем в доме Элинор хлопнула дверь.      - Улетел, ворон! - бросил кто-то из завсегдатаев.      - Если он ищет падали, то здесь ее не найдет, - поддал жару другой.      Чарли случайно глянул на Юго и остолбенел: лицо у того пылало неподдельным гневом, тяжелые кулаки, лежавшие на стойке, были сжаты.      Неужели он взбесился потому, что дней десять проработал на У орда? Уж не проникся ли он собачьей преданностью к тому, кто его кормит?      - Кар! Кар! Кар!      Все повернулись к Юго, но тот с угрожающим видом продолжал каркать.      - Эй, ты, кончай! О чем это ты каркаешь? По-человечески говорить не умеешь, что ли?      Когда Майк доходил до такого градуса, он часто забывал даже немногие английские слова и что-то лопотал на никому не понятном языке, размахивая чудовищными ручищами.      - Кар! Кар! Кар!      - Смени пластинку, Юго! Надоело.      - Ах вы... Кар! Кар! Кар?      Сперва окружающие смеялись, потом смех зазвучал натянуто: Юго разошелся не на шутку. Все поняли, что он по-настоящему взбешен, и чуточку струхнули: такой четверых запросто уложит.      - Хватит, Юго. Допивай-ка свое да отправляйся спать.      И тут, с акцентом, до неузнаваемости искажавшим слова, он издевательски затвердил:      - Пей-свое... Пей-свое... Пей свое-все-до-дна...      Зачарованный ритмом фразы, он повторял ее на разные лады, как фугу.      Однако эти слова приобретали в его толстом черепе особый, понятный лишь ему смысл, и он все свирепей посматривал на стены, посуду, пока наконец, до предела взвинченный своим речитативом, не выхватил бутылку из рук Чарли и не припал губами к горлышку.      В какой-то мере Юго, несомненно, ломал комедию.      Он сознавал, что наводит на всех страх, что от него ждут взрыва и он должен не обмануть ожиданий. Однако волосы, прилипшие к потному лбу, и гримаса, искривившая ему губы, когда, оторвавшись от бутылки, он на мгновение обвел глазами лица собравшихся, - это уже, безусловно, не было игрой. И, раскрутив бутылку, он изо всех сил запустил ею в стену.      - Пей-свое-все-до-дна.      Остановить его никто не осмелился. Провожаемый молчанием, он, пошатываясь, направился к двери и зашагал домой.      - Пей-свое-все-до-дна...      И уже удаляясь, в последний раз с надрывом, но издевательски выхаркнул:      - Пей-все-свое-ты-раб-у-нас-в-краях.      Когда по дому потянуло морозным воздухом и дверь с грохотом захлопнулась, все почувствовали облегчение.      Несколько секунд люди смотрели друг на друга, как будто стараясь сохранить прежнюю позу; затем истерия чуть не стала всеобщей. Саундерс - никто и не подозревал, что он настолько пьян! - сполз с табурета, театрально развел руками и заорал:      - Джентльмены, один уже в капкане! Мерзавец отхватил-таки свое! Кто следующий?      - Заткнись, Джеф!      - Кто следующий?      - Заткнись, идиот!      Саундерс, более смирный, чем Юго, унялся почти мгновенно. Усмехаясь - он был доволен своей шуткой, снова, хоть и не без труда, вскарабкался на табурет.      - Может быть, я сам, верно, Чарли, скотина ты этакая? Налей-ка мне!      У всех было такое ощущение, словно в этот вечер что-то надломилось.                  Глава 5            Небо было затянуто тучами, дул ветер, снег подтаивал. Заложив крутой вираж и вылетев на улицу, машина в последний раз рванулась вперед, протяжно загудела и, вздрагивая, затормозила у бара Чарли. Даже не разглядев ее нью-йоркского номера, всякий догадался бы, что прибыла она издалека. Это был большой темный "Бьюик" с цепями на скатах, залепленный талым снегом и грязью, но в его салоне цвета морской волны царили чистота и уют, как в гостиной. Автомобилю, несомненно, пришлось пробиваться сквозь туман: фары были включены и в серой полумгле походили на два огромных, лихорадочно блестящих глаза.      Джим Коберн легко - он привык к этой гимнастике - выбросил свое трехсотфунтовое тело за дверцу на тротуар и не успел еще распрямиться, как из машины в свой черед вылез незнакомый Чарли молодой человек. Судя по перебитому носу и опухшим векам, Коберн, как обычно, подобрал его в каком-нибудь зале для бокса у себя в квартале.      Несмотря на сумеречный свет, было уже около половины двенадцатого утра. Минуту назад Джастин еще сидел на своем месте в баре с развернутой газетой и стопочкой джина под рукой. Узнав машину и Коберна, Чарли раскрыл рот и радостно вскрикнул:      - Джим!      Но даже этих секунд, на которые отвлекался бармен, Уорду хватило, чтобы исчезнуть. Пока Джим входил, Чарли слышал, как открылась дверь туалета, расположенного в глубине зала, и машинально подумал, что Уорд впервые заходит туда - Хэлло, Чарли, куколка моя!      Голос у монументального Коберна, всегда свежевыбритого, ухоженного и щеголявшего крупным бриллиантом на пальце, был таким хриплым и скрипучим, что напоминал скрежет раскалываемого зубами ореха. Своего спутника он представил с видом человека, не слишком недовольного своей находкой.      - Джон Пятерня, славный паренек. Он напомнит тебе доброе старое время. Твоя жена в кухне? Здорова?      Надеюсь, она сготовит нам фирменные спагетти и мы отведаем их в семейном кругу?      Коберн навещал Чарли каждые полгода или год, и каждый раз это был праздник. Однако сегодня бармен был чем-то озабочен.      - У тебя что-то стряслось, мой мальчик?      Коберн не ошибся. Чарли посмотрел на табурет, с которого слез Джастин, на развернутую газету, оставленную им на стойке, потом на дверь туалета - она была приоткрыта.      - Извини. Я сейчас.      Туалет оказался пуст, и Чарли заглянул в кухню.      - Никого не видела? - спросил он Джулию, которая, наклонившись, сажала в духовку пирог.      - Кто-то прошел у меня за спиной. Я решила, что это ты или тот, кто нам возит пиво.      - Коберн приехал, - объявил Чарли и распахнул дверь, выходившую на аллейку.      Это были задворки квартала, а заодно и Главной улицы, примыкавшей к нему на известном протяжении.      По этой узенькой дорожке, немощеной и заставленной мусорными баками, еле-еле мог проехать грузовик. Вот и сейчас у служебного входа в магазин стандартных цен разгружался большой желтый фургон.      - Никто не проходил, ребята?      - Тип в синем пиджаке и серой шляпе?      - Он самый.      Грузчики указали направление, но слишком поздно: едва Чарли повернул голову, Уорд, стоявший, словно в засаде, у конца аллейки, тотчас пустился наутек, как пойманный с поличным мальчишка.      Чарли вернулся к Коберну, погруженный в раздумье.      - Даже пальто не взял, - буркнул он, заметив на вешалке толстое мышино-серое пальто.      - Ты о ком?      - Об одном типе, который был здесь, когда подъехала твоя машина, и молча смылся, словно у него живот схватило. итальянец то распахивал дверь бара, осматривая улицу в обоих направлениях, то бросался в кухню.      Он опять осведомился у грузчиков:      - Не появлялся тут этот тип?      - Да. Прошел мимо минуты две назад.      - Куда?      - Вон туда.      Значит, двинулся к дому Элинор. Чарли еще раз набрал номер, изменил по возможности голос.      - Мистера Джастина Уорда, пожалуйста.      - Опять вы? Его нет дома. Дайте мне заниматься хозяйством.      За ближайшим к кухне столиком Джулия кормила приезжего парня. Затем у стойки устроился Саундерс в белой робе.      - Джастина не видел?      - Только что встретил.      - Где?      - Свернул на Главную и направился к муниципалитету.      Здание, именовавшееся так торжественно, на самом деле представляло собой угловой дом с башенкой на крыше и сараем для пожарных насосов. Канцелярии располагались наверху, а первый этаж был отведен под полицейский участок: там толпились постовые и за деревянным барьером восседал дежурный.      Чарли чуть было не позвонил ему, чтобы навести справки, и жаль, что не сделал этого: он с удовлетворением узнал бы, что не ошибся. Устав играть в прятки за домами, где ему мешал разгружавшийся на аллейке фургон, Уорд бродил теперь вокруг участка. Он по-прежнему был в одном пиджаке и промерз. Время от времени вынимал из кармана сигарету и заворачивал куда-нибудь за угол, чтобы прикурить. Полицейские не обращали на него внимания: по фасаду стена муниципалитета образовывала довольно широкий выступ, и прохожие частенько присаживались на него.      - Рассказывай, дорогуша.      - Чуть позже, - отозвался Чарли, указывая глазами на Саундерса.      Он наблюдал за бильярдной, где Скроггинс тоже включил свет. Около половины первого старик подошел к настенному телефону. Звонил, безусловно, Уорд - интересовался, наверно, не уехала ли нью-йоркская машина.      Спросил, должно быть, еще о чем-то, потому что Скроггинс отошел к окну, словно для того, чтобы посмотреть номер автомобиля, потом опять взял трубку.      - Будь у тебя его фотография, все было бы просто.      - Представь себе, мне как-то в голову не пришло попросить ее, - съязвил Чарли.      Он нервничал.      - А разве так трудно его снять, когда он проходит по улице? Неужто у тебя нет приятеля с фотоаппаратом, который взял бы это на себя?      Джастин звонил старому Скроггинсу из аптеки напротив муниципалитета. Там же воспользовался случаем, взял сандвич с сыром и съел стоя, не отрывая глаз от двери.      Откуда Уорду было знать, что у Коберна, тоже приятеля Чарли по Бруклину, время от времени бывали дела на канадской границе и он непременно делал крюк, чтобы поесть спагетти, приготовленные Джулией?      В два часа, когда Джастин вновь занял свой наблюдательный пост на подступах к муниципалитету, где его прикрывали пистолеты полицейских, он заметил старый "Студебеккер" с человеком в охотничьей куртке за рулем.      Рядом с ним сидел парень из "Бьюика" - Уорд узнал его по перебитому носу. Они ехали в направлении, противоположном тому, каким двигался Джастин, прибыв в город: миновали мрачный провал - район кожевенного завода - и поднимались по Вязовой к "Четырем ветрам".      Он опять рискнул и осторожно углубился в аллейку, готовый в любой момент повернуть назад. В серой полумгле, среди отходов и мусорных баков, он походил на кота, крадущегося по водосточному желобу.      "Бьюик" все еще стоял у тротуара перед баром, не считая которого на улице светились еще четыре витрины: у старьевщика, в типографии, где лампы были особенно ярки, в кафетерии на углу и, наконец, запыленные тусклые окна его собственной бильярдной.      " Джиму Коберну пришлось долго настаивать и пустить в ход весь свой авторитет, прежде чем Джулия согласилась сесть за стол вместе с мужчинами. Чарли выставил плетеную бутыль с кьянти - не из Калифорнии, а из Италии.      - Сначала я принял его за голодранца и не удивился бы, увидев, что он побирается на улицах. Но тут Кеннет получил письмо из ФБР...      - Кстати о шерифе. Он тебя по-прежнему не трогает?      - Он мой друг... А сейчас я убедился, что Уорд чего-то опасается. Уж не тебя ли?      Коберн улыбнулся, всем своим видом показывая: он - из Нью-Йорка и смотрит на вещи с точки зрения жителя большого города. Чарли, конечно, мировой парень и устроился в жизни не так уж плохо, но в конце концов поддался атмосфере провинциальной дыры. Сам Коберн сейчас незаметно проворачивал крупное дельце, вернее, его проворачивали приятель Чарли и молодой боксер, а Джим лишь изредка поглядывал на часы.      - Если он опасается меня, то здесь ошибка: я ничего не имею против твоего таракана. Я его даже не знаю и вообще ни на кого зла не держу. Он, наверно, спутал меня с кем-нибудь, и будь он тут, я угостил бы его стаканчиком. Я ведь свойский парень, верно, Джулия, красавица моя? Что нового, детка? Скажи-ка, разве ты была не с животиком, когда я заезжал прошлый раз?      Джулия покраснела.      - Была, только ничего не получилось. Видно, прошло мое время.                  ***            После долгих колебаний Уорд двинулся вдоль Главной улицы, прижимаясь к стенам, беспрестанно оборачиваясь и заглядывая в витрины. Дойдя до ее конца, он решительно, как бросаются в реку, повернул к кожевенному заводу и торопливо, почти бегом пересек квартал, слыша за спиной, на тротуаре, лишь эхо своих шагов.      Миновал дома, выстроившиеся более или менее ровной линией, помесил грязь на тропинке и приблизился к еле освещенной лачуге.      О том, что югославки не поймут его, он не подумал.      А может быть, надеялся, что теперь, когда работа в бильярдной завершилась, Майк торчит дома или нанялся где-нибудь поблизости. Обе женщины встретили его дружелюбно, но без всякого любопытства; та, что помоложе, даже не отняла ребенка от груди.      - Не знаете, где он сегодня работает?      Напрасно Уорд на все лады коверкал слово "работать", показывал жестами, как малярничают и пилят дрова: ответом ему был только смех Елицы.      Юго не было, и дома явно не знали, ни где он, ни когда вернется. Итак, рассчитывать на помощь гиганта не приходится, бродить целый вечер вокруг участка невозможно.      Тогда Уорд впервые завернул в "Погребок", сомнительное заведение с грязным полом и вызывающе красным освещением. Завернул с одной целью - выпить чего-нибудь горячего покрепче и снова позвонить Скроггинсу Пока он стоял у аппарата, радио жужжало ему в ухо рождественский гимн.      - Машина все еще на месте, Скроггинс?      - Подождите, взгляну Да Только ее почти не видать - совсем стемнело Уорд, поколебавшись, набрал номер меблирашек и по голосу ответившей ему Элинор понял, что она не в духе - Наконец-то! Вам уже несколько раз звонили.      - Кто?      - Не сказали. Что отвечать, если позвонят снова?      - Ничего.      Джастин чуть было не отправился бродить по мирным, обсаженным деревьями улицам Холма, но сообразил: машина с зажженными фарами, бесшумно скользящая по снегу, выследит и настигнет его там, как кролика Нет, лучше уж толпа на Главной улице, где он будет для согрева заходить в магазины, пропахшие свежей хвоей и оглашаемые одними и теми же елейными песнопениями Проходя мимо офиса шерифа, он кое-что придумал.      В офисе наверняка тепло В ту ночь, когда Уорд угодил туда, ему пришлось снять пиджак. Кеннету он что-нибудь наплетет шериф - не из сообразительных, а кресло у него удобное.      Он вошел, заранее испытывая облегчение, но застал только Бриггса. Помощник шерифа надевал фуражку.      - Вам шефа? Вернется только к ночи, а может, сегодня его и вовсе не будет. Он за городом. Приходите завтра, если, конечно, я не могу его заменить. Но тогда поторапливайтесь - меня ждут.                  ***            Встречаясь, Джим и Чарли подолгу засиживались за столом. Вот и сейчас Коберн сочувственно слушал, выпятив живот и ковыряя зубочисткой во рту.      - Повторяю, устрой так, чтоб его сфотографировали Пришлешь снимок, я свяжусь с ребятами, и мы живенько выясним, все ли с ним в порядке. Кстати, что слышно о Луиджи? Кажется, дела у него идут со скрипом.      Раздался стук: багажник "Бьюика" открыли и закрыли. Джо вернулся из Кале и, не стряхнув снег со шляпы, вошел в бар, сопровождаемый Мануэлем, приятелем Чарли.      - Опять сыплет, босс. На обратном пути хватим лиха.      - Сделано?      Джо только кивнул: разве могло быть иначе?      Чарли, зайдя за стойку, чтобы наполнить стаканы, спросил Мануэля:      - Минутка найдется?      Он, видимо, хотел поговорить с ним насчет Джастина.      Уж не стало ли это у бармена манией, как всем своим видом дал ему понять Коберн?      - Сегодня нет, старина. Тороплюсь домой: велел своему приказчику ждать меня - вечером будем расставлять товар.      Коберн отвел его в угол, вытащил толстый бумажник и по-особенному пожал Мануэлю руку.      - Благодарю. В любое время к вашим услугам.      - Не откажусь. Чарли вас известит. А теперь, Чарли, красавчик ты мой, не подумай, что я у тебя соскучился, но нам ехать всю ночь.      Он зашел в кухню, расцеловал Джулию и, возвращаясь назад мимо стойки, сунул в карман плоскую бутылку.      - Не возражаешь?      Когда Джастин вновь отважился выйти на аллейку, окончательно стемнело, и он не раз натыкался на неожиданные препятствия, в том числе на консервные банки, которые громко дребезжали под ногами. Наконец, собравшись с духом, он высунул нос на улицу, где освещены были теперь только четыре здания: типография закрылась, и Честер Нордел вернулся к себе на Холм.      Пиджак на Джастине отсырел и стал как ледяной"      Живот порой так схватывало, что У орд останавливался и прислонялся к стене.      Обойдя вокруг дома Элинор, он увидел на кухне хозяйку в фиолетовом халате, беззвучно повернул ключ в замке, на цыпочках поднялся по лестнице и очутился в теплом мраке своей комнаты, пропитанной запахом его тела.      Вцепившись в штору, он посмотрел в окно. На тротуаре и мостовой пусто: ни прохожих, ни даже бездомной собаки, только на фоне четырех освещенных витрин под северо-западным ветром косо падают хлопья снега.      Уорд собирался полежать всего несколько минут, грея руками живот, а потом встать и выпить чего-нибудь горячего, но тут же впал в полузабытье, прерываемое спазмами, от которых его подбрасывало, хотя он так и не мог стряхнуть с себя оцепенения.      Окончательно придя в себя, он увидел разводы обоев - на стену падал свет уличного фонаря. Уорд бросился к окну, ничего не заметил и сообразил, что уже девятый час: освещенными остались только три витрины - закрылся кафетерий. Еврей-старьевщик, окна у которого были забраны прочной решеткой, оставлял в витрине свет на всю ночь.                  ***            Чарли у себя в баре томился желанием потолковать с кем-нибудь о Джастине, лучше всего с заведующим почтой, но тот почему-то в этот вечер не появился.      Посетителей вообще почти не было, видимо из-за погоды, и Чарли поглядывал то на мышино-серое пальто, все еще не взятое с вешалки, то на бильярдную напротив.      Наконец, в последний раз позвонил Элинор:      - Уорд вернулся?      - Оставьте меня в покое или я выключу аппарат! Нет его, понимаете, нет. И он велел сказать, что не знает, когда вернется. Удовлетворены?      Джастин, прильнув к двери, слушал. Девушки были у себя и по привычке оставили дверь открытой: они уверяли, что так теплее. В комнате слышались приглушенные звуки радио и - чуть громче - голоса, но Уорд не давал себе труда связывать между собой обрывки доносившихся до него фраз.      Сидя на кровати и по-портновски поджав под себя ноги, Аврора шила. Мейбл писала письмо, но оно никак не получалось.      - Право, не знаю, что написать. О чем бы ты рассказала ей на моем месте?      - Она - твоя мать. Моей давно уже нет.      - Но я же должна черкнуть хоть несколько строк о Рождестве!      - Кстати, что будем делать сегодня вечером?      - Норман тебя не приглашал?      - Еще нет. Вероятно, вынужден провести вечер с семьей.      - Не съездить ли нам в Кале?      - Для этого надо найти кого-нибудь с машиной.      Она вскинула голову и прислушалась.      - Ты ничего не слышала?      - Нет.      - Вроде треск какой-то.      В эту минуту Аврора первой увидела, как в дверном проеме возникла фигура Джастина Уорда. Она чуть не вскрикнула - так ее напугало его бескровное лицо, словно вынырнувшее из полутьмы коридора.      - Мейбл! - выдавила она.      Мейбл, в свою очередь, обернулась. Взгляд ее застыл.      Она не произнесла ни слова, не шевельнулась - У орд показался девушкам привидением. Может быть, просто потому, что обе думали - его нет дома: пять минут назад они слышали, как хозяйка ответила по телефону, что не знает, когда он вернется.      Джастин был без галстука и воротничка, из-под расстегнутого жилета выглядывали подтяжки. Вернулся он, видимо, уже довольно давно, потому что на ногах у него были шлепанцы, а волосы растрепаны, как после сна.      Казалось, ему трудно говорить, и он жестами, вернее, всем своим видом требует, чтобы Мейбл отправилась с ним. Но она молчала, сжимая в руке перо, и он, раскрыв рот, наконец произнес:      - Зайдите ко мне на минутку, хорошо?      Позже Аврора рассказывала подруге:      - Ты была как загипнотизированная. Я тебе подаю знаки - не ходи, а ты встаешь, берешь с кровати свою шаль - и к дверям.      Мейбл была в белом пеньюаре. Она проследовала за Джастином по коридору, вошла к нему в комнату. Прежде чем закрыть дверь, Уорд указал на стол, где заранее положил пятидесятидолларовую бумажку.      - Побудьте со мной - и только, - прохрипел он. - Я болен. И, боязливо взглянув в окно, добавил:      - Мне нехорошо.      Она дала ему закрыть дверь. Взглянула на постель, еще хранившую отпечаток его тела.      - Почему же вы не ложитесь?      - Не могу больше оставаться один.      - Вы больше не один, - не слишком ласково отозвалась она.      - А вы не уйдете? Даже если у меня температура?      Даже если вам кажется, что я немножко не в себе? Тогда ступайте скажите подруге, что я заболел, а вы за мной ухаживаете. Пусть она вас не беспокоит.      Мейбл подчинилась. Джастин вышел вместе с ней в коридор, чтобы послушать, что она скажет, и увериться, что она вернется. Войдя к себе и став спиной к двери, девушка поднесла палец к губам, но это не помешало Авроре громко заявить:      - Надеюсь, ты к нему не пойдешь? Он же псих, разве не видишь?      - Он болен.      - Вот те на!      - Надо же кому-то за ним присмотреть!      Она торопливо достала пальто. Аврора вспомнила про новые туфли в ящике шкафа и удостоверилась, что подруга не берет их с собой.      - Что у вас там, наверху, происходит? - донесся с первого этажа голос Элинор Адаме.      - Мистеру Уорду нехорошо, мэм. Я поухаживаю за ним.      - Он вернулся?      - Разумеется.      - Ты не ошибаешься? Передай ему, что его все время требуют к телефону. Пусть выяснит, кто звонит.      Наконец Джастин, так и не сказав ни слова, закрыл дверь за собой и Мейбл.      - Укладывайтесь, - распорядилась она, отворачиваясь к окну. - Когда ляжете, приготовлю вам грелку. Печень?      - На улице никого?      - Я вижу только старого Скроггинса - он закрывает ставни.      Итак, на всей улице освещенными остались лишь лавка старьевщика да бар Чарли.      - Часто такое с вами? К врачу обращались?      - Я этим всегда страдал.      - А у меня вот не печень, а живот, особенно когда пью коктейли.      - Смотрите в окно.      Она решила, что он стесняется, и, пожав плечами, подчинялась. Услышала, как он разделся и лег.      - Мне можно повернуться?      - Ненадолго. Скажете, если на улице кто-нибудь появится.      - Никого там нет. Старый Скроггинс вернулся в дом.      - И все-таки понаблюдайте.      - Значит, грелку не надо?      - Чуть позже. Машины не заметили?      - Нет.      - И у Чарли, напротив, тоже ни одной? Точно?      - Нигде ничего, кроме снега. Доктор не прописал вам успокаивающего?      - Я целый день его принимаю.      - Вы ели?      - Нет.      - Вам что-нибудь сготовить?      - Стойте у окна.      - Сесть хотя бы можно?      Она подтащила к себе стул и боком села на него, по-прежнему отгибая рукой штору. Пятидесятидолларовой бумажки на столе не коснулась - наверно, ждала, что Уорд вспомнит о кредитке и попросит ее взять.      - Вы странный человек. Я вас побаиваюсь.      - Знаю.      - Тогда почему вы такой? Сознайтесь: вы нарочно ведете себя так?      - Нет, ненарочно. Следите за улицей. Я слышу шум.      - От Чарли вышли два клиента. Направляются в другую сторону.      - Узнаете, кто это?      - Нет, освещение слишком слабое. Вы кого-нибудь опасаетесь?      - Может быть.      - Почему?      Она говорила тихо, как с больным, сожалея, что он не дает ей выйти и сварить кофе. Рука ее, отгибавшая штору, начала неметь.      - Вы из Нью-Йорка?      - Нет.      - Со Среднего Запада?      - У меня что, тамошний акцент?      - Пожалуй. Впрочем, трудно сказать. Выросли в маленьком городе?      Он не ответил.      - Опасаетесь, как бы не стало известно, кто вы?      Сидели в тюрьме?      - Нет.      Мейбл гнула свое, но не слишком настойчиво: так работают над шитьем - лишь бы время шло побыстрей.      - Боитесь угодить за решетку?      - Нет.      Она не сомневалась: Уорд говорит правду. Время от времени лицо его искажалось, и он хватался за правый бок.      - Почему вы не хотите, чтобы я дала вам попить горячего?      - После, когда Чарли закроет бар.      - Да там наверняка никого уже нет.      С полчаса Джастин лежал, уставившись в потолок, но всякий раз, как Мейбл собиралась отпустить штору, он останавливал ее.      - Чарли погасил свет.      - А кто идет по улице?      - Саундерс. Узнаю его спину. А теперь слышу, как открылась и захлопнулась дверь.      Штукатур жил на той же улице, позади своей заставленной стремянками мастерской.      - Могу я теперь сварить кофе?      - Да.      Вернувшись с кухни, она застала его у окна, где он дрожал в своей пижаме.      - Зачем встали? Сейчас же ложитесь.      Он повиновался, медленно выпил кофе и попросил дать ему пилюли: они у него в жилетном кармане.      - Мне тоже можно выпить кофе?      - Да.      Наступило молчание. Они слышали, как улеглась Элинор, вернулся и шумно приготовлялся ко сну молодой служащий. Затем Аврора тоже закрыла дверь, и теперь тишину нарушало лишь урчание машин, изредка доносившееся с Главной улицы.      Уорд по-прежнему смотрел лихорадочными глазами в потолок; на щеках у него проступили красные пятна - явный признак температуры; Мейбл дремала, бросая иногда для его успокоения беглый взгляд на улицу.      Она спрашивала себя, когда же он заснет и ей можно будет вернуться к себе. И все время думала о пятидесятидолларовой бумажке на столе.      - Купили? - тихо спросил Джастин, не глядя на нее.      Она сразу поняла и отвернулась. Но, чувствуя, что он с затаенным дыханием ждет ответа, пробормотала наконец:      - Да.      Минуты шли одна за другой, похожие на медленно падающие капли. Потом с кровати совсем тихо - от страха или стыда? - донеслось:      - Принесите их, ладно?      Услышав, как подруга что-то ищет в темноте, Аврора проснулась. Ничего не сказала, не пошевелилась, но поняла, что Мейбл открывает ящик с туфлями, догадалась даже, что та взяла в шкафу узенький кожаный ремешок.      Это произвело на нее такое впечатление, что она просто оцепенела и пролежала без сна больше часа, пока не услышала в комнате шорох одежды.      - Это ты? - спросила она, не решаясь сказать Мейбл, чтобы та зажгла свет.      - Я, - устало отозвалась Мейбл. И добавила:      - Заснул.                  Глава 6            Чарли поговорил об этом только с заведующим почтой: он знал, что тот не поднимет его на смех. Маршалл Чалмерс был южанин из-под Атланты в Джорджии. Он один снимал шляпу, когда в баре появлялась женщина, даже когда Джулия на минутку выходила из кухни помочь мужу; замечали также, что он вздрагивал всем телом, если Дженкинс, негр-рассыльный из аптеки, садился рядом с ним, хлопал его по плечу и бросал:      - Хэлло, старина Марш!      Чалмерс был холостяк, но с девушками не водился и редко ходил на вечеринки. Раз в неделю он отправлялся на машине в Сент-Стивенс по ту сторону границы, напротив Кале, где у него, по слухам, жила приятельница, но никогда не рассказывал о ней, а если на этот счет отпускались шуточки, сразу хмурился. Почти всегда у него под мышкой торчали книги необычного формата и без пестрых переплетов.      - Это мазохизм, - ответил он, когда Чарли рассказал ему о туфлях на высоком каблуке. Снял очки, протер толстые стекла и смущенно пояснил:      - Понимаете, мазохист получает наслаждение, когда его унижают, бьют. От Уорда я ожидал бы, скорее, прямо противоположного. Его легко принять за садиста.      Неудачники, подавленные сознанием своей неполноценности, часто склонны брать реванш на проститутках.      - Мейбл не проститутка.      - Вы правы, - согласился Чалмерс.      Чувствовалось, однако, что как южанин он смотрит на вещи по-иному.      - Во всяком случае, ему несладко. Не хотел бы я оказаться в его шкуре.      - Он нас ненавидит.      - Возможно. Даже вероятно. Но ненависть его не направлена лично против вас, меня или кого-то еще из встреченных здесь. Она носит более всеобъемлющий характер, и я не удивляюсь, что он в ней замкнулся.      - Пытается за что-то всем отомстить, так?      - Если хотите.      Но на другой же день попытка столковаться с Чалмерсом окончилась для Чарли унизительной неудачей. Уорда не видели уже двое суток: он не выходил из своей комнаты у Элинор Адаме. Врача вызвать отказался и не пускал к себе никого, кроме Мейбл.      Утром она зашла за его пальто к Чарли, всем своим видом показывая, что не склонна к разговорам.      - Ему лучше?      - Немного.      - Скоро он начнет выходить?      После истории с каблуками и объяснений почтаря Чарли в известном смысле проникся уважением к рыжей маникюрше, в которой раньше видел только девчонку.      Он словно пытался прочесть у нее на лице и в глазах разгадку чего-то таинственного и чуточку страшного; так же теперь смотрела на подругу и Аврора.      - Он не сказал тебе, чего боится?      - Он со мной не откровенничал.      Мейбл отказалась от стопочки, предложенной Чарли, и он вернулся к мыслям о фотоснимке. Он видел у почтаря аппарат последней марки, "Лейку", и, когда Чалмерс заглянул вечером в бар, итальянец спросил, даже не предполагая, что может нарваться на отказ:      - Вас не затруднит сфотографировать Джастина, когда он будет проходить по улице?      Южанин, казалось, понял не сразу.      - Вы хотите сказать, без его ведома?      - Разумеется. Не думаю, чтобы такой человек запросто давал себя фотографировать.      Почувствовав, что начал неудачно, Чарли пустился в объяснения и запутался еще больше:      - Хочу, понимаете, послать снимок друзьям: вдруг они разузнают, кто он такой? Откуда нам известно, не опасен ли он? Вы сами вчера согласились, что он нас ненавидит. При хорошем аппарате снять из-за двери ничего не стоит.      - Я не могу этого сделать, - сухо отозвался Чалмерс.      История со снимком с самого начала приняла для Чарли непредвиденные масштабы. Парень вроде штукатура Саундерса, вероятно, согласится, но сделает это так неловко, что Джастин обязательно заметит. Да нет! Теперь Чарли был больше не уверен ни в одном из своих клиентов. Он смутно догадывался, что в поведении людей есть какая-то трудноопределимая демаркационная линия.      Однако, не желая отказываться от своей затеи, он отправился в лавку еврея-старьевщика Гольдмана.      - Эти аппараты работают? - осведомился он, указывая на левую витрину.      - Все с гарантией: проверены.      - Можешь одолжить мне один на пару дней? Попозже, когда надумаю, я обязательно куплю такой своим малышам.      Чарли уже решил, какой момент выберет. Утром, посетив в первый раз свою бильярдную, Джастин имеет привычку постоять с сигаретой на пороге; потом застегивает пальто и следует по солнечной стороне улицы. Надо только углядеть его через окно и заранее навести аппарат.      Тем не менее в четверг утром, когда Чарли осуществил свой замысел, он сразу взмок от страха, опрометью бросился в спальню и спрятал аппарат, словно все это было чревато для него подлинной опасностью.      Он спрашивал себя, появится ли снова Джастин в баре и как себя поведет. Долго ждать ему не пришлось. Купив на Главной улице газеты, Уорд, как обычно, вошел в зал и уселся на свой табурет. Он немного побледнел и действительно выглядел как человек, которого крепко тряхнуло. У него сильно набрякли веки, и это придавало новое выражение его глазам.      - Пошли на поправку?      - Да, благодарю.      - Мейбл рассказывала мне о вас.      Уорд даже не вздрогнул, словно был твердо уверен в сдержанности девушки.      - Очень сожалею, что не смог в понедельник познакомить вас со своими друзьями.      - Меня схватило.      - Знаю. Вы ушли по аллейке.      Джастин посмотрел ему в глаза, и Чарли растерялся.      Он впервые прочел на лице Уорда презрение, и такое, какого, вероятно, не видел ни на чьем лице.      - Это все.      Что хочет сказать Уорд? Уж не запрещает ли касаться определенных тем?      - Я думал, у вас есть личные причины не встречаться с ними - может, знаете их.      - Что дальше?      - Ничего. Это меня не касается.      - Да, не касается.      Джастин процедил эти слова, не отводя глаз и чеканя каждый слог.      - Стопочку джина с бальзамом?      - Как всегда. О чем же говорили с вами друзья?      - Только о своих делах.      - А о чем вы расспрашивали Мейбл?      - Как вы себя чувствуете и скоро ли начнете выходить.      Это не было еще объявлением войны, но на миг молчание стало зловещим.      - Мне кажется, Чарли, вы потерлись среди людей, которые для вас чересчур сильны.      Уорд не спускал с итальянца темных глаз с желтоватыми белками. К губе его, бурой от никотина, прилип дотлевавший окурок.      - Мне действительно случалось работать с очень сильными людьми, настолько сильными, что кое-кому лучше с ними не заводиться.      Вот уж это чистое идиотство! Чарли знал это, знал так хорошо, что губы у него задрожали, и он, подбадривая себя, несколько раз мысленно повторил: "Ему страшно!      Ему страшно!"      Затем нарочно заставил себя вспомнить об аллейке, где Джастин крался между мусорных баков, как затравленный зверь.      Однако в голове у итальянца вместо слов: "Ему страшно", которые он силился твердить, невольно возникали другие: "Он меня ненавидит".      Ему казалось, что он никогда не видел столько ненависти, как в этих по-прежнему устремленных на него глазах. Он присутствовал при драках, подчас форменных поединках, после которых один из двоих должен был остаться на месте. Наблюдал, как человек с пеной на губах и налитыми кровью глазами лежит на земле, а противник ждет, готовый нанести последний удар, едва поверженный встанет.      Неподвижные зрачки Уорда пугали Чарли еще сильнее, и он говорил себе, что напрасно уперся: лучше покончить миром. В конце концов, это не его дело. Он содержит бар, Джастин - его клиент, и только.      Вместо этого тоном, доказывавшим, что слова его не случайны, Чарли заявил:      - Юго вернулся.      Он шел наперекор собственному решению. Выбрал щекотливую тему, зная, что Джастин не глупей его и сразу сообразит, куда гнет собеседник. Действительно, самым неприятным в Уорде - это чувствовали все, хотя, в отличие от Чарли, не давали себе труда в это вдуматься, - были его проницательность и умение постигать мысли человека порой даже быстрей, чем они складывались у того в голове.      - Майк совершенно изменился, - продолжал бармен.      - Все меняются, разве не так?      - Он хороший парень. Все его любили, каждый охотно с ним шутил.      - Еще бы!      - Он мухи не обидел.      - Точно.      - А теперь озлобился.      - Наверно, разобрался, что к чему.      - Вы хотите сказать, что помогли ему разобраться?      - Может быть.      - Вы с ним говорили?      - Немножко - он ведь работал у меня.      - Что же, к примеру, вы ему сказали?      - Что говорят и думают о нем другие.      - Все, кого я знаю, считают его хорошим парнем.      - Послушайте, Чарли...      Казалось, Уорд решил разом открыть часть своих карт и это доставляет ему чувственное наслаждение. Голос его стал непривычно звонок.      - Послушайте, Чарли, неужели вы считаете, что кому-нибудь из горожан, будь он настоящий американец, разрешили бы обосноваться на пустыре, принадлежащем муниципалитету? Не спешите с ответом. С чего начинают власти, когда человек строит дом? Посылают к нему инспекторов проверить, соблюдены ли элементарные требования гигиены и безопасности. Недавно я даже читал, что водопроводные работы могут производиться лишь официально зарегистрированными учреждениями.      Подобный оборот разговора явился для Чарли такой неожиданностью, что бармен даже не скрыл растерянности.      - Вы ему это сказали?      - Не только это. В жилищах запрещено держать некоторых животных. А вам случаем не рассказывали, что козы Майка живут вместе с его детьми и обеими женами? Слышите, с обеими женами! Что было бы с кем-нибудь из местных граждан, приведи он к себе в дом девушку и сделай ей ребенка? Добавьте к этому, что Елица - несовершеннолетняя: неизвестно, сколько ей лет.      - Это доказывает...      - Это доказывает, что Юго считают не таким, как остальных граждан, не ровней им, а человеком второго или третьего сорта, существом низшего порядка, полуживотным, что, кстати, очень удобно: он умеет все, берет дешево, к тому же экзотичен, забавен и позволяет над собой смеяться даже в субботу вечером, когда напивается. Не исключено, наконец, что грязь и беспорядок, в которых он живет, убеждают остальных в превосходстве их образа жизни. Думаю, что Майк начал отдавать себе в этом отчет.      - Благодаря вам!      Уорд не стал отрицать, чуть поджал губы и с удовлетворением погрузился в разложенную на стойке газету.            "Он нас ненавидит. На днях я писал тебе, что ему страшно. Это было верно, может быть, верно и сейчас, но сегодня я знаю: важно другое - ненависть, которую я почувствовал в нем с первого дня, хотя и не подозревал, насколько она глубока.      Допускаю, что он в конце концов сосредоточит ее на мне лично - то ли потому, что я разобрался в нем, то ли потому, что я самый влиятельный и популярный человек в квартале. Даже когда Уорд читает в углу свою газету, я чувствую, что он следит за каждым моим движением: я словно болтаюсь у него на невидимой веревочке.      Так не может длиться вечно, а уезжать из города он явно не расположен. Напротив, вновь появился в бильярдной, и у меня, как будто в субботу ничего не произошло и у него был обыкновенный приступ печени. Сегодня под вечер принес готовую петицию о выдаче ему разрешения на торговлю пивом - хочет, чтобы я дал ее на подпись клиентам.      Ты спросишь, как я поступил? Взял и подписался первый.      Заведующий почтой уверяет, что Джастин - мазохист и что он, Чалмерс, не хотел бы оказаться в его шкуре.      Я тоже не хочу. Предпочел бы даже не видеть в ней его самого.      Мне не терпится узнать, сослужило ли службу фото, что я тебе послал.      И еще мне хотелось бы рассказать, как он обработал Юго, о котором я черкнул тебе два слова. К сожалению, для меня это слишком сложно - такие вещи выше моего понимания.      У нас его не любят. Ему не доверяют. В баре у меня он так же одинок, как рыба в аквариуме. И все-таки никто при нем слова не скажет, не спросив себя: "А что подумает Уорд?"      Дошло до того, что атмосфера в баре стала натянутой. То и дело разговор надолго смолкает.      Есть кое-что еще почище! У штукатура Саундерса привычка сыграть перед обедом партию в кости - хотя бы со мной, если нет другого партнера. Так вот, всякий раз, когда Уорд оказывается рядом и пялит глаза на кости, Саундерс начинает нервничать, теряет уверенность и в конце концов, отчаявшись, швыряет игральный стаканчик через весь бар.      В детстве мать рассказывала мне истории о людях с дурным глазом. Ты сам из Италии и такие тоже знаешь.      В сглаз я не верю, как и ты, но если есть на свете человек с дурным глазом - это Уорд.      Рыжая Мейбл, что живет с ним в одном доме, начисто переменилась с тех пор, как у него завелись с ней дела.      Она словно душу утратила. Ее подружку Аврору, а уж она ли была не жизнерадостна, иногда охватывает что-то вроде паники.      Если встретишь Большого Джима (он сказал, что на днях будет в Чикаго, и мы долго вспоминали тебя), он, может быть, пожалуется, что я старею и становлюсь чересчур провинциален. Я понял это по тону, каким он мне отвечал; тем не менее я убежден, что мои опасения - не выдумка.      Почему - не знаю. Но парни, которые толкутся в бильярдной, начали напускать на себя таинственный вид. На месте Честера Нор дела - я о нем тоже писал: он редактор местной газеты - я не проявлял бы такого спокойствия. У него шестнадцатилетний сын, видимо, из "трудных" - его уже чуть не вытурили из школы. Так вот, я дважды видел его в бильярдной напротив, а это не место для мальчика из хорошей семьи. Вчера он явился Туда средь бела дня, во время уроков, под носом у отца - типография Нордела совсем рядом. Вошел через черный ход, как в подпольную забегаловку при сухом законе.      Поговорить с Норделом я не решаюсь - надо мной без того потешаются. Только и слышишь от клиентов:      - Ну, что твой Джастин?      Только вряд ли и у них на душе спокойно. Кстати, хочу попросить тебя о маленькой услуге. Меня только что навело на эту мысль радио. Никак не найду здесь подходящего электропоезда для своего старшего. Я ассигновал на игрушку пятьдесят долларов и, думаю, подобрать ее в Чикаго проще простого. Особых хлопот я тебе не доставлю - отправишь наложенным платежом, и все. Джулия не дает мне покоя: попроси да попроси Луиджи. На прошлой неделе она ездила в Кале, но подобрала подарки только для девочек.      Ты, должно быть, очень занят - скоро Рождество.      У нас Санта-Клаус вступит в город завтра. Прошлый год он вылез из вертолета прямо у магазина Кресса на Главной улице. В этом - спустится с Холма в санях, запряженных собаками: один фермер по соседству держит целую упряжку и согласился одолжить ее Торговой палате. Будет очень красиво. А помнишь, как мы с тобой встречали Рождество в Бруклине, когда были уличными газетчиками?.."            Письма, очевидно, разминулись по дороге: послание Луиджи уже лежало на стойке, когда на следующий день, около шести вечера, Чарли вернулся с Главной улицы, куда водил детей смотреть рождественскую процессию.      Он надел свой лучший костюм и подбитое мехом пальто с бобровым воротником. Присматривать за баром осталась Джулия.      Все прошло очень удачно. Население города, включая жителей отдаленных окрестностей, наводнило тротуары, ставшие похожими на бутерброд с черной икрой; около пяти у муниципалитета загремела музыка. Затем мэр О'Даул, торговец скобяными изделиями, торжественно повернул выключатель на эстраде, и по всей Главной улице - от самой Вязовой до кожевенного завода и вокзала - разом вспыхнули разноцветные лампочки, осветив яркую путаницу флагов, гирлянд и еловых веток.      У толпы вырвалось тысячеустое "Ах!", с которым слились пронзительные голоса детей. Грохнула маленькая пушечка, и на вершине холма, у дома барышень Спрейг, старый Пеппер, отставной полицейский, вот уже лет десять с лишним изображавший Санта-Клауса, поправил бороду и, запахнув красный плащ со шнурами на груди, вскочил в сани, которыми, опасаясь за собак, правил сам их хозяин-фермер, переодетый траппером, с кремневым ружьем за спиной и в треугольной шапке из дикой кошки.      Завидев издали, как они спускаются с Холма, толпа еще более оживилась, и улицы наполнились могучим гулом. Чарли поднял одну из дочек на плечи. Рядом играл духовой оркестр, дети топали ногами по снегу - нынче он снова скрипел.      Итальянец рассчитывал, что в баре никого не окажется и Джулия сможет заняться обедом, но уже на пороге лицо его потемнело: Джастин сидел на своем месте и разговаривал с его женой.      Она по недомыслию брякнула:      - Тебе письмо.      Уорд наверняка заметил конверт, может быть, даже прочел на обороте фамилию и чикагский адрес Луиджи.      Джулия увела детей, опасаясь, что они промерзли на Главной улице - там вечно гуляет ледяной ветер. Сам Чарли вспотел в пальто на меху, ему не терпелось переодеться, но Джастин не спешил уходить и прохлаждался, словно чувствуя, что его присутствие сегодня особенно неприятно бармену.      - Ишь, как дураков забавляют! - бросил он, когда до них донесся праздничный шум.      - Не дураков, а детей.      - Приучая их верить в Санта-Клауса?      - Я был бы счастлив верить в него всю жизнь!      Чарли отвернулся, и ему показалось, что он слышит за спиной смешок. Бесспорно одно - слезая с табурета, Уорд произнес:      - Я - нет!      Бармен сбросил пальто, шапку, взял письмо и непринужденно уселся рядом с клиентами - вероятно, потому, что был сегодня в выходном костюме.            "Чарли, старина,      Прежде всего сообщаю: тот, о ком ты ведешь речь в своих забавных письмах, - не кто иной, как Фрэнк Ли.      Я узнал его с первого взгляда, хотя он оброс жирком, да и снимок не ахти какой получился. Однако для пущей уверенности я показал фото Шарлебуа, французу, который до сих пор работает в "Стивенсе", куда поступил еще в наше время. Он тоже опознал Фрэнка и, в свою очередь, показал карточку остальным старожилам.      Я нисколько не удивлен, что Ли сменил фамилию, и произошло это наверняка тогда, когда он уехал из Чикаго.      Думают о нем по-разному, а по-моему, он просто-напросто бедняга. Никак не припомню, был ли ты еще в городе во время истории с ним. Во всяком случае, в "Стивенсе" ты уже не служил, а рассказать тебе о ней, видно, не удосужились.      Ли, которого обычно называли Фрэнки, работал ночным портье. Он сам просил, чтобы его назначили в ночную смену: это давало ему больше досуга, а он заканчивал юридическое образование.      Он был еще не таким жирным, как на фото, но уже тогда не выглядел молодым. Вчера я говорил с начальником рассыльных - он остался прежний; по его мнению. Ли приехал из какого-то городишка на Среднем Западе и был очень беден. Из экономии жил в ночлежке ХАМЛ <Христианская ассоциация молодых людей - организация взаимопомощи малоимущей верующей молодежи и служащих, студентов, рабочих.>, не водился ни с товарищами, ни с девушками.      Я работал в ресторане и мало сталкивался с Фрэнком, но сведения у меня о нем из первых рук. История вышла такая: одна из лифтерш, блондиночка, дежурившая, как и он, по ночам, - я помню ее лучше, чем его, и сейчас увидишь почему, - пошла в дирекцию и заявила, что Ли сделал ей ребенка, а жениться отказывается.      Его вызвали к начальству, и он не смог отрицать, что водил-таки ее - правда, всего раз - в одну гостиницу: ночной дежурный безоговорочно опознал его.      Он клялся, что ребенка состряпал кто-то другой, но из "Стивенса" его все равно выставили.      Вскоре мы узнали, что папаша девицы, ирландецполицейский, с двумя приятелями явился к нему и чуть ли не силой потащил к священнику.      Несколько недель Фрэнки жил в этой семейке, и шурины посменно сторожили его: ему не доверяли. Работать зятя заставили в транспортной конторе, где служил один из них; домой водили под присмотром, как школьника.      Ребенку не исполнилось недели - его даже не успели окрестить, - как Фрэнки сумел удрать. Куда он уехал - неизвестно, хотя разыскать его, как сейчас убедишься, было можно.      В самом деле, через месяц-другой жена подала на развод ввиду ухода мужа из дому и добилась на себя и ребенка алиментов в размере пятидесяти долларов ежемесячно, если не ошибаюсь.      Где Фрэнки - по-прежнему никто не знал, но тут ей начали поступать из разных мест переводы, которые она регулярно, разве что с редкими опозданиями, получала, пока снова не вышла замуж.      Она устроилась кассиршей в пивную, где я познакомился с ней, и, не скрою, довольно близко. Она поправилась и стала по-настоящему аппетитной; притом настолько, что пришлась по вкусу крупному чикагскому лесоторговцу, и тот женился на ней. Живет она в великолепном особняке на берегу Озера <Имеется в виду озеро Мичиган.> и порой заезжает поужинать со мной: норковое манто, жемчуг на шее, кольца и браслеты с бриллиантами.      Вчера я поставил опыт, обещающий дать любопытные результаты. В баре, через который проходят в ресторан и где клиенты ждут, пока освободится столик (вернее сказать, где я даю им время пропустить два-три мартини), я развесил фотографии побывавших у меня знаменитостей, почти все - с дарственными надписями: голливудские "звезды", боксеры, Морис Шевалье <Шевалье, Морис (1888 - 1972) - французский эстрадный певец и киноактер.>, кузен английского короля, куча политиков, в том числе губернатор штата и вице-президент США - мы с ним приятели.      Мой фотограф увеличил твой снимок, я взял его под стекло и повесил среди других, но без имени. Интересно, узнает ли Фрэнка Алиса, когда появится, и как она отреагирует. Прием, конечно, чуточку свинский, но не очень, как ты считаешь?      Больше всего меня поразили твои слова о том, что он до сих пор читает "Чикаго трибюн": похоже, именно в этой газете он когда-то прочел, что его развели и обязали платить алименты.      Может быть, его все еще интересуют какие-то люди в Чикаго?      Выяснить, где он провел эти годы, можно было бы по почтовым переводам, но, думаю, не стоит труда.      С Рождества до Нового года все столики у меня расписаны. Меня тошнит от запаха индеек, и только что я получил из Франции шампанское, какое нечасто пробовал. Жаль даже, что оно такое замечательное: среди моих клиентов его оценит разве что один из десяти, особенно на праздниках! Рассчитываю, что перебьют половину посуды и зеркал, не говоря уж о починке рояля! А как ты?      Надеюсь, в твоих краях поспокойней, чем у нас?      Если заговоришь с Фрэнки об Алисе, не стоит упоминать о приятных минутах, проведенных ею со мной у меня в машине. Думаю, что, если бы я не дал себе слово не связываться больше с клиентками, она не возражала бы взяться за старое. Но для меня это несколько неудобно - у нее уже совсем большой сын, игрок университетской футбольной команды. На днях я чувствовал себя очень неловко, отказав ему в выпивке, поскольку он еще не достиг положенного возраста.      В наше время к ребятам так не придирались, помнишь, Чарли?      Привет Джулии. Мое письмо ей не читай или хотя бы кое-что пропусти. Она считает меня серьезным человеком, и я не хочу, чтобы она думала обо мне плохо.      Счастливого Рождества, друзья, если я не соберусь написать раньше. Не злобься на Фрэнки".            Чарли стало так неловко за вчерашнее письмо, которое завтра получит Луиджи, что он едва не сел тут же писать в Чикаго. Но что он скажет? Бармен вытащил из ящика листок бумаги и чернильный карандаш, поколебался, потом подошел к полкам и налил себе стопочку.      "Не злобься на Фрэнки".      Эти слова не выходили у него из головы, особенно уменьшительное Фрэнки: ласковое и безобидное, оно как бы звучало осуждением того, что думал Чарли.      Появись в эту минуту Уорд, итальянец, пожалуй, принес бы извинения:      - Я ошибся. Простите меня. Вы, наверно, имели право ожесточиться: ваша жена была шлюха.      Как отреагировал бы Джастин?.. Нет, это невозможно. Чалмерс, заведующий почтой, тоже заблуждается.      "Бедняга!"      Чалмерсу не хотелось бы оказаться в шкуре Уорда?      Допустим. Ему, джентльмену, - Чарли хорошо усвоил урок! - претит фотографировать человека без его ведома.      Каждый невиновен и считается таковым, пока не доказано противное, - согласен. Только вот когда противное докажут, может оказаться слишком поздно. Разве змею объявляют ядовитой лишь после того, как она ужалит?      А ведь глаза у Джастина - или Фрэнка, или Фрэнки, как бишь его? - когда он говорил о Юго, были такие же холодные и безжалостные, как у змеи. Правда, осознал это Чарли не сразу, задним числом. Тогда ему просто стало не по себе.      - Чарли, иди же обедать.      Он скомкал бумагу, на которой так ничего и не написал, и, пока дети ели суп, быстро переоделся: в воскресном костюме ему было как-то не по себе.      - Что пишет Луиджи?      - Кланяется тебе. Много работает - праздники.      - А про то дело - ничего?      Чарли чуть не обманулся, но перехватил взгляд, брошенный женой на мальчика, и сообразил, что речь идет про электропоезд.      - Он еще не получил моего письма. Оно придет только завтра утром. О чем с тобой говорил Уорд?      - О детях, но мало. Прислушивался к праздничному шуму и время от времени вставлял слово. Ты напрасно так долго нес малышку на плечах: она слишком тяжелая, и теперь у тебя одышка.      Верно. С некоторых пор Чарли стал одышлив и уже не без труда вытаскивает ящики с пивом из подвала. Он даже начал подумывать, не нанять ли подсобника.      Что же он говорил о детях?      Джулия глазами дала понять мужу, что не хочет вести об этом речь при ребятишках.      - Я поняла одно: он их не любит, как, впрочем, и женщин.      - Кто не любит детей, мама?      - Один человек.      - Какой человек? Тот, что сидел в баре, когда мы вернулись?      - Нет. Он ушел раньше.      - Мама, а он еще придет?      - Нет.      - Он умер?      - Нет, просто уехал и очень далеко.      - Далеко, как Нью-Йорк?      - Он туда и отправился.      Она увидела, как побледнел муж, и всполошилась.      - Что с тобой, Чарли?      - Ничего. Пройдет.      Сделав вид, что подавился, Чарли выпил стакан воды. Нет, это просто смешно! Вопросы дочурки нагнали на него такого страху, что ему на мгновение почудилось, будто неподвижный взгляд Уорда настиг его даже в кухне.      - Надеюсь, ты не простыл, пока дожидался шествия?      Когда Уорд невозмутимо распахнул дверь и повесил свое мышино-серое пальто на вешалку, в баре оказалось, к счастью, с полдюжины посетителей, в том числе негр Дженкинс. Тем не менее Чарли раскрыл рот, словно испытывая потребность сказать нечто бесповоротное, такое, чего он ни в коем случае не должен говорить. Но он только осведомился, хотя обычно обслуживал клиентов без их просьб:      - Пива?      Он не сомневался: Уорд понял. Может быть, вспомнил фамилию Луиджи, которую прочел на конверте? Угадал, какую сеть плетет вокруг него Чарли почти против воли, повинуясь своего рода инстинкту самосохранения?      - Пива! - откликнулся он, со вздохом взбираясь на табурет.      Лишнее слово! Никто, правда, и ухом не повел. Впрочем, нет. Дженкинс удивленно повернул голову и, продолжая улыбаться, посмотрел на Уорда. Улыбка была широкая, во весь рот, но за ней чувствовалась какая-то серьезность.      Напрасно все-таки Чарли сделал снимок! Чалмерс был прав: это смахивает на кражу. И кражу чего-то более личного, чем деньги или вещи, потому что тут есть отягчающее обстоятельство: похищенное нельзя возместить.      Сумеет ли он не показать Уорду, что все знает? Теперь он даже имя Джастина не в силах выговорить обычным тоном - так он боится, как бы с языка не сорвалось:      "Фрэнки".      - Фотографировали детей? - поинтересовался Гольдман, когда Чарли отнес ему аппарат.      Бармен ответил "да", но отвел глаза.      - Если резкость хорошая, могу увеличить вам несколько снимков. Бесплатно, разумеется, - я не фотограф, а так, любитель. Занесите негативы, я посмотрю.      Уорд уже вынудил его притворяться и лгать, а теперь смотрит на него так, что Чарли в собственном баре не знает, куда девать глаза.      А Луиджи советует: "Не злобься на Фрэнки!"                  Глава 7            Как почти каждую зиму перед новогодними праздниками, погода стояла пасмурная. В иные дни снег желтел и таял, в водосточных трубах урчала вода, шел дождь, а под вечер холодало, и к утру тротуары отполировывал гололед. Потом опять валил снег, но небо оставалось тревожным, хмурым, словно больным, свет приходилось жечь даже в полдень; тем не менее по продутым ветром улицам допоздна сновали черные фигуры прохожих - ! приближался Новый год.      Поднявшись с постели и даже начав хлопотать в баре, Чарли считал, что он в порядке, но уже через час почувствовал себя простуженным и расклеившимся. Несколько раз принимал аспирин и пил грог, от сладковатого запаха которого его в конце концов стало мутить. Бармен целый день не слезал со стремянки: украшал потолок и стены гирляндами, ельником, хлопьями ваты и колокольчиками. Стремянка шаталась - Чарли все никак не удосуживался завести другую, и Джулии приходилось подстраховывать мужа. Он прищемил себе палец. А на следующий день решил, что у него прострел.      Еще немного, и он заворчал бы: "А все Джастин!"      Мало-помалу Чарли дошел до той точки, когда человек начисто перестает выносить другого. Потолок в бильярдной напротив тоже украсили по случаю Нового года, но на стремянку там лазил не Джастин и не Скроггинс - старик разваливался прямо на глазах. Издали, да еще при таком скудном освещении, как в бильярдной, могло показаться, что он уже не способен держать голову прямо.      Она то и дело свисала на грудь или вбок, и он добрую минуту собирался с силами, прежде чем поднять ее.      Скроггинс долго не протянет - это ясно. Кто-то - Чарли забыл, кто именно, кажется столяр, делающий заодно гробы, - цинично сказал: "От него воняет смертью".      Тем не менее в бильярдной не было отбоя от посетителей, преимущественно подростков и школьников. Чарли, словно дело касалось его лично или он служил в полиции, следил за ними, хотя смущался, когда кто-нибудь, даже Джулия, заставал его за этим занятием. В таких случаях голос его звучал неестественно - бармен это сам чувствовал, торопливо уводил разговор от щекотливой темы, и это унижало его.      Он заметил, что с тех пор, как владельцем бильярдной стал Уорд, клиенты большей частью не расплачиваются, но Скроггинс что-то записывает в черную книжечку, которую прячет под стойкой.      Как назло, через день после этого открытия, когда Джастин к десяти явился в бар, Чарли был погружен в подсчеты. Он тоже предоставлял кредит завсегдатаям; что касается ставок, часто делавшихся по телефону, он просто заносил их в ученическую тетрадь и еженедельно подводил итог.      Уорд, сидя за стопкой джина, молча наблюдал за ним; Чарли отчетливо понимал: Джастин наперед знает его мысли, и не удивился, когда тот бросил:      - Я вижу, вы тоже этим занимаетесь.      - С одной разницей: не втягиваю в это детей.      Чарли подмывало заговорить с Уордом о Норделесыне, ставшем в бильярдной самой приметной фигурой.      Однажды вечером, когда мальчишка выходил с приятелем из заведения напротив, бармен слышал, как он развязно бросил:      - Не бойся: моя подпись котируется. Прошу об одном: подожди, пока кончатся праздники.      Чарли решил при первой возможности переговорить с Честером Норделем, но издатель, как нарочно, давно не появлялся в баре. Отправиться в типографию итальянец не осмеливался: Джастин увидит и сразу поймет.      Он злился на себя за то, что все время думает об Уорде. Входит клиент, собираешься потолковать с ним о том, о сем, но в девяти случаях из десяти беседа сворачивает в конце концов на Джастина.      - Видели, что он развесил у себя на стенах?      Да, видел - издали, через окно. Фотографии крупных гангстеров, появившиеся в журналах при сухом законе, - Аль Каноне, Гэса Морена, но главным образом врага общества № 1 Диллинджера, снятого во всевозможных ситуациях, в частности в момент задержания, под конвоем двух полицейских: они панибратски обняли его за плечи и перебрасываются с ним шутками, гордясь возможностью показаться на публике в обществе такой знаменитости. Были там и кадры из детективных фильмов, неизменно изображающие хулиганов и громил, и это создавало в бильярдной вульгарную, двусмысленную атмосферу.      - Я, слава Богу, не подбиваю их играть на скачках.      Я остаюсь в рамках законности.      Уорду нравилось бесить Чарли, и время от времени он умышленно приоткрывал перед ним свои карты: мне, мол, бояться нечего.      - Вы хотите сказать, что позволяете им делать ставки, но сами их не записываете?      - Они играют на бильярде, и если играют при этом на интерес, это меня не касается. Помешать зрителям заключать пари, коль скоро они соблюдают тишину, я не могу.      - Вы всерьез полагаете, что они вернут деньги, которые берут у вас в долг?      Уорд не ответил: на уплату он, очевидно, не рассчитывает, но знает что делает, и у Чарли порой чесались руки - так хотелось залепить Джастину по физиономии.      Азартными играми занимается не городская полиция, а шериф - Чарли это знал; однако после письма из ФРБ говорить с Кеннетом Бруксом о Джастине было бесполезно.      К тому же сейчас Брукс, видимо, обходил бар стороной. Он заскочил туда всего раз, на минутку и, кажется, был раздосадован, увидев Уорда на обычном месте в углу.      Почтарь Чалмерс ушел в отпуск - он всегда берет его зимой - и отправился в Канаду кататься на лыжах. Джулия целыми днями моталась по магазинам и дважды ездила на машине в Кале. В иные дни за покупками отправлялся Чарли, а она заменяла мужа в баре.      Бармен предпочел бы свалиться с простудой - два-три дня в постели, и все пройдет. Но он знал себя, знал, что дотянет до конца праздников, и это усугубляло его дурное настроение. Он не ответил Луиджи - все откладывал на завтра, не зная что написать.      "Не злобься на Фрэнки!"      Чарли сам был малость нечист, сам навидался всякого; именно поэтому он приходил в бешенство, видя, как ребятня попадает в капкан Уорда. Когда-то в Бруклине им, хулиганам, терять было, в общем-то, нечего, но однажды в их шайку затесался хорошо одетый парнишка из состоятельной семьи, которого они сначала прозвали Девчонкой. Он был сыном пианиста, учителя музыки, - человека вроде Честера Нордела. Чарли поныне помнит его серый дом, откуда всегда доносились звуки рояля.      Мальчик - его звали Лоренс - повесился у себя в комнате, причину так и не выяснили: то ли он боялся признаться отцу, что крал у него деньги, выносил и продавал вещи родителей и, что еще хуже, одной из своих теток; то ли просто дохнул слишком резким для себя воздухом.      Трюк с фотографиями оказался подлинно гениальным. Тот, кто понаблюдал бы за ребятами изо дня в день, заметил бы, как они, толкаясь между бильярдов, мало-помалу перенимают позы и выражения лиц красующихся на стене гангстеров. Они уже подделывались под их язык, на особый лад здоровались друг с другом, держали сигарету во рту так, чтобы она свисала с губы, и не вынимали правую руку из кармана, словно сжимая рукоятку пистолета.      Уорд, без сомнения, импонировал им. Они ведь не знали, что у него слабое здоровье - недаром цвет лица циррозный, не видели, как он, пожелтев от страха и дрожа в своем светло-синем костюме, крался по аллейке между мусорных баков.      - Вы не слишком симпатизируете мне, Чарли, но вам придется меня терпеть. И трижды в день наливать мне выпить. Я ведь ничего вам не сделал. Пока что не сделал.      Джастин словно задался целью вывести Чарли из равновесия. Он по-прежнему, строго по расписанию, следовал из дома Элинор в бильярдную, оттуда на Главную улицу за газетами, потом в бар Чарли, в кафетерий, и его характерную походку начали в конце концов узнавать издали. Во второй половине дня он заглядывал в лавку китайца и отправлялся домой готовить холостяцкий обед в своей провонявшей, тускло освещенной комнате.      Где ему встретить Новый год, кроме как у Чарли? Он распахнет дверь, его придется впустить - в такой день человека на улицу не выставляют, и он всем испортит праздник.      Автомеханик Сойер, хотя и не завсегдатай бара, но иногда пропускавший там стакан пива, спросил как-то вечером Чарли:      - Правда, что мой парень бывает в лавочке напротив?      - Какой он из себя?      - Длинный, худощавый, рыжий, одет как попало, куртка желтая, в пятнах.      - Вроде бы видел.      - Я боялся, что он мне наврал. Выгребает он перед сном все из карманов, а я гляжу - двадцатидолларовая бумажка. Он говорит - на бильярде выиграл. Похоже, он вправду лучший игрок в своей компании и обчищает всех за милую душу.      Он еще гордился сынком, дуралей! А не знал, что в двух шагах от него, в углу бара, Джастин Уорд, как жаба, пялит на него ничего не выражающие глаза.      - Вряд ли это так уж ему на пользу! - заикнулся Чарли.      - Понятно, старый греховодник! Ты предпочитаешь, чтобы он играл на скачках, верно? Налей-ка поживее, а то мне на работу пора.      Ладно, Сойера он как-никак предостерег. Он поговорит и с Норделом. Если надо - сходит к нему. Почему бы нет?      Теперь, кто бы ни заговаривал с ним о Джастине, Чарли неизменно подмывало выпалить:      - Он вас ненавидит!      Да, одна только ненависть! Устоявшаяся, сосредоточенная, прогорклая ненависть к богатым фермерам, владеющим белыми домами, самолетами, многоместными машинами и проводящими зиму в Калифорнии или Флориде; ненависть еще более заметная и, так сказать, искренняя к жителям Вязовой улицы и Холма, ко всем, кто безмятежно проводит вечера в согретых уютом домах, в кругу семьи, среди детей, кто воскресным утром, в хорошей одежде, улыбаясь, собирается на церковной паперти, с кем раскланиваются на улицах, кому шлют улыбки, кто зарабатывает деньги бизнесом; ненависть к тем, кто служит у этих людей и доволен своей судьбой.      Он ненавидит всех сверху донизу, но чем ниже, тем ненависть его становится острей и целенаправленней. Он ненавидит тех, у кого есть жена и дети, ненавидит женщин и детей. Ненавидит тех, что ходят по улицам, держась за руки, и целуются в темных углах или машинах. Ненавидит Юго и его наивность, потому что тот счастлив в своем немыслимом царстве с двумя женами, детьми и козами. Ненавидит Чарли в его баре, Джулию - в кухне. Ему нестерпимо видеть их всех - и посетителя, мирно пропускающего стаканчик у стойки, и Элинор, прикладывающуюся к бутылке в кухонном шкафчике.      Он ненавидит сам город: Холм, черный провал вокруг кожевенного завода, яркие витрины Главной улицы, даже лавку старьевщика с ружьями и фотоаппаратами, застывшими в холодном свете, даже ореол, который в сумерках окружает фонари и придает таинственность улицам, где шаги и те начинают звучать по-иному.      Что он делает, о чем думает, когда одиноко, как рыба в аквариуме, отсиживается у себя в комнате, запершись там и не слыша девушек, соседок по этажу.      Он уже осквернил Мейбл, испортил ее, как портят игрушку, слишком перекручивая пружину. Неужели проделает теперь то же с Авророй?      Кудрявую официанточку из кафе он запугал до такой степени, что, обслуживая его, она уже разбила два стакана и тарелку.      Он ненавидел их и страшил.      Он сам испытал страх, вероятно, испытывал его до сих пор и, зная, как губительно это чувство, ухитрялся нагонять его на других, даже на Чарли, который всегда считал, что умеет постоять за себя, но тут тоже спасовал.      Да, надо съездить на Холм к Норделу. Издатель поймет: он умен и образован, как Чалмерс, но не так холоден и более общителен.      А почему не съездить сейчас же? Сегодня, правда, суббота, но посетителей не будет - на носу праздники.      В такие дни все экономят. А уж после Нового года, в январе, перед уплатой налогов, наступит и вовсе мертвый сезон: даже такой парень, как Саундерс, - и тот дважды подумает, прежде чем позволить себе лишний стаканчик или угостить приятелей.      Юго не появлялся. Он впервые пропускал субботний вечер, а это означало, что на прошлой неделе он обозлился всерьез и не забыл обиду.      Уорд, без сомнения, нарочно нанял его вешать гирлянды именно в субботу и, видимо, сунул ему на дорогу в карман плоскую бутылку с виски: когда Майк уходил, шаг у него был уже тяжеловатый. У бара он остановился, но не собираясь зайти, а чтобы показать: я - рядом, но не загляну и отправлюсь в другое место. Он даже презрительно сплюнул в снег.      - Присмотри полчасика за баром, Джулия.      Чарли надел пальто, вывел машину из дощатого гаража, выходившего на аллейку, дохнул свежим воздухом, увидел толпу на залитой огнями Главной улице, и ему полегчало. Вдали от бара, от Джастина, наваждение почти рассеялось, и, поднимаясь на Холм, он уже куда менее четко представлял себе, что, собственно, скажет Норделу.      Магазины торгуют сегодня дольше обычного, и не исключено, что издатель ушел за покупками. Выключая мотор, Чарли этого даже хотел. Во всех окнах первого этажа горел свет, по кухне расхаживала женщина. Моджо позвонил, услышал детские голоса, и восьмилетняя девчушка открыла дверь с таким видом, словно для нее это привычное дело.      - Вам нужно поговорить с моим папой? Входите, только галоши оставьте на коврике - у нас уборка.      Ее черные тугие косички свисали на фартук в розовых квадратах. За стеной захныкал младенец, и она пояснила:      - Это мой братик. Ему пора давать рожок.      Нордел встал с кресла. Без галстука, в войлочных туфлях, в старенькой домашней куртке, он выглядел гораздо менее суровым. В комнате царил беспорядок, играла куча детей, на полу валялся журнал, который издатель листал перед приходом гостя, гремело радио.      - Чарли? - удивился хозяин.      - Простите, что беспокою вас, Честер. Я долго колебался, но потом решил...      В нижней части города, где бармен обычно видел Нордела только в типографии, тот выглядел совсем иным человеком, чем здесь, среди своих детей, и Чарли был даже разочарован, найдя его таким старым, смущенным, растерянным.      Быть может, дело просто в том, что Нордел не ждал посетителя, дети шумят, за стеной хнычет младенец, радио не умолкает. Наконец он додумался выключить приемник, и это сразу разрядило атмосферу: шум перестал быть таким оглушительным и непрерывным.      - Я ехал мимо и...      Нордел досадливо прервал собеседника:      - Вы ко мне насчет петиции?      Чарли не предвидел такого оборота и почувствовал, что краснеет: он сообразил, как будет истолковано его появление.      - Я знаю, многие удивлены, - продолжал Нордел, сам не менее сконфуженный. - Люди недоумевают, почему на этот раз я не выступил с протестом.      - Я первый подписал петицию за, - поспешно вставил Чарли.      - Вот как?      Нордел окончательно растерялся и, машинально подняв с пола двухлетнего мальчугана, посадил его верхом к себе на колено.      - Я долго раздумывал, какую позицию занять.      В любом другом случае моя газета выступила бы против: на мой взгляд, в городе и без того довольно мест, где продают выпивку. Но вы, может быть, помните, как я однажды заходил к вам и расспрашивал об этом Уорде?      - Вы еще сказали, что знаете его.      - Я сказал: кажется, знаю. Возможно, я ошибся. Но, возможно, он - человек, которому я, к несчастью, когда-то причинил зло.      - Тогда его звали не Уордом, а Ли, Фрэнком Ли, и жил он в Чикаго.      - Вот как! - повторил Честер, с любопытством глядя на Чарли.      С этой минуты бармену окончательно стало не по себе. Он сознавал всю бестактность своего поступка: любой с полным основанием сочтет, что он просто сводит счеты с возможным конкурентом, а это не слишком красиво.      Как всегда в таких случаях, он запутался.      - Заметьте, дело это не мое. Может быть, он вполне порядочный человек.      - Полагаю, что, пока не доказано противное, мы не вправе судить о нем иначе.      Точь-в-точь Маршалл Чалмерс. Опять, как в истории с фотоснимком, получалось, что не по-джентельменски ведет себя Чарли.      - Для себя лично я не вижу никакого ущерба в том, что он получит разрешение на продажу пива. Я уже сказал: я первый подписал петицию в его пользу. И меня не касается, что он делал до приезда сюда.      Почему Нордел так растерян и подавлен?      - Вот это мне приятнее слышать, Чарли.      - И все-таки я хотел бы вас предостеречь...      Итальянец не находил нужных слов. Ему было жарко.      Он сидел слишком близко от камина, где пылали поленья, а его и так лихорадило.      - Слушаю, Чарли. Вы хотели меня предостеречь?      - Может быть, это пустяк. Просто меня удивляет, что в последнее время ваш сын чуть ли не каждый день торчит в бильярдной.      И тут словно что-то щелкнуло, как бывает, когда выключается ток. Лицо у Нор дела стало непроницаемым, голос официальным и вежливым - таким говорят, когда хотят отделаться от нежелательного посетителя.      - Благодарю вас.      - Вы это знали?      - Шестнадцатилетние юноши пользуются у нас в стране свободой в достаточно широких пределах.      Задыхаясь от унижения, Чарли поднялся. Он сам промышлял букмекерством и не смел заговорить ни о ставках, ни о черной записной книжечке, казавшейся ему зловещим предзнаменованием.      - Забудьте о нашем разговоре. Прошу извинить, что побеспокоил.      - Ну что вы, что вы!      - Чес, - донесся голос из кухни, - не подержишь ли малыша, пока я дам ему капли?      - Сейчас иду.      Девчушка, не перестававшая с любопытством поглядывать на бармена, поняла, что ей пора открыть ему дверь.      - Спасибо, что заехали, Чарли. До скорого. Может быть, мы еще вернемся к нашей теме.      Но было ли это учтивым отказом возвращаться к ней?      Чарли вновь очутился на воздухе, увидел заснеженные газоны, освещенные окна домов, где скоро сядут за стол, и сразу же вслед за ними район кожевенного завода.      Мимо "Погребка" он проскочил как раз в ту секунду, когда в фиолетовый прямоугольник двери вошел человек, походивший на Юго.      Майк всегда напивался по субботам, но раньше делал это в одном и том же баре, в обществе знакомых, симпатизирующих ему людей. Шляться же, как сегодня, из бара в бар, распахивая двери все более неуверенной рукой, было, с точки зрения Чарли, чем-то вроде дезертирства, но заговори он об этом, опять создастся впечатление, будто он печется о собственных интересах.      Итальянец проехал мимо отеля "Моуз", бар при котором недавно перестроили. Вот куда любят получать приглашение девицы вроде Мейбл и Авроры. Там к коктейлям подают крошечные сандвичи и сосиски, по вечерам играет рояль и цветная подсветка меняется в соответствии с музыкой.      Как хорошо было раньше, когда все оставалось на своих местах: обитатели Холма - на Холме, рабочие-кожевники - в "Погребке", свои ребята - у Чарли, а бильярдная Скроггинса практически пустовала! Были люди порядочные, были чуть менее порядочные, но разной швали никто в глаза не видел.      Но вот на перекрестке у "Четырех ветров" из машины вылез незнакомец, взял свой смешной чемоданчик, спустился вниз по улицам, пересек город, и все разладилось.      Неужели это лишь фантазии Чарли? Даже Джулия, когда он толкует ей про Уорда, слушает иногда с таким снисходительным видом, словно муж несет чепуху. Джастин ей не по душе - он не любит детей, но она не обращает на него внимания. Остальные говорят о нем лишь потому, что он новый человек в городе, да и говорить о чем-то надо. Для них это вроде забавы.      - Давно ушел? - осведомился бармен, вернувшись к себе и заметив, что место Джастина не занято.      - Сразу после тебя.      Уорд нарушил свое расписание: ему полагалось бы еще сидеть в баре. Впрочем, последовать за Чарли на Холм он не мог: машины у него нет, а вызвать одно из немногочисленных городских такси не было времени.      Однако не знать, где он, вряд ли лучше, чем видеть перед собой его бесстрастное лицо: в обоих случаях на душе неспокойно.      - Иди собирай обедать.      В зал заскочил перекусить частенько проезжавший мимо водитель тяжелого грузовика, который загораживал сейчас окно бара, и это задержало семейную трапезу.      Затем получился интервал. Джулия уложила детей, Чарли поскучал в одиночестве за стойкой и очень обрадовался приходу Джефа Саундерса. Штукатур, уже успевший где-то хлебнуть, осмотрелся, остановил взгляд на табурете Уорда и воскликнул:      - Вот те на! Сегодня у нас пусто.      Появились другие, все больше жители их квартала, чаще ремесленники, реже торговцы, заглянувшие сюда по-соседски, в рабочей одежде.      Зашла и Аврора, сопровождаемая коммивояжером, которого знали здесь в лицо: они собирались в Кале на танцы. Она любила вот так, вместе с кавалером, показаться на людях и пропустить стаканчик в привычной обстановке.      - Мейбл не с тобой?      - Решила посидеть вечерок дома - шьет платье к праздникам.      Чарли представил себе, как рыжая маникюрша сидит одна в доме Элинор, а за стеной, словно крупный опасный хищник, Уорд неслышно расхаживает по своей комнате.      - Джастина не видела?      - Я им не интересуюсь. К тому же мы были в городе - обедали.      Уорд вошел, когда Аврора была еще в баре, но не поздоровался с ней. Лишь посмотрел на нее, как всегда смотрел на людей, - словно видя их насквозь. Чарли налил ему пива и отвлекся: подошел к телефону, поймал по радио музыку, получил с коммивояжера, который тут же уехал на машине.      Даже теперь, когда у стойки сидели пятеро клиентов, в баре, как подметил Саундерс, было пусто - то ли оттого, что Чалмерс в отпуске, то ли - вероятнее - из-за отсутствия Юго.      Каждый, входя, осведомлялся:      - А Майк что, болен?      Говорилось это, конечно, в шутку: никто не представлял себе Юго больным. Если уж с ним случится беда, он либо свернет себе шею, свалившись с лестницы, крыши или высокого дерева, либо взлетит на воздух вместе с зарядом динамита, которым с опасной беспечностью пользуется, корчуя пни.      Чарли еще не купил Джулии подарок, и ему предстояло съездить в Кале: он не хотел лишний раз докучать Луиджи просьбой прислать что-нибудь из Чикаго, а Джим Коберн в Нью-Йорке, охотно обременявший поручениями других, сам чужих поручений не выполнял.      Знает ли Уорд, куда ездил бармен? Воспользуется ли, вернувшись вечером домой, тем, что Мейбл одна?      Об этом Чарли тоже не смел заикнуться: ему могут ответить, что он сам переспал с Мейбл, и будут правы - это произошло однажды вечером в кухне, когда Джулия куда-то ушла, а дети уже спали. Только с ним, чувствовал итальянец, это было совсем другое дело.      - Ба! Кеннет!      Вошел свежий, разрумянившийся с мороза шериф, тоже пропустивший уже не один стаканчик - это угадывалось по его дыханию. Нескольких он хлопнул по плечу и не без иронии поднес руку к шляпе при виде Джастина.      - Скажи, Чарли... Но сначала плесни мне бурбону, старина. Я только что видел твоего клиента Юго в участке при муниципалитете и могу поручиться: его отделали там на славу.      Взгляд Чарли скрестился с неподвижным задумчивым взглядом Джастина Уорда. Уже больше часа итальянцу было не по себе - его словно томило предчувствие. Теперь он даже побаивался расспрашивать Кеннета о подробностях, но это сделали за него другие.      - Он кого-нибудь пришиб?      - Точно не знаю: я туда не заходил. Когда проезжал мимо, у муниципалитета толпилось человек тридцать, самое меньшее, - так и липли к окнам. Я слышал только разговоры: происшествие в городе - не мое дело. Но Юго видел: один глаз чуть ли не выбит, губа рассечена, весь в крови. Унимали его, похоже, человек пять-шесть: он не давал надеть наручники, и лупили его всерьез.      Сейчас Джулиус закончит допрос, и Майка посадят.      - А что произошло?      О случайной драке не могло быть и речи. Даже здесь в прошлую субботу Майк вел себя агрессивно, и не будь он в кругу знакомых, дело, вероятно, кончилось бы плохо.      - Насколько я понял, у него были деньги, он перебрал и в "Погребок" ввалился уже тепленьким.      Чарли вспомнил человека, которого видел при свете неона, и ощутил нечто вроде укора совести.      - Тамошняя публика ради забавы накачала его и разговорила. Несколько субчиков увязались за ним. Кто-то подбил его отправиться в "Моуз": всем ведь известно, что такое старик Моуз и какой лоск он навел на свое заведение. Те трое, что сопровождали Юго, выглядели сущими голодранцами, и, конечно, их не впустили. Дальнейшее нетрудно себе представить. Юго завелся. Остальные, видимо, удрали вовремя: их не взяли.      Когда подоспела полиция, скандал был в полном разгаре. Женщины прятались под столиками, Юго швырялся бутылками и табуретами, у бармена хлестала кровь из раны на лбу.      Что, интересно, будет, если Чарли - а этого ему безумно хочется! - сгребет сейчас за горлышко бутылку, полную, тяжелую бутылку и разобьет ее о голову Джастина, который молча ликует в своем углу и словно наслаждается происходящим?      Итальянец злился на себя за то, что не решается это сделать. Какое было бы облегчение!      - Дорого это ему обойдется! - заметил столяр, изготовлявший гробы для похоронного бюро.      - Хулиганство в баре - два месяца, - не задумываясь, отрезал шериф. - Это норма. Если же, что очень похоже, он имел несчастье помять ребят из полиции - влепят полгода, а то и больше. И это только начало.      Брукс рассуждал с трезвостью человека, чье ремесло - отправлять других за решетку.      - Он уже натурализовался, Чарли?      - Не уверен, но, думаю, да.      - Хорошо бы! Иначе его могут выдворить из Штатов. Как бы то ни было, теперь им займутся. До сих пор он не высовывался, и все молчали, но я уже предвижу, как в него вцепятся женские организации. И начнут они с девчонки, которой он состряпал малыша, да еще до совершеннолетия.      - Родители ее были вроде бы не против, - вставил Чарли, сознавая, что говорит нечто чудовищное.      На него действительно посмотрели изумленно - как Чалмерс, когда речь зашла о фотоснимке, или Нордел, слушая сегодня его разоблачения, и он решил помалкивать.      - Санитарная комиссия в свой черед облазит его халупу, а муниципалитет заинтересуется, по какому праву Майк присвоил общинный участок. Впрочем, меня это не касается. Не знаю, отрезвел ли он от побоев, но был бы не прочь посмотреть на его видик, когда он проснется утром в каталажке. Парень-то он неплохой. Одна беда - от таких людей можно всего ожидать.      Чарли счел за благо отвернуться и глянуть на бутылки. Шериф начал, остальные поддержат. Рано или поздно все спохватятся.      - Пожалуйста, Чарли, стакан пива!      Одного Джастин таки добил! Чарли не раз видел, как люди годами платились за истории вроде той, в какую влип Майк. В лучшем случае ему придется убраться из города, и за ним всюду потянется полицейское досье.      - Будьте повнимательней, Чарли!      И эта гадина Уорд елейным голосом бросает такие слова в минуту, когда кровь ударила Чарли в голову и он сам готов натворить глупостей!      - Что с тобой? - удивился Кеннет.      - Ничего. Чуть не порезался, раскупоривая бутылку.      Всю ночь будет валить снег, а поутру обе женщины с изумлением увидят, что подстилка на топчане пуста - их могучий сожитель не ночевал дома. Полуголые дети и жарко дышащие козы будут слоняться по дому, но пройдет день, пройдет другой, а их никто не накормит.      Затем приедут на машине негодующие и сердобольные дамы-благотворительницы и отправят бессловесную девушку в исправительное заведение, детей - в какой-нибудь мрачный приют, а уж животных - один Бог знает куда.      Уорд добил-таки одного, самого слабого, самого уязвимого, кому завидовал, может быть, наиболее остро - у него была такая теплая берлога, такой раскатистый беззаботный смех!      Подвыпившие посетители бара неожиданно вспомнили, что они тоже граждане.      - Это должно было случиться!      - Удивительно, что не случилось раньше: ведь...      - Это действительно было чересчур!      - Неужели его жена не жаловалась?..      - Напротив! Обе ублажали друг друга, как послушницы в монастыре.      - Да брось ты, Саундерс!..      Штукатур - заслуженно или незаслуженно - слыл изрядным бабником.      - Сдается, ты сам скоро на богомолье в этот монастырь отправишься.      Радио негромко передавало рождественский гимн в исполнении ликующего детского хора; на углу Главной улицы от окон муниципалитета уходили последние зеваки, и снег медленно падал им на плечи.      Дверь за Майком захлопнулась: словно крупный хищник, на которого он так походил, Юго очутился за решеткой.      В баре итальянца человек в светло-синем костюме вытащил из жилетного кармана коробочку, достал пилюлю и положил на желтый от никотина язык.      Позже, забравшись в постель и задом оттолкнув Джулию к стене, Чарли проворчал:      - Он добился своего: Майка посадили.      Но она уже сладко спала и ничего не слышала.                  Глава 8            В воскресенье утром Чарли позвонил Бобу Кэнкеннену, который, как каждый год, залег уже в постель на всю зиму, и в конце концов вырвал у него обещание явиться на следующее утро в окружной суд.      С первого тепла и до конца осени Боб заворачивал к Чарли в среднем три раза на дню, а иногда не вылезал из бара с утра до ночи. Особенно он любил, когда его принимали за хозяина, и охотно отвечал на телефонные звонки, сообщая котировку лошадей и принимая ставки.      Он был отпрыском самой старинной семьи в округе, и городской парк, в который со временем превратился ее сад, до сих пор называли парком Кэнкеннена. Он жил один под присмотром почтенной экономки, знавшей его еще мальчиком; дом его, насчитывавший самое меньшее дюжину комнат, был набит старинными вещами и совершенно запущен - Боб не давал себе труда привести его в порядок.      Трезвым Кэнкеннена видели редко. Пить он начинал с самого утра - еще лежа в постели, он, по его выражению, "прополаскивался". Употреблял Боб исключительно коньяк, притом определенной марки, которую благодаря ему можно было найти во всех барах округа. В иных ее даже называли "Кэнкеннен".      По профессии адвокат, практики он фактически не имел; одно время занялся политикой, был избран мэром, но скоро это ему опротивело, и он подал в отставку.      Высокий, дородный, с лицом, заросшим густой рыжей, коротко подстриженной бородой, он сильно смахивал на кабана. Ворча, кашляя, отхаркиваясь, рассказывал пронзительным голосом чудовищные вещи и обожал шокировать пуританскую часть населения, к которой принадлежала его родня.      - ..Целых две? И у малышки тоже младенец? Ну и хват же этот твой Юго. Наши светские старухи изойдут слюной, как улитка слизью!      На этот крючок и подцепил его Чарли, хорошо изучивший Боба. Теперь все зависело от того, не переберет ли он вечером коньяку, что за погода будет утром в понедельник и какая книга окажется у него под рукой перед отходом ко сну.      Он ведь и на зимнюю спячку залегал для того, чтобы ему не мешали читать. Получал каталоги от всех бостонских издательств, считавших его своим лучшим клиентом, выписывал книги из Европы, и они валялись по всему дому на мебели и на полу: старой экономке запрещалось к ним прикасаться.      - Я жертва человеческого разума! - комически вздыхал он иногда.      В понедельник в семь утра Майка доставили из городского участка в тюрьму при окружном суде, заставили принять душ и переодели в арестантскую куртку и штаны из выцветшей коричневой ткани с аббревиатурой округа и номером.      В половине десятого два охранника надели на Юго наручники и в таком виде препроводили его в помещение мирового суда, где уже дожидалось человек десять задержанных за превышение скорости или вождение в нетрезвом состоянии.      Зал с выбеленными стенами, звездным флагом <Национальный флаг США, украшенный звездами по числу штатов.> и отполированными временем скамьями чем-то напоминал школьный класс. Один глаз у Майка полностью заплыл, губы распухли. Увидев Чарли в обществе верзилы, исполненного, казалось, самых кровожадных намерений, Юго отвернулся; еще больше он растерялся, когда Чарли подсел к нему.      - Слушай внимательно, Майк: это очень важно. Когда спросят, есть ли у тебя адвокат, отвечай, что выбрал Боба Кэнкеннена. Впрочем, он сам все за тебя скажет.      Я с ним и пришел.      Юго сделал протестующий жест, он, без сомнения, дорого бы дал, чтобы никто, а уж Чарли - подавно, не видел его в таком плачевном состоянии.      - Насчет расходов не волнуйся. Кэнкеннен богат и денег с тебя не возьмет. Это друг. А теперь запоминай, что я скажу. Что бы ни делал этот человек - все тебе на пользу, ясно? Ты не знаешь законов, а он знает. Ты ведь не хочешь, чтобы Елицу держали в исправительном доме, пока ей не стукнет двадцать один, а твоего малыша сдали в приют?      Майк ничего толком не понимал, да и не пытался понять: его слишком пугали люди, сновавшие мимо него, а главное - маленькая приоткрытая дверь с надписью:      "Вход воспрещен".      - Ну ладно. Ни о чем не беспокойся. Только не мешай Бобу, и все будет хорошо.      Чарли опасался, как бы в суд не пожаловал Джастин; Юго, наверное, тоже ждал его, но он не появился. Судья сел на свое место, и все совершилось очень быстро. Судья торопливо прочел несколько невразумительных фраз, посмотрел на Майка, но увидел, что к столу приближается Кэнкеннен в шубе, держа в руке шапку, и перевел взгляд на адвоката.      - Я беру на себя защиту и прошу перенести разбирательство на январь, - заявил Боб и вполголоса бросил судье, своему дальнему родственнику:      - Я шокирую тебя. Дик?      Тот полистал записную книжку.      - Девятнадцатого января?      - Годится.      - Надеюсь, об освобождении под залог не ходатайствуете?      Кэнкеннен покачал головой, и все кончилось. Майк, с которого сняли наручники, поставил крест на какой-то бумаге и вернулся в тюрьму, расположенную в конце коридора и отделенную от окружного суда решеткой.      Адвоката ждал на улице старый лимузин, служивший ему уже пять лет, так что запчасти приходилось выписывать из Детройта. Подушки были еще из натуральной кожи, фары медные, дверцы украшены крошечными инициалами владельца.      - Думаю, что, если вы придете один, женщины меньше перепугаются, - сказал ему Чарли, спускаясь по ступеням подъезда. - Вопрос в одном - как сделать, чтобы они вас поняли.      Чарли вернулся к себе, застал Джастина на обычном месте, ограничился легким кивком и принялся за работу.      Наводя порядок в ящиках и вытирая полки, он что-то напевал себе под нос: как и Кэнкеннен, бармен был убежден, что подложил У орду изрядную свинью.      Время шло, настроение у Чарли постепенно портилось, но около часу дня позвонили откуда-то издалека.      - Девица подкрепляется в здешнем кафетерии, - сообщил Боб, говоривший из приморского городишки, где он сделал остановку. - Для себя разыскал местечко получше: тут подают не только молоко, кофе и кока-колу, так что я подзаряжаюсь. Младенец, слава Богу, в норме.      Почти всю дорогу сосал мамашину грудь. Представляешь, как я выглядел со стороны? Позвонить раньше не мог: неоткуда было. Как и следовало ожидать, я ошибся дорогой, и нас занесло в неописуемые Палестины.      - Она легко согласилась уехать с вами?      - Легче, чем я рассчитывал. Я отчаянно жестикулировал, пустил в ход все известные мне иностранные слова, включая латинские и греческие. В конце концов она нацарапала на клочке бумаги имя и адрес своего папаши.      Другая не хотела ее отпускать, и был момент, когда казалось, меня постигнет неудача. Но малышка, по-моему, сообразила, что у нее есть полный шанс расстаться со своим бэби, а возможно, и угодить за решетку. Нас, во всяком случае, она явно считает дикарями.      "Не трогать, мы никого не трогать, - твердила она. - Мы приезжать свободный страна...". Пошевеливайтесь, молодой человек! То же самое, конечно.      - Что? Что вы говорите?      - Это я типу, который тут за бармена. Втолковываю, чтобы принес подкрепляющего... Самое удивительное - я ни разу не угодил в аварию. Везу с собой клетку с цыплятами, другую - с кроликами и лишь с трудом отбоярился от козы.      На прощание женщины со слезами расцеловались, и, ей-Богу, было занятно смотреть, как та, что осталась в одиночестве, стоит на куче мусора и молча машет нам рукой.      Не уверен, что разыщу деревню, название которой написала малышка; в этой глуши никто ни черта не знает, а я уже битый час пробиваюсь сквозь туман. Мечтаю вернуться засветло: насколько помнится, в последний раз, когда я сидел за рулем, фары у моей тачки не работали.      Еще порцию, молодой человек! Да-да, еще! И в ту же посуду, черт побери!! Я не из брезгливых.      До скорого, старина Чарли! Если надумаешь отравить вашего крокодила, берусь защищать тебя бесплатно.                  ***            Итак, самое неотложное сделано. Благодаря Кэнкеннену, хотя Боб до смерти будет попрекать Чарли тем, что бармен выволок его из постели в самые декабрьские морозы и заставил играть роль Санта-Клауса, Елица уже далеко, в соседнем округе. Пусть теперь полиция шарит в доме Юго: одно из самых веских обвинений против него, по-видимому, отпало.      Снег опять превращался в слякоть, и бильярдная напротив, где старый Скроггинс с оглушительным хрипом прочищал себе бронхи и мальчишки с четырех часов дня толпились вокруг бильярдов, изображая из себя гангстеров, выглядела сегодня особенно зловеще.      О новом происшествии Чарли услышал от Саундерса лишь около пяти. Штукатур рассказал о нем при Джастине.      - Знаешь, что случилось у Юльдмана?      Проведя утро в окружном суде, Чарли, естественно, не видел, как в половине десятого к старьевщику нагрянули двое полицейских в штатском, а после этого он весь день на улицу носа не высунул.      - Его ограбили?      - Сегодня ночью.      Юльдман жил в старой части города, недалеко от Боба Кэнкеннена, а на их улице находилась только его лавка. По вечерам он уходил домой, полагаясь на решетки, защищавшие витрины, и электросигнализацию, которую установил года два назад.      - Вскрыть сейф не пробовали: ночью там ничего нет, кроме старых часов и дешевых допотопных украшений.      Дверь не взломана, витрина не тронута. Я был у себя во дворе и слышал, как сыщики совещались на аллейке. По их мнению, вор проник в дом через чердачное окошечко, вернее сказать, вентиляционное отверстие футах в десяти над землей. Но даже встав на мусорный бак, которых полно на аллейке, до отверстия не дотянуться, а главное, мужчине в него не пролезть. И все-таки похоже, что грабитель пробрался именно через него. Назад удрал тем же путем - нашел в лавке стремянку и подставил.      - Что взяли?      - Полдюжины пистолетов с патронами. Оружие брали только современное, самых крупных калибров, револьверы не тронули. Исчез также кожаный портфель - туда наверняка сложили оружие и боеприпасы. К дорогим ружьям, выставленным на витрине, не притронулись.      К фотоаппаратам - тоже, хотя некоторые из них можно было бы перепродать долларов за полтораста.      Чарли даже не взглянул на Уорда, неподвижно сидевшего за стаканом пива. Сколько раз он видел подобное в перенаселенных предместьях, где работал в начале своей карьеры! И всегда это начиналось с кражи оружия: оно - основа шайки.      Итак, компания сопляков располагает теперь средством испытать свое хладнокровие, и они, конечно, сгорают от желания пустить это средство в ход.      - Отпечатков пальцев, разумеется, не осталось?      Мальчишки читают подряд все дешевые полицейские романы и журналы, специализирующиеся на детективе.      В техническом плане они безусловно утрут нос местной полиции.      - В конце концов я начну радоваться, что у меня одни дочери, - со вздохом заключил Саундерс.      Бедняга! Он так мечтал о сыне, а у него пять девчонок с такими же топорными лицами и добрыми глазами, как У отца.      Джулия слушала, стоя на пороге кухни: все, что касается детей, неизменно интересовало ее.      - Прикрыли бы лучше места, где ребят учат играть на деньги! - бросила она издали, недобро посмотрев на Джастина.      Зачем? Бармен чувствовал - У орд выиграл партию.      Сам Чарли сделал что мог: поднял на ноги Кэнкеннена, и тот отчасти смягчит удар - хотя бы по Майку.      Итальянец опять начал беспокоиться, где Боб, но перед самым обедом адвокат позвонил и первым делом осыпал приятеля проклятьями: зачем тот втравил его в эту авантюру?      - Где вы?      - Ясное дело, в баре, но у них только скверное виски.      - А где он находится?      - Не знаю. Тут ни одного указателя. Просто кучка домишек у дороги. Мне втолковали: сколько-то раз повернуть направо, потом налево, потом опять направо, и выскочишь на номерное шоссе.      - Что с Елицей?      - Порядок. Она у своих стариков.      - Как все прошло?      - Отлично. Семейка сбежалась вытаскивать мою машину: я застрял в грязи в ста футах от их дома. Это на берегу моря, местность вроде болота - не разобрать, где суша, где вода.      Чарли мысленно представил себе хибару, как у Майка.      - Люди прекрасные, только вот по-английски - ни в зуб, кроме самых младших. Отец - точь-в-точь оперный пират, хотя довольствуется сбором съедобных моллюсков да ставит верши на лангустов. Знаешь, Чарли, я охотно все расскажу, но предупреждаю: счет за разговор пошлю тебе.      - Знаю.      Бобу нравилось разыгрывать из себя скупердяя: он с удовольствием прикидывался, будто пересчитывает сдачу, заводился из-за счета в ресторанах, на заправочных станциях орал: "И чтоб бензин самый дешевый!"      - Все перецеловались, и младенец пошел по рукам.      А рук там хватает! В семье, вместе с замужними дочерьми, человек двенадцать, если не больше, все одинаковой породы, и кухня у них очень даже недурная. Мне поднесли стаканчик их родного самогона: вкус оригинальный, крепость - ничего подобного не пробовал. Один из мальчишек - он ходит в школу - перевел мои слова отцу, и тот обещал оставить девицу с малышом у себя и ни во что не мешаться. Если начнут допрашивать, притворится идиотом, а мальчишка будет держать меня в курсе.      Сейчас попытаюсь выбраться на шоссе, но завтра - это уж точно - проснусь с отчаянным воспалением легких.      Чарли до самого закрытия надеялся, что Боб вернется, и вздрагивал всякий раз, когда слышал, что мимо идет машина, у которой барахлит мотор или дребезжат разболтанные детали. Но Кэнкеннен, видимо, встретил еще не один бар на своем неведомом пути назад, в город, к просторному дому, где его ждала экономка.      Для очистки совести бармен вызвал ее на провод.      - Боб не вернулся?.. Так я и думал. Звоню сказать, чтобы вы не беспокоились. Он наверняка вернется поздно ночью.      - И не стыдно вам гнать его за город в такую погоду? Вижу я, что вы за человек! Вам все равно, что с ним будет, - не вам его выхаживать.      В тот вечер Чарли взялся лечиться от простуды: принял аспирин, выпил двойной грог, велел Джулии растереть ему грудь и так пропотел, что ночью ей пришлось встать и переменить простыни. В котором часу это было?      Ночь, как и минувший день, оказалась для итальянца насыщена телефонными разговорами. Он стоял, закутавшись в одеяло, и ждал, пока Джулия перестелет кровать, как вдруг услышал внизу звонок и в полудреме решил было, что это будильник на кухне. Затем подумал: что-то стряслось с Кэнкенненом, сбросил одеяло, накинул халат и заспешил вниз по лестнице.      Аппарат трещал так настойчиво и тревожно, что Чарли даже не включил электричество, и бар по-прежнему был освещен только отблеском уличного фонаря, проникавшим через дверную фрамугу.      - Хэлло, Чарли! Это ты, старина?      Звонил не Кэнкеннен, а Луиджи, которого, видимо, рассмешил вопрос приятеля в ответ на его "хэлло".      - Который час?      - Здесь половина двенадцатого; у вас, если не ошибаюсь, - уже второй. Я тебя разбудил?.. Ну ничего.      Судя по голосу, Луиджи был бодр и весел; в трубке слышались музыка, звон бокалов, голос и смех, преимущественно - женщин.      - Ты не знаком с Гэсом, но это не важно. Он один из лучших моих клиентов. Алло! Ты меня слышишь?      Джулия спустилась в бар, набросила на плечи мужа одеяло, потом усадила и надела ему носки.      - Гэс из Сент-Луиса... Выбился в люди и теперь, бывая в Чикаго, обязательно заглядывает ко мне распить бутылочку. Он хочет с тобой поговорить. Передаю трубку.      - Хэлло, Чарли! Друзья моих друзей - мои друзья.      Заранее знаю: ты - парень что надо. Жаль, что по телефону выпить вместе нельзя - у нас тут такое шампанское, какого я отродясь не пробовал.      - Мировое! - поддакнул голос подвыпившей женщины.      - Не обращай внимания, Чарли. Это Дороти... Нет, Дороти, дай нам со стариной Чарли поговорить о деле...      Я насчет твоего знакомого, Чарли, ну того, чей портрет Луиджи вывесил в баре. Этот клоп - изрядная гадина.      Я сразу сказал Луиджи: "Остерегайся этой птички, друг".      Нам в Сент-Луисе знакомство с ним недешево встало. Не помню, сколько уж лет прошло, но его до сих пор не забыли. Кличка у него была Адвокат. Он действительно здорово разбирается в законах. Права практиковать не имел, но консультации у нас давал - обычно в барах, дансингах, дешевых ночных клубах. Представляешь уровень? Там всегда есть такие, кто нуждается в совете, а в солидную контору обращаться не хочет... Алло?      Слушаешь, Чарли?      Бармен услышал, как говоривший переспросил:      - Я не перепутал? Парня зовут Чарли?.. Алло! Это я тебе рассказываю, чтобы ты держал с ним ухо востро.      Консультации он превращал вроде как в ловушки: выпытает у человека подноготную и давай его шантажировать.      Возился он главным образом с бедными девчонками - та не зарегистрирована, у этой неприятности... Что тебе, Луиджи? Не советуешь касаться таких вещей по телефону?.. Да я и так обиняками говорю!.. Ты меня понимаешь, Чарли?.. Вот и хорошо. Сам я такими делами не занимаюсь. У меня самый что ни есть честный бизнес - строительство. Бульдозеры и прочий тарарам. Но у меня приятель интересовался одной семнадцатилетней малышкой.      Однажды он съездил с ней на ту сторону Миссури <Город Сент-Луис стоит на реке Миссисипи, у слияния ее с Миссури.> и сдуру записал ее в гостинице как свою жену. Не знаю уж, сколько он заплатил Адвокату, чтобы выпутаться из этой истории. Если он, сволочь, еще в твоих краях, расквась ему рожу, да поскорее: ничем другим его не проймешь. За этим я тебе и звоню. У нас ребята так и поступили. Собрались втроем и поучили его жить.      Поймали ночью, раздели донага, отходили как следует и швырнули в реку, предупредив: встретят еще раз - сделают то же самое, только камень к ногам привяжут.      Тогда он и исчез.      - Давно?      - Года два будет... Конечно, детка, спроси.      - Что у вас за погода? - вклинился женский голос. - Вы ведь на побережье?      - Море отсюда в сорока милях. Сейчас идет снег.      - Благодарю.      - Алло, Чарли! - взял трубку Луиджи. - Теперь ты в курсе. Подробно напишу, когда улучу время. Во всяком случае, начинаю верить, что Алиса была права.      Кстати, она заезжала сюда. Посмотрела на снимок и сразу заказала двойной "манхаттан"... Спокойной ночи, братишка.      - Спокойной ночи! - крикнул в трубку клиент из Сент-Луиса; он, видимо, подливал себе шампанского.      Утром Чарли окончательно слег: он проснулся с температурой, и Джулия, не спрашивая его согласия, вызвала врача. Словом, ночной столик бармена оказался заставлен лекарствами, которые надлежало принимать каждые два часа, здоровенным графином лимонада, напоминавшим ему гриппозные дни в детстве, и тошнотворным овощным отваром.      Он вынужден был догадываться о приходе и уходе клиентов по доносившемуся из бара шуму, и каждый стук входной двери вырывал его из полузабытья, в которое он порой впадал. В часы, когда должен был появиться Джастин, Чарли стучал в пол, вызывая Джулию, и та прибегала, совершенно запыхавшись: в ней сто шестьдесят - сто семьдесят фунтов, а лестница винтовая.      - Что он говорил?      - Спросил, не уехал ли ты. Я ответила - нет.      - Знает, что я слег?      - Да. Желает тебе поправиться к праздникам.      - Ему-то что до меня?      - Потом дочитал газету и ушел.      Он - это был, конечно, Уорд, имя которого Чарли избегал по возможности произносить.      - Ни о чем другом он не говорил?      - Нет.      - Ты не нагрубила ему?      - Только напомнила, что окурки не надо бросать на пол - в баре хватает пепельниц.      - Саундерс не заглядывал?      - Сегодня утром - нет.      - А Гольдман?      - Тоже. Были только ребята из транспортной конторы - выпили по стаканчику на ходу. Еще - доставщик пива. В подвале порядок. Звонили насчет скачек. Я ответила, что сегодня их не будет.      - Но это же не правда!      - Ничего, перебьются! Сейчас я принесу тебе отвар.      Постарайся не раскрываться.      - Сперва дай мне сигареты.      - А что доктор сказал?      - Да я всего раза два затянусь - вкус лекарства надо отбить: очень противное.      После отвара Чарли уснул, и ему приснился Майк в арестантской одежде. Но одежда была какая-то странная, полосатая, придававшая Юго сходство с осой, да и тюрьма ненастоящая. Все это происходило в огромном, сплошь застекленном, как казино, здании на берегу моря.      Там собралось множество женщин и детей, несколько подростков и какой-то старик, похожий на Авраама из иллюстрированной Библии, по-видимому начальник.      В иные минуты Майк тоже казался вроде как бородатым. Разговор шел на непонятном языке, голоса звучали тихо, музыкально, и Чарли почудилось, что в дальних углах он видит нагих отроков, играющих на арфах.      Юго, без сомнения, тоже был здесь начальником, возможно еще более важным, чем библейский патриарх: все женщины и дети словно принадлежали ему, и он непринужденно расхаживал между ними, гибкий, как танцор.      Разбудил больного какой-то шум, правда не очень громкий. Чарли внезапно проснулся, взглянул на часы и сообразил - это Уорд распахнул дверь бара. Именно его появления в любом облике итальянец неизвестно почему ждал во сне; поэтому он был даже огорчен, что забытье сменилось явью.      Как бы то ни было, Луиджи не повторил: "Не злобься на Фрэнки!"      Теперь он допускает, что маленькая лифтерша была в свое время права.      Красиво живет Луиджи в своем Чикаго! Перед его глазами проходит вся страна, он видит самых интересных людей, со всех концов Америки: кто бы ни останавливался в отеле "Стивене", - а публика там отборная, - любой хоть раз завернет вечером после театра отведать спагетти у Луиджи.      Теперь, расплатившись наконец с долгами, в которые залез и которые так его беспокоили, он, несомненно, богат. Но Чарли не завидует другу. Он и сам вышел в люди, хотя остановился несколькими ступеньками ниже; у него собственное дело, и никто им не командует.      Луиджи, так сказать, одинок. Жену он по глупой случайности потерял в катастрофе лет пятнадцать тому назад дочери его взбрело заняться кино, и пишет она отцу из Голливуда, только когда ей нужны деньги.      - Позвони Бобу, Джулия, справься, что с ним. Он меня беспокоит - весь день не дал о себе знать.      Когда жена вернулась, Чарли спросил:      - Что он сказал?      - Послал тебя к черту. В шесть утра, за восемь миль от города, у него отказала машина; в ней он и спал.      - Предупредила, что я болен?      - Боб ответил, что так тебе и надо, а сам он встанет с постели лишь на твои похороны.      - Никто не появлялся?      - Заезжал Кеннет.      - Со мной поговорить не хотел?      - По-моему, нет. Сказал, что все у них взбудоражены из-за этих проклятых пистолетов. Опасаются, что в округе начнутся налеты. Патрули удвоены.      - Мальчишки в бильярдной торчат?      - Я не посмотрела.      - Он появился?      - Сидел в баре, когда я звонила Кэнкеннену.      - Наверняка узнал об отъезде Елицы и взбесился.      Эх, как мне надо потолковать о нем с Бобом! Завтра же съезжу к Кэнкеннену.      - Завтра ты будешь лежать.      - Завтра я встану.      - И перезаразишь мне детей?      Чарли не хватало бара, не хватало разговоров, в любое время дня доносивших до него эхо городских событий. Ему казалось, что теперь, когда он прикован к постели, этим воспользуются, чтобы начать всяческие безобразия.      - Вечером поставлю тебе горчичники.      - Врач их не прописывал.      - Курить он тебе тоже не прописывал, а ты куришь.      - Знаешь, Джулия, что я, кажется, уразумел?      - Интересно - что же?      - Понимаешь, в чем его сила? Он постигает мысли других раньше, чем люди сами до них дойдут. Вернее, угадывает разные маленькие гадости, в которых стесняешься себе признаться. Он напоминает мне Элинор: стоит ей потянуть носом воздух, и она уже знает, какая у человека болезнь.      - Или выдумывает ее.      - Он, вероятно, тоже изучил все пороки и чувствует их в окружающих.      - Попробуй-ка заснуть!      - Понимаешь, я говорю не о настоящих, больших пороках, а о мелких пакостных наклонностях, просто привычках...      - Конечно, конечно.      - Если где-нибудь дурно пахнет, он сразу чует.      - Очень приятное занятие!      - Не смейся, Джулия. Это объясняет, почему людям всегда при нем не по себе.      - Тебе тоже?      - Это объясняет и другое - его влияние на мальчишек, которым хочется, чтобы их боялись.      Джулия закутала мужа в одеяло по самую шею, прикрыла краем рот, унесла пустой графин из-под лимонада, дала детям, вернувшимся из школы, по комиксу и усадила их за кухонный стол.      - Только не шумите. Отец спит.      Все было так просто, пока по их кварталу, выбрасывая левую ногу вбок, глотая пилюли и тщательно закрывая за собой двери, словно в них вот-вот ввалится сам дьявол, не зашнырял этот человек.      Нет, лучше выкинуть его из головы - добром это не кончится. Стакан пива? Пожалуйста. Вот это - наша забота. С вас двадцать пять центов. Здравствуйте. До свидания.      Он наделает глупостей, если не уймется. Кэнкеннен его не удержит - не тот Боб человек. Напротив! Он богат, настолько богат, что, по слухам, такого состояния даже в Бостоне ни у кого нет. Ему можно жить на свой лад, не как другие, потешаться над политиками и бесить светских старух: они все с ним в каком-нибудь родстве, все - его тетки или кузины.      - Алло?.. Нет, это Джулия... Да, его жена. Он лежит с простудой. Кто это говорит?      Имя она не расслышала. Вызывали, видимо, издалека.      Потом трубку повесили.      - Кто это?      - Не знаю. Наверно, ошиблись номером.      - Но ты же ответила, что я лежу. Я сам слышал.      - Верно, ляпнула наобум. Тут разговор и прервался.      Может быть, позвонят снова?      - Вызвали из города?      - Не знаю. Слышно было плохо.      - Может быть, Луиджи?      - Не думаю, что Луиджи станет тебе звонить каждый день по междугородному из-за дела, которое его не касается.      Звонок не давал Чарли покоя. Бармен насторожился.      Часы шли, но вызов не повторялся. Дети пообедали, потом их отправили спать, и они поочередно прокричали из коридора:      - Спокойной ночи, папа!      - Спокойной ночи, Софи... Спокойной ночи, Джон...      Спокойной ночи, Марта...      Почему не звонят? Почему повесили трубку, услышав голос Джулии?      - Он внизу?      - С четверть часа.      - Что делает?      - Спорит с шерифом.      - Кеннет вернулся?      - Только что вошел. Уверяет, что все спокойно. Ни сегодня, ни в ближайшие дни ничего не случится, а пистолеты наверняка украли ребята, приехавшие из Кале.      - Не правда, и Брукс это знает.      - Почему не правда?      - Потому что люди из Кале не нашли бы вентиляционное отверстие и не догадались бы, что в лавке есть стремянка, с помощью которой можно вылезти обратно.      - Пожалуй. Я повторяю что слышала.      - А он что?      - Я не могла все время прислушиваться. По-моему, сказал то же, что ты, потом заговорил об аллейке.      - Они оба все еще в баре?      - Видимо, да, если только не ушли после того, как я поднялась к тебе.      - Кто платит?      - Угощает Уорд.      - Спустись, послушай и возвращайся. Попробуй все запомнить.      Вернулась Джулия минут через пятнадцать, но почти ничего не разузнала.      - Кеннет ушел, не успела я появиться. Я слышала, как он поддакнул: "Похоже, неглупая мысль. Мы всегда думаем о ком попало, только не о тех, кто самые отчаянные. - И уже взявшись за ручку двери, добавил:      - В любом случае это дело местной полиции. Конечно, увижу начальника - поговорю. Но мои полномочия начинаются за чертой города".      - А он?      - Что - он? Сидит себе на своем табурете, а в зале кроме него одна Аврора: только что вошла и нарочно устроилась у другого конца стойки.      - Слышишь? Вроде бы телефон?      - Нет.      - Спустись побыстрее, иначе он возьмет и сам ответит. Такой и на это способен.      - Вернусь - поставлю тебе горчичники, Чарли. Предупреждаю заранее: приготовься.      Она даже не пожаловалась, что за день ей пришлось раз двадцать подниматься на второй этаж.                  Глава 9            Чарли пролежал целых трое суток, и все это время только Джулия связывала его с внешним миром. На второй день ему стало так худо, что он перестал думать о происходящем вокруг. Лицо у него побагровело, волосы на лбу слиплись, дышал он с хрипом, и когда часа в четыре дня Джулия вторично вызвала врача, тот сделал больному укол пенициллина.      Но даже в таком состоянии бармен не мог отделаться от мыслей о Джастине Уорде и в своих кошмарах отчаянно боролся с ним, хотя, очнувшись и все еще задыхаясь, с трудом вспоминал, что же ему снилось. Вечером он вновь попробовал выспросить Джулию, кто был днем в баре и о чем шел разговор. Но она вкатила мужу солидную дозу прописанного врачом снотворного, и он мирно проспал до утра.      Проснулся Чарли, весь обросший полудюймовой черно-седой щетиной и чувствуя сильную слабость. В девять утра врач вторично ввел ему пенициллин и объявил, что этого, вероятно, хватит; а когда бармен осведомился, что слышно в городе, доктор, естественно, заговорил о своем:      - Эпидемия не то что не убывает - усиливается. Сегодня утром у меня шестьдесят визитов. А тут еще дождь - значит, станет хуже.      Крыши за окном опять почернели, по стеклам катились светлые капли, и в водосточных трубах, не смолкая, журчала вода.      - Предупреждаю, Джулия: не будешь подниматься сюда почаще и все мне рассказывать - оденусь и сам спущусь.      - Что ты хочешь узнать?      - Он появляется?      - Приходит в обычные часы - не реже, не чаще.      Каждый раз интересуется, как ты. Когда утром от тебя выходил врач - подошел к нему с расспросами.      - В городе ничего не произошло?      - Ты имеешь в виду то, чего опасались после кражи пистолетов? Нет. Я видела Кеннета. Он сказал, полиция продолжает патрулировать. Кстати, нынче утром я кое-что узнала, только вот забыла - от кого. Погоди-ка... Он еще заезжал насчет скачек и мотор не выключил.      - Рейнсли.      - Кажется, уже второй вечер подряд, часов в шесть, жена Майка с детьми навещает мужа. Придет на пустырь позади тюрьмы, смотрит на Юго за решеткой и лопочет с ним по-своему.      Чарли знал этот пустырь. Окруженный глухими задними стенами домов, он служил автомобильной стоянкой и по вечерам был безлюден. Окна тюрьмы располагались высоко над землей, но при включенном освещении можно было разглядеть, что происходит в камерах. Жены и друзья арестованных приходили туда и переговаривались с ними издалека.      Чарли удивляло, как додумалась до этого жена Майка, не знавшая города и не бывавшая в нем. Он представлял себе эту картину: холодным вечером, подгоняемая инстинктом и таща с собой малышей, она пересекает район кожевенного завода и минует добрый кусок Главной улицы под рождественские гимны, доносящиеся из всех магазинов, витрины которых, разумеется, кажутся ей сказочно богатыми.      Юго едва различает своих домочадцев на темном пустыре, разговор наверняка то и дело прерывается: сказать им нечего, и они довольствуются тем, что сосредоточенно смотрят друг на друга.      - Что в бильярдной?      - Вчера, часа в три дня, туда зашел полицейский и выставил двух старшеклассников, которым полагалось быть в школе.      - Кэнкеннен не звонил?      - Зашел вчера перед самым закрытием. Огорчился, что тебя не застал. Уверяет, что теперь, когда ты нарушил его затворничество, он никак не соберется с духом снова залечь.      - Выпил много?      - С полдюжины больших рюмок коньяку. Потом завелся с Уордом.      - Из-за чего?      - Из-за сквозняков. Привычка Уорда постоянно ходить и закрывать дверь действует ему на нервы. Он напустился на Джастина, и оба давай перекидываться фразами, которые я не всегда понимала. Остальные смеялись. Верх У орд, по-моему, не взял, но не сдался и свое досидел. Кстати, Мейбл уехала. Похоже, решила в конце концов провести праздники у матери в Вермонте.      Необходимость узнавать такие вещи из вторых рук портила Чарли настроение, и он слегка злился на Джулию, почему она так нелюбопытна и, главное, не придает значения деталям.      - Ты не разузнала, кто звонил позавчера? Больше меня не вызывали?      - У меня был разговор с Кале: твой приятель недоумевает, почему ты не сообщаешь о ставках. Я ответила, что ты слег, а я в скачках ничего не смыслю. Думаю, кстати, что звонил тогда именно он.      - Почему ты так думаешь?      - Он сказал, что пытался связаться с тобой.      Это было только предположение, но Чарли все равно расстроился. Ему не терпелось вернуться в бар, но он сознавал, что должен полежать самое меньшее еще сутки.      Около одиннадцати он поднялся в надежде побриться, но ощутил такую слабость, что подчинился жене и снова лег.      Чарли не забыл о подарке для Джулии и решил, что купит ей золотой браслет. Напрасно она убавляла громкость радио - он все равно слышал передававшиеся с утра до вечера рождественские песнопения. На Среднем Западе свирепствует снежная буря, сообщал диктор. Как и каждый год в это время, на дорогах пробки из сотен машин. Два трансконтинентальных экспресса застряли на полустанках.      О пистолете Чарли узнал под вечер: новость принес Саундерс, в свою очередь вытянувший ее из знакомого полицейского. Утром начальник полиции получил по почте картонную коробку с напечатанным на машинке адресом; в ней лежал один из украденных у Гольдмана пистолетов вместе с пачкой патронов.      Немедленно были наведены справки в почтовом отделении, и выяснилось, что бандероль опустили в ящик у почтамта накануне, после восьми вечера.      Коробка была из обычного картона и, несомненно, служила упаковкой для игрушки от Вулворта. Адрес был написан правильно, и служащего, замещавшего Маршалла Чалмерса во время отпуска, поразила одна деталь.      - Марки наклеены в точном соответствии с тарифом. Никто из наших бандероль не упаковывал и не принимал. Значит, отправитель либо торговец, либо человек, часто совершающий подобные операции: он взвесил ее на специальных весах и знает почтовые тарифы.      - Что говорит Саундерс?      - Хотел подняться к тебе, но ты спал. Я обещала пустить его сюда вечером, если тебе станет лучше. Общее мнение такое, что кто-то из родителей нашел у сынка в ящике пистолет и решил вернуть по принадлежности, не компрометируя мальчишку.      Чарли непроизвольно подумал о Честере Норделе.      Потом поразмыслил и решил: нет. Честер так не поступит - слишком щепетилен. Скорее, сам стащит своего парня к начальнику полиции и поможет вытянуть из него имена остальных членов шайки.      Сколько отцов в городе с тревогой следят, наверно, сейчас за сыновьями!      - В бильярдной есть еще публика?      - Немного. Не знаю, может, я ошибаюсь, но недавно мне показалось, что, говоря с Уордом, старик Скроггинс размахивает руками и они спорят.      - Он в баре?      - Только что пришел. Простужен, как и ты. Пошли ему. Господи, хорошее воспаление легких, чтобы мы его подольше не видели!      - Кашляет?      - Не слышала, но сморкается омерзительно! Выбьет нос и смотрит в платок - сколько там. Меня всякий раз чуть не рвет. Кто-то, кажется приказчик из скобяной лавки, ну, такой худой, маленький, посоветовал ему поберечь свои микробы и прятать их в карман.      - А он что?      - Ничего. Отмалчивается. Что ни скажи, ему все равно.      Прихода Саундерса Чарли ждал как праздника, но штукатур не появлялся: из-за проливного дождя бар был почти пуст. Непогода длилась всю ночь, аллейка превратилась в форменный поток, и утром в доме, несмотря на центральное отопление, царила ледяная сырость. Одевать детей пришлось на кухне, у плиты, и Джулия не пустила младшую в школу.      В половине девятого, измеряя себе температуру, Чарли услышал, как дверь бара распахнулась, затем почти сразу же захлопнулась, и сообразил, что приходил почтальон. Он собрался было крикнуть жене, чтобы та принесла почту, но Джулия уже поднималась по ступенькам.      Почему она дважды остановилась на лестнице, словно колеблясь или что-то читая? Бармен сразу заметил, что вид у нее озабоченный. Положив на одеяло пачку рекламных проспектов и счетов, она молча протянула ему конверт авиапочты с чикагским штемпелем и красной надписью: "Заказное".      - Расписалась?      - Да, за тебя.      Джулия ждала, не задавая вопросов. Супруги затруднились бы ответить, почему они так взволнованны. Оба сразу узнали руку Луиджи, но разве тот не предупредил" по телефону, что скоро напишет? Быть может, их встревожила красная пометка "Заказное"? Такие письма они получали нечасто.      - Распечатаешь?      - Да.      Джулия редко видела мужа таким бледным и суровым, как в те минуты, когда он читал письмо. Лицо его заросло многодневной щетиной и резко выделялось на груде подушек; сдерживая дыхание, он полусидел в постели и всем своим видом внушал невольную робость.            "Чарли..."            Уже по обращению бармен понял, что дело серьезно: обычно Луиджи начинал с дружеского словца или шутки.            "Хотел сперва тебе позвонить, но решил, что это было бы неосторожно. Письмо тоже пишу тебе скрепя сердце и твердо рассчитываю, что ты его сожжешь, как только прочитаешь.      Вешая на стене своего бара карточку известного тебе человека, я сделал это смеха ради, а получилась целая история, и притом страшная.      Надеюсь, мое письмо придет вовремя. Не знаю, что предпримут эти люди, но, насколько могу судить, самолетом они не полетят: тогда на остаток пути им придется брать машину напрокат.      Это произошло часа два с небольшим назад; сейчас три, но письмо я отправлю не раньше, чем буду уверен, что их уже нет в городе.      Если, как я предвижу, они поедут машиной, хотя автомобиля их я не видел, - его, вероятно, оставили на стоянке, - у тебя после получения письма окажется в запасе несколько часов, а то и целый день.      Начну с того, что ты был прав: Фрэнк - опасная гадина. Он еще хуже, чем ты думаешь, но решать тебе, и давить на тебя я не собираюсь.      Прочти письмо внимательно и не обижайся на меня раньше времени. Сам убедишься, что я вынужден был заговорить. Иначе было нельзя. Надеюсь, что войдешь в мое положение и простишь меня.      Попробую все объяснить, хотя это нелегко: есть вещи, которые я не могу называть, точными словами - подавно. Рассчитываю на твою сообразительность. Тебе нужно лишь перенестись в знакомую обстановку еще не забытых тобой лет.      Около часа дня я крутился у себя в баре - присматривал за работой. Вдруг мне подмигивает один из барменов. Он разговаривает с двумя типами, интересующимися известной тебе фотографией.      - Вы хозяин? - осведомляется один с ледяной вежливостью, сразу давшей мне понять, с кем я имею дело. - Это ваш друг?      Они смотрят мне в глаза с таким видом, словно рады бы загнать меня в угол, но я все еще думаю, что это нечто вроде истории с Гэсом. Извини, кстати, что я тогда разбудил тебя: клиент был тепленький и требовал, чтобы я соединил его с тобой.      - Ну, я так не сказал бы, - отвечаю я. - Думаю даже, что он порядочное дерьмо.      - Как зовут - знаете?      - В прежнее время, когда мы вместе работали в "Стивенсе", его звали Фрэнк Ли, но, как мне стало известно, он сменил имя.      - На какое?      - В последний раз, когда мне о нем говорили, его звали Уорд, Джастин Уорд.      - Когда это было?      - Сравнительно недавно.      Они уже вытащили фото из рамки и заметили на оборотной стороне штамп чикагского фотографа, который проявил и увеличил для меня присланный тобой негатив.      - Судя по снимку, он в городе?      - Нет. Думаю, что, напротив, далеко отсюда.      - Слушайте, Луиджи, мы против вас ничего не имеем. Мы не здешние, но друзья рекомендовали нам вашу лавочку и в один голос уверяют, что вы - стоящий человек.      - Чем вас угостить, джентльмены?      - Не будем спешить. Сперва надо убедиться, что мы поняли друг друга. К делу ведь можно подойти и по-иному, так что насчет выпивки решим после. В объяснениях вы, надеюсь, не нуждаетесь? Отлично. Так вот, мы хотим знать, где этот тип.      - Ясно.      - Где же он?      - Предположим, я этого не знаю. Но имею возможность быстро узнать.      - Тогда не волыньте.      - Предположим также, что для этого придется впутать сюда третье лицо, моего друга и отличного парня, которого я очень люблю, и что я не соглашусь, пока мне поподробней не растолкуют, в чем дело.      Они переглянулись. Тот, кто повыше, - от более детальных описаний воздержусь, - неохотно кивнул. Тут они снова переглянулись, предложили мне прогуляться по улице, и я последовал за ними. Мы раз тридцать самое меньшее прошлись вдоль всего квартала, словно ожидая, пока кто-то появится или у меня в баре освободится столик.      - Вы, конечно, слышали об Эдвине Эбботе?      Ты, полагаю, успеваешь просматривать газеты? Это случилось в Лас-Вегасе <Город в штате Невада, центр "индустрии развлечений".> месяца два назад, может, чуть раньше. Некого Антонетти, известного игрока, пришили на выходе из казино, даже не попытавшись обчистить его карманы, где было полно денег. Пошли слухи, что он пал жертвой распри двух могущественных кланов - догадываешься каких? Уточнять не стоит. Полиция, разумеется, ничего не нашла, ограничилась тем, что сцапала человек двенадцать мелкой шпаны, а затем поочередно отпустила всех за отсутствием улик.      Тогда ФБР объявило награду в пять тысяч долларов тому, кто выдаст убийцу Антонетти.      А еще через пять дней взяли Эдвина Эббота, на которого никто и подумать не мог: он был крупная шишка по текстильной части в Нью-Джерси и Калифорнии и накоротке с целой кучей политических воротил. Полиция, не тратя времени на поиски, нагрянула прямехонько туда, где были спрятаны улики.      Это колоссальное дело, отзвуки которого будут давать себя знать еще несколько лет.      Так вот, парень, заложивший Эббота и получивший от ФБР пять тысяч, - не кто иной, как его секретарь, незаметный, никому не внушавший опасений человечек по фамилии Кеннеди.      Кеннеди - это Джастин Уорд, он же Фрэнки.      Теперь понимаешь, почему он так внезапно возник в вашем глухом городишке, выбрав его по карте как можно дальше от Невады и прочих мест, где работал, и постаравшись не наследить во, время переезда.      Понятно также, почему твой шериф, решив проявить усердие, получил от ФБР письмо, рекомендующее оставить Уорда в покое.      Это все, старина Чарли. Не сердись на меня. Люди, говорившие со мной, не из тех, с кем шутят. Им любой ценой нужен был адрес, а я же не мог утверждать, что фотография сама собой пришпилилась к стене моего бара.      Я пытался выиграть время, чтобы позвонить тебе, но они не отпускали меня ни на шаг и начали проявлять нетерпение.      Я рассказал им все. А так как они по-прежнему отказывались зайти и выпить со мной, дал им твое последнее, только что пришедшее письмо, и они убедились, что им не пудрят мозги.      Может быть, я и поступил бы по-другому, если бы Фрэнки этого стоил, но, признаюсь честно: случившееся не слишком меня огорчает.      Мы позавтракали вместе. Один из них зашел в кабину и долго звонил - сперва в Лас-Вегас, потом в Нью-Йорк.      Полчаса назад они убрались.      Они не сказали, что собираются делать. Сами поедут или кого-нибудь пошлют - тоже не знаю. Несомненно одно: скоро в твоих краях что-то произойдет.      Не даю тебе никаких советов. Если мое письмо поспеет вовремя, у тебя еще останется выбор. От вас до границы - рукой подать, но, сказать по правде, я буду удивлен, если его рано или поздно не накроют и в Канаде. На мой взгляд, по этой птичке давно кошка плачет.      Как только будут новости, пиши. Не забудь немедленно сжечь это письмо. Не рассказывай о нем никому, даже Джулии. Поцелуй ее за меня.      Твой Луиджи".            - Что он пишет?      - Расскажу после. Ничего особенного. Помоги мне одеться.      - Еще чего! Будешь лежать и сегодня, и завтра, если нужно. Ты даже не представляешь, какой у тебя вид.      Но Чарли уже встал и взглянул на жену так, что она не осмелилась возражать.      - Значит, не скажешь, что он пишет?      - Нет, Джулия. Потом.      - Насчет Джастина?      - Это очень запутанная история. Спускайся вниз! Он вот-вот появится.      Когда она уже спускалась, муж позвал ее обратно.      - Вот что, Джулия. Очень важно, чтобы ты вела себя с ним совершенно непринужденно. Поняла? Не вздумай цепляться к нему. Потерпи еще несколько часов.      - Почему несколько часов?      - Потому что я собираюсь занять свое место в баре.      Мне следовало бы сказать - несколько минут.      - Врешь. У тебя совсем другое на уме.      - Нет.      - Поклянись хотя бы, что тебе не грозит опасность.      - Клянусь.      Она поверила, Чарли побрился, хотя, нервничая, порезал щеку, потом, прислушиваясь к каждому звуку, принял ванну, оделся, сжег над унитазом письмо Луиджи вместе с конвертом, и вода смыла пепел.      По лестнице итальянец спустился, слегка пошатываясь: ему хотелось прилечь, ноги плохо слушались, и у входа в бар он на секунду остановился, словно перед тем, как взять разбег.      - Свари мне кофе, ладно?      Чарли не сразу взглянул туда, где, как он знал, сидит Джастин. Наклонился, взял тряпку и протер стойку, хотя Джулия уже проделала это до него.      - Пошли на поправку, Чарли?      Повернуть голову и посмотреть Уорду в глаза оказалось еще трудней, чем предполагал бармен. И вот что любопытно: лицо у Джастина опухло, нос покраснел, глаза блестели. Грипп у него только начинался, тогда как у бледного, осунувшегося Чарли уже проходил.      - А вы почему не в постели? - вопросом на вопрос ответил итальянец.      - Я не собираюсь ложиться.      Что переменится, если он сляжет? Разве эти ребята побоятся проникнуть в дом Элинор? Ну, потеряют несколько часов, пока наводят справки, но потом будет то же самое, только шуму, грязи и мерзости больше.      - Надеюсь, вам известно, что кто-то вернул начальнику полиции украденный пистолет?      Чарли затруднился бы сказать, почему он с озабоченным видом завел этот разговор; тем не менее немногие фразы, которыми он обменялся с Уордом, имели, видимо, для него глубокий смысл, капитальную важность.      - Слышал.      - У людей есть сыновья, - медленно продолжал Чарли. - У меня тоже, но мне беспокоиться рано: мой еще мал. Бывают моменты, когда отцы дрожат за детей.      У вас никогда не было сына, Уорд?      На этот раз он лишь чудом не брякнул: "Фрэнки".      - Я считаю, что не стоит плодить детей.      - Да? Так считаете?      У Чарли перехватило горло. Плотная завеса дождя отделяла его от бильярдной напротив, по окнам которой струилась вода.      В одиннадцать от муниципалитета отходит автобус на Кале, и остановится он там у пограничного шлагбаума. А под телефоном у Чарли приколот кусочек картона с номером для вызова трех городских такси.      "Не злобься на Фрэнки".      - Не люблю я вас, Уорд.      - Знаю. Я вас - тоже.      - Но вы же делаете все, чтобы внушить неприязнь к себе.      - Тут вы, пожалуй, правы.      - Вы никого не любите. Мало того, вы всех ненавидите.      - Не смею утверждать противное.      - И делаете сколько можете зла даже незнакомым людям.      Уорд ограничился тем, что перевел на него свой неподвижный взгляд.      - В каком возрасте вы это почувствовали, Джастин?      - Что - это?      - Ненависть.      - Вы вроде заинтересовались мной?      В последних словах Уорда как будто зазвучала настороженность.      - Да, сегодня вы меня интересуете.      - Уж не собираетесь ли вы меня перевоспитывать?      Что ж, хотите знать - извольте. Насколько помнится, я всегда был дурного мнения о людях.      - Даже ребенком?      - Даже ребенком.      - +- Вы намерены остаться у нас в городе?      - И останусь, пока не придет охота уехать.      - А она еще не пришла? И не придет?      - Нет.      - Решили гнуть свое до конца?      - Это касается только меня.      И все. Вокруг них как бы возникла ледяная пустота.      Это было настолько ощутимо, что Джастин несколько раз обернулся, проверяя, закрыта ли дверь. Затем обстоятельно высморкался, обследовал платок, скомкал его и развернул чикагскую газету.      - Вот тебе кофе, Чарли. Может, приляжешь?      - Нет.      Чуточку позже у бара остановилась машина шерифа.      Кеннет торопливо пересек тротуар.      - Рад видеть тебя на ногах, Чарли! Двойной бурбон, с твоего позволения. Итак, опять впрягся? Прошла простуда?      Это могло произойти и сейчас, при Бруксе, поэтому Чарли прислушивался к машинам.      - Знаешь, если так пойдет дальше, мы скоро вернем владельцу все украденное оружие.      - Полиция опять что-нибудь получила?      - Нет, сегодня я сам нашел у дверей офиса незавернутый пистолет, судя по номеру - один из тех, что украли у Гольдмана.      Шериф повернулся к Уорду.      - Похоже, вы были правы, Джастин. Простые люди выбросили бы оружие в реку - на их взгляд, так безопаснее. Я потолковал с моим городским коллегой, и он составил список молодых ребят определенного круга.      В обращении осталось четыре пистолета.      - Четыре лишних! - вставил Чарли и, не удержавшись, взглянул на Уорда.      Кеннет, видимо, что-то почувствовал: не то, что действительно происходило между барменом и клиентом, но какую-то трудноуловимую связь между ними. Однако предпочел не ломать себе голову, допил свою порцию и утер губы.      - Словом, поглядим. До скорого, Чарли. Может быть, до вечера.      - Пожалуй, что так.      При этих словах Джастин тоже что-то почуял. Он нахмурился, и во взгляде его, устремленном на Чарли, мелькнула тревога.      К счастью для бармена, нервы которого были напряжены до предела, всех отвлек телефон. Звонили насчет скачек. Итальянец с ходу запомнил ставку и занес ее потом в ученическую тетрадь. Когда он поднял голову, Джастин в упор смотрел на него, и в его больших глазах читался вопрос. Он даже раскрыл рот, словно собираясь заговорить, и Чарли с радостью помог бы ему. Бармен уже больше часа ждал от Уорда хоть слова, да что там - слова, просто взгляда, который, возможно, все изменил бы.      Он чуть ли не молил Уорда об этом, но тот лишь бросил мелочь на стойку: утро кончилось, и Джастину наступало время съесть рубленый бифштекс и яблочный пирог в кафетерии напротив, где белокурая официанточка ввиду сырой погоды была завита особенно старательно.      - Ты ничего не ешь, Чарли?      - Аппетита нет.      - Тебе надо поесть. Посмотри, на кого ты похож!..      Признайся, от Луиджи плохие вести?      Бармен подумал, потом честно ответил:      - Нет, не плохие.      - Но ты встревожен?      - Нет, не встревожен. Мне просто не терпится, чтобы поскорей настал вечер, а лучше - завтрашний день.      - Чего ты ожидаешь?      Неожиданно, беспричинно его потянуло уйти на кухню и выплакаться перед женой, потому что он чувствовал: нервы у него вот-вот сдадут, голова - кругом, а Джастин упорно не идет навстречу. Ему захотелось услышать добрый грубый голос Кэнкеннена - это его подбодрит. И Чарли позвонил Бобу.      - А, это вы! - встретила его в штыки старая экономка. - Поздравляю и благодарю: по вашей, так сказать, милости я больше не вижу Боба. Если он вам нужен, думайте сами, где его найти.      Не сконфузься он так в тот раз, когда ездил на Холм к Честеру Норделу, Чарли отправился бы, пожалуй, в типографию потолковать с издателем. Вероятно, не сказал бы ему ничего, во всяком случае, ничего существенного, но, может быть, нашел бы там видимость поддержки и это облегчило бы ожидание.      - Ты считаешь меня порядочным человеком, Джулия?      - Ты самый лучший муж и отец на свете.      Это не совсем прямой ответ на его вопрос. Ну и что?      Вероятно, как раз в таком ответе он и нуждался.      - На следующей неделе мне придется съездить в Кале.      - Знаю.      - Откуда?      - Да ведь ты должен купить мне новогодний подарок... Ну, скоро скажешь, что такого важного пишет Луиджи? Ты же недаром сжег письмо.      Значит, сходила-таки наверх посмотреть. Прочитала бы она письмо, если бы нашла?      - Почему ты все время смотришь на часы? Кто-нибудь должен приехать?      Может ли он ей сказать, что произойдет?      - Сегодня никого не будет. Тут уж такой народ: в снег или в гололед еще вылезают из своих дыр, в дождь - ни за что.      Тем не менее Саундерс заскочил пропустить стаканчик после завтрака, хотя, чтобы пробежать метров двадцать. по тротуару, вынужден был накинуть на голову мешок.      - Хэлло, Чарли! Счастлив видеть тебя на ногах, старина...      Удивленный штукатур повернулся на табурете:      - Что это ты высматриваешь?      - Ничего.      Мимо проехала машина. Номерной знак - массачусетский. Не та.      - Знаешь, на что я трачу большую часть дня у себя в мастерской? Делаю дочкам рождественский вертеп. Высота пять футов, занавес настоящий, открывается, ширит на достаточная, чтобы уместиться сзади на корточках.      Столяр бесится: я постоянно клянчу у него то гвозди, то клей... Ждешь кого-нибудь?      - С чего ты взял?      - Вид у тебя такой, словно ты кого-то ждешь. Кстати о Джастине. Вчера встретил его там, где он вряд ли хотел быть замеченным.      - Где?      - Он заходил к старухе. Ну, к той, что живет за кожевенным заводом. Он меня не видел, и я этому рад.      Как ему только не противно?.. Чарли!      - Да, да.      - Что я сейчас сказал?      - Как только ему не противно?      - А что не противно?      - Не знаю. Извини, Джеф. Это все лекарства: я ими буквально напичкан.      Он идет под дождем. Заходит к китайцу. Покупает продукты, которые ему вряд ли придется есть. А минут через двадцать проследует мимо бара в обратном направлении - со шляпы льет вода, пальто набухло.      Это, конечно, произойдет, как всегда, на улице, и на земле останется лежать похожая на куль темная мокрая масса.      - Послушай, Джеф...      - Да?      - Мне что-то нехорошо. Я, пожалуй, выпью с тобой стопочку джина.      А ведь достаточно набрать номер китайца, который Чарли помнит наизусть, попросить Джастина, сказать ему...      Бармен внезапно почувствовал, что ему просто необходимо выйти на кухню и увидеть Джулию.      - Что-нибудь ищешь?      - Нет.      Он всего-навсего взглянул на последнюю фотографию детей, приколотую к стене над столом. Они вот-вот вернутся из школы.      - Где малышка?      - Она клевала носом, и я уложила ее в постель вместе с куклой.      Когда Чарли вернулся в бар, Саундерс уже ушел.      Итальянец остался один на все долгие часы ожидания.      Бильярдная напротив была пуста, и старый Скроггинс, дремавший с открытым ртом в плетеном кресле, издали казался похожим на мертвеца.      Чарли пришла мысль позвонить Луиджи, но он понимал, что делать этого нельзя. Ни в коем случае. Быстро спускались сумерки. Эти, наверно, уже в городе: наводят справки, ждут полной темноты. Услышав телефонный звонок, бармен вздрогнул и подумал: "Они?"      Звонила, однако, подруга Джулии - ей понадобился рецепт пирога. Разговор нескончаемо затянулся. Джулия блаженно улыбалась, теребя край передника.      Мимо окон прошел Уорд. Вернулся к Элинор, запер за собой дверь, угрюмо поднялся по лестнице, занес покупки в комнату. Может быть, посмотрел на себя в зеркало. Потом опять двинулся к выходу, и старуха Адаме, распахнув вдогонку дверь, упрекнула его: он не снял галош и оставил на лестнице грязные подтеки.      Потом он нагнул голову и, прижимаясь к домам, проследовал по улице, пересек мостовую, вошел в бильярдную и заговорил со старым Скроггинсом, который хоть и оказался живым, не потрудился встать с кресла.      В бильярдной тоже был телефон. Уорд и Чарли видели друг друга через дорогу. Джастин не снял пальто; это означало, что сейчас он появится в баре. Наступает его время.      В обоих заведениях горело электричество; витрина Гольдмана тоже сверкала, но более белым и резким светом: у старьевщика стоят специальные лампы.      Джулия закончила разговор, и Чарли попросил:      - Выйди, посмотри, нет ли на улице машины, а то я боюсь, как бы меня опять не прихватило.      В баре потянуло холодом, но Джулия сразу же закрыла дверь.      - Стоит одна, чуть подальше Гольдмана.      - Мотор включен?      - Я не прислушивалась.      Она уже направилась в кухню, как вдруг Чарли взглянул на часы и вскрикнул:      - Дети!      - Что - дети?      - Они уже вышли из школы!      Бармен решился: он сейчас натянет пальто, возьмет шляпу и пойдет их встречать. Но не успел. Джастин Уорд принял пилюлю, застегнул пиджак, пальто и, взявшись за ручку двери, бросил старому Скроггинсу еще несколько слов. Потом распахнул дверь, поднял воротник и наклонил голову, собираясь ринуться сквозь стену дождя.      Со стороны показалось бы, что Джулия все поняла - так напряженно она смотрела на мужа, хотя на самом деле ее напугала его каменная неподвижность.      Машина почти беззвучно рванулась вперед, и над улицей, словно отскочив от стен, раскатились четыре выстрела. Тормоза трагически взвизгнули на крутом повороте, автомобиль обогнул дом Элинор и понесся по Главной улице вверх на Холм.      Ни Чарли, ни Джулия не шелохнулись. Она лишь мельком взглянула на темную массу, осевшую на край тротуара, и на белую руку, свесившуюся в лужу.      Потом спросила:      - Ты знал?      И в свой черед вскрикнула:      - Дети!      В уличной мгле засуетились люди. Чарли влез в рукава пальто, и Джулия, бегом нагнав его, сунула ему шляпу и шарф.      Она знала: он идет не туда, куда сбегаются любопытные, а на угол, где с минуты на минуту появятся дети.      Воздух разорвали сирены "скорой помощи", полицейских машин, а еще через несколько секунд Кеннет Брукс распахнул дверь бара и возбужденно окликнул:      - Чарли!      И тогда Джулия молча указала ему с порога на своего мужа: освещенный лампами в витрине Гольдмана, он шел по тротуару, держа за руки обоих старших детей.            1950 г.