Юрий Яковлевич ЯКОВЛЕВ
     
     
     ПОГОНЩИК СЛОНА
     
     ПОВЕСТЬ
     
     
     Мы редко бываем в цирке. Зато когда уже переступим цирковой порог, то как бы переносимся на веселую планету, где забываются земные заботы, горести и начинается удивительная жизнь. В цирке легко оживают забытые ощущения детства: начинаешь верить во все бутафорские чудеса, переживаешь за жонглера - только бы он не уронил тарелку! - и ни на минуту не сомневаешься, что звери знают язык людей и не разговаривают только потому, что от природы молчаливы.
     Раньше говорили - бродячий цирк. Теперь нашли новое слово - цирковой конвейер. Этот конвейер проходит через всю страну, движется из города в город. Вечные переезды. Только устроишься, обживешься, привяжешься к людям, и снова - прощай!
     Цирк всегда бродячий, как его ни называй. Вагоны, самолеты, машины - те же цирковые фургоны. Потомкам шутов и гладиаторов снятся старые сны...
     В цирк и не следует ходить часто. Чтобы он не потускнел, не стал обыденным, всегда оставался прыжком на веселую планету. И чтобы хоть изредка чувствовать, много ли крупиц детства удалось сохранить в сердце.
     
     
     1
     
     В небольшом двухэтажном городке шло цирковое представление. Медные трубы исполняли веселый марш-галоп, трескучий горох барабанов рассыпался в стороны. Смех заглушал раскаты хлопков. От раскаленных юпитеров тянуло печным жаром.
     Велосипед встал на дыбы, и клоун помчался на одном колесе. А потом сверкающие никелем части полетели в разные стороны, и велосипеда не стало. Остались колесо и человек, оседлавший его. Колесо мчалось, подпрыгивало, останавливалось. Оно хотело сбросить навязчивого седока, а он смеялся над колесом.
     И зрители смеялись. Они не замечали жары, примирились с духотой. Не чувствовали локтей своих соседей. Они вместе с клоуном катились на одном колесе - на большом красном колесе циркового манежа... Но главное - они не знали и не могли знать, что через несколько часов начнется война, неожиданная, как многие войны, и кровопролитная, как ни одна из войн.
     Цирк "Шапито" - это огромный шатер, который разбили на базарной площади. Он выкроен и сшит из грубого корабельного паруса. Парус старый, выбелен дождями, с большими квадратными заплатами. Когда поднимается пыльный городской ветер, парус вздрагивает, рвется со строп.
     Интересно во время представления походить вокруг шатра и прислушаться к его жизни. Гремит музыка. Доносятся возгласы. Рассыпаются хлопки. Такой шум, будто весь город уместился под сводами шатра. И вдруг устанавливается чистая, без единого пятнышка тишина. Цирк как бы пустеет. Это значит - кто-то идет по канату, или держит на голове многоэтажный баланс, или совершает прыжок с трапеции на трапецию.
     В старом парусе много крохотных дыр. Их обнаружили - а может быть, проделали сами - мальчишки, которые приросли к шатру и с трепетным напряжением смотрят внутрь. Мальчишки - наружные зрители - не подпрыгивают от радости, не кричат - они застыли в самых неудобных позах, притаились, как снайперы в засаде: один глаз закрыт, другой прищурен. Растопыренные пятерни - на парусине.
     Можно подойти к такому мальчишке, похлопать его по плечу, он даже не вздрогнет. Его душа там, внутри циркового шатра, а здесь, снаружи, только круглая голова, поднятые плечи, черные локти...
     На краю арены, в лучах "юпитеров" появился одутловатый мужчина во фраке. Блестящие черные волосы, как сабельным ударом, рассечены пробором. Брови квадратные. Под двойным подбородком бантик - маленький пропеллер. Человек отвел назад руки, словно собирался подпрыгнуть или взлететь, и хорошо поставленным голосом объявил:
     - Новый аттракцион Зинаиды Штерн. Пиратский фрегат "Блэк Близ".
     Слова вылетали из него упругими мячами.
     Трубы подняли сверкающие воронки, и отрывистые звуки марша заполнили шатер цирка "Шапито".
     На арене появился фрегат с черными парусами. Фрегат плыл с собственными сатиновыми волнами, которые колыхались над опилками манежа. На палубе в полосатой тельняшке, в синих шароварах и малиновых ботфортах стоял маленький капитан. Из-за пояса у него торчали рукоятки пистолетов и кинжалов. Усы и феска придавали пиратскому капитану свирепость.
     Фрегат плыл по круглому морю. На носу покачивался фонарь.
     Конферансье объявил:
     - Начинается буря!
     Оркестр изобразил завывание ветра и шум волн. Фрегат стал качаться. Опускался нос, взлетала корма. Опускалась корма, взлетал нос.
     - Ветер изменил направление!
     Теперь корабль бросало с боку на бок. А капитан стоял неподвижно и еще подносил ко рту увесистую бутылку с надписью: "Ром". Потом в руках у капитана очутились три такие бутылки, и он стал ими жонглировать.
     - Пиратский фрегат "Блэк Близ" идет на абордаж!
     Капитан побросал в море бутылки и выхватил из-за пояса пистолеты. Поднялась страшная стрельба, и запахло серой.
     - Корабль наскочил на риф! В борту две пробоины. Фрегат идет ко дну! Спасите наши души!
     Корабль остановился и стал заваливаться набок. Сатиновые волны смялись. Черные паруса мягко легли на опилки.
     Капитан прыгнул в море. Ему навстречу полетели спасательные круги, которыми он тут же принялся жонглировать. Потом он отбросил их, и они покатились за кулисы.
     Загремел барабан. Капитан подошел к затонувшему фрегату и стал отбрасывать в стороны мачты, паруса, волны. И на глазах ошеломленной публики фрегат "Блэк Близ" превратился в... слона. А сам капитан оказался девушкой.
     Грянули аплодисменты. Шатер затрещал по швам.
     - Браво! Бис! Браво!
     Слон поднялся с опилок, отряхнулся и с достоинством прошелся по кругу, отвешивая публике снисходительные поклоны, а в хоботе он держал корабельный фонарь.
     Служители в униформе торопливо уносили с манежа остатки корабля. Один из них, поравнявшись с дрессировщицей, шепнул:
     - Как все хорошо получилось...
     Запели скрипки. Слон и девушка стали танцевать вальс. Слон танцевал плавно и бесшумно, словно он ничего не весил, был надувным.
     Публика вскакивала с мест, хлопала, не отпускала артистов.
     ...До первого огневого удара оставалось пять часов...
     Слона звали Максимом. Он был массивным, ушастым, широколобым, с мерцающими глазами. Землисто-серая кожа была рассечена множеством морщинок и складок. А на покатой спине, по самому хребту росли редкие, как реснички, волоски. В маленьком городке для слона не нашлось ни клетки, ни вольера, и его поместили в темном дворе, огороженном легким забором. На заднюю ногу надели обруч с массивной цепью, и слон как бы стоял на якоре.
     - Ешь, Максим, ешь, - говорила Зинаида Штерн, подсыпая в кормушку свежих отрубей.
     Слон ел лениво и неохотно. После представления у него пропадал аппетит. Он долго не мог прийти в себя, переступал с ноги на ногу и тяжело вздыхал. Дрессировщица гладила его и подносила слоновое лакомство - горсть соли.
     Над двориком плыла низкая теплая луна. Она излучала сильный свет, и на нее, как на солнце, нельзя было смотреть в упор. Сморщенная кожа Максима отсвечивала в лучах этого ночного солнца бронзой. Рядом с ним Зинаида Штерн выглядела совсем маленькой и хрупкой. Черные, коротко остриженные волосы закрывали лоб мальчишеской челкой, а большие синие глаза - сейчас они были темными - смотрели грустно и удивленно. Широкие скулы придавали лицу необъяснимую привлекательность. Маленькой рукой она почесывала большое крыластое ухо слона и уговаривала его, как капризного ребенка:
     - Ешь, ешь, Максим.
     И Максим нехотя, без всякого интереса запускал хобот в кормушку.
     Орлов стоял в глубине дворика и не сводил глаз с Зинаиды Штерн. На нем была расшитая галуном куртка униформиста, а в руках он держал два ведра и коромысло. Окруженный призрачным светом лунной ночи, он смотрел на девушку до тех пор, пока она не почувствовала его присутствия и не спросила:
     - Орлов, это вы?
     Он ничего не ответил. Молча подошел к ней. Она вскинула темные глаза:
     - Что же вы не идете за водой?
     - Да, да, - поспешно сказал Орлов, - я пойду.
     Слон посмотрел на Орлова и снова принялся за отруби.
     Орлов некрасив. Высокие неровные брови над впалыми глазами. Лоб, пересеченный тремя глубокими волнистыми морщинами, маленький подбородок. С волосами дело тоже обстояло плохо: их было мало. А над висками они росли густо и буйно. Приходилось все время приглаживать ладонями. Чем меньше волос, тем больше с ними хлопот! Орлов подошел к Зинаиде Штерн. У него был растерянный вид. Коромысло волочилось по земле.
     - Что-нибудь случилось? - спросила девушка.
     - Нет, все в порядке, - отозвался он. - Я сейчас принесу воду. Тут колонка не работает, я схожу к колодцу.
     Слон тяжело вздохнул - выдохнул целый ветер.
     Орлов постоял на месте, потом он сказал:
     - Сегодня ровно год.
     Зинаида Штерн испуганно посмотрела на него:
     - Неужели год?! Орлов, милый, вам пора возвращаться домой. Хватит скитаться.
     Орлов покачал головой. Девушка положила руку ему на плечо и заглянула в лицо:
     - Вы опоздали родиться. Это в прошлом веке люди бросали все и уходили с бродячими комедиантами или с цыганами.
     - Не гоните меня, - тихо сказал Орлов. - Я от вас ничего не требую. Какая разница: копаться в моторах или подметать манеж. Главное - это вы... И никакого прошлого века... Я пошел за водой.
     Орлов повернулся и зашагал по дворику.
     - Максим, что с ним делать? - спросила Зинаида Штерн слона.
     Слон вздохнул и ничего не ответил.
     Потом она шла рядом с Орловым по пустынному спящему городку и молча слушала его. Он был человеком на редкость молчаливым, но этой ночью заговорил. И все, что он говорил, было похоже на исповедь.
     - Вы меня не понимаете? Хорошо, я объясню вам. Люди не довольствуются счастьем быть рядом. Они требуют - будь моей, будь моей женой. Потом - выстирай мне рубашку... Они не понимают, что быть рядом - это великое счастье.
     - Орлов... - Девушка смотрела ему в лицо, и ее глаза начали синеть от приближающегося рассвета. - Со временем люди лучше понимают друг друга, а я вас понимаю все меньше и меньше. Вы недоступны моему пониманию. Слышите! Ваше "быть рядом" звучит нереально, призрачно... Скажите, что будет, если я вас полюблю?
     Ее слова ошеломили его. Он ничего не ответил.
     - А если я полюблю, - продолжала она, - то я захочу стать женой и захочу стирать рубашку. Пошли на мост.
     Они долго стояли на мосту и смотрели, как вода светлеет и над ней курится туман. И в это время в вышине послышался густой нарастающий звук.
     - Что это? - спросила девушка.
     - Самолеты. Наверное, идут воздушные маневры.
     Они задрали головы и стали искать в небе самолеты. Гул плыл с запада... Вскоре они увидели несколько летящих машин. Небо на западе было еще ночным, но летящие машины высвечивались лучами невидимого восходящего солнца.
     - Красиво летят, - сказала Зина.
     - Да, красиво.
     Самолеты приближались. Теперь их гул расплывался над всей землей и постепенно заглушил все звуки оживающего утра. Звук был плотный и ровный, и самолеты летели ровно.
     И вдруг один самолет отвалился в сторону и стал падать. Он падал с пронзительным воем. Девушка прижалась к Орлову. Небо стало тяжелым. Оно упало на землю и придавило ее. И это падение было настолько стремительным и неожиданным, что Орлов и Зина не побежали, не бросились наземь. Они стояли у перил, и Орлов только успел обхватить руками маленькую черноволосую голову и прижать к себе каким-то непроизвольным защитным движением.
     Крылья закрыли небо, и сквозь рев мотора зазвучали частые-частые удары молотка по железу...
     Грохот надорвался и стал затихать. Железные молотки замолчали. Орлов разглядел желтый самолет с короткими крыльями, с длинными, хищно выставленными вперед шасси.
     Девушка выскользнула из его рук. Он решил, что она оправилась от страха. Но когда он оторвал глаза от желтого самолета, Зина лежала на серых досках моста.
     Орлов медленно спускался с моста, держа на руках мертвую девушку. Она оказалась удивительно легкой. Черная челка сбилась набок, освободила белый лоб. Глаза широко открыты, только синева в них погасла, заволоклась дымкой... Орлов был настолько ошеломлен гибелью Зины, что на первых порах не мог установить связь случившегося с реальной жизнью и воспринимал все как сон или как бред. Ему требовалось время, чтобы выйти из оцепенения... Время милосердия.
     С каждым шагом Зина становилась тяжелей.
     Военная смерть была рангом выше обычной смерти, и Зину похоронили на высоком берегу реки, рядом с пожарным, который десять лет назад спас ребятишек из горящего дома, и рядом с милиционером, погибшим от руки бандита.
     На похороны собралось много людей. Каждый понимал, что пуля, оборвавшая жизнь девушки, была первым сигналом огромной надвигающейся беды. Эта пуля касалась всех. Сегодня она срезала Зину. Чей черед будет завтра? Может быть, кто-то откуда-то уже берет тебя на прицел. И ждет только удобного момента, когда прорезь, мушка и твое сердце окажутся на одной линии... Война не умещалась в хрупкие рамки привычной мирной жизни: они трещали по швам и ломались. Было страшно. В людях накапливалась решимость - устоять, не дать себя раздавить, уклониться от пули.
     Шел второй день войны, и у свежевырытой могилы еще не задумывались над тем, что скоро поля, перелески, берега, ложбины, городские парки, склоны гор, скалы, отмели покроются тысячами могил. И каждого погибшего окружит простой и скорбный ореол Бойца, павшего за свободу и независимость своей Родины.
     Вырыли могилу, еще никому не напоминавшую одиночный окоп. Цирковой оркестр сыграл траурный марш. Директор, сверкая стеклышками пенсне, произнес речь:
     - Зинаида Штерн была хорошим, отзывчивым товарищем. Она любила цирк и работала не покладая рук во славу советского искусства. Война вырвала из наших рядов Зинаиду Штерн. Память о ней будет жить в наших сердцах. Спи спокойно, дорогая Зина!
     Потом к могиле протиснулся партерный акробат Изюмов, старший из братьев Изюмовых. Он тоже стал говорить:
     - Так вот, значит... я знал Зину девочкой, когда старик Эдуард Штерн привел ее в цирк... Так вот, значит, однажды слон наступил ей на большой палец, а она даже не заплакала. Так и осталась без одного пальца... Она выросла человеком... Выручала нас деньжатами... Мы, значит, любили ее... Что еще надо сказать?
     Директор объявил:
     - Прощайтесь, товарищи!
     Все стали подходить к гробу. Смерть изменила ее лицо: не обезобразила его, а стремительно состарила, наложила печать страдания и горя. Скулы обострились, губы сжались. За сутки смерти девушка как бы успела прожить десять лет горестной жизни...
     Орлов не появлялся. Он исчез. Никто не вспоминал о нем. Кому было до него дело? Есть Орлов или нет Орлова...
     Он пришел, когда все уже кончилось и рядом с холмиками пожарного и милиционера вырос Зинин холмик, обложенный зеленым дерном.
     Он пришел вдвоем с Максимом. И, склонясь над могилой, все тер ладонью свой Лоб, словно хотел стереть с него глубокие морщины. А слон стоял за его спиной неподвижно. Он был похож на памятник. На большой бронзовый памятник дрессировщице Зинаиде Штерн.
     - Любимая моя... Красавица моя... Ты все равно будешь рядом со мной... одна-единственная, - одними губами шептал Орлов, и слезы текли по его колючим небритым щекам.
     Слон слушал его запоздалое признание в вечной любви.
     Они ушли с берега в сумерках.
     
     
     2
     
     Что сталось с Орловым! Он осунулся, потемнел. Скулы, щеки, подбородок заросли густой щетиной, а волосы на висках торчали в стороны, как два куста. Его глаза раскалились и болезненно блестели. Они не видели, что происходило вокруг, они искали то, что невозможно было найти: черную челку, широкие скулы, грустные и удивленные глаза. Орлов все еще не верил, все ждал, что она появится. Ждал вопреки здравому смыслу... Ждал, хотя в ушах еще стучали железные молотки, вколачивающие пули, вколачивающие гвозди. Орлов переживал не смерть, а бесконечную разлуку.
     Все, что было ее жизнью, стало теперь необходимым условием для его существования. Он не мог бросить цирк и уехать к себе, тем более что единственным существом, которое делило с Орловым горе, был Максим. Со слоном творилось что-то неладное. Он перестал есть, а по ночам издавал звук, похожий на стон. Он осунулся. Складки и морщинки на его коже стали глубже. А временами он силился разорвать цепь.
     И хотя третий день шла война, уже успевшая перевернуть всю жизнь людей, в цирке еще думали о слоне.
     Что делать с Максимом? Он не притрагивается к пище. Убавил в весе...
     Директор сидел на черном клеенчатом диване, упершись локтями в колени и подперев ладонями щеки. У директора большое, плоское лицо, тонкая переносица, прищепленная пенсне, большие светлые, будто выгоревшие глаза, нижняя губа выступает вперед, нависает над подбородком.
     - Что делать со слоном?
     - Эвакуировать, - мрачно посоветовал клоун Комов.
     - Я подал заявку на вагон. Сказали - ждите. Не представляю себе, сколько придется ждать. А пока...
     - Поговорите с Гуро, - посоветовал Комов, - она работает с собаками, но, может, найдет подход к слону.
     - Не вытянет Гуро... слона, - пробасил Беленький, тот самый Беленький, который был черненьким и выступал во фраке.
     - Теперь время военное, надо вытягивать, - буркнул Комов.
     - Этот слон дороже всего нашего цирка, - признался директор. - Его отловили у подножия Килиманджаро. Заплатили золотом.
     Дверь кабинета со скрипом отворилась. На пороге стоял Орлов. Директор не сразу узнал его.
     - Орлов? Что у тебя, Орлов? - спросил он и поднялся с дивана.
     - У меня ничего, - глухо ответил Орлов. - Я к вам с просьбой.
     Директор снял пенсне и, протерев платком, водворил на место:
     - Может быть, зайдешь позже?
     - Я зайду, - согласился Орлов. - Я насчет слона... Максима.
     - Что такое со слоном? - брови взметнулись над стеклышками директорского пенсне.
     - Со слоном ничего... Я просто хотел взять его.
     - То есть как так взять? - подскочил Комов. - В собственность?
     Орлов поморщился:
     - Взять на себя в смысле ухода.
     - Он третьи сутки не ест, - сказал директор.
     - У меня он ест. Я его кормил хлебом с солью. Он три буханки съел.
     Директор оживился.
     - Ты кто по образованию, Орлов? - спросил он.
     - Механик.
     - Механик?
     - Да, механик по моторам.
     - А откуда ты в слонах-то разбираешься? Ты хоть знаешь, сколько стоит слон?
     - Не приценивался...
     - А я приценивался. Он куплен на золото. Не дай бог его загубить.
     Орлов повел плечами. Ему начинал надоедать этот разговор.
     - Со слоном будет все в порядке, - сухо заметил он.
     - Только учти, зарплату я тебе не прибавлю. Не имею права.
     - Точно, - подтвердил клоун, - не имеет права.
     - Мне и не надо, - сказал Орлов. - Я был в военкомате, сказали: пока нет распоряжения.
     Когда дверь за ним затворилась, Комов наклонился к директору:
     - Подозрительный тип. Спину под слона подставил.
     - Оригинал, - протрубил Беленький.
     - Ну, со слоном мы уладили, - вздохнул директор и кончиками пальцев разгладил брови.
     Кончились представления. Остановился цирковой конвейер. А на опустевшей базарной площади все еще стоял парусиновый шатер, и клоун с вызывающим круглым румянцем по-прежнему улыбался с афиши... Умолкли трубы. Остыли "юпитеры". Исчезли мальчишки - вечные спутники цирка.
     С проходящим полком ушел на фронт цирковой оркестр. Музыкантов не успели обмундировать, им выдали только пилотки со звездочками. И они прошли через город впереди колонны в пиджаках и брюках, исполняя марш-галоп, под который обычно на арену выбегали партерные акробаты братья Изюмовы. Теперь под эту музыку шли бойцы... Проходя мимо цирка "Шапито", музыканты перестали играть. Они прощались с родным домом тишиной.
     Свято место пусто не бывает, и люди нашли новое, военное применение старому шатру. Они превратили его в караван-сарай, в котором на ночь останавливались беженцы, идущие через город. Беженцы располагались на узких скамейках амфитеатра, на мягких опилках манежа, в проходах. Иногда они заходили в шатер вместе с коровами и козами. Тогда животных сгоняли на манеж. И создавалось впечатление, что сейчас выйдет дрессировщик, щелкнет длинным хлыстом и начнется представление. Но дрессировщик не выходил.
     Когда в цирке ночевали солдаты, шатер сразу становился похожим на огромную солдатскую палатку. У входа становился часовой с винтовкой. Клоун с афиши подмигивал ему и скалил меловые зубы.
     Фронт с каждым днем приближался к городу, в котором застрял цирк.
     Утром шатер пустел. Временные постояльцы покидали его. Оставались только обессилевшие и больные.
     В это утро в цирке задержалось человек пять. Старики и женщина с больной девочкой. Беженцы лежали на опилках; спали они или бодрствовали, никто не знал. Женщина уговаривала больную девочку:
     - Ну сосни... Ну сосни маленько...
     И тут в цирк вошел директор. Он осмотрелся, привыкая к тусклому свету, который просачивался сквозь парусину, и громко сказал:
     - Граждане! Прошу освободить помещение!
     Никто не откликнулся. Те, кто спал, продолжали спать, а кто бодрствовал - не обратили на него внимания.
     - Ну сосни маленько... - приговаривала мать.
     Директор выждал и повторил:
     - Прошу вас, освободите помещение.
     Один из стариков заворочался и, приподнявшись на локте, спросил:
     - Ты чего раскричался? Зачем тебе помещение?
     - Оно подлежит уничтожению, - пояснил директор.
     - Зачем же уничтожать, если оно людям нужно? - резонно заметил старик.
     - Вы хотите, чтобы он достался немцам? Да? - тихо спросил директор. - Вы приказ Верховного Главнокомандующего слышали? Все уничтожать, ничего не оставлять врагу.
     - Да кому он нужен, твой балаган? - неожиданно гаркнул рыжебородый мужик с одной рукой. - Ты лучше молока достань. Здесь больные. И транспорт нужен.
     - Я транспортом не ведаю. Я директор цирка... Если вы не уйдете, вынужден буду удалить силой.
     Рыжебородый поднялся на ноги. Он был весь в опилках. Даже в бороде нетающими снежинками белели опилки.
     - Ты немца силой удаляй, - трубным голосом пробасил он. - Немца, а не старых и малых. Бери винтовку и иди туда... удаляй!
     Глаза рыжебородого сверкали из-под нависших бровей, а единственная рука пророческим жестом указывала на запад.
     - Может быть, вы немцев здесь поджидаете? - тихо спросил директор.
     - Поджидаю, - спокойно ответил рыжебородый, - чтобы драться с ними, когда у начальников вроде тебя засверкают пятки.
     - Тише... она уснула... - шепотом произнесла мать.
     В тот же день директор вызвал Орлова.
     - Машины не будет. Последний поезд ушел. Возьми винтовку и застрели его, чтобы он не достался немцам.
     Орлов ничего не ответил. Он молча взял винтовку и направился к двери.
     - Подожди! Ты забыл патроны. Две обоймы хватит? - холодные стеклышки пенсне поблескивали под бровями.
     - Хватит, - буркнул Орлов и взял со стола патроны.
     Они были покрыты смазкой и прилипали к пальцам. Он их сунул в карман, а винтовку надел на плечо, как охотник, стволом вниз.
     Во дворе его поджидал Максим. Услышав знакомые шаги, слон отвел в сторону ухо и, поскольку не мог повернуть голову - для этого надо иметь шею, - повернулся сам.
     Орлов, не глядя на слона, прошел мимо.
     На улице он столкнулся с Комовым. Клоун остановил его и скороговоркой произнес:
     - Слону могилу руками не выроешь. Проси экскаватор.
     Он боялся, что его заставят рыть могилу слону.
     Орлов отстранил клоуна плечом и зашагал дальше. Весь день ходил он по разным учреждениям и все просил машину для слона. На него смотрели непонимающими глазами и переспрашивали:
     - Слон? Какой слон? Зачем слон? Сейчас война, немцы под городом, а он лезет со слоном.
     Орлов поворачивался и уходил. И стучался в другую дверь.
     - Я детский дом эвакуирую! - кричали на него здесь. - Ты что хочешь, чтобы я детишек бросил ради твоего слона?
     В третьем месте его приняли за сумасшедшего.
     - Все будет в порядке, - сказали ему. - Иди домой, успокойся. И не думай о слоне.
     - Как же не думать о слоне!
     - Очень просто. Взять себя в руки. Мобилизовать все силы. И не думать о слоне.
     Орлов плюнул и ушел прочь.
     Слон стоял на цепи. Он сохранял спокойствие. Лишь изредка поднимал ухо, прислушиваясь к шагам, к голосам, к несмолкаемым звукам фронта.
     Вечером Орлова снова позвал директор:
     - Ты что, решил слона подарить немцам?
     - Нет.
     - Чего же ты, на самом деле, тянешь? Может быть, поручить это дело другому?
     - Нет, нет!
     Даже сквозь густую темную щетину было видно, что Орлов побледнел.
     - Я сам... До утра управлюсь.
     - Ладно, - ответил директор, - до утра. Только отведи его подальше. В какой-нибудь буерак... Люди жгут горючее. Взрывают электростанции, мосты, институты. А он не может слона... Мне тоже жалко, но сейчас не время жалеть.
     Директор говорил как-то неестественно, он повторял чьи-то чужие слова, но старался выдать их за свои.
     - Словом, отведи его в буерак.
     - Хорошо. Отведу.
     - Смотри, Орлов! Время военное, строгое.
     - Да, да, - сказал Орлов и зашагал прочь.
     Директор все-таки поджег свой цирк. Выгнал беженцев. Прикатил бочку керосина, облил шатер и поджег. Пламя быстро полезло ввысь. В шатре образовались темные выгоревшие провалы, обнажился каркас. Цирк горел, как парусный корабль, подожженный вражеским ядром.
     Афишный клоун с улыбкой пропадал в огне. Едкий дым поднимался в небо. К вечеру шатер догорел. На его месте образовался черный остров, от которого едко пахло гарью.
     
     
     3
     
     Они двинулись в путь на рассвете. Орлов отстегнул железную цепь и освободил слона. Потом он набросил на спину Максиму попону, навьючил на него два мешка отрубей, ведро, коричневый чемодан с никелированными застежками.
     - Пойдем, Максим, - тихо сказал Орлов, и слон качнул головой, будто хотел сказать: "Пошли, раз надо!"
     Они вышли на улицу.
     Редкие прохожие не обращали внимания на шагающего слона, как будто это был не слон, а собака или лошадь. Людей занимало только то, что имело отношение к войне, несло тревожные перемены, угрожало жизни. Им было не до слона.
     Орлов и Максим не сразу вышли из города, а свернули на берег. Они остановились перед холмиком, обложенным свежим дерном. Орлов наклонился и задумчиво провел рукой по траве. Рука стала влажной от росы. Слон переступал с ноги на ногу.
     - Прощай, Зина, мы пошли, - тихо сказал Орлов и оглянулся на Максима.
     "У слона бронированная кожа. Только между глазом и ухом есть нежное место: одной пули достаточно". Орлов не понял, почему он подумал об этом. Обоймы неприятно оттягивали карман, ему захотелось выкинуть их, но он не сделал этого.
     Когда они вышли из города и очутились на шоссе, поток беженцев пришел в движение. Лошади, повозки, коровы, детские коляски, овцы, грузовики, велосипеды, телята, собаки; тысячи ног, колес, копыт, палок; голоса людей, плач маленьких, грохот колес, цокающее многоточие копыт, мычание и блеяние; множество разных красок, перемешанных, потускневших от пыли, лишенных всякой гармонии, - все это, живое и неутомимое, двигалось в одном направлении - на восток, - навстречу убежищу, безопасности, жизни. Вся страна встала на колеса, превратилась в огромный кочевой табор.
     Никто не удивился, что рядом идет слон, - утратили способность удивляться.
     Чей-то глухой голос заметил:
     - Крупная скотина. Ее бы на немцев напустить.
     - Обыкновенный африканский слон, - отозвался высокий костлявый старик.
     И белая старушка пролепетала:
     - Господи боже мой, у людей горе, а он слона водит.
     Худой сутулый мальчик, трясущийся на груженой фуре, сказал своему соседу:
     - А по-немецки слон - дер элефант.
     Немецкая речь еще не вызывала к себе ненависти.
     Слон не забегал вперед и не отставал. С молчаливым достоинством шагал он рядом с коровами, лошадьми, козами, с легким шуршанием опуская тяжелые ноги.
     Люди несли на себе все, что можно было унести, на что хватало сил. Порой их выбор падал на самые необычные вещи. Высокий костлявый старик нес на спине картину Шишкина "Утро в сосновом бору". Картина была в потрескавшейся тяжелой раме, и веревка больно резала плечо. Но старик нес картину не как смиренный несет свой крест, а как вызов войне, несогласие с ней. Пот блестел на его висках, сердитые желваки ходили под впалыми щеками, а за спиной перевернутые медведи поднимали морды к небу.
     Женщина в темном платке сидела на повозке, прижимая к себе горшок с фикусом. Большие мясистые листья со стуком ударялись друг о друга. Зачем ей понадобился фикус?
     Объяснить все это можно было только фанатическим и вместе с тем естественным стремлением людей сохранить из мирной жизни все, что им было дорого. Скарб. Хлеб. Книги. Цветы.
     Орлов должен был сохранить слона. Никто не давал ему такого приказа. Напротив, приказ был - уничтожить. Но молчаливый униформист по-своему распорядился судьбой Максима. В этом огромном молчаливом существе сейчас сошлись главные чувства Орлова. Максим был частью Зининой жизни, единственной частью, которую еще можно было сохранить от пуль и от пожаров.
     Когда поток останавливался, Орлов кормил слона отрубями и бегал с ведром к колодцу, чтобы напоить его. Иногда, если привал был долгим, он водил слона к реке. Максим спускался с берега и шел до тех пор, пока вода не доставала до живота. Тогда он начинал пить, а потом поливался, а заодно поливал ребятишек, которые приходили смотреть, как слон купается. На водопое к Орлову подошел парень в стеганом ватнике.
     - А пахать на нем можно? - спросил он, кивая в сторону слона.
     - Не пробовал, - ответил Орлов.
     - А по-моему, можно, - парень прищуренным глазом рассматривал Максима. - Только б он борозду не портил ножищами. Его можно впрягать заместо трактора... И много надо харчей, чтобы прокормить такую скотину?
     Орлов недовольно повел плечами - навязался ты на мою голову! - но сказал:
     - Восемь килограммов отрубей, хлеба полпуда, сено, рис, ведер пятнадцать воды.
     - Пятнадцать ведер! - парня больше всего удивили пятнадцать ведер. - Баню можно справить с пятнадцатью ведрами! У меня бык четыре выпивал. Хороший бык... черный с белыми пятнами. И дорого за слона просят?
     - Дорого! - рассердился Орлов. - Десять тысяч рублей золотом.
     - Зо-ло-том! Дорого! - Парень произнес эти слова с таким видом, словно собирался купить слона для хозяйства, но слон оказался не по карману.
     - Полпуда хлеба - это можно, - рассуждал он сам с собой, - но десять тысяч золотом... У нас колхоз небогатый.
     В это время с дороги закричали:
     - Пошли!.. Пошли!..
     И Орлов со слоном поспешили в строй.
     Иногда навстречу беженцам попадались воинские части. Тогда поток сворачивал в поле или вытягивался в струнку, пропуская идущих на запад. Слон занимал бойцов.
     - Вот это противогаз! - кричал ушастый боец в большой, налезающей на глаза пилотке. Его круглые мальчишеские глаза весело блестели.
     И все сразу обратили внимание, что голова слона в самом деле похожа на большой противогаз. А что, если под этой несуразной огромной маской скрывается очень симпатичное лицо с коротким носом...
     Боец совсем недавно был мальчишкой, и, как видно, озорным. Он тут же расстегнул брезентовую сумку и натянул на себя противогаз. И сразу стал похожим на слона. И они зашагали рядом: четвероногий слон и двуногий слоненок. Может быть, это была его последняя шутка.
     За полдень к Орлову на кривых ногах подкатил низкорослый мужик с редкими, коричневыми от табака зубами, с выпуклым кадыком:
     - Слушай, хозяин, у меня лошадь пала... Мне тягло нужно.
     - А я здесь при чем? - спросил Орлов. Ему не сразу пришло в голову, что коричневозубый имеет виды на слона.
     - Я твоего... в телегу впрягу, - сказал мужичок.
     - Это не вол и не лошадь, - отрезал Орлов.
     - Где я тебе возьму лошадь? А? Отвечай! Сейчас не время разбираться. Впрягай.
     Мужичок лез на Орлова с кулаками. Униформист отстранил его и зашагал дальше.
     - Впрягай! - требовал мужичок.
     - Отстань. Лошадь уморил, а за слона я отвечаю.
     - Граждане! Что же это получается? - закричал коричневозубый. И кадык, как поплавок, запрыгал под кожей. - Выходит, человек пусть пропадает, а слон топает?!
     Колонна загудела.
     - Давай, давай не задерживай!
     - Одолжи ты ему слона!
     - А чего его спрашивать. Запрягай. Закинь ему веревку на шею...
     Орлов снял с плеча винтовку. Патроны лежали у него в кармане, но оружие он взял на изготовку.
     - Это что ж, в своих стрелять будешь? Ты что, немец? Отвечай, ты немец?
     - Что у тебя в телеге? - тихо спросил Орлов.
     - Скарб.
     - Брось свой скарб и шагай, как все.
     - Не брошу! Я свое не брошу. Не ты наживал - и не командуй.
     - Если тебе барахло дороже жизни, - спокойно произнес Орлов, - оставайся с ним. А слона я тебе не дам. Слон государственный.
     - Будь ты проклят! - крикнул мужик злобно.
     Он так и остался на дороге со своей телегой.
     Слон шел дальше, оставляя на пыльной дороге большие круглые следы. Он не оглядывался и не видел, как его следы тут же исчезали; их смывала волна двигающихся подошв, шин, копыт, колес. Шел, слегка покачивая головой, и у него в ногах поднималось душное облачко пыли.
     Люди привыкли к Максиму. Отрываясь от своих мыслей, искали его глазами, как ищут необходимый ориентир. Он создавал равновесие, успокаивал и незаметно как бы стал вожаком потока.
     И когда под вечер, потемнев от пыли и усталости, отрывисто дыша, слон остановился, поджав сбитую переднюю левую ногу, поток замер. Пора было сделать привал, расположиться на ночь.
     По обеим сторонам дороги раскинулось пшеничное поле.
     Оно колыхалось на легком ветру, поворачивая из стороны в сторону пожелтевшие глазастые колоски. Каждый колосок ощетинился тонкими штыками, защищая еще мягкие, незрелые зерна. Зерна были похожи на капельки загустевшего топленого молока, и вкус у них был тоже молочный... Над пшеничным полем звучал непроходящий шепот. Так разговаривает мать, чтобы не разбудить спящее дитя. И во всем этом щедром, широком разливе было что-то спокойное, живое, материнское.
     Беженцы стояли на дороге, не решаясь сделать первый шаг в поле. Они боялись смять стебли и колоски - были приучены к этому с детства, как были приучены не бросать на пол хлеб... Они не думали о том, что завтра это поле растопчут и перепашут фашистские танки и родное дыхание поля исчезнет в жарком чаду...
     Но потом они решились...
     Они входили в поле, как в море. Медленно, опасливо, раздвигая руками пшеничные волны, стараясь не мять их.
     Пройдет еще немного военного времени, и сердца людей почерствеют, как черствеет хлеб. Но черствый хлеб не перестает быть хлебом. Даже самый черствый хлеб не превращается в камень. Пройдет время... Но оно еще не прошло. И глаза людей были влажными. Они жалели поле.
     А зеленые стебли шуршали под ногами, и поднимались, и снова падали.
     Маленькая девочка, полдороги проспавшая у матери на руках, проснулась и, моргая заспанными глазками, бегала по полю, собирала васильки. И радовалась. Пшеничное море подбрасывало ее на волнах.
     Последними в пшеницу вошли слон и Орлов, серый от усталости и горя.
     В начале войны люди редко думают о будущем. Оно далеко и туманно. И, кроме того, не так много шансов, что оно вообще будет: пуля и снаряд слишком часто обрывают жизнь, а вместе с ней и будущее. Охотнее думают о прошлом. Оно как бы и есть будущее, если удастся остаться в живых. Обыкновенные мирные дни представляются счастливыми и желанными. О чем же еще люди могут мечтать, как не об их возвращении.
     Лежа на мягкой пшеничной соломе, Орлов мечтал о прошлом. Он вспомнил, как в его город приехал цирк. Он никогда не ходил в цирк - не любил. И попал туда совершенно случайно. Хлынул проливной дождь. Негде было укрыться, а рядом возвышался шатер цирка "Шапито". Дождь звонко бил по натянутой парусине. Люди бежали к шатру на спектакль. Орлов побежал тоже. И в конце концов очутился внутри, чтобы переждать дождь в цирке.
     Мокрый пиджак прилипал к лопаткам. И Орлов все время поводил плечами, чтобы отклеить его. Пиджак не отклеивался. Орлов смотрел на арену, а думал о приклеившемся пиджаке. И какой-то человек раздраженно кричал ему в ухо:
     - Да перестаньте вертеться!
     Он перестал вертеться и стал подумывать о том, как бы выбраться из этого балагана. В цирке было жарко, от промокшей одежды шел душный пар.
     Сквозь веселые голоса труб Орлов старался расслышать, не кончился ли дождь. Но звонкие заклепки били по парусине, и их не мог заглушить даже цирковой оркестр.
     А потом на арене появилась Зинаида Штерн со слоном. И все кончилось. Все кончилось и началось заново. Но первое время он не обращал внимания на Зину, а следил за выступлением слона. Ему сперва понравился слон. Чего только не делал слон! Он переваливался с боку на бок, как мальчишка, катящийся с зеленой горки. Потом он ходил на задних ногах, потом на передних ногах. Потом он подхватил свою дрессировщицу, обвил ее хоботом и посадил к себе на спину... Дрессировщица Зинаида Штерн была хрупкой девушкой с черной мальчишеской челкой, с лицом, широким в скулах. У нее были большие синие глаза...
     Орлов спал, как спят после болезни: глубоким, непробудным сном. Вероятно, такой сон - разновидность летаргического. Короткий летаргический сон... Орлова можно было толкать, обливать холодной водой, он бы не проснулся.
     Он спал и видел во сне свою жизнь с такими подробностями, как будто он не спал, а заново переживал пережитое.
     Но самое удивительное было, когда он проснулся.
     Уже рассвело. И беженцы не спали. Они сидели на пшеничном поле кругами, а те, кто был в самых крайних кругах, стояли. Они образовали ряды амфитеатра. А в середине - круглая пшеничная арена. А на этой арене выступал слон.
     Он шел на задних ногах и покачивал хоботом, и каждый его шаг сопровождался хлопками. Хлопали в ладоши дети, хлопали взрослые, хлопали старики и старухи. Орлов сразу очутился в знакомом цирке "Шапито". Ничего не произошло, просто подул сильный ветер и сорвал парусиновый шатер. И представление продолжается без шатра, под открытым небом.
     И вот слон уже идет на передних ногах. Ему трудно сбалансировать свое тяжелое тело. Но он идет, вдавливая в землю глазастые колоски пшеницы. И люди, затаив дыхание, следят за каждым его шагом.
     Орлов смотрел на беженцев и не узнавал их лиц. Куда девались усталость, озабоченность и тревога! Глаза светились, и покойные улыбки расплывались безмятежно, по-детски радостно.
     Может быть, никакой войны нет? Люди едут на ярмарку или на праздник или просто переезжают на другое место. И Зина жива! Ее просто не видно! Но где-то рядом она командует слону: "Алле! Ап! Алле... Ап..."
     И он делает все по ее воле.
     Слон принялся танцевать. Он тяжело кружился слева направо, слева направо. Он утрамбовал круглую площадку. Такую же, как манеж. И перемолотая его ногами солома превратилась в манежные опилки.
     Люди хлопали, смеялись, нахваливали слона... Только шатер унесло ветром... Нет, шатра не было, потому что директор накануне сжег его. Облил керосином и поджег...
     
     
     4
     
     Начался новый день пути. Сухой паек Максима подходил к концу. Отрубей оставалось на два приема, и Орлов с тревогой думал, чем он будет кормить Максима, когда отруби кончатся.
     То, что произошло на рассвете, еще больше привязало Орлова к большому доброму зверю. Почему Максим устроил представление? Может быть, принял сидящих вокруг людей за зрителей и повторил то, что привык делать при зрителях? Или он понимал людское горе и решил облегчить его тем, на что способен? Или же к его сердцу подступила тоска по Зине и утреннее представление было его отчаянным зовом?
     Орлов шагал по бесконечной дороге, слышал над ухом тяжелое дыхание слона и, когда поднимал голову, видел большое сосредоточенное око.
     Слон устал. Он привык к мягким опилкам манежа, а здесь под ногами - булыги и засохшая корка глины. Сбита передняя левая, и ее нельзя подковать... нельзя поставить набойку... А вдруг Максим остановится?
     Жарко. Душно. И ноги гудят, как телеграфный столб, если прижаться к нему ухом. Но все идут. И длинные подолы пыльных старушечьих юбок колышутся над дорогой, как черные волны. Эти старухи обладают точным чутьем на опасность. Еще не успели запылать их дома, а они ударили в набат. Они забыли про свои годы, перестали чувствовать хвори, поднялись, бросили дом, скарб, нажитый годами, и двинулись в путь, полный опасности и неизвестности... Они были вещими.
     К полудню колонну чаще стали обгонять машины. Они мчались на восток, бесцеремонно оттесняя беженцев к обочине и обдавая их удушливой пылью. Люди привыкли дышать пылью и не отворачивались. Но грохочущие машины оставляли у них щемящее чувство отставших от поезда.
     Одна из машин поравнялась со слоном и остановилась. С подножки соскочил военный. На зеленых петлицах красная шпала и золотое колесико интенданта. Пенсне, крепко прищемившее переносицу. Человек поскрипывал новыми хромовыми сапожками, а в руках вертел желтую планшетку. В суконной гимнастерке ему было жарко.
     Военный обошел слона и зашагал рядом с Орловым.
     - Орлов!
     Орлов узнал директора цирка. Ему помогли два ровных холодных стеклышка, которые сверкали на солнце.
     - Здравствуйте, - сказал Орлов.
     - Ты все-таки нарушил мой приказ? - сухо спросил директор. - Ну, с этим мы разберемся позже. При удобном случае. Сейчас меня интересует другое: слоновое мясо съедобно?
     Орлов пожал плечами.
     - Некоторые африканские племена едят. Вялят, потом мелко нарезают...
     - Повара сообразят, как готовить. Мне надо людей кормить.
     - При чем же здесь слон?
     - Его можно пустить на мясо.
     Орлов заволновался. Три морщины на лбу покраснели.
     - Я должен сдать слона в зооцентр, - сказал он.
     Бывший директор сверкнул стеклышками.
     - Какие сейчас, к черту, зооцентры! Сейчас война. Война все спишет... и слона тоже... В общем, если к концу дня не изыщу резервов, пустим твоего слона... в расход. Имей это в виду.
     С ними поравнялся старик с шишкинской картиной. Веревка, видно, крепко резала, и он поставил картину на плечо, как стекольщик ящик со стеклом.
     - Трудно будет, - сам себе сказал, - трудно будет, если начнут все списывать. Такое могут списать...
     - Оставьте вашу болтовню, - сухо сказал бывший директор цирка и зашагал к машине.
     Орлов шел дальше. Рядом со слоном он обретал устойчивость... Шуршащий шаг. Ветровое дыхание. Прикосновение хобота к плечу. И тень - большая, постоянная, не пробиваемая никаким солнцем. Тень от облака, не отстающего ни на шаг.
     Орлов старался не думать о ровных холодных стеклышках, но они все время возникали перед глазами, и эхо повторяло стеклянные слова - "война все спишет". Эти слова были страшнее, чем пуля, или осколок, или эта бесконечная изнуряющая дорога на восток. Они целились не в руку, не в висок, не в грудь, а в живое чувство, в то святое и вечное, без чего человек - обычное двуногое млекопитающее.
     Орлову подумалось, что директор цирка надел военную форму для какого-то странного представления, и она сидит на нем так же, как сидел бы костюм клоуна Комова или фрак Беленького. Этим маскарадом директор хочет что-то скрыть, хочет обмануть, прикинуться другим, но его выдают ровные холодные стеклышки. Он - троянский конь. Этот конь еще разгуляется, еще побьет копытом по родной земле, разоряя сердца, превращая алмазы в пепел.
     К исходу дня в колонне хватились, что слона нет. Одни говорили, что слон отстал, другие - что он не вернулся с водопоя. Третьи - что его угнали на бойню.
     - Хороший был слон, - жалели люди.
     Мальчик на фуре просклонял по-немецки:
     - Дер элефант, ден элефант, дем элефант.
     И все вспоминали о слоне не в прошедшем, а в далеком времени, будто он шагал с ними бог весть когда.
     А Орлов и Максим шли лесом. Они воспользовались небольшой заминкой в пути и свернули в кустарник. Кустарник перешел в лес. За стволами деревьев и переплетением ветвей дорога скрылась, и ее звуки затерялись.
     "Держи карман шире, директор, - с тихим злорадством говорил Максиму Орлов. - Так я тебе и отдам Максима. Ты слишком мал, чтобы списать такое большое..."
     Со стороны у Орлова был свирепый вид: заросшее густой черной щетиной лицо, кусты волос над висками, серый от пыли городской костюм, винтовка на плече. Казалось, это идет отчаянный зверолов, который много суток гонялся за добычей и победил - добыча покорно идет следом в виде обыкновенного африканского слона.
     Трещали ветки, пригибались к земле и снова распрямлялись тонкие стволы.
     Влажное дыхание леса. Треск ветвей. Упругое сопротивление стволов. Голоса птиц. Густые нотки шмелей. Крутые спуски в овраги и подъемы. Неожиданные водопои у мелких лесных ручьев. Все это странным образом подействовало на слона. Он стал не по годам резвым и почувствовал себя независимым и веселым. Он сорвал хоботом ветку орешника и, делая вид, что отмахивается от мух, несколько раз огрел ею Орлова. Потом он облил его водой, и Орлов долго ворчал на своего расходившегося друга. Слон то бежал, наслаждаясь легкой зеленой бурей, которая возникала вокруг него, то останавливался и подолгу стоял, поводя ушами, как звукоуловителями.
     В этом русском летнем лесу Максим почувствовал себя в родной стихии и вспомнил свое далекое килиманджарское детство. Он тогда был маленьким слоненком, сосунком. Держался между ног матери, под ее надежной защитой, а иногда убегал, доставляя слонихе беспокойство и тревогу.
     От переживаний и трудных перемен слон спрятался в безопасное место: в мир своего детства.
     Орлов тоже вспомнил, что последний раз он был в лесу со своей матерью. Они собирали голубицу - крупную, подернутую туманом ягоду, а мама говорила, что у нее дома голубицу называли гоноболью или гонобобелем. Вокруг рос пахучий дурман, и у мамы от него болела голова. У нее часто болела голова. И без лесного дурмана. Мать говорила, что голова у нее болит от жизни.
     Когда Орлов увидел Зинаиду Штерн на арене цирка и неожиданно решил, что самое большое счастье его жизни - быть рядом с ней, он пришел к маме и все рассказал ей. Мама сокрушалась, отговаривала его:
     - Как же так? Бросить работу и уехать с цирком? Что там будешь делать? Шарики подбрасывать или ходить на голове?
     - Это неважно, - говорил ей Орлов. - Это не главное... Я буду с ней... рядом... поблизости...
     - Да что это за жизнь!.. Это несчастье.
     - Мне будет хорошо. Отпусти меня с миром.
     И мать отпустила его.
     
     
     5
     
     Потом в лесу пошел дождь. Сильный, холодный дождь с грозой. Воспоминания слона и Орлова кончились.
     Уже стемнело, когда Максим и его погонщик очутились на берегу реки. Деревянный мост был разрушен и горел. В воду с шипением падали дымящиеся головни.
     Над рекой слышался далекий неперестающий гул. Слон остановился, настороженно поднял ухо. Орлов тоже прислушался. Он не сразу понял, что это был за звук. Звук то дробился на части, то тянулся долго и раскатисто, то обрывался, как бы переводя дух, и звучал с новой, напряженной силой. Он не был похож ни на гром, ни на барабан. Он был каким-то утробным, ударялся в грудь, и от него слегка кружилась голова.
     Это был звук действующего фронта.
     Ниже моста через реку переправлялись артиллеристы. Бойцы перевозили орудия на плотах. Река была неширокой, и плот довольно быстро достигал противоположного берега, но там орудия вязли в раскисшей глине, и машины-тягачи ревели, буксовали и наконец сами врастали в липкий неодолимый грунт.
     Над рекой стояли крики и ругань. Все кричали, давали советы, подставляли плечи, а орудия не двигались с места, словно успели пустить корни.
     Орлов велел Максиму стоять чуть поодаль, а сам подошел к переправе.
     - Ребята, - обратился он к артиллеристам, - мне надо слона переправить.
     - Катись ты со своим слоном! - пробасил массивный старшина, зло посмотрев на Орлова.
     - Где слон? Какой слон? - спросили на плоту.
     - Слон прибыл из Африки!
     - Разговорчики! Бросьте дурить. Осторожнее, плот не наклоняйте! Орудие завалите.
     - Где слон? Эй, там, на берегу, где слон?
     Весть о том, что появился слон, переправилась на другой берег. Она внесла некоторое оживление. Бойцы как бы повеселели: слон стал большой шуткой.
     И тут мокрый, забрызганный глиной майор крикнул:
     - Что, действительно есть слон?
     - Так точно! Есть, товарищ майор!
     - А ну, переправляйте его сюда!
     Орлов не успел сообразить, что произошло, как уже у берега стоял плот и красноармеец, хлюпая по глине кирзовыми сапогами, бежал к нему, крича на ходу:
     - Скорее на плот. Майор велел переправить слона.
     Плот медленно скользил по хмурой холодной воде, а на сырых неошкуренных бревнах стоял слон. Волны перекатывались через плот. Они как бы хотели снять слона и унести его отсюда. Но слон был устойчив и спокоен. Красноармейцы, работая шестами, опасливо косились на своего пассажира, стараясь поскорее пересечь реку и избавиться от него. Слон положил хобот на плечо Орлову.
     - Где погонщик слона? - крикнул в темноту майор.
     - Я, - отозвался Орлов.
     - Фамилия?
     - Орлов.
     - Так вот, товарищ Орлов, надо помочь... пушки застряли. Он сможет? - майор кивнул на Максима.
     - Не знаю, - ответил Орлов, - у него сбита нога...
     - У всех сбиты ноги, - буркнул майор. - А между прочим, Дарий применял слонов в битве с Александром Великим.
     - Этот слон не боевой и не рабочий. Он из цирка.
     - Где я вам возьму рабочего слона! - рассердился майор. - Ну что вы стоите, действуйте!
     Орлов не торопился. Он осмотрел пушки, застрявшие в глине, потом перевел взгляд на слона и тихо сказал:
     - Нужен канат.
     Тут же появился канат. Его привязали к орудийному лафету. На другом конце сделали большую петлю. Ее накинули на грудь животному. И Орлов скомандовал:
     - Максим, вперед!
     Слон сделал шаг. Орудие вздрогнуло. Ожило. Нога слона скользнула по глине. Слон упал на колено. Он тут же встал и снова навалился на канат. Канат натянулся. Задрожал. Максим вытянул от напряжения хобот и слегка шевелил им, словно искал в воздухе опору, за которую можно было ухватиться.
     - Максим, голубчик, вперед, вперед!
     Эти слова звучали не как команда, а как просьба. Слон рванулся вперед. Тяжелое орудие вдруг подпрыгнуло и пошло, пошло. Слон ставил ногу в глину, проделывал в откосе ступеньку и снова делал рывок. Орудие медленно выползало на берег. Оно уже катилось за слоном.
     Кто-то из бойцов крикнул:
     - Молодец, слон!
     - Еще три пушки, - сказал майор.
     И слон, освободив из глиняного плена одно орудие, медленно брел к другому.
     - Он ослабел в дороге, - объяснял Орлов майору. - И он голоден.
     - Вы нам пушки вытащите, мы его накормим, - пообещал майор.
     Через час все четыре орудия были на твердом грунте. Слон тяжело дышал. Он покрылся глиной, как панцирем, и стоял на берегу под холодными струями дождя.
     Батарея уехала. Слона забыли покормить. Обещать обещали, но забыли. Рядом с Орловым появился молоденький лейтенант. Он был в мокрой гимнастерке и в мокрой пилотке, и его трясло от озноба.
     - Извините, - тихо сказал он Орлову. - Нам крепко досталось. Три орудия погибло под танками. От всей батареи осталось одно орудие и пять бойцов. Вы помогите нам... У нас пушечка легкая - "сорокапятка"... Но бойцы совсем выбились из сил.
     - Он тоже еле живой, - сказал Орлов про Максима.
     В это время к ним подошел пожилой остроносый боец.
     - Товарищ лейтенант, - сказал он неторопливо. - Прицельная труба у орудия сбита. Снарядов нет. Может быть, оставим... пушку?
     - Нет, - твердо сказал лейтенант, - это наша матчасть, мы без нее не бойцы.
     - Мы и так уже не бойцы, - проворчал остроносый и побрел прочь.
     У лейтенанта мелко стучали зубы. Он обнимал себя руками за плечи, хотел согреться.
     - Попробуем, - сказал Орлов.
     Несмотря на просьбы Орлова, Максим долго не двигался с места: стоял, поджав сбитую ногу. Орлов уже решил, что ничего не выйдет. Но, выждав время, слон поставил на землю тяжелую ногу и побрел к берегу. Он шел очень медленно, не желая зря тратить оставшиеся силы.
     Легкую противотанковую пушечку он вытянул одним махом. Для него это было плевым делом. Он как вытянул ее, так и повез на себе, словно его навечно запрягли в пушку. Бойцы поплелись сзади. Лейтенант с Орловым шли поодаль.
     - Самое обидное, - доверительно сказал лейтенант Орлову, - что наши снаряды не берут их броню. Отскакивают. Для такой брони нужен другой калибр и другая начальная скорость... Сбоку еще можно поразить... в бензобак. А когда танк идет фронтально - одно несчастье. Но ничего, приспособимся. Нам главное - приспособиться.
     - Это верно, - сказал Орлов.
     Река пропала за их спиной. Впереди на пригорке была деревня. Дождь не унимался. И фронт тоже работал не переставая.
     - Очень жалко ребят. Утром были, а сейчас нет, полегли.
     Вероятно, это было очень необычное зрелище: слон, запряженный в противотанковое орудие, пять промокших до нитки бойцов и человек в пиджаке и брюках - тоже мокрый и к тому же с заросшим лицом. Все были так густо покрыты глиной - хоть ставь на гончарный круг. Все еле держались на ногах. Но стояла плотная ночь. Ничего не было видно. Было только слышно, как цокали, вырывались из глины сапоги, как тяжело дышал слон и как постукивали зубы простуженного лейтенанта.
     Так они дошли до деревни. И остановились под окнами единственного дома, где горел свет.
     Лейтенант сказал: "Ждите!" - и направился к избе. Он споткнулся о высокий порожек и чуть не упал, но удержался на ногах и закрыл за собой дверь.
     Остальные молча ждали его возвращения.
     Он появился довольно скоро.
     - Договорился. Нас принимают на ночлег, - сказал он, и его слова дробились на части непроходящим ознобом. - Заходите. Один останется на посту при орудии...
     Лейтенант замолчал, видимо обдумывая, кому из его бойцов оставаться на посту - заступать в первую смену.
     - Давайте я останусь... на часах, - предложил Орлов.
     Предложение Орлова было заманчивым, но лейтенант не согласился с ним:
     - Нельзя... Не положено гражданскому человеку.
     - Какая разница... - сказал Орлов.
     - Вы тоже намаялись - будь здоров! - сказал лейтенант, стараясь побороть озноб. - Рывчун!
     - Я! - глухо отозвался голос из темноты.
     - Заступишь в первую смену. Тебя сменит Соловьев. Слышишь?
     - Слышу... А как быть со слоном?
     - Он смирный, - сказал погонщик. - С ним на посту спокойнее: ни одна живая душа не подкрадется с подветренной стороны. Он спит стоя, как солдат.
     - Он тяжело дышит, - заметил Рывчун. - Вдруг околеет?
     - Он намаялся. Отойдет... Все намаялись.
     - Пошли! - скомандовал лейтенант.
     В избе было двое: мать, женщина с узким лицом и темными ввалившимися глазами, и мальчик лет десяти.
     Хозяйка не выражала ни радости, ни недовольства незваными гостями. Она молча кивнула им на скамью у стола и стала доставать из печи все, что хранилось в ее темном душном чреве. Появился чугунок с картошкой и горшок с топленым молоком. Из шкафчика достала хлеб с коричневой корочкой и ноздреватым мякишем. Крупнокалиберную соль.
     - У вас паек есть? - спросила хозяйка, когда все было на столе.
     - Ни черта у нас нет, - сказал кто-то из бойцов.
     - Мы оторвались от части, - пояснил лейтенант. - Нашу батарею помяли танки, а часть мы потеряли.
     Он оправдывался перед хозяйкой за то, что у них нет пайка. Тогда хозяйка достала брусок белого сала с коричневыми прожилками.
     - Это все, - сказала она. - Харчуйтесь.
     Над столом горела керосиновая лампа.
     Глина стала высыхать, и одежда солдат превращалась в хрупкие серые доспехи. Бойцы принялись за еду.
     Хозяйка вышла из избы и тут же вбежала обратно. Она была бледна и прикрыла рот ладонью.
     - Что это у вас... за чудовище?
     - Это не чудовище, это слон, - сказал лейтенант.
     - Уже на слонах воюют? - спросила женщина, и ее лицо еще больше вытянулось.
     - Да, - сказал остроносый, - скоро на коровах начнут воевать. На козах. На поросятах.
     - Замолчи! - приказал лейтенант.
     И все принялись за картошку, за сало, за хлеб. Они ели молча и при этом постепенно оживали, приходили в себя.
     Хозяйка долго не могла оправиться от встречи с Максимом и поглядывала на дверь, словно опасалась, как бы слон не вошел в дом. А мальчик то и дело выбегал на двор, чтобы посмотреть на заморское чудовище: любопытство побеждало страх. В конце концов он так осмелел, что даже протянул слону охапку сена. Слон понюхал угощение, но есть сено не стал.
     - Маманя, дай сахара, - попросил мальчик, - мне для него...
     - Для кого еще?
     - Для слона.
     - Я сейчас прута дам! - рассердилась мать. - Не подходи к нему. Калекой хочешь остаться?! Пойди наноси в избу соломы.
     Мальчик принялся носить солому. Он расстилал ее желтыми полосами на широкие половицы. И постепенно весь пол покрылся шуршащим слоем соломы - получилась общая солдатская постель: чистая, сухая, пахнущая полем. Соломенный матрац и соломенное одеяло. И бойцы, покончив с ужином, молча жались к стенке, не решаясь ступить грязным сапогом на свою соломенную постель.
     Когда бойцы разулись и, поставив сапоги поближе к печке, улеглись, хозяйка спросила:
     - А он корову... не уморит?
     - Не волнуйтесь, - сказал Орлов, - он смирный... Вот покормить бы его малость. У вас хлеб найдется?
     - Найдется, - ответила хозяйка. - Два хлеба есть.
     - Вот и хорошо. Хоть два хлеба.
     Все улеглись. Хозяйка задула лампу. Было слышно, как за рекой ухают орудия. Они били долго, без передышки. В окне тонко звенело отошедшее стекло.
     Никто не спал. Солдаты простуженно покашливали. Ворочались. У лейтенанта тихо стучали зубы.
     - Вот тебе и бьем врага на его территории, - неожиданно произнес остроносый. - Войны мы не хотим, но к обороне готовы.
     - Сегодня одних подмяли танки, завтра до нас докатятся, - отозвался ему густой голос из другого угла.
     - Мы еще будем бить врага на его территории, - твердо произнес лейтенант.
     - Кто "мы"? - спросил остроносый. - Мы с тобой, товарищ лейтенант, до их территории не дойдем. Не в ту сторону идем. Его территория совсем в другой стороне. Ты хоть старше меня чином, да зелен, товарищ лейтенант.
     Лейтенант молчал. Прижатый к стенке остроносым, он старался сбросить с себя, освободиться от его липких цепких слов. Он чувствовал, что бойцы ждут его решающего слова.
     От отчаяния он поднялся с соломы и громко, как на плацу, гаркнул:
     - Молчать!
     Он крикнул "молчать!", хотя все и так молчали.
     Он крикнул не остроносому, а людским страхам, сомнениям, малодушию - всем темным силам, которые поднимали головы.
     - Мы победим, - сказал он твердо. - Вот увидишь, старый черт, мы победим. Мы не можем не победить. Понимаешь? Потому что, если нас придавят, весь свет кончится. А он не может кончиться.
     Никто не решился заговорить, не рисковал вставить словечко. Все как бы находились под властью команды-взрыва: "Молчать!"
     Но не только окрик молоденького командира заставил притихнуть этих замерзших, испачканных в глине, измученных людей. Бойцам больше хотелось верить этому трясущемуся от озноба, необстрелянному пареньку, чем умудренному опытом остроносому.
     Сперва они притихли. Потом успокоились. Где-то в углу послышалось легкое посапывание. Ему отозвался храп у двери. Бойцы засыпали.
     Орлов долго не мог уснуть. Он лежал с открытыми глазами и прислушивался к незатихающему голосу фронта. Он слышал, как хозяйка на печке зашептала сыну:
     - Не знаю, кому верить: старому или молодому?
     И как мальчик ответил:
     - Верь молодому. У него ремень с кобурой.
     Потом мелькнули холодные круглые стекла, щипчики, прикрепленные к тонкой переносице. Бывший директор стоял в костюме клоуна Комова и, приплясывая, говорил:
     "Война все спишет!.."
     Слон обвил его хоботком, приподнял над землей и закинул куда-то за линию горизонта. И директор цирка очутился на манеже под брезентовым куполом цирка "Шапито". Гремели барабаны. Раздавался треск, гул. Вспыхивали и гасли разноцветные огни. А директор стоял посреди манежа в клоунском одеянии и раскланивался... И бросал в толпу короткие выкрики:
     "Россия - кладбище слонов... Россия - кладбище..."
     Публика хранила молчание. Никто не смеялся. Никто не хлопал в ладони. И тогда на манеже появился Комов. Лица его не было видно. А был белый круг, на котором - точка, точка, запятая, минус... Комов прыгал и кричал:
     "Что же вы не смеетесь? А? Это же так смешно! Что же вы не смеетесь?.."
     А директор цирка раскланивался и щелкал каблуками.
     Зина так и не пришла...
     
     
     6
     
     Орлов проснулся от нарастающего грохота. Время от времени изба вздрагивала от подземных толчков. Багровые всполохи орудийного огня вспыхивали и гасли на белой стенке русской печи, словно печь горела и огонь просвечивался сквозь побеленный кирпич. Орлов почувствовал надвигающуюся опасность и сразу подумал: "Хорошо, что здесь нет Зины и ей не грозят разрывы". Он не запомнил погасших глаз и белого лба, соскользнувшую набок челку... Большие синие глаза смотрели на Орлова то укоризненно, то весело, то устало. Рядом звучал ее голос - не слова, а именно голос, согретый дыханием с едва уловимой хрипотцой. Шаги слышались то близко, то удалялись, и он тревожно прислушивался, чтобы не потерять их...
     Дверь резко распахнулась. Боец в грязной шинели крикнул:
     - Подъем! Тревога!
     Бойцы вскакивали с соломы, торопливо обувались, подхватывали оружие и пробирались к двери, топча свою соломенную постель. Они не успели толком проснуться и проделывали все это механически, в полусне.
     Орлов поднял с пола свою винтовку и вышел на улицу. Слон стоял, прижавшись к бревнам хлева, а у него в ногах топтался маленький теленочек. Наверное, с перепугу он принял слона за мать и искал у него защиты. Теленочек терся о большую слоновую ногу, чесал бочок.
     Орлов подошел к слону и тихо сказал:
     - Держись, Максим!
     И сунул в хобот кусок хлеба, который сохранил в кармане.
     Слон тяжело вздохнул.
     Лейтенант стоял, окруженный своими бойцами, обдумывая, что предпринять. Его зубы уже не стучали: в теплой избе молодой организм успел справиться с ознобом.
     - Фронт приближается, - тихо сказал он. - Надо поправить прицельную трубу. И раздобыть снарядов.
     - Где их раздобудешь? - спросил остроносый.
     - Где положено! - отрезал лейтенант, хотя понимал, что снаряды "положено" добывать в артснабжении, а где сейчас артснабжение...
     Орлов подошел к лейтенанту и тихо сказал:
     - Я по специальности механик, может быть, помогу вам с прицельной трубой?
     - Вы ремонтировали орудия?
     - Я всю жизнь налаживал механизмы... Орудие - тоже механизм.
     - Да, конечно, - подтвердил лейтенант. - Правда, гражданским не положено...
     - Какой я гражданский, - сказал Орлов. - На плече винтовка.
     - Ось канала ствола и ось оптического прибора должны быть строго параллельны, - пояснил лейтенант. - Вот и все.
     Орлов взялся за дело.
     Мать и сын несколько раз появлялись на крыльце, но их отправляли домой:
     - Идите отсюда, дома безопаснее.
     Какое там безопаснее! От чего могла оградить серая драночная крыша? От бомб? От снарядов? Да любой зенитный осколок запросто пробил бы ее насквозь. Но это была крыша родного дома, древнего убежища от всех бед.
     Лейтенант послал двух бойцов добывать снаряды.
     - Постарайтесь найти, - напутствовал он, - если у нас будут боеприпасы, мы окопаемся похитрее, на фланге... С фланга мы сможем поражать танки.
     Где-то совсем близко разорвался снаряд, в избе вылетели стекла, и сразу на зеленой земле образовался черный, пахнущий дымом ожог.
     В деревне появились беженцы... Их было мало, и брели они поодиночке, словно вчерашний поток пропустили через фильтр: одни пробились, другие... Они шли сгорбленные, изнуренные, ввалившиеся глаза не видели ни домов, ни деревьев, ни воронок от разрывов. Они не увидели даже слона.
     Среди беженцев оказался директор цирка. С первого взгляда трудно было определить, военный он или штатский. Он был без пилотки, в гимнастерке с расстегнутым воротом, но петлицы и знаки различия отсутствовали. Сапоги и брюки были облеплены глиной. Лицо стало серым от пота и пыли, и только две отметины - следы от пенсне - воспаленно алели на переносице... Если военная форма и в самом деле была его цирковым костюмом, то он потерпел фиаско, его прогнали с арены, освистали, закидали грязью...
     Он увидел слона и когда, шатаясь от усталости, подходил к нему, то на его лице изобразилось нечто вроде радости. Орлов закончил починку орудия и тоже подошел к Максиму.
     - Орлов?! - Близорукие глаза директора, перед которыми не было спасительных стеклышек, заморгали. - Понимаешь, что произошло?.. У меня разбилось пенсне... вдребезги. А ты все со слоном?
     - Со слоном, - сухо произнес погонщик.
     Директор опустился на порожек и уперся локтями в колени. Его голос дрогнул:
     - Понимаешь, дорогу перерезали танки. Что там было, Орлов... Еле ушел живым. Всю ночь бежал по раскисшему полю... Тут нигде нельзя раздобыть очки?
     - Откуда здесь очки? - ответил Орлов и почувствовал, что директор чего-то недоговаривает и все свои беды переводит на очки.
     - Ну ладно, очки мы достанем после, - сказал директор. - Я пока буду сопровождать слона.
     - Сам управлюсь, - ответил Орлов.
     - Что значит "сам"? Что значит "сам"?
     - А то и значит.
     - Послушай, Орлов, не будь подлецом... не будь. Еще возможны повороты... Случилось несчастье...
     Орлов молчал. Он все силился понять, что произошло с директором цирка, если за сутки из самоуверенного, жесткого повелителя он превратился в растерянное существо, вызывающее брезгливую жалость. Орлов заметил, что на зеленых интендантских петлицах нет красной шпалы и золотого колесика, и понял: страх разжаловал директора и превратил его в дезертира...
     И все же молчаливый погонщик слона не прогнал его. Он нашел в себе милосердие и предложил директору единственное спасение:
     - У вас есть оружие?
     - Нет... А зачем?
     - Чтобы идти туда. - Орлов кивнул в сторону грохочущего фронта. - Найдите винтовку. Это не так трудно - найти винтовку...
     Плоское лицо директора искривилось, его бесцветные глаза потемнели.
     - Тебе не надо искать оружие, у тебя есть винтовка, что же ты не идешь туда? - спросил он. - Прикрываешься слоном?
     Он ничего не понял. Он и не мог понять и смотрел на Орлова, как на врага. Орлов покраснел. Потер ладонью лоб и тихо произнес:
     - Я вернусь сюда. Исполню свой долг и вернусь. Я не могу бросить слона, понимаете? Это ее слон!
     Где-то совсем близко хлопнул разрыв. Директор поморщился.
     - Каждый спасается по-своему, - сказал он.
     Орлов сжал кулаки. Ему захотелось крикнуть: "Молчать!" - но он отвернулся от беглеца и зашагал прочь.
     - Товарищ лейтенант, есть снаряды! Там много нашего калибра! - кричал круглолицый боец, подходя к избе.
     Он нес снаряды на согнутых руках, как носят дровишки. Только эти дровишки были потяжелее.
     - Где раздобыл?
     - На берегу. Там машина с боеприпасами разбита.
     - Отлично. Давайте все быстро, - скомандовал лейтенант. - Несите, сколько донесете.
     И тут лейтенант заметил директора цирка:
     - Товарищ красноармеец, пойдете с ними.
     - Почему с ними? - спросил директор. - Я из другой части, я интендант третьего...
     - Не рассуждать! - прикрикнул лейтенант.
     Он у кого-то научился кричать "не рассуждать!" и "молчать!", и эти резкие, не его слова были сейчас необходимы и помогали в трудной, непривычной обстановке.
     - Пошли, интендант, - сказал остроносый, - все равно, где помирать.
     - Я пойду тоже, - тихо сказал Орлов.
     - Хорошо, - ответил лейтенант. - Я присмотрю за ним.
     Он кивнул на слона.
     На берегу реки Орлов был ранен осколком немецкой мины. Бойцы принесли его к избе. Положили на порог. Неумело перевязали. Потом с оказией отправили в тыл. Перед отъездом он пришел в себя и позвал лейтенанта. Говорить ему было трудно, и лейтенант наклонился, чтобы расслышать его голос.
     - Я вас прошу... заклинаю всей жизнью, - шептал Орлов, - сберегите слона. Он должен жить.
     - Постараюсь, - сказал лейтенант, - я не знаю как... но постараюсь.
     - Только не доверяйте слона... интенданту...
     - Его нет. Или погиб, или смылся. Ребята не видели, как он исчез.
     - Слона надо отправить в зооцентр... есть такой в Москве... Это очень хороший слон... Зинин... Понимаете?
     - Да, да, - кивнул лейтенант, - я постараюсь. До свидания.
     - Спасибо.
     Полуторка рванулась с места. Слон заволновался. Какой-то утробный, жалобный звук вырвался из него и затерялся в грохоте рвущихся снарядов.
     
     
     7
     
     Старый слон любил теплые летние ливни. Он становился посреди открытого вольера, а дождь щелкал его по толстой коже и стекал по животу на землю. Слон закрывал от удовольствия глаза и вытягивал морщинистый хобот, чтобы пополоскать его в отвесных струях. Даже когда небо с треском раскалывалось от грома и фиолетовые вспышки били в глаза, слон не уходил в укрытие и, не в пример многим жителям зоологического сада, не забивался в угол, а выставлял вперед блестящие бивни.
     В эти минуты он переставал чувствовать свой вес и, окруженный со всех сторон водой, воображал, что плывет по теплой реке.
     Галя сердилась на слона. Она не видела никакой реки и с детства боялась грома. Она выбегала на дождь. Сарафан сразу намокал, коленки розовели, а пряди темных волос приклеивались к щекам.
     - Что ты стоишь в луже, как утка? - выговаривала она слону, пытаясь загнать его в помещение. - Вот ударит тебя молния, будешь знать, старый водолей.
     Слон прикидывался глухим и стоял на месте, легонько помахивая сморщенным хвостиком.
     Слон родился где-то в Африке, но понимал он только украинский язык, как будто родиной его была Полтавщина и в детстве он щипал нежные початки кукурузы и срывал хоботом желтые тарелки подсолнухов.
     - Довольно-таки странный слон со знанием украинского языка, - говорили о нем в зоопарке.
     На самом деле все объяснялось очень просто: Галя говорила с ним по-украински. Если бы она говорила по-чувашски или по-эстонски, слон понимал бы эстонский или чувашский.
     Галя не была ни ученой, ни дрессировщицей. Она ничему не учила слона. Она "ходила за ним". Слон не представлялся ей заморским чудным зверем, а был для нее существом деревенским, крестьянским, которого нужно кормить, содержать в чистоте, защищать от кусачих шершней. Галя разговаривала со слоном, как обычно разговаривают с коровой или лошадью. То прикрикивала на него, то ласково причитала. Звала она его дедом - "Диду".
     - Диду, Диду, иди, наконец, с дождя! - кричала она, а слон стоял с закрытыми глазами: он прикидывался спящим.
     Он напоминал Гале подвыпившего отца, которого никакими уговорами нельзя было увести в хату и уложить спать.
     Намокший сарафан прилипал к телу, девушка, скрестив на груди руки, убегала под крышу.
     А слон все плыл по воображаемой реке. И у него не болели ноги...
     Когда-то слона не уберегли, и теперь в круглых ступнях образовались трещины. Слон стал двигаться медленно. Каждый шаг причинял ему боль. Ноги были густо смазаны ихтиоловой темной мазью, и от слона пахло дегтем, как от телеги.
     Галя пыталась разузнать, откуда взялся ее слон Диду, но ей всякий раз отвечали:
     - Прибыл из зооцентра.
     Как будто зооцентр был родиной слона и до этого не было леса, перевитого лианами, высоких трав, обжигающего солнца, не было слона и слонихи, не было никакой судьбы.
     Старый слон подкрадывался к Гале и запускал хобот в карман синего халата, и там всегда оказывался кусок хлеба, побеленный солью. Слон опускал нижнюю губу, острую, как борода, и отправлял лакомство в рот.
     Можно было подумать, что девушка привезла слона из своего родного села. И что там, дома, она запрягала его в большую скрипучую фуру или пахала на нем землю. А когда строили новую хату, слон месил своими ножищами сырую бурую глину, перемешанную с соломой и навозом.
     Иногда старый слон подшучивал над Галей. Делал он это так: набирал полный хобот воды и, поливая себе спину, ненароком окачивал Галю.
     - Будь ты неладен, старый баловень! - сердилась девушка. - Резвится, как молодой бугай.
     Слон про себя улыбался и отходил в сторону. Он понимал свою зависимость от Гали, но никогда не унижал себя заискиванием, не терял достоинства. Он относился к девушке, как старый дряхлый отец относится к дочери: ворчит, ершится, но в глубине души сознает, что, не будь ее рядом, все пошло бы прахом.
     Галя не любила посетителей зоологического сада. Считала их праздными соглядатаями и бездельниками, которые глазеют на чужую работу и на чужую жизнь. Она не ждала от них ничего хорошего и, стоя в стороне, исподлобья поглядывала на розовощеких детишек, которые тянули к слону растопыренные пальцы и кричали:
     - Хочу слона!
     А слон, старый молчаливый Диду, в присутствии зрителей оживлялся и прихорашивался. Да, у него болят ноги, но не так уж сильно. И чтобы доказать это, он начинал прогуливаться по вольеру, хотя каждый шаг причинял ему боль. При этом он кланялся и в такт поклонам раскачивал хобот.
     В такие минуты Гале хотелось крикнуть: "Уходите прочь! Разве вы не видите, что ему больно!"
     Это случилось в летний безоблачный день. Сухой солнечный настой расплывался по аллеям зоологического сада. Обитатели жарких стран с благодарностью щурились на солнце: солнце передавало им привет родины.
     Посетителей в этот день было особенно много. Они окружили вольер слона шумным полукольцом. Полукольцо гудело, смеялось, отпускало шутки, тянуло руки, привставало на цыпочки. А слон прогуливался, осторожно переставляя ноги.
     Неожиданно он остановился и замер. Он слегка опустил голову, и хобот, коснувшись земли, свернулся улиткой. Так слон стоял несколько минут, кого-то разглядывая, изучая. Потом он поднял бивни и начал... танцевать. Он легко двинулся по кругу и в такт вальсу делал повороты. Никто не слышал музыки. Он же слышал по памяти, как раскатисто потрескивали трубы и оглушительно рассыпали медь тарелки! А скрипки с веселой дрожью пели, пели... Слон лишился веса, забыл про боль, с удивительной легкостью кружился он в вальсе, и зрители стали хлопать в кричать "браво", "бис", как кричат в цирке.
     Галя испуганно смотрела на своего питомца. Ее смуглое лицо побледнело. То, что для всех было радостью, для нее обернулось бедой.
     - Диду! - позвала она тихо.
     Куда там! Слон не слышал ее голоса. Не видел ее, будто ее и не существовало.
     Потом он остановился. Отвесил поклон. И забыл про боль, оторвал от земли передние, пахнущие дегтем ноги и встал на задние.
     - Диду, ты рехнулся, старый! У тебя ноги... - не понимая, что происходит, крикнула Галя.
     Слон стоял на задних ногах, а передними перебирал в воздухе, изображая барабанщика.
     Галя смотрела на публику ненавидящим взглядом. Ее глаза сузились. Каждый шаг слона отдавался у девушки живой болью. И вдруг ее взгляд остановился на седом человеке в зеленой рубашке. Его худое скуластое лицо и жилистые руки были, как копотью, покрыты дымчатым загаром. Человек стоял, скрестив руки, не отрывая от слона напряженного взгляда. Его лоб пересекали три глубокие складки, волосы на висках росли двумя белыми кустами, а глаза смотрели откуда-то из глубины. Он стоял неподвижно, и только с его губ слетало чуть слышное имя:
     - Максим... Максим...
     Галя подбежала к незнакомцу, схватила его за руку и с силой оттащила от вольера.
     Слон тут же сделал несколько шагов следом. Он дошел до бетонного барьера с острыми шипами. Он не увидел шипов, занес ногу и тут же отдернул ее. Тогда он вытянул хобот и отчаянно затрубил. Он требовал, чтобы человек в зеленой рубашке вернулся.
     А Галя бежала и тащила за руку незнакомца, и тот, человек уже немолодой, едва поспевал за ней.
     Она привела его в служебное помещение, что за вольером, и только тогда остановилась:
     - Что вы с ним делаете? Кто вы такой? Почему он танцует? Ведь у него больные ноги...
     Она не давала человеку произнести слова, засыпала его сердитыми вопросами. А он смотрел на нее как зачарованный и тер рукой лоб.
     Гале показалось странным, что он так пристально ее рассматривает. Она не выдержала его взгляда:
     - Что вы на меня смотрите?
     - Вас зовут Зиной? - тихо произнес незнакомец.
     - Нет, Галей. А вам-то что.
     - Как вы сюда попали?
     - По объявлению.
     - Жаль, что вы не помните парусиновый шатер цирка "Шапито". Пиратский фрегат "Блэк Близ". И фонарь в хоботе.
     Удивление Гали нарастало. Незнакомец уводил ее в странную непонятную жизнь, и она шла за ним с полуоткрытым ртом, с округленными глазами.
     - Ну да, вы не помните... Вас тогда не было на свете... Но когда вы смотрели на Максима...
     - На какого Максима?
     - На слона.
     - Его зовут Диду.
     - Ах, вот как? Но это не так важно, слон остается слоном.
     - Кто вы такой? - наконец не выдержала Галя.
     Незнакомец потер рукой лоб.
     - Я - погонщик слона... Переднюю левую ногу он сбил давно... в первый месяц войны... Он вас любит?
     - Не знаю. - Галя покосилась на ворота, ведущие в вольер.
     - Она очень любила его, - тихо произнес погонщик. - Когда она переживала за Максима, у нее глаза болезненно сужались, как у вас. Вообще у нее глаза большие и синие. К вечеру они темнеют.
     В это время раздался треск, и ворота распахнулись, как от взрывной волны. В помещение вошел слон. Он услышал знакомый голос и сломал запор. Он подошел к погонщику и нежным розовым окончанием хобота осторожно провел по лицу. Он узнавал морщины лба, впалые щеки, колючие брови, словно не верил глазам и хотел на ощупь убедиться, что никакой ошибки нет, что перед ним старый друг. А тот стоял рядом, почесывал крыластое ухо и сам себе говорил:
     - Жив Максим... жив...
     - А почему ему не быть живым? - осторожно спросила Галя.
     Погонщик повернулся к девушке:
     - Вы любите цирк?
     - Я люблю кино. Что хорошего в цирке?
     - Хорошего мало. Но все же встречается. А раз встречается, надо идти. Хорошее встречается даже на войне. Вот встретился нам один лейтенант... молоденький, зеленый, а сделал он невозможное.
     - Что же он сделал?
     - Он спас слона, когда меня ранило. Не пустил на мясо. Не списал. Довел дело до конца... Очень важно доводить дело до конца. Не останавливаться на полдороге, не отступаться. Правда, Зина?
     - Меня зовут Галя. А разве слона можно... на мясо?
     - Этот огромный зверь в чем-то беспомощный, как ребенок. У него есть место от глаза до уха, величиной с ладонь. Одной пули достаточно... Его надо беречь...
     - Вы какой-то странный... Влюбились, что ли? - спросила Галя.
     - Влюбился.
     - Давно?
     - Лет двадцать назад.
     - И все любите одну... Зину?
     - Подойдите сюда, я вам кое-что скажу... Если полюбите один раз навсегда, то этой единственной любви хватит на всю жизнь... и на землю, и на деревья, и на людей, и на капли дождя, и на снег, и на слона...
     Они сидели на лавке в прохладном помещении, куда не проникает летний жар и где пахнет соломой. Они молчали. А когда слон вздыхал, поднимался маленький ветер.
     
     __________________________________________________________________________
     
     Яковлев Ю. Я.
     Я47. Неприкосновенный запас: Рассказы и повести / Оформл. Б. Кыштымова. - М.: Дет. лит., 1983. - 559 с. - Для старшего возраста.
     Тираж 100 000 экз. Цена 95 коп.
     В книгу входят известные повести и рассказы Ю. Яковлева о подростках и для подростков.
     
     
     ИБ № 6944
     
     Ответственный редактор Е. М. Подкопаева. Художественный редактор А. Б. Сапрыгина. Технический редактор Е. М. Захарова. Корректоры Ж. Ю. Румянцева и Н. Г. Худякова.
     __________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 27.07.2004
     О найденных в тексте ошибках сообщать почтой: vgershov@pochta.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/