Луи Буссенар
     
     Под Южным Крестом
     
     Роман
     
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Перевел с французского Е.Н.Киселев.
     Буссенар Л. Собрание сочинений в 12 т. Т. 5.
     Приключения в стране львов; Под Южным Крестом: Романы; Рассказы.
     X.: Изд.-полигр. общество "Лианда";
     Общество "Интербук-Украина", 1993. - 623 с: ил.
     Литературная редакция текста Н.С.Дорохиной.
     Текст и иллюстрации печатаются по изданию:
     Буссенар Л. Полное собрание романов Луи Буссенара.
     Спб.: Кн. изд-во П.П.Сойкина, 1911. Перевод с французского.
     С исправлениями в соответствии с нормами современного русского языка.
     Художники-оформители Е.В.Титов, К.В.Корнеева, О.Д.Приезжева
     ISBN 5-7664-0661-4 (т. 5) ISBN 5-7664-0693-2.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru, http://zmiy.da.ru), 25.05.2004
     -----------------------------------------------------------------------
     
     Антикварное издание Собрания сочинений Луи Буссенара любезно предоставлено обществу "Интербук-Украина" господином Ю.Г.ЛЕВЧЕНКО из его частной коллекции.
     В пятый том Собрания сочинений Луи Буссенара вошли романы "Приключения в стране львов" и "Под Южным Крестом". Также том дополняют отдельные малоизвестные рассказы этого автора.
     В романе "Приключения в стране львов" мы вместе с Фрикэ, Андрэ Бреванном, сержантом Барбантоном посетим западное побережье Африки, примем участие в сражениях с экзотическими животными - гигантскими крокодилами, гиппопотамами-великанами. Интереснейшие описания быта жителей этой части планеты - большая заслуга автора.
     В романе "Под Южным Крестом" события разворачиваются в далекой, загадочной Австралии, где любимые герои писателя знакомятся с жизнью аборигенов-папуасов.
     В рассказах использован большой этнографический материал, что делает их чрезвычайно интересными.
     Роман "Под Южным Крестом" написан в 1883 году.
     
     
     СОДЕРЖАНИЕ
     
     Часть 1. Коралловое море
     Часть 2. Раджа Борнео
     Часть 3. Разбойники золотых полей
     
     
     Часть 1
     КОРАЛЛОВОЕ МОРЕ
     
     ГЛАВА I
     
     Пролог. - Парижанин Фрикэ и его друг Пьер де Галь. - Монте-Карло на крайнем Востоке. - Выставка сокровищ. - Макао. - Игроки всех цветов, одинаково обкрадываемые. - Шестидесятилетний шулер. - Торговцы людьми. - То, что называется "Баракон". - Корабль "Лао-Дзы". - Ложный путь. - Французы в западне.
     
     - Итак, вы отказываетесь уплатить долг?
     - Нет, синьор, нет. Примите мои извинения. Я не отказываюсь, я только не при деньгах сегодня. Но вы знаете, что здесь, как и на вашей славной родине, карточный долг - священный долг.
     - Гм... Священный долг. Смотря с кем имеешь дело.
     - Я вам даю слово Бартоломео ди Монте... Никто здесь не сомневается в слове Бартоломео ди Монте.
     - В слове торговца людьми.
     - Ваша милость хочет сказать - агента эмиграции.
     - Моя милость хочет сказать то, что говорит. А если мои слова вас оскорбляют, это не мое дело. Я окончательно потерял терпение за две недели пребывания в вашем вертепе.
     - Однако, синьор...
     - Молчать, черт возьми! Вы плут и больше ничего. Я прекрасно видел, как вы передали кучку пиастров вашему сообщнику, поспешившему дать тягу.
     - Как плут? Вы сказали, что я плут?!
     - Да, плут. Выигрыш меня не волнует. Я не игрок, но не желаю, чтобы какая-нибудь шоколадная кукла надувала меня и смеялась надо мной.
     - Я охотно простил бы, принимая во внимание вашу молодость, определение, брошенное на ветер, но последние слова, в которых я вижу оскорбление моей национальной гордости, заставляют меня требовать удовлетворения. Завтра, синьор, на рассвете, вы узнаете, что такое гнев Бартоломео ди Монте...
     Смех первого собеседника перебил эту речь, произнесенную на французско-испанско-португальском языке.
     - Да, но если я соглашусь на эту дуэль, то явлюсь не иначе, как с толстой бамбуковой палкой. Ах, какая у вас грозная шпага! Не этим ли оружием вы думаете рассечь нить моей жизни? Ха-ха-ха!
     - Это шпага великого Камоэнса.
     - Как, еще одна?.. Ведь мне уже предлагали продать с полдюжины шпаг великого Камоэнса. Впрочем, у нас во Франции у каждого антиквара найдется палка Вольтера.
     Этой насмешки знаменитый Бартоломео ди Монте не мог снести: он повернулся и, гремя своей чудовищной саблей, вышел на веранду.
     Француз остался один. Это был молодой человек, почти юноша. Его маленькие усики с особенным старанием были закручены кверху. Одет он был в синюю матросскую куртку, ноги его утопали в широчайших фланелевых панталонах, а клеенчатое американское кепи лихо сидело на макушке, придавая французу вид боевого петушка. Открытый ворот рубашки показывал бронзовую от загара и необыкновенно сильную грудь.
     Этот молодец, весивший не более полутораста фунтов, должен был быть страшно силен.
     Он еще улыбался, вспоминая стычку с желтым Бартоломео, когда тяжелая рука, с размаху опущенная на его плечо, и грубый голос за спиной заставили его вздрогнуть.
     - А, это ты, мой старый Пьер?
     - Я самый, мой мальчик.
     - Каким образом ты отыскал меня здесь?
     - Так же просто, как выпиваю свой вечерний грог. Когда ты сошел на берег, я рассудил, что бродить одному в этом гнезде португальских пиратов не совсем удобно, и, чтоб избавить тебя от неприятного абордажа, взял твой курс. Пробродив немного в этих переулках, грязных, как палуба угольного брига, я наконец нашел тебя, моего дорогого Фрикэ, и клянусь тысячью штормов, не оставлю теперь ни на минуту.
     - Дорогой Пьер, - ответил на эту громовую речь растроганный Фрикэ, - ты всегда добр ко мне.
     - Пустяки, мой мальчик. Я твой должник и, вероятно, не скоро еще поквитаюсь с тобой.
     И старый матрос снова опустил кулак величиной с голову ребенка на плечо Фрикэ.
     На голову выше юноши, вдвое шире его, он казался гигантом среди малорослых португальцев Макао. Каждый, кто знал Пьера де Галя, понимал, что гораздо лучше быть его другом, чем врагом.
     Но что за добрые глаза и открытое лицо были у этого буйвола! Его грубый, как рев муссона, голос дышал искренностью, а серые глаза, научившиеся пронизывать туман и темноту, взглядом веселили душу.
     - О чем ты думаешь, Фрикэ?! - воскликнул снова Пьер, встряхивая Фрикэ.
     - Я думаю, мой друг, о нас... Кажется, мы с тобой довольно постранствовали по свету, имели немало хороших и дурных приключений и все-таки натолкнулись здесь, в грязном Макао, на нечто совсем неожиданное. У меня только что была стычка с шоколадным дворянином Бартоломео ди Монте. И как подумаешь, что этот негодяй - отпрыск великой и сильной расы. Эта желтолицая обезьяна с кривыми ногами, помесь португальца и китаянки, имела, быть может, своим предком Альбукерка или Васко де Гама. Несчастное, худосочное растение, прозябающее в удушающей атмосфере среди подонков и отбросов Востока. Трус, нахал, предатель, - и мне придется драться с ним, с этим славным Бартоломео ди Монте!
     Пьер слушал молодого друга с разинутым ртом. На его лице было написано не столько удивление, сколько умиление перед познаниями Фрикэ.
     - Знаешь ли, дружище, - сказал он голосом, до смешного полным уважения, - ты стал так же умен, как корабельный доктор, клянусь тысячью штормов.
     - Да, я много работал, занимался, - отвечал конфузливо Фрикэ восторженному Пьеру. - Впрочем, в этом, так же как и во всей моей судьбе, заслуга дорогого Делькура.
     - Славный малый, - заметил задумчиво Пьер.
     - Бедный Делькур! - продолжал Фрикэ. - Если бы не крах, который его постиг, я продолжал бы свое образование и не забрался сюда, в этот грязный притон воров, для вербовки дешевых работников.
     - Мы вырвем их из когтей торговцев людьми.
     - Без сомнения. Ты, конечно, знаешь миссию, которая возложена на меня: взять этих несчастных, которые прозябают хуже, чем псы, и переправить их в нашу колонию на Суматре, где они будут не рабами, а свободными рабочими.
     - Да, если бы они были доверчивее и знали, какая судьба их ожидает, мы бы так долго здесь не торчали.
     - Да, бедняки боятся, что их постигнет участь австралийских рудокопов, возвращающихся, большею частью, на гробовых судах*.
     ______________
     * Китайцы, по законам своих предков, должны быть похоронены на территории Небесной империи. Пользуясь этим, англичане организовали целое пароходство для перевозки останков китайцев из мест эмиграции в порты Небесной империи. Часто в гробы кладут товары, и китайская таможня не может ничего сделать, так как открыть гроб считается большим святотатством. - Здесь и далее примечания автора, примечания переводчика или редактора - оговариваются.
     
     - Но теперь, кажется, все улажено, и мы можем выйти в море.
     - Завтра, завтра, дружище. Мне надо закончить с этим Бартоломео ди Монте.
     - Но пока тебе нечего здесь делать, мы можем уйти.
     - Сейчас, Пьер. Мне нужно сказать одному из этих игроков два слова.
     Молодой человек подошел к толпе, окружавшей игорный стол, и оставил Пьера де Галя наблюдать интересное зрелище.
     Под волшебным светом бумажных разноцветных фонарей, развешанных на потолке разными причудливыми фигурами, волновалась разношерстная толпа всех цветов кожи. На грязном столе шло адское макао, эта азартнейшая из азартных игр.
     Богатые китайские коммерсанты из самых отдаленных провинций и даже с острова Гайнана специально приезжают в это Монте-Карло крайнего Востока, чтобы проиграть несколько сотен золотых тэли*.
     ______________
     * Китайская монета, приблизительно равная английской кроне.
     
     Между желтыми лицами граждан Небесной империи виднелись индусы, негры, малайцы и европейцы, загорелые, почти черные, как актеры в мелодрамах, изображающие убийц. Банкомет, шестидесятилетний китаец с седой и жидкой косичкой, отвислыми губами и руками обезьяны, кидал карты, засаленные, как передник кочегара. После каждого тура он осматривал ставки ястребиным взглядом, ловко загребал проигрыши и со вздохом отсчитывал фунты и тэли немногим счастливцам.
     Кучка денег банкомета быстро росла. Настолько быстро, что один американский капитан, опустошив свой кошелек, закончил тем, с чего ему следовало начать: он стал присматриваться к рукам банкомета. После четверти часа наблюдений он бросился на китайца.
     - Каторжник, шулер, вор! - закричал он так, что стекла веранды зазвенели.
     Затем, схватив банкомета за косу так же спокойно, как хватал смолистую снасть корабля, он встряхнул его и, не обращая внимания на вопль испуганного китайца, распорол его балахон карманным ножом.
     О чудо! Сотни семерок, восьмерок и девяток высыпались из складок платья китайца, к величайшему негодованию игроков, которые думали, что имеют дело с честным банкометом.
     Этот короткий акт правосудия закончился полным скандалом: все бросились на деньги, и началась общая потасовка.
     Фрикэ, с грустью наблюдавший эту жалкую сцену, вдруг почувствовал острую боль в плече. Он обернулся и увидел Бартоломео ди Монте с поднятым ножом, пытавшегося воспользоваться удобной минутой, чтобы избежать дуэли.
     Фрикэ быстро схватил португальца за руку и так сжал, что тот отчаянно закричал:
     - Простите... синьор!.. Вы мне сломаете руку.
     - Негодяй, тебе недостаточно, что ты меня обокрал, ты хотел еще убить меня из-за угла, как трусливый шакал!
     - Простите, я вас едва задел, да и то потому, что меня нечаянно толкнули. Простите.
     Фрикэ разжал пальцы, высвободив онемевшую руку португальца.
     - Желтая макака, - сказал, смеясь, молодой человек, - я мог бы раздавить твою голову пяткой, но мне это противно. Вон отсюда, и живей!
     В эту минуту к Фрикэ протолкался Пьер де Галь.
     - Стоило ли оставаться, чтобы иметь дело с такими мошенниками? Сильно тебя ранила эта обезьяна?
     - О, пустяки, небольшая царапина.
     - Ну, в таком случае, идем из этого вертепа, а завтра в путь.
     Друзья покинули игорный дом, еще не затихший после скандала, и направились в свою гостиницу. Найти ее было нелегко. Нужно быть моряком, чтобы ориентироваться в лабиринте узких переулков, которые скорее похожи на галереи водостоков, чем на улицы. Они переплетаются между собой, карабкаются на горы, опускаются в овраги и наконец теряются среди китайских лачужек, разбросанных без всякого порядка.
     Основанный в 1557 году португальцами, Макао лежит на самой оконечности полуострова. Он насчитывает до двухсот тысяч жителей, из которых только семь тысяч европейцев. Часть города, где живут последние, представляет из себя крепость с пушками, повернутыми во все стороны.
     Фрикэ и Пьер бродили по этим переулкам и только к рассвету добрались до дома.
     В то время, когда они входили, мимо прошли две темные фигуры.
     - Клянусь брюхом тюленя, - вскричал Пьер, пристально всмотревшись, - это тот самый американец, который вздул шулера, и португалец, который хотел тебя убить!
     Наутро друзья отправились в "Баракон", как называется здание китайской эмиграции. Некогда это здание было монастырем иезуитов, теперь же служило перевалочным пунктом для бедных кули*.
     ______________
     * Нарицательное имя китайских рабочих.
     
     Первым навстречу французам попался португалец Бартоломео. С удивительным бесстыдством он подошел к Фрикэ и с подобострастием стал расспрашивать о здоровье. Не получив ответа, негодяй удалился, делая отвратительную гримасу, которая должна была изображать улыбку.
     - Прощайте, синьор, - говорил он, уходя, - будьте здоровы. Надеюсь, что вы никогда не забудете вашу встречу с Бартоломео ди Монте.
     Пьер де Галь и Фрикэ, не обращая внимания на слова португальца, вошли к главному агенту эмиграции.
     Жилище его было убрано с безумной роскошью, в которой европейский комфорт спорил с богатством Востока. Но едва вышли за дверь кабинета в коридор, как все изменилось.
     Тут начиналось царство нищеты и голода. Бедные, оборванные китайцы, в течение целых суток не имевшие щепотки риса во рту, покорно ожидали решения своей участи. Они с унынием, гонимые неумолимым голодом, покидали зеленые берега Небесной империи, как будто чуя, что больше их не увидят.
     Действительно, из десяти тысяч китайцев, которые ежегодно покидают Макао и уезжают в Калао, из пяти тысяч направляющихся в Гавану после закрытия Сан-Франциско, - добрая половина не возвращается совсем, и очень многие совершают обратное путешествие на кораблях-гробах.
     Лучшая участь постигает работников, которые уезжают на плантацию французских колонистов в Суматре: там на них не смотрят, как на рабов или вьючных животных, а главное, никогда не лишают свободы, в то время как в английских и испанских колониях рабочие попадают в вечную кабалу.
     Она, собственно, начинается с первого дня поступления китайца в "Баракон". Его кормят несколько недель и записывают это в счет; хозяин берет его в работники, и чудовищные комиссионные деньги вычитаются из будущего жалованья китайца; болезнь или малейшая неточность в работе наказываются крупными штрафами из скудного жалованья, и несчастный, работая, как вол, находится долгое время в полном рабстве.
     Мы уже знаем, что Фрикэ и Пьер де Галь были посланы французскими колонистами Суматры для найма рабочих. Честные и гуманные труженики не хотели приобретать рабов, - им нужны были только способные работники.
     Судно, зафрахтованное для транспорта, было невелико, всего в семьсот тонн, при двигателе в двести лошадиных сил. Оно было построено в Америке, но владелец почему-то дал ему китайское имя "Лао-Дзы".
     Кроме того, капитан нарисовал на носу корабля огромный глаз, как это делают китайцы для отведения морских бед, что придавало пароходу вид каботажного судна китайских портов. Когда все формальности были соблюдены и колониальный служащий обошел ряды китайцев с вопросом, по своей ли воле они едут, Фрикэ подписал контракт с агентством и внес за каждого китайца по восьмисот франков.
     На этом закончилась двухнедельная процедура найма работников, и остановка была только за "Лао-Дзы", начавшим разводить пары, чтоб сняться с якоря.
     Этот американский пароход с китайским названием был чрезвычайно грязен. Цветной экипаж его, как будто набранный со всего мира для коллекции, был скорее похож на шайку бандитов, чем на честных матросов.
     Бросив взгляд на черную палубу, на убранные паруса, на беспорядочно наваленный товар, Пьер де Галь, старый матрос французского военного флота, только покачал головой и проворчал несколько самых сильных морских проклятий.
     - Грязная шаланда для мусора, - говорил почтенный моряк. - Это скорее китайский пират, чем честный купец*. И разве это экипаж?.. Какой-то малаец, хромоногий негр, косой португалец... Тысяча залпов, это зверинец и больше ничего!
     ______________
     * На морском языке "купцом" называется всякое торговое судно.
     
     Рассуждать было уже поздно: "Лао-Дзы" отдал все швартовы и отвалил от пристани.
     - Вперед! - раздалась команда с мостика.
     - Черт возьми! - вскричал Фрикэ, обернувшись. - Капитан нашей шаланды, оказывается, тот самый малый, который побил вчера шулера в игорном доме! Да и старшего помощника вчера мы тоже встречали.
     - Молодцы! - ответил с презрением Пьер. - Оставили пароход и две недели пропадали в вертепах. То-то и палуба так убрана. Впрочем, пароход так хорошо нагрузили, что волны смоют всю грязь, прогуливаясь по ней.
     Предсказания старого моряка сбылись очень скоро. "Лао-Дзы" прошел Сульфурский пролив, миновал острова Сано, Патун, Лантао и вышел в открытое море.
     Это было в ноябре. Норд-остовый муссон в это время особенно свиреп, а океан беснуется. Бедный пароход качало, как жалкую шлюпку, и волны непрерывной чередой перекатывались через палубу.
     Капитан с хладнокровием янки прогуливался по мостику, как будто считал, что все будет благополучно, если только аккуратно жевать двойную порцию табака.
     - Отчего эта обезьяна не поставит парусов? - ворчал Пьер де Галь. - Качка была бы не так чувствительна для тех бедняков, которые находятся на нижней палубе.
     К вечеру янки пришел к тому же мнению. Два десятка разношерстных матросов, как обезьяны, поползли по марсам и через четверть часа "Лао-Дзы" нес марселя, фок и бизань*.
     ______________
     * Название парусов. - Прим. перев.
     
     Этот маневр, сделанный словно в угоду Пьеру, не прекратил его ворчаний.
     - Чудеса, право! - говорил он Фрикэ. - Мы черт знает куда идем. Муссон - норд-ост. Двигаясь к Сингапуру, мы должны чувствовать его затылком, но реи так обрасоплены, как будто мы держим курс к Филиппинским островам.
     - Я ничего не могу тебе сказать, - отвечал Фрикэ, - ведь я невежда в морском деле; впрочем, у янки может быть какое-нибудь намерение.
     - Конечно, но его намерение что-то не чисто.
     - Пойдем-ка лучше спать, Пьер. Ты ведь знаешь, что лучший советник - сон.
     Но старый моряк не разделял этого мнения.
     На рассвете он проснулся и с удивлением заметил, что ни стука машины, ни толчков винта не слышно. Он бросился на верхнюю палубу.
     Самое сильное ругательство невольно вырвалось у него, когда он увидел, что "Лао-Дзы", рискуя потерять мачты, поднял все паруса. Любой клочок парусины, не исключая бом-брамселей, был поставлен назло сердитому муссону, который гнал пароход со скоростью десять узлов.
     - Допустим, это прекрасно, - ворчал Пьер, - форсировать вовсю, но почему эта каналья не сворачивает к западу?
     Чтобы получить ответ на этот вопрос, бравый моряк полез на мостик к компасу. Он почти взобрался туда, как вдруг был остановлен грубым голосом рулевого:
     - Пассажиры сюда не входят!
     - Но я хотел бы взглянуть на компас, - отвечал Пьер де Галь.
     - Я вам повторяю, что пассажирам вход сюда запрещен! - крикнул еще грубее американец.
     Взбешенный Пьер вернулся на палубу и, встретив помощника капитана, пожаловался на грубость рулевого.
     - Курс парохода - не ваша забота, - ответил Пьеру помощник и скрылся в рубке.
     Старый матрос ничего не ответил и спустился в каюту. Когда Фрикэ проснулся, то увидел, что Пьер чистит свой револьвер.
     - Что с тобой, старина? - спросил молодой человек.
     - Готовлюсь всадить две унции свинца в голову этой обезьяны, которая командует нашей шаландой.
     - Что ты хочешь этим сказать? Неужели твои подозрения справедливы?
     - Или я непозволительно ошибаюсь, и мне нужно матросскую фуфайку заменить бабьим чепчиком, или эта каналья ведет нас в Тихий океан.
     - Будь мы одни, я мало беспокоился бы о нашей жизни, - озабоченно произнес Фрикэ, - но мы обязаны исполнить поручение друзей, которые рискнули всем своим капиталом.
     - Во всяком случае, этот долговязый американец нам дорого заплатит! - угрожающе закричал Пьер, потрясая револьвером.
     Настало время завтрака, и наши друзья, хотя и сильно смущенные непонятным поведением капитана, подкрепили свои силы несколькими китайскими блюдами.
     Тут произошло что-то загадочное.
     Они впали в глубокий тяжелый сон. Сколько он продолжался, друзья не знали.
     Когда они проснулись, полная темнота царила вокруг. Головы были точно налиты свинцом, а руки и ноги связаны.
     - Черт возьми, - прошептал Фрикэ, - я на четырех якорях!
     - Тысячу смертей! - воскликнул громовым голосом Пьер. - Мы брошены в трюм!
     
     
     ГЛАВА II
     
     Строгий арест. - Моряк, который не согласен иметь кормилицу. - Замыслы бандита. - Страшные угрозы. - Почему бандит не выбросил обоих пассажиров за борт. - Два океанских пути из Макао в Сидней. - На всех парах. - Рискованный маневр. - Неминуемая авария. - Прощайте, хорошие дни. - На коралловой отмели. - Агония погибшего судна. - Капитан, который оставляет свой корабль первым. - Что произошло в глубине трюма "Лао-Дзы". - Побег эмигрантов.
     
     Фрикэ был прав, а Пьер ошибался.
     Они лежали связанными по рукам и ногам не в трюме, а около своей каюты. Сильное наркотическое средство сделало свое дело: оно ослабило мускулы моряков, иначе вряд ли веревки удержали бы их.
     С хладнокровием человека, бывшего и не в таких переделках, Фрикэ попробовал разорвать веревки и, убедившись в их крепости, прервал молчание.
     - Пьер, все это произошло по моей вине, я должен был учесть твои подозрения.
     - Разве можно было что-нибудь сделать?
     - Конечно.
     - Как?
     - Очень просто. Я схватил бы за шиворот капитана, ты - второго бандита, его помощника. Мы спрятали бы их в надежном месте, и поверь мне, что тот сброд, который составляет экипаж парохода, не выразил бы ни малейшего протеста, если бы мы приняли на себя командование "Лао-Дзы".
     - Да, мой друг, нам нужно было поступить так, хотя эти проклятые янки даже во сне держатся за рукоятку револьвера. Но хуже всего то, что мы отвечаем за бедных работников. О, если бы речь шла только о нас...
     - Да, это главное несчастье, - грустно подтвердил Фрикэ.
     - Но что нужно этому бандиту? - яростно воскликнул Пьер. - Почему этот мерзкий пингвин связал нас и бросил сюда? Неужели из-за того, что я вчера интересовался компасом? О, если бы я мог предположить это, то набрал бы полный рот морской воды и держал ее до самой Суматры.
     - Успокойся, мой друг, - сказал Фрикэ, - ты ни в чем не виноват. Я догадываюсь, к чему ведется игра нашего бандита. Американец, очевидно, и не собирался доставлять нас по назначению. С того самого дня, как начался прием работников на палубу парохода, он уже задумал отнять у нас и перепродать бедных кули. Немного позже, немного раньше, - его жестокость должна была проявиться. Ты, может быть, только ускорил, но не вызвал ее. И вот что приходит мне в голову. Не связан ли со всем происходящим шоколадный дворянин Бартоломео ди Монте? Ты припоминаешь его последнюю угрозу?
     - Как же, очень хорошо помню эту обезьяну с безобразной улыбкой, когда он что-то кричал нам вслед. Если мне придется снова побывать в Макао, то вряд ли он будет когда-нибудь улыбаться.
     - Кроме того, - прибавил, ворочаясь, Фрикэ, - положение наше не самое удобное: у меня болят все кости.
     - Бедный мальчик, - с состраданием взглянул на товарища Пьер, - сразу видно, что ты первый раз в такой передряге. В молодости мне часто приходилось иметь дело с пеньковыми шнурочками. Терпи и утешайся тем, что бандиты нас не разлучили.
     В это время брезент, закрывавший трап, открылся, и в каюту проник свет. Через минуту по трапу спустился молодой китаец с огромной дымящейся чашкой рисовой похлебки, в которой плавали ломтики сомнительного мяса.
     - Ба! - вскричал Фрикэ. - Нам падает манна с неба.
     - Молчать! - вдруг раздался грубый голос в каюте.
     Это был часовой, который пришел вслед за китайским мальчиком.
     Поваренок, дрожа, поставил миску, набрал полную ложку похлебки и поднес ее к лохматой физиономии Пьера.
     - Проклятие, - вскричал тот, - долговязый бандит хочет дать мне кормилицу! Мне, Пьеру де Галю, старому боцману фрегата "Молния" и патентованному первому рулевому! Никогда!
     Китаец, видя такой энергичный отказ, поднес ложку ко рту Фрикэ. Тот, превозмогая отвращение, сделал несколько глотков.
     Увидя это, бретонец смирился и позволил себя накормить.
     - Так и быть, - покорно шептал бедняга, протягивая губы вперед, когда мальчишка подносил к нему ложку с похлебкой.
     Когда окончился скудный завтрак и китаец унес свою миску, Пьер де Галь подозвал часового и обратился к нему с речью на каком-то фантастическом языке, который должен был считаться английским.
     - Хотя вы и порядочный мошенник, - начал он, - но все-таки матрос, значит, должны знать, что моряку после еды нужна порция табака за щеку.
     Американец выслушал и безмолвно отошел в угол.
     - Животное! - выругался Пьер де Галь. - Хорошо, мне не придется завязывать узелок на память для того, чтобы рано или поздно заставить тебя плясать под свою дудку.
     
     
     Пятнадцать смертельно томительных дней протекло, не принеся ни малейшего облегчения в судьбе заключенных. Единственным утешением для Пьера был сюрприз, сделанный маленьким китайцем: он незаметно сунул моряку пакет с табаком.
     - Бедный юнга, - говорил Пьер, - невесело твое житье на этом проклятом пароходе, судя по синякам, которые украшают твою рожицу. И несмотря на это, ты все-таки остался добрым малым.
     Моряк схватил зубами драгоценный пакет и после нескольких минут самых нечеловеческих усилий раскрыл его и заложил за щеку гигантскую дозу табаку.
     - О прелесть! - шептал он, захлебываясь от восторга. - Ведь это бархат! Бедный Франсуа, как жаль, что ты не понимаешь в нем вкуса!
     - Да, старина, я не нахожу в этом удовольствия, но я отдал бы день жизни за несколько глотков чистого воздуха. Без этого моя голова расколется на части.
     - Не отчаивайся, чем-нибудь все это да кончится.
     Прошло еще два дня, и Пьер де Галь стал серьезно беспокоиться о здоровье друга. Наконец на третий день в их каюту вошел капитан парохода.
     - Я полагаю, - начал он без всякого предисловия, - что вам здесь довольно скучно.
     - Нет, ничего, - ответил иронически Пьер, - а вам?
     - Дело идет о вашем освобождении. Я не буду тратить слов, ибо вы знаете, что время - деньги.
     - Что нужно от нас? - спросил Пьер.
     - Вот что, - ответил американец, больше обращаясь к Фрикэ, - вы должны продать мне китайцев. Они мне нужны. Акт перепродажи будет составлен на французском и английском языках. Вы его подпишите...
     Пьер де Галь и Фрикэ застыли, потрясенные этим бесстыдным предложением.
     - К сожалению, - продолжал бандит, - состояние моих финансов не позволяет предложить вам высокую цену, но все-таки вы получите пятьсот долларов, то есть две тысячи франков. Конечно, эта цифра гораздо меньше той, которую вы заплатили, но что делать... Я вас высажу на берег Австралии, недалеко от Сиднея, и вы, если захотите, найдете себе выгодное дело в английских колониях.
     - Значит, мы идем не на Суматру, а в Австралию? - вскричал Фрикэ, видя, что его предположение оправдалось.
     - Да, - невозмутимо вымолвил капитан.
     - А если я не подпишу акта? - спросил Фрикэ, едва сдерживая крик негодования.
     - Тогда, к сожалению, я вынужден буду продержать вас здесь без пищи и воды до тех пор, пока голод и жажда не дадут вам лучший совет.
     - Вы самый последний из плутов! - крикнул в бешенстве Фрикэ.
     - О, как французы болтливы! Поймите, это лишние слова, а время все-таки деньги. Скажите ваш окончательный ответ.
     - Если бы не веревки, я задушил бы вас, вот мой ответ, - сказал Фрикэ и отвернулся.
     - Как вы вспыльчивы, молодой человек. Я мог бы преспокойно послать вас путешествовать на дно океана, но это не скрепит акта перепродажи, и потому я подожду. До свидания, через два дня хорошего поста мы опять поговорим.
     Американец насмешливо поклонился и вышел.
     - И это моряк, капитан! - с негодованием сказал Пьер, молчавший до сих пор. - Позор, позор для всего американского торгового флота!
     - Знаешь, старина, дела наши улучшаются!
     - Как? - вскричал изумленный Пьер. - Разве тебе приятно умереть с голоду?
     - Пьер, милый мой, ты старый боцман, бравый матрос и не можешь догадаться, что бандит находится в невыгодном положении. Он не может нас выбросить за борт, ведь для входа в порт ему нужны документы, дубликаты тех, которые остались у португальских властей, с моей подлинной подписью о перепродаже работников. Если у него не будет этого документа, то как только станет известно, что "Лао-Дзы" не прибыл на Суматру, его сейчас же арестуют.
     - Понимаю. Значит, этому кашалоту туго придется.
     - Разумеется, иначе мы давно бы пошли на завтрак акулам.
     - Тсс! - вдруг произнес Пьер, прислушиваясь. - Мы, кажется, пошли под парами.
     Это обстоятельство, казалось бы незначительное, произвело большое впечатление на друзей.
     Вот что произошло со дня их заключения.
     "Лао-Дзы", подняв все паруса, взял обычный курс из Макао в Сидней. Этот путь, которым идут все суда, ведет сначала на остров Люцон, один из Филиппинских островов, затем опускается по каналу, который отделяет Люцон от Минданао, входит в океан, пересекает экватор на меридиане Анахоретовых островов и, описав отлогую кривую, кончается у Сиднейской бухты.
     Таким образом, весь путь похож на гигантскую букву S, где Макао верхняя точка, Сидней нижняя, а середина кривой приходится как раз на экватор.
     Первую половину пути "Лао-Дзы" прошел блестяще. Попутный муссон гнал его со скоростью девять и даже десять узлов. Скоро пароход достиг экватора и вдруг попал в полосу безветрия. Капитан, боясь надолго заштилеть в этих широтах, тотчас велел развести пары. Но для того, чтобы сократить путь, топливо и припасы, он решил не описывать вторую половину кривой, а идти по прямой линии. Его новый путь шел через острова Адмиралтейства, пролив Дампиера и архипелаг Луизиады.
     Этот путь был настолько рискованный, что ни один моряк никогда не избрал бы его. Но американец, как азартный игрок, шел ва-банк и не принимал во внимание водный лабиринт коралловых рифов, которого так страшатся моряки. Он приказал только, для успокоения, кидать лот* с обоих бортов, хорошо понимая, что это не спасет "Лао-Дзы", если встретятся рифы.
     ______________
     * Прибор для измерения глубины моря.
     
     Такое легкомыслие не могло благополучно обойтись. На выходе из канала Дампиера американец направил пароход на мыс главного острова из группы Люзанских, и вдруг судно получило страшный подводный удар. Крик ужаса вырвался у сотни несчастных китайцев, запертых на нижней палубе, когда широкая струя воды ринулась в пробоину.
     Капитан остановил машину и спустил двух водолазов для осмотра подводной части парохода. Они убедились, что киль сильно пострадал, но обшивка надежна и, кроме пробоины, нигде больше не повреждена. Отверстие заделали, и капитан скомандовал "вперед".
     Увы! "Лао-Дзы" остался на месте безмолвен и недвижим: машина не работала. Очевидно, толчок нанес ее сложному механизму какое-то серьезное повреждение.
     Тем временем начал дуть ветерок. Капитан решил воспользоваться им и поставил паруса. "Лао-Дзы" потихоньку двинулся вперед.
     Ветер постепенно свежел, поднялись волны. На "Лао-Дзы", как будто издеваясь над опасностью, были подняты все паруса.
     Так прошла ночь. Наутро послышался зловещий шум прибоя.
     - Право на борт! - бешено закричал капитан.
     Но было поздно. "Лао-Дзы" на полном ходу выскочил на самую середину коралловой мели. Раздался страшный треск; пароход застонал, раза два покачнулся и плотно уселся на рифах. Судно спело свою последнюю песню.
     Капитан, увидев это и не желая предпринимать бесполезных попыток сняться, распорядился спустить на воду лучшую шлюпку. Взяв белый экипаж корабля, вооруженный с головы до ног, деньги, припасы и воду, он горестно махнул рукой и оставил погибавший пароход.
     Понимая, что "Лао-Дзы" продержится недолго, что вскоре он лопнет по швам и волны разнесут его по щепкам, негодяй ни на минуту не задумался о судьбе несчастных эмигрантов, заботясь только о своей шкуре.
     Малайцы, бенгальцы, индусы, составляющие половину команды парохода, обезумели от ужаса при виде капитана, удалявшегося на шлюпке с белыми матросами, и метались с воплями по палубе, хлопоча около оставшихся лодок.
     Крики и стоны, несшиеся с нижней палубы, где были заключены китайцы, вдруг смолкли. Что стало с несчастными двумястами китайцами? Неужели вода уже залила их?
     Поспешность, с которой белые оставили погибающее судно, объяснялась очень просто: несчастные, по распоряжению капитана запертые в душном помещении лицом к лицу с опасностью, были бы ужасны, если бы освободились и по заслугам отплатили своим мучителям. Капитан был знаком с результатами нескольких возмущений эмигрантов, доведенных до отчаяния. Они становились у решетки, упираясь в нее спинами, и через несколько часов нечеловеческих усилий, беспрерывно толкая ее, пробивали брешь и разбегались по судну, не щадя никого.
     Какое дело было бандиту до жизни двухсот человек? Он застраховал свой живой груз также, как и пароход.
     Однако то, чего он страшился, случилось. Когда они отплывали, решетка, закрывавшая ход в помещение эмигрантов, разлетелась вдребезги, и из черного, зиявшего как бездна, отверстия появились изможденные, изнуренные, полузадохнувшиеся существа с безумно блуждающими глазами.
     Шатаясь, как пьяные, ослепленные дневным светом, они разбежались по палубе, смешавшись с толпой цветных матросов, хлопотавших около шлюпок. Первые китайцы упали мертвыми, обагрив кровью палубу. Человек пятьдесят, увидев, что шлюпка капитана уже отплыла, а другие еще не готовы к спуску, бросились в море, вплавь догоняя американца.
     Но янки были не так глупы, чтобы позволить отнять у себя шлюпку. Они встретили китайцев градом пуль, сабельных ударов, за несколько минут успокоив навеки человек двадцать. Остальные, увидев бесполезность попытки, поплыли обратно на корабль, а шлюпка с бандитами быстро скрылась из виду.
     Когда пловцы вернулись на "Лао-Дзы", палуба была усеяна трупами индусов и малайцев, на которых пленники выместили свою злобу.
     А Фрикэ и Пьер, связанные, по-прежнему лежали на старом месте. В минуту аварии капитан позабыл о них.
     
     
     ГЛАВА III
     
     Ужасные мучения пленников. - На наводненной палубе. - Бред. - Счастливая находка. - Плот. - Салют флагу. - Невольное заключение на острове. - Новые Робинзоны. - Пленение краба. - Первая встреча с туземцами.
     
     Оба пленника лежали в темноте измученные, с воспаленными глазами, запекшимися губами и онемевшими руками и ногами, чувствуя, что скоро наступит конец. Во время суматохи на трап навалили груды вещей. Приток свежего воздуха почти прекратился, и несчастные французы задыхались.
     - Мы сидим на рифах, - хриплым голосом прервал молчание Пьер.
     - Тем лучше, - шепотом ответил ему Фрикэ, - скорее закончатся наши мучения...
     - О проклятие! Моряк должен умереть в море, но не связанным, как мешок с сухарями.
     Фрикэ ничего не отвечал.
     - Мальчик, что с тобой? Отвечай! - с ужасом закричал Пьер, думая, что его товарищ умер.
     - Что тебе нужно? - слабеющим голосом ответил Фрикэ.
     - Ты не отвечаешь, твое молчание меня пугает.
     - Каждое слово, которое я произношу, молотом стучит в моей голове. Но ты не беспокойся, я сохранил силы и деятельно работаю.
     Пьер затих и подумал, что его товарищ бредит.
     - Будь спокоен, старина, - продолжал Фрикэ, - ранее, чем через двенадцать часов, мы будем свободны. Но эти проклятые веревки чертовски крепкие. Впрочем, терпение. Поживем - увидим, - закончил парижанин, продолжая свое таинственное занятие.
     С минуты на минуту их страдания становились мучительнее. Когда судно с размаху село на риф, толчок едва не убил друзей. Затем они слышали, как острые коралловые отростки впились в бока судна и в нескольких местах пробили его.
     К тому времени, когда Фрикэ закончил свою работу и с торжеством потрясал в воздухе ножом, испачканным собственной кровью, волна с адским шумом ворвалась на палубу и прошлась по их головам.
     - Победа! С одной веревкой покончено...
     Новая волна прервала его речь: он захлебнулся соленой водой.
     Освободив одну руку, Фрикэ ничего не стоило справиться с другими веревками. Он перерезал их и вскочил на ноги.
     - Пьер!
     Ответа не было. Океан, точно торжествуя победу над бедным судном, бешено катил свои волны по палубам парохода, унося все, что можно.
     - Пьер, - еще раз крикнул Фрикэ и, не получив ответа, начал ощупью пробираться к месту, где должен был находиться моряк.
     Фрикэ с ужасом заметил, что, освободившись от веревок, он уничтожил крепления, которые удерживали старого моряка на наклоненной палубе. Теперь его прибило волной к пробоине и придавило тяжелым блоком.
     - Пьер, дорогой!.. Мой брат! - с воплем бросился на помощь товарищу Фрикэ, думая, что тот умер.
     Голос молодого человека затих, потому что новая волна снова залила палубу.
     Но Фрикэ был не из тех, которые падают духом в несчастье. Едва приступ слабости прошел, как молодой человек, забыв о пятнадцатидневных страданиях, голоде и жажде, бросился освобождать Пьера, не подававшего признаков жизни.
     Провозившись с четверть часа, ценой нечеловеческих усилий Фрикэ удалось освободить Пьера и оттащить его к трапу, где было немножко светлее.
     Положив моряка на ступеньки, Фрикэ заметил, что лоб его окровавлен.
     - Это пустяк, - рассуждал молодой человек, надеясь на крепкое сложение своего товарища, - гораздо хуже, что он захлебнулся.
     Призвав на помощь все познания в вопросе спасения утопленников, Фрикэ начал приводить Пьера в чувство. То, что другому могло стоить жизни, обошлось бравому моряку получасовым обмороком. Он скоро зашевелился, глубоко вздохнул и наконец открыл глаза.
     - Пьер, ты жив, старина! - радостно вскричал Фрикэ. - Мы еще не скоро бросим с тобой мертвые якоря.
     Пьер де Галь, хотя и очнулся, несколько минут сидел как будто в оцепенении. Он тупо смотрел на зиявшее отверстие в борту судна, куда хлестали волны. Вдруг его взгляд остановился на товарище, и он стал вспоминать.
     - Что с нами? Где мы?
     - У себя, в волчьей яме.
     - Но что стало с пароходом?
     - Сел на риф и почти разбился.
     - А экипаж... пассажиры?
     - Не знаю, старина, надо пойти посмотреть.
     - Черт возьми, - вскричал Пьер, - у меня лоб в крови!
     - Пустяки. Это мой нож, упавший во время толчка, украсил твое лицо.
     - Ну и прекрасно. Теперь идем осматривать пароход, и горе этому каналье-американцу, если он не успел дать тягу.
     - Не беспокойся, такие люди ни о чем, кроме своей шкуры, не думают.
     - Но если они покинули пароход, то что же случилось с несчастными китайцами, запертыми в трюме? Они все должны были погибнуть, ведь трюм уже давно полон воды.
     Фрикэ и Пьер ошибались. Освободив трап от загромождавших его вещей, они вышли на верхнюю палубу и сразу же наткнулись на несколько трупов матросов. Следов китайцев не было видно.
     - Ну, слава Богу, они ушли, - вздохнул Пьер, - не без кровопролития, правда...
     - Да, это была настоящая бойня, - с отвращением произнес Фрикэ, оглядывая трупы.
     Двести китайцев похозяйничали, прежде чем оставили пароход, и счастье французов, что они провели это время в западне.
     Несколько бочек пресной воды и ящик с сухарями случайно не были испорчены, и французы утолили голод и жажду.
     После этого пора было призадуматься о переправе на видневшийся справа туманный берег.
     - Терпение, мой мальчик, - повторял Пьер, оглядывая палубу, - если нам не оставили шлюпок, то мы построим плот. Для этого нам пригодятся реи и доски обшивки, а за бочонками остановки не будет. Только бы не попасть к дикарям на вертел. Впрочем, чему быть, того не миновать. Ты ведь знаешь, Франсуа, что гадалка в Лориане предвещала мне рано или поздно быть съеденным. Ха, ха, ха! Я давно примирился с мыслью, что мои ноги зажарят, как бифштекс.
     И бравый моряк, проголодавший две недели и едва не погибнувший полчаса тому назад, хохотал как ребенок.
     - К делу, Пьер.
     Через минуту работа у них закипела. Пьер работал топором, а Фрикэ пилой.
     - Скоро мы оснастим нашу ладью, - говорил по своему обыкновению сам с собой старый моряк, - и в путь. Мы захватим всю провизию, воду, оружие, инструменты; не будет лишней и карта. Затем мы оборвем кусок материи от любого паруса и, кажется, тогда будет все.
     - Нет, дружище, ты позабыл о трехцветном флаге. Вот он, - сказал Фрикэ, развернув старый французский флаг.
     Через несколько часов плот был на воде. На нем красовалась маленькая мачта, смело торчавшая с обрывком паруса. Затем французы перетащили провизию и, обнажив головы, водрузили свой национальный флаг.
     Укрепив с одной стороны плота весло, Фрикэ дал знак Пьеру рубить снасть, державшую их у борта "Лао-Дзы".
     - Прощай, наша тюрьма! - воскликнул Пьер.
     Плот освободился и плавно понесся вдаль, колеблясь на хребтах волн. К счастью, море начинало успокаиваться. Пьер поставил импровизированный парус и пустил плот в бакштаг.
     Скоро глазам друзей представилась чудная картина. Плот вступал в лагуну. Здесь волны замирали, и вода становилась похожа на расплавленный металл. Подковообразная коралловая плотина, которая была так крепка, что могла выдержать любую бурю, служила преградой океану.
     Еще пять кабельтов, и плот подошел к берегу кораллового острова.
     - Уже четвертый раз я превращаюсь в Робинзона, - сказал Фрикэ.
     Захваченные сухари, подмоченные в соленой воде, не могли удовлетворить друзей. Нужно было поискать какую-нибудь живность, так как только мясо могло восстановить их истощенные силы. В то время, когда друзья грустно осматривали побережье, в кустах неподалеку послышался треск.
     Фрикэ раздвинул ветви и увидел необыкновенной величины краба. Не будучи ни натуралистом, ни ученым, парижанин, не долго думая, уложил его на месте ловким ударом по спине.
     Через несколько минут бедный краб уже знакомился с огнем, перед которым в нетерпении сидели друзья.
     - Знаешь, Пьер, - сказал Фрикэ, - ведь обитатели кораллового архипелага любители человеческого мяса.
     - Тсс, - шепотом произнес Пьер де Галь.
     - Что такое?
     - Какая-то черная образина.
     Фрикэ обернулся и увидел за кустом высокого, совершенно нагого дикаря, вооруженного копьем. Очевидно, дым и запах жареного привлекли его внимание. При виде двух европейцев он застыл на месте, и глаза его наполнились ужасом.
     - Обольстительно хорош, - с хохотом заметил Пьер.
     - Синьор, потрудитесь войти, - с иронией поклонился Фрикэ.
     - Но на всякий случай оставьте свою алебарду в передней, - прибавил Пьер.
     После нескольких минут созерцания дикарь огласил воздух резким гортанным криком и приблизился вплотную к французам.
     Его живые глаза с величайшим любопытством, смешанным со страхом, перебегали с одного на другого. Ободренный неподвижностью Пьера, дикарь протянул вперед руку, дотрагиваясь пальцем до его лица, как будто желая стереть с него краску. Убедившись, что ее нет, дикарь бросил свое копье на землю, схватился за бока и начал хохотать. Затем, не ограничившись таким проявлением веселости, он бросился животом на песок и, скорее рыча, чем смеясь, принялся кататься по земле.
     - Он немножко фамильярен, - заметил Пьер, - но ничего, веселого характера и, вероятно, добрый малый.
     - Он, очевидно, очень мало видал европейцев и потому счел нас за пришельцев с Луны.
     - Посмотри, Франсуа, у него даже зубы черные.
     - Это от отвратительной привычки жевать бетель, - ответил Фрикэ.
     - Что, если мы пригласим его позавтракать?
     - И прекрасно; тем более, что краб уже готов.
     Пьер сорвал два листа с веерной пальмы, вынул из пепла одну из клещей краба и, положив ее на импровизированное блюдо, поднес дикарю.
     "Добрый малый" не церемонился долго. Он почти вырвал лакомый кусок из рук моряка, точно боясь, что тот только дразнит его, и жадно принялся пожирать свою порцию.
     - Брр... с такими челюстями ты далеко уйдешь, - смеялся Пьер, - особенно при твоей любви к мясу европейцев.
     Дикарь живо справился с клешней и попросил еще. Насытившись, он снова начал разглядывать друзей, останавливаясь на Пьере. Когда тот вынул свой платок величиной со шлюпочный парус, дикарь совсем ошалел. Ярко-красный цвет ослепил его: он бросился к моряку, мечтая вырвать платок.
     - Потише, мой милый, - оттолкнул дикаря Пьер де Галь, - во-первых, платок один, и прачка не скоро предвидится, во-вторых, твоя пуговица с кольцом совсем не нуждается в нем.
     Дикарь, видя, что ему отказывают, неожиданно схватил копье и бросил им в Фрикэ. Тот успел отпрыгнуть в сторону, а копье, брошенное со страшной силой, вонзилось в землю по самое древко.
     Когда Пьер бросился на черномазого, тот испустил дикий крик, повернулся и скрылся в кустах.
     - Вот что значит счастье в несчастии, дружище, - с облегчением вздохнул Пьер, видя, что его товарищ уцелел.
     - Да, это удача. Наверное, проклятое копье было отравлено.
     - Однако надо быть начеку; негодяй, вероятно, скоро приведет сюда целую банду черномазых. Эх, напрасно я не отдал этой обезьяне платок.
     - Этот красный кусок материи послужит для нас ценным товаром при обмене. Конечно, теперь, когда война объявлена, следует быть осторожным. Но, в конце концов, обстоятельства покажут, что надо делать. Во всяком случае, давай приведем в готовность наши боевые силы.
     - Два топора, две абордажные сабли, два ружья, три ножа. Кажется, арсенал достаточно полон.
     - Самое лучшее, что мы можем сделать, - решил Фрикэ, - это вернуться к плоту и в случае нападения выбраться на середину коралловой бухты. Там мы все-таки будем в большей безопасности.
     - Вероятно, дикарь" принадлежит к племени людоедов, - рассуждал Пьер, - он не похож ни на негра, ни на индуса, ни даже на малайца. Я никогда не видал таких дикарей. Этот негодяй, в котором я так ошибся, посчитав его добрым малым, не очень черен; его челюсти слишком выдаются вперед, голова похожа на метлу, а волосы совсем не вьются.
     - Браво, Пьер! Ты сделал самое точное описание головы папуаса. Значит, мы попали на прибрежные австралийские острова. Знаешь, старина, это плохо, и, если хочешь, я тебе расскажу почему.
     - Мои уши раскрыты как лиселя*, - сказал Пьер, приготовившись слушать друга.
     ______________
     * Боковые паруса, ставящиеся во время слабого ветра.
     
     - Видишь ли, дружище, - начал Фрикэ, - один из самых замечательных ученых-путешественников последнего времени, Русель Уэлас, измеряя глубину моря в этих широтах, убедился, что между Индо-Китаем, Новой Гвинеей и Австралией находится одно подводное плоскогорье, с которого, как горные вершины, поднимаются над поверхностью воды острова. Эти острова, имеющие форму подковы, обладают следующей особенностью: с их внешней стороны море так мелко, что ни одно судно не может приблизиться, с внутренней же оно так глубоко, что можно было бы потопить фрегат до самого клотика* мачт. Только в одном месте это подводное плоскогорье пересекается глубоким оврагом, дна которого еще не достиг ни один лот. Над этой подводной пропастью, как будто рассекающей земной шар надвое, находится довольно быстрое и неизменное водное течение. Суда пользуются им как попутным. Пропасть, очевидно, разделяла два материка, когда-то существовавших и теперь затопленных. Один из них был продолжением Австралии, другой - Азии, а между ними лежал глубокий пролив. Это мнение подтверждается еще тем, что ни флора, ни фауна Полинезии и Малайского архипелага не сходны. Даже на островах, лежащих близко друг к другу, но разделенных подводной пропастью, заметна во всем и, конечно, в людях, их населяющих, огромная разница. С одной стороны (с азиатской) обитает красноватое племя с плоскими лицами и монгольскими глазами, длинными, прямыми волосами, обладающее спокойным, миролюбивым характером, - это малайцы; с другой - живут племена, которые больше похожи на негритосов и несравненно воинственнее своих соседей.
     ______________
     * Верхушки мачт.
     
     - Из этого следует, что мы попали по ту сторону подземной ямы, и потому нам следует держать ухо востро.
     - Да, Пьер, этот черномазый нам доказал, что знаменитый ученый прав.
     - Однако, Франсуа, ты преуспел в занятиях и стал ученее любого доктора второго класса.
     - О, ты преувеличиваешь, Пьер, - сконфуженно отвечал Фрикэ, - я еще полный невежда, мой умственный багаж невелик.
     - Ну нет, не согласен. Я много потерял времени, пока втиснул в свою пустую голову две-три дюжины терминов да букварь, и то она едва не лопнула, а ты говоришь так умно и ясно о самых удивительных вещах. Как тебе это удалось?
     - Очень просто, мой друг. Ты знаешь, что до семнадцати лет я перепробовал все, за исключением хорошего. Бродя оборванцем по Парижу, я узнал все его фонтаны, в воду которых приходилось макать черствый хлеб, и был несказанно рад случаю, давшему мне возможность добраться до Гавра. Здесь началась еще более суровая эпоха моей жизни. Сначала юнга, потом кочегар, затем матрос... Потом ужасное приключение, едва не стоившее мне жизни, когда я попал на невольничий корабль и не хотел повиноваться его капитану-португальцу. Я побывал в пустынях Африки, болотах Гвианы, девственных лесах Амазонки, пока не познакомился случайно с господином Андрэ Делькуром. Тогда и началась работа для моей головы. Он сунул мне под нос книгу и сказал: "Читай". Это было трудно сделать, не зная алфавита, но через две недели я уже легко читал учебники. Я работал, как негр на плантациях, не спал ночами и достиг своего. Когда через полгода господин Андрэ проэкзаменовал меня, то был так приятно удивлен, что слезы показались на его глазах. О, я никогда не забуду этих слез, для меня они были лучшей наградой.
     Растроганный этими воспоминаниями, Фрикэ замолчал. Пьер из деликатности тоже хранил молчание. Но упавший поблизости камень величиной с кулак вернул их к действительности.
     - Ба! Камни в наш огород, - засмеялся по своей привычке Пьер. - Что это значит?
     Второй камень, острый и гораздо крупнее, упал у самых ног друзей. Затем из кустов выскочила дюжина дикарей.
     Пьер, не говоря ни слова, швырнул камнем в середину толпы.
     Дикари советовались несколько минут и, как видно, решив, что оружие незнакомцев не страшно, бросились на французов.
     С ловкостью дуэлянтов Фрикэ и Пьер обнажили свои абордажные сабли и стали в оборонительную позицию.
     - Ну, господа, - обратился к дикарям Пьер, - если у вас нет другого оружия, кроме камешков и палочек, то до свидания, будьте послушными детьми, ступайте домой.
     Дикари остановились. Что больше их поразило: сабли или речь моряка - неизвестно.
     Эта остановка дала возможность французам добраться до плота.
     В это время солнце начало тонуть в море с особенностью, присущей только экваториальным странам - тьма быстро, почти внезапно окутала землю. Это обстоятельство помогло друзьям укрыться на плоту, отплыть на середину бухты и даже соснуть "по-жандармски", что по терминологии Пьера обозначало: одним глазом.
     Они отдыхали часа два, как вдруг страшный шум, донесшийся с берега, разбудил их. Вскочить и вооружиться было делом минуты. Красное зарево освещало лес. Оттуда неслось какое-то адское пение и жалобные крики. Что это было? Праздник духов, сон, действительность?
     - Боже, там происходит что-то ужасное! - вскричал Пьер. - Только сотня несчастных, с которых снимают кожу, может так кричать!
     - Мы должны сойти на берег. Черномазые, кажется, не знают огнестрельного оружия, и потому нескольких выстрелов будет достаточно, чтобы их разогнать.
     - Ты прав, Пьер. Может быть, они убивают людей, потерпевших крушение; мы должны сделать все для их спасения.
     На несколько минут крики замолкли, но зато потом раздались еще ужаснее, чем прежде. Сотни людей вопили, стонали и просили пощады. Это были стоны человеческого тела, подвергнутого пытке; вопль тела, которое через несколько минут должно будет превратиться в труп.
     За этим раздирающим душу хором раздался другой, - хор торжествующих, опьяненных демонов. Зарево в последний раз ярко вспыхнуло и начало угасать.
     Повинуясь голосу сострадания, Пьер и Фрикэ вернулись на берег и, крадучись, стали приближаться к месту кровавой тризны. А дикий хор пел свою песню.
     Пьер и Фрикэ пробрались, наконец, к поляне, освещенной, словно факелами.
     Ужасное зрелище представилось их глазам.
     Все китайцы, пассажиры "Лао-Дзы", спасшиеся с парохода на шлюпках, висели над кострами. Они были повешены рука об руку, ведь дикари очень изобретательны в деле утонченного мучения. Толпа дикарей, мужчин и женщин, человек в пятьсот, кричала вокруг повешенных, отрывая от тел несчастных дымящиеся куски мяса.
     Вид двухсот мучеников и толпы опьяненных кровью каннибалов способен был свалить в обморок человека с самыми крепкими нервами.
     
     
     ГЛАВА IV
     
     Первые открытия в Океании. - Мореплаватели XVI, XVII и XVIII веков. - Магеллан, Мендона, Мендоса, Кавендиш, Симон Кордес, Зибальт Верт, Фернанд Квирис, Торес, Лемэр, Ньи, Гертос, Карпентер, Эдельс, Авель Тасман, Каулэй, Рочевэн, Комодор Байрон, Валас, Картрэ, Дампьер, Кук, Бугэнвиль, Лаперуз, Дантрекасто, Бодэн, Крузенштерн, Коцебу, Фрейсине, Шутен, Дюмон Дюрвиль. - Оргия над человеческим мясом. - Каннибалы Кораллового моря. - Слишком поздно. - Единственный уцелевший из двухсот китайцев. - Юнга с "Лао-Дзы".
     
     За исключением нескольких пустынных островов крайнего севера и юга, незаметно сливающихся с вечными льдами, все водное пространство земного шара находится в руках человека.
     Он давно покорил его и, казалось бы, славные имена Колумба, Кука, Магеллана должны уйти в область легендарного.
     Но, наоборот, теперь всем цивилизованным миром овладела какая-то горячка по исследованию малоизвестных стран. Чувство национального первенства никогда не играло такую важную роль, как в конце XIX века. Люди бросаются вглубь девственных стран, презирая усталость, болезни и смерть. Многие из них делаются мучениками, погибают и обагряют своей кровью документы открытий человечества.
     В то время, как мореходы и флотоводцы XVI - XVII веков довольствовались только поисками неизвестных стран и открытием их, ученый путешественник XIX века исследует их и знакомит с ними мир.
     Эра исследования сменила эру открытий.
     Девятнадцатому веку как будто хочется написать последнюю страницу истории завоевания мира. Это будет самая блестящая страница во всей книге.
     Поднять таинственную завесу, закрывающую Африку, перешагнуть через бесплодные пустыни Австралии, проникнуть вглубь обозримых лесов царицы рек Амазонки - вот задача и цель тружеников науки.
     Мы видим, как варварство отступает назад, шаг за шагом, перед факелами пионеров цивилизации, и если один из них падает на этом тернистом пути, то другой подымает светоч, не давая ему погаснуть.
     Теперь, когда мы лихорадочно следим за успехами этих отважных людей, шествующих мирным путем, будет кстати воскресить в памяти имена тех путешественников, которые подготовили для них почву.
     Первым, кто смело устремился в неведомое в надежде найти богатые страны, был португалец Магеллан, которого Карл V послал в Тихий океан "для отыскания южного прохода". Магеллан отплыл с пятью судами. В пути два капитана из его эскадры взбунтовались и повернули назад. Магеллан остался с двумя судами и, к довершению несчастия, болезнь свалила его с ног. Но это его не останавливает. 21 октября 1520 года он достиг пролива, который носит теперь его имя. Он его прошел, поднялся к Норд-Осту и пересек экватор близ меридиана 170° восточной долготы от Парижа. Здесь он открывает группу островов, окрещенных им именем Разбойничьих, а ныне названных Марианскими. Сделав еще несколько открытий, Магеллан повернул в обратный путь. Но, увы, ему не удалось увидеть родину! 5 апреля 1521 года он был убит в стычке с дикарями архипелага Фиджи.
     После трех бесполезных попыток Карважаля, Ладрилероса, Альфонса де Салазара, Альор де Соведра открыл большие земли, которые назвал Новой Гвинеей, считая, что они находятся поблизости от африканской Гвинеи.
     В 1533 году Гурдат, Грижальи, Гаэтано прошли этим же путем, но ничего нового не нашли.
     Мендона и Мендоса в свою очередь забрались вглубь Великого океана и открыли группу островов, сказочно богатых и потому получивших название Соломоновых. Затем они наткнулись на острова Изабеллы, Меламты, Маркизские, которые посетили впоследствии Кук в 1794 и Крузенштерн в 1804 году.
     Знаменитый английский адмирал Дрэк в 1577 году прошел путем Магеллана и открыл массу островов, но не позаботился нанести их на карту и потому потерял на многие из них право открытия.
     Только в 1586 году Кавендиш совершил полное кругосветное путешествие. Он покинул Плимут и направился через Атлантический океан мимо мыса, ныне носящего название Горна, прошел Магеллановым проливом и вернулся в Европу, обогнув мыс Доброй Надежды.
     Два голландских моряка, Симон Кордес и Зибальт Верт, прославили свою страну, пройдя Магеллановым проливом и поднявшись до Филиппинских островов и Японии.
     Лоцман Фернанд Квирис в скором времени открыл группу островов, которую он назвал Сагитера (ныне Таити), Бугэнвиль - остров Матеа и группу Новых Цикладов (Кук назвал их потом Гибридами). Торес, плававший вместе с Квирисом, отделился от него близ Гвинеи и нашел пролив между Новой Голландией и Новой Гвинеей, который до сих пор носит его имя.
     В 1616 году два голландца, Лемэр и Шутэн, открыли новый пролив ниже Магелланова, прошли мысом Горн и открыли Собачьи, Кокосовые и, пятнадцатого июня, Разбойничьи острова.
     В это же время Ньи, Гертос, Карпенгер, Эдельс и Витт начали исследовать материк Австралии, а голландец Авель Тасман обессмертил себя открытием Новой Зеландии, острова Амстердам, группы Дружеских, Принца Вильгельма, Ротердама и других островов, закончив свое изумительное путешествие в Батавии в 1643 году.
     С году на год победы увеличивались, и острова обширной водной равнины Великого океана начинали заселяться. В 1663 году англичанин Вуалей находит остров Галопагос, а его соотечественник Дампьер - проход между Новой Британией и Новой Гвинеей.
     Комодор Байрон первый составляет полную карту Океании и открывает ряд новых островов - Опасных, Герцога Морского и так далее.
     Но слава этих мореходов бледнеет с появлением знаменитого Кука... Он делает три кругосветных путешествия, в продолжение десяти лет держит океан в своей власти, до конца исследует Полинезию, открывает массу островов, систематизирует карты своих предшественников и трагически заканчивает свою морскую карьеру в 1779 году на Сандвичевых островах, будучи убитым дикарями. Куку по справедливости принадлежит слава первого географа Великого океана.
     Также печально закончил другой знаменитый путешественник Лаперуз, заместивший отважного капитана в Тихом океане.
     XIX век начинается открытиями Бодэна и русского адмирала Крузенштерна, который исследует северные области вплоть до Японского архипелага и Курильских островов.
     Дюмон Дюрвиль замыкает славную серию мореходов Великого океана. Судьба этого человека замечательна: он пренебрегал опасностью, рисковал жизнью, отправляясь в неизвестные страны и отваживаясь с небольшим экипажем высаживаться среди диких племен, и погиб пятидесяти лет, но не в море, а в вагоне сошедшего с рельс поезда железной дороги.
     Дюмон Дюрвиль не только мореплаватель, но и большой ученый. Он был геологом, гидрографом, ботаником и астрономом и первый начал исследовать открытые страны, их флору, фауну, климат.
     После исследования Черного моря, написав о нем целый том на латинском языке, Дюмон Дюрвиль пустился в экваториальные страны и пробыл там шесть лет; результатом его путешествий были богатейшие ботанические, минералогические и зоологические коллекции.
     Второе путешествие Дюмон предпринял через два года, надеясь отыскать следы погибшего Лаперуза. После трехлетнего скитания по водной равнине он набрел на остовы двух кораблей, лежащих на коралловых рифах. Это были "Бусоль" и "Астролябия" - корабли несчастного. Воздвигнув ему памятник, Дюмон отплыл через Яву, Сингапур и мыс Доброй Надежды назад во Францию. Он снова привез с собой богатейшие коллекции, например, десять тысяч образцов растительности Полинезии и так далее.
     Позже, желая пополнить свои этнографические познания, Дюмон снова предпринял путешествие, открыв на этот раз два острова - Жуавиль и Луи-Филипп. Посетив острова Маркизовы, Таити, Самоа, Каролинские; ученый смело направился к югу, в арктические страны, где сделал важные для навигации наблюдения над течениями и плавучими льдами. После этого он вернулся во Францию.
     Если сложить все пути следования этого мореплавателя в прямую, то она могла бы обогнуть земной шар по экватору четырнадцать раз.
     Теперь, когда читатель вспомнил краткую историю открытий в Тихом океане, вернемся к нашим друзьям, выброшенным капризом судьбы на неизвестный островок, вероятно, находившийся вблизи Новой Гвинеи.
     Фрикэ и Пьер де Галь, спрятавшись в кустах, долгое время не могли прийти в себя при виде страшной картины, представившейся их глазам. Никогда в течение своей бурной жизни, полной неожиданностей, Пьер и Фрикэ не видели ничего подобного. Вид опьяненных кровью дикарей среди двух сотен мучеников леденил кровь в жилах.
     Когда прошло первое оцепенение, Фрикэ с негодованием рванулся вперед.
     - Потише, мой мальчик, - удержал его Пьер, - ты добьешься только того, что нас повесят рядом с китайцами.
     - По крайней мере, я перебью дюжину этих зверей.
     - Ну, а дальше? Предположим, что мы убьем двадцать - тридцать человек, все же останется несколько сотен.
     - О, если бы у нас была митральеза, которую я видел в Гавре! Я зарядил бы ее картечью и пустил несколько залпов в толпу этих каннибалов.
     - Посмотри, Франсуа. Если глаза меня не обманывают, один из несчастных китайцев еще жив. Но они его сейчас убьют.
     Действительно, группа людоедов бросилась на китайца, лежавшего под деревом. Они схватили его за косу и потащили к костру. Фрикэ прицелился. Миг - и огненная молния пронизала тьму; раздался выстрел, и один из каннибалов упал.
     Китаец, пользуясь этим, приподнялся и побежал.
     Когда испуг дикарей прошел, они пустились вдогонку за пленником. Раздалось еще два залпа, и два дикаря свалились.
     Китаец заметил, где находятся люди, желающие его спасти. Пользуясь замешательством дикарей, он спрятался в кустах близ друзей.
     - Если ты понимаешь хоть слово по-французски, - сказал ему Пьер, - не шевелись.
     Китаец замер. Томительная тишина воцарилась на поляне. Дикари были поражены суеверным ужасом. Непонятный звук и молния, загадочная смерть товарищей и невидимые враги - все это совершенно сбило их с толку.
     - Последний залп! - скомандовал Пьер.
     - Пли! - ответил Фрикэ.
     И четыре выстрела уложили четырех дикарей.
     Страшный вопль раздался в толпе каннибалов, и они рассеялись, как тьма при появлении солнца.
     - Теперь в обратный путь, - скомандовал Пьер, - надо возвратиться на плот, там безопаснее. Мы все равно не можем вернуть к жизни бедных китайцев; хорошо, что удалось спасти хоть одного.
     Китаец, чудом спасенный, робко стоял между французами.
     - Melci, messel... melci, - лепетал он прерывающимся голосом, благодаря своих спасителей.
     - Что ты говоришь, мой мальчик?
     - Я говорю melci... Вы спасли мне жизнь.
     - А, понял! Ты хочешь сказать merci.
     - Да.
     - Как жаль, что мы не пришли вовремя, - с грустью сказал Пьер, - возможно, тогда не произошло бы этой бойни.
     - Вы правы, господин, - заплакал китайчонок, - теперь они убиты... все убиты... я остался один.
     - Ты не один, а с нами. Мы возьмем тебя с собой, и ты разделишь нашу судьбу, будешь у нас юнгой.
     - Я уже был юнгой... но наше судно разбилось.
     - Что ты говоришь? - вскричал Фрикэ. - Так это тебе мы обязаны спасением? Ведь это ты бросил мне нож, когда мы лежали связанными?
     - Да, господин.
     - Ба! - вскричал в свою очередь Пьер. - Ведь это ты стащил для меня табак?
     И друзья бросились обнимать маленького китайца, а потом продолжали путь. Вскоре они пришли на берег моря. Недалеко от берега качалось большое судно папуасов с парусами из кокосовых листьев. Оно было снабжено водой, рыбой, плодами. Очевидно, дикари покинули его, чтобы поживиться лакомым блюдом, неожиданно посланным им крушением "Лао-Дзы".
     Наши друзья на плоту подъехали к кораблю, не колеблясь завладели им и устроились на ночь с намерением утром покинуть его.
     
     
     ГЛАВА V
     
     История картавого китайчонка. - Китайчонок становится настоящим матросом. - Осмотр неведомого острова. - Флора и фауна коралловых островов. - Как крабы открывают кокосовые орехи. - Бегство дикарей и посещение "Лао-Дзы". - Драгоценная находка. - Каждый готовит по сюрпризу. - Иллюминация, устроенная Пьером де Галем. - Остров Вудларк. - План будущих действий. - Окружены со всех сторон людоедами.
     
     Остаток ночи тянулся томительно, приводя в отчаяние отважных моряков. Никто из них не мог сомкнуть глаз ни на минуту, и не без причины. Пьер и Фрикэ, привыкшие к невзгодам, люди с закаленными нервами, пожалуй, могли бы заснуть, несмотря на близость каннибалов, но им не давал покоя целый легион невидимых врагов, от которых они не могли избавиться. Вся бухта была покрыта целым облаком австралийских комаров; эти маленькие чудовища, жало которых не действует на кожу папуасов, с ожесточением набросились на тонкую кожу белых, не щадя даже молодого сына Небесной империи.
     Парижанин ругался на чем свет стоит и посылал в преисподнюю микроскопических вампиров, хоботки которых наполнены раздражающим ядом, а пронзительное жужжание приводит в дрожь. Моряк закурил трубку, не щадя табаку, в надежде, что едкий табачный дым отгонит маленьких, но беспощадных и надоедливых врагов. Но напрасно: куренье принесло не больше пользы, чем проклятия.
     Утомившись от бесполезной войны с целой армией, они сели и начали тихо разговаривать. Маленький китаец, "говоливший по-фланцузски" и не выговаривавший буквы "р", рассказал свою историю. Это была короткая, но потрясающая драма.
     Его отец был могущественным мандарином провинций Фу-Кианг, главный город которой Фу-Чоу. Как все китайские мандарины и чиновники, его отец не был разборчив в средствах обогащения и нисколько не церемонился с жителями провинций. Ему это было легко, так как он был почти полновластным господином провинции, а потому занялся и торговлей людьми. Были пущены в ход всевозможные средства для успеха этого выгодного дела; посылались эмиссары, зазывавшие переселяться в Америку и так далее. Но чаще всего практиковался более дешевый способ - кража людей. При этом мандарин, пользуясь своей властью судьи, приказывал брать под арест первого попавшегося и приговаривал его за выдуманное преступление к заключению в тюрьме на любой срок. А из тюрьмы арестант без шума и хлопот препровождался прямо на борт корабля.
     Вообще этот мудрый и заботливый мандарин был, по выражению капитана корабля "Лао-Дзы", очень ловким человеком и состоял в постоянных "деловых" отношениях с капитаном.
     В последний раз случилось так, что янки понадобился проворный и ловкий юнга для личных услуг. Хотя китайцы пригодны для этого дела, но надо много времени, чтобы обучить их. Затруднение для торговца людьми заключалось в том, что в то время среди его подчиненных не было ни одного, за обучение которого он мог бы взяться с надеждой на успех. Капитан был очень озабочен этим, а так как он строго следовал пословице "время - деньги", то решил долго не думать. Как раз вышел подходящий случай.
     У мандарина был сын, мальчик лет 16, которого он воспитывал весьма заботливо. Этот торговец человеческим мясом любил свое детище и, что бывает у китайцев не часто, поручил миссионерам обучить мальчика. У последних мальчик выучился немного говорить по-английски и французски, читать, писать, считать, вообще узнал все сведения, которые были ему необходимы, чтобы впоследствии стать хорошим помощником отцу в его выгодном предприятии. Но американец рассудил иначе: он решил, что будущий торговец в настоящее время может быть хорошим юнгой.
     И в одно прекрасное утро янки под каким-то предлогом зазывает мальчика на свой корабль. Здесь он приглашает его в каюту, а в это время подняли якорь, и корабль, уже окончивший погрузку своего "товара", быстро вышел в открытое море.
     Нет необходимости описывать горе мандарина; но торговец людьми, во всяком случае, понес заслуженное наказание. А бедный мальчик, не повинный в преступлениях своего жадного отца, стал жестоко расплачиваться за его грехи. Мальчика сразу же заставили взяться за свои обязанности, то есть исполнять всевозможные прихоти пьяницы капитана, получая одни лишь затрещины. А так как капитан был пьян ровно двадцать четыре часа в сутки, то можно себе представить, какая жизнь выпала на долю несчастного мальчика.
     В жизни нередко бывают странные вещи. Так было и здесь: у мальчика, сына гнусного торговца людьми, было доброе и честное сердце. Не думая о собственных страданиях, он при удобном случае оказывал, чем мог, помощь несчастным пассажирам. Видя, что у одного из них нет табаку, он с невероятными трудностями достал у своего палача горсточку и передал несчастному. Он же надрезал ножом веревки, которыми был связан Фрикэ, так что тот, улучив удобную минуту, легко мог справиться с ними.
     Всю эту короткую, но трогательную историю простодушный китайчонок рассказывал на своем малопонятном жаргоне. Его новые друзья не вполне понимали то, что он говорил, но тон его речи глубоко тронул их.
     - Бедный мальчик, - сказал Фрикэ, - мы не забудем того, что ты сделал для нас, и постараемся заменить тебе семью, из которой ты так варварски вырван, а потом и возвратить тебя родным.
     - Да, да, - заметил Пьер, - мы будем заботиться о тебе, как родные.
     - Кстати, как тебя зовут?
     - Ша-Фуа-Цзенг.
     - Как?
     - Ша-Фуа-Цзенг.
     - Ах, бедняжка, да разве это имя? Ведь это все, что угодно, только не имя. Как видно, ты не был записан в книгах Батиньольского мэра... Мы никогда не привыкнем к нему. Мне кажется, что было бы лучше дать тебе французское имя. Если уж ты так любишь свое, то сможешь снова называться как хочешь, когда воротишься на родину.
     - Плавда, - согласился китаец.
     - Вот и отлично. Ты, я вижу, славный мальчик. Хочешь, мы назовем тебя Виктором?
     - Виктолом... да, это холосо.
     - Ах, черт возьми! Я и забыл, что ты не выговариваешь "р". Впрочем, ничего, привыкнешь... Кстати, - вдруг переменил Фрикэ разговор, - мне кажется, что мы немножко позабыли о папуасах, или понгосах, как ты их называешь, матрос.
     - Это потому, что нам нет нужды вспоминать о них, - хладнокровно заметил последний.
     - Согласен, но я заговорил об этом потому, что наш мальчик может рассказать, как эти папуасы расправились с его товарищами.
     Рассказ был краток, но ужасен. Китайцам при гибели корабля удалось высвободиться гораздо раньше, чем двум французам. С помощью канатов они устроили сообщение с берегом и доставили туда провизию. К несчастью, на корабле было множество бочек с виски, которые они также перевезли на сушу. Выбравшись на берег, все они напились мертвецки пьяными. В это время подкрались папуасы, и большая часть китайцев попала в их руки без сопротивления.
     Некоторые, менее отуманенные парами алкоголя, пытались сопротивляться, но были тотчас же перебиты.
     Виктор (отныне мы будем называть его так), спрятавшись между корнями громадного кедра, видел ужасную и отвратительную сцену, когда папуасы привязали несчастные жертвы за волосы к ветвям деревьев и потом лакомились их теплой кровью. Найденный в последний момент, молодой китаец тоже стал бы жертвой дикарей, если б не подоспели Пьер де Галь и Фрикэ и не спасли его своим храбрым вмешательством.
     На горизонте уже занималась заря, когда китаец окончил свой рассказ. Через несколько минут взошло солнце; надо было на что-либо решиться.
     - Ну, что мы будем делать? - спросил Фрикэ и, взглянув на китайца, продолжал: - Черт возьми, да ты гол на три четверти, мой бедняжка.
     - Челные солвали мой камзол и изолвали блуки.
     - Ах, негодяи! Ну, хорошо, что они заодно не сорвали с тебя и кожу. Кстати, на берегу должно кое-что остаться. Хорошо бы одеть тебя матросом! Не правда ли?
     - Плавда!
     - Отлично! Так на берег, к плоту.
     Пьер взялся за весло из крепкого тропического дерева, Фрикэ также, и пирога, управляемая искусными и сильными руками двух европейцев, быстро понеслась к берегу. Хотели было поднять парус, но Пьер решил, что это довольно опасно, так как папуасы могут заметить их. Легко обогнув коралловые рифы, путники вскоре подплыли к плоту, на котором были сложены припасы. К счастью, папуасы не заметили этих вещей, а они могли в настоящее время очень пригодиться. Но увы! Здесь были только остатки припасов, и этих остатков было совсем немного, хотя на пироге можно было бы увезти вдвое больше. Поэтому перегрузка не отняла много времени. В числе всего действительно оказались рубашка и панталоны для молодого Виктора. Китайца тотчас же нарядили в новое платье, и оказалось, что оно чрезвычайно идет ему; по выражению Фрикэ, китаец выглядел в нем "настоящим матросом". Сам Виктор был в восторге.
     - Что же мы дальше будем делать? - спросил Фрикэ, когда погрузка была окончена. - С такими соседями, как наши, мы не можем оставаться здесь долго, нельзя быть спокойными ни минуты. С другой стороны, слаба надежда на то, что нам удастся уладить с ними дело миром. Как ты думаешь, Пьер?
     - Я хочу услышать твое мнение. Скажи, что ты думаешь, и из двух мнений, твоего и моего, выберем лучшее.
     - Хорошо. Прежде всего, одно из двух: или мы находимся на маленьком острове, или же на твердом материке.
     - Справедливо.
     - В первом случае нам нечего засиживаться здесь, и было бы лучше поискать другой остров с более безопасным пристанищем. Таких островов здесь должно быть много и искать пришлось бы недолго. Наоборот, если это материк, то нам надо как можно скорее уйти из этих мест, заселенных людоедами, да еще опьяненными вчерашним пиршеством. Мы должны и в этом случае уйти как можно дальше от подобных соседей.
     - Что же дальше?
     - Кроме того, я думаю, надо было бы хорошенько обследовать этот коралловый риф и узнать его размеры. У нас хватит провизии на целую неделю, а в речках можно набрать сколько угодно воды. Таким образом, мы можем обследовать риф без затруднений и лишений. Если в это время дикари вздумают напасть на нас, то мы попробуем убедить их теми же аргументами, что и в прошлую ночь. Тогда они хорошо подействовали, авось и впредь будет то же. Вот мое мнение. Когда мы исполним эту часть программы, то посоветуемся о дальнейшем.
     - Я согласен с твоим мнением, матрос. А пока не мешает закусить, прежде чем приступим к делу.
     Скудный завтрак был съеден с аппетитом, какой может быть только у моряков, потерпевших крушение; затем началось обследование рифа. Пирога, которая, как уже было сказано, отличалась превосходными морскими качествами, под управлением двух искусных моряков быстро понеслась на восток. Первый день прошел без приключений, и папуасы ничем не давали знать о своем присутствии.
     Самым серьезным затруднением была адская жара, невыносимая даже для моряков, привыкших к тропическому климату. Кроме того, солнечные лучи, отражаясь от раскаленных белых коралловых рифов, буквально ослепляли отважных моряков. К счастью, глаза их могли отдохнуть на окаймлявшей горизонт свежей, роскошной зелени, какая может быть только в Океании.
     Фрикэ, больше Пьера знакомый с тропической флорой, рассказал по дороге своим спутникам, что знал об этой роскошной растительности. Большинство деревьев были полезны для человека и все чудно хороши. В рассказе Фрикэ придерживался не научной, а собственной классификации, и потому разделял все растения на съедобные и несъедобные.
     Громадные цветущие папоротники, обвитые лианами с одуряющим запахом, сменялись ксанторреями с тонким стволом и роскошным шлемом из громадных листьев. Вокруг них виднелись стебли дикого сахарного тростника, на которых сидели сотни щебечущих птиц; перья их переливались всевозможными цветами; массы великолепных и невиданных бабочек вились вокруг венчиков огромнейших роскошных цветков, еще более оживляя картину тропического леса.
     В общем, флора и фауна страны были довольно однообразны, но это было однообразие роскоши, так как все вокруг было одинаково превосходно и удивительно.
     Время от времени путники слышали глухой шум падения на землю кокосовых орехов. Фрикэ показал товарищу любопытное явление, оспаривавшееся многими учеными: крабы, которые такие же любители ядер кокосового ореха, как медведи меда, раскрывали необычайно твердую скорлупу и лакомились сладким кушаньем.
     На первый взгляд кажется невозможным, чтобы краб своими клешнями мог добыть ядро из необычайно крепкой волокнистой скорлупы. Но на самом деле это так. Кроме природного инстинкта, крабы обладают, несмотря на неуклюжую внешность, необычайной ловкостью. Они выбирают одну из ямок на наружной поверхности скорлупы, и здесь, волокно за волокном, с необычайным терпением расколупывают скорлупу клешнями, пока доберутся до содержимого. Окончив подготовительные работы, краб концом клешни просверливает большое отверстие, как буравом, и получает возможность полакомиться вкусным блюдом, которое поедает с алчностью.
     Фрикэ, рассказывая, не забыл позаботиться о провизии. Крабы уже служили им один раз ужином, и на этот раз путники собрали про запас несколько огромных крабов, положив их на дно пироги на спину и, конечно, оторвав ужасные клешни.
     Прерванное наступлением ночи путешествие возобновилось с появлением зари. Вскоре французы пришли к выводу, что остров не может быть больших размеров, так как по положению солнца они увидели, что за время не больше двенадцати часов обошли около половины острова. Они еще более утвердились в этом мнении, когда около полудня увидели перед собой полуразрушенный, без снастей, остров. "Лао-Дзы".
     Удивительно, как остатки корабля могли до сих пор держаться на воде. Вокруг судна сновало множество пирог, но сновало осторожно, так, как подходят хищные животные к крупной по размерам добыче. Одновременно в движениях дикарей были видны и жадность, и осторожность, и страх.
     Отступать было поздно.
     - Попробовать пугнуть их? - спросил Фрикэ, взяв в руки ружье.
     - Пожалуй, - заметил Пьер с обычным хладнокровием, но вдруг спохватился. - Послушай, есть идея: если мы попадем на корабль, то, может быть, найдем там вещи, которые могут нам пригодиться. Мало ли что может быть на корабле. Надо воспользоваться случаем, которого потом не воротишь, а то будет поздно.
     - Что ж, - согласился Фрикэ, - пойдем и протрем глаза этим чернокожим дьяволам!
     Появление пироги с белыми людьми произвело необычайное смятение во флотилии папуасов. Острое зрение чернокожих мародеров быстро различило новых гостей. Быть может, они вспомнили о событиях позапрошлой ночи и сочли новых гостей виновниками своего бегства, быть может, внешность пришельцев показалась им подозрительной, - как бы то ни было, они сочли за лучшее как можно скорее удалиться от остова корабля, не рискуя вступать в битву с белокожими.
     Подплыв к кораблю, Пьер привязал пирогу к оторванной якорной цепи. По ней, как по лестнице, все взобрались на палубу "Лао-Дзы". Но, увы, они нашли здесь немного: несколько ящиков с консервами, рыболовные удочки и снасти, которые, впрочем, могли пригодиться в будущем, кусок паруса и тому подобное. Но кладовая, к несчастью, была затоплена, и добыть много провизии не удалось.
     После безуспешных поисков они хотели уже оставить корабль, как вдруг Фрикэ случайно попал в каюту капитана, где был страшный беспорядок. Видно было, что и сюда заглядывали кули, не оставившие ничего целым, даже морской карты, от которой остались одни клочья.
     Парижанин машинально взял в руки один из этих клочков и вдруг вскрикнул:
     - Черт возьми! Да ведь это путевая карта, где разбойник отмечал свой путь! Вероятно, он делал это до самого крушения. Если это так, то мы найдем здесь полезные сведения.
     И запасливый парижанин спрятал обрывки карты в карман.
     - Постой, - вдруг снова крикнул он, - револьвер! Револьвер системы Нью-Кольта... очень хорошая система! А вот и патроны. Все это нам пригодится.
     Видя, что больше нечем поживиться, парижанин вышел на палубу и увидел Пьера, возившегося с каким-то, видимо, тяжелым мешком, наполненным шариками величиной с кулак.
     - Ты чем это занимаешься? Уж не картофель ли это?
     - Гм! - усмехнулся Пьер. - Хорош картофель! Увидишь, а пока подожди.
     - Хорошо! - согласился Фрикэ. - Мне кажется, что каждый из нас готовит друг другу сюрприз.
     - Может быть. А пока поспешим.
     - Ты что-то очень торопишься!
     - Да, тороплюсь. Я хочу устроить небольшую иллюминацию и полюбоваться ею на приличной дистанции, больше ничего. Пора, надо спешить!
     - Я думаю направиться к берегу. Переночуем на земле, а потом... потом увидим.
     - Есть что-нибудь новое?
     - Много нового!
     С отбытием белых папуасы, как коршуны на падаль, набросились на полуразрушенный корабль. Раньше они лишь плавали вокруг него, боясь взобраться на палубу, так сильно его величина пугала их. Теперь они видели, что какие-то белые люди уже были там, и потому смело полезли наверх.
     Пьер, Фрикэ и молодой китаец, укрывшись за скалой, выступавшей из моря, ждали, что будет. Моряк таинственно улыбался. Вокруг корабля стеснился круг папуасских лодок. Вот лодки подошли к самому "Лао-Дзы", и дикари с воем полезли наверх.
     Вдруг на палубе что-то вспыхнуло, и страшный столб дыма и пламени поднялся выше грот-мачты. Раздался потрясающий грохот, от которого дрогнули скалы, далеко вокруг море вспенилось и закипело, и громадные валы понеслись от корабля во все стороны. Корабль взорвался.
     Когда море снова успокоилось, на нем уже не было лодок: все они погибли при взрыве. Но дикари погибли далеко не все, и масса черных голов, тяжело пыхтя, направлялась к берегу, в ужасе удаляясь от страшного места.
     - Вот вам и иллюминация, о которой я говорил, - усмехнулся Пьер. - Хороша? Вот что сделал бочонок пороха, который я нашел на корме. Туда, вероятно, его затащили кули, предполагавшие, что в них содержится тафия*. Во всяком случае, это будет неплохим уроком для дикарей, и впредь они научатся бояться этих плавающих чудовищ даже после крушения.
     ______________
     * Сахарная водка.
     
     - А ведь если бы взрыв произошел двумя минутами позже, вероятно, не уцелел бы ни один дикарь.
     - И очень жаль, что этого не случилось. Я был бы очень рад, если бы взрывом уничтожило две-три лишние дюжины этих дьяволов в человеческом образе. Ты знаешь, что я не трону пальцем и ребенка. Но другое дело эти дикари. С тех пор, как я увидел, как они набросились на двести беззащитных жертв, пили их кровь и пожирали их еще живыми, признаюсь, с тех пор я несколько изменил свое мнение о "добрых дикарях".
     - Думаю, что да, - со вздохом заметил Фрикэ. - Хоть и нечего жалеть этих дикарей, а все-таки грустно...
     - Что ж, не следовало ли, по-твоему, давать им сахар, чтобы приручить к себе? Нет, мой милый, ты очень уж снисходителен. Я думаю даже, что этот урок еще недостаточен для дикарей... Видишь, как они в исступлении протягивают руки к небу и морю, слышишь завывания, которыми они, вероятно, призывают свои дикие божества? А ведь мы еще не выбрались отсюда...
     - Пока нет, но завтра выберемся.
     - Как? Значит, ты узнал путь? Знаешь, где мы?
     - Да.
     - Говори же!
     - Сейчас, это и есть мой сюрприз. Я думаю, что мы находимся на коралловом острове Вудларке, имеющем в окружности не более сорока пяти - пятидесяти миль и лежащем под 9° южной широты и 153° восточной долготы от Гринвича.
     - Ты удивляешь меня.
     - То есть, - продолжал Фрикэ, словно не заметив, что его перебили, - мы находимся приблизительно на 3° к востоку от крайней точки Новой Гвинеи.
     - Иначе на семьдесят пять лье.
     - Совершенно верно. Итак, мы должны сесть в нашу ореховую скорлупу и постараться достигнуть Новой Гвинеи, тем более, что дикари, насколько мне известно, не решаются на своих лодках пускаться в открытое море.
     - Наоборот, жители Меланезии и Полинезии проплывают в открытом океане расстояния в четыреста и даже пятьсот лье на своих лодках. Но положим, что мы благополучно достигаем берегов Новой Гвинеи, что дальше?
     - Мы направимся сперва на юг, а потом, не теряя из виду берега, поплывем на запад.
     - Словом, это будет каботажное* плавание. А дальше что? Долго оно продлится?
     ______________
     * Каботажное - прибрежное. - Прим. ред.
     
     - Конечно, ведь мы должны проплыть вдоль берега весь Папонэзский залив, начиная со сто пятьдесят первого меридиана.
     - От Гринвича?
     - Всегда от Гринвича. Я сказал: от 151° западной долготы до 142°.
     - То есть мы должны пройти девять градусов.
     - Другими словами, около двухсот двадцати пяти лье; а потом мы пойдем к Торресову проливу.
     - Зачем?
     - А затем... Но это пока сюрприз.
     - Пока я не вижу препятствий к выполнению этого плана.
     - Наоборот, препятствий множество: во-первых, мы все время должны плыть около выдающихся в море острых утесов. Не забудь, что в пути мы можем ориентироваться лишь по звездам, а ты знаешь, как важно верно выбрать направление. Наконец, нет ничего невероятного и в том, что мы встретимся с дикарями, и в том, что у нас не хватит провизии и пресной воды.
     - Верно. Осторожность никогда не мешает... Истинная храбрость состоит в том, чтобы без страха смотреть в лицо опасности, в то же время обдумывая средства, как избавиться от нее... Впрочем, я ударился в философию...
     - Ничуть. К этому я добавлю: истинное мужество должно состоять в том, чтобы расценивать возможную случайность как настоящую и невозможную как вероятную.
     - Кстати. Как ты узнал, где мы находимся?
     - Я нашел обрывок морской карты в каюте капитана американца.
     - И эта находка, должен сказать, тем более кстати что у меня есть что-то, позволяющее ориентироваться в плавании не только по звездам...
     - Что же?
     - А вот эта безделушка, - и Пьер вынул из кармана маленький компас, прикрепленный в виде брелока к большим серебряным часам.
     - Браво! Я и не надеялся, что у нас найдутся такие полезные вещи. Отлично. Провизии у нас пока достаточно, и завтра же с восходом солнца мы можем отправиться в путь на нашей пироге.
     В первый раз путники провели ночь спокойно. Лишь только взошло солнце, все были уже на ногах, укрепили посреди пироги мачту, и Пьер стал уже прилаживать парус, как вдруг матрос испустил яростное проклятие.
     Перед лагуной, где находились путники, виднелась черная линия лодок, на которых было около двухсот папуасов. В то время, как эти лодки образовали грозный полукруг, столько же вооруженных с ног до головы дикарей замыкало полный круг на береговой линии.
     Таким образом, три путника со всех сторон были окружены множеством вооруженных кровожадных дикарей. Положение становилось критическим.
     
     
     ГЛАВА VI
     
     Блокада дикарей. - Как Пьер "играет в мяч". - Ужасная, но необходимая мера. - Водобоязнь на суше и водолюбие на море. - Благополучное плавание. - Новый коралловый остров. - Что такое аттол. - Флора и фауна кораллового острова. - Подводный мир. - Минута отдыха. - В ожидании пока торт зажарится. - Теория происхождения коралловых островов.
     
     При виде дикарей Пьер разразился отборнейшими проклятиями:
     - Ну, черные херувимы, посмотрим еще, кто кого... Хорошо, господа пангосы, я вижу, у вас разгорелись глаза на нас. Возможно, мы вкусное блюдо, да как бы вам им не подавиться...
     И вдруг, обратясь к Фрикэ и китайцу, он повелительным голосом сказал:
     - Все по местам! Не бойтесь!
     Фрикэ, знавший по опыту неистощимую находчивость и изобретательность моряка, понял, что он не шутит, и быстро поднял парус. Пьер встал у кормы, положил у ног мешок с шариками, так заинтересовавшими Фрикэ еще на палубе "Лао-Дзы", и, взяв в руки весло из крепчайшего австралийского дерева, спросил:
     - Все готово?
     - Готово!
     Пирога накренилась и быстро понеслась вперед, рассекая волны и оставляя за собой длинную полосу пены.
     - Огниво при тебе?
     - Конечно.
     - Зажги трут!
     - Готово!
     - Дай его сюда и выполняй мои распоряжения. Я правлю, - продолжал он, стоя у кормы, - прямо-на дикарей. Если они выпустят нас из своего круга лодок, тем лучше для них. Если же они позарятся на наше мясо, тем хуже для них! A la guerre comme a la guerre*! Готовьтесь, господа. Ждите, когда они начнут, потом разрешите первому ответить мне, а затем и вам никто не препятствует послать несколько свинцовых гостинцев!
     ______________
     * На войне как на войне. (фр.). - Прим. ред.
     
     Зрелище было редкое и безумно смелое: одна пирога с тремя людьми смело шла на флотилию с целой ордой дикарей, которые в молчании потрясали копьями, кривляясь на все лады и поднимая руки с камнями и топорами.
     Немало мужества надо было, чтобы хладнокровно и уверенно идти прямо на эту страшную линию лодок, подобно чудовищному боа-констриктору* все теснее обвивавшуюся вокруг.
     ______________
     * Гигантская змея. - Прим. ред.
     
     Но Пьер улыбался. Фрикэ, взяв в руки ружье, поправил козырек картуза для защиты от солнца и приготовился стрелять. Китаец дрожал всем телом. Пирога была уже не более чем в тридцати метрах от дикарей. Мимо ушей матроса просвистел первый камень, брошенный людоедами.
     Это послужило сигналом. Пироги дикарей стали быстро собираться вокруг европейцев. Раздался оглушительный вой, и начался настоящий град из камней. Путники пригнулись за бортом пироги.
     Пьер достал из мешка шарик величиной с апельсин и поднес его к горевшему труту.
     - Хорошо, голубчики мои, - сказал он многозначительным голосом, - вы хотите полакомиться нами. Отлично, но только прежде поиграем в мяч!
     И неизвестный снаряд, оставляя в воздухе легкую струю дыма, полетел, брошенный ловкой и сильной рукой, в середину лодок дикарей.
     За первым шариком последовал второй, только в другое место.
     Прошло несколько секунд томительного ожидания. Вдруг раздался глухой взрыв. Среди густого столба белого дыма с трудом можно было увидеть, как четверо дикарей кувырнулись в море, убитые или тяжело раненные.
     - Черт возьми! - вскричал парижанин. - Да ведь это граната.
     - Как видишь, - хладнокровно заметил матрос. - Еще раз-два! Пли! Хорошо!
     Неистовые крики бешенства послышались со стороны дикарей. Камни по-прежнему градом летели в лодку европейцев, но дикари, видимо, были поражены случившимся, и камни направляемые неуверенной рукой, по большей части летели мимо. Прошло еще несколько минут, и страшная линия лодок разомкнулась. На поверхности воды плавала масса обломков, там и сям виднелись черные туловища дикарей: видно было, что шарики Пьера произвели ужасное действие.
     А пирога с полным парусом, как морская чайка, быстро скользила по поверхности волн, оставляя дикарей все дальше за собой.
     - Клянусь честью, - серьезно заметил Пьер, - я не виноват в происшедшем. Не мы начали эту бойню, и я умываю руки, как Понтий Пилат. Как ты думаешь, матрос?
     - Я думаю, что, не захвати ты с "Лао-Дзы" этих игрушек, мы были бы изрезаны, зажарены и съедены... Я не понимаю только одного: для чего эти вещи были на "Лао-Дзы"? Ведь там они вовсе ни к чему...
     - Как, ты этого не знаешь, ты, знающий чуть ли не все на свете?
     - Не знаю.
     - Да ведь это был корабль с кули, которые в любую минуту могли возмутиться. Поэтому на подобных суднах всегда есть целый запас подобных вещиц. Если можно, то берут и митральезы, хотя обычно ограничиваются одними гранатами.
     - Ах, черт возьми!
     - Что такое?
     - У нас нет воды.
     - Неужели?
     - Да. На берегу мы позабыли запастись пресной водой, а теперь уже поздно.
     - Как ты думаешь, не пригодятся ли нам эти кокосы? В каждом около поллитра сока, а у нас есть и два бочонка, каждый вместимостью литров на двенадцать.
     - Бочонки? Где они?
     - Они перед тобой. Видишь эти два колена из ствола бамбука, полые внутри? Вот тебе и бочонки, где сок может отлично сохраниться.
     - Это меня успокаивает. Лучше я четыре дня не буду есть, но для меня пытка пробыть двенадцать часов без питья.
     Пирога направилась на юго-восток, бодро рассекая волны океана. Дул свежий береговой ветер, и потому было достаточно одного паруса, без весел. Пьер вынул обрывок морской карты и свой маленький компас, направил лодку возможно точнее и хладнокровно закурил трубку.
     Благодаря ветру, жара была вполне сносная, и потому первый день плавания прошел как какая-нибудь прогулка. С наступлением ночи, к большой радости пловцов, на небе всплыла луна, и ее света было вполне достаточно, чтобы ориентироваться в море и направлять лодку, куда надо.
     К сожалению, карта была далеко не полная, и потому представлялась немалая опасность наткнуться на подводную скалу или риф. Опасения эти оказались небезосновательными: через двадцать четыре часа плавания, на следующее утро, на восходе солнца путники услышали какой-то шум, похожий на гул громадного водопада.
     Пьер осмотрелся кругом.
     - Куда это мы попали? - заметил он. - Все время я направлял пирогу по компасу и карте, ошибки быть не могло, а не далее, чем в миле от нас, слышен какой-то шум... Между тем ближайший остров Избиения должен находиться не ближе сорока пяти миль. Вероятно, мы подплыли к какому-нибудь неизвестному острову. Нам надо постараться не попасть в буруны, иначе нашу скорлупу вместе с нами - поминай как звали!
     Чтобы течение не прибило лодку к скалам, Пьер и Фрикэ взяли весла и стали энергично грести, помогая парусу. Борьба с волнами и течением была долгая и упорная. После двух часов невероятных усилий пирога миновала опасные места, и впереди показалась земля, при одном виде которой Пьер испустил восторженное восклицание.
     Это был типичный образец кораллового острова, аттола, так хорошо описанного знаменитым натуралистом Дарвином, маленький островок, в виде браслета окружающий внутреннюю лагуну. Словом, это был точно такой же остров, как и Вудларк, с теми же коралловыми рифами вокруг, представлявшими собой как бы защиту острова от волн океана. Растительное царство не отличалось особенным разнообразием. Вечная кокосовая пальма - необходимая принадлежность всякого кораллового острова - высоко поднимала свой изящный ствол, а вокруг нее виднелось несколько других пород тропических деревьев. Но совсем иначе выглядела внешняя сторона, та самая, где прибой волн образовал страшные буруны. Здесь видны были мыльное дерево, рицины, драконовое дерево, мускатное - словом, самая роскошная тропическая растительность. Возникает вопрос: откуда эта растительность могла появиться на пустынном острове, лежащем посреди океана? Как могли попасть сюда эти деревья и растения? Дело объясняется очень просто. Морские волны смывают с берегов азиатского материка массу деревьев и растений. Все это уносится морским течением или с помощью муссонов к австралийским островам. Более нежные растения, находясь долгое время в соленой воде, погибают, но многие переносят это плавание, и когда их выбросит на какой-нибудь из коралловых островов, их семена сохраняют еще достаточно жизни, чтобы приняться на новой почве. Таким образом на одиноких коралловых островах появляется роскошная и разнообразная растительность, способная на первый взгляд поставить в тупик любого натуралиста относительно ее происхождения. На самом деле в этом нет ничего удивительного, потому что жизненная сила растительных семян необычайна. Недавно в египетских пирамидах найдены были зерна пшеницы, лежавшие там более четырех тысяч лет. И что же? Эта пшеница, будучи посеяна, взошла!
     Такова жизненная сила природы.
     Царство животных на острове не отличалось особым разнообразием. Несколько видов ящериц, пауки и множество суетливых муравьев. Всюду виднелась масса крабов-пустынников, лениво ползавших по песчаному берегу или гревшихся на солнце. Разнообразные виды морских птиц носились в воздухе: бакланы, фрегаты, морские ласточки и так далее.
     В противоположность известковому берегу, покрытому тонким слоем почвы и потому не особенно богатому растительностью, в воде, в полном смысле слова, кипела жизнь. Не найти ни одного углубления между скалами, где не было бы массы рыб всевозможных видов, размеров и цветов; ни одного грота, где не кишели бы великолепные виды зоофитов. Вода была до того прозрачна, что видно было даже каменистое дно моря, и удивленным глазам путников открывалось редкое, невиданное зрелище. Множество водных обитателей с невероятной быстротой плавали туда и сюда, гонялись друг за другом, пожирали слабейших, убегали от сильнейших. Лучи солнца, проникая в глубину, переливались всеми цветами радуги, отливая золотом и серебром на чешуе рыб. Вот морской рогоносец с черным носом, обыкновенно плавающий лишь у берегов; радужный губан с блестящей чешуей, словно опоясанный золотым поясом; светящиеся фосфорическим светом пиропеды; морские павлины, своей роскошью соперничающие с земными; глифизодоны с лазуревым телом и красными перьями; полосатые, как зебры, акантуры с хвостом, вооруженным двумя опасными шипами, способными нанести серьезные раны; страшные "морские дьяволы" и так далее. Словом, взорам открывался целый необъятный мир неведомых морских обитателей, всевозможных видов, величин, цветов - такое роскошное животное царство, какое может быть только в тропических морях Океании.
     Пловцы едва могли оторвать глаза от чудной картины. Но положение их не позволяло надолго забыться, и они причалили к берегу. Привязав пирогу к дереву, путники занялись практическим решением обычных для всех моряков вопросов: где остановиться? Нет ли воды? С этой целью все отправились вглубь острова, ни на минуту не теряя из виду места, где они спрятали лодку. На этот раз счастье улыбнулось им чуть ли не в первый раз со времени отъезда из Макао. Они нашли воду, которая, как в вазах, сохранялась в огромных раковинах около берега. Вода эта осталась здесь после дождя, а густая листва предохраняла ее от испарения.
     Находка эта была драгоценна. Оба француза были в восторге и радовались, как могут радоваться только французы, неистощимые в весельи, бесстрашные в опасности. Даже китаец Виктор нарушил свою обычную национальную молчаливость.
     Пьер, как настоящий сибарит, лениво растянулся на мягком ковре из пальмовых листьев. Время от времени, поджаривая в скорлупе огромного краба, он перебрасывался с Фрикэ несколькими словами.
     - Как ты думаешь, - говорил он, - земля, на которой мы теперь лежим, совсем не такая, как на материке?
     - Без сомнения. Материковая почва состоит из множества чередующихся слоев различных геологических формаций; в недрах земли находятся разные минералы. Здесь нет ничего подобного, и под тонким слоем почвы находятся лишь остатки известковой скорлупы полипов, соединившиеся в одну массу, Бог знает, на какую глубину.
     - Признаться, я во всем этом ровно ничего не понимаю, хотя все это слышал еще на корабле.
     - Тем не менее, это так. Ты можешь легко убедиться в этом, ведь мы в настоящую минуту находимся именно на одном из коралловых островов. А о кораллах ты, вероятно, слыхал?
     - Еще бы не знать кораллов! Из них наши мастера делают для модниц всевозможные украшения, которые те носят и в ушах, и на шее, и на руках, и чуть ли не в носу. Но откуда все это берется в воде, вот в чем вопрос!
     - Я кое-что читал об этом в книге английского ученого Дарвина...
     - Английского? - словно с укоризной заметил собеседник.
     - Ну да. К сожалению, я не смог дочитать эту книгу до конца. Впрочем, я прочел достаточно, чтобы знать, что все эти острова не более чем плоды деятельности бесчисленного множества мельчайших животных, раковины которых, каждая отдельно, едва видны простым глазом, а громадная масса этих раковин образует целые острова среди моря.
     Пьер, казалось, стал что-то вычислять и лишь по временам многозначительно замечал:
     - Необычайно! Удивительно!
     И снова замолкал.
     Действительно жаль, что парижанин, обладавший удивительной памятью, не смог основательно ознакомиться с этим вопросом. Нет сомнения, что при его необычайном таланте рассказчика он прочел бы своим спутникам интереснейшую лекцию о том, как мельчайшие животные строят громадные острова, как из глубины моря постепенно появляются эти коралловые острова с кокосовыми пальмами, зеленеющими кустарниками, прибрежными рифами, барьерами, как нарочно построенными искусным инженером для защиты берегов от прибоя. В самом деле, море пожирает все, разрушает удивительнейшие и грандиознейшие сооружения людей и не может победить простой ограды, появившейся естественным путем! День и ночь безбрежный океан бурлит вокруг маленького кораллового острова, каждую минуту его волны хлещут эти небольшие островки и рифы. Если бы они были сплошь из порфира или гранита, они давно уступили бы океану, были размыты и уничтожены; а они, будучи из вещества гораздо более хрупкого, остаются целы и невредимы.
     Объяснение этого странного на первый взгляд факта в том, что здесь с могучим океаном борется живая, органическая сила - полипы, которые построили эти острова. Эти полипы являются созидающей силой и противостоят всем усилиям океана. Что же может сделать страшная, но слепая сила океана против этих архитекторов, работающих день и ночь? Таким образом, всесильное море, против которого иногда бессильны даже люди, уступает полипам, воздвигающим новые, более грозные укрепления вместо разрушенных.
     Не хватило бы целого тома, чтобы описать строение, жизнь и нравы этих любопытных архитекторов. Постройки занимают сотни и тысячи миль посреди Великого океана, и ученые разделяют их на три класса: аттолы, барьеры и коралловые пояса. Внимание ученых и путешественников уже давно было обращено на полипов и их постройки. Еще в 1505 году Пирар де Лаваль писал: "Удивительно смотреть на каждую из этих лагун, называемых по-индейски аттолами, окруженную со всех сторон каменной стеной без всякой помощи человека".
     Первые путешественники полагали, что полипы строят эти острова инстинктивно, с целью сделать из внутренней лагуны безопасное убежище. Но Дарвин доказал, что полипы, живущие снаружи коралловых островов и охраняющие их, не могут жить во внутренних лагунах, где вода всегда спокойна и где живут другие виды полипов. Здесь видна удивительная мудрость природы: две различные породы живых существ бессознательно действуют в общих интересах, как по строго обдуманному плану.
     Наиболее принятая теория полагает, что аттолы - результат подводных извержений. Но все новейшие изыскания ученых опровергают это.
     Есть еще теория, принадлежащая путешественнику Шамиссо, в 1815 году совершившему кругосветное плавание вместе с русским капитаном Крузенштерном и сыном знаменитого Коцебу. По его мнению, рост коралловых островов и их круглая форма зависят от приливов и отливов. Но и эта теория давно уже опровергнута. Кроме того, известно, что полипы не могут жить на глубине более 30 метров (около двенадцати саженей) от уровня океана. Возникает вопрос: на чем же они строят свои острова? Полагали, что они строят их на песке, скапливающемся на дне океана громадными массами. Но известно, что в то время, когда на поверхности океана страшная буря, в глубине все спокойно. Каким же образом целые массы песка могли собраться среди океана на неизмеримой глубине? Предполагая же, что фундамент для постройки коралловых островов вулканического происхождения, пришлось бы предположить, что подземная сила действовала с таким рассчетом, чтобы поднять землю как раз не доходя двадцати - тридцати метров до уровня океана. Это невозможно. А если нельзя предположить, что фундамент для коралловых островов поднимался снизу вверх, то надо предположить, что он опускался сверху вниз.
     И это предположение оказывается справедливым. В самом деле, новейшие изыскания ученых доказали, что море разрушает мало-помалу, но постоянно, все наши материки, которые постепенно все более опускаются. В таком случае, опускавшиеся слои земли служили фундаментом, на котором полипы и возводили свои постройки, которые, опускаясь, в свою очередь, служили фундаментом для построек следующих поколений полипов.
     Барьеры, окружающие коралловые острова или берега материка, отделяются от земли глубоким каналом с необычайно чистой и тихой водой.
     Величина коралловых островов различна. Самые большие находятся у берегов Новой Каледонии и имеют величину от ста тридцати до ста пятидесяти лье.
     Нельзя не обратить внимания еще на одну особенность в постройке коралловых островов. Внутренний склон островов очень отлог, наружный же чрезвычайно крут, и такая крутизна у наружной окружности барьеров идет вниз на триста и более футов. Таким образом, острова являются как бы грозными крепостями, воздвигнутыми посреди безбрежного океана и снабженными высочайшими стенами. Морю иногда удается пробить бреши в этих стенах, причем, такой величины, что в них могут проходить большие корабли, находящие в лагунах свободную и безопасную гавань.
     Очень интересно объяснение Дарвина относительно происхождения канала между барьером и коралловым островом. Предположим, что земля опускается постепенно или сразу на несколько футов. Так как полипы не могут находиться на глубине тридцать метров, то естественно, что они выбираются выше, на ту глубину, где они легко могут жить. Таким образом, вокруг острова образуется как бы небольшой вал, а так как опускание почвы все продолжается, то полоса между берегом и барьером мало-помалу становится все шире и глубже, а лагуна становится годной для житья лишь наиболее нежных видов коралловых полипов.
     Если же опускается не остров, а твердый материк, то в результате получается то же самое, только в более крупных размерах. Горы мало-помалу становятся островами, окруженными барьерами; последние, когда горы погрузятся в океан, становятся аттолами с лагуной посреди.
     Все это время полипы деятельно работают. Как только море опустится ниже глубины, на которой они могут жить, они взбираются выше и выше, возводят все новые и новые постройки, и таким образом в результате труда миллионов маленьких животных появляются огромные острова.
     Да простит нам читатель, что мы оставили наших героев; они устали после трудов и спят богатырским сном, а потому:
     - Спокойной ночи!
     
     
     ГЛАВА VII
     
     Мрачная страница из жизни Фрикэ и Пьера де Галя. - Берлога бандитов моря. - Борьба до смерти и дорого купленная победа. - После четырех дней плавания. - Новая Гвинея или Полинезия. - Самый большой остров в мире после Австралии. - Горцы и береговые жители. - Роскошная флора. - Первый выстрел Пьера де Галя. - Вкусное жаркое. - Кенгуру. - Проект запаса съестного для долгого плавания. - Особенная мука. - Саговое дерево.
     
     Рассвет уже приближался, когда Пьер проснулся. Фрикэ не спал и задумчиво глядел на горевшее в вышине созвездие Южного Креста.
     - О чем ты задумался? - спросил Пьер де Галь, заметив, что его друг помрачнел.
     Парижанин вздрогнул, словно пробудившись от сна. Быстро овладев собой, он заговорил медленным и торжественным тоном, странно противоречившим его обычной веселой болтовне.
     - Уж не в первый раз, - начал он, - моя нога попирает коралловый риф. Наше пребывание здесь воскресило в моей памяти один из самых драматических эпизодов моей жизни, полной всевозможных треволнений. Не прошло еще трех лет с тех пор, как другой коралловый риф, очень похожий на этот, был театром кровавой битвы. Экипаж французского крейсера, - все храбрецы как на подбор, - преследуя без устали таинственных бандитов, загнал их наконец в берлогу - остров, находившийся от Парижа на 143° долготы на восток 12°22' широты на юг, то есть отсюда, по крайней мере, на сто восемьдесят лье.
     - Мой корабль "Молния"! - вскричал Пьер прерывающимся голосом. - Командир де Вальпрэ... мой офицер.
     - А! И ты вспомнил, старый дружище. Да, подобные приключения не забываются.
     - Да! О, как это было ужасно!
     - Это была целая шайка злейших врагов общества, известных нам под именем бандитов моря!..
     - Самое подходящее для них имя...
     - Как бешеные отбивались они от нас. Стой они за правое дело, этих извергов сочли бы героями. Бледно-розовые верхушки подводных кораллов окрасились в темно-красный цвет. Коралловый остров, прозванный "кровавая пена", утратил свой прекрасный цвет и превратился... о, страшно вспомнить...
     - Какая ярость! Сколько ожесточения! Какая бешеная резня!
     - Помнишь, Пьер, тот убийственный огонь, встретивший нас в темном, узком проходе, куда мы ползком добрались, предводительствуемые командиром. Эти громовые удары, потрясающие грот; блеск молний, беспрестанно пронизывающих мрак ночи, оглушительный свист, обломки скал, отбиваемые пулями, стоны умирающих...
     - Да, помню... Разве это можно позабыть?
     - Тяжело досталась нам победа... А все-таки это было славное время.
     - Да, время хорошее... А храбрый доктор Ламперриер, а господин Андрэ, мой приемный отец и брат?..
     - А помнишь командира де Вальпрэ, самого удалого из всех моряков?
     - Передо мной снова оживает эта кровавая битва, которой закончилась экспедиция: капитан пиратов, один посреди огромной залы с коралловыми сводами, отливающими кровью при сильном блеске электрических фонарей... Вот он поднял карабин... целится в дощечку из толстого стекла, прикрепленную в глубине грота, и кричит громовым голосом: "Вот где могила бандитов моря!" Раздался оглушительный выстрел... Стекло разлетелось вдребезги. Вода хлынула в грот, поглощая убитых и раненых, друзей и врагов. Затем звуки рожка... Отступление...
     - Да, отступление, только после победы.
     - Однако, Фрикэ, ты смущен, дрожишь... Почему? Разбойников уничтожили. Андрэ стал другом командира, ты моим, и все остались довольны. Правду сказать, тяжелая досталась вам обоим работа, особенно если учесть, что на военном корабле вы были простыми пассажирами. Без вас не одержать бы нам победы!
     - Да я нисколько не смущен, это тебе просто показалось, а все же меня сильно беспокоит одно обстоятельство, и скрывать его я не буду: меня томит предчувствие, что враги наши не погибли. Шайка бандитов моря очень многочисленна, организация ее хорошо продумана, и мне просто не верится, что она уничтожена без следа.
     - Как не верится? Неужели ты думаешь, что этот проклятый корабль, способный в одно мгновение ока превратиться в бот или простую шхуну, приводимый в движение не паром, а какой-то чудодейственной машиной, скрывавший свою артиллерию, как какой-нибудь жалкий торговец трески, дьявольское изобретение, не поглощен морской пучиной?
     - Потонул-то он потонул. Но было ли это следствием порчи? Сомнительно что-то. Кто может поручиться, что это чудо современного строительного искусства не было способно превратиться во что-нибудь новое, например, в подводный корабль?.. Повторяю, кто может поручиться, что из морской пучины он не выплыл еще более крепким, еще более способным противостоять всякой опасности и по-прежнему не рассекает волн морских?
     - Все возможно. Но все-таки старый мошенник, глава всей шайки, живший в Париже чуть не по-царски и бросившийся в водосточную трубу, убегая от преследований полиции, вознамерившейся посадить его в тюрьму за все проделки, - этот-то уж наверняка погиб!
     - Да, говорят, что после грозы в водосточной трубе, соединенной с домом, в котором жил этот предполагаемый главарь бандитов, был найден труп с лицом, изъеденным крысами и ставшим неузнаваемым. Ты думаешь, это был он?
     - Гром и молния! Пожалуй, ты прав! Но тогда, если это была ошибка, нам придется все начинать сначала.
     - Без сомнения, и вдобавок при неблагоприятных обстоятельствах: сейчас мы в самом плачевном положении. Бедность-то наша - еще куда ни шло, но вот беда: мы не одни.
     - Да, у нас на шее ребенок. Бедная малютка!..
     - Ты не забыл ее?
     - Что с тобой! - воскликнул Пьер де Галь. - Мне позабыть это милое существо! Она стоит, как живая, передо мной с длинными белокурыми косами и голубыми, как это дивное небо, глазами... У меня в ушах и сейчас звучит милый голос, тихо нашептывающий слова утешения: "Мой милый Пьер, да ведь вы тоскуете по морю, ступайте туда и поскорее возвращайтесь назад. Мне будет тяжело расстаться с вами, мне будет очень скучно без вас, но я буду писать вам. Для моряка тоска по океану то же, что для нас тоска по родине. Я понимаю, я чувствую вашу тоску, недаром я дочь моряка"... Ах! Музыка такая, как эта, мне приятнее шума волн и команды на море, она нежит мой слух и живет вот здесь! - закончил Пьер, ударяя могучим кулаком в грудь.
     - Дочь моряка, - печально ответил парижанин, - она глубоко убеждена, что отец ее был честным человеком, вполне достойным имени матроса, и не ведает, что он затоптал это имя в грязь, сделавшись пиратом.
     - Она! Бланш! Дочь Флаксхана, главаря бандитов моря! Хорошо еще, что только мы знаем эту ужасную тайну и никогда не выдадим ее. Наша маленькая сестренка Бланш будет счастлива.
     - Отец ее умер, раскаявшись. Вина его прощена. Ты прав: дитя будет счастливо...
     - Да, забота о ее счастье тяжелым гнетом лежит у меня на сердце. Чем больше я думаю об этом, тем неестественнее мне кажутся все последние несчастия. Господин Андре разорен, доктор тоже, у командира осталось только его жалованье, на которое он должен содержать мать и сестру. И все это случилось меньше, чем за два года. Господин Андрэ, желая поправить свое расстроенное состояние и оставить что-нибудь своей приемной дочери, организовал на последние средства компанию "плантаторов-путешественников" в Суматре. Мы встретились с ним перед отъездом, он пригласил меня, я согласился; ты был тогда в Тулоне, куда тебя вызвали, и мы отправились в обществе доктора. Поначалу все шло хорошо; но потом мы поплыли в Макао искать работников. И эта прогулка при совершенно ясной погоде сводит нас с бандитами моря; на нас нападают, грабят и, вдобавок, запирают. У нас отняты все возможности действия, и мы втроем, третий чуть не дитя, сидим сложа руки на неизвестном подводном рифе, недалеко от берегов Новой Гвинеи.
     - Уж не думаешь ли ты, - смущенно возразил Пьер, - что последнее наше несчастье - дело рук наших врагов?
     - А почему бы и нет?
     - Мы теряем время по пустякам; пора, наконец, взять реванш. Нам необходимо во что бы то ни стало и как можно скорее возобновить наше прерванное плавание, добраться до цивилизованных стран, бороться, энергично бороться с несчастиями...
     Пробыв на пустынном острове до полудня, путешественники спустили пирогу на воду и, запасшись черепахами, вскоре оставили далеко за собой коралловый риф, кратковременное пребывание на котором пробудило в них так много дорогих, полных драматизма воспоминаний.
     Четыре дня они плыли, не встречая на своем пути ничего, кроме нескольких больших земель, отделенных от них группой островов, принимаемых Фрикэ за острова Антрекасто. Там обитали чернокожие, столь же гостеприимные, судя по проклятиям и угрожающим жестам при появлении пироги французов, как и жители острова Вудларка.
     Высадиться на берег было невозможно, несмотря на огорчение Пьера, которому хотелось отдохнуть на земле, а главное, полакомиться чем-нибудь более питательным, чем дрянь, захваченная на скорую руку.
     К Фрикэ снова вернулась обычная веселость, и он, позабыв невзгоды, бесцеремонно потешался над самим собой и над товарищами.
     - Мой начальник Пьер, - говорил он, - сильно занят своим желудком. Пускай он подождет немного, и его угостят, как в самом лучшем бульварном ресторане.
     - Гм! - злился добродушный моряк. - Бульвары! Ох, как далеко они от нас. А ты с такой охотой уничтожаешь эту дрянь, как будто она приготовлена из самой лучшей пшеничной муки...
     - Дрянь? Вот как! - перебил его Фрикэ. - Дрянь! Эти кокосы, бананы... Да я у тетушки Шеве не видал ничего подобного.
     - Молчи, бездельник; сразу видно, что в течение пятнадцати лет ты не умирал ни разу с голода.
     - А разве ты не знаешь, что воздержанностью я превзойду и самого верблюда.
     - Так чего ты хнычешь?
     - Совсем не хнычу. Меня убивает лишь то, что мы почти не подвигаемся вперед, теряя время по пустякам. А это так невыносимо. Не правда ли, Виктор?
     - Ui, messel, - застенчиво ответил молодой китаец.
     - "Да, сударь, нет, сударь", нечего сказать, не разнообразен твой разговор, мой милый мальчик, - продолжал Фрикэ. - Нас здесь трое, и мы друзья, не так ли? К чему эти глупые церемонии? Отбрось ты их, как ненужную вещь. Зови каждого из нас просто по имени.
     - Ui, messel.
     - Говори Фрикэ, Пьер де Галь.
     Бедный Виктор молчал, еще слово - и он, кажется, разрыдался бы.
     - Да будет тебе, дурачок, ты видишь, что с тобой шутят. Хохочи вместе с нами. Называй нас, как тебе вздумается. Ты милый маленький человек, и мы оба любим тебя от души.
     И старый моряк протянул Виктору мускулистую руку, а Фрикэ, глядя на него добрыми глазами, старался успокоить мальчика.
     - Да ну, перестань печалиться. Мы дети Парижа... Париж это Пекин Франции, мы все от природы немного насмешливы, но зато мы люди сердечные, и если уж кого полюбим, - преданы ему, как пудель своему хозяину... Вот и опять соврал: ну, какой смысл толковать о пуделе уроженцу страны, где все собаки голые, как череп педагога... А! Господин Пьер, настала, наконец, и ваша очередь полакомиться. Сейчас можно будет раздобыть кое-что и для вас. Вы знаете, что такое саго?
     - Нет, не знаю.
     - Ну, так узнаете. Примемся за приготовления к высадке на берег; через несколько часов мы будем в Новой Гвинее.
     - Ты думаешь, что мы наконец у берега и наши странствования окончены?
     - Я в этом уверен, если только, - хотя это, кажется, невозможно, - мы не сбились с пути.
     - О, за это я ручаюсь.
     - И я тоже. Тем более, что эта высокая цепь гор, так отчетливо вырисовывающаяся на горизонте, может выситься лишь на громадном пространстве. Но вот что хорошо: чем обширнее земля, тем реже она населена.
     - И, конечно, людоедами.
     - В большей части, конечно, да. Но нам, может быть, посчастливится не попасть к каннибалам. Все зависит от случая. Но все-таки такого приема, какой нам был оказан на острове Вудларке, нам нечего опасаться. Папуасы, населяющие этот материк, общаются с европейцами.
     - Материк, ты говоришь?
     - Мне кажется, что Новую Гвинею вполне можно так назвать, ведь после Австралии это самый большой остров на свете.
     - Неужели?
     - Если память мне не изменяет, он имеет четыреста лье длины и сто тридцать ширины, и поверхность его равняется сорока тысячам географических миль.
     - Лакомый кусочек земли, нечего сказать.
     - Но, к сожалению, малоизвестный. Западный берег все-таки еще посещаем, там даже есть несколько голландских учреждений, но здесь ничего подобного нет.
     - Вернемся к жителям...
     - Жители, по мнению одних, помесь малайцев с эфиопами.
     - По-моему, они не походят ни на тех, ни на других.
     - В этом я с тобой согласен. Их делят даже на две категории: арфаки, или горцы, и папуасы, или береговые жители.
     - Папуасы?
     - Да! Ты, конечно, знаешь, что Новую Гвинею называют иначе Папуазией; название арфаки произошло, по всей вероятности, от цепи гор с тем же названием. Но считать поэтому, что жители внутренней страны тоже арфаки, пожалуй, будет немного рискованно.
     - Какое нам дело до всего этого?
     - Папуасы, или береговые жители, не помню где я читал о них, менее свирепы, чем горцы. Помнится, что жители деревеньки Дорей, где есть голландская резиденция, живут в согласии как с белыми, так и с малайцами, доказательством чего служит то, что когда путешественники или купцы пристают к берегу со стороны гор, папуасы с ужасом им кричат: "Арфаки! арфаки!"
     - А далеко эта деревенька Дорей, жители которой связаны с цивилизованным миром?
     - Около четырехсот лье отсюда на северо-востоке, а мы как раз находимся на юго-востоке.
     - Ах, черт побери! Надо много времени, чтобы миновать этих арфаков.
     - Мне кажется, лучше обойти всю эту местность и направиться прямо на Буби.
     - Это еще что такое?
     - Я уже говорил, что готовлю тебе сюрприз.
     - Это очень любезно...
     - Во всяком случае, пристать куда-нибудь необходимо. Надо отдохнуть от утомительного переезда с "Лао-Дзы" и запастисть провизией... Я предлагаю вот что. Пристав куда-нибудь, мы выберем надежное место, куда и спрячем наше оружие, провизию и инструменты, - одним словом все, что нельзя взять с собой.
     - В гротах не будет недостатка.
     - Потом мы отведем нашу пирогу и спрячем ее так, чтобы о нашем прибытии сюда никому не было известно.
     - Превосходно! Твой проект я вполне одобряю. Теперь остается только привести его в исполнение... Вот и земля... причаливай потише.
     Высадка на берег обошлась без приключений, и план парижанина был приведен в исполнение. Когда пирога и ее содержимое были тщательно спрятаны и замечено место, чтобы можно было, когда понадобится, отыскать все это без лишних затруднений, путешественники, захватив с собой оружие, топор и пилу, удалились внутрь страны.
     Через несколько минут они потеряли берег из виду и очутились, точно по волшебству, среди восхитительной флоры. Представьте себе скромный луг, прихотливо разукрашенный гигантскими роскошными растениями и фантастически разбросанным там и сям мелким кустарником. Мимозы, тропические растения, индийский дуб, мускатное дерево, коричневый лавр, хлопчатник, хлебное дерево, пальмы всех сортов, папоротники, бобовое растение с чудного цвета листвой, гигантские "не тронь меня", верхушки которых сплелись вместе и образовали вечнозеленый непроницаемый свод. Все усеяны крупными яркими цветами и перевиты ползучими лианами.
     Любуясь этой восхитительной картиной, Фрикэ все-таки не забыл о необходимых мерах предосторожности. Проворно, одним взмахом топора он делал на стволе гигантских ятрышников чуть заметные зарубки.
     - Это для того, чтобы отыскать дорогу назад.
     - А вот это на завтрак, - быстро проговорил Пьер де Галь, делая выстрел по направлению кустарника.
     Целая стая голубей с шумом вылетела из-под густой листвы, а попугаи, разбуженные этим непривычным шумом, наперебой тараторили и громко протестовали.
     - Завтрак-то улетел от нас, мой старый дружище Пьер.
     - Куда ты смотришь? Мой завтрак не сидел так высоко. А если бы ты видел, как он галопировал сейчас, подпрыгивая, как лягушка величиной с целого барана. Вот была потеха-то...
     Пьер кинулся в кустарник и через минуту появился, волоча за ногу уродливое четвероногое, светло-серая шелковистая шерсть которого была пробита пулей.
     - Погляди-ка, съедобно ли оно?
     - Э! Э! Это съедобное. Счастливая у тебя рука для дебюта. Это прелестный кенгуру.
     - Чудесно. Обдерем поскорее животное, а ты, чтобы не терять времени, разводи костер.
     - Какое нетерпение...
     - О, что касается до меня, я готов сейчас, пожалуй, съесть котлеты из слонового мяса, филе тигра, даже филе бешеной собаки, и им бы не побрезговал.
     - А! Так вот он какой, кенгуру. Я очень рад за всех нас. Это пресмешное животное; задние ноги длиннее передних чуть не в шесть раз, хвост длиннее метра, а голова хорошенькая, как у газели.
     - Ну, несчастные голодные, сейчас мы примемся за дележ добычи! Нет ни хлеба, ни вина, зато мяса вдоволь.
     - Если б ты захотел подождать, можно было бы раздобыть и то, и другое.
     - Подождать, когда я голоден, как корабельная крыса!.. Ты с ума сошел, мой милый!
     Однако Пьеру недолго пришлось дожидаться. Костер ярко пылал, и кенгуру на тонком вертеле превосходно жарился, распространяя возбуждающий аппетит запах.
     Фрикэ и Виктор, пока их друг с широко раздутыми ноздрями наблюдал за жарким, исчезли и вскоре вернулись, нагруженные, как мулы контрабандистов.
     - Вот тебе и десерт, обжора. Бананы, манговые ягоды и ананасы. Ты доволен?
     - Как адмирал.
     - Так начнем обед, мы голодны, как волки.
     Когда волчий аппетит был немного удовлетворен, Фрикэ, ко всеобщему удивлению не сказавший ни слова во время еды, заговорил первым:
     - Сейчас, когда мы порядком подзакусили, друзья мои, если только вы захотите послушаться моего совета, займемся заготовкой провизии на будущее. Такой случай, как сегодня, редко выдается, тем более, что Полинезия, если верить путешественникам, страна, не богатая дичью.
     - Что касается меня, - отвечал Пьер, - я готов сейчас делать все, что потребуется, даже хоть снова в открытое море. Ну, говори, что тебе нужно от нас, Фрикэ.
     - Вот что. Наш бот может вместить две тысячи килограммов провизии.
     - Матрос должен говорить "две тонны".
     - Ну, положим, две тонны. Нам предстоит длинное путешествие. Кто может поручиться, что нам посчастливится снова удобно где-нибудь высадиться и раздобыть провизию? Значит, нам нужно сейчас же запастись ею, и притом в таком количестве, чтобы плыть вперед, не приставая к незнакомому берегу.
     - Это очень хорошо, мой милый, но поручишься ли ты, что наш запас не превратится через некоторое время в гнилье?
     - Поручусь... Мука, а также мясо и рыба, если только нам посчастливится запастись и тем и другим, сохранятся несомненно. Мясо и рыба сохранятся две или три недели, а мука месяцев шесть, а то и более.
     - Что касается мяса и рыбы, пожалуй, ты прав. И то, и другое может быть и прокопчено, и посолено, но мука... где ты возьмешь муки?
     - А саго?
     - Ну!
     - Мы отправимся сейчас на поиски саговых деревьев и завтра с рассветом примемся за сбор.
     - Стало быть, саговое дерево то же, что и хлебное, плоды которого, вместо рыхлого теста, хотя и вкусного, содержат в себе чистую муку? Я припоминаю, что кое-что слышал об этом.
     - Слыхал-то ты слыхал, да хорошенько не вслушался, мой милый дружище. Ствол дерева содержит в себе драгоценную массу, которая для жителей Полинезии то же, что маниок для обитателей тропической Америки; одним словом, она вполне заменяет хлеб. Почва здесь самая благоприятная для произрастания сагового дерева. Местность болотистая, болота солоноватые. Я уверен, что найду много саговых деревьев. Скорее в путь. Посмотри, видишь тот ствол, почти горизонтально пригнутый к земле и обернутый густой листвой, а на верхушке огромный букет цветов?
     - Это и есть саговое дерево? Хлопот нам будет не особенно много. Какой странный вид у этого дерева! И всегда они наклоняются так низко?
     - На такой земле, как эта, совсем не редкость встретить целые кустарники саговых деревьев, просто вытянутые по земле. Впрочем, это ничуть не мешает ни силе роста, ни качествам питательной массы.
     - Мы начнем сбор сейчас?
     - Зачем? Скоро наступит ночь. Лучше займемся устройством шалаша в надежде на богатую добычу. С помощью нескольких тонких жердочек, искусно прикрепленных к двум деревьям, и восьми-десяти листьев сагового дерева нам, авось, удастся построить прекрасное помещение. Сбором займемся завтра.
     
     
     ГЛАВА VIII
     
     Матрос, потом дровосек и, наконец, мельник. - Хозяйственные принадлежности для приготовления муки у папуасов. - Различные блюда из муки. - Импровизированный котел может быть разорван. - Неожиданные, страшно голодные гости. - Два негра. - Типы людоедов. - Преимущество знающих малайский язык. - Неожиданное нападение.
     
     Болтовня и свист попугаев, славивших восход солнца, разбудили троих друзей, проспавших целую ночь крепким, беспробудным сном.
     - Живо за работу, дети мои! - вскричал Пьер, первым вскочив на ноги. - Солнце ярко блестит, топоры наши остры, и нам ничего не нужно, кроме проворства, чтобы сбор получился на славу.
     - Как, - ответил парижанин, припоминая вчерашний голод своего друга и желание как можно скорее удовлетворить разыгравшийся аппетит, - как, натощак и за работу?
     - Мой милый, не все коту масленица! Вчера за долготерпение мы были вознаграждены вдвойне, а сегодня за работу; закусим после.
     - Будь по-твоему. Итак, живо. Тем более, что скоро наступит такая жара, что нам волей-неволей придется остановиться.
     - Нет на свете стран хуже экваториальных, где солнце превращает тебя в какую-то тряпку, разжижает мозг, уподобляет его молоку кокосового ореха, мутит и свертывает.
     - Да, немалая разница между этим горячим солнцем и тем благодатным, на котором весело зреют вишни Монморанси или поспевает виноград в Сюренах.
     - Но все-таки нужно быть справедливым. Взгляни на эти гигантские деревья, прекрасные плоды, роскошные цветы; быть выкинутым сюда бурей - чистое благодеяние. Что касается меня, я предпочту скорее коптиться на солнце в соседстве кайманов или гремучих змей, чем замерзать и коченеть в Ледовитом океане.
     - Я не спорю. Но ты должен сознаться, что долгие ночи, жаркие до одурения, расслабляют и душу, и тело. Ночь тянется двенадцать часов, а наступит день - работать придется от шести до девяти утра и от трех до шести вечера, а все остальное время, то есть восемнадцать часов в сутки, жариться, как в пекле.
     - Пора, за работу скорее.
     - Идем, и чтобы не тратить попусту драгоценного времени, я займусь, с твоего позволения, распределением работы. Первым делом надо срубить это кокосовое дерево и обобрать с него дюжину орехов, еще не совсем спелых.
     - Готово! - ответил Пьер, ударив топором пять или шесть раз по тонкому стволу, со стоном повалившемуся на землю.
     - Видишь волокнистый мешок из тонких нитей табачного цвета, обрамляющий у основания придаток каждого ореха?
     - Конечно.
     - Он-то и послужит нам ситом при сборе саго. Смотри, снимай мешки осторожно, не разрывая их.
     - Вот так.
     - Теперь каждому из нас нужно запастись толстой дубиной.
     - Это легко. На изготовление каждой пойдет не больше пяти минут, и через четверть часа все три будут готовы.
     - Ладно, а теперь выберем дерево. Вот это, мне кажется, самое подходящее. Оно и не высокое, и не толстое: всего шесть метров в высоту, один метр двадцать пять сантиметров в диаметре, и полно превосходной муки, судя по золотистой пыли, обильно покрывающей листья у основания.
     - Надо разбирать его на части.
     - Сейчас. Но сначала надо приготовить ступку, пестики у нас есть.
     - Верно. Но где ты возьмешь необходимую нам ступку?
     - Ступка у нас есть, но... занята пока.
     - Ничего не понимаю!
     - А это очень просто. Толщина дерева не больше трех сантиметров; проведи легонько пилой вокруг ствола, отложив двадцать пять сантиметров от земли.
     - Ах, черт возьми! Какое плотное дерево!
     - Хорошо, что не слишком толстое. Вот оно и отделилось от пня. Взгляни-ка на массу, наполняющую оба ствола.
     - Она цветом похожа на кирпич.
     - Это только внизу; чем выше, тем она белее. Несколько ударов пестиком живо обратят в пыль то, что наполняет пень.
     - Наконец и я догадался. Пень сагового дерева и послужит нам ступкой. Фрикэ, ты просто волшебник.
     - Теперь, когда мы запаслись необходимой посудой, нам надо разжиться корытом и корзинами.
     - Выделкой корыта мы займемся сами. Виктор примется за изготовление корзинок. Эти гигантские листы могут легко превратиться в корзины, в каждую из которых свободно уместится двадцать килограммов муки. Края листьев на редкость прочные; что касается прожилок на них, мы постараемся употребить и их в дело.
     - Ну-ка, Виктор, сделай нам каждому по корзине.
     - С удовольствием.
     - Корыто, которое нам придется тащить на берег ручейка, весело журчащего, если не обманывает меня слух, недалеко, мы сделаем из дерева, вырубленного с другой стороны ствола, около самого букета цветов.
     Приготовлением корыта парижанин занялся лично и, надо отдать ему должное, с большим искусством. Использовав топор, пилу и абордажную саблю, он искусно содрал с дерева полукруглую широкую полосу коры, которую затянул сеткой, сделанной из волокон мешка, покрывающего у основания придаток кокосового ореха.
     - Вот и корыто, вдобавок, снабженное ситом. Ну, Виктор, как твои корзины?
     - Сейчас, Фрикэ, сейчас! Мой сделал уже две, скоро будет готов и третий.
     - Разобьем наше дерево на куски не длиннее метра и займемся добычей питательного вещества.
     - Сколько надо предварительных работ, чтобы получить эту плотную массу, так похожую на сушеные яблоки. А руки не завязнут в ней, как в только что сбитом масле?
     - Попробуй.
     Силач-матрос проворно засучил рукава рубашки, обнажив руки атлета с мускулами, крепкими, как толстые веревки.
     - Я буду выгребать оттуда содержимое так же, как выгребает бретонская хозяйка сливочное масло из маслобойной кадки.
     Фрикэ насмешливо улыбался.
     Пьер де Галь запустил обе руки в плотную массу, с силой рванул и... стыдливо опустил глаза, понимая бесполезность дальнейших усилий.
     - Жалкий хлебный подмастерье! - выругался он, делая гримасу. - Тесто прикреплено к квашне.
     - Именно прикреплено, - засмеялся Фрикэ. - Посмотри, - продолжал он, тихонько разгребая саблей мучнистую пыль и обнажая тонкие древесные волокна, горизонтально пересекающие мягкое вещество, - видишь эти тонкие бечевки?
     - Да, да, вижу! Чем же уничтожить эти проклятые веревки, так прочно укрепленные в стволе?
     - Для этого у нас есть дубинки. Мы начнем толочь эту плотную массу, надорвем волокна, и мука посыплется прямо в ступку.
     - Хорошо, а потом?
     - Начнем работу по порядку. А там увидим.
     И оба друга, замечательные силачи, вооружились длинными пестиками и принялись усиленно толочь плотную массу, которая, превращаясь в порошок, посыпалась в изобилии в приготовленную ступку.
     Цилиндр, минуту назад полный питательным веществом, был совершенно пуст; его стенки оказались не толще трех сантиметров и своей пустой формой он напоминал водосточную трубу.
     - Поступим так и с другими кусками дерева, превратив их содержимое в грубую муку. Потом, хорошенько промыв ее, решим, что делать дальше.
     - Эта работа не кажется мне ни трудной, ни утомительной. Это удовольствие: запастись так быстро съестными припасами, употребив так мало труда.
     - И вот что бесконечно удивляет меня: дикари, обитающие в этих благодатных странах, имеющие в изобилии рыбу и дичь, способные питаться и тем, и другим с прибавкой этой муки, все-таки предаются каннибализму.
     - Даже самый плохой работник, каким является любой из этих лентяев-дикарей, может свободно, затратив на работу не более шести дней, сделать полный запас на год.
     - Просто отказываешься верить: в наших краях самые искусные рыболовы и землепашцы, работая усиленно в течение года, еле успевают обеспечить себя на полгода.
     - Да, - ответил Фрикэ, тяжело вздыхая, - когда я подумаю о своей жизни, полной труда и лишений, то не могу удержаться, чтобы не воскликнуть: "Как счастливы жители жарких стран!"
     - Давай считать так, - продолжал он, не переставая толочь муку. - Дерево, такое, как это, семи метров в высоту и один метр тридцать сантиметров в диаметре, может дать тридцать таманов, или свертков, по пятнадцать килограммов каждый. Из каждого тамана можно приготовить шестьдесят пирогов, весом каждый в четверть килограмма. Двух таких пирогов достаточно для обеда, а пяти - на целый день. Эти восемнадцать сотен хлебов, весящие все вместе четыреста пятьдесят, в то и все пятьсот килограммов, могут кормить круглый год и, вдобавок, достанутся без особого труда, ведь два работника могут управиться с деревом за пять дней, а две женщины за то же время могут напечь хлебов. А так как крахмал сохраняется превосходно и в сыром виде, то меньше чем за десять дней можно сделать запас на целый год.
     - Ну, после этого нечего удивляться, что дикари так любят бражничать. Такой легкий способ прокормиться может породить самую убийственную лень.
     - Черт побери! Да, вдобавок, в этих странах, совсем диких и пустынных, такая работа менее трудна, чем в странах, до некоторой степени цивилизованных, как, например, на Моллукских островах, Сероме, Мальдивских островах, Суматре и Амбоине, называемых "странами саго", где добывается и откуда вывозится большая часть этого драгоценного питательного вещества, которое в таком большом ходу в Европе.
     Этот дешевый способ пропитания имеет самые плачевные результаты. Жители довольствуются добавкой небольшого количества рыбы к готовой муке, а все свободное время, которого у них излишек, употребляют на грабежи или рыбную ловлю около соседних островов. Они не считают нужным возделывать землю и влачат жалкое существование, несмотря на плодородие почвы.
     - Если твой расчет верен, мой милый, - а я ему вполне доверяю, - нам, чтобы обеспечить себя на три месяца, придется поработать всего полтора дня.
     - Верно, и нам вовсе не нужно работать через силу, тем более, что самое трудное уже сделано. Сегодня после полудня мы перенесем все собранное в корзинах, приготовленных Виктором, к ручью и промоем.
     - Как?
     - Очень просто. Мы установим корыто на берегу реки, выбрав место поглубже, наполним его водой и, просеивая муку сквозь сито, отсеянное будем старательно размешивать в воде, чтобы крахмал поскорее разошелся и упал на дно. Вся дрянь, не годная к употреблению, останется на поверхности воды. Крахмал разойдется быстро и образует густую массу; когда она плотно уляжется, ее надо будет процедить, дать стечь воде и просушить в тени. А чтобы избежать лишних хлопот при погрузке, надо будет скатать ее в хлебы весом от десяти до двенадцати килограммов и тщательно завернуть в листья сагового дерева. Приготовленная таким образом, она не испортится долгое время.
     - А все-таки счастливый случай занес нас сюда! Конечно, мы рискуем быть съеденными, но зато можем быть твердо уверены, что, отправляясь из этой благодатной страны в далекое плавание, не умрем с голоду.
     Оставим троих путешественников заниматься своей работой и скажем еще несколько слов о саговой пальме и о саго, этой океанской "пшенице", превосходящей по своим качествам и питательности даже маниок, манну обитателей Южной Америки.
     Листья этого дерева служат для различных целей. Жилки, проходящие посередине гигантского листа, могут с успехом заменить бамбук. Лист длинный, от трех до пяти метров, мясистый у основания, точно обтянут сверху тонкой кожицей, удивительно крепкой. Он годен для постройки шалашей и может служить вместо балок в зданиях, построенных из другого материала. Листья, расколотые и положенные плоско на накат, образуют пол. Подобранные одинаковой величины и формы, скрепленные вместе и гладко обтесанные, они заменяют доски и даже лучше последних, так как, кроме того, что стоят гораздо дешевле, они никогда не коробятся, не требуют ни покраски, ни покрытия лаком, не плесневеют, не подвержены гниению и вдобавок могут противостоять страшным ливням тропиков. Поэтому-то этот прекрасный материал заменил в последнее время для европейцев при постройке жилищ в странах месторождения саго все остальные. Никакая постройка не может сравниться прочностью и красотой с этими шалашами ровного темного цвета, почти исключительно построенными из одних листьев саговой пальмы, укрывающей и питающей сотни тысяч людей.
     Что же касается муки, она не столько полезна, сколько питательна; из нее можно приготовить разные пирожные. В сыром виде, прокипяченная один раз в воде, она образует студенистую массу, слегка вяжущую, которую едят, добавив в нее соли, лимона и индийского перца. Сделанные же из нее маленькие пирожки превосходны, особенно если приправить их соком сахарного тростника и толченым кокосовым орехом. Блюдо выходит нежное и необыкновенно вкусное.
     Верхушка саговой пальмы заканчивается огромным букетом, похожим на букет капустной пальмы. Срезанный кочан вместе с индийским перцем кладется в бамбуковый ствол толщиной в человеческую ногу. Бамбуковый ствол, плотно закрытый с обеих сторон, ставится на огонь. Когда этот импровизированный котел совершенно обуглится, что происходит через четверть часа, варево готово и с хлебом из саго чрезвычайно вкусно. Здесь необходимо упомянуть о маленькой предосторожности, соблюдение которой необходимо при приготовлении этого вкусного блюда. Во время варки нужно держаться от костра подальше, потому что иногда случается, что импровизированный котел разрывает, как бомбу. Неприятность бывает двойная: и нет обеда, и рискуешь ослепнуть.
     И, наконец, пушок, покрывающий молодые листья, идет у туземцев на приготовление оригинальной материи, жилки - на изготовление несокрушимых снастей, из плодов готовится хмельной напиток, очень приятный на вкус, и водка, чрезвычайно пьяная. Вот самое полное описание саговой пальмы.
     
     
     Промывка муки и приготовление хлебов давно были окончены, и важная операция сушки, порученная Виктору, подходила к концу. Три друга, после кратковременного и благодатного пребывания в юго-восточной части Новой Гвинеи, помышляли о дальнейшем путешествии. Фрикэ и Пьер де Галь мирно беседовали, а молодой китаец, сидя под деревом, внимательно наблюдал за процессом сушки и усердно переворачивал крахмалистые хлеба, разложенные в тени. Парижанин, растянувшись на спине и задрав ноги, рассеянно следил за проказами попугаев, а моряк, лежа на животе и упершись подбородком на сложенные руки, продолжал интересную беседу, пересыпая ее вычурными выражениями, свойственными лишь ему одному.
     Внезапный шум быстрых шагов и сдерживаемое дыхание запыхавшегося человека заставили их проворно вскочить на ноги. Фрикэ первый поднялся и схватил саблю, моряк вооружился дубиной, служившей для разбивания саго.
     Это был Виктор, страшно перепуганный; он позеленел от страха, рот его искривился, глаза расширились. Китаец кинулся к товарищам и пальцем показывал на густую зелень, которую он только что раздвинул. Бедный мальчик не издал ни звука. Тело его испуганно сжалось, но сильная воля не изменила ни на одну минуту.
     - Виктор, - тихо обратился к нему Фрикэ, - что с тобой? Ты весь дрожишь. Уж не наступил ли ты на хвост змеи или не увидал ли тигра, пожелавшего впустить острые когти в твои икры?
     - Нет, мсье, - пролепетал он, - нет... не дикий зверь... дикари... там.
     - Дикари!.. А сколько их?
     - Двое.
     - Только двое? Ну, не стоит так волноваться из-за таких пустяков, мой милый малютка. Ты позеленел от страха и похож сейчас на незрелый лимон.
     - А где они, эти дикари?
     - Там... в лесу.
     - Кто там? - громко произнес парижанин. - Покажитесь, пожалуйста.
     Это вежливое приглашение, произнесенное любезным тоном, имело полный успех.
     Густые ветви раздвинулись во второй раз, и перед путешественниками предстали два странных существа. При виде вооруженных людей они сначала смутились, несмотря на то, что сами были вооружены с ног до головы. Фрикэ, заметив их миролюбивое настроение, швырнул на землю саблю и, весело улыбаясь, пошел им навстречу.
     - Ах! Черт возьми! - проговорил он насмешливо. - Да они уродливы, как обезьяны, и грязны, как корзинка старьевщика.
     - Ну, это уж чересчур, - возразил Пьер де Галь, - а все-таки ушат воды и мочалка им бы не повредили; впрочем, они явились сюда, по-видимому, с добрыми намерениями. Добро пожаловать, дорогие гости!
     Дикари, пораженные этим потоком слов, не двигались с места. Среднего роста, около одного метра шестидесяти сантиметров, с медными браслетами на руках и ногах, с кольцами, продетыми в ноздри и уши, они были и смешны и жалки.
     От их тела, покрытого густым слоем грязи, и ног, сверху донизу в ссадинах, распространялось такое зловоние, что стадо кайманов пришло бы в неописуемую радость.
     Несмотря на раны и комки грязи, их темное, мясистое, желтоватое тело было сильно и крепко, но красотой и пропорциональностью сложения они уступали настоящим папуасам. Колена их были искривлены, ступни совершенно плоски, шея необыкновенно коротка. Что же касается головы, она существенно отличалась от головы антропофагов, населяющих остров Вудларк. Огромная, круглая, она казалась лишь слегка обрисованной совсем неумелым художником. Брови большие и густые, как у человекообразных обезьян, из-под которых глядят маленькие злые глаза, толстый, приплюснутый нос, четырехугольные челюсти, сильные как у дога, и толстые мясистые губы, - одним словом, вся физиономия напоминала раздавленную маску.
     Волосы их, слегка курчавые, были заплетены в мелкие косички и спускались на затылок, как колосья маиса; толстые круглые браслеты из меди украшали руки; у одного из дикарей в ноздри было продето огромное костяное кольцо, как-то странно окружавшее рот, у другого небольшая кость, продетая в ноздри, уродливо выворачивала их. Плечи и грудь были все испещрены голубыми и красными рубцами, - остатками давнишних татуировок.
     Вооружение их состояло из копья в два метра длиной с бамбуковым концом, рукоятка которого была украшена огромной кистью, сделанной из перьев казуара, и лука из каштанового дерева с тетивой из индийского тростника. Стрелы совершенно прямые, тонкие, длинные, около одного метра пятидесяти сантиметров, были выточены из бамбука и оканчивались костью, от которой отходило во все стороны множество мелких косточек. Это оружие, если верить самым правдивым исследователям, страшно только внешне, так как папуасы весьма неискусные стрелки.
     Оглядев с ног до головы троих друзей и оставшись совершенно довольными произведенным осмотром, они скорчили жалкую гримасу и похлопали себя по животу, желая показать этим характерным жестом, что голодны.
     Фрикэ, сразу же понявший эту выразительную пантомиму, не замедлил ответить им:
     - Вы явились к нам как раз вовремя. Вчера мы затруднились бы пригласить вас закусить; сегодня совсем другое дело, кладовая наша полна... Но лишние разговоры ни к чему, вот чем мы попотчуем вас.
     И он протянул дикарям целый сверток саго, остатки кенгуру и кабанов и огромный кусок капусты саговой пальмы.
     Невозможно описать восхищения, отразившегося на физиономиях дикарей при виде столь обильного завтрака. Широкая улыбка пробежала по их мясистым губам, открыв двойной ряд зубов, белых как слоновая кость. Не теряя времени, два рта или, скорее, две пасти широко раскрылись, улыбка исчезла, и они принялись уничтожать все предложенное им с поспешностью, указывающей на невероятную крепость их челюстей. Это продолжалось четверть часа, в течение которых только и слышался скрип зубов, сопровождаемый беспрестанным морганием глаз, гримасами, кривлянием; ел не один рот, а вместе с ним и все существо дикаря. Наконец эта гимнастика кончилась, дикари наелись до отвала и довольным голосом протянули: "Ох!"
     Затем они обменялись несколькими словами на неизвестном языке к неудовольствию Фрикэ, которому очень хотелось потолковать с ними.
     Но вдруг, к его великой радости, Виктор, спрятавшийся в кусты при виде отвратительного обжорства, превозмог свой страх, приблизился и ответил им.
     - Скажи, пожалуйста, разве ты говоришь по-папуасски? - спросил удивленный парижанин.
     - Нет, Фрикэ. Дикари говорят по-малайски! А я понимаю этот язык.
     - По-малайски? Они говорят по-малайски? Но, значит, невдалеке есть какое-нибудь хоть немного цивилизованное учреждение. О, это может резко изменить наши планы.
     Радость эта была, увы, непродолжительна. Вот что передал ему Виктор, переводчик очень усердный, но собственная речь которого требовала по временам разъяснений.
     Эти два дикаря были из племени каронов*. Покинули они родину давно, очень давно. Когда они отправлялись в путь, их было много, но войско было уничтожено могущественным неприятелем, жестоко преследовавшим их. Все их товарищи были съедены; они остались вдвоем, блуждая с места на место, как проклятые.
     ______________
     * Кароны живут в северо-восточной части Новой Гвинеи, около Амбербаки, деревеньки, расположенной в семидесяти пяти лье от Дорей. Они не принадлежат к племени папуасов; это негриты, которые приближаются к первобытным дикарям Филиппинских островов.
     О присутствии негритов в Новой Гвинеи только догадывались. Догадки эти стали фактом с 1876 г., благодаря одному из самых знаменитых французских исследователей, Ахиллу Раффраю.
     
     - А мне кажется, - ответил Фрикэ, выслушав переводчика, пересказавшего ему ответы, - что одного беглого взгляда на их физиономии вполне достаточно, чтобы выдать им без предварительного экзамена диплом антропофагов. Спроси-ка у них, едят ли они человеческое мясо.
     Этот вопрос заставил дикарей громко расхохотаться. Их отвратительные зверские физиономии осветились желанием отведать лакомого блюда, и они поспешили ответить утвердительно, как будто каннибализм был самой естественной вещью на свете.
     - А много ли съели они людей?
     Один из них скромно вытянул обе руки, показывая, что он участвовал в десяти таких обедах. Другой показал сначала обе ноги, потом и руки.
     - Согласно арифметике, выйдет двадцать. Это славно. Странный способ оценивать социальные отношения и народонаселение страны.
     Виктор после длинного разговора, сопровождаемого выразительной пантомимой, продолжал свой интересный перевод, из которого Фрикэ уразумел, что кароны решительно не позволяют себе бросаться на первого встречного. Они пожирают лишь трупы врагов, убитых на поле сражения.
     - Тонкое различие, нечего сказать. А все же, кто знает, может быть, самым существенным мотивом этого чудовищного зверства служит постоянный голод.
     - А саго? - внушительно перебил Пьер де Галь. - Им лень нагнуться и взять... Им лень приняться за эту работу, хотя за десять дней можно сделать запас на весь год.
     - Я не имею целью оправдывать, но...
     Пронзительный свист прервал речь парижанина, и длинная стрела вонзилась в ствол банана как раз над головой карона.
     Бедный дикарь задрожал от страха и упал на землю.
     Пьер и Фрикэ схватились за ружья и стали в оборонительную позицию.
     - Ну, - пробурчал парижанин. - Мы были спокойны в течение нескольких часов. А теперь снова готовится резня.
     Дикий вопль раздался в огромном лесу. Ветки гигантских деревьев, беспрестанно раздвигаемые, гнулись во все стороны.
     
     
     ГЛАВА IX
     
     Нашествие папуасов. - Пьер де Галь и Фрикэ приняты за антропофагов. - Начальник дикарей Узинак. - Ресурсы парижанина. - Инструментальный концерт. - Страсть папуасов к музыке. - Уроженцы Новой Гвинеи не нуждаются в продолжительном сне. - Chef d'oeuvre морского строительного искусства туземцев. - Невольничество в Папуазии. - Горцы и береговые жители. - Различие в темпераменте и привычках. - Деревенька, выросшая на озере. - Вход в воздушное помещение. - Дома с решетчатым полом. - Опасность поскользнуться. - Хождение по узкому коридору требует большого искусства.
     
     Дюжина папуасов, вооруженных луками и стрелами, выскочила из леса и мгновенно окружила двух каронов, физиономии которых выражали смертельный ужас. Европейцы, верные своей привычке никогда не нападать первыми, как люди мирные и уверенные в своей силе и храбрости, не двигались с места. Дикари, рассчитывавшие, что будут иметь дело с одними каронами, при виде белых на миг смутились. Казалось, их странно поразило присутствие европейцев в таком месте и в таком обществе.
     Они переговорили между собой словами и жестами. Заметив полное спокойствие парижанина и бретонского моряка и их готовность каждую минуту отразить нападение, а также вид двух ружей, употребление которых, по-видимому, папуасам было хорошо известно, они обратили свой гнев против жалких обезьян-негритов, сделавшихся от ужаса пепельно-серого цвета. Подобно дикому зверю, попавшемуся в западню, эти двое не пробовали и защищаться; страх парализовал и приковал их к месту.
     Не обращая внимания на присутствие белых, папуасы тесно столпились вокруг каронов, согнули их назад за волосы и взмахнули над головой "реда", саблей, без которой папуас не выходит никогда и никуда и которая служит ему для самых разнообразных целей. Они намеревались отрубить каронам головы, но на выручку их кинулись Фрикэ и Пьер. Моряк, всегда методичный, с размаху сшиб с ног папуаса и схватил на лету руку, державшую саблю, Фрикэ ловким ударом ноги уложил на спину другого.
     - Давненько-таки я не упражнялся в фехтовании. Этот ловкий удар поразомнет мне ноги, - промолвил он.
     Неожиданное заступничество смутило черных, и, как это ни покажется странным, поступок этот не ожесточил папуасов, как следовало ожидать, а только сильно изумил. Пока виновники неудавшегося покушения медленно поднимались на ноги, порядком сконфуженные, а остальные воины боязливо пятились назад, дикарь, казавшийся их вождем, опустил копье и обратился к европейцам на незнакомом языке.
     Речь была длинная и сопровождалась самыми дикими жестами. Оратор указывал на каронов, продолжавших дрожать от страха. Он дал понять, что им надо отрубить головы, потом широко открыл рот, переводя глаза с белых на негров.
     - Черт побери, - проворчал наконец Фрикэ, смеясь и одновременно сердясь. - Кажется, этот негодяй принимает нас за антропофагов.
     - Это ни на что не похоже, - озлобленно ответил Пьер де Галь. - Ну, стоит ли быть образцовым матросом, питаться в течение тридцати лет сухими турецкими бобами и соленой свининой, и все это для того, чтобы эти дикари насмехались над нами подобным образом?
     Фрикэ протянул руку за куском саго и принялся грызть его с большим аппетитом. Потом, указав на черных и собственный рот, показал жестом любовь к растительной пище и полное отвращение к человеческому мясу.
     Дикарь, очевидно, не понял Фрикэ и истолковал его жест так, что парижанину было не по вкусу человеческое мясо в соединении с саго.
     - Да я не настолько глуп, как ты думаешь! Теперь он воображает, что я люблю говядину без хлеба. Как бы мне заставить этого скота папуаса понять?
     Разговор затягивался и, казалось, начинал принимать дурной оборот, потому что черные воины, теперь совершенно оправившиеся от испуга, потихоньку брались за оружие, готовясь к внезапному нападению.
     Но на этот раз спасителем явился опять тот же маленький Виктор. Смекнув, что, если не вмешаться, им грозит страшная беда, он, к удивлению своих товарищей, смело подошел к начальнику дикарей и заговорил с ним медленным и ровным голосом, визгливостью напоминавшим болтовню попугая.
     Виктор говорил долго и таким убедительным тоном, что друзья его не верили своим ушам. Аргументы, приводимые им, должно быть, ясно говорили за себя, потому что, о чудо, хмурое лицо начальника озарилось вдруг светлой улыбкой, он отшвырнул оружие и протянул по-европейски руку изумленному парижанину. Пьер, не менее удивленный, поспешил ответить на это неожиданное выражение учтивости, и все воины, желавшие, вероятно, только мирного окончания дела, тоже приблизились с выражением самой искренней дружбы.
     - Так вот что! - обратился Фрикэ к восхищенному китайцу. - Уж не говоришь ли ты на всех языках, милый малютка?
     - Нет, Фрикэ, они тоже говолят по-малайски. Очень холосо по-малайски. Они знают много евлопейцев.
     - Но о чем же он толковал нам перед этим?
     - Увидав нас с антропофагами, - отвечал молодой китаец на своем наречии, - папуасы вообразили, что мы их союзники и разделяем с ними их отвратительные привычки. Начальник говорил вам, что там, далеко, где солнце заходит, он видел белых, одетых и вооруженных, как и вы; но эти белые были добры и приветливы, убивали только кровожадных зверей и ловили птиц и насекомых. Они, дикари, служили им проводниками и научились любить и уважать их. Ошибка в отношении нас произошла оттого, что они видели, как мы делили трапезу с каронами, которые почитаются здесь за людей вредных и которых надо всеми силами истреблять. Что же касается их, - они люди хорошие, мирные. Они, пожалуй, с удовольствием перережут горло своему недругу, но никогда не предавались каннибализму.
     - Очень хорошо, но что они хотят сделать с нашими гостями, начинающими, наконец, приходить в себя после полученной горячей трепки?
     - Отрубить им головы...
     - Ну, скажите пожалуйста. Если этот храбрец... Спроси у него, как его зовут?
     - Узинак.
     - Если этот храбрец Узинак только что находил странным и непонятным то, что белые едят человеческое мясо, то передай ему от моего имени, что эти белые находят привычку черных крошить на куски себе подобных просто возмутительной.
     - Он говорит, что это их правило.
     - Надо изменить его, потому что, пока жив, я не позволю, чтобы два существа, которых я приютил под моей кровлей... кровли, собственно, нет, да это все равно... которые сидели за моим столом... стол - земля, но так всегда говорится... были подло зарезаны.
     - Он согласен, но просит бус и ожерелья.
     - Скажи ему, что он многого хочет. Сейчас я не богаче нищего, который потерял все.
     Узинак не верил своим ушам: как, белые приехали в страну папуасов, не имея ни бус, ни тканей, ни ожерельев? Что же они делают здесь? Разве они не собирают насекомых, не ловят солнечных птичек?*
     ______________
     * Райские птички. - Прим. перев.
     
     - Передай ему, что у нас ничего нет, но если он отпустит каронов, я сделаю ему великолепный подарок.
     - Ты, кажется, много обещаешь, мой милый, - заметил Пьер де Галь.
     - Вовсе нет. Разве ты забыл, что у нас есть одна или две красные рубашки? Дикарь будет в восторге.
     Черный вождь, обрадованный обещанием, повернулся к каронам и торжественно произнес по-малайски:
     - Честное слово белых порука за вас. Белые никогда не врали... Идите!
     Два каннибала, пораженные таким счастливым исходом дела, молча поднялись и, подпрыгивая, как кенгуру, исчезли так быстро, что только пятки засверкали.
     Фрикэ, не меньше их довольный, предложил своим новым друзьям перекусить в ожидании ужина. Предложение его было принято с восторгом, ведь желудки папуасов почти всегда пусты. Закусывание длилось вплоть до ужина, украшенного двумя кенгуру, очень кстати застреленными Пьером де Галем. Когда наступила ночь, зажгли огромный костер, вокруг которого уселись папуасы, большие охотники до всяких забав и страстные любители поболтать.
     Вести разговор, конечно, было нелегко, потому что вопросы и ответы передавались через посредника, говорящего по-французски пополам с китайским, но беседа не была вялой благодаря различным комментариям словоохотливых переводчиков. Весь вечер оживлял Фрикэ. Парижанин хорошо знал страсть всех дикарей к музыке, папуасов особенно. Хотя его голос нестерпимо фальшивил, пение было не что иное, как безбожное коверкание музыкальных сольфеджио, он все-таки сумел ловко выйти из затруднения, устроив инструментальный концерт.
     Инструментальный концерт под 150° долготы на восток и 10° широты! Но веселый парижанин и тут не задумался. В тот момент, когда островитяне, усевшись, с поджатыми ногами в кружок на земле, тянули бесконечную и жалобную мелодию, посреди лужайки раздалась музыка, то живая и веселая, то протяжная и напоминающая звуки рожка, то вдруг переходящая в мелодию, чарующую слух, как пение соловья.
     Восторг дикарей был неописуем. Игра талантливого музыканта была поистине изумительна. В совершенстве изучив свой таинственный инструмент, он извлекал из него сильные и в то же время удивительно нежные звуки. Прекрасная мелодия сменялась модной шансонеткой, шансонетка полькой и так далее и так далее. Он приступал к исполнению каждой музыкальной вещи с искусством знаменитого маэстро и с одинаковым успехом доводил ее до конца. Увертюра к "Вильгельму Теллю", шансонетки из "Прекрасной Елены", баллада короля Туле или хоры из опер лились безостановочно, чередуясь друг с другом. Любопытно было смотреть, как стонали дикари при звуках хора воинов из "Фауста", как плакали, слушая песенку "Розы", или пускались в пляс при звуках польки Форбаха.
     Порядком устав, он вынужден был остановиться, несмотря на то, что ненасытные слушатели громко требовали продолжения концерта. Фрикэ пообещал непременно сыграть для них завтра, после чего мог, наконец, свободно растянуться под деревом и вкусить всю сладость сна. Пьер улегся рядом с ним в надежде услышать последнее слово этой музыкальной оргии.
     - Удивительно!.. Поразительно!.. Ничего подобного никогда не слыхал. Да каким же образом? Уж нет ли у тебя в животе музыкального ящика? Ты не человек, а просто чудо.
     Фрикэ захохотал.
     - Можно подумать, что ты насмехаешься надо мной. Как будто ты не знаешь, что два куска коры, гладко выскобленные и завернутые в обрывок листа, представляют из себя инструмент, в который надо только дуть, твердо зная свой репертуар. Всякий уличный мальчишка Парижа слушал такие музыкальные пьесы не один, а десять раз... с высоты райка, который был для меня в дни представлений настоящим раем.
     - А как выглядит сам инструмент?
     - Да ведь я только что описал его тебе. Я научился играть на нем в те дни, когда повесничал на улицах Парижа. И какую же ругань прохожих и вой собак слушал я, изучая этот самодельный инструмент! Довольно, попробуем теперь заснуть. Пока все обстоит благополучно. Наша звезда верно служила нам до сих пор, и мы с избытком вознаграждены за оказанный нам прием на острове Вудларк. План наших будущих отношений с папуасами у меня готов. Удовлетворение их страсти к музыке заменит мелкий стеклянный товар. Спокойной ночи.
     Но уснуть и погрузиться в мир мечтаний было совсем не так легко, как казалось сначала, и оба друга заметили, благодаря светлой ночи, как мало папуасы нуждаются в отдыхе. В самом деле, вместо того, чтобы растянуться на земле, они остались сидеть вокруг костра, болтая, смеясь, перебирая в памяти все события этого вечера и усердно припоминая мелодии примитивного инструмента парижского шалопая. Проспали они каких-нибудь два часа и, лишь только солнце позолотило верхушки гор, принялись рыскать по поляне.
     Следующий день был посвящен просушиванию саго и загрузке пироги, отысканной в тайнике и выведенной на свет Божий черными, бесстрашными водолазами. Фрикэ подарил Узинаку совсем новую огненно-красного цвета рубашку, в которую храбрый начальник дикарей тотчас нарядился. Пьер пожертвовал, в свою очередь, алого цвета платок, разорвав его на полосы по количеству воинов. Дикари обрадовались этому подарку не меньше начальника и сразу же понаделали из этих лоскутьев ожерелья, громко прославляя щедрость европейцев, умеющих угостить и вознаградить своих гостей сообразно с положением и заслугами.
     Так как в стране было изобилие саговых пальм, папуасы, пересилив свою врожденную, вошедшую в пословицу лень, заготовили громадное количество драгоценной муки. Отношения продолжали оставаться самыми дружелюбными благодаря веселому нраву парижанина, добродушию моряка и не прекращавшейся ни на минуту занятной болтовне с помощью Виктора.
     Так Фрикэ узнал, что Узинак, уроженец севера Новой Гвинеи, пришел в эти отдаленные места, находящиеся от его деревеньки на четыреста лье, ведомый единственным желанием перекочевать с насиженного места на новое, желанием, обычным у народов примитивных рас. Случай занес его в племя дикарей, живущих на юго-востоке отсюда, на расстоянии восьми дней плавания. Благодаря своей храбрости, Узинак стал их начальником и сумел заставить повиноваться себе беспрекословно. Отправившись в путь две недели назад, они забрели в эту отдаленную часть острова поохотиться, наловить рыбу и собирались уже отплыть в обратный путь, когда увидели негритов, почитаемых ими за кровожадных зверей и всячески преследуемых.
     Из этого рассказа парижанин хорошо запомнил лишь то, что деревенька, из которой отправились дикари, находится на юго-востоке.
     - Браво! Это и наша дорога, мы отправимся вместе.
     - Да, да, непременно вместе, - добавил Пьер де Галь.
     Приготовления к плаванию, были, наконец, окончены, запас саго туземцев перенесен на барку, так искусно скрытую в бухте, что европейцы и не подозревали о ее существовании.
     Увидев это чудо морского строительного искусства папуасов, Пьер де Галь вскрикнул от удивления.
     - Гм! - пробурчал в свою очередь Фрикэ. - Как тебе нравится этот адмиральский корабль?
     - Неглупы наши союзники, очень неглупы. Пирога устроена просто-напросто из бечевок, и рыболовы Ла-Манша, если б увидали ее, не преминули воспользоваться этим хитроумным изобретением.
     По красоте, легкости и удобству пирога представляет остроумнейшее изобретение из всех судовых построек подобного рода. Самые большие из них, так называемые пироги для дальнего плавания, имеют чуть не двадцать аршин в длину и два аршина в ширину. Такой была и та, которой, как знаток, любовался Пьер де Галь. Это скорлупа, выдолбленная из ствола крепкого кедрового дерева, чрезвычайно легкая на ходу; несмотря на большие размеры, толщина ее не больше четверти вершка, а для того, чтобы она не переломилась и не перекашивалась, она снабжена изнутри откосными подпорками. Красиво приподнятая на носу широким деревянным водорезом, она смело рассекает волны и быстро несется вперед.
     Пирога может делать крутые и быстрые повороты, отнюдь не уменьшая скорости хода, и не может опрокинуться. Две трети ее покрыты крышей из листьев, поддерживаемой легким срубом, назначение которой - защищать экипаж от палящих лучей солнца. Носовая часть отделана широкими досками, положенными вертикально. Доски украшены вычурной резьбой в виде листа, или человека, или зверя. В этом украшении богатая фантазия примитивных детей природы проявилась полностью.
     Что касается мачты, то внешне это одна из самых наивных выдумок и, на первый взгляд, кажется лишенной малейшего смысла. Представьте себе огромные козлы, служащие плотникам для обстругивания досок, которые вместо двух подпорок имеют три. Замените тяжелые куски дерева тремя бамбуковыми жердями, легонько прикрепленными к передней части пироги, и вы будете иметь представление об этой мачте без рей, ванты и штога. Кроме того, что ее можно поставить или спустить без труда, она обладает еще одним несравненным качеством: не оказывает сопротивления ветру и не мешает усилиям гребцов. Если подует попутный ветерок, сразу же ставится широкий парус - просто-напросто большая рогожа, сплетенная из пушка, покрывающего молодые листья саговой пальмы, или из самых тонких листовых жилок. Этот парус, скатанный вокруг бамбуковой ветки, имеет в длину шесть метров, в ширину два и распускается самым обычным способом. Если ветерок свежеет, достаточно ослабить средний канат, поддерживающий рею наверху мачты, - и парус опускается. Руль - длинное, с широкой лопаткой весло, привязанное к задней части пироги волокнами индийского тростника, им черномазые управляют необыкновенно ловко.
     Пирогу европейцы привязали к пироге папуасов. Потом наши друзья, счастливые, как потерпевшие кораблекрушение и отправляющиеся искать более гостеприимную страну, удобно разместились на гребном судне дикарей, торжественно названном адмиральским кораблем.
     Парижанин мечтал увидеть где-нибудь французский флаг, поднятый, как читатель помнит, со времени отъезда с "Лао-Дзы". Хотя корабли цивилизованных народов редко переплывают эти неизведанные моря, Фрикэ все-таки надеялся, если такой попадется, обратить на себя внимание экипажа. Почему, в самом деле, не попытать счастья? Кроме того, эти места изобилуют, по словам Узинака, пиратами-папуасами, совершающими набеги на берега и грабящими окрестные села. Они бесцеремонно нападают на рыболовов и уводят их в рабство. Только флаг, указывающий на людей цивилизованных и располагающих огнестрельным оружием, удерживает дикарей от грабежей и буйства.
     При слове "рабство", переданном Виктором, Фрикэ навострил уши.
     - Как? В Папуазии есть невольники? Неужели дикарям недостаточно одной общественной язвы - каннибализма? - спросил он у Узинака.
     Начальник захохотал и дал следующий ответ:
     - Папуасы не все антропофаги. Доказательство этого, например, береговые жители. Что же касается горцев, о, это другое дело. Береговые жители - люди смирные, гостеприимные, любят кочевать с места на место и питаются тем, что дает им рыбная ловля и саговое дерево. Горцы, напротив, ведут оседлую жизнь, охотятся, разводят иньям, сахарный тростник и так далее. Они сильны, свирепы и каннибалы.
     - Здесь, как я вижу, - заметил Фрикэ, - все навыворот. Чуть не во всех странах света землепашцы обычно смирные, береговые жители сущие разбойники. Не так ли, Пьер?
     - Совершенно верно, мой милый; но все-таки это не так странно, как кажется. Ты забываешь, что мы у антиподов и мир здесь стоит вверх дном.
     - Браво, - засмеялся Фрикэ, - ты первый угадал причину.
     - А что касается невольников, - объяснил Узинак, - сам увидишь, что мы с ними хорошо обходимся.
     - В этом я не сомневаюсь, мой храбрый папуас, и эта надежда отчасти мирит нас с половиной населения громадного острова Океании.
     Плавание тянулось без особых приключений уже целую неделю, приостанавливаясь только в безлунные ночи. Тогда пироги приставали к берегу, путешественники располагались лагерем неподалеку от них и с рассветом снова пускались в путь. По пути им не попадались корабли, принадлежащие цивилизованным странам, зато бесчисленное множество пирог, зачастую с весьма подозрительным экипажем, пересекало дорогу наших друзей и их союзников. Однажды случилось даже, что одна из сомнительных пирог попробовала было внезапно напасть на них. Приблизившись на расстояние человеческого голоса, люди чужого экипажа быстро сорвали на своей пироге крышу из листьев, мешающую натянуть лук. Это означало не пустое любопытство, а пахло наглым нападением. Фрикэ, проворно схватившись за ружье, послал в их сторону пулю. Успех был необыкновенный: черные зачинщики ссоры мигом водрузили крышу на место, что, по выражению Пьера, было равносильно закрытию пушечного люка, и быстро удалились в противоположную сторону.
     На восьмой день около полудня пирога вошла в узкий пролив, мелководный и унизанный коралловыми рифами, мешающими плаванию до такой степени, что несколько человек вынуждены были сойти в воду и тащить пирогу веревками. Но вдруг этот узкий мелководный пролив стал глубже и превратился в лиман, окаймленный с двух сторон густым кустарником.
     Лиман этот не мог быть ни чем иным, как устьем реки. На это указывала глубина и внезапно изменившийся цвет воды. В этом месте имелся как бы разрез в коралловой скале, потому что полипы, погибшие от смеси пресной воды с соленой, оставили свободным доступ к берегу.
     Солоноватая вода, гибельная для кораллов, способствовала росту корнепусков, "деревьев лихорадки", как называют их туземцы. Болотистая местность этих стран сплошь покрыта растением, распространяющим вокруг смертельную заразу.
     Пирога проходила в это время мимо целого ряда судов всех размеров, начиная с самого большого и кончая крошечной душегубкой, способной везти только одного гребца. Крики радости встретили появление белых, и приветствия огласили воздух.
     Середина реки была покрыта, как громадным букетом из зелени, множеством островков с извилистыми крутыми берегами. Поток воды терялся в широком бассейне, усеянном болотными растениями, в середине которого возвышалось с дюжину построек необыкновенно странной архитектуры.
     На целом лесе свай от семи до восьми метров в высоту, между которыми снует в лодках веселая и болтливая толпа, воздвигнуты на расстоянии почти пятидесяти метров от берега громадные постройки двух совершенно различных типов, сооруженные целиком из дерева. Большая их часть имеет форму четырехугольника, покрытого громадной крышей, устроенной из листьев банана или кокосового дерева и напоминающей крышу пироги. Два дома, гораздо меньше других и стоящие от первых на некотором расстоянии, походят на огромные ниши, поддерживаемые четырьмя длинными жердями.
     Фрикэ знаком спросил Узинака, что означает эта разница. Папуас ответил ему, что в этих нишах живут молодые люди возраста, в котором пора вступать в брак.
     Почти половина домов соединена с берегом целым рядом бревен, положенных одно к другому и поддерживаемых в наклонном положении козлами. Устроено все так, что малейшего усилия будет достаточно, чтобы столкнуть этот импровизированный мост в воду и создать непреодолимую преграду между постройками и твердой землей. Другие же, совершенно изолированные от берега, стоят на сваях, к которым привязаны лодки. Фрикэ, пораженный этим новым и странным зрелищем, не верил своим глазам. Это-то и есть свайные постройки, открытые в центре Африки и, по словам Ахилла Раффрая, одного из самых смелых и добросовестных французских исследователей Новой Гвинеи, очень похожие на "станции, растущие на озерах", которые существовали в доисторические времена и которые известны нам из описаний ученых, сделанных так верно, как будто они скопированы с натуры на островах Папуазии.
     Пирога остановилась, и Узинак стал готовиться к подъему в свое воздушное жилище. Ни лестницы и ничего похожего не было. Папуас проворно карабкался по сваям, за ним следовали, с ловкостью белки, два француза и молодой китаец, восхищая папуасов смелостью и легкостью движений.
     Трое друзей достигли, наконец, жилища папуасов.
     - Странное помещение, - проговорил Пьер, взбиравшийся первым. - В нем есть все, кроме самого необходимого.
     - О-ла-ла! - ответил Фрикэ. - Да здесь, должно быть, живут сумасшедшие. Каким образом, черт возьми, держатся они на этом полу и не падают в воду с перекладин, отстоящих друг от друга чуть не на метр... О милосердный Боже, как все это чудно!
     Зрелище было поистине удивительное. Жилище папуасов, имеющее, как мы уже сказали, форму четырехугольника, представляло изнутри раму на сваях с накиданными на нее вдоль и поперек перекладинами, образующими открытые решетчатые отверстия в квадратный метр, точно колодцы. Такой пол являлся продольным узким коридором. Направо и налево устроены легкие перегородки из листьев и жилок саговой пальмы с семью или восемью дверями, ведущими каждая в комнату отдельной семьи. Наконец, с передней части, со стороны моря, дом оканчивался широким выступом, открытым со всех сторон, с крышей из листьев. Эта терраса, куда собираются днем семьи, населяющие воздушное жилище, подышать чистым воздухом. Под словом семья мы не понимаем только отца, мать и их потомство. И употребляем его в самом широком смысле и разумеем под ним людей близких, а также невольников, одним словом, всех, кого общая нужда соединила вместе.
     Каждая отдельная комната предоставлена во владение одной семьи, и нередко случается, что в обширном воздушном помещении живут вместе пятьдесят или шестьдесят мужчин, женщин и детей, за исключением молодых людей, помещенных в отдельных домах.
     Все дикари в костюмах праотцов, грязные и вонючие, важно стояли на перекладинах, дружески приветствуя европейцев.
     Если внешний вид свайной постройки был странен и оригинален, то внутренность помещения превосходила все ожидания. Фрикэ и Пьеру де Галю казалось, что они просто-напросто попали на совет нечестивых, так здесь было все грязно, скверно и неуютно. Мебель состояла из накиданных там и сям веток, рогож, коры бамбука, лохмотьев и листьев, готовых, казалось, каждую минуту упасть в море, и беспорядочно набросанных на решетчатые отверстия нескольких досок, добраться до которых представлялось неискусному гимнасту делом невозможным. Одни доски служат вместо кроватей, другие очагом. Подстилка из листьев на первых заменяет матрацы, а толстый слой земли, покрывающий другие, служит очагом. Съестные припасы, когда они невозможны для еды в сыром виде, жарятся и варятся в золе. Копья, стрелы, остроги, весла виднеются всюду, кроме того, несколько цилиндров, и это все.
     Окинув быстрым взглядом эту примитивную обстановку, Фрикэ вздумал перейти длинный узкий коридор, чтобы посмотреть террасу. Миновать эти решетчатые отверстия, под которыми шумело и клокотало море, оказалось делом нелегким. Парижанин, однако, не задумался, он видел многое и почище этого. Ловко перепрыгивая с перекладины на перекладину, он достиг наконец выступа и остановился, пораженный величественным видом. Пьер смело следовал за ним; подобная гимнастика была для него делом привычным, недаром же он с малолетства находился на корабле. Виктор, несмотря на сильное желание не отстать от товарищей, не мог сдвинуться с перекладины, на которой стоял. Сильное головокружение приковало его к месту. Для него разостлали рогожи, по которым он, шатаясь, двинулся вперед, сопровождаемый свистками и насмешками четырех- и пятилетних мальчишек-дикарей, перепрыгивавших с перекладины на перекладину с проворством обезьян. Маленькие свинки с розовыми мордочками бежали за ними по перекладинам так же быстро, как по ровной земле.
     Узинак догнал двоих французов и, указывая им жестом на воздушный дом, казалось, говорил:
     - Будьте, как дома.
     
     
     ГЛАВА X
     
     Суеверия папуасов. - Малейшее отверстие в крыше влечет за собой величайшие бедствия. - Змеи, откармливаемые для употребления в пищу. - Условия рабства в Новой Гвинее. - Гирлянды из человеческих черепов и ловкие отсекатели голов. - Птички солнца. - Приготовления к охоте за райскими птичками. - Легенда о райских птичках. - Танцующее собрание. - Избиение. - "Крупный изумруд". - Царские райские птички. - Цвета, ослепительные, но вполне гармоничные. - Философские рассуждения Фрикэ относительно парижанок и англичан. - Пир у римского императора.
     
     Фрикэ и его друг, считая совершенно невозможным дальнейшее пребывание в комнате, чуть не герметически закупоренной со всех сторон, которую предоставил в их распоряжение Узинак, решили перебраться на террасу. Там им, людям, привыкшим дышать чистым воздухом, нечего было опасаться зловонных испарений воздушного пандемониума. Но их попытка перебраться в новое жилище не обошлась без скандала.
     Войдя в узкую комнатушку, Фрикэ очутился в полной темноте. Свет и воздух были необходимы. Но его просьба должна была пройти через Виктора, переводчика довольно медлительного и бестолкового. Поэтому Фрикэ сделал то, что сделал бы любой другой на его месте, то есть без рассуждений принялся за разборку крыши.
     Это подняло целую бурю. Все обитатели дома, мужчины, дети и толстопузые ребята, столпились у его конурки и принялись галдеть на все лады, включая маленьких свинок, презрительно отворачивавших свои розовые мордочки и яростно помахивавших хвостиками в знак своего негодования.
     - Что их так раззадорило? Как будто я совершил тяжкое преступление! Здесь можно задохнуться. Поймите же, я не хочу украсть у вас вашу клетку. Ну-ка, Виктор, разузнай, не совершил ли я какого-нибудь святотатства.
     Дикари оказались, пожалуй, и не совсем неправы в шумном выражении своего недовольства. Молодой человек узнал, что даже через самое маленькое отверстие, пробитое в крыше, немедленно появятся души усопших предков, которые принесут с собой различное колдовство, и горенка неминуемо превратится в источник зол и бедствий.
     - Ну, так и надо было сказать с самого начала. Кой черт мог предположить, что их предки, вместо того, чтобы оказывать благодеяния потомкам, сделаются ни с того, ни с сего самыми их злейшими врагами и всеми силами будут стараться насолить им? Во всяком случае, если их предки настолько злы, то не очень же они сильны, ведь в отверстиях здесь, кажется, нет недостатка. По мнению дикарей, излюбленное место пребывания душ усопших предков, должно быть, крыша. Отнесемся же с уважением к верованиям наших хозяев и поскорее переменим помещение. Э!.. Э!.. Это еще что такое? - вскричал Фрикэ изменившимся голосом.
     Сделав шаг назад, он нечаянно наступил на что-то мягкое и упругое, двигавшееся по полу, покрытому корой. Одновременно в темной горенке распространился приторный запах мускуса и явственно послышался легкий шорох, заслышав который, со всех сторон сбежались свинки и выстроились перед дверью полукругом, вытягивая розовые рыльца и оглашая воздух хрюканьем.
     - Уж не наступил ли я на какого-нибудь из предков? - спросил молодой человек, окруженный тремя или четырьмя великолепными змеями по три метра длиной, страшно толстыми и отливающими самыми яркими красками.
     - Как тебе это нравится? - проговорил Пьер де Галь. - Наши друзья-папуасы приготовили нам странных товарищей на ночь.
     - Змеи! Ах, черт возьми! Пожалуйста, не шути, это единственное животное, которого я не переношу. Они внушают мне не страх, а какое-то невероятное отвращение, пересилить которое я не в состоянии.
     - Странно, но свинки совсем не кажутся испуганными. Наоборот, змеи собираются убраться назад. Вот так смельчаки! Смотри, свиньи намерены сожрать их.
     Но не так отнесся Узинак к нашествию свинок. Проворно схватив длинное копье и употребив его вместо хлыста, он метко щелкнул им по свинкам и разогнал крикливый батальон. Пока свинки, боязливо и в то же время ластясь, как балованные собачонки, прятались на руках женщин и детей, начальник дикарей загнал в горенку красивых пресмыкающихся и шумно захлопнул за ними дверь.
     - А то, чего доброго, они их съедят, - сказал он по-малайски, - но змеи еще не достаточно жирны.
     - Кто? Змеи?
     - Конечно. Мы откармливаем их для себя. Они живут на свободе и совсем не ядовиты.
     - Допустим, что так, мой достойный папуас. Но мой друг и я совершенно не расположены к животным такого сорта.
     Хотя Фрикэ не имел, к сожалению, времени изучить ту часть зоологии, которая рассказывает о породах змей, он ничуть не испугался при виде этих змей, самых красивых из всех пресмыкающихся - если только змея может быть красива - и самых безвредных. Он сразу распознал змею породы, которая водится исключительно в Папуазии и является как бы связующим звеном между пресмыкающимися Старого и Нового Света, так как по строению тела и по своим привычкам эти змеи существенно отличаются от пифона Африки и ужей Америки.
     Чешуйки, окаймляющие рот змеи, изборождены четырехугольными ямочками, что придает ей чрезвычайно противный вид, несмотря на необыкновенно красивую кожу. В длину она от двух до трех метров. В молодом возрасте змея красно-кирпичного цвета, испещренная иероглифами; позднее становится ярко-оранжевой и иероглифы исчезают; затем она переходит в темно-зеленый с мелкими крапинками и, наконец, становится великолепного голубовато-стального цвета.
     Но какой бы она ни была, - ядовитой или не ядовитой, красивой или отвратительной, - Фрикэ не переносил змей.
     С двумя товарищами он переселился на открытую часть воздушного дома, где они провели три дня в ожидании обещанного Узинаком веселого праздника, после которого друзья снова собирались пуститься в путь-дорогу на своем хрупком челноке.
     Прежде чем принять участие в празднике, подробности которого великий вождь хранил в секрете, наш герой мог заняться изучением папуасов, этого любопытного племени дикарей, о котором в Европе почти не имеется точных сведений. Внешним обликом папуасы почти не отличаются от туземцев острова Вудларка: тот же черный, как сажа, цвет кожи, те же украшения, те же черты лица, но прическа... прическа совсем иная. Перед вами целые копны из волос, сложенных и перепутанных так, что одного взгляда достаточно, чтобы привести самого смелого из художников в неописуемое изумление и полнейшее отчаяние. Прическа эта делается с помощью головни, продетой в густую шапку косматых волос. Или еще оригинальнейшая прическа, какую только можно встретить: вообразите целую копну волос, разделенную на десять, пятнадцать, а то и двадцать клубков, туго перевязанных у корней крепкой бечевкой и приподнятых вверх на тонкой прямой подножке. Вот и третья, не менее любопытная: громадный шиньон, тоже туго перетянутый у корней и развертывающийся в огромный гриб, с крепко всаженным в него папуасским гребнем с тремя или четырьмя зубцами, скорее похожим на вилку, чем на что-либо другое.
     Занимаясь изучением дикарей, Фрикэ припомнил, между прочим, и разговор о невольниках, который произошел в первую встречу с папуасами, когда последние намеревались по-своему разделаться с каронами-людоедами.
     Невольников насчитывается в Новой Гвинее очень много, и в клетке Узинака их было немалое количество. Но парижанин ни разу не смог сам распознать их, так мало их жизнь отличалась от жизни хозяев. Одинаково наряжаясь, одинаково питаясь, они происходят от одной и той же расы, а потому интересы у них общие, за которые они борются сообща и с равным усердием. Большая часть из них - дети, найденные на поле сражения или захваченные в плен после битвы. Они вырастают на глазах начальников, став взрослыми, откупаются на волю и становятся равными своим прежним хозяевам.
     Впрочем, улучшением своего положения невольники всецело обязаны голландцам. При прежнем владычестве малайских султанов туземцы Новой Гвинеи, так же как и туземцы африканской Гвинеи, подвергались частым набегам. Корабли малайцев зачастую приставали к их берегам, и папуасы платили им контрибуцию пленниками, захваченными во время бесконечных войн с соседями. Такой порядок теперь уничтожен, и торговля живым товаром строго запрещена как в Новой Гвинее, так и в африканской.
     Торжественный день наконец настал. Пока Пьер, Фрикэ и Виктор спали на рогожах крепким сном, жители воздушного пандемониума с Узинаком во главе сошли на землю, сохраняя полное безмолвие. Они вскоре возвратились назад, оглашая воздух бешеными криками и торжественно волоча за собой огромные мешки, наполненные таинственными предметами.
     Мешки втащили на сваи, гам и шум невероятно усилились. Затем Узинак и два почетных лица осторожно приступили к вскрытию мешков.
     При виде их содержимого на лице Фрикэ невольно отразилось полное отвращение. Они оказались наполненными человеческими черепами, высохшими, глянцевитыми и нанизанными по шесть штук на стебли индийского тростника.
     - Вот так сюрприз, - шепнул он Пьеру, отворачивавшемуся от мешков с таким же отвращением.
     - Если это приготовление к празднику, каким же будет, в таком случае, сам праздник?
     - Черт побери! Если только они намерены заставить нас присутствовать при их угощениях человеческим мясом, я не хочу видеть этого гнусного пиршества! Будь что будет, но я исчезаю!
     - Вот так общество! Змеи, откормленные на убой, дикари-каннибалы и маленькие дети, готовящиеся играть в шары из мертвых голов!
     - Замечаешь, с каким восторгом и благоговением они относятся к этим костям? Право, можно подумать, что это религиозная церемония.
     Мужчины мерным и важным тоном выкрикивали нараспев что-то вроде стихов, женщины и дети отвечали им, пронзительно взвизгивая, потом трое священнодействующих неистово потрясали мешками и кости глухо стучали, ударяясь друг о друга. Унылое пение тянулось так долго, что у виртуозов от усердия пересохло в горле, и они вынуждены были беспрестанно прикладываться к хмельному напитку, приготовленному из саговой пальмы, чрезвычайно вкусному и очень пьянящему.
     Европейцы боялись, как бы этот заунывный пролог не повлек за собой чего-нибудь еще заунывнее. Но опасения их были напрасны. Колдовство наконец окончилось, стебли с нанизанными черепами были воткнуты в косяки, поддерживающие крышу террасы, где они раскачивались ветром, словно фонари.
     - Теперь можно отправляться и на охоту, - вымолвил Узинак со своим обычным добродушием.
     - А, так мы идем на охоту? А кого же мы будем преследовать, мой друг папуас?
     - Птичек солнца, - ответил он радостно.
     - Позвольте мне вам заметить, - возразил парижанин, указывая на груды костей с застывшей гримасой на мертвых устах, - что ваши приготовления к этой веселой забаве, по меньшей мере, странны.
     На лице Узинака выразилось удивление.
     - Разве белые не знают, что папуасы никогда не отправляются в путь, не обезопасив своих жилищ от вторжения негодяев? А чем же лучше обезопасить их, как ни выставив на показ черепа врагов, убитых в сражениях!
     Фрикэ отрицательно покачал головой.
     - А когда белые отправляются на охоту или идут на войну, кто оберегает их дома от вторжения злых людей? Кто защитит их семьи от негодяев?
     - Наши способы ограждать наши дома и семьи от дурных случайностей гораздо менее сложны. Независимо от крепких запоров, в каждом городе есть джентльмены, одетые все в черное, которые зовутся городской стражей и которые без всякой церемонии арестуют всякого, кто покусится на чужую собственность.
     Последняя фраза, переданная дикарю Виктором, произвела на него странное впечатление.
     Папуас отчаянно замахал головой и отвечал, немного подумав:
     - В Дорсее и Амбербаки я знавал много белых, относящихся к черепам далеко не с таким отвращением. Они покупали их и увозили в свои страны. Для чего они были им нужны, как не для острастки врагов?
     "А, - подумал Фрикэ, - это, по всей вероятности, натуралисты опустошали их коллекции для научных целей".
     Но что мог понимать в этом Узинак? Вряд ли ему было известно даже и название науки "антропология", а поэтому Фрикэ не счел нужным разубеждать дикаря.
     - Ну, а хозяев черепов вы, конечно, съели?
     - Нет, - отвечал храбрый вождь улыбаясь. - Мы не едим наших врагов. Мы воюем, и если победа остается за нами, уводим в рабство женщин и детей и отсекаем головы всем мужчинам. Один удар реда - и готово. В этом мы все чрезвычайно искусны. Тело бросаем в воду, а головы приносим домой. Правда, давно, очень давно, их варили и съедали. Так делают в моей стране и поныне, а мы прячем головы в муравейник. Никто не вычистит череп так, как муравей. Обглоданные черепа тщательно прячутся посредине леса в дуплах старых деревьев и в торжественных случаях, когда, например, жилище покидается на продолжительное время или при каких-нибудь других не менее важных случаях, они вносятся в дом. И никогда ни один из врагов, как бы смел и нахален он ни был, не дерзнет переступить порог жилища, охраняемого этими вражескими черепами, столь ужасными с виду. А теперь в путь-дорогу, отправимся охотиться за райскими птичками.
     - А зачем они тебе?
     - Через пять новолуний мы отправимся на север, в деревеньку, где живет много малайцев. Мы повезем с собой шкурки птичек. Малайцы охотно покупают их и перепродают белым. Они дадут нам за них сталь для копий, остро отточенных реда, риса и огненной воды, - сказал начальник, жадно облизываясь.
     - Будь по-вашему, а нам лучшего и желать нечего. Охота немного развлечет нас, а затем двинемся в путь.
     Фрикэ и не подозревал, что шкурки райских птичек являются предметом обширной торговли и что этот товар высоко ценится малайцами. Довольно сложная операция снятия кожи с прелестной птички, не испортив ее и не выдернув ни одного перышка, хорошо известна некоторым дикарям. Проворно сняв кожу, они сразу же пропитывают ее особым ароматическим составом, чтобы предохранить от гниения, затем тщательно просушивают и продают в большом количестве. Впрочем, этот вид ремесла был известен и в более отдаленные времена, ибо когда первые путешественники подплыли к Моллукским островам, - странам по преимуществу мускатного ореха, гвоздики и других пряностей, продававшихся тогда на вес золота, - туземцы показали им, между прочим, и птичьи шкурки, покрытые такими чудными перьями, что белые, очарованные яркостью и нежностью их красок, забыли на миг о предстоящей богатой наживе.
     Малайцы называли их "божьи птички". Португальские мореплаватели, мало знакомые с естественной историей, не замечая у них ни крыльев, ни лап, воображали, что у них на самом деле такое необыкновенное строение тела. За красоту перьев они называли их "passaros do sol" - птички солнца, а голландцы звали их "avis paradiseus" - райские птички.
     Иоганн ван Линсготен в 1598 году, укрепляя за ними название, данное голландцами, выдумывает следующую легенду: "Эти замечательные по красоте перьев птички, - рассказывает он, - не имеют ни крыльев, ни лап, - в этом убеждают экземпляры, привозимые из Индии в Голландию. Это товар настолько нежный и драгоценный, что не может быть доставлен из-за дальности расстояния в Европу. Никто не может увидеть их живыми, потому что они обитают в воздухе, кружась постоянно около солнца, и опускаются на землю лишь для того, чтобы умереть".
     Спустя сто с лишним лет после путешествия ван Линсготена, Фуннель, один из товарищей Дампье, увидал в Амбоине несколько экземпляров птичек, которые привели его в полный восторг. На расспросы ему отвечали, что птички эти, любящие мускатный орех, прилетают за ним чуть не на Бандские острова. Орехи действуют на них опьяняющим образом, и, отуманенные, они падают на землю и становятся добычей муравьев.
     В 1760 году Линней, сам знаменитый Линней, стал жертвой той же мистификации, что и все другие мореплаватели. Знаменитый шведский ученый назвал райских птичек "paradisea apoda" - безногие райские птички. Впрочем, в то время в Европу не было доставлено ни одного экземпляра и, вдобавок, не имелось никаких сведений об образе жизни этих прелестных птичек.
     Ни об одной, может быть, породе птиц не было сказано столько вздора, сколько о райской птичке. Так, например, одни ученые пресерьезно уверяли, что райская птичка, лишенная возможности садиться на землю или на деревья, держится в ветках с помощью имеющихся у нее длинных перистых усиков и что, кружась постоянно в воздухе, она спит, кладет яйца и высиживает птенчиков на лету. Другие, чтобы как-то объяснить такое необыкновенное явление, уверяли, что у самца посредине спины имеется углубление, в которое самка и кладет яйца, а затем высиживает их, благодаря имеющемуся и у нее в брюшке соответствующему углублению. Третьи, находя эту гипотезу довольно смелой, утверждали, что самка прячет яйца под крылья в середину самых густых перьев и так далее, - словом, догадкам и предположениям не было конца.
     До настоящего времени исследования этого великолепного образца океанийской фауны продолжают оставаться далеко неполными и неточными, потому что и сейчас находятся естествоиспытатели, утверждающие, и вдобавок в печати, что птички эти ежедневно совершают перелет в Тернат, Бандские острова и Амбоину. Эту гипотезу, не имеющую ни малейшего основания, отвергают только два ученых: Руссель Валлас и Ахилл Раффрай, добросовестно изучившие на месте эту породу птиц. На вышеназванных островах, так же, как и в Европе, никогда не видели живых райских птичек, доказательством чему служит название "bourong mati" - мертвые птички, данное им туземцами.
     Теперь парижанин, никогда не отказывавшийся поучиться, если есть чему, мог ознакомиться хоть немного с образом жизни красивейших из птиц.
     Тридцать охотников были вооружены не так, как обычно: лук был гораздо меньше, стрелы заканчивались не костями и железом, а небольшим шариком, в большой палец толщиной, для того, чтобы только ошеломить птичку, а ни в коем случае не ранить ее и не испортить ее нежных перышков.
     Фрикэ и Пьер захватили с собой на всякий случай ружья, хотя у них не было дроби; да, впрочем, ни дробь, ни пули не достигли бы той высоты, на которой держатся райские птички. Охотники отправились в путь ночью и достигли девственного леса минут за двадцать до восхода солнца. Узинак предупредил европейцев о необходимости соблюдать строжайшую тишину, потому что дичь была из самых пугливых и чутких.
     Черные охотники двигались медленно, идя друг за другом, бесшумно перескакивая через лианы, еще мокрые от росы, осторожно раздвигая траву и минуя корни, которые вились и переплетались, как гигантские пресмыкающиеся. Лишь только первый луч восходящего солнца позолотил верхушки могучих деревьев, среди величественной тишины, царившей над сладко дремлющим лесом, зазвенела дрожащая нотка, прозвучавшая в воздухе радостно и с удалью. Птичка солнца славила появление светила, имя которого она носила.
     Охотники остановились, спрятались в кусты, присели на корточки, удерживая дыхание и держа наготове стрелы. Начальник указал пальцем на верхушки деревьев, по которым прыгали прелестные птички, наряженные в яркие, роскошные цвета.
     На крик самцов, звонко пронесшийся в воздухе, ответил издали более нежный голос самки. Затем со всех сторон полились звонкие песни самцов. Узинак потирал себе руки и беззвучно шептал:
     - Охота будет на редкость. "Bourong" (так называют папуасы райских птиц) намерена начать танец.
     - Что такое? - спросил Фрикэ.
     - "Bourong" примутся сейчас плясать.
     - Плясать?
     - Гляди, не своди глаз и молчи.
     Начальник говорил правду. На высоте восемьдесят футов над землей, на длинных и толстых ветвях, расположенных горизонтально и покрытых богатой бархатной зеленью, суетились, перепрыгивали с ветки на ветку, дразнили друг друга, слетались и вдруг порывисто рассыпались в разные стороны, окруженные золотым сиянием, сверкающим и переливающимся, как бриллиантовые пылинки, штук тридцать самцов. Соперничая друг с другом в грации и красоте, они тихонько шевелили волнистыми перышками, осторожно расправляли крылышки, чистили каждое перышко, встряхивались, нахохливались, приподнимая свой роскошный воротник, и кружились, и играли в воздухе, отливая в солнечных лучах всеми цветами радуги.
     Время от времени пронизывая зеленый свод, прилетали попарно все новые и новые птички. "Sacoleli", или танцующее общество, было вскоре в полном сборе.
     Восторженно, не отрывая глаз, смотрел Фрикэ на это восхитительное зрелище. Эта отдаленная страна, этот девственный лес, отвратительные каннибалы, окружающие его, и сам он, как бы заблудившийся здесь, в этой непроглядной лесной чаще, - все производило потрясающее впечатление. "Столько красоты рассыпано по пустыням!" - помимо воли проносилось в голове молодого человека. И тем не менее, эти дикость и безлюдность являются необходимым условием, ибо наступит день, заглянет сюда то, что мы называем цивилизацией, девственный лес рухнет, увлекая и давя при падении своих очаровательных обитателей, оценить которых по достоинству только и могут люди цивилизованные.
     Что-то просвистело в воздухе и вывело Фрикэ из его мечтаний. За свистом послышался легкий, приглушенный шум. Райская птичка, пораженная меткой стрелой охотника, стремглав летела на землю, кружась и переворачиваясь в воздухе, а перышки ее играли разными цветами. Странная вещь: ее друзья, купаясь в золотых лучах солнца, кокетничая друг перед другом изяществом и красотой перьев, не обращали никакого внимания на то, что происходило в лесной чаще, куда еще не успело проникнуть солнышко.
     Это самозабвение и было причиной их гибели, потому что насколько райская птичка дика и пуглива, когда слышит в лесу голос или шаги человека, настолько же она становится доверчивой и даже неосторожной, когда, отыскав удобное место для своих забав, предается "sacoleli". Первая жертва упала к ногам парижанина, который смог рассмотреть ее со всех сторон, не двигаясь с места. Убитая птичка была из породы так называемых "крупных изумрудов". Размером почти с голубя, птичка была цвета жженого кофе, голова и шея бледно-оранжевые, горло изумрудное. Под крыльями у нее находятся два длинных густых пучка шелковых перьев орехового цвета, окаймленных ярко-красной или ярко-оранжевой узенькой полоской. Эти пучки перьев, когда птичка спокойна, почти незаметны и лежат под крыльями, но когда она приходит в возбужденное состояние, крылья поднимаются вертикально, головка вытягивается вперед, два перистые пучка раскрываются в виде вееров, окаймленных золотом и пурпуром, постепенно меняющимися и у основания переходящими в темно-палевый. Птичка почти совсем исчезает под этим роскошным нарядом. Тело ее как будто суживается, а золотое сияние перистых пучков, резко оттененных оранжевым тоном головки, играет неподражаемыми цветами.
     Охота продолжалась, к великому огорчению Фрикэ и Пьера, в душе проклинавших жестокость малайцев и глупое кокетство дам, которые, из-за пустого каприза отнимают у леса его наилучшее украшение. Охотники щадили самок как потому, что перья их не так красивы, как перья самцов, так и потому, что птичий турнир устраивался исключительно в их честь. Они служили приманкой и неимоверно облегчали охоту, ибо, лишь только падал один самец, на зов самки тотчас являлся другой, потом третий и так далее.
     Из восемнадцати разновидностей известных ныне райских птичек, из которых одиннадцать принадлежат исключительно Папуазии, по крайней мере три были перебиты охотниками, выбиравшими, конечно, самых красивых и наиболее редких.
     Не прошло и часа, а уже пятьдесят трупиков устилали почву, точно сорванные со стебельков цветы. Кроме "крупного изумруда", парижанин рассмотрел и восхитительную птичку, названную Бюффоном "великолепная"; это "paradisea regia" Линнея, ныне известная под названием "dephyllodes magnificus". Величиной почти с черного дрозда, птичка кажется в два раза толще благодаря приподнятым вверх перышкам, выглядывающим у нее из-под крылышков. Чтобы разукрасить эту маленькую птичку, природа пожертвовала, кажется, все сокровища из своей шкатулки. Как описать это крошечное тельце, глазурованное яркой киноварью, сверкающее золотым блеском, постепенно переходящим на мелких перышках, окружающих шейку и головку, в ярко-оранжевый? Нежное, белое, атласное, как лепесток лилии, брюшко отделено от ярко-красного горлышка полоской изумрудного цвета. Глаза светятся из-под светло-зеленых бровей, сходящихся вместе у золотисто-желтого клюва, тонкого, длинного и элегантного, как носик колибри. Обилия перьев и ярко-голубых лапок было бы достаточно, чтобы сделать из этой игрушки чудо из чудес. Но океанийской природе этого показалось слишком мало, и она наделила ее еще двумя украшениями, единственными в своем роде. По бокам груди находятся два маленьких грудных мешка из перышков орехового цвета, пяти сантиметров шириной, окаймленных темно-зеленой полоской, которые могут быть по желанию превращены птичкой в два изумрудных веера. К этой оригинальной и роскошной накладке, не имеющей себе равного, надо прибавить еще два совершенно правильных, не очень длинных хвостовых пера, тонких и разъединенных, как металлическая проволока, скрещивающихся у основания и развертывающихся в замысловатый орнамент. Внутренняя поверхность этих перьев, выложенная мягким пушком, переливается на солнце драгоценными камнями.
     Избиение окончилось, убийцы - слово нисколько не преувеличено, - нарушили молчание. Двое французов могли теперь вдоволь любоваться и восхищаться райскими птичками, к великому удивлению дикарей, обращавших такое же внимание на красоту bourongraja, какое обращают наши крестьяне на серенького воробья.
     - Бедное маленькое Божье создание, - шептал растроганный Пьер, осторожно приподнимая одного из "мелких изумрудов", на кончике носика которого виднелась засохшая капля крови. - Какое все нежное, блестящее и яркое, как золотой луч солнца, и вас-то, таких красавцев, эти чернокожие так безжалостно мучают и, не добив, сдирают с вас, полуживых, шкурку... И для чего это нужно, хотел бы я знать?
     - А для того, чтобы украсить шляпки хорошеньких и не очень хорошеньких женщин, которые, недовольные собственной красотой, занимают ее у бедных маленьких птичек.
     - Ну, так если будет когда-нибудь на Божьем свете такая особа, которая будет называться мадам Пьер де Галь, и если ее сожитель, здесь присутствующий, будет даже миллионером, мадам Пьер де Галь пойдет скорее в непокрытой головой, чем позволит себе из-за пустого, глупого кокетства поощрить такое варварство. Честное слово в том порукой!
     - Ты совершенно прав, матрос, меня тоже возмущает эта жестокость по отношению к прелестным созданиям. Вглядись, как все в них гармонично, как красиво, в тон подобраны яркие цвета; ничто не фальшивит, ничто не бьет в глаза, несмотря на поразительную яркость красок. А маленькое тельце, как оно грациозно!
     - И я это вижу. Громадный ара, водящийся в Гвиане и Бразилии, тоже украшен огненным щитом, как птички солнца, и цвет перьев у него прекрасен, а попугай все-таки смешон.
     - Браво! И знаешь почему? Причина очень простая: райская птичка носит туалет, как парижанка, а американский попугай одет в те же цвета, но безвкусно подобранные, как англичанка.
     Папуасы были заняты выделкой шкурок райских птичек, чтобы предохранить их от гниения и сделать дорогим предметом торговли. Операция эта совсем простая и выполняется дикарями с большим искусством. Отрезав лапки и крылышки и вычистив внутренности, они надевают кожу на палку, предварительно пропитав ее специальным ароматическим составом, и затем просушивают. В таком виде райские птички отправляются в Европу.
     Через час от целой груды птичек остались лишь небольшие узкие цилиндры и куча окровавленного мяса, сложенного на широкий лист.
     - А с этим что ты будешь делать? - спросил парижанин Узинака, указывая на птичье мясо.
     - Съем его, - отвечал храбрый воин. - "Bourongraja" - блюдо, превосходное в любое время года, а в эту пору особенно. Сейчас они питаются мускатным орехом, который, действуя на них опьяняюще, придает мясу чрезвычайно приятный, ароматический вкус... Впрочем, ты сам увидишь!
     - Покорно благодарю, - живо воскликнул Фрикэ. - Я не чувствую никакого аппетита. Я довольствуюсь куском саго, и мне будет казаться, что я сижу за столом самого римского императора.
     
     
     ГЛАВА XI
     
     Осажденные в воздушном доме. - Пираты. - Воспоминание о марафонском воине. - Любопытный способ постройки. - Голод. - Съедят их или нет? - Что было на кончике лианы, прицепленной к стреле с желтыми перьями? - Двадцать пять килограммов свежего мяса. - Кому приписать это доброе дело? - Благодарность обездоленных. - Опять кароны-людоеды. - Главный талисман папуасов. - Ночная птица после солнечной.
     
     - Ну, матрос, что ты об этом скажешь?
     - Что мне бы очень хотелось уйти.
     - Я тоже не прочь.
     - Решительно, на нас все неприятности.
     - Беда за бедой!
     - В конце концов, это становится несносным. Там, на борте "Лао-Дзы", мы были заперты и обречены на голод, здесь мы окружены и, того гляди, будем съедены...
     - Осаждены на высоте сорока пяти футов, на каком-то решетчатом люке в двести квадратных метров...
     - И притом нечего есть!..
     - А что поделывает неприятель?
     - Да по-прежнему прячется, норовя пустить в нас одну из своих иголок с красными перьями.
     Несмотря на темноту, Фрикэ тихонько подвинулся к самому краю воздушной площадки, жадно вглядываясь в темноту.
     - Осторожней, матрос! Решетка широкая, а сетки внизу нет.
     - Я не боюсь! Для меня это дело привычное.
     - Ничего нового, да?
     - Ничего. Под деревьями темно, как в колодце. Луны недостаточно, чтобы осветить всю чащу.
     - А кстати, что поделывают наши друзья-папуасы? Их что-то не слышно.
     - То же, что и мы: подтянули животы. Они на другом конце хижины, сидят на корточках вокруг огня, заслоненного листьями саговых пальм.
     - Нет, это долго продолжаться не может, и если мы не попробуем выбраться, то придется съесть друг друга.
     - А все оттого, что райские птицы завели нас так чертовски далеко.
     - Да. Мы готовили их для небольшой закуски. Что делать? Приходится покориться.
     - Как жаль, что у нас не осталось дюжин двух или трех этих маленьких птичек. Теперь они были бы кстати.
     - И хоть бы сотню-другую килограммов саго! Недостаток воды хоть и чувствовался бы, но ничего, можно было бы подождать.
     - А при голодовке роковая развязка неизбежна.
     - Ты видел, с какой отвратительной жадностью смотрели папуасы на нашего бедного Виктора?
     - Тс!.. Пусть мальчик ничего не подозревает. Но я не советовал бы дотрагиваться до него, а не то им придется отведать несколько унций свинца. У меня, к счастью, цел еще револьвер американца. Первого, кто осмелится прикоснуться к мальчугану...
     - Пьер!
     - Я здесь...
     - Я попробую заснуть, а ты поглядывай. Нашим союзникам я доверяю так же мало, как и осаждающим. Когда твое дежурство закончится, я тебя сменю.
     И Фрикэ, который, как и его товарищи, уже три дня успокаивал голод листьями, растянулся на рогоже.
     Что же произошло с того момента, как папуасы, окончив охоту и ощипав райских птиц, готовились приняться за завтрак?
     А вот что.
     Жаркое уже поспевало, охотники сидели на корточках - любимая их поза, даже тогда, когда есть на чем сидеть. Шла веселая беседа. Черные лица расплывались в широкую улыбку: охотники мечтали о стеклянных бусах, о топорах с раскрашенными рукоятками и, особенно, о многочисленных бутылках с водкой, которые они рассчитывали получить от малайских торговцев в обмен на шкурки райских птиц. Ни дать, ни взять, как в басне "Разбитый кувшин".
     Вдруг в лесу послышался шум; как будто от быстрого бега. Все мигом вооружились. Шум усилился. Можно было подумать, что это бежит зверь, настигаемый охотниками. Из чащи вышел человек, в котором Узинак признал своего. Несчастный едва дышал и был покрыт пеной. Стараясь унять кровь, лившуюся из раны на груди, он с трудом прохрипел упавшим голосом:
     - Гуни!.. Гуни!.. (Пираты!.. Пираты!..)
     В ту же минуту он свалился с ног, как марафонский воин. Только, увы, весть была не о победе.
     Эти два слова напугали охотников. Если пираты напали на деревню, то невозможно вернуться на берег. Нужно бежать подальше в лес и спрятать в безопасное место обильную добычу, доставшуюся утром.
     Два человека быстро хватают раненого: один за руки, другой за ноги. Третий хватает кушанье, и вся толпа, включая европейцев и китайца, уходит подальше от врага. Через полчаса быстрой ходьбы они оказываются на прогалине. У опушки стоит большой покинутый дом. Беглецы взбираются на него с ловкостью обезьян, едва успевая запастись несколькими кокосами и бананами. Этого очень мало, но время не ждет, враги близко. Однако охотники успевают укрыться от них. Теперь им страшны только голод и жажда.
     Раньше мы уже описывали болотные дома, выстроенные на сваях, которые, отделенные от земли и от воды, совершенно недоступны. Не меньше любопытны и жилища, выстроенные на твердой земле: в случае нужды, они тоже могут служить настоящими крепостями.
     Смелость и легкость этих построек невероятны. Глядя, как они лепятся на высоте от четырнадцати до шестнадцати футов, невольно спрашиваем себя: как это их не унесет ветром? Тяжелые, прочные сваи заменяются здесь длинными и тонкими жердями, искусно перекрещенными между собой и связанными в соединениях лианами так, что они взаимно поддерживают друг друга. Представление об этих сооружениях могут дать американские железнодорожные мосты, построенные из дерева. Чтобы придать зданию прочность, на высоте десяти метров от земли устраивается из жилок саговых листьев пол, который плотно связывает между собой все жерди. Настоящий же пол находится на шесть или пять метров выше первого. Снаружи он образует широкую платформу, висящую над сваями, в центре этой платформы возвышается хижина.
     Вход в это жилище, напоминающее гнездо хищников, крайне примитивен и не каждому доступен. С большой площадки, почти напротив двери, спускаются штук шесть жердей, очень тонких и гладких, образующих угол в шестьдесят пять градусов и в шести метрах от земли упирающихся в другую площадку, на которую нужно взобраться тоже по жердям, но уже вертикальным. Таким образом, на папуасскую лестницу приходится взбираться как на мачту. Это для папуасов, - как взрослых, так и малолетних, - не более как игра. Впрочем, оно и неудивительно. Разве не то же самое видим мы в Ландах, где четырехлетние дети так ловко умеют бегать на огромных ходулях, или в аргентинских пампасах, где маленькие гаучосы отличаются таким же искусством? Все дело в привычке.
     Как бы то ни было, в воздушное жилище можно проникнуть только таким путем и только с одной стороны. Если бы неприятель вздумал штурмовать жилище, взбираясь по опорным столбам, то он уперся бы головой в пол, со всех сторон выступающий над фундаментом.
     Нам возразят, что осаждающие могут поджечь постройку. Но дело в том, что папуасы воюют только для того, чтобы съесть своих врагов или отрезать им головы. Обугленные тела побежденных не годятся ни для пира, ни для украшения жилища.
     Срубить столбы? Но и у осажденных есть оружие, которым они могут наносить урон осаждающим, если те подойдут слишком близко.
     Пираты, о приближении которых объявил раненый, сочли свайный дом достаточно защищенным и не решились приблизиться к нему. Но они, и не без основания, предположили, что владельцы дома на болоте могут быть хорошей добычей, и пустились по следу охотников.
     Вот каким образом очутились европейцы и папуасы в критическом положении на высоте пятнадцати футов от поверхности земли.
     От голода Фрикэ проснулся намного раньше, чем кончилось дежурство Пьера. "Кто спит, тот обедает", говорит пословица. Но без обеда сон некрепок, и после сна голод опять дает себя чувствовать. Фрикэ потянулся, зевнул и задумался.
     Сухой и довольно сильный удар по нижней поверхности пола вывел его из задумчивости.
     - А! - пробормотал он. - Наши осаждающие хотят что-то предпринять. Посмотрим.
     На всякий случай он ощупал свой револьвер и убедился, что оружие находится в прекрасном состоянии. Предосторожность оказалась, впрочем, ненужной, потому что стук не повторился. После этого парижанин промечтал еще около часу, поглядывая на звезды, пока не заалел край небосвода.
     В это же время проснулся и Пьер, - по старой привычке моряка просыпаться перед утренней сменой.
     - А, ты уже проснулся? - спросил он. - Что новенького?
     - Увы, ничего, все по-прежнему.
     Моряк бросил быстрый взгляд на землю и вскрикнул от удивления:
     - Ничего! Так это, по-твоему, ничего? Что это значит? - продолжал он, подойдя к самому краю площадки. - Черт возьми, очень странно!
     И было чему удивляться.
     На земле грудой лежали четыре или пять убитых четвероногих, белая шкурка которых была запачкана свежей кровью; только дружеская рука могла положить их так близко от осажденных. Животные были связаны растительной веревкой с продетой через нее лиановой палкой. Палка торчала кверху, поддерживаемая неизвестно чем, и конец ее был недалеко от платформы. Стоило только протянуть руку, чтобы поднять этот запас свежего мяса.
     - Да будут благословенны те, кто прислал нам бесплатно целую корзину дичи, посочувствовав нашей горькой участи! - с комическим пафосом воскликнул Фрикэ.
     Парижанин прилег на платформу, стараясь разглядеть, чем поддерживается спасительная лиана. Оказалось, что длинная и крепкая стрела глубоко воткнута костяным острием в саговое дерево, а в другой конец ее, украшенный желтыми перьями, упирается лиана.
     Молодой человек вспомнил про странный стук, который он слышал ночью, не подозревая, что это втыкали стрелу в пол воздушного жилища. Он протянул руку, чтобы взять неожиданно полученные припасы, как вдруг над его ухом прожужжала стрела, пущенная из леса, и вонзилась в стену над самой головой.
     Пьер де Галь немедленно ответил выстрелом из ружья.
     - А если тебе этого мало, поганый негрит, то у нас есть еще порох и пули, - проворчал он. - Это называется: прикрывать движение.
     Попытка Фрикэ, поддержанная стрельбой Пьера, удалась вполне; глазам изумленных папуасов явились пять великолепных phalangers, называемых туземцами "куку".
     - Вот нам и есть чем перекусить, - сказал Фрикэ, обращаясь к Узинаку. - Это нам прислали в подарок неизвестные друзья. Велите поскорее приготовить этих животных, а то у нас в лагере все проголодались.
     Узинаку на этот раз даже переводчик не понадобился: он сразу все понял, и папуасы мигом набросились на мясо, разорвали его на куски и принялись есть в сыром виде. Парижанин едва успел спасти одного "ку-ку" для себя и своих спутников.
     - Курьезный зверек, - говорил Пьер, пока Фрикэ торопливо сдирал белую пушистую шкурку, покрытую темноватыми крапинками.
     - Ты видишь только его хвост и круглую, как у кошки, голову с большими испуганными глазами. А взгляни-ка на огромную сумку его живота, в которую он прячет своих детенышей.
     - Знаю, я уже слыхал об этом. Не видав ни разу вблизи этого зверька с портфелем, я рад познакомиться с ним теперь покороче. Он весит по крайней мере три килограмма. У нас теперь есть чем закусить. Надо поскорее его зажарить, а то наши приятели съедят свою долю и начнут мечтать о нашей.
     Вопреки обыкновению, Фрикэ оставался задумчивым, разрезая на куски мясо двуутробки.
     - Что же ты молчишь? - приставал к нему моряк.
     - Я думаю. Сейчас мы подкрепимся, а что дальше? Положение наше не изменилось, и я не думаю, что наши неизвестные друзья будут в состоянии продолжать поставку.
     - Так-то так, но что же делать?.. А кстати, как ты думаешь, кому мы обязаны этим угощением?
     - Взгляни на стрелу. Ты видел, чтобы папуасы употребляли стрелы с костяным острием и с желтыми перьями на конце?
     - Нет, такие стрелы у людоедов, которым мы недавно оказали услугу.
     - Людоеды-кароны, не так ли? Я тоже так думаю, я узнаю их стрелы.
     - Так, так. Бедные! На них здесь смотрят, как у нас в Бретани на волков, а у некоторых из них, оказывается, есть благородное сердце по соседству с желудком, способным переваривать человеческое мясо. Нельзя не признать, что хотя мы и попадали здесь на дурных людей, но встречали и хороших.
     - Да, и я спрашиваю себя: где бы мы были, если бы не познакомились с Виктором и с этими несчастными, так вовремя отблагодарившими нас? Оказывается, что добрые чувства чаще можно встретить у людей, обездоленных судьбой!
     Когда настала ночь, послышался такой же короткий стук, как и накануне. Фрикэ и Пьер догадались, что это опять прилетела стрела.
     Послышался жалобный крик и какое-то странное трепетание. Дождавшись утра, два друга поспешили узнать, что это. Заглянув под платформу, они вскрикнули от разочарования.
     На конце гибкой лианы, приколотой, как и накануне, к стреле, была привязана черная птица величиной с голубя. Она жалобно пищала и билась, точно жук, привязанный к нитке злым ребенком.
     - Если это все, что нам посылается, то мы сегодня не объедимся, - сказал Пьер с комической покорностью.
     - Это что-то означает, - сказал Фрикэ. - Быть может, Узинак объяснит нам эту загадку.
     Сказав это, он потащил к себе лиану, которая гнулась из стороны в сторону под трепетавшей на ней птицей.
     - Берегись, матрос, вспомни про стрелы. Подожди, я заряжу ружье.
     Предосторожность была излишней. Осаждающие не думали возобновлять вчерашнюю попытку, и Фрикэ спокойно завершил операцию.
     О чудо! Как только молодой человек завладел птицей, которая была ни что иное, как какаду, черный, как ворон, папуасы Узинака и сам Узинак точно сошли с ума. Они начали прыгать, махать руками, рвать на себе волосы и наконец бросились к ногам парижанина, словно умоляя о чем-то.
     Какаду продолжал пищать, широко раскрывая огромный клюв, в глубине которого виднелся толстый цилиндрический язык.
     - По-видимому, у тебя в руках какая-нибудь местная святыня, - сказал Пьер.
     Предположение было верно. Поклоны и приветствия дикарей становились все шумнее. Наконец Узинак первый схватил жерди, соединявшие хижину с землей, и храбро спустился на землю в сопровождении своих воинов.
     Затем он сделал парижанину знак, чтобы он тоже спустился, не выпуская птицу из рук. Фрикэ не заставил себя просить дважды и, пропустив вперед Виктора и Пьера, спустился последним, точно капитан, покидающий свой корабль.
     Связанный попугай, сидя на дуле ружья, которое нес за плечом Фрикэ, вел себя как ручной. Папуасы окружили их, точно почетным караулом, и углубились в лес, не заботясь более о врагах.
     На вопрос Фрикэ Узинак, опуская глаза, словно был не в силах смотреть на птицу, отвечал:
     - Они ушли. Они не смеют нападать на тех, кому покровительствует Птица ночи.
     
     
     ГЛАВА XII
     
     Опять кораблекрушение. - Жители каменного леса. - Письмо Фрикэ. - Ужасная буря. - Огни каннибалов кораллового моря. - Что означали крики: cooo!.. mooo!.. hooo!.. heee!.. - Табу. - Благотворное влияние протокола, составленного весьма кстати одним жандармом по случаю каннибализма. - После трехлетней отлучки. - Совершенно голые туземцы в костюме французских жандармов. - Канонизованный Пандор. - Остров Буби и "Postal office". - Убежище для потерпевших крушение.
     
     Прошел месяц с того дня, как наши французы и их товарищи-дикари выбрались при таких удивительных обстоятельствах из отчаянного положения. Судя по тем странным и страшным случаям, героями которых они были со времени отъезда из Макао, надо думать, что у них и на этот раз не было недостатка в приключениях.
     В данный момент, однако, злая фея, преследовавшая их своей неумолимой злобой, строившая им всевозможные козни, из которых они выходили только благодаря своему мужеству, силе и смелости, как будто потеряла их из виду.
     Или, может быть, судьба устала их преследовать? Или беда, действительно, отдыхает, как шутя выражается Фрикэ?
     И так как все на свете относительно, то, быть может, теперешнее положение наших героев и в правду можно назвать неожиданным счастьем по сравнению с прежними их бедствиями.
     Папуасы исчезли. Фрикэ, Пьер де Галь и молодой Виктор находятся на островке, затерявшемся в океане. Кругом бушуют волны и разбиваются о непроходимую путаницу камней, острых выступов, подводных утесов, отмелей и рифов, окутанных белыми клочьями пены. Поблизости от этого места в изобилии виднеются барьерные рифы и аттолы с неизбежными уборами из пальм, и море вокруг, насколько видит глаз, усеяно коралловыми островами и островками. Бурное течение с громким рокотом стремится через этот лабиринт, воздвигнутый бесконечно малыми существами, и океан, негодуя на цепи, налагаемые на него работой ничтожных атомов, с бессильной яростью кидается на груды камней.
     Тысячи морских птиц летают шумными стаями, то описывая в воздухе большие круги, то вдруг быстро опускаясь в самую середину волн и выхватывая оттуда лакомую рыбку. Солнце играет на белых ветках умерших кораллов, и его косые лучи оживляют растениевидных животных, которыми усеян подводный цветник. Литофиты, мягко движущие бесчисленными щупальцами; астреи, усеянные звездами; флюстры, утопающие в мягком, почти неосязаемом кружеве; тизифоны с прелестной перламутровой чашечкой на тоненькой ножке; дендрофиллы, почки которых напоминают осиновые; горгоны, огромные и светящиеся, отливающие всевозможными оттенками - фиолетовым, красным, зеленым, оранжевым; мадропоры, нептуновы колесницы, меандрины с длинными щупальцами; миллепоры, лосиные рога, изящных форм; пурпуровые актинии, испускающие едкий сок; молукские изиды, употребляемые туземцами как лекарство от всех болезней; трубчатники, называемые также морскими органами, потому что их трубки расположены симметричными рядами, точно трубы у органа; далее пантакрины, голотурии, астерофоны и прочее, - одним словом, все самые лучшие образцы полипов и иглокожих распускаются там под горячими ласками тропического светила, в то время как веселые и подвижные толпы рыб играют и плещутся в теплых волнах, прозрачных, как хрусталь.
     Три друга, которые уже успели досыта налюбоваться этим зрелищем, не обращают никакого внимания на блестящую выставку, перед которой замер бы в восторге даже наименее впечатлительный из натуралистов. Их небольшое убежище находится на десять или двенадцать футов выше уровня моря. Таким образом они защищены от высоких волн, приносимых во время бури восточным ветром. Кроме того, под белым, как снег, верхним слоем рифа находятся пещеры, способные выдержать самый сильный прибой.
     Виктор занят приготовлением завтрака. Он сидит на солнцепеке перед жаровней и кипятит на ней большой медный луженый котел. Нечувствительный ни к жару солнца, ни к пламени очага, как настоящая саламандра, китайченок встает, уходит на минуту и возвращается с тремя чашками и объемистым чайником, в который наливает немного кипятку.
     Растянувшись на спине у входа в пещеру, Пьер де Галь курит свою неразлучную трубку. Неподалеку от него перед крупным обломком скалы стоит на коленях парижанина и мелким почерком исписывает многочисленные листы белой бумаги, один за другим. Перо его быстро бегает по бумаге. Это настоящее стальное перо. Фрикэ часто приходится макать его в большую чернильницу, потому что чернила быстро высыхают. Не переставая работать, парижанин с наслаждением заправского курильщика вдыхает благовонный дым превосходной сигары.
     Молодой человек прерывает свое занятие и подзывает к себе гражданина Небесной империи.
     - Что, Виктор, скоро чай?
     - Сейчас, Фрикэ, сейчас...
     - А жареная говядина с луком? - спрашивает Пьер раздувая ноздри.
     - Жарится.
     - А!.. Заморим, значит, червячка.
     - Сейчас!..
     Чай, сигары, говядина, лук!.. Откуда у наших друзей вся эта гастрономическая роскошь? Откуда у Фрикэ чернила, перья и бумага, ведь мы оставили его среди дикарей с попугаем на плече?
     Еще одну минутку терпения - и наши читатели будут вполне удовлетворены.
     Первая часть завтрака прошла в молчании. Три Робинзона, - мы имеем полное право назвать так людей, находящихся на необитаемом, хотя снабженном провизией острове, - три Робинзона отдали должное жаркому, и молчание было нарушено лишь после того, как Пьер, основательно подкрепившись, выпил последнюю каплю ароматной наливки, предварительно добавив в нее приличное количество превосходного рома.
     - Ну, матрос, что нового в твоем корабельном журнале?
     - Для тебя ровно ничего. Я окончил рассказ о приключениях, случившихся с нами с того дня, как мы простились с жителями Новой Гвинеи и до настоящего времени; мне остается только запечатать письмо и сдать на почту.
     - Хорошо, что почтамт недалеко.
     - Да, но скоро ли придет почта, чтобы взять письмо и заодно захватить нас? - грустно возразил молодой человек.
     - Потерпи, сынок, потерпи! С нами бывало и хуже, а это еще ничего.
     - Еще неизвестно, что будет впереди.
     - Ну вот! Ты, право, сегодня какой-то нехороший. Меланхолия, что ли, на тебя напала?
     - Я просто скучаю.
     - А мне разве весело?
     - Мне не легче от того, что тебе тоже невесело. Я понимаю, что ты стареешь здесь, хотя мы и купаемся, как сыр в масле.
     - Что мне пришло в голову: не почитаешь ли ты свой журнал? Мы скоротали бы время.
     - Это было бы неплохо, но боюсь, что это покажется тебе неинтересным.
     - Глупости! Ты рассказывать молодец. Я всегда удивлялся твоему умению.
     Парижанин расцвел. Он улыбнулся, собрал разбросанные листы, сложил их по порядку, сел на землю и начал читать.
     
     "Старый дружище!
     Со времени моего последнего письма с острова Суматры, нас преследуют несчастья и..."
     
     - Ну, зачем же несчастья? - резко перебил возмущенный таким началом Пьер де Галь. - Дела в настоящее время идут как нельзя лучше.
     - Если ты будешь перебивать меня с первой же строчки, я никогда не дочитаю до конца. Ведь я рассказываю не о том, что теперь, а о том, что было два месяца назад.
     - Твоя правда, - сказал сконфуженный Пьер. - Я сболтнул вздор. Впредь постараюсь держать язык за зубами. Продолжай!
     Фрикэ продолжал:
     
     "И если будет так продолжаться, то мы рискуем наткнуться на приключения еще более удивительные, чем те, которые я вам сейчас опишу. Судите сами. Как вам известно, мы поплыли из Суматры в Макао за китайскими кули для нашей колонии. Мне помнится, я писал вам об этом в Париж перед самым отъездом. Дела шли великолепно, как вдруг жулик-американец, капитан корабля, перевозившего кули, позавидовал нашему приобретению. С полнейшей бесцеремонностью засадил он нас, не долго думая, в трюм, чтобы голодом вынудить нас отказаться от рабочих в его пользу. Отсюда вижу, как вы дергаете себя за усы и грозно ворчите, поглядывая на свою саблю: "Эх, если бы я был там!" Все равно было бы то же самое, мой старый друг. Вас точно так же связали бы, как и нас, и ваш авторитет полетел бы к черту. Но все это ничего. Не буду распространяться о кораблекрушении, когда мы чуть не утонули, будучи заперты в трюме. Спасшись чудом, мы высадились на остров, населенный каннибалами, и все триста наших китайцев были съедены, чему мы, при всем желании, не смогли помешать. Нам удалось уйти из этого проклятого места в отнятой у негодяев пироге и прибыть в Новую Гвинею. Этот остров вам известен; жители его такие же любители человеческого мяса, как и ваши старые враги, канаки Новой Каледонии. Опять та же история. Ни одной души человеческой - все людоеды. Кое-как, однако, мы выбрались целы и невредимы из этой вынужденной экспедиции, пожив в домах, построенных на сваях среди воды, поев саго, поохотившись на райских птиц и сохранив жизнь двум дикарям, которые чуть-чуть не были съедены. После того мы распрощались с Узинаком, честным папуасом, подружившимся с нами, и направились в Торресов пролив. Мы ехали в туземной пироге. Провизии было запасено вдоволь на троих. (Да, я и забыл тебе сказать, что дорогой мы прихватили с собой китайчонка, который чуть не был зарезан). Четыре дня плыли благополучно. На пятый появились признаки бури. Мы были в открытом море. К берегу пристать было нельзя; приходилось плыть вперед, тем более, что ветер относил нас от земли. Пьер убрал мачту, а парус из саговых волокон мы приспособили вместо крыши для пироги, сделав в нем три отверстия, чтобы можно было высунуться до пояса. Приготовившись так, мы стали ждать урагана. Ждать пришлось недолго. Ветер, начавший крепчать за полчаса перед тем, превратился в бурю. Небо почернело, как сажа. Наша скорлупа, подхваченная, словно смерчем, понеслась с быстротой курьерского поезда. Загремел гром, засверкали со всех сторон молнии, - словом нас оглушило и ослепило, точно мы находились под выстрелами стотонной пушки. В смысле легкости пирога вела себя отменно. Она плавала, как пробка, и не зачерпнула ни капли воды благодаря тому, что мы постарались прикрыться парусом, который был непромокаем, как брезент. Нельзя было понять, куда несет нас шквал. Невозможно даже обменяться хотя бы словом. Ветра мы не особенно боялись, но зато опасались натолкнуться на риф. Чудо, что этого не случилось. Буря длилась два дня без перерыва. За это время мы едва успевали урывками перехватить кусочек-другой саго. По временам пирога так ныряла и выделывала такое, что, будь вы с нами, ваш желудок, который так восприимчив к морской болезни, успел бы, наверное, вывернуться наизнанку, как перчатка, раз пятьдесят за час. Нечего и говорить, что мы были совершенно разбиты и едва дышали. Однако всему бывает конец, даже страданию. Черный занавес, закрывавший небо, прорвался в нескольких местах. Молнии стали реже, гром глуше, и ветер немного стих. Появилось несколько звезд. Где, черт возьми, могли мы быть? Пройденное пространство должно было быть громадно, и мы не сразу могли ориентироваться. Между двумя порывами ветра мне послышался голос Пьера: "Матрос! Впереди огонь!" Я вытаращил глаза, но ничего не мог разглядеть, так как в это время пирога нырнула вниз. Когда она поднялась, я снова открыл глаза, распухшие от постоянного контакта с соленой водой, и увидел не один, а целых десять огней, блестевших красноватыми точками на горизонте... "Черт возьми, - сказал я себе, - берег близко, и нас несет вперед и ветром, и течением". Что греха таить, я почувствовал в эту минуту, что волосы у меня становятся дыбом, а сердце так и колотится. Я обернулся к Пьеру, который сидел сзади меня. Мне бросился в глаза его темный силуэт, и я расслышал тяжелое дыхание, как будто от усиленной работы мускулов. "Что это ты делаешь?" - закричал я ему. - "Хочу повернуть руль". Напрасный труд. Раздается треск; весло ломается пополам. Мы полностью во власти стихии. Катастрофа неизбежна. Я уже слышу знакомый плеск волны, разбивающейся о берег. Я успеваю только протянуть руку Пьеру, который крепко сжал ее. Затем мы были подхвачены огромной волной. С минуту мы стояли неподвижно на ее гребне, похожем на свод подломившейся арки, внизу была бездна. Потом я почувствовал, что пирога отделяется от воды. Равновесие было потеряно. Я почувствовал, что падаю. Что-то толкнуло меня с неслыханной силой, и этот толчок отозвался во всем моем существе так, что я потерял сознание. Оказывается, старый дружище, что даже человек, прошедший, как говорится, сквозь огонь и воду, сквозь медные трубы и чертовы зубы, может иногда упасть в обморок, как томная барышня, увидавшая паука. Именно так и случилось с нами. Следовало ожидать, что мы будем превращены в лепешку. Но наша звезда еще не закатилась. Буря, так грубо швырнувшая нас на берег, заранее приготовила нам ложе из водорослей, вырванных со дна океана. Мы свалились на это мягкое ложе, и сила удара была до некоторой степени смягчена. Долго ли я спал, не могу сказать, но, видимо, довольно долго, потому что проснулся в минуту восхода солнца и сам удивился, что остался жив. В руке у меня еще был ножик, который я машинально достал в последнюю минуту, чтобы разрезать парус. Поэтому теперь я был совершенно свободен от всяких пут. Разумеется, прежде всего я занялся своими товарищами. Позади меня послышалось ужаснейшее чиханье. Я обернулся и увидел чьи-то ноги, торчавшие из кучи водорослей. Обшарить эту кучу было делом одной минуты. Чихание возобновилось, и такое громогласное, что здоровое состояние соответствующих органов не подлежало ни малейшему сомнению. Ноги задвигались, задергались, и я увидел Пьера с ошалевшим лицом и с бородой в тине, как у морского царя. "Матрос! Сынок! - сказал он мне с чувством. - Это ты! Аварии никакой, а?" - "Я весь разбит, но цел". - "А как наш мальчуган?" - спросил он с тревогой - "В самом деле, где Виктор?" - "Сооо!.. Мооо!.. Нооо!.. Неее!" Ах, эти крики!.. Я узнал их. Вы, я думаю, их помните. Это у австралийцев сигнал собираться. Мы опять попали к людоедам. Странная, право, моя судьба: вечно попадать к каннибалам. Где только не варится человеческое мясо - я уж тут как тут, в двух вершках от кастрюли. Право, это скучно, и мне хочется чего-нибудь другого... Защищаться не было возможности; наше оружие пошло ко дну вместе с припасами. Но, с другой стороны, неужели следовало склонить шею, как баранам? Ни за что! Приходилось попробовать бокс... К счастью, в эту минуту наш китайчонок выбрался из нашего общего ложа, такой же невредимый, как и мы. Крики усилились. Народу было, очевидно, много, и глотки были здоровые. Место, где мы стояли, совсем не годилось для обороны. Мы решили добежать до камедного дерева, ствол которого мог избавить нас от неприятности быть съеденными. Сказано - сделано. И вот мы стоим вокруг дерева спиной к нему. И вовремя. Австралийцы подходят; передовой отряд состоит человек из двенадцати. Они увидели нас. Мы уже хотим предупредить нападение и ударить первыми, как вдруг - чудо! - один из них, самый рослый, и, очевидно, старший, останавливается, увидев нас, бросает на землю копье и бумеранг, протягивает вперед руки и начинает петь... Опасаясь предательства, мы продолжаем держать оборону, но это явно лишнее. Остальные туземцы так же бросают оружие на землю, протягивают руки и в ногу с предводителем подходят к нам, распевая и приплясывая... Разумеется, мы - в удивлении и восторге. Но мы еще больше удивлены, когда явственно различаем в их крике три слога, произносимые с особенным восхищением: "Ба-ба-тон!.. О!.. О!.. Ба-ба-тон?.. Табу!.. Табу!" При слове табу все падают перед нами, как перед идолами и приближаются к нам уже ползком, на коленях. Пьер щиплет себя до крови, чтобы убедиться, не сон ли это, а я всеми силами стараюсь удержаться от хохота, который может скомпрометировать нашу мнимую божественность. Приблизившись, вождь быстро встает на ноги, душит меня в объятиях, трется носом о мой нос, потом опять обнимает и опять трется носом, чуть не сдирая с меня кожу. Пьер и Виктор, обласканные, полузадушенные, в той же мере подвергаются этой австралийской учтивости. Снова начинаются крики: "Бабатон!.. Табу!" Я начинаю припоминать и, взглянув на татуировку дикарей, разражаюсь самым непочтительным смехом. Татуировка, не шутя, делает честь изобретательности художников. Я опишу тебе татуировку вождя. Ноги черные, как эбонит, напоминают ботфорты. Бедра выкрашены аквамариновой краской так, что кажется, будто на них надеты панталоны, заправленные в сапоги. Спина, грудь и прочее покрыто татуировкой того же цвета. Это - китель, у которого есть и пуговицы, и выпушки, и даже ленточка почетного легиона, обозначенная красным на левой стороне. Черная полоса вокруг поясницы означает пояс, к которому желтыми штрихами пририсован эфес кавалерийской сабли. Что касается лица, так это просто чудо: белокурые усы, закрученные чуть не до ушей, и маленькая бородка, видимо, пытаются изобразить одно хорошо знакомое нам лицо, ибо слегка малиновый оттенок носа мог быть внушен только вашим носом, старый дружище, не в обиду будет вам сказано. Одним словом, таково было совершенство татуировки, что наши австралийцы, голые, как черви, были словно одеты ни более, ни менее, как в полную парадную форму колониальной французской жандармерии, то есть, в вашу, дорогой Барбантон. "Ба-ба-тон!.. Табу!.. Это ты, могучий, священный, святой Барбантон!" Я окончательно понимаю все. Судьба вторично забросила меня на австралийский берег, недалеко от того места, где я едва не был убит вместе с господином Андрэ, доктором Ламперриером и матросом Бернаром. В этом самом месте, потерпев крушение, как и мы, грешные, вы явились нам спасительным божеством. Я живо помню, как вы разбросали ударом сапога уголья, готовые нас изжарить, вынули саблю и поломали все планы каннибалов. Как потом вы один напали на все скопище, рассеяли его, упали на землю, зацепившись за какой-то корень, и стали табу. Это было справедливо, потому что в блестящем мундире вы имели очень важный вид. Одним словом, мы, жалкие оборванцы, были бы непременно съедены, если бы не вы... Островитяне остались до такой степени верны воспоминанию о вас, что после нашего отъезда из Кардвеля вы остались одним из важнейших австралийских святых. Вожди дикарей присвоили себе вашу внешность, а ваш мундир запечатлелся на их коже, как ваше имя в их сердцах. Вы сделались незабываемы внутри и неизгладимы снаружи. Между нами, я думаю, что ваша канонизация в тех местах вызовет со временем - так, через несколько сотен лет - особенно кропотливые исследования со стороны филологов, которые пожелают изучить происхождение этого культа... Как бы то ни было, но для нас было большим счастьем, что ваше табу оказалось через три года таким же действенным, как и в первый день. В самом деле, австралийцы, живущие в этом поясе, вместо того, чтобы съедать потерпевших крушение, стали с тех пор оказывать им всяческое гостеприимство. Будьте уверены, что все это ваше влияние... Наши милые дикари снабдили нас абсолютно всем и устроили для нас несколько праздников. В вашу честь были принесены жертвы, и мы принимали участие во всех церемониях, крича во всю глотку вместе с дикими: "Барбантон табу!"... Эта песня сделалась национальным гимном у "Ни-оа-ток-ка" - таково племенное имя ваших обожателей. Благодаря их любезности, мы получили возможность добраться до острова, на котором пребываем и по сей день. Наша новая резиденция находится на дороге из Австралии на север, и корабли, идущие через Торресов пролив, обязательно заглядывают сюда, так что у нас есть надежда вернуться со временем домой. Островок называется Буби-Эйланд. Мы на нем, как сыр в масле, хотя он и необитаем, а, может быть, именно поэтому. Британское адмиралтейство поместило тут всевозможные припасы для потерпевших крушение, без различия национальностей, и даже почтовый ящик. Высокая мачта с развевающимся английским флагом еще издали указывает плывущим на существование этого кораллового острова, спасшего жизнь многим несчастным. К мачте приставлена бочка, покрытая просмоленным полотном, на котором крупными буквами написано: "Postal office". Эта-то бочка и есть почтовый ящик. В ней находится бумага, перья, чернила и мешок для писем. Кроме того, в ней чай, соль, сахар, сигары, огнива, табак. Рядом - просторная пещера, снабженная всевозможными припасами: сухарями, ветчиной, солониной, сушеной рыбой, свиным салом, ромом и пресной водой.
     На видном месте внутри пещеры положена толстая книга с надписью: "Реестровая книга при убежище для потерпевших крушение". На заглавном листе красуется написанное на нескольких языках обращение такого содержания: "Мореплавателей всех наций просят вписывать сюда все сообщения и замечания относительно изменений, наступивших во внешнем виде Торресова пролива. Покорнейшая просьба к капитанам кораблей оказывать, по мере возможности, поддержку убежищу".
     Таким образом, всякий идущий мимо корабль считает своим долгом причалить к острову. Он забирает письма, пополняет использованные или испорченные припасы, и на нем же уезжают жертвы морских катастроф. Случается это сплошь да рядом, о чем красноречиво свидетельствует реестровая книга. Наконец, в некоторых местах на островке посеяны лук, тыква и картофель. В закрытой пещере, около водоема с водой для питья, есть целый склад одежды. Места, где находятся водоем и пещера, обозначены на плане, хранящемся в бочке...
     Из всего мною сказанного вы видите, мой милый товарищ, что трудно придумать лучшую обстановку для потерпевших кораблекрушение. Мы нагуливаем здесь жир в ожидании корабля, который отвезет нас в цивилизованную страну. А до тех пор потрудитесь засвидетельствовать супруге мое полное уважение и примите уверение в моей искренней преданности вам.
     Виктор Гюйон, по прозвищу Фрикэ.
     
     P.S. Пьер де Галь заочно жмет вашу руку.
     Буби-Эйланд, под 10°36'30" южной широты и 141°35'6" восточной долготы".
     
     На адресе значилось:
     
     "Господину П.Барбантону, улица Лафайет, Париж".
     
     
     ГЛАВА XIII
     
     Что было в почтовом ящике. - Два письма. - Адрес на одном из них. - Удивление Фрикэ. - Парус. - Голландская шхуна "Palembang". - Великодушное гостеприимство. - Размышления капитана Фабрициуса ван Проэта о таможнях вообще и о нидерландских таможенных чиновниках в частности. - После пирата контрабандист. - Гастрономическая фантазия малайцев. - Ловля голотурий. - Трепанг как национальное блюдо на малайском архипелаге. - На пути в Тимор.
     
     Дни тянулись за днями, и успокоенное море было убийственно однообразно. На его сероватой поверхности, точно оазисы на песке пустыни, там и сям зеленели аттолы, окруженные неизбежным кольцом кокосовых пальм; но та движущаяся точка, которую только моряк может разглядеть и признать тем, чем она действительно является - кончиком корабельной мачты, - решительно не показывалась на горизонте. Желанный корабль не приходил. Понятно, что дни казались нашим злосчастным путешественникам непомерно длинными, несмотря на сравнительный достаток, царивший на острове Буби.
     Хотя путь через Торресов пролив значительно сокращает расстояние между восточным берегом Австралии и большими Малайскими островами, дело в том, что этот переезд гораздо опаснее. Шутка ли, в самом деле, пробраться через целую сеть островков, отмелей и рифов, которыми усеяно Коралловое море и где, вдобавок, течение так бурно, что это место справедливо считается одним из самых опасных на земном шаре. Невозможно ни обозначить с точностью всех рифов, торчащих из воды в этом длиною в сто пятьдесят верст канале, ни провести точной береговой линии: и берега, и рифы постоянно меняют свои очертания. Поэтому корабли здесь чрезвычайно редки, несмотря на всю смелость английских мореплавателей, которые имеют то преимущество перед американскими, что умеют быть осторожными, когда нужно.
     Из этого, однако, не следует, что Буби-Эйланд посещают только какие-нибудь заблудившиеся корабли или что моряки Соединенного Королевства плавают из Австралии на север только обходной дорогой. Вовсе нет. Парусные корабли совершают четыре раза в год служебные рейсы между Батавией и Сиднеем. Два корабля, пользуясь северо-западным муссоном, дующим с октября до апреля, отправляются из Батавии в ноябре и в марте и приходят в Сидней за двадцативосьмидневный срок. Юго-восточный муссон, дующий с апреля по октябрь, позволяет этим кораблям, отправляясь в мае и сентябре, совершить за такое же время обратный рейс из Сиднея в Батавию. Эти суда, бесстрашно входящие в Торресов пролив, всегда останавливаются у острова Буби. Кроме того, такой же переезд три раза в год делают паровые суда "Fastern and Australien Mail Steam Company", поддерживая связь между этими безотрадными местами и остальным миром. Выходит, стало быть, что убежище для потерпевших кораблекрушение не так уж заброшенно, как может показаться сначала. Но, во всяком случае, каждый, кто попадет на этот остров, должен просидеть на нем самое малое два месяца, и то еще при благоприятных обстоятельствах. Понятно, что эти шестьдесят дней могут иногда показаться чересчур длинными. Пьер и Фрикэ досадовали еще и потому, что они ничего не знали о периодических рейсах английских кораблей и не могли даже приблизительно рассчитать, когда наступит час их освобождения.
     Парижанин сунул письмо в мешок, находившийся в бочке. До сих пор он ни разу не заглянул в него, полагая, что мешок пуст. Да и вообще Фрикэ был человек очень скромный. Однако, опуская письмо, он, по привычке моряка, скромный багаж которого часто подвергается нападению тараканов, встряхнул мешок, чтобы выгнать из него бесцеремонных насекомых, прожорливость которых не щадит ничего. К его удивлению, из мешка выпали два письма.
     Он машинально взглянул на адреса. Почерк был твердый и угловатый, как будто английский или немецкий. На одном конверте было написано: "Господину Венсану Боскарену, Париж, улица Руссо".
     - Хотелось бы мне побывать там, куда рано или поздно придет это письмо, - сказал он с оттенком грусти. - Я не завистлив, но этому письму завидую. Ну, французское послание, отправляйся вместе с моим письмом к жандарму. Что касается другого...
     Взглянув на адрес второго письма, он вскрикнул от изумления:
     - Гром и молния!.. Нет, уж это слишком... Надеюсь, я не во сне и не в бреду. Пьер, Пьер!..
     Бретонец не слушал, уставившись на горизонт. Вдруг он бросает вверх свою шапку, забывая о знойном тропическом солнце, и начинает выделывать самые забористые коленца, точно итальянец, увлеченный звуками тарантеллы.
     - Слушай, матрос!.. Эй, послушай, Пьер!.. Знаешь, кому это письмо?..
     - Ну тебя с твоим письмом!.. Сунь его в ящик!.. Тысяча залпов! Его нынче же вынут оттуда и увезут.
     - Ты в своем уме?
     - Я-то в своем, а ты смотри не помешайся от радости, мой мальчик.
     - Да что случилось?
     - Эх, ты. Сразу видно, что ты не лазил по мачте на трехпалубном корабле. Где же тебе заметить!
     - Да что заметить?
     - Парус, мой мальчик, парус!
     - Парус?.. Ты видишь парус?
     - Слава Богу, я не стану говорить наобум. Стало быть, парус, если я говорю. Вглядись хорошенько, сам увидишь.
     - Да, правда, - отвечал молодой человек, на подвижном лице которого отразилось сильное волнение.
     - То-то же!.. Через пять минут покажется и корабль... А! Это шхуна. Бьюсь об заклад, что голландская, с таким же круглым брюхом, как и у любителей пива, что на ней едут.
     Гонимый ветром и течением корабль подвигался быстро, искусно огибая коралловые утесы. Скоро на нем был поднят флаг. Пьер сказал правду: судно было голландское. Это было заметно по развернувшемуся трехцветному флагу, с такими же цветами - белым, синим и красным, - как и французский флаг, только расположенными горизонтально.
     - Неплохо, - сказал Пьер. - Я очень рад попасть на голландское судно. Голландцы - хорошие моряки и храбрые матросы; с ними можно столковаться.
     Шхуна легла в дрейф в двух кабельтовых от берега; от нее проворно отделилась шлюпка и понеслась к островку. Шлюпка не успела причалить, как один из сидевших в ней обратился к вашим приятелям с вопросом на незнакомом языке.
     - Черт побери, если мы понимаем эту тарабарщину... А объясниться все-таки нужно. Мы - французы. Не говорит ли кто-нибудь из вас, господа, на нашем языке?
     - Я говорю, - отвечал один голландец. - Полагаю, что для вас лучше всего уехать отсюда?
     - Я тоже так думаю, - в один голос ответили Пьер и Фрикэ.
     - А если так, на борт! Скоро начнется отлив, и нам нельзя терять времени.
     Наши приятели не заставили повторять два раза это приятное приглашение. Они явились в Убежище едва ли не в костюме Адама, сборы их были непродолжительны, и через несколько минут они сидели в шлюпке.
     Когда шлюпка подъехала к шхуне, был спущен трап, по которому приятели взобрались с ловкостью бывалых людей. Голландские матросы приняли их на палубе с радушием, которое моряки всегда оказывают потерпевшим крушение, помня, что и им самим каждую минуту угрожает такая же участь.
     Капитан велел поставить паруса по ветру, не заботясь о почтовом ящике. Эта особенность не ускользнула от Фрикэ и показалась ему совершенно не согласной ни с международным правом вообще, ни с инструкциями, написанными в реестровой книге Убежища, в частности.
     Когда маневры были окончены, капитан пригласил пассажиров к себе в каюту и пожелал узнать, какими судьбами попали они на Буби-Эйланд. Фрикэ кратко пересказал их приключения, осторожно умолчав о действиях американца-капитана, он описал кораблекрушение, переезд от острова Вудларка до Новой Гвинеи и закончил рассказом о последнем пребывании у австралийцев.
     Капитан, добродушный толстяк с коротко остриженными волосами и загорелым лицом, круглый, как бочка, при всей своей фанатичности не мог не выразить удивления, выслушав этот поразительный рассказ.
     Закончив восклицания, он прибавил с добродушием и сердечностью моряка:
     - Я вдвойне рад, что случай привел меня на Буби-Эйланд. Я не хотел заезжать сюда, а просто маневрировал, когда вас заметил вахтенный. Не случись этого, сидеть бы вам до марта, покуда не пришел бы парусный корабль, идущий из Батавии в Сидней. А раз вам нужно на Суматру, то вы потеряли бы еще месяц. Я еду не прямо в Яву, но через шесть недель все-таки надеюсь быть около этого острова, как только окончу свою нагрузку... а это будет скоро. До тех пор будьте на моем корабле, как дома. Вы вольны делать, что вам угодно: хотите - работайте, хотите - смотрите на нас, как мы будем работать.
     - Ну, уж нет, капитан, - возразил на это Пьер де Галь, - не бывать тому, чтоб я сидел на корабле, сложа руки. Позвольте мне с моим матросом разделить труды вашего экипажа, мы хорошо будем слушаться команды.
     - Как хотите, друзья мои. Это ваше дело. Повторяю: вы вольны делать, что хотите. Помогайте нам, если вам этого хочется.
     - Спасибо, капитан; вы славный человек.
     - Теперь, капитан, - сказал Фрикэ, - позвольте мне задать вам один вопрос.
     - Хорошо, спрашивайте.
     - Почему вы не сошли на берег расписаться в книге и взять письма из почтового ящика?
     Капитан рассмеялся при этом неожиданном вопросе.
     - Так и быть, я, пожалуй, скажу вам, - ответил он. - Дело очень простое. Я плаваю по морю не для славы: я простой шкипер, собственник этой шхуны, и волен плавать, где хочу, и брать груз, какой мне угодно! Ну-с, а нидерландские чиновники или, как это называется по-французски, таможенные досмотрщики, любят совать нос всюду, где их не спрашивают, и ужасно бесцеремонно проверяют фрахты кораблей, чтобы обложить их пошлинами, совсем, по-моему, произвольными. Если бы я взял письма, то должен был бы передать их консульским агентам, а те непременно стали бы спрашивать, куда и откуда я еду, да что везу, и так далее. И поплатился бы я за свою любезность тем, что на мой товар посыпались бы всевозможные пошлины. Нет, я предпочитаю принимать и сдавать груз знакомым людям, в знакомых местах и без всякого таможенного досмотра... Вы поняли, конечно?
     - О, вполне поняли, - сказали французы со смехом, и капитан простился с ними.
     - Ну, - тихо сказал Пьер своему товарищу, - наш капитан не из простаков. Впрочем, мы попали все-таки лучше, чем при отъезде из Макао. Американец был подлый пират. Голландец - простой контрабандист. Это прогресс. Кстати, что ты мне говорил тогда о письмах? Я помню, они тебя почему-то сильно задели за живое.
     - Да, и не без причины. Угадай, кому адресовано одно из писем, находящихся в мешке? Ни за что не угадаешь.
     - Откуда же я могу знать?.. Нет, не догадываюсь.
     - Представь: на конверте было написано "Синьору Бартоломео ди Монте, в Макао".
     Пьер подпрыгнул на месте, точно получил пулю в грудь.
     - Человеку с рапирой!.. Шоколадному дворянину!.. Торговцу людьми!.. Соучастнику пирата!..
     - Ему самому!..
     - Однако!.. Какой же дьявол мог положить письмо в бочку? Стало быть, американец, улизнув на шлюпке, побывал на острове?.. Да нет, этого не может быть. Я ничего не понимаю.
     - Уж не знаю, он это или кто другой. Но только случай устраивает иногда престранные вещи.
     - Гром и молния!.. С этим письмом следовало сделать... знаешь что?.. Прочесть!
     - Нет, зачем же!
     - Как зачем? Да ведь оно от бандита к жулику?
     - К жулику - это так, но от бандита ли - это еще не доказано.
     - Как не доказано? Да иначе быть не может. Конечно, этот негодяй побывал здесь, как и мы. Для меня в этом нет ни тени сомнения.
     - Пускай. Но я все-таки предпочел отнестись с уважением к чужому секрету.
     - Вот еще!.. Деликатничать с такими мерзавцами все равно, что кормить свиней апельсинами.
     Тем временем шхуна "Palembang", капитан которой, мингер Фабрициус ван Проэт, был одновременно и арматором ее, держалась в открытом море. Восемь матросов шхуны с утра до ночи были заняты ловлею голотурий, чтобы удовлетворить гастрономические запросы малайцев, которые не меньше китайцев любят полакомиться прихотливым блюдом.
     Мы не станем здесь много распространяться о страсти малайцев к этому виде иглокожих. Известно, что малайцы готовы пожертвовать чем угодно, лишь бы угодить своему странному вкусу, и потому голотурии составляют в тех местах весьма важный предмет промысла, все равно как треска на Ньюфаундленде. Малаец питает к голотурии такую же нежную страсть, как англичанин к пудингу, как немец к кислой капусте, как эскимос к тюленьему жиру или как итальянец к макаронам... Голотурия - национальное блюдо не только на малайских островах, но и на берегах Камбоджи, в Китае, в Кохинхине, в Аннаме и так далее. Тысячи джонок пускаются на ловлю этих мягкотелых животных, этим промыслом не брезгуют также голландские, английские и американские арматоры, извлекая из него весьма значительные прибыли.
     Что же такое голотурия? Отдел иглокожих, семейство голотурий... и так далее и так далее, - ответит вам любой учебник зоологии. Постараемся дать объяснение не столь ученое, но зато более практичное.
     Вообразите себе цилиндрическую, кожистую, способную сокращаться трубку длиною от пятнадцати до двадцати пяти сантиметров, наполненную водою, в которой плавает зернистое вещество. На переднем конце, напоминающем воронку, находится круглое ротовое отверстие, усаженное щупальцами, действующими наподобие присосков. Наружная поверхность тела снабжена щупальцами, приспособленными отчасти для передвижения, отчасти для хватания пищи.
     Голотурия, или трепанг по-малайски, водится в огромном количестве на утесах и на песчаных прибрежьях, где она ползает с помощью своих щупальцев. Неразборчивая в еде, она проглатывает все, что попадется. За этим она проводит всю свою жизнь, этим ограничивается вся ее деятельность. Ее десять или двенадцать щупальцев беспрестанно заняты тем, что хватают мелких животных, кусочки морских растений, рыбью икру и даже песчинки и подносят их к постоянно раскрытому рту.
     По странной прихоти природы, кишечный канал голотурии устроен чрезвычайно нежно и не приспособлен к такой разнообразной пище. Поэтому голотурия страдает частым расстройством желудка. Так как ей трудно бывает освободить его от непереваренной пищи, то она выбрасывает наружу и содержимое и содержащее, то есть не только пищу, но и самое внутренности, все равно как мы бросаем изношенную перчатку или сапог. Эта жертва части себя нисколько, по-видимому, не беспокоит голотурию, так как она после того немедленно принимается вырабатывать новый кишечный аппарат, который через некоторое время подвергается той же участи, что и предыдущий.
     Но это еще не все; голотурия дает внутри себя приют мелким ракообразным и, что еще удивительнее, мелкой рыбе из породы fierasfer. Эти рыбки видят плоха и любят темноту, как кроты. Смутно завидев отверстие воронки, находящейся у ротового отверстия голотурии, они бросаются в него, проникают в глотку, разрывая ее, потому что она слишком для них узка, и помещаются между внутренностями и внешним покровом, где и живут себе преспокойно, причем любезная хозяйка нисколько, по-видимому, не стесняется их присутствием.
     Трепанг сам по себе довольно тверд, но малайцы знают очень эффективное средство сделать его мягче. Они просто-напросто подвергают его брожению или, скорее, гниению, что должно показаться отвратительным даже завзятым любителям лимбургского сыра или рокфора. Говорят, однако, что трепанг, приправленный пряностями, перцем и прочими разгорячающими специями, которые так любят малайцы, начинает уже нравиться многим европейцам.
     Способ ловли до смешного прост. Для этого нужно только иметь хорошее зрение да запастись определенным количеством бамбуковых палок, способных соединяться концами, смотря по глубине воды. Последнюю палку снабжают заостренным крючком, с помощью которого голотурий очень ловко вытаскивают на поверхность. Для предохранения от порчи их очищают от внутренностей, кипятят несколько минут в воде и просушивают на солнце.
     Эта прибыльная ловля требует много терпения и ловкости. Поэтому американские и европейские шкиперы всегда берут с собой несколько хороших гарпунщиков, опытный глаз которых умеет различать голотурию на глубине двадцати метров. К этому верному способу крупные предприниматели присоединяют другой, тоже очень действенный, но доступный только при больших средствах, так как он требует большого числа людей и нескольких шлюпок. Такие предприниматели заходят далеко в море, в места, где за голотуриями охотятся редко, и ловят свою добычу во время отлива, подбирая голотурий в бесчисленном множестве у берега. Достаточно двух или трех подобных сборов, чтобы нагрузить целый корабль.
     Так действовал и капитан, шхуна которого, имевшая двести тонн водоизмещения, была уже почти загружена, когда он принял к себе на борт временных жителей Буби-Эйланда.
     Появление их на борту как будто принесло счастье: голотурий вдруг появилось такое множество, что на восьмой день шхуна, нагруженная доверху, брала уже курс к острову Тимору. Пьер, Фрикэ и Виктор могли теперь считать себя спасенными, так как приближались к европейским поселениям, а от этого первого этапа до Суматры было рукой подать.
     
     
     ГЛАВА XIV
     
     Мучения экзаменующегося на степень бакалавра. - Остров Тимор и его жители. - Ночные сигналы. - Нежданный гость. - Интересные разоблачения относительно личности Фабрициуса ван Проэта. - Кто был мистер Голлидей. - У бандитов моря оказывается атаман. - На полотне тента. - Бегство со шхуны и захват лодки. - Прелесть возвращения в цивилизованную землю. - Странные отношения португальских таможенных к контрабандистам всех наций. - В тюрьме.
     
     Все сочинения по географии единодушно говорят, что остров Тимор находится между Молуккским морем и Индийским океаном и простирается от 120° до 125° восточной долготы и от 8°30' до 10°30' южной широты. Но вот и все или почти все, что можно узнать о нем из специальных источников. Любой согласится, что это очень немного, и люди, не желающие ограничиться в изучении географии одним перечислением французских провинций с Корсикою включительно, справедливо могут потребовать более подробных указаний. Но это будет с их стороны напрасным трудом, потому что одни из географов укажут, например, длину острова в пятьсот километров, тогда как другие храбро уменьшают эту цифру на пятьдесят километров. То же самое произойдет и с шириной, которая будет колебаться между ста пятью и ста двадцатью пятью километрами. О численности населения и не говорю: тут арифметическая фантазия господ географов дойдет, как говорится, до апогея. Положим, что профессор Сорбонны или какого-нибудь провинциального факультета, экзаменуя кандидата на звание бакалавра, обратится к нему с вопросом:
     - Потрудитесь сказать мне, сколько всего жителей на острове Тимор?
     - Миллион двести тысяч, - ответит тот без запинки, радуясь, что ему удалось вдолбить эту цифру в одну из клеточек своего мозга.
     Но, увы! Я отсюда вижу, как откинется назад почтенный экзаменатор и возразит, смотря по своему темпераменту, либо едко, либо насмешливо:
     - Ошибаетесь, на Тиморе всего четыреста девяносто одна тысяча жителей.
     Тогда экзаменующийся проклянет свою память и пошлет к черту как географов, так и невинных жителей Тимора, потому что благодаря этой разнице в семьсот тысяч он блистательно "провалится", как говаривали мы в то далекое время, когда получали дипломы, напечатанные - о ирония! - на ослиной коже.
     И все-таки бакалавр будет прав, хотя его ученый инквизитор тоже не ошибется: географы с одинаковым авторитетом подтверждают точность как той, так и другой цифры. Дело в том, что все эти географы одинаково ошибаются, потому что нелепо претендовать на точность статистических данных по отношению к стране, почти совершенно не исследованной. Вместо того чтобы жонглировать ничего не значащими цифрами, не лучше ли честно сознаться в незнании, за которое ничуть не приходится краснеть. А почему - это мы увидим ниже.
     Жители Тимора делятся на три отдельные расы, с незапамятных времен живущие вместе, но до сих пор сохраняющие полное различие между собой. Это, во-первых, коренные жители или автохтоны, которых можно отнести к черному племени, по цвету их кожи и курчавым шерстистым волосам, как у папуасов. Оттесненные малайцами вглубь острова, в непроходимые лесные дебри, они ведут дикий образ жизни, вооружены копьями да луком, кровожадны невероятно и предаются людоедству.
     Вторая раса - малайцы с длинными волосами, медно-оливковым цветом кожи, выдающимися скулами. Будучи потомками старинных завоевателей Индийского архипелага, они до сих пор сохранили основные черты характера предков: храбрость, независимый нрав и двоедушие.
     Третью расу составляют китайцы, эти евреи крайнего Востока, которых всюду можно встретить, которые всюду процветают и держат в своих руках всю торговлю благодаря необыкновенной сметливости и пронырству.
     Спрошу по совести у самых безнадежных фанатиков статистики: есть ли возможность обследовать эти болота, горы, леса и реки и сосчитать всех живущих там двуруких, питающихся мясом своего ближнего?
     Одновременно, кто определит с точностью, сколько малайцев занимается морским разбоем в зондских водах и сколько китайцев занято укрывательством и использованием их добычи?
     Тем не менее цивилизация уже давно наложила руку на этот богатый край. Остров Тимор принадлежит голландцам и португальцам. Они поделили его между собой и хозяйничают на нем, как кажется, недурно. Этот раздел был совершен в 1613 году. До того времени португальцы одни господствовали на морях Индо-Китая, но тут вынуждены были уступить голландцам богатейшие из своих владений. У них остался только остров Солор да восточная часть Тимора, которыми они владеют и до нынешнего дня.
     Голландский флаг подымается над фортом Конкордия, который является цитаделью Купанга, главного города нидерландских владений на западном берегу острова. Как люди ловкие, голландцы сделали совершенно неприступной эту крепость, хорошо защищенную уже самой природой. Под защитой крепости грациозно раскинулся город Купанг, разделенный на две половины рекой, на берегах которой возвышаются красивые дома с черепичными крышами. Жителей насчитывается около пяти тысяч, а голландцы мастера считать. Всюду царит строгая чистота, отличающая колландцев, на всем лежит отпечаток довольства, свойственный всем их колониям. В городе много церквей, банкирских контор, ресторанов; есть театр; по улицам важно расхаживают таможенные, каждую минуту готовые приступить к исполнению своих священных обязанностей.
     Капитан Фабрициус ван Проэт по опыту знал неподкупность этих достойных чиновников в зеленых мундирах и всегда старался держаться от них как можно подальше. И теперь его шхуна, подойдя к острову, подняла голландский флаг, но не пошла к Купангу, а взяла курс на север, обогнула мыс Якки и поплыла вдоль португальского берега. Достигнув приблизительно 123°15', шхуна легла в дрейф в открытом море на расстоянии трех миль от берега. Ночь была совершенно темна, что было для капитана очень кстати. Вдали в темноте мелькали смутные огоньки, означавшие обитаемое место. Это действительно был городок Дилли, или Делли, столица португальской колонии и несчастливый соперник Купанга. Если бы было светло и если бы "Palembang" вошел в рейде, - рейд, правду сказать, очень хороший, - то наши друзья увидали бы жалкие трущобы, похожие на самый бедный голландский поселок. Мазанки, крытые соломой или полусгнившими листьями, крепость, или вернее площадка, обнесенная земляным валом, церковь, построенная самым примитивным способом, и, разумеется, таможня, и все это грязное, неопрятное, пыльное, - вот наружный и внутренний вид этого города. О цивилизации напоминают здесь только многочисленные толпы чиновников и разодетых, франтоватых офицеров.
     В описываемый момент, однако, ничего этого не видно. Ночь - зги не видать. Таможенные спят сном праведников. Пьер де Галь, Фрикэ и неразлучный с ним Виктор, присев около руля, тихо разговаривают, предвкушая скорое возвращение домой.
     Сильный свет заставляет их поднять голову. Огромная ракета огненной змеей поднимается во мраке над шхуной и исчезает в высоте, рассыпавшись множество искр.
     - У нас будет что-то новенькое, - говорит тихо Пьер. - Уж, конечно, этот фейерверк устраивается не для негритов и мартышек, живущих на острове.
     За первой ракетой, шипя и рассыпая искры, взлетела другая, потом третья, потом опять настала темнота.
     Три четверти часа прошли в полном спокойствии, после чего со стороны берега послышался плеск весел. Лодка приблизилась, в воздухе раздался пронзительный свист. На носу корабля появился фонарь и сейчас же исчез. Этот беглый свет успел, однако, указать местонахождение "Palembang", который, из-за особенных отношений между капитаном и властями, не имел на себе установленных огней.
     К шхуне подъехала лодка, глухо стукнувшись о борт. Снизу послышалось ругательство, произнесенное хриплым голосом на английском языке.
     - Тише, дети, тише, - сказал капитан, нагнувшись через борт.
     - Ах ты, старая морская свинья! Ах ты, чертов кашалот! - ответил разбитый голос. - Не мог нам посветить немножко? Здесь темнее, чем в пасти у сатаны, нашего с тобой покровителя.
     - А, да это мистер Голлидей, - весело ответил капитан с выражением глубокого удивления.
     - Он самолично. Только уж и отощал он за это время. Надеюсь, что вы не подвергнете меня карантину, как чумного, а? Бросьте же мне поскорее канат, да не забудьте пинту лучшего виски... А вы, молодцы, - обратился он к гребцам, - привяжите лодку, пока я не вернусь.
     - Черт возьми, - шепнул Фрикэ на ухо Пьеру, - голос-то знакомый.
     - Провалиться и мне, коли я не слыхал этого рычанья кое-где прежде, - ответил Пьер.
     - Если это он...
     - Что тогда?
     - Мы отлично попались. Что мне пришло в голову...
     - Что такое? Говори.
     - Через десять минут он узнает, что мы здесь. Тогда нам не сдобровать.
     - Что же делать?
     - Я знаю, куда можно спрятаться так, что нас не найдут до утра. Мы взберемся на тент, под которым стоим; капитану пришла счастливая мысль не убирать его на ночь. Мы будем там, точно в гамаке, а потом решим, что делать. Ну, полезай первым, а я подсажу Виктора.
     Через минуту они уже были на тенте. И вовремя. Капитан и новоприбывший, крепко пожав друг другу руки, подходили к месту, только что оставленному нашими приятелями.
     - К чему такая осторожность? - говорил человек с хриплым голосом. - Вы принимаете своих друзей в темноте, точно они совы. Неужели вы настолько боитесь португальских таможенных? Да они спят теперь крепким сном, тем более, что вы, вероятно, заранее позаботились усыпить их несколькими пиастрами.
     - В том-то и дело, что нет. Я ни с кем еще не виделся на берегу. Да и я ждал не вас, а главного агента, и начинаю беспокоиться, что его нет до сих пор.
     Незнакомец громко захохотал.
     - Вот не думал, что вы так легко можете придти в беспокойство! А еще бандит!.. Разве мало украли мы с вами грузов желтого мяса? Мало разнесли джонок, пощипали купцов и ограбили контор?
     - Тише, мистер Голлидей, тише!.. Ну, если кто услышит!.. Одни ли мы, по крайней мере? Нет ли кого-нибудь поблизости?.. Знаете, есть вещи, о которых не следует вспоминать.
     Эти слова еще больше развеселили новоприбывшего.
     - Да что с вами? Или ваши люди превратились в мокрых куриц? Или вы стали заряжать свои двадцатичетырехфунтовые пушки перцем?
     - Увы! - простонал капитан. - Несчастный, вы пьяны, как сапожник!
     - С чего вы взяли, что я пьян? Оттого, что я вспомнил доброе старое время? Да разве вам стыдно, что вы были удалым пиратом Индийского океана?
     - Я теперь простой торговец трепангом.
     - Шутник! Сколько лодок вы ограбили дорогой?
     - Ну, мистер Голлидей, говорите, сколько вам нужно?
     - Мингер Фабрициус ван Проэт, вы оскорбляете старую дружбу. Я тоже не ожидал, что буду иметь счастье с вами увидеться. Я увидал ваш сигнал и понял, что какое-то судно остановилось в открытом море, не желая пристать к Делли. Я ехал только для того, чтобы предложить свои услуги, потому что мне нужно поправить свои дела.
     - А, понимаю. Вы хотели забраться на корабль и присвоить себе груз.
     - Конечно. Я в настоящую минуту совсем пустой. А тут, как на грех, черт прислал сюда вас вместо кого-нибудь другого. Очень жаль, потому что, по нашим правилам, я ничего не могу сделать против вас, если только вы не вышли из союза.
     При последних словах насмешливый тон сменился угрожающим.
     - Ничуть. Я по-прежнему предан нашим общим друзьям. Но говорите, пожалуйста, потише. Я уверен не во всех своих людях. Эта ловля не более как предлог убедиться в верности новых моих рекрутов. Я предполагаю в скором времени приняться вновь за прежние экспедиции. Кроме того, у меня на борту есть пассажиры.
     - Пассажиры? Ну, от этого дрянного груза вам надо поскорее отделаться.
     - А мне бы хотелось завербовать их. По виду они здоровые молодцы и славные товарищи.
     - Ну, так что же, давайте говорить по-французски. Этот язык здесь совершенно неизвестен.
     - Да они сами французы!
     Наши приятели не проронили ни одного слова из этого разговора, так как английский язык они знали очень хорошо.
     - Французы! - ответил с удивлением незнакомец. - Где же вы их выкопали?
     - На Буби-Эйланде.
     - Я сам был там меньше месяца назад.
     - Вы?
     - Да, я... потеряв предварительно корабль с грузом отборного желтого мяса.
     - Чудесно!
     - Корабль разбился о скалы, и в результате убыток в сто тысяч долларов... Вы очень добры, что находите это чудесным; очень вам благодарен.
     - Я не в том смысле... Но мои французы тоже ехали на корабле, который разбился около этого места.
     - А! Вот потеха, если это те самые! Скажите, один из них - старый матрос, тип корабельной крысы?
     - Так, так.
     - Другой - молодой человек... Оба здоровенные молодцы.
     - Да, да, и с ними еще китаец.
     - Китаец! Вот как? Наверное, это один из моих кули... Ну что ж, тем лучше: убыток мой стал на триста долларов меньше. Сознайтесь, что случай великолепный?
     - Да, если вы надеетесь извлечь из него выгоду.
     - И я, и мы или, вернее, наш союз.
     - Как?
     - Эти два человека специально указаны атаманом. Нужно отнять у них всякую возможность вредить нашему союзу.
     - Нет ничего легче; пеньковый галстук на шею или пушечное ядро к ноге.
     - Нет, поначалу их не надо убивать.
     - Почему?
     - Об этом знает один атаман.
     - А! Ну тогда, конечно...
     - Как бы то ни было, я очень рад, что они не съедены папуасами, как я предполагал, когда находился на острове Буби. Это очень огорчило бы атамана: он связывает с ними какие-то планы... Где они?
     - Вероятно, спят на своих койках.
     - Отлично. Тут-то мы их и захватим. Только предупреждаю: они настоящие черти.
     - Примем к сведению.
     Капитан поднес к губам свисток. Он собрался дать сигнал к аресту своих пассажиров, как вдруг взвилась новая ракета и осветила берег.
     - О, лентяи, как они долго не отвечали.
     - Слишком поздно, - сказал мистер Голлидей, - потому что теперь я с вами. Я займусь вашим делом. Лодку свою я отошлю назад к берегу, а вы плывите к Бату-Гиде. Там мы найдем целую флотилию охотников за трепангом; должно быть, тех самых, что вы ограбили дорогой. Вы продадите им голотурий, которых у них отняли, и дело окончится к обоюдному удовольствию.
     Американец наклонился через борт и отдал на малайском языке приказание своим гребцам, которых в темноте не было видно.
     - А теперь в путь. Как только поставим паруса, сейчас же примемся за французов. Вот будут они удивлены, увидев мою козлиную бороду!
     Но Фрикэ не дослушал циничной беседы двух негодяев и быстро обдумал план, - план смелый, почти отчаянный, но вполне удавшийся именно из-за своей кажущейся неисполнимости.
     Он шепнул несколько слов на ухо Пьеру де Галю, который ответил крепким пожатием руки. Затем парижанин с ловкостью обезьяны уцепился за край тента, соскользнул по железному пруту, служившему подпоркой, прижался к борту, ощупал босыми ногами малейшие впадины и как бы вцепился в них, отыскал рулевую цепь, спустился по ней до воды и стал ждать, держась одной рукой за цепь и окунувшись в воду по самые плечи.
     Ни малейший звук не выдал бандитам этого кошачьего движения.
     Пьер, казалось, не трогался с места. На самом деле он производил какую-то странную операцию с Виктором, который покорно ему подчинялся.
     - Тебе не страшно? - спросил он китайца.
     - Нет.
     - Ты веришь мне?
     - Да.
     - Хорошо. Давай мне свои руки.
     Мальчик повиновался, и старый боцман крепко связал ему руки платком.
     Затем, схватив китайца сильными руками, он взвалил его себе на спину, просунул голову через связанные руки мальчика, крепко привязал его галстуком к себе и спустился вниз тем же путем, как и Фрикэ.
     - Теперь поплывем к лодке, только как можно тише, - сказал Фрикэ.
     - Валяй, сынок.
     - Надо держаться поближе к кораблю, чтобы не потерять друг друга.
     - Хорошо. Виктор, ты не боишься?
     - Нет.
     - Так зажми хорошенько рот и старайся не наглотаться воды, когда на нас набежит волна.
     Как раз в это время мистер Голлидей отдал своим гребцам наказ плыть к берегу. Те уже хотели исполнить приказание, как вдруг Пьер и Фрикэ одновременно напали на лодку, один спереди, другой сзади, дружно схватили гребцов и сдавили их так, что ни один не успел пикнуть. Гребцы защищались слабо, как будто только для вида, да и французы были очень сильны.
     Отойдя от корабля, лодка поплыла по течению, но Пьер, отвязав Виктора, сильным ударом весла направил ее к берегу, на котором светились огни.
     Полузадушенные малайцы неподвижно лежали на дне лодки. Их обморок позволил Фрикэ оказать помощь Пьеру в управлении лодкой, и скоро она причалила к берегу, на котором стояла толпа людей с фонарем.
     - Наконец мы на цивилизованной земле, - сказал Фрикэ, вздыхая с облегчением.
     - Недурно, матрос, - ответил Пьер, - хоть это все еще не наша сторона. Но мы можем все-таки скоро вернуться туда через Суматру.
     - Без сомнения. Здесь мы можем рассчитывать на лучший прием, чем у дикарей.
     - Что за люди? - закричал по-португальски грубым голосом один из мужчин, стоявших около фонаря.
     - Черт побери, опять ничего не понимаю, - пробурчал Пьер де Галь.
     - Мы - потерпевшие крушение, выброшенные на остров Буби и доставленные сюда голландской шхуной, - ответил по-английски Фрикэ.
     - Что за шхуна? - спросил прежний голос, на этот раз уже по-английски, но с ужасным португальским акцентом.
     - "Palembang".
     Люди в темных мундирах и с кривыми саблями у пояса быстро подошли к нашим приятелям.
     - Вас послал капитан Фабрициус ван Проэт?
     - Вот еще! - необдуманно возразил Фрикэ. - Что общего может у нас быть с этим старым негодяем? Мы не морские бандиты, а честные французские моряки, желающие вернуться в отечество.
     Состоялось быстрое совещание на португальском языке, потом один из толпы, по-видимому, начальник, сказал довольно вежливо:
     - Хорошо, господа. Следуйте за мной.
     Три друга не заставили повторять два раза это приглашение и, насквозь мокрые, двинулись за своими проводниками. Скоро они подошли к низкому дому весьма невзрачной наружности, с покосившимися стенами и решетчатыми окнами. Дверь распахнулась. Но вежливость быстро сменилась невероятной дерзостью. Пьера и Фрикэ втолкнули в дом, где царила полная темнота. Дверь с силой захлопнулась за ними, послышался зловещий скрип задвигаемых засовов, и насмешливый голос крикнул узникам:
     - Спокойной ночи, господа. Мингер Фабрициус ван Проэт честный моряк, таможня на него не может пожаловаться. Если вы не друзья ему, то у вас, значит, нехорошие намерения. Мы решим, что с вами делать, посоветовавшись с ним.
     И толпа удалилась.
     - Гром и молния! - заворчал Пьер. - Мы опять в ловушке!
     Фрикэ в бешенстве скрежетал зубами.
     - А Виктор где? - заговорил опять моряк. - Здесь ли он? Виктор! Виктор!..
     Ответа не было. Мальчик исчез.
     
     
     ГЛАВА XV
     
     Ярость Фрикэ. - Тщетные утешения. - Удивление человека, никогда ничему не удивлявшегося. - Помогите! - Сломанная решетка и оглушенный часовой. - Два хороших тумака. - Полишинель в тюрьме колотит комиссара, избивает до полусмерти жандармов и запирает их вместо себя. - Зачем могла понадобиться французам амуниция двух португальских таможенных? - Туземцы Тимора. - В горах. - Беспечность белых. - Хлебное поле. - Помали как табу жителей Тимора. - Фрикэ назначает час отъезда в Суматру.
     
     Веселый и беззаботный, как все парижане, Фрикэ никогда не терял самообладания; невозмутимое спокойствие не покидало его даже в самые критические минуты. Немудрено поэтому, что ужасная ярость, которую он выказал после поступка с ним португальских чиновников, не только удивила, но даже испугала Пьера. Старый боцман просто не знал, что делать, видя своего друга в таком необычном состоянии.
     В тщетной надежде успокоить расходившегося товарища старый матрос сказал ему несколько ласковых слов. Но это вмешательство только усилило бурю.
     - Негодяи!.. Мерзавцы!.. Что мы им сделали?.. Что сделал им этот бедный мальчик?.. Зачем они так бесчеловечно разлучили его с нами?.. Куда он без нас?
     Всегда великодушный, молодой человек прежде всего подумал о китайчонке, забывая о собственных несчастиях.
     В ответ на это Пьер де Галь только послал энергичное ругательство по адресу португальцев.
     Фрикэ снова заговорил осипшим от ярости голосом:
     - Что мы лишний раз попали под замок, это ничего, нам ничего не сделается. Но бедный, беззащитный ребенок! Что с ним будет среди пиратов и этих гнусных чиновников?.. Возмутительно!.. Они будут торговать им, точно говядиной, а мы будем сидеть здесь и грызть в бессилии кулаки. Так нет же! Не будет этого! Я выйду из этой поганой лачуги, хотя бы мне пришлось головой пробить стены! И задам же я этим негодяям!..
     - Вот это дело, матрос, и я с тобой совершенно согласен. Нам ли не справиться с этой мазанкой?
     - Может быть, осмотрим прежде всего решетку у окна?
     - Твоя правда: если она плоха, то нам легко будет ее вырвать. Встань-ка поплотнее к стене. Так. Теперь давай я поднимусь тебе на плечи. Раз, два!.. Крепко. Негодяи знакомы с цементом.
     - Смелее, смелее, матрос!..
     - А, подается. Мы достигнем цели, если ты выдержишь.
     Снаружи послышался грубый голос, кто-то грубо приказал молодому человеку замолчать. В темноте Фрикэ разглядел чей-то силуэт и увидел, как сверкнуло дуло ружья. Он бесшумно спустился на пол и сказал товарищу:
     - Этого еще не доставало: у нашей двери часовой! Подлецы! Нашли время караулить честных людей, когда под носом промышляют контрабандисты!.. Да ведь они с ними в сговоре. Впрочем, что смотреть на эту растрепанную куклу! Я опять влезу, и не пройдет получаса, как решетка будет выломана. Тогда часовой меня, конечно, заметит, выстрелит и промахнется. В ту же минуту я прыгаю прямо на него и душу. Ты прыгаешь вслед за мной. Если тебе загородят дорогу, ты, конечно, знаешь, как поступить. Только бы выйти сначала на свободу, а там увидим.
     - Это так же просто, как закурить трубку.
     Фрикэ стал уже подниматься, как вдруг с той стороны, где стоял часовой, послышался пронзительный крик. Детский голос кричал: "Помогите! Помогите!" и так отчаянно, что молодой человек задрожал.
     - Это Виктор! Горе тому, кто его обижает!
     Страх и ярость удесятерили его силу; упершись головой, плечами и коленами, он сдавил решетку сильными руками и сделал одно из тех усилий, после которых человек бывает, как говорится, "или пан, или пропал".
     Толстые железные прутья медленно согнулись, потом разом выскочили болты, и со стены градом посыпалась на пол штукатурка. Образовалось отверстие, через которое с трудом можно было пролезть. Но Фрикэ не обращал на это внимания. Он не чувствовал, как острые прутья царапали его тело. В десяти шагах, в темноте, кто-то с кем-то боролся. Одним прыжком Фрикэ был на месте и всей тяжестью обрушился на человека, только что приподнявшегося с земли, на которой лежало чье-то неподвижное тело. Человек не успел применить оружие; кулак Фрикэ тяжелым молотком опустился на его лицо, и негодяй без крика повалился на землю.
     Лежавший на земле был Виктор. Узнав своего друга, он зашевелился и жалобно застонал:
     - Фрикэ! О! Фрикэ! Как я лад!
     - Ну что, мальчуган, ты не ранен?
     - Нет. Он меня побил за то, что я хотел идти к тебе.
     В эту минуту подошел Пьер, таща какую-то ношу, но что именно - мешала рассмотреть темнота.
     - Ты здесь, Фрикэ? - спросил он шепотом.
     - Да.
     - А мальчуган?
     - И он здесь.
     - Хорошо. Теперь скажи, что мне делать с этой куклой?
     - Ты его убил?
     - Может статься, что и убил: ручаться нельзя. Удар кулаком по голове не шутка... иной раз можно и дух вышибить, коли башка не крепка. Нам нужно что-то придумать.
     - Постой. Я думаю, мы одни. Достойные коллеги этих милых таможенных храпят где-нибудь во всю мочь, если не пируют с контрабандистами. Надо этим воспользоваться. Раздень поскорее часового, а я сделаю то же самое со своим. Одежду свяжи в узел. Да не забудь ни шапки, ни сабли, ни ружья. Захвати патроны. Ну, так. А теперь пойдем. Унесем амуницию обоих, она нам пригодится.
     - Послушай-ка, сынок, не запереть ли обоих на наше место, в хижину?
     - Что ж, - это было бы очень хорошо.
     - Только завяжем им поплотнее рты, чтоб они не заорали слишком рано, если очнутся... Ну, теперь полегоньку протолкнем их в окно.
     - Они упадут и разобьются.
     - Уж это их дело. Мы же пролезли, а они что за большие господа. Да и спуститься гораздо легче, чем влезть.
     Руководствуясь этим прекрасным доводом, старый матрос с обычной серьезностью просунул полумертвых таможенных через узкую щель между решеткой и косяком, сильным толчком столкнул их вниз, поставил решетку на прежнее место и сказал, подбирая с земли амуницию:
     - Как хочешь, а по-моему, нам следует избегать городов и направлять свой корабль к лесу.
     - Виктор, ты можешь ходить? - спросил Фрикэ у китайца.
     - О, я могу ходить очень холосо.
     - Тогда идем!
     Вдруг парижанин, как ни старался удержаться, прыснул со смеху.
     - Позволь узнать, сынок, над чем ты смеешься?
     - Да очень уж смешно. Я думаю о наших узниках. Знаешь, мне вся эта история напоминает балаганного Петрушку. Помнишь, как Полишинель в тюрьме колотит жандармов, избивает до полусмерти комиссара и убегает из тюрьмы, оставив их там вместо себя?
     Виктор не имел понятия о Полишинеле, но, видя своего друга хохочущим, смеялся и сам во все горло.
     Приятели шли около часа и скоро очутились в густом, дремучем лесу, где они могли считать себя в безопасности от погони. Возле одного дерева они сделали привал и, растянувшись на земле, стали дожидаться утра. Голод начинал давать о себе знать, и потому понятно, что все трое горячо желали, чтобы скорее взошло солнце.
     К счастью, как только первые багряные лучи солнца заиграли на деревьях, наши беглецы повстречали двух черных туземцев, которые несли продавать португальцам разную провизию.
     Они дружелюбно подошли к нашим приятелям и предложили им: один - превосходных золотистых лепешек самого аппетитного вида, а другой - меду, опрятно наложив его на широкие листья вместо тарелок. Великодушие этих первобытных людей глубоко тронуло наших горемык-европейцев, которые от людей цивилизованных видели за последнее время только одни мерзости.
     Островитяне, радуясь, что их гостинцы пришлись по вкусу, громко хохотали и гортанно произносили какие-то непонятные фразы. К счастью, они знали несколько слов по-малайски, и Виктор взялся быть переводчиком. Европейцы узнали, что их новые знакомцы живут в горах, в деревне, до которой можно дойти к полудню, - это значило часов через шесть, - и что чужеземцы будут радушно приняты, если пожелают туда отправиться.
     - Вы так добры, мои милые островитяне, - не переставая твердил Фрикэ. - Как жаль, что у нас нет ни копейки, чтобы вас вознаградить! Хоть бы безделушка была какая-нибудь из тех, что так нравится здешним жителям, - и того нет. Знаешь, этот пирог очень вкусен: точно из настоящей пшеничной муки. Хотелось бы мне знать, из чего он сделан?
     - Твоя правда. Таких сухарей я готов пожелать всем матросам в мире.
     Произнося эти слова, старый боцман машинально развернул платье таможенного, которое ночью служило ему вместо подушки. К его удивлению, оттуда выпало множество серебряных и медных монет, со звоном покатившихся по земле.
     У островитян загорелись глаза. Они знали цену металлическим деньгам, знали, что эти монеты можно превратить в водку и доставить себе на несколько часов величайшее наслаждение. Фрикэ поймал их взгляд на лету и покатился со смеху.
     - Эти деньги приобретены нечестным путем, но вам до этой тонкости нет дела. Возьмите, друзья, положите эти кружочки себе в карманы, если они у вас есть. Знаешь, Пьер, это, наверное, деньги пирата, и я очень рад, что так получилось. Только на этот раз пусть не оправдается пословица, что неправедно нажитое добро впрок не идет. Пусть оно идет впрок этим добрым островитянам.
     Восхищенные дикари поделили между собой голландские флорины и, находя, что день для них выпал достаточно удачный, решили не ходить дальше и остаться со своими новыми друзьями. В город они успеют сходить и в другой раз, а провизию можно съесть дорогой, возвращаясь потихоньку в деревню.
     Европейцы охотно согласились с этим планом, обеспечивавшим им несколько дней отдыха. Основательно отдохнув, они тронулись в путь вслед за островитянами. По едва приметной тропинке пришли они, после многих поворотов, к подошве высокой горы и стали на нее подниматься. Подъем был нелегок, но зато и награда за труд была не маленькая. Помимо прелестного вида, открывшегося перед ним, они могли насладиться чистым горным воздухом, жадно вдыхая его своими легкими, насыщенными болезнетворным, влажным воздухом болотистой долины. Их больше не окутывал густой, удушливый туман, сквозь который с трудом пробиваются солнечные лучи, они легко и свободно шли по склону, на котором росли роскошные кофейные деревья, свидетельствовавшие о непонятной беспечности колонистов.
     Следует заметить, что португальцы, живущие в восточной части Тимора вот уже три века, до сих пор не догадались строить дома на возвышенных местах, хотя редко кто из них не болеет болотной лихорадкой. Леность до того в них въелась, что они оставляют без обработки огромную полосу плодороднейшей земли, на которой свободно растут кофейные деревья. Больше того, они сами лишают себя драгоценнейшего в мире злака, существование которого в этих местах поражает путешественника. Я говорю о пшенице, которая превосходно растет здесь на низменных местах.
     Фрикэ размышлял, глядя на небольшое поле пшеницы, тонкие, но крепкие стебли которой гнулись под тяжелым золотистым колосом.
     - Ротозеи! - говорил он. - Чем грабить купеческие корабли, потворствовать контрабандистам и сажать под замок безобидных путешественников, занялись бы лучше расчисткой этих плоскогорий да посеяли бы прекрасное зерно, растущее здесь само собою! Ни сохи, ни плуга не нужно. Только доверить зерно почве - и она взрастила бы его, даже не требуя удобрения. Как вспомнишь про наших крестьян, которые целое лето трудятся, пашут, боронят, боятся то засухи, то дождя, то града, способных разом уничтожить все их труды, - как вспомнишь все это да сравнишь нашу почву со здешней, благодатной, орошаемой дождями, так невольно почувствуешь презрение к людям, оставляющим без внимания такие роскошные дары природы.
     - Кривляки! - пробурчал Пьер, заключая этим энергичным, но прозаическим восклицанием длинную тираду своего друга. - Послушай однако: хоть эта сторона и очень хороша, и плодородна, и все такое, но неужели мы здесь так и останемся навсегда? Я, по крайней мере, не вижу возможности вернуться на Суматру. Время незаметно уходит; чего доброго, подойдет и 1900 год, а мы все еще будем сидеть у моря и ждать погоды.
     - Потерпи, Пьер, потерпи. Только одну недельку... больше я не прошу; нужно дать время забыть о нашей ночной проделке. После этого мы вернемся, тихонько осмотрим город и, главное, рейд, а там... у меня есть план. Отличный, вот увидишь.
     Между тем компания, несмотря на то, что шла не спеша, с прохладцей, добрела, наконец, до деревушки, расположенной на середине склона. Отсюда открывался восхитительный вид на море, которое было хорошо видно во все стороны, так что ни одно судно не могло укрыться от зорких глаз наших моряков.
     На восьмой день утром какое-то судно на всех парусах входило в гавань. Флага, разумеется, нельзя было узнать, но безошибочный взгляд Пьера сразу понял, что это за корабль.
     - Это она? - спросил Фрикэ.
     - Да, голландская шхуна. Я узнаю ее из целого флота. Капитан, должно быть, продал свой груз и пришел сюда за припасами.
     - Браво! - ответил парижанин. - Теперь мы простимся с нашими хозяевами и осторожно отравимся к берегу.
     - А! Вот как! Это что-то новое.
     - Ничего особенного. Только то, что завтра вечером мы едем в Суматру.
     
     
     ГЛАВА XVI
     
     Что могло показаться хвастовством со стороны Фрикэ. - Удачное переодевание. - Мнение кухарки об яичнице. - Корабль в море. - Заснувший вахтенный. - Корабль, взятый на абордаж двумя португальскими таможенными, которые не были ни португальцами, ни таможенными. - Крепкое пожатие. - Вечно смеющийся Фрикэ перестал смеяться, и дело выходит плохо. - Удар саблей. - Приезд в Суматру. - Небольшой конец в 25 градусов. - Вор у вора дубинку украл. - Ужасное известие.
     
     Хотя Фрикэ, как чистокровный парижанин, не имел ни одного предка гасконца, но его смелое утверждение легко могло показаться невозможнейшим хвастовством. При всей своей вере в изобретательность парижанина Пьер де Галь просто опешил, услыхав слова: "мы завтра едем в Суматру".
     Эта фраза так подействовала на почтенного моряка, что он несколько раз повторил ее себе на сон грядущий, стараясь понять, не было ли тут какого-нибудь иносказания. Но нет, смысл был ясен, слова могли значить только то, что значили:
     "Завтра... мы едем... в Суматру".
     - Завтра... Не через неделю, не через месяц, а именно завтра... И не в Китай, не в Америку, а в Суматру. Так сказал Фрикэ, а если он сказал, то, значит, так и будет. А ведь мы находимся в хижине у дикарей на тысячу метров выше уровня моря. За душой у нас двенадцать голландских франков, одежды - два таможенных мундира. Наконец, со здешними властями мы в ссоре и, как только сунемся в город, будем немедленно арестованы. Но... Фрикэ так сказал, а он на ветер слов не бросает. Может быть, он и сыграет какую-нибудь шутку с этими макаками. Что толку думать об этом... зачем? Утро вечера мудренее. Лучше спать.
     Большинство моряков приучаются засыпать в любое время и при каких угодно обстоятельствах. Пьер закрыл глаза, перестал думать, - и вскоре звучный храп возвестил, что патентованный боцман переселился в область грез.
     Засевшая в голову мысль отпечаталась, однако, в его сознании. Он всю ночь видел во сне воздухоплавательные снаряды, подводные лодки и ручных китов, на спине у которых он плавал по морю в специально устроенной беседке.
     Его разбудил голос Фрикэ.
     - Ну, ну! Вставай, - кричал тот изо всей мочи. - Да ну же, поворачивайся! Давно уже день, сам посмотри.
     Дверь растворилась, и в их скромное убежище весело ворвался солнечный луч.
     Кит, на котором гарцевал во сне Пьер, разом исчез. Моряк открыл глаза, безобразно выругался и подпрыгнул, как на пружине, сжав кулаки и приняв угрожающую позу.
     - Гром и молния! Знать, здесь вся страна населена одними таможенными! Ну что ж! Ну, подходи! Ну!
     Таможенный разразился смехом и сделал антраша, какому позавидовал бы любой артист балетной труппы. Тут только Пьер узнал Фрикэ, переодетого до неузнаваемости. На нем была полная форма португальского таможенного ведомства: темно-зеленый мундир, кепи с назатыльником, кожаный пояс и сабля; к довершению всего, он загримировался при помощи краски, добытой у гостеприимных дикарей, и так искусно, что выглядел настоящим чиновником.
     - Ну, матрос, как ты считаешь?.. Хорошо я переоделся? Если даже ты обманулся, то разве не могу я безопасно идти в таком виде в город?
     - Ничего не понимаю. Нет, я никогда не видал ничего подобного. О плут из плутов!
     - Теперь твоя очередь. Надевай другой мундир - и в путь. Нельзя терять времени.
     - Что выдумал! Хорошо я буду во всем этом! Ни дать, ни взять... музыкант из пожарной команды.
     - Вовсе нет, ты будешь очень хорош с бородой, небритой три месяца. Ты будешь настоящий таможенный старого закала... шершавый, лохматый, не в обиду будет тебе сказано.
     - Нечего делать, надо переодеваться.
     - Иначе нельзя. От этого зависит наше спасение.
     - А если мы встретимся... с другими таможенными, с настоящими?
     - Не бойся. В населенных местах мы покажемся не раньше вечера. Кроме того, раз мы достигнем рейда, то будем в безопасности.
     Разговаривая, Пьер неохотно натягивал на себя мундир. Когда все было готово, бравый матрос обрел поистине грозную наружность, так что Фрикэ почти не пришлось его подмалевывать.
     - Что, если бы меня увидали в таком виде мои старые товарищи с "Молнии!" - бурчал Пьер. - Они приняли бы меня за попугая.
     - Тем лучше. Значит, переодевание очень удачно. Так... хорошо. Остается проститься с хозяевами и на рейд. Нам достаточно оглядеть местность с птичьего полета. Ошибиться нельзя.
     Оба друга и Виктор крепко пожали руки добрым тиморцам и медленно пошли из деревни. Провизии у них было на два дня, и состояла она из пшеничных лепешек, но этого было пока достаточно и не тяжело нести.
     Решительный момент был недалек, и Фрикэ решил разъяснить своему другу опасность, на которую они шли.
     - Пойми, - сказал он, - мы рискуем жизнью.
     - Вот новость! - ответил Пьер. - Рисковать жизнью вошло у нас в привычку со времени отъезда из Макао.
     - Я говорю это для очистки совести, чтобы ты на меня не пенял, если придется сложить буйные головы.
     - Одна моя хорошая знакомая и отличная кухарка говорит, что, не разбив яиц, нельзя сделать яичницы, а она свое дело знает.
     - Я с ней полностью согласен.
     - Я тоже. Постараемся не играть роль яиц... вот и все. А что касается переделки, так это нам не впервой: мы в разных бывали и ничем нас не удивить.
     - И опасность, вероятно, не так велика, как нам кажется.
     - Конечно. Точно так же непривычные люди считают Бог знает чем переезд от Калэ до Дувра, а когда отправляются в Алжир, то пишут завещание. А ведь они нисколько не думают об опасностях, грозящих им каждую минуту, например, о взрыве газа, о несчастных случаях на улице, о падении домов и тому подобном.
     - Или о нападении разбойников, о эпидемиях, пожарах, о сходе поездов с рельс...
     - Да, если все хорошенько сосчитать, то жизнь на земле выйдет не лучше жизни на море...
     - Выходит, что проще вдвоем взять корабль на абордаж, чем уцелеть во время эпидемии холеры.
     - Ах ты, плут! Теперь я понял тебя. Чудесно, сынок. Теперь и я начинаю верить в успех. Если дело только за этим, то мы и вправду скоро поплывем в Суматру.
     - Действительно?
     - У меня нет ни тени сомнения. Как только мы заберемся на корабль, посмотришь, как я ловко скомандую тебе: "Право на борт!"
     Время подходило к трем часам пополудни, когда оба европейца и китаец увидали жалкие хижины, громко именуемые городом Дилли. Разлегшись в гамаках, обыватели с наслаждением предались обычному ничегонеделанию. Лишь несколько человек малайцев, нечувствительных к палящему зною, копошились на самом солнцепеке. Другие, присев на раскаленной набережной рейда, со свойственным их племени азартом предавались игре.
     Фрикэ беглым взглядом оглядел порт и сделал жест, означавший разочарование. На якоре стояло с полдюжины кораблей, принадлежавших американским китоловам и малайским купцам. Дальше шел целый ряд целебесских "прао", постоянно разъезжающих между Купангом, Дилли и Макассаром.
     - Вот несчастье! Ее здесь нет.
     - Кого?
     - Да шхуны, я метил на нее.
     Пьер покровительственно улыбнулся и указал пальцем на море.
     - У этой старой акулы, капитана, есть причины не подходить близко к набережной. Он остановился не на рейде, а милях в двух от него. Видишь, вон там, вдали?
     - Ты думаешь, это она?
     - Да уж поверь мне, старому моряку. Стоит мне раз побывать на корабле, и я его навсегда запомню. Пусть сорвут с меня боцманские нашивки, если это судно не "Palembang*.
     - Хорошо. Лодок здесь много, а господа малайцы с удовольствием нас отвезут. Сейчас ты увидишь, что здесь значит мундир.
     С этими словами Фрикэ принял важную и ленивую осанку, свойственную португальцам в колониях, и сквозь зубы отдал Виктору приказание отыскать лодку и двух гребцов, сопровождая это приказание поистине величественным жестом. В двух шагах стояла толпа малайцев. Они заметили повелительный жест Фрикэ и бросились исполнять требование, переданное им гражданином Небесной империи.
     Пять минут спустя наши приятели, удобно разместившись в туземной лодке, уже скользили по серо-зеленым волнам рейда. Гребцы, полагая, что везут представителей колониальной власти, усердно налегали на весла. Видно было, что господа португальцы умеют внушать почтение.
     Корабль приближался. Пьер не ошибся. Это была голландская шхуна. На корабле, опершись на борт, бодрствовал только один человек, или казалось, что бодрствовал. Фрикэ потрогал свою саблю. Пьер, ни слова не говоря, сделал то же.
     Лодка подъехала к шхуне и остановилась, не замеченная человеком, стоявшим на вахте. Тот как стоял, так и остался.
     - Я пойду первый, - сказал парижанин. - Ты ступай за мной, а Виктор потом, когда мы будем на борту.
     Два друга взобрались на корабль с обычной ловкостью, хотя им порядочно мешали ружья, надетые через плечо, и сабли, болтавшиеся у ног. Перепрыгнув через борт, они стали на палубе с видом неподражаемой важности.
     Пьер два раза топнул ногой о палубу и крикнул своим командирским голосом:
     - Эй! Корабль! Эй!
     Спавший на вахте пробудился и выпрямился во весь рост. Фрикэ прыснул со смеху.
     - Однако твой акцент недурен для португальца.
     - Э, черт, все равно. Язычник проснулся. Примись-ка за него.
     - Знаю.
     "Язычник" был подшкипером "Palembang". Он в смущении сделал несколько шагов вперед, не зная, как ему быть, отвечать по-французски или спросить по-португальски. Положение было щекотливое.
     Фрикэ разрешил затруднение со своей обычной находчивостью. Сделав шаг вперед, он улыбнулся самой обворожительной улыбкой.
     - Как поживаете? - любезно осведомился он. И, не дожидаясь ответа, прибавил: - Мы так себе, ничего, благодарю вас. А наш милый капитан, мингер Фабрициус, в добром ли он здравии?.. В добром, вы говорите?.. Ну, и слава Богу... А мы, как видите, немножко переоделись. Так, фантазия пришла. Костюм только очень неудобен, особенно для дороги. Бедняга Пьер пыхтит, точно воз везет, а меня хоть выжимай - вспотел до невозможности.
     Подшкипер онемел от удивления. Машинально он вложил руку в руку Фрикэ, а тот, по-видимому, был так рад свиданию, что, сжав ее, так и не выпускал.
     - Но, синьор француз... или господин чиновник...
     - Не смущайтесь, дружище. Мы вовсе не чиновники из таможни. Неужели вы все еще нас не узнали? Ведь мы ваши благородные пассажиры. Хоть мы и свалились к вам, как снег на голову, но намерения у нас самые добрые.
     - Теперь я вас узнаю... Но какими судьбами вы здесь и в этом наряде?
     - Мы расскажем вам это завтра или когда-нибудь в другой раз, когда выйдем в море, - ответил Фрикэ, не выпуская руки, которую он сжимал все с большей и большей сердечностью.
     - Но, господа, мы не принимаем пассажиров. Так решил капитан. Принимая вас с Буби-Эйланда, он, как вы знаете, хотел завербовать вас к себе. И если бы вы не исчезли так поспешно, когда приехал мистер Голлидей...
     - Каналья он, этот ваш Голлидей, - перебил Пьер. - Попадись он мне когда-нибудь на узенькой дорожке, я ему многое припомню.
     - Что вам угодно? - спросил подшкипер, не на шутку встревожившись.
     - Чтобы вы поставили паруса и плыли на запад, не слишком удаляясь от десятой южной параллели. Подробности мы сообщим после. Если вам это неприятно, то мой друг согласен вести корабль вместо вас.
     - Что ж, это простой каботаж. Для этого мне даже секстант не понадобится.
     - Господа, - решительно ответил подшкипер, - делайте со мной, что хотите, но я на это не согласен. Капитан на берегу, я один на всем корабле...
     - Браво! - вскричал Фрикэ. - Тем лучше. Дело еще проще. Ну же, командуйте скорее. Я этого требую, я так хочу!
     Это было произнесено тоном, который мог напугать даже человека неробкого десятка.
     Голландец, однако, упрямился.
     - Нет, - крикнул он, стараясь вырвать руку.
     Фрикэ побледнел, светло-голубые глаза его заблестели, как сталь. Он сжал пальцы, и рука подшкипера захрустела, точно в тисках.
     - Слушайте, - заговорил француз, - да поглядите на меня хорошенько. Я не желаю вам зла. Вы взяли нас с острова, а благодарность для меня не пустой звук. Но время не ждет. Нас заставляют так поступать очень важные причины. Повинуйтесь. Повторяю, мы не сделаем вам зла, наоборот. Мы вам заплатим, уверяю вас. Но только, пожалуйста, не сопротивляйтесь, а то - клянусь честью - я разобью вам голову об лестницу.
     Произнеся эту угрозу, Фрикэ так стиснул руку голландцу, что у несчастного посинели ногти. Он вскрикнул от ужаса и боли, поднес к губам свисток и дунул в него. На палубу выбежали четыре малайца с пиками и саблями и кинулись на Пьера, который стоял ближе к ним.
     - Ах вы, гадины! - закричал тот, обнажая саблю. - Прочь оружие, а не то искрошу, как репу.
     Трое замялись на секунду, но четвертый храбро замахнулся саблей на Пьера, который ловко скрестил с ним свою. Сабля малайца со свистом перевернулась и ударила в лоб своего хозяина. Нападающий был оглушен и в ту же минуту получил удар саблей Пьера. С раскроенным черепом покатился он по палубе, мгновенно окрасившейся кровью. Устрашенные беспощадной расправой, остальные малайцы побросали оружие и, протянув руки, стали молить о пощаде.
     Повелительным жестом Пьер велел им выстроиться около люка, а Фрикэ все не выпускал руки подшкипера, который изнемогал от чудовищного пожатия.
     - Я бы мог вас убить, - сказал француз с ужасающим спокойствием, пронзая несчастного взглядом, - но не хочу. На этот раз я прощаю вам ради прошлого. Но при первой попытке причинить нам вред я все позабуду, - и вы погибли. Сколько у вас на борту людей?
     - Одного вы убили. Теперь трое.
     - Европейцев нет?
     - Европейцы все на берегу.
     - Тем лучше. Для этой шхуны достаточно четырех человек, а нас шестеро. Прикажите готовить паруса, а я обрублю канаты. Вы отдадите мне все свое оружие, я сложу его в надежное место. Не надейтесь нас обмануть, мы по очереди будем вас караулить, а вы имели сейчас возможность убедиться, что нас не легко зарезать, как цыплят. Ступайте, - закончил он, разжимая пальцы.
     Укрощенный голландец немедленно повиновался и сделал все, что от него требовали. Английские и голландские шхуны - очень небольшие суда. На них обычно всего две мачты, наклоненные назад, так что они как будто поддаются ветру. Паруса самые простые. Управление такой шхуной требует немногих рук. На ходу эти суда очень быстры, но во время бури довольно ненадежны. По всему видно, что их изобрели американцы, самые безрассудные моряки, какие только есть на свете.
     Паруса на "Palembang" были поставлены очень быстро, благодаря помощи обоих французов которые работали так усердно, что их суконные мундиры лопнули по швам и лишились нескольких пуговиц.
     Подшкипер взял румпель, и Пьер, когда все было готово, взглянул на компас.
     - Ну, теперь все, - прошептал он про себя. - Слава Богу, мы держим путь на Суматру.
     
     
     Через три недели после этого смелого захвата шхуна бросила якорь под 5° южной широты и 105°35' восточной долготы по гринвичскому меридиану, между деревнями Кавур и Крофи на юге Суматры. Она постоянно держалась западной линии, минуя острова Омбаи, Понтар, Ломблем, Солор, Флориду, Сумбаву, Бали и пройдя вдоль Явы от одного конца до другого. Этот конец в 23 градуса был сделан если не быстро, то очень удачно. Не перестававший дуть умеренный попутный ветер позволял судну делать по шести узлов в час что очень недурно даже для тех, кто торопится. Наши друзья торопились, вода и припасы были у них на исходе. Читатели помнят, конечно, что "Palembang", окончив ловлю в Торресовом проливе, прямо прошел к Тимору, не пополнив дорогой припасов. Поэтому экипажу приходилось соблюдать теперь строжайшую экономию.
     Легко понять, как обрадовались все, когда шхуна остановилась в пустынном заливчике, за которым можно было различить в лорнет большую плантацию и десятка два избушек, прихотливо разбросанных по склону холма.
     - Дома! Мы дома! - сказал с волнением Фрикэ, сжимая руку Пьера. - Господин Андрэ... доктор... Странствующие плантаторы... Я дрожу, как ребенок... Еще немного, и я брошусь в море, чтобы поскорее доплыть до земли.
     - Зачем же так, господа, - сказал голландец, смягчившийся за время долгого переезда. - Я снаряжу лодку, плывите лучше на ней.
     - Милостивый государь, - с достоинством обратился к нему Фрикэ. - Вы оказали нам огромную услугу, хоть сначала и не совсем добровольно. Поедем с нами. Хотя друг или, вернее, соучастник вашего капитана и разорил нас, мы все-таки можем вас наградить, если не деньгами, то как-то иначе.
     - Я ничего не хочу и ни в чем не нуждаюсь. Не станете же вы требовать, чтобы я насильно сошел на берег.
     - Разумеется, нет. Напротив. Оставайтесь, если ничего не хотите принять от нас. Прощайте!
     Пять минут спустя два друга уже вступали на давно желанный берег. Они поспешно устремились по торной дороге, которая вела к плантации. Пьер обернулся и увидал, что шхуна на всех парусах выходит в море.
     - Знаешь, а подшкипер "Palembang" провернул, благодаря нам, очень выгодную сделку?
     - Как это?
     - Неужели ты думаешь, что он возвратит корабль хозяину? Вот посмотришь, вор у вора украдет дубинку. Он преспокойно зайдет за припасами в какой-нибудь притон пиратов и начнет разбойничать. Вот будет с носом мингер Фабрициус!
     - Да, действительно, вор у вора дубинку украл.
     Тяжелая калитка ограды, окружавшей большой деревенский дом, отворилась, и двое рослых мужчин кинулись с раскрытыми объятиями к прибывшим.
     - Фрикэ!.. Шалун ты мой!.. Пьер, дружище!..
     - Господин Андрэ!.. Дорогой доктор!..
     - Бедные друзья! Наконец-то!.. И в таком виде... Мы уж и надежду потеряли...
     Фрикэ от волнения едва мог выговорить дрожащим голосом несколько слов. Пьер так побледнел, что это было заметно даже под загаром, и крепко, до боли жал друзьям руки.
     - Мы вернулись одни!.. Нас ограбили бандиты!
     - Мы разорены, господин Андрэ, разорены! Но мы, ей-Богу, не виноваты!
     - Ну что значит денежная потеря в сравнении с ужасным несчастьем, которое на нас обрушилось!
     - Что случилось? - воскликнули Пьер и Фрикэ.
     - Бланш, ваша маленькая подруга, моя приемная дочь...
     - Где она? Что с ней? - прошептал Фрикэ, у которого подкосились ноги.
     - Пропала!.. Ее похитили наши заклятые враги, "бандиты моря"!
     
     
     ЧАСТЬ 2
     РАДЖА БОРНЕО
     
     ГЛАВА I
     
     Не то сигнал бедствия, не то салют, не то канонада. - Пять молодцов. - Малайцы-пираты. - Нападение на корабль, севший на мель. - Неожиданная помощь. - На английской яхте. - План защиты, выработанный парижским гамэном. - Бутылки из-под вина, превращенные в капканы. - Абордаж. - Пятьдесят на одного. - Взорвать ли себя? - Пожар на борту. - Пятеро французов объявляют войну борнейскому радже.
     
     - Ну, право же, это пушечный выстрел.
     - Здесь-то? Помилуй!
     - Да почему же нет?
     - Скорее всего, салют.
     - Кому здесь салютовать.
     - Ну, значит, сигнал бедствия.
     - А может быть, просто гром. Вот и туча; посмотри, какая черная.
     - Не думаю, чтобы гром. Уже одно то...
     Вдали опять глухо прогремел выстрел и далеко прокатился над рекой, окруженной широкой каймой лозняка.
     - Правда, - сказал первый собеседник. - Близ устья стреляют. Звук пушечного выстрела для меня настолько знаком, что я никогда не ошибусь... А ты слышишь этот треск, Фрикэ?
     - Это из митральезы, Пьер, да?
     - Почище митральезы, мой мальчик. Это стреляют из новоизобретенной пушки-револьвера.
     - Да, наша цивилизация отличается. Каких только успехов мы не делаем в деле самоистребления!
     - Да это настоящая битва, - перебил третий человек, до сих пор молчавший.
     - Которая задает мне немало работы, - прибавил четвертый баском с ясно различимым провансальским акцентом.
     - А как вы думали, доктор? Ведь это не по воробьям стреляют. Впрочем, мы скоро все узнаем.
     Это говорил человек, который, по-видимому, был главным в группе.
     - Приготовьте оружие, друзья, - продолжал он. - А вы, ребята, - обратился он по-малайски к двум даякам, которые были гребцами на легкой малайской прао, - приналягте-ка на весла.
     Легкая лодка, несмотря на то, что в ней сидело, вместе с гребцами, семь человек, быстро поплыла по черным волнам реки.
     Пассажиров на лодке, как сказано выше, было семеро, из них четверо европейцев. Они были одеты в одинаковые грубые холщовые куртки со множеством карманов, обуты в крепкие башмаки со шнуровкой и в кожаные штиблеты, прикрывающие панталоны из такого же холста, как и куртка. У всех на голове были белые шапки из бузинной сердцевины, покрытые фланелью - превосходный головной убор, заимствованный у английских солдат индийской армии. Вооружены они очень внушительно: у каждого по короткому дальнобойному карабину, а в желтой кожаной кобуре у пояса - по револьверу крупного калибра.
     Багаж каждого состоял из полотняной сумки вроде тех, что бывают у художников-пейзажистов; сумка обернута каучуковой клеенкой и может выдержать любой экваториальный ливень.
     Вся экипировка доказывает, что наши путешественники - народ опытный и умеют готовиться к далеким экспедициям.
     Один из них, как мы видели, доктор. Это человек очень маленького роста и худой, как щепка. Волосы у него короткие, жесткие, щетинообразные и с проседью; борода подстрижена. Доктору уже исполнилось пятьдесят лет, но он бодр и проворен, почти как юноша. Тело его крепко и закалено во всяких невзгодах, так что он шутя переносит и тропический зной, и болотные испарения, и смеется над холерами и желтой лихорадкой.
     Прежде он служил во французском флоте и считался первоклассным хирургом, но три года тому назад вышел в отставку. Сначала он поселился у себя на родине, в Провансе, в маленьком домике с зелеными ставнями, рассчитывая зажить скромным сельским буржуа, наслаждаясь супом на оливковом масле и марсельскими ракушками, но эта идиллия длилась ровно два месяца. Доктор Ламперриер запер свой домик, заколотил зеленые ставни и отправился сажать капусту... куда бы вы думали? На Суматру, в обществе своего друга Андра.
     Последний руководит экспедицией и составляет разительный контраст со своим другом. Тридцати двух лет, темноволосый, с серьезным выражением бледного лица, он настолько же сдержан, насколько доктор общителен. Его стройные руки и ноги обладают силой, которая, на первый взгляд, как-то даже не вяжется с их изяществом. Ловкость и замечательное умение владеть оружием делают его опасным в неординарных обстоятельствах, хотя он далеко не авантюрист. Это, напротив, джентльмен с головы до ног, чистокровный парижанин в одежде промышленника.
     Приведенный выше разговор достаточно определил личность двух остальных, и нам незачем рисовать портреты Фрикэ - парижского гамэна и бретонца Пьера де Галя.
     Пятый товарищ, до сих пор не раскрывший рта, совершенно черный негр. Ему восемнадцать лет, и европейское платье трещит по швам на его могучих плечах. На умном лице написаны доброта и ребяческая капризность. Этот юный черный колосс, великолепный представитель внутренне-африканской расы, относится к происходящему совершенно безучастно. Товарищи любят его, как братья, и больше ему ничего не нужно. Прао быстро летит, управляемая веслами даяков, европейцы вооружаются, пушка гудит, гул все ближе и ближе, а храбрый юноша невозмутимо развалился на дне пироги с беспечностью отдыхающего черного льва.
     Голос Фрикэ заставил его привстать.
     - Послушай, Князек, - говорит Фрикэ. - Неужели ты не слышишь этого шума? Подтянись-ка получше. Сейчас посыпется свинец. Приготовься.
     Князек, который выше Фрикэ на целую голову, отвечал мягким, музыкальным голосом, свойственным многим неграм:
     - Да, Фрикэ, да... Ты всегда торопишься... Но и я от тебя никогда не отставал.
     - А карабин у тебя заряжен?
     - Заряжен... Да я и без карабина: возьму топор и - ух!.. А не то прикладом...
     - Без глупостей. Знаю я тебя: начнешь колотить как попало, сломаешь карабин и будешь без ружья всю поездку.
     Князек улыбнулся и с наивной гордостью согнул руку у локтя, демонстрируя огромные мускулы, вздувшиеся под блестящей черной кожей.
     - Я всегда могу найти дубину.
     - Ну, это пора оставить. Дубина, юноша, для негров, а ты теперь парижанин.
     - Я всегда делаю так, как ты хочешь. Не правда ли, мсье Андрэ?
     - Не слушай его, Князек, - ласково сказал Андрэ. - Он это ради шутки тебе говорит.
     - О! Ради шутки!
     - Вовсе не ради шутки, - продолжал шутить Фрикэ. - Скольких трудов стоило мне спасти его от рабства, увезти в Париж, воспитывать, а он - дубину! Видно, как волка ни корми, он все в лес глядит...
     - Тише! Будет вам! - остановил его Андрэ. - По местам, неприятель близко!
     Четыре европейца пригнулись и приготовили свои карабины. Река внезапно повернула и стала шире в устье. Показался небольшой мысок, поросший густым лозняком, и глазам европейцев представилось странное и страшное зрелище.
     В пятидесяти метрах от них, не больше как на один кабельтов от берега, неподвижно стоял окруженный облаком дыма небольшой корабль, по-видимому, севший на мель. Время от времени это колеблющееся облако прорезывалось длинной огненной лентой. Раздавался выстрел из пушки и картечь сыпалась на бесчисленные пироги, грозным кругом охватившие судно.
     После каждого выстрела слышался яростный вой. Круг сжимался все теснее и теснее. Через несколько минут неминуемо должен был последовать абордаж, последствия которого были ясны.
     - Черт возьми, - проворчал Пьер де Галь, - почему они торчат здесь, не двигаясь с места?..
     - Что же им делать? - спросил Фрикэ.
     - Я отлично вижу трубу, это пароход. Почему бы им не развести пары? Они разом опрокинули бы этих пиратов, которые, похоже, сейчас в них вцепятся.
     - А если они сели на мель?
     - Дать машине задний ход и сдвинуться с места. Поднять все паруса.
     - Но теперь отлив и ни малейшего ветра.
     - Это ничего не значит. Осторожность необходима.
     - Твоя правда, Пьер де Галь, - поддержал моряка доктор. - А ловко действуют эти малайские пираты! Эта хорошенькая яхта для них просто клад. Они с удовольствием сделают из нее разбойничье судно.
     - Вы говорите яхта, доктор? - спросил Андрэ.
     - Английская увеселительная яхта. Разве вы не видите флага и значка яхт-клуба?
     - Хорошее теперь у нее увеселение, нечего сказать, - заметил Фрикэ.
     Прао близко подъехала к пирогам, на которых сидели нападающие. Ее приближение сначала не вызвало тревоги у малайцев, которые подумали, что это идет подкрепление. Но вот они замечают белые шапки и блестящие карабины европейцев и понимают свою ошибку. Бандиты архипелага поднимают яростный крик и, потрясая длинными мечами, так называемыми "кампилангами", устремляются на утлую лодку с желанием немедленно ее разнести. Но их надежда не оправдывается.
     - Пли! - кричит Андрэ раскатистым голосом.
     Прао извергает огонь, точно вулкан. С обоих бортов сверкают выстрелы, правильные, меткие. Крики торжества сменяются воплями боли и агонии. По временам слышно, как пули впиваются в тело и ударяются о кости. Не проходит полминуты, а уже две пироги вынуждены удалиться. Подъезжают две другие, но и их постигает та же участь. А ружейные выстрелы все продолжаются и все так же мерны и метки, точно на военном учении.
     Укрывшись за бортом лодки, четыре европейца беспрерывно палят, как будто их двадцать человек. Малайцам кажется, что белые не заряжают своих карабинов, а карабины у них неистощимы.
     Два даяка, наклоняясь над веслами, с удовольствием смотрят на истребление своих непримиримых врагов - малайцев. Прао прорывает линию пирог и плывет к кораблю.
     - Пора кончить все это! - вскричал Фрикэ. - Дуло моего карабина так нагрелось, что жжет руки.
     - Намочи его в воде. Я сам так делаю, и мне ничего.
     - Отличная мысль! Вот и легче стало. Мне кажется, что мы окажем англичанам неоценимую помощь, и они должны будут нам поставить мачтовую свечку.
     За лодкой на почтительном расстоянии плывут пираты. Вот уже можно переговариваться с кораблем. Андрэ окликает яхту.
     У борта показывается человек, вооруженный карабином.
     - Бросьте нам канат! - кричит Андрэ.
     Англичанин придумал лучше. Понимая, что взбираться таким путем на корабль и долго и, из-за малайцев, опасно, он быстро спустил им лестницу штирборта. Ее нижняя площадка коснулась воды.
     - Ну, Князек, полезай! - сказал Андрэ.
     Негр собрал доспехи и вскочил на лестницу.
     - Теперь ты, Фрикэ.
     - Готово! - сказал парижанин, одним духом перемахнув через лестницу.
     - Теперь вы, господин Пьер. Доктор, а что же вы?
     Затем он сказал несколько слов по-малайски даякам, которые послушно покинули пирогу. Андрэ остался один. Он приблизился к платформе, встал на нее и сильным ударом ноги оттолкнул пустую лодку, которая поплыла прочь и скрылась из вида.
     Пираты гребут изо всех сил, стараясь настичь Андрэ, но он останавливается на середине лестницы, хладнокровно наводит карабин и стреляет.
     Один за другим раздаются четыре выстрела с промежутком в четверть минуты. Четыре малайца валятся, как снопы. После этого молодой человек, не торопясь, входит по лестнице и, точно в салоне, элегантно раскланивается на палубе с пожилым господином, около которого уже собрались наши французы и негр.
     Малайцы напуганы. Они уходят из-под выстрелов, но не оставляют своего намерения. Они, очевидно, продолжают обдумывать способ захватить лакомый кусочек - английское судно.
     Защитники могут рассчитывать на несколько минут перемирия перед новой отчаянной атакой. Андрэ окидывает яхту взглядом и удивляется, что на ней так мало народу: всего пять человек с седым джентльменом включительно.
     Несмотря на близкую опасность, француз, зная хорошо нравы и обычаи британцев, спешит выполнить необходимую формальность - представляется сам и представляет своих друзей. Англичанин крепко жмет каждому руку и объявляет, что он сэр Гарри Паркер, капитан и хозяин яхты "Конкордия".
     Но пираты близко и долго разговаривать не приходится. Вода пенится от ударов веслами, нужно действовать как можно скорее. Англичанин с большим тактом отводит Андрэ в сторону и передает ему командование, говоря, что очень плохо объясняется по-французски, а это может навредить делу.
     Молодой человек любезно кланяется и благодарит:
     - Хорошо. Мы постараемся оправдать ваше доверие. Господин Пьер де Галь, артиллерия - дело ваше.
     Боцман приложил руку к шапке и встал на свое место. Фрикэ подошел к Андрэ и тихо сказал:
     - Мсье Андрэ, малайцы непременно нападут.
     - Очень может быть.
     - Не поручите ли мне защиту палубы?
     - Как это?
     - Я бы разбросал несколько капканов, о которые пираты порежут себе ноги, как только вступят на борт.
     - Как хочешь. Только делай поскорее.
     - Пошлите со мной двух человек в провиант-камеру. Князек, иди и ты.
     Не прошло десяти минут, как француз снова появился на палубе, таща две корзины с бутылками. За ним с такой же ношей шли его товарищи. Мгновенно ящики были опустошены.
     - Клико № 1... Вермут... Эль завода Брасс и К°. Бор до... Сколько прелестных вещей идут не по назначению!.. Эй вы, бейте все это, не жалейте... Пускай вино льется - чище палуба будет.
     Раздался звон разбитой посуды. Напитки разлились, смешались и потекли по половицам, а осколки бутылок рассыпались по палубе.
     - Еще разок сходим... этого мало. У нас нет иного выхода.
     Второе путешествие за бутылками окончилось быстрее, чем первое, и скоро палуба почти вся была завалена битым стеклом.
     - Вот и капканы готовы, - весело сказал Фрикэ. - Что значит хорошо снабженный погреб: у нас еще осталось чем освежиться после битвы.
     - Эти французы очень храбры и находчивы, - бормотал про себя восхищенный сэр Паркер.
     - Пора, господин Пьер, - сказал Андрэ ровным голосом.
     Линия лодок была уже в одном кабельтове от яхты. Пьер быстро наклонился над двенадцатифунтовой пушкой, заряженной картечью.
     - Первая! - крикнул он.
     На пироги посыпался железный град. Линия нарушилась, и в прорыве показались обломки дерева и тонущие тела.
     Затем раздался залп из ружей. Пьер бежал к другому орудию, пока первое заряжали снова. Треск еще сильнее, и нападающие, не ожидавшие такого приема, воют от злобы и боли.
     Хладнокровие и ловкость защитников яхты уравновешивают их силы с силами неприятеля. Но численный перевес все-таки на стороне последнего. Долго ли может продолжаться битва? Несмотря на понесенные тяжкие потери, малайцы подвигаются вперед. Они переменили тактику и сделали бесполезными и картечницу, и пушку-револьвер. Бандиты вылезли из лодок и плывут, толкая их перед собой, так что выстрелы мало задевают их. По временам из-за лодок появляются головы и сейчас же исчезают; круг нападающих больше не прерывается.
     Вот они близко от яхты. Андрэ хладнокровно подходит к сэру Паркеру:
     - Не замечаете ли вы, сэр, что судно слегка колышется?
     - Да, действительно. Чувствуется прилив. Через минуту мы будем подняты водой. Как жаль, что на яхте совершенно нет угля!
     - Все равно мы не смогли бы продержаться до тех пор, пока разведем пары. Ох, этот штиль!.. Скажите, ваши матросы хорошо умеют управлять парусами?
     - Это все отборный народ.
     - Прикажите готовить паруса. Это необходимо. Мы сделаем последнее усилие отразить абордаж. А там, быть может, поднимется и ветер.
     - Очень хорошо.
     Тактика малайских пиратов особенно опасна для заштилевших парусных кораблей. Если корабль с невысоким бортом, если на нем нет значительной артиллерии и многочисленного экипажа, то он обычно погибает. Пираты окружают его со всех сторон тесной линией, которую легко прорвать, но легко и сомкнуть снова. Они страшны количеством. Каждая пирога с тремя-четырьмя малайцами представляет собой боевую единицу. Потеря одной из них ничего не значит в общей массе, которая настойчиво продолжает надвигаться на корабль. Круг делается все теснее, артиллерия становится бессильна. Наконец пираты вскакивают на корабль с бешенством хищников и ловкостью обезьян, бросаются на защитников и, нередко превышая их число в пятьдесят раз, подавляют их. Таков в большинстве случаев роковой исход атаки.
     Несмотря на проворство и усилия французов, их ружейный огонь заметно ослаб, пока англичане готовили паруса, и осаждающие этим воспользовались. Отвратительный авангард морских демонов вынырнул из воды и устремился на переднюю часть корабля, так как защитники столпились на кормовой части, где на палубе было набросано меньше битого стекла. Держа в зубах кинжалы, пираты карабкались на яхту, цепляясь за дерево своими длинными звериными когтями. При этом они испускали дикие крики, чтобы ободрить плывших сзади.
     Сэр Паркер поднял с пола щепочку, зажег и положил на шпиль. Поднялась тонкая вертикальная струйка синеватого дыма. Ветра не было. Англичанин покачал головой и сказал:
     - Если через две минуты дым не наклонится, мы погибли. Не правда ли, джентльмены, вы не хотите живыми отдаться в руки этих разбойников?
     - Нет... конечно, нет, - послышались крики.
     - Хорошо. Я знаю, что делать.
     Тем временем пираты вторглись на корабль.
     - Ну, ребята, все кончено! - воскликнул Фрикэ.
     Волосы у него растрепались, лицо и руки почернели от пороха.
     Но вдруг победные крики малайцев сменились диким воем от боли. Пираты замялись и подались назад. Ноги у них изрезаны и окровавлены, они наткнулись на битое стекло.
     Задние, ничего не зная, напирают на передних, те падают. Несколько минут стоит невообразимая давка.
     Пьер воспользовался наступившим смятением и повернул пушку, направив ее вдоль палубы. Но он не стреляет: ему жаль последнего выстрела.
     Фрикэ торжествует. Его выдумка удалась.
     - Не радуйся, - говорил ему Пьер, - посмотри лучше на них: передние падают, а задние по ним переходят. Они скоро наводнят всю палубу. Взгляни, их полтысячи наберется.
     - Стреляйте же, Пьер! Чего вы медлите? - кричит Андрэ.
     Картечь проводит кровавую борозду в толпе бронзовых тел. Но брешь в ту же минуту заполняется.
     - По-моему, господа, все кончено, - сказал сэр Паркер, готовясь уйти внутрь яхты с револьвером в руке.
     - Хорошо, сэр, отлично, - ответил Андрэ. - Я вас понимаю. Мы взлетим на воздух, да?.. Так да здравствует Англия и да здравствует...
     - Да здравствует Франция! - докончил почтенный джентльмен.
     Андрэ почтительно снял шапку перед английским флагом, бессильно повисшем на флагштоке. Сэр Паркер прибавил:
     - Мы еще успеем поднять французский флаг рядом с этим. Я тоже хочу отсалютовать благородному знамени вашей родины.
     Вдруг на корабле произошло что-то необыкновенное. Негодяи, которых не смогла остановить уловка Фрикэ, отхлынули назад. Самые храбрые бросаются в море. Что случилось? Откуда-то пришла помощь? Нет. Или, если хотите, да, но только эта помощь хуже нападения. Эта помощь - огонь.
     Палуба яхты горит. По ней текут потоки пылающей жидкости. Это спирт, пролитый по ошибке вместе с вином и зажженный последним выстрелом Пьера.
     Для "Конкордии" нет спасения: на воде - остервенелые демоны, внутри - огонь.
     Заметив свою страшную ошибку, Фрикэ побледнел, как полотно.
     - Господин Андрэ, - воскликнул он в отчаянии, - что я наделал! Я хотел вас спасти и... погубил.
     - Успокойтесь, - перебил его сэр Паркер. - Вы только опередили меня: я сам хотел взорвать яхту.
     - Но я вовсе не хочу быть взорванным. Зачем? Этого не нужно. Мы должны жить.
     - И попасть живыми в руки малайцев, которые предадут нас самым лютым пыткам?
     - Не бывать этому! Говорю вам, что не бывать! Во что бы то ни стало мы должны жить! Вы знаете, как мы сюда пошли!
     - Нет.
     - Так знайте же: по одной важной, священной для нас причине мы ехали объявлять войну борнейскому радже.
     
     
     ГЛАВА II
     
     Фрикэ тушит пожар. - Возобновление военных действий. - Спасены! - "Конкордия" поднята волнами. - Почему так мало экипажа на яхте. - Угля нет. - Фрикэ берется развести пары за один час. - Фрикэ-машинист. - Фрикэ - мастер на все руки. - Похвала, которая не отвечает истине. - Чем на досуге занимаются даяки. - Еще головорезы. - Любопытство антрополога, очень своеобразно понятое.
     
     Фрикэ не был хвастуном. Он просто принадлежал к людям с пылкой фантазией и был мастером выдумывать самые смелые проекты.
     Фраза, которую он произнес сдавленным голосом при виде яхты, попавшей между двух огней, удивила англичанина, хотя его нелегко было удивить.
     "Мы впятером ехали объявить войну борнейскому радже!" При других обстоятельствах сэр Гарри Паркер просто пожал бы плечами и подумал, что перед ним хвастун либо сумасшедший. Но он успел оценить Фрикэ по достоинству. Его поведение во время сражения было безукоризненным. Он продемонстрировал громадную сообразительность и находчивость. То же можно было сказать и обо всех товарищах Фрикэ. Сэр Гарри понимал, что их объединяет общая цель, воодушевляет общее чувство, и допускал, что при таких условиях для пятерых преданных друзей даже невозможное может если не быть, то казаться возможным.
     Уверенность заразительна. Сэр Гарри забыл громадную разницу между монархом, столица которого насчитывает пятьдесят тысяч жителей и который составляет законы целому миллиону подданных, и пятью французами, которые объявили ему войну. Он не только уверовал в этот безрассудный поступок, но даже стал считать возможным его успех.
     И то сказать, разве в новейшей истории Борнео нельзя найти подобного прецедента в лице англичанина Джемса Брука, который в 1841 году сделался саравакским раджой и занимал это место до 1865 года?
     Все это промелькнуло в голове сэра Гарри Паркера, и он ответил парижанину коротким "all right!.." Но Фрикэ уже исчез. Не заботясь о разбойниках, которые с воем плавали вокруг яхты, не думая о тех из них, которые продолжали висеть с внешней стороны борта, парижанин собрал команду и принялся тушить пожар. Были использованы все швабры, какие только нашлись. Из кладовой принесли несколько запасных парусов. Поставили пожарную трубу, герметически закрыли все люки.
     Швабры намочили и разложили вокруг горевшего места, чтобы остановить распространение огня. Фрикэ работал за четверых и все время без умолку сыпал прибаутками, как настоящий парижанин, который способен балагурить даже в минуту крайней опасности.
     - Ну-ка, пожарные, голубчики, поднатужтесь, а то сгорим, ей-Богу сгорим! Ведь вот, право, история: в котел к людоедам не попал, отбоярился, зато угодил в миску со жженкой. Это очень глупо... Эй, Князек, берегись: ноги испортишь. Обуйся-ка лучше. В башмаках ты ходишь очень интересно: вразвалку, совсем как утка... Ну-ка, берись за трубу, качай, да посильнее. Парус, который мы хотим разостлать на полу, нужно сперва намочить... Вот так, ребята, валяй спрыскивай его... Так. Ладно. Ну, теперь расстилайте... Легче, легче!.. Пьер, ты за тот конец, а я за этот... Кто это там барахтается? Господа малайцы? Здравствуйте, почтенные. Обожглись? Ну, что же делать! Вас сюда никто не звал. Сидели бы дома... Хотите - милости просим на перевязочный пункт. Там у нас есть доктор Ламперриер. Он не только зарезать, он и вылечить может... хирург!
     Действительно, из-под мокрого паруса слышны были стоны пиратов, раненных во время последнего залпа и палимых огнем на месте; в удушливой атмосфере носился неприятный запах горелого мяса. Эпилог борьбы был просто ужасен.
     Горящее место накрыли, наконец, двумя сложенными вместе парусами. Пожарный насос действовал отлично, обильно поливая полотно, которое, пропитываясь водою, уплотнялось и преграждало воздуху доступ к огню.
     Пламя понемногу утихло. Но как только опасность была устранена в этом виде, как сейчас же возродилась в другом. Малайцы, уцепившись за борт, терпеливо дожидались окончания тушения, которое продолжалось очень недолго. А увидав, что пожар закончился, они снова поднимают крик и готовятся нападать.
     Европейцев снова ждет бой, отчаянный, беспощадный, - бой до уничтожения.
     - Черт возьми, - кричит Фрикэ, весь промокший от морской воды, но по-прежнему в игривом настроении духа, - ни минуты покоя нет. Это невозможно. Это безобразие. Я властям буду жаловаться. Я мировому жалобу подам.
     И, моментально превратившись из пожарного в стрелка, он берет ружье и быстро заряжает его.
     Андрэ собирается открыть огонь, но вдруг Фрикэ громко вскрикивает от радости.
     - Спасены! Мы спасены! - крикнул он. - Мы не будем ни изжарены, ни убиты! На воздух тоже нам не придется взлететь!
     - Что с тобой случилось? - спрашивает Пьер, целясь в малайца, карабкающегося на яхту.
     Дело объясняется просто. Читатель помнит, вероятно, что сэр Гарри зажег кусок дерева и положил на шпиль. Фрикэ вдруг заметил, что дым, все время вившийся отвесной спиралью, значительно отклонился в сторону, - это и есть причина его шумной радости.
     Да, штиль кончается, это несомненно. По снастям пробегает легкий шелест, паруса надуваются, рангоут скрипит. К довершению благополучия, прилив достигает высшей точки и скоро должен начаться отлив. Флаг развернулся в направлении моря; очевидно, ветер дует от берега.
     Яхта всколыхнулась и сдвинулась с места. Беспокоиться не о чем: паруса давно поставлены. Один из английских матросов хватается за руль, а другой уже бросает лот.
     Видя, что добыча уходит от них, малайцы кричат от ярости. Но ветер достаточно силен, и пассажирам "Комкордии" нечего бояться.
     Пожар окончательно утих. Только палуба немного дымится. Необходимо еще немного поработать насосом, чтобы смыть следы битвы. Рулевой спрашивает у сэра Гарри, куда держать курс.
     - Нам нужно крейсировать около берега и дожидаться сигнала от друзей.
     - Так вы не одни? - спросил Андрэ.
     - Прежде чем отвечать, - сказал англичанин, - позвольте, дорогой гость, засвидетельствовать вам и вашим товарищам глубокую благодарность за неоценимую услугу, оказанную вами. Это моя первая свободная минута, и понятно, что я пользуюсь ей, чтобы исполнить этот приятный долг и сказать, что я вам бесконечно обязан.
     - О сэр, - ответил Андрэ, - вы преувеличиваете нашу услугу. Мы уже достаточно вознаграждены вашим вниманием.
     - Вы не только спасли меня с пятью матросами от ужасной смерти, - продолжал англичанин, крепко пожимая руку Андрэ, - но, избавив яхту от пиратов, вы спасли жизнь многим пассажирам, кроме нас. У меня на земле еще девять человек: подшкипер, машинист с двумя помощниками и пять матросов. Они сошли вчера на берег нарезать красного лозняка для топлива. Им пришлось в бессилии и отчаянии смотреть с берега на нашу жестокую борьбу. Они, как и мы, обязаны вам жизнью. Надо поскорее успокоить их душевные и физические страдания. У них почти нет провизии, а в здешних лесах ничего нельзя найти. На беду, ветер дует к морю. Приходится лавировать, чтобы они могли подъехать к нам на шлюпке. Как жаль, что нет топлива! Несколько оборотов винта - и мы были бы около них.
     Пьер и Фрикэ, трудившиеся, как простые матросы, над уборкой палубы, услыхали эти слова и перемигнулись с хитрой улыбкой.
     - Знаешь, матрос, - сказал старый боцман, - этот англичанин и молодец, и не трус, а только у него ни на грош нет сметки.
     - Я слыхал от старых военных, которые были в Крыму, что все англичане таковы. Храбрые солдаты, превосходные матросы, но ненаходчивы до беспомощности.
     - Матрос!
     - Пьер?
     - Сколько времени тебе понадобится, чтобы развести пары без кусочка угля?
     - Да около часа.
     - Пойди и скажи об этом. Это доставит ему удовольствие.
     - Что ж, отлично. Я знаю, англичанин будет очень рад. Он в таком затруднении, не знает что делать, бедняга.
     - Ну, ступай.
     - Позвольте мне, сэр, сказать вам одну вещь.
     Фрикэ подошел к сэру Паркеру и разом переменил формальный тон парижского гамэна на светское, учтивое обращение.
     - Сделайте одолжение, мой юный друг, - любезно ответил сэр Гарри.
     - Вы сейчас говорили про пары. Я могу исполнить ваше желание.
     - Вы?
     - Да, я, если позволите. Мне нужно две бочки дегтя, пилу и топор.
     - Отлично. А кто будет управлять машиной?
     - Я в этом немного смыслю, спросите хоть у господина Андрэ.
     - Прекрасно. Назначаю вас временно исполняющим должность главного машиниста впредь до возвращения его самого.
     Фрикэ проворно повернулся на каблуках, подошел к Пьеру, и оба принялись разыскивать необходимый материал, как люди, знакомые с корабельным устройством.
     - Вот мы и еще раз выпутаемся из беды, - говорил Фрикэ, роясь в сундуке с плотницкими инструментами.
     - Простое дело! Стоит только выбрать несколько лишних бревен и шестов, распилить их, наколоть дров и намазать дегтем, чтобы лучше горели.
     - О, наша печка жарко разгорится.
     - Мы возьмем зонтики, вееры!..
     Парижский гамэн расхохотался.
     - Этот юноша, - говорил тем временем сэр Гарри Паркер Андрэ и доктору, который со вниманием антрополога разглядывал только что отрезанную голову малайца, - этот юноша положительно необыкновенный человек. Какая ловкость, какая подвижность, какая находчивость! Ни чем-то он не смущается, ни от чего не теряет головы. Наконец, какое замечательное уменье сделать что-нибудь из ничего.
     - Ваша оценка меня радует, ведь и я сам очень люблю Фрикэ. К тому, что вы сказали, вы смело можете прибавить, что у него самое благородное сердце, какое можно только встретить. Виктор Гюйон, или как мы обыкновенно зовем его, Фрикэ, является олицетворением преданности и самоотверженности. Доказательством может служить любой факт из жизни этого скромного героя. Он в полном смысле слова готов отдать душу за ближнего своего. Всякий слабый, несчастный, всякий нуждающийся в защите может смело рассчитывать на его помощь и никогда не получит отказа.
     - Что вы говорите, дорогой господин Андрэ? Я сам вижу это отлично.
     - А о его храбрости, о его мужестве и говорить нечего. В семнадцать лет, будучи круглым сиротой и без гроша в кармане, он решил совершить кругосветное путешествие и совершил. Его путешествие продолжалось менее года, но за это время он успел спасти экипаж паровой шлюпки, погибшей в волнах одной африканской реки, спасти жизнь доктору Ламперриеру, которого вы видите перед собой, и этому храброму матросу, Пьеру де Галю, наконец, выручить из неволи этого молодого негра...
     - А, так вот он кто! Я его знаю: мне приходилось слышать о его подвигах и даже читать.
     - Но это еще не все. В начале нынешнего года он во время плавания в открытом море был лишен свободы одним бандитом, мечтавшим присвоить транспорт китайских переселенцев, которых вез Фрикэ. Молодой человек, однако, убежал из плена вместе с Пьером де Галем. Они проехали на пироге от Луизиадских островов до Буби-Эйланда, где вашими соотечественниками устроен приют для потерпевших крушение.
     - Господа, мне неизвестны причины, побуждающие вас объявить войну борнейскому радже. Каковы бы они ни были, я уверен, что они вполне уважительны и достойны. Я теперь вас знаю, имел возможность оценить вас по достоинству и не сомневаюсь в вашем успехе... Тем более, что у вас теперь есть союзник... Мои деньги, господа, мой кредит, я сам - к вашим услугам. Располагайте мною.
     - Мы можем принять от вас помощь, но только с большими оговорками. Благодарю вас за предложение: оно делает нам честь. Но вовлекать вас в свое дело мы не имеем права. Это предприятие крайне сомнительно и может привести к дипломатическим затруднениям. Мы должны действовать как можно осторожнее и в строжайшей тайне. Менее чем через два месяца в пределах владений раджи может разразиться революция. Даяки, угнетаемые малайцами, естественно, будут нашими союзниками. Произойдут ужасные события. Неужели вы можете участвовать в этом? Даяки, сбросив с себя цепи, не будут знать удержа. А хотите знать, что такое даяки и чем они могут стать? Взгляните на тех двух, что приехали с нами. Обычно эти люди очень смирны, гостеприимны, приветливы, а теперь, посмотрите, разве не похожи они на демонов?
     Сэр Гарри поднял голову, приложил козырьком руку к глазам и сейчас же отвернулся с отвращением, даже почти с ужасом, от картины, которую он увидел на противоположной стороне палубы.
     Как только был потушен пожар и с палубы снят разостланный парус, даяки принялись за довольно странное упражнение, на которое европейцы не обратили сгоряча никакого внимания.
     Увидав трупы пиратов, даяки схватили свои паранчи, или сабли, с которыми они никогда не расстаются, как папуасы со своими реда, и воткнули их крест-накрест в палубу. Потом принялись вокруг них танцевать, и танец, в общем, вышел недурен, замысловат и довольно грациозен. Повертевшись вокруг сабель, они стали подходить к ним, как будто желая взять их, но всякий раз отступали назад, как бы пораженные ужасом. Эта была одна из фигур танца. Наконец они подняли свое оружие и начали друг с другом фехтовать.
     Окончив это вступление, даяки с криком бросились на трупы. Каждый приподнял труп за волосы и очень ловко отсек ему голову. Затем слетела еще пара голов, потом еще и еще, до тех пор, пока все валявшиеся на палубе, ужасные, обугленные трупы не были обезглавлены.
     Затем, как ни в чем не бывало, они сложили из отрубленных голов пирамиду, а трупы выбросили за борт и принялись опять танцевать.
     У каждого было повешено с боку по небольшой корзинке, сплетенной из тростника и украшенной человеческими волосами. Окончив свой балет, они осторожно положили себе в корзину по голове, закрыли крышку и самодовольно посмотрели на белых.
     Как раз в эту минуту мимо отвратительного трофея проходил доктор. Как человек, немало на своем веку поработавший в анатомических театрах, он не почувствовал особенного отвращения при виде этих останков. В нем проснулся инстинкт антрополога, он взял в руки одну из голов и стал ее рассматривать так хладнокровно, как будто это был кокосовый орех.
     Даяки поняли поступок доктора совершенно по-своему. Они вообразили, что белые такие же страстные любители мертвых голов, как и они сами, и с предупредительностью поднесли европейцам каждый по две головы. Противно было видеть, как они, весело улыбаясь, подходили со своими страшными трофеями, держа их за длинные жесткие волосы.
     Вот эта картина и заставила сэра Гарри вскрикнуть от отвращения.
     - Я далеко не нервная дама, - с содроганием сказал он Андрэ, - но согласитесь, что ваши дикари совершенно невозможны. Пожалуйста, велите им убрать эти отвратительные трофеи.
     Менее впечатлительный и более свыкшийся с нравами жителей Борнео Андрэ хладнокровно сказал даякам по-малайски несколько слов. Даяки отошли прочь и преспокойно прицепили драгоценные головы к внешней стороне борта.
     - Так это ваши будущие союзники? Ну, можно смело сказать, что пленниками они утруждать вас не будут. Да и относительно раненых врагов вам не придется беспокоиться: кто раз упадет, тому они уже не дадут подняться.
     - Я, конечно, не стану одобрять эти дикие привычки, - сказал Андрэ, - но согласитесь сами, что мы, цивилизованные люди, не вправе предавать анафеме бедных даяков, которые, во всяком случае, действуют по своему разумению. Оглянемся на самих себя, вспомним факты из собственной истории: разве не поступали мы иной раз несравненно хуже, очень хорошо зная, что это нехорошо, так как не были невежественными дикарями, а считались цивилизованными людьми? Даяки отрезают головы у мертвых врагов, а что делали мы сами во время религиозных войн? А инквизиция? А завоевание Америки? Вспомните подвиги Кортеца в Мексике, Пизарро в Перу: эти неугасимые костры, это огульное истребление несчастных туземцев, систематически продолжавшееся целый век, и все ради обогащения, ради наживы, до которой оказались так жадны "цивилизованные" пришельцы. Куда до таких "великих" людей наивным даякам Борнео, этим невинным любителям мертвых голов! Даяк убивает своего врага, как и европеец, и ни чуть не с большей жестокостью. Не его вина, что он не слыхал никогда о гуманности, о любви к ближнему, о прощении обид. Мы и слышали, да что делаем.
     - Вы правы, я знаю это. Я много хорошего слышал о даяках и единственное, что мне в них не нравится, это именно их неприятная привычка носиться с отрезанными головами.
     - Да, даяки хороший народ. Мы прожили у них полгода и, верите ли, я встретил среди них столько честности, бескорыстия и, - не шутя вам говорю, - сердечной мягкости, что просто удивился. Даяк в высшей степени гостеприимен, он превосходный муж и очень любящий отец. А вот пример его бескорыстия. Когда даяк идет в поход вместе с вечным своим врагом малайцем, он предоставляет своему союзнику всю добычу, довольствуясь одними головами убитых.
     - Но, скажите, на чем у них основан этот безобразный обычай? Нет ли тут какого-нибудь поверья?
     - Да, я думаю, здесь большую роль играет суеверие. Ведь и человеческие жертвы коренились, вообще, в суеверии.
     - А правда ли, как уверяют некоторые путешественники, что у даяков жених подносит невесте в подарок только что отрезанную голову?
     - Крайне сомнительно. Я, по крайней мере, никогда ничего подобного не видал, хотя в прежнее время Лейден, а в новейшее ван Громп и голландский резидент в Голонтало Ридель утверждали это и продолжают утверждать. С другой стороны, это опровергается Теммингом, весьма добросовестным исследователем, и госпожой Идой Пфейфер, знаменитой путешественницей, правдивость которой не подлежит сомнению. Лично я склонен разделять последнее мнение, но не потому, что считаю даякских девиц неспособными принять благосклонно подобный дар, а из того простого соображения, что даякам просто негде взять столько голов, чтобы всякий раз подносить их в подарок своим возлюбленным.
     Свист разведенного в машине пара прервал эту интересную этнографическую беседу.
     Из большого люка появилось лицо Фрикэ, почерневшее от копоти до того, что стало не белее, чем лицо Князька.
     - Я успел на пять минут раньше, чем обещал. Машина готова, сэр Гарри, и я жду ваших приказаний.
     - Хорошо, мой друг. Становитесь на место. Я буду подавать вам сигналы... Рулевой, правь к горе! Лоцман, вперед!
     
     
     ГЛАВА III
     
     Морской разбой как бич индо-малайского архипелага. - Джемс Брук, саравакский раджа. - Гроза пиратов и освободитель Борнео. - Как попали пять французов в устье реки Кагаджана. - Похищение ребенка. - Письмо и гонец. - Тайный поверенный борнейского раджи. - Восстание независимых даяков. - Открытие военных действий. - Яхта "Конкордия". - Молчаливый машинист и болтливый подшкипер. - Размышления доктора Ламперриера о людях с рыжими волосами. - Катастрофа.
     
     Между 95° и 140° восточной долготы по гринвичскому меридиану, от 14-й северной параллели до 10-й южной, на площади в пять миллионов квадратных километров, тянущейся от северного конца острова Люцони к берегам Австралии и от восточного конца Явы в Новой Гвинее, живет и действует целое население хищников. Это настоящие негодяи, вся деятельность которых направлена на то, чтобы жить за счет труженников.
     Этот благодатный край, согреваемый жарким солнцем, орошаемый тропическими дождями, вечно зеленеющий, вечно цветущий, был бы настоящим земным раем, если бы малайские пираты, этот страшный бич для тружеников, не вносили в него беспрестанных грабежей, опустошений, убийств.
     Малайская раса, плодовитая, как саранча, храбрая, хитрая, выносливая, умная и глубоко развращенная, но в то же время не поддающаяся цивилизации в том смысле, как мы ее понимаем, питает неискоренимое отвращение к правильному труду, благодаря которому только и может процветать государство.
     Таким образом, оказывается, что все население больших и малых островов Океании состоит из производителей и грабителей. Первые неустанно трудятся, объединяясь около европейцев, научивших их правильному разделению труда, а вторые отнимают у них львиную долю того, что приносит им труд, и подрывают их благосостояние.
     Нет такого уголка, нет такого заливчика, рифа или лагуны, где бы не укрывались эти коршуны моря. Нет такой глуши, куда бы рано или поздно не заглянула хоть одна ватага демонов и не оставила после себя развалины. Воровство, грабеж, убийство и поджигательство - вот в такой форме понимает социальные отношения чуть ли не треть малайского населения.
     Выше мы уже видели, как они действуют на море; подобные случаи, к сожалению, встречаются сплошь и рядом.
     Несмотря на средства, которыми располагает цивилизация, несмотря на соглашение между всеми европейскими правительствами, вопреки усилиям резидентов всех стран, язва разбоя распространяется, как проказа, все дальше и дальше по архипелагу.
     Кто разрушит, наконец, этот огромный вертеп? Кто успокоит потрясенный край? Чья могучая рука раздавит многоголовую гидру, разнесет этот гнусный флот раз ных джонок и прао? Одним словом, чья рука очистит от разбоя моря и миллионы тружеников избавит от горя?
     Чего до сих пор не могут сделать правительства, того некогда отчасти удалось достичь в Борнео одному человеку. Конечно, это был замечательный человек: Джемс Брук, знаменитый англичанин, сделавшийся саравакским раджой и поколебавший трон самого магараджи Борнео.
     Джемс Брук был один из потомков баронета Уайнера, который при Карле II служил лондонским лордом мэром, то есть городским головой. Родился он в 1803 году; службу начал прапорщиком в индийской армии и отличился в одном сражении, где был тяжело ранен. Расстроенное здоровье заставило его выйти в отставку и он для перемены воздуха поселился в Калькутте.
     Он объехал индо-малайский архипелаг и очень полюбил эти роскошные земли. В эту же поездку он задумал план, исполнением которого и завоевал себе всеобщую известность.
     Джемс Брук поставил себе тройную цель: уничтожить торговлю неграми, положить конец морскому разбою и цивилизовать туземцев. Задача была трудная и не всякому по плечу, но Джемс Брук, по свидетельству современников, обладал всеми качествами, нужными для ее успешного выполнения. Он был холодно-рассудителен, без малейшего признака романтичности, как это ни странно, учитывая необычный характер его предприятия, настойчив и энергичен, как истинный британец. Опорным пунктом он выбрал остров Борнео.
     Сначала он обратился со своим проектом к правительству, но встретил отказ. Тогда, будучи, к счастью, богатым человеком, он снарядил и вооружил за свой счет небольшую шхуну "Роялист". Но он не стал действовать "на ура", не сунулся неосторожно в самое гнездо пиратов, а сначала только крейсировал, двухлетним осмотрительным плаваньем приучив понемногу свой экипаж ко всякого рода случайностям борьбы с дикими. Наконец, в 1838 году он прибыл в Саравак и застал в самом разгаре мятеж против раджи Муда-Гассима. Брук великодушно предложил монарху помощь и совет. Через полтора года восстание было подавлено.
     Тогда-то он объявил всем крупным и мелким хищникам беспощадную войну, которая прославила его имя на малайских островах. Он объехал несколько раз вокруг Борнео, берега которого слыли совершенно недоступными. Иногда под видом мирного купеческого корабля он приманивал ватагу бандитов и наносил ей ужасный урон. Или, притворившись, будто получил сильную аварию, он пускал шхуну тихим ходом, как судно, потерявшее снасти и являющееся легкой добычей. Тотчас же налетали стаи пиратских лодок, но умирающий воскресал и разносил их, безжалостно топя и избивая разбойников.
     Слава Брука росла со дня на день, и флаг его наводил на бандитов моря панический ужас. Жестокая борьба привела, наконец, к цели: остров был успокоен. Тогда Муда-Гассим, в знак признательности за услугу, предоставил Бруку в полное владение саравакский округ, признав за ним титул раджи.
     Истребитель пиратов принял страну во владение в 1841 году и был признан государем не только со стороны борнейского раджи, но и со стороны английского правительства. Его правление было не менее блистательно, чем его поход. Будучи совершенно бескорыстным, он довел свое государство до высокой степени благосостояния. За время с 1841 года до 1851 года население города Саравака возросло с полутора до десяти тысяч душ, а наехавшие из соседних стран эмигранты в такой же пропорции увеличили население деревень.
     Его имя повторялось всеми, а рассказы о его подвигах проникли в самые отдаленные уголки. Дикие даяки, населяющие внутреннюю часть острова, до сих пор почитают его как освободителя своих единоплеменников, которые живут теперь с малайцами наравне, а до прихода смелого англичанина были у них в рабстве.
     С того дня, как имя раджи Брука сделалось грозой бандитов моря, на огромном индо-малайском острове наступило оживление: купец мог спокойно торговать, мореход смело плавал, рабочий мирно копал золотую и алмазную руду, а земледелец перестал бояться за свои посевы.
     Радже удалось разрешить трудную экономическую задачу и уменьшить налоги, которые были сведены к минимуму, давая, однако, в казну огромный доход. Купец платил очень мало, крестьянин вносил всего по одному пикулю риса в год, а рабочий совсем ничего не платил.
     Все эти удачи, разумеется, навлекли на Джемса Брука злобу завистников. На него посыпались всевозможные наветы. Человеколюбивые британцы, которые травят собаками австралийцев и при помощи пушек заставляют китайцев покупать опиум, принялись упрекать его за жестокость, которую он проявил во время войны с пиратами.
     Брук поехал в Англию, без труда оправдался в возведенных на него обвинениях и вернулся в Борнео, где и прожил спокойно до 1856 года. В этом году, при известии о новом поражении Китая английской эскадрой, в Сараваке вспыхнуло восстание, и благодетель всей страны Брук спасся только благодаря поспешному бегству из столицы, причем новый борнейский раджа, племянник Муда-Гассима, завладел всеми его землями.
     Изнуренный лихорадкой, разбитый параличом, без всяких средств к жизни, вернулся он в Англию и едва не умер там с голоду; но, к счастью, у него нашлось несколько почитателей, которые устроили в его пользу митинг и подписку, давшую ему возможность вернуть потерянное состояние.
     Брук умер в Девоне в 1868 году, пролетев светлым метеором и убедительно доказав, что не трудно подчинить цивилизации огромные земли, которые до сих пор считаются недоступными для прогресса.
     Его дело не пережило его. Не нашлось никого, кто поднял бы светильник, выпавший из рук умирающего, и флаг саравакского раджи перестал развеваться на морях Океании.
     С 1869 года по 1880 год, за время, к которому относится наш правдивый рассказ, морской разбой возобновился с новой силой. Но в поведении пиратов стало заметно огромное отличие. Прежде они действовали как попало, вразброд, но с 1878 года они как будто стали повиноваться чьим-то таинственным приказаниям. Какой-то невидимый начальник словно объединил их и ввел среди них дисциплину. С того времени все сколько-нибудь важные операции бандитов направляются чьей-то невидимой рукой. Сведения, сообщаемые пиратам относительно того или другого торгового судна, отличаются удивительной точностью. Много кораблей с богатым грузом попадает в их руки благодаря тому, что пираты начинают следить за ними с момента отплытия и, выбрав удобное место, сосредотачивают против мореплавателей свои силы.
     Операции совершаются всегда в глубокой тайне. Борнейский раджа сидит во дворце, никуда не показываясь и аккуратно два раза в день напиваясь пьяным, вопреки постановлениям пророка. Дела правления он доверяет какой-то неведомой личности в зеленом тюрбане меккского пилигрима, года два тому назад появившейся на острове и завоевавшей полное доверие магараджи. Англичане с соседнего острова Лабоана, лежащего к ее веру от Борнео, высылают время от времени крейсер, который всякий раз возвращается назад с позорной неудачей.
     Дела с каждым годом идут все хуже и хуже, к великой радости бандитов суши и моря, которые не знали такого праздника со дня смерти раджи Брука.
     Таково было печальное положение обширной и некогда благополучной территории в тот момент, когда пятеро французов очутились в устье реки Кагаджан и неожиданно спасли английскую яхту.
     Появление их не было случайностью. Читатель, вероятно, помнит, каким известием были встречены Пьер де Галь и Фрикэ при возвращении на Суматру. Дело в том, что над друзьями разразилось ужасное несчастье. Их приемная дочь Бланш, о которой мы не раз упоминали, стала жертвой катастрофы, быть может, непоправимой: она была похищена прежними соучастниками своего отца, который некогда был бандитом моря.
     Однажды на плантацию явился кули с запиской. Сейчас кули служил матросом на голландском каботажном судне, а раньше работал на плантации и был очень предан нашим странствующим друзьям. Находясь на острове Борнео, он разговорился как-то с одной мулаткой и упомянул Бланш. Мулатка разволновалась и назначила кули свидание на другой день. На свидание она явилась с запиской, которую попросила тайно доставить на плантацию в Борнео. Не имея денег мулатка дала в награду китайцу маленькие золотые часики прелестной работы и скрылась, еще раз попросив действовать как можно осторожнее и быстрее.
     Терпеливый и настойчивый, как все китайцы, и преданный, как собака, кули разыскал корабль, отправлявшийся в тот порт Суматры, около которого находилась плантация, поступил на него матросом и добросовестно исполнил поручение. Записка была от Бланш, оставленной опекуном в Париже на попечении начальницы одного из лучших столичных пансионов.
     Сомнения не было. У китайца сохранились часы, подаренные мулаткой. Эти часы принадлежали Бланш, их подарил ей Андрэ в прежние, лучшие дни; на крышке красовался вензель. Записка была очень коротенькой, в несколько строк:
     
     "Мне представился случай сообщить вам, где я нахожусь. Меня забрали от госпожи Л*** по письму, написанному и подписанному вами. Я думала, что еду к вам, и была очень рада. Из Марселя я выехала в сопровождении одной дамы, которая очень внимательно относилась ко мне всю дорогу. В Борнео меня арестовали, лишив возможности связаться с кем бы то ни было.
     Что я сделала? Что им нужно? Я живу во дворце у раджи.
     Это настоящая крепость. Там же живет один европеец, которого я очень боюсь. Он хорошо знал моего отца, и все-таки я не могу его выносить. Почему они лишают меня свободы, если у них нет дурных намерений? Почему они схватили меня обманом, если действуют из честных побуждений?
     Мне сказали, что я никогда вас не увижу.
     Друзья, помогите мне! Я чувствую, что умру без вас. Помогите мне, если любите!
     Бланш
     
     P.S. Этот человек называет себя здесь Гассаном, но я узнала его настоящее имя: его зовут Венсан Боскарен".
     
     Одно это имя объяснило Андрэ все. Человек, носивший его, был другом и помощником атамана шайки бандитов, разгромленной, но не истребленной капитаном Флаксханом, который потопил своих сообщников в безымянном аттоле у берегов Тимора, искупив этим свои преступления.
     Наши друзья были людьми деятельными и быстро составили план. Андрэ продал за бесценок плантацию на Суматре и, получив наличные деньги, отправился в Сингапур. Там он купил пять английских костюмов и пять превосходных скорострельных карабинов системы Ваттерли-Гинара и присоединился к товарищам в городе Банджермассинге, находящемся на юге Борнео и насчитывающем десять тысяч жителей.
     После первого же путешествия по владениям борнейского раджи французам стало ясно, что освободить девушку одним ударом невозможно. Прежде всего необходимо было связаться с ней, но это было очень трудно, ведь они не знали мулатки, переславшей письмо. Приходилось хитрить, тянуть время, выжидая благоприятного случая, а пока что тщательно скрываться, чтобы не возбудить подозрений.
     Как раз в это время начались волнения среди независимых даяков из-за того, что раджа вздумал обложить их налогами, от которых они до сих пор были освобождены. Андрэ быстро сообразил, что этим можно воспользоваться и в то же время помочь угнетенным. Не медля ни минуты, он отправился в глубь острова, проник в центр движения и ловко раздул первое пламя мятежа. Знание малайского языка дало ему возможность призвать восставших к крестовому походу против борнейского раджи. Даяки, видя, что в их судьбе принимают такое большое участие европейцы, стали мечтать о возвращении героических времен раджи Брука. Их природная храбрость проснулась, они решились даже напасть на регулярные войска магараджи и нанесли им несколько ощутимых поражений.
     Возвращаясь из похода, наши французы встретили яхту и помогли ей выйти из опасного положения.
     Сэр Гарри Паркер, богатый человек и страстный любитель морских путешествий, ехал в гости к своему брату, губернатору острова Лабоана. Для британца такое путешествие все равно, что небольшая прогулка. Сэр Гарри преспокойно отплыл из Глазго в Океанию, как будто ехал не дальше Ниццы, с той лишь разницей, что на яхте обыкновенные сигнальные пушки были заменены двумя орудиями системы Витворта и двумя револьверными пушками Гочкисса. Превосходно построенная и приспособленная к далеким путешествиям, яхта отлично выдержала испытания.
     Длина ее была сорок пять метров, ширина восемь, а водоизмещение пятьсот тонн. На яхте был установлен паровик в 75 лошадиных сил, и она могла увезти восемьдесят тонн угля. "Конкордия" передвигалась со средней скоростью десять узлов в час, расходуя четыре тонны топлива в день.
     Но хозяин этого прекрасного корабля, будучи любителем маневров с парусами, пользовался паром только при штиле или при встречном ветре. У яхты были прямые паруса на фок-мачте и косые на грот- и бизань-мачтах. Она почти постоянно ходила под парусами и демонстрировала превосходные морские качества.
     Прельстившись, как некогда Джемс Брук, роскошной природой Борнео, сэр Гарри задумал обзавестись там плантацией. Его тешила мысль устроить поселок в подобном месте. Жизнь полуплантатора, полусолдата была по душе предприимчивому англичанину. Он решил объехать вокруг острова, чтобы отыскать подходящее место. Во время этого плавания он сел на мель в устье реки Кагаджана. Что было затем, мы уже рассказали...
     Пираты скрылись. Яхта, идя под небольшими парами, медленно маневрировала около берегов под руководством капитана, который стоял рядом с рулевым, держа превосходную морскую карту. Лот показывал незначительную глубину, и подходить ближе к берегу было опасно. Англичанин велел поднять пары в двух кабельтовых от берега и выстрелить из пушки. Дым еще не успел рассеяться над рекой, а над лозняком уже взвился белый флаг.
     Сэр Гарри чрезвычайно обрадовался этому сигналу, сопровождавшемуся, кроме того, ружейным выстрелом.
     - Слава Богу, - сказал он, - наши не умерли!
     Вскоре от берега отплыла большая, тяжело нагруженная шлюпка, в которой сидело девять человек, и беспрепятственно подъехала к яхте. Устье реки было очищено, шайка бандитов вернулась в свою берлогу. Пассажиры шлюпки, укрывшись в густом лозняке, в бессилии смотрели на жестокую борьбу и теперь с криком "ура" полезли на борт яхты, торопясь увидеть тех, чья неожиданная помощь решила исход боя.
     При всей британской выдержке сэр Гарри не мог скрыть своего удовольствия. Подшкипера он встретил крепким рукопожатием, а матросов, которых не надеялся увидеть живыми, приветствовал ласковыми словами. Все поздравляли друг друга, и только машинист, длинный, угловато сложенный мужчина с грубым лицом и козлиной бородой, не принял участия в общей радости. Сделав неловкий поклон, он положил за щеку новую щепотку табака и, ни слова не говоря, стал спускаться по лестнице в машинное отделение.
     - Почтенный мистер Кеннеди не словоохотлив, - сказал, улыбаясь, сэр Гарри. - Впрочем, я мало его знаю. Он всего две недели на яхте, и то из-за болезни моего машиниста-англичанина, который не смог ехать дальше, Янки все-таки хороший народ, несмотря на то, что с виду нередко бывают чем-то средним между лошадью и крокодилом, что и сами сознают.
     Насколько неприветлива была внешность машиниста, настолько же был любезен и внимателен подшкипер. Его предупредительность граничила с назойливостью, а странная манера коверкать английские слова и непонятные фразы, отдававшие не то Италией, не то Провансом, через несколько минут успели внушить мнительному Андрэ смутное подозрение. Что-то лживое было в голосе, в интонации и во всей фигуре подшкипера.
     Доктор, который сам был марселец, слушал и ничего не мог понять в этом наборе удивительных звуков. Наконец он не вытерпел и сказал со своей обычной прямотой:
     - Вот что, земляк, нечего нам ломать прекрасный язык Шекспира; я француз и вдобавок марселец. Давайте говорить на нашем наречии, ведь вы, если не ошибаюсь, тоже родом из окрестностей Каннебьера.
     - Синьор Пизани генуэзец, дорогой доктор, - возразил сэр Гарри. - Поэтому вы и приняли его за марсельца.
     - Он такой же генуэзец, как и мы с вами, - хотел было ответить доктор, но вовремя удержался и мысленно прибавил: "Голову даю на отсечение, что он чистокровный моко".
     - Я очень рад встрече с синьором Пизани, - продолжал англичанин. - Раньше у меня не было подшкипера, был только боцман.
     Доктор поклонился с серьезным видом, а мнимый генуэзец с бесконечными поклонами удалился в свою каюту.
     Андрэ остался наедине с флотским хирургом. Вошел Фрикэ, сдавший паровик машинисту. Он был черен, как негр, и мокрый, точно из бани.
     - Фу! Вот жара-то! - сказал он, садясь рядом с друзьями. - Слава Богу, отработал. По правде сказать, я очень рад, что моя смена закончилась. А уж мой преемник - батюшки светы, что за голова. Медведь медведем. Вошел, глянул важно, свысока, словечком меня не удостоил и, повернувшись спиной, преспокойно встал на мое место. Честно говоря, я к такому обращению не привык, и мне очень хотелось плюнуть ему в бороду. В прежнее время я так бы и поступил. Но с тех пор, как я сделался джентльменом, я научился держать себя как следует.
     - Ах ты, шалун! - сказал доктор, которому всегда ужасно нравилась веселость Фрикэ.
     Мысль о подшкипере преследовала его неотвязно, и он снова заговорил о нем:
     - Это последнее дело, коли провансалец скрывает свое происхождение. Как все рыжеволосые люди, моко бывает или очень хорошим человеком, или дрянью.
     - Я с вами совершенно согласен, - ответил Андрэ, - он не итальянец. Я знаю этот язык, как свой. Я изучил все его наречия, в частности и генуэзское. Все они различаются произношением некоторых слогов. Прежде мы не стали бы обращать на это внимания, но на этот раз будем осторожны.
     - Но где я видел это лицо? - продолжал размышления доктор. - Наверняка могу сказать, что я не в первый раз имею удовольствие лицезреть этого молодца. Я ведь много повидал на свете. Синьор Пизани молод - лет, так, тридцати двух. Темная кожа, черные волосы, борода клинышком, вздернутый нос, - ничего особенного. Но что в нем удивительно, так это светлые глаза. Эта аномалия должна была поразить меня и прежде. Ну, после увидим.
     Человек, так взволновавший доктора, был приглашен к завтраку, который сэр Гарри устроил в честь пассажиров. Разговор, разумеется, зашел об утренних событиях, и сэр Паркер, еще раз в теплых выражениях поблагодарив французов, повторил им свое предложение относительно союза.
     - Что бы ни случилось, господа, я ваш душой и телом. Ваши друзья будут моими друзьями, я буду биться против ваших врагов. Ваше дело достойно благородного человека, и правительство не отвергнет меня за то, что я приму в нем участие. Завтра утром мы соберемся на первый военный совет.
     Но этому великодушному намерению не суждено было осуществиться. Помешала непредвиденная катастрофа.
     Пятеро друзей, которых сэр Гарри не хотел разлучать, отлично выспались в салоне, превращенном в спальню. Они поднялись с рассветом и, одевшись, тотчас пошли к хозяину, как и было условлено.
     Андрэ постучался в дверь капитанской каюты, но, к своему удивлению, не получил ответа. Стукнул посильнее, опять ничего. Он силой попробовал открыть дубовую дверь, но та не поддавалась; видимо, была заперта изнутри. Обеспокоившись, молодой человек спросил у матросов, не видели ли они сэра Гарри.
     Получив отрицательный ответ, он побежал к подшкиперу. Тем временем Пьер де Галь барабанил в дверь изо всех сил. Удары были слышны по всему кораблю.
     Прибежал плотник с топором. Дверь выломали. В комнате не было заметно никакого беспорядка. Окно раскрыто, а кровать занавешена плотным пологом. Доктор вбежал первый, отдернул полог и долго не мог прийти в себя. Сэр Гарри Паркер неподвижно лежал на кровати с пеной у рта.
     Тело успело уже остыть и закоченеть...
     
     
     ГЛАВА IV
     
     Подозрения. - Кому выгодно преступление? - Перетянутый флаг. - Нарушение карантинных правил. - Нечто о нравственности синьора Пизани. - Почему яхта "Конкордия" едва не сделалась добычей пиратов. - Открытие тайн. - Убийство капитана и его матросов. - Приказ атамана. - Пример неуязвимости. - Синьор Пизани переживает несколько скверных минут. - Щедрость атамана. - Царь ночи.
     
     Хотя смерть давно уже сделалась для французов привычным зрелищем, но на этот раз они невольно вскрикнули от удивления, смешанного с ужасом.
     И было чему удивиться, о чем пожалеть. Благородный, великодушный человек, неустрашимый путешественник, джентльмен с головы до пят, которого наши друзья успели оценить в это короткое время, - этот человек еще вчера был здоров, а сегодня лежал перед ними холодным трупом.
     Сэр Гарри встретился с ними в минуту опасности, когда люди поневоле теснее сближаются между собой, и они смотрели на него, как на друга.
     Он мертв, это было очевидно, но они долго не хотели признать совершившегося факта.
     - Доктор, - спросил упавшим голосом Андрэ, - нельзя ли что-нибудь сделать? Ведь он не совсем умер? Скажите, не совсем?
     Старый хирург принялся за осмотр бездыханного тела. Он ощупал грудь, выслушал сердце, тщательно осмотрел глазные яблоки, поднес свечку к радужной оболочке и, отступив на шаг, печально покачал головой.
     - Все кончено! - прошептал он. - Наука бессильна. Сэр Гарри мертв уже более четырех часов.
     Андрэ, Фрикэ и Пьер де Галь молча обнажили головы, а подшкипер предался шумной демонстрации преувеличенного горя.
     Он осыпал покойника словами любви и привязанности. Он в нем терял, оказывается, единственную поддержку, терял благодетеля, отца, и все эти причитания подшкипер сопровождал громким плачем и рыданиями, что составляло странный контраст с безмолвным и почтительным горем французов.
     Потом, словно не имея больше сил смотреть на труп своего дорогого капитана, подшкипер стремительно выбежал из каюты и начал метаться по палубе, словно помешанный.
     Когда он уходил, доктор внимательно поглядел ему вслед.
     - Смерть наступила очень быстро, - сказал доктор медленно. - Но страдал он ужасно, хоть и недолго. Он умер не от легочного паралича, за это я ручаюсь. Вскрытие мозга открыло бы нам причину смерти, но для чего? Он умер, и его не воскресишь... С другой стороны, вскрытие могло бы показать, что он был жертвой преступления...
     - Преступления?! - вскричал вне себя Андрэ. - Что вы говорите?
     - А что? Я ведь не утверждаю, а только строю предположение. Не имея патологических данных, почему не поискать токсикологических? Вспомните, мой друг, что мы находимся в классической стране смертоносных ядов...
     - Но... какая же могла быть цель?
     - Цель? А вы забыли юридическое правило: "Ищи, кому это выгодно".
     - Так-то так, но я не вижу, кому из команды может быть полезно это преступление.
     - Мы никого здесь не знаем. Сам сэр Паркер совсем недавно познакомился с некоторыми из находящихся на яхте... Для людей бессовестных этот кораблик представляет лакомую добычу.
     - Мы готовы защищать яхту от внутренних врагов так же, как и от внешних.
     - Подождите, может, еще и придется.
     - Доктор, вы меня пугаете. Быть может, первый раз в жизни я испытываю страх. Наша жизнь принадлежит не нам. Наконец, как вы можете предполагать преступление, если дверь в каюту была так крепко заперта?
     - А открытое окно?
     - Такая проныра, как подшкипер, легко мог пролезть в него, - тихо перебил Фрикэ.
     - Именно это я и хотел вам сказать, - продолжал доктор. - Вы говорите, мой друг, что наша жизнь нам не принадлежит. Знайте же, что оставаться здесь очень опасно. Нужно как можно скорее сойти на берег. Поверьте моему предчувствию. Главное, пусть никто ничего не ест и не пьет на яхте. Что касается покойника, то я чувствую, что со временем мы узнаем тайну его смерти и, идя к своей цели отомстим и за него.
     Пятеро друзей вышли из каюты, не прибавив ни слова, собрались в дорогу и потребовали от шкипера, как от временного капитана, немедленно высадить их на берег. Это неожиданное решение, видимо, изумило синьора Пизани.
     - Помилуйте, господа, зачем это? Для вас здесь ничего не изменилось. Я считаю долгом чести продолжать дело покойного капитана. Вам известно, какие у него были планы. Я их осуществлю. Мы слишком вам обязаны, чтобы отпустить таким образом... Ваши враги - наши враги... В память о сэре Паркере мы добьемся для вас справедливости, хотя бы для этого пришлось перевернуть вверх дном весь остров.
     Андрэ остановил этот порыв, быть может, вполне искренний, и вернул синьора Пизани к действительности.
     - Мы благодарны вам за предложение, - сказал он, - но принять его решительно не можем. Вы забываете, что у сэра Гарри есть родные, есть наследники. У него брат губернатором в Лабоане. Яхта по закону принадлежит ему, а вы только хранитель. Распоряжаться ею в чьих бы то ни было интересах вы не имеете права. Поэтому спустите-ка лучше шлюпку. Мы без труда отыщем на берегу прао, которая довезет нас до голландской резиденции.
     Но синьор Пизани все-таки продолжал уговаривать французов остаться на яхте и делал это так настойчиво, что снова разбудил в них сомнение. Потребовался энергичный протест, чтобы заставить итальянца согласиться на их высадку. Возможно, что аргументом был и тот внушительный арсенал оружия, которым располагали наши друзья.
     Они сели вместе со своими даяками в лодку, которая быстро поплыла к берегу. Через полчаса они скрылись в непроходимой гуще прибрежного лозняка.
     
     
     Прошла неделя. Яхта "Конкордия" с перетянутым флагом и желтым вымпелом на грот-мачте, означавшим, что на корабле заразная болезнь, бросила якорь в открытом море около порта Борнео.
     Вокруг яхты засновали многочисленные прао и тяжелые сампаны малайцев, но все они быстро отъезжали прочь, завидев карантинные знаки, так как боялись общения с зараженным судном, за что на них могли наложить карантин. По правилам карантина "Конкордия" должна была оставаться в море впредь до особого разрешения. Припасы и воду она могла получать только издали, с помощью особых понтонов, относительно которых были установлены определенные предосторожности.
     Всякие связи с яхтой были строго запрещены под страхом сурового наказания.
     Наступила ночь, одна из тех равноденственных ночей, когда земля бывает сплошь окутана душным туманом, насыщенным болотными испарениями. Темнота была непроглядная, как бездна. Несмотря на строгость санитарного надзора, введенного раджей по настоянию европейских резидентов, от берега отчалила большая прао с многочисленным экипажем малайцев и бесшумно поплыла через рейд к кораблю, который словно дремал на неподвижных волнах. Весла у лодки были обернуты материей, туземцы осторожно гребли, и ни единый звук не выдал ее движения. Лодка подъехала к яхте, отыскав ее, несмотря на темноту. Раздался свист, похожий на шипение разозленной змеи. На этот таинственный сигнал с борта яхты ответил чей-то голос. Последовал обмен какими-то бессмысленными словами, означавшими, вероятно, пароль. Затем с корабля бросили трап.
     Один из сидевших в прао поспешно полез на яхту и был встречен человеком, в котором по акценту нетрудно было узнать Пизани.
     - Атаман с тобой? - спросил он с тревогой.
     - Может быть, - уклончиво ответил незнакомец. - Атаман везде. Его глаз пронизывает темноту, его ухо слышит все... Исполнен ли его приказ?
     - Да, и скольких трудов это стоило! Пришлось совершенно изменить первоначальный план: в самую решительную минуту нелегкая принесла пятерых безумцев, которые перебили четвертую часть наших.
     - Какое нам дело до убитых! Цель достигнута - вот все, что нам нужно. Атаман будет доволен. Что ты сделал? Рассказывай, да покороче. Атаман хочет знать.
     - Засада была приготовлена близ устья Кагаджана. Наши малайцы, спрятавшись в прибережном лозняке, спокойно поджидали яхту. Я завел ее в ил, так что понадобился пар, чтобы съехать с мели. Но я заранее подстроил так, что угля на корабле не оказалось, и убедил капитана послать большую часть людей на берег за топливом. Он согласился и остался с пятью матросами. Таким образом мне удалось ослабить яхту и сделать ее защиту почти невозможной. Все шло отлично. Наши уже хотели пойти на абордаж, как вдруг, откуда ни возьмись, подъехали на прао пять французов, вооруженных смертоносными карабинами. Наши малайцы были отброшены, а ведь это были самые храбрые бандиты архипелага.
     - Уж и храбрые! Убежали от пятерых французов! - сказал неизвестный с презрением.
     - Ах, ты не видал их, потому и говоришь. Они стреляли, как будто их целый полк, и пробились к яхте. Посмотрел бы ты, что они делали на борту. Все им оказалось знакомо: и маневры с парусами, и морская стратегия, и артиллерия, и машина. Бой принял ужасные размеры. Я все время смотрел с берега и до сих пор не могу без ужаса вспомнить. Не переставая сражаться, они ухитрились развести пары и сдвинуться с мели. Атака была отбита. Малайцы удалились, а мы должны были вернуться на борт, чтобы не возбудить подозрений. Но так как мне было приказано завладеть яхтой во что бы то ни стало, то приходилось действовать быстро и решительно. Выбора у меня не было... и сэр Гарри Паркер скоропостижно умер на следующую ночь.
     - Ты его убил? Отравил?
     - Разве в таких вещах признаются? Умер, и конец.
     - Хорошо.
     - Я принял командование, оно перешло ко мне по праву, и привел яхту сюда.
     - А куда делись матросы?
     - А ты разве не заметил флага на грот-мачте?
     - Заметил, но при чем тут английские матросы?
     - Как при чем? Флаг на грот-мачте - это значит, что на яхте желтая лихорадка.
     - Желтая лихорадка?
     - Ну, все равно, какая-нибудь другая болезнь.
     - Не понимаю.
     - Да что с тобой сегодня. Чего тут не понимать!
     - Да говори же. Я здесь за атамана.
     - Это видно: ты что-то очень мной командуешь, я этого не люблю.
     - Говорят тебе, рассказывай поскорее. Может быть, придется скоро ехать.
     - Вот почему я наложил на себя карантин. Захват яхты с помощью малайцев должен был скрыть настоящих виновников. Нужно было сделать так, чтобы власти не знали, что корабль достался европейцам. Если бы нападение удалось, все было бы шито-крыто. Англичане были бы перебиты все, кроме меня и Джима Кеннеди. Из малайцев мы составили бы новый экипаж и спокойно принялись за свои дела, обладая превосходным судном, которое ничего бы нам не стоило, но дало тайное господство над всем архипелагом. Но когда была отбита атака и сэр Паркер умер, пришлось устранять матросов одного за другим, чтобы здесь заменить их своими людьми. К счастью для нас, на яхте началась желтая лихорадка и... одним словом, все они умерли, кроме превосходного Джима Кеннеди. Последние двое были нам нужны для управления кораблем, и, представь себе, они прожили до того момента, как мы бросили якорь.
     - Они умерли... как сэр Паркер или вроде того...
     - Разумеется.
     - А с ними, конечно, французы?
     - Увы, нет.
     - Клянусь бородой пророка, это невозможно!.. Неужели ты их пощадил?.. Они должны умереть. Это необходимо для нашей безопасности.
     - Поздно хватился.
     - Почему?
     - Потому что их нет на яхте. Они, должно быть, давно в Банджермассинге, под защитой голландских властей. Им, впрочем, не нужна защита - они сами отлично умеют постоять за себя.
     - Их нужно было удержать всеми мерами.
     - Да они скорее взорвали бы судно, они были сильнее. Я вынужден был их высадить, не дав отведать своего зелья.
     - Хорошо. Эти французы все равно осуждены. Они умрут.
     - Это все, что ты хотел мне сказать?
     - Нет, я должен сообщить тебе секретные приказы. Пойдем в каюту и поговорим потихоньку. Не беспокойся насчет людей, которые со мной приехали: они составят твой новый экипаж. Это шестьдесят отпетых негодяев, с которыми, если захотеть, можно покорить весь остров. Они, должно быть, уже расположились на борту.
     В роскошно меблированной столовой, которая примыкала к бывшей каюте несчастного сэра Гарри, горела лампа. Синьор Пизани сел на диван, над которым была развешана богатая коллекция холодного и огнестрельного оружия и знаком пригласил собеседника занять место напротив.
     Это был мужчина лет тридцати пяти, среднего роста, но очень хорошо сложенный. Одет он был по-европейски, но грубое лицо с хитрым выражением с первого же взгляда обличало в нем малайца. Впрочем, он был не чистокровный малаец, а метис, - одна из тех помесей, в которых смелость, сила и мужество белого человека смешиваются с хитростью, жестокостью и низкими инстинктами азиата.
     По-английски он говорил очень правильно, что еще больше оттеняло безобразный выговор итальянца, или псевдоитальянца. По временам прибывший так пронзительно смотрел черными глазами на синьора Пизани, что тому делалось жутко.
     - Вот приказ атамана, - заговорил метис, вытаскивая из кармана толстую желтоватую бумагу, исписанную шрифтом, и развертывая ее на столе.
     Синьор Пизани мельком взглянул на бумагу и состроил недовольную гримасу.
     Документ был составлен удивительно ловко, лаконично и точно.
     - "Капитан "Морского Властителя"...
     - Это что еще за "Морской Властитель"? Что это значит?
     - Это новое название корабля. Разве можно было сохранить прежнее? "Конкордия" - согласие. Бандитам моря это показалось бы диким. Ну, так слушай же: "Капитан "Морского Властителя" выйдет в море в два часа утра. Он направится к острову Баламбангангу и будет крейсировать в его водах до нового распоряжения".
     - Только? - спросил синьор Пизани.
     - Пока только, - холодно ответил метис.
     - А кто мне сообщит дальнейшие инструкции?
     - Приказы?.. Я.
     - У тебя, стало быть, есть полномочие?
     - Увидишь. А пока повинуйся.
     На лице итальянца появился румянец и тотчас же уступил место бледности.
     - Кто же здесь командует?
     - Капитан, - холодно ответил метис.
     - Капитан - я.
     - При одном условии: повиноваться слепо, без рассуждений, а не то...
     - Что тогда?
     - А не то придется вернуться на прежнее место.
     - Ты говоришь вздор. Выслушай меня хорошенько. Мне надоело быть рабом. Как бы ни было мне хорошо в материальном отношении, это не заменит мне независимости. Я хочу быть свободным! К отплытию можно приготовиться через час. Но корабль пойдет туда, куда я захочу. Он мой. Я слишком дорого за него заплатил, хотя пролитая кровь и не тревожит меня. Слушай: на яхте находится миллион золотом. Это карманные деньги прежнего капитана. Возьми себе половину, а я другую. Если ты согласишься, я высажу тебя на цивилизованную землю...
     - А если не соглашусь?
     - Тогда я размозжу тебе голову! - вскричал синьор Пизани, и дуло револьвера прикоснулось ко лбу метиса.
     - Этого нельзя! - сказал чей-то насмешливый голос.
     Отворилась дверь спальни, и на пороге появился человек среднего роста, с блестящими глазами, с бородой и волосами цвета воронова крыла и с невероятно бледным лицом. На голове у вошедшего была надета зеленая чалма.
     - Атаман вездесущ! Атаман всеведущ! - сказал вдохновенно метис, с каким-то фанатизмом глядя на человека, появившегося так необычайно.
     Пизани понял, что погиб. Но он был человек решительный, и, ни минуты не колеблясь, в упор выстрелил в метиса.
     Пуля раздробила череп, и брызги крови полетели на обои. Не успело тело упасть на пол, как убийца обратил свое орудие против человека в зеленой чалме и выстрелил ему в грудь.
     - Итак, мои цепи разбиты, - закричал он торжествующим голосом.
     - Пока еще нет, - сильным голосом возразил атаман, бледное лицо которого появилось из дымного облака и стало еще бледнее, чем при появлении на пороге.
     Пизани окаменел от изумления, но попытался выстрелить в третий раз. Однако не успел. Человек, обладавший такой странной неуязвимостью, протянул руку и, словно железными клещами, схватил руку убийцы, державшую револьвер.
     Итальянец чуть не закричал от боли.
     - Дурак! Надо было стрелять в голову. Ты убил бедного Идрисса... Эта шутка могла бы дорого тебе обойтись, тем более, что преданные люди теперь редкость.
     На выстрелы сбежались люди и столпились у дверей. В толпе выделялся громадным ростом американец-машинист.
     - Джим! - позвал его метис, под которым бился Пизани, точно пойманный зверь.
     - Я здесь, атаман! - ответил машинист с почтительностью, которая шла в разрез с его обычной бизоньей грубостью.
     - Возьми этого джентльмена. Свяжи его поаккуратнее, чтоб не было больно. Так, хорошо. Теперь положи его на диван и ступай к машине.
     - Слушаю, атаман.
     - За сколько времени можно развести пары?
     - Через четверть часа. Печи затоплены.
     - Хватит ли дров, чтобы доехать до угольного склада на Баламбанганге?
     - Обойдусь как-нибудь.
     - Хорошо; когда будет готово, скажи мне.
     - Слушаю, атаман.
     Машинист повернулся, чтоб уйти. Атаман жестом остановил его и пригласил за собой в каюту покойного сэра Гарри, посередине которой стоял раскрытый сундук, наполненный золотыми монетами.
     Джим остановился и впился глазами в это богатство. Он был ослеплен.
     - На, возьми... сегодня день раздачи жалованья.
     - Атаман!
     - Да поскорее... Клади в шапку и уходи... И позови ко мне боцмана, пусть он велит отнести этот сундук на палубу и раздаст людям все, что в нем есть.
     Приказание было исполнено очень быстро, и человек в зеленой чалме остался наедине с капитаном.
     - Теперь, синьор Пизани, - сказал он, - поговорим по душам... Вы обязаны мне решительно всем, и вы этого не забыли. Вы - висельники; я избавил вас от петли, когда она уже была захлестнута на вашей шее. Далее, сделав вас поверенным своих планов, я осыпал вас благодеяниями и стал делиться всем, что имею. Благодаря мне, вы должны были скоро разбогатеть, как набоб, и сделаться могущественным, как султан. Что я взамен этого от вас требовал? Много ли? Я требовал от вас только слепого повиновения моим приказаниям, преданного служения общему делу, по окончании которого каждый из нас мог свободно выйти из ассоциации и наслаждаться всеми земными благами. Разве я не выполнял своих обязательств с величайшей точностью? Разве я не принимал на себя большую часть тяжести, когда на нас обрушивались беды? Разве я не уступал охотно, без счета, те богатства, которые доставались нам в дни удачи? Чем были вы без меня? Жалкими грабителями, которых приводил бы в трепет всякий таможенный пост, всякий отряд морской пехоты. Разве вы не богаты теперь? Разве в скором времени вы не будете могущественны? Не сумел ли я сохранить для вас - и какой ценой! - внешний вид порядочности, который позволит вам мирно жить в кругу того самого общества, из которого мы как вампиры, высасываем кровь? Наконец, не джентльмены ли вы с виду, - вы, кровопийцы, грабители малайского архипелага?.. Вам фактически повинуется слепо преданная и кровожадная толпа; по первому вашему сигналу целая армия демонов может поставить вверх дном этот остров, равный по величине первоклассной европейской державе; но не извольте забывать, что командую ими я один, что я один укротил этих диких зверей, что я атаман над ними, я, слышите ли, - я, царь ночи!.. Раджа Брук завоевал себе некогда княжество, объявив войну малайским пиратам. Когда он успокоил архипелаг, ему выкинули в награду кость - дали саравакский округ... ничтожный округ, когда ему ничего не стоило сделаться магараджей Борнео!.. На наше счастье, этот англичанин ошибся. В каждом малайце сидит разбойник. Вместо того, чтоб беспощадно преследовать, ему следовало их объединить, фанатизировать, воспользоваться ими. Человек, сумевший подчинить себе это дикое население, может сделаться могущественнее самого магараджи. И когда придет день и эти дикари обрушатся на цивилизацию, тогда человек этот явится спасителем, богом. Он успокоит разразившуюся бурю и со славою воцарится над пиратами Океании, как некогда первые латинские цари воцарились над бандитами древнего Рима. Этот день приближается, и скоро царь моря сделается повелителем Борнео. Я берусь выполнить то, о чем никто и мечтать не смел!.. Пизани, - буду называть тебя этим именем, под которым я тебя воскресил, - слушай, Пизани: я тебя, так и быть, прощаю. Но помни, как говорил Идрисс, что я везде, что я все вижу, что я слышу все. Вот приказ, который он принес тебе. Готовься к отплытию. А этот запечатанный пакет вскроешь, когда запасешься углем. Я тебе ничего не обещаю и ничем не грожу. Одно только скажу: повинуйся мне слепо.
     Странный человек, с такой смелостью изложивший свой чудовищный проект, взял из коллекции блестящий кинжал и разрезал им веревку, которой был связан синьор Пизани, потом открыл дверь в спальню сэра Гарри и скрылся.
     Не ожидавший такого великодушия, Пизани был поражен. Он с усилием встал на ноги, шатаясь, как пьяный.
     Стук в дверь заставил его опомниться.
     - Войдите, - сказал он глухим голосом.
     Вошел машинист Джим Кеннеди и обомлел, увидав своего сообщника.
     - Что тебе, Джим?
     - Капитан... машина... готова...
     - Ну что же? Если готова, то в путь.
     Джим Кеннеди вышел, спрашивая себя, не сон ли это.
     А Пизани медленно прошел столовую, отворил дрожащей рукой дверь в спальню и отскочил назад, полный суеверного страха.
     В комнате никого не было.
     
     
     ГЛАВА V
     
     Фрикэ и Пьер де Галь упражняются в языковедении. - Кузница у даяков. - Патронное производство. - Описание одного кампонга. - Возвращение партизанского отряда. - Неприятные трофеи. - Любопытный способ вопрошать оракула. - Священное дерево. - Замена человеческой жертвы убиением свиней. - Подвиги европейского стрелка. - Пленники. - Опасения Туммонгонга Унопати. - Бесполезное запугивание. - Пушка малайцев. - Легенда о слоне и дикобразе. - Страшное действие разрывных пуль.
     
     - Ну-ка, Пьер, скажи, что ты думаешь о добрых людях, у которых мы поселились? Теперь твоя очередь говорить: ты слышал, что говорит Князек. Он катается здесь, как сыр в масле; все даяки в здешнем кампонге, от старого до малого, мужчины и женщины, носят его на руках.
     - Я, мой мальчик, думаю то же, что и он. После наших злоключений в прошлом месяце нам здесь очень хорошо и привольно. Делаем, что хотим, отдыхаем, когда угодно... совсем, как матросы ластового экипажа.
     - Я никак не думал, что нам удастся устроиться настолько удобно в такой глуши, улаживая понемногу и свои дела.
     - А недурно идут они, делишки-то. Даяки наши, хоть и очень нежны со своими друзьями, но и врагу не дают спуску, если понадобится. Ловко они умеют крошить этих малайцев.
     - И какие они храбрые, верные, преданные!.. Господин Андрэ набрал здесь молодецкий армейский корпус.
     - Если так будет продолжаться, то не пройдет и двух недель, как весь остров охватит восстание, и тогда держись, раджа!
     - К нам постоянно примыкают новые союзники. Каждый день являются гонцы от разных племен и таинственно сообщают, что у них только ждут сигнала.
     - Послушай, а где господин Андрэ?
     - В большой хижине. Он держит совет с Туммонгонгом. У нас скоро будут новости...
     - Знаешь, Фрикэ, я все больше и больше тебе удивляюсь.
     - А что? - спросил Фрикэ, смеясь.
     - Ты начинаешь говорить по-даякски. Ты знаешь почти все обыденные слова и скоро будешь говорить совсем правильно.
     - Да и ты скоро научишься.
     - Ну, вот еще!
     - А ты вот как делай: каждое утро упражняйся в их диалекте, понемногу заменяя французские слова даякскими, и научишься.
     - Ни за что. Это уже было. Я пробовал делать так на морских стоянках. Раз, помню я, стояли мы у Мартиники. Так что ты думаешь? Совсем разучился говорить по-человечески. Коверкаю свой язык на тамошний лад, да и только. Стал раз командовать своей пушкой, да и глотаю "р". И Бог ты мой, что это было!
     - Воображаю, как все потешались!
     - Да нельзя было не потешаться.
     - Ну, что же, ничего; на Мартинике народ картавый, а даяки произносят звуки очень чисто. Здесь ты не испортишь выговора.
     - Честно говоря, я уже начинаю понимать, что вокруг меня лепечут. Ну, да хватит об этом. За дело. Если мы так будем копаться, то не наполним арсенал вовремя.
     Чтобы покончить с разговором, Пьер затянул под нос матросскую песенку и снова принялся начинять порохом патроны, которые кучей лежали перед ним. Патентованному боцману эта работа была не в диковинку. Его толстые пальцы действовали удивительно проворно, приготовляя патрон за патроном. Работа быстро подходила к концу, старый матрос принялся поддразнивать Фрикэ, который трудился над первобытным кузнечным мехом, стараясь заставить его действовать на горне небольшой даякской кузницы.
     - Что, пустомеля? Говорил я тебе: не болтай так много. Вот мои патроны-то и готовы, а твой свинец еще нет.
     - Черт возьми! Да я просто не знаю, что делать с мехом: не дует и конец. Жару получается не больше, чем нужно на сотню каштанов. А у меня, по меньшей мере, три килограмма свинца.
     - Дуй, сынок, дуй, ничего! Поднатужься!
     Кузнечный прибор у даяков действительно прост до наивности: это прямой бамбуковый цилиндр, в который вставлен поршень на длинном стержне; внизу к цилиндру приделана глиняная труба фута в три длиною, к концу суженная и направленная к огню. Вот и все. Поршень так и ездит по цилиндру, труба направлена превосходно, приток воздуха сильный, а бедный Фрикэ трудился до кровавого пота и все не мог довести жар до нужной степени.
     - Насилу-то! Слава тебе, Господи! Пора! - сказал он наконец, поднося боцману большую железную ложку с расплавенным металлом.
     - Нужно отлить триста пуль. Это пустяки. Через два часа наши патроны будут готовы.
     - Отличная выдумка - эти вечные патроны, ими можно пользоваться без конца.
     - Так и есть. А то при нашей стрельбе понадобился бы целый артиллерийский ящик.
     - Да, а теперь нам нужно только форму для пуль да немножко пороху. А свинец и порох везде можно найти.
     - Взгляни-ка, взгляни! Я уверен, что наши друзья ходили на охоту и принесли с собой несколько малайских голов.
     Французы не ошиблись. Послышались радостные крики. Это встречали отряд даяков, появившийся на лесной прогалине, посредине которой была расположена котта, или кампонг, то есть укрепленная деревня, в которой жили наши друзья. Такая туземная крепость представляет в своем роде чудо. Разрушить ее можно только пушкой. Вообразите себе частый забор из крепких деревянных столбов десяти метров высотою, глубоко врытых в землю и подпертых изнутри другими столбами длиною в четыре метра. Эта несокрушимая ограда не боится пожара и украшена узкими бойницами, возле которых сложены луки и сарбаканы с толстыми пучками намазанных ядом стрел.
     На самых высоких столбах воткнуты длинные жерди с вырезанными из дерева фигурами калао, или птиц-носорогов, которые держат в лапах человеческие головы; одни головы гниют, а некоторые высохли, как мумии. Вместо глаз у этих противных трофеев вставлены длинные белые раковины, которые с угрозой смотрят из обезображенных орбит.
     Внутри ограды стоит множество грубо сработанных идолов, которые делают честь усердию исполнителя, но не его скульптурному таланту. За ними, в центре, на пять футов от земли возвышаются жилые помещения, соединенные между собою досками на козлах. Независимые даяки Борнео, как и жители Океании и индо-малайских островов, любят строить дома на некотором возвышении от земли.
     Внизу мычит, блеет, хрюкает, пищит и кудахтает бесчисленное множество домашних животных и птиц, очень полезных в хозяйстве. Козы, коровы, куры, собаки, кошки и свиньи плодятся и множатся в этом болоте, составляя вместе с обильными запасами риса в амбарах неистощимые ресурсы на случай осады.
     Прекрасные деревья растут в тех местах, поставляя жителям воздушных домов превосходные плоды и прохладную тень: кокосы, бананы, саговые пальмы, мангустаны, коричные и лимонные деревья, хлебное дерево и множество других древесных пород вырастают там на воле громадных размеров.
     Пьер и Фрикэ оставили на время работу и пошли к узким воротам крепости, которые были настежь отворены.
     Воины проходили с видом победителей. На их пути поминутно раздавался приветственный клич "нгаиаус", испускаемый всеми встречавшими: мужчинами, женщинами и ребятишками.
     Воинов было человек двадцать. Они были вооружены бамбуковыми копьями с железными наконечниками и страшными парангами, которыми они так ловко обрубают головы вровень с плечами. Недаром англичане называют даяков headhunters, то есть охотниками за головами, а голландцы - koppenskneller, или рубителями голов. По случаю торжественного вступления в родную деревню они оделись в парадное платье, то есть буквально увешали себя туземными драгоценностями. У одних на шее были надеты стеклянные бусы, раковины, ожерелья из тигровых когтей и медвежьих зубов, а ноги по щиколотку и руки до локтя были покрыты медными бляшками. У других на руках не было ничего, кроме одного небольшого браслета из белой раковины, который считается у даяков неоценимым сокровищем. В ушах у всех были медные серьги, а на головах что-то вроде колпака из красной материи, усаженного бусами, раковинами, медными блестками и украшенного великолепным аргусовым пером. Остальная часть костюма состояла из куска цветной материи, которая была обернута вокруг пояса; это была небольшая уступка стыдливости.
     Кроме того, на всех было надето по большому ожерелью из человеческих зубов, что служило у племени знаком высокого сана. Фрикэ в шутку называл такие ожерелья майорскими эполетами.
     - Нгаиаус!.. Нгаиаус! - кричала толпа, валившая навстречу, а туземный барабан звучно и торжественно отбивал: драм-дам-да-дам-дам...
     Нгаиаус - это небольшие отряды в пять, десять или пятнадцать человек, уходящих на партизанскую войну с тем, чтобы иногда не вернуться назад. Эти вольные стрелки девственного леса отправляются иной раз на неделю и больше, нападают врасплох на уединенные жилища, истребляют посевы, сжигают дома, рубят головы мужчинам, уводят в рабство женщин и детей, а на худой конец, и сами бывают перебиты все до единого.
     Не следует думать, что это все разбойники без совести и чести. Напротив, это все больше люди мирные, нападающие только на людей того племени, с которым воюют. Воровством и грабежом они никогда не занимаются. В этом отношении они честнее и нравственнее многих цивилизованных народов, которые нередко пользуются войной, чтобы поживиться на счет соседа. Даяки ищут в войне только славу, а не корысть.
     Такие набеги называются сарахами и пользуются у даяков большим уважением; при этом знаменитые воины всякий раз стараются отличиться какими-нибудь небывалыми подвигами, смелостью и ловкостью.
     В этот раз сарах был очень удачен. Вот почему такой восторженный прием. Базир, или жрец племени, вышел навстречу воинам, колотя в катапанг (барабан) в сопровождении толпы из десяти билианг (нечто вроде баядерок), одетых в богатые платья с жемчугом и золотыми зернами. Каждый кричал во все горло, испуганная скотина мычала, куры кудахтали, - был, одним словом, настоящий звериный концерт.
     Нашим приятелям было оказано особенное внимание. Вся процессия прежде всего направилась к балаи-томои, или дому путешественников, где им было отведено помещение. Французы, к ужасу своему, заметили, что среди ликующей толпы медленно и с трудом двигались четыре связанных раба. Перед балаи-томои росло резиновое дерево, почитаемое у даяков как священное. На верхушке дерева находился толстый резиновый ком, который служит оракулом для идущих в поход и которому немедленно по возвращении из похода приносятся жертвы.
     Способ вопрошать оракула доступен не каждому. Нужно, видите ли, непременно вонзить стрелу в шероховатый ком. Неловкий стрелок, промахнувшийся три раза, будет обречен на бедность, унижение и несчастья, - одним словом, подвергнется лишению "живота и чести". Стрелок искусный, напротив, будет осыпан всевозможными привилегиями. Он сделается богат, могуществен, его дом будет в изобилии снабжен отрезанными головами. Вера в этого странного оракула такова, что почти никто не решается вопрошать его.
     Так как поход был удачен для воинов, возвратившихся из последнего сараха, то оракулу надлежало принести в жертву четырех рабов. Андрэ и его товарищи содрогнулись при этой мысли. Молодой человек хотел было вмешаться и просить пощады для пленных, но базир повелительным жестом приказал ему замолчать. Произнеся нараспев какие-то заклинания, жрец знаком пригласил европейца взять карабин и выстрелить в резиновый ком.
     Для такого великолепного стрелка, как Андрэ, это было пустяки. Он семь раз выстрелил из своего ружья и изрешетил резиновый ком пулями, к великой радости всех присутствующих.
     Четырех пленников поставили в ряд перед деревом, а впереди каждого из них поместили по толстой свинье. От отряда отделились четыре воина и выступили вперед, размахивая парангами. Базир поднял руку. Сабли опустились с коротким свистом, и обезглавленные свиньи не успели даже взвизгнуть.
     Убитых животных жрецы тотчас же принесли в жертву богам ганту, покровителям полей и золотых рудников. Затем мужчины пожали друг другу руки, пожелав всевозможного счастья. Белые, радуясь мирной развязке грозных приготовлений, торопливо развязали пленных, которые были очень удивлены, что сохранили головы на плечах, и шумно выражали свою радость.
     Четыре малайца, с косыми глазами и крайне неприятными чертами желтых лиц озирались по сторонам, как пойманные звери, не зная, чем объяснить такое необычайное великодушие. Базир снизошел до объяснения с ними. Он сказал, что жизнью они обязаны мастерской стрельбе белого человека и теперь они должны считать себя его рабами, если только белый человек сам не пожелает снести им головы.
     - Вот и хорошо, базир, очень тебе благодарен, - сказал Андрэ, понявший слова жреца. - Но ты знаешь, что мы не рубим голов у пленных.
     - Может быть, ты предпочитаешь расстрелять их из карабина?
     - Вовсе нет. Мы никогда не убиваем побежденных врагов.
     - Но ведь их гораздо легче убивать, когда они рабы, когда они батанг-оранг (буквально: человеческое тело), чем когда они вооружены и могут защищаться.
     - Может быть, но только у нас это не принято.
     - Как хочешь, - закончил разговор жрец, задумавшись об этом противоречии.
     По окончании обряда по кругу заходили чаши с рисовым пивом. Хмельного напитка отведали абсолютно все жители кампонга не только взрослые, но и дети, и отведали в таком количестве, что последствия не трудно было предугадать. Воины открыли корзинки, вынули головы и начали прыгать с ними, произнося какие-то заклинания, и, наконец, схватив их за волосы, презрительно кинули под дерево. Женщины и дети повторили этот маневр с таким увлечением, что их лица, обыкновенно очень кроткие и спокойные, выразили необузданную злобу.
     После этого снова начались фантастические танцы, в которых принимало участие все население, не исключая детей и женщин, которые кружились, хлопая в такт руками.
     Так окончилась церемония, которая произвела очень странное впечатление на европейцев. Они направились было домой, в балаи-томои, но к ним подошел воин и пригласил к Туммонгтонгу-Унопати, который хотел сообщить им очень важное известие.
     Туммонгонг-Унопати был начальником всей котты - укрепленной деревни. Он командовал во время последнего сараха и хотел теперь отчитаться перед своим другом, белым вождем.
     Унопати казался очень унылым и озабоченным. После обычных приветствий и крепкого рукопожатия по-европейски настало продолжительное молчание, которое нарушил Андрэ.
     - Вождь, - сказал он, - ты великий воин, а даяки очень храбрый народ.
     Черные глаза дикаря сверкнули гордостью, но потом он опять впал в уныние, обычно ему несвойственное.
     - Белые люди тоже очень храбры. Но у ваших врагов ужасное оружие. У них есть большое ружье, очень большое: с человека будет.
     Видя, что Андрэ улыбается, вождь продолжал:
     - Да, оно очень велико и гремит, точно гром, а пуля, которая из него вылетает, больше кулака.
     Андрэ отвечал с улыбкой:
     - Я знаю, о чем ты говоришь. Это - пушка. Но успокойся, Туммонгонг-Унопати, у нас есть кое-что получше.
     - Ты ошибаешься, мой белолицый друг. Смотри, что я тебе покажу.
     Дикарь вынул из корзинки круглое ядро весом около двух килограммов и подал своему собеседнику.
     - Я видел начальника воинов раджи, - продолжал он. - Он пригласил меня в свой лагерь и принял почетом. Он позвал своих солдат и велел стрелять из большого ружья. Оно загремело так страшно, что я едва не оглох. Тогда начальник сказал мне: "Туммонгонг-Унопати, ты видел нашу силу. Возьми этот кусок железа, покажи своим воинам и скажи им, что они ничего не могут сделать против людей, которые бросают такие тяжести". Я ушел домой в страхе за участь бедных даяков и белолицых друзей, которые хотят защитить их от раджи. Что с нами будет, дорогой мой брат?
     - Не тревожься, Унопати, успокойся. Я докажу тебе, что наше оружие лучше. Пойдем ко мне.
     Вождь очень охотно последовал за европейцем в балаи-томои Андрэ открыл маленький ящик, выложенный внутри листовой медью и наполненный овальными пулями, пересыпанными суриком. Взяв несколько пуль, он попросил Пьера де Галя заложить их в приготовленные патроны.
     Затем Андрэ взял свой карабин системы Веттерли-Гинара, вложил шесть зарядов в коробку у приклада, а седьмой прямо в дуло и прицелился в толстое дубовое бревно, находившееся на расстоянии трех-четырех метров.
     - Может ли, по-твоему, малайский вождь пробить это бревно с одного выстрела из своей пушки?
     - Нет, - сказал даяк. - Кроме того, ее после каждого выстрела нужно чистить, а воины раджи не такие ловкие, как белые люди.
     - Ну, а я сделаю лучше. Я из своего ружья перебью, если хочешь, все бревна частокола одно за другим.
     - Как? Из этого ружья в палец толщиной?
     - Из этого ружья в палец толщиной.
     Туммонгонг недоверчиво улыбнулся.
     - Когда продолжал Андрэ, - ты проходишь ночью через лес и слышишь крик выпи или обезьяны-ревуна, бывает ли тебе страшно?
     - Нет. У нас даже дети смеются над этим.
     - Ну, а когда ты днем идешь по высокой траве аланг-аланг и слышишь свист очковой змеи, тогда ты боишься?
     - Тогда, конечно, боюсь и ищу глазами место, где ползет ядовитая гадина, чтобы не наткнуться на ее смертоносный зуб.
     - Так вот, Туммонгонг-Унопати, ты слышал у малайского вождя крик ревуна или выпи. Послушай теперь свист гремучей змеи.
     С этими словами он выстрелил, почти не целясь. Послышался сухой и короткий выстрел. Столб, пробитый разрывной пулей, закачался и упал со страшным треском.
     Испуганный даяк не верил своим глазам. Он подбежал к бревну и принялся его осматривать.
     - Хочешь, - сказал Андрэ, - я сейчас сделаю в ограде пролом для прохода десяти человек?
     - Нет, мой белолицый друг. Достаточно. Я верю тебе: мы победим врагов. А теперь послушай, что я тебе расскажу. Давно-давно, много лет назад, приходил к нам на остров из-за моря слон и ходил вверх по Кагаджану воевать с нашими зверями. Пришел он на острове и посылает зверям свой клык, - заранее, видишь ли, напугать их хотел. Звери увидали клык и вправду испугались. Подумали-подумали и решили покориться слону. Услыхал это дикобраз и надоумил зверей: "Не робейте, говорит, чего вам слона бояться? А возьмите да пошлите ему мою щетину. Пусть он сам подумает, каков же должен быть зверь, коли у него такая большая шерсть". Звери так и сделали, послали слону дикобразову колючку. Что бы ты думал? Слон испугался и ушел. Так у нас на острове и нет слонов. Таким обманом наши звери первого же слона, который вздумал к нам переселиться, выжили.
     - Твой рассказ очень остроумен, но что из него следует?
     - А то, что малайскому вождю нужно послать твою пулю и напугать его хорошенько.
     - Не думаю, чтоб это очень на него подействовало. А уж если посылать, так, по-моему, лучше послать дерево, разбитое пулей. Пленные малайцы все видели и с удовольствием отнесут его. Их рассказ, может быть, заставит малайского вождя одуматься и отказаться от похода, который не принесет ему ни славы, ни пользы.
     
     
     ГЛАВА VI
     
     Подтверждение в сотый раз пословицы: "На чужой каравай рот не разевай". - Владения борнейского раджи. - Путеводитель по острову. - Почему был грустен Туммонгонг-Унопати. - Смерть и похороны собаки. - Легенда о Патти-Паланганге. - Собачий пантах. - Дурное предзнаменование. - Добыча золота на Борнео. - Бурная ночь. - Дозор Фрикэ. - Парижский гамэн соперничает с героями Купера и Майн-Рида. - Соображения по поводу присутствия человека, жующего бетель. - Засада. - К оружию!.. Неприятель!.. - Похищение Фрикэ.
     
     Узнав о дерзком похищении своей приемной дочери, Андрэ Делькур даже и не подумал обратиться к различным представителям цивилизации на Борнео. Он слишком хорошо знал, с какими проволочками бывает сопряжено вооруженное вмешательство, которому предшествуют дипломатические переговоры. Эти проволочки тянутся бесконечно, и у ходатая успевают нередко выпасть зубы и волосы прежде, чем он добьется какого-нибудь толку.
     Будь он англичанин или голландец, он, быть может, и уведомил бы для очищения совести и для получения моральной поддержки свое правительство о деле, в которое он вложил душу и все, что имел. Но и это было бы, пожалуй, совершенно излишним. Авторитет англичан с острова Лабоана со времени смерти Джемса Брука очень упал. Голландцам же, рассеянным по огромной принадлежащей им территории, и без того хватает хлопот по сохранению своего престижа.
     Напрасно было бы просить разрешения на вооруженный поход через нидерландские владения. Никто не поверил бы в бескорыстную цель экспедиции. Проход отряда европейцев произвел бы переполох во всех колониях; наши друзья были бы сразу задержаны. Поэтому они решили обойтись без разрешения и самовольно проникнуть в неведомые страны, воспользовавшись внутренними неурядицами в царстве раджи, который, сидя во дворце, даже и не подозревал об угрожавшей ему опасности.
     Для людей, незнакомых с образом жизни современных деспотов Востока, с их отношением к народам, изнемогающим под железным гнетом, решение европейцев должно казаться безумным, неисполнимым. А между тем только оно и могло иметь успех. Дело в том, что население этой страны далеко не однородно. Племена, его составляющие, имеют противоположные интересы, питают друг к другу взаимное нерасположение и постоянно склонны к мятежу. Понятно, что в таких условиях монарх, который сегодня силен, завтра может слететь со своего трона. Андрэ и его друзьям помогала, кроме того, память о радже Бруке; как и тот, они защищали слабых и сражались с малайскими пиратами. Их отношение к туземцам было проникнуто чрезвычайной мягкостью, которая всегда пленяет первобытных людей, а тот факт, что они были белые, уже сам по себе придавал им обаяние в глазах дикарей.
     Таким образом, владения борнейского раджи, несмотря на их величину, очень легко могли не выдержать искусного удара, направленного ловкой рукой неустрашимого человека Королевство Борнео лежит на северо-востоке острова, простираясь от 7° до 2° северной широты. Оно занимает, следовательно, пятьсот километров по берегу Китайского моря между мысом Торонгом на северо-востоке и мысом Дату на юго-западе Большая горная цепь Батанг-Лупар отделяет королевство от голландских владений. Оно представляет собой узкую полосу в сто километров шириной. Кроме того, от борнейского раджи находятся в зависимости - конечно, только в условной - раджи сибакский и нандигарский. Эта зависимость до того призрачна, что два названные князя весьма решительно отказывают в дани борнейскому монарху, невзирая на европейских картографов, которые неизменно помещают их княжество в пределах владений раджи.
     Если бы раджа, вместо недостойного угнетения подданных, покровительствовал торговле, земледелию и горной промышленности, то его столица с каналами вместо улиц, с домами на сваях и плотах сделалась бы если не малайской Венецией, то, во всяком случае, очень важным центром торговли с Китаем, Сингапуром и многими южными гаванями. Но так как у него есть очень скверная привычка накладывать "амбарго" на торговые корабли, пока купцы не заплатят чрезмерных пошлин, то, разумеется, вся торговля парализована. Добывание золота подвергается еще худшей участи. Все, что золотопромышленникам удается спасти от жадности вассальных князей, безжалостно конфискуется и исчезает бесследно в сундуках раджи.
     Исходя из изложенных обстоятельств, а также имея в виду исключительность положения наших друзей среди независимых племен острова, читатели, вероятно, согласятся, что замысел Андрэ был вовсе не так рискован, тем более, что он постарался взвесить все случайности и распланировал свою экспедицию с величайшею осмотрительностью. Быстро двигаясь к горной цепи Батанг-Лупар, которая, как мы говорили, составляет сухопутную границу владений раджи, он готовил на случай неудачи опорные пункты для отступления. "Кампонги" и "котты" принимали оборонительное положение; воодушевляемые даяки повсюду брались за оружие. В каждом селении Андрэ составлял для себя отборный отряд воинов и уходил дальше, предшествуемый славой, которая росла с каждым днем.
     Сойдя с "Конкордии" после трагической смерти сэра Гарри Паркера, европейцы немедленно удалились от устья Кагаджана. Но они и не подумали плыть в Банджермассинг, как уверяли синьора Пизани, а направились вверх по Труссану, природному рукаву, соединяющему реку Кагаджан с Муронгом, притоком реки Мандагии, впадающей в реку Манкатип. Благополучно достигнув 2° южной широты, их прао въехала в реку Дуссон, которая разделяется на два крупных притока: на Банджер и на Нижний Муронг.
     Река Дуссон берет начало в том месте Батанг-Лупарских гор, где от главной цепи отделяются два значительных отрога и направляются один к юго-востоку, другой к юго-западу, образуя гусиную лапу. Первый отрог носит имя Сикангских гор, а второй известен под именем горного хребта Мади. Река делится на пять главных притоков, вытекающих из гор Бунданг, Клумпаи и Мандуланских, находящихся под 1° южной широты и идущих от 111°30' до 112°30' восточной долготы.
     На северной стороне долины Дуссона расположена "котта", которой руководил Туммонгонг-Унопати. От котты до границы борнейских владений не более сотни километров. Хотя формально территория эта принадлежит голландцам, но их любезный сосед раджа каждые два месяца насылает на нее своих солдат с разными требованиями к жителям, причем голландский губернатор в Банджермассинге, находящемся на расстоянии пятьсот километров, даже и не помышляет о заступничестве.
     Несколько дней тому назад произошло сражение, и поэтому у Фрикэ и у Пьера де Галя было так много хлопот: они торопились пополнить израсходованные военные припасы. В настоящее время европейцы были полны надежд, а воодушевление их союзников даяков дошло до высшего предела. В сражении был разбит на голову значительный отряд малайцев, и столько же трусливые, сколько свирепые, они вынуждены были поспешно убраться назад за Батанг-Лупарский хребет. Маленькое войско Андрэ, составленное из отборных воинов, было еще в четырехстах километрах от столицы раджи, но с такими крепкими и надежными людьми можно было дойти до нее за две недели.
     Все предосторожности были приняты, и скоро должно было произойти выступление в поход. Андрэ в последний раз призвал своих четырех товарищей употребить все усилия и достичь английских владений на Лабоане, если во время войны они каким-то образом разлучатся друг с другом и им нельзя будет присоединиться к главному отряду. Каждый запасся голландской картой и компасом, чтобы с их помощью выполнить этот чрезвычайно важный план на случай неудачи.
     Итак в кампонге царила всеобщая радость. Назавтра был объявлен поход, а по возвращении предвиделось сооружение пантаха. Пантах - это квадратная утрамбованная площадка земли, обставленная деревянными идолами с протянутыми руками. Эти божества отличаются от специальных идолов кампонга, а самые пантахи устраиваются всегда в лесу, обычно на месте, где была когда-либо битва.
     Один Туммонгонг-Унопати не участвовал в общей веселости. Храброго вождя поразило великое горе. В последней битве у него убили любимую собаку. Это было для него большим горем, потому что даяки после детей больше всего любят собак, предпочитая их всем животным. Собака пользуется у даяков почетом не только при жизни, но и по смерти. У нее даже предполагается душа, а наивное туземное предание ведет ее по прямой линии от самого царя зверей "Патти-Паланганга". Вот что рассказывает по этому поводу легенда:
     "Однажды Патти-Паланганг председательствовал на совете зверей. Это был великий вождь, могущественный и храбрый. При этом он был очень беден и не имел другой одежды, кроме собственной шкуры. Подданные, будучи одеты лучше своего государя, стали над ним смеяться, нисколько не стесняясь. Разгневавшись, монарх бросился на них и начал раздавать удары клыками направо и налево. Многих он убил, усеяв трупами всю окрестность, остальных обратил в бегство. Но эта жестокая расправа вызвала всеобщее негодование, и царь вскоре был низложен. Патти-Паланганг долго бродил без пристанища, покуда не встретился с человеком. Человек принял его хорошо, накормил и поселил у себя. Они подружились. Со времени своего низложения Патти-Паланганг возненавидел всех животных и свою жизнь посвятил мести. Он стал помогать человеку охотиться, и они вдвоем делали просто чудеса. Потомки отставного монарха унаследовали от него непримиримую вражду к животным и самую преданную любовь к человеку. В свою очередь и среди даяков стала переходить от отца к сыну неизменная привязанность к потомкам Патти-Паланганга".
     Туммонгонг принес труп своего верного товарища домой, чтобы устроить ему великолепные похороны. Накануне выступления была вырыта глубокая яма неподалеку от того места, где животное испустило дух. Даяки, нацепив на себя все украшения, вышли в полном вооружении из кампонга, потрясая талавангами, или деревянными щитами, и размахивая мечами, или мандау. Через плечо у них были надеты страшные сарбаканы, из которых они умеют так ловко пускать ядовитые стрелы, а в левой руке вместе с талавангом они держали длинные пики с зазубренными концами.
     Отряд молча выстроился около ямы, на дне которой был насыпан слой риса с солью. Труп собаки, завернутый в дорогие ткани, опустили в могилу и насыпали на него несколько пригоршней рису, в который было добавлено немного золотого песку. Это была жертва богам, чтобы они благосклонно приняли душу умершего пса и отвели ее в собачий рай.
     Могилу зарыли под звуки похоронных напевов, которые были исполнены всеми присутствующими. Заранее был приготовлен огромный толстый столб в три метра высотой. Унопати поставил его на могиле и обвешал головами кабанов и оленей, погибших на охоте от зубов доблестного пса. Затем базир привел жирную свинью, которую вождь обезглавил ударом паранга. Это была очистительная жертва, и Туммонгонг заключил обряд громким восклицанием:
     - Здесь будет пантах, я навешаю здесь голов. Объявляю это место помали (священным). Покойся в мире, верный товарищ! Мы за тебя отомстим!
     Толпа шумно вернулась в кампонг, испуская яростные крики. Только опечаленный вождь шел молча, окруженный европейцами.
     Наконец он заговорил тихим, робким голосом, обращаясь к Андрэ:
     - О мой белолицый брат, смерть потомка Патти-Палаганга - невосполнимая потеря для нас. Мое сердце опечалено, мои губы не в силах улыбаться. Не к добру эта смерть, я чувствую это. Мы восторжествуем, но с одним из нас случится несчастье.
     На другой день даяки, количеством сто человек, выступили из крепости под предводительством пяти друзей. Отряд, в изобилии снабженный припасами, должен был идти к Батанг-Лупарским горам и соединиться с двумя другими небольшими отрядами, высланными с северо-востока и северо-запада от племен, подвластных радже, но восставших по призыву Андрэ.
     После утомительного двухдневного пути по дороге, размытой непрерывными дождями, отряд остановился возле золотого прииска, по всем признакам покинутого. Но пусть не подумает читатель, что прииск на Борнео хоть сколько-нибудь напоминает богатые золотые россыпи Калифорнии, Австралии или даже Гвианы. Далеко нет. Правда, благородного металла очень много на острове, но способ добычи его слишком первобытен. Промывка практикуется только ручная, в кадках. Впрочем, золотоносный песок на Борнео содержит много золота, и даже при такой промывке оно добывается там в огромном количестве.
     Настала ночь, одна из тех мглистых тропических ночей, когда путника обволакивает густая пелена непроглядного мрака, сквозь эту пелену не слышно лесного шума и не видно мерцания звезд.
     Плотная насыщенная сыростью атмосфера наводила на все какое-то оцепенение. Цепенели даже гигантские тропические деревья, цепенели даяки, привычные к родному климату. Парило, как перед грозой, и действительно собиралась ужасная экваториальная гроза, во время которой разнуздываются и свирепствуют стихии.
     Вокруг лагеря расставили часовых, которые расположились как можно удобнее в ожидании бури. Вскоре лагерь погрузился в глубокий сон.
     Не заснул один Фрикэ. На парижанина атмосферное давление подействовало иначе, чем на остальных. Он, как кошка, почувствовал нервное возбуждение. Чувства его были крайне напряжены; ему слышались какие-то странные звуки, мерещились чудовищные образы. Даже обоняние было раздражено, и ему чудился запах диких зверей, запах чего-то враждебного, угрожающего, как будто запах засады.
     - Как жаль, что собака Унопати погибла, - сказал он про себя. - Вот умела разнюхивать малайцев! Наши теперешние собаки никуда не годятся по сравнению с ней. Будет очень кстати, если я всю ночь глаз не сомкну. Все спят, как убитые и храпят на разные лады: Пьер ворчит, точно винт парохода, у доктора в носу как будто кларнет свистит, Князек гудит, как труба, а господин Андрэ дышит быстро-быстро, точно бежит куда-то... Фу, до чего расходились нервы! Рубашка обжигает тело, а в руках и ногах такая тяжесть, что просто не знаю, куда деваться... Отличная ночь для засады... Хорошо бы сделать небольшой обход... А что мешает? Возьму и пойду.
     У Фрикэ дело всегда следовало за мыслью. Он осторожно, боясь нашуметь, зарядил револьвер, нащупал нож, положил карабин на то место, где лежал сам, и пополз в темноте.
     - Мало ли что может случиться, - прошептал он. - Ружье хорошо днем, а ночью мешает, потому что занимает обе руки. Револьвер гораздо удобнее. С ним можно бесшумно ползти на четвереньках и пустить в кого угодно хорошую пулю.
     Испытав по воле судеб всевозможные приключения, одно другого удивительнее, Фрикэ стал замечательным следопытом. В умении отыскивать следы он нередко одерживал верх даже над первобытными жителями девственных земель. Впрочем это явление довольно обычное: европеец, если захочет, всегда может отточить инстинкт и хитрость лучше дикаря. Примеров можно привести сколько угодно: французские солдаты в Африке научились выслеживать бедуина не хуже ищеек; английские скваттеры в Австралии отлично гонятся по пятам за местными скотокрадами; можно напомнить баснословные подвиги канадских охотников и героев Дальнего Запада, прославленных Майн-Ридом и Купером; наконец, стоит припомнить французских золотопромышленников в Гвиане и так далее.
     Тропическая природа почти не имела тайн от Фрикэ. Он полз вперед, извиваясь в траве, как змея, огибая встретившийся ствол, бесшумно проползая под нависшей лианой, удерживая дыхание и даже не вздрагивая, если под руку попадалось пресмыкающееся или колючка царапала тело.
     Таким образом он описал около места стоянки полукруг в триста пятьдесят метров. Это путешествие продолжалось часа полтора. Несмотря на темноту, ему удалось сделать так, что полукруг был описан почти с математической точностью и его радиус не превысил ста метров.
     Фрикэ окончательно убедился, что маленькое войско попало в засаду. Враги были близко и бодрствовали, это не вызывало сомнения. Его чуткий слух улавливал почти неприметный шелест, причина которого была ясна. Остановившись у корня огромного дерева, он услыхал характерный звук плевка. И действительно, в двух метрах от него кто-то сплюнул. От слюны шел едва приметный запах, и Фрикэ сейчас же понял, что это значит. Пахло бетелем, а жевать бетель мог только малаец.
     Нужно было как можно скорее вернуться назад и поднять в лагере тревогу. Фрикэ предстояла нелегкая задача сделать это незаметно для врагов. К несчастью, в это время начал накрапывать дождик; по листьям застучали крупные капли. Фрикэ понадеялся, что под шум дождя можно будет ползти скорее, и попал в самую гущу врагов. Две сильные руки схватили его за одежду и это разом выдало его инкогнито. Его нельзя было принять за своего: "свои" были все голые.
     Сильным движением он вырвался из державших его рук, начал стрелять направо и налево и громким голосом закричал:
     - К оружию!.. Неприятель!..
     За этим призывным криком раздался яростный вой, покрытый оглушительным раскатом грома. Небо от запада к востоку прорезалось ослепительной молнией, и при свете ее Фрикэ увидал себя окруженным густою толпою малайцев. Парижанин понял, что погиб.
     Он попробовал броситься на врагов и пробиться к лагерю. В другое время это ему, быть может, и удалось бы, потому что он был очень силен, почти невероятно силен, но на этот раз он ничего не мог сделать. Ему показалось, что его плотно охватила какая-то невидимая сеть, и он почувствовал, что его связывают, затыкают ему рот и уносят куда-то с невероятной быстротой.
     
     
     ГЛАВА VII
     
     Фрикэ уносят в лес. - Бегство. - Падение в тигровую яму. - Приятная компания. - Чьи эти глаза? Уж не тигра ли? - Tete-a-tete с мертвым оленем, больным орангутангом и нетерпеливым тигром. - Четыре метра ниже уровня земли. - Царь природы читает мораль царю лесных дебрей. - Фрикэ-сапер. - Завтрак из сырого мяса. - Геркулесова работа. - Последняя капля воды. - Фрикэ спасает жизнь своему предку. - Отдых парижанина в обществе тигра и обезьяны.
     
     В эту минуту гроза разразилась со всей силой, и Фрикэ среди оглушительного грома не услышал знакомого звука выстрелов из карабинов Ваттерли-Гинара. Он не знал, донеслись ли до лагеря его крики и выстрелы из револьвера, не знал, успели ли европейцы и даяки приготовиться к отражению нападения малайцев. Как всегда, парижанин забыл о своем бедственном положении и думал только об опасности, которой подвергались его друзья и союзники.
     А положение Фрикэ было не из приятных. Два человека несли его на какой-то плетенке, связанного по рукам и ногам густой индийской сеткой. При каждом неверном шаге похитителей он ощущал сильный толчок, а этих толчков было очень много, потому что местность была неровная, покрытая пнями и кочками. Нижние ветви деревьев царапали ему тело, хлестали по лицу, а он не мог сделать ни одного движения, опутанный крепкой веревкой. Но от этого парижанин не упал духом. Он понял, что раз враги не зарезали его тут же, значит, они имеют на него какие-то виды. Может быть, отсрочка будет недолгая, но, во всяком случае, не ради одного удовольствия два разумных существа тащили по лесу человека, который был далеко не легкой ношей.
     Буря ревела, малайцы шли все быстрее и быстрее. Среди громовых раскатов Фрикэ ясно слышал их тяжелое дыхание. Вот его точно подбросило. Это новый носильщик заменил уставшего, выбившегося из сил. Такие замены повторялись несколько раз через небольшие промежутки. Видно было, что нести француза стоило малайцам большого труда, хотя они, как ходоки и носильщики, не уступят даже японцам, лучшим ходокам и носильщикам в мире.
     По временам до его слуха долетали переговоры, в которых часто повторялись слова "батанг-оранг", то есть человеческое тело, раб, пленный.
     - Батанг-оранг!.. Я!.. Я - и вдруг раб! Нет-с, уж извините! Нет, голубчики, подождите! Я сыграю с вами штуку по-своему и покажу, какой я раб.
     Наброшенная сеть охватила его так неожиданно и быстро, что он не выпустил из рук ни револьвера, ни ножа. Малайцы поверх сетки крепко связали его по рукам и ногам тростниковой веревкой и не отобрали у него оружия, полагая, что он и так не в состоянии сопротивляться.
     Несмотря на опасность положения, Фрикэ не мог не посмеяться в душе над такой оплошностью малайцев.
     - К чему после этого сетка? - говорил он про себя. - Она меня надолго не свяжет. Я хорошо знаком с устройством индийских пут и покажу вам, как можно от них избавиться.
     В ранней молодости Фрикэ до страсти любил всякие телесные упражнения. Сильный, как гладиатор, и ловкий, как акробат, он умел проделывать со своим телом самые невероятные чудеса. Теперь для него важно было высвободить хотя бы одну руку, а уж остальное все просто. Но именно это и было крайне трудно, ведь его руки были плотно прижаты и привязаны к телу, так что он не мог даже пошевелить ими. Еще немного времени - и они онемеют от застоя крови, а тогда наступит полный временный паралич.
     Страшным усилием воли, терпеливо Фрикэ в течение двух часов работал мускулами правой руки. Понемногу последовательные сокращения ослабили и сеть, и веревку. Пленник получил возможность высвободить распухшую кисть, чуть-чуть не вскрикнув от радости.
     - Через четверть часа я буду свободен, - сказал он.
     Гроза прошла, но дождь не переставал лить как из ведра, и носильщики шли все так же быстро, как и прежде.
     После многих усилий парижанину удалось взять в руки нож. Он медленно разрезал им сеть, одно за другим перерезал кольца веревки, охватывавшие его ноги, сунул в карман револьвер, который был зажат между его левою рукою и грудью, и оставил нож в правой руке. Все эти движения были выполнены им так ловко, что подстилка, на которой его несли, ни разу не колыхнулась, и сам он все время внешне сохранял неподвижность.
     Фрикэ ощупал рукой подстилку. Это была грубая тростниковая плетенка. Парижский гамэн сейчас же придумал штуку. В таких плетушках малайцы таскают военную добычу, собранную во время сараха. Они очень прочны, хотя и чрезвычайно тонки.
     Фрикэ прорезал ножом дно плетенки, спрятал ножик в карман, быстро раздвинул разрез и скользнул на землю.
     Задний носильщик наткнулся на парижанина и отскочил на десять метров в сторону, закричав от ярости и удивления. Фрикэ одним прыжком добежал до леса и пустился напрямик, не заботясь о том, гонятся за ним или нет. Пробежав метров триста, он остановился передохнуть возле большого толстого дерева. Переведя дух, парижанин захохотал во все горло, радуясь удачному бегству.
     - Вот так штука! До гроба не забуду ее и всегда буду смеяться. Вот рожу-то, я думаю, состроил задний носильщик!.. Я бы мог ткнуть его ножом, да подумал: зачем?.. Ай-ай-ай, как они там воют! Чу! Чу! Точно обезьяны на сборище. Войте, войте, сколько хотите, а мне смешно. Не попробовать ли отыскать наш лагерь? Друзья, вероятно, уже хватились меня, а этот проклятый дождик уничтожил все следы... Здесь темно, как в печке, я ничего не вижу. Черт знает, в какую сторону пошли малайцы и где нахожусь я сам. Да и не знаю, в какую сторону отсюда будет лагерь. Я не посмотрел вчера на компас. Ну да снявши голову, по волосам не плачут. Дождусь здесь утра, а там что Бог даст.
     К несчастью, Фрикэ был очень непоседлив. Ему не сиделось на месте, и он стал бродить вокруг дерева. Вдруг ему почудилось, что лианы и хворост поредели, и он как будто вышел на тропинку. Сделав еще несколько шагов, он вдруг почувствовал, что земля исчезла у него из-под ног. Он хотел было отскочить назад, но это не удалось, и несчастный француз полетел в глубокую яму. Падение оглушило его. Он лишился чувств.
     Обморок был непродолжителен, и, когда он очнулся, было еще совсем темно. Он сейчас же понял свое положение, припомнил обход вокруг лагеря, похищение, бегство и падение. Далее его воспоминания обрывались. Оставались предположения: где он? Куда попал? Очевидно, не в овраг, потому что дно ямы было рыхлое, взрытое. Фрикэ с усилием привстал и, к ужасу своему, почувствовал, что ему невыносимо больно ступать на левую ногу.
     - Вот тебе и праздник! Нога хоть и не сломана, а все же вывихнута. Впрочем, не век же мне здесь оставаться, - продолжал он, по привычке говоря с самим собою. - Что-нибудь нужно придумать. Жаль, фитиль мой промок, как губка, а хорошо было бы его зажечь. Попробую узнать наощупь, велика ли яма... только бы не попасть в какую-нибудь другую.
     Он пополз на четвереньках и почти сразу же остановился, услыхав позади чье-то прерывистое хрипение.
     - Вот тебе на! Это еще что такое? - произнес парижанин вполголоса, оборачиваясь назад.
     Он увидел в темноте две неподвижные светлые точки с зеленоватым отблеском.
     - Это уж, конечно, не светлячки, а что-нибудь почище, - сказал он. - Это чьи-то глаза. Уж не тигра ли? Конечно, чьи же больше? Эта огромная кошка имеет, в числе многих других, еще и то преимущество, что может видеть даже в потьмах. Хорошенькая парочка глаз, точно две свечки. Будь я уверен, что не промахнусь, непременно пустил бы пулю в который-нибудь из них. Но беда в том, что если я не попаду, то буду растерзан. Так. Отлично. Только этого не доставало: угодить в тигровую яму. Сюда малайцы завлекают этих кровожадных зверей, чтобы убивать их без опасности для себя. Хорошо еще, что тут не натыкано заостренных кольев, а то мне был бы конец. Правда, мне и теперь не очень весело, но зато хоть есть надежда, что утро вечера мудренее. Подождем, что будет дальше. Должно быть, и тигру не сладко здесь: что-то он на меня не нападает. Приму на всякий случай меры и стану подальше, в другом конце ямы...
     Фрикэ пополз в противоположную сторону и шагов через двенадцать опять остановился не столько от испуга, сколько от удивления: он дотронулся рукой до какого-то косматого тела, судорожно вздрагивавшего.
     - Э, да тут у нас целый зверинец. Кого это еще Бог послал? Кто это так дрожит от страха и щелкает зубами?
     Второе животное жалобно застонало.
     - Отличное трио. Наверное, и у тигра что-нибудь сломано или вывихнуто, только он молчит. Три инвалида в одной яме! Авось не подеремся. По крайней мере, я не желаю ни на кого нападать.
     Второе животное, покрытое косматой шерстью, дрожало всем телом под рукой молодого человека и, ползая по земле, старалось избавиться от этого прикосновения. Должно быть, животному было очень трудно двигаться, потому что оно стонало и пыхтело.
     Фрикэ заговорил опять:
     Я не имею права стеснять своих товарищей по несчастью. Я пришел после всех. По старинному обычаю место принадлежит тому, кто первый его занял. Надо ползти дальше... Хоть вот сюда. Здесь место ничего, довольно удобное. Жаль только, что на дне вода, а то здесь было бы недурно. Соседи смирные, не буйные, не пристают, не надоедают, и если б не эти назойливые глаза, я преспокойно заснул бы сном праведника, ни о чем не тревожась.
     Однако Фрикэ в конце концов все-таки заснул, не заботясь о тигровых глазах, и, как это ни странно, очень крепко проспал до самого восхода солнца, котором возвестили веселым чириканьем болтливые птички.
     В яму проник слабый луч и разбудил Фрикэ. Парижанин не ошибся: лукавый попутал его и завел на тропинку, протоптанную дикими зверями. Туземцы устроили на этой тропинке яму, прикрытую снаружи хворостом и травой. Яма была замаскирована так искусно, что даже звери попались в эту первобытную, но в высшей степени опасную западню. Она была не глубока - метра четыре, не больше, но стены ее были не прямые, а наклонены вовнутрь, так что яма представляла собой усеченную пирамиду, нижнее основание которой было, по крайней мере, в два раза больше верхнего. При свете луча, пробравшегося сквозь заваленное хворостом отверстие, Фрикэ с досадой увидел, что выбраться на Божий свет по таким наклонным стенам невозможно.
     Затем его глаза осмотрели более темные уголки ямы. Все оказалось так, как он думал: в четырех метрах от него, положив морду на вытянутые лапы, лежал великолепный тигр, неподвижный, точно изваяние. Конечно, тигры на Борнео не так велики и свирепы, как бенгальские, но все же это сильное и довольно опасное животное. Это, между прочим, пришло в голову и Фрикэ.
     - Сравнительно менее свирепый тигр, - сказал он про себя, - все-таки тигр, а не агнец. Лучше оставить его в покое, благо он лежит смирно и как будто спит. Ну, а кто такой мой второй товарищ?.. Ба-ба-ба! Обезьяна, и пребольшущая. По меньшей мере орангутанг... Как? Еще третий? Боже мой, убитый олень! Бедняжка упал и разбился. Жаль, очень жаль. А в нем мяса килограммов пятьдесят. Этим можно будет ублаготворить тигра, когда он проголодается... Никто не шевелится, только я один болтаю вслух сам с собою. Неужели они меня боятся? Пожалуйста, господа, не бойтесь, я даже мухи не обижу. А ведь они вправду, должно быть, боятся. Тигр трясется, точно осиновый лист, а обезьяна - так та вовсе ополоумела от страха. Как знать: быть может, они себе что-нибудь повредили. Я сам с вывихом. Мне очень жалко, но лечить их я все же не могу... Надо подумать о том, как отсюда выбраться. Не век же мне здесь вековать!..
     При всей своей находчивости Фрикэ ничего не мог придумать, решительно ничего. Да и что он мог сделать с этими нависшими стенами, имея вывихнутую ногу? Из ямы можно было только вылететь на крыльях.
     Насчет зверей он тревожился, надо сказать правду, очень мало. Он знал, что западня действует на них ошеломляюще, в особенности первое время. И действительно случается, что в тигровые ямы попадают одновременно самые разные животные - и хищные, и безвредные, - причем в большинстве случаев бывает так, что кровожадные как будто даже не замечают присутствия вторых. Точно так же, когда пожар опустошает пампасы или какой-нибудь девственный лес, от опасности спасаются вместе бизоны, пантеры, антилопы, лошади и другие звери; бегут, толкают друг друга, не видят, не замечают ничего, пораженные общим смятением, общей паникой.
     Сидя на трупе оленя, Фрикэ усиленно размышлял. Но природа взяла свое: ему страшно захотелось и есть, и пить. Он выпил глоток воды из лужицы на дне ямы и посмотрел на оленя.
     - Сырое мясо... это отвратительно. Голод еще не настолько меня пронял, чтоб я стал его есть. Кроме того, если я отрежу кусок от оленя, может случиться, что вид окровавленного мяса разбудит в тигре аппетит, а кто поручится, что он не предпочтет кусок живого мяса мертвой добыче? Чего доброго... С этими животными надо держать ухо востро. Правда, здесь еще обезьяна, но как знать, может быть, человек покажется ему покажется вкуснее, что тогда?.. Тогда я, конечно, размозжу ему голову. Кстати, револьвер мой почти разряжен. Надо вставить недостающие патроны.
     И Фрикэ принялся заряжать револьвер. Звуки заставили тигра приподнять голову. Животное наморщило морду и заворчало на Фрикэ.
     - Ну, пожалуйста!.. Нельзя ли без угроз! Никто их не боится. Хотя тебя и называют льстецы царем лесов, но я докажу тебе, что человек - царь природы. Закрой пасть и молчи.
     Тигр словно послушался, замолчал и снова улегся, как изваяние.
     Парижанин усиленно ломал голову, стараясь придумать какое-нибудь средство. Проекты один другого смелее приходили ему на ум, но через минуту оказывались непрактичными. Все они, так сказать, разбивались о наклонные стены усеченной пирамиды. Сначала Фрикэ хотел изорвать свою одежду на полосы, связать из них веревку и перекинуть ее через перекладины, прикрывавшие яму. Но он сразу же понял, что это не годится. Во-первых, перекладины были слишком тонки и не выдержали бы тяжести Фрикэ, а во-вторых, ему нисколько не улыбалась перспектива появиться из ямы на свет Божий в чем мать родила. Его кожа совершенно не выносила тропического зноя. Можно было воспользоваться шкурой оленя, наделать из нее ремней... но жерди, ах, эти проклятые жерди! Выдержат ли они? Наконец, ему мог помешать тигр...
     - Ах, как я глуп! - воскликнул он, ударив себя по лбу. - Есть над чем думать! А ножик-то мой зачем? Он довольно широкий и крепкий. Я отлично могу прорыть им ход в земле. Сделаю наклонный лаз в стене пирамиды, вот и выход. На это понадобится два дня. Мясо и вода у меня есть. Вывих будет немного мешать, ну да ничего. Зато, как выберусь, побалую себя и отдохну всласть.
     Из предосторожности он набрал в шапку воды (шапка его была непромокаема) и поставил ее в углубление в уголке ямы, а мертвого оленя оттащил в сторону, чтоб не засыпать землей. После этого он принялся за саперную работу.
     Земля, на счастье, оказалась очень рыхлой; она состояла из песка и растительных остатков. Работа, несмотря на трудность, подвигалась с удивительной быстротой. Тяжелый нож, направляемый рукой неутомимого сапера, быстро и неуклонно проникал все дальше и дальше в землю, которая сыпалась на дно ямы.
     Таким образом Фрикэ довел свой, как он выражался, лаз почти до самого выхода из ямы; до уровня земли осталось метра два. Нужно было спуститься назад и отбросить скопившуюся у основания землю, чтобы оставить доступ воздуха.
     Обрадованный успехом своего предприятия, он соскользнул вниз на кучку мягкой земли и увидел, что тигр, заинтересовавшись таинственной работой, подошел к лазу и сунул морду в его нижнее отверстие.
     Это любопытство встревожило Фрикэ.
     - Приятель, больно уж ты любопытен. Так можно все дело испортить. Знай, что я работаю для нашей общей пользы... Когда я выйду, ничто не помешает выбраться на волю и тебе. А теперь уходи в свой угол и не мешай мне. Да ну же, ступай! Или, может быть, ты голоден? Так не угодно ли: стол накрыт, насыщайся, сколько душе угодно... А, ты все-таки не уходишь. Постой же. Вот это тебя заставит уйти.
     Он взял револьвер и выстрелил над головой зверя, но так, чтобы не задеть его и не ранить. Фрикэ знал, что нет ничего опаснее раненого тигра. Выстрел возымел свое действие. Оглушенный зверь отскочил назад и снова улегся в своем углу.
     Не заботясь о нем больше, Фрикэ отрезал ломоть от оленя, так как чувствовал страшный голод и проглотил его не разжевывая. Потом не вытерпел и, сжалившись над тигром, который выказал такое смирение и послушание, отрезал от оленя огромный кусок мяса и кинул голодному зверю, говоря:
     - На, ешь!.. А ты, обезьяночка моя... очень жаль, что ты не ешь мяса. Больше мне угостить тебя нечем. А живот тебе, небось, сильно подвело от голода... Ну, ничего, потерпи! За это я тебя так накормлю, когда выйдем отсюда, что просто чудо. А теперь за работу.
     Парижанин был неутомим. Настала ночь, а ему и горя мало. Копает да копает ножом. В глаза ему насыпалось земли, они распухли и болели, вывихнутая нога ныла, но он не обращал на это внимания и продолжал свое дело.
     Прошли сутки. Фрикэ все рыл и рыл без отдыха, зная, что если только он сделает передышку, то будет не в силах продолжать: до того он утомился и измучился. И странное дело: звери вели себя тихо, точно понимали смысл его работы. И особенно тих был тигр, проученный выстрелами и, быть может, привыкший к присутствию человека.
     Настало новое утро. Фрикэ почувствовал, что час освобождения близок, и энергичнее прежнего заработал ножом. До поверхности земли оставалось не более нескольких сантиметров. Вдруг парижанин услыхал внизу, в яме, жалобный крик.
     - Что там такое? Уж не тигр ли напал на мою обезьяну? Надо посмотреть. Да, кстати, напьюсь: жажда просто измучила, а в шапке у меня есть немного воды.
     Но Фрикэ думал на тигра напрасно. Тот лежал на своем месте, а обезьяна, умирая от голода и жажды, каталась по земле в страшных судорогах. Фрикэ самого мучила жажда, и он машинально поднес шапку к губам. Но потом его взгляд упал на обезьяну, которая глядела с такой тоской, что у Фрикэ сердце облилось кровью. Он нагнулся, приподнял обезьяне голову и влил ей в рот немного воды. Обезьяна жадно схватила шапку руками и выпила все до капли, потом опять легла на землю и успокоилась.
     - Бедное животное! - сказал молодой человек. - Не дать тебе напиться было бы грешно. Я так рад, что спас тебя от смерти, так доволен, что даже пить перехотелось. Да и ученые утверждают, что человек происходит от обезьяны; выходит, что я спас жизнь своему предку.
     Пять минут спустя он уже буравил толстый слой листьев, покрывавших почву. Он был свободен! У него хватило еще силы проползти несколько шагов от отверстия, которое было не шире лисьей норы, но тут усталость овладела всем его телом, и он впал в крепкий, тяжелый сон.
     Часа через три он проснулся от страшной рези в животе. Он открыл глаза, потянулся и вскрикнул от изумления. Тигр и орангутанг, выползшие из ямы вслед за молодым человеком, мирно лежали на земле рядышком около него, дожидаясь его пробуждения.
     
     
     ГЛАВА VIII
     
     Красавица и зверь. - Твердость девушки. - Атаман озадачен. - Страшные, но правдивые сцены разбоя. - Корабли-гробы. - Морской разбой и английский парламент. - Взрыв на бременском рейде. - Разбойники и корабль-призрак. - Драматическое свидание прежних друзей. - Последняя воля осужденного. - Темная история Флаксхана. - Опека "in extremis". - Обманчивая безопасность.
     
     - Скажите же наконец, милостивый государь, что вам от меня нужно?
     - От вас ничего. Я только хочу вашего счастья.
     - Моего счастья?
     - Конечно. Вы будете счастливы, хотя бы для этого мне пришлось поставить вверх дном весь архипелаг и поджечь с четырех концов остров.
     - Все те же речи, все то же насилие!
     - А от вас - все то же презрение ко мне, все то же упорство.
     - Потому что я вас боюсь, и ваши предложения меня совершенно не интересуют.
     - Почему? Что я вам сделал?
     - Как что сделали? Я прошу вас меня отпустить, а вы держите меня силой... Это оскорбительно...
     - Бланш!
     - Меня зовут мисс Флаксхан.
     - Мисс... простите. Ах, если бы вы знали...
     - Нечего мне знать. Я знаю, что я пленница.
     - О мисс...
     - Да, да, пленница или узница, если хотите. Что же этот дворец, как не тюрьма? Меня здесь держат насильно. Зачем меня отняли у опекунов?
     - Авантюристы они, ваши опекуны, как вы их называете.
     - Не смейте говорить о них таким образом. Им меня вверил, умирая, мой отец. Они честно заботились обо мне, трудились для меня, давали мне кусок хлеба...
     - Да чего же вам здесь не достает? Обстановка у вас роскошная, царская. Ваши ноги ступают по мягким восточным коврам, стены вашего жилища обиты дорогими тканями, у вас целая толпа рабов всех восточных национальностей. Дорогие камни, которые вы презрительно отбрасываете, годятся в любую царскую диадему. Золота, от которого вы отказываетесь, хватило бы для сотен тысяч бедных туземцев. Вы повелеваете целым городом; захотите - и будете царицей Океании.
     - Когда я была совсем маленькой девочкой, я жила с матерью. Это была тихая, грустная, бледная женщина. Мы были очень бедны, она кормилась своими трудами, но никогда не жаловалась на судьбу. Изредка к нам приезжал человек высокого роста и гордой наружности. Я помню, как крепко он целовал меня, прижимая к груди. Это был мой отец, он был моряк. Вскоре он погиб в море. Вы знаете это, потому что сами говорите, что были с ним знакомы. Слышите, сударь?
     - Слышу, мисс, но нельзя ли спросить: к чему вы это говорите?
     - А вот к чему. Моя мать жила и умерла в бедности, научив и меня презирать богатство; а мой отец, герой войны за независимость, передал мне любовь к свободе. Когда он умер, то человек, которому он меня поручил, продолжил со своими друзьями мое воспитание в том же направлении. Я им всем обязана. Благодаря им, я стала тем, что я теперь. А вы, милостивый государь, что вы для меня сделали? За что я должна быть вам благодарна? Недостойной хитростью, бесчестным подлогом вы меня выманили из пансиона и поселили в этом дворце, который хуже тюрьмы. Я люблю простоту, а вы окружаете меня роскошью. Вы меня принуждаете к тому, что мне не нравится. Очевидно, ваши намерения бесчестные, бессовестные.
     - Как, мисс? Разве я не относился к вам с глубокой преданностью, глубоким уважением?
     - Еще бы! Не доставало только, чтобы вы к бесчестности присоединили грубость.
     - Мисс!..
     - Знайте, сударь, что если б я не надеялась, что рано или поздно придет час моего избавления, то давно прибегла бы к смерти, как к надежной избавительнице от позора.
     - К смерти! Сохрани Бог!.. Что вы такое говорите!
     - А что? Вас это удивляет? Знайте, что во мне с детства развито презрение к смерти. Я не побоюсь ее, я предпочту ее позору.
     Такой разговор происходил во дворце борнейского магараджи. Девушка, говорившая так смело с человеком, привыкшим ко всеобщему преклонению и трепету, была совсем еще молоденькая, почти ребенок.
     Семнадцати лет, стройная, высокая, молодая мисс бесстрашно глядела на своего собеседника, ставя его в тупик смелыми речами и взглядами. Голос ее по временам дрожал от негодования, и на глазах выступали непрошеные слезы, но пламя, сверкавшее в молодых черных глазах, сейчас же осушало их. Прелестный контраст с черными глазами составляли белокурые волосы, падавшие густыми, тяжелыми косами из-под легонькой фетровой шляпки с белым страусовым пером. Кожа на лице, под которой текла алая горячая кровь, была нежна, как бархат, а яркий цвет ее еще не успел поблекнуть от горя и забот. Правильный нос с небольшой горбинкой и нервными ноздрями придавал, в сочетании с глазами, решительное выражение лицу, но это выражение смягчалось алыми губками необыкновенно нежной формы.
     Несмотря на ранний утренний час и на тропический зной, мисс Бланш была одета в полный костюм из легкой серой материи с короткой юбкой; на ее крошечных ножках были надеты высокие ботинки; это был настоящий дорожный туалет. Бланш носила его постоянно, в любую минуту готовая ко всем случайностям.
     Ее собеседник был тот самый человек, который привез на "Конкордию", находившуюся на карантине, экипаж из малайцев. Тот самый человек, который напугал синьора Пизани и перед которым трепетали и преклонялись все бандиты моря, - одним словом, это был сам атаман. Изящно одетый в европейское платье, он для беседы с молодой особой отложил в сторону зеленую чалму и одежду меккского пилигрима, которые внушали фанатичным мусульманам Борнео такое почтение к неведомому пришельцу.
     Несмотря на учтивое, почтительное обращение атамана с девушкой, во всей его джентльменской внешности виден был дикий зверь. Печать неукротимых страстей лежала на его бледном, бескровном лице с синими жилами на лбу. По временам эти жилы надувались при особенно резких выражениях девушки, но в ту же минуту он подавлял в себе гнев и принимал бесстрастный, холодно-учтивый вид благовоспитанного человека. Несмотря на сдержанность, улыбка бледных губ под крючковатым носом делала его похожим скорее на черную пантеру, чем на человека.
     Атаман был удивлен сопротивлением, которое оказывало ему юное, слабое созданье. Молодая девушка знала, что, находясь в его власти, она играет в опасную игру, но храбро шла навстречу опасности. Он видел, что она не шутит, что способна сделать так, как говорит, и потому ничего не ответил на ее резкости.
     Какими судьбами молодая девушка очутилась с атаманом в городе Борнео, во дворце у раджи? Каким образом попала красавица к зверю?
     Расскажу все по порядку, начиная с истории отца мисс Флаксхан и того человека, который завладел ею.
     В 1876 году и особенно в 1877 году число морских катастроф до такой степени увеличилось, что не могло быть сомнения в том, что тут действует чей-то злой умысел. Правительства заволновались, в палатах были сделаны запросы, и, между прочим, в английском парламенте, где лорд Гранвилль сказал замечательную речь, результатом которой было назначение секретной конференции между представителями держав. "Милостивые государи, - сказал этот выдающийся государственный деятель, - вероятное увеличение числа кораблекрушений за последние годы приводит меня к убеждению, что нет национальности, корабли которой были бы в настоящее время в безопасности на море. Для меня, как и для многих из вас, нет сомнения в том, что существует целое сообщество кораблекрушителей. Я могу представить документы, которые доказывают, что это общество в широких масштабах эксплуатирует страховые компании, уничтожая корабли с грузом, застрахованным по высокой цене..."
     Документы, представленные лордом Гранвиллем, были как нельзя более убедительны. Перечислив все корабли, исчезнувшие за последний короткий период, он привел точную цифру их действительной стоимости, терпеливо разыскав ее по ведомостям всех портов, и сопоставил с итогом страховых полисов. Громадная разница между двумя цифрами вызвала всеобщее изумление. Стало очевидно, что ради наживы приносились в жертву тысячи людей и что многие миллионы обманом перешли в руки неведомых негодяев.
     Итак, было официально констатировано существование кораблей-гробов, то есть кораблей с застрахованным грузом, заранее предназначенных к потоплению; а затем в один прекрасный день был открыт и способ "крушить" корабли. На бременском рейде стоял купеческий корабль "Мозель", готовый к выходу в море. Погрузка была закончена. На другой день предстояла посадка пассажиров. Оставалось погрузить еще несколько тюков, как вдруг на верфи, около которой стоял "Мозель", раздался ужасный взрыв. Четыре носильщика были убиты наповал. Собственник груза, некто Томас, дрезденский уроженец, наблюдавший за погрузкой, получил смертельную рану. За несколько минут до смерти этот человек раскаялся и сознался, что в тюках было огромное количество динамита. Взрыв должен был произойти после выхода корабля в море с помощью особой пружины, приведенной в действие часовым механизмом. Этот взрыв должен был полностью уничтожить корабль. "Мозель", застрахованный в нескольких обществах в десять раз дороже стоимости, спасся лишь чудом.
     Томас так и умер, не выдав своих сообщников.
     Таким образом случайное обстоятельство выявило один из способов, используемых кораблекрушителями. Оставался открытым вопрос о нападениях на корабли, который был еще сложнее и запутаннее. На помощь снова пришел случай и открыл, наконец, тайну.
     Один из самых блестящих офицеров нашего флота, богатого талантливыми людьми, решился взять на себя преследование кораблекрушителей. При поддержке министерства, которое предоставило в его распоряжение крейсер третьего ранга, этот офицер по имени барон де Вальпрэ после недолгого плавания убедился, что какое-то необычайно быстроходное судно, снабженное боевым тараном и грозной артиллерией, являлось исполнителем замыслов тайного общества. Этот таинственный корабль обладал способностью постоянно менять свой внешний вид до неузнаваемости, он плавал под всевозможными флагами, корабельные книги и документы были у него всегда в полном порядке и написаны на всех языках, так что морское начальство не могло ни к чему придраться. Обязанностью этого морского палача было грабить и топить почтовые и торговые суда, указанные ассоциацией. Цель почти всегда достигалась, и богатство преступного общества все росло и росло.
     Центральное управление пиратской компании находилось в Париже, а рядовые агенты были рассеяны по всему земному шару. Директор компании, при котором был создан особый совет, официально принадлежал к классу парижских финансистов. Он имел крупные связи в свете и вел роскошную жизнь денежного туза. Его агенты, принадлежавшие к различным классам общества, набирались из разных национальностей. Здесь был гордый немецкий чиновник и дикий паликар, чопорный англичанин и хвастливый бразилец, хитрый китаец и грубый янки, косоглазый малаец и людоед-зеландец, работорговец с гвинейского берега и упивающийся маслом камчадал, живорез-индус и фанатик-занзибарец, - и весь этот сброд повиновался одной общей власти; каждый получил от общей прибыли сообразно со своими заслугами.
     Несмотря на превосходную организацию этого общества, барону де Вальпрэ удалось нанести ему смертельный удар. Он узнал от одного из матросов таинственного судна некоторые подробности, которые позволили застичь пиратов в их логове. В экспедиции барона, командовавшего крейсером "Молния", участвовали, между прочим, и Андрэ Делькур, доктор Ламперриер, Пьер де Галь, Фрикэ и Князек.
     Преследуемый корветом "Молния", корабль пиратов, прозванный французами "Хищник", на глазах моряков погрузился вдруг во внутреннюю лагуну одного аттола. Очевидно, это был один из привычных маневров бандитов моря. Сидевшие на корабле пираты укрылись в подземных пещерах, устроенных природой в коралловых стенах рифа. Эти пещеры были обставлены с невероятной роскошью и служили для бандитов, убежищем и местом отдыха. С "Молнии" был спущен небольшой десант, который проник в грозно защищенное подземелье. Героизм французских матросов преодолел все препятствия, и убежище было захвачено. Проходя по темному коридору, изредка освещавшемуся выстрелами, Андрэ Делькур наткнулся на плотную дверь из текового дерева. Он уже поломал об эту дверь топор и позвал друзей на помощь, как вдруг дверь сама растворилась и на пороге появился человек, вооруженный револьвером. Произошел короткий, но отчаянный бой. Молодой француз одолел и обезоружил противника. Когда свет, шедший из двери, упал на лицо побежденного, Андрэ вскрикнул от испуга и горя. Он узнал одного из героев междуусобной войны в Северо-Американских Штатах, который впоследствии храбро отражал прусское нашествие на Францию. Этот человек был американец Флаксхан, капитан Флаксхан, даровитый, храбрый моряк. В последнее время Андрэ встречался с ним редко, и во время этих редких встреч капитан казался каким-то грустным, расстроенным. Разговор между приятелями был недолог. Андрэ избавил друга от позорной казни и дал ему возможность покончить с собой. В благодарность американец рассказал Андрэ, каким образом он погрузил корабль в бездну.
     - Андрэ, - сказал он, - теперь для меня великая минута. Я умру, искупив свою вину. Времени у меня немного, слушай, что я тебе скажу... Я стал бандитом и капитаном "Хищника" из-за страсти к игре. Игра меня разорила. Однажды вечером я проиграл все, что имел, и хотел застрелиться, но вспомнил о дочери.
     - У тебя есть дочь? - воскликнул Андрэ.
     - Да, и я ужасно ее любил. Мне не хотелось оставить ее сиротою без средств. В самую критическую минуту появился мой счастливый партнер, обыгравший меня. Это был богатый финансист. Он отнял пистолет, который я уже приставил к виску, согласился взять вексель вместо наличных денег и предложил мне место капитана на корабле, хозяином которого он был. Я, ничего не подозревая, с восторгом принял предложение. Судно вышло в море и... понимаешь... это судно оказалось "Хищником"!.. Тщетно я старался потом сбросить с себя цепи. Эти негодяи похитили мою дочь, сделав ее заложницей моего смирения. Я боялся, что ее убьют, если я не буду повиноваться. Так я превратился в злодея. Я стал убивать, чтобы жива была Бланш! Ты понимаешь это? Понимаешь весь ужас моего положения?.. Постепенно я свыкся с ним, втянулся и стал спокойно исполнять отвратительную обязанность морского палача... Изредка мне, как бы в награду за усердие, позволяли видаться с дочерью. Вырвать ее из рук негодяев я не мог. Мне было решительно заявлено, что малейшая попытка с моей стороны будет для девочки смертным приговором. Впрочем, моя дочь получала хорошее воспитание: она воспитывалась вместе с дочерью того господина, который держал в своих ежовых рукавицах всю пиратскую орду. Этот человек и сейчас занимает в обществе высокое положение, пользуясь самой безупречной репутацией. Теперь, Андрэ, ты знаешь все. Через две минуты меня не будет в живых. Вот бумаги, относящиеся к нашей ассоциации. В твоих руках они будут грозным оружием. С их помощью ты сможешь отнять у негодяев мою дочь. Сделай это, непременно сделай. Я тебя умоляю. Тем более, что после моей смерти им не будет никакого смысла держать ее у себя. Пусть Бланш не знает, кем я был... Стань для нее отцом.
     - Клянусь тебе, Флаксхан, что твоя дочь будет моей дочерью. Твоя память останется для нее незапятнанной, священной. Умри спокойно! Прощай!
     Через несколько минут американец умер, погубив вместе с собой бандитов, укрывшихся в пещерах.
     Возвратясь во Францию, Андрэ Делькур сдержал свое слово. Пустив в ход шантаж, он добился, чтоб ему отдали девочку. Потом, вместе с бароном де Вальпрэ, он сделал властям весьма важное заявление, вследствие чего было отдано распоряжение об аресте финансиста. Предупрежденный своими шпионами, глава ассоциации, должно быть, попытался бежать через водосточную трубу, связанную с его домом, потому что на другой день, после проливного дождя, на мостовую выплыл труп, очень похожий на преступного финансиста, хотя лицо у трупа было изъедено крысами.
     После затопления пиратского корабля и исчезновения главы преступной ассоциации наши друзья успокоились, полагая, что общество рассеяно навсегда. Они прожили три года безмятежно, как вдруг над ними разразилось несчастье, разорившее их почти до нитки.
     Андрэ не хотелось, чтобы его приемная дочь узнала когда-нибудь нужду. Посоветовавшись с Фрикэ и доктором Ламперриером, он решился отправиться искать счастья на Суматру. Доктор предоставил в распоряжение друзей все свое состояние. Составилось маленькое общество, которое они сообща окрестили "товарищество странствующих плантаторов".
     Бланш была отдана в одно из лучших частных учебных заведений Парижа, и три товарища отправились в Индийский океан, захватив с собою Пьера де Галя и молодого негра, которого они называли Князьком.
     Дела товарищества шли отлично вплоть до описанных нами в начале романа событий, а затем Андрэ получил страшную весть о похищении своей приемной дочери.
     Имя похитителя было для них грозным откровением. Они знали, что за человек Венсан Боскарен и на что он способен. В следующей главе мы подробно опишем эту темную личность.
     
     
     ГЛАВА IX
     
     Страничка из новейшей истории Японии. - Тайкун и микадо. - Двадцатилетний француз делается японским адмиралом. - Печальные последствия морской битвы. - Полтораста миль в железной клетке. - Торжественное вскрытие живота одного японского дворянина. - Удивительные приключения бывшего адмирала. - Атаман кораблекрушителей. - Учитель и его достойный ученик. - Наследство учителя. - Проекты бандита. - Опасное положение некоего монарха. - Между двух огней.
     
     Если факт восприятия японским народом европейской цивилизации может казаться удивительным, то еще изумительнее краткость времени, в течение которого он совершился; на это потребовалось лишь несколько лет. В 1853 году американский адмирал Парри совершил первую серьезную попытку проложить дорогу в эту империю, которая была так же замкнута, как и Китай. Попытка удалась, и результатами ее воспользовались, кроме американцев, также русские, французы и англичане, открыв себе доступ в некоторые порты Японии. Тайкун Иеоски сделал в этом направлении первый шаг и лишил голландцев исключительной возможности устанавливать связи с Японией, сделав эту привилегию правом всех наций. Японское общество довольно косо посматривало на это нововведение, одобренное принцем Икаммоном, который сделался регентом вместо малолетнего Иесаду, сына и преемника Иеоски. Воспитанная веками ненависть японцев ко всему иностранному вспыхнула с невиданной силой и нашла себе опору в японском дворянстве, которое с ожесточением воспротивилось непопулярной мере. Даймиосы (господа, князья), лишившись права на таможенные пошлины, которые всецело стали поступать в казну тайкуна, возмутили народ и подтолкнули его на насилия и убийства. Во время беспорядков было убито много англичан и французов. Тогда в 1863 году перед Иеддо появился соединенный англо-французский флот, и от тайкуна было потребовано удовлетворение. Тайкун отвечал, что он не виноват и даймиосы ему не повинуются, но все-таки заплатил денежное вознаграждение за убытки, причиненные европейцам. После этого английский флот опустошил гавани князей сатсумского и нагатского.
     Явная враждебность населения и двусмысленное поведение правительства едва не вызвали в том же году новых репрессий со стороны названных европейских держав, но в это время (в мае 1863 года) тайкуном сделался энергичный Стотсбахи, сын Мито. С 1863 года до 1868 года Стотсбахи успешно боролся с восстанием южных даймиосов и честно выполнял договоры, заключенные с европейцами, надеясь, что сближение с ними приведет к полному возрождению страны.
     В то время в Японии было два государя: духовный - микадо и светский - тайкун. Звание обоих было наследственное; власть тайкуна была ограничена советом даймиосов. Из этого следует, что если тайкун умел заставить даймиосов повиноваться, то был полным хозяином Японии, потому что даймиосы были неограниченными владыками в своих феодальных поместьях. Если же он отдавался даймиосам в руки, то они являлись распорядителями судеб Японии и своевольничали в ущерб народу. Впоследствии в 1868 году микадо Муццукито соединил в своих руках духовную и светскую власть, и звание тайкуна было отменено.
     Будучи не в силах полностью подавить восстание и видя, что затяжка ведет к разорению государства, Стотсбахи обратился к микадо с просьбой созвать сейм магнатов империи для пересмотра основных законов и учреждения правительственной власти на более прочном основании. Сейм прошел очень бурно и окончился переворотом, который устроили южные даймиосы. Они вовлекли в свой лагерь микадо и его двор, разогнали приверженцев тайкуна и издали декрет, которым звание тайкуна уничтожалось, а исполнительная власть безраздельно передавалась микадо. Тайкун Стотсбахи приготовился к борьбе, собрал приверженцев и был побежден лишь после отчаянного сопротивления.
     С одним драматическим эпизодом этой борьбы была связана та таинственная личность, с которой так смело спорила Бланш, приемная дочь Андрэ Делькура.
     Во время созвания сейма даймиосов на иокагамском рейде стояло французское военное судно. На этом корабле был один гардемарин, очень храбрый, предприимчивый и, несмотря на крайнюю молодость (ему было лет двадцать, не более), горевший ненасытным честолюбием. Звали его Венсан Боскарен. Сообразив, что во время смут, раздиравших Японию, можно сделать скорую карьеру, он, не долго думая, предложил тайкуну свои услуги. Он сообщил о своих надеждах товарищу, увлек его с собою, и оба они были приняты с почетом. Тайкун, нуждаясь в опытных людях, дал каждому под команду по военному пароходу, предоставил и тому, и другому чин адмирала и возвел обоих в звание даймиосов первой степени.
     В проливе Цугару, отделяющим остров Нипон от острова Иессо, произошло большое морское сражение. Двадцатилетний адмирал продемонстрировал удивительное мужество и замечательное искусство. Сражение было решительное. Тайкун Стотсбахи мог одержать верх над микадо Муццукито и соединить в своих руках и духовную и светскую власть. Боскарен уже торжествовал победу, как вдруг измена голландца-машиниста погубила дело. Машинист умышленно маневрировал не так, как ему велели, и завел пароход в центр неприятельского флота.
     Молодой адмирал размозжил ему голову, но дело было проиграно. Окруженный превосходящими силами, он вынужден был бросить пароход, сойти на берег и испытать последнее средство - поднять прибрежных жителей против духовного владыки. Измена машиниста погубила и второй корабль, против которого были сосредоточены все силы флота микадо. Видя, что все пропало, товарищ Боскарена предпочел плену смерть и храбро взорвал себя.
     Надежда Боскарена привлечь на свою сторону береговых жителей не оправдалась. Он наткнулся на верных подданных микадо, которые его схватили, связали и посадили в норимон - паланкин с железной решеткой. С мыса Татсуби, что на южном берегу Нипона, его повезли в Иеддо, так что ему пришлось проехать через всю страну в безобразном и неудобном экипаже, напоминающем знаменитую железную клетку кардинала Ла-Балю.
     Его судили военным судом и единогласно приговорили к смерти. По странной случайности декрет побежденного тайкуна, делавший французского дезертира вельможным японским дворянином, имел такую же силу, как если бы он был подписан самим торжествующим микадо. Француз был признан дворянином, и ему предстояла казнь, являющаяся привилегией знати. Гражданин древнего Рима мог быть казнен только мечом. Японский дворянин сам распарывает себе живот.
     Эта церемония, известная под названием харакири, совершается всегда с большою торжественностью. В специально предназначенный для обряда зал вводится осужденный в белой одежде в сопровождении друзей, обвинителей, защитников и судей. Он садится на белый ковер с красной каемкой, а сзади становится его лучший друг или какой-нибудь родственник с длинной и тяжелой японской саблей в руках. Этот человек обязан отрубить осужденному голову, как только тот вскроет себе живот. Орудие казни представляет из себя острый, как бритва, нож. Его торжественно подносят осужденному на серебряной тарелке. Такой обряд очень напоминает церемонию поднесения шелкового шнурка визирю, на которого прогневался султан. Осужденный твердой рукою берет нож и всаживает его себе в живот по рукоятку. В ту же минуту друг, стоящий сзади, одним ударом снимает осужденному голову с плеч.
     Боскарен мужественно решился подчиниться второй половине обряда, то есть отсечению головы, но от предварительной операции отказался на том основании, что он иностранец и порядков не знает. Этот аргумент был принят. По прочтении приговора над ним занесли саблю, но вдруг был получен приказ, отменяющий казнь. Полномочный министр Франции при японском правительстве настойчиво вступился за соотечественника и добился того, что над ним согласились совершить казнь только для вида и затем отпустить на все четыре стороны с убедительным внушением быть впредь умнее и не вмешиваться в иностранные междоусобицы.
     Из списка флота он был, разумеется, вычеркнут и долго укладывал мостовые в Иокагаме. Перепробовав всевозможные ремесла, чтобы не умереть с голоду, он вернулся, наконец, во Францию, поступив простым матросом на купеческий корабль. Озлобленный на весь мир, прожил он там, перебиваясь со дня на день, до франко-прусской войны.
     К этому времени он обеднел до того, что поступил солдатом в батальон пеших егерей, чтобы избавиться от голодной смерти. Он сражался храбро, даже мечтал об эполетах, тем более, что обстоятельства были благоприятны и начальство готово было закрыть глаза на его прошлые грешки, как вдруг опять случилась неудача. В одной из битв он попался в плен и был отправлен в Ульм. Он убежал оттуда, проявив необычайную смелость и энергию.
     На австрийской границе его чуть живого нашел один французский финансист и увез к себе. Неожиданного благодетеля звали граф Жаверэ. Читатель догадывается, я думаю, что этот господин был ни кто иной, как глава общества кораблекрушителей.
     Граф был поражен его многогранными способностями, поразительным упорством в труде, а также глубоким знанием морского дела, и взял его к себе в секретари. Граф был знаток людей и понял, что Боскарен для него находка. Он, как в книге, читал в этом сердце, истерзанном завистью, иссушенном неудовлетворенной страстью к карьере. Он сказал себе: "Вот человек, в котором не осталось никаких иллюзий, у которого нет никаких привязанностей, никаких предрассудков, который не остановится ни перед чем, лишь бы добиться успеха. Этот человек будет мне отличным помощником". И он посвятил Боскарена в тайну преступного общества, постепенно раскрыв перед ним все гнусные подробности. Честолюбие неудачника воспламенилось, когда он увидал перед собою целый океан мутной воды, в которой можно было ловить сколько угодно рыбы.
     О счастье! Вечный горемыка и неудачник получил, наконец, возможность бороться с обществом, которое его не хотело знать, и утолить свои неудовлетворенные желания!
     Боскарен очень скоро стал правою рукой атамана бандитов моря. Он окунулся в вихрь удовольствий парижской жизни, зажив с неслыханной роскошью, и начал сорить деньгами направо и налево. Его патрон не отказывал ему ни в чем. Из своих роскошных палат они вдвоем руководили действиями сотен подчиненных, топили корабли, собирали миллионы. Сохраняя безупречную репутацию в свете, они долгое время действовали в полнейшей безопасности.
     Они дошли до апофеоза своего торжества. Атаман уже подумывал передать все сложные обязанности своему помощнику и, удалившись на покой, почивать на лаврах, а Боскарен мечтал о близком получении неограниченной власти, как вдруг случилось описанная нами катастрофа с "Хищником", когда капитан Флаксхан был загнан французским кораблем в пещеру безымянного аттола и погубил себя и своих сообщников, предварительно выдав преследователям компрометирующие документы. Граф Жаверэ умер, или, по крайней мере, властями было констатировано, что умер, а Боскарен моментально стушевался, скрежеща зубами от ярости. О преемственности не могло быть и речи, так как не все соучастники признали бы над собою власть Боскарена, да и безопасность требовала, чтобы ассоциация распалась хотя бы на время.
     В руках бандитов моря осталась дочь Флаксхана - Бланш. Ее жизнь была залогом повиновения отца. Воспитанная вместе с дочерью графа, молодая девушка находилась в том возрасте, когда ребенок превращается в девушку. Ее наружность произвела на Боскарена сильное впечатление, и он воспылал к ней пламенной страстью. Невозможно описать ярость, охватившую его, когда Андрэ потребовал выдачи мисс Бланш. В течение нескольких лет он выслеживал покровителей девушки, опутывал целой сетью интриг, ища случая как-нибудь устранить их и снова овладеть добычей.
     Опекуны девушки не дремали и ловко увертывались от всех козней неутомимого врага. Боскарен, страсть которого постоянно росла, понял, наконец, что ему ничего не сделать против этих неустрашимых людей, пока их независимость будет обеспечена хотя бы самым скромным состоянием. Поэтому он решил нанести им имущественный ущерб, надеясь, что, разорившись, они скорее уступят. Из троих друзей состояние было только у Андрэ и Ламперриера, да и то незначительное. Полные нежной заботы обо всем, что касалось Бланш, они, как люди нежадные, довольно беспечно относились к деньгам. Сговорившись с биржевыми жуликами, Боскарен без труда устроил за несколько месяцев разорение своих противников. После нескольких банкротств денежные запасы трех друзей улетучились, причем разоренные даже и не предполагали, откуда был направлен поразивший их удар.
     Но для таких людей, как они, подобная катастрофа ничего не значила. Они сразу же принялись думать о том, как бы собрать новое состояние для их приемной дочери. В спекуляции они ничего не понимали, зато слыхали о девственных землях в океане, где энергичному человеку нетрудно быстро разбогатеть. И вот, недолго думая, они снарядились в далекий путь в неведомые страны. "Вперед! В Суматру!" - сказали они себе и уехали. К несчастью, они сделали одну ошибку: не взяли с собой Бланш. Впрочем, разве можно было ее взять? Они из-за нее боялись климата, боялись болезней, боялись ядовитых гадов и страшных зверей.
     Для безопасности девушки были приняты самые тщательные меры. Бланш была поручена нежным заботам начальницы одного пансиона, достойнейшей, неподкупнейшей женщины, к тому же близкой родственницы доктора Ламперриера. От нее не скрыли, что она берет на себя очень важное и ответственное поручение, но это ее не испугало. Наконец, их успокаивало еще то обстоятельство, что их неумолимый враг давно не подавал признаков жизни.
     И вдруг неожиданная весть!
     Страсть не отняла у Боскарена ума и не ослабила его энергии. Лишенный тайной власти, он не сложил оружия. Однажды он долго сидел над картой полушарий и изучал ее, размышляя, соображая, обдумывая. От японских островов, театра его первых неудачных подвигов, взгляд его обратился на индо-малайский архипелаг, пестревший большими и малыми пятнами, на которых стояли слова: Суматра, Ява, Целебесь, Филиппинские острова, Борнео.
     - Почему не попробовать? - сказал он сам себе. - Здесь живет дикое племя, не охваченное цивилизацией, да и вряд ли цивилизации удастся когда-нибудь его обуздать. Свирепые малайцы, неукротимые мусульмане, алчные китайцы - все они торгуют, грабят, убивают, живут и умирают без всякой пользы, повинуясь только слепой судьбе. Для них разбой и воровство - такое же естественное занятие, как для наших крестьян хлебопашество. Если бы появился среди них человек, который сумел бы взять их в руки, дисциплинировать, направить к одной общей цели, то из этой помеси образовалось бы настоящее государство. С ним можно было бы вернуть времена бандитов моря и незримо властвовать на Индийском архипелаге... Я в состоянии это осуществить. Да. В Европе я только миллионер. Там я буду королем, императором, чем угодно, даже властителем индо-малайских островов. Дело не в названии. Название можно будет придумать потом. Пусть я буду хоть султаном Борнео с верховной властью над соседними островами... А она будет моей султаншей. Неужели Бланш устоит против подобного сана? Разумеется, нет! На свете не найдется ни одной женщины, которая не соблазнилась бы короной. Наконец, я обольщу ее ум, я увлеку ее мыслью о насаждении прогресса в варварской земле, о возрождении диких... Боже мой! Я задыхаюсь! Я сойду с ума!.. Черт знает, что со мной делается при одной мысли, как это все будет хорошо... Но пока довольно. Посмотрим, что будет дальше.
     Ассоциация бандитов моря имела многочисленные разветвления среди жителей индо-малайского архипелага, этих неисправимых природных пиратов. Сообщники кораблекрушителей, хотя и поняли, что вождь их куда-то девался, не прекратили своих разбойничьих подвигов, продолжая совершать их на свой страх и риск. Но все это было не то, что прежде: опасности увеличивались; бандитам не хватало удачи и ловкости того изворотливого человека, который прежде руководил ими. Правда, в их руки попадалась иногда богатая добыча, но часто случались и страшные неудачи. Запасная касса, служившая для пополнения убытков от неудач, была закрыта. Любезность консульских агентов куда-то улетучилась, кредит пропал, купцы перестали отпускать в долг товары и оружие, неоткуда стало получать точнейшие сведения о грузах и рейдах купеческих кораблей. Бандитам приходилось действовать ощупью и получать ударов больше, чем наносить.
     Одним словом, разбой был в упадке, когда Венсан Боскарен взялся оживить его. Понятно, что его приняли с распростертыми объятиями, как спасителя. Он явился в скромном костюме меккского пилигрима и с кучей подарков для беспечного монарха, которого он задумал низложить. Хорошо понимая, что в стране, куда он прибыл, фанатизм значит все, он усвоил себе строго благочестивую наружность хаджи (богомольца), только что вернувшегося из святого города. Звание хаджи и великолепное знание арабского и малайского языков, а также большая начитанность в священном писании, вызвали всеобщее уважение к нему. Он объехал и обошел весь архипелаг, собирая старых сообщников и вербуя новых, причем очень ловко сыпал подарками и религиозными текстами, подстрекал мусульманский фанатизм и незаметно проповедывал нечто вроде священной войны, которая, разразившись, должна иметь ужасные последствия. За какие-нибудь четыре месяца он взволновал весь остров Борнео. При этом он действовал так ловко и сумел внушить такое доверие к себе, что, несмотря на его лихорадочную деятельность, об его действиях ничего не было слышно. Ни до местных властей, ни до европейских представителей не дошло ни малейшего слуха о темной цели, к которой он стремился.
     Окончив приготовления, твердо установив свою нравственную власть и полностью одурачив раджу Борнео, он решил выбросить козырную карту. Аккуратно получая сведения обо всем, что делали пятеро друзей, он прежде всего похитил молодую девушку из Парижа и привез ее на Борнео. Для ловкого, опытного интригана ничего не стоило обмануть начальницу пансиона. Честная женщина легко попалась в ловушку плута и выдала ему Бланш по подложному письму.
     Сделав этот первый шаг, Боскарен окончательно укрепил над бандитами моря свою власть, так что низложение магараджи сделалось вопросом нескольких дней. Все шло, как по маслу. Оставалось только добиться от Бланш согласия выйти за него замуж. Но ни мольбы, ни угрозы не могли ничего поделать с несокрушимой энергией девушки, решившей выйти из ненавистного положения и возвратить себе свободу.
     Воспитанница Андрэ жила в роскошных палатах под строгим надзором двух фанатичных поклонников лжемусульманина и виделась только с одной мулаткой с острова Мартиники, которая выполняла при ней обязанности компаньонки. Эта преданная, великодушная креолка всей душой привязалась к своей молодой госпоже. Ей удалось отправить с китайцем на Суматру печальную весть о похищении Бланш.
     Таково было положение дел в то время, когда Боскарен готовился поднять мятежом малайцев Борнео, а Андрэ собирался вести возмутившихся даяков под стены столицы.
     Разговор мисс Бланш с похитителем был внезапно прерван страшным шумом, поднявшимся в городе. По улицам с криками ужаса бежал народ. Трещали барабаны, отовсюду неслись громкие призывы к оружию.
     
     
     ГЛАВА X
     
     Фрикэ берет на себя заботу о пропитании диких зверей. - Завтрак обезьяны. - Дикая выходка тигра. - Проделка обезьяны. - Папоротники на Борнео. - Как может усталый путник найти в деревьях кувшины с водою. - Nepenthes Distillatona. - Безграничная снисходительность Фрикэ. - Парижанин берет костыль. - Орангутанг. - Большая человекообразная обезьяна с острова Борнео.
     
     Фрикэ очень удивился, проснувшись в обществе двух животных. Хотя он был очень храбр и силен, но все таки положение показалось ему немного рискованным.
     Он широко раскрыл глаза, потом рот, зевнул, потянулся и попробовал встать, но опять упал на землю. Обезьяна и тигр сделали такое же движение и тоже упали на землю с тяжелым стоном.
     Фрикэ припомнил все, что было: припомнил плен, бегство, падение в тигровую яму, саперную работу и выход из ямы через лаз, пробитый ножом. Боль в ноге напоминала о вывихе, а дикие звери об опасности подобного соседства.
     Когда прошло первое волнение, он решился дружески поздороваться с соседями:
     - Здравствуй, тигр... здравствуй, обезьяна... здравствуйте, невольные мои товарищи. Мы вместе попали в яму и вместе выбрались из нее, будем же друзьями.
     При звуке человеческой речи обезьяна надула щеки и с шумом выпустила воздух, а тигр раскрыл пасть и громко зарычал.
     Фрикэ улыбнулся и продолжал:
     - Ты, сударыня-обезьяна, говоришь: ух? Что это значит? Я не понимаю. Во всяком случае, наружность у тебя добродушная, и ты не сердишься. Это очень хорошо. Зато уж ты, батюшка-тигр, никуда не годишься. Чего ты ворчишь, скажи на милость? Свежего мяса захотел? Так знай, что у меня есть револьвер. Мне бы очень не хотелось выбить глаз такому прекрасному зверю, как ты... А! Понимаю! У тебя сломана передняя лапа, и ты не можешь ходить. Что же делать? Я не хирург, лечить тебя не смогу. А ты что смотришь так грустно, обезьяна? Знать, и ты не в лучшем положении? Заднюю ногу волочишь, а? Очень жаль. У меня у самого вывих.
     Странное дело. Этот поток слов произвел на животных успокоительное действие. Свирепая обезьяна поморгала глазами, почесала затылок, фукнула раза три-четыре и опять улеглась, помотав головой. Страшный тигр, подчиняясь взгляду молодого человека, перестал царапать землю здоровой лапой и повел несколько раз ушами.
     - Очень хорошо, - сказал обрадованный Фрикэ. - Если вы успокоились и не собираетесь меня растерзать сию же минуту, то я и подавно не сделаю вам зла. Напротив, я о вас позабочусь.
     Место, где находился молодой человек и его дикие товарищи, представляло лесную глушь. Кругом высились огромные деревья, а почва была покрыта гниющими остатками растений. Фрикэ очень быстро нашел, чем утолить голод обезьяны. Тут росло множество хвойных деревьев из породы Docrydium, выделявшихся своей пирамидальной формой и темной зеленью. На нижних ветвях их торчало множество спелых шишек с вкусными, сочными ядрами внутри.
     Не спуская глаз с тигра, свирепость которого внушала беспокойство, парижанин подполз к деревьям, нарвал обильный запас плодов и вернулся к обезьяне, которая смотрела на него, выразительно гримасничая от удовольствия.
     - А, душа моя, ты, видно, жесты понимаешь лучше слов, - сказал Фрикэ. - Хорошо. Так как мне здесь, может быть, долго придется пробыть, я постараюсь завоевать твое сердце с помощью твоего желудка. Кушайте, господин орангутанг, насыщайтесь.
     Обезьяна, увидав свои любимые плоды, радостно заволновалась. Она протянула лапы, безбоязненно схватила поданную ей шишку, положила в рот и разгрызла мощными челюстями.
     - Возьми еще. Кушай на здоровье. А теперь, господин любитель мяса, так как вы вели себя умненько, я позабочусь и о вас. На дне ямы еще много оленины, и я принесу вам перекусить. До скорого свиданья.
     Не обращая внимания на страшную боль в ноге, Фрикэ полез в узкий проход, который проделал из опасной ямы. Отрезав огромный кусок оленины, он положил его себе на голову и медленно потащился назад. Обливаясь потом, добрался он до отверстия и тут почувствовал сильный толчок в голову, сопровождавшийся ужасным воем. Кто-то с силой сдернул мясо с головы парижанина.
     - Наверное, это опять проклятый тигр, - пробормотал Фрикэ, выбираясь из отверстия.
     Это было совершенно верно. Почуяв запах сырого мяса, тигр встал со своего места и улегся возле отверстия с обычными повадками кошки, стерегущей добычу. Как только кусок показался из отверстия, тигр протянул лапу, ловко подхватил его и принялся пожирать.
     - А! Так ты вот как! - воскликнул парижанин. - Ты норовишь все забрать себе! Постой же. Я тебя проучу!
     Он взвел курок револьвера и до безрассудства смело схватил рукой мясо, в которое тигр запустил уже свои громадные зубы. Парижанин выстрелил. Тигр не уступил и зарычал.
     - Рычишь? Сколько угодно! Дело в том, что я тоже хочу позавтракать. Если это тебе не нравится, я размозжу тебе башку. Ну же, раз!.. Два!..
     Зверь зарычал на весь лес. Он уже хотел броситься на Фрикэ, несмотря на свою рану. Парижанину оставалось только спустить курок, но вдруг тигра подбросило вверх какой-то неведомой силой, он покатился кубарем и выпустил добычу.
     Гнев парижанина сменился хохотом, когда он понял, в чем дело. Обезьяна, обеспокоенная сердитыми взмахами хвоста своего свирепого соседа, схватилась за хвост и, когда тигр подскочил, дернула изо всей силы, так что тигр перекувыркнулся и, упав на землю, жалобно застонал.
     Радуясь своей шутке, обезьяна уперлась лапами в бока, согнула спину и растянула рот до ушей, что очень походило на смех.
     - Спасибо тебе, орангутанг. Ты для меня настоящий добрый дедушка. Я тебе очень благодарен. Хочешь, будем друзьями? А ловко ты с ним расправился, право, ловко. Взгляни, как он на нас смотрит... Что, хорошо? Так тебе и надо. А теперь я буду завтракать у тебя под носом, а когда наемся, покормлю и тебя. Авось это тебя научит быть умнее и прилично держать себя в обществе.
     Покуда обезьяна лущила свои шишки, Фрикэ основательно закусил олениной, хотя мясо было жесткое, как подошва, и сырое. Проученный тигр терпеливо дожидался своей очереди на почтительном расстоянии и с таким жалким видом, что человек сжалился, наконец, над неразумным зверем и сократил ему срок наказания. Он бросил тигру приличный кусок, и хищник проглотил его с жадностью, понятной после долгого поста.
     - Ну вот, на этот раз довольно. И постарайся, чтобы подобные дикие выходки впредь не повторялись: я их не люблю. Вероятно, тебе до смерти хочется пить? Я бы мог, пожалуй, промочить тебе горло, но боюсь, что ты откусишь мне руку. Тебя же, милый "дедушка", я с удовольствием напою. Подожди немножко.
     Среди роскошных папоротников Борнео Фрикэ давно заметил одно полуползучее растение, кустами цепляющееся за стволы. Листья у таких кустарников очередные, овальные или ланцетовидные. Жилки этих листьев продолжаются в виде спиральных усиков и оканчиваются кувшинчиком, внутри окрашенным в синий цвет, а снаружи прикрытым гладкой, непроницаемой оболочкой. Отверстие кувшинчика, имеющего очень изящную форму, снабжено крышечкой, открывающейся и закрывающейся в определенное время. В кувшинчике содержится чистая, прозрачная вода, вполне годная для питья; это не роса, собранная в листе, а выделение самого листа. Растение выделяет воду ночью, и днем крышка бывает так крепко закрыта, что вода не высыхает вся даже при солнечном зное. С восходом солнца кувшинчики опускаются вниз, и в это время крышку невозможно открыть без разрыва тканей. К восьми часам вечера кувшинчик начинает открываться, вода испаряется, и листья поднимаются вверх по мере высыхания воды. По окончании этого процесса, продолжающегося часов пять, крышечки закрываются вновь, и тогда снова начинается выделение влаги в кувшинчики, которые к утру опять полны.
     Фрикэ хорошо знал это любопытное растение, известное в ботанике под названием Nepenthes Distillatoria. Он знал, что влага кувшинчиков может заменить обыкновенную воду, если поблизости нет ручья.
     Жидкость эта не отличается особой свежестью, но приходилось довольствоваться и этим. Фрикэ выпил содержимое кувшинчика, если и не с большим удовольствием, то все-таки радуясь, что у него есть чем промочить горло.
     Обезьяна тоже, видимо, знала о свойствах растения и, увидав, что Фрикэ пьет из кувшинчика с умоляющим выражением в глазах протянула к парижанину лапы.
     - Возьми, "дедушка", возьми! Напейся. А когда ты напьешься, я смастерю себе костыль. Я пострадал меньше всех, и потому мне следует заботиться о наших общих нуждах.
     Обезьяна взяла поданный ей кувшинчик, выпила всю жидкость до капли и легла на землю, положив сломанную ногу так, чтобы было поудобнее спать.
     Тем временем тигр доел свою порцию с глухим ворчаньем насыщающегося хищника. Свирепый зверь жадно поводил носом в сторону кувшинчиков, но Фрикэ не собирался близко подходить к его страшным когтям и клыкам, чтобы влить несколько капель влаги в покрытую пеной пасть.
     "Кто их знает, этих зверей, - думал Фрикэ, - они как горькие пьяницы. Дай пьянице воды - он рассердится. Ему нужно вина, а не воды. А кровь - это вино для тигра. Если я дам ему воды, он, пожалуй, в меня вцепится... А впрочем, знаю. Догадался".
     Фрикэ опять подошел к растению, срезал самый большой лист, вскрыл кувшинчик и положил его на землю в двух шагах от тигра, а сам отошел в сторону.
     Тигр перестал рычать. Тихо махая хвостом, подполз он к растению и помочил свой шершавый язык в жидкости, которая как будто освежила его.
     - Ну что, хищник? Видишь, как хорошо жить в дружбе со всеми? Молодец, хорошо лакаешь. Чисто. Ничего не осталось... А, и ты спать надумал. Спи, я то же самое собираюсь сделать. Идти к друзьям я не в состоянии, поэтому буду ждать, пока они сами меня отыщут. Если же, в чем я почти уверен, они со мной не встретятся, то я и один найду дорогу в столицу раджи, как только выздоровею. А пока надо немножко поспать.
     Новый приятель Фрикэ - разумеется, мы говорим не о тигре, - был ни кто иной, как большая человекообразная обезьяна, живущая на острове Борнео. Эта обезьяна называется у натуралистов simia satyrus, а у туземцев - орангутанг, в переводе: лесной человек.
     Это огромное животное более метра высоты от головы до пят и покрыто густой рыжей шерстью. Сила этой обезьяны огромна. Живет она преимущественно в девственных лесах: там ее родина, там она бродит, как араб по пустыне, как краснокожий индеец по прерии. Очень любопытен способ передвижения орангутанга, когда он, объев все плоды в одном месте, переселяется в другое, где провизии еще непочатый край. Идет ли животное по земле или путешествует по вершинам деревьев, прежде всего бросается в глаза удивительная решительность его походки. Он ходит, держась не прямо, а наклонив верхнюю половину тела под углом градусов в сорок пять. Это происходит оттого, что ноги орангутанга коротки, а руки длинны и почти доходят до земли. Кроме того, он ступает на пальцы, а не на всю подошву или, скорее, ладонь. Упоминая о физической силе орангутанга, даяки рассказывают, что на него почти никогда не нападают дикие звери. Когда в лесу не остается плодов, орангутанг отыскивает себе пищу на берегах рек, где много любимых им молодых побегов и прибрежных растений. Здесь иногда выходит крокодил и бросается на него, но зверь не робеет, бьет крокодила лапами и разрывает ему пасть.
     Если же на него осмелится напасть удав, орангутанг обхватывает его руками, давит, душит и раздирает зубами. Лесной человек силен. Нет в лесах зверя сильнее его.
     Свирепо, отчаянно защищаясь, если на него нападут, орангутанг с острова Борнео в обычное время довольно робок. Он сам никогда не нападает ни на человека, ни на животных, но не любит, чтоб его трогали. При встрече с людьми, если те не ищут с ним ссоры, он с любопытством оглядывает их, останавливается на минуту и как ни в чем не бывало идет дальше.
     Молодые орангутанги легко делаются ручными и демонстрируют удивительную понятливость. Во многих даякских деревнях есть, по крайней мере, по одному ручному орангутангу, которым очень дорожит все племя, среди которого он живет, как у себя дома, совершенно освоившись с нехитрой цивилизацией туземцев.
     Не только молодые, но и взрослые звери привыкают к человеку. Приводят много примеров, когда раненые орангутанги, будучи вылечены даяками, сильно привязывались к своим благодетелям. Они свободно уходили из кампонга в лес, долго не показывались, потом вдруг приходили в гости, как добрые соседи.
     Если услуга, оказанная парижанином обезьяне, действительно тронула ее сердце, то можно надеяться, что дружеские отношения между ними будут продолжаться долго, и новый друг, которого Фрикэ прозвал "дедушкой", окажется со временем очень полезен.
     
     
     ГЛАВА XI
     
     После трехнедельного ожидания. - Дружелюбие обезьяны и неблагодарность тигра. - Лазарет в лесу. - Противный запах превосходного плода. - Дедушка и его палка. - Среднее между свиньей и хорьком. - Фрикэ отдает свою порцию мяса тигру. - Дезертир. - Одиночество в лесу. - Орангутанг проявляет себя отличным жандармом. - На пути в Борнео. - Мрачные виды. - Черные реки. - Воспоминание о доне Бартоломео ди Монте. - Истинная дружба...
     
     Вывих вынудил Фрикэ сидеть на месте и в течение нескольких бесконечных дней и ночей дожидаться выздоровления. Разумеется, он сдался не скоро, а лишь тогда, когда окончательно убедился в невозможности продолжать путь. О себе он заботился мало, терзаясь беспокойными думами об ужасных опасностях, которым подвергались его друзья. Слышали ли они его призыв? Вовремя ли приготовились отразить коварное нападение? Не погибла ли их экспедиция в самую решительную минуту? Вот о чем только и думал парижанин, живя день за днем в густом, непроходимом лесу, куда его занесла судьба. Иногда на него находили минуты успокоения, когда он вспоминал об энергии своих друзей и ему представлялось, как европейцы и даяки победоносно переходить границу владений раджи, который трепещет на своем троне, колеблющемся под ударами всеобщей революции.
     - Я появлюсь, когда уже все будет сделано, - говаривал он вслух, словно для того, чтобы не позабыть звуков человеческой речи. - Они будут смеяться надо мной, глядя, как я ковыляю подобно водовозной кляче. А чем я виноват?.. Уже скоро три недели, как я здесь мучаюсь, голодая и злясь... Э, все равно! Чего ждать? Хромота моя почти прошла. Пойду. Кто меня любит, пусть следует за мной. Правда, "дедушка"?
     Последние слова относились к орангутангу, который лениво лежал на траве и грыз свой любимый плод. Обезьяна медленно потянулась, встала и присела возле молодого человека, устремив на него нежный, почти человеческий взгляд.
     - Да, - продолжал Фрикэ ласковым голосом, - ты вправду наилучшее из животных. Хотя твой перелом еще не залечен, ты уже сам ходишь за провизией и отдаешь мне лучшую долю. Как жаль, что у тигра такой отвратительный характер, а то он был бы очень полезен нашему отряду. Ну, да я еще его приручу!
     Фрикэ недаром провел в лесу так много времени: он успел приручить к себе обезьяну, а это вещь нешуточная. Подождав два дня, он убедился, что тропический ливень смыл его следы и друзья не могут его найти. Тогда он устроил себе, по возможности удобный лагерь в лесу, рассчитанный на длительное пребывание.
     Благодаря его заботам, обезьяна скоро привыкла к нему. Видя, что человек делится с ней каждым куском, она, со свойственным всем обезьянам подражанием, стала платить ему тем же. Хотя ей было трудно ходить, она все-таки стала бродить понемногу вокруг лагеря и приносила своему товарищу съедобные почки, сочные плоды и вкусные ягоды. Чтобы не ложиться по ночам на сырую землю, Фрикэ устроил себе на нижних ветках нечто вроде висячей койки из пальмовых листьев. Обезьяна сейчас же все переняла у него, сделала себе точно такую же койку и стала спать рядом с ним.
     Фрикэ ходил в лес, перемогая боль и опираясь на палку, обезьяна ходила за ним, неуклюже потрясая дубиной и стараясь подражать всем его движениям. Когда на пути встречалось дерево дуриан, "дедушка" ловко влезал на него и сбрасывал на землю плоды.
     Несмотря на постоянный голод, молодой человек до сих пор не мог превозмочь отвращения к плоду этого дерева. Его превосходное, питательное содержимое обладает отвратительным запахом гнилого чеснока, к которому, впрочем, можно в конце концов привыкнуть. Плод дуриана представляет собой, так сказать, растительный парадокс. Яйцеобразной формы, величиною с голову, он усажен острыми крупными колючками и наполнен питательною мякотью сливочного цвета и самого аппетитного вида. Одним словом, все было бы хорошо, если бы не запах.
     Вскрыть плод довольно трудно: кожа на нем очень твердая и, как сказано выше, усажена колючками. Разрезать его, держа в руках, небезопасно: можно очень сильно проколоть руку. Его нужно положить на землю и разрубить ножом. В ту же минуту чувствуется крепкий, острый, противный запах, который у человека слабонервного даже может вызвать рвоту. Но как только положишь в рот вонючую мякоть, отвратительный вкус пропадает, мякоть тает во рту, - одним словом, к этому блюду можно так же привыкнуть, как привыкают к гнилому сыру.
     Орангутанг до безумия любит этот плод, но лакомиться его содержимым зверю приходится довольно редко из-за сложности вскрытия. Заметив, что Фрикэ сравнительно легко справляется с трудной операцией, "дедушка" то и дело таскал к нему свою добычу.
     Таким образом, Фрикэ жил как настоящий вегетарианец. Пища его была почти исключительно растительная, так что он был постоянно полуголодный. Зато обезьяна купалась в изобилии и быстро поправлялась, перелом ее почти совершенно сросся. Она была безмятежно счастлива и не выказывала желания покинуть своего нового друга.
     Нельзя было сказать того же о тигре, желудок которого требовал пищи совсем другого рода. Мясо оленя очень быстро испортилось и "батюшка-тигр" возжелал свежатинки. Он начал так странно похаживать вокруг Фрикэ, что молодой человек вынужден был несколько раз отгонять тигра от себя.
     Однажды тигр, не евший более суток, внезапно кинулся на Фрикэ, но тот очень ловко ударил его палкой по морде. Обезьяне это понравилось. Сообразив, что у ее друга были веские причины для такого решительного поступка, она схватила дубинку и со всего размаха ударила тигра по спине. Зверь моментально притих.
     На другой день тигр опять разворчался, и обезьяна опять его отшлепала. Фрикэ смеялся до упаду над таким способом кормить завтраками, но напоследок остановил расходившегося "дедушку".
     - Довольно, "дедушка", хватит, - сказал он, сопровождая речь жестами. - Мы уже проучили зверя да и пожалеть его надо: ты с утра до вечера лущишь плоды, а у него желудок пуст, как сапожное голенище. Лучше давай покормим его. Раздобудем бифштекс. Строгость должна чередоваться с лаской. Нельзя же кормить тигра одними колотушками.
     В это время, точно нарочно, на опушку выбежало, неловко переваливаясь, как все стопоходящие, небольшое странное животное с черной шкурой и белой головой. Фрикэ прицелился из револьвера и выстрелил. Смертельно раненное животное повалилось на землю, чрезвычайно удивив обезьяну. Схватив издыхающее животное, Фрикэ бросил его тигру, говоря:
     - На, ешь. "Дедушка" предложил тебе легкую закуску, а это уже настоящий завтрак. Поешь и успокойся.
     Тигр с довольным мурлыканьем принялся пожирать дичь, так что только кости захрустели.
     К счастью, этих белоголовых животных оказалось в окрестных местах очень много. Фрикэ научился их выслеживать с ловкостью краснокожего индейца, и тигр, хотя и не каждый день, стал получать свою порцию мяса, в результате чего стал довольно кроток. Когда же буйная натура его проступала наружу, "дедушка" - это имя окончательно утвердилось за орангутангом, - свирепо скрежетал на него зубами и гневно фыркал, что заставляло тигра покорно и робко ложиться на землю.
     Но вдруг однажды, дня за два до того, как Фрикэ решил тронуться в путь, тигр исчез. Должно быть, ему надоела однообразная пища и муштра, которой подвергал его орангутанг. Накануне парижанин убил двух каких-то неизвестных животных, представлявших нечто среднее между свиньей и хомяком. В зоологии этот вид известен под названием Gymnurus Rafflesii. Тигр, вероятно, тогда уже замышлявший бегство, с большим аппетитом съел одного из них и улегся с самым невинным видом, далеко не походившим на обычную его угрюмость. Фрикэ, никогда не оставлявший надежды его приручить, очень обрадовался такой перемене. Разочарование парижанина, на другой день утром заметившего исчезновение тигра, было велико.
     "Дедушка" тоже был поставлен в тупик, когда, проснувшись, не нашел рядом своего подопечного. Он сердито запыхтел и взял в лапы дубину.
     - Это все ты, - сказал Фрикэ огорченно. - Ты слишком уж нападал на него, вот он и убежал.
     - Уф! Уф! - фыркнула обезьяна как-то сконфуженно, словно поняв всю серьезность упрека.
     - Нечего фукать-то; ты не паровик. Этим его не вернешь.
     - Уф!.. Уф!..
     - Да будет тебе кашлять! Задохнешься. Сделанного не изменишь, и я буду теперь охотиться за зайцами без тигра. А я так долго отказывался ради него от своей порции мяса! Обидно! Ну, да что говорить. Нет худа без добра: зато сегодня поем жареного... Все-таки мне жалко тигра, хоть и окаянный он был зверь. Я в конце концов к нему привык.
     После этого Фрикэ очистил своего gumnurus'a, разложил огонь и принялся жарить мясо, к великому удовольствию обезьяны, с любопытством глядевшей на эту процедуру. После сытного обеда Фрикэ захотелось спать, и он отправился на свою висячую койку. Проснувшись, он увидел, что солнце уже начинало склоняться к западу. Молодому человеку стало совестно за столь долгий сон.
     - Я обленился до невозможного, - пробормотал он. - Это просто ни на что не похоже. Будь у меня пища посытнее, я превратился бы в жирную тушу. Хорошо, что нога моя почти выздоровела и "дедушкина" лапа тоже. Теперь можно продолжать путь. Мы пойдем вместе к городу Борнео. Вот удивятся-то Андрэ и доктор, когда мы явимся вдвоем! Пьер, так тот совсем остолбенеет, а Князек воскликнет: "Не сон ли это?"... Ах, да где же он? Куда он девался?
     Он щелкнул раза два или три языком, как всегда делал, когда подзывал обезьяну. Видя, что обезьяна не идет, Фрикэ встал и пронзительно свистнул. Обезьяна не показывалась.
     - Вот беда! - воскликнул он с непритворным огорчением, когда убедился, что обезьяна действительно исчезла. - Уж от "дедушки"-то я этого не ожидал. Как только выздоровел, так и наутек. Нехорошо... А впрочем... Все понятно: он соскучился за своими милыми лесами. Ведь и я, как только поправился, сейчас же решил вернуться к своим. Чем же обезьяна виновата? Но все-таки грустно: я так к ней привык, она была такая славная, преданная.
     Ночью Фрикэ не спалось, и он до утра ворочался с боку на бок не в силах сомкнуть глаза. Под утро он вдруг услыхал треск сучьев в лесной чаще и вооружился, не зная, что ему предстоит. То ли защищаться от хищного зверя, то ли самому нападать на дичь, пригодную для завтрака. Шум слышался все ближе и ближе. Уже можно было различить чьи-то легкие, неторопливые шаги, сопровождаемые тяжелой, неуклюжей поступью.
     Парижанин, вглядываясь в полумрак, прицелился в ту сторону, откуда слышался шорох, и вдруг залился неудержимым смехом.
     И было над чем рассмеяться.
     К нему приближалась уморительная процессия. Важно подняв голову, невозмутимый, как представитель власти, с палкой в руке, шел орангутанг, подгоняя тигра, который крался, опустив хвост и уши, с униженным видом пойманного дезертира.
     Фрикэ разом стряхнул с себя сон, соскочил с койки и выкинул самое фантастическое коленце, далеко не соответствующее величию человеческого рода, единственным представителем которого здесь был он.
     - Браво, "дедушка"! Браво, друг! Ах ты, Барбантон этакий! Ах ты, образец жандармов! Да что Барбантон: ты лучше всякого Барбантона... А я-то на тебя сердился! Ну, извини. Оказывается, ты и не думал уходить от меня, а бегал ловить дезертира. Молодец, молодец! Ну, теперь мы никогда не расстанемся. Вот так история!.. А ты, дурачина, - обратился он к тигру, - хитрости свои брось. Оставайся с нами. Честное слово, мы будем хорошо с тобой обращаться. Тебе, понятно, не нравятся колотушки, и я прошу "дедушку" оставить тебя в покое. А теперь будь умницей и подойди ко мне. Так, хорошо. Когда у меня будет сахар, я тебя угощу.
     Под страшным взглядом орангутанга тигр стал кротким, как овечка. Он боязливо подошел к Фрикэ и прижался к земле с самым покорным видом, что означало безусловную капитуляцию. Фрикэ забыл прежнюю досаду на зверя и стал ласково гладить его по голове. Окончательно укрощенный тигр ласково замурлыкал.
     - Вот и хорошо. Мир, значит, заключен. Завтра мы отправляемся.
     На следующее утро парижанин покинул лесную прогалину в сопровождении двух своих друзей-животных.
     Трудное решение принял Фрикэ: пройти одному через знойную дикую страну, населенную хищными зверями, ядовитыми гадами и вредными насекомыми. Такое путешествие было бы и здоровому едва под силу, а у парижанина болела нога, что сильно сковывало его движения. Но он, несмотря ни на что, смело двинулся в опасный и трудный путь. Провизии у него не было, зато в лесу можно найти плоды, - так, по крайней мере, он рассуждал сам с собою. Сегодня нечего поесть, зато завтра найдется. Так утешал он себя, когда шел, слегка прихрамывая и опираясь на палку. За ним важно и медленно шествовали тигр и обезьяна, очень довольные, что меняют свое местопребывание.
     - Если вам захочется есть, друзья мои, - сказал он весело, - обходитесь сами, как знаете.
     Тигр, окрещенный именем Бартоломео или попросту Мео, в память известного читателю португальского мулата из Макао, еще ни разу не был наказан после возвращения. Он, по-видимому, окончательно отбросил мысли о побеге и покорно шел под бдительным надзором "дедушки", неуклюже махавшего дубиной. Неизвестно как, но орангутанг понял, что драться без нужды не следует, и не трогал больше тигра, разумеется, при условии, что тот вел себя смирно и покорно.
     Фрикэ держал путь на север, не заботясь о возможных препятствиях. Он намеревался, перейдя экватор в месте его пересечения 112° меридианом, дойти до 3° северной широты и берегом реки Борнео направиться к городу с тем же названием. Самая большая трудность заключалась не в том, чтобы перебраться через горную цепь, пересекающую остров, - для этого требовалось лишь время, - а в том, чтобы переправиться через многочисленные ручейки и реки, которых очень много в этой части острова, и их низкие берега представляют собой нескончаемые болота.
     Решимость Фрикэ с самого начала подверглась тяжелому испытанию. Прежде чем достичь гор, синевших вдали зубчатым профилем, ему несколько дней подряд приходилось вязнуть по колена в мутных ручьях, болотах и стоячих водах. Обезьяна следовала за человеком без колебания и храбро барахталась в вонючей воде, но тигр, испытывавший водобоязнь, как все кошки, входил в нее с большим отвращением, и то подгоняемый сердитым фырканьем обезьяны.
     Время от времени три приятеля надолго останавливались, призадумавшись, над черной, как чернила, медленно текущей водою. Нет ничего угрюмее этих неподвижных рек, около которых не видно ни птиц, ни насекомых. Только роскошная растительность оживляет их грустные берега.
     Черный цвет воды был замечен Гумбольдом у рек Южной Америки, но это явление встречается очень часто и на Борнео. Объясняют его по-разному. Некоторые говорят, что черный цвет появляется от листьев, падающих на речное дно с огромных прибрежных деревьев. Эти листья будто бы гниют там и окрашивают воду. Такое мнение оспаривается потому что на Борнео много рек с водою обычного цвета, хотя берега их точно также поросли громадными вековыми деревьями.
     Гумбольд заметил, кроме того, что в американских черноводных реках нет ни крокодилов, ни рыб. А на Борнео в таких реках водится множество и рыб, и кайманов, и водяных змей.
     Преодолевая чувство брезгливости, Фрикэ срезал бамбуковые палки, делал из них плот, кое-как усаживался на него с тигром и обезьяной и переправлялся на другой берег, промокнув до пояса и не помня себя от отвращения, вызванного прикосновением гадов, кишащих в черной реке. Наконец он достиг горной страны. Пройдя гряду невысоких холмов, он добрался до главного хребта. Невозможно описать всех лишений, которые пришлось вытерпеть парижанину во время этой половины пути. Спутники его кое-как добывали себе пищу, но Фрикэ постоянно голодал.
     Не зная даякского языка, не зная, хорошо ли его примут с такой странной свитой, он избегал торных дорог и лишь по ночам показывался на обработанных засеках. Сорвав украдкой горсточку-другую риса, он снова убегал в лес, лишь только заслышав приближение человека. При малейшем подозрительном шуме он замирал в страхе, как бы свирепые от голода животные не напали на кого-нибудь и не навлекли на него вооруженных людей. Избежав опасности, все трое снова пускались в трудный путь, продираясь сквозь чащу.
     На десятый день Фрикэ, изнуренный лихорадкой, с избитыми, израненными ногами, голодный и слабый, достиг гребня Батанг-Лупарских гор. Ярко освещенные солнцем вершины купались в чистом прозрачном воздухе. Исчезли густые туманы, вредные испарения, грязные потоки с кайманами и прочей гадостью. В измученную грудь проникал здоровый, свежий воздух, очищая кровь, оживляя тело. Фрикэ с непривычки даже опьянел от него.
     Отдых был необходим. Парижанин решил провести два дня в этом прелестном месте, чтобы поправить организм, надломленный усталостью и зараженный болотными миазмами. Плодов и дичи здесь было в изобилии; он мог побаловать желудок, ослабленный скудной пищей.
     Животные привыкли к нему настолько, что он сам удивлялся. Тигр, к величайшей радости орангутанга, ходил за ним всюду, как собака. Добрый "дедушка" нисколько не ревновал. Одним словом, на горных вершинах Батанг-Лупара разыгрывалась настоящая идиллия в доисторическом вкусе. Три приятеля плотно пообедали, и Фрикэ с удобствами устроился на постели из ароматных трав, положив голову на шелковистую шубу Мео и с восторгом принялся следить за полетом веселых птичек в синем небе, а "дедушка" с серьезной гримасой уселся рядом и, запустив руку в роскошный мех тигра, занялся терпеливой и очень успешной охотой за насекомыми.
     
     
     ГЛАВА XII
     
     Бесплодные поиски. - Тревога. - Бой в темноте. - Отражение атаки. - Ямка под деревом. - "Яма". - Фрикэ, как очистительная жертва. - Через лес. - Малайская крепость. - Пьер де Галь показывает себя великолепным сапером. - Пролом. - Превращение из осаждающих в осажденных. - Катехизис французского матроса. - Что поделаешь против целой армии? - Голод. - Капитуляция с военными почестями. - Прибытие в Борнео. - Страшный крик во дворце магараджи.
     
     - К оружию!.. Неприятель! - как помнит читатель, так воскликнул Фрикэ, когда попался в руки грубых малайцев.
     Этот крик и выстрел из револьвера подняли тревогу в лагере Андрэ.
     Друзья долго не знали, жив парижанин или геройски умер, спасая от верной гибели весь отряд. Услыхав крик, они прежде всего испугались за его участь.
     - Это Фрикэ! - воскликнул Андрэ, хватаясь за карабин.
     - Фрикэ! - словно эхо, с отчаянием повторили доктор и Пьер.
     Князек дико зарычал в темноте. В лагере поднялась суматоха, возня; все вооружались и становились в строй. Блеснула молния, ослепительной чертой скользнув по густой черной туче, и на мгновение осветила отряд даяков, вооруженных длинными копьями. В нескольких шагах от них толпилось отвратительное скопище голых малайцев, потрясавших своими пиками и готовых ринуться в бой.
     Наступила минута томительного, грозного затишья, какое всегда бывает между блеском молнии и ударом грома. Враги стояли напротив друг друга с поднятым оружием. Раздался оглушительный треск, точно небесный свод обрушился на землю. Земля задрожала, застонали деревья, и все слилось в один смутный, протяжный гул. После этого снова настала тишина.
     Раздавшиеся на лесной поляне яростные крики людей, убивающих друг друга, вскоре были покрыты новым раскатом грома. Молнии змеились по черному южному небу, громовые удары следовали один за другим так быстро, что сливались в сплошной оглушительный грохот. Но громы небесные не мешали земным. Под вой беснующихся стихий, в темноте непроглядной ночи яростно сражались люди.
     По временам небесные громы умолкали, молнии гасли, и тогда сверкали в темноте и гремели выстрелы из французских карабинов. Когда умолкало электричество, говорил порох. Так продолжалось около часа. Потом удушливый туман порассеялся, и тучи пролились на землю тропическим ливнем. Человеческие крики замолкли понемногу, притихла на время людская ярость, укрощенная потопом, обрушившимся на живых и убитых, на побежденных и победителей.
     Три француза и негр не обменялись во все время бури ни словом. Они были слишком поглощены делом, чтобы говорить. Наконец буря утихла, и одновременно с нею прекратился бой. С последним порывом дождя и ветра раздался последний крик. То был дикий победный крик даяков. Малайцы были отброшены с большими потерями. У европейцев вырвался из груди общий стон:
     - А Фрикэ?!.
     Они не обращали внимания на свои раны. Их мысли были о пропавшем друге.
     Они звали его по имени, но парижанин не мог откликнуться на их зов, - читатель помнит почему. Солнце уже взошло и заиграло на листьях, обрызганных жемчужными каплями дождя. Птицы с громким пением порхали над залитой кровью поляной, насекомые зажужжали в траве, а друзья Фрикэ так и не могли найти следов своего любимца.
     Туммонгонг-Унопати, легко раненный в бок ударом пики, с блестящими глазами и радостной улыбкой обходил поле битвы, осматривая трупы. Потери даяков были незначительны. Они сражались ночью очень осторожно, действуя сомкнутым строем, и яростная атака малайцев, которые были гораздо многочисленнее, разбилась о несокрушимую даякскую фалангу.
     Очень помогло, разумеется, и великолепное оружие европейцев, но - надо сказать правду, - даяки могли бы отразить нападение и своими силами. Словом, бандиты индо-малайского архипелага потерпели жестокое поражение.
     Разумеется, битва не обошлась без обычного эпилога - отрезания голов у павших неприятелей.
     Несмотря на обильные трофеи, Туммонгонг был очень мрачен. Он приложил все старания, чтобы найти след Фрикэ, и тоже безуспешно. Исчезновение молодого человека приводило его в отчаяние.
     - Видишь, - сказал он Андрэ, - я говорил правду, что собака умерла не к добру. Так и вышло, несмотря на пышный пантах, который я ей сделал. Может быть, этого показалось ей мало... Хорошо, я устрою ей пантах еще лучше прежнего. Я отдам ей все головы, которые придутся на мою долю. Душа собаки поможет нам найти белого вождя. Не горюй, мой бледнолицый брат!
     - Будьте осторожнее, господин Андрэ, - говорил Пьер. - Не годится отходить далеко. Кто их знает, язычников: может, какой-нибудь негодяй притаился за деревом... Надо же было случиться такой беде, что дождик смыл все следы мальчика, а то мы бы его нашли.
     - Правда, Пьер, осторожность необходима, а то может случиться беда. Тому пример - наш Фрикэ... А все-таки нужно попробовать его найти. Может быть, нам удастся напасть хоть на какой-нибудь след. Скорее на поиски, мой друг.
     - Я, господин Андрэ... Конечно, надо идти. Конечно, надо. Я готов. Но только вы меня, я вижу, не поняли. Говоря об осторожности, я хотел сказать, что вам не следует одному заходить далеко в лес, потому что малайцы - звери, господин Андрэ, настоящие звери. Хватит одного несчастья... Не дай Бог, с вами еще что случится... Простите, я от горя совсем поглупел и сам не знаю, что говорю.
     - Спасибо, Пьер, - перебил Андрэ, крепко пожимая руку матроса. - Спасибо за добрый совет. Я расцениваю его как совет храброго и опытного воина, к которому стоит прислушаться.
     - Хорошо! Хорошо! - заговорил подошедший доктор, грубостью желая замаскировать свое волнение. - Нас, южан, упрекают в болтливости, а сами что делают? Целых полчаса болтают без толку, а другие за них работай.
     - Что с вами, доктор?
     - То, что Фрикэ теперь не найдешь.
     - Я боялся того же. Но почему вы в этом так уверены?
     - Я ходил с Князьком и двадцатью даяками осматривать кусты. Мы ничего не нашли в радиусе двести метров, ни малейшего следа.
     - Примемся за дело все, осмотрим еще раз каждый кустик, каждую травку. Я чувствую, что Фрикэ не убит, а взят живым. Не понимаю только, для чего. Я уверен, что ему не грозит близкая опасность.
     - Дай Бог, чтоб вы были правы, господин Андрэ, - сказал матрос взволнованно и набожно перекрестился, сняв шапку.
     Два дня продолжались терпеливые поиски, но безуспешно. Французы и их дикие союзники забыли о возможности новой засады и рассеялись по лесу, тщетно пытаясь разыскать пропавшего друга. Единственным результатом этих поисков была находка плетенки, разрезанной парижанином во время бегства, и сетки, которой он был опутан. Эту двойную находку сделал Туммонгонг-Унопати. Отсутствие следов крови на этих вещах сочли хорошим признаком, и каждый надеялся, что Фрикэ счастливо спасся.
     Как нарочно, никто не набрел на тропинку, пересекающую тигровую яму, в которую свалился Фрикэ. Тем не менее участники похода немного успокоились.
     - Видите, Андрэ, - сказал доктор, - наш милый шалун наверняка отбился от малайцев. Того и жди, что он явится сюда, отыскав наши следы, если только он не идет уже преспокойно в столицу, чтобы быть там раньше нас.
     - Я не уйду отсюда, не оставив ему какого-нибудь знака, по которому он мог бы нас найти.
     - Что же вы сделаете?
     - А вот смотрите. Это очень просто.
     Андрэ выбрал огромный кедр, стоявший поодаль от остальных деревьев, вынул ножик и отодрал от дерева большой кусок коры, обнажив древесину, которая резко выделилась белым пятном на сероватой коре. Потом он острием ножа вырезал на этом месте крупными буквами слово "яма" и выкопал у корня дерева довольно глубокую яму.
     После того он вырвал из записной книжки листок, набросал на нем несколько строк карандашом и положил его в пороховницу, которую закупорил корой. Завернув в банановые листья несколько саговых хлебов, чтобы предохранить их от сырости, он положил все в ямку и засыпал землей. Не зная французского языка, никто не смог бы догадаться о существовании ямки, содержимое которой в минуту нужды могло принести неоценимую пользу.
     Когда Андрэ привел место возле дерева в прежний вид, отряд снова тронулся в путь к столице магараджи.
     Вторая половина похода прошла без приключений. После пропажи Фрикэ Туммонгонг-Унопати совершенно успокоился. Исчезновение парижанина дикарь счел очистительной жертвой, и перестал сомневаться в успехе.
     Кроме того, положение отряда улучшилось. Даяков и европейцев всюду встречали как освободителей, с радостью доставляли им все необходимое, с охотою указывали удобные дороги, - одним словом, экспедиция видела всюду искреннее радушие и самое усердное содействие.
     Всюду путь был свободен, во всех кампонгах воинов принимали с радостью. Дикие жители малайских лесов убирали искусственные преграды, которые нагромождаются обычно около их деревень. Даяки никогда не расчищают лесов около своих жилищ, чтобы сделать кампонги недоступными для врагов. Они оставляют лишь небольшие тропинки, которые легко перегородить. Нередко случается, что путник встречает на дороге высокую засеку из бревен, ветвей и прутьев и вынужден или поворачивать назад, или вступать в бесконечные переговоры о разрешении пройти. Если пропустить соглашаются, то спускают высокую лестницу, по которой путник перебирается через преграду.
     Конечно, такие хитрые сооружения очень удобны для защиты, но являются большой помехой при путешествиях.
     Подобных препятствий не встречали наши друзья, которые быстро совершили переход через Батанг-Лупарскую цепь и вступили во владения раджи. Все шло как нельзя лучше до тех пор, пока они после небольшой схватки с малайцами не подошли к довольно большому блокгаузу.
     Построенный из нетесаных тековых бревен и окруженный со всех сторон глубоким рвом, этот блокгауз был настоящей крепостью. Он стоял не в лесу, как даякские котты, а на открытой, расчищенной поляне, чтобы защитникам была видна вся окрестность и нападающие не могли воспользоваться никаким прикрытием. Такая крепость была для Андрэ новостью, он не ожидал увидеть ничего подобного.
     - Плохой сосед у нас объявился, - сказал он Пьеру де Галю. - Пробить брешь в этом блокгаузе будет нелегко...
     - Ну, вот еще! - перебил доктор. - Есть над чем думать! Простая куриная клетка.
     - Вы думаете штурмовать эту кучу бревен? - спросил матрос.
     - И даже взять ее, дорогой мой боцман.
     - Что ж, хорошо. Я готов попробовать, господин Андрэ.
     - Даже не расспросив, что и как?
     Пьер де Галь рассмеялся и ничего не ответил.
     - Над чем вы смеетесь, Пьер?
     - Да как же... Извините меня, господин Андрэ. Я без дурного умысла, но уж очень смешно вы спросили. Разве об этом спрашивают? Разве французскому матросу разрешено рассуждать, когда ему приказывают что-нибудь делать? Ему скажут: "Матрос, плыви на батарею или на эскадру!" - и он плывет. Или говорят: "Матрос, тащи сюда Великого Могола, достань луну с неба, поймай черта за рога!" - и он... раз, два, три... готово, пожалуйте... Вот почему я и рассмеялся, когда вы мне так сказали, уж не обессудьте, господин Андрэ. Я смотрю на вас как на своего капитана или адмирала и считаю своим долгом слепо вам повиноваться. Поэтому так и знайте: если нужно взять блокгауз, мы его возьмем.
     Едва Пьер де Галь успел закончить эту добродушно-насмешливую тираду, как из крепости раздался громовой залп. Стены блокгауза окутались густым облаком белого дыма, и над ними взвилось мусульманское знамя - лошадиный хвост и полумесяц.
     Даяки были поражены, а матрос еще громче расхохотался.
     - Пушка! Воображаю, что у них за пушка! Вероятно, жестяная табакерка с нюхательным табаком вместо пороха. А знамя-то, знамя! Точно тряпка какая! Ох вы, франты!
     Потом он погрустнел и прибавил:
     - Ах, Фрикэ, Фрикэ! Где ты теперь, милый мальчик? Если бы ты был здесь, с нами, как бы ты порадовался! Господин Андрэ, успокойте этих даяков, скажите им, что бояться нечего и что завтра же блокгауз будет взят. Я бы и сам с ними поговорил, да не умею.
     Выбора не оставалось. Блокгауз необходимо было взять. Это был один из укрепленных постов, которыми магараджа оснастил свои владения. Конечно, это было только подобие крепости. Она не продержалась бы и двух часов против европейского отряда, но для даяков, не знающих военной тактики и не имеющих даже простейших штурмовых машин, такая крепость была очень страшна и справедливо могла казаться неприступной.
     Как бы то ни было, следовало взять блокгауз. Он мог служить убежищем большому отряду, который стал бы преследовать экспедицию и сделал ее положение очень опасным. Этого нельзя было допустить, иначе все погибнет.
     Пьер де Галь разработал план и сообщил его подробности Андрэ, который, успокоив и обнадежив даяков, принял все необходимые меры, как опытный полководец.
     План Пьера состоял в том, чтобы, пользуясь темнотой, незаметно подобраться к стенам блокгауза, проделать небольшое отверстие, положить в него петарду с порохом и приладить к ней зажженный фитиль.
     Пьер ручался за успех. Андрэ согласился и только попросил действовать как можно осторожнее.
     Все было исполнено вовремя. За час до восхода солнца Пьер с триумфом вернулся из экспедиции, весь перепачканный в грязи, которой был наполнен ров, но сияющий и довольный. Андрэ и доктор не спали всю ночь, поджидая его.
     - Готово, господин Андрэ, - доложил старый боцман, улыбаясь широкой улыбкой. - Через несколько минут вы увидите чудесный фейерверк.
     Опытный боцман так удачно распорядился, что взрыв произошел как раз в назначенное время. Минирование было, очевидно, ему так же хорошо знакомо, как и все другое.
     Непривычные к грохоту и вспышке взрыва даяки дрожали, как маленькие дети. Понадобился весь авторитет Андрэ, чтобы успокоить их и уверить, что с рассветом блокгауз будет взят.
     Желанный миг скоро наступил, и даяки, как только увидели широкий пролом, сейчас же бросились в него, давя малайцев, которые пытались его заделать.
     Ни один человек не спасся. Уничтожение было полное. Андрэ с ужасом глядел на ярость даяков, но ничего не мог сделать. Остановить убийство было невозможно. Он собирался дать приказ разрушить и поджечь толстую стену блокгауза, как вдруг случилось нечто, заставившее его изменить намерение.
     Невдалеке от блокгауза показалась бесчисленная толпа малайцев, вероятно, услыхавших выстрелы или получивших сведение от лазутчиков. Они шли прямо на крепость, оглашая утренний воздух диким воем. Осаждающие превратились в осажденных и едва успели кое-как заделать брешь и приготовиться к обороне.
     Ряд метких залпов из магазинных ружей Гинара несколько охладил пыл малайцев, которые отступили и принялись рыть траншеи.
     - Черт возьми! - проворчал доктор. - Да они, кажется, хотят уморить нас голодом?
     Старый хирург был прав. Малайцы, как и даяки, не имея оружия для штурма, поняли, что силой блокгауз им не взять и решили принудить противников к сдаче с помощью голода.
     На беду, припасов в отряде было очень мало. Андрэ с первого дня осады ограничил до минимума ежедневную порцию пищи, чему все покорились без малейшего ропота. Тщетно пытался он предпринять отчаянные вылазки, - ничего из его усилий не вышло. Численность врагов с каждым днем возрастала и скоро дошла до двух тысяч.
     Бедные даяки от постоянного голода крайне исхудали и ослабели, но мужественно переносили страдания. Европейцы, изнуренные лихорадкой, без страха глядели в лицо смерти. С начала осады прошло двадцать два ужасных дня, и роковой исход был не за горами. Но на двадцать третий день из лагеря осаждающих, держа в руке пику с привязанным к ней белым флагом, вышел человек высокого роста, одетый полумалайцем, полуевропейцем и направился к блокгаузу.
     Андрэ, еле держась на ногах от истощения, вышел ему навстречу. В стене блокгауза одно бревно было установлено так, что могло отодвигаться в случае необходимости, и через образовавшееся отверстие можно было вести переговоры сколько угодно, не опасаясь предательства.
     Парламентер подошел к стене на расстояние слышимости и потребовал, чтобы маленький гарнизон блокгауза сдался. Андрэ рассердился и уже хотел дать посланному гневный ответ, но тот как будто одумался и поспешил прибавить:
     - Мы вас знаем и знаем, чего вы хотите. Нам известно, с какой целью вы вторглись в землю магараджи.
     - Нечего зубы-то заговаривать! - вполголоса сказал Пьер де Галь, ни к кому не обращаясь. - Ступай-ка, молодец, убирайся отсюда подобру-поздорову.
     - То, что вы задумали, бессмысленно, - продолжал парламентер. - Будь с вами даяки со всего острова, и то вы не имели бы успеха. Магараджа силен, войска у него много, и оно уже двинулось на вас...
     - К чему вы это говорите? - спросил Андрэ.
     - К тому, что почетный плен лучше бесполезного убийства. Сдавайтесь.
     - С условием, - гордо сказал Андрэ. - Позвольте даякам беспрепятственно удалиться, а нам пусть будет гарантирована жизнь.
     - Вы в нашей власти, а сами диктуете условия.
     - Разве мы в вашей власти? У нас есть порох, мы можем устроить взрыв и, кроме того...
     - Нет, зачем же, - живо перебил его парламентер. - Мне приказано доставить вас живыми на суд магараджи, который вместе с английским резидентом решит вашу участь.
     - Что за историю он нам рассказывает? - спросил удивленный доктор.
     - Сам не понимаю, - отвечал ему тихо Андрэ. - Здесь какое-то недоразумение, должно быть. Впрочем, вмешательство английского резидента будет для нас надлежащей гарантией.
     - Вы согласны? - спросил парламентер.
     - Даяки будут свободны?
     - Будут.
     - А нам будет оставлено оружие?
     - Будет.
     - Чем вы можете поручиться?
     - Клятвою на священном коране пророка.
     - Хорошо. Еще один вопрос. Зачем нам нужно явиться к английскому резиденту?
     - Для объяснения по трем обвинениям: в морском разбое, в захвате корабля "Конкордия" и в убийстве баронета сэра Гарри Паркера, брата лабонанского губернатора.
     
     
     Через неделю Андрэ Делькур, доктор Ламперриер, Пьер де Галь и Князек под многочисленным караулом прибыли в столицу магараджи. Их привели, не лишая оружия, в роскошный дворец в центре города, окруженный индусскими и малайскими солдатами. Затем их ввели в огромный зал, в конце которого было устроено возвышение, богато задрапированное дорогими тканями. На возвышении сидел человек, весь закутанный в белую одежду, с огромной чалмою на голове. Вокруг возвышения, почтительно вытянувшись, стояли телохранители, вооруженные английскими карабинами. Европейцы поискали глазами английского резидента и невольно вздрогнули, убедившись, что его здесь нет.
     Неужели парламентер их обманул? Неужели они останутся беззащитными перед этим магараджей, которого они не могли даже рассмотреть хорошенько и который сидел перед ними развалясь и беспечно курил длинную турецкую трубку?
     - Господин Андрэ, - тихо сказал Пьер де Галь, - а мы, ведь, кажется, того... попались.
     В эту минуту в огромном зале раздался чрезвычайно странный крик, какого, вероятно, ни в одном дворце никогда не слыхали. Это был резкий, протяжный, насмешливый крик, как кричат в Париже уличные мальчишки. Графически этот крик можно изобразить так:
     - П-и-и-и-у-у-у-фюить.
     
     
     ГЛАВА XIII
     
     Угрозы бандита. - Узница и страж. - Бунт в городе. - Сборище нечестивых. - Арсенал заговорщиков. - Вперед!.. - Ставка главаря кораблекрушителей. - Муки Тантала. - Магараджа умер... Да здравствует магараджа! - Кто советник? - Встреча обносившегося путника с малайским чиновником. - Новые подвиги парижского гамэна. - Битва, выигранная Фрикэ, тигром и обезьяной. - Мео, пиль!..
     
     Читатель, вероятно, помнит, что разговор мисс Бланш с Боскареном был внезапно прерван ужасным шумом, поднявшимся на улицах города. Это происшествие произвело на каждого из собеседников совершенно разное впечатление.
     Свеженькое личико девушки осветилось нескрываемою радостью, а бледное лицо бандита позеленело и исказилось от ярости и тревоги.
     Для пленницы этот шум мог предвещать освобождение, а для ее тюремщика - как знать? - быть может, час расплаты за все. Он одним пружком подскочил к двери и ударил в подвешенный над нею китайский гонг. Раздался звон, и одновременно приподнялись две портьеры; из-за одной выглянула женщина, из-за другой - мужчина.
     Мужчина - рослый араб, с тонкими, сухими, но чрезвычайно крепкими руками и ногами, гордым лицом и свирепым взглядом черных, как уголь, глаз. В руках у него был огромный блестящий ятаган с богатою резьбою, а за поясом пара кремнёвых пистолетов с коралловыми украшениями на рукоятке.
     Женщина - высокая, здоровая мулатка с очень смуглым лицом и ярко-красными губами. Одежда ее, по малайскому обычаю, состояла из богатого саронга. Густые черные волосы пышными волнами падали по плечам, выбиваясь из-под легкого шелкового покрывала. Она подошла к девушке и встала между нею и арабом, окинув последнего огненным взглядом. Араб замер, как бронзовая статуя, и молча ждал с ятаганом в руке, что скажет его повелитель.
     - Али!
     - Повелитель?
     - Ты очень мне предан?
     - Я твой раб. Говори.
     - Сколько у тебя людей?
     - Тридцать человек.
     - Надежных?
     - И неустрашимых.
     - Готовых умереть по первому моему знаку?
     - Готовых на все ради человека, отмеченного милостью Аллаха.
     - Ты головой отвечаешь за эту молодую девушку.
     - Головой отвечаю.
     - Защищай ее до последней капли крови.
     - Буду защищать.
     - Убивай всякого, кто подойдет к ее дому.
     - Клянусь тебе в этом!
     - Хорошо. Да будет с тобою Аллах! Слушайте, мисс, слушайте внимательно, что я вам скажу. У нас ожидаются важные события. Я могу пасть в предстоящей борьбе, потому что не ожидал ее так скоро. Эти крики, это смятение означают, что город охвачен бунтом.
     - Какое мне до этого дело? Меня нисколько не интересуют бандиты, которым вы продали свою душу.
     - Мисс!..
     - Милостивый государь!..
     - Ради Бога, скажите мне одно слово. Только одно. Я не хочу умирать, я останусь жив. Но не считайте меня таким, как вы сейчас сказали. Я не низкий честолюбец и, тем более, не преступник. Только великие замыслы заставили меня принять известные меры, в которых нет ничего бесчестного. Завтра я буду магараджей Борнео... Слышите, мисс, магараджей, то есть султаном. У меня будет трон... Хотите разделить его со мною?
     - Никогда! - звонким голосом отвечала Бланш.
     Боскарен вскрикнул от бешенства, сказал что-то по-арабски Али и вышел, прохрипев задыхающимся голосом:
     - Или со мной, или в могилу!
     Вся энергия бедной девушки угасла, как только исчез ее мучитель. Она нервно задрожала, из груди вырвалось долго сдерживаемое рыдание, и несчастная Бланш залилась горькими слезами, без сил упав на грудь преданной мулатки.
     Последняя, хлопоча около госпожи, сердито напустилась на араба, забросав его гневными словами на своем живом и образном языке. Араб остался, впрочем, совершенно невозмутим. К счастью, нервный припадок продолжался недолго, и молодая девушка скоро овладела собой и ушла в комнаты.
     Али немедленно приступил к выполнению приказа. Он собрал людей, сказал им краткую речь и, раздав оружие, расставил на карауле по всему жилищу лжемусульманина.
     В городе царило смятение. По улицам-каналам целыми вереницами мчались прао с озабоченными пассажирами. На мостах, переброшенных через каналы, теснились толпы взволнованного народа. В центре города раздавались выстрелы. Во многих местах к небу поднимались густые облака дыма: это загорались деревянные дома обывателей. Китайцы спешили оттолкнуть от берега свои плавучие жилища. Одним словом, беспорядок был полный.
     Боскарен, кинув беззащитной девушке низкую угрозу, сейчас же опомнился и успокоился. Только судорожное подергивание побелевших губ и мрачный блеск глаз выдавали кипевшую в нем бурю. Зная цену времени, он за несколько минут переоделся в свой обычный наряд хаджи и надел на голову зеленую чалму. В сопровождении многочисленной свиты из малайцев он вышел из дворца-цитадели в конце города.
     Расстояние было довольно большое, а лодка плыла медленно, потому что ей мешали постоянно встречавшиеся другие лодки. Хотя Боскарен уже давно приготовился к бунту против магараджи, трон которого он стремился занять, его очень удивил такой неожиданный взрыв. Правда, сам он все это время, не переставая, подстрекал народ и держал его в напряжении, которое успело даже вызвать несколько мелких вспышек, но теперь он терялся в догадках, чему или кому приписать такую дружную, внезапную революцию, вспыхнувшую без его ведома.
     Временами его лодку обгоняли быстрые прао, в которых сидели богато одетые люди и хорошо вооруженные солдаты. Обменявшись таинственными знаками, прао летели дальше, по направлению к той же крепости. Наконец и его люди добрались до цитадели. Перед Боскареном отворилась массивная тековая дверь. Он вошел в длинный коридор, в котором рядами были выстроены малайские воины, и попал в огромный зал, где шумело и волновалось нетерпеливое сборище.
     Оно состояло из представителей различных наций, племен и сословий. Здесь были европейцы с обесцвеченными от климата, испитыми лицами, были фанатики-арабы, были бронзовые индусы и великаны-негры, были малайцы с плоскими носами и отупелые от опиума китайцы, были роскошно одетые раджи и оборванные метисы, - и все толкались, кричали, бранились и спорили на всех языках и наречиях земного шара.
     Обстановка, среди которой шумела пестрая толпа, была не менее своеобразна. Это был настоящий склад, настоящий вертеп бандитов, стены которого были увешаны всевозможным оружием. Каждый мог выбрать по вкусу из огромного запаса, которого хватило бы на несколько тысяч человек. Здесь висели и английские карабины, и малайские криссы, и фитильные ружья, и кавказские шашки, и арабские ганджары, и пенджабские дротики, и кампиланги с синим лезвием, и красноперые стрелы с отравленным острием, и даякские паранги, и даже веревочные сети свирепых почитателей Шивы, - одним словом, имелось все, что угодно.
     При появлении Боскарена шум мгновенно стих, точно по сигналу. Очевидно, влияние этого человека на сборище нечестивых было громадно. Споры умолкли, головы почтительно склонились перед вошедшим. Человек, сумевший до такой степени подчинить разнузданных бандитов, мог справедливо назваться царем этого темного царства, царем ночи.
     Несколько минут он стоял молча, словно собираясь с мыслями. Взгляд черных глаз быстро скользнул по всей толпе, не пропустив ни одного человека. Затем Боскарен поздоровался с присутствующими.
     - Спасибо, друзья, - сказал он. - Спасибо вам за то, что вы не замедлили собраться здесь в эту решительную минуту. Каждый из вас принял близко к сердцу общие интересы и счел долгом явиться на свое место в час опасности, когда от нас потребуется напряжение всех сил для достижения конечной цели. Еще раз спасибо. Теперь, когда подготовленное нами восстание охватило весь город, когда свирепый тиран, угнетавший Борнео, уже дрожит на своем троне, - теперь каждый из нас должен честно исполнить свой долг. Помните: впереди нас ждет награда за труды и лишения, и какая награда! Целое царство, богатое неисчислимыми сокровищами. Итак, вперед, друзья! Ты, Иривальти, вспомни, что магараджа опозорил тебя ударами батогов, держал в смрадной тюрьме, морил голодом. Он хотел сделать тебя изгоем, тебя, факира из Будассуры! Отомсти, Иривальти, и сегодня же будешь раджей... А ты, Ло-а-Кан, вспомни, как магараджа лишил тебя мандаринского звания, как он пытал тебя огнем, - твои ноги до сих пор носят следы этой пытки, - вспомни все унижения, какие ты вытерпел от злого мучителя и, собрав своих ярых приверженцев, отомсти ему за все! Вперед и ты, Абдулла, возлюбленное чадо пророка! Кликни клич своим мусульманам, собери их под славное знамя свое. Джая-Нагара, веди на бой своих храбрых малайцев! Вас много, ваше мужество мне известно; убейте каждый по одному врагу - и победа за нами. Мужайтесь же, братья, мужайтесь, друзья. Завтра к ногам вашим притекут несметные богатства. Ваши будут золотоносные пески Кагаджана и Банджермассинга, ваши будут алмазные россыпи Ландака и Монго! Ваши будут морские победы на быстрокрылых кораблях, все мечты ваши сбудутся, даже самые смелые!
     При последних словах Боскарена, толпа в огромном зале застонала от восторгов. Весь сброд заволновался, засуетился, все бросились вооружаться как можно скорее. Среди сплошного гула ясно выделялся стук и лязг снимаемого со стен оружия.
     С дикой гордостью глядел Боскарен на эту фантастическую сцену; его мрачный взгляд вспыхнул и загорелся огоньком торжества. Вдруг лицо покрылось мертвенной бледностью. К нему подошел человек в одежде араба и что-то сказал на ухо.
     - Ты лжешь! - прохрипел Боскарен, скрипя зубами.
     - Нет, повелитель! Я видел сам. Магараджа убит. Убит собственными телохранителями-индусами. Потом появился белый... настоящий демон... В руках у него сверкала сабля. Он проложил себе кровавый путь... он был неудержим, как боевой конь.
     - Белый, ты говоришь? Кто он? Откуда?
     - Никто не знает. Индусы пришли в восторг, подняли его на руки и с торжеством отнесли в тронную залу. Его провозгласили магараджей под восторженные крики толпы. И теперь...
     - Говори!
     - Дворец заперт. Везде часовые. Неизвестный готовится к защите. Народ за него.
     - Ну, еще увидим! Посмотрим, кто этот неизвестный и на каком основании он думает бороться со мной!
     
     
     Когда занималась заря в этот памятный для Борнео день, по дороге к городу шел бедно одетый молодой человек. Плачевный вид его белого картуза, парусиновой куртки и разбитых сапог явно свидетельствовал о длинном пути. По лохмотьям все-таки видно было, что костюм европейский. Если бы Пьер де Галь, встретившись с молодым человеком, вгляделся пристальнее в его исхудалое лицо, в его походку, в его манеру держать голову, то непременно закричал бы:
     - Фрикэ! Матрос ты мой!
     Это был действительно Фрикэ. Он шел спокойной походкой человека с чистой совестью, шел совершенно один, не имея никакого оружия, кроме ножа, и беспечно посвистывал, размахивая довольно внушительной дубиной.
     Он подошел к городским воротам, перед которыми, точно бронзовый истукан, неподвижно стоял часовой-малаец с отталкивающим лицом. Увидав подошедшего Фрикэ, внешность которого, правду сказать, на этот раз была очень непредставительна, бронзовый человек выставил вперед ногу, откинул корпус назад и приставил к груди путника свой кампиланг.
     - На-пле-чо! - вскричал Фрикэ, с хохотом останавливаясь перед такой враждебностью.
     Но малаец не был расположен шутить и грубо выбранил его, собираясь, по-видимому, пустить в ход оружие.
     - Нельзя ли без глупостей?! Этим не шутят. Ваш кампиланг не игрушка для детей. Им можно порезаться.
     Часовой, видимо, относившийся серьезно к своим обязанностям, отвечал парижанину таким ударом кулака, что всякий другой свалился бы на землю. Но Фрикэ, успевший, по-видимому, выздороветь, отскочил, как резиновый мячик.
     - Вот так-так! Ах ты, душечка в юбке! - сказал он малайцу, одетому в саронг.
     Малаец смотрел на него с изумлением.
     - Что ж, разве мне нельзя пройти к вашему повелителю? Я его не съем, город у него тоже не отниму. Один-то... помилуйте, что вы! Будь же рассудителен, друг. Я безобидный странник. Опусти свой кампиланг и дай мне пройти.
     Он сделал шаг вперед, недоверчиво косясь на малайца. И Фрикэ был прав, что не доверял ему. Хитрый и коварный, как его соплеменники, малаец присел на ноги, готовясь к прыжку.
     Обманутый внешней беспечностью Фрикэ, он бросился на парижанина и... ничком растянулся на земле, зарычав от досады, точно зверь. Парижский гамэн придумал новый фокус. Поняв, что повторный скачек назад опасен, он отскочил в бок и ловко подставил ногу малайцу. Не дав ему подняться, Фрикэ завладел кампилангом, надавив коленом, сломал его пополам и кинул обломки в лицо разъяренному воину. У малайца текла изо рта кровавая слюна.
     "Неужели я его ранил? - подумал Фрикэ. - Ах, как я глуп! То, что я принял за кровь, просто поганая жвачка из бетеля. Но дело усложняется. Не пройдет и двух минут, как их явится сюда десятка два. Это скверно".
     И действительно, на крик часового уже бежали караульные солдаты с ближайшей гауптвахты. Их было человек тридцать при одном офицере, который шел не впереди, а сзади, что, конечно, было гораздо благоразумнее. Солдаты размахивали оружием и орали во все горло. Фрикэ взмахнул дубинкой, которая резко свистнула в воздухе.
     - Стойте, вы, желтые морды! Если только вы меня пальцем тронете, я вас уничтожу.
     Но его все-таки окружили плотным кольцом. Грозно сверкала синеватая сталь кампилангов, направленных ему в грудь!
     - А, вот вы как! Хорошо же. Тем хуже для вас. Не я первый начал.
     С этими словами он отскочил в сторону, издал резкий крик и отмахнулся дубиной от острых клинков. Стоявший ближе остальных солдат повалился с раздробленным черепом. У другого от удара по руке выпал нож.
     - Прочь, картонные куклы! И другим тоже будет. Со всеми расправлюсь... Прочь!
     Малайцы попятились, несмотря на свою численность. Но тут случилось нечто такое, отчего нападающие обратились в бегство.
     На крик Фрикэ из придорожных кустов выскочил великолепный тигр с раскрытой красной пастью и встал рядом с парижанином. Самые храбрые струсили перед таким союзником. Они повернулись и пустились к воротам. Но вслед за ними полетела огромная дубина, пущенная сильною рукою обезьяны.
     - Браво, Мео! Браво, "дедушка"! Мы втроем возьмем город.
     С появление диких зверей начался ужасный беспорядок. Парижанин встал у ворот, загородив проход. Солдатам не оставалось ничего другого, как бежать по равнине.
     Офицер, неприлично высоко подобрав сарот, первый подал пример самого быстрого бегства.
     Чудесная мысль пришла в голову Фрикэ.
     - Взять бы кого-нибудь в плен. Неизвестно, что может случиться. В случае неудачи он будет моим заложником.
     И, указывая тигру на офицера, который бежал на этот раз впереди отряда, он громко крикнул:
     - Пиль, Мео!.. Пиль, пиль!..
     Тигр, словно дрессированная собака, кинулся за человеком, убегавшим без оглядки, осторожно схватил его в пасть и принес, полуживого от страха, с такой же легкостью, как кошка приносит мышь.
     - Очень хорошо, мой милый. Ты не очень его помял? Нет, кажется, ничего. Хорошо. Спасибо. За это я угощу тебя сахаром. А вы, господин беглец, ступайте за мною. Я ничего не сделаю, и вы ведите себя смирно, а не то будете иметь дело с Мео.
     Пленник, хотя и не понял слов, но догадался, чего от него требовали, и смиренно пошел за Фрикэ.
     При виде этой странной компании прохожие в городе не знали, куда деваться. Носильщики разбегались, разносчики спасались, побросав лотки, лавочники запирали лавки, караульные второй гауптвахты поспешили отступить к третьей. Всеобщий переполох пугал сначала тигра и обезьяну, но потом они успокоились, видя, как спокойно идет их друг.
     По привычке к осмотрительности, Фрикэ взвел курок и зорко осматривался по сторонам. Но это было лишнее. Звери нагоняли на всех такой страх, что никто и не подумал о нападении.
     - Шутка удалась, - сказал про себя Фрикэ. - Попробую взять еще одного. Чем больше заложников, тем спокойнее будет.
     Долго ждать не пришлось. Из-за угла вышел туземец в богатейшем костюме в сопровождении слуг, которые несли зонтик и коробку с бетелем. Они направлялись к лодке, стоявшей в канале. Но Фрикэ не дал ему сесть в лодку. Со спокойным видом приставил он туземцу револьвер прямо к носу и приказал присоединиться к своей свите.
     Но при повороте на следующую улицу перед ними появилась большая толпа индусов с чалмами на головах, в белых куртках и широких панталонах. У них были ружья. Опустив их к ноге, они стояли неподвижно, словно на смотре.
     - Ай-ай! - пробормотал Фрикэ. - Да эти молодцы выглядят настоящими солдатами. Если им моя шутка не понравится, то дело табак.
     
     
     ГЛАВА XIV
     
     Сипаи магараджи. - Вред от излишнего угнетения. - Отказ брамина есть свинину, и что из сего последовало. - Не пора ли мстить? - Изумление батальона сипаев при виде Фрикэ и его странной свиты. - Фрикэ получает пшеничный круглый хлебец и цветок синего лотоса. - Уличная война. - Новый "аватар" бога Вишну. - Месть Иривальти. - Фрикэ, сделавшись сначала индусским божеством, избирается в магараджи Борнео.
     
     Несмотря на то, что магараджа полностью поддался влиянию Боскарена, он смутно чувствовал, что его окружает нездоровая атмосфера измены. Как ни старался самозванный хаджи Гассан уверениями в преданности усыпить подозрительность полудикого монарха, тот никак не хотел успокоиться, хотя и не предполагал, что именно Гассан мечтает завладеть его троном.
     Не сказав ни слова приближенным, он выписал из Индии батальон сипаев, человек пятьсот. Солдаты были, как на подбор, молодец к молодцу и великолепно обучены военной службе. Они принадлежали к племени гуркасов, которое одно из всех племен Индии осталось верным английскому правительству во время страшного восстания 1857 года.
     Это обстоятельство показалось магарадже лучшей порукой преданности наемных телохранителей. Желая завоевать их любовь, он сделал сипаев предметом самой внимательной заботливости. За неслыханную цену он выписал для них самое лучшее заграничное оружие, великолепно обмундировал и положил невероятно высокое жалование.
     Сипаям все это очень понравилось, и на первых порах они серьезно привязались к монарху, осыпавшему их такими милостями. Так продолжалось некоторое время, к величайшему неудовольствию малайцев, которые стали завидовать чужеземцам. На беду, магараджа не умел справляться со своими деспотическими замашками и скоро стал понемногу разнуздываться в отношении своих гвардейцев. Однажды, будучи пьян, он вздумал заставить одного из сидевших за столом сипайских офицеров съесть кусок свинины.
     Индусы народ очень умеренный и трезвый; кроме того, они очень религиозны, а религия запрещает им есть свинину. Если бы офицер исполнил требование деспота, он навсегда погиб бы в глазах подчиненных. Поэтому джемадар, или поручик, Иривальти, будучи уважаемым брамином, решительно отказался осквернить себя нечистым мясом. Магараджа настаивал. Ничего не помогало. Тогда, не помня себя от бешенства, деспот имел неосторожность ударить офицера. Малайцы пришли в шумный восторг от этой дикой расправы. Безрассудный тиран сразу же спохватился, но было уже поздно. А тут еще Боскарен шепнул ему предательский совет разжаловать джемадара, посадить его в тюрьму и наказать палками.
     Совет пришелся по вкусу грубому тирану, потому что вполне совпадал с его свирепыми наклонностями. У него, впрочем, хватило благоразумия приказать, чтобы наказание было совершено не публично, а в строгой тайне. Боскарен извлек из этой истории громадную пользу для себя. Он позволил подвергнуть почтенного джемадара позорному наказанию, а потом дал наказанному и разжалованному офицеру возможность бежать из тюрьмы, тайно принял его в свой дом, перевязал ему раны и взял под свое покровительство.
     Во время болезни брамин обдумывал способы мести. Боскарен навещал его каждый день. Однажды, когда раны индуса зажили, он взял руку Боскарена и поцеловал.
     - Повелитель мой, - сказал он, - не пора ли мстить?
     - Нет, еще рано...
     - Я не могу ждать... я задыхаюсь от бешенства.
     - Терпи!
     - Но сколько же? Я не белый, я индус, кровь во мне так и кипит.
     - Как же быть? Что ты думаешь делать?
     - Я пошлю своим братьям синий цветок лотоса, посвященный богиням мести, чтобы он, переходя из рук в руки, возвестил каждому, что час возмездия пробил. Я пошлю всем индусам острова круглые пшеничные хлебы - чапати - и, увидав их, все братья соберутся вокруг меня.
     - Хорошо, Иривальти, хотя у меня кровь не такая горячая, как у тебя и у твоих соплеменников, хоть я только пришелец в здешних полуденных странах, но ваше дело - мое дело... Ты увидишь, что белый человек сумеет постоять за себя в бою.
     - Повелитель, ты говоришь, как правоверный. Когда ты будешь готов?
     - Недели через две. Да что ты торопишься? Ты еще и ходить не в силах...
     Иривальти презрительно улыбнулся и, выхватив у Боскарена из-за пояса кривой ганджар, хладнокровно вонзил его себе в бедро.
     - Несчастный! Что ты делаешь?..
     Фанатик пожал плечами, вынул из раны кинжал и возвратил Боскарену, говоря:
     - Это ничего не значит, повелитель. Прежде чем сделаться брамином, я много раз обошел Индию простым факиром и нередко вешал себя за крючок, воткнутый в тело. Взгляни: все тело мое покрыто рубцами. Почти все они - следы добровольных ран. Эти раны я наносил себе для того, чтобы заработать несколько рупий, или для того, чтобы меня считали святым.
     - Хорошо. Довольно. Я никогда не сомневался в твоей твердости. Оденься поскорее в одежду факира. Повидайся с своими сипаями. Расскажи им, какой позор ты перенес. Вдохни в них такую же ненависть к тирану, какая кипит в твоем сердце... Прощай, Иривальти. Будь осторожен.
     Подготовив все таким образом, с такою дьявольской ловкостью склонив на свою сторону сипаев, которые одни могли предоставить магарадже серьезную защиту, Боскарен не сомневался больше в успехе. Услыхав о волнении на улицах города, он, не подозревая истинной причины, был полностью уверен, что оно организовано собственными его слугами.
     Таким было положение дел, когда Фрикэ неожиданно наткнулся на сипаев, смотревших на него с изумлением и восторгом. Им было странно видеть европейца, спокойно идущего по городу в сопровождении ручного тигра и ручной обезьяны. Что факиры обладают секретом зачаровывать змей и тигров, этому сипаи не удивлялись. Брама велик, и милость его к верным своим служителям бесконечна. Но чтобы француз мог так безмятежно идти рядом с укрощенными обитателями лесных дебрей, этого не в состоянии были постичь заурядные буддисты. Да перед таким чудом встали бы, пожалуй, в тупик даже мудрецы, знакомые с книгой Вед и искусные в толковании законов Ману.
     Гуркасы магараджи с наслаждением глядели на эти два орудия убийства - на обезьяну и на тигра, готовых броситься в бой по первому знаку своего хозяина. Но вот к французу подошел юный индус лет двенадцати, держа в одной руке синий цветок лотоса, а в другой - круглый пшеничный хлеб, и подал оба эти символа чужеземцу. Тогда индусы сразу почувствовали к французу большую симпатию.
     Фрикэ до смерти хотелось есть. С наслаждением понюхав цветок, он жадно поглядел на хлебец. Цветок он вдел в петлицу, а хлеб совсем было собрался есть, невзирая на присутствие многочисленной публики, как вдруг из рядов батальона вышел командир, высокий, стройный, мускулистый мужчина, вложил в ножны саблю и, протянув руки, приблизился к Фрикэ, взглядом и жестом умоляя возвратить ему обе вещи.
     Фрикэ удивился, но, разумеется, исполнил желание командира сипаев, заметив при этом:
     - Извольте, если вам так хочется. Очень рад доставить вам удовольствие. Я в восторге от приема, который вы мне оказали. Там, у ворот, меня хотели алебардой... или чем-то в этом роде... Конечно, то были не вы, а желтолицые малайцы. Ну, да и им хорошо от меня досталось. Будут помнить... А здесь мне подносят хлеб и цветы. Приятный символ. Очень приятный. Жаль, что это только символ, а мне очень хочется есть. Страсть как хочется... Ну, что-нибудь дадут потом. Небось и ты проголодался, "дедушка", а? И ты, Мео?
     Тем временем цветок лотоса и хлеб быстро переходили из рук в руки. Когда последний солдат дотронулся до таинственных знаков, офицер скомандовал по-английски: "На плечо!.. Справа, слева заходи!", и Фрикэ вместе со свитою окружила двойная шеренга солдат. Забил барабан, зазвенела туземная труба, и странный кортеж тихо двинулся по улице.
     "Дедушка" и Мео шли довольно спокойно, несмотря на воинственный шум кругом них. "Дедушка" тяжело выступал своей вихляющей походкой, изумленно поглядывая по сторонам и по временам громко фукая то на барабан, то на трубу. Фрикэ всякий раз успокаивал его взглядом. Мео вел себя, на удивление, еще лучше. Размахивая пестрым хвостом и поводя ушами в такт мерному военному шагу солдат, он шел как ни в чем не бывало.
     Все шло как нельзя лучше, и Фрикэ радовался благоприятному повороту дела, как вдруг обстоятельства переменились. Отряд проходил малайским кварталом, направляясь к дворцу.
     Парижанин, не зная, что лотос и хлеб означали близкое восстание, думал, в простоте души, что его ведет в полковые казармы. Все его мысли сводились лишь к тому, чтобы отведать хотя бы солдатского пайка. Сипаи приняли его с почетом, и это его нисколько не удивляло. "Быть может, они догадались, что я путешественник, - думал он, - много видел и могу кое-что порассказать". Ему не пришло в голову, что здесь кроется недоразумение, ошибка.
     Сипаев встречают резкими криками. В них начинают кидать чем попало. Командир велит сомкнуться и приготовить оружие.
     - Вот тебе раз! - бормочет Фрикэ. - Видно, военных здесь не очень любят. Однако это уже не похоже на шутку. Сначала кидали кочерыжками, а теперь в нас летят булыжники. А терпеливы эти индусы, хотя по их лицам видно, что они далеко не трусы.
     Раздается выстрел. Один сипай падает. В рядах слышен звук взводимых курков. Два индуса берут раненого товарища на руки и уносят в середину отряда. Фрикэ подбегает, хватает его ружье и кричит:
     - Я на его место. Будем друг за друга стоять!
     На улице поднимается беспорядочная стрельба. Обыватели, пользуясь случаем сорвать злобу на ненавистных наемниках, разряжают как попало свои допотопные кремнёвые пистолеты. Фитильные ружья чихают и сыплют на сипаев смехотворные пули, безвредные, как горох.
     В общей сложности получается очень много шуму и очень мало толку. Но вот командир подает знак. Раздается дружный залп из английских карабинов, улица заволакивается густым дымом. Стены домов дрожат, и гул далеко прокатывается вдоль по каналам. Лодки останавливаются, поворачивают назад, и малайцы спасаются бегством с обычной храбростью. Слышны отчаянные крики. Ответный залп сипаев, видимо, привел нападающих в замешательство.
     Из рядов индусов выходит каждый третий; индус бросается в какой-нибудь дом и через минуту выходит оттуда, смеясь дьявольским смехом. Из домов вырываются клубы дыма. Крики усиливаются. Жители, задыхаясь, пытаются выбежать из горящих домов. Тщетная попытка. Индусы в упор расстреливают всех, без учета пола и возраста. Деревянные дома горят, как бумага. Вся длинная улица охвачена пламенем. Сипаи быстро уходят вперед, оставляя за собою огненное море. Горнисты трубят изо всех сил. Трещат барабаны.
     Фрикэ, целый и невредимый, ускоряет шаги, пытаясь успокоить Мео, у которого пуля задела кончик уха.
     По толпе сипаев пробегает гул восторга.
     Европеец, повелевающий зверями, юноша с первым пушком над губой, вырастает в их глазах до гигантских размеров. Он не только укротил зверей, он полностью подчинил их своей воле, и самый свирепый из них служит ему, как раб, повинуясь взгляду.
     Хотя Фрикэ и не понимал слов, но был польщен знаками почтения, которое ему оказывали. В его голове успел зародиться план, как с помощью сипаев отыскать друзей и Бланш.
     Сипаи составляли почетный караул парижанина. Шествие приблизилось к дворцу, который гордо возвышался в конце улицы.
     Тем временем трусливый магараджа дрожал всем телом и умолял тех из приближенных, на чью верность он мог еще рассчитывать, защитить его от мятежников. Шум, внезапно раздавшийся возле самого дворца, довершил ужас тирана, десять лет угнетавшего несчастных малайцев.
     Но приближенные сами растерялись. Хладнокровие сохранил только первый министр. Он зовет малайскую гвардию, расставляет часовых, раздает оружие и боевые патроны. Но, взглянув в окно, он видит сипаев, которые быстро приближаются к дворцу, стреляя в народ. В его голове мелькает подозрение.
     - Беги, государь!.. Измена!.. Спасайся скорее!..
     - Ты лжешь, собака! - кричит тиран, скрежеща зубами, и выстрелом из пистолета убивает верного министра.
     За этим взрывом бешенства наступает полнейший упадок духа. Магараджа бормочет в беспамятстве:
     - Гассан!.. Где Гассан?.. Позовите Гассана!..
     - Он скоро придет, - рычит ему в ответ человек в изодранной, окровавленной одежде.
     Внезапное появление этого человека леденит ужасом гнусного тирана, который кричит коснеющим языком:
     - Иривальти!.. Пощади!..
     Это был действительно Иривальти, выросший из-под земли, точно призрак.
     Он подскакивает к магарадже, хватает его за бороду и ударом ятагана сносит ему голову с плеч.
     - Ко мне, друзья, ко мне! - кричит неумолимый палач. - Тиран убит! Да здравствует магараджа Гассан!
     Но брамин поторопился торжествовать победу. Малайцы, наполняющие дворец, несмотря на охвативший их ужас, отлично понимают, какие последствия будет иметь воцарение мнимого араба. Они не принадлежат к заговору. Им ничего не обещано. Они чувствуют, что их счастливые дни прошли. В них говорит инстинкт самосохранения.
     Иривальти понимает, что сделал ошибку. Он пришел во дворец потайным ходом, думая, что заговорщики во дворце. Он не понимает, каким образом бунт начался без этой предварительной меры. Ему неизвестно, что бунт вызван исключительно появлением Фрикэ. Малайцы бросаются на него и убивают.
     Индусы после отчаянного сопротивления занимают дворец. Они разбегаются по бесчисленным залам и коридорам, наполняя их дикими криками. Фрикэ дерется отчаянно и, бросив ружье, рубит саблей налево и направо. Он первый врывается в тронный зал, за ним "дедушка", размахивающий своей страшной дубиной, за "дедушкой" Мео, терзающий малайцев страшными лапами.
     Умирающий Иривальти замечает молодого человека, у которого в петлице вдет лепесточек лотоса. При виде свиты молодого человека он чувствует то же, что и остальные.
     Брамин с усилием поднимает над головой руки и громко вскрикивает:
     - Ты будешь магараджей!
     И падает мертвым.
     За несколько минут индусы убивают всех малайцев до единого. Командир батальона, расталкивая ногою трупы, подходит к Фрикэ и на английском языке сообщает ему предсказание умирающего брамина.
     Парижанин, с грехом пополам понимая английский язык, слышит и не верит ушам. Но почтение, с которым к нему относятся, не позволяет сомневаться дальше. Его провозглашают магараджей Борнео!
     
     
     ГЛАВА XV
     
     Фрикэ не зазнается. - Фрикэ собирается составить министерство из своих отсутствующих друзей. - Прекрасное поведение тигра и обезьяны. - Фрикэ очень интересен на троне. - Сабля бухарского эмира. - Неожиданный приход. - "Дедушка" и Мео показывают зубы. - Торжественная аудиенция, данная магараджей чрезвычайному уполномоченному лабоанского губернатора. - Гнусное обвинение.
     
     С удовольствием констатируем факт, что Фрикэ нисколько не возгордился своим новым саном. Тщеславие было ему чуждо, и лесть не способна была вскружить ему голову.
     - Магараджа Борнео!.. Каково?!.. Парижский гамэн!.. Возможно ли это?.. Ничего, бывает и хуже.
     В этих словах выразилось все презрение Фрикэ к благам жизни. Быть повелителем Борнео, решать судьбы миллиона подданных, обладать громадными богатствами - и все это выражалось у него коротенькой фразой: "Ничего, бывает и хуже!" Фрикэ был особенный человек.
     - Да, - говорил он сам себе, - трон, случайно подобранный во время мятежа, не может быть прочен. Эта история продлится самое большее двадцать четыре часа. Сегодня я магараджа, а завтра меня, чего доброго, расстреляют. Нужно воспользоваться случаем и ковать железо, пока горячо. У меня станут просить мест, должностей, отличий... Там увидим. Если бы Пьер де Галь был здесь, я бы назначил его морским министром. Это ему очень подошло бы. А с князьком что делать? Ах, из него вышел бы отличный министр общественных работ. Господину Андрэ я предложил бы портфель министра внутренних дел. Доктору... ну, этому я поручил бы министерство народного просвещения. Всех их сделал бы министрами!.. Отличное правительство было бы в Борнео... великолепный кабинет министров у магараджи. Но увы! В том-то и горе, что их здесь нет!.. Сипаи ко мне хорошо расположены, это видно. Надо воспользоваться этим и укрепить дворец, чтобы обезопасить свою царственную особу.
     Но индусы не стали дожидаться распоряжения и успели уже под руководством своих офицеров укрепить не только дворец, но и все подступы к нему. Они работали дружно и умело, и на всю работу им понадобилось очень мало времени. Фрикэ, ничего не евший с самого утра, вздохнул, наконец, свободно и наскоро закусил в ожидании предстоящего боя, накормив также и зверей, изнемогавших от голода.
     Когда животные поели, Фрикэ сказал им:
     - Вот что, друзья, смотрите в оба. Избегайте ударов, но сами старайтесь наносить их как можно больше. Ты, добрый мой "дедушка", будь осторожнее. Ты очень силен, сильнее четырех мужчин, вместе взятых, но все-таки умеряй свой пыл, когда бросаешься вперед с поднятою дубиной. Я буду в отчаянии, если тебя ранят. Бери пример с Мео. Он очень зол, но осторожен. Он наносит удары исподтишка, что делает его очень опасным в битве. Не забывай, что дисциплина на войне - все, и благоразумие неразлучно с настоящей храбростью.
     Орангутанг и тигр серьезно выслушали эту речь, как будто и впрямь понимали ее значение. Обезьяна громко фукнула, положила дубину на пол, присела, склонив голову на руки, уперлась локтями в колени и задремала. Тигр нежно помурлыкал, прилег на мягкий ковер, сладостно впустив в него когти, и заснул, положив морду на лапы.
     Вошли слуги, неся великолепную одежду, и при виде зверей остановились на почтительном расстоянии.
     - Зачем это? - спросил Фрикэ. - Мне ничего не нужно.
     Командир сипаев подошел и, приложив ко лбу сложенные ладони, отвечал:
     - Государь, эти люди принесли тебе царскую одежду. Начальник дворца передает тебе белую тунику - знак высшего сана. Затем он поднесет тебе чалму, которую носят все правоверные. Потом ты сядешь на трон...
     - Все это очень хорошо. Все вы, господа, очень милы и любезны, но я не любитель подобных комедий с переодеванием. Да и, наконец, надевать женское платье... да еще с кринолином... право, это смешно. А эта чалма!.. Я буду похож на торговца финиками.
     Офицер продолжал настаивать:
     - Спеши, государь. Эта одежда сделает твою особу священной в глазах всех...
     - Чему доказательство пример моего предшественника...
     - Народ признает тебя. Когда придет Гассан, он будет против тебя бессилен...
     Имя Гассана подействовало на молодого человека как холодный душ.
     - Гассан!.. Вы сказали: Гассан?.. Он белый, да?
     - Да, он европеец.
     - Черт возьми! Это он и есть, Венсан Боскарен, негодяй, похитивший нашу Бланш!.. Хорошо. Я согласен. Я оденусь во что угодно. Дайте мне саблю. Хорошую саблю с отличным клинком.
     Парижанин весело сел на трон и подозвал к себе командира сипаев, единственного человека, с которым он мог здесь кое-как объясняться на ломаном английском языке. После продолжительного разговора индус понял, что ему поручается немедленно занять дворец Гассана и никого оттуда не выпускать.
     Фрикэ хотел сам выступить с батальоном, чтобы в случае необходимости поддержать тех, которые шли исполнять его приказ, как вдруг дверь отворилась настежь, и в зал были введены четыре его друга, сопровождаемые малайцами. Первым его желанием было соскочить с трона и броситься к ним с объятиями, но он сразу же одумался. Сипаи, возведшие его на трон, могли неблагосклонно взглянуть на такую фамильярность нового магараджи с европейцами. С другой стороны, малайцы, которые привели иностранцев, были, видимо, раздражены против них: несмотря на то, что друзья Фрикэ сохранили оружие, парижанин видел, что они пленники. Это его остановило.
     Тогда-то он и испустил тот странный крик, о котором мы говорили. Друзья парижанина знали, что это за крик. Андрэ вздрогнул, несмотря на свое хладнокровие, потом побледнел от радостного волнения.
     - Фрикэ здесь, - шепнул он на ухо доктору. - Стало быть, все идет хорошо.
     - Да, но где же он... Что он делает?.. Впрочем, он такой плут, что способен сделаться раджой.
     Пьер де Галь не вытерпел и загремел на весь зал:
     - Эй, матрос!.. Эй!
     - Пи-и-у-фьюить! - пропищал парижанин.
     - Ты молодец, мой мальчик!.. Это ты, я тебя узнаю в этих белых тряпках... Господи, как я счастлив!.. Я сейчас подойду тебя обнять.
     И храбрый моряк принялся расталкивать малайцев, которые уже давно косо посматривали на него.
     К нему подошел богато одетый синайский офицер и на индусском языке, которого Пьер не понял, объяснил ему, что он не должен приближаться к священной особе султана. Старый моряк однако, догадался, по жестам офицера, что от него требуют.
     - Да что вы в самом деле? - ответил он. - Неужели вы думаете, что я позволю себя удержать? Ваш раджа - мой милый мальчик Фрикэ. Как же мне не подойти к нему и не прижать его к сердцу?
     Сипай настаивал. Пьер рассердился и покраснел, как рак.
     - Черт побери!.. Если бы я сделался королем Мадагаскара или чего-нибудь в этом роде, - а это случалось и не с такими, как я, - то разве кто-нибудь посмел бы помешать моему матросу подойти ко мне и пожать мне руку?.. Прочь, пустите меня! Я к нему подойду во что бы то ни стало. Господин Андрэ... доктор, Князек, идите за мной...
     Малайцы уступают напору европейцев, но индусы оказываются храбрее; они строятся в ряд и взводят курки. Надвигается опасная стычка. Тогда Фрикэ вскакивает с трона и издает резкий свист.
     Свисту Фрикэ вторит яростный рев тигра и сердитое фуканье обезьяны. Оба зверя подскочили со своих мест на ковре и только ждут сигнала, чтобы кинуться, на кого им укажут.
     Фрикэ, с саблей в руках, подобрав свою длинную белую юбку, кричит, стоя на ступенях трона и размахивая саблей:
     - Пропустить их сейчас, не то я изрублю вас на куски!
     Испуганные индусы и малайцы расступаются и образуют длинный проход, по которому друзья проходят к трону, чтобы обнять своего товарища.
     - Друзья! - кричит Фрикэ со слезами на глазах. - Мы вместе!.. Тише, "дедушка"... Тише, Мео! Довольно. С этими господами извольте жить в мире.
     - Ах ты, бедовый мальчишка!.. Объясни нам, наконец, что все это значит? - спрашивает Андрэ.
     - Неужели вы вправду магараджа? - прибавляет доктор.
     - Или император?.. - восклицает Пьер де Галь.
     - Фрикэ!.. - захлебываясь от восторга, произносит Князек.
     - Нашего полку прибыло, - говорит опять Пьер. - У тебя я вижу двух новых солдат и отличных, надо сказать правду. Да говори что-нибудь, что же ты молчишь? Или у тебя язык отнялся?
     - Вы все говорите разом; я не знаю, кому отвечать. Я после все расскажу, а теперь мне некогда. Я сделался царем только нынешним утром, и забот у меня по горло. Кстати, что поделывают даяки?
     - Должно быть, воротились в свои кампонги.
     - Бедные!.. Хотелось бы мне что-нибудь для них сделать.
     Так разговаривая, Фрикэ и его друзья незаметно подошли к самому трону. Это возмутило малайцев, которые не ожидали перемены монарха. Начальник отряда малайцев подошел к Фрикэ и сказал ему что-то недовольным голосом.
     - Молчать! - закричал Фрикэ повелительным тоном. - Еще одно слово - и я посажу тебя на шпиль главной мечети!
     Малаец замолчал, испуганный грозным голосом нового магараджи. Он вернулся на место, но все-таки не мог удержаться от ропота.
     - Теперь, друзья мои, не лучше ли вам будет зарядить свои карабины, благо эти негодяи не отобрали их. Будем смотреть в оба и держаться поближе друг к другу: этот маскарад не может долго продолжаться. Я не настолько глуп, чтобы верить в прочность своего воцарения. Я занял этот картонный трон только по недоразумению и вполне сознаю это, хотя не могу объяснить, в чем состоит это недоразумение. Вы целы и невредимы, стало быть, половина моей задачи решена. Но я не забыл и главной цели нашего предприятия.
     - Бланш! - вскричал Андрэ.
     - Девочка! - прибавили доктор и Пьер.
     - Я уже отдал приказ схватить негодяя, который держит ее в плену. Его дом, вероятно, уже занят моими солдатами, я послал туда сипаев. Мне хотелось пойти с ними самому, но это решительно невозможно. Меня здесь берегут, как зеницу ока, и ни за что не выпустят из дворца. Впрочем, Гассан-Боскарен не мог уйти далеко, и мы его скоро поймаем.
     - Послушай, Фрикэ, - перебил его Андрэ. - Ты очень хорошо распорядился, дитя мое, но этого мало. Я хорошо знаю этого негодяя. Хитрости у него много, средства большие, он располагает, целой армией. По-моему, необходимо собрать как можно больше людей и спешить на помощь девушке. Может быть, уже слишком поздно.
     - Вы правы, господин Андрэ. Надо спешить.
     Фрикэ уже собирался позвать своих сипаев, как вдруг у главного входа во дворец затрубили в рожок. Затем в тронный зал в сопровождении двенадцати вооружен ных матросов вошел человек в красном мундире, с белой фуражкой на голове.
     - Его превосходительство господин уполномоченный лабоанского губернатора! - пробурчала хриплым голосом какая-то личность, исполнявшая при уполномоченном обязанности драгомана.
     - Что такое? - спросил Фрикэ.
     - Молчи, - шепнул ему на ухо Андрэ. - Не отвечай. Храни свое инкогнито. Пускай этот англичанин считает тебя настоящим раджой. Не делай ничего, пока я не подам тебе знака. Во всем этом какая-то скверная каверза, и мне хочется ее разоблачить.
     Фрикэ остался неподвижен, как китайский идол, а дипломат в красном мундире гордо и важно приблизился к трону, около которого бесстрастно стояли индусы-телохранители, держа ружья.
     - Высокому и могущественному магарадже Борнео от его превосходительства лабоанского губернатора, именем ее британского величества, привет! - провозгласил на малайском языке хриплый драгоман.
     Слушаясь Андрэ, Фрикэ важно кивнул головой.
     Человек в красном мундире притронулся к козырьку фуражки рукою, затянутой в белую перчатку.
     - Высокий и могущественный магараджа Борнео, - продолжал драгоман, - ужасное преступление совершено над личностью покойного сэра Гарри Паркера, офицера на службе ее величества, в то время как он исполнял мирное поручение, имевшее целью принести благо и твоему государству, и всему острову. Виновники указанного преступления - четыре французских авантюриста и негр. Они с помощью флотилии пиратов овладели яхтой "Конкордия", которая находилась под командой сэра Паркера, перебили весь экипаж и предательски умертвили сэра Гарри, брата губернатора острова Лабоана. В настоящее время эти негодяи находятся в твоей столице, и ныне же уполномоченный его превосходительства требует от тебя немедленной их выдачи, дабы с ними поступить по законам. В случае, если ты откажешься их выдать, уполномоченному лабоанского губернатора поручено объявить, что отказ твой будет сочтен за объявление войны и твоя столица подвергнется беспощадному бомбардированию... Я закончил.
     По мере того, как эта речь, наполненная нелепостями, приближалась к концу, Андрэ все сильнее и сильнее бледнел от гнева. Когда драгоман замолчал, молодой человек дрожащим от волнения голосом обратился к уполномоченному, который стоял по-прежнему холодный и важный.
     В нескольких словах он рассказал ему на английском языке все обстоятельства, благодаря которым Андрэ и его друзья очутились на острове Борнео. Он описал битву с пиратами, отчаянное сопротивление "Конкордии", напомнил, как они оказали помощь яхте и получили признательность сэра Паркера, и, наконец, описал таинственную смерть последнего.
     Англичанин слушал, неподвижный и бесстрастный.
     Наконец он разжал длинные желтые зубы, прикрывавшие его нижнюю губу, точно клавиши фортепиано, и произнес отрывисто, точно фонограф:
     - Суд все это разберет. Есть ли у вас свидетели?
     - Наши слова могут подтвердить матросы с "Конкордии".
     - Они все умерли... и вы это знаете. Остался в живых только один свидетель, и его показание будет для вас неблагоприятно. Введите свидетеля.
     Вошел синьор Пизани, почтительно сопровождаемый двумя английскими матросами.
     - Вот так история, - проворчал Фрикэ.
     
     
     ГЛАВА XVI
     
     Лжесвидетель. - Синьор Пизани оказывается моко. - Кто такой был английский уполномоченный. - Покушение на убийство. - Подвиги "дедушки" и Мео. - Смерть двух храбрецов. - Что происходило в доме у Гассана. - К оружию!.. - Слишком поздно. - Бланш исчезла. - Это "Конкордия"! - Паровая шлюпка. - Черный флаг. - Последняя борьба. - Китайская джонка. - Перед мандарином с сапфировой пуговкой.
     
     Бывший подшкипер "Конкордии" вошел среди всеобщего глубокого молчания. При виде негодяя, в низости которого они еще не были уверены вполне, французы почувствовали новый прилив подозрений. Когда же он, став рядом с английским чиновником, произнес гнусное обвинение и даже подтвердил его присягой, сомнению больше не могло быть места.
     Негодование французов было так велико, что они некоторое время не в силах были выговорить ни слова.
     Один магараджа быстро вышел из оцепенения и незаметным знаком подозвал к себе сипайского офицера. Офицер отвесил глубокий поклон и, выбрав двадцать человек солдат, поставил их у входа в зал с сомкнутыми штыками.
     Господин уполномоченный лабоанского губернатора сделал при виде этого кислую гримасу, а его матросы тревожно переглянулись между собою. Действительно, выход из зала был прегражден.
     Синьор Пизани помертвел.
     Драгоман заговорил опять:
     - Магараджа Борнео, ты слышал, в чем обвиняет британское правительство названных французов. Ты слышал присягу свидетеля. Преступники даже не отпираются. Их молчание - это признание. Магараджа Борнео! Я снова требую, чтобы ты выдал убийц сэра Гарри Паркера нашим законным властям.
     - Магараджа отказывается выдать своих гостей, - сказал Андрэ твердым голосом.
     Англичанин нахально ответил:
     - Значит, война!
     - Пускай. Мы не боимся.
     - Не может быть, чтобы магараджа отказывал нам всерьез. Магараджа слишком много потеряет в случае войны...
     - А вы ничего не выиграете. Ваша настойчивость только доказывает, что вы сами боитесь войны, которою нам грозите. Подумайте хорошенько. Теперешний магараджа Борнео (Андрэ сделал ударение на слове "теперешний") не испугается британского флага и мужественно примет бой, так легкомысленно предлагаемый. Смотрите, не нарвитесь на нас, как нарвались на афганов и буров, на абиссинцев и ашантиев.
     - Милостивый государь, вы оскорбляете парламентера.
     - Какой же вы парламентер, если вы явились сюда с угрозами и в сопровождении вооруженных солдат? Вы не предъявили никакого письменного полномочия не только от центрального правительства, но даже от местного колониального управления. Неужели вы думали, что мы, люди в здравом уме и свежей памяти, поддадимся Бог знает кому, позволим отдать себя в руки неведомому интригану, переодевшемуся в красный мундир? Не мы ваши пленники, а вы наш арестант, и здесь разберутся, на чьей стороне честь и правда.
     Англичанин гордо поднял голову и мужественно отвечал:
     - Ваши доводы - обычные доводы убийц. Вы можете взять меня в плен, можете даже зарезать. Вам это ничего не стоит. Но знайте, что за мной стоит британское правительство, британский флот, лорд Гранвиль, мистер Гладстон...
     Громкий хохот прервал парламентера, пустившегося перечислять государственных людей Англии, которым родина британцев обязана славой.
     Магараджа подскакивал на троне и хохотал, хохотал до упаду, до безумия, - хохотал поистине гомерическим смехом.
     - Нет здесь никакого уполномоченного и нет никакого синьора Пизани, - крикнул он, досыта нахохотавшись.
     - Как? Что ты говоришь?
     - Вы помните крейсер "Молнию"? Помните, как мы гонялись за "Хищником"?
     - Да, а что?
     - Помните, как мы встретились с одним кораблем под названием "Рона", который вез на Кубу сахарный тростник?
     - О, как сейчас помню. Капитан этого корабля, веселый марселец, приезжал даже к нам на борт.
     - А вы не забыли имя этого весельчака?
     - Вот имя-то забыл, не помню.
     - Напрасно. Эта "Рона" оказалась ни чем иным, как замаскированным пиратским судном, и только накануне называлась "Франклин". Капитаном ее был... господин Мариус Казаван... а теперь он называется синьором Пизани... Да-с, вот такие дела.
     - Ах ты, плут! - воскликнул громовым голосом доктор. - Вот молодец! Ловко разоблачил! Все это правда от начала до конца. Теперь и я узнаю этого негодяя. Я к нему приглядывался еще на "Конкордии", но только никак не мог узнать. Теперь я не сомневаюсь и определенно знаю, кто он.
     Пизани молчал, как пораженный громом, и взглядом словно умолял англичанина:
     - Ради Бога, выручите меня!
     Но Фрикэ не дал англичанину времени заступиться и заговорил снова:
     - Что касается вас, господин уполномоченный, то я вам вот что скажу. Довольно морочить добрых людей. Для меня все равно, англичанин вы или американец, я знаю только, что вы плут. Переодеваться вы мастер, это верно. Но я все-таки вас узнал. Ручаюсь, что когда я передавал вам паровую машину на "Конкордии", вы не предполагали, что нам приведется с вами встретиться здесь. Что, разве неправда, мистер Джим Кеннеди?
     Последние два слова поразили мнимого посланника, как гром. Вся его напускная чопорность куда-то исчезла. Но он не растерялся, как Пизани, а стал действовать, как отчаянный разбойник, как достойный помощник злодея Боскарена.
     Он сделал быстрый знак своим матросам, которые моментально придвинулись к нему и взвели курки карабинов.
     - Ну, что ж! - зарычал он яростно. - Ты прав, проклятый француз! Но тебе недолго торжествовать. Эй вы, стреляйте! Пли!.. Так велел атаман, убейте их всех и бегите! Спасайтесь!
     - Ложись! - крикнул Фрикэ звонким голосом.
     Но друзья не успели лечь на пол. Раздался ужасный залп, и в воздухе просвистел целый град пуль. Но французы каким-то чудом устояли на ногах, целые и невредимые, только Фрикэ ужасно вскрикнул. Громадный зал наполнился невообразимым шумом. Сипаи с громкими криками бросились на убийц, но эти крики покрылись ревом тигра и яростным пыхтением обезьяны.
     Парижанин тоже бросился вперед с поднятою саблей, за ним друзья, но они опоздали. Все было покончено за четверть минуты; убийцы получили достойное возмездие за предательство.
     - Слишком поздно! - с горестью воскликнул Фрикэ. - Слишком поздно!
     - Что поздно? Что? Ты ранен, мой мальчик? - подбежал к нему доктор.
     - Не знаю, ранен ли. Но они, эти милые, добрые звери!.. Они умерли, спасая нас от верной гибели.
     Действительно, в ту минуту, как Фрикэ закричал "ложись!", тигр и орангутанг вскочили, как на пружине, и встали впереди французов. Все пули, предназначавшиеся французам, попали в тело великодушных зверей. Чувствуя смертельные раны, несчастные животные нашли в себе достаточно сил, чтобы броситься на убийц. Фрикэ все это видел и закричал от жалости.
     Он подбежал и нашел их умирающими среди груды растерзанных тел. Дикие жители вольных экваториальных пустынь погибли при первом же столкновении с цивилизацией!
     Фрикэ с глубокой печалью смотрел на бездыханные тела друзей, деливших с ним безрадостные дни невзгод. В это время к нему подошел один из сипаев, которым было поручено захватить дом Боскарена. Сипай был весь в крови и пыли.
     - Откуда ты? Говори скорее! - спросил Фрикэ дрожащим от тревоги голосом.
     Сипай не понял. Андрэ повторил вопрос друга.
     - Государь... - с усилием заговорил сипай. - Мы исполнили твой приказ. Никто не вышел из дома Гассана... Но в городе бунт... На нас напали... со всех сторон... Мы защищались... Потом пришел сам Гассан с большой толпой... С ним были все бандиты Борнео... Мы ничего не могли сделать... Офицер наш убит... Все наши перебиты... я едва мог дотащиться сюда... и умираю!
     - К оружию, друзья! В бой! - задыхаясь, вскричал Фрикэ. - Возможно, уже поздно. Ко мне, сипаи! Кто меня любит, за мной! Вперед!
     Он сорвал с себя одежду магараджи, схватил саблю и выбежал на улицу. Европейцы и Князек бросились вслед за ним, а командир сипаев повел своих солдат беглым шагом. Фрикэ бежал так быстро, что даже быстроногие индусы насилу поспевали за ним.
     Город пылал со всех сторон. Гремели выстрелы, слышались крики раненых. Встречались толпы горожан, которые вели каких-то людей с черными от пороха лицами, в изодранной одежде. Это были, вероятно, бандиты Гассана, пойманные на месте преступления - за убийством или поджогом. Им раскраивали головы, и трупы сбрасывали в канал.
     Всюду была организована оборона, и бандиты заметно теряли почву. Роскошное жилище Боскарена, где томилась несчастная Бланш, стояло недалеко от рейда. На площади перед домом разыгралась главная битва; вся площадь была усеяна трупами.
     Все двери и окна дома были выломаны. Внутри обои висели клочками, мебель была опрокинута, кровь текла по коврам. Фанатик Али поклялся умереть, но не сойти с места. Он сдержал свою клятву и мужественно пал на пороге комнаты Бланш.
     Что касается самой девушки, то она не оставила следа. Обшарили весь дом, но Бланш не отыскалась. Дом был пуст, бедная пленница скрылась.
     Фрикэ побледнел, зашатался и едва устоял на ногах.
     - Фрикэ... Виктор... дитя мое... ободрись, не унывай! - утешал Андрэ, растерянно сжимая его в объятиях. - Будь мужчиной. Мы ее найдем.
     - Да, найдем. Нужно найти. Если она погибнет из-за меня, я пущу себе пулю в лоб. Это я виноват... Я слишком долго медлил.
     Один Пьер де Галь сохранял спокойствие.
     - Друзья, - сказал он, - не может быть, чтобы негодяи утащили девочку в город, где такой беспорядок. У них, вероятно, был у пристани оснащенный корабль, на котором они и уехали.
     - Правда, правда! - вскричал доктор. - Бежим скорее на рейд!
     - На рейд! На рейд!
     Фрикэ сделал над собою усилие и стряхнул слабость. Он все еще был страшно бледен, но былая энергия снова возвратилась к нему.
     Французы пустились бежать к набережной, не заботясь, идет за ними кто-нибудь или нет. Между верфью и кораблями на якоре сновало множество лодок. Тут были американские китоловные суда, шхуны и бриги, клиперы с двойной медной обшивкой, быстрые катеры и неуклюжие джонки, и среди этого леса перепутавшихся мачт и рей особенно выдался красотой один удивительно изящный корабль.
     Высокие мачты и удлиненная носовая часть обличали в этом кораблике замечательного ходока. Дым, черными клубами вылетавший из высокой трубы, доказывал, что строители корабля, не желая вверять судно случайностям погоды, снабдили его паровиком.
     Корабль стоял, готовый к отплытию.
     Пьер де Галь узнал его, хотя корабль был перекрашен в другой цвет. С языка матроса сорвалось самое злобное ругательство.
     - Это "Конкордия"!
     На борт корабля поднялось несколько человек. Среди них отчаянно билась какая-то светлая фигура.
     - Бланш! - закричал Андрэ, не помня себя от горя. - Дочь моя!.. Ах, мы опоздали!..
     - Нет еще. Видите паровую шлюпку? Она английская. Вон и флаг.
     - Может быть, на ней приезжал мнимый парламентер.
     - Хотя бы сам черт! - заорал Фрикэ. - Я беру ее, и горе тому, кто вздумает мне помешать.
     На борту шлюпки был всего один человек, английский матрос, который направил на Фрикэ штык. Фрикэ захохотал зловещим хохотом, вырвал у матроса штык, а самого его схватил за шиворот и выбросил в море.
     - Пьер, становись к рулю! Правь на яхту. За машину возьмусь я сам. Полетим на всех парах, хотя бы взорваться пришлось, один конец.
     - Готово? - спросил бретонец.
     - Да. Нас пятеро.
     - А не подождать ли сипаев?
     - Когда ждать? Скорее в море. Мы одни захватим яхту, чего бы это ни стоило.
     - Хорошо. Отчаливай.
     - Вперед! С Богом!
     На "Конкордии" подняли трап. Раздался свисток. На мачте нахально взвился черный разбойничий флаг. Это была зловещая эмблема кораблекрушителей!
     На шлюпке подняли пары. Она заскрипела и тронулась.
     - Мы выиграем расстояние. Корабль должен лавировать между отмелями.
     - Скорее, Пьер!
     - Да хорошо, хорошо.
     Яхта была уже в пятидесяти метрах. Бланш вне себя металась по палубе и голосом и жестами умоляла друзей поспешить к ней на помощь.
     Вот около девушки показалось бледное лицо Боскарена. Он отдал рулевому какое-то приказание. Яхта повернула под прямым углом направо и скрылась за неуклюжей китайской джонкой, которая тяжело шла наперерез шлюпке. У Пьера де Галя вырвался крик ужаса и тоски:
     - Назад, или нас раздавят!
     Маневр был выполнен с неслыханным хладнокровием. Еще секунда - и было бы поздно. Борт шлюпки столкнулся с джонкой, но по косой. Все-таки удар был настолько силен, что машина испортилась.
     Дело было проиграно.
     Китайцы, сидевшие в джонке, подняли яростный крик. За одну минуту, прежде чем наши друзья успели опомниться, шлюпка была наводнена сынами Небесной империи. Все пятеро были мигом связаны и отнесены на джонку.
     На палубе джонки стоял толстый старый китаец с лоснящимся желтым лицом, на котором лежал отпечаток низкой злобы. На нем была надета богатая шелковая хламида, а на шапке блестела крупная сапфировая пуговица, означавшая мандаринский сан. Андрэ и его товарищи были приведены к нему.
     - Это они, - сказал китаец окинув их косым взглядом узеньких монгольских глаз. - Атаман будет доволен. Закуйте их в цепи!
     В эту минуту послышался визгливый крик, и на палубу вбежал мальчуган в богатом китайском костюме.
     Мальчуган одновременно и смеялся, и плакал, и кричал от восторга. Он бросился к Фрикэ, стал его обнимать и целовать, потом кинулся на шею изумленному Пьеру де Галю.
     - Фрикэ!.. Пьер де Галь!.. Друзья мои!.. Как я лад!.. А это мой папа... Он не злой, он доблый... Я не дам связывать вам луки... как...
     - Виктор! - вскричали вместе и Фрикэ, и патентованный боцман.
     - Да, я... о мои доблые длузья!..
     Он сказал несколько слов по-китайски мандарину с сапфировою пуговицей, и сумрачная физиономия старика озарилась улыбкой.
     - Вы избавили моего сына от рабства, вы спасли ему жизнь, - сказал он с благородством. - Теперь моя очередь отплатить вам тем же. Я должен был выдать вас атаману. Вы свободны. Располагайте мною. Я к вашим услугам.
     
     
     ...А яхта, увозившая Бланш, была уже чуть заметной точкой на горизонте.
     
     
     ЧАСТЬ 3
     РАЗБОЙНИКИ ЗОЛОТЫХ ПОЛЕЙ
     
     ГЛАВА I
     
     Кошелек или жизнь! - Шляпа Гесслера. - Встреча Фрикэ с Сэмом Смитом, австралийским бандитом. - Хороший бокс. - Гол, как сокол. - Подвиги Фрикэ. - Еще бокс. - Неуместный приход трех полисменов. - Сэм Смит убегает, а Фрикэ попадается на веревочку.
     
     - Сэр!..
     - Милостивый государь!
     - Не угодно ли вам остановиться?
     - Не угодно ли вам сесть?
     - Что такое?
     - Ничего.
     - Я не понимаю, что вы сказали.
     - Как хотите.
     - Сэр... Ваш кошелек... положите его ко мне в шапку... вон она лежит на дороге... да поторопитесь. Речь идет о вашей жизни.
     - Кошелек?.. Ах вы, шутник! Да я гол, как сокол! Что касается моей жизни, я сумею ее защитить от кого угодно.
     - У вас нет денег?
     - Ни монетки. А о шапке я вам вот что скажу. Жил в Швейцарии фохт Гесслер, который придумал повесить свою шляпу на дороге, чтобы все прохожие ей кланялись. Кроме беды, - не для шляпы, конечно, а для Гесслера, - из этого ровно ничего не вышло.
     - Ну, и что из этого следует?
     - А то, что не ко всякому прохожему следует приставать, вот что.
     - Как страшно... Впрочем, посмотрим.
     С этими словами из рощи выбежал рослый мужчина с ружьем на плече. Голова его была повязана белым платком.
     - Вы что это, важничаете? - сказал он.
     - Понемножку. А вы?
     - Вы, кажется, очень храбры.
     - Рад это слышать. Можете увериться на деле.
     - Я не прочь.
     - К вашим услугам.
     - Вы мне положительно нравитесь.
     - У вас губа не дура.
     - Вы француз?
     - Да, и могу дать вам хороший урок.
     - А... о... Вот как!
     - Можете быть уверены, что я всегда готов подтвердить на деле свои слова.
     - Я Сэм Смит!
     - А я Фрикэ!
     - Меня называют царем лесовиков.
     - А я был магараджей Борнео и был бы им до сих пор, если бы хотел.
     - Вас не переспоришь.
     - И не поборешь.
     - Мистер Фрикэ...
     - Мсье Сэм Смит.
     - Мне скучно!
     - Бедный мальчик!
     - Уж месяца два, как я не дрался.
     - Странно! У вас такое ремесло, что вы должны бы, кажется, получать очень много тумаков.
     - О нет, - жестоко возразил Сэм Смит, причем глаза его сверкнули свирепым блеском. - Люди, с которыми мне приходилось иметь дело, не в силах были со мной бороться.
     - А! Значит, вы убиваете всех встречных?
     - Всех, у кого есть золото и кто отказывается положить его в мою шапку.
     - А что вы делаете с такими бедными, как я?
     - Я подаю им милостыню... шлепками.
     - Не всякий захочет принять такую милостыню.
     - Сэм Смит еще никем не был побежден.
     - Это значит, что вы нападали только на слабых.
     - Вы слишком молоды, чтобы так говорить.
     - А вам неприлично, по-моему, прибегать к пустым угрозам.
     - Эй, берегитесь, вы!
     - Мсье Сэм Смит!
     - Мистер Фрикэ!
     - Право, с вами очень приятно беседовать по-французски. Вы владеете нашим языком в совершенстве, и у вас на все есть готовый ответ. Вас можно принять за француза, не в обиду будь сказано для честных людей... Ну-с, лингвист вы хороший, покажите теперь, хороший ли вы боксер.
     - А... о! Сколько угодно.
     - Еще одно слово. К моему прискорбию, я должен вам заметить, что вы поступаете не совсем честно.
     - Как это?
     - Вы вооружены с головы до ног, точно джентльмен с большой дороги. Помилуйте: заряженная двустволка, револьвер за поясом. Да ведь это целый арсенал.
     - Ну так что?
     - А то, что вы можете всем этим злоупотребить, когда увидите, что не ваша взяла. Согласитесь, что это совершенно законное опасение с моей стороны.
     Сэм Смит рассмеялся во все горло, растянув до ушей огромный рот, вооруженный длинными и острыми зубами, которым позавидовала бы любая акула.
     - Ах, французы, французы!.. Что за неподражаемый народ!.. Успокойтесь, молодой человек. Мне не нужно огнестрельного оружия, с вас довольно и моих кулаков. Извольте, я все это сниму с себя и положу рядом с шапкой.
     - Вы очень добры, мсье Сэм Смит... Ну, становитесь!
     - К вашим услугам, мистер Фрикэ.
     Богатырь-англичанин, ростом около шести футов, встал в позицию и скрестил перед своей бизоньей грудью два огромных и сильных кулака.
     Фрикэ встал боком, поставив ноги параллельно, точно две трубы у тромбона. Правую руку он согнул и поднял вровень с плечом, а левую вытянул вперед. Кулаки он не сжал, повернув руки ладонями к противнику.
     Поза англичанина была тяжелая и сурово-сосредоточенная, поза француза - небрежная и беспечная. Последний выглядел довольно жалко по сравнению со своим громадным противником.
     Сэм Смит, как опытный боец, понимал всю важность первого удара, имеющего решительное влияние на исход борьбы. Фрикэ не торопился нападать. Метнув на противника блестящий взгляд, он сказал:
     - Не угодно ли начать, сударь?
     Рука Сэма Смита тяжело поднялась и опустилась на то место, где за секунду до того была голова парижанина.
     Последний откинулся назад с невероятной быстротою. Он коснулся земли руками и ногами, и его тело изогнулось полукругом. Англичанин едва не потерял равновесия от удара, нанесенного по пустому месту, а Фрикэ тем временем взмахнул ногой и отпустил ему такой удар, что великан вскрикнул от боли.
     - А-о!
     - К вашим услугам! Не правда ли, я действовал честно?
     - Да. Теперь я сломаю вам ногу.
     - Едва ли. А вот я вас усажу.
     - Держите карман...
     Сэм Смит не договорил и полетел на землю, получив подножку. Он поднялся совершенно сконфуженный.
     - Есть обезьяны еще более ловкие, - сказал он.
     - Фи, мсье Сэм Смит, вам, кажется, завидно. Но это еще пустяки, а дальше будет гораздо интереснее. Вы готовы?
     - Да.
     - Ну-с, давайте продолжать.
     Этот удивительный бокс между австралийским бандитом и парижским гамэном происходил в месте пересечения 35° южной параллелью 143° восточным меридианом. Фрикэ потерпел крушение у берегов Австралии и был выброшен волнами в провинцию Виктория, самую богатую страну на австралийском материке.
     Костюм бедного юноши был в жалком состоянии. Лицо бедняги похудело, осунулось, побледнело. Видно было, что он уже давно голодает. Тем не менее, разговаривал парижанин по-прежнему шутливо, и настроение было веселое, как всегда. Он шел в одно таинственное место, куда надеялся прибыть через два дня, когда был остановлен на дороге Сэмом Смитом.
     Быть может, впервые в жизни разбойник Сэм Смит понес двойной убыток: во-первых, он ничего не получил в шляпу, а во-вторых, вступил в неудачный бой.
     Бой продолжался. Фрикэ увертывался от ударов, пользуясь всеми средствами. Сэм Смит невольно любовался его ловкостью, забывая, что сам он не зритель, а участник борьбы.
     Бойцы утомились. У Фрикэ раскраснелось лицо, и на лбу выступил пот. Англичанин дышал тяжело, точно тюлень. Восхищаясь ловкостью молодого человека и продолжая боксировать, Сэм Смит заговорил с ним, желая узнать, кто он и зачем приехал в Австралию.
     - Прогуляться захотелось! - воскликнул Фрикэ и ужасным ударом кулака вышиб противнику два передних зуба.
     - А-о! - закричал англичанин, с кровью выплевывая зубы на траву. - Здесь гуляют только миллионеры да нищие.
     - А я ни то, ни другое.
     - А-о!.. Пойдемте ко мне. Мы вместе будем царствовать в лесах. Ей-Богу, из вас выйдет отличный лесовик... А-о!..
     Последнее междометие было вызвано ударом ногой в грудь, который Фрикэ нанес англичанину, лягнув его, как лошадь.
     - Не довольно ли? - сказал француз. - Вы избиты, ваш нос превратился в репу, под глазами у вас фонари, ваши зубы лежат на траве. Что еще нужно вам, мсье Сэм Смит?
     - Я жажду победы, мистер Фрикэ.
     - Вы идете к ней очень странным путем.
     - А-о! Все ваши тумаки ничего не значат. Я - raw flesh (сырая говядина, по техническому выражению боксеров).
     - Raw flesh... нет, вы скорее жесткий, дурно прожаренный бифштекс, который вязнет в зубах.
     - Ну, мистер Фрикэ, закончим поскорее.
     - С удовольствием, мсье Сэм Смит.
     - Впрочем, нет; сделаем перерыв на одну минутку; мне нужно сказать вам два слова.
     - Слушаю.
     - Вы славный парень, мистер Фрикэ. Я не буду действовать хитростью, но все-таки сыграю сейчас с вами знатную штуку. Я понял ваши фокусы и уверен, что сейчас одержу полную победу.
     - Вот как! Вы не очень скромны.
     - Молодой человек, мне тридцать пять лет. Я занимаюсь боксом с двадцатилетнего возраста... Было бы недостойно хвастаться перед таким молодцом, как вы, но желаю вам быть счастливее других моих противников.
     - Спасибо за любезность, мсье Смит. Постараюсь оказаться достойным вас. Вы готовы?
     - All right.
     С этими словами Сэм Смит присел, скорчился и, опершись локтями о согнутые колена, вытянул вперед руки. Перед Фрикэ оказалась целая масса крепчайших мускулов, обладавших громадною силой.
     - Черт возьми, - проворчал парижанин, - да его, пожалуй, не пробьет и пушечное ядро. Однако попробую.
     Фрикэ решился применить особый прием борьбы, когда нападающий бьет и руками, и ногами. Он разбежался и за какую-нибудь четверть минуты нанес противнику ударов двадцать. Все было напрасно: Сэм Смит остался непоколебим, точно каменная глыба.
     Фрикэ совсем выбился из сил. Он не понимал, что значит эта неуязвимость; но чувствовал, что готовится что-то особенное.
     И действительно, только он бросился опять на лесовика, как тот мгновенно вскочил и схватил Фрикэ за ногу. Парижанин почувствовал, что его подняли в воздух, как перышко, и его нога сжата, словно железными тисками. От боли он едва не закричал. Бандит проговорил, торжествуя:
     - Если эта чертова нога не сломалась, то только потому, что она вылита, должно быть, из стали...
     Сэм не успел договорить и упал на землю, точно подкошенный. Фрикэ собрал последние силы и, что есть мочи, хватил его кулаком по виску.
     Вслед за этим раздалось громкое "ура!", и парижанин, все еще не пришедший в себя, увидал, как в тумане, четырех всадников, из которых трое были европейцы и один негрит. Последний был одет в длинную шерстяную рубашку и сидел на высокой лошади без седла. На европейцах были белые фуражки и синие блузы с серебряными пуговицами; за спиной у них висели ружья Генри-Мартини. Кроме того, за поясом у них были револьверы и сабли. Они сидели прямо и уверенно на великолепных чистокровных лошадях.
     Несмотря на британскую выдержку, они не удержались и крикнули "ура!" при виде ловкого удара, нанесенного французом. Они еще издали заметили бой и нарочно подъехали тихо, чтобы не помешать раньше времени.
     Опоздай Фрикэ с ударом на одну секунду, - и он бы неминуемо погиб, потому что Сэму удалось крепко ухватить его за ногу, которая только чудом не была сломана.
     Сэм Смит лежал на земле багровый и пыхтел, точно кузнечный мех. Он не двигался и, казалось, не обращал внимания на окружающих.
     Один из прибывших молча подошел к Фрикэ и предложил ему оплетенную флягу с ромом. Несмотря на антипатию, Фрикэ влил в рот противнику несколько капель укрепляющего напитка, который не замедлил произвести ожидаемое действие.
     Разбойник громко чихнул, приподнялся и сел. Он узнал Фрикэ и поблагодарил его за заботу, потом громко вскрикнул от бешенства при виде европейцев и их чернокожего спутника.
     - Черт побери!.. Полиция!..
     Один из полисменов подошел к нему с вежливостью, которой не мешало бы поучиться полицейским любого европейского государства, и сказал:
     - Здравствуйте, мистер Смит, очень рад вас видеть... Мы ищем вас уже четыре дня. Сотни миль изъездили мы, гоняясь за вами, и наконец настигли. Виселица давно за вами плачет.
     - Не будь с вами этой черномазой обезьяны, - ворчливо ответил Сэм Смит, - никогда бы вы меня не выследили.
     - Но черномазая обезьяна была с нами... и вы пойманы, и вас будут судить, и наверняка повесят, добрейший мистер Смит, - возразил полисмен с добродушной улыбкой.
     - Это меня-то повесят? За что?
     - Последние ваши подвиги, мистер Смит, возмутили всю провинцию. Они совершенно недопустимы.
     - Возмутили всю провинцию? Слишком большая честь для меня.
     - Опасная честь, мистер Смит, очень опасная. Вы за одну неделю убили четырех человек.
     - Всякий делает что может, а для меня еще и веревка не сплетена.
     - Кстати, мистер Смит, - сказал полисмен, - я все думал, что вы работаете один, а у вас, оказывается, есть помощник.
     - Позвольте! - воскликнул с негодованием Фрикэ. - Это уж не я ли помощник грабителя на большой дороге?
     - Боже мой! Француз!..
     - Да, сударь, француз, и, притом никогда не делавший ничего бесчестного.
     - Начальство разберется.
     - Начальство!.. Вы в своем уме? Зачем я пойду к вашему начальству? По какому праву вы можете меня задержать?
     - Полиция имеет право задержать любого бродягу, тем более, что мы встретили вас в компании известного разбойника, с которым вы, по-видимому, на дружеской ноге.
     - На дружеской ноге? Уж не потому ли, что я чуть не убил его?.. Странный повод делать выводы о дружеских отношениях.
     - Что верно, то верно: вы мистера Смита чудесно обработали. Ей-Богу, вы молодец, и ваш арест принесет нам много чести. Вы сделаетесь героем дня. Местные газеты наперебой будут печатать вашу биографию и ваши портреты.
     Во время этого разговора лесовик с большим трудом встал на ноги. Он добрался до небольшой рощицы мимоз и резко свистнул.
     - Что это вы изволите делать, мистер Смит? - спросил полисмен.
     - Зову свою лошадь. Ведь вы не намерены вести меня пешком?
     - Боже упаси! Поезжайте, но только с условием, что вы будете ехать впереди, вашу лошадь поведут на поводу, и я буду следить за малейшим вашим движением с револьвером в руке.
     Великолепная лошадь подбежала к разбойнику и положила красивую голову ему на плечо.
     - Что за прелестная лошадь у вас, мистер Смит!
     - Да, недурна. Не будь у ней немного содрано левое заднее копыто, никогда бы вам не найти моих следов. Ну, да что об этом толковать. Поймали молодца, ничего не поделаешь. Приходится покориться. Этот джентльмен порядком помял меня, так вы помогите мне, пожалуйста, взобраться на седло.
     Два полисмена сошли с лошадей и подошли к раненому.
     Сэм Смит только того и ждал. Упадка сил у него как не бывало. Раз, два, - и услужливые полисмены покатились по земле, пораженные кулаками бандита. Одним прыжком он вскочил на лошадь и крикнул опешившему Фрикэ:
     - Вы невинны, так что выпутывайтесь, как знаете!
     Третий полисмен не растерялся: он прицелился из револьвера и выстрелил по беглецу. Но разбойник пришпорил коня и умчался, а пуля ударила в ствол камедного дерева.
     - Ну, ничего, - сказал стрелок, - мы еще найдем его. А если не найдем, то вы ответите и за него, и за себя, - добавил он, обращаясь к Фрикэ и окидывая его недобрым взглядом.
     
     
     ГЛАВА II
     
     Основание колонии. - От 1788 до 1885 года. - Каким образом в течение века из одной тысячи жителей стало три миллиона. - Царица южных морей. - Несообразности австралийской природы. - Усилия, увенчавшиеся успехом. - Влияние губернатора сэра Томаса Брисбэна. - Золотая земля. - Австралийская федерация. - Колониальная полиция, ее устройство и бюджет. - Негры как сыщики. - Проворнее!.. - Бегство.
     
     В мае 1787 года, по совету знаменитого Джемса Кука, была отправлена из Англии эскадра из одиннадцати кораблей под командованием капитана Филиппа. Через восемь месяцев плавания эскадра встала на якорь в Ботанибее, под 33°33' южной широты и 148°35' восточной долготы.
     На эскадре находилось семьсот пятьдесят семь человек конвиктов, или каторжников-мужчин, четыреста девяносто две женщины и восемнадцать детей при команде из двухсот солдат и офицеров. Всего было тысяча сто шестьдесят человек.
     Англия выслала в эту неисследованную страну изгоев своего общества, закладывая таким образом начало новой исправительной колонии. У новых колонистов было четыре коровы с теленком, один бык, жеребец с тремя кобылами, тридцать три овцы с пятью баранами да несколько коз и свиней.
     И что же? Факт невиданный, неслыханный, поражающий даже экономистов: из этой небольшой кучки людей, пополняемой новыми колонистами, выросло население в три миллиона человек, а несколько единиц домашнего скота, заброшенных на пустынный берег, произвели миллион лошадей и восемь миллионов голов скота.
     Таково в настоящее время положение Австралии, способной смело соперничать со старой европейской цивилизацией и не без гордости требовать себе звания царицы южных морей.
     Любые комментарии излишни, когда налицо факт такого поразительного развития. Поневоле приходится признать, что вечным преуспеванием англичане обязаны своим природным качествам - настойчивости, терпению, трудолюбию, упорству в борьбе и удивительной житейской выправке.
     У англичан определенно "счастливая рука". Где бы ни водрузили они свой флаг, там сейчас же начинается процветание. Бесплодные, пустынные поля, населенные голодными туземцами, словно чудом превращаются в цветущие нивы, в зеленые луга; пустыни заселяются; вырастают, словно из земли, города; развиваются торговля и промышленность... Замечательные колонизаторские способности! Удивительная удача!
     Австралия - наглядный тому пример. Для колонизации, казалось, это самая неблагоприятная страна. Правда, первые путешественники, восхищенные ее могучею флорой, громадными размерами деревьев, мягкостью и умеренностью климата, сгоряча объявили страну настоящим Эльдорадо, но очень скоро наступило разочарование.
     Пятая часть света была впервые открыта в 1601 году португальским мореплавателем Мануэлем Годеньо, причалившим к ее северо-восточному берегу. Потом ее мимоходом посетил голландец Верскоф, открывший в 1606 году мыс Иорк, и, наконец, она была исследована Гартогом, тоже голландцем, который открыл некоторые из близлежащих островов. В то время новый материк был назван Terra Australis incognita и, в принципе, должен был считаться голландским. И действительно, два голландца, Петер Карпентер и Абель Янсен Тасман, открыли: первый - залив Карпентария на севере, а второй - остров Тасманию, отделяющийся от материка Бассовым проливом.
     Но ни голландцы, ни приехавшие в 1670 году французы, ни англичане, заглянувшие на западный берег в 1668 году, не водрузили здесь своего флага. В течение целого столетия мореходы трех наций приезжали на неведомый материк, но дело ограничивалось основанием нескольких факторий, влачивших жалкое существование вплоть до 1770 года, когда капитан Кук неожиданно объявил Австралию владением английского короля Георга.
     Спустя восемнадцать лет капитаном Арчером Филиппом была сделана упомянутая нами в начале главы попытка основать там колонию.
     Трудно было первое время подневольным колонистам, но в этих тяжелых трудах первых пионеров и проявился во всем блеске колонизаторский талант англо-саксонской расы. Сначала для пришельцев все было удивительно, все приводило их в недоумение.
     Прежде всего сказался недостаток в реках. Австралийские реки, быстро спускаясь с гор, прокладывают глубокие русла в долинах, растекаются в болотах, теряются в песках и с трудом добираются до моря, не имея больших притоков, которые бы усиливали и поддерживали их.
     Из-за отсутствия естественных водных путей колонисты попробовали проникнуть в глубь материка по суше. Новая неудача. Всюду росли огромные деревья с тусклой, темной зеленью без цветов и плодов. Всюду был избыток бесполезных растений и обилие ненужных животных, как будто назло европейским порядкам. Австралия действительно страна нелепостей, доходящих до крайности. Приведу отрывок из сочинения англичанина Уллаторна, писателя XVIII века, рассуждающего об этом предмете.
     "Австралия, - пишет Уллаторн, - представляет контраст с Европой не только по географическому положению, но и во многих других отношениях. Начнем с природы. В то время, когда у нас зима, в Австралии царствует лето. Барометр поднимается перед дождем и опускается перед хорошей погодой. Лебеди там черные, а орлы белые. Там есть животное, вроде крота, имеющее утиный нос, но кормящее молоком своих детенышей. Собаки в Австралии, с головой волка и телом, как у лисицы, никогда не лают. Там водится птица с языком в виде метелки. Треска там ловится в пресной воде, а окуни в море. Встречаются крылатые змеи и летучие рыбы с крыльями, как у летучих мышей. Крапива вырастает там с большое дерево, а тополь не превышает величины обычного кустарника. Громадные папоротники имеют стволы в двадцать пять и даже тридцать футов, и их широкие листья торчат горизонтально в виде зонтика.
     Там живет огромная птица казуар, напоминающий страуса, только вместо перьев кожа у него покрыта как будто шерстью. Голос одной птицы похож на свист и щелканье кучерского кнута, голос другой напоминает серебряный колокольчик. Крик некоторых птиц похож на детский плач, а крик других - на хохот человека. Листья на некоторых деревьях никогда не опадают, зато у них периодически меняется кора, и так далее.
     Немецкий ученый Блуменбах, - пишет дальше наивный автор прошлого столетия, - предположил, что материк Австралия сотворен после того, как были созданы остальные части земного шара. Но, - добавляет он еще наивнее, - другие ученые считают: несообразности австралийской природы объясняются тем, что воды потопа пребывали на этом материке дольше, чем в других местах, и лишь сравнительно недавно ушли оттуда под кору полярного льда".
     Легко представить себе удивление первых путешественников при виде гигантских деревьев из семейства миртовых и, между прочим, при виде красных и синих эвкалиптов, стволы которых достигают шестидесяти и даже восьмидесяти метров в высоту. А громадные сосны долины Муррея, целые рощи мимоз, заросли сирени, араукарий, казуариний, банксий и прочее? А фауна, подобной которой не встретишь нигде: ни толстокожих, ни жвачных, но зато есть животные, снабженные утробною сумкой? В Австралии почти у всех животных есть эта сумка, за исключением тюленя, нетопыря и собаки.
     Понятно, что при таких условиях начальная колонизация вызывала едва преодолимые трудности. К природным неудобствам добавилось еще то обстоятельство, что в качестве первых поселенцев правительство прислало каторжников, присутствие которых в стране отбивало у порядочных людей охоту отправляться туда.
     Несмотря на старания капитана Мак-Арчера, который первый заметил, что под влиянием мягкого климата грубое и жесткое руно овец становится в Австралии нежным и тонким, скотоводство долго было на точке замерзания, и колония развивалась медленно. Лишь в 1822 году сэр Томас Брисбэн, назначенный губернатором в Австралию, дал решительный толчок колониальной предприимчивости во всех отраслях. Он заявил британскому правительству, что обширные плодородные земли колонии только дожидаются рабочих рук, чтобы начать приносить несметные богатства. Сообщение губернатора как лица государственного и авторитетного произвело впечатление в Англии, и колонисты нахлынули со всех сторон. Развилось и упрочилось скотоводство, или, по-местному, скваттерство, и промышленное развитие Австралии пошло вперед исполинскими шагами.
     С 1830 до 1836 года на юге материка, около залива Спенсера и Порт-Филиппа, были открыты новые громадные пастбища. Новость быстро облетела колонию, и эмигранты, пастухи и скваттеры, покинули Новый Южный Валлис с столицей Сидней и переселились на берега Ярры-Ярры, где теперь находится город Мельбурн. В 1836 году этот зародыш колонии, окрещенной впоследствии именем Виктория, насчитывал уже двести восемьдесят четыре человека, в том числе тридцать восемь женщин. В стадах насчитывалось семьдесят пять лошадей, полтораста голов рогатого скота и сорок одна тысяча штук овец.
     Промышленно-торговый гений англо-саксов с каждым днем изыскивает новые ресурсы, и колонии постоянно процветают и богатеют. Английское правительство, всегда замечательно понимающее интересы государства, сумело уничтожить все препятствия, мешающие свободной деятельности. Оно избавило страну от язвы чиновничества и заблаговременно даровало ей самоуправление. В 1848 году австралийские колонии получили представительное правительство.
     В 1851 году Виктория насчитывала семьдесят пять тысяч жителей. Какие чудеса творит труд! Благодаря ему и колонизаторским способностям, англичане за полвека создали процветающее государство. Вскоре их разумная настойчивость пополнилась тем, что у нас обыкновенно зовется "счастьем в делах". Австралия, богатая скотоводством, разбогатела вдруг еще больше после открытия в ней золота.
     3 апреля 1851 года Гаргрэв нашел золотую россыпь в Соммер-Гилле.
     14 августа того же года у одного дреймена (извозчика) завязла в грязи телега. Вытаскивая ее из глины, он нашел слиток в тридцать две унции*.
     ______________
     * Унция - 28,35 грамма. - Прим. ред.
     
     Весть об этом разнеслась с быстротою молнии. Всех обуяла золотая лихорадка, все кинулись на россыпи и начали потрошить внутренности земли. Скваттер бросил свой скот, моряк - корабль, адвокат - практику, купец - торговлю, даже доктор - пациентов. Город опустел, словно вымер. Началась безумная погоня за быстрой наживой, ни дать, ни взять как в Сан-Франциско. Произошло настоящее столпотворение: кто нажился, кто разорился, были случаи убийств и самоубийств.
     До открытия золота в Виктории было семьдесят пять тысяч жителей. В 1854 году эта цифра возросла до трехсот двенадцати тысяч. В одном этом году на двух тысячах пятистах кораблях прибыло восемьдесят четыре тысячи пассажиров.
     В любой другой стране такой внезапный прилив населения вызвал бы страшный голод. Не то было в Виктории. Скота оказалось там так много, что в мясе не почувствовалось ни малейшего недостатка. Англичане, с обычной своей сметливостью, сейчас же организовали своевременный подвоз и поставку всего необходимого, так что беспорядок если и был, то лишь самое короткое время, и то на первых порах. Золотая промышленность очень быстро была поставлена на ноги, и за какие-нибудь два года в колонии возникли даже мануфактуры.
     В настоящее время Виктория имеет около миллиона жителей и ее столица насчитывает триста тысяч душ.
     Закончим сравнением: как дерево, разрастаясь, дает многочисленные ветви, точно так же маленькая колония близ Сиднея менее чем за век произвела от себя пять новых провинций. После Виктории образовалась Южная Австралия, затем Западная Австралия, потом Квинсленд и Северная Австралия. Новые колонии живут каждая своей жизнью, у каждой собственные средства и отдельное управление, сообразное с местными условиями. Но в международной жизни они не идут вразброд, а составляют крепкую федерацию под верховенством старой Англии, их общей метрополии. И залог прочности их преуспевания коренится в том же, что положило им основание: в твердом и предприимчивом духе английской нации и ее способности к труду...
     
     
     Поучительна и увлекательна история прогресса в этой роскошной стране, но нам надо остановиться. Пора вернуться к нашему герою, которого, как помнит читатель, мы оставили в положении очень скверном, если не безнадежном.
     Много еще предстоит сказать об Австралии, очень много, потому что она недаром зовется страной чудес, но это мы сделаем после и при случае. Так как действие драмы, которую мы описываем, происходит в провинции Виктория, то мы, разумеется, посвятим немало страниц самому подробному обзору этой провинции в научном, промышленном и экономическом отношении. А теперь вернемся к нашим героям.
     Будь у Фрикэ с собой деньги, он бы не избежал смерти. Вместо бокса разбойник угостил бы его оружейной пулей и ограбил до нитки.
     Но он попал из огня да в полымя. Избежав опасности от Сэма Смита, он попался полицейским за то, что был с ним. Полицейские окончательно и бесповоротно решили, что Фрикэ - один из подручных бандита.
     Полиция никогда не ошибается, это известно всем и каждому и в Старом, и в Новом Свете. Полиция непогрешима. Ее соображения бесспорны. Поэтому Фрикэ заранее был обречен. Правда, сокол улетел, но зато поймали дрозда, и это хорошо. Так думали господа полисмены, а, стало быть, это было правильно. Фрикэ предстояло явиться перед мельбурнскими судьями. Отвертеться не было ни малейшей возможности.
     С аппетитом уплетая вкусный кусок бифштекса, любезно предложенный полисменами, парижский гамэн принялся обдумывать план бегства из-под бдительных очей блюстителей порядка. Они были народ дюжий и зоркий, и замысел Фрикэ с первого взгляда мог показаться совершенно нелепым.
     Он, впрочем, хорошо знал, что эти полисмены не настоящие. Хотя каторжный элемент давно перевелся в Виктории, но дороги там довольно широки и пустынны, так что вполне справедливо могут называться большими дорогами. На этих дорогах встречаются очень часто разные неизвестные личности, вроде Сэма Смита, которым ничего не стоит освободить проезжих и прохожих от багажа и денег. Для наблюдения за безопасностью, а также для предотвращения кровавых стычек европейцев с китайскими кули колония содержит пешую и конную жандармерию. Пешие жандармы несут службу исключительно в городах, а конные назначаются для разъездов по горам и долинам провинции. Личный состав жандармерии невелик, но жалованье платится им довольно сносное, что видно из финансового отчета за любой из последних годов. Общий расход на содержание жандармерии выводится в этих отчетах приблизительно в двухстах тысячах фунтов стерлингов, то есть около двух миллионов рублей.
     Зато количество уравновешивается качеством. Такую деятельную, бодрую и ловкую полицию едва ли еще можно встретить. Конные полисмены вечно в разъездах и очень быстро переезжают с места на место. Сегодня их видели в Сандгерсте, Кэстльмене или Эмирард-Гилле, а завтра они уже уехали верст за девяносто, послезавтра еще дальше, потом еще дальше.
     При них состоят полуцивилизованные негриты, сохранившие от прежней дикой жизни удивительный нюх по части выслеживания своих бывших врагов, белых и китайцев. Австралиец никогда не собьется со следа, чей бы он ни был. Следует отметить ту странность, что негрит гораздо скорее и легче выслеживает своего собрата, нежели человека другой расы. Если он напал на след и помчался за беглецом верхом на лошади, тому нечего ждать пощады: неумолимый преследователь с отвратительной радостью наведет на него жандармов, при которых состоит.
     Задача жандармов - очистка дорог. Они исполняют свое дело добросовестно и, можно сказать, с усердием, хотя и не всегда удачно.
     Два полисмена, уложенные на землю кулаками бандита, хотя и вынуждены были отказаться от преследования, но утешились при виде Фрикэ, в котором видели сообщника Сэма Смита. Австралийский арест отличается от французского тем, что полисмены относятся к задержанному не грубо, а с уважением и добродушием. Там не знают меноток (ручные кандалы), а предоставляют задержанному относительную свободу, справедливо полагая, что бежать по дороге бесполезно, а бежать в лес, где из-за отсутствия дичи можно умереть с голода, бессмысленно. Если же вспомнить, ко всему этому, о черном следопыте, то станет очевидно, что бегство при таких обстоятельствах почти немыслимо.
     Поэтому наши полисмены, с чисто английским аппетитом подкрепившись сытной закуской, преспокойно легли отдохнуть и крепко заснули под сенью деревьев, громадные очертания которых скоро потонули во мраке. Фрикэ, которому гуманно предложили большое одеяло, завернулся в него и улегся, как человек, собирающийся изрядно выспаться после треволнений дня.
     Лошадей стреножили и привязали к дереву, задав корму.
     Ночь надвигалась быстро. На небе появились звезды. Тишина маленького лагеря нарушалась только храпом спящих. Хотя полисмены спали настороженно, одним глазом, глубокое дыхание показывало, что сон очень крепок и что их не скоро добудишься.
     Вдруг одна из лошадей прекратила есть и шарахнулась в сторону.
     - Тпру!.. - окрикнул ее хриплым голосом один из отдыхающих.
     По густой траве послышался быстрый галоп. Англичане и негрит моментально вскочили. На земле смутно виднелся черный силуэт Фрикэ, завернувшегося в одеяло.
     - Эй!.. Лошади ушли!..
     - Вместе с арестантом, - проворчал один из полисменов, пиная ногой пустое одеяло.
     Лошади стояли на прежнем месте, кроме одной. Англичане проворно распутали их, вскочили в седла и дали лошадям шпоры, решив не править, а довериться инстинкту животных. Негрит остался один, так как его лошадь была угнана.
     Почувствовав шпоры, несчастные лошади вскочили на дыбы, жалобно заржали и повалились на землю, увлекая за собой всадников.
     
     
     ГЛАВА III
     
     Фрикэ забавляется. - Бегство. - Убийство лошадей. - Взялся за гуж - не говори, что не дюж. - Фрикэ в костюме полисмена. - По лесам Австралии. - Фрикэ понимает, что сила имеет свою хорошую сторону. - Золотое поле. - Лагерь диггеров. - Закон Линча. - Фрикэ хочет помешать самосуду. - Кстати или некстати, но он снимает повешенного с петли. - Ловкий удар. - Вероятные последствия выстрела.
     
     Пока полисмены, ругаясь, как немецкие извозчики, старались выпутаться из порванной сбруи и выбраться из-под лошадей, которые никак не могли встать, Фрикэ мчался по лесу с быстротой молнии.
     - Вот еще! - говорил он сам себе, смеясь как сумасшедший. - Так я и стал сидеть с поставщиками для виселицы! Как же! Держи карман!.. Да хоть бы за что-то взяли, а то не угодно ли: в компании с лесовиком! Этого еще недоставало! Да я не был бы Фрикэ-парижанином, если бы не удрал от них. Воображаю, какая теперь у них кутерьма! Конечно, я поступил с ними немножко круто, но разве это моя вина? Впредь им наука: не трогай честных людей, умей отличать их от мошенников. Поделом им, даже если они себе спины сломали. Вот лошадей жалко: те не виноваты ни в чем. Это с моей стороны настоящее убийство. Жаль, что черномазый вышел сухим из воды, а хорошо бы сделать ему внушение, чтобы он, бегая ищейкой, умел различать, кого следует беспокоить, кого нет. В сущности, я провел время недаром: побил Сэма Смита и приобрел великолепную лошадь... правда, не очень честным способом, но что же делать? Уж так пришлось!.. Эй ты, сивка-бурка! Пошевеливайся! Помни, что ты удостоился чести нести на себе матроса Пьера де Галя, и скачи во весь дух прямо на север.
     Фрикэ действительно поступил с полицейскими не только круто, но даже непозволительно. Завернувшись в одеяло, он долго смотрел на звезды, мечтая о бегстве и слушая, как храпели почтенные полисмены. Он решил, что чем проще будет способ бегства, тем лучше. Обдумав и взвесив все, как следует, он тихонько вынул из кармана ножик, беззвучно открыл его и пощупал острие, стараясь не произвести ни малейшего движения.
     Темнота ночи способствовала замыслу, для которого требовалось много осторожности и самой отчаянной смелости. Терпеливо, как краснокожий индеец, он после целого ряда незаметных бесшумных телодвижений сумел выбраться из-под одеяла, которое сохранило такую форму, как будто под ним по-прежнему лежал человек. После этого он пополз по траве к лошадям и, добравшись до них, в три удара перерезал у трех из них поджилки. Полисмены безмятежно храпели, ничего не слыша и не подозревая.
     Парижанин долго не решался прибегнуть к такой крайности. В нем сердце сжималось от жалости, что приходится пожертвовать тремя благородными животными. Ему казалось, что он совершает убийство. Но выхода не было, только этим способом он мог оградить себя от погони.
     Почувствовав боль, три лошади шарахнулись, а Фрикэ вскочил на четвертую, дал ей шпоры и помчался вперед как бешеный, предоставив жандармам выпутываться, как знают.
     После нескольких минут бешеного галопа Фрикэ, убедившись, что за ним никто не скачет, замедлил ход лошади и возобновил свой монолог:
     - Что за гадость быть живодером! А я, к тому же, не могу видеть ничьих страданий!.. Хороша логика, однако: жалею трех лошадей и не думаю о трех жандармах, оставленных в степи на мучения. Ведь они, чего доброго, могут умереть с голоду! Конечно, я законно оборонялся. Дьяволы этакие! Нужно им было ко мне лезть! В конце концов, они могут съесть своих лошадей, если проголодаются, и разве так уж трудно им вернуться в город? Меня им все равно не поймать, да и вооружен я отлично их же оружием.
     Наступало утро, и Фрикэ с наслаждением поглядывал на привязанный к седлу штуцер Генри-Мартини и на сумку с провизией позади седла. К седлу, кроме того, был прикреплен тюк с полным жандармским одеянием и великолепной белой фуражкой. Остановив лошадь, Фрикэ с серьезным выражением в лице надел на голову фуражку и переоделся в темно-синюю жандармскую блузу, которая была ему страшно велика. Он открыл патронташ, зарядил карабин, повесил его через плечо и самодовольно привстал на седле с видом полководца, объезжающего свои войска.
     Солнце все ярче и ярче пробивалось сквозь редеющий утренний туман и золотило вершины эвкалиптов, трепетавших своими тусклыми темно-зелеными листьями, словно подернутыми свинцовой пылью. Белые какаду, застигнутые внезапным появлением дневного светила, топорщили свои желтые хохолки и кричали без умолку. Пестрые попугайчики мелькали в воздухе яркими движущимися точками, а миниатюрные колибри торопливо порхали с цветка на цветок, словно торопясь насладиться душистыми дарами флоры. Вдали, точно огромные лягушки, скакали на задних ногах кенгуру, поспешно пряча своих детенышей в утробные сумки. С громким жужжаньем носились красные, зеленые, голубые и золотистые жуки и мухи; пестрокрылые бабочки взлетали над душистой травой, хлопотливо работая крыльями. Фалангеры и опоссумы торопились уйти в темные дупла вековых деревьев; целые гирлянды огромных летучих мышей качались на ветках араукарий и древовидных папоротников, уцепившись за них лапами.
     Наслаждаясь поэтическими картинами пробуждения природы, Фрикэ не забыл окинуть взглядом местность. Долго осматривал он бескрайний простор, не находя ни малейшего признака дороги, но вдруг вскрикнул от радости: он увидал многочисленные лошадиные следы.
     - Наконец-то я могу спрятать свои следы! Черт меня забери, если теперь поганый негрит сумеет отыскать их в этой путанице! Тут, очевидно, прошли недавно скваттеры или диггеры, направляясь в какое-нибудь поселение. Мне не остается ничего другого, как ехать по этой дороге. Торопиться некуда, ведь почтенные полисмены надолго лишены возможности гнаться за мной... Ай-ай! Вот тебе и раз! Подковы у моей лошади необычной формы, так что ее следы отличаются от прочих. Что же делать?.. Все жандармские лошади так подкованы или только моя?.. Это, впрочем, все равно. Дело дрянь как в том, так и в другом случае. Надо что-нибудь придумать... Если лошадь нельзя перековать, ее можно расковать совсем. Кстати, в сумке есть и клещи. Предусмотрительный народ эти англичане! Теперь следы моей лошади будут заметны даже меньше всех остальных. Чего же лучше?
     Фрикэ, не теряя времени, слез с лошади, привязал ее к дереву и принялся за работу, которая была не трудна и закончилась через несколько минут.
     - Кажется, я сделал все, что мог, чтобы скрыть свой след, - сказал он, снова садясь на лошадь. - После этой предосторожности можно безбоязненно ехать вперед. Полисменам и в голову не придет, что ветреный француз способен на такой фокус.
     Итак, самое трудное было сделано. Фрикэ оставалось только пустить своего чистокровного скакуна вперед по дороге. Он ехал благополучно два дня, почти не останавливаясь и пользуясь припасами английского полисмена. По мере продвижения вперед он замечал все более и более явные признаки если не города, то, во всяком случае, значительного поселка. Следов виднелось все больше, и они были свежее. По временам дорога становилась просто невозможной из-за ям, разбитых колесами тяжелых австралийских фур, в которые впрягают нередко десять и даже двенадцать лошадей. Иногда встречались всадники, которые, проезжая мимо, поглядывали на Фрикэ с нескрываемым отвращением. Попадались бородатые гуртовщики с длиннейшими кнутами, оборванные пастухи с туземными собаками, рудокопы с заступами, измученные тяжкой работой на приисках. Все эти люди оглядывались на нашего путешественника с единодушной неприязнью и проходили, не кланяясь ему, вопреки обычаю, заведенному в степях Австралии.
     Фрикэ удивлялся и не знал, что думать.
     - Куда я попал? - спрашивал он себя. - Ничего не понимаю. Что я им сделал? Они всегда болтливы, как сороки, и очень гостеприимны, а тут... Добро бы я был разбойником Сэмом Смитом, а то ведь я просто мирный путешественник, да еще в одежде жандарма. Чего доброго, они сами лесовики, поэтому мой вид им так неприятен.
     Странный факт скоро объяснился. Редкий лес, рассыпанный по необозримому луговому пространству, вдруг окончился круто, как стена. Перед Фрикэ открылась широкая равнина, вся облитая яркими солнечными лучами. На равнине копошилась шумная толпа. Колонада деревьев, подпиравшая зеленый свод леса, вдруг исчезла, словно по мановению волшебной палочки. Луговое пространство тоже как будто оборвалось. Зеленую мураву сменил желтый, потрескавшийся грунт, весь изрытый ямами, в которых стояла мутная, грязная вода. Местами валялись срубленные деревья, перепутываясь корнями и напоминая своим видом огромных пауков. Посреди всего этого столпотворения бежала светлая речка, разветвляясь на множество мелких мутных ручейков. По краям долины стояли полотняные шатры сомнительной чистоты, а все пространство между ними было наполнено разношерстной и разноязычной толпой.
     Перед Фрикэ было золотое поле. Грязные изодранные шатры были, возможно, зародышем большого города.
     На поле был шум, вызванный одним из тех событий, которые сплошь да рядом случаются среди неблагоустроенных людских скопищ. Пионеры - народ вообще беспардонный и жизнь человеческую ценят не дороже копейки, но принцип собственности соблюдают свято и нерушимо. Самый отчаянный головорез, которому ничего не стоит из-за пустяка всадить ближнему пулю в голову, сочтет позором украсть хотя бы одну унцию золота.
     В чем причина этого противоречия?
     Причина вот какая. На исходе XVII в. в Северной Америке, в Южной Каролине, до того увеличилось число преступлений, что обычных судов оказалось недостаточно. Тогда был избран один ирландец с полномочиями судьи и законодателя одновременно. Этот ирландец стал широко пользоваться своим правом и всякого уличенного преступника казнил смертью немедленно после разоблачения. Благодаря этой мере, в Каролине очень скоро были установлены спокойствие и безопасность.
     Этот грозный судья и законодатель был знаменитый Джон Линч.
     С тех пор во всех английских колониях, еще не успевших добиться порядка, стал практиковаться неумолимый закон Линча. Первоначально этот закон применялся ко всем преступлениям без разбора, но впоследствии круг его употребления ограничился всеми видами кражи и грабежа и убийством с корыстной целью. Свирепые каратели установили тонкое различие между просто убийцей и убийцей из-за грабежа или корысти. Калифорнийские золотоискатели безнаказанно убивали друг друга на берегах Сакраменто. В вертепах Сан-Франциско каждую ночь проливалась кровь. Но слитки на приисках и ставки на игорных столах всегда оставались неприкосновенными. Конечно, закон Линча нередко поражал и невинных, но для преступников это была единственная надежная узда.
     Фрикэ как раз наткнулся на сцену самосуда. Разъяренная толпа оборванных искателей золота грубо тащила человека с веревкой на шее, который отбивался и кричал о своей невиновности.
     В сотне шагов находилось засохшее дерево. Его избрали виселицей для предполагаемого преступника. Парижанина охватила дрожь. Кровь в нем закипела, он привстал на стременах, дал шпоры лошади и помчался прямо к толпе.
     - Гром и молния! - кричал он, кусая свой белый ус. - Это напоминает тот день, когда меня едва не повесили на Рио-Грандс. Если бы не господин Буало, болтаться бы мне в пеньковом галстуке. В свою очередь и я окажу услугу этому несчастному. Будь что будет. Вперед.
     Лошадь неслась по равнине, перепрыгивая через ямы и груды липкой земли.
     Диггеры расступились, обманутые одеждой всадника.
     - Полисмены!.. Полисмены!.. - слышались крики среди них.
     - Так, друзья, хорошо. Теперь понятно, отчего вы на меня так свирепо поглядывали. Боялись, что я помешаю вам. И совершенно справедливо... Прочь! Дайте дорогу! - крикнул резким голосом Фрикэ. - Этот человек мой!
     На дереве сидели два золотопромышленника и держали концы веревки, обмотанной вокруг шеи преступника.
     Раздался яростный крик, сидевшие на дереве соскочили на землю, не выпуская из рук веревки, а несчастный повис между небом и землей. Но это не убило его, как надеялись палачи. Он был жив и отчаянно болтал ногами. Парижанин подъехал к нему, разгоняя толпу.
     Привстать на стременах, обрезать веревку, подхватить несчастного и втащить его к себе на седло было для храброго парижанина делом одной минуты. Толпа с угрозой собралась вокруг него, крики сделались еще яростнее. Не обращая внимания, молодой человек кольнул ножом круп своей лошади, благородное животное стрелой вынесло его из толпы вместе с ношей и помчалось назад к лесу.
     - Недурно проделано, - сказал Фрикэ, довольный собой. - Лошадей у них под руками нет, и нас не догонят. Ну, приятель, как ваше здоровье? Рано умирать. Ведь вы не долго висели. Сядьте хорошенько.
     Сзади раздался выстрел, мимо просвистела пуля.
     - Эге! Свинчатки летают быстрее нас. Это может кончиться очень плохо. Ай!.. Так и есть.
     Лошадь Фрикэ жалобно заржала. Это ржанье, жалобное-жалобное, точно стон, заставило повешенного очнуться. Раненная в бок лошадь два раза споткнулась и тяжело рухнула на землю.
     Фрикэ через секунду был уже на ногах и увидел, что спасенный лежит в куче грязи. Он взял привязанный к седлу штуцер и, прикрываясь еще не остывшим трупом лошади, стал дожидаться приближения ревущей толпы.
     - Нелегко мне будет уйти от них. Что за судьба! Постоянно я натыкаюсь на опасности. В какую бы часть света я ни приехал, везде одно и то же. Определенно, наша планета самое опасное место в мировой системе.
     
     
     ГЛАВА IV
     
     Золото в Австралии. - Золото промывное и кварцевое. - Несколько хорошеньких кусочков золота. - Золотой столб, имеющий девятнадцать метров высоты и метр в диаметре. - Дальнейшая судьба золота после извлечения его из земли. - Страна миллиардов и кон трастов. - Австралийский Bush и австралийская Сахара. - Американские напитки. - Фонари под глазами у Сэма Смита. - Благодарность бандита. - Приключение с повешенным.
     
     Хотя наличие в Австралии золотых россыпей получило официальное признание лишь в 1851 году, можно утверждать на основании подлинных документов, что этот драгоценный металл был найден там гораздо раньше.
     Просто не верится, что правительство по непонятным причинам в течение нескольких лет энергично запрещало говорить об этом открытии.
     Но слухи, хотя и смутные, все-таки ходили и у многих разыгрался аппетит. В 1849 году прошла молва, что какой-то пастух нашел в горах очень ценный клад. По временам служащие на станциях находили совершенно случайно и продавали золотые крупинки. Но вообще первые пионеры, занятые освоением новых пастбищ, обнаруживали полнейшее равнодушие к золоту, которым изобиловала их земля.
     Затем золото открылось всюду: и в виде жил в граните и диорите, и в руслах рек, и в песке, и в глине, и в известняках, и в колчеданах. И так его оказывалось много, что добыванию его не предвиделось, как говорится, конца и краю.
     Не распространяясь слишком долго, скажем, что золотопромышленность в Австралии разделяется на две отрасли: на добывание промывного золота и на кварцевую его разработку. Первая заключается в извлечении золота из песка и глины, а вторая - в добывании его из каменистых пород.
     Промывное золото добывается так. Поднимают заступом верхний слой почвы, где предполагается золото, или вырывают яму и приступают к промывке. Положив в бак золотой песок или глину, наливают туда воды и болтают до тех пор, пока не получится довольно густая грязь. Эту грязь накладывают в длинное корыто, в дно которого вделана решетчатая железная пластинка. Через это сито проходят все растворимые вещества, оставляя на дне корыта твердые металлические частицы и камни. Этот сор промывается потом на жестяном блюде, для чего требуется много уменья и опыта, и тогда на блюдо остается чистое золото.
     Таков, в общих чертах, способ, употребляемый одиночными золотопромышленниками.
     Не довольствуясь золотом, добываемым на поверхности земли, золотопромышленники ищут его и под землей, роют подземные галереи и находят там благородный металл еще в большем количестве, чем на земле. Так находят его иногда в огромных слитках, или нуггетах. Несколько таких слитков можно увидеть в музеях Мельбурна и Сиднея. Многие из них имеют даже свою историю. Некоторые из них равны по своей ценности целому состоянию. Так, слиток "Welcome", найденный в Бэкери-Гилле, был продан за двести тридцать восемь тысяч триста пятьдесят франков. "Welcome-Stranger" ценится в двести тридцать девять тысяч четыреста двадцать франков. "Heron", найденный в Монт-Александре, был куплен в Англии за сто две тысячи франков. "Лэди-Готсэм", найденный близ Канадиан-Галли, оценен в семьдесят пять тысяч франков и так далее.
     Добывание кварцевого золота требует большого числа рабочих рук и сложных приспособлений. Оно находится в руках больших компаний и является отраслью промышленности, для которой затрачиваются целые капиталы и приглашаются рабочие по найму. Кварцевые жилы находят иногда на поверхности земли, а иногда в глубоких карьерах на одной тысяче и тысячи восемьсот футов глубины и тщательно окапываются. Куски кварца раздробляются довольно мелко, затем подвергаются воздействию огромных паровых ступок, которые постоянно наполняются водой. Эти ступки раздробляют кварц в мелкую пыль, которая вместе с водой уносится в особые приборы с ртутью, которая амальгамирует золото. Ртуть в этих приборах находится в замшевых мешках, которые, подвергнутые сильному давлению, профильтровывают ее, и тогда получается тягучее тесто, которое затем дистиллируют. Ртуть при этом испаряется, оставляя на дне золото.
     Читатель и без цифр легко представит себе, каких больших затрат требует такая обработка кварца. Мы скажем только, что в Виктории, самой маленькой, но зато, правда, самой богатой провинции в Австралии, число рудокопов равно в настоящее время сорока двум тысячам, а в начале горячки, в 1866 году, оно доходило до семидесяти тысяч семисот душ.
     Промывка австралийского золота требует двести восемьдесят девять паровых машин мощностью восемь тысяч лошадиных сил, одну тысячу сто сорок три машины для перемешивания грязи, двести десять приводов, пятнадцать тысяч триста двадцать один деревянный желоб, шестьсот насосов, двести десять колодцев, четыреста пятьдесят машин для измельчения крупного песка и так далее.
     Кварцевые рудники требуют восемьсот паровых машин мощностью в одну тысячу шестьсот лошадиных сил, шесть тысяч четыреста машин для дробления кварца, шестьсот приводов, четыреста восемьдесят девять блоков и тому подобное.
     Что касается количества добываемого золота, то его в одной этой провинции добывают на сто миллионов франков в год.
     В Австралии в общей сложности добыто золота на пять миллиардов. Предполагают, что его в ней найдется еще на пятьдесят миллиардов!
     - Миллиард! - воскликнул в 1825 году генерал Фуа, когда министерство Вельеля внесло законопроект о вознаграждении эмигрантов. - Да знаете ли вы, господа, что со времени смерти Иисуса Христа еще не протекло миллиарда минут!
     И действительно, в двадцати четырех часах заключается одна тысяча четыреста сорок минут. Год равняется тремстам шестидесяти пяти дням пяти часам и сорока восьми минутам, то есть пятистам двадцати пяти тысячам девятистам сорока восьми минутам. В одном веке заключается пятьдесят два миллиона пятьсот девяносто четыре тысячи восемьсот минут. До того момента, когда сказал свою фразу генерал Фуа, со времени смерти Спасителя прошло, стало быть, только девятьсот пятьдесят девять миллионов восемьсот пятьдесят пять тысяч сто минут.
     Миллиард литого золота весит триста двадцать две тысячи пятьсот восемьдесят килограммов и шестьсот сорок пять граммов. Кубический объем его равен шестнадцати метрам и из него можно отлить столб высотой пять метров тридцать три сантиметра при диаметре один метр. Война с Германией стоила Франции пятнадцать миллиардов. Другими словами, на нее был израсходован столб золота в семьдесят девять метров девяносто пять сантиметров высотой и весом четыре миллиона восемьсот тридцать восемь тысяч семьсот девять килограммов шестьсот семьдесят пять граммов.
     Ученые расходятся относительно количества золота, добытого на земле. Многие исчисляют его так: восемь миллиардов от сотворения мира до Рождества Христова и пятьдесят миллиардов от Рождества Христова до наших дней.
     Эти почтенные статистики не стесняются в своих расчетах. Если спросить, на основании каких данных даются такие заключения, то они затруднятся ответить. В самом деле, чем они могут руководствоваться при оценке сокровищ древних восточных монархов или, например, ацтеков?
     Цифра восемь миллиардов и произвольна, и недостаточна, тем более, что в древности золото встречалось гораздо чаще.
     Во всяком случае, добытые из недр земли миллиарды не находятся в обращении и было бы невозможно собрать их в настоящее время.
     Убыль драгоценных металлов весьма значительна. Главные ее причины: позолота, стирание вещей и монет, кораблекрушения и клады.
     Мак Кулах исчисляет эту убыль в 1% в год.
     Больше всего золото и серебро извлекаются из обращения именно собиранием сокровищ, кладами.
     Крестьяне Европы зарывают в землю огромное количество монет, но сколько прячут их народы Азии и Африки - и сосчитать невозможно. Ни Азия, ни Африка никогда не возвращают назад полученное золото.
     По достоверным свидетельствам, в Марокко можно найти до двух миллиардов зарытого драгоценного металла.
     В четыре раза большее количество зарыто, есть основания предполагать, в Небесной Империи.
     Китаец превращает в слитки любое золото, какое только найдет. Он использует их во внутренней торговле или зарывает в землю. Той же участи подвергаются монеты и золотые вещи.
     Не удивительно ли, что золото, с трудом добытое из земли, снова зарывается в землю. И кем же? Теми, кто больше всех его любит!
     Но оставим все эти миллиарды и вернемся снова в Австралию, собственно, в Викторию.
     Цивилизация этой богатой и обильной страны носит несколько американский характер, как оно, впрочем, и должно быть. Виктория делится (по карте) на десять графств и имеет пятьдесят пять избирательных съездов, шесть избирательных советов, пятьдесят пять муниципалитетов. Ее недавно возникшие города Эмерард-Гилль, Фицрой, Готсмэн, Прэн, Джилот, Сэндгерст насчитывают каждый от восемнадцати тысяч до двадцати пяти тысяч населения. Вместе с тем это страна противоположностей. С одной стороны, например, город Мельбурн, имеющий тридцать газет и журналов, столько же банков, четыре театра, роскошный ботанический сад и даже вытрезвитель, а также множество учебных учреждений, храмов и молелен, с другой - лес бесконечный, дремучий, начинающийся сразу же за последним домом в городе.
     Несколько часов ходьбы - и можно очутиться в полнейшем уединении. Еще несколько дней ходьбы - и можно придти в пустыню, еще более страшную, чем любая песчаная степь. Беда эти необозримые пустынные пространства! Пропадет в них человек, пустившийся в путь, не зная местных условий! Хорошо еще, если он попадет хотя бы на простейшее жилье, подобно нашему герою, а то может умереть с голоду среди всего этого бесплодного великолепия.
     Фрикэ попал в одно из недавно открытых мест, куда успели проникнуть еще только первые пионеры, прокладывая путь тысячам будущих золотоискателей. Золотая лихорадка достигла здесь самой высокой точки. Жаждущие наживы толпились, толкались, рыли землю, промывали песок. Бородатые, нечесаные личности в грязных лохмотьях переносились с места на место, держа в руках щупы, а за поясом револьверы, нередко забывая даже поесть, хотя бы наскоро. И ни зной, ни дождь, ни болезнь, ни усталость не могли охладить их рвения, результаты которого трудно предугадать.
     Какой-то кузнец расположился с переносной кузницей. Он за сто франков чинит щупы, у которых сломалось острие. За ту же цену сапожник чинит сапоги, разбитые ходьбой по твердому полю. Распивочные полны народа, и под вечер прилавки там буквально засыпаны золотой пылью, которой внезапно разбогатевшие искатели щедро расплачиваются за напитки, химический состав которых не поймет ни один химик. От них пахнет и аптекой, и лабораторией, и всем, чем угодно.
     Известна страсть англичан и американцев к лекарственным микстурам. Пьяницы в Сити просто упиваются напитком из смеси опиума и эфира, а если смешать в равных дозах корицу, сахар, пачули, имбир, спирт и одеколон, то американцы за это отвратительное питье с радостью заплатят неслыханную цену.
     В ту минуту, когда Фрикэ, снявший повешенного с ветки эвкалипта, спрятался вместе с ним за свою смертельно раненную лошадь, хмель разом выскочил из голов у разъяренных искателей золота. Они предвкушали драму, кровавую драму. Англичане заранее кричали "ура!".
     Фрикэ окружила ревущая толпа. Он уже видел сверкающие ножи, слышал щелканье курков револьверов. Парижанин был на волосок от гибели.
     Казалось, это было последним и окончательным приключением Фрикэ. Ему оставалось одно: сделать несколько выстрелов из своего штуцера, потом пустить в дело приклад и как можно дороже продать свою жизнь. Вдруг раздался чей-то громкий и грубый голос:
     - Посторонись!.. Эй, друзья! Я знаю этого джентльмена и ручаюсь за него. Вы, там, не стрелять! Не то я не несу ответственности за последствия.
     При этих словах Фрикэ выглянул из-за своей лошади и, молодецки закинув штуцер за плечо, радостно воскликнул:
     - Да это мсье Сэм Смит!.. Душевно рад вас видеть!
     - Сэм Смит собственной персоной, мистер Фрикэ. Сэм Смит тоже несказанно рад встрече с вами и чувствует себя счастливым, что ему представился случай с вами поквитаться.
     Лесовик подошел к французу и улыбнулся во весь рот. Его лицо было сплошь покрыто синяками. Толпа почтительно расступилась перед великаном.
     - Поквитаться, мсье Сэм Смит? Но за что же? - спросил с удивлением молодой человек.
     - Единственный человек, сладивший с Сэмом Смитом, имеет право на уважение. Уже одного этого достаточно. Кроме того, я обязан вам жизнью, мистер Фрикэ.
     - Вы очень добры.
     - Кроме шуток. И глупо, и преступно лишать жизни такого молодца, как ваша милость.
     - Право, я не заслуживаю... это такие пустяки...
     - Нет-с, не пустяки. Далеко не просто справиться с Сэмом Смитом. Ну, да что об этом говорить. А что вы спасли мне жизнь, это верно. Без вас я был бы теперь по дороге к виселице, а может быть, уже и болтался бы на ней между небом и травой-муравой. Видите, мистер Фрикэ, здесь люди честны по-своему, и никто не скажет, что Сэм Смит неблагодарная свинья. На основании всего изложенного, друзья кои, извольте оставить в покое джентльмена.
     - Хорошо, Сэм Смит, хорошо. Мы его не тронем. Но повешенного отдайте нам... Он наш, он нам нужен.
     - Как бы не так! - возразил Фрикэ. - Разве для того я его вынул из петли, чтобы вы повесили его опять? Стыдитесь! Вас пятьсот против одного.
     - Он вор!.. Нам не нужно воров!.. Смерть вору!..
     Парижанин сразу же подумал: "Как же вы сами-то, господа пуритане, подчиняетесь такому грабителю, как Сэм Смит?" Но он был настолько умен, что не высказал этого вслух.
     Между тем повешенный пришел в себя и дико озирался по сторонам. На вид ему было лет тридцать пять или сорок. У него была борода патриарха, растрепанные волосы и кирпичное от загара лицо. Трудно было решить, к какой нации он принадлежал.
     Он пробормотал несколько слов на непонятном языке. Среди хаоса гортанных звуков Фрикэ расслышал слово "merci".
     - Да кто он такой? Одичавший европеец, что ли? Что, если он француз?.. Тем более стоит его спасти.
     Сэм Смит подошел к толпе и стал уговаривать ее оставить кровожадное намерение. Попытка его, впрочем, не имела большого успеха. Толпа сердилась и кричала. Дело выходило плохое. Вдруг парижанину пришла блестящая мысль.
     - Мистер Сэм Смит, - сказал он бандиту, - объясните этим господам вот что. Они обвиняют несчастного в краже. Хотелось бы знать, что же он украл. Говоря между нами, он с виду полный идиот. Вероятно, какие-нибудь пустяки... Этот настоящий дикарь... он не стоит даже веревки, на которой его хотят повесить. Пусть эта веревка принесет ему счастье, и пусть он уходит вместе с ней.
     Сэм Смит подхватил эти слова, надумав следующее:
     - Друзья! - крикнул он. - Как вы думаете: ведь эта веревка принадлежит повешенному? Ему одному, да?
     - Да, ему!.. Пустите! Дайте нам его!.. Повесить его!..
     - Зачем? Возьмите лучше у него веревку. Веревка повешенного приносит счастье: каждый, кому достанется кусочек ее, найдет много-много золота...
     - Которое разворуют и разграбят лесовики...
     - Может быть. Во всяком случае предлагаю вам подарить несчастному жизнь, а взамен получит веревку... на счастье. Согласны?
     - Пожалуй... хорошо!.. Давайте веревку, и пусть он убирается к черту вместе со своим французом. Им обоим не миновать петли рано или поздно.
     - Увидим, - возразил Фрикэ. - Очень вам благодарен, господа, за себя и за него.
     
     
     ГЛАВА V
     
     Рассказ мандарина с сапфировой пуговицей. - Лесные бродяги. - Кладь разбойников. - Свидание на озере Тиррель. - Печальные результаты соперничества двух морских компаний. - Фрикэ снова терпит крушение. - Фрикэ - носильщик. - Парижанин присоединяется к рудокопной артели. - Болезнь. - Выздоровление. - Фрикэ вынужден покинуть золотое поле. - Что может найти одичавший белый под корой камедного дерева. - Туземное орудие. - Приход кенгуру. - Бумеранг.
     
     В конце второй части романа мы оставили Фрикэ на рейде Борнео. Он тогда находился с друзьями в китайской джонке. Читатель, вероятно, помнит, как они слышали издали крик и видели отчаяние Бланш, как они едва не подверглись ужасной смерти и как их спасла неожиданная встреча с Виктором, который выхлопотал им жизнь, и свободу.
     Каким же образом очутился наш парижанин на материке Австралия в том незавидном положении, из которого вышел благодаря заступничеству нового своего приятеля, разбойника золотых полей Сэма Смита?
     Расскажем все вкратце.
     Отец Виктора, жирный перинообразный китаец в роскошной одежде мандарина, был один из бесчисленного множества сообщников атамана кораблекрушителей. Он специально наехал на шлюпку наших друзей в ту минуту, когда они, рассвирепев, готовы были впятером сцепиться с "Конкордией" или, вернее, с "Морским Властителем", на борту которого находилась молодая девушка. Бандит, в испорченной душе которого сохранился один уголок, освященный любовью к сыну, отдал друзьям долг благодарности. Хорошо зная намерения Боскарена, он не побоялся открыть их европейцам, чтобы дать им возможность принять свои меры. Он не посмотрел на то, какую страшную опасность навлекает на себя в случае, если атаман проведает об измене. На этот раз негодяй оказался героем.
     "Морской Властитель" направлялся к 143° восточной долготы и 12°22' южной широты. В этом месте находится маленький необитаемый аттол, в глубине которого бандиты моря когда-то устроили для себя неприступное логово. Боскарен собирался поместить туда молодую девушку до нового распоряжения. Отсюда он собирался проехать в Австралию, чтобы добыть клад, о существовании которого ходили легенды в среде золотопромышленников провинции Виктория.
     Действительно, об этом кладе рассказывались странные вещи, не делавшие чести его происхождению. В первые годы после открытия золота Австралия, едва избавившись от каторжников, наполнилась авантюристами, которые составили ассоциацию для эксплуатации золотопромышленников, обложив их большим оброком. Эти бандиты прозвали себя лесовиками. В высшей степени смелые и хитрые, они рыскали на своих чистокровных скакунах от одного золотого поля к другому, налетали на лагеря золотопромышленников и собирали дань, соразмерную с найденным золотом. Сопротивляться им было невозможно, обмануть тоже никогда не удавалось, так как у них всегда были заранее собраны самые точные сведения о количестве добытого золота.
     Если золотопромышленники не оказывали сопротивления, то эта подать не превышала трети или даже четверти всего количества. Если же они сопротивлялись и пробовали защищаться, у них, как бы в наказание, отбиралось почти все, так что им бывало не с чем вновь приняться за работу. Впрочем, разбойники золотых полей были довольно благоразумны и не убивали кур, несущих золотые яйца. Они старались не доводить дело до крайности.
     При том, что австралийским бандитам ничего не стоило зарезать человека, они отличались замечательным умением держать слово. Взяв дань с каких-нибудь диггеров, они нередко провожали их по степи, чтобы защитить от нападения "вольных" разбойников, то есть не принадлежащих к ассоциации.
     У разбойников был свой атаман, наделенный неограниченной властью. Он имел право казнить и миловать. На каждый прииск приходилось по шайке, которой командовал подручный старшего атамана, он принимал все награбленное и прятал в общую кассу. В определенное время происходили дележи, и каждый разбойник аккуратно получал то, что ему следует, как какой-нибудь правительственный чиновник.
     Разбой продолжался с переменным успехом, так как золотопромышленники иногда теряли терпение, заключали союзы и наносили разбойникам поражения. Но несколько лет тому назад жители провинции Виктория устроили облаву на лесовиков. Облава продолжалась полгода. Атамана убили, а всех его подручных переловили и повесили по закону Линча, после чего преступная ассоциация прекратила свое существование.
     Лесовики, или разбойники золотых полей, получили такой удар, от которого уже не могли оправиться. Кроме того, вскоре были проведены хорошие дороги с регулярным почтовым сообщением под конвоем солдат и учреждена конная полиция. В это время разнесся слух, что резервный фонд бывших разбойников остался спрятанным в месте, которое было известно только атаману и его ближайшим помощникам. Так как все эти лица умерли, клад остался без хозяина и мог достаться тому, кто его найдет. Где именно он находился, никто не знал. Некоторые говорили, что будто бы в провинции Виктория, неподалеку от озера Тиррель.
     У многих разгорелась жадность, и какого только люда не перебывало в этом бесплодном уголке Австралии! Все искали, рылись, копались, щупали с упорством, достойным лучшей цели, но, разумеется, совершенно напрасно. Почва в этом месте была так бедна золотом, что даже расходы на путешествие туда не окупались.
     Прошли годы. Города заселились, образовались золотопромышленные компании, а берега Тиррельского озера оставались по-прежнему пустынны. Вдруг в конце 1879 года пронеслась молва, что какой-то пастух нашел богатый прииск недалеко от того места, где, по словам легенды, предполагался зарытый разбойниками клад.
     Золотоискатели, предпочитающие наемной работе в крупных компаниях вольное блуждание по приискам, толпами кинулись на берега озера. За ними, разумеется, последовали лесовики новой школы, которые пытались возобновить былые традиции под предводительством Сэма Смита.
     Между прочим, откопали и забытую легенду. Каждый искатель, приступая к ежедневной работе, втайне лелеял надежду случайно откопать заклятые миллионы.
     Китаец, командовавший джонкой, знал об этой истории и рассказал ее нашим друзьям. Он даже не скрыл от них, что атаману, то есть Венсану Боскарену, известно место, где спрятан клад, и он уже не раз брал оттуда золото.
     Вероятно, Венсан Боскарен имел какое-то отношение к разбойникам золотых полей и сумел узнать их тайну. Нет ничего удивительного в том, что у бандитов моря были связи с лесовиками Австралии. Во всяком случае, европейцы узнали, что Боскарен, посетив аттол в Коралловом море, собирался проехать в Викторию. Нападать на него в его же вертепе было безумием. Гораздо лучше было последовать за ним в Австралию.
     Разумеется, мандарин не мог отвезти европейцев в Мельбурн. Он готов был оказать им услугу, но ему не хотелось навлекать на себя мщение атамана бандитов. Он решил высадить их около Сиднея, откуда они сами должны были переправиться в столицу Виктории морем или посуху. Атаман кораблекрушителей плыл гораздо быстрее их, но они надеялись отыскать его след и принять надлежащие меры.
     Из Сиднея в Мельбурн отходил в это время почтовый пароход. Заняв у китайца приличную сумму денег, которую тот с неожиданной деликатностью предложил им через Виктора, пятеро друзей немедленно сели на пакетбот, принадлежавший Восточному Пароходному Обществу.
     К несчастью, для сообщения между Сиднеем и Мельбурном существовала еще одна пароходная компания под названием Австралийское Пароходное Общество. Эти два общества соперничали между собою в роскоши и удобстве кораблей, чтобы отбить друг у друга пассажиров. Это было еще ничего, но дело в том, что состязание между двумя компаниями велось иногда и менее позволительными средствами. Например, однажды пассажирский пароход Восточного Общества сгорел в открытом море дотла по неизвестной причине, а через неделю после того большой пароход Австралийской Компании затонул за пять минут со всеми пассажирами, получив под ватерлинией пробоину от какого-то неизвестного клипера, который так и не нашли.
     Одновременно с отходом из Сиднея парохода, на который сели наши друзья, из Мельбурна вышел пароход общества-соперника. Оба судна встретились ночью недалеко от берега, идя на всех парах без габаритных огней, как это всегда принято у англичан и у американцев. По роковой случайности на пароходе Восточного Общества оказался близорукий вахтенный, который не заметил шедшего навстречу парохода Австралийской Компании, и первый пароход яростно налетел носом на корму второго, который тут же затонул со всеми пассажирами. Нечего и говорить, что пароход-убийца не оказал помощи погибающим. Как можно? На то и конкуренция.
     Но и ему самому пришлось плохо. У него была пробита обшивка, и в трюме открылась течь. Машину залило водою, и пароход остановился. Пробоины нельзя было хорошенько исследовать, и даже самые спокойные пассажиры решили, что пароходу пришел конец.
     Спущены были шлюпки, большая часть которых моментально затонула из-за большого груза. Остальные понесло ветром в сторону, противоположную берегу. Андрэ, доктор, негр и Пьер де Галь очутились в одной из последних, а Фрикэ попал в лодку, которая затонула. Ему пришлось долго плыть, прежде чем он выбрался на пустынный, глухой берег, населенный одними морскими птицами.
     Он утолил голод яйцами, которые отдавали прогорклым маслом, огляделся и направился на юг. После невероятных трудов и лишений он пришел в Мельбурн без копейки денег, умирая от голода и беспокоясь о своих друзьях. Нужно было чем-то жить, а в Мельбурне реже, чем где бы то ни было, жареные рябчики сами прыгают в рот.
     Но Фрикэ не смутился. Он пошел в Сандриджскую гавань и грузил хлопок на корабли, отходящие в Европу, заработав таким образом несколько шиллингов. Он провел в Мельбурне две недели, расспрашивая об участи пассажиров погибшего парохода. Одни смеялись ему в глаза, а другие даже не понимали, что от них хотят. Мельбурнские газеты рассказывали о столкновении в отделе мелких известий, и больше никто этим не занимался.
     Зато парижанин узнал, что на днях к озеру Тиррель отправился целый караван искателей золота. Это озеро было ему знакомо по рассказу мандарина. Кроме того, между друзьями было договорено, что если они случайно разойдутся, то каждый пусть постарается добраться до определенного места, назначенного сборным пунктом. С несколькими шиллингами в кармане, но зато исполненный самых радужных надежд, бодро выступил Фрикэ в дальнюю дорогу. Долго шел он с пустым желудком, избитыми ногами и распухшими глазами, пока не свалился больной у дверей коттеджа, принадлежавшего одному скваттеру. Его приняли с обычным степным гостеприимством. Он выздоровел быстро, но караван золотоискателей был далеко впереди. Скваттер отпустил с ним пастуха, который показал парижанину дорогу до прииска, который мы только что описали в предыдущей главе.
     В это время и произошла встреча Фрикэ с Сэмом Смитом, который с ним сначала подрался, а потом спас от смерти, грозившей парижанину за неуместное заступничество за человека, с которым искатели золота хотели расправиться по закону Линча.
     После этого ему нельзя было оставаться на прииске. Спасенный человек, бросая взгляды, полные благодарности, знаками умолял его поскорее уйти с прииска в лес.
     - Конечно, - сказал сам себе Фрикэ, - всего лучше мне уйти отсюда на время, чтобы обо мне успели забыть. Я могу поселиться где-нибудь поблизости и разузнать насчет прибытия сюда господина Андрэ и остальных. Озеро Тиррель назначено у нас сборным пунктом, и они явятся сюда во что бы то ни стало. Боскарен тоже, вероятно, не замедлит пожаловать! Этот господин всегда является вовремя, а клад притянет его, как мед муху. Очень удобно будет мне в лесу: я могу за всеми наблюдать, а меня никто не будет видеть. Остается вопрос: что мне есть? Ничего, белый дикарь поможет мне выйти из затруднения.
     Так рассуждая сам с собою, Фрикэ в сопровождении спасенного дикаря спустился с пригорка и вступил в густой лес. Не успели они оба пройти по лесу четверти пути, как спутник парижанина издал горловой звук. Парижанин остановился.
     Среди небольшой поляны гордо возвышалось камедное дерево, окруженное рощицей мимоз в полном цвету. Дикарь обошел вокруг дерева, пощупал его кору и прищелкнул языком от удовольствия. Затем он показал пальцем на ножик у Фрикэ за поясом и знаком попросил его. Он со смешной неловкостью открыл нож, приняв при этом такой серьезный вид, точно припоминал, как это делается. На коре дерева находился чуть заметный надрез, сквозь который просачивалась смола. Дикарь просунул кончик ножа в надрез, отвернул кору и открыл углубление в стволе.
     В углублении Фрикэ увидел спрятанную тяжелую дубину, стальной топор, пучок стрел с костяными наконечниками и две изогнутые деревяшки в виде сабель.
     Дикарь по-братски поделился с Фрикэ своим первобытным оружием и засмеялся, указав сначала на стрелы и сабли, а потом на свой рот и живот.
     - А!.. Так, так, - сказал Фрикэ. - Мы пойдем на охоту, чтобы добывать себе пищу.
     - Пищу, - повторил человек невыразительным голосом, видимо, не понимая смысла слов.
     "Черт возьми! Да его, кажется, придется воспитывать заново, - подумал Фрикэ. - Кто он такой, интересно знать? Может, он ребенком попал к дикарям, и они воспитали его? Или он потерпел крушение много лет назад и, живя в лесу, позабыл свой родной язык и одичал? В том, что он европеец, нет ни малейшего сомнения. Лицо его почернело от загара, но на груди среди бесчисленных рубцов заметна белая кожа... Странная у меня судьба! В Борнео я нашел и приручил человекообразную обезьяну, а здесь, в Австралии, встречаю обезьянообразного человека... Несчастный, кажется, утратил всякое подобие человека и думает только о еде. Дорого бы я дал, чтобы увидеть его вместе с "дедушкой". Это было бы очень любопытно. Интересно узнать, что он украл у диггеров? Вероятно, какую-нибудь ерунду. Я уверен, что сам судья Линч нашел бы смягчающие обстоятельства.
     Дикарь внимательно глядел на Фрикэ, погруженного в думы. В его мозгу шла усиленная работа. Он произносил бессвязные слова, в которых Фрикэ улавливал французские звуки. Взгляд дикаря немного оживился.
     Но потом снова потух, сохраняя выражение тупой жадности. Вдали послышался топот, приглушенный мягкой травой. Дикарь поспешно схватил свою деревянную саблю.
     В чаще микоз мелькнула красивая голова газели, а затем на полянку выбежала огромная кенгуру. Присев на длинные задние ноги, двуутробка с любопытством уставилась на человека, который стоял неподвижно, как каменный. Из сумки у нее выглядывали две бойкие головки с быстрыми и пронзительными глазенками, точно у белки. Не сознавая грозящей опасности, бедные зверьки беспечно пощипывали стебли травы, доходившие до их мордочек.
     Кенгуру снова сделала прыжок и подошла еще ближе. У Фрикэ вырвался чуть слышный вздох. Вдруг очарование пропало. Кенгуру подняла уши, глаза ее сверкнули злобой. Она яростно заворчала и огромными скачками кинулась в рощу.
     Но дикарь оказался проворнее. Он взмахнул деревяшкой и с размаха кинул ее в двуутробку. Деревяшка свистнула, раздался треск, и кенгуру тяжело упала на землю с переломанными ногами.
     Тогда, к изумлению Фрикэ, смертоносное орудие, выполнив свое назначение, словно приобрело новую силу. Кусок дерева как будто превратился в мыслящее существо. Отскочив от кенгуру, деревянная сабля вернулась назад и упала к ногам дикаря.
     Последний, радуясь удивлению Фрикэ, поднял саблю и, указывая на нее парижанину, проговорил горловым голосом:
     - Бумеранг!
     
     
     ГЛАВА VI
     
     Несколько южно-австралийцев. - Туземный способ жарить кенгуру. - Различие между австралийскими племенами. - Обед в лесу. - Съедобные коренья. - Кайпун, охотник за кенгуру. - На что Фрикэ употребил свой досуг. - Правда о бумеранге. - Приключение герра Блуменбаха, иенского профессора. - Подвиги Кайпуна. - Бесплодные попытки Фрикэ. - Виды бумерангов. - Что такое бумеранг? Просто винт?
     
     Едва успел доблестный охотник совершить свой изумительный подвиг, как раздался долгий вой, способный заглушить крик целого стада выпей, и перед парижанином, словно из земли, выросла дюжина личностей, одетых в шкуры опоссумов.
     По черным вьющимся волосам, по узкому низкому и покатому лбу, по черным впалым быстрым глазам, наконец, по длинным рукам, лишенным мускулов, и по сухим ногам без малейшего признака икр Фрикэ сейчас же узнал в этих людях туземцев Южной Австралии, представителей которых ему приходилось встречать на улицах Мельбурна.
     Дикари смотрели на парижанина с любопытством, но без враждебности. Вид смертельно раненной кенгуру возбуждал в них, по-видимому, сильнейший аппетит, потому что все они, и мужчины и женщины, с наслаждением хлопали себя по животу, предвкушая пир.
     Дикий спутник Фрикэ произнес быструю фразу на непонятном языке, и знакомство состоялось. Самый старый, грязный и безобразный из туземцев подошел к Фрикэ и с ожесточением потерся носом об его нос, причем молодой человек без возражений подчинился этой экзотической вежливости.
     - Так, так, друзья мои. - сказал он, - я знаю этот обычай. Я уже встречался однажды с вашими родственниками на полуострове Иорке. Славные они были люди: объявили богом нашего жандарма Барбантона. Скажите, друзья, вы не знаете Барбантона, красу и гордость колониальной жандармерии? Нет? Очень жаль.
     Туземцы, разумеется, не понимали, что говорил Фрикэ. Они его даже не слушали, будучи заняты умирающей кенгуру.
     Положившись на рекомендацию белого дикаря, они разом освоились с парижанином и больше не обращали на него внимания. Внимание вечно голодных дикарей гораздо больше привлекал предстоящий сытный обед, который редко выпадал на их долю.
     Мужчины важно уселись, а женщины, которых было четверо, принялись готовить жаркое. Приготовления были несложные и непродолжительные.
     Две женщины проворно вырыли яму с помощью заостренных палок, которыми они обычно выкапывают съедобные коренья. Третья сбегала к ручью и принесла камешков, чтобы выложить вырытую яму изнутри. Потом все три принесли из леса сухих душистых сучьев, которыми наполнили яму. Дикарки высекли огонь и зажгли костер. Он скоро запылал ярким пламенем. Четвертая женщина каменным ножом распорола живот кенгуру, не снимая шкуры, вынула внутренности и нафаршировала тушу шариками жира, смешанного с душистыми травами. Для гастрономической изысканности она дополнила этот фарш двумя детенышами, найденными в утробной сумке.
     Подготовив мясо, туземная повариха открыла украшенный стеклянными бусами мешок, висевший у нее на ремнях за спиной, достала оттуда иголку из длинной рыбьей кости и толстую растительную бечевку и крепко зашила живот кенгуру. Затем, не заботясь о густом мехе, она положила животное ногами вверх на горячие уголья, а сама ушла к подругам отыскивать в лесу съедобные коренья, которые употребляются туземцами вместо хлеба.
     Мужчины в молчании наблюдали за этими хлопотами, удобно расположившись на траве в тени древовидных папоротников, а Фрикэ с беспокойством думал о том, как мерзко пропахнет жареное мясо жженым волосом и рогом.
     Теперь парижанин мог вдоволь насмотреться на туземцев и убедиться, что они резко отличаются от других дикарей, виденных им раньше в Австралии.
     Прежние его приятели, поклонники Барбантона-Табу, представляли довольно разнообразные типы, а теперешние дикари, точно вымазанные сажей, были все на одно лицо.
     У первых цвет лица был не так черен и черты не такие плоские, как у новых знакомых парижанина. По свидетельству многих добросовестных исследователей, австралийская раса представляет собой смесь всевозможных племен, до первоначального происхождения которых весьма трудно, даже невозможно добраться.
     Во время своих этнографических наблюдений Фрикэ задремал, поддавшись охватившей его истоме после перенесенных трудов и треволнений. Австралийцы-мужчины тоже сладко заснули, женщины ушли с детьми купаться, а жаркое тем временем поспело.
     Тогда женщина, руководившая стряпней, отодрала от камедного дерева длинный кусок коры и этим нехитрым инструментом достала с помощью подруг жаркое из печи, положила его на траву и снова раскрыла у туши брюхо.
     Услыхав вкусный запах жареного мяса, парижанин и туземцы проснулись, точно по команде. Они потянулись, зевнули и подошли к примитивному столу, какой накрывался, вероятно, у нашего предка, доисторического человека.
     Женщины, эти работящие, самоотверженные создания, снова открыли свои мешки, вынув оттуда длинные перламутровые раковинки и несколько штук варранов - съедобных корней, употребляемых вместо хлеба, мучнистых и очень питательных.
     Белый дикарь, видимо, пользовавшийся у туземцев большим уважением, подал Фрикэ одну раковину и один корешок, предложив ему зачерпнуть раковиной из распоротого брюха туши ароматный розовый сок.
     Парижанин не заставил просить себя два раза. Он с аппетитом принялся за вкусный сок, с которым не могут сравниться никакие либиховские бульоны и никакие супы; дикари последовали его примеру, и скоро от удивительной похлебки осталось только приятное воспоминание.
     Черные сотрапезники Фрикэ называли белого дикаря Кайпуном, что на южно-австралийском наречии значит кенгуру. Позже Фрикэ узнал, что одичалого европейца прозвали так за необыкновенное искусство охотиться на кенгуру.
     Кайпун, желая выразить уважение к своему спасителю, разрубил топором тушу, подал молодому человеку мозг как почетный кусочек, себе взял язык, а оставшееся разделил между остальными дикарями, которые принялись работать челюстями с невероятным треском.
     После вкусного и сытного обеда дикари пили воду прямо из ручья, для чего ложились на живот на берегу и окунали в воду губы.
     Туземцы, спавшие до обеда, после трапезы снова отправились отдохнуть под деревья. Фрикэ, как более нервный и подвижный, не захотел последовать их примеру. Он подошел к Кайпуну, хлопнул дикаря по плечу и попросил научить его бросать бумеранг.
     - Бумеранг! - проговорил Фрикэ, припоминая слово, сказанное белым дикарем.
     - Бумеранг, - повторил австралиец из Европы в восторге, что его спаситель приспосабливается к туземному языку.
     Он принес парижанину оружие, которое тот внимательно рассмотрел. Бумеранг был вытесан из твердого дерева каменным топором, отполирован и слегка согнут. В длину он был немного меньше метра, в ширину пять сантиметров, а в толщину два. В середине был сделан небольшой изгиб, как у сабли, а на конце замечалось утолщение и расширение.
     Действуя бумерангом, туземцы хватают его обеими руками за толстый конец, поворачивают выпуклой стороной от себя, быстро взмахивают им над головой и бросают изо всей силы прямо перед собой.
     В момент полета толстая рукоятка придает бумерангу характерное вращательное движение, и в этом толчке заключается вся сила оружия, неизвестного другим дикарям земного шара.
     Брошенный таким образом бумеранг отлетает, рассекая воздух, метров на двадцать или на тридцать, падает на землю, сразу же подскакивает вверх и со свистом летит назад, разбивая все препятствия, встречающиеся на пути.
     Фрикэ вспомнил смешной анекдот, вычитанный им недавно из одной книги в мельбурнской публичной библиотеке. Дело шло о знаменитом немецком натуралисте, профессоре иенского университета Блуменбахе, который, не будучи в состоянии распределить по классам растения и животных Австралии, вообразил, что этот материк - обломок кометы, упавшей на землю.
     Услыхав о бумеранге, Блуменбах сначала не хотел верить, что такое оружие существует. "Это все басни, - кричал он, - разве может быть, чтобы тупоголовые обитатели обломка кометы, не имеющие понятия о математических и физических законах, способны были изобрести такой метательный снаряд?" И добрый немец смеялся над легковерием своих собеседников.
     Губернатор Сиднея, видевший замечательный инструмент, решил убедить неверующего наглядным примером. Он велел привести в свой парк туземца, хорошо владевшего бумерангом, и предложил профессору Блуменбаху встать вместо мишени. Профессор согласился и, насмешливо улыбаясь, встал позади негрита в позе Наполеона I.
     Австралиец чрезвычайно удивился такой странной фантазии, но повиновался приказу без возражения. Радуясь случаю сломать кости хотя бы одному белому человеку, туземец проворно встал в позицию как опытный воин и, презрительно улыбнувшись немцу, стоявшему позади него, метнул свое оружие.
     Деревяшка пролетела вперед на небольшое расстояние, коснулась земли, подскочила и, свистя, помчалась на герра Блуменбаха с такой силой, что бедный ученый едва не погиб, но вовремя успел растянуться на земле.
     Дикарь предложил повторить опыт, но бедный профессор, сконфуженно отыскивая в траве свалившиеся с носа очки, объявил, что с него достаточно и что теперь он убедился вполне.
     Кайпун кинул несколько раз свой бумеранг, и всякий раз дубинка послушно возвращалась к ногам охотника.
     Парижанин решил попробовать, в свою очередь, кинуть бумеранг, но не сумел. Дубина отлетела шагов на тридцать, но не вернулась назад.
     Неудача заставила Фрикэ призадуматься. Тогда Кайпун подал ему барнгет, или военный бумеранг. Опыт с этим бумерангом был так же неудачен, как, и предыдущий с уонгимом, или бумерангом охотничьим.
     - Странно!.. Странно! - бормотал Фрикэ, досадуя на неудачу. - Ньютон сказал, что человек может понять все, сделанное человеком. А между тем Кайпун умеет бросать бумеранг, а я никак не могу научиться. Интересно знать, понял бы гений Ньютона сущность этого оружия, изобретенного дикарями?.. Постой, постой... Я, кажется, понял, в чем заключается тайна... Взгляни, Кайпун, взгляни: вот твой бумеранг... это лист эвкалипта, оторванный от дерева и вращаемый ветром... Э, господа дикари, да вы, я вижу, не дураки.
     Фрикэ был прав. Бумеранг очень похож на лист эвкалипта. Форма и размеры у обоих почти одинаковые; наименее изогнутый бумеранг наиболее похож на эвкалиптовый лист, и наоборот. Действие ветра на лист позволило Фрикэ сделать вывод о сходстве движения листа с тем, которое получает бумеранг в руках дикаря.
     Придя к такому заключению, Фрикэ снова взял в руки уонгим и стал внимательно его рассматривать.
     - Правда, оружие очень странное, - сказал он, - но вовсе не такое необыкновенное, каким кажется на первый взгляд. А! Так вот оно что!.. Ну, теперь я догадался. Концы бумеранга не лежат на одной прямой... Здесь есть легкий изгиб... Герр Блуменбах, очевидно, этого не заметил... Бумеранг просто-напросто винт. Теперь я понимаю, почему эта дубина так легко держится в воздухе, если ей сообщить вращательное движение. Это мне напомнило детство. Давно это было, я еще под стол пешком ходил... Мсье Надар сводил с ума Париж своим воздушным шаром. Говорили об управлении аэростатами... В то время изобрели интересную игрушку. Это была просто небольшая деревянная палочка, снабженная двумя или тремя картонными крылышками, расположенными в виде лопастей винта. Игрушке придавали вращательное движение с помощью веревочки, точно волчку. Картонные крылышки вертелись, и игрушка поднималась вверх. Мне кажется, что бумеранг и эта игрушка - почти одно и то же, с той лишь разницей, что бечевку заменяет рука охотника... Ну, Кайпун, начинай сначала, покажи-ка мне еще раз свое искусство.
     Кайпун, самолюбие которого было задето, кинул бумеранг на сто метров. На этот раз замечательное оружие превзошло самое себя. Упав на землю, бумеранг поднялся вверх и, пролетев над головой охотника, снова упал к пятидесяти шагах сзади него, потом опять подскочил и, описав таким образом несколько концентрических полуокружностей вокруг охотника, тихо вернулся к нему и чуть-чуть не был подхвачен ловкой рукой.
     Но тут случилось неожиданное. Внезапно налетел порыв ветра, и бумеранг отнесло в сторону, так что Кайпун не успел его подхватить. Дубинка упала шагах в двадцати.
     Привычным жестом моряка, желающего узнать, с какой стороны ветер, Кайпун, послюнявив указательный палец, поднял его над головой и сделал знак, как будто говоря:
     - Не моя вина, ветер переменился.
     - Я был прав, - снова заговорил восхищенный Фрикэ. - Ветер очень много значит. Теперь я понимаю, почему ты, прежде чем бросить свою дубину, так старательно исследуешь направление ветра. Ты никогда не бросаешь бумеранг против ветра или прямо по ветру, а всегда немножко вкось, точно так, как мы направляем шлюпки. Если бы ветра не было совсем, твой бумеранг не срикошетил бы. Как бы то ни было, все это очень остроумно, и нельзя назвать дураком человека, который так хорошо умеет использовать все возможности, предоставляемые природой, и так ловко действует первобытным оружием. Ну, друг Кайпун, мне с тобой придется жить довольно долго, так что изволь за это время научить меня управляться с бумерангом. Уверяют, будто им может овладеть только природный австралиец. Твое искусство служит явным опровержением этого мнения, придуманного путешественниками, не выходящими из своего кабинета. Я тоже постараюсь доказать им, что они ошибаются. Идет?.. Не правда ли? Ведь ты меня научишь, дружище Кайпун, да?
     
     
     ГЛАВА VII
     
     Кто такой белый дикарь. - Жан Кербегель, 1860 года. - Следствия смерти одного вомбата. - Похороны у туземцев Виктории. - Поверие о белых людях. - Еще о каторжниках. - В путь неизвестно куда. - Фрикэ находит самородок золота. - Жан не хочет расставаться с Фрикэ. - Золотая пещера. - Не это ли клад бандитов моря? - На мысе, выдающемся в озеро Тиррель. - Голоса в австралийской преисподней. - Фрикэ узнает голоса.
     
     При других обстоятельствах Фрикэ был бы очень рад встрече с австралийцами, но теперь ему было не до них. Уже три недели он жил в постоянной тревоге, не зная ничего о своих друзьях. И не только от них не было никаких известий, но Фрикэ не находил ни малейшего признака, который бы указывал на то, что они появились где-нибудь в окрестностях озера Тиррель, как было условлено.
     Принятый австралийским племенем, вторым вождем которого был одичавший европеец Кайпун, парижанин был спасен от голодной смерти, но и только. К цели он не подвинулся ни на шаг.
     Впрочем, его вынужденное пребывание у дикарей не было совершенно бесполезно. Приведя своего друга в деревню, принадлежащую племени, Кайпун невольно сообщил ему некоторые сведения о себе. Они были очень незначительны, но парижанин, благодаря им, все-таки убедился, что его одичавший друг - француз по происхождению, бывший моряк и, вдобавок, бретонец, следовательно, земляк Пьера де Галя.
     С радостью ребенка, показывающего свои игрушки новому другу, Кайпун достал сначала две медные пуговицы с выбитым на них якорем, очевидно, оторванные от матросской куртки, потом две вылинявшие нашивки с полустертой надписью "Беллона". Эти три вещицы тщательно хранились в мешке из кожи опоссума. Кроме того, на руке у Кайпуна парижанин заметил мелкую синеватую татуировку, очевидно, выжженную давно, еще в ранней юности. Она состояла из якоря с двумя словами "Жан Кербегель", и надписи сверху "1860 год".
     Фрикэ окончательно убедился, что он был прав, предполагая в Кайпуне одичавшего европейца. Это был, вероятно, потерпевший крушение юнга, которого нашли дикари, приняли к себе и мало-помалу втянули в свой быт, так что он забыл родной язык и совершенно одичал.
     Такие случаи бывали. Десять лет тому назад среди дикарей, при таких же точно обстоятельствах, был найден французский матрос Нарцисс Пельтье. Он тоже забыл свой язык и совершенно одичал. Пельтье был ранен в стычке с матросами, пришедшими к ручью за водою, взят в плен и возвращен на родину. Его снова познакомили с европейским образом жизни, заставили вспомнить французский язык, зачислили в кадры флота и дали место смотрителя маяка на западном берегу Франции. Пребывание Пельтье у дикарей продолжалось восемнадцать лет.
     То же самое случилось и с Кайпуном, которого Фрикэ стал звать настоящим именем, то есть Жаном Кербегелем.
     Жан привязался к молодому человеку всей душой. Он ходил за Фрикэ всюду, как тень, и всячески старался сделать его жизнь у дикарей как можно приятнее.
     Два дня шел дождь, и Фрикэ вынужден был находиться в жалкой плетеной хижине, вонючей и грязной, где жило четверо дикарей. Парижанин думал, что он не выдержит и задохнется. Как ни был он вынослив, но и ему оказалось не под силу жить среди нечистот, гниющих костей и остатков мяса, а главное, в одном помещении с дикарями, от которых воняло, как от козлов.
     Жан построил для него хорошенькую хижину из ветвей с занавесью из шкуры кенгуру. Из мебели в хижине была лишь здоровая, чистая постель из мягких листьев папоротника, но здесь, по крайней мере, не приходилось дышать миазмами.
     На досуге Фрикэ занялся изучением языка дикарей и воспользовался случаем говорить с Кайпуном по-французски.
     Последний жадно прислушивался к его речам, повторял некоторые слова, стараясь припомнить их смысл, и делал большие успехи. Недели через три его запас слов значительно пополнился. Но он еще не научился правильно строить фразы. Ему удалось овладеть только существительными, и, желая выразить свою мысль, он путал французские выражения с австралийскими, что выходило очень смешно.
     К нему понемногу стала возвращаться память, и Фрикэ надеялся, что одичавший француз скоро будет в состоянии рассказать свою историю. Парижанин мечтал, как он со временем увезет Жана в Европу и вернет его на прежнее, хотя и скромное место в цивилизованном мире.
     Несмотря на постоянную заботу о пище, которую с трудом добывают дикари, Жан и Фрикэ деятельно разыскивали следы Андрэ, доктора, Пьера де Галя и Князька. Они то и дело бегали к озеру Тиррель. Местность, к счастью, была хорошо знакома Жану, и он был незаменим во время этих длинных походов. Фрикэ дал ему понять, как важны поиски, и одичалый бретонец напрягал свою чуткость дикаря, чтобы отыскать следы друзей парижанина.
     Одна вещь чрезвычайно смущала Фрикэ. Ему очень хотелось знать, за что золотопромышленники хотели повесить Жана, но тот на все его вопросы упорно отмалчивался, не желая или не умея связно ответить.
     Между тем Фрикэ случайно узнал об одном поверьи, которому суждено было оказать благотворное влияние на будущее парижанина. Случилось это благодаря очень неприятному обстоятельству, жертвою которого стал один из дикарей племени.
     Несчастный, желая поймать вомбата (лазающее животное), влез на вершину эвкалипта и упал оттуда на землю, сломав себе спину.
     Так как австралийцы редко умирают своей смертью, а чаще из-за какого-то несчастья, то они смотрят на смерть, как на нечто противное природе, вызванное чьими-нибудь кознями. И на этот раз дикари заорали во все горло, посылая брань солнцу, луне, эвкалиптам, а главное, таинственному колдуну, принявшему образ вомбата, чтобы заманить несчастного дикаря на вершину дерева и убить его.
     С ревом и воем, какого не вынесло бы европейское горло, мужчины в знак траура вымазали себе белой краской лица, грудь, руки и ноги, другими словами, изобразили на себе кости человеческого скелета и занялись подготовкой к торжественным похоронам.
     Вечно голодные туземцы порою не отказываются от человеческого мяса. Они, в большинстве случаев, пожирают мертвецов. К счастью, Фрикэ на этот раз не пришлось присутствовать при отвратительном зрелище. Провизии у дикарей было достаточно. Озеро в изобилии поставляло рыбу, и дикари ограничились тем, что содрали с умершего кожу.
     Во время этой операции, которую совершал каракул, или колдун племени, каждый туземец медленно прохаживался около трупа и, приближаясь к нему, каждый раз ударял себя топором по голове в знак скорби. Фрикэ сначала думал, что это делается только для виду, но потом понял, что удары наносились нешуточные, потому что по лицам у несчастных текла кровь. Самоистязание прекратилось лишь тогда, когда каракул, отойдя от трупа, подбежал к фанатикам, обнял по очереди каждого из них и залепил их раны пластырем из глины. После того они были допущены к созерцанию мертвого тела.
     Затем приблизились жены умершего. Несчастные вдовы были облачены в полный траур: их лица, руки и ноги были вымазаны белой краской, все украшения сняты. Увидев труп своего мужа и повелителя, все жены, точно по команде, завыли. Они рвали на себе волосы, плакали и бесновались, выражая дикими телодвижениями и криками свое горе.
     После этой церемонии тело дикаря положили в кожаный мешок. Этот мешок сохраняется вдовами в течение ста дней, а затем его кладут в дупло или какую-нибудь отдаленную пещеру.
     То же самое бывает, когда у матери умирает ребенок. Бедная женщина долго не решается расстаться со своим птенцом и носит его с собою, пока тело окончательно не сгниет. Тогда она высушивает кости, заворачивает их и кладет на ночь под голову, чтобы иметь около себя останки ребенка и почаще вспоминать его во сне.
     Печальная церемония закончилась. Несчастные, истерзанные дикари запели хором веселую песню и устроили вокруг Фрикэ фантастическую пляску.
     Парижанин не знал, что и думать об этом неожиданном взрыве веселости, но Жан скоро разъяснил ему это недоразумение на своем странном языке.
     У австралийцев существует поверье, что все их мертвецы оживают под видом белых людей. Присутствие Фрикэ, по их мнению, предвещало благополучие.
     Они предполагали, что скоро явятся белые, много белых, и первым из них будет сам недавний покойник, принявший черты лучшего друга Фрикэ.
     - Спасибо вам, друзья, за такое милое предсказание, от души спасибо. То, что вы проповедуете, очень смешно, но я готов разделить вашу веру. Если ваше пророчество сбудется, то мне больше и желать нечего.
     Как ни удивительно такое поверье, но оно, в сущности, очень естественно. Каждый представляет себе рай сообразно со своим умом и воображением. Живя в страшной бедности, в лишениях, на самой низшей ступени человеческого развития, негрит Австралии видит, что белый человек живет в изобилии. Счастливый конец своей жизни он видит в том, чтобы начать ее вновь в условиях, о которых он в теперешнем своем положении может только мечтать; этими желательными условиями являются обильная еда, обильное питье и обильный сон.
     Происхождение этого поверья объясняют по-разному. Наиболее правдоподобным кажется нам объяснение, относящееся ко времени возникновения колонии.
     Каторжники, привезенные капитаном Филиппом, едва успев высадиться, принялись за свои прежние дела. Воровство и убийство стали у них средством к существованию, и против этого зла не помогала даже железная дисциплина, обычная в английских исправительных колониях.
     Случаи бегства с поселения были так часты, что бандитов стало весьма много, и, не довольствуясь разбоем на суше, они принялись разбойничать и на море, достав себе несколько палубных лодок. Вскоре их набеги навели ужас на все соседние берега и сильно подорвали развитие колонии. Поэтому английское правительство беспощадно преследовало бандитов. Меньше чем в год десятки их были расстреляны, перевешаны и утоплены, а остальные загнаны в бесконечные леса центральных земель.
     Оставшиеся в живых не хотели признать себя побежденными. Чтобы удобнее было грабить население, они догадались выкрасить себе кожу, татуироваться, одеться в шкуры опоссумов и выдать себя за туземцев. Многие из них окружили себя туземными женщинами, которых стали называть унини (супругами), и которые очень привязались к своим мужьям.
     В эту неприятную для беглых каторжников годину гонимые и теснимые со всех сторон бандиты, чтобы заключить мир с туземцами, решили выдать себя за их предков, которые возвратились на землю под видом белых людей, подобно тому, как из гадкой гусеницы выходит прелестная бабочка.
     Обман удался как нельзя лучше. Бледный цвет их кожи, говорили легковерные туземцы, получается оттого, что загробная жизнь смыла черную краску с "чернокожих длинноволосых людей, сотворенных великим Му-То-Они" (гением добра).
     Их страшный язык, изобилующий гласными звуками, есть ничто иное, как последние стоны агонии, которые Баланга (смерть) вложила в грудь белым привидениям.
     Их блестящие ножи и железные трубы, извергающие молнию - оружие новых племен, а забвение австралийских обычаев навеяно на белых коварным и шаловливым духом Вуа-Вуа, который стер их память.
     Благодаря такой изысканной мистификации, беглым каторжникам было среди туземцев настоящее раздолье. В качестве предков они получали лучшее место за столом и у очага и вообще заручились прочной привязанностью со стороны дикарей. Они выбирали себе молоденьких девушек, становились супругами и повелителями, и никто не думал возмущаться таким бесцеремонным захватом чужих прав.
     Легенда передавалась от отца к сыну и так понравилась туземцам, что до сих пор не забыта ими. В настоящее время более двух третей австралийцев свято верят в нее и готовы принять мучения за свои убеждения.
     После похорон австралийцы собрали свои пожитки и приготовились куда-то перекочевать. Сборы были непродолжительны. Мужчины взяли с собою по пучку копий и по бумерангу и медленно двинулись в путь, а женщины пошли за ними следом, сгибаясь под тяжестью мешков с провизией и обливаясь потом. Хижины, или виллумы, были преспокойно оставлены случайным посетителям: прохожим, гадам, насекомым и ночным птицам.
     Фрикэ, удивленный непредвиденным походом, обратился за разъяснением к Жану Кербегелю.
     Одичалый европеец пожал плечами, поднял глаза к небу и воздел руки, как бы говоря:
     - Почем я знаю?
     - Нет, правда? - не унимался парижанин. - Будь умницей. У меня здесь дела. Я не могу уходить далеко отсюда. Я останусь здесь. Если ты меня любишь, оставайся со мною. Это еще что такое? - продолжал он, поднимая с земли желтоватый, словно прокопченный табачным дымом камень, вырытый из ямы, куда закопали умершего. - Черт возьми, довольно тяжело.
     - Золото, - отвечал Кайпун гортанным голосом.
     - Золото?.. А! Чистое золото.
     - Золото, - повторил Кайпун.
     - Понимаю, друг. Здесь его, по крайней мере, на тысячу франков. Впрочем, тебе это все равно, да и мне тоже... Но на всякий случай я возьму его с собою. Места в кармане оно не пролежит, а при случае может пригодиться...
     Между тем негриты ушли вперед, не заботясь о двух отставших товарищах.
     - Пойдем, - сказал Жан настойчиво.
     - Куда?
     - Туда... к озеру.
     - Туда? К озеру? С удовольствием. Но только что мы там найдем?
     - Золото.
     - Как? Опять золото?
     - Да... много... много.
     И он сделал жест, показывающий, что там большие запасы золота.
     - Нет... не прииск... там пещера... и все золото, золото...
     - А! Это дело другое. Ты начинаешь говорить по-французски так, что тебя можно понимать... Ну, так как же? Там золото в кусках?
     - В кусках... много кусков.
     - И ты хорошо знаешь место, где оно спрятано?
     - Да, - радостно сказал Жан. - Все тебе... все... ты добрый.
     - Все мне... зачем? Лучше сказать: нам. Разделить золото будет не трудно, из-за этого мы не поссоримся... Ах, если бы мне напасть на след Боскарена! Я бы тогда убил двух зайцев: и негодяя захватил, и барышню нашу выручил из плена... Решено, Жан, я иду с тобой.
     Путь был долог и труден. Три дня шли негриты с неутомимостью дикарей, и Фрикэ, несмотря на всю свою энергию, начал уже уставать, как вдруг Жан скомандовал остановиться, издав тихий свист.
     Толпа остановилась на пригорке, поросшем тощей растительностью. Этот пригорок выдавался мысом в озеро Тиррель и был доступен с суши только с той стороны, откуда Фрикэ пришел с дикарями.
     Мыс, размытый тропическими дождями, сожженный солнцем и обвеянный ветром, состоял из базальтовых наслоений, черные оттенки которых отливали слюдяным блеском. С этого обрывистого места открывался далекий и прелестный вид на озеро, которым Фрикэ сразу же залюбовался.
     Вопреки обыкновению, негриты, вместо того чтобы устроить лагерь и развести костры, хранили почтительное, если не сказать боязливое молчание, а женщины уселись на свои мешки спиной к озеру и, подперев голову руками, упорно не смотрели на его блестящую, необозримую гладь.
     Вдруг все дикари, словно пораженные внезапным ужасом, кинулись ничком на землю. Они услышали глухие раскаты человеческих голосов, заглушавших журчанье невидимого ручья, протекавшего где-то поблизости.
     - Виами! Виами! - кричали в ужасе дикари. - Ад!.. Ад!..
     - Ад!.. Ну, что же, и отлично, - сказал Фрикэ, отрываясь от созерцания озера. - Но или я сильно ошибаюсь, или мне знакомы голоса бесов, живущих в этом аду. Если негодяи здесь, то, вероятно, и доблестный вождь их тоже где-нибудь недалеко... Ну, Фрикэ, будь осторожен, мой мальчик, а не то попадешься.
     
     
     ГЛАВА VIII
     
     Тулугаль и Му-То-Они. - Австралийская легенда. - Что вышло из клочка бороды, брошенного на землю Баямаи. - Несчастья Луны. - Голоса из преисподней говорят по-английски и по-португальски. - Огромный самородок. - Жадность двух негодяев. - Появление мистера Голлидея и синьора Бартоломео ди Монте. - Взятка. - Как Голлидей понимает отношение к людям. - Синьор Бартоломео разыгрывает роль падающей звезды. - Таинственная лодка. - Выстрел на озере.
     
     Испуганные крики дикарей: "Виами!.. Виами!.." и хриплые звуки голосов внизу ни на минуту не смутили Фрикэ. Он не был склонен к суеверию ни по своему характеру, ни по воспитанию и сразу же догадался, что все это значит.
     Снизу слышались то крики алчности и ужаса, то мольбы, то крики о помощи, то брань и угрозы двух человек, которые, очевидно, боролись. Фрикэ прислушался хорошенько и понял все. Он даже догадался, что соперники принадлежат к различным национальностям, и в конце концов по голосам узнал обоих.
     Один из голосов, который, дрожа от страха, молил о чем-то, был с португальским акцентом. Другой голос, охрипший от пьянки, но резкий, как стальной клинок, произносил страшные ругательства с интонацией чистокровного янки.
     Фрикэ подполз к самому краю утеса и заглянул вниз. Его глазам представилось ужасное зрелище.
     - Виами!.. Виами!.. - продолжали жалобно кричать дикари, убежденные, что их нового друга потащил за волосы злой дух Тулугал, чтобы сбросить с утеса в волны озера.
     Религия австралийских дикарей состоит из сплетения всевозможных нелепостей. Ее главная отличительная черта та, что туземцы гораздо больше верят в духа зла, чем в доброго гения Баямаи или Му-То-Они.
     Такой пессимизм религиозных воззрений легко объясняется теми ужасными условиями жизни, в которых находятся несчастные туземцы Австралии, проводящие жизнь между голодом и английскими штуцерами. Позволю себе несколько дольше остановиться на догматах туземного богословия, так как оно представляет значительный интерес своим крайним сумасбродством. Заранее прошу у читателя снисхождения к грубому невежеству несчастных дикарей.
     Замечу, что среди грубых преданий большинства туземных религий, - а их в Австралии много, как и везде, - встречаются нередко весьма разумные нравственные принципы и почти всеобщая вера в загробную жизнь.
     Они верят в награду и наказание после смерти. Особенно интересно их представление об аде, или как они называют его, о Виами, делающее большую честь их фантазии.
     Представьте себе бесконечную песчаную пустыню, без малейшей тени, без воды, без единой капли росы, окруженную голыми утесами, безжалостно палимую тремя огромными солнцами, расположенными в виде треугольника. Тут пребывают грешники, осужденные на вечное горение за оскорбление жрецов, за побои, нанесенные старикам, за убийство вождей и за похищение молодых девушек.
     Каракулы, или колдуны, являются хранителями преданий австралийской книги Бытия.
     Баямаи, или Му-То-Они (гений добра), чернокожий великан, с огромными руками и ногами, с белыми волосами и огненными глазами, сначала создал кенгуру, казуара и вомбата, а потом растения, которыми они кормятся, и солнце, которое им светит.
     Довольный началом, Баямаи взошел на вершину гор Варра-Ганг, известных у европейцев под именем Австралийских Альп, и плюнул на все четыре стороны. От этого произошли реки и озера. Он населил их рыбами.
     Что касается способа, которым Баямаи создал моря и озера с соленой водой, то предание рассказывает об этом с такими грязными подробностями, что я не решаюсь повторить их.
     Сначала Му-То-Они довольствовался своим творением, но потом оно показалось ему недостаточным. Он пожелал создать нечто большее, чем казуары и вомбаты. Он спустился с варра-гангских вершин и целый день занимался созданием мужчины и женщины, которые сделались прародителями черного племени с гладкими волосами.
     Утомившись, Му-То-Они несколько дней отдыхал от трудов своих, но потом, видя, что созданные им люди изнывают под палящими лучами солнца, вызвал из недр земли камедные деревья и араукарии, которые густо покрыли почву и распростерли над землей прохладную тень.
     Сделав это, он вырвал у себя из бороды клок волос и бросил его на землю.
     Эти тонкие волосы принялись расти и стали маррою (матерью) теперешних лиан.
     Тогда Му-То-Они решил, что все сделано очень хорошо и что прародители черных людей будут счастливы. Он вернулся на Варра-Ганг, топнул ногой об утес и поднялся в заоблачное пространство, где и пребывает до настоящего времени.
     Австралийский создатель уселся за солнцем и, заботясь о счастье своих тварей, только и делает, что поворачивает дневное светило вокруг пальца.
     Иначе рассказывает австралийская космогония историю луны. Богиня ночи была прежде красивой женщиной, которая счастливо жила на земле, занимаясь охотой. В наказание за целый ряд самых невероятных похождений эту австралийскую Диану прогнали с земли, пригвоздили к темному небу и обрекли ее жить исключительно в темноте.
     Теперь она оплакивает свое вдовство и одиночество. Ее слезы стынут и твердеют. Их накопилось так много, что они усеяли небесный свод и стали звездами.
     Вера в выходцев с того света, то есть туземцев, приходящих из гроба под видом белых людей, появилась уже впоследствии, лет сто тому назад как дополнение к этим странным верованиям.
     Но вернемся к парижанину, который, не боясь головокружения, преспокойно лежал на утесе, свесив голову вниз. Он слушал оживленный и в высшей степени назидательный разговор двух лиц, присутствие которых в подобном месте явилось для Фрикэ полнейшей неожиданностью. Стоя на узком выступе мыса на пятьдесят футов ниже вершины, какой-то человек с американским акцентом бранился с другим человеком, висевшим над бездной на веревке, которая отчаянно качалась и крутилась.
     Конец этой веревки выходил из круглого отверстия в базальтовой скале. Внутри, очевидно, была пещера, имевшая выход на другую сторону скалы и, возможно, куда-нибудь очень далеко.
     Фрикэ не совсем понимал, зачем пришли сюда эти люди. Он медленно приподнялся, знаком попросил Жана подержать его за ноги и высунулся еще дальше. Он смог яснее рассмотреть выступ, на котором стоял человек, державший веревку.
     Там находилась узкая трещина, из которой текла говорливая струйка воды и падала в озеро, поднимая белые клочья пены. Мелкая водяная пыль вилась около утеса, и сквозь нее, точно сквозь ореол, сверкал огромный самородок золота, застрявший среди базальтовых частиц. Ручей, словно природный диггер, вечной своей струей промыл и обнажил этот удивительный слиток, который сделал бы честь любому австралийскому музею.
     Постоянно омываемый водой каскада, самородок блестел на солнце, как зеркало, и, казалось, каждую минуту готов был исчезнуть с того места, куда его посадила фея приисков. Но это только казалось. На самом деле самородок не одну, может быть, сотню лет сидел в углублении базальтовой скалы, не тронутый жадным человеком.
     Фрикэ смотрел, затаив дыхание. При всем его бескорыстии, и его ослепил этот чудовищный самородок. Но его волнение продолжалось недолго. Вскоре внимание его отвлекла драматическая сцена, разыгравшаяся из-за самородка. Два человека, спорившие внизу, тоже заметили золото и решили овладеть им. Один из них, полагаясь на честное слово другого, спустился на веревке к самородку и, рискуя жизнью, с огромным усилием вытащил его из углубления.
     "Отлично! - подумал Фрикэ. - Наши плуты сделали выгодное дело. Только я сильно сомневаюсь, что они поделят это золото без ссоры".
     В эту минуту и раздались те громкие возгласы, которые вторично испугали туземцев. То был крик ужаса и одновременно торжества, так как человек на веревке едва не уронил слиток, но потом подхватил его и обрадовался.
     Этот крик гулко пронесся над озером, повторенный многократным эхом. Золотой слиток сверкал в руках человека на веревке.
     - Поднимите же меня, синьор Голлидей, - сказал он.
     - Так... Так... Голлидей. Это он, - сказал Фрикэ. - Этот пират определенно мастер на все руки. Хорошо бы его повесить на другом конце веревки. Но подождем... это становится любопытным...
     - Скорее же, синьор... Ради Бога, я не могу больше. Золото меня давит.
     Голос был разбитый, надтреснутый, но слова были прекрасно слышны.
     Американец быстро потянул вверх веревку, на конце которой болтался его товарищ. Потом у него возникла дьявольская мысль, и он стал тащить все медленнее и медленнее.
     - Поскорее, синьор... ради Бога... у меня потемнело в глазах... Ай! Что вы делаете?.. Побойтесь Бога!
     Американец совсем перестал тянуть.
     - Не лучше ли нам сначала поговорить по душе, синьор Бартоломео ди Монте?
     Фрикэ забавлялся, точно в ложе драматического театра:
     - Что, приятель? Ты, знать, здесь не так важен, как в Макао? Видно, торговля живым товаром не пошла тебе впрок. Кажется, тебя погубит любовь к желтому металлу.
     - Поговорить! - взвыл не своим голосом несчастный. - Да разве вы не видите, что я выбился из сил и сейчас упаду в озеро?
     - А вы вот что сделайте: передайте мне золото. Тогда вам легче будет подняться.
     Сердце мулата сжалось от смертельной тоски. Он понял, что погиб.
     - Ни за что. Я знаю, что вы меня сбросите в бездну, как только получите золото.
     - А вы не боитесь, что я сброшу вас сию минуту?
     - Вы не захотите лишиться самородка. Пока он у меня, я уверен, что вы ничего со мной не сделаете.
     - Болван! Трудно вынуть золото из углубления, а достать его со дна озера пустяк для такого пловца, как я. Ну, скорее. Отдадите вы мне золото или нет?
     - Негодяй!
     - Подавайте сюда золото!
     - Разбойник, варвар!..
     - Подавайте!
     - Вы грабите товарища, это подло...
     - Самородок сюда!..
     - Он мой... он наш... мы разделим его пополам.
     - Ваша жизнь в моих руках. Это выкуп. Отдайте мне все, или я брошу веревку.
     Португалец заскрипел зубами. Дрожь охватила его, на губах показалась беловатая пена. Он не отвечал.
     Американец вспыхнул. Кровь бросилась ему в лицо.
     - Слышали, вы? - прохрипел он яростно. - Давайте сюда золото, или я бросаю все...
     - Вы... меня... все равно... убьете... так я... лучше умру... с золотом...
     - А! Хорошо! - ответил американец, быстро спуская вниз веревку, но не бросая ее совсем, а как будто для того, чтобы показать дону Бартоломео всю прелесть падения в бездну.
     Несчастный завыл диким голосом и еще крепче обхватил самородок руками.
     - Ну, что же? Не надумали еще?..
     - Сжальтесь!.. Мистер Голлидей!.. Старый друг!.. Сжальтесь! Ведь в этом золоте моя жизнь... Мы можем взять его себе тайно от атамана... мы его нашли вдвоем, без него... в ожидании его прибытия...
     "А! Следовательно, скоро сюда явится и сам атаман", - подумал Фрикэ.
     - ...Неужели вы не боитесь, что вам придется ответить перед атаманом за мою смерть? Перед ним мы все равны, а наш устав строго карает за убийство товарища.
     - Мы одни, никто ничего не узнает, - ответил американец, начиная смягчаться.
     - Сжальтесь!.. Это золото наше общее.
     Фрикэ следил за сценой с возрастающим любопытством.
     Теперь для него стало ясно многое. Атаман - это был, очевидно, Венсан Боскарен. Торговец людьми и пират стали лесовиками, когда ступили на австралийскую землю.
     Парижанину оставалось теперь только узнать, где находятся его друзья.
     Сойдутся они, придет атаман - и развязка не заставит себя ждать. Фрикэ не помнил себя от восторга.
     В ту минуту, когда дон Бартоломео ди Монте закричал: "Сжальтесь!.. Это золото наше общее!..", вдали на серебряной глади озера, появилась чуть заметная черная точка.
     Эта точка быстро увеличивалась. Она скользила все ближе и ближе к мысу. Как она двигалась, невозможно было разглядеть. Но можно было сказать с уверенностью, что это была не лодка. Туземные лодки выдалбливаются из дерева и далеко не так широки. Быть может, это был плот? Но плот не мог бы двигаться с такой быстротой.
     Мистер Голлидей поднял случайно глаза, увидел плывущий предмет и разразился ругательствами. Не понимая, в чем дело, дон Бартоломео лепетал какие-то несвязные фразы, прерываемые предсмертной икотой. Ужас овладел им всецело, даже алчность отошла на задний план.
     Близилась развязка.
     Американец еще раньше привязал веревку к небольшому выступу скалы. Как ни был он силен, но у него устали руки держать мулата вместе с огромным слитком.
     Он вынул из кармана большой складной нож и, яростно заскрежетав зубами, воскликнул:
     - Околевай же, собака! Убирайся к черту со своим проклятым самородком!
     И он так сильно ударил ножом по веревке, что она сразу оборвалась.
     Португалец испустил ужасный вопль, два раза перевернулся в воздухе и, сжимая в руках самородок, полетел вниз головой. Послышался глухой всплеск, и все стихло.
     Парижанин и бровью не повел.
     - Одного не стало, - проговорил он саркастическим тоном. - Ах, если бы все они истребили друг друга! Туда им и дорога. Меньше было бы работы палачу.
     Минуту мистер Голлидей сидел неподвижно, держа в руке нож и сосредоточенно глядя на круги, расходившиеся по воде. Обрезанная веревка вертелась и извивалась, точно змея.
     Выйдя из задумчивости, он беззаботно махнул рукой, закрыл ножик, схватился за веревку и приготовился лезть в черное отверстие, зиявшее на гладкой поверхности скалистого мыса.
     Но таинственная лодка, как птица, подлетела к утесу. Это не был ни плот, ни обыкновенная лодка, а то и другое вместе.
     Она соединяла в себе обе системы и была очень устойчива, вместительна и быстра.
     В лодке сидело четыре человека. Двое гребли необыкновенно легкими веслами, третий стоял у кормы с подзорной трубой в руках, а четвертый целился из карабина.
     Человек с подзорной трубой сделал знак. Легкий дымок белой струйкой вырвался из дула ружья, резко и быстро прожужжала пуля, и мистер Голлидей подскочил, как ужаленный.
     - Теперь твоя очередь! - вскричал Фрикэ в ту минуту, когда загремел выстрел. - Но, черт возьми, я, кажется, узнаю этот звук!
     Он побледнел и замер от волнения. Потом вдруг отскочил назад, толкнул Жана и еще одного дикаря.
     - Конечно!.. Понятно!.. Мог ли я так ошибиться?.. Это они, разумеется, они!..
     
     
     ГЛАВА IX
     
     Дон Бартоломео ди Монте остается на дне с самородком, а Фрикэ узнает своих друзей. - В преисподней снова настает тишина. - Где причалить? - Доставание лианы. - Как австралийцы взбираются на высокие деревья за несколько секунд. - Виами отдает назад свою добычу. - Доктор Ламперриер удивляется тому, что он Нирро-Ба, и тому, что он отец многочисленного семейства. - Карманная лодка. - Кто был Жан Кербегель. - Трогательное свидание.
     
     После выстрела американец исчез в зияющем отверстии пещеры, а таинственная лодка подъехала к подножию скалистого, неприступного мыса и остановилась как раз на том месте, где скрылся под водою синьор Бартоломео ди Монте.
     Сидевшие в лодке люди, по-видимому, надеялись выловить утонувшего мулата, потому что плавали несколько минут вокруг этого места, как будто ожидая, не появится ли голова утопленника.
     Ожидания не сбылись. Несчастный, не желая расстаться с золотом, не выпустил его из рук и пошел ко дну, как топор.
     Сердце у Фрикэ так и стучало. В гребцах он узнал Андрэ и Князька, в человеке с трубкой - Пьера де Галя, а в стрелке - доктора Ламперриера.
     Оставив бесполезные усилия спасти утонувшего, лодка приготовилась отъехать от мыса. Весла снова заработали и всколыхнули воду, как вдруг раздался веселый крик парижского гамэна.
     - Пи-и-и-у-фью-ить! - просвистал Фрикэ, словно в горле у него был свисток от локомотива.
     Услыхав знакомый сигнал, который однажды уже сослужил им службу во дворце магараджи Борнео, четыре друга вздрогнули так сильно, что даже лодка покачнулась. Весла замерли, и четверо пловцов посмотрели наверх, в том направлении, откуда послышался крик.
     - Пи-у-фью-ить! - повторил парижанин.
     Пьер де Галь встал, приставил руки рупором ко рту и окликнул молодого человека громким голосом, каким, бывало, командовал на своем броненосце:
     - Эй!.. На вышке!.. Эй!..
     - Эй, лодка!.. Эй! - отвечал Фрикэ, как послушное эхо.
     - Матрос!.. Сынок!.. Это ты?.. Если ты, то так и скажи... не дури, а то я упаду в воду, если это не ты...
     - Конечно я, я старик... кому же больше быть? Я, Фрикэ-парижанин, ваш матрос, дорогие друзья. В воду тебе незачем падать, это вредно.
     - Фрикэ! - хором закричали все четверо. - Шалун!.. Гамэн!.. Проказник!..
     Затем доктор спросил его густым басом, в котором звучали веселые ноты:
     - Кем же ты здесь? Магараджей, как в Борнео, или просто императором одного из австралийских племен?
     - Нет! Престол не занят и дожидается одного из вас.
     - Мы сейчас причалим. Скажи, пожалуйста, куда это мы заехали?
     - А я и сам не знаю. Мне кажется, вам нужно объехать мыс и причалить с другой стороны. Я пойду к вам навстречу с моими товарищами. Только смотрите, будьте осторожнее. Место здесь прескверное: водятся лихие люди.
     - Мы уже заметили это. Скажи, матрос, этот негодяй, подстреленный доктором, не мерзавец ли янки с корабля "Лао-Дзы"?
     - Он самый. А тот, который утонул, португалец из Макао, торговавший желтыми людьми.
     - Очень приятно слышать. А теперь в путь.
     Пока лодка снова выезжала на середину озера, австралийцы, затаив дыхание, лежали ничком на утесе. Их можно было бы принять за мертвых, если бы не судорожное подрагивание и стук зубов.
     Туземцы не помнили случая, чтобы адские голоса разговаривали так долго и так громко. Ругательства американца, предсмертные крики мулата, звучные возгласы Пьера и басовые ноты доктора показались бедным дикарям адским концертом, а оружейный выстрел заставил их окончательно обезуметь от ужаса.
     Один Жан Кербегель, успевший под влиянием Фрикэ несколько объевропеиться, - да простит мне читатель это новое и, быть может, неудачное слово, - смело встал и мужественно глядел на плывущую лодку.
     - Чел-нок! - произнес он по-французски, с трудом выговаривая слоги. - Шлюп-ка!
     - Да, мой друг, - отвечал ему Фрикэ, - совершенно верно: шлюпка, челнок, лодка - все, что ты хочешь. И в этой лодке едут лучшие моряки в мире. Ты сейчас их увидишь.
     В Виами снова настала тишина, и дикари немного успокоились. Более смелые из них даже зашевелились. Наконец вся компания поднялась с земли и встала на ноги. Кошмар закончился.
     Фрикэ, с помощью знаков и коверкая туземный язык, объяснил дикарям, что нужно сойти с мыса и подойти к тому месту берега, где он отложе и ниже. Дикари охотно согласились на предложение своего нового друга, который, благодаря белой коже, мог так долго вести беседу с богами подземного царства.
     Туземцы съели холодных варранов, испеченных в золе, проглотили несколько кусочков эвкалиптовой смолы и объявили, похлопывая себя по животу, что они готовы идти.
     Тем временем лодка обогнула мыс и взяла вправо. Фрикэ и его спутники пошли в том же направлении, не обращая внимания на препятствия, встречавшиеся на пути. Так шли они несколько часов под палящими лучами солнца, которое накалило базальтовую почву так, что горячо было ногам. Фрикэ начинал выбиваться из сил, а берег был все также высок и крут и нигде не было видно местечка, удобного для высадки.
     Люди, плывшие в лодке, тоже устали от бесконечного плавания и насилу гребли. Через час должна была наступить ночь, которая в южных странах спускается на землю быстро, налетает, так сказать, вдруг.
     Фрикэ не знал, какому богу молиться, когда лодка наконец остановилась. Послышался голос Андрэ:
     - Фрикэ, нет ли у тебя веревки длиною метров двадцать пять-тридцать!
     - Нет, господин Андрэ. Зачем вам веревка?
     - Ты спустил бы ее нам. Я привязал бы к ней канат, он есть у меня в лодке. Ты с помощью веревки поднял бы канат наверх и прикрепил где-нибудь к утесу. По нему мы поднялись бы к тебе. Скоро ночь, а мы, пожалуй, долго еще не найдем удобного места для высадки.
     - Лиана не годится?
     - Годится.
     - Хорошо. Мой товарищ сходит и принесет ее. Но неужели вам не жалко бросить лодку?
     - Мы ее не бросим, - ответил Пьер де Галь. - К лицу ли французскому матросу бросить свой корабль! С чего ты решил? Вот еще!.. Лодка поднимется вместе с нами.
     - На канате?
     - На канате.
     - Значит, она такая легкая?
     - Да, она легка, точно сшита из бархата. Вот увидишь, она взлетит наверх, как перышко.
     - Не может быть.
     - Давай скорей лиану, полно болтать.
     - Ладно, иду.
     Фрикэ объяснил Жану, что нужно сделать, и белый дикарь, взяв каменный топор, гордо подошел к огромному камедному дереву пятидесяти метров высоты и соответствующей толщины.
     С вершины гигантского дерева свешивался чуть не до земли огромный пучок цепких лиан. Чтобы обрубить их у корня, нужно было взобраться на самую макушку детства. Фрикэ с беспокойством ждал, сумеет ли его дикий приятель успешно справиться с этим трудным делом.
     Жан Кербегель, сделавшись Кайпуном, приобрел такую ловкость и силу, что с ним могли сравниться в этом лишь очень немногие из природных дикарей. За это он и был выбран в помощники вождя.
     Двумя сильными ударами он вырубил в стволе дерева углубление, которое послужило ему первой ступенькой; встав на нее одной ногой, он вырубил немного повыше другое углубление, поставил на него вторую ногу и, продолжая так действовать, быстро поднялся до самой вершины. Фрикэ, стоя около дерева, с интересом следил за действиями Жана и поспешно отскочил в сторону, лишь только тот издал резкий крик.
     С вершины дерева, свистя, летела огромная лиана, срезанная Жаном, который с быстротой акробата спускался следом, торжествуя, что оказал услугу своему спасителю.
     Не теряя времени, Фрикэ взял лиану, опустил ее в лодку, втащил наверх канат, привязал его к дереву и стал с нетерпением ждать, когда поднимутся друзья.
     Первым взобрался Князек. Он сделал это с такой ловкостью, что привел в восторг Жана и дикарей. Честный негр не мог вымолвить ни слова. Он кинулся обнимать Фрикэ и едва не задушил его в объятиях. Рыдания подступали ему к горлу, по щекам, сверкая, катились крупные горячие слезы.
     Настала очередь доктора, который поднялся спокойно, не спеша. Его длинное тощее тело с огромными руками и ногами напоминало паука, висящего на паутине.
     Дикари глядели на появление белых с нескрываемым изумлением, а когда увидели Ламперриера, то даже не дали Фрикэ обнять старого друга. Охваченные благоговейным ужасом, они бросились к ногам доктора, окружили его, точно святую реликвию, и забросали словами, среди которых особенно часто повторялось слово "Нирро-Ба". Фрикэ смутно понимал значение этой сцены и кусал себе губы, чтобы не расхохотаться.
     - Это ты, Нирро-Ба, мой брат!
     - Ты пришел из Виами, о Нирро-Ба! Ты опять будешь охотиться с нами на казуаров!
     - Это ты, Нирро-Ба, наш умерший брат!
     - Это ты, Нирро-Ба, воскресший под видом белого человека!
     Одна женщина с надетым за плечами мешком, от которого несло ужасным зловонием, протолкалась к доктору сквозь толпу, которая охотно расступилась и пропустила ее вперед.
     Женщина тревожно окинула доктора взглядом с головы до ног и, по-видимому, осталась довольна осмотром, потому что подняла руки к небу и воскликнула:
     - Это ты, Нирро-Ба, мой супруг!
     Вслед за этим трое или четверо маленьких Нирро-Ба, совершенно грязных и в высшей степени вонючих, бросились к изумленному доктору, крича пронзительными голосами:
     - Это ты, Нирро-Ба, наш отец!
     Бедного доктора заласкали, зацеловали. Он был в отчаянии и беспомощно вертел головой.
     - Черт знает что такое! Фрикэ, скажи мне, Христа ради, толком: что они, с ума, что ли, сошли? Что им от меня нужно? Это мне очень напоминает сцену с Барбантоном, когда его провозглашали табу.
     - Не совсем так, дорогой доктор. Барбантона объявили святым, а вы просто-напросто очутились в недрах своего семейства.
     - Как?
     - Конечно. Эта почтенная дама, таскающая за плечами вонючий мешок с сушеным человеческим мясом...
     - Эта женщина?..
     - Ваша супруга, дорогой доктор. Она носит в мешке бренную оболочку, которая была на вас надета, когда вы жили на земле под именем Нирро-Ба. А эти черные стрекозы, приветствующие вас таким приятным визгом, ни более, ни менее как ваши собственные детки, ваши потомки, продолжатели вашего рода.
     - Отстань со своими глупостями! Ну, какой я отец семейства? Я старый, неисправимый холостяк. Не хочу никакого брака, иначе я немедленно уезжаю отсюда.
     - Конечно, господин доктор, - послышался добродушно-веселый голос подошедшего Пьера де Галя, - супруга ваша довольно неказиста, но это ничего: стерпится - слюбится. А некрасива она, что и говорить. Всяких я видал уродов на своем веку, а такого ни разу. Черт меня побери, если вру.
     Говоря так, старый боцман крепко и дружески обнялся со своим милым матросом.
     - Ну, сынок, живее за дело, - прибавил он. - Внизу остался еще господин Андрэ. Давай поможем ему.
     - Сейчас, матрос, сейчас.
     Пока достойный марселец, смущенный неожиданной встречей, отбивался от непрошеных ласк своего неожиданно отыскавшегося семейства, Фрикэ, Пьер и Князек вернулись на край утеса.
     Андрэ, закинув за спину карабин, сначала привязал к канату лодку, потом схватился за него и повернул какой-то медный круг, блестевший на черном борту лодки.
     Послышался резкий свист. Лодка начала быстро уменьшаться, сплющилась и погрузилась в воду.
     Не заботясь о ней, молодой человек полез по канату с ловкостью белки и попал в объятия Фрикэ, удивленного увиденным.
     - Ну, милый гамэн, что же ты молчишь? Или у тебя язык отнялся?
     - Право, господин Андрэ, я так счастлив, видя вас всех целыми и невредимыми, что не нахожу слов... Да и эта прелестная лодка... Зачем вы ее потопили, она могла бы еще пригодиться...
     Андрэ улыбнулся.
     - Успокойся. Лодка привязана к канату, и я надеюсь, что мы с тобой еще поплаваем на ней. Ну-ка, Пьер, и ты, Князек! За работу!
     Пьер и Князек быстро втащили канат, на конце которого болталась какая-то странная штука, похожая на лоскут брезента.
     - Это ваша лодка? - спросил Фрикэ, начиная сомневаться, не спит ли он.
     - Она и есть. Это обычная каучуковая лодка, способная поднять груз в две тонны, если она надута при помощи специальной машинки, которую носит в кармане Князек, и занимающая место немного больше походного тюфяка, если из нее выпущен воздух.
     - Это замечательно! Это великолепно! Это просто прелесть что такое!
     - Ты прав, это вещь незаменимая. Но скажи мне, пожалуйста, что здесь происходит? На доктора напали туземцы, он отбивается от них. Что это значит?
     Пьер и Фрикэ улыбнулись.
     - Это значит, - отвечал Фрикэ, - что почтенный доктор, известный в Марселе и в других местах под именем Ламперриера, не менее известен здесь под именем Нирро-Ба, хотя, как мне помнится, здесь даже ноги его ни разу не было.
     - Ничего не понимаю.
     - Очень просто. Доктора здесь зовут Нирро-Ба, он вернулся из загробного мира, чтобы утешить свою вдову и снова давать своим чадам ежедневную порцию гумми и жареного кенгуру.
     Андрэ, которому были знакомы австралийские обычаи, улыбнулся, не требуя дальнейших объяснений, и совершенно успокоился насчет доктора. Он принялся заботливо складывать и сворачивать длинную непромокаемую оболочку из каучука, которая была прежде лодкой грузоподъемностью в две тонны, а теперь представляла собой сравнительно небольшой тюк.
     Фрикэ смотрел и удивлялся. Он расспрашивал, где Андрэ достал эту лодку и каким образом спаслись они после крушения парохода?
     Андрэ собирался в нескольких словах удовлетворить его любопытство, но произошёл инцидент, отвлекший внимание обоих.
     Пьер де Галь подошел поближе к толпе дикарей, которые прыжками и скачками праздновали возвращение Нирро-Ба. Он увидал белого дикаря Кайпуна и остолбенел от удивления.
     - Тысячу залпов! - прошептал он Фрикэ, который шел сзади. - Толкуют о привидениях, а я теперь сам готов уверовать в воскресение мертвых.
     - Что такое, матрос?
     - Несмотря на всклокоченную бороду и длинные волосы этого оборванца, я готов признать его сыном моей сестры Жанны... Право, я уже не удивляюсь наивному легковерию дикарей.
     - А знаешь что... - сказал Фрикэ, - это, пожалуй, правда... Я, конечно, не могу тебе сказать наверняка... но этот человек...
     - Особенно похожи глаза... тот же взгляд, добрый и спокойный... совсем как у нее.
     - Да ты послушай, что я говорю. Этот человек не австралиец. Он потерпел кораблекрушение, и его приютили дикари. Это было довольно давно. Он почти полностью одичал, но мне все-таки удалось кое-что узнать у него.
     - Стало быть...
     - Он был юнгой на "Беллоне".
     Пьер вскрикнул или, вернее, гаркнул что есть мочи:
     - Юнгой на "Беллоне"!
     - Да. У него на руке есть клеймо. Два слова. Вероятно, его имя и фамилия. Прочесть еще можно.
     - Имя и фамилия! Это не...
     - Жан Кербегель. Но что с тобою, матрос?
     Пьер побледнел, как мертвец, и бросился к изумленному Кайпуну. Он схватил его за плечи и уставился прямо в лицо, словно собираясь проглотить. Взгляд старого боцмана упал на выжженное у Кайпуна повыше локтя клеймо.
     - Тебя зовут Жан?.. Жан Кербегель?
     - Да.
     - Malar Doue!.. Malar Doue!..
     - Malar Doue... - повторил Кайпун гортанным голосом, как будто это бретонское восклицание напомнило ему что-то знакомое.
     - Но ведь это ты... сын Жанны... бедный мой юнга...
     - Э!.. Э!..
     - Помнишь море?.. Помнишь нашу старую Бретань? Помнишь скалы Конкэ?..
     Дикарь тупо молчал.
     - Ну же, - продолжал Пьер, задыхаясь от волнения, - не может быть, чтоб ты этого не помнил... Неужели ты не помнишь свою мать Жанну?
     - Мать? - переспросил дикарь.
     - Да... Помнишь песню, которую она пела, убаюкивая тебя, когда твой отец, храбрый лоцман Кербегель, выходил на утлом челноке в море навстречу свирепым валам?
     И Пьер сдавленным голосом запел бретонскую песню:
     
     Выйду ль, выйду ль я на лужочек
     Босыми ногами...
     
     Кайпун задрожал. Он сделал чрезмерное усилие припомнить, как дальше, и подхватил полубессознательно:
     
     Я нарву, нарву тебе, сыночек,
     Цветиков, цветочков.
     
     И бедняга разрыдался, как женщина.
     
     
     ГЛАВА X
     
     Встреча Пьера де Галя с человеком, задушившим двух негодяев. - После крушения парохода. - Страшная встреча со скваттером. - Жилище супругов Делафуа. - Фрикэ с радостью узнает, что друг его Буало недалеко. - Военный совет. - Новые таинственные союзники. - Те, кого усыпляет шум и будит тишина. - Изумление Фрикэ и Андрэ. - Кража ручья и пропажа пещеры.
     
     - Видя, что этот молодец пяти футов десяти дюймов ростом пятится на меня, я подумал: "Берегись, Пьер де Галь, а то он опрокинет тебя, как фрегат лодку". Я встал покрепче, как вкопанный, и встретил носом подходивший корабль. Я уперся в него руками и не пускаю, а он говорит мне, как ни в чем не бывало, по-французски: "merci!" Это французское слово, сказанное Бог весть где человеком, на которого напали четыре негодяя и который задушил двух из них голыми руками, очень удивило меня.
     - Представляю, - сказал Фрикэ, внимательно слушавший рассказ старого боцмана.
     - "Рад стараться, земляк", - отвечал я первое, что пришло в голову. - "Вы француз?" - говорит он мне. А сам все крепче и крепче сжимает железными лапами двух пиратов, которые отчаянно хрипят. "Да, - отвечал я, - рад стараться. А что француз, это верно, и притом бретонец". - "Ну, будьте так добры, разберитесь с двумя другими негодяями, а то им очень хочется меня зарезать. После мы с вами поговорим". Господин Андрэ, доктор и Князек все еще барахтались среди водорослей. Я пристал к берегу раньше их, воспользовавшись обломком лодки, на котором и приплыл. Видя, что незнакомец в опасности, я поспешил к нему на помощь.
     - Вот что, старина, - перебил Фрикэ рассказчика, - ты рассказываешь очень хорошо, но остановись на минутку и дай мне разобраться. То, о чем ты теперь говоришь, произошло после столкновения пароходов. Мы тонули. Пока я барахтался в воде, вы нашли себе место в другой шлюпке.
     - Так точно.
     - Проплавав до утра, вы очутились недалеко от берега, и вас подхватило течением... Шлюпка налетела на скалы и, разумеется, разбилась. Сбежались прибрежные жители, но вместо того, чтобы оказать вам помощь, принялись вас грабить, будучи не прочь даже зарезать, в случае необходимости, как цыплят.
     - Но цыплята оказались петухами, умеющими за себя постоять...
     - Само собой. В ту минуту, когда ты выходил на берег, подбежал какой-то человек, видимо, намереваясь помочь вам. Негодяи, видя, что он не их поля ягода, кинулись на него. Но он мужественно встретил нападение. Встав к тебе спиною, схватил в каждую руку по грабителю, а ты в это время работал кулаками изо всех сил.
     - Совершенно верно. В эту минуту он и сказал мне "merci". Негодяи вынули ножи. Со мной был только гвоздь, которым чистят трубки. Для человека с голыми руками и нож - опасное оружие. На берегу валялось много валунов. Я поднял один из них, выбрав поувесистее, завязал в платок, подбежал к грабителям и... раз, раз, направо и налево... Первый негодяй растянулся на землю с пробитым виском. "Славно! - подумал я. - Одного успокоил!" За ним пришла очередь второго, который перевернулся раза два и тоже упал, обливаясь кровью. Между тем молодец окончил свое дело. Два пирата почти задохнулись. Он отшвырнул их на камни и обернулся ко мне. Ну, как водится, протянул руки. Пожал как следует, крепко, сердечно. Я тоже. И мы подружились. Взглянул я на его физиономию. Ничего, приятная. Глаза маленькие, голубые, быстрые. Бородка рыжеватая, причесанная, на лбу здоровенный рубец. Одет в синюю фланелевую куртку с медалью в петлице. Вижу, что парень хороший, и радуюсь, что встретился с товарищем, с такой же морской крысой, как сам.
     - Понятно, - сказал Фрикэ.
     - Возобновляем разговор. "Так вы бретонец?" - "Бретонец". - "А ваше имя?" - "Пьер де Галь". - "А я здешний скваттер, то есть скотовод, и зовут меня Даниель Делафуа. Я родом француз, был на военной службе". - "Очень приятно". Мы опять пожали друг другу руки, и мой новый знакомый продолжал: "А где же ваши товарищи? Я увидел вас с берега, когда вы барахтались в водорослях, и подумал: "Этим господам нужно будет переодеться и выпить глоток хорошего вина". Подумал я так и сразу же побежал к вам. Но и те негодяи вас тоже заметили. Хотели вас ограбить, подлецы, да нет, шалишь! Не таковские мы, не правда ли, земляк?" Между тем Князек, доктор и господин Андрэ выбрались, наконец, на берег. Они пыхтели, как тюлени, не в обиду будь им сказано. Наш новый друг сказал нам, не расспрашивая что и как: "Вот что, друзья мои. Вы потерпели крушение. Это скверно. Кто бы вы ни были, мне все равно. Я гоню в город стадо быков, там у меня лошадей десять. Возьмите каждый по лошади, и я вас отвезу к себе". - "Но это вас, может быть, стеснит". - "Ну, вот еще. Поверьте, я предлагаю от души. Соглашайтесь. Не о чем разговаривать. Работники пригонят гурт без меня". - "А вы далеко живете?" - "Нет, в двух шагах. Дней шесть ходьбы, не более".
     - В двух шагах и дней шесть ходьбы, - засмеялся Фрикэ. - Хороши же шаги у твоего скваттера.
     - Недурны. Одним словом, он приглашал нас так настойчиво, что мы согласились и тронулись в путь, мокрые до нитки. Впрочем, солнце нас скоро высушило. Дорогой ничего особенного не случилось. Через шесть дней мы пришли к нему в усадьбу. Губернаторское жилище. Ты сам увидишь.
     - Значит, это недалеко отсюда?
     - Два шага.
     - Так. Выходит, дней шесть ходьбы, не более?
     - Вроде этого. Встретила нас дама, супруга самого Даниеля, прямая, как мачта, и гибкая, как флагшток. Она радостно обняла своего благоверного, приняла нас как старых друзей, накормила великолепным ужином и проводила в очень хорошие спальни с настоящими, очень мягкими постелями. Выспались мы на славу. Утром получили сюрприз, но такой, что просто уму непостижимо.
     - Какой сюрприз? - спросил Фрикэ, все больше и больше интересуясь рассказом.
     - Приготовься от удивления подпрыгнуть до потолка.
     Парижанин обернулся к Андрэ и доктору, но те, улыбаясь живописному рассказу Пьера де Галя, не хотели портить заключительный эффект и не сказали ничего.
     Патентованный боцман продолжал после небольшой паузы:
     - Нас разбудил веселый молодой голос, кричавший: "Андрэ! Доктор! Пьер де Галь! Князек! Вставайте, лентяи! Вы спите как сурки. Довольно с вас. Скажите лучше, где мой милый Фрикэ, почему он не с вами?" Господин Андрэ побледнел, как полотно. Господин доктор замер, как рекрут на инспекторском смотре. Дверь отворилась так быстро, точно ее сорвали с петель, и в комнату пулей влетел рослый молодец в высоких сапогах со шпорами и в красной запыленной рубашке. Видно было, что он только что приехал. "Буало! Это вы, мой друг!" - воскликнул господин Андрэ.
     Фрикэ одним прыжком вскочил на ноги.
     - Буало здесь! Где он? Я хочу его видеть!
     - Подожди немного.
     - Ни минуты!.. Ни одной секунды!.. Черт возьми! Здесь Буало! Да вшестером мы натворим таких чудес, что чертям будет жарко.
     - Я тоже так думаю, - согласился Пьер де Галь, - но послушай, что было дальше. Перестань меня перебивать, а то я никогда не доскажу.
     - Ты сообщаешь мне такую новость и требуешь, чтобы я оставался спокойным. Да разве это возможно!
     - Больше минуты заняла твоя болтовня. Будешь ты слушать и молчать? А то, право, я брошу рассказывать.
     - Да ты пойми, ведь это такой друг, такой...
     - Очень хорошо понимаю, а все-таки дай досказать... Разумеется, мы сразу же обнялись. Потом мы рассказали ему, почему находимся в Австралии. "Вот и отлично, - отвечал Буало. - А я здесь гощу у моего друга, мистера Рида. С утра до вечера охочусь на казуаров, на кенгуру, на опоссумов. С вечера до утра читаю английские газеты, которые ужасно неинтересные. В общем, живу очень скучно. Я уже совсем собирался ехать в Японию, а оттуда в Париж, чтобы снова погулять по бульварам. Теперь, конечно, не поеду. Вам предстоит трудный поход. Он опасен, но зато и очень интересен. Нечего и говорить, что я присоединяюсь к вам. Распрощаюсь со своим радушным хозяином и в путь".
     - Значит, он здесь? - сказал Фрикэ, который никак не мог усидеть на месте.
     - Да подожди ты!.. Господин Буало отправляется к своему англичанину. Это весьма приличный господин с лицом патриарха и богатый, как Крез. "Стой! - говорит ему англичанин. - Этого не достаточно. Бандиты прерий - люди хитрые. С ними нужно действовать осмотрительнее. Экспедиция против них - дело нешуточное; это все равно, что война с королем Конго. Я вам дам надежных союзников". И он посылает слуг разыскивать людей, которые согласились бы составить наш резерв. А мы тем временем ждем и тревожимся о тебе. Наконец, в одно прекрасное утро к нам является толпа черномазых, цивилизованных немного больше, чем твои новые приятели. Все они одеты в штаны и шерстяные рубашки, с ружьями, и командуют ими тамошние метисы. Вообще они молодцы, ты сам увидишь. Мы сходимся на военный совет. Театр войны обозначен на карте. Это - озеро Тиррель. Уговариваемся, что мы поедем по озеру в лодке, а господин Буало, наш скваттер Даниель, один из племянников англичанина-патриарха и отряд черномазых пойдут берегом. Нам дают каучуковую лодку, которая тебе так понравилась, мы садимся на этот волшебный ковер и плывем. Через несколько суток мы приезжаем к мысу как раз в тот момент, когда один мерзавец топит другого. Вот и все. Больше ничего. Теперь ты все знаешь, сынок.
     Из этого краткого, но живописного рассказа старого моряка читатель может вполне уяснить теперешнее положение наших друзей, решившихся сыграть последнюю игру.
     Пьер просто сиял от радости, что так неожиданно нашел своего племянника Жана, пропавшего двадцать лет тому назад. Фрикэ наслаждался счастьем близкого свидания со старым другом, с которым они вместе путешествовали по Южной Америке. Доктор и Андрэ мечтали о благополучном окончании экспедиции, организованной для розыска их приемной дочери.
     С минуты на минуту ожидалось прибытие вспомогательного отряда, посланного английским скваттером, а с таким подкреплением выигрыш не вызывал сомнения.
     Конечно, друзья наши немного беспокоились из-за близости негодяя-американца, которого Пьер де Галь узнал в тот момент, когда он бросал в воду своего сообщника-мулата. Выстрел доктора, вероятно, причинил ему значительную рану. Прошло двенадцать часов после встречи друзей. Они вернулись к мысу и все время искали вход в таинственную пещеру, но их усилия не увенчались успехом. Но что вход в нее на гладкой поверхности скалы со стороны озера через расщелину не единственный, было очевидно уже потому, что с озера в эту расщелину очень трудно было проникнуть, а между тем на поверхности скалы не замечалось никаких следов.
     Европейцы и их союзники-дикари, дожидаясь прибытия подкрепления, по необходимости ограничились весьма относительной блокадой пещеры. Мы говорим "относительной", потому что точные границы блокируемого места были им неизвестны. Приходилось быть настороже, особенно ночью, когда и озеро, и его берега окутала непроглядная темнота.
     Австралийцы освоились с белыми как нельзя лучше. Для этого было две причины: во-первых, Фрикэ спас от смерти Жана Кербегеля, а во-вторых, дикари по-прежнему принимали доктора Ламперриера за воскресшего Нирро-Ба. Белые и негриты жили душа в душу и могли, в случае надобности, рассчитывать на самую деятельную помощь друг друга.
     Было решено продолжить поиски со стороны озера как только рассветет. Фрикэ предложил спуститься по канату и заглянуть в дыру в главной базальтовой скале.
     Ночь прошла благополучно. Взошло солнце и разогнало толпы летучих мышей и ночных бабочек.
     Мы сказали, что ночь прошла благополучно, но это не совсем верно. Случилось одно, по-видимому, совершенно не существенное происшествие, которое, однако, не укрылось ни от Андрэ, ни от Фрикэ.
     Как араб спокойно засыпает под оглушительный лай своих собак и моментально просыпается, лишь только они перестанут лаять, точно так просыпается и моряк, если винт парохода вдруг прекратит работать. Также и французы крепко спали под неумолчный шум ручья, вытекавшего из пещеры в озеро.
     Ропот струи вдруг прекратился, и неожиданно наступившая тишина сейчас же разбудила их.
     - Господин Андрэ, - сказал Фрикэ, - что это за чертовщина? Почему ручей перестал течь?
     - Я только что хотел сказать тебе то же самое.
     - Нет ли в этом какого-нибудь фокуса?
     - Странно, странно. Я ничего не понимаю.
     - Подождем. Завтра узнаем.
     С этим философским ответом Фрикэ заснул, а на утро проснулся первым. Он сразу же пошел на край утеса, нагнулся вниз и убедился, что за ночь ручей исчез.
     У парижанина невольно вырвался крик удивления:
     - Черт возьми!.. Отверстие заткнули! Его заделали ночью! Да еще как искусно: место, где оно было, едва можно узнать по нескольким каплям воды, которые просачиваются сквозь кладку. Негодяи, очевидно, там, и скоро у нас начнется потеха.
     
     
     ГЛАВА XI
     
     Таинственный дом. - Ландлорд. - Гостиница-ресторан-притон. - Завсегдатаи уединенного дома. - Прибытие свагменов. - Ловкость ландлорда. - Непреодолимое искушение. - Бутыль водки и боченок анчоусов. - Безобразная оргия. - Трехдневное пьянство без просыпа. - Джентльмен или авантюрист? - Появление бывшего капитана "Лэо-Дзы". - Назидательная беседа пирата с ландлордом. - Незнакомец, в ожидании лучшего, пользуется пьяным ирландцем как подушкой.
     
     В ту минуту, когда Фрикэ издал возглас удивления по поводу пропажи ручейка, километрах в четырех от того места происходила возмутительная сцена.
     Если идти по узкой, едва протоптанной дороге по другую сторону озера, то на пути вдруг, как из земли, вырастет низкий и неуклюжий дом в виде блокгауза, окруженный высокими прямыми деревьями с шапкой тусклой и пыльной зелени. Этот дом построен очень просто из нетесаных смолистых бревен и состоит из двух очень низких корпусов с такими узкими окнами, что их скорее можно принять за амбразуры для стрельбы из пушек, чем за отверстия для пропуска во внутрь дома веселых солнечных лучей.
     Оба корпуса параллельны и почти симметричны. Их разделяет двор шириною около пятидесяти метров и окружает забор из таких же прочных бревен, как и самое строение. Один корпус выходит фасадом на озеро, а другой - на долину.
     Этот некрасивый и даже мрачный дом - гостиница, где сходятся на нейтральной полосе мелкие золотопромышленники, пастухи, рудокопы и лесовики.
     По странному, абсолютно непонятному капризу, хозяин гостиницы, словно не гоняясь за посетителями, выбрал для такого заведения совершенно неудобное место: с одной стороны крутой, недоступный берег озера, с другой - трудная, неровная дорога, и, вдобавок ко всему, полнейшая глушь. Года три или четыре назад, когда обанкротилась одна компания, вздумавшая искать золото на пустынных и скудных берегах Тирреля, на соседний лес совершила набег толпа дровосеков, человек двадцать, которая начала безжалостно рубить деревья. Вскоре, как по волшебству, из громадных бревен возникло человеческое жилище. Затем к дому подъехала огромная фура, запряженная двенадцатью быками, а через два дня работники получили расчет и ушли. Фура постояла за оградой дома три дня, а потом уехала неизвестно куда.
     Лесной замок стоял в уединении несколько лет. Лишь изредка забредет в него умирающий от голода пастух или подойдут к его воротам несколько негритов и попросят чего-нибудь поесть, зная, что белые почти никогда не отказывают в подаянии. По временам, приблизительно раз в полгода, в ворота дома въезжала фура и быстро возвращалась обратно, сдав свой таинственный груз.
     Но вдруг диггеры открыли богатый прииск, тот самый, где отличился Фрикэ, спасая Жана. Вся окрестность оживилась, и таинственный дом открыл для посетителей свои мрачные ворота. Он получил пышное название гостиницы-ресторана, сохранив, однако, зловещий вид подозрительного притона.
     Но золотопромышленники не обращали внимания на наружность. Вино в гостинице подавалось превосходное, пища сытная, а хозяин, умевший замечательно готовить крепкие приправы, столь милые англо-саксонскому желудку, брал очень умеренную плату. Кто он был и откуда - никто не знал. Его называли ландлордом, и он охотно отзывался на это прозвище, донельзя лестное для его самолюбия.
     О себе он ничего не рассказывал. Внешность его была далеко не привлекательной. Ростом он был пяти футов и десяти дюймов, сложен как атлет и в обращении пренебрегал самыми основными правилами вежливости. Его широкий рот, усаженный зубами, которым позавидовал бы любой волк, открывался лишь для того, чтобы отказать в кредите тому из потребителей, у кого потребности желудка оказывались несоразмерными с платежеспособностью кошелька. Если такой потребитель надоедал ему своими приставаниями, ландлорд угощал его ударом кулака. Если же побитый забывался до такой степени, что давал сдачи, ландлорд сурово вынимал из-за пояса огромный английский револьвер-"бульдог". Раздавался выстрел, прибегала прислуга и уносила труп, который тут же выбрасывался в озеро на съедение многочисленным рыбам.
     Впрочем, такая трагическая развязка случалась редко. Ландлорда и его привычки знали все и волей-неволей мирились с этим. Зато, в свою очередь, он был в высшей степени молчалив и никогда не вмешивался в дела своих клиентов. Когда требовалось уладить ссору между двумя друзьями, стоило только сделать ему знак, подмигнуть, и он сейчас же обращался к остальным посетителям с просьбой удалиться в другой конец зала. Между ними и дуэлистами протягивалась веревка, и дуэль начиналась. Обычно она оканчивалась смертью, но зрителей это нисколько не смущало. Они, по большей части, сами были народ привычный, чтобы не сказать отпетый.
     Ландлорд считался богачом, и, вероятно, это было справедливо, но ни один смельчак не решался покуситься на его деньги. Охотников чужого добра удерживал страх перед законом Линча, с которым шутить опасно, и, кроме того, никто не знал, куда прячет ландлорд свои сбережения. По крайней мере, самые ловкие пролазы, стараясь выяснить это, постоянно оставались ни с чем.
     Втихомолку поговаривали, что дом ландлорда стоит на месте старых шахт, вырытых еще обанкротившимся обществом. Эти шахты вели в нескончаемые подземные галереи, многие из которых проходили даже под озером, а так как расположение этих галерей никому не было известно, то даже самые смелые головорезы не отваживались спускаться в этот таинственный лабиринт. Ландлорд только посмеивался, слушая эти "бабьи толки", и преспокойно занимался своим делом.
     Дня за два или три до той оргии в мрачном доме, о которой мы упомянули в начале главы, мимо жилища ландлорда проходило человек двадцать свагменов - ирландцев, немцев и англичан. Свагменами называют поденщиков, переходящих с места на место с узлом (swag) за спиной. В этом узле находится обычно разная мелочь и запасная пара сапог.
     Свагмены представляли собой жалкую толпу оборванцев, изможденных трудом и лишениями. Они шли молча и уныло, по-видимому, не собираясь завернуть к ландлорду.
     Но он сейчас же почуял наживу. Не всегда внешность свагменов соответствует действительности. Иногда их нищенский вид скрывает большой заработок, полученный на прииске, или за стрижку овец, или выпас скота.
     Всякому кабатчику хорошо известна жизнь людей этого рода. Он знает, что эта жизнь очень похожа на житье матросов, которые во время плавания вынуждены воздерживаться от многого, а ступив на землю, жадно набрасываются на удовольствия. Свагмены во время работы ведут жизнь, пожалуй, еще более скучную и воздержанную, но уж зато, когда дорвутся до возможности тряхнуть заработанными деньгами, не знают удержу и предаются наслаждениям в чисто эпических размерах.
     Отработав, они собираются в толпы и направляются в ближайший город, где можно развернуться. Уединенных гостиниц, стоящих на дороге, они не уважают. Свагмены считают унизительным пропивать в них деньги и никогда там не засиживаются, а только заходят перекусить. Они жаждут более широкой арены для подвигов, после которых обычно возвращаются опять к прежней трудовой жизни, полной лишений.
     Ландлорд, видя, какие они пыльные и потные, притворился, будто принимает их за нищих, и предложил даром по чашке чаю.
     Это предложение вызвало целую бурю ругательств.
     - Чаю! А! Нашел, что предложить, чертов сын! Какая невидаль, чаю! Разве мало мы его выпили на работе? Мало разве полоскали себе желудки этой бурдой? Тогда приходилось покоряться, а теперь мы богачи. Теперь только пить да гулять. Чаю! Очень он нам нужен! Водки давай, вот чего! И не даром, мы заплатим чистыми денежками. Да. Знай наших.
     Хитрость трактирщика удалась. Он знал, что у свагменов наверняка есть золото и решил переложить это золото в свой карман. Так оно и вышло. "Теперь это вопрос двух-трех дней", - думал он, потирая руки от удовольствия.
     Свагмены уселись под деревом у стола, на котором не замедлила появиться водка. Они еще не решались войти в зал, откуда так и несло одуряющим запахом винных паров. Трактирщик не стал их приглашать, зная, что они и сами не устоят перед искушением.
     Он предлагал чаю, а ему поднесли стаканчик водки, которую вся компания объявила превосходной.
     Но что такое две бутылки на двадцать человек? Это все равно, что капля воды в безводной пустыне или одно яйцо на целый полк. Глаза у всех разгорелись, языки жадно облизывали губы.
     - А водка хороша. Что вы скажете, Овен? Как вы полагаете, Миллер?
     Известно, что все немцы - Миллеры, а все ирландцы - Овены.
     - Водка... ничего, забористая, - отвечал англичанин Дик.
     - Водка очень хороша, хозяин. Почем она у вас? - спросил ландлорда хор жадных голосов.
     - Я не продаю, а подаю ее, - с достоинством ответил хозяин.
     - Черт вас дери с вашим великодушием. Нам не нужно милостыни, мы не нищие. У нас в кошельках деньги-то есть. Знайте, что мы идем в Сван-Гилль, где будет опорожнено много бутылей и разбито много стаканов. Мы, если запьем, так уж пьем без конца.
     - Очень приятно, господа. Очень приятно. Вы правы. Но вы выпили только по одному стаканчику водки. Этого мало. Отсюда до Сван-Гилля путь неблизкий. Позвольте отшельнику уединенного дома угостить вас персиковой наливкой. Такая, доложу вам, она у меня душистая, что просто чудо, а уж сладкая какая - ну, что твой мед.
     - Отлично, хозяин, но только, чур, на этот раз платим мы. Мы богаты. Падди (насмешливое прозвище всякого ирландца) нашел целую корзинку апельсинов, Миллер несет с собой жалованье за целый год, а Дик целых два года копил поденную плату за работу в лесу.
     - Тише, ребята! Вы точно старые бабы. Что у вас за языки проклятые! Я охотно выпью за здоровье лесовиков, но вовсе не хочу, чтобы наш скромный заработок перешел в их карманы. Ведь они всюду рыскают и, чего доброго, услышат, что вы говорите.
     Ландлорд с торжеством притащил две бутылки, оплетенные ивовыми прутьями, местами сгнившими, что свидетельствовало о их древности.
     - Но это слишком много! - вскричал Овен, втайне думая о том, насколько опустошат эти бутылки его корзинку с апельсинами.
     - Падди, голубчик, - возразил с важностью хозяин, - если тебе так жаль червонцев, то оставь их у себя. Пить, впрочем, можешь, как и все. За мой счет.
     Радушные слова были встречены возгласом одобрения, и товарищи ирландца презрительно пожали плечами, с неудовольствием косясь на скрягу.
     Тот рассердился, вытащил карманный нож и одним ударом сбил у бутылки горлышко, крича:
     - Ура, братцы, Овен богат! Что такое бутыль? Плевок. Пейте на здоровье. От чистого сердца угощаю. Ты, хозяин! Получай!
     При оглушительном "ура!" товарищей Овен вытащил из-за пазухи увесистый кошелек и достал оттуда целую горсть золотого песка.
     Из уважения к хозяину бутыль опустошили до капли. Жажда от этого только увеличилась, голод тоже давал себя знать.
     - Вот что, ребята! - сказал Дик, у которого уже покраснели нос и щеки. - Ландлорд правду говорит: до Сван-Гилля путь не близкий. Недурно бы нам перекусить чего-нибудь. Конечно, немного. Самую малость. Что у тебя есть, сказывай, чертов трактирщик?
     - Бочонок анчоусов есть... чудный бочонок. Предпоследний! Сама королева, дай ей Бог здоровья, таких анчоусов не пробовала.
     - Ура! Анчоусы так анчоусы!
     И пьяницы перешли в зал гостиницы, где для них быстро накрыли стол. Сервировка была удивительно хороша для такого глухого места. Белье сияло чистотой, тарелки и стаканы так и сверкали, что составляло разительный контраст с рваной одеждой свагменов.
     Анчоусы были солоны до ужаса и, в буквальном смысле, драли горло. Трактирщик предложил их специально, потому что после них обычно начинается ужасная жажда. Путники, уже будучи разгорячены, решили переночевать в гостинице, а что же делать в гостинице, как не пить? И они пили, как губки. Погреб ландлорда казался неистощимым.
     Количество напитков могло сравниться только с их разнообразием.
     Наступил час ужина. В возбуждающих блюдах недостатка не оказалось, и вскоре несчастные гости ландлорда были пьяны, как стельки.
     Принесли карты. Пошла азартная игра - надо же было как-нибудь убить время. Послышались самые идиотские песни, прерываемые пьяной икотой. Многие передрались между собой, после чего победители и побежденные свалились под стол. Проспавшись, несчастные продолжали пить. Они делали самую невообразимую смесь из всевозможных напитков, приготовляли убийственные пунши, наливали шампанское и ром в котлы и чугуны.
     Трактирщик был не в убытке. Гуляки платили за все наличными, не торгуясь. Уже многие из них пропились дочиста и продолжали кутить только благодаря любезности своих товарищей. А ландлорд уже думал о том, как он вытолкает всю эту милую компанию за дверь, вытянув из нее все, что можно.
     Наступал третий день. По крутой дороге, ведущей к дому, поднимался путник, прислушиваясь к странному концерту, доносившемуся до него. То была какая-то смесь храпа и пения. Дойдя до дома, он быстро отворил дверь, вошел в зал и, как ни в чем не бывало, сел к столу, за которым происходила вакханалия.
     Пришедшему было лет тридцать. Это был видный, статный молодец, обладавший, по-видимому, и силой, и ловкостью. Из-под надвинутой на лоб широкополой шляпы блестели черные быстрые глаза. Красные полные, несколько насмешливые губы оттенялись небольшими черными усиками. Лицо его, загорелое и обветренное, отличалось изяществом черт, а маленькие руки и ноги, обутые в желтые кожаные сапоги, позволяли принять его за переодетого аристократа, несмотря на потертость костюма, который был прекрасно сшит и сидел на нем превосходно.
     Гуляки, одурев от алкоголя, едва заметили его приход, но те из них, которые были потрезвее, отнеслись к молодому человеку с братским радушием. Ландлорд в это время чуть ли не в двадцатый раз спускался в подвал, откуда доносилось сдержанное шушуканье. Этот шепот, доносившийся до молодого человека в минуты затишья, чрезвычайно заинтересовал его. Он осторожно приблизился к подвалу и прислушался, спрятавшись за огромным буфетом.
     Разговор был длинный и, должно быть, очень важный, потому что молодой человек, слушая его, весь дрожал.
     - Время не ждет, - говорил сиплый голос. - Нужно действовать быстро. Сегодня вечером будет уже поздно.
     - Но они еще не совсем пропились, - возражал ландлорд. - У некоторых еще есть деньги. Мы ничего не сделаем.
     - Нужно их украсть у них... скорее. Необходимо, чтобы они были в нашем распоряжении, иначе мы погибли. Я почти один. Атаман не едет. Мы осаждены... Что делать?
     - Да, это вещь серьезная.
     - Если бы этот проклятый француз не прострелил мне плечо, я перевязал бы их веревкой, посадил в корзину и заставил работать.
     - Я, пожалуй, вам помогу. Но ведь они, вероятно, будут сопротивляться.
     - Упрямцам нож в бок, а сговорчивым - пригоршню золота. Ведь это очень много за какую-нибудь трехчасовую работу.
     - Взгляните на них сами.
     Из люка в подвал медленно выставилась бледная голова, очевидно, принадлежавшая очень сильному и крепкому телу. Фрикэ и Пьер де Галь наверняка узнали бы эти наглые глаза, плоский лоб и квадратный подбородок, на котором рос клок черных и жестких волос.
     Доктор Ламперриер, вероятно, узнал бы свою пулю по цилиндрическо-овальной ране на плече обладателя перечисленных примет.
     Чего нужно было американцу Голлидею, бывшему капитану "Лао-Дзы"?
     Быть может, он набирал новый экипаж?
     - Хорошо, - сказал низкий голос. - У вас есть еще два часа времени. Постарайтесь одурманить их еще больше.
     И голова мистера Голлидея снова исчезла Ландлорд занялся приготовлением напитка для окончательного одурманивания несчастных свагменов, а незнакомец вышел из-за буфета и подсел к пьяницам, фамильярно облокотившись на туловище мертвецки пьяного Овена.
     Как только незнакомец уселся в своей небрежной позе, ландлорд вышел из подвала.
     
     
     ГЛАВА XII
     
     Составы ландлорда действуют. - Гуляки обезоружены. - Корзинка и колодезь шахты. - Путешествие под землей. - Таинственное хождение взад и вперед. - Под озером. - Покинутый рудник. - Пробуждение под землей. - Отведенный ручей и замурованная пещера. - Подземелье. - Бочки под водой. - Не это ли клад лесовиков?
     
     Ландлорд был мастер приготовлять одурманивающие напитки. Он сумел воспользоваться временем и случаем настолько удачно, что все его гости скоро заснули, как убитые. С минуту он полюбовался на живописную груду бесчувственных рук, ног и туловищ, из которой раздавался самый внушительный храп, и прищелкнул языком от удовольствия.
     - Свалились наши молодцы, - сказал он вполголоса. - Теперь хоть из пушек пали, не проснутся.
     Он опять наклонился к открытому люку подвала и свистнул.
     Из подвала снова появилась голова американца.
     - Сделано, мистер Голлидей.
     - Хорошо! - отвечал тот.
     Трактирщик не заметил, что пришел новый посетитель. Тот сидел, смешавшись с толпой свагменов, и для видимости даже пил вместе с ними. Но, разумеется, только для видимости, а на самом деле преспокойно всякий раз выливал вино. Он подслушал разговор от слова до слова и узнал все, что затевает ландлорд.
     Сделав вид, что пьян, он сохранил и физическую силу, и ясность ума. Ландлорд предусмотрительно обезоружил своих гостей, отобрав у них ножи, револьверы и даже поясы с остатками золотой пыли. Новый пришелец, следивший за этим маневром из-под полуопущенных век, осторожно снял с себя револьвер и нож и положил под стол, а когда обыск кончился, снова взял то и другое.
     Американец с обычной бесстрастностью следил за действиями ландлорда, который продемонстрировал ловкость настоящего карманника. Потом, по знаку хозяина, явился слуга с отупевшим от пьянства лицом, и они начали перетаскивать бесчувственных свагменов в погреб.
     На расстоянии метра от отверстия находилась платформа шириной в три квадратных метра, окруженная перилами на случай падения. Платформа была привязана канатом к огромным железным крюкам и прикрывала собой на две трети отверстие глубокого колодца, в глубине которого мерцал красноватый свет. На платформу положили пять человек, и она с визгом и скрипом стала опускаться вниз.
     Новому пришельцу, попавшему в первую партию, спуск показался бесконечно долгим, как голодный день. Знание австралийского быта сейчас же подсказало ему, что эта платформа - обыкновенная подъемная машина, которую употребляют в рудниках. Ландлорд стоял около него. Трактирщик прикрепил сальную свечу к шляпе, чтобы руки оставались свободными, и медленно раскручивал веревку, уравновешенную блоком. По временам виднелись боковые галереи, темные, как туннели, и освещавшиеся беглым светом мелькавшей свечки.
     Очевидно, это был заброшенный золотой рудник. В нем не слышно было ни шума, ни стука, ни людского говора. Царила мертвая, тяжелая тишина и непроглядный сумрак.
     Корзинка спускалась медленно, но под конец движение ускорилось, и она с сильным толчком опустилась на дно шахты. Во все стороны расходились галереи. В одной из них, освещенной факелом, висевшим на железном крюке, виднелись ручные вагонетки, стоявшие на рельсах, содержавшихся в полном порядке.
     Пятерых свагменов поместили в одну из вагонеток, и корзина поднялась наверх, унося ландлорда и американца.
     Корзина поднималась и опускалась четыре раза, причем ни ландлорд, ни американец за это время не обменялись ни словом.
     Наконец, когда корзина опустилась в последний раз, американец первый нарушил молчание.
     - Ландлорд, - тихо сказал он, - поднимитесь наверх, заприте хорошенько все двери и окна, задвиньте все железными решетками, так, чтобы даже крысе негде было пролезть.
     - Хорошо, - коротко отвечал трактирщик.
     - Потом спуститесь опять сюда, ко мне. Да не забудьте захватить с собой лекарство, которое моментально отрезвит этих молодцов. Поторопитесь. Кстати, запаситесь двумя револьверами, осмотрите хорошенько патроны. Неизвестно, что может случиться.
     Пока американец это говорил, трактирщик уже поднялся наверх с головокружительной быстротой. Через четверть часа он также быстро спустился назад.
     Свагмены храпели, лежа в вагонетках. Ландлорд впрягся в первую вагонетку, к которой были прицеплены остальные, и с силой потащил их в глубь галереи. Американец пошел впереди с факелом в руке, освещая ему путь.
     Темная подземная дорога, часто пересекавшаяся встречными галереями, похожими на громадные кротовые норы, шла почти прямо на юго-запад. Судя по размерам, это была главная артерия рудника, и рельсовый путь был проложен только по ней. Прежде сюда, вероятно, свозился весь материал, добытый в боковых галереях.
     Рельсовый путь был местами испорчен и свидетельствовал о том, что копи покинуты довольно давно. Из стен торчали острые камни, угрожая головам ландлорда и американца, и кое-где на дорогу просачивалась вода, образуя довольно большие лужи.
     Было видно, что на покинутый рудник были когда-то затрачены большие суммы. Но хотя затраты и не окупались, все-таки в почве заметно было наличие золота. Временами при свете факела в песке блестели золотые крупинки.
     Лужи стали попадаться все чаще и чаще. Галерея заметно понижалась. Ландлорду уже не приходилось тянуть вагонетки, он, напротив, был вынужден придерживать их, так быстро они катились сами по себе. Воздух стал гуще, тяжелее; сверху просачивалась вода и с шумом капала в лужи на дне галереи. Очевидно, подземные ходы приходились как раз под дном озера. Пьяницы, задыхаясь, начали шевелиться. К кошмару опьянения присоединилась тяжесть спертого воздуха, грозившего удушьем. В это время вагонетки остановились перед насыпью в метр высотой, сделанной из кварцовой руды.
     Поезд остановился на перекрестке, где сходилось несколько галерей. Над ним поднимались высокие отвесные стены глубокой шахты, точь-в-точь как под домом ландлорда.
     - Разбудите-ка этих свиней, - скомандовал хриплым голосом американец.
     - Это нетрудно, - отвечал ландлорд, доставая из кармана и откупоривая маленький пузырек.
     Он зачерпнул в чашку воды, добавил в нее несколько капель жидкости из пузырька и бесцеремонно схватил первого попавшегося свагмена за нос. Лишившись возможности дышать, пьяный широко открыл рот. Ландлорд проворно влил ему в рот таинственное лекарство. Действие было моментальное. Пьяный вскочил на ноги, точно под влиянием электрического тока, потянулся, громко чихнул и тупо посмотрел перед собой, вытаращив глаза.
     - Мой Бог! - проворчал он. - Что это я проглотил?.. Э, черт возьми, где это я?
     - Тише, болтун, - грубо остановил его американец. - Ну, скорее, ландлорд, принимайся за другого. Нужно спешить. Не жалей лишней капли: у этих скотов желудки здоровые, все переварят. Что это у тебя за снадобье? Нашатырный спирт?
     - Правильно. Да я и сам знаю, что им ничего не сделается. Протрезвлять пьяниц для меня дело знакомое. Столько раз приходилось...
     Снадобье подействовало очень быстро. Отрезвленные свагмены с изумлением увидали перед собой странную сцену, освещенную двумя факелами. Их мозг, утомленный трехсуточным пьянством, отказывался работать; они никак не могли сообразить, что вокруг происходит.
     Пользуясь их замешательством, американец взял в руки факел и, превозмогая ужасную боль в ране, встал перед свагменами, устремив на них неприятный взгляд, сверкавший стальным, холодным блеском.
     - Ребята, - сказал он обычным хриплым голосом, - вы мне нужны очень ненадолго, и вам хорошо заплатят. У вас, я знаю, не осталось ни гроша. Вы все пропили. Поработайте на меня несколько часов здесь, в копях, и больше мне ничего от вас не нужно. Согласны?
     В ответ послышался ворчливый ропот. Свагмены не привыкли, чтобы ими так бесцеремонно распоряжались. Они начали возмущаться.
     - Молчать! - прикрикнул на них сердитый янки. - Слушай, ландлорд: первому, кто откроет пасть, всади туда пулю.
     - Очень хорошо!
     - Слушайте все! Кто согласится сделать то, что я прикажу, получит пригоршню золотого песку, а кто откажется, будет немедленно застрелен.
     При словах "пригоршню золота" по рядам авантюристов пронесся глухой говор.
     - Слышишь, Дик? Ведь на это можно будет погулять две недели... Пригоршня золота!.. Месяц благополучия!.. Что скажешь на это, Дик?
     - О! Мы тогда покупаемся в водке! - вскричал ирландец Овен, едва ли не самый горький пьяница из всех.
     - А нам сразу же заплатят? - спросил один из них.
     - Как только закончите работу, - отвечал американец. - Ни минуты не задержу.
     - И нас проводят назад в дом ландлорда?
     - Да.
     - Что нам нужно делать? Говорите.
     - Прежде всего вы должны подняться в этой корзине наверх и взять инструменты, которые я вам дам. Остальное уладится само собой.
     - Но где мы теперь, джентльмены? Куда вы нас завели?
     - Вы в руднике под Тиррельским озером, ребята.
     - Где спрятан клад разбойников золотых полей?
     - Этого я не знаю, но то, что вы останетесь здесь навсегда, если будете очень любопытны, это мне известно точно.
     - Ну и язык же у вас, джентльмен! Бритва да и только!.. Дайте-ка нам лучше ваши инструменты и ведите куда следует. Мы готовы. Уж очень плата заманчивая.
     - С Богом!
     На перекрестке находилась точно такая же корзина, как та, в которой ландлорд и американец опустили свагменов из гостиницы в рудник. Авантюристы уселись в нее и быстро поднялись наверх.
     Подземная машина не дошла до самого верха шахты, а остановилась на половине дороги перед входом в широкую галерею, из которой доносился громкий гул падающей воды.
     Свагмены под руководством американца и ландлорда углубились в эту галерею и пошли гуськом один за другим вдоль клокотавшего подземного потока. Вдруг галерея резко повернула, и свагмены остолбенели от изумления: перед ними открылся широкий просвет, сквозь который виднелись синие воды озера, отражавшие на своей зеркальной поверхности плывшие по небу белые клочковатые облака. Сердитый янки окликнул зазевавшихся авантюристов:
     - Ну, чего встали? Вот вам лопаты, заступы, щипцы, топоры. Беритесь за работу. Надо как можно скорее заделать это отверстие, чтобы сделать невозможной всякую попытку проникнуть сюда через него. Не нужно оставлять ни малейшей дырки даже для стока воды из ручья.
     - Но ведь так мы утонем! - возразил плаксивым голосом Овен.
     - Болван! - вскричал янки. - Что же, я меньше тебя дорожу своей шкурой? А ведь остаюсь здесь смотреть за работой. Отведенный ручей заполнит те шахты, из которых мы ушли.
     - А как же мы вернемся наверх?..
     - А корзина зачем?
     - Но...
     Ирландец запнулся и повалился на землю. Янки со всего размаха ударил его кулаком по лицу.
     - Пулю бы тебе следовало пустить в башку, негодяй, если бы у меня руки были здоровы. Ты должен радоваться, что нашел работу, а не привередничать... Эй, вы, там!.. За дело!.. Поворачивайтесь!
     Странная работа была исполнена очень быстро благодаря многочисленности рабочих и распорядительности грозного надсмотрщика. Корытообразное русло потока наполнилось камнями, а затем выросла высокая стена, зацементированная мягкой, непромокаемой и чрезвычайно прочной глиной, которой всегда очень много на австралийских золотых приисках.
     Вода поднялась на шестьдесят сантиметров, потекла по природному уклону галереи и полилась в шахты. Для большей прочности к стене подкатили несколько огромных камней, которые увеличили ее устойчивость едва ли не вдвое.
     Американец во время работы не сказал ни слова, и только когда она окончилась, прищелкнул от удовольствия языком. Одно это доказывало, что удовольствие было громадное, потому что сердитый янки не любил проявлять свои чувства.
     - Дело, ребята, наполовину сделано, - обратился он к своим подневольным работникам. - Теперь ступайте за мной, захватите инструменты и сделайте еще одно дельце вроде этого.
     Работники не пикнули в ответ и безропотно повиновались, несмотря на то, что пот лил с них градом, руки были покрыты кровавыми ссадинами и спины ломило от напряженного труда. А подкрепиться и освежиться здесь они могли только студеной ключевой водицей.
     Задымились новые факелы, зажженные на смену догоревшим, и рабочие под предводительством мистера Голлидея пошли назад, но не прежней дорогой, а в обход, что позволило миновать шахты, на дно которых с шумом и гулом лилась отведенная вода.
     После довольно продолжительной ходьбы они снова пришли к руслу подземного потока, вошли в него по щиколотку, дрожа от холодной воды, и четверть часа подвигались вперед против течения. После этого рабочие попали в пещеру с природными сводами, метров шести высотой. Гладкие и блестящие базальтовые стены пещеры делали ее похожей на огромный воздушный шар, застрявший среди каменистой массы по причине какого-нибудь геологического переворота. Вход в нее был только через низкое сводчатое отверстие, служившее также протоком для ручья. С другой стороны пещеры слышался шум, обозначавший место, куда проникала вода, заливавшая дно грота.
     - Что нужно делать? - спросил один из свагменов, у которого зуб на зуб не попадал от страха и холода.
     - Осушить эту пещеру, ребята, - отвечал мистер Голлидей.
     Несмотря на охватившую их дрожь, все свагмены расхохотались, как один, при этом чудовищном, как им показалось, предложении.
     - Вот тебе и раз! - проворчал хриплым голосом ирландец. - Что же нам выпить, что ли, эту воду прикажете, сударь? Если так, то лучше смерть. Чтобы я, Овен из Ноктовера, что в графстве Килькенни, стал пить эту мерзость, этот поганый напиток! Да никогда и ни за что!
     - Падди говорит дело! - поддержали ирландца товарищи. - Вот если б это была водка!..
     По бледному лицу американца пробежала гримаса, которая могла сойти за улыбку.
     - Нет, я от вас ничего подобного не потребую. Дело вам предстоит гораздо легче. Видите камень, торчащий вон там в стене? Его поместили туда нарочно, а вы достаньте камень оттуда. За ним дыра, и ее нужно открыть.
     - И после этого нам можно будет вернуться к ландлорду, принять ванну из водки и отогреться?
     - Да.
     - Ну, коли так, за дело, ребята! Да поживее! Отделаемся, да и с плеч долой! Я совсем замерз.
     Камень был вделан крепко, цемент, которым он был обработан, отличался превосходным качеством. С полчаса свагмены пыхтели и возились над ним безуспешно, но все-таки громада-подалась, уступив их дружным и отчаянным усилиям. Вода с громовым шумом ринулась в очищенное отверстие, и пещера быстро освободилась.
     Свагмены с изумлением увидели перед собой десятка три бочонков с толстыми стенками, ослизлыми от долгого лежания в воде.
     Болтливый ирландец Овен не мог не пробормотать:
     - Ловкий, должно быть, парень тот, кто придумал спрятать на сто метров под землей эти бочки. Надо полагать, в них хранится не простая вода, а что-нибудь поувесистее да поценнее. Не приведи мне Бог увидеть еще раз в жизни ноктоверскую колокольню, если это не клад разбойников золотых полей!
     
     
     ГЛАВА XIII
     
     Результат пропажи подземной реки. - Наводнение. - Каучуковая лодка оказывается чрезвычайно полезным изобретением. - Изумление. - В пне каменного дерева. - Странствие Буало по заброшенному руднику. - Золото!.. - Заговор. - Заговорщики, не рассчитывавшие, что их могут услыхать. - Мистер Голлидей отчаянно обороняется. - Взрыв мины. - Человеческая текатомба. - Один под землей. - Появление скваттера-француза. - Захват похищенного груза. - Конфискация фуры.
     
     Восклицание Фрикэ, увидевшего, что кто-то заделал круглое отверстие, служившее протоком для ручья, произвело на всех сильное впечатление.
     Как ни много видели друзья во время удивительных приключений своей бурной жизни, их удивило это смелое и решительное похищение целой реки.
     При сложившихся обстоятельствах этот необъяснимый факт мог повлечь за собой весьма плачевные результаты. Стало очевидно, что враг не дремлет, а так как наши путешественники отлично знали, на что он способен, то не могли уже спокойно заснуть.
     Парижанин поспешно обошел мыс и тщательно осмотрел его противоположный склон, надеясь найти какую-нибудь трещину, какой-нибудь знак, чтобы хоть немного объяснить себе сущность необыкновенного явления, не прибегая к гипотезе, что тут не обошлось без человеческих рук.
     Тем временем Андрэ прикладывал ухо к утесу, выслушивал землю, стараясь уловить тот особый шум, которым сопровождается оседание почвы.
     Пьер, доктор и Князек тоже занялись тщательным, но совершенно безуспешным исследованием. Они ничего не добились, и загадка осталась неразгаданной.
     Что делать? На что решиться?
     Благоразумнее всего было уйти, но с минуты на минуту могли подойти негриты, возглавляемые Буало и скваттером-французом.
     Остаться на мысе? Но разве можно поручиться, что отведенный ручей не проложит под землей нового русла и не наделает бед?
     На туземцев рассчитывать бесполезно. От них нечего было ожидать сведений, поручить им разведку тоже не представлялось возможным. Бедняжки в ужасе жались к европейцам и умоляли воскресшего Нирро-Ба о помощи против злых богов, с которыми он встретился на пути из Виами.
     Два часа прошли в томительной неизвестности. Затем произошло то, чего все давно ожидали. Лишенная природного русла, вода потока начала пробиваться сквозь землю возле корней деревьев, росших кое-где по склону. Сначала она просачивалась в незначительных размерах, но затем наводнение стало увеличиваться, и вскоре земля пропиталась водой на большое расстояние вокруг. Наводнением смыло камни и понесло вниз, потом по воде поплыли целые острова зеленой травы, утес обнажился, и из его трещин стремительно хлынули во все стороны потоки чистой и холодной влаги.
     - Черт возьми! - вскричал Фрикэ. - Да это настоящее наводнение!
     - Действительно, - отвечал Андрэ. - Причины явления нам открыть не удалось, зато скорые последствия его уже сказываются. Надо принять меры.
     - Сдается мне, господин Андрэ, - сказал Пьер де Галь, прикладывая руку к своей белой фуражке, - что было бы не дурно подготовить нашу лодку к плаванию.
     - Вы совершенно правы, Пьер, хотя мы и не подвергаемся опасности утонуть, потому что место, где мы стоим, очень высоко.
     - Высоко-то оно высоко, господин Андрэ, но кто ее знает, эту проклятую воду? Береженого Бог бережет... Кто поручится, что через несколько часов она не зальет всю местность и не прервет нашу связь с долиной?
     - Это возможно... даже вполне вероятно... - согласился Андрэ, дивясь прозорливости старого матроса. - А все-таки, жалко мне отсюда уходить. Я уйду лишь тогда, когда больше нельзя будет оставаться. Прежде всего нужно объяснить дикарям, что здесь опасно, и пусть они лучше уйдут в камедный лес, который виднеется недалеко.
     - Они от нас не уйдут.
     - Нужно, чтобы ушли. В случае беды в лодку нам всем не сесть. Право, доктор, вы у них свой человек. Убедите их уйти, а лучше будет, если вы уведете их сами.
     - Ну уж нет, слуга покорный!.. - отрезал доктор. - Уж от вас-то я не уйду ни в коем случае. Будь что будет с моим новым семейством, а с вами я не расстанусь. Я и так уж натосковался без моего милого гамэна, поэтому теперь встречу опасность об руку с ним.
     - Спасибо вам, доктор, - перебил его Фрикэ, глубоко растроганный. - Нечего и говорить, что я вам тоже предан полностью. И душу свою, и тело я отдаю в ваше распоряжение; конечно, это немного, но уж не взыщите: чем богат, тем и рад.
     - Нет, это очень много!.. Это больше, чем клад разбойников золотых полей. Я богач.
     - Смиррно! - вскричал старый боцман. - Моя правда, оказывается. Вода прибывает, смотрите!.. Эй, Князек, голубчик, надувай скорей лодку... Живо!
     На склоне мыса появилась широкая трещина. Размытая почва осела, и вода, отыскав выход, вырвалась из-под земли шумным водопадом.
     Не помня себя от страха, негриты кинулись бежать с мыса, испуская пронзительные крики. Очень скоро они достигли безопасного места и начали подавать европейцам умоляющие знаки, чтобы те поскорее последовали их трусливому примеру и спасались из проклятого места.
     Князек немедленно приступил к исполнению приказа, отданного старым моряком. Он взял мехи для надувания лодки, и принялся торопливо их качать.
     Лодка быстро надулась. Бока ее закруглились, отвердели, и странный плавучий снаряд был готов. С помощью Пьера молодой африканец перенес его на небольшую площадку, которой уже достигала вода, устроил все как следует, и оба преспокойно уселись в лодку, дожидаясь, когда придет время тронуться в путь.
     Поток ревел все громче и громче, и вода постоянно прибывала. Утес начинал дрожать. Опасаясь внезапного разрушения, Андрэ решился, наконец, убраться с утеса подобру-поздорову. Деревья качались во все стороны и, уступая напору, беспомощно переворачивались корнями вверх, отдаваясь непобедимой силе потока. С громом и треском проносились мимо камни, обломанные ветви, кусты.
     Андрэ стоял, прислонившись к гигантскому стволу давно засохшего камедного дерева, возносившего чуть не до облаков свой тощий растительный скелет. Крепко упершись вековыми корнями в землю, лесной великан стоял как утес. Дуплистый, толстый ствол его мог бы дать приют двум десяткам человек, и, вероятно, он нередко служил лагерем для туземцев, укрывая их от дождя и бури.
     Андрэ уже открыл рот, чтобы скомандовать отплытие, как вдруг по всему телу его побежала дрожь. Он отскочил и взвел курок револьвера, направив дуло на широкое отверстие дупла.
     - Кто здесь? - крикнул он громовым голосом.
     Послышался глухой стон, потом нецензурное выражение.
     - Кто здесь? - повторил Андрэ тоном, не допускающим возражений.
     В дупле показалась человеческая фигура, освещенная солнцем и выделявшаяся на фоне дерева, как на черном экране.
     - Не стреляйте!.. Черт вас возьми!.. Я задыхаюсь, умираю, замерз до смерти. У меня рот забит землей, в ушах вода, в глазах тина...
     При звуках этого голоса у пятерых друзей по спине побежали мурашки.
     Только по голосу можно было узнать человека, вылезавшего из дупла. Он перепачкан кровью и тиной, волосы прилипли к лицу, грудь и руки покрыты кровавыми ссадинами, одежда изорвана в клочки.
     - Гром и молния! - воскликнул он, немного отдышавшись. - Как хорошо дышать свежим воздухом! Какое солнце славное, какое синее, ясное небо! Я давно такого не видел. Ведь подумайте только, я больше пятнадцати часов провел под землей, исполняя обязанности каторжника!.. Э, да здесь вода. Надо умыться. Что вы на меня так смотрите? Чем я вас так удивил? Вы, господа, кажется, перестали узнавать друзей.
     - Господин Буало! - вскричал Фрикэ. - Вы здесь!.. И в таком виде!..
     И он с раскрытыми объятиями бросился к новоприбывшему и порывисто прижал его к груди.
     - Ах, господин Буало, как я счастлив!.. Как я рад, что снова вижу вас и могу обнять!
     - Сколько угодно, дружок, я тоже рад прижать тебя к сердцу. Только предупреждаю: я грязен, как поросенок...
     - Буало! - вскричал Андрэ и доктор, не помня себя от изумления. - Откуда вы?
     - Сами видите: из дупла вот этого дерева, проблуждав под землей, и по железной дороге, и по дну ручья, и по крытым галереям, и черт еще знает где. Но это я расскажу вам потом. Здесь очень скверно. Нужно уходить и чем скорее, тем лучше. Здесь пока только наводнение, но может произойти, чего доброго, и взрыв, а это будет очень плохо. Не правда ли, вы согласны со мной? Вы ведь не хотите взлететь на воздух?
     - В лодку! - крикнул Андрэ.
     Лодка отплыла, и через десять минут подъехала к твердой земле, где устроили свой временный лагерь туземцы.
     Буало, как истый парижанин, привыкший к чистоте и комфорту, немедленно переоделся, взяв у Андрэ полный костюм, наскоро съел сухарь и выпил рюмку рому. Немного подкрепившись, он рассказал друзьям свои приключения.
     Он рассказал то, что уже известно читателю: приход в таверну ландлорда, пьянство свагменов, появление американца, похищение свагменов и принуждение их к работе, заделку пещеры, выходившей на озеро, открытие бочек, спрятанных под водой, и продолжал так:
     - Способ хранения был в высшей степени остроумен и заставлял предполагать, что в бочках заключается громадное богатство. Эта мысль пришла одному из моих подневольных товарищей. Он даже высказал ее вслух. - "Молчать! - цыкнул на него американец. - Вы знаете мои условия: пригоршня золота за работу и пуля в голову за болтовню". Этот гнусный человек говорил о выстрелах так, что способен был навести страх даже на храбреца. - "Возьмите каждый по бочонку, - продолжал он, - взвалите на спину и донесите по дну ручья до первой галереи направо. Там вы увидите стоящие на рельсах вагонетки. Положите на них бочонки, и тогда мы с вами рассчитаемся. Вперед! И, пожалуйста, без разговоров". Проклятые бочонки были тяжелы, страсть как тяжелы! В каждом было, наверное, по сотне килограммов, без преувеличения. Размером они были невелики, так что одно это давало возможность догадаться, что в них находится, - "Золото!.. Непременно золото!" - шептались люди, идя гуськом друг за дружкой и спотыкаясь чуть не на каждом шагу. Алчность разгорелась в них. Полагая, что легко будет справиться с двумя надсмотрщиками, не сводившими с них глаз, они задумали овладеть богатством, которое тащили на плечах. Обменявшись несколькими словами, сказанными чуть слышным шепотом, свагмены уговорились напасть на американца и ландлорда, как только бочонки будут уложены на вагонетки. План был принят всеми без возражений. Свагмены сами превратились в лесовиков. Я шел впереди всех, находясь в десяти метрах от американца, который нес перед нами факел. Негодяй принял эту предосторожность, опасаясь неожиданного нападения. Ирландец Овен сообщил план и мне, а я сделал вид, что соглашаюсь принять в нем участие. Но бедный Падди не рассчитал, что подземные галереи невероятно усиливают звук. Американец слышал все слово в слово и даже бровью не повел. Дойдя до места, он воткнул факел в стену, подозвал к себе ландлорда и с револьвером в руке стал спокойно наблюдать за нагрузкой, как будто ему не грозила никакая опасность. Когда все было закончено, он сделал ландлорду знак, чтобы тот сел в последний вагончик, ударом ноги вышиб упор, подложенный под колеса передней вагонетки, вскочил к своему товарищу, и поезд медленно двинулся по рельсовому пути, проложенному, очевидно, со значительным уклоном. Раздался яростный вопль. Свагмены бросились, как бешеные, за ускользавшей от них добычей. Блеснуло несколько выстрелов. Предвидя суматоху, я лег на землю и очень хорошо сделал, потому что в двадцати метрах от меня галерея вдруг осветилась ярким светом, точно вулкан во время извержения. Меня оглушил страшный гул взрыва, и кругом посыпались обломки. Затем настала тишина, и только вдали слышался заглушаемый расстоянием стук вагонеток, катившихся по рельсам. Уверяю вас, друзья мои, что в жизни я не испытывал такого ужасного чувства, как в эти минуты. Я думаю, что это было именно то, что называется страхом. Во всяком случае, я до сих пор не имел понятия об этом чувстве. По странной случайности воткнутый в стену факел чудом уцелел и еще светился. Я потихоньку направился к месту взрыва и пришел в длинную галерею. Американец, должно быть, взорвал ее с помощью мины, заложенной заранее. От прохода не осталось и следа. Свагмены были погребены под развалинами. Я был один, совершенно один, и без припасов; я умирал от голода и холода на расстоянии двухсот футов от поверхности земли. Нельзя было терять ни минуты. Я взял в руки факел и осмотрел груду обломков, чтобы удостовериться, не могу ли я помочь какому-нибудь несчастному, уцелевшему в катастрофе. Было тихо и мрачно, точно в могиле. Я вернулся назад и пришел к пещере, где был до взрыва.
     - По вашему мнению, господин Буало, - перебил рассказчика Фрикэ, - в этих бочонках было золото?
     - Я склонен так думать, учитывая тяжесть бочонков и те предосторожности, которые были приняты при их перевозке.
     - Но ведь сумма должна быть огромная.
     - Да, не маленькая. Примерно миллионов десять... Но я продолжаю. Около часа проблуждал я из галереи в галерею, отыскивая выход. Наконец я нашел шахту, которую заприметил еще в то время, когда вместе с свагменами работал над заделкой отверстия. При этой шахте имелась и бочка, находившаяся в хорошем состоянии. Вы, я думаю, были на приисках и видели, как там это устраивается. Я поспешил воспользоваться бочкой. Поднявшись наверх, я вдруг почувствовал над собой что-то крепкое, точно свод. "Господи! - подумал я. - Неужели мне суждено быть погребенному заживо?" Мой факел догорал. При потухающем свете его я разглядел, что сквозь слой земли проходят какие-то корни. Из груди у меня вырвался вздох облегчения. Я достиг верхних слоев земли, я был на пути к спасению. Как бешеный, принялся я рыть землю ножом. Земля оказалась рыхлая, комки ее отделялись легко и обильно падали вниз. Я заметил, что земля состояла наполовину из сгнивших листьев. Вскоре мне удалось проделать отверстие, достаточное для того, чтобы пролезть. Я протиснулся наверх и очутился в дупле того самого камедного дерева, в котором вы меня увидели.
     Только бесстрашный парижанин закончил свой рассказ, как вдали показался всадник, скакавший во весь опор прямо к лагерю.
     То был Даниель, француз-скваттер.
     - Как! Это вы, господин Буало? Откуда вас Бог несет? - воскликнул он. - А мы о вас как беспокоились!
     - Я пришел из рудника по другому ходу. Сведения, сообщенные вами, оказались абсолютно верны. Что новенького?
     - Очень много новенького. Мы арестовали фуру, запряженную десятью лошадьми.
     - Это почему?
     - Потому что фурой, нагруженной тридцатью бочонками странной формы, правил некто ландлорд, первый мошенник в околотке. Вместе с ландлордом ехали в фуре один субъект, которого я часто видел в компании разбойника Сэма Смита. Поэтому я не мог не остановить их и не полюбопытствовать, что они везут и откуда держат путь.
     
     
     ГЛАВА XIV
     
     Тщетное искушение. - Решительный отказ доктора от наследства после Нирро-Ба. - Фура. - Сын Красного Опоссума. - Появление Сэма Смита. - Бандит, конвоирующий честных людей. - Доводы делового человека. - Кайпун умер, да здравствует Жан Кербегель! - Фрикэ удостоверяется, что в бочонках находится золото. - Прибытие в Мельбурн. - Лесовик просит и получает свободу. - Мистер Голлидей не хочет говорить, и его сажают в тюрьму. - Визит к генерал-атторнею. - Страшное разочарование. - Все погибло! Добыча и тень. - Следы золотого песка. - Бегство.
     
     Известие о захвате фуры имело для французов громадное значение. У них появилась надежда на счастливый исход предприятия. Они думали так: если их предположение, что в громадной австралийской фуре перевозится золото, подтвердится, то главный бандит Боскарен не замедлит появиться лично, чтобы отбить свое сокровище. Начнется борьба, с засадами, с битвами. Тем лучше. Прекратится, по крайней мере, война с неуловимым призраком, предстанет враг, облеченный в плоть и кровь. Главный интерес сосредоточится на перехваченном кладе. Злодеи поневоле будут вынуждены действовать открыто, сбросив маску, которая столько лет обеспечивала им успех в делах, самое незначительное из которых заслуживало виселицы.
     Маленький отряд собрал свои пожитки и, не мешкая, тронулся в путь. Туземцы под предводительством Жана Кербегеля, который пока не выказывал ни малейшей охоты отказаться от прав и преимуществ, предоставляемых ему званием Кайпуна, пошли за французами.
     Доктор полушутя, полусердито посылал ко всем чертям австралийского Виами, свое неожиданное семейство, члены которого не давали ему ни минуты покоя.
     Вдовствующая мадам Нирро-Ба, превозмогая робость, то и дело лезла к нему, таская за собой многочисленное потомство. Бедняжка употребляла все средства понравиться, какие только в ходу у туземных красавиц. Она нацепила на себя всевозможные украшения и разрисовала свое лицо самыми яркими красками. Смешно и жалко было видеть, какие отчаянные взгляды кидала она своими подмалеванными глазами. Нос бедной вдовицы был выкрашен белой краской, а щеки синей. Мадам Нирро-Ба была так обольстительна, что только такой черствый привередник, как доктор Ламперриер, мог устоять против подобных прелестей и не растаять, как воск.
     Судя о вкусах доктора по своим соплеменникам, падким на всякого рода гастрономические наслаждения, черномазая Пенелопа, пользуясь малейшей оплошностью своего воображаемого супруга, время от времени пыталась всунуть ему в рот горсть искусно приготовленного опоссумьего жира, начиненного всевозможными душистыми травами.
     Но увы! Неблагодарный варвар был глух к нежным речам, отворачивался от блестящего наряда, а вкусных яств не хотел даже нюхать, не то что есть.
     И мадам Нирро-Ба испускала с горя такие отчаянные вопли, что белые какаду пугались и вспархивали, как очумелые. Отдав приготовленные для супруга лакомства своим чадам, она в отчаянии царапала себе лицо, так что кровь текла красными струйками по ее прелестной татуировке.
     - О женщины, женщины! - твердил доктор, не зная, что ему делать, а товарищи его так и покатывались со смеху.
     Наконец случай помог доктору избавиться от непрошенного ухаживания. Показалась фура, или по местному названию дрэй. В тяжелую повозку эту было запряжено десять сильных чистокровных лошадей той здоровой ломовой породы, которую до сих пор лелеют скваттеры.
     Вокруг фуры стояло два десятка туземцев, вооруженных штуцерами, одетых в широкие полотняные панталоны и шерстяные рубашки. Старшим над ними был молодой мулат с умным лицом и крепкими мускулами. Он подошел к Буало и пожал ему руку. Буало представил его своим друзьям, от которых мулат получил по крепкому и теплому рукопожатию.
     Они, к своему удивлению, узнали, что мулата зовут Дик Мэк-Найт и он сын знаменитого Джона Мэк-Найта, называвшегося прежде Красным Опоссумом и основавшего довольно цивилизованное негритское государство.
     Молодой Дик, которого мистер Рид называл скваттером, по первому зову явился на помощь европейцам и с удовольствием отправился в экспедицию с Даниэлем, к которому был искренно привязан.
     По-английски он говорил очень правильно, что чрезвычайно понравилось доктору. Почтенный медик сейчас же придумал, как воспользоваться услугами юноши для обуздания легковерной вдовицы, приставания которой становились просто невыносимыми.
     В этот день наших героев ожидал еще один сюрприз. Когда Фрикэ и Пьер де Галь подошли полюбоваться на мистера Голлидея, хмуро забившегося вглубь фуры, к ним подскакал всадник, осадил лошадь и ловко соскочил на землю, беспечно бросив поводья на шею взмыленному коню.
     - Ба! - вскричал парижанин. - Да это почтеннейший мистер Сэм Смит!
     - Он лично, к вашим услугам, мистер Фрикэ.
     - Душевно рад вашему счастливому возвращению, мистер Сэм Смит.
     - Сердечно восторгаюсь свиданием с вами, мистер Фрикэ.
     - Простите за нескромный вопрос, мистер Смит, но скажите, пожалуйста, какого черта вы изволите здесь быть?
     - Такого, что мне захотелось прогуляться по очаровательным берегам реки Лоддона до того пункта, где эта река поворачивает к Ингльвиду, первой железнодорожной станции. Там я рассчитываю сесть на первый поезд, проехать в Сандгерст, не останавливаясь доехать до Кэстльмэна, пересесть в Кайнтоне и благополучно прибыть в Мельбурн.
     - Вы в Мельбурн? Вы? Недавний царь лесовиков? И вы не боитесь, что мельбурнский климат окажется вредным для вашей светлости?
     - Оставьте напрасную тревогу, которая, впрочем, доказывает, что вы сохранили приятное воспоминание о нашей встрече с вами. Я больше не лесовик.
     - Изволили выйти в отставку?
     - Для того, чтобы получить прощение грехов.
     - Вот как! Позвольте узнать, чем вы надеетесь заслужить прощение?
     - Тем, что буду конвоировать эту фуру, которая под моим покровительством находится в полной безопасности, потому что лесовики при мне ее не тронут. Они по старой памяти повинуются малейшему моему знаку.
     - Вы можете не затруднять себя, мистер Смит, потому что труд конвоировать фуру принимаем на себя мы и джентльмены, которые в ней сидят.
     - Это ничего не значит. Мы можем ехать вместе. Так будет еще лучше, еще надежнее.
     - Вот что, мистер Сэм Смит, будем говорить серьезно. Вы спасли мне жизнь. Мне будет очень неприятно видеть вас вздернутым на виселицу. Уезжайте. Отправляйтесь на все четыре стороны и оставьте нас в покое.
     - Оставить вас в покое?
     - Да. Мы едем в Мельбурн, чтобы передать в руки правосудия отчаяннейшего злодея, совершившего различные преступления.
     - Но это нисколько не помешает мне проводить вас до Мельбурна.
     - С какой стати? Или вы тоже один из собственников груза, находящегося в фуре?
     - О да, я тут несколько заинтересован.
     - Тем хуже. Фура будет обыскана властями, которые, вероятно, пожелают узнать, откуда получен ее груз.
     - Так что же? Пускай. Я ничего против этого не имею, да и мой милый куманек Голлидей, вероятно, тоже со мной согласится.
     - А! Так вы кум тому негодяю, что прячется, как сова...
     - Голлидей ни от кого не прячется, - послышался из фуры хриплый голос, - он готов смотреть прямо в лицо всякому, кто этого пожелает.
     С этими словами американец, придерживаясь здоровой рукой за штаг фуры, соскочил на землю.
     - Вот и я, - продолжал он, глядя на европейцев с бесстыдством, и, нужно отдать ему справедливость, с бесстрашием. - Что вам от меня угодно?
     - Нам угодно связать вам руки и ноги и бросить вас в фуру, как вы бросили нас... помните?.. в трюм на "Лоа-Дзы", - отвечал Пьер де Галь. - А потом нам угодно передать вас палачу.
     На бледном лице пирата мелькнула улыбка-гримаса.
     - Вы меня не выдадите властям, и меня не повесят.
     - Это почему?
     - Потому что я вам нужен. Я знаю ваши планы и могу принести пользу, если вы будете умны. Я человек деловой. Мне нужны деньги и свобода. Давайте мне их, а себе берите остальное... то, за чем вы гонитесь. Поверьте, так будет лучше.
     - Хорошо. Но мы сначала подумаем, а до тех пор, пока мы не решим, что с вами делать, вы будете находиться под неослабным надзором. Если же вы попытаетесь убежать, пеняйте на себя.
     - Не беспокойтесь, от фуры не уйду.
     - Надеемся, что нет. Ну, а вы, мистер Смит, все еще намерены нас провожать?
     - Разумеется, намерен. Лихих людей много в этих местах, а со мной безопасно.
     - Очень жаль, потому что мне ужасно не хочется отбирать у вас оружие, сажать вас в фуру вместе с господином Голлидеем и приставлять к вам почетный караул. Как хотите, а мы не можем вам полностью доверять. Что, если вам вздумается навести на нас целый эскадрон лесовиков? Ведь вы совсем недавно встали на верный путь.
     - Делайте, что вам угодно, мистер Фрикэ, хотя ваши подозрения совершенно несправедливы. Я человек честный, мистер Фрикэ.
     
     
     Фура двинулась в путь под надежным конвоем негритов Дика Мэн-Найта. Даниэль вернулся на свою станцию, провожаемый благословениями новых друзей. Буало, отыскав в свидании с приятелями новую пищу для своего неисправимого космополизма, отправился провожать экспедиционный отряд.
     Направление взяли на юго-восток и скоро прибыли к тому месту, где Муррей принимает в себя приток Лоддон, а затем двинулись дальше вверх по течению этой последней реки. Отсюда пришли в округ Бендино, одно имя которого "звучит золотом", по выражению колонистов Австралии.
     Оставалось пройти расстояние градуса в два, на что требовалось шесть дней. По мере приближения дикарей к цивилизованным местностям, их беспокойство возрастало. Я имею в виду негритов, приютивших Кайпуна, а не тех, что пришли с Диком Мэн-Найтом.
     Соседство белых пагубно не только для туземных растений, но и для туземной расы, которая быстро вымирает.
     Наступал час разлуки. Уже вдали показался густой черный дым, стлавшийся над сандгерстским прииском, над поредевшими окрестными араукариями и магнолиями, уже начавшими подсыхать.
     Борьба шла в сердце Кайпуна, ставшего опять Жаном Кербегелем. Он не знал, что ему делать. Ему жаль было расстаться с полянами, по которым он так свободно и весело гонялся за казуарами и кенгуру. С другой стороны, в нем зарождалось нежное чувство к отыскавшемуся дяде и новым друзьям. Европейцы убеждали Жана Кербегеля вернуться в Европу и занять свое скромное место на родине, но в качестве Кайпуна он никак не мог решиться бросить великодушных дикарей, которые так радушно приняли его к себе, когда он умирал с голода, и делились с ним последним куском.
     Наконец Дику Мэн-Найту удалось убедить его. Молодой мулат на своем гортанном наречии привел одичалому европейцу такие веские доводы, что тот решился, наконец, сделать выбор.
     Бледный, со слезами на глазах, бросил Жан последний взгляд на туземцев, расставил руки, как будто желая прижать к сердцу всех своих черных братьев, потом схватил бумеранг, разломил его надвое, бросил обломки на землю и воскликнул надорванным голосом:
     - Здесь умер Кайпун!..
     Спустя час после этого фура подъехала к сандгерстскому вокзалу. Грузчики при помощи лебедки поставили ее на открытую платформу, вся компания уселась внутри фуры, и поезд покатил в Мельбурн.
     Обнаружив при первой встрече с врагами удивительную разговорчивость, американец все остальное время не раскрывал рта. Он охотно позволил доктору лечить рану, которую сам же доктор ему нанес, но не сказал больше ни одного слова по поводу сделки, которую предложил французам.
     Последних очень тревожило это не то притворное, не то искреннее равнодушие. Они дивились тому странному обстоятельству, что ни Боскарен, ни его клевреты не делали попытки отбить свое сокровище. У них даже начало зарождаться сомнение, не напали ли они на ложный след, не сыграли ли с ними самую непозволительную комедию. Появилось даже подозрение, что в бочках находится вовсе не то, что они думали.
     Вскоре, однако, сомнения рассеялись. Фрикэ просверлил в каждом бочонке по отверстию, и из них посыпался золотой песок. Но что же, в таком случае, значила эта безмятежная самоуверенность янки, который терял все, чем так дорожил и он, и вся клика? Чем объяснялось его спокойствие, ведь в будущем ему надлежало быть переданным в руки правосудия?
     Андрэ, доктор, Пьер де Галь, Фрикэ и даже Князек - все внимательно следили за пленниками, подстерегая малейшее их движение, малейшую попытку наладить связи с внешним миром. Но это ни к чему не привело. Ни пират, ни ландлорд, ни Сэм Смит не сделали ни одной подозрительной попытки. До самого приезда в Мельбурн они сохраняли полнейшую невозмутимость, ни разу себя не выдав.
     Когда поезд стал подходить к огромному вокзалу, о каких в Европе не имеют даже понятия, лесовик прервал молчание и заговорил, обращаясь преимущественно к Фрикэ:
     - Надеюсь, господа, что я не был надоедливым спутником и мое присутствие в фуре до некоторой степени содействовало благополучному окончанию вашего путешествия. Согласитесь, что мне ничего бы не стоило натравить на вас сотню молодцов, что кончилось бы для вас очень плохо.
     - Да и для них также, мистер Сэм Смит.
     - Пожалуй. Во всяком случае, я поехал с вами совершенно добровольно, потому что вы вспомнили услугу, которую я вам оказал, избавив от диггеров вместе с мистером Кербегелем.
     - Я уже сказал, что вы свободны.
     - Очень приятно. Теперь вам нечего бояться лесовиков. Теперь вы находитесь в цивилизованной стране, в благоустроенном городе с тремястами тысячами жителей. Надеюсь, вы позволите мне удалиться?
     Друзья переглянулись между собой. Господин Андрэ встал и сказал:
     - Вы спасли жизнь моему названому брату. Вы свободны, уходите. Теперь мы квиты.
     - Спасибо вам, джентльмены. Я иного и не ожидал.
     Он исчез в момент остановки поезда, соскочив на ходу и обменявшись странным взглядом с мистером Голлидеем, который улыбнулся сатанинской улыбкой.
     - Теперь поговорим с вами, мистер Голлидей, - продолжал Андрэ. - Вы нас поманили ложной надеждой, хотя нам и очень не нравилось вступать в сделку с таким негодяем, как вы. Вы дали нам понять, что не прочь выдать своих товарищей. Допустим, что мы согласны, почему же нет? Ведь пользуются на войне даже самые знаменитые генералы шпионами-перебежчиками. Цель иногда действительно оправдывает средства. Что вы на это скажете?
     - Ничего.
     - Хорошо. Через два часа вы будете в тюрьме, а ваши бочки будут взяты под секвестр*.
     ______________
     * Секвестр - запрещение или ограничение, налагаемое государственной властью на пользование имуществом. - Прим. ред.
     
     - Сделайте одолжение.
     Андрэ прямо с вокзала отправился к прокурору или, как это называется по-английски, к генерал-атторнею, и имел с ним продолжительный разговор. Внимательно выслушав подробный рассказ о таинственном деле европейцев, о преступлениях бандитов моря и суши, о борьбе с ними друзей Андрэ, атторней печально покачал головой.
     - Я боюсь, сэр, - сказал он господину Андрэ, - что, несмотря на все ваши старания, несмотря на вашу бдительность, вас в конце концов все-таки обманули и провели. Относительно американца я могу сказать только то, что мы сразу же предадим его суду. Но вы и сами, я думаю, понимаете, что казнь негодяя не возвратит вам украденную девушку. И еще: вы вполне уверены, что в этих таинственных бочках, извлеченных со дна озера Тиррель, заключается золото? Уверены, вы говорите? Хорошо. Во всяком случае, вы можете рассчитывать на мое содействие. Если бы даже эти негодяи не были виноваты перед английским правительством, если бы они не топили английские корабли, я все-таки стал бы помогать вам во имя правосудия, во имя солидарности честных людей всех наций. Знайте, сэр, что во всякое время дня и ночи я буду готов принять вас по вашему делу и выслушать всякое сообщение.
     Долголетний опыт не обманул старика-атторнея. Секвестрованные, опечатанные казенной печатью бочки содержали в себе... ни что иное, как свинец. Но дело в том, что у бочек было двойное дно, куда хитрые разбойники насыпали золотой песок, чем и ввели в заблуждение Фрикэ, который пробуравил бочки.
     Когда этот печальный факт был официально констатирован, наши друзья повесили носы; их надежда на успех почти угасла. Новый случай еще больше показал размеры их неудачи.
     На другой день после разговора Андрэ с атторнеем Фрикэ ходил по пристани унылый и грустный, стараясь развеяться среди толкотни.
     Он встретил одного из бывших товарищей по несчастью, которого знал во времена, когда, умирая от голода, таскал тяжести на пристани. Этот человек задумчиво смотрел на землю, покрытую угольной пылью.
     - Это вы, Билл? На что это вы засмотрелись?
     - Взгляните сами, - отвечал англичанин, крепко пожав Фрикэ руку.
     - Ба!.. Угольная пыль, а по ней точно след золотого песка.
     - Совершенно верно. Если во всех тридцати бочонках, которые я сейчас погрузил на этот симпатичный пароходик, заключается такой уголь, то я готов взяться за его промывку. За два часа я заработал бы себе на хороший стакан виски.
     - Тридцать бочонков!.. Вы их грузили... на этот пароходик... Тридцать бочек с золотом!.. Гром и молния!.. Теперь я понимаю!..
     С этими словами он, как сумасшедший, кинулся прочь от изумленного носильщика, прыгнул в кэб, приехал в гостиницу и, как ураган, ворвался в комнату, где сидели его друзья.
     - Нас ограбили... ограбили, как на большой дороге... Мы гонялись за тенью... Покуда Сэм Смит, ландлорд и американцы вели нас по ложному следу, рискуя жизнью, лишь бы убедить нас в том, что они действительно везут клад лесовиков, настоящий клад везли другой дорогой. Нас провели, жестоко провели!
     - Черт возьми! - воскликнул Буало. - Это ясно, как Божий день. Негодяи поехали, вероятно, берегом реки Авока, а потом добрались в Мельбурн по железной дороге из Сент-Арно через Мериборо и Балларат. Они приехали позже нас часов на двенадцать, но это им нисколько не повредило. Теперь нам нужно начинать все сначала, потому что проклятый корабль уже вышел в море. Ну что же, делать нечего, начнем сначала. Во всяком случае, у нас остается американец. Быть может, нам удастся что-нибудь вытянуть из него, а если нет, то он поплатится за всех.
     В эту минуту в комнату вошел коридорный гостиницы и подал городскую телеграмму на имя господина Андрэ Делькура.
     В телеграмме стояло несколько кратких зловещих фраз:
     
     "Голлидей среди белого дня убежал из тюрьмы вместе со своим сторожем. Приходите, поговорим. Генерал-атторней".
     
     
     ГЛАВА XV
     
     Похороны "Конкордии". - Опять мистер Голлидей. - Андрэ говорит о золоте и веревке. - Война на пушках и стерлингах. - Английский панцирный крейсер "Цербер". - Генерал-атторней полагает, что негодяя можно купить за деньги. - Перед коралловым рифом. - Экспедиция Фрикэ и Князька. - Опять корабль-хищник. - Водо-воздушная цепь инженера Тоделли. - Подводный грот. - Бланш!.. - Куда бежать? - Плен Князька. - Расплата за все.
     
     Почти одновременно раздались два пушечных выстрела. Две длинные огненные струи пронзили дымное облако, разлетевшееся густыми клочьями, и в воздухе просвистели два ядра. Пьер де Галь с видом знатока проверил прицел двух пушек и одобрительно кивнул головой вслед полетевшим снарядам.
     Вдали, на ряби Торресова пролива, виднелся темный борт и стройные мачты красивого кораблика, служащего мишенью для этих выстрелов.
     - Бедная "Конкордия"! - сказал старый боцман, обращаясь к Андрэ, смотревшему на море в бинокль. - Для того ли спасли мы ее от пиратов Борнео, чтобы теперь разгромить своими пушками!
     - Что делать, корабли имеют свою судьбу. "Конкордия" пошла по дурной дороге. Хоть это и не ее вина, но мы все-таки не можем признать за нею смягчающих обстоятельств.
     - А все-таки мне, старому моряку, очень грустно видеть, как погибает хороший корабль.
     - Оно так, но знаете пословицу: клин клином вышибают?
     - Да, делать нечего. И, на беду, эти англичане такие ловкие артиллеристы!
     Раздались в унисон два новых выстрела.
     - Раз!.. прямо в борт, - воскликнул Фрикэ, которому Андрэ передал бинокль. - Действительно, бедный кораблик! Какая большая дыра. Ай! Бедняга яхта!.. На ней образовалась течь, она тонет... Ах! Вот тебе и раз!
     - Что такое?
     - Ничего. Затонула. Пропала. Разбита в щепки.
     Послышался глухой треск; по воде поплыли обломки...
     Убийство сэра Гарри Паркера, прежнего хозяина "Конкордии", и кража яхты вызвали бурю негодования среди колонистов и побудили правительство начать преследование бандитов. Бесчестная клевета, возведенная пиратами на пятерых друзей, не имела ни малейшего успеха, тем более, что мятеж в Борнео, убийство магараджи и бегство Боскарена обратили на себя внимание европейских резидентов, заставив их поглубже исследовать гнусную деятельность преступного общества.
     Губернатор Виктории, извещенный об этих преступлениях, не подозревал, однако, что пять героев находятся на подведомственной ему территории. Сообщение, сделанное Андрэ Делькуром генерал-атторнею, и дальнейшие события, относящиеся к тому же делу, вынудили губернатора принять энергичные меры.
     За двадцать четыре часа снарядили башенный корвет "Цербер". Это был великолепно оснащенный и вооруженный корабль водоизмещением две тысячи тонн при четырех пушках большого калибра и сотне членов экипажа. С таким кораблем можно было смело начать военные действия против коралловой крепости.
     Наши друзья заканчивали в гостинице последние приготовления к отъезду, как вдруг к ним в комнату вошел торжествующий Буало, подталкивая хмурого человека с искаженным от ярости лицом.
     - Господа и милые друзья мои! - сказал Буало звучным голосом. - Я веду к вам пленника, которому вы, надо полагать, будете очень рады.
     - Неужели? - вскричал Фрикэ с шутливым восторгом. - Неужели это вы, достопочтеннейший мистер Голлидей? Откуда вас черт несет?
     Янки в ответ только заскрежетал зубами.
     - Очень просто, - отвечал за него Буало. - Вы знаете, что когда этот господин убежал из тюрьмы, то для его поимки поставили на ноги всю здешнюю сыскную полицию.
     Он не мог ни уйти из города, ни сесть на корабль, иначе его сейчас же схватили бы. Он спрятался в одном частном доме и никуда не показывался, но потом, наскучив затворничеством, проявил непростительную неосторожность и вышел на улицу. Как на грех, я проходил по этой улице, и бедный мистер Голлидей столкнулся со мной нос к носу. Я, разумеется, сделал то, что следовало на моем месте. "Мистер Голлидей, - сказал я, - извольте молчать, а то я всажу вам пулю в живот. Пожалуйте за мной. Смею вас уверить, что вам, быть может, удастся спасти свою шкуру. Только, пожалуйста, не пробуйте бежать, уговор дороже денег". Почтенный мистер Голлидей оказался умником, и вот мы здесь. Я уверен, что намерения у него самые мирные.
     Андрэ не медля отправился к генерал-атторнею, чтоб уведомить его об этой важной поимке. В любой другой стране подобного бандита, не теряя ни минуты, отдали бы под суд. Но австралийский прокурор очень хорошо знал, с какой целью снаряжен в путь броненосный корвет "Цербер". Как настоящий практичный англичанин, он понимал, что войну ведут не только пушками, но и червонцами. Поэтому он отвечал Андрэ так:
     - Очень хорошо, сэр. У вас легкая рука. Нет разбойника, которого нельзя было бы подкупить деньгами. За хорошую сумму ваш бандит выдаст всех сообщников, сами увидите. Этим мы сократим и расходы, и время, и народу меньше погибнет. Надо взять бандита под надежный караул и отвести на борт "Цербера". Капитану мы поручим позаботиться, чтобы он не ушел, пока корвет стоит в гавани.
     Несколько часов спустя корвет вышел в море и на всех парах полетел в Торресов пролив. Он приплыл к аттолу как раз в то время, когда бандиты высаживались с "Конкордии", которая немного опередила гнавшийся за ней корабль. Капитан "Цербера" немедленно подал пиратскому судну сигнал сдаться, предупреждая, что в случае отказа яхта будет потоплена.
     С "Конкордии" не дали никакого ответа. Тогда заговорили вульвические пушки. Дело было сделано за десять минут. Оставалось закончить самую трудную и опасную часть дела - проникнуть в аттол и выкурить оттуда разбойников. Но для этого нужно было сначала проверить, насколько верны сообщения американца. Если Боскарен скрылся в пещере, то необходимо было взять его живым, потому что, вероятно, только он один знал, где спрятана Бланш.
     Фрикэ и Князек превосходно помнили все углы и закоулки подводного жилища и предложили командиру "Цербера" произвести рекогносцировку*. Капитан, уже слышавший об их подвигах, охотно дал свое согласие, вверившись их опытности и ловкости. Решили, что они поедут в ялике ночью с двумя матросами.
     ______________
     * Рекогносцировка - разведка в районе предстоящих военных действий. - Прим. ред.
     
     Американец начертил план аттола и обозначил места, где были заложены торпеды. Фрикэ вместе с матросами тщательно изучил этот план, и в десять часов вечера они отправились, ориентируясь по светившейся на небе звезде, которая находилась как раз над входом в лагуну. Указания Голлидея были настолько верны и подробны, что Фрикэ сразу отыскал коралловый свод, прикрытый водой. Но он не сунулся в него очертя голову, а велел лодке остановиться, осторожно взобрался на выступ утеса и ползком направился по кольцу аттола под тенью кокосовых пальм, кивавших своими перистыми верхушками.
     Аттол казался пустым. Глубокую тишину ночи нарушали только огромные крабы, чистившие крепкими клешнями кокосовые орехи. Парижанин подвинулся еще на несколько шагов вперед, окидывая внимательным взглядом внутреннюю лагуну, освещенную каким-то странным фосфорическим светом.
     Нервы у нашего парижанина были крепкие, но и его на минуту приковало к месту зрелище, которое он увидал сквозь прозрачную воду лагуны.
     Он сказал себе:
     - Вот тебе раз! Я чуть-чуть не угодил в самый вертеп негодяев. Но то, что они делают, меня чрезвычайно интересует. Пойду и попрошу капитана дать мне такой же костюм, какой надет на этих господах. Тогда можно будет замешаться среди них так, что никто не заметит, и узнать со всеми подробностями, что и как.
     Фрикэ поспешно вернулся на "Цербер" и предложил командиру такое, что тот был крайне удивлен, несмотря на английскую выдержку.
     Весь штаб собрался на военный совет, куда пригласили также Фрикэ, Андрэ и доктора Ламперриера. После непродолжительного обсуждения единогласно приняли план, предложенный Фрикэ, и сразу же решили, что парижанин и Князек опять поедут в аттол, дождавшись времени между приливом и отливом.
     Около полуночи от корабля отъехала шлюпка с четырьмя гребцами, таща за собой под водой огромный металлический цилиндр.
     Но где же были парижанин и его "мальчуган", громадный чернокожий гигант? Их не было в шлюпке. В момент спуска ее на воду Андрэ, доктор, Пьер и Буало с волнением крепко пожали им руки. Через полчаса из люка кладовой вышли две чудовищно-неуклюжие фигуры с огромными сферическими головами, в которые вместо глаз вставлены были круглые стекла в медных ободках, ярко блестевшие в темноте. Шлюпка, медленно проезжавшая вдоль броненосного борта, остановилась, две фантастические фигуры сели в нее и крикнули гребцам "Вперед!" То были Фрикэ и Князек, надевшие на себя пробковые костюмы Рукайроля, усовершенствованные инженером Ватсоном. Молодым людям дали опасное поручение положить в подводный грот под лагуной огромную торпеду, которая должна была разнести весь аттол, обратить его в прах. По возвращении молодых людей на корвет начиненную динамитом торпеду предполагалось взорвать. Для этого торпеду снабдили длинным проводником, который сматывался с особой бобины. Проволока проводника была покрыта изолирующим составом.
     Проследим действия Фрикэ с той минуты, как матросы остановили лодку у входа в пещеру.
     Парижанин и негр тихо вышли из лодки, нырнули в воду, поймали торпеду и стали подталкивать ее в залитый водой проход, ведущий в пещеру. Они осторожно шли вперед, и зрелище, поразившее Фрикэ в первый его приезд в аттол, развернулось перед ними во всем блеске. По двойному дну аттола передвигались люди в пробковых костюмах и деятельно работали над чем-то при свете огромного яркого фонаря. Чтобы этот свет не слишком проникал через воду на поверхность, фонарь закрыли сверху большими экранами, которые направляли свет исключительно вниз, на дно аттола, где виднелась какая-то странная, бесформенная масса.
     Понемногу перед Фрикэ яснее выступили очертания этой массы. Он разглядел изящные линии красивого корабля, лежавшего на дне лагуны. Вокруг этого корабля и хлопотали люди в пробковых костюмах. Это был, несомненно, "Хищник", затопленный в лагуне капитаном де Вальпре, когда храбрая команда "Молнии" проникла в аттол. Ужасный корабль, казалось, нисколько не пострадал от нахождения в воде, до того прочно и старательно были сделаны все его части. Так как он лежал на самой середине дна, на глубине около тридцати саженей, то работа кораллов его не коснулась: как известно, эти зоофиты не могут жить на такой глубине.
     Парижанин сейчас же понял намерение бандитов. "Морской Властитель" погиб под выстрелами английских орудий, и у разбойников не осталось средств ни для нападения, ни для обороны. Они видели, что находятся в руках у преследующего их корвета. Тогда они решили испробовать последнее средство спасения - поднять, если можно, со дна останки верно служившего им некогда "Хищника". Мысль была очень верная. Если б замысел удался, то положение их было бы не такое отчаянное.
     Способ, примененный ими для поднятия затопленного корабля, обещал несомненный успех. Фрикэ разглядел аппарат, который они пустили в дело, - аппарат замечательно простой и практичный. То была так называемая водо-воздушная цепь инженера Тоделли, блестящего итальянского офицера, гениальности которого наука обязана многочисленными полезными открытиями в области инженерного искусства.
     Вообразите себе несколько труб из непромокаемого полотна пятидесяти метров длины и шестидесяти сантиметров в поперечнике. Каждая труба снабжена на концах бронзовыми трубками, которые могут завинчиваться с помощью особой гайки или привинчиваться одна к другой так, что все трубы вместе могут составить цепь какой угодно длины.
     Длина всего аппарата может доходить до тысячи и даже до двух тысяч метров, смотря по весу и размерам тела, которое хотят поднять. Цепь внутри абсолютно пустая. Ее прикрепляют одним концом к самому грузному месту вылавливаемой массы и обматывают несколько раз. Плотно и крепко обвив цепью кузов затопленного корабля, наполняют полотняные трубы воздухом из насоса. Цепь надувается и превращается в плавательный пузырь.
     Вес затопленного корабля сразу становится меньше веса вытесняемой им воды.
     Бандиты работали дружно и толково, работа быстро подвигалась вперед. Фрикэ, знавший все, что касалось "Хищника", припомнил, что на нем в момент затопления имелось множество герметических ящиков из железного толя, в которых содержался сгущенный водород. Как известно, сжатому газу свойственно моментально принимать прежний объем, как только он придет в соприкосновение с воздухом. На "Хищнике" бандиты постоянно употребляли сгущенный водород для того, чтобы получить высокое давление для своей машины. Стоило только соединить машину с помощью насоса с одним из ящиков - и получалась готовая двигательная сила, избавлявшая корабль от необходимости загромождать свой трюм запасами каменного угля.
     Фрике увидел, что люди в пробковых костюмах привинчивают конец трубы к одному из ящиков с газом. Сжатый газ устремился в цепь и начал быстро надувать ее без всякого насоса, действовать которым и долго, и трудно.
     Борт уже начинал слегка приподниматься. К своему ужасу парижанин понял, что скоро вес корабля станет меньше веса вытесняемой им жидкости, и он всплывет. Мурашки забегали у него по спине при мысли, что подводный корабль начнет действовать, выйдет из лагуны и пробьет своим стальным носом бок "Цербера", не способного защититься от подобного нападения. Он сделал Князьку знак. Тот понял. Объединенными усилиями они втащили торпеду в темное углубление у берега и крепко привязали ее к выступу скалы, убедившись, что проводник не порвался.
     Два друга находились в это время у входа в наклонную галерею, в конце которой было когда-то жилище капитана Флаксхана. Вода, заливавшая галлерею, не доходила на два метра до крепкой тековой двери, о которую некогда сломался топор Андрэ. У парижанина мелькнула счастливая мысль:
     "Если Боскарена нет среди людей, хлопочущих около корабля, то он, наверное, за этой дверью. Нужно туда проникнуть во что бы то ни стало".
     Фрикэ тихо выбрался из воды и, убедившись, что кинжал находится при нем, с трудом направился вперед, едва переступая ногами, к которым были привязаны свинцовые подошвы.
     Он дошел до двери и постучал. Дверь отворилась, и молодой человек оцепенел, разглядев Бланш, свою названую сестру.
     Увидав пробковое чудовище, молодая девушка закричала и отшатнулась. Фрикэ не слыхал ее крика из-за наголовника. Молодая девушка дрожащими руками стала затворять дверь, но Фрикэ поспешно подставил ногу и помешал двери захлопнуться. Ему хотелось крикнуть:
     - Бланш!.. Это я!.. Фрикэ!.. Мы хотим тебя спасти!..
     У него не было сил. Его точно давил какой-то кошмар. Он не мог пошевелиться, сознавая, однако, всю опасность положения.
     К счастью, он пересилил этот необъяснимый приступ беспомощности, сильно толкнув ногой дверь, написал на ней острием своего кинжала: "Фрикэ". Потом, схватив до смерти перепуганную девушку за руку, он подвел ее к двери и указал на надпись.
     Бланш прочла, поняла и, слабо вскрикнув, упала без чувств.
     Фрикэ подхватил ее на руки. В это время на сцене появилось третье лицо, тоже в пробковой фуфайке. Этот человек вышел из-за портьеры, прикрывавшей дверь в соседнюю комнату. Увидав Фрикэ, он направился к нему, стараясь разглядеть лицо через стекла наголовника. Вдруг взгляд его остановился на слове, написанном на дверях.
     Он разом понял все и, вынув кинжал, бросился на парижанина.
     Застигнутый врасплох, Фрикэ, державший на руках молодую девушку, не смог подготовиться к обороне. Еще секунда - и все было бы кончено.
     Но Князек заметил движение бандита. Он схватил его за руку, повалил на землю и наступил на грудь своим тяжелым башмаком.
     Вся сцена, считая с того момента, когда молодая американка отворила дверь, продолжалась не более трех минут. Надо было бежать, не теряя времени, потому что бандиты с минуты на минуту могли поднять со дна свой корабль. Но как бежать? Вход в пещеру залит водой. До отлива было еще долго. Как пронести молодую девушку под водой?
     Выбора не оставалось, нужно было уходить.
     Фрикэ решился прибегнуть к отчаянному средству: пройти под водой, неся на руках молодую девушку, которая все равно не дышала, потому что была в обмороке.
     Вдруг у него мелькнуло опасение:
     - А что, если она от этого умрет?
     И две слезы выкатились у него из глаз.
     - Что, если она умрет от этого?.. Ну, что ж, тогда я всажу себе в сердце этот кинжал.
     Он сделал Князьку знак и, подняв молодую девушку как можно выше, бесстрашно устремился в узкую галерею, вдоль стен которой плескалась вода. Князек, поглядев на человека, лежавшего на дне пещеры, подумал, что не мешает взять его в плен, и понес с собой, как тюк. В ту минуту, когда Фрикэ и Князек вступили в лагуну и собрались уже не идти, а плыть, при свете электрической подводной лампы они увидали какую-то массу, медленно поднимавшуюся со дна. Свет в это время погас, но парижанин успел разглядеть, что эта масса - не что иное, как борт "Хищника", опутанный водо-воздушной цепью, наполненной водородом.
     Вынуть кинжал и, проплыв мимо кузова, прорезать в нескольких местах непромокаемое полотно цепи было для молодого человека делом одной минуты. Газ, вытесняемый водой, с шипением устремился в разрезы, и цепь из-за неравномерного давления лопнула по всей длине.
     Лишенный поддержки корабль снова опустился на дно, замутив воду, а Фрикэ под шумок уплыл дальше.
     По счастливой случайности он задел рукой за проволоку проводника, соединявшего торпеду со шлюпкой. Он крепко схватился за проводник, а матросы на шлюпке потащили проволоку к себе.
     Молодой человек был в ужасном положении. Кузовом "Хищника" задело и попортило воздушный резервуар его пробкового костюма. Он задыхался. Матросы принялись усиленно грести к "Церберу". Бланш начинала приходить в сознание, а Князек старался отвинтить наголовник, под которым задыхался его несчастный друг.
     Но вот подъехали к "Церберу". На корвете уже не чаяли их возвращения. Героев встретили громкими приветствиями. Доктор немедленно стал хлопотать около Бланш и полумертвого Фрикэ, а Князек тем временем стащил пробковый костюм со своего пленника.
     О судьба! Пленник оказался Венсаном Боскареном! Он медленно открыл глаза. Лицо его исказилось от бессильной злобы, когда он увидел Бланш среди друзей, а себя в плену на английском корабле.
     Он знаком показал, что хочет говорить, и попросил унтер-офицера помочь ему сесть. Когда унтер-офицер приподнял его под мышки, Боскарен выхватил у себя из-за пояса револьвер и выстрелил в молодую девушку, закричав яростным голосом:
     - Говорил я: или мне, или могиле!..
     Это было так неожиданно, что никто из присутствующих не успел помешать гнусной попытке злодея.
     За выстрелом послышался крик агонии, но кричала не мисс Бланш. Чье-то тело тяжело рухнуло на палубу. Пуля убийцы не попала в цель. Она впилась в грудь мистера Голлидея, который неосторожно сунулся узнать, каков результат его измены.
     Матросы бросились к убийце, чтобы отнять у него револьвер. Понимая, что его ждет, бандит выстрелил себе в висок.
     В это же время послышался странный грохот. Вдали поднялся громадный столб воды, освещенный бледноватым светом. Вокруг корвета заходили волны, с плеском ударяясь о борт. Командир "Цербера" приказал взорвать торпеду, положенную в подводном гроте. Аттол взлетел на воздух. Динамит снес с лица земли неприступное гнездо бандитов моря.
     Андрэ взял Бланш за руку и вложил ее маленькую ручку в сильную руку парижанина, говоря:
     - Будьте счастливы, милые дети!.. Борьба окончена. Враги уничтожены... Будьте счастливы, мои дорогие!
     Молодые люди молчали. Они не в силах были говорить...
     В это время на небе взошло бледное созвездие Южного Креста. Взволнованные неожиданно выпавшим на их долю счастьем, Бланш и Фрикэ долго сидели молча, следя, как это чудное сочетание звезд разгоралось яркими цветами.
     - Дорогая Бланш! - воскликнул Фрикэ. - Помнишь такой же чудный вечер в Нанси, года четыре тому назад? Мы с тобой подозвали цыганку и гадали о своем счастье. "Ваше счастье совершится, - сказала она, - но не здесь, а на чужбине, под далекой звездой". Вот она, эта далекая звезда, она над нашей головой, дорогая Бланш, посмотри, как она ярко светит!..
     И молодой человек упал на колени, устремив глаза, полные слез, на блестящее созвездие Южного Креста.