Андрэ Нортон            Предания Колдовского мира                  (Колдовской мир: Секреты Колдовского мира)            Andre Norton. Lore of the Witch World (1980)            Библиотека Старого Чародея - http://www.oldmaglib.com/                  ПАУЧИЙ ШЕЛК            Spider Silk (1976)                  1                  Большая буря в год Кобольда пришла поздно, гораздо позже того времени, когда ее ожидали. И она была только частью того зла, которое навлекли на Эсткарп хранительницы, когда собрали величайшие силы, вздыбившие и обрушившие горы, откуда мог вторгнутся Карстен.      Раннок оказался беззащитным перед бурей. Только пророческий сон Мудрой - Ингварны - позволил увести женщин и детей на высоты, откуда те со страхом смотрели, как море обрушивается на сушу. Так высоко поднялась вода, что волны кипели у Змеиных Камней на холмах. Только еще выше, у скал Тора, могли спрятаться беженцы и, почти теряя сознание от ужаса, ждать конца.      Кто мог надеяться теперь на возвращение рыбачьего флота, только вчера вышедшего в море? Вернутся разве что обломки - игрушки штормовых волн.      Оставалась только горстка стариков и мальчишек и один или два таких, как Хердрек Хромоногий, деревенский кузнец. Потому что Раннок обеднел мужчинами, как и всем остальным, с тех пор как война начала опустошать Эсткарп. С севера грозил Ализон, ястреб, готовый сорваться с насеста и устремиться на добычу; на юге кипел и бурлил Карстен, как будто за рухнувшими горами еще сохранялось что-то живое.      Мужчины, выступившие некогда вместе пограничниками господина Саймона Трегарта или служившие под знаменами колдуний из Эсткарпа, где они? Семьи отчаялись и перестали их ждать. С того времени, как старик Набор (а ему уже перевалило за сотню) был молод и зелен, в этой земле не было мира.      Именно Набор, преодолевая силу ветра, вместе с Ингварной взобрался на скалы Тора; они встали там, прижавшись плечом к плечу. И он, и она с тревогой смотрели на море. Старик не верил, что Ингварна все еще ждет возвращения флота, хотя и знал, что Мудрая может предвидеть будущее.      Волны вздымались, и о скалы словно били гигантские кулаки. Набор увидел корабль, поднимающийся и падающий вблизи грозных каменных клыков Змея. Но вот огромный вал перенес судно через страшные скалы в относительно спокойные воды за ними. Набор вздохнул с облегчением, как моряк, увидевший чудо: жизнь словно выхватили из самых клыков смерти. К тому же Раннок обладает правом на то, что осталось после кораблекрушения. И если корабль продержится, то груз принадлежит тому, кто сумеет доставить его на берег. Старик хотел уже отыскать Хердрека и остальных, чтобы позвать за добычей.      Но Ингварна повернула голову. И сквозь дождь посмотрела ему в глаза. В ее пристальном взгляде Набор прочел предупреждение.      - Кто-то приходит...      Он видел, как губы Мудрой произнесли эти слова, но за ревом ветра и волн не слышал голоса.      И тут раздался грохот, перекрывший звуки грома и молнии. Незнакомый корабль избежал гибели на скалах, но теперь его выбросило на берег, и удары прибоя быстро довершали его разрушение.      К наблюдателям, хромая, присоединился Хердрек.      - Пиратское судно, - крикнул он в промежутке между порывами ветра. - Может, кто-то из морских волков Ализона. - И плюнул в направлении корпуса.      Ингварна уже направлялась к берегу, как будто ее влекло туда что-то очень важное. Хердрек предупреждающе крикнул, но она даже не повернула головы. Громко проклиная глупость всех женщин - впрочем в следующее мгновение кузнец понадеялся, что Мудрая его не слышала, - Хердрек последовал за нею, а за ним и двое его парней.      Когда они добрались до берега, буря начала стихать. Волны обвили разбитый корабль водорослями. Хердрек обвязался прочной веревкой, приказав крепко держать ее, и двинулся прямо в прибой. С помощью свисавших вант и сорванных ветром парусов он взобрался на борт.      Там он увидел плотно закрытый и завязанный веревкой люк. Достав нож, Хердрек разрезал веревки.      - Эй! - Голос его гулко отозвался в темноте внизу. - Есть там кто?      Ему ответил тонкий крик, словно откликнулась морская птица, которая над стихающим морем охотится за добычей бури. Но он понял, что это не птица. Осторожно, оберегая больную ногу, кузнец спустился в вонючий трюм. То, что он увидел, вызвало у него тошноту и гнев на владельцев парусника. Корабль оказался перевозчиком рабов. Жители Раннока слышали о торговле живым товаром.      Однако из всего груза выжил только один человек. И Хердрек вынес ее из ужаса этой тюрьмы. Маленькая девочка, худая, с кожей, обтягивающей кости, с огромными глазами, серыми и невидящими. Ингварна взяла девочку у кузнеца, словно имела на это право, и завернула тощее тельце в собственный теплый плащ.      Жители Раннока так никогда и не узнали, откуда Дайрин родом. То, что работорговцы грабили все побережье, не было тайной. К тому же жители деревни вскоре обнаружили, что девочка слепа. Игнварна, Мудрая, искушенная в лекарственных травах и заговорах, умеющая вправлять кости и залечивать раны, печально покачала головой после этого открытия и сказала, что причина слепоты - не телесное повреждение. Должно быть, ребенок видел нечто настолько ужасное, что мозг его просто отказался работать.      Девочке было лет шесть-семь, но память, казалось, покинула ее, а участью оставался только страх. Женщины Раннока пытались утешить ребенка, но в глубине души хотели бы, чтобы она оставалась с Ингварной; впрочем, они считали, что Мудрая странно обращается с воспитанницей. Потому что та никак не пыталась облегчить жизнь ребенка. Напротив, с самого начала она обращалась с морским найденышем не как с калекой - телом или душой, - а как с деревенской девочкой, которую выбрала себе в ученицы, и школа этой девочке предстояла трудная.      Жизнь в эти годы в Ранноке была тяжелой. Половина флота так и не вырвалась из бури. Не появлялись и береговые торговцы. Наступила трудная зима. Но именно в это время Дайрин впервые показала свое искусство. Глаза ее не видели, что делают пальцы, но она чинила рыбацкие сети с таким мастерством, что удивлялись даже опытные женщины.      Следующей весной, когда жители деревни срезали шары локута, чтобы набрать семян для посадок, Дайрин, заинтересовавшись шелковистыми внутренними прокладками, стала сплетать и расплетать их. Ингварна и Хердрек изготовили маленькое веретено и показали ребенку, как работать с его помощью.      И Дайрин хорошо воспользовалась уроками: ее маленькие, птичьи пальчики тянули нить тоньше, чем удавалось другим, и никогда не делали узлов. Но девочка всегда казалась недовольной, все время стремилась сделать полотно еще тоньше, еще изящнее.      Мудрая учила приемную дочь и другому, например, пользоваться пальцами и обонянием в травном садике. Дайрин легко запоминала заговоры, являвшиеся частью знаний Мудрой. Усваивала она очень быстро, и при этом в ней всегда ощущалось нетерпение. А когда допускала ошибки, очень сердилась на себя. Но больше всего Дайрин сердилась, когда испытывала потребность в каком-нибудь орудии или инструменте, которые не могла описать.      Ингварна пришла советоваться с Хердреком (он к этому времени стал старейшиной деревни); объяснив, что, возможно, искусство Мудрой поможет восстановить утраченную память Дайрин. Когда он спросил, почему она не говорила об этом раньше, Ингварна серьезно ответила:      - Ребенок не нашей крови, она была пленницей морских волков. Имеем ли мы право возвращать ей ужасы прошлого? Может, Гуннора, покровительница женщин, из жалости отняла у нее память. А если так...      Он прикусил палец, глядя на Дайрин, работавшую на ткацком станке, который изготовили для девочки по его же приказу; время от времени та раздраженно хлопала по станку рукой. Казалось, она хочет переделать станок, изменив тяжелые деревянные детали так, чтобы они лучше служили ей.      - Мне кажется, она все более несчастна, - неохотно согласился он. - А вначале казалась довольной. Теперь же иногда ведет себя, как снежная кошка в западне. Мне это не нравится.      Мудрая кивнула.      - Верно. По-моему, это правильное решение.      Ингварна подошла к девочке, дотронулась до ее рук и, повернув к себе, посмотрела прямо в невидящие глаза. Когда Ингварна прикоснулась к Дайрин, девочка застыла.      - Оставь нас, - сказала Мудрая кузнецу.      В тот же вечер, когда Хердрек работал у своего горна, Дайрин приблизилась к огню. Не колеблясь, она направилась прямо к кузнецу. У нее был острый слух, и она часто удивляла жителей деревни, обнаруживая их присутствие. Теперь она протянула к кузнецу руки, как к любимому отцу. И он понял, что все в порядке.      К середине лета, когда отцвели локуты и осыпались их цветы, Дайрин часто уходила в поля, пальцами трогала набухающие шары, а иногда пела странные песни на чужом языке, словно растения - дети (вначале ростом ей по колено, потом - по плечо), которых нужно забавлять и о которых нужно заботиться.      Хердрек, по предложениям девочки, внес изменения в устройство станка. А от Ингварны та узнавала тайны красок, да и сама с ними экспериментировала. У нее не было настоящих друзей среди немногих детей умирающей деревни. Вначале потому, что она почти не выходила одна, без Ингварны, а дети побаивались Мудрой. А потом из-за своих странных поступков она казалась очень серьезной и взрослой для своих лет.      На шестой год после ее появления к берегу пристал сулкарский корабль - первое чужое судно, появившееся после того кораблекрушения. И капитан принес весть, что война, наконец, кончилась.      Поражение захватчиков из Карстена, так истощивших силы правительниц Эсткарпа, было полным. Теперь командовать армиями Эсткарпа стал Корис из Горма, потому что многие защитники погибли в борьбе с врагом. Но мир все же не вернулся на землю. Морские волки получили подкрепление из остатков разбитого флота Карстена. Как всегда во времена смуты, другие волчьи головы, не знающие ни родины, ни верности, делали набеги по всему побережью. Войска маршала Кориса пытались защитить границы, но справиться с неожиданными нападениями, когда разбойники так же стремительно исчезали, защитники никак не могли.      На капитана сулкарского корабля произвело большое впечатление тканье Дайрин, и он предложил Ингварне гораздо большую плату, чем можно было ожидать в этой забытой деревне. Девочка его очень заинтересовала, и он пытался разговаривать с нею на нескольких языках. Но та отвечала только на языке Эсткарпа, сообщив, что других не знает.      В разговоре с Ингварной капитан сказал, что встречал похожих девочек в своих странствиях, но не помнит где. И считает, что она не простого рода.      Год спустя Ингварна отдала все, что могла, как Мудрая, своему морскому найденышу.      Никто не знал, сколько лет Ингварне, потому что у нее не было никаких признаков старости, в отличие от окружающих, не так хорошо знавших свойства трав и лекарств. Правда, теперь она ходила медленнее и больше не искала одна места Силы, а брала с собой Дайрин. Никто не знал, что они делали вдвоем, потому что кто же решится подсматривать за женщиной с колдовским даром?      В этот день несколько рыбачьих лодок ушло в море до рассвета. Накануне ночью Мудрая вместе со своей воспитанницей отправилась в глубь материка, чтобы навестить некое очень древнее место. Ингварна развела костер, который горел не естественным красным пламенем, а, скорее, голубым. В это пламя она бросала маленькие, плотно перевязанные пучки трав, так что поднимался ароматный дым. Но смотрела Мудрая не на огонь, а на находившийся перед ним камень, с гладкой, как стекло, поверхностью цвета лезвия меча.      Дайрин стояла чуть сзади. Все эти годы Ингварна учила ее, как возмещать с помощью других чувств нехватку зрения, и теперь пальцы девочки стали ее десятью глазами, а ноздри могли уловить запахи, уши - звуки, которых не чувствовал обычный человек, однако в такие минуты она хотела быть такой же, как все, и испытывала ощущение огромной потери; слезы выступали у нее на глазах и медленно текли по щекам. Ингварна много дала ей. Но все же она не такая, как жители деревни. Иногда одиночество окутывало ее, словно тяжелый плащ. Девушка почувствовала, что Ингварна замыслила что-то. Но не надеялась, конечно, что сможет видеть.      Она ясно слышала пение Мудрой. Аромат горящих трав заполнил ее ноздри, и ей захотелось глотнуть свежего воздуха. Потом последовал приказ, не произнесенный вслух и не переданный прикосновением к руке или плечу. Приказ она ощутила прямо внутри мозга и пошла вперед, вытянув руки, пока все десять пальцев ее не прижались к дрожащей поверхности, теплой, даже горячей, такой, что едва не сжигало кожу, а биение совпадало с биением сердца девушки. Дайрин стояла неподвижно, а голос Мудрой становился слабее, как будто девочка отдалилась от своей приемной матери.      Она почувствовала жар, идущий от поверхности; тепло распространялась по ее пальцам, ладоням, рукам. Все слабее слышался голос Ингварны, ради нее взывающей к странным полузабытым силам.      Тепло постепенно отступало. Девушка не могла сказать, долго ли она так стояла. Но наступило мгновение, когда руки ее упали, слишком тяжелые, чтобы она могла снова поднять их.      - Что сделано - сделано. - Голос Ингварны звучал тяжело. - Всем, чем могла, я поделилась с тобой. Ты слепа, однако обладаешь зрением, какого нет у обычных людей. Пользуйся им хорошо.      С этого дня стало известно, что Дайрин действительно может "видеть" руками. Она могла взять в руки вещь и рассказать, кто ее изготовил и когда. Если ей давали клочок шерсти тонкорунной овцы, она говорила встревоженному владельцу, где находится потерявшееся животное.      Но одним предвидением, сделанным случайно, она ни с кем не поделилась. Во время танца Урожая Дайрин взяла за руку маленькую Хальду и, тут же выпустив тонкие пальчики, со слезами убежала в дом Ингварны и там спряталась. Через месяц Хальда умерла от лихорадки. С тех пор девушка редко и со страхом пользовалась своим даром.      В год Червя, когда Дайрин превратилась в молодую женщину, внезапно умерла Ингварна. Как будто предвидя другой возможный исход, она призвала к себе смерть, как призывают слугу для исполнения приказа.      И хотя Дайрин не была Мудрой, она приняла на себя многие обязанности приемной матери. А через месяц после погребения Мудрой вернулся сулкарский корабль.      Когда капитан рассказывал жителям забытой деревни о происшествиях в мире, глаза его не отрывались от Дайрин, которая, слушая, продолжала ткать. Она явно выделялась среди жителей странными, серебряными волосами и серебристыми глазами.      Капитаном этим был Себбальд Ортис, Себбальд Однорукий - так прозвали его после того, как в битве он потерял руку и кузнец приделал ему новую, железную. Капитан был молод и недавно командовал кораблем, хотя почти всю жизнь, как это и было в обычае у его племени, провел на море.      Он рассказал, что наконец-то на земле установился мир. Корис из Горма твердой рукой правил. Эсткарпом. Ализон попытался осуществить вторжение из-за моря, но потерпел поражение. Карстен же охвачен хаосом, правители выступают один против другого; морских волков одного за другим вылавливают и предают безжалостной смерти.      Дав понять, что он в Ранноке на законном основании, капитан перешел к делу. Есть ли в деревне товары, которые могли бы занять место в его трюме?      Хердрек не желал признаваться в нищете перед чужаками. Но ему очень хотелось - он с трудом скрывал это желание - тех инструментов и орудий, которыми так небрежно пользовались моряки. Но что может быть в Ранноке? Сушеная рыба, чтобы продержаться долгую зиму, да немного домотканой одежды.      Жителям деревни будет даже трудно устроить пир в честь гостей, как требует обычай. Но отказаться от застолья - значит отказаться от всех законов предков.      Дайрин, слушая капитана, жалела, что не может коснуться его руки, узнать, что это за человек, побывавший так далеко и видевший так много. У нее появилось тоскливое стремление избавиться от привычной, хорошо знакомой жизни Раннока, увидеть, что лежит дальше, в мире за пределами деревни. Пальцы ее продолжали уверенно держать нить, но мысли были далеко.      Она подняла голову, потому что почувствовала, что кто-то остановился около нее. Запах просоленой морем кожи, другие запахи. Незнакомец, один их моряков с сулкарского корабля.      - Ты так искусна в работе, девушка.      Она узнала голос капитана.      - Таково мое ремесло, капитан.      - Говорят, у тебя была трудная судьба... - Он говорил откровенно, и это ей нравилось.      - Нет, господин. Жители Раннока всегда были добры ко мне. И их Мудрая удочерила меня. И хоть глаза мои закрыты для мира, руки хорошо служат мне.      Пойдем, увидишь сам! - Гордо промолвив эти слова, она: поднялась со скамьи и сунула веретено за пояс.      Дайрин привела его в свой дом, пропахший ароматами трав, и показала ткацкий станок, сделанный для ее Хердреком.      - Как видишь, господин, я не бездельничаю, хоть и слепа.      Она знала, что в ее незаконченной ткани нет изъянов.      Ортис некоторое время молчал. Потом она услышала его удивленный возглас.      - Прекрасная ткань. Ни в плетении, ни в цвете нет ошибок... Как ты это сделала?      - Собственными руками, господин! - Она рассмеялась. - Дай мне что-нибудь принадлежащее тебе, и я покажу, что вижу пальцами лучше, чем глазами.      Ее охватило возбуждение: она знала, что это очень важный момент в ее жизни. Она услышала легкий шелест, словно разворачивали ткань. Ей в руки вложили обрез полотна.      - Расскажи, - приказал капитан, - откуда это и как сделано.      Она провела пальцами по шелку.      Соткано - да. Но ее "видящие" руки не давали изображения человеческих пальцев, занятых этой работой. Нет, органы, создающие эту ткань, странной формы. И работают так быстро, что мелькают, сливаясь. Это сделала не женщина. Во всяком случае, не женщина, каких знает Дайрин. Но что-то женское в этом есть.      - Паучий шелк... - Она сама не знала, что произнесет, пока не услышала собственные слова.      Не обычный паук. Ткала женщина... нет, не женщина...      Она поднесла полотно к щеке. И у нее возникло горячее желание больше узнать о том, как это сделано.      - Ты права. - Голос капитана нарушил ее сосредоточенность. - Эта ткань - из Устурта. Даже если бы у меня было только две штуки такого материала, путешествие окупилось бы втройне.      - А где этот Устурт? - спросила Дайрин. Если бы она могла отправится туда, узнать... - И кто ткачихи? Мне они не кажутся похожими на людей.      Она снова услышала его удивленный возглас.      - Увидеть ткачих, - сказал он тихо, - это смерть. Они ненавидят людей...      - Нет, господин! - возразила Дайрин. - Не всех людей они ненавидят, а только мужчин. - Знание пришло к ней от полоски полотна в руках.      Какое-то время она молчала. Он сомневается в ее словах?      - Никто не поплывет добровольно в Устурт, - сказал он. - Полотно дал мне человек, с риском для жизни побывавший там, и он с трудом спасся, однако все равно умер после того, как мы подняли на борт его плот.      - Капитан, - она погладила шелк. - Ты сказал, что такая ткань - настоящее сокровище. Мой народ беден и становится все беднее. Если кто-нибудь узнает тайну этой ткани, что хорошего нам это даст?      Он вырвал полотно у нее из рук.      - Это невозможно.      - Возможно! - Она заговорила быстро, захлебываясь словами: - Женщины - самки - соткали это. С женщиной, тоже ткачихой, они обойдутся по-другому.      Большие мозолистые руки сжали ей плечи.      - Девушка, даже за все золото Карстена я не послал бы женщину в Устурт! Ты не понимаешь, о чем говоришь. Правда, что у тебя есть Дар. Но ты не признанная колдуньями хранительница, и ты слепа. И предлагаешь такую глупость... Эй, Видрут, в чем дело?      Дайрин почувствовала чье-то приближение.      - Прилив начался. Нам нужно покинуть стоянку у скал, капитан.      - Да. Ну, девушка, да будет тебе защитой Правая Рука Ларкена. Когда зовет корабль, ни один капитан не станет медлить.      И, прежде чем она успела пожелать ему добра, он исчез. Девушка присела на жесткую скамью у станка. Руки ее дрожали, из глаз капали слезы. Она чувствовала себя так, словно ей дали в руки сокровище, а потом отняли. Она была уверена, что инстинкт не обманывал ее, что если кто-то и может узнать тайны Устурта, то только она.      Теперь, когда Дайрин прикоснулась к собственной ткани, та показалась ей грубой и отвратительной. Мысленно она видела лес, в котором от дерева к дереву протянулись сверкающие паутины из прямых нитей.      Через открытую дверь донеслось дуновенье морского ветра. Дайрин подняла голову, словно кто-то потянул ее за волосы.      - Кто ты? - быстро спросила она.      - Я Видрут, девушка, помощник капитана Ортиса.      Она быстро встала.      - Он подумал о моем плане? - Она не видела другой причины, по которой моряк мог бы появиться в ее доме.      - Да, девушка. Он ждет нас. Дай мне руку... вот так...      Ей вдруг крепко сжали пальцы. Она попыталась высвободить руку. Этот человек - что-то в нем было неправильное. Но тут на нее упал плащ и так плотно и крепко окутал ее, что она не могла бороться. Неприятные запахи заполнили ноздри, но хуже всего было то, что Видрут взвалил ее на плечи, будто она - всего лишь связка товара.                  2                  Девушку доставили на борт корабля: хотя она была закутана в плащ, Дайрин использовала слух и обоняние. Но она не могла понять, почему капитан Ортис так яростно и искренне (прикоснувшись к нему, она знала, что он искренен) отказывался взять ее на борт? А потом этот человек похитил ее, как женщину во время набега.      Всем известно, что сулкары не занимаются работорговлей. Тогда почему?      Наконец с нее сняли плащ. Воздух, который она с облегчением вдохнула, был не свеж и полон зловония, от которого она сама себе показалась нечистой. Девушка подумала, что ее тюрьма где-то глубоко в трюме корабля.      - Зачем ты это сделал? - спросила Дайрин у человека, тяжело дышавшего рядом.      - Приказ капитана - ответил тот, приблизившись, так что она не только ощутила запах нечистого тела, но и его тепло. - У него есть глаза, у нашего капитана. Какая гладкокожая красивая девчонка...      - Отпусти ее, Вэк! - приказал Видрут.      - Слушаюсь, капитан, - проговорил тот с ноткой легкого презрения. - Тут она в безопасности...      - И тут и останется. В безопасности от тебя, Вэк, и таких, как ты. Убирайся!      Вэк зарычал, будто собирался оспорить право приказывать ему. Потом Дайрин уловила звук открывшейся и закрывшейся двери.      - Ты не капитан, - сказала она в наступившей тишине.      - На корабле перемены, - ответил Видрут. - За последние месяцы капитан не принес нам удачи. И когда мы узнали, что он не собирается увеличивать наши шансы на успех... он был...      - Убит?      - Совсем нет! Думаешь, мне нужна кровная вражда со всем его кланом? Сулкарам не нравится, когда кому-то из их родичей выпускают красную жизнь из жил.      - Не понимаю. Вы все сулкары...      - Не все, девушка. Мир изменился с того времени, когда только сулкарцы правили морями. Они бойцы, а бойцы часто гибнут. Они сражались с колдерами, взорвали сулкарскую крепость, уничтожили врага, но и сами многих потеряли.      Мореходы сражались с Карстеном, участвовали во взятии Горма, да. Потом защищали моря от морских волков Ализона. И потеряли многих, очень многих. И теперь, когда нужно вывести корабль из гавани, им приходится нанимать и других моряков, а не только родичей, чтобы поднять паруса и лечь на курс. Нет, мы не убили Себбальда Ортиса, он нам может еще пригодиться. Он в безопасности, девушка.      А теперь перейдем к делу. Я слышал твой разговор с Ортисом. К тому же от этих голодающих, что живут в Ранноке, я многое о тебе узнал. Ты владеешь даром Мудрой, хотя Сила тебе не подвластна, ибо ты слепа. Ты сама сказала: если кто-то может поладить с этими дьявольскими самками из Устурта, то это ты.      Подумай о паучьем шелке, девушка. Ты ведь держала кусок полотна, который дал тебе Ортис. Ты многое можешь, если только жители Раннока не спятили. Но в это я не верю. Такой шанс у человека бывает только раз в жизни.      Она слышала алчность в голосе. Может, эта алчность послужит ей защитой. Видрут позаботится об ее безопасности. Точно так же и по той же причине он будет заботиться и о Себбальде Ортисе.      - Зачем же ты похитил меня, когда у тебя добрые намерения? Если ты слышал мой разговор с капитаном, то знаешь, что я пошла бы добровольно.      Он рассмеялся.      - Думаешь, эти сухопутные крысы отпустили бы тебя? Три четверти хранительниц погибли, ваша Мудрая в могиле, и они не отдали бы тебя, даже если дар твой мал. Теперь этой земле нужны все, кто обладает хоть частицей Силы. Ну, неважно. Тебя с радостью примут, когда ты вернешься, узнав тайну Устурта. Если, конечно, захочешь вернуться.      - Но откуда ты знаешь, что в Устурте я буду стараться ради тебя?      - Потому что не захочешь, чтобы им отдали капитана. Они не очень добры к пленникам.      В словах его слышался страх, который он пытался подавить.      - К тому же, - если ты не будешь подчиняться, мы просто уплывем и оставим тебя в Устурте на всю жизнь. Туда не ходят корабли. Долгая жизнь тебя ждет, девушка, а рядом не будет никого из твоего племени. Подумай об этом.      Он немного помолчал, а потом добавил:      - Заключим сделку, девушка, и поклянемся, что будем выполнять ее условия. Ты договариваешься с ткачихами, и мы отвозим тебя в Раннок или куда захочешь. Мы даже можем высадить с тобой капитана. Мы никому не причиним вреда. И выделим тебе часть шелка. Ты купишь себе весь Раннок и станешь владычицей, госпожой.      - Есть одно условие... - Она вспомнила Вэка. - Твои люди не должны обладать мною. Ты ведь знаешь, что в таком случае происходит с даром?      Когда Видрут ответил, в голосе его звучала угроза, хотя нацелена она была не на нее.      - Все знают, что дар покидает женщину, бывшую с мужчиной. Никто тебя не тронет.      - Да будет так, - ответила она с внешним спокойствием, которое ей трудно было сохранить. - У тебя есть тот кусок шелка? Мне он нужен, чтобы узнать побольше.      Она услышала, как скрипнула дверь ее тюрьмы. Когда все стихло, девушка принялась за исследования. Каюта маленькая, у стены полка, стул, как будто привинчен к полу, больше ничего. Заключили ли Ортиса в такой же каморке? И как сумел Видрут отстранить капитана? То, что она узнала о Себбальде Ортисе за время их короткого разговора, заставляло предполагать, что с ним нелегко справиться.      Когда Видрут вернулся и положил ей на руки шелковую ткань, Дайрин уже спокойно сидела на стуле.      - Узнавай, что сможешь, - сказал он. - Если ветер будет попутный, у нас еще два дня пути до того, как мы достигнем Устурта. Пищу, воду, все, что хочешь, тебе принесут, и часовой будет следить, чтобы тебя не тревожили.      Держа в руках шелк, Дайрин сосредоточилась. Никаких иллюзий относительно Видрута у нее не было. Для него и остальных она всего лишь орудие. Она слепа, но, несмотря на все разговоры о даре и силе, он ее недооценивает. Она не раз в прошлом уже обнаруживала это.      Дайрин сознательно отгородилась от мира, закрыла уши, чтобы не слышать скрипа снастей, плеска волн, закрыла нос для многих неприятных запахов. Снова ее "зрение" направилось внутрь. Вот она "видит" голубые руки (которые совсем не руки), занятые тканием. Яркие чистые краски, для описания которых у нее нет слов. Материал не одноцветный, он переливается разными цветами.      Теперь Дайрин попробовала заглянуть за эту ткань и увидеть станки. У нее сложилось впечатление о высоких темных стойках. Это не гладкое оструганное дерево. Нет, поверхность неровная. Это деревья, растущие деревья!      Руки - теперь нужно сосредоточиться на движущихся руках ткачих.      Но тут раздался стук в дверь, нарушивший сосредоточенность девушки. Раздраженная, она повернула голову к двери каюты.      - Войдите!      Снова скрип петель, стук обуви, запах просоленной кожи, запах мужчины. Вошедший беспокойно откашлялся.      - Госпожа, вот еда.      Дайрин отложила полотно и протянула руки: неожиданно она почувствовала голод и жажду.      - С твоего разрешения, госпожа. - Он сунул ей в правую руку ручку кружки, поставил на другую ладонь чашку. - Вот ложка. Только корабельный эль, госпожа, и похлебка.      - Спасибо - ответила она. - И как же тебя зовут, моряк?      - Ротар, госпожа. Мой щит чист, я не настоящий моряк. Но так как ничего другого, кроме войны, я не знаю, это ремесло для меня ничуть не хуже прочих.      - Но теперь тебя одолевают сомненья... - Дайрин поставила кружку на пол, зажав ее меж изношенными сандалиями. Она взяла руку моряка и попробовала что-нибудь прочитать по ней.      Ей казалось, что она не должна упускать возможности побольше узнать о команде Видрута; она почувствовала, что Ротар совсем не то, что Вэк.      - Госпожа... - произнес он очень тихо и быстро... - Говорят, ты разбираешься в травах. Почему бы тогда Видруту не отвести тебя к капитану? Что за странная быстрая болезнь его поразила?      Человек, руку которого держит Дайрин, молод. В нем нет желания обманывать.      - Где лежит капитан? - тоже негромко спросила она.      - В своей каюте. Он в лихорадке и бредит. Как будто околдован и...      - Ротар! - резкий окрик от двери. Рука, которую она держала, резко высвободилась. Но она успела почувствовать прилив страха.      - Я пообещал, что тебя не будут тревожить! Этот щенок приставал к тебе? - спросил Видрут.      - Совсем нет. - Дайрин удивилась тому, какой у нее спокойный голос. - Он был очень добр и принес еды и воды, я в этом нуждалась.      - А теперь - прочь! - приказал Видрут. Девушка услышала, как за Ротаром закрылась дверь. - Что же ты узнала, девушка, с помощью этого куска шелка?      - У меня было мало времени, господин. Я должна подольше изучать ткань.      - Сделай это, - приказал он и тоже вышел. Больше он не приходил, и Ротар тоже уже не приносил ей пищу. Но Дайрин думала о том, что он рассказал ей о капитане. Со слов Видрута выходило, что экипаж поддерживает его план захватить корабль и плыть в Устурт. Есть травы, которые, если подбросить их в еду или питье, погружают человека в глубины лихорадки. Если бы она смогла увидеть капитана, она бы знала. Но выйти из каюты она не могла.      Время от времени неожиданно появлялся Видрут и справлялся, что нового она узнала о полотне. В его вопросах звучала такая алчность, что девушке с трудом удавалось сохранять спокойствие. Наконец она сказала ему:      - Разве ты не знаешь, капитан, что дар нельзя заставить? Я пыталась узнать все, что можно. Эта ткань сделана не людьми. А природу чужака не так легко раскрыть. Несмотря на все попытки, я не могу мысленно представить себе их. Ясно вижу только, как его ткут.      И когда он не ответил, Дайрин продолжила:      - Это ведь работа не тела, а ума. По такой дороге нельзя бежать, как будто ты взрослый, по ней нужно ползти подобно ребенку.      - Тебе осталось меньше одного дня. Еще до захода солнца мы увидим Устурт. О колдовской силе я знаю только по рассказам, а эти рассказы часто искажают суть. Помни, девушка, жизнь твоя зависит от твоего "видения"!      Она слышала, как он уходит. Полотно больше не казалась мягким и легким. Напротив, оно потяжелело, как рабские цепи. Дайрин поела корабельных сухарей с принесенной им тарелки. Действительно, время прошло, а она ничего существенного не добилась.      Да, теперь она хорошо представляет себе станок и видит, как появляется шелк под быстрыми пальцами. Но тело за этими пальцами она не могла рассмотреть. И, как ни старалась, не могла увидеть ни одной из ткачих, делающих эту ткань.      Капитан Ортис - его она видела, потому что он держал полотно в руках. Видела и Видрута. Был и третий, менее различимый, укрытый черным облаком страха. День сейчас или ночь? Она утратила представление о времени. Но чувствовала, что корабль все еще идет по ветру.      Потом - почувствовала, что она не одна в каюте. Но предупреждающего скрипа двери она не слышала. Она напряглась, ибо страх заставил ее съежиться и теперь рассчитывать только на свою голову.      - Госпожа?      Ротар? Но как он вошел?      - Где ты? - Дайрин пришлось облизать губы, прежде чем смогла произнести эти слова.      - Сейчас тебя высадят на берег Устурта. Капитан Ортис вышел, опираясь на руку Видрута, он весь дрожит. Он не отдает приказы, только Видрут. Госпожа, здесь что-то неправильно - потому что мы в Устурте. И Видрут командует. Это неправильно.      - Я знала, что должна поехать в Устурт, - ответила она. - Ротар, если ты верен капитану, знай, что он пленник Видрута, как и я. И если я не исполню приказ Видрута, будет еще большая беда... смерть...      - Ты не понимаешь! - Голос его звучал хрипло. - В этой земле живут чудовища. Говорят, даже их вид сводит человека с ума!      - Но я-то их не увижу! - напомнила ему Дайрин. - Сколько у меня еще времени?      - Совсем немного.      - Где я и как ты попал сюда?      - Ты в сокровищнице, под каютой капитана. Я воспользовался потайным ходом, потому что капитан и Видрут впервые вместе вышли из каюты. Они должны внимательно наблюдать за проходом мимо рифов во внутреннюю лагуну.      - Ты можешь провести меня в каюту? - Если она узнает, как Видрут подчинил себе капитана, может быть, она поможет человеку, которому верит.      - Дай мне твои руки, госпожа. У нас очень мало времени.      Она протянула руки, и ее запястья сразу сильно сжали, однако Дайрин не пожаловалась и не испустила ни звука. Мощным рывком ее подтянули вверх, словно Ротар сделал это одним усилием. Когда он снова поставил ее на ноги, она почувствовала, что вокруг гораздо больше пространства. И через какое-то окно проходит свежий морской воздух.      Но этого недостаточно, чтобы скрыть красноречивый запах - запах зла.      - Отпусти меня и не трогай, - сказала Дайрин Ротару. - Я буду искать, и малейшее твое прикосновение собьет меня.      Она медленно отвернулась от окна, а потом повернула вправо.      - Что передо мной?      - Постель капитана, госпожа.      Шаг за шагом она двинулась в том направлении. Запах зла становился сильнее. Что это, она не знала: Ингварна учила ее различать Тень, но все же она знает очень мало. Острый запах какого-то черного колдовства.      - Сними все с постели, - приказала Дайрин. - Если увидишь что-то необычное, не трогай руками. Лучше используй что-нибудь железное. И быстро выбрось в море.      Он ни о чем не спрашивал, но она слышала его торопливые движения. А потом...      - Здесь... корень, очень извилистый. Под подушкой, госпожа.      - Подожди! - Может, теперь вся постель пропитана злом. Недостаточно просто уничтожить его источник. - Собери все: подушку, одеяло - и в море! - приказала она. - Спусти меня в сокровищницу и, если будет время, заправь постель заново. Я не знаю, что за колдовство тут использовано. Но оно от Тени, а не от Силы. Постарайся не прикасаться к нему.      - Я так и сделаю, госпожа! - горячо ответил он. - Отойди, я избавлюсь от этого.      Она отступила и услышала стук его морских сапог: он прошел к источнику ветра.      - Теперь я отведу тебя в безопасное место, госпожа. Пока капитан не придет в себя и не сместит Видрута.      Он снова ее поднял и опустил назад, в сокровищницу. Она внимательно прислушалась. Но если моряк и закрыл потайной ход, а она в этом не сомневалась, то сделал это совершенно бесшумно.                  3                  Ей не пришлось долго ждать: дверь в каюту открылась, и она узнала шаги Видрута.      - Слушай внимательно, девушка, - приказал он. - Устурт - это остров, один из цепи островов, отходящих от берега. Когда-то эти острова были частью суши. Сейчас большинство из них - голые скалы, а вокруг такое течение, что пристать невозможно. Так что не думай, что сможешь уплыть без нашей помощи. Мы высадим тебя на берег и будем ждать в море. Когда узнаешь все, что мы хотели знать, выходи на берег и положи три камня один на другой...      Дайрин показалось, что его приготовления недостаточно продуманы, но ни о чем не спрашивала. Надеяться она могла только на Ротара и капитана. Видрут взял девушку за руку, подвел к лестнице и положил ее руку на перила.      - Поднимайся. И лучше тебе выполнить свою часть договора. Некоторые среди нас боятся колдовства и говорят, что есть только один способ обезоружить колдунью. Ты знаешь этот способ...      Она вздрогнула. Да, чтобы уничтожить колдунью, нужно насладиться ею как женщиной. Все мужчины опытны в таких делах.      - Ротар переправит тебя на берег, - продолжал Видрут. - И мы будем следить за вами. Не вздумай уговаривать его нарушить приказ: все равно здесь деваться некуда...      Оказавшись на палубе, Дайрин услышала голоса. Где капитан Ортис? Видрут не дал ей времени разобраться в звуках. Он подтолкнул девушку к поручню. Потом подхватил, словно маленького ребенка, и опустил в другие руки. Ее усадили на скамью.      Рядом слышался ропот моря, и девушка различала скрип весел в уключинах.      - Ты считаешь меня колдуньей, Ротар? - спросила она.      - Госпожа, я не знаю, кто ты. Но могу поклясться, что ты в опасности. Видрут очень опасен. Если капитан придет в себя...      Он замолчал, потом продолжил:      - За время войн я привык ненавидеть, когда мужчину или женщину заставляют служить силой. У меня нет будущего, я - порождение войны, и у меня нет другой профессии, кроме убийства. Поэтому я сделаю, что смогу, чтобы помочь тебе и капитану.      - Ты так молод, а говоришь, что у тебя нет будущего.      - Но в убийствах я стар, - мрачно ответил он. - И видел много таких, как Видрут. Госпожа, мы у берега. И за нами следят с корабля. Когда я буду высаживать тебя, незаметно возьми то, что найдешь у меня на поясе, и спрячь. Это нож, сработанный из кванской стали, самый лучший; его сковал сам Хамрейкер. По правде говоря, он не мой, а капитана.      Дайрин поступила, как он велел, пока Ротар переносил ее через невысокий прибой на сушу. В ней ожили воспоминания. Она уже видела такой нож... В нем отражался огонь пожара...      - Нет! - вслух крикнула она, чтобы отогнать воспоминание. Но продолжала сжимать пальцами рукоятку.      - Да! - Ротар сильнее сжал ее в объятьях. Он не понимал причины, но ощутил внутреннее смятение девушки. - Ты должна взять его.      - Иди прямо вперед, - сказал он ей. - На корабле на тебя нацелили большой самострел. Впереди деревья. Говорят, там живут пауки. Госпожа, я не могу открыто помогать тебе, это быстрый путь к смерти. Но чем смогу, помогу.      Дайрин охватила неуверенность. Она казалась себе незащищенной, уязвимой перед тем, чего не знает. Но те, кто следят за нею, не должны этого заметить. Шелковым полотном у нее перевязано запястье. А в складках платья она спрятала нож. Слегка поворачивая голову по сторонам, она, сосредоточенно вслушиваясь, медленно пошла вперед, преодолевая сопротивление песка.      Прохлада - должно быть, она вошла в тень деревьев. Дайрин протянула руку, нащупала грубую кору, обошла ствол, потом встала за ним, превратив дерево в преграду между ее спиной и тем самострелом, о котором предупредил Ротар.      И тут же поняла, словно об этом сказали глаза, что за нею следят не только с корабля. Она - под наблюдением кого-то - или чего-то - еще! Дайрин использовала все свои способности, пытаясь определить, что это.      Мгновением позже она ахнула. В незащищенный мозг хлынул поток мысли. Ее словно схватили гигантской рукой, поднесли к огромным глазам и стали рассматривать - снаружи и изнутри.      Дайрин пошатнулась, потрясенная мысленным прикосновением. Оно не человеческое, но в то же время и не враждебное, осознала она, пытаясь сохранить спокойствие.      - Зачем ты пришла сюда, самка?      Эти слова четко прозвучали в сознании Дайрин. Но она по-прежнему не могла представить себе спрашивающего. Дайрин чуть повернулась вправо, протянула руку с привязанным к запястью полотном.      - Я ищу тех, кто может соткать такую красоту, - ответила она вслух, в то же время думая, смогут ли ее услышать и понять.      Снова ощущение, что ее рассматривают, оценивают. На этот раз она выдержала, не дрогнув.      - Ты считаешь эту вещь прекрасной? - Снова мысленный вопрос.      - Да.      - Но у тебя нет глаз, чтобы увидеть ее! - Это прозвучало резко, словно говоривший с нею прервал ее.      - Я не вижу, это правда. Но я научилась пользоваться пальцами. Я тоже тку, но только так, как умеет мое племя.      Молчание, потом прикосновение к руке, такое легкое, что Дайрин не была уверена, что на самом деле ощутила его. Девушка ждала. Она понимала, что здесь свой преграды, и она может идти дальше, только если ей разрешат.      Снова прикосновение к руке, на этот раз более продолжительное. Дайрин не делала попыток схватить то, что ее коснулось, хотя пыталась использовать этот контакт для мысленного поиска. И увидела только яркие вихри.      - Самка, возможно, ты играешь в грубые игры с нитями, как все твое племя. Но не называй себя ткачихой! - В этом ответе звучало высокомерие.      - Но могу ли я научиться вашему мастерству?      - С такими неловкими руками? - Что-то коснулось ее пальцев. - Невозможно. Но можешь прийти и попробовать увидеть пальцами то, чего никогда не достигнешь.      Невидимое скользнуло по руке, стало хваткой вокруг запястья, такой же прочной, как рабские цепи. Дайрин поняла, что бегства быть не может. Ее потащили вперед. Странно: представить себе существо, которое ее ведет, она не могла, зато отчетливо представляла, что находится впереди.      Извилистая тропа. Иногда девушка задевала за стволы деревьев; чувствовала, как ее ведут по открытым пространствам... пока наконец она не утратила всякое представление о том, в каком направлении находится берег.      Но вот они оказались на поляне, где на ветвях была устроена какая-то крыша, защищающая от солнца. Дайрин услышала легкие торопливые звуки.      - Вытяни руки! - приказал ее проводник. - Опиши, что перед тобой.      Дайрин повиновалась, двигаясь медленно и осторожно. Пальцы нащупали прочную поверхность, похожую на древесную кору. Вокруг поверхности прочно натянуты нити основы. Девушка прикоснулась к нитям, провела по ним пальцами, пока не добралась до другой поверхности. Потом наклонилась и проверила натяжение ткани, такой же гладкой, как и ее полотно. Нить шла куда-то в сторону - должно быть, к челноку ткачихи.      - Как прекрасно!      Впервые с тех пор, как ее начала учить Ингварна, Дайрин затосковала по настоящему зрению. В ней вспыхнуло желание увидеть цвет, - потому что прикоснувшись к ткани, она подумала о красках. Но когда она попыталась "прочесть" ткачиху, то увидела только быстрые движения тонких нечеловеческих рук.      - Можешь сделать такую, называющая себя ткачихой?      - Не такую тонкую, - правдиво ответила Дайрин. - Это лучшее из того, чего я касалась когда-либо!      - Протяни руки! - Девушка почувствовала, что приказ отдал не ее проводник, а другое существо.      Она вытянула руки, ладонями вверх, развела пальцы. Легкое, как перышко, прикосновение к каждому пальцу, скольжение вдоль ладони.      - Да, ты - ткачиха своего племени. Почему ты пришла к нам, самка?      - Я хочу учиться. - Дайрин перевела дыхание. Какое значение имеет сейчас желание Видрута торговать тканью? Все гораздо значительнее. - Хочу научиться у тех, кто умеет.      Она продолжала ждать. Вокруг нее разговаривали, но из этого разговора она ничего не могла уловить и понять. Если ткачихи примут ее, зачем возвращаться к Видруту? Планы Ротара? Они слишком неопределенны. Если она заслужит доброе отношение этих существ, то у нее будет защита от корыстных замыслов собственного племени.      - Руки у тебя неуклюжие, глаз нет. - Это прозвучало, как удар хлыста. - Посмотрим, что ты умеешь делать, самка.      Ей сунули в руки челнок. Дайрин тщательно, с помощью прикосновений изучила его. Форма слегка отлична от той, к которой она привыкла, но она может им пользоваться. Точно так же девушка ощупала ткань на станке. Нити основы и утка очень тонкие, но Дайрин сосредоточилась, пока не "увидела", что находится перед нею. И медленно начала ткать; потребовалось очень много времени, чтобы она соткала таким образом с полдюйма полотна, заметно отличного от начатков той же ткани.      С дрожащими руками, раздраженная, девушка села на корточки. Исчезла вся ее гордость прошлой работой. Перед этими существами она, как ребенок, делающий первые неуклюжие попытки.      Расслабившись, перестав сосредоточиваться только на работе, она снова ощутила собравшихся вокруг. Но не почувствовала презрения, как ожидала. Скорее удивление.      - Может быть, ты и сможешь научиться, самка, - послышался мысленный властный голос. - Если захочешь.      Дайрин оживленно повернулась лицом в том направлении, откуда, как она считала, пришли эти слова.      - Хочу, Великая!      - Да будет так. Но начнешь, как только что вылупившиеся из яйца. Потому что ты еще не ткачиха.      - Согласна. - Девушка печально провела пальцами по ткани перед собой.      Если Видрут ждет, что она теперь вернется к нему в рабство... - Дайрин пожала плечами. А Ротар пусть думает о капитане и своих бедах. Теперь для нее самое важное - чтобы ткачихи были довольны.      Казалось, у них нет другого жилища, кроме пространства непосредственно вокруг ткацких станков. И никакой мебели, кроме самих станков, которые расставлены без всякого порядка. Дайрин осторожно двигалась, запоминая на ощупь расположение предметов.      Она чувствовала рядом присутствие других существ, но никто не касался ее - ни физически, ни мысленно. А она, в свою очередь, тоже старалась к ним не приближаться, зная, что это бесполезно.      Ей приносили пищу - свежие фрукты и кусочки сушеного мяса. Может, даже лучше, что она не знает их происхождения.      Устав, она засыпала на ворохе тканей. Не такие прекрасные, как те, что на станках, они были такими плотными, что прошли бы легендарное испытание, думала Дайрин: в них можно пронести воду. Спала она без сновидений. А когда просыпалась, тяжело было вспоминать людей с корабля, даже Ротара или капитана. Теперь они были далеко, как те, кого она знала когда-то, в далеком детстве; теперь ее мир - мир ткачих. И она должна научиться. Ее сжигало лихорадочное желание научиться ткать, как они.      Послышалось шуршание, потом приказ:      - Ешь!      Дайрин нащупала перед собой фрукты. Не успела она закончить, как ее дернули за юбку.      - Твое тело покрыто уродливой тканью; ее нельзя носить, когда будешь собирать нити.      Собирать нити? Она не поняла смысла сообщения. Но и правда: когда она ходит по открытому месту вокруг станков, юбка цепляется за ветви. Девушка встала, развязала пояс и распустила шнуровку корсета. Платье упало к ее ногам. В короткой и легкой нижней рубашке Дайрин чувствовала себя странно свободной. Но все же, отыскав пояс, затянула стройную талию, не забыв нож.      Последовало легкое прикосновение, и девушка повернулась.      - Нити висят меж деревьев. - Проводник слегка потянул ее. - Их нужно снимать осторожно. Если потрясешь, они станут ловушкой. Докажи, что у тебя легкие пальцы и ты можешь учиться у нас.      Больше никаких иных наставлений. Дайрин поняла, что ее снова испытывают. Она должна доказать, что может собирать нити. Как их собирать? И в этот момент ей что-то дали в руки. Она обнаружила, что держит гладкий стержень в локоть длиной. Должно быть, на него наматывают нити.      Снова ее схватили за запястье и повели от ткацких станков к деревьям. Левой рукой она задела ствол, и тут же последовал мысленный приказ:      - Собирай!      Нет смысла торопиться вслепую. Она должна сосредоточиться и, используя свои способности, найти нити.      В сознании девушки возникла смутная картина. Может, она пришла из того прошлого, о котором она старается никогда не вспоминать. Зеленое поле под утренним солнцем, а на траве паутина в каплях росы. Может, она должна искать материал, похожий на паутину?      Но кто же способен собрать такие тонкие нити? Дайрин почувствовала мрачное уныние. Ей хотелось отшвырнуть от себя стержень и громко крикнуть, что это невозможно.      И тут же перед ней возникло лицо Ингварны. Ожили наставления Мудрой: не жалеть себя, верить в свои способности. Сказать, что что-то невозможно, прежде чем не попытаешься, - глупо.      В прошлом способности помогали ей отыскивать предметы и более весомые, чем нити меж деревьев. Теперь талант должен лучше послужить ей.      Под босыми ногами - сандалии она сбросила вместе с платьем - мягкая масса давно опавших листьев. Никакой другой поросли - только деревья.      Дайрин остановилась, осторожно коснулась пальцами ствола. По-прежнему осторожно ощупала ствол. Слабое ощущение усиливалось. Вот то, что она ищет.      И тут девушка нашла конец нити. Сама же нить уходила к другому дереву. С бесконечной осторожностью Дайрин оторвала ее, прижала свободный конец к стержню. К ее великому облегчению, нить тут же прилипла, как к стволу. Пора... Она старалась, не касаясь нити, медленно навивать ее, осторожно и ровно, точно на стержень.      Наконец-то рука ее задела за другой ствол. Дайрин облегченно вздохнула, не веря, что ей удалось собрать свою первую нить. Но одна нить - только начало, ей нельзя становиться самоуверенной. Думать только о нити! Она отыскала другой конец и с той же самой медленной осторожностью снова начала наматывать.      Для тех, у кого нет зрения, день подобен ночи, ночь - дню. Дайрин больше не жила измерениями своего племени. В перерывах между сном и едой она ходила от ствола к стволу, искала нити и думала, для кого собирает материал: для самих ткачих или для кого-то другого.      Дважды она ошибалась, о чем ее и предупреждали: действовала слишком быстро, самоуверенно, трясла нить. И тогда девушку заливала липкая жидкость, и она цепенела, пока ее не освобождали.      И хотя ее никогда не ругали, каждый раз ткачиха, занимавшаяся ее высвобождением сама, излучала такое презрение к ее неловкости, что Дайрин внутренне вся сжималась.      Девушка быстро поняла, что все ткачихи самки. Она не знала, что они делают с сотканной тканью. Не используют сами и не продают куда-то. Может, им важна сама работа, акт создания этой красоты.      Те, кто, подобно ей, собирает нити - самые молодые члены этого нечеловеческого сообщества. Но и с ними она не сумела найти общий язык, как и со старшими ткачихами.      Раз или два у нее возникала беспокойная мысль: не удерживается ли она в этом месте насильно? Почему все прошлое кажется ей теперь таким далеким и неважным?      Ткачихи разговаривали с ней только мысленно, да и то редко, но голоса у них были: те, что работали у станков, гудели. Их гудение мало походило на человеческие песни. Но Дайрин привыкла к мелодии. Руки двигались в такт, а мысли успокаивались. И во всем мире оставались только станки и нити, которые нужно отыскивать для станков. Только это и важно.      Наступил день, когда ее подвели к незанятому станку и позволили ткать. Даже в прежние времена, в деревне, это занятие требовало полной сосредоточенности и проворства. Теперь, когда станок ей был незнаком, стало еще труднее. Она работала, пока не заболели кончики пальцев, а голова не стала раскалываться от постоянного внимания, но гудение ткачих вокруг заставляло продолжать работу, не останавливаясь.      Когда ее охватывала усталость, она засыпала, прерывалась для еды, но только потому, что знала: нужно подкреплять тело. И наконец - плохо ли хорошо ли - она завершила работу.      К удивлению Дайрин, никто из ткачих не стал осматривать ее ткань. Ей не сообщили, хорошо или плохо она справилась. Отдохнув и снова почувствовав пальцы, девушка опять принялась трудиться. И обнаружила, что тоже негромко гудит.      Работая, она ощутила приток новых сил. Может, руки ее движутся не так быстро, как длинные пальцы, которые она видит в своем сознании. Но работает она ими уверенно и как будто не по своей воле. Она ткет - плохо или хорошо, - неизвестно, да это ее и не заботит больше. Достаточно оставаться в ритме этого спокойного гудения.      И только когда кончился запас нитей и в руках у Дайрин оказался пустой челнок, девушка словно очнулась ото сна. Все тело болело, руки безжизненно повисли. Она ощущала острый голод. И гудения остальных не слышно было больше.      Девушка неуклюже встала и побрела туда, где обычно спала. Там она нашла пищу, поела и легла на ткань, повернувшись лицом к крыше между нею и небом. Она чувствовала сильное истощение, вся энергия покинула тело, а способность мыслить логично - мозг.                  4                  Дайрин проснулась в страхе, руки ее были сжаты, тело дрожало. Сон, разбудивший ее, постепенно уходил, оставив только ощущение ужаса. Но он разорвал чары ткачих, и к памяти девушки вновь вернулись ясность и отчетливость.      Сколько времени она здесь? Что произошло, когда она не вернулась на берег? Может, корабль под командованием Видрута ушел, оставив ее? А Ротар? Или Себбальд?      Дайрин медленно поворачивала голову, осознавая происходящее вокруг. Не видя ткацких станков, она все-таки чувствовала, что они пусты. Гудение прекратилось. Ткачихи исчезли!      Дайрин поняла, что была захвачена какой-то невидимой сетью, только сейчас у нее есть возможность вырваться на свободу. Почему она вообще решила прийти сюда? Почему осталась?      Полотно с запястья исчезло. Может, ее околдовали?      Еда! У Дайрин нет зрения, как у остального мира. И теперь ей казалось, что тщательно выработанная способность постигать мысленно тоже покинула ее. Дайрин встала и задела рукою станок, у которого так долго работала. Любопытство заставило ее провести пальцем по результатам свой работы. Тканье не такое гладкое, как полотно, но гораздо, гораздо лучше первых попыток.      Но где же ткачихи? Воспоминание об ужасном сне заставило девушку двинуться по поляне. Все станки пусты, готовая ткань исчезла. Дайрин обо что-то споткнулась, наклонилась, пощупала. Стержень для сбора нитей.      - Где вы? - решилась она позвать вслух. Тишина казалась такой угрожающей, что девушке захотелось прижаться спиной к стволу, соорудить какую-нибудь защиту. Защиту от кого? Или чего?      Дайрин не верила, что Видрут и его люди решатся проникнуть в лес. Но, может, у ткачих есть другие враги, и теперь они бежали от них, не подумав предупредить ее?      Задыхаясь, Дайрин схватилась за нож у себя на поясе. Где же они? Голос ее отозвался таким странным эхом, что она не решилась больше кричать. Но когда она вслушивалась, страх ее усиливался.      Шелестела листва на деревьях. Больше ничего. И никаких мысленных прикосновений, никакого намека на другие формы жизни поблизости. Может, отсутствие ткани на станках означает, что ткачихи не бежали, а ушли с какой-то другой целью? Сможет ли она отыскать их?      Никогда раньше не испытывала она так способности, которые развила в ней Ингварна. Дайрин хорошо знала, что у ткачих своя охрана. Но не думала, что в их глазах она значит так много, что они станут прятаться от нее. Предположим, она пойдет отсюда со стержнем в руках, словно на обычный сбор нитей?      Вначале нужно найти пищу. Руководствуясь обонянием, она нашла ее - в двух корзинах. Фрукты слишком мягкие, переспевшие, и никаких палочек сухого мяса. Но Дайрин съела, сколько смогла.      А потом, держа стержень на виду, девушка углубилась в лес. Все нити поблизости уже собраны, ее ищущие пальцы ничего не находили, но она продолжала вести игру, которой, вероятно, никто не видел.      А ведь наблюдатели есть! Не ткачихи: эти ощущаются иначе; словно слабые искры по сравнению с ярким костром. Но наблюдатели движутся за нею, они где-то близко, но не пытаются вступить с нею в контакт.      Наконец она нашла на дереве нить. Искусно навила на стержень, потом нашла вторую, третью. Однако от следующей отшатнулась. Эту нить потревожили: девушка ощутила острый запах липкой жидкости.      На следующих двух деревьях нити были покрыты такой же жидкостью. Может, они должны удержать ее в плену? Дайрин слегка повернулась. Она уже вышла за пределы знакомой территории.      И в любую минуту ожидала столкновения с преградой - либо с нитью, либо с наблюдателями.      Следующее дерево свободно от нитей. Доверяя своему обонянию, девушка поискала выход, надеясь найти его возле неохраняемого дерева. Она двигалась теперь быстрее, но продолжала делать вид, что ищет нити у каждого дерева, с которым сталкивалась. Наблюдатели не оставили ее; она не слышала ни звука, но знала, что они здесь.      Еще одно дерево - а тропа, словно зигзаги головоломки. Приходится идти медленно. Еще одно свободное от нитей дерево, а потом, слева от нее...      Стонет человек, и девушка сразу почувствовала страх. Это... это словно тень ее давно забытого сна. Во сне она видела страдания...      Дайрин остановилась. Наблюдатели приближались. Девушка чувствовала, что они собрались между нею и тем местом, откуда доносится стон. И у нее выбор: либо не обращать на стон внимания, либо попытаться подойти к человеку.      Нет, не показывать вида, что она услышала. Продолжая искать нити, надо пытаться обмануть наблюдателей. Все ее существо отказывалось оставлять человека в беде, даже если это один из людей Видрута.      Девушка протянула руку, словно в поисках нити, ожидая встречи с липкой жидкостью. Ей показалось, что она уловила у наблюдателей какую-то неуверенность. Возможно, это ее единственный шанс.      Пальцы сомкнулись вокруг толстой тканой веревки, а потом нащупали мешок. Крышка плотно затянута, она не может ее открыть. Мешок очень большой, свисает с ветки. И в нем - в нем кто-то заключен.      Дайрин отскочила. Если и вскрикнула, то сама этого не слышала. Ее чувства говорили, что то, что заключено в мешке, мертво, но умерло совсем недавно. Она заставила себя снова провести пальцами по свисающей поверхности. Слишком маленькое - это не человек!      Теперь, зная, что в мешке не человек, девушка больше не хотела знакомиться с его содержимым. Отходя, она задела плечом второй мешок. И поняла, что движется среди множества таких мешков, и во всех них смерть.      И она продолжала слышать слабые стоны. Человеческие стоны. К тому же наблюдатели наконец отстали. Как будто не смели заходить в это место.      Эти мешки - Дайрин очень не хотелось снова прикасаться к ним. Некоторые казались гораздо легче остальных и вертелись, когда она невольно касалась их. Другие прогибались под тяжелой ношей.      Стоны...      Девушка заставила себя обыскивать то, что висело перед нею. Стержень для сбора нитей она заткнула за пояс, а вместо него взяла в руку нож. И когда коснулась им последнего мешка, ей ответило слабое движение. Послышался сдавленный стон. Дайрин была уверена: это просьба о помощи.      Острием ножа она попыталась разрезать шелк. Плотная ткань неохотно подалась, такой материал разорвать нелегко. Она резала и рвала, пока не услышала приглушенный крик:      - Ради Суда...      Дайрин оторвалась от мешка. Внутри на самом деле человек. И он в липкой сети, распространяющей едкий запах. Против этой сети нож бессилен. И если она коснется ее, то тоже станет пленницей.      Она собрала складки разрезанного мешка, обернула ими пальцы и принялась рвать паутину. И, к своему облегчению, поняла, что ей это удается. Она чувствовала, что старания человека освободиться тоже приносят успех.      И она узнала человека из своего прошлого - Ротар! Как будто он часть сна, который она не может вспомнить.      Дайрин назвала его по имени, спросила, может ли он высвободиться.      - Да. Я еще вишу. Но уже скоро...      Дайрин слышала какую-то возню, потом тяжелый удар о землю. Ротар тяжело дышал.      - Госпожа, ты не могла появиться более кстати. - Он схватил ее за руку. Она почувствовала, как моряк покачнулся и восстановил равновесие.      - Ты ранен?      - Нет, Голоден и хочу пить. Не знаю, долго ли я провисел в этой кладовке. Капитан - он сочтет нас обоих мертвыми.      - В кладовке? - Это слово подействовало на нее, как удар.      - Разве ты не знала? Да, это кладовка самок пауков, здесь они сохраняют своих самцов...      Дайрин пыталась подавить тошноту. Мешок из шелка, из прекрасно сотканного шелка. Так вот для чего они ткут полотно!      - Там кто-то... что-то есть, - сказал Ротар.      Наблюдатели, предупредило ее восприятие. Они снова приближаются.      - Ты их видишь? - спросила Дайрин.      - Неясно. - Но тут же поправился: - Да! Вижу! Они набрасывают сети, такие же, как та, в которой был я. Их никакое лезвие не разрежет...      - Мешок!      - Что ты хочешь сказать?      Прикрываясь материалом мешка, она смогла разорвать нити сети. Эти нити не прилипают к шелку. Она объяснила это Ротару, тот вырвал у нее нож, и она услышала звуки разрезаемой ткани.      Наблюдатели... Пока Ротар опустошал мешки, Дайрин пыталась мысленно увидеть наблюдателей. Они приблизились, но снова остановились, как будто не решались вступить в это место, даже если им приказали задержать человека.      - Они выпускают свои сети, - сказал Ротар. - Хотят окутать нас со всех сторон.      - Пусть думают, что мы беспомощны, - приказала она.      - Но ты считаешь, что мы не беспомощны?      - С этими мешками, может быть, и нет.      Если бы она могла видеть! Дайрин в раздражении чуть не заплакала. Кто эти наблюдатели? Она уверена, что это не ткачихи. Хотя может, именно они поставляют нити, которые она так тщательно собирала.      Ротар вернулся к ней и принес связку лоскутов ткани от разрезанных мешков. Девушка старалась не думать о том, что было в этих мешках.      - Скажи мне, - попросила она, - кто они, те, что плетут сети?      Она чувствовала его глубокое отвращение.      - Пауки. Огромные пауки. Мохнатые и размером с собаку.      - Что они делают?      - Заплетают отверстие. По обе стороны от него сети. Теперь они исчезают. Только один остался, в центре паутины.      Схватив Ротара за руку, Дайрин читала его мысли, достаточно ясно видела то, что видит он, и дополняла нарисованную им картину.      - Остальные, должно быть, отправились за ткачихами, - предположила она. - Итак, пока перед нами только один...      - И паутина...      Она выпустила его руку, схватила кусок ткани.      - Мы должны обвязаться этим. Не трогай паутину, только через этот материал.      - Понимаю.      Дайрин двинулась вперед.      - Я буду разрывать паутину, - сказала она. - Охранник - твое дело. Подведи меня к дереву, к которому прикреплена нить.      Он взял ее за плечи. Мягко направил налево. Девушка делала один осторожный шаг за другим.      - Дерево прямо перед тобой, госпожа. Охранника не опасайся. - Обещание его звучало мрачно.      - Помни, паутина не должна касаться твоего тела.      - Будь уверена, я закроюсь, - сказал он.      Она ощутила жесткую кору, рука ее была обернута в шелк. Вот - она нащупала конец нити. Та закреплена гораздо прочнее, чем те, что собирала девушка.      - Ха! - резко крикнул Ротар. Он больше не рядом с ней.      Дайрин отыскала вторую нить, ощутила ее дрожь. Охранник, должно быть, готовится защищать паутину. Но она должна сосредоточиться, отыскать все нити, оторвать их от дерева.      Она не знала, сколько нитей нужно порвать. Справа послышались звуки драки и тяжелого дыхания.      - Ага! - В голосе Ротара звучало торжество. - Эта тварь благополучно мертва, госпожа. Ты права, он бросал на меня нити, но они не прилипли.      - Будь осторожен! Могут вернуться остальные, - предупредила она.      - Знаю! - согласился он.      Девушка работала как могла быстро, отыскивала нити, разрывала их. Могут вернуться не только пауки, но с ними и ткачихи, а их она боится гораздо больше.      - Паутина сорвана, - сказал Ротар.      Однако Дайрин не испытывала облегчения от этой небольшой победы.      - Госпожа, теперь нужно обернуть шелком ноги. Паутина может проходить и по земле.      - Да! - Она не подумала об этом, считала, что паутина только между деревьями. - Принеси мне еще шелка.      Дайрин стояла в ожидании, напрягая все тело, и пытаясь с помощью своих чувств оценить окружающее. Вернулся Ротар и без всяких "с вашего позволения" принялся окутывать ее ноги кусками шелка, прочно завязывая их на икрах.      И она, которой когда-то так нравилось полотно капитана Ортиса, испытывала желание сбросить с себя этот шелк. Не хотела трогать его даже ради спасения.      - Это лучшее, что я мог сделать. - Он выпустил ногу, проверив на крепость узел на голени. - Слышишь что-нибудь, госпожа?      - Еще нет. Но они придут.      - А кто такие эти ткачихи? - спросил он.      - Не знаю. Но людей они ценят невысоко. Он коротко рассмеялся.      - Это я хорошо понял! Но тебе они не причинили вреда.      - Я думаю, потому что я слепая и женщина. И мало что о них знаю. Они гордятся своим искусством и пытались произвести на меня впечатление.      - Что ж, пора?      - Надо следить, чтобы не запутаться в паутине.      - Я послежу, госпожа. Если доверимся моему зрению, сможем идти быстрее. На корабле многое произошло. Капитан, хоть еще и слаб, снова командует судном. Видрут мертв. Но капитан не может пока избавиться от сброда, поддерживавшего Видрута. И только он может удерживать их под контролем.      - Значит ты здесь один?      Он не стал отвечать прямо.      - Возьмись рукой за мой пояс, а я буду идти осторожно. Обещаю! - это все, что он сказал.      Такой способ ходьбы был для Дайрин унизителен. Давно она уже не пользовалась проводниками, но понимала, что Ротар прав.      Итак, капитан Ортис освободился от злых чар и вернул себе корабль. Она мельком подумала о смерти Видрута. Ротар странно колебался, когда рассказывал об этом. Но сейчас нужно заняться непосредственной опасностью. Дайрин не верила, что ткачихи позволят им беспрепятственно уйти.      И чуть погодя она поняла, что права. Почувствовала, что за ними снова наблюдают. И на этот раз - контакт с ткачихами.      - Идут! - предупредила девушка.      - Нужно добраться до берега! Они установили свои ловушки меж деревьев. У меня готов сигнальный костер. Если его зажечь, придет "Морской ворон".      - Ты не видишь ловушек?      Она держала моряка за руку и чувствовала его нетерпение и сомнение.      - Нет. Но среди деревьев нет прямых троп. Тут и там висит паутина. Мы можем ее обходить и уклоняться от нитей.      Никакого предупреждения, никакой возможности разжать руку. Ротар неожиданно упал вперед и вниз и потащил ее за собой. Она больно оцарапалась о сломанную ветку. Как будто под ними раскрылась сама земля.                  5                  Запах только что разрытой земли забивает ноздри. Дайрин упала на Ротара, он шевельнулся. Несмотря на ушибы, оглушенная неожиданным падением, Дайрин села. Она не знала, куда они упали, но догадывалась, что с поверхности за ними наблюдают.      - Ты ранена? - спросил ее спутник.      - Нет. А ты?      - Я упал на руку. Надеюсь, только ушибы, а не перелом. Мы в одной из их ловушек. Они ее прикрыли сверху. - Голос его звучал мрачно.      Дайрин была рада, что он откровенно описал их положение. Встав на ноги, девушка принялась ощупывать стены ямы. Земля по бокам влажная и липкая. Тут и там торчат толстые корни. Можно ли с их помощью выбраться? Прежде чем она спросила об этом Ротара, прямо ей в сознание устремились слова.      - Самка, зачем ты украла у нас мясо?      Дайрин подняла голову вверх, в сторону отверстия. Голос близок, можно предположить, что сверху показалась голова и глаза рассматривают их.      - Не понимаю, - ответила она, собравшись с духом. - Это мужчина моего племени, он встревожился и пришел искать меня.      - Тот, что с тобой, наше мясо!      Смысл этих слов вызвал у Дайрин не страх, а холодный гнев. Она не может согласиться, чтобы человек стал мясом. Эти ткачихи - она считала их высшими существами из-за красоты, которую они создают, из-за их мастерства. Она принимала их высокомерие, потому что соглашалась, что уступает им в мастерстве.      Но как они пользовались тем прекрасным, что создали? Цель, по ее представлениям, отвратительная и ужасная. И неожиданно Дайрин поняла, что не была здесь по-настоящему свободной, никогда не была, до тех пор пока не проснулась и не обнаружила покинутые станки. Ткачихи обвили ее мысли зачарованной паутиной, попытались привязать ее к себе и к своим обычаям так же надежно, как связали ее тело.      - Человек не может быть вашим мясом, - ответила она.      И услышала в ответ не слова, а взрыв неконтролируемой ярости. Покачнулась под этим мысленным ударом, но не упала. Ротар позвал ее по имени, подхватил, удержал.      - За меня не бойся, - сказала она и высвободилась. Это ее битва. Поскользнувшись на влажной почве, она пошатнулась. Взмахнула руками, чтобы удержаться за стену. В глазах вспыхнула резкая боль, а потом наступила тьма, в которой она совершенно затерялась.      Жара - обжигающий огонь. И крики - ужасные крики - они разрывают слух. Нигде не укрыться. Она скорчилась в благословенной тьме, спряталась. Она все же может видеть - видеть глазами! Нет, она не станет смотреть, не посмеет - не хочет видеть мечи в свете костра, потоки крови и человека, прибитого ножами к стене и слабо стонущего. Дайрин приказала себе не видеть.      - Дайрин! Госпожа!      - Нет... - закричала она. - Не буду смотреть!      - Госпожа!      - Не буду...      Вокруг вспыхивали разноцветные пятна. Никаких картин огня, крови, мечей...      - Дайрин!      Лицо, дрожащее, словно отражение во взволнованной воде. Мужское лицо. И его меч - он сейчас поднимет меч и...      - Нет! - снова закричала она.      От сильного удара голова ее закачалась из стороны в сторону. Странно, но зрение от этого прояснилось. Рядом мужское лицо, да, но нет огня, мечей с капающей с них кровью, нет стены, на которой висит тот вопящий...      Он мягко держал ее и озабоченно всматривался ей в глаза.      Они... они не в крепости Трин. Дайрин вздрогнула: воспоминания прилипли к ней, как грязный плащ. Трин был давно, очень давно. А потом море, и Ингварна, и Раннок. А теперь - теперь они в Устурте. И она не понимает, что произошло.      Но она видит.      Верила ли Ингварна, что зрение когда-нибудь вернется к Дайрин? Она не теряла зрения, просто ребенок, увидевший невероятные ужасы, отказался смотреть на мир.      А теперь ее зрение вернулось. Но ведь ткачихи не этого хотели. Нет, мысленный порыв ярости должен был убить ее, уничтожить. А на самом деле они дали ей не смерть, а новую жизнь.      И тут та, что послала этот удар, посмотрела на свою добычу.      Дайрин подавила страх. Никакого отступления быть не может. Она должна взглянуть в лицо новому ужасу. Ингварна многому ее научила, укрепила ее именно для такого случая, словно Мудрая на годы вперед знала, какая помощь понадобится ее приемышу.      Девушка не подняла руку, но ответила ударом на удар, сосредоточив свое вновь обретенное зрение на этом ужасном лице. Самое отталкивающее - его человеческая часть, остальное - паучья, а все вместе способно вызвать безрассудный страх. Ткачиха мысленно собиралась с силами, чтобы обрушить на Дайрин новую волну ярости.      Большие многофасеточные глаза мигнули. Дайрен смотрела, не мигая.      - Готовься! - сказала девушка Ротару. - Они собираются напасть.      Вниз, в яму, устремилась липкая сеть, ее бросили пауки-слуги. Она прилипла к выступающим корням и упала на Дайрин и Ротара.      - Пусть до самого последнего момента считают, что мы беспомощны, - сказала Дайрин.      Он не стал ее переспрашивать; сверху им на руки и на ноги падало все больше нитей. Вокруг них пауки сплетали тускло-серую паутину. И ничего блестящего, как раньше казалось Дайрин, в ней не было. А может, злая цель убила это свечение.      Нити падали, а девушка, не отводя взгляда, смотрела прямо в огромные чужие глаза, холодные и смертоносные глаза ткачихи, им противостояла силой, переданной Ингварной, пытаясь проникнуть в мозг, прячущийся за этими огромными глазами. Упражнявшись в искусстве Мудрых, Дайрин инстинктивно знала, что это единственная форма нападения, которая может спасти их.      Потускнели ли слегка эти гигантские глаза? Девушка не была уверена, ибо не могла опираться на только что вернувшееся к ней зрение.      Нити перестали падать. Но на краю ямы началось движение.      Пора! Собрав все силы, используя все резервы, Дайрин нанесла прямой мысленный удар по ткачихе. Причудливая фигура дернулась, испустила крик, в котором не было ничего человеческого. Застыла на мгновение. Потом уродливое кошмарное тело упало и скрылось из вида. Дайрин почувствовала, что больше ничего не давит на мозг. Напротив, она уловила панику и страх, уничтоживший всю силу ткачихи.      - Они... они уходят! - крикнул Ротар.      - Наверное, на время. - Дайрин по-прежнему испытывала по отношению к этим существам у станков почтительное опасение. Они не считали ее достойным противником и потому не использовали всю свою мощь. И теперь, когда ткачихи потрясены, сбиты с толку, они с Ротаром выиграли время.      Молодой человек рядом с ней неловко сбрасывал нити. Они скользили по шелковым покровам. Дайрин последовала его примеру. Она заморгала. Теперь, когда не нужно было пристально смотреть на ткачиху, Дайрин обнаружила, что все расплывается перед глазами. С большим трудом она могла сосредоточить взгляд на предмете, чтобы четко увидеть его. Этому ей еще предстоит учиться, как раньше она училась видеть пальцами.      Хотя Ротар и морщился, используя левую руку, он сумел, цепляясь за корни, вылезти из ямы. Потом расстегнул пояс и опустил его вниз.      Выбравшись из земляной тюрьмы, Дайрин долго стояла, оглядываясь. Она не видела их в тени деревьев, но они там: и ткачихи, и пауки. Она все время чувствовала их потрясение; вся целеустремленность и сила этих существ зависела от одной, той, которую Дайрин победила.      Все они одного рода: и люди-пауки, и просто пауки. Все подчинялись воле Великой, ее мысли контролировали их, они были ее орудиями, продолжениями ее самой. И пока Великая Ткачиха не пришла в себя, эти не опасны. Но сколько будет длиться эта передышка?      Дайрин смутно увидела впереди яркое пятно, в темноте зловещего леса сверкнул солнечный свет.      - Пойдем. - Ротар крепко схватил ее за руку. - Берег там!      Девушка позволила ему увести себя подальше от потерявших предводительницу пауков.      - Сигнальный огонь! - говорил Ротар. - Я зажгу его, и капитан сразу приведет корабль.      - Почему ты пришел с корабля один? - неожиданно спросила Дайрин, когда они вышли из леса на ярко освещенный солнцем береговой песок. От этого света так заболели глаза, что ей пришлось прикрыть их рукой.      Глядя в щели между пальцами, Дайрин увидела, как Ротар пожал плечами.      - Какая разница, как умрет человек, который уже мертв? Была возможность добраться до тебя. Капитан этого сделать не мог: после ворожбы он еще слишком слаб, хотя очень сердится из-за этого. А больше никому доверять он не мог...      - Кроме тебя. Ты говоришь о себе как об уже мертвом, но ты ведь не мертв. Я была слепа - а теперь вижу. Мне кажется, Устурт обоим нам дал нечто такое, от чего мы легко не откажемся.      Его мрачное лицо, с темными и старыми глазами, неожиданно посветлело, он улыбнулся.      - Госпожа, правду говорили о твоей силе. Ты из тех, кто может заставить человека поверить во что угодно, даже в себя самого. А вот и наш сигнал.      Ротар указал на груду плавника. Потом, оставив девушку, он по ускользающему из-под ног песку побежал к этой груде.      Дайрин двинулась за ним, но помедленнее. Есть капитан, есть Ротар, который ради нее рисковал, хотя и говорил, что невысоко ценит свою жизнь. Возможно, теперь вокруг нее появятся и другие люди, а со временем даже будет свой очаг. Нужно сплести эти предстоящие годы, и сделать это умело, подбирая одинаковые по цвету нити, потому что раньше она ткала в темноте. Но теперь прошлое позади. И не надо оглядываться через плечо назад, на тьму леса. Она должна смотреть вперед, в море, ожидая, какой же будет следующая нить для ее ткани.                  ПЕСЧАНЫЕ СЕСТРЫ            Sand Sisters (1979)                  1                  Девочка родилась на рассвете, когда ночной туман с Торовых топей еще висит, густой и влажный, у стен покоев Келвы. Само по себе это дурное предзнаменование: все знают, что в это время рождаются дети обладающие даром предвидения, дети необычные; это последний миг предыдущего дня и первый - последующего. А лучшее время для рождения нового человека народа - при полном лунном сиянии Сверкающего.      Да и ребенок родился слабым, а не здоровым и крепким, с воплем требующим от мира жизни и еды. Сморщенная кожа крошечного тельца казалась тусклой. Сама новорожденная лежала на руках знахарки неподвижно. Она не пыталась даже сделать вдох. Но народу Тора нужны все дети, каждая новая жизнь - преграда на пути тьмы, потому племя постаралось спасти и эту жизнь.      Знахарка прижала губы к холодному вялому ротику ребенка и начала вдыхать воздух в легкие. Девочку согрели, потом растормошили, и наконец она слабо заплакала - не приветствуя жизнь, а протестуя против нее. И при этом звуке Мафра наклонила голову, вслушиваясь: плач больше походил на крик пойманной в ловушку птицы, чем на голос истинного отпрыска Тора.      Глаза Мафры не видели, их давно затянула пленка, через которую не пробивается никакой свет, но зато знахарка обладала другим зрением. Когда к ней принесли ребенка, чтобы он получил благословение матери дома и племени, Мафра не протянула руки навстречу маленькому телу. Напротив, она покачала головой и сказала:      - Она не нашей крови. Дух, который должен был избрать ее тело, не пришел. Вы призвали к жизни...      И тут она замолчала. Женщины, принесшие ребенка, отступили от знахарки, и та смотрела на девочку, закутанную в ткань, как на скользкое болотное существо.      Мафра медленно поворачивала голову, и ее невидящие глаза по очереди устремлялись на каждую женщину.      - Никто не должен думать о смерти этого ребенка, - резко сказала она. - Его кровь - это наша кровь, его кость - наша кость. И вот что я вам скажу: мы должны привязать к себе то, что живет в этом теле, потому что это великая сила, которой ребенок должен научиться управлять. А когда научится, эта сила станет могучим инструментом и оружием.      - Но ты не дала ей имени, мать племени! Как может она жить в нашем доме, если у нее нет свободно данного имени? - спросила самая храбрая из женщин.      - Не мой дар - дать ей имя, - негромко ответила Мафра. - Спросите у Сверкающего.      Наступило утро, но туман плотной завесой все еще закрывал небо. И однако, словно слова Мафры призвали это существо из воздуха, к женщинам устремился большой серебристо-серый мотылек, один из ночных воздушных танцоров. Он сел на свивальник, несколько раз развел и свел крылья. И тогда знахарка сказала:      - Тусла... - Так звали девушку-мотылька в старинном предании о Тусле и Жабе-Дьяволе. Так было дано имя ребенку с-духом-не-из-племени, имя само по себе необычное и предвещающее зло.      Тусла выросла среди племени Тора. По обычаям этого народа, она так и не узнала, кто ее "мать". Все дети здесь пользовались одинаковой любовью взрослых и были равны. Поскольку в ее пользу говорила Мафра, а сами Торовы топи послали ей имя, никто не делал различий между Туслой и остальными детьми, которых теперь было совсем немного.      Народ Тора действительно очень древний. В песнях памяти говорилось, что давным-давно предки людей Тора были подобны неразумным животным (они даже уступали многим животным в своей старой земле), когда их вождем и проводником стал Вольт, Древний (Вольт не был человеком, он принадлежал к более древней и великой расе, с которой не могли равняться люди). Вольт был одинок и нашел в этих существах искру мысли; это заинтересовало его, и он стал им помогать.      Полуптичье лицо Вольта по-прежнему изображалось на охранных тотемах вокруг локутовых полей и жилищ людей Тора. Его памяти посвящались первые плоды нового урожая, когти и зубы страшных ящериц-вэк, если кому-то удавалось убить их. Именем Вольта клялись, и клятву эту можно было давать только по серьезному поводу.      Тусла росла, росло и ее знание Торовых топей. Что находится дальше, народ Тора не интересовало, хотя там были земля, море и множество разных племен. Но все эти племена были не такие древние, как народ Тора, не обладали такими познаниями, потому что не получили благословения Вольта, не учились у него в то время, когда создавались первые племена.      Но Тусла отличалась от других. Она видела сны. И еще до того, как узнала слова, которыми можно эти сны описать, они захватили ее воображение и дали ей новую жизнь. И много раз мир, который она видела в этих снах, казался более ярким и реальным, чем сами Торовы топи.      Взрослея, она обнаружила, что, когда рассказывает ровесникам о своих снах, те неловко переминаются с ноги на ногу и стараются избегать ее. Она обиделась, потом рассердилась. Позже, может быть, из самих снов к ней пришла мысль, что сны предназначены только для нее и она не должна ими ни с кем делиться. И девочка испытывала одиночество, пока не обнаружила, что Торовы болота (хотя это совсем и не тот мир, в который уводили ее сны) тоже могут быть и таинственными и прекрасными.      Но так может считать только тот, у кого тело Тора и кто вырос в одном из домов Тора, потому что Торовы топи - суровая страна, в основном занятая зловонными болотами, из которых торчат изогнутые скелеты давно умерших деревьев; каждую ночь их стволы покрываются скользкими наростами.      Острова, поднимающиеся из этих трясин, связывает сеть древних дорог; старинные каменные стены окружают поля людей Тора, образуя покои домов. По ночам, а также ранними утрами тут всегда собирается туман, клубясь вокруг обвалившихся камней.      Но Тусле эти туманы казались серебристыми занавесями, и среди множества ночных звуков болот она распознавала и называла крики птиц, жаб, лягушек, ящериц, хотя даже эти животные не были похожи на своих родичей, живущих в других местах.      Больше всего девушка любила мотыльков, давших ей имя. Тусла обнаружила, что их привлекает запах бледных цветов, которые цветут только по ночам. Она тоже полюбила этот запах и вплетала цветы в серебристые пряди длинных, до плеч, волос, носила гирлянды и венки из них. Она научилась танцевать, раскачиваясь, как болотный тростник на ветру, и когда танцевала, к ней слетались мотыльки, кружились над нею, садились на ее поднятые вытянутые руки.      Но девушки Тора так себя не ведут, и Тусла танцевала в одиночестве и для собственного удовольствия.      Все годы одинаковы в Торовых топях, проходят медленно и равномерно. И племя Тора не считает их. Потому что когда Вольт оставил свой народ, люди перестали измерять время. Но они знали, что во внешнем мире война и многочисленные беды. Тусла слышала, что еще до ее рождения одного из военных вождей внешнего мира предательски заманили в Торовы топи, а потом его забрали враги, с которыми народ Тора заключил непрочный и быстро нарушенный договор.      Рассказывали и о другом - но только шепотом, и то намеками. Еще раньше был человек, которого выбросило после кораблекрушения на берег в том месте, где Торовы топи соприкасаются с морем. И там его и нашла одна из матерей племени.      Она пожалела мужчину - он был тяжело ранен - и вопреки всем обычаям принесла к знахарям. Но конец у истории печальный, потому что этот человек околдовал первую девушку племени, и когда он излечился, она - опять-таки вопреки обычаю - решила уйти с ним.      Но потом вернулась - одна. И сообщила клану имя своего ребенка. А потом умерла. Однако имя мальчика сохранилось в песнях памяти. Говорили, что он тоже стал великим воином и правителем земель, которых люди Тора никогда не видели.      Тусла часто размышляла об этой истории. Для нее она имела больше смысла (хотя она не могла бы ответить, почему), чем остальные легенды ее народа. Она думала об этом правителе, наполовину человеке Тора. Призывала ли его когда-нибудь эта половина крови? Может быть, луна по ночам или легкие туманы, которые ложатся на его землю, вызывали в нем такие же сны, необычные и реальные, что и у нее? Иногда во время танцев она называла его имя.      - Корис! Корис! - Что должна была испытывать та девушка, живя среди чужих людей? А как живет он? Разрывается ли его сердце на части, как иногда у Туслы? В ней кровь народа Тора, но в то же время душа ее болит, и боль эта никогда не стихает, напротив, с каждым годом жизни становится сильнее.      Тусла выросла и послушно погрузилась в изучение того, что положено по обычаю. Ее тонкие пальцы проворно работали у ткацкого станка, и ткань у нее получалась гладкая и с рисунками, необычными для народа Тора. Но никто не обращал внимания на эту странность, а о своих снах она давно перестала рассказывать. Позже она обнаружила, что в погружении в сны скрывается опасность. Иногда у нее появлялось странное чувство, что если она будет неосторожна, то может навсегда остаться в странном мире и не сможет вернуться.      В этих снах была какая-то настойчивость, они заставляли ее делать то одно, то другое. Народ Тора владеет необычными способностями. И никакой дар здесь не считался бы чуждым. Правда, не все могли этими дарами пользоваться, но ведь это только естественно. Разве не правда, что у каждого особый дар? Один может работать по дереву, другая - ткать, третий - охотник, искусный в выслеживании добычи. А Мафра, или Элкин, или Уннанна могут одной своей волей передвигать предметы. Но количество таких даров ограничено, и они требуют использования внутренней силы, истощают своего обладателя, и потому пользоваться ими надо осторожно.      В своих поздних снах Тусла уже не удалялась в чуждую местность. Напротив, она обычно оказывалась в одном и том же месте, на берегу пруда, не мутного и полузаросшего, как пруды Торовых топей, а чистого, с зеленовато-голубой водой.      Но что гораздо важнее, в этих повторяющихся снах она чувствовала, что красноватый песок, окружавший пруд, похожий на мягкое древнее золото, что некогда обрамляло драгоценные камни в работах ремесленников Тора, этот песок необычайно важен. Именно он привлекает ее сюда - только этот песок.      Дважды с наступлением полнолуния Сверкающего она неожиданно просыпалась не в доме Келвы, а под открытым небом; просыпалась со страхом, не зная, как сюда попала. Она могла бы забрести в трясину и навсегда в ней остаться. Теперь девушка боялась спать по ночам, но ни с кем не делилась своими опасениями. Как будто обет, наложенный самим Вольтом, связал ее мысли. Словно сам Вольт предупреждающе положил палец ей на губы. Девушка все больше тревожилась и чувствовала себя несчастной. А остров с расположенными на нем домами племени казался ей тюрьмой.      В ночь самого яркого света Сверкающего женщины народа Тора собираются и купаются в сиянии Светоча Единого (так тело делается крепким и готовится к принятию ребенка). А детей сейчас очень мало. Но Тусла никогда не ходила получать благословение Сверкающего, и ее не заставляли. В эту ночь, когда все начали собираться, она хотела пойти со всеми. Но из темноты послышался негромкий голос:      - Тусла...      Девушка повернулась и увидела, что светлячки выползли из убежищ и образовали круг на стене. И в их свете она увидела сидящую на постели женщину. Тусла склонила голову, хотя женщина и не могла этого видеть.      - Мать племени, я здесь...      - Это не для тебя...      Тусле не нужны были объяснения Мафры, что именно не для нее. Но она испытала стыд и одновременно гнев. Она ведь не выбирала, какой будет: напротив, судьба ее была определена с самого рождения.      - А что же для меня, мать племени? Я буду вечно ходить порожней и не дам новую жизнь дому?      - Ты должна искать своей собственной полноты, дитя-мотылек. Есть сила в том, кем ты стала, и еще более великая сила в том, кем ты станешь. Там. - И Мафра рукой указала на открытую дверь дома.      - Но где мне найти ее, мать племени?      - Ищи, и найдешь, дитя-мотылек. Отчасти эта сила уже в тебе. А когда она полностью проснется, ты узнаешь.      - Ты больше ничего мне не скажешь, мать племени?      - Это все, что я могу сказать тебе. Я могу заглядывать вперед. Но между мной и тобой туман, гуще и темнее, чем тот, что порождают по ночам Торовы топи. И еще... - Она помолчала, прежде чем продолжить.      - Тьма ждет нас всех, дитя-мотылек. Мы, умеющие предвидеть, замечаем лишь одну из многих троп. Каждое действие порождает по крайней мере два пути, один в соответствии с решением, второй - противоположный. И я вижу, что теперь моему народу предстоит такое решение. И зло, большое зло может последовать от него. Среди нас есть и сейчас та, что обращается к древним силам.      Тусла ахнула.      - Как это может быть, мать племени? Древние Силы не приходят по просьбе. К ним взывают, когда большая опасность угрожает пути Вольта.      - Это верно для прошлого, дитя-мотылек. Но время все меняет, и даже обеты могут высохнуть, как тростник, и их легко переломить пальцами. Призыв древних сил требует крови. Вот что я скажу, дитя-мотылек. Уходи сегодня же ночью. Но не иди купаться со всеми... Там много таких, кто таит необычные мысли. Нет, иди туда, куда влекут тебя сны, и делай то, чему ты научилась в этих снах.      - Мои сны! - удивилась Тусла. - Какая от них польза, мать племени?      - Сны порождаются мыслью - нашей или кого-то другого. А все мысли полезны. Ты не можешь отказаться от того, что вошло в тебя при рождении, дитя-мотылек. И теперь ты готова отыскать это и использовать. Иди. Сейчас же!      Последние ее слова прозвучали как приказ. Но Тусла все еще колебалась.      - Мать племени, дашь ли ты мне благословение, добрую волю дома?      И когда Мафра сразу не ответила, Тусла вздрогнула. Все равно что оказаться перед домом и увидеть запертую дверь, отрезавшую ее от всех родичей и товарищей по очагу.      Но вот Мафра подняла руку.      - Дочь-мотылек, во всем, что поможет тебе исполнить возложенную на тебя задачу, ты получаешь добрую волю дома. Но в ответ ты должна набраться терпения и понимания. Нет, я не буду ничего предсказывать, никакое слово не должно руководить тобою; ты должна испытать только то, что у тебя на сердце и в сознании. А теперь иди. Верь своим снам и иди!      Тусла вышла в ночь, в мир черного потонувшего в болоте дерева, серебристого тумана и лунного света. Куда же ей идти? Она развела руки. Но на этот раз мотыльки не прилетели к ней.      Верить снам. В каком же направлении надо двигаться? Следуя дисциплине тех, кто обладает даром, она постаралась очистить мозг от всяких сознательных мыслей.      И пошла, уверенно, как человек, идущий к определенной цели. Повернула не на восток, а на запад, ступила на камни одной из малых дорог. Глаза ее были открыты, но она не видела окружающего, не видела даже собственного тела. Где-то впереди пруд из ее снов, а вокруг - песок.      Туман окутывал ее, словно покрывалом, скрывая, что лежит впереди, что она оставила за собой. Она пересекла один остров, потом другой. Дорога наконец кончилась, но девушка безошибочно ступала на кочки и участки сухой земли. И наконец, ветер, сильный, несущий запахи, необычные для Торовых топей, разорвал туман.      Ветер вывел Туслу из транса. Она остановилась на самой вершине холма, поросшего травой, напоминающего палец гиганта, указывающий на запад Обеими руками девушка отвела от глаз серебристые пряди волос. При свете луны она заметила, что холм - первый в целой гряде.      И тут Тусла побежала - легко-легко. Какая-то преграда пала внутри нее, и ее охватило стремление узнать, что же впереди, то, что ждало так долго, так долго.      Девушка не удивилась, увидев место, знакомое ей по снам. Чистый пруд и песок. Однако ночью, здесь, казалось, нет ярких красок сна, пруд был темен, песок тоже.      Девушка расстегнула платье, запачканное илом от ходьбы по болоту, и позволила ему упасть вниз Но не на песок. Ничто не должно загрязнять песок.      И сама Тусла не ступала на его ровную поверхность Напротив, она забралась на камень, что стоял у самого края берега и с него нырнула в ждущую воду Влага сомкнулась вокруг ее тела, не холодная и не горячая, шелково гладкая, ласкающая. Пруд держал ее, словно рука гиганта, держал мягко, осторожно, успокаивающе. И девушка отдалась воле воды, словно повиснув на поверхности.      Спала ли она или была околдована магией, о которой не знают воспитавшие ее? Этого она никогда не узнает. Но Тусла чувствовала, что в ней происходят изменения. Открылась дверь, которая больше никогда не закроется. Она еще не знает, что за этой дверью, но вольна исследовать, узнавать. Только вначале...      Покоясь на мягкой поверхности воды, Тусла запела. В ее песне не было слов, она пела как птица, вначале еле слышно, негромко, потом все громче. Это зов? Да, зов!      Она лежала лицом вверх, к небу, к луне, к звездам, к этим далеким ночным жемчужинам, но чувствовала, как вокруг зарождается движение: но движется не укачивающая ее вода, а песок. Он поднимается - частично в ответ на ее призыв, частично по воле кого-то другого...      Тусла продолжала петь. Но теперь она решилась немного повернуть голову. На берегу она увидела песчаный столб, от которого доносился слабый шум, вызванный трением песчинок друг о друга. Они вращались с такой скоростью, что казалось: нет отдельных частиц, а только сплошной темный столб. Все громче пела Тусла, все больше утолщался столб. Он уже не тянулся к небу, просто достиг высоты человеческого роста.      Очертания столба начали изменяться, в одном месте утончаться, в другом - утолщаться. Столб начал походить на статую - вначале грубую, с головой-шаром, с бесформенным неизящным телом. Но песок продолжал изменяться, и фигура становилась все более человекоподобной.      Наконец всякое движение прекратилось. Фигура стояла на камне, с которого ее рождение смело весь песок. Тусла побрела по воде, вышла на берег и остановилась перед существом, которому ее песня открыла дверь.      В сознании ее возникло имя, которое она должна произнести, имя, которое привяжет это существо, сделает мост между мирами прочным и безопасным - между миром Туслы и другим, чуждым миром, таким необычным, что Тусла даже вообразить себе этого не может.      - Ксактоль!      Веки песчаной женщины дрогнули, поднялись. Глаза, похожие на красные пылающие угли, разглядывали Туслу. Девушка видела, как поднимается и опускается грудь незнакомки, как лунный свет отражается от ее темной кожи, такой же гладкой, как у нее самой.      - Сестра...      Это слово прозвучало не громче шепота. И в нем слышался звук ползущего песка. Но ни сама женщина, ни ее голос не вызвали страха у Туслы. Девушка протянула руку, предлагая дружбу песчаной женщине. Ее коснулась рука, такая же твердая; рукопожатие приветствовало ее.      - Я жаждала... - сказала Тусла, в то же мгновение поняв, что сказала правду. Пока ее не коснулись эти руки, в ней всегда жило стремление, какой-то внутренний голод, которого она даже не осознавала.      - Жаждала, - повторила Ксактоль. - Но больше не нужно, сестра. Ты пришла - ты нашла, что искала. И сделаешь то, что должна.      - Да будет так.      Тусла сделала еще один шаг вперед. Рукопожатие прервалось, но теперь они развели руки - и обнялись, как обнимаются родичи, давно не видевшие друг друга. Тусла обнаружила, что по щекам ее катятся слезы.                  2                  - Что от меня требуется? - Девушка высвободилась из объятий, посмотрела в такое близкое лицо. Оно было спокойно и неподвижно, как песок, перед тем, как его потревожили.      - Только то, что выберешь сама, - последовал ответ. - Раскрой свое сознание, раскрой сердце, сестра, и все познаешь в назначенный срок. А теперь... - песчаная женщина подняла правую руку, и чуть шершавые кончики пальцев коснулись лба Туслы, задержались только на несколько мгновений. Потом медленно скользнули вниз по векам, которые девушка инстинктивно закрыла, прошли по губам. Прикосновение отдалилось, снова приблизилось, коснулось груди, где чаще забилось сердце.      И каждое такое прикосновение вызвало приток силы, так что Тусла задышала быстрее; она испытывала нетерпение, потребность что-то сделать, хотя что именно, не могла бы сказать. От этого притока энергии кожу закололо, девушка чувствовала, что полна жизни, как никогда раньше.      - Да... - Голос быстрый, слова звучат невнятно. - Да, да! Но как - и когда? Как и когда, песчаная сестра?      - Как - узнаешь. Когда - скоро.      - Значит - я должна найти дверь? И окажусь в мире своих снов?      - Нет. У каждого свое место, сестра. Не ищи до срока. Тебе нужно кое-что сделать здесь. Будущее - ткацкий станок, на котором еще нет ткани. Садись перед ним, сестра, и создавай рисунок - вначале в сознании, а потом бери челнок и начинай ткать. В некотором смысле мы сами - челноки в руках Силы, создающие рисунок, которого сами не видим, потому что слишком близки к нему. Мы видим узлы, разрывы, иногда можем что-то исправлять, но мы - не тот Великий, видящий всю ткань. Пришло время и тебе внести свой вклад в создание этого невидимого рисунка.      - Но с тобой...      - Младшая сестра, я не могу долго сохранять мост в пространстве между нами. Мы должны торопиться исполнить долг, возложенный на нас обеих. Твоя душа открыта, твои глаза видят, губы в состоянии произнести слова, а сердце готово встретить будущее. Слушай!      И Тусла слушала, у пруда своих снов, будто мозг ее стал пористым, опустел, превратился в губку, готовую наполниться, когда ее опустят в воду. Девушка слышала странные слова и незнакомые звуки и должна была повторять их. И это было очень трудно: некоторые звуки совсем не предназначались для того, чтобы она произносила их. Руки ее двигались, чертя рисунки в воздухе. И вслед ее пальцам струился слабый рисунок - красно-коричневый, как песок, из которого создано тело учительницы, зелено-голубой, как вода пруда, рядом с которым они сидят.      Девушка снова встала и принялась танцевать под музыку, звучавшую только в ее сознании. Все имеет значение, хотя она не знает, какое именно. Понимает только, что узнает то, к чему была предназначена с рождения, что станет ее орудием и оружием.      Наконец ее спутница замолчала, и Тусла опустилась на песок, чувствуя, как уходит понемногу энергия.      - Песчаная сестра, ты так много дала мне. Зачем? Я не могу отбросить обычаи Вольта и править здесь.      - Такого никогда и не замышлялось. Как ты сможешь послужить этим людям - узнаешь со временем сама. Дай им то, что для них всего нужнее, но не открыто, не требуй для себя никакой власти. Давай только тогда, когда это останется незамеченным. Наступит время, когда ты начнешь новый узор - и тогда, младшая сестра, вложи в этот рисунок все сердце!      Та, что отзывалась на имя Ксактоль и чье истинное обличие и суть Тусла видела лишь смутно (и только в сознании), встала и начала вращаться быстрее и быстрее, пока движения не слились в сплошной вихрь. Точно так же, как она приобретала внешность человека, она теряла ее. Тусла закрыла лицо руками, защищая глаза от песка, разлетавшегося от песчаного столба.      Девушка наклонилась вперед, чувствуя, как ее засыпает песком. Она устала, так устала. Пусть сон ее будет без сновидений, попросила она кого-то, чью истинную природу она понимала не больше, чем истинную сущность Ксактоль. Песок прикрыл ее так легко, словно был одеялом из паучьего шелка, и девушка уснула - без сновидений, как и просила.      Разбудили ее лучи полуденного солнца. Она села, и песок с нее полился потоками. Снова яркие расцветки ее сна - красный песок, голубая вода. Но то, что произошло ночью, не было сном. Не могло быть. Тусла набрала песок в горсть и пропустила меж пальцами. Песок очень тонкий, больше похожий на пыль.      Она отряхнула его с себя и склонилась к зеркальной поверхности пруда. Разбила это зеркало, чтобы смыть песок с рук и лица, потом ополоснула и тело. Дул устойчивый ветер; одевшись, девушка пошла мимо огромных камней, обрамляющих пруд.      Так она вышла на берег моря, и впервые в жизни ей открылось окно во внешний мир. Она много слышала о нем, но сама никогда не видела. Ее очаровала игра волн, которые обрушивались на берег и отступали. Тусла ступила на приглаженный водой песок. Ветер здесь гораздо сильнее, он рвал ее платье, взметывал волосы. Она развела руки, словно приветствуя бриз, в котором не было болотного запаха.      Хорошо на просторе. Тусла села на песок, смотрела на волны и негромко пела без слов. Ее песня не требовала ответа, просто девушке хотелось подпеть музыке ветра и волн.      Она увидела на песке раковины и с удивлением и радостью принялась разглядывать их. Они похожи и в то же время не похожи друг на друга; она видела, что у каждой есть какое-то отличие. Как у людей - у каждого есть то, что принадлежит только ему.      Наконец она неохотно отвернула лицо от моря в сторону Торовых топей. Солнце уже склонялось к западу. Тусла подумала, ищут ли ее и что она должна сказать, чтобы скрыть случившееся.      Она медленно высыпала на землю собранные раковины. Незачем показывать, что она побывала там, куда обычай запрещает ходить. Но нет причины, которая помешала бы ей прийти сюда еще. Законы Вольта не говорят, что море запретно для тех, кто следует древним заповедям.      Тусла быстро шла по тропе к острову домов, и болота казались ей тесными и ограниченными. По дороге она собирала листья для окраски, довольная, что ей попалось несколько кустов корфила - редкого растения, листья которого дают алую краску. Ее используют чаще всего для занавесей гробницы Вольта, и листву всегда принимают с радостью.      И когда Тусла вышла на западную дорогу, в подоле ее юбки, превращенной в мешок, лежал хороший урожай таких листьев. Но, прежде чем она подошла к дому Келвы, ее остановили.      - Итак, сестра-мотылек, ты все же вернулась к нам? Крылатые мотыльки устали от тебя, ночная бродяга?      Тусла застыла. Меньше всего ей хотелось встретиться с Аффриком. Тот опирался на копье, насмешливо глядя на нее. На поясе у него висят зубы ящерицы-вэк, свидетельствуя о храбрости и охотничьем мастерстве. Ибо только человек со сверхбыстрой реакцией и хитростью решится охотиться на гигантских ящериц.      - Доброго дня тебе, Аффрик. - Она говорила холодно. Он нарушал обычай, приветствуя ее так. И сам по себе этот факт ее встревожил.      - Доброго дня... - повторил он. - А какова же ночь, сестра-мотылек? Другие танцевали под луной.      Тусла очень удивилась. Так говорить о призыве, тем более с ней, еще не назвавшей никого перед Вольтом!      Он рассмеялся.      - Не мечи в меня копья взглядов, сестра-мотылек. Мужчина должен соблюдать обычаи только в разговоре с дочерьми Вольта - истинными дочерьми. - Он подошел на шаг ближе. - Нет, ты ночью не искала луны. Так кого же ты искала, сестра-мотылек? - И рот его зло искривился.      Она ничего не ответила. Любой ответ унизил бы ее в глазах всех. Потому что их разговор слушали, хотя и с расстояния. То, что сказал и сделал Аффрик - прямое оскорбление.      Тусла отвела взгляд и пошла вперед. Она была уверена, что он не посмеет остановить ее. И он не остановил. Но ее испугало, что он так открыто обратился к ней. И никто из слушателей не упрекнул его. Похоже на сознательно организованное оскорбление. Девушка еще крепче сжала руками импровизированный мешок с листьями. Почему?...      У входа в дом Келвы не оказалось людей, и девушка вошла с высоко поднятой головой, распрямившись, из света дня в полутьму.      - Явилась наконец! - Паруа, служившая глазами Мафры, кисло посмотрела на нее. - Где ты была, когда тебе нужно было стать частью ночного урожая? В эту ночь ты должна была исполнить свой долг.      Тусла уронила мешок с листьями на матрац.      - Паруа... ты на самом деле считаешь, что я должна была просить дара Сверкающего? - спросила она голосом, из которого постаралась устранить все эмоции.      - Как это? Ты взрослая женщина. Твой долг - рожать детей... если можешь!      - Если могу - ты сама сказала это, мать. Но разве мне всю жизнь не твердили другое? Что я не подлинной крови Тора и потому не должна давать жизнь ребенку из-за этой своей чужой части?      - Нас теперь так мало... - начала Паруа.      - И потому племени нужны даже дети с изъяном? Но не таков обычай, Паруа. А нарушение обычая должно происходить открыто, перед гробницей Вольта, и при этом должны присутствовать все.      - Если наше число будет уменьшаться, - возразила Паруа, - некому будет и взывать к Вольту. Должны быть перемены, даже в обычаях. Будет собрание - Великое Собрание. Так решено.      Тусла поразилась. Она слышала разговоры о Великом Собрании; последнее состоялось много лет назад, когда народ Тора на короткое время допустил на свои земли чужестранцев. Именно тогда здесь был в плену военный вождь извне - вместе с той, говорили шепотом, кого он избрал своей госпожой. От этого не произошло большого зла, но потом люди Тора закрыли болота, и теперь внешний мир, в свою очередь, закрылся перед ними. И даже тогда не все соглашались, что поступили правильно.      А ведь и правда, - с каждым годом рождается все меньше детей. Она слышала, как Мафра и другие матери говорили о причине этого. Может, их народ слишком стар, слишком долго пары создаются только из своих, кровь разжижается, созидательная сила слабеет. Может, поэтому они хотят заставить ее подчиниться их целям. Потому что только силой приведут ее на Собрание - ни один мужчина в Торовых топях еще не смотрел на нее с желанием. Не сознавая этого, она прижала руки к груди. Она не дочь Вольта!      - Итак, мотылек, - продолжала Паруа, глядя на нее, как показалось Тусле, коварно и злобно, - твое тело принадлежит Тору, ты должна послужить целям Вольта. Поразмысли об этом.      Тусла быстро повернулась к алькову Мафры. В последние дни мать племени редко выходила из него. У нее искусные руки, их мастерство пережило исчезнувшее зрение, и она оставалась полезной людям, лепила маленькие горшки, которые потом обжигали, сплетала нити тоньше, чем ее более молодые потомки.      Но теперь Тусла увидела, что эти руки непривычно неподвижны, они лежат на коленях старой женщины. Мафра высоко подняла голову, лишь чуть наклонив ее, прислушиваясь. Девушка нерешительно стояла перед нею, не смея нарушить похожее на транс состояние. Но Мафра заговорила:      - Доброго дня, мотылек-дитя. Добрым пусть будет твой уход, добрым - приход, тверда походка, руки полны полезной работой, сердце - тепла, а мозг - полезных мыслей.      Тусла опустилась на колени. Совсем не обычное приветствие! Такое приветствие - полагается дочери племени, которая готовится принести ребенка! Но... почему...      Мафра подняла руку, протянула ее. Тусла быстро наклонила голову и поцеловала длинные, истончившиеся от старости пальцы.      - Мать племени... я не... мне не полагается такое приветствие... - торопливо сказала она.      - Ты полна... - сказала Мафра. - Полна не той жизнью, которая со временем отделится от тебя и станет самостоятельной. В тебе зародилась жизнь, и со временем она выйдет наружу. И если это произойдет по-другому, не так, как у остальных, то такова воля Вольта или той силы, что стояла за ним, когда он выводил наш народ из варварства. И с тобой будет то же, что со всеми наполненными. Так сказано в доме и племени. И если так сказано здесь, так же будет сказано народу.      - Но, мать племени, если мое тело не содержит жизни, они не поймут. И когда пройдет время и я не принесу плод, который нужен дому и племени, разве не наступит расплата? Что скажут о той, что обманула дом и племя?      - Никакого обмана нет. Перед тобой задача, и ты ее выполнишь, благодаря жизни, которая в тебе. И тогда откроются две дороги, о которых я тебе говорила. Одна сюда... - Она указала направо. - Другая сюда. - Она показала влево. - Не могу увидеть, какая станет твоей. Но думаю, что выбор твой будет мудрым. Паруа. - произнесла она громче, и та подошла и опустилась на колени, как и Тусла.      - Паруа, Тусла, дочь-мотылек, наполнена, и пусть дом и племя действуют по обычаю.      - Но она... Она не была на Собрании и Выборе невест и она не танцевала под луной, - возразила Паруа.      - Она была послана моей мудростью, Паруа. Ты оспариваешь это? - Голос Мафры звучал холодно. - Ночью она уходила с моего благословения. То, что она искала - и нашла, - соответствует воле Вольта. Так открыло мне мое предвидение. Она вернулась полной. Я признаю это и данным мне Вольтом даром провозглашаю это.      Паруа раскрыла рот, словно собиралась что-то возразить, потом закрыла. Мать племени сказала, что Тусла полна. И теперь никто не осмелится усомниться в этом. Паруа покорно склонила голову и поцеловала протянутую руку. Попятилась, не отрывая взгляда от Туслы, и девушка поняла, что хотя Паруа открыто не решилась спорить со знахаркой, но в глубине души сохранила свое мнение.      - Мать племени, - быстро заговорила девушка, как только убедилась, что Паруа не может ее услышать. - Я не знаю, чего ждут от меня.      - Это я могу сказать тебе, дитя-мотылек. Скоро появится тот, кого призовет Уннанна - призовет не голосом, но самим призывом. Кровные связи удержат его, привлекут сюда, как в ловушку или сеть. Но цель, с которой его привлекут... - В голосе Мафры звучали новые нотки. - Цель эта - конец, смерть. Если его кровь будет пролита перед гробницей Вольта, она будет громко звать. И этот призыв обрушит на нас силы внешнего мира с огнем и сталью. Народ Вольта погибнет, и Торовы топи превратятся в проклятую пустыню.      - Мы считаем детей общим достоянием. Никто не говорит о ребенке: это мой. Но снаружи не так. Там нет домов племени, там люди делятся на более мелкие группы. И ребенок только двоих призывает на помощь - ту, что родила его, и того, кто наполнил ее жизнью. Нам это кажется странным и неправильным. Это нарушение связей, в которых наша сила. Но люди живут по-разному. Однако другой образ жизни дает и другие связи, которых мы не понимаем. Странные связи. Если кто-то поднимет руку на ребенка, то родившая его и тот, кто наполнил ее, будут охотиться на этого человека, как ящерица-вэк охотится на людей. Тот, кого призовет для своих целей Уннанна, сын величайшего воина внешнего мира. Я боюсь за наш народ, дитя-мотылек. Правда, что нас становится все меньше, что после каждого выбора можно насчитать лишь полруки детей. Но это наша печаль и, может, воля самой жизни. Проливать кровь - нет.      - Но какова моя роль в этом, мать племени? - спросила Тусла. - Ты хочешь, чтобы я выступила против самой Уннанны? Но даже если ты назвала меня полной, разве к моим словам прислушаются? Она тоже мать племени, и так как ты больше не ходишь на лунные танцы, то она и проводит их.      - Это верно. Нет, я не налагаю на тебя обязанностей, дочь-мотылек. Когда наступит время, ты сделаешь, что должна; ты сама узнаешь, потому что знание будет в тебе. Теперь дай мне руки.      Мафра подняла руки ладонями вверх, Тусла положила на них свои - ладонями вниз. И снова, как в тот раз, когда общалась с Ксактоль, она почувствовала, что в нее вливается энергия, что она хочет ее использовать, но пока не знает как.      - Итак... - Мафра говорила шепотом, словно сообщала великую тайну. - Я с самого твоего рождения знала, что ты не отсюда, но все же как странно!      - Но почему это случилось со мной, мать племени? - спросила Тусла.      - А почему происходит многое, причины чего нам непонятны? Где-то существует главный рисунок, а мы лишь часть его.      - Она тоже сказала так...      - Она? Думай о ней, мысленно нарисуй ее, дитя-мотылек. - Теперь Мафра оживилась. - Представь ее себе ради меня! - приказала она.      Тусла послушно представила вращающийся песчаный столб и ту, которая сформировалась из него.      - Ты и вправду полна, дитя-мотылек, - спустя долгое время сказала Мафра со вздохом. - Полна знанием, которым, наверно, только ты и обладаешь в этом мире. Хотела бы я поговорить с тобой об этом и том, что ты узнала. Но это невозможно. Это знание не предназначено для меня. И ни с кем не делись им, дочь-мотылек, даже если тебе захочется. Ведро, предназначенное для семян локута, как бы искусно ни было сделано, не удержит воду. Воду нужно держать в обожженных глиняных кувшинах. Теперь иди и отдохни. И живи так, как и положено полным, пока не наступит твой срок.      Тусла вернулась на свое место в доме племени - в маленькую загородку, которую отвели ей, когда она еще была ребенком, а не женщиной. Задернула плетенный из тростника занавес, который отделял ее от остальных, села на подстилку и задумалась.      Слова Марфы не избавят ее от лунных танцев, но прекратят всякие попытки разговаривать с ней, как Аффрик. Каждая такая речь, каждый угрожающий жест со стороны любого мужчины любого дома будут немедленно наказаны. Ее освободят от многих видов работы. Единственная трудность - отныне ей не разрешается одной уходить с острова. Полные другой жизни находятся под постоянной охраной - ради их же безопасности.      Тусла провела руками по своему стройному телу. Много ли пройдет времени, прежде чем станет заметно, что ее живот не растет? Женщины наблюдательны в таких делах: рождение - их великая тайна, и они берегут ее. Может, она сумеет приспособить утолщение под одеждой. Полные другой жизни часто просят необычную пищу, их привычки меняются. Может, она сумеет это использовать.      Но со временем истина все равно выйдет наружу. И что тогда? Насколько ей известно, никто и никогда не лгал по такому поводу. Это подрывает самые основы веры. Какое наказание сочтут для нее достаточным? Почему Мафра так поступила с ней?      Никто из людей Тора, Тусла была в этом уверена, не воспримет идею полноты знания. Но ведь не она объявила об этом. Мафра, мать племени! Это сознательное нарушение обычаев, и ей нужно быть готовой и к другим нарушениям, на которые намекала Мафра.      Великий Сход ради пролития крови. Тусла глубоко вдохнула. Но если она правильно поняла Мафру, это тоже нарушение обычая. Человеческое жертвоприношение? Но даже Вольту никогда не приносили таких жертв - смерть человека, которая может привести к гибели всех Торовых топей и народа Тора. А какова ее роль в этом?      Она могла бы... Нет, что-то запретило ей. Не время открывать мозг, где хранится то, что ей дано от Ксактоль.      Тусла должна набраться терпения и хорошо сыграть свою роль. Девушка отвела занавес и встала. Теперь ей нужны еда и питье. Неожиданно она почувствовала сильный голод и сухость во рту. И пошла на кухню, намеренная позаботиться о своем теле и запретив себе думать.                  3                  Прошло три дня. Тусла держалась незаметно, проводила время с челноком в руках, занятая своими мыслями. Племя приняло слова Мафры - да и как же могло быть иначе? Тусле оказывали уважение, подобающее тем, кто полон, приносили лучшую пищу, не тревожили, так как именно этого она явно и хотела.      На третий день девушка очнулась от забытья, которое сама себе навязала, и попыталась разобраться в том, что узнала. Большая часть - только намеки. Но она была уверена, что эти намеки свидетельствовали о каком-то более глубоком знании, которое есть в ней, но которое она еще не может извлечь. И попытка сделать это приводила только к усталости и тревоге, головной боли и бессоннице.      И сны она тоже не может призвать. Спала она теперь только урывками, скорее дремала и сразу просыпалась, стоило повернуться спящей за соседним занавесом.      Знание бесполезно, если не можешь добраться до него, думала с растущим беспокойством Тусла. Что же ее ждет?      Желая остаться наедине с этим страхом, который из искры быстро превращался в пламя, она встала со скамьи перед ткацким станком и вышла из дома Келвы. И приблизилась к группе женщин прежде, чем заметила их, так была поглощена своими мыслями.      Здесь стояла Уннанна, и остальные окружали ее, словно она налагала на них какие-то обязанности. Но вот она увидела Туслу, и легкая улыбка - улыбка, в которой не было доброты, - искривила углы ее плотно сжатого рта.      - Доброго дня... - Она чуть возвысила голос, обращаясь к девушке. - Пусть добрым будет твой уход. И пусть ждет тебя добрый конец.      - Благодарю за добрые пожелания, мать племени, - ответила Тусла.      - Ты не назвала перед Вольтом имя твоего избранника, - улыбка Уннанны стала еще шире. - Ты, что полна, недостаточно им гордишься?      - Если я укрываюсь плащом Вольта и меня заставляют отказаться от этого, - ответила Тусла, сохраняя внешнее спокойствие, - должен быть изменен обычай.      Уннанна кивнула. Внешне она оставалась воплощением доброты. Бывали случаи, когда девушка, познавшая состояние полноты впервые, не хотела называть имя избранника для лунного танца. Но, как правило, имя - к всеобщему удовольствию - становилось известным сразу же после объявления матери племени.      - Ну, что ж, носи плащ Вольта, дочь-мотылек. Многие сестры готовы помочь тебе. - И окружающие женщины одобрительно загомонили.      Но Уннанна еще не покончила с Туслой.      - Не ходи далеко, дочь-мотылек. Ты теперь для нас бесценна.      - Я только в поле, мать племени. К гробнице Вольта, дабы вознести благодарность.      Достойная причина, чтобы покинуть дом, и никто не посмеет отказать ей в такой небольшой прогулке. Она миновала Уннанну и пошла по заросшему мхом покрытию древней дороги. Никто не пошел за ней: обычай требовал, чтобы тот, кто объявлял, что идет к гробнице Вольта, мог в одиночестве возносить свою благодарность или выражать мольбы.      Гробница Вольта - время обошлось с ней сурово. Стены погрузились в мягкую почву болота, по древней мостовой разбросаны камни: перестраивать гробницу не разрешалось.      Потому что именно эти камни своими руками уложил Вольт когда-то давно, он сам построил это убежище. Здесь находился большой зал, решила Тусла, прослеживая линии рухнувших стен. Но, согласно легенде, Вольт вообще был крупнее любого человека из народа Тора.      Девушка прошла между рухнувших стен. Под ногами плотно утоптанная почва: много поколений приходят сюда люди Тора. И вот она - во внутреннем помещении. Крыша исчезла, и теперь солнце освещает самое сердце владений Вольта - массивное кресло, по-видимому, вырезанное из дерева (но какое дерево - в вечно влажных Торовых топях - может не прогнить? ) По обе стороны от кресла - высокие каменные вазы, и в них сердцевина дерева, готовая к употреблению. Эти деревья, когда с них снимают кору, легко воспламеняются. Никаких светящихся насекомых, только огонь, несущий смерть и такой яркий в смерти.      Тусла долго колебалась. То, что она собирается сделать, позволено обычаем, да, но только при самых важных обстоятельствах, которые невозможно понять человеку. Таков ли ее случай? Она считала - да.      Тусла рукой коснулась окаменевшего дерева на подлокотниках трона. Поднялась по невысоким ступеням на помост, возвышающийся над почти исчезнувшим залом, и села в кресло Вольта.      Как будто она ребенок, садящийся на стул крупного взрослого. Среди людей Тора она считалась высокой, но здесь ноги ее не достают до пола. Она поерзала и сумела прислониться к спинке трона.      Трудно было положить руки на подлокотники, но она и это сделала, прежде чем закрыть глаза.      Неужели Вольт действительно слушает оттуда, куда удалился из Торовых топей? Неужели та сущность Вольта, которая, возможно, еще сохранилась в мире, интересуется, что происходит с теми, кого он защищал и учил при жизни? У нее не было ответа на эти вопросы, и никто не мог помочь ей.      - Вольт... - она не говорила вслух, произносила только мысленно, - мы оказываем тебе почести и просим твоей доброй воли во времена нужды. Если ты по-прежнему смотришь на нас... Нет, я прошу не о помощи, как слабый ребенок зовет взрослых в доме племени. Я хочу только знать, кто я и как мне использовать то, что наполнило меня. Ведь Мафра говорит, что я та, что полна. Но я не несу в себе ребенка; может, то, что во мне, больше - или меньше. Я хочу знать!      Она закрыла глаза и откинула голову на спинку. С обеих сторон до нее доносился слабый запах древесных свечей, гораздо более слабый, чем от сжигаемых на огне. Она видела, как матери племени пользуются такими свечами, и дым окутывает их, когда они поют.      Она...      Где она? Перед ней зеленая трава, луг тянется до самого подножия серой скалы. В траве, словно кто-то беззаботно разбросал пригоршню блестящих ярких камней, цветы с широкими лепестками, их цвет и форма различны, как у раковин на берегу. Над цветами вьются бабочки, или крылатые существа, похожие на бабочек. Они тоже ярко окрашены, часто крылья у них многоцветные.      Ничего напоминающего Торовы топи. Тусла уверена, что это и не мир ее снов. Она хочет двинуться вперед, и воля ее приводит к действию, потому что она устремляется вперед, но не шаг за шагом, а так, словно летит в воздухе, летит, как бабочка.      И вот Тусла долетает до скал, возвышающихся над травой. Снова желание поднимает ее выше, к самой вершине скалы. И она видит обширную долину, по которой протекает река. Поперек широкой водной ленты тянется каменный мост, к нему через зеленое поле ведет дорога.      А по дороге приближается к мосту...      Лошадь... это лошадь. Тусла никогда не видела этих животных, но сразу узнала. А на лошади - человек.      Ее желание увидеть странно приближает его, хотя она сама не двинулась с холма, а он еще не въехал на мост. Но она видит его ясно, словно он рядом, она может положить руку на бок лошади.      На нем рубашка из металла, она сплетена из маленьких металлических колец, сцепленных друг с другом. На плечи наброшен плащ, заколотый у горла большой брошью с зелеными и серыми камнями. Такие же камни на поясе, с пояса свисает меч в ножнах.      Голова закрыта шапкой, тоже металлической, но сплошной, а не из колец. Над лбом выступ, он охватывает всю голову. В выступе - гнезда, и в них укреплены зеленые перья.      Но Тусла лишь мимоходом замечает все это, потому что прежде всего ее интересует сам человек. И она изучает его лицо в тени от шапки.      Молодой, светлая кожа не темнее, чем у людей Тора. В лице видна сила - и красота. Хороший друг или брат по племени, решила девушка. И достойный противник.      Он едет, глядя вперед, но словно не видит дорогу. Он занят мыслями, и мысли эти неприятны. Неожиданно он поворачивает голову - и его глаза смотрят на нее! А на лбу меж бровей появляется резкая складка.      Тусла видит, как шевелятся его губы. Но если он и говорит что-то, она не слышит. Но вот он поднимает левую руку и протягивает к ней. И в то же мгновение все исчезает. Ее головокружительно, ошеломляюще быстро уносит. Открыв глаза, она видит, что сидит на кресле Вольта и вокруг только рухнувшие от времени стены гробницы. Но теперь - теперь она знает! Вольт ответил на ее просьбу! Она оказалась связана с всадником. Их встреча впереди, и ее ждет опасность и такое испытание сил, какое она сейчас не может представить.      Девушка медленно встала, глубоко вздохнула, словно готовясь к схватке, хотя знала, что время для нее еще не настало. Он знает о ней, этот всадник, а его лицо ни на мгновение не тускнеет в ее памяти. Нет, он где-то едет верхом, он реален!      В тот же день она снова пришла к Мафре. Может, мать племени и не объяснит ничего, но, по крайней мере, она хоть с кем-то поделится видением Вольта. А здесь она может без ограничений доверять только Мафре.      - Дитя-мотылек... - Мафра повернула к ней незрячие глаза. Она никогда не ошибалась в том, кто к ней приближается. - Ты ищешь...      - Да, мать племени. Я искала в разных местах и на разных путях, и я не понимаю. Но вот что я видела: с собственного трона Вольта я совершила странное путешествие, которое не могу объяснить. - И она рассказала Мафре о всаднике.      Знахарка долго молчала. Потом коротко кивнула, словно подтверждая какую-то свою мысль.      - Итак, началось. А как кончится? Мое предвидение не показывает этого. Тот, кого ты видела, мотылек-дитя, тот самый, что связан с нами кровью...      - Корис!      Рука Мафры, лежавшая на колене, напряглась, голова чуть дернулась, как от удара.      - Значит, старый рассказ все еще имеет значение, - сказала она. - Но твой всадник не Корис. Тот, о ком я говорю, дитя тех, кто заговорами движет горы, убивает людей сталью, чтобы ничто не могло повредить им самим. Это сын Кориса, и зовут его Саймонд. Имя дано чужестранцем, который доблестно сражался рядом с его отцом, освобождая Эсткарп от колдеров.      Мафра помолчала, потом продолжила:      - Если тебя интересует, как все это стало известно: когда я была моложе и сильнее, то часто уносилась мысленно за пределы Торовых топей, как ты сегодня. Друга Кориса, Саймона Трегарта, волшебством его противников заманили сюда, а потом отдали врагам. И с ним была та, кого, по обычаям чужаков, выбрал себе в пару Корис. Но тогда мы поступили неправильно, и в ответ нас окружили барьером. Мы не можем выйти за пределы Топей, даже если захотим, и к нам никто не может прийти.      - А морской берег тоже огражден, мать племени?      - Большая часть берега - да. На него можно смотреть, но туман встает стеной, как камни, которые окружают нас сейчас.      - Но, мать клана, я ходила по песку у моря, искала раковины...      - Молчи! - прошептала Мафра. - Если это дано тебе, никому не рассказывай. И может настать время, когда это тебе пригодится.      Тусла тоже заговорила шепотом.      - Это предвидение, мать племени?      - Не очень ясное. Я знаю только, что тебе понадобятся все силы тела и разума. Вот что я скажу тебе. Уннанна взывает сегодня вечером, и если ей ответят... - Мафра подняла руки и снова уронила их на колени. - Тогда я все предоставлю твоей сообразительности, дочь-мотылек. Твоей сообразительности и тому в тебе, что является частью другого мира.      Она сделала знак, отпуская девушку, и Тусла пошла к себе, взялась за веретено, но если бы кто-нибудь понаблюдал за ней, то увидел бы, что работа ее приносила мало проку.      Наступил вечер, и женщины племени начали шепотом переговариваться. Никто не обращался к девушке; она ведь полна, и теперь ничто не должно угрожать ей и тому, что в ней. Не приближались они и к Мафре, просто собрались вокруг Паруи и неслышно ушли.      Вокруг острова домов нет часовых, кроме одного-двух, охраняющих остров от ящериц-вэк. И во всяком случае никто не следит за теми, кто идет к гробнице, поэтому Тусла, накинув темный плащ, который скрыл ее волосы, решила, что сможет пройти туда незаметно.      Снова двинулась она по той же тропе, по которой уже ходила сегодня. Те, что идут впереди, не несут факелов; им светит только луна, и Тусла видела, что представлены все дома. Это не Великое Собрание, потому что нет мужчин. Так она думала, пока не заметила лунный блеск на острие копья и не увидела мужчин в плащах. Десять воинов выстроились перед троном. А на троне сидит кто-то. Тусла нашла укрытие за грудой камней, и в этот момент сидящий на троне поднял голову к свету.      На месте зова сидела Уннанна. Глаза ее были закрыты, голову она медленно поворачивала из стороны в сторону. Окружающие начали петь, вначале негромко, так что голоса их едва слышались за журчанием воды и шелестом крыльев каких-то ночных птиц. Но вот пение стало громче - пение без слов, но от этого пения кожу Туслы закололо, а волосы на затылке зашевелились. Она обнаружила, что тоже поворачивает голову, как это делает Уннанна, и тут же осознала опасность: она может быть захвачена тем, что здесь происходит.      Девушка закрыла глаза руками, чтобы не видеть это раскачивание и, вспомнив о песчаной сестре, ухватилась за это воспоминание, как утопающий в море хватается за брошенную веревку. Ритм пения бился в ее теле, но Тусла боролась с ним; не вполне сознавая, что делает, она встала во весь рост и начала двигать ногами - не в такт движениям Уннанны, а по-другому, чтобы вырваться из чар, навеваемых матерью племени.      Здесь собирается сила, тело отзывается на нее. Сила гнетет, как тяжелая ноша, хочет раздавить. Но Тусла сопротивляется, губы ее произносят слова, вышедшие из глубин сознания; она пыталась раньше раскрыть эти глубины и не смогла. И только сейчас, в опасности, они и смогли раскрыться.      Девушка открыла глаза. Все как раньше - только Уннанна передвинулась вперед на троне Вольта. Один за другим к ней подходят ожидавшие мужчины. Она дотрагивается до их лба, глаз. И каждый уступает место следующему. С кончиков пальцев, которыми Уннанна касается мужчин, падают небольшие конусы света, и каждый отходящий от нее уносит на лбу то же странное свечение.      Когда мать племени пометила всех, воины повернулись и вышли из зала; женщины расступились, давая им дорогу. Когда мужчины проходили мимо нее, Тусла заметила, что лица у них неподвижны, глаза пусты и идут они, словно заколдованные. Их предводителем был Аффрик; за ним шли молодые и самые искусные охотники.      Когда они вышли, Тусла опять посмотрела в зал. Уннанна снова сидела с закрытыми глазами. Струилась сила, она исходила от всех; каким-то непонятным способом Уннанна отбирала у всех энергию, собирала ее в единое оружие, нацеливала это оружие и посылала его в цель.      Но Тусла не одна из них. Она стояла напряженно, отыскивая в себе то, что должно ответить на вызов. Мысленно создавала ответное оружие, думая о том, как бросит его - не как копье, которое хочет получить Уннанна, но что же тогда? Щит? У нее недостаточно сил, чтобы создать преграду надолго. Но все-таки что-то она может создать. Она думала обо всех видах оружия, которое применяется народом Тора, и остановилась на... сети!      Сжав кулаки так, что ногти врезались в ладони, девушка сосредоточилась на незнакомой энергии, не испытанной ею до той ночи у пруда, и подумала о сети - о сети, охватывающей ноги, задерживающей тех, кто идет ночью, тех, кто собирается поставить ловушку. Теперь они сами будут захвачены.      Как кровь из смертельной раны, из Туслы уходила энергия. Если бы она могла пользоваться дополнительными источниками, как Уннанна! Но сеть - несомненно, сеть! Пусть опутает ноги Аффрика, захватит его там, куда он ушел. Да будет так!      Девушка прислонилась к стене, чувствуя слабость в ногах, руки тяжело повисли по бокам, как будто у нее не хватает сил поднять их. Прижимаясь спиной к грубому камню, она скользнула вниз; развалины поднимались вокруг, словно щит. Голова Туслы упала на грудь и девушка в последний раз послала оставшуюся энергию, чтобы усилить сеть, ясно представляя себе, как сеть обвивает спотыкающиеся ноги Аффрика.      Было холодно, и Тусла дрожала. Вокруг темно, и она больше не слышит звуков, придававших силу мысленной стреле Уннанны. Послышался шорох крыльев. Тусла смотрела вверх, в ночное небо над развалинами.      Там плясали два ночных мотылька, их прекрасные тонкие крылья слабо светились. Такое свечение всегда сопровождает их во тьме. Они летали взад и вперед, встречались и расставались. Потом один из мотыльков опустился и на мгновение сел на смоченное росой платье на груди девушки, он размахивал крыльями и своими светящимися глазами смотрел прямо ей в глаза... а может, Тусле это показалось.      - Сестра, - прошептала Тусла, - приветствую тебя. Доброго полета тебе сегодня ночью. Да пребудет с тобой благословение самого Вольта!      Мотылек повисел и улетел. Тусла с трудом встала. Тело болело, словно она целый день работала за ткацким станком или жала в полях. Она не могла ясно соображать.      Придерживаясь рукой за стену, девушка пошла. Никого нет, трон Вольта пуст. Тусла на мгновение остановилась, глядя на кресло. Попробовать снова? Она испытывала желание, странное желание. Ей хотелось увидеть, что произошло со всадником. Как Мафра назвала его? Саймонд. Странное имя. Тусла повторила это имя, как будто пробовала на вкус, как будто имя может быть кислым или сладким.      - Саймонд!      Но ответа не было. И Тусла знала, что даже если снова сядет в кресло Вольта, ответа на этот раз не будет. То, что она сделала ночью, на время истощило ее силу. И никакой помощи у нее нет.      С трудом, время от времени хватаясь за стену или камень, она выбралась из развалин. Но ей приходилось несколько раз садиться и отдыхать, прежде чем вернуться в дом племени.      Тут ей потребовалось все ее искусство, чтобы незаметно пробраться в свой угол. Надо ли рассказывать Мафре о том, что произошло ночью? Меньше всего ей хочется будить спящих.      Она легла на спальную подстилку и, засыпая, видела картину. Аффрик бьется в сети, опутавшей ноги, его насмешливый рот раскрыт, он кричит в страхе. Тусла, не чувствуя того, улыбнулась да так и уснула с улыбкой.                  4                  Остров, на котором расположены древние дома племени, затянул густой туман, развесивший занавеси между домами, превративший выходящих в едва заметные тени. Все покрылось крупными каплями, они собирались вместе и текли вниз. Тело становилось мокрым, волосы путались, одежда отсыревала.      Тусла всю жизнь знала такие болотные туманы. Но этот все же очень густой, она такого и не помнит. Казалось, беспокойство охватило людей племени: охотники не выходили из домов, разводили огонь и жались к нему в поисках света и тепла. И, может, делали это не ради тепла - от одежды начинал идти пар, - а ради яркого света, от которого становилось немного веселее.      Тусла снова пришла к Мафре. Та разговаривала неохотно. Она лежала неподвижно, ее слепые глаза, не мигая, устремлены были к огню и к тем, кто сидел вокруг, но она не делала попыток присоединиться к сидящим. Тусла осмелела от своих предчувствий, она коснулась руки Мафры, лежащей ладонью вверх на коленях старой женщины.      - Мать племени...      Мафра не повернула головы, хотя девушка была уверена, что она знает о ней.      - Мотылек-дитя, это уже близко...      Что - туман? Или то, что чувствует Тусла, хотя и не обладает способностями Мафры?      - Что можно сделать, мать племени? - Девушка беспокойно пошевелилась.      - Остановить этих неразумных нельзя. Не сейчас. - В ее словах слышалась горечь. - Ты ни на кого не можешь рассчитывать, только на себя, мотылек-дитя. Зло началось.      И в этот момент послышался звук, подобный реву большого зверя. Тусла и все находившиеся в доме вскочили. Никогда раньше девушка не слышала такого звука.      Но тут люди у огня закричали, забегали, устремились к затянутому туманом выходу, и она поняла. Это Большая Тревога. Она никогда не звучала за время ее жизни, может, вообще за жизнь всех людей племени. Только крайняя опасность могла заставить стражей дать сигнал этой тревоги.      - Девочка! - Мафра тоже встала. Схватила Туслу за руку. - Дай мне твою силу, дочь. Злым, втройне злым было это дело. И злым поэтому станет его конец.      И она, редко оставлявшая в последние дни свой альков, пошла рядом с Туслой. Вначале она тяжело опиралась на девушку, но потом выпрямилась, силы словно вернулись в ее исхудавшее тело.      Они вышли из дома, и их окутал густой туман. В нем фигуры видны были смутно, и то только вблизи. Мафра пожатием руки повернула Туслу на дорогу, которую как будто хорошо знала.      - Где?...      - В зале Вольта, - ответила Мафра. - Они пойдут до конца, осквернят само место, которое в сердцах у всех нас. Убьют - именем Вольта. И вслед за этим убийством придет и их смерть! Они ступили на дорогу... злым будет ее конец!      - Остановить... - Тусла успела только произнести это слово, как спутница прервала ее.      - Остановить - да. Девушка, раскрой свое сознание, свободно отдайся тому, что в тебе. Это единственный путь! Но нужно действовать быстро.      Тусла никогда не поверила бы, что в матери племени сохранились силы для такого быстрого шага. Их окружали другие, все шли в том же направлении. Камни древней дороги под ногами покрылись водой, стали скользкими, но Мафра, несмотря на слепоту, не спотыкалась.      Перед ними возвышались обрушившиеся стены зала Вольта. Но они продолжали идти, пока не оказались перед троном. Здесь, может быть, благодаря воздействию древних камней, туман поредел, поднялся, повис над головами, как потолок, позволяя видеть все внизу.      Факелы в вазах по обе стороны трона ярко пылали. В руках стоящих вдоль стен горящие ветви. В кресле Вольта снова сидела Уннанна. Держась руками за подлокотники гигантского трона, она наклонилась вперед с напряженным и живым выражением лица.      Те, на кого она смотрела, стояли непосредственно перед нею. Среди них Аффрик, но без той высокомерной гордости, с которой так уверенно ушел отсюда по приказу матери племени. Он был бледен, одежда его вымазана болотной грязью, одна рука висит на груди на перевязи, словно кость сломана и ее нужно держать неподвижно.      Тусла снова мысленно увидела: Аффрик, запутавшись в сети, падает, падает прямо на столбы с изображением Вольта. Ее пожелание - сон! Неужели с Аффриком действительно так было?      Если и так, она все равно не сделала того, что хотела. Потому что между двумя охотниками Аффрика стоит незнакомец, тот самый всадник с дороги, тот, которого Мафра назвала Саймондом.      Он без шлема, и в свете факелов видны его светлые волосы, почти такие же светлые, как у нее. Голова свесилась на грудь. Ясно, что ноги его не держат, он упал бы, если бы его не держали за руки. В волосах кровь.      - Сделано! - звенит голос Уннанны, заглушая собравшихся. Наступила тишина, в которой слышны стали звуки жизни болота. - И хорошо сделано! Вот тот, кто даст нам новую жизнь! Разве я не говорила? В наши руки привел его Вольт, чтобы мы могли испить его силы и...      Тусла не видела, сделала ли Уннанна какой-то знак, но охранники неожиданно выпустили Саймонда, и он упал лицом вперед. Должно быть, он в сознании, потому что поднял руки и ухватился за ступени трона. С видимым усилием поднял голову, приподнявшись, схватился за сам трон и встал на ноги.      Девушка не видела его лица. Не сознавая этого, она вырвалась из рук Мафры и, расталкивая собравшихся, словно никого не видя, подошла ближе к пленнику.      - Что вам нужно от меня? - спросил он, поворачиваясь лицом к людям Тора.      Аффрик сделал шаг вперед и плюнул. Рот его был злобно искривлен.      - Полукровка! Мы хотим от тебя того, на что ты не имеешь права. Той твоей части, что принадлежит Торовым топям!      Послышался звук, похожий на далекий крик ящерицы-вэк. Уннанна рассмеялась.      - Он прав, полукровка. Ты часть Тора. Отдай часть, которая нам нужна. - Она высунула язык, провела по нижней губе, словно слизывала моховой мед и наслаждалась лакомством.      - Нам нужна жизнь, - она склонилась к подлокотнику кресла, за который держался Саймонд. - Жизнь крови, полукровка. По слову Вольта, мы не смеем брать ее у своих. Не можем взять и у чужаков, потому что у нас нет общих предков. Но ты не то и не другое; ты подходишь для наших целей.      - Ты знаешь, из какого я дома. - Саймонд высоко поднял голову и пристально посмотрел в глаза матери клана. - Я сын того, кто взял топор Вольта - по желанию самого Вольта. Думаешь, Вольт одобрительно отнесется к тому, какую судьбу вы мне готовите?      - А где теперь этот топор? - спросила Уннанна. - Да, Корис из Горма взял его, но разве топор не ушел от него? Расположение Вольта ушло вместе с топором. Топор погиб, и вы больше не интересуете Вольта.      Ропот, поднявшийся после слов Саймонда, стих. Тусла подошла совсем близко. Она сделала, как посоветовала Мафра, и раскрыла свое сознание живущей в ней силе. Но не испытывала никакого притока энергии, никакого внутреннего тепла. Как же ей остановить злое дело, которое положит конец всему народу Тора?      - Возьмите его... - Уннанна встала, широко развела руки. Лицо ее побледнело от возбуждения.      И тут Тусла начала действовать. Стоявшие вокруг были слишком поглощены зрелищем и не обращали на нее внимания, пока она не прошла через все ряды, растолкала последователей Аффрика и добралась до Саймонда. Стоя рядом с ним, она повернулась лицом к мужчинам, которые собрались выполнять приказ Уннанны.      - Коснитесь меня, если посмеете, - сказала она. - Я из тех, кто полон. И этого человека я беру под свою защиту.      Ближайший мужчина поднял руку, собираясь отбросить ее в сторону. Но при этих словах он застыл, как высохшее дерево, а стоявшие за ним отступили на один-два шага. Уннанна нагнулась с трона.      - Возьмите его! - Она подняла руку, словно собиралась ударить девушку по лицу. Тусла не дрогнула.      - Я из тех, кто полон! - повторила она.      Лицо матери племени исказилось.      - Отойди в сторону, - прошипела она, как болотная гадюка. - Именем Вольта приказываю: отойди! И если ты поистине из тех, кто полон...      - Спроси у Мафры! - вызывающе ответила девушка. - Она так сказала...      - Неужели матери племени нужно повторять это? - послышался из толпы голос Мафры. - Ты думаешь, что в таком деле возможна ложь, Уннанна?      Толпа зашевелилась, расступилась, образовав проход. По нему шла Мафра. Она не спотыкалась, шла уверенно, словно видела дорогу. Ни с кем не столкнувшись, она прошла по проходу, пока не остановилась перед троном Вольта.      - Ты много берешь на себя, Уннанна, очень много.      - А ты еще больше! - закричала Уннанна. - Да, когда-то ты сидела здесь и говорила именем Вольта, но эти дни прошли. Правь домом племени, пока за тобой не придет вестник Вольта. Но не старайся говорить за всех.      - Я говорю только то, на что имею право, Уннанна. Если я утверждаю, что эта дочь племени из тех, кто полон, разве ты посмеешь отрицать это?      Рот Уннанны скривился.      - Это твое слово перед Вольтом? Много берешь на себя, Мафра. Она не ходила на лунный танец. Кто же был с ней?      - Уннанна... - Мафра подняла правую руку. Пальцы ее зашевелились, собрали туман в шар. В наступившей тишине она сделала движение, будто бросила шар. Уннанну отбросило к спинке трона. Неожиданно она закрыла лицо руками. И за этой слабой защитой начала произносить слова, не имевшие для Туслы смысла. Но девушка понимала, что Уннанна оказалась в тупике.      Повернувшись, она схватила Саймонда за руку.      - Пойдем! - приказала она.      Тусла не знала, смогут ли они выйти из зала Вольта и что будут делать. Сейчас она могла думать только о том, чтобы уйти из этого места, где ее защищает только непрочный покров обычая.      Она даже не взглянула на Саймонда. Но когда девушка двинулась прочь от трона Вольта, он последовал за нею. Надеясь, что он сможет держаться на ногах, Тусла повела его.      Им преградил дорогу Аффрик. В здоровой руке он держал короткое рубящее копье. Тусла встретила его взгляд и прижалась к Саймонду. Она не сказала ни слова, но намерения ее были ясны. Любое нападение на чужестранца придется и на нее. Поднять оружие против того, кто полон - Аффрик зарычал, но отступил. Все расступились перед Туслой, как раньше перед Мафрой.      Каким-то образом им удалось покинуть зал. Тусла дышала так тяжело, словно пробежала большое расстояние. Куда теперь?.. Возвращаться в дом племени нельзя. Даже Мафра не сможет долго сдерживать гнев против нарушителей обычая. А дороги Торовых топей будут тщательно охраняться.      К пруду, к морю! Словно какой-то голос из тумана сказал ей это. Она впервые заговорила со спутником.      - Мы не можем оставаться здесь. Не думаю, чтобы даже Мафра смогла долго удерживать Уннанну. Мы должны уходить. Ты можешь идти?      Она заметила, что он шатается, хотя и держится на ногах. Остается только надеяться.      - Госпожа... клянусь смертью колдеров... попробую!      И они погрузились в кипение странного густого тумана. Девушка не видела даже свою вытянутую руку. Как глупо. Если они собьются с дороги или не найдут дальше нужные кочки, трясина поглотит их, и никто не узнает, как они погибли.      Но она пошла вперед и повела его за собой. Немного погодя они пошли рядом, девушка положила его руку себе на плечи, приняв на себя часть его веса. Время от времени он что-то говорил - обрывки слов, не имеющие смысла.      Они уже далеко ушли от острова домов племени, когда снова послышался звук Большой Тревоги. Теперь можно ожидать погони. Может быть, туман задержит преследователей? Тусла опасалась, что Аффрик знает дороги Торовых топей гораздо лучше нее.      Они шли, и Тусла подавляла желание торопиться. Тот, кого она поддерживает, быстрой ходьбы не выдержит. Они все еще шли по дороге. Тусла решила, что будет полагаться на внутреннее чутье, на инстинкт. Раньше она никогда этого не делала. Она ведала только ощущение правильности происходящего, которое испытала, когда встретила Ксактоль при свете луны. Эхо Большой Тревоги стихло, и девушка напряженно прислушивалась, нет ли звуков погони.      Они брели по болоту, и встревоженные их появлением маленькие животные разбегались по укрытиям; слышались хриплые крики и другие звуки болотной жизни. Но из тумана никто не показывался, и звуки не становились ни громче, ни тише.      Девушка утратила представление о времени. Она только надеялась, что они намного опережают преследователей. Ее провозгласили той, что полна, на время это спасет ее. Но потом станет ясно, что ее притязания ложны. И тогда не избежать последствий.      Теперь они почти дошли до конца дороги. Девушка ничего не видела, но ощущала странное знание, пришедшее от дара, который не имеет ничего общего со зрением, осязанием или слухом. Тусла остановилась и резко заговорила со своим спутником, стараясь силой воли вывести его из одурманенного состояния.      - Саймонд! - Имена обладают силой; имя сможет вернуть его к действительности. - Саймонд!      Он поднял руку, чуть повернулся, чтобы видеть ее глаза. Подобно мужчинам Торовых топей, он такого роста, что они могут, не наклоняясь, смотреть в глаза друг другу. Рот его приоткрыт, стекавшая с виска кровь засохла на щеке. Но в глазах - жизнь.      - Отсюда мы пойдем болотом. - Она говорила медленно, делая паузы между словами, как с ребенком или тяжелобольным. - Я не смогу поддерживать тебя...      Он закрыл рот и сжал губы. Потом попытался кивнуть, сморщился и замигал от боли.      - Что смогу, сделаю, - пообещал он.      Девушка всмотрелась в туман. Глупо идти вслепую. Но туман может лежать часами. А теперь, когда поднят весь народ Тора, этих часов у них нет; может, вообще времени у них - только на несколько вздохов. Она по-прежнему не слышит звуков погони, но люди Тора хитры и умеют неслышно двигаться по своей земле.      - Ты должен идти сразу за мной. - Тусла прикусила губу. Она сомневалась, возможно ли это. Но выбора нет.      Он выпрямился.      - Иди... я пойду за тобой, - негромко сказал ей.      Взглянув на него в последний раз, девушка шагнула в туман. Внутренний проводник продолжал вести ее, и нога опустилась на прочную кочку, которой глаза не видели. Она шла медленно, останавливаясь и проверяя, видит ли он ее шаг. Для него этот путь, должно быть, еще тяжелее: ведь у него нет ее уверенности.      Девушка шла вперед шаг за шагом, стараясь вспомнить, далеко ли тянется эта опасная часть пути. Он не звал ее, но, оборачиваясь, она каждый раз видела, что он твердо держится на ногах.      Вот она выбралась на твердую почву. От напряжения болели спина и плечи, предупреждающе дрожали ноги. Это тот самый остров в форме пальца, указывающий направление к пруду. Стоя на твердой земле, Тусла поджидала спутника. Выбравшись, он опустился на колени и начал раскачиваться из стороны в сторону. Она склонилась к нему, поддержала.      Лицо его покрылось потом, и свернувшаяся кровь смешивалась с ним. Он тяжело дышал, и глаза, которыми он взглянул на нее, помутнели. Он хмурился, словно ему трудно смотреть и он только с большим усилием удерживает ее в поле своего зрения.      - Я... почти... выдохся... - с трудом сказал он.      - Уже конец. Отсюда дорога хорошая. Осталось немного.      Он слегка улыбнулся.      - Если... недалеко... я... смогу... ползти...      - Ты пойдешь! - твердо сказала она. Встав, она наклонилась и взяла его под мышки. Напрягая оставшиеся силы, Тусла действительно поставила его на ноги. Потом снова положила его руку себе на плечи и повела. Наконец они оказались на огромных камнях над молчаливым прудом, окруженным песком.      Вначале девушка занялась своими застежками. Теперь она знает, что нужно сделать. Как знает красильщик, чего нужно еще добавить, что подмешать, делает это и в то же время не отрывается от кипящей жидкости. И здесь есть свой обычай. То, что она вызывает, появится только после определенного ритуала.      Платье Туслы упало к ее ногам. Она наклонилась к лежащему мужчине и занялась креплениями его кольчуги. Он открыл глаза и удивленно взглянул на нее.      - Что... ты...      - Это... - Она стягивала кольчугу с его плеч одной рукой, другой держась за его брюки.      - Это нужно снять... мы должны идти туда, где этого не должно быть.      Он мигнул.      - Древняя сила?      Тусла пожала плечами.      - Я никаких ваших древних сил не знаю. Но о том, что мы можем здесь вызвать, немного знаю. Если... - Она поднесла к губам указательный палец и прикусила его, задумавшись. Ей только что пришло в голову. Это место относится к ней доброжелательно - и раньше тоже, потому что она - это она (а по правде сказать, кто она такая? Это спросила какая-то малая частица ее самой. Но сейчас не время для таких вопросов). Но примет ли это место его? Ответа нет, нужно попробовать.      - Мы должны... - Она приняла решение. - мы должны это сделать. Потому что другого пути к спасению я не вижу.      Она помогла ему расстегнуться, снять пояс, увидела широкие плечи, длинные руки, свидетельствующие о том, что он действительно из народа Тора. Потом показала на камень, с которого в прошлый раз прыгнула в пруд.      - Не наступай на песок, - предупредила она, - пока он так лежит. Мы должны отсюда прыгнуть в пруд.      - Если смогу... - Но он поднялся на камень.      Она прыгнула вниз. И снова ее обхватила вода. Девушка быстро поплыла к противоположному берегу пруда, расчистила место, куда он сможет выбраться. Потом оглянулась.      - Иди!      Тело его казалось белым, как окружающий туман. Он поднялся на камень, и она увидела, как напряглись его мышцы. Он вытянул руки и нырнул, разрезав воду.      Тусла легла на спину и повисла, как в прошлый раз. Она больше не отвечает за него. Инстинкт говорил ей, что они теперь в безопасности, и пруд не отверг их.      Глядя в небо - ветер с моря начал разрывать туман, - Тусла запела, запела без слов, и звуки ее пения поднимались и опускались, как зов какой-то птицы.                  5                  И, как в прошлый раз, песок зашевелился. Девушка не чувствовала ветра, но зернышки песка поднимались в воздух и начинали вращаться, как в ту ночь. Родился столб, он вращался все быстрее и быстрее, становился все прочнее. Показалась круглая голова, начало складываться тело.      Тусла продолжала петь без слов, и продолжал формироваться сосуд, в котором находится та, которую она призывает. Девушка забыла о Саймонде. Если он и удивился, то молчал, не мешал ей сплетать заклинания. А она делала это так же уверенно, как работала за своим ткацким станком.      И вот перед ней стоит Ксактоль. Видя, что она ждет, Тусла вышла из пруда, выпрямилась на камне, с которого при сотворении Ксактоль слетели последние песчинки.      - Песчаная сестра... - Девушка подняла руки, но не обняла.      - Сестра... - повторила та своим свистящим, словно из трущихся песчинок голосом. - Что тебе нужно? - Она вытянула руки, и Тусла положила на них ладони. Плоть встретилась с песком.      - Вот этот. - Тусла не повернула головы, не посмотрела на лежащего в воде Саймонда. - Его преследуют. Но не должны его схватить.      - Это твой выбор, сестра? - спросила та. - Подумай хорошо. От твоего выбора может произойти многое, и не все понравится тебе в будущем.      - Только зло, Ксактоль? - медленно спросила девушка.      - Только зла никогда не бывает. Но подумай вот о чем: сейчас ты из народа Тора. Если уйдешь, возврата не будет. А за пределами Торовых топей не все приветствуют людей Тора.      - Народ Тора, - повторила Тусла. - Но я лишь частично из народа Тора, песчаная сестра. Только часть меня. Как и он. У меня тело Тора, но...      - Молчи! - резко прервала ее Ксактоль. - Даже если и так, тело Тора может предать тебя. На границы Топей наложено заклятье. Человек Тора не может выйти за его пределы - и остаться живым.      - А этот?      - Он двойственен. Сюда привлекло его заклинание Тора, потому что в нем есть часть, отвечающая на этот призыв. Но чуждая кровь поможет ему выбраться. Однако если ты пойдешь с ним... - Песчаная женщина не закончила свое предупреждение.      - Что же будет со мной?      - Не знаю. Это не наше заклинание. У чужаков свои колдуньи, и их знания древние и глубокие. Ты будешь сильно рисковать, если пойдешь.      - Оставшись, я рискую еще больше, песчаная сестра. Ты знаешь, какой покров безопасности набросила на меня Мафра; и по представлениям моего народа - это ложь.      - Решение принимать тебе. А чего ты хочешь от меня?      - Поможешь выиграть нам время, песчаная сестра? Ведь нас преследуют и будут преследовать до смерти.      - Это верно. Даже сюда достигает их гнев и страх. Словно туман, который они любят. - Женщина отняла правую руку. Подняла ее и коснулась лба девушки над и между глазами.      - Даю тебе это. Используй, как захочешь, - сказала она негромко. - А сейчас я должна идти...      - Я тебя еще увижу? - спросила Тусла.      - Нет, если ты сделаешь выбор, который я читаю в твоих мыслях. Дверь между нашими мирами только здесь.      - Я не могу... - воскликнула Тусла.      - Но ты уже выбрала, сестра. И выбор в твоей душе. Иди с миром. Прими то, что ждет тебя, храбро. Все, что случилось с тобой, имеет значение. И если сейчас мы этого не видим, со временем оно станет ясно. Поступай, как знаешь.      Она уронила руки, а Тусла снова опустилась на колени и закрыла глаза одной рукой. Но другую положила на колено, ладонью вверх.      Ксактоль начала вращаться, вращение становилось все быстрее. Тонкий песок, образовавший ее, разлетался, тело превратилось в столб, который, в свою очередь, песком осыпался на камень. Но в ладони Туслы осталась горсточка.      Когда песок ровным слоем лег вокруг пруда, девушка встала, плотно сжимая в горсти песчинки. Окликнула Саймонда.      - Выходи. Нам нужно идти.      Она резко повернула голову. Что-то послышалось. Охотники! Они напали на след. Как и Ксактоль, она теперь ощущала владеющие ими гнев и страх. Теперь ее не защитит даже то, что она из тех, кто полна. Тусла вздрогнула. Никогда раньше не испытывала она таких чувств. Их чуждость ошеломляла. Но времени для колебаний нет, некогда вслушиваться в этот страх, рожденный ненавистью.      Саймонд вышел на берег. Шел он уверенней, голову высоко поднял, но внимание его было устремлено не к девушке, а назад, туда, откуда они пришли, словно он тоже почувствовал преследователей.      Тусла встала на камень, на котором лежало платье. Подняла его одной рукой и заговорила:      - Можешь оторвать отсюда полоску? Нужно сберечь то, что я держу. - Она показала ему горсть песка. - Это нам понадобится.      Он взял платье и оторвал край выпачканного болотной грязью подола. Тусла высыпала в него песок и завязала. Потом надела платье. Саймонд тоже оделся, но застегнул только кожаную нижнюю куртку, оставив кольчугу.      Уловив ее взгляд, он носком ноги коснулся кольчуги.      - Она меня задержит. Куда мы идем?      - К морю. - Она уже двинулась в путь.      Купание в пруду, должно быть, освежило Саймонда, раны его беспокоили меньше, потому что он держался рядом, когда она шла меж скал. Тусла слышала плеск волн, ветер сдувал прочь туман и болотный воздух.      Они вышли на берег. Саймонд посмотрел на север, потом на юг, наконец повернулся лицом к югу.      - Это дорога в Эсткарп. Пойдем...      "Если смогу, - подумала она. - Насколько сильно заклятье, наложенное на народ Тора? Оно наложено только на тело или на тело и дух? Может ли мой дух разорвать запреты, наложенные на тело? " Но вслух она вопросов не задавала.      Они шли по песку у самого края воды. Сзади послышался крик, копье перелетело через их головы и упало в воду. Предупреждение, догадалась Тусла. Охотники хотят захватить их живыми. Может, Уннанна все же получит свои жертвы для приношения Силе.      Неожиданно девушка вскрикнула и отшатнулась. Она словно наскочила на стену и отлетела от нее, тело онемело от силы удара. Саймонд был уже в нескольких шагах впереди. Услышав ее крик, он повернулся.      Тусла протянула руку. Перед ней преграда - невидимая... но прочная, словно каменная стена дома племени. Она чувствует ее поверхность.      Стена, которую чужеземцы воздвигли вокруг Торовых топей! Она действительно не может преодолеть эту преграду.      - Пойдем! - Саймонд вернулся к ней. Очевидно, для него стены не существует. Он схватил ее за руку, попытался потащить.      И она снова жестко ударилась о преграду.      - Нет... не могу! Заклятье твоего народа... - выдохнула она. - Иди, они не смогут пройти за тобой!      - Без тебя не пойду! - Лицо его стало мрачным. - Попробуем морем. Плавать умеешь?      - Не очень. - Она купалась в прудах, но довериться морю - совсем другое дело. Но какой у нее выбор? Жар ненависти, который она ощущала за собой, предупреждал, чего она может ожидать.      - Пойдем...      - Стой! - Крик сзади. Аффрик... Она даже не оглядывалась - и так знала, кто ведет охотников.      - Иди... - Тусла старалась оттолкнуть своего спутника, протолкнуть сквозь стену, которая для него не стена.      - В море! - повторил он.      Но они, кажется, опоздали. Между ними пролетело другое метко брошенное копье, ударилось о невидимую стену и отскочило. Тусла повернулась, прижав руку к груди, стиснув в ней то, что принесла с берега пруда.      Аффрик, да и Брунвол, и Гаван. А за ними еще два десятка, приближаются, глаза горят азартом и ненавистью. Она такого никогда не встречала раньше. Сознательно или бессознательно, но они используют ненависть как оружие, бьют ею; и она от этих ударов покачивается, словно раненая или больная.      Но у Туслы оставалось еще достаточно сил, чтобы извлечь сверток. Одной рукой она развернула его, держа на ладони. Поднесла песок к губам, глубоко вдохнула и подула. И когда песчинки полетели, девушка громко крикнула. Не слово, потому что это заклинание словами ее мира не призовешь. Она произнесла звук, похожий на рокот, на Большую Тревогу народа Тора.      Не видно было, как разлетается песок под ее дыханием. С берега поднялись облака белого песка. Они начали вращаться, как вращался столб, образуя тело Ксактоль. Но эти столбы все росли, втягивали в себя все больше песка. Однако оставались столбами, не принимали другую форму. Теперь они возвышались над людьми.      Аффрик и его люди попятились, неуверенно глядя на столбы. С таким они еще не встречались. Но не отступали совсем, и Тусла знала, что не отступят.      Вершины столбов начали наклоняться - к мужчинам Тора. Тусла схватила Саймонда за плечо. Сила, двигавшая столбами, исходила от нее. И она сомневалась, что долго продержится.      - В море!      Крикнула ли она это вслух или он прочел ее мысль? Она не знала. Но Саймонд охватил ее рукой и потащил в воду.      Волна ударила ее, вода поднялась до пояса, но Тусла по-прежнему старалась удержать песчаные столбы. Однако не поворачивала головы и не смотрела на них.      Послышались крики, теперь направленные не к беглецам. Голоса звучали приглушенно, потом умолкли. Вода поднялась совсем высоко. Саймонд, не глядя на берег, приказал:      - Ложись на спину! Плыви! Остальное предоставь мне!      Она пыталась послушаться его. Пока никакого барьера нет. Ей виден берег. Он затянут туманом. Нет, не туманом, песчаный вихрь наполовину скрывает фигуры, преследователи бьются в объятиях песка, как будто не могут вырваться, их захватила песчаная буря.      И вот она лежит на спине, а Саймонд плывет и тянет ее за собой. Он плывет не в море, а параллельно берегу. Тусла держала песок, направляла его, сколько могла. Теперь она истощена. Потеряла силы и не могла бы пошевелиться, даже если бы умела плавать.      Крики слышатся громче. Потом...      Сила... сила отталкивает ее назад, погружает в воду. Она ахнула, и холодная соленая вода хлынула ей в рот, заливая легкие. Она судорожно боролась за дыхание. Барьер! Это барьер! Она хотела крикнуть Саймонду, сказать, что все его усилия бесполезны. Ей не спастись.      Не спастись! Ее тело заключено в Торовых топях заклятьем чужестранцев. Нет... надежды...      Боясь утонуть, Тусла попыталась высвободиться, ударить Саймонда, заставить отпустить ее, прежде чем погрузится под воду.      - ... отпусти! Отпусти меня! - Она попыталась крикнуть, и вода снова залила ей рот.      Откуда-то ей нанесли удар. Она ощутила вспышку боли. Потом - ничего.      Медленно приходила она в себя, выходила из тьмы. Вода... она тонет! Саймонд должен ее отпустить.      Но никакой воды нет. Она лежит на твердой поверхности, которая не раскачивается, как волны. И она может дышать. Вода не заполняет нос, не покрывает голову. Пока ей этого достаточно, она чувствует себя в безопасности, она не утонет. Но...      Значит, они вернулись на берег. А она больше не владеет песком. Аффрик...      Тусла открыла глаза. Над ней небесная арка - чистое небо, на нем одно-два облачка. Ни следа тумана Торовых топей. Девушка подняла голову. Это легкое движение оказалось очень трудным, она слаба, истощена.      Песок белый, со следами волн, высохший после ухода воды. И скалы. И море. Но ни Аффрика, ни других мужчин Торовых топей. Она... Тусла села, опираясь на руки.      Ее мокрое платье залеплено песком. Даже на зубах чувствуется песок. Никого нет, вообще никого. Но первый же взгляд убеждает ее, что это не участок берега Торовых топей.      Она поворачивается лицом к суше. Слева от нее, на большом расстоянии поднимается в воздух дым от сотни - нет, тысячи костров, он уходить в глубь суши, насколько она может видеть. Это болотный туман, он совершенно скрывает то, что находится по ту сторону.      Они миновали барьер! Это внешний мир!      Тусла встала на колени, пытаясь разглядеть этот неведомый мир. Песок тянется на некоторое расстояние. Потом полоска жесткой травы, за ней - кусты. Болотом и не пахнет.      Где Саймонд?      Одиночество было хорошо, когда она опасалась Аффрика и остальных, теперь оно вызывает беспокойство. Куда он исчез - и почему?      Его исчезновение пугает девушку. Может, потому, что она из народа Тора? Неужели чужеземец так ненавидит этот народ, что теперь, когда он спас ей жизнь, он считает, что выплатил свой долг и больше не желает ее видеть?      Тусла мрачно приняла этот факт. Может быть, Корис ненавидит кровь Тора в себе и сына воспитал в такой же ненависти. Точно так же люди Тора смотрят на чужую примесь в своей крови.      Она из народа Тора - Саймонд это знает. Значит...      Тусла положила голову на руки и постаралась мыслить логично. Возможно, приняв решение - ее ведь просили серьезно подумать, - она совершенно отказалась от своего народа. Ксактоль честно предупреждала ее. Покинув пруд, она больше не сможет общаться с этим сознанием?.. духом?.. существом?... которое лучше всех понимает ее.      Мафра... впервые, затаив дыхание, Тусла подумала, что будет с Мафрой. Ведь она боролась с Уннанной, прикрывала их бегство; но разве посмеет кто-нибудь из людей Тора поднять руку или голос против Мафры? Девушка в этот момент страстно хотела, чтобы все вернулось назад, чтобы она снова оказалась в доме племени... как в ночь накануне ее встречи с песчаной сестрой.      Но Тусла тут же покачала головой. Оглядываться назад - только напрасная трата сил. Когда выбор сделан и ты твердо ступил на тропу, ни один мужчина, ни одна женщина не могут повернуть назад и пойти по другой тропе. Она приняла решение и теперь должна жить в соответствии с ним - жить или умереть.      Девушка мрачно принялась разглядывать местность. Море пусто, с этой стороны ждать помощи нечего. Она голодна. На западе уже спускается солнце. У нее нет даже ножа на поясе. А кто знает, какая опасность ждет ее в темноте в этом внешнем мире?      Но если она собирается уходить, придется идти на четвереньках. Она попыталась встать и обнаружила, что ноги подгибаются, а голова кружится. Девушка пошатнулась и упала. Голод и жажда - пустота, которая должна быть полна...      Полна! По крайней мере теперь племя никогда не узнает о ее обмане. Но если она полна чем-то другим, как утверждала Мафра, то чем же?      Девушка подняла колени к груди, обхватила их руками, сжалась, потому что ветер становился холоднее. Такого холодного ветра в Торовых топях не бывает. Тусла постаралась обдумать ситуацию. Что в ее положении плохо? Что хорошо? Плохого - длинный перечень. А хорошего - она спаслась от Аффрика и остальных, спаслась от ужасного гнева людей Тора, постигшего бы ее, когда они узнали, что она не даст им ребенка и не добавит никого к исчезающему народу. У нее есть знания, но она пока не ведает, как ими воспользоваться. Знания, данные ей Ксактоль.      Но теперь песчаная сестра навсегда отрезана от нее. Сумеет ли она воспользоваться тем, чем она полна теперь?      И где ей искать убежище? Где пища? Вода? Поднимут ли на нее руку жители внешнего мира, когда узнают, что она из Тора?      Она...      - Холла!      Тусла подняла голову.      Всадник - он направляется к ней со стороны суши. Его голова... обнажена... это Саймонд! Девушка с трудом встала, крикнула в ответ слабым голосом:      - Саймонд!      Что-то болезненно сжимавшее ее изнутри разорвалось. Тусла шла шатаясь, с трудом переставляя ноги. Она не одна! Он не оставил ее!      Лошадь шла рысью. Тусла увидела и вторую лошадь, Саймонд вел ее в поводу. Он появился в волнах песка, разбрасываемого копытами. Соскочил с седла и побежал к ней, протягивая руки.      Тусла могла только бессмысленно повторять его имя, позволив ему подхватить себя, свое истощенное и измученное тело.      - Саймонд! Саймонд!      - Все в порядке! Все хорошо! - Он крепко обнимал девушку, давая ей понять, что она больше не одна, успокаивая ее.      - Мне пришлось уйти, - объяснил он. - Нам нужны лошади. Здесь недалеко сторожевая башня. Я вернулся, как только смог.      Она постепенно овладела собой.      - Саймонд. - Она заставила себя посмотреть ему прямо в глаза, проверяя, не успокаивает ли он ее лживыми обещаниями. - Саймонд, я из Торовых топей. Не знаю, как ты провел меня через заклятье, которое наложили люди из внешнего мира. Но я остаюсь человеком Тора. А твой народ сможет принять меня?      Он взял ее лицо в руки и посмотрел прямо в глаза.      - Тор сам решил стать нашим врагом. Мы не хотим враждовать с ним. К тому же я и сам отчасти из народа Тора. А Корис сделал кровь Тора благословением, а не проклятием Эсткарпа, как всем хорошо известно. Он владел топором Вольта, который мог принадлежать только ему. И он намерен спасти Эсткарп от тех, кто хуже волка зимой! В твоей крови нет никакого позора.      Он рассмеялся, и все лицо его изменилось.      - Странно. Ты знаешь мое имя, а я не знаю твоего. Доверишь ли ты мне его, чтобы я показал свою добрую волю?      Она обнаружила, что ее лицо, задубевшее от морской воды и песка, растягивается в ответной улыбке.      - Я Тусла из... Нет, больше я не принадлежу ни к какому дому. Я сама должна узнать, кто я.      - Узнать это нетрудно. Тебе помогут, - пообещал он.      Тусла улыбнулась шире.      - Не сомневаюсь, - убежденно ответила она.                  КРОВЬ СОКОЛА            Falcon Blood (1979)            Танри облизала израненные в кровь пальцы, ощутив соленый вкус жгучей морской воды. Волосы липли к исцарапанному песком лицу, слишком тяжелые от пропитавшей их влаги, чтобы шевелиться на ветру.      Какое-то время ей достаточно было того, что она выбралась из волн и осталась живой. Море - жизнь сулкаров, это правда, но оно же может стать их смертью. Несмотря на фатализм и покорность судьбе, обычные для ее народа, какие-то силы в Танри заставляли ее упрямо стремиться к берегу.      Прямо у нее над головой закричали чайки, резко, пронзительно. Крик был полон такого страха, что Танри подняла голову и посмотрела в серое после бури небо. На птиц нападали. Широкие темные крылья, на груди белый треугольник перьев - безошибочный знак. Сокол снизился, ударил когтями чайку, унес добычу на вершину утеса и сел там, по-прежнему видный с берега.      Разрывая жертву сильным клювом, он принялся есть. На лапе цветные ленты - знак службы.      Сокол. Девушка выплюнула набившийся в рот песок, руки ее лежали на исцарапанных коленях, едва прикрытых нижней рубашкой. Почти всю одежду она сбросила, когда нырнула с корабля, шедшего прямо на покрытый белой пеной риф.      Корабль!      Она встала и посмотрела в сторону моря. Гнев бури по-прежнему поднимал высокие волны. На клыках скалы висел со сломанной спиной "Ярый вепрь". Вместо мачт - обломки. На глазах у Танри волны снова подняли корабль и ударили о риф. Море быстро доламывало его.      Танри вздрогнула и осмотрела всю узкую береговую полосу песка. Кто еще добрался до берега? Сулкары всю жизнь проводят в море, неужели уцелела она одна?      Зажатый между двумя камнями, так что его не могли унести отступающие волны, лицом вниз лежал человек. Танри разжала исцарапанные, с изломанными ногтями пальцы и начертила в воздухе знак Воттина, произнеся древнее заклятье:            Ветер и волна,      Мать-море,      Приведите нас домой.      Далека гавань,      Сильны твои волны,      Но твоей силой      Будет спасен сулкар!            Шевельнулся ли этот человек? Или просто его шевельнула вода?      Он... не мореход! Не сулкар! Все тело, от шеи до середины бедер, затянуто в кожу, ноги запутались в морских водорослях.      - Сокольничий!      Девушка облизала обожженные солью губы. Хотя у сокольничьих и старинный договор с ее народом, и те часто нанимаются на корабли сулкаров, но всегда держатся особняком, эти суровые молчаливые люди. Надо признаться в бою они хороши. Но кто знает, какие мысли скрываются в их головах, всегда закрытых шлемами в форме головы птицы? Хотя этот потерял все доспехи и кажется странно обнаженным.      Послышался резкий крик. Утоливший голод сокол спустился к телу. Сел на песок вне пределов досягаемости волн, и продолжал кричать, будя хозяина.      Танри вздохнула. Она знала, что делать, направляясь по песку к человеку. Сокол снова закричал, тело его вызывающе напряглось. Девушка остановилась, осторожно поглядывая на птицу. Соколы обучены бою, они рвут глаза и лицо противника. Они - часть вооружения их хозяев.      Сулкарка заговорила громко, словно обращалась к человеку:      - Я не причиню вреда твоему хозяину, летающий воин. - И протянула вперед израненные руки в древнем жесте мира.      Глаза птицы, маленькие красноватые угли, устремились на нее. Танри испытала странное ощущение, что эта птица разумнее других. Она перестала кричать, но глаза продолжали смотреть угрожающе. Сокол перешел на другую сторону от лежавшего без сознания воина.      . Танри не неженка. Как и все сулкары, она высока и сильна, может нести и поднимать тяжести, тянуть канаты и поднимать паруса, переносить груз, если нужна помощь. Сулкары живут на своих кораблях, и мужчины и женщины учатся морскому делу.      Девушка наклонилась, взяла воина под мышки, оттащила подальше от воды, а потом перевернула лицом вверх.      В последнее плавание они наняли десяток сокольничьих ("Ярый вепрь" собирался пойти далеко к югу, а там много пиратских кораблей), но Танри вряд ли отличила бы одного наемника от другого. Они постоянно ходили в закрывающих лицо шлемах и держались обособленно, и с сулкарами разговаривал, если случалась необходимость, только их предводитель.      Лицо мужчины было покрыто песком, но он дышал, об этом свидетельствовали легкие движения груди под промокшей кожаной курткой. Девушка очистила от песка ноздри и тонкогубый рот. Между засыпанными песком бровями глубокая морщина, а все лицо неподвижно, как маска.      Танри откинулась назад. Что она знает об этом человеке, как и она, пережившем крушение? Прежде всего, сокольничьи живут по своим жестким законам, которые не выдержал бы никакой другой народ. Много поколений назад что-то заставило их пуститься в странствия, и тогда был заключен договор с ее народом. Потому что сокольничьи хотели проникнуть на юг, а туда ходили только корабли сулкаров.      Они попросили на кораблях места для всех, примерно двух тысяч человек, две трети из них - закаленные бойцы, каждый со своим обученным соколом. Но странными их делали их обычаи. Потому что хоть у них и были женщины и дети, однако никаких клановых или семейных уз при этом не существовало. По мнению сокольничьих, женщины созданы для одной-единственной цели: рожать детей. Они живут в особых деревнях, и раз в год их навещают мужчины, отобранные командирами. И эти кратковременные встречи - единственное, что связывает оба пола.      Вначале они ушли в Эсткарп, узнав, что древняя земля осаждена врагами. Но здесь на пути их службы возник непреодолимый барьер.      В древнем Эсткарпе правили колдуньи, и для них народ, который так обращается со своими женщинами, проклят. Поэтому сокольничьи прошли дальше, в не принадлежащие никому земли южных гор, и построили горные крепости на границе между Эсткарпом и Карстеном. Они плечом к плечу с пограничниками Эсткарпа сражались в Большой войне. Но когда почти совершенно истощенному Эсткарпу была противопоставлена мощь Карстена и колдуньи сосредоточили все свои силы (при этом многие из них погибли), чтобы изменить саму форму местности, вовремя предупрежденные сокольничьи неохотно спустились в низины.      Их число к этому времени сократилось, и мужчины нанимались на службу, где могли. Потому что за Большой войной последовали хаос и анархия. Многие, всю жизнь посвятив войне, стали разбойниками, и хотя в самом Эсткарпе сохранялось некое подобие порядка, на остальной части континента царило смятение.      Танри подумала, что этот сокольничий - без шлема, кольчуги и оружия - напоминает людей Древней Расы. Темные волосы на фоне песка кажутся черными, кожа бледнее, чем загар Танри. Крючковатый нос, напоминающий клюв сокола, зеленые глаза. Потому что он вдруг открыл их и посмотрел на нее. И грозно нахмурился.      Он попытался сесть, но снова лег и рот его скривился от боли. Танри не умеет читать мысли, но она уверена, что проявление слабости для него словно удар хлыста.      Он снова попытался привстать и отползти от нее. Танри заметила, что у него неподвижна одна рука. Она придвинулась, уверенная, что сломана кость.      - Нет! Ты... ты женщина! - В голосе его звучали отвращение и гнев.      - Как хочешь... - Девушка встала, повернулась к нему спиной и пошла по узкой береговой полосе, окруженной утесами и стенами из увешанных водорослями обветренных скал.      На берегу обычная добыча шторма - куски дерева, только что сорванного с "Ярого Вепря", а также остатки прежних кораблекрушений. Танри стала искать в них что-нибудь такое, что могло бы пригодиться.      Девушка понятия не имела, где они находятся относительно известных ей земель. Бурей корабль отнесло так далеко на юг, что они, конечно, вышли за границы Карстена. А в эти времена незнакомая местность требует особой осторожности.      В водорослях сверкнул металл. Танри подскочила и схватила его, прежде чем волна унесла груду водорослей. Нож... нет, длиннее ножа! По какой-то случайности лезвие глубоко вонзилось в обломок дерева. Пришлось приложить силу, чтобы извлечь его. Ни следа ржавчины на десятидюймовом лезвии.      Какая удача! Танри сжала губы, повернулась и направилась назад, к сокольничему. Он прикрыл здоровой рукой глаза, словно не хотел смотреть на мир. Сидящая рядом с ним птица испускала негромкие гортанные возгласы. Танри остановилась над ними с ножом в руке.      - Послушай, - холодно произнесла она. Не в ее натуре оставлять в пустыне беспомощного человека, как бы он к ней ни отнесся. - Послушай, наемник, можешь думать обо мне, что хочешь. Я тебе не предлагаю чашу дружбы. Но море отвергло нас, поэтому нам еще рано направляться к Последним Вратам. Мы не можем просто отказаться от жизни. А раз так... - она наклонилась к нему, протянула ровный кусок древесины, - ты примешь мою помощь и то, что я знаю о врачевании. А знаю я совсем немного, - откровенно добавила она.      Он не убрал руки, закрывающей глаза. Но и не пытался уклониться, когда она разрезала рукав его куртки и рубашку под ней, чтобы обнажить руку. Никакой мягкости - чем дольше возишься, тем сильнее боль. Он не издал ни звука, когда она совмещала кости (слава Силе, перелом простой) и полосками от своей одежды привязывала палку. Только когда она закончила работу, он посмотрел на нее.      - Насколько плохо?      - Чистый перелом, - заверила она его. - Но как ты поднимешься с одной рукой?.. - И она мрачно взглянула на скалы.      Он пытался сесть; она понимала, что не должна помогать. Упираясь здоровой рукой, он осмотрел вначале утесы, потом море. Пожал плечами.      - Неважно...      - Нет, важно! - вспыхнула Танри. Девушка по-прежнему не видела выхода из этой западни - для обоих. Но она не собиралась сдаваться, оставаясь пленницей скал и волн.      Трогая пальцем острие кинжала, сулкарка снова принялась разглядывать утесы. Если вернуться в воду, их разнесет о рифы. А вот поверхность скал изрыта и выветрена, там достаточно опор для пальцев рук и ног. Девушка прошла по берегу, разглядывая скалу. Сулкары хорошо переносят высоту, а сокольничьи вообще горцы. Жаль, что у этого не могут вырасти крылья, как у его товарища по оружию.      Крылья! Она постучала ножом по зубам. Начала формироваться идея.      Танри быстро повернулась к мужчине.      - Эта твоя птица... - она указала на красноглазого сокола, устроившегося теперь на плече у хозяина, - какой у нее дар?      - Дар! - повторил он, впервые проявляя удивление. - О чем ты?      Она нетерпеливо ответила:      - У них есть дар, все знают. Разве они не ваши глаза и уши, не ваши разведчики? А что еще они могут? Кроме разведки и сражения?      - Что ты задумала? - спросил он.      - Там скальные зубцы. - Девушка указала на верх утеса. - Твоя птица уже была там. Я видела, как она убила чайку и пировала там вверху.      - Ну, хорошо, там зубцы, и что?      - А вот что, птичий воин, - она снова села на песок. - Водоросли крепче любой веревки. Если тебе будет помогать веревка, сможешь подняться?      Он посмотрел на нее так, словно она утратила даже то малое уважение, каким, по его мнению, должны пользоваться женщины. Но потом глаза его сузились, и он задумчиво взглянул на утес.      - У своих я бы даже и не спрашивала, - намеренно сказала она. - Наши дети играют так.      На бледном лице мужчины появились красные пятна гнева.      - А как ты поднимешь туда веревку? - Он не вспыхнул от ярости, как она ожидала.      - Если твоя птица поднимет тонкую нить и перебросит ее через зубец скалы, тогда можно будет привязать более толстую веревку и использовать ее как лестницу для тебя. Я могла бы подняться сама и сделать это, но нам нужно подниматься вдвоем, потому что у тебя только одна рука.      Она подумала, что он откажется. Но он повернул голову и негромко подозвал птицу.      - Давай попробуем, - сказал он чуть погодя.      Водоросли поддавались ножу, и сокольничий, хотя и пользовался лишь одной рукой, помогал их плести. Наконец в их распоряжении оказалась тонкая и легкая бечевка, один конец которой был привязан к более толстой и тяжелой веревке, а другой Танри держала в руках.      Снова сокольничий произнес что-то на птичьем языке, и сокол, подхватив тонкую бечевку прямо посредине, быстрыми взмахами крыльев понес ее вверх, а Танри принялась травить всю снасть, надеясь, что она правильно определила расстояние.      Но вот птица устремилась вниз, и веревка в руках Танри ослабла. Девушка медленно и осторожно начала тянуть, и более тяжелая снасть поднялась с песка и повисла на скальной стене.                  Думай только о чем-нибудь одном, о том, что близко, предупредила себя Танри, когда они начали подъем. Бечева потолще была обмотана как можно крепче вокруг пояса сокольничего. Правая рука у него на перевязи, но левой он действует так же ловко, как и она. Сапоги он снял, и они свисают с ремешков на шее, ноги босые.      Танри двигалась рядом с ним, так, чтобы можно было коснуться его, один взгляд на стену, другой - на спутника. Неожиданно им повезло: они оказались на выступе, не видном снизу. Здесь, тяжело отдуваясь, они и сделали передышку. Танри решила, что они преодолели уже две трети подъема, но лицо сокольничего покрылось потом, влага капала даже с его подбородка.      - Пойдем! - наконец нарушил он молчание и встал, здоровой рукой держась за стену.      - Подожди!      Танри уже начала подниматься.      - Я пойду первая. Держи крепче веревку.      Он начал возражать, но она и не слушала, стараясь не обращать внимания на боль в пальцах. Перевалившись через край, девушка лежала, тяжело дыша. Хотелось замереть, силы ушли, словно кровь из открытой раны.      Но вот она встала на колени и поползла к выступу, о который терлась веревка. Упрямо сжав зубы, взяла ее в руки. Крикнула, и голос ее зазвучал в собственных ушах так же звонко, как крик парящего над головой сокола.      - Поднимайся!      Она тянула веревку, напрягая мышцы, привыкшие к работе с корабельными снастями, и услышала ответный рывок. Он начал подъем. Дюйм за дюймом веревка скользила в ее израненных руках.      Сулкарка увидела, как он рукой схватился за край. Танри сделала последнее огромное усилие, изо всех сил, какие могла собрать, потянула, падая вперед, но не выпуская веревку.      У девушки закружилась голова, и на несколько мгновений она выпустила веревку. Он... он упал? Танри провела кулаком по глазам, чтобы разогнать туман.      Нет, он лежит головой к ней, хотя ноги еще свисают в пропасть. Его нужно оттащить, как она оттащила его от моря. Но сил не было.      Сокол спустился и сел у головы хозяина. Трижды хрипло крикнул. Сокольничий пополз на животе от опасного места.      Видя это, Танри приподнялась, опираясь о выступ скалы. Камень под ногами казался ей палубой "Ярого вепря", он поднимался и опускался, так что привычка к качке ей пригодится.      Сокольничий продолжал ползти. Потом с помощью здоровой руки поднялся и осмотрелся. Он храбро пытался удержаться на ногах. Но вот глаза его распахнулись: он смотрел на что-то за ее спиной.      Танри ухватилась за рукоять кинжала. Оттолкнулась от выступа, за который держалась, но отойти еще не смогла.      И тут она тоже увидела...      Эти зубцы и скальные выступы - совсем не работа природы. Одни огромные камни целенаправленно положены на другие. Видны арки, чуть дальше - нетронутая стена, мрачная, без единой щели, а еще выше - отверстия, узкие, словно вырубленные гигантским топором. Они поднялись к древним развалинам.      Танри ощутила ледяной холод. В мире много подобных развалин, и почти все они опасны для путников и связаны с дурными знамениями. Эта земля древняя, очень древняя, бесчисленные народы возникали здесь и снова обращались в пыль. И, насколько помнит Танри, не всегда это были люди. Сулкары встречались с остатками многих таких рас и обычно разумно избегали их - если только не были вооружены каким-нибудь могучим заклинанием, тоже наложенным Древними.      - Салзатар!      Удивление на лице сокольничего сменилось каким-то другим выражением. Танри посмотрела на него. Что это? Благоговение? Или страх? Но она не сомневалась, что он узнал это место.      С огромным трудом он поднялся, хотя все время, как и она, держался за скалы.      - Салзатар!... - Голос его звучал, как предупреждающее шипение змеи, как боевой крик птицы.      Танри снова взглянула на руины. Должно быть, над головой разошлись свинцовые облака. Она увидела - увидела достаточно, чтобы ахнуть.      Дальняя стена, та, что казалась нетронутой, вдруг приобрела новые очертания. Танри смогла разглядеть...      Иллюзия ли это или какая-то уловка тех, кто складывал здесь камни? Стены нет, вместо нее голова гигантского сокола, над вытянутым клювом свирепые узкие глаза-отверстия.      А клюв...      Он держит какую-то массу, выветренную, расколотую, едва сохраняющую очертания человеческого тела.      Чем дольше рассматривала Танри каменную голову, тем яснее она становилась. Сокол вытягивал клюв, он готов выпустить добычу и снова подхватить ее...      - Нет! - Крикнула она это вслух или произнесла мысленно? Это только камни (конечно, искусно сложенные), всего лишь древние камни. Танри закрыла глаза, подержала их плотно закрытыми, а потом, сделав несколько глубоких вдохов, снова открыла. Никакой головы, только камни.      Но пока она пыталась подавить иллюзию, ее спутник устремился вперед. Он оттолкнулся от скалы, с соколом на плече, и воин, казалось, не чувствовал веса птицы. Лицо у него сделалось ошеломленным, привычное хмурое выражение исчезло. Он был похож на околдованного, и Танри отшатнулась, когда наемник прошел мимо нее, глядя только на стену.      Это всего лишь камни, твердо заявила она себе. Ей незачем оставаться на месте. Убежище, пища (она поняла, что ужасно хочет есть) - то, что нужно, чтобы выжить, может находиться только здесь. И она последовала за сокольничим, держа кинжал наготове.      Он, спотыкаясь, прошел под этот гигантский нависающий клюв. Тень скрывала, что находится за клювом. Сокольничий остановился, подтянулся, как солдат перед встречей с командиром... или священником, начинающим обряд.      Голос его эхом отзывался в руинах, где воин произносил слова или слоги, похожие на те, что были обращены к соколу. Звуки стремительно сменяли друг друга. Танри вздрогнула. У нее появилось странное ощущение, что ему отвечают - но кто... или что?      Голос воина возвысился, стал похож на крик сокола. Птица с его плеча взмыла в воздух и тоже выкрикнула свой вызов... или приветствие. Голос человека и голос птицы смешались, и Танри уже не могла отличить один от другого.      Но вот оба смолкли, и сокольничий двинулся дальше. Теперь он шел устойчивее, ни на что не опирался, как будто его наполнили новые силы. Он оказался под клювом - и исчез!      Танри прижала кулак к зубам. Там нет никакого прохода! Зрение не может так обманывать ее. Она хотела побежать - куда угодно, но, оглядываясь, увидела, что руины сходятся к одному месту и другой дороги нет.      Это путь Древних, здесь таится зло. Танри чувствует, как оно ползет, словно слизняк, оскверняя ее кожу. Но только... Танри задрала подбородок, упрямо выставила челюсть. Она сулкарка. И если другой дороги нет, она пойдет по этой.      И она устремилась вперед, заставляя себя идти уверенно, хотя оставалась настороже. Вот ее охватила тень клюва, и, хотя солнце светило по-прежнему, девушку окутал холод.      Она увидела дверь. Какая-то уловка строителей полностью скрывала дверь в тени клюва. Увидеть ее можно, только подойдя совсем близко, едва не прикоснувшись. Переведя дыхание, Танри двинулась дальше.      Сквозь тьму она разглядела впереди слабый свет. Стена такая толстая, что в ней не просто дверь, а туннель. Впереди, между девушкой и источником света, кто-то двигался. Это сокольничий.      Она ускорила шаг и почти догнала его, когда они вышли на большой двор. Вокруг возвышаются стены, но Танри остановило то, что она увидела во дворе.      Люди! Кони!      И тут же она заметила повреждения - здесь тело без головы, там только остатки скакуна. Все это когда-то было нарисовано, и краска глубоко проникла в камень, но, хоть и поблекла, сохранилась.      Неподвижное войско стоит в полном порядке, все смотрят влево. Воины держат в руках поводья, на луках седел восседают соколы. Отряд воинов ждет приказа.      Спутник девушки обогнул древних солдат, будто не замечая их. Вернее, так, словно они не имеют значения. И направился туда, куда они смотрели.      Там две широкие ступени и огромная дверь, похожая на пасть чудовища, готовая проглотить их. Наемник сделал шаг вверх, второй... Он знал, что находится за дверью: там прошлое сокольничьих, а не ее народа. Но Танри не могла оставаться позади. Проходя, она разглядывала лица воинов. У каждого в руке шлем, словно они нарочно открыли лица, чего обычно не делают. Она заметила, что конники чем-то отличаются друг от друга, хотя явно принадлежат к одному народу. Картину писали с натуры.      Входя в дверь, Танри снова услышала смешанный крик человека и птицы. Ну, они по крайней мере целы, хотя ощущение таящегося здесь зла и усилилось.      За дверью было сумеречно. Танри стояла в конце большого зала, тянущегося направо и налево. Зал не пустовал. В нем возвышалось множество статуй, и среди них многие в пышных платьях и с высокими прическами. Женщины! Женщины в горной крепости? Она разглядывала ближайших, чтобы убедиться.      Время, повредившее конникам во дворе, этих статуй не коснулось. На плечах фигур в натуральный рост толстый слой пыли, но это все. Лица застыли неподвижно. Но их выражение! Коварство, хитрость, алчный... голод? Глаза смотрят прямо вперед. И неужели в них какая-то искра знания?      Танри перестала фантазировать. В них нет жизни. Но эти лица - она посмотрела на второе, на третье - на всех злорадство, вожделение, ощущение голода, который скоро будет утолен; а вот лица мужчин пусты, лишены эмоций, как будто они совсем не отображают жизни.      Сокольничий уже добрался до противоположного конца зала. Теперь он молчал, обратившись лицом к помосту с четырьмя фигурами. Они стояли не торжественно и неподвижно, а словно бы застыли в момент бешеной схватки. Смертоносной схватки, увидела Танри, подойдя ближе. Из-под ног ее поднимались облачка пыли.      На троне-кресле сидит, вернее, полулежит мужчина. Голова его упала вперед, обе руки сжимают рукоять кинжала, всаженного в область сердца. Второй, более молодой, мужчина делает выпад мечом, целится в женщину, на лице которой смешанное выражение гнева и ненависти. Танри вздрогнула.      Четвертая фигура стоит несколько в стороне, и на лице ее отсутствует выражение страха. У нее платье простое, скромнее, чем на первой, без драгоценностей на руках, груди или на горле. Волосы свободно падают на плечи, каскадом спускаются вниз, чуть не до пола.      Несмотря на полутьму, волосы ее как будто блестят. Глаза тоже, они темно-красные, нечеловеческие, понимающие, возбужденные, жестокие - живые!      Танри обнаружила, что не может оторваться от этих глаз.      Возможно, она закричала или как-то иначе отреагировала на принуждение. Оно скользкой змеей заползало в сознание, прочно привязывало к этой женщине.      - Дьяволица! - сокольничий плюнул, и капля слюны упала на грудь рыжеволосой. Танри почти ожидала, что женщина сейчас повернется к этому разгневанному воину. Но ее крик ослабил чары. И Танри смогла отвести взгляд.      Сокольничий повернулся. Схватил здоровой рукой меч, который держал молодой человек. Бессильно дернул. Что-то странно зашевелилось, словно весь зал изображен на развеваемом ветром знамени.      - Убей!      Танри покачнулась под силой этого мысленного приказа. Убить того, кто смеет угрожать ей, Йонкаре, Открывательнице Врат, Госпоже Теней.      Гнев охватил ее. В гневе двинулась она вперед, зная, что должна сделать с мужчиной, осмелившимся бросить вызов. Она - длань Йонкары, орудие ее Силы.      Но в глубине существа Танри зашевелилось что-то другое, и его никак не удавалось подавить.      "Я - орудие, Я должна служить, Я... "      "Я Танри! - кричала другая ее часть. - Это не мой спор. Я сулкарка, я живу в море, я другой крови и другого племени! "      Она замигала, и шевеление на мгновение прервалось, а зрение прояснилось. Сокольничий по-прежнему пытался схватить оружие.      - Пора! - Снова волна принуждения ударила в нее, добралась высоко, до сердца, как волна на берегу. - Убей! Кровь... дай мне кровь, чтобы я смогла ожить. Мы женщины. Нет, ты будешь больше, чем женщина, когда прольется кровь и откроются Врата. Убей! Ударь в спину! Или еще лучше - перережь горло. Он всего лишь мужчина! Он враг - убей!      Танри покачнулась, тело ее словно попало в течение. Без участия воли поднялась ее рука, держа кинжал наготове, расстояние между нею и сокольничим сократилось. Она легко может сделать это, и тогда прольется настоящая кровь. Йонкара освободится от пут, наложенных на нее глупцами.      - Убей!      Танри видела, как двинулась ее рука. Но тут та, другая, ее часть вспыхнула в героическом усилии.      - Я Танри! - Слабый крик против могучих чар. - Сулкары ни перед кем не склоняются.      Сокольничий обернулся, посмотрел на нее. В глазах его не было страха, только холодная ненависть. Птица у него на плече расправила крылья, закричала. Танри не была уверена, но ей показалось, что красный вихрь держит сокола у плеча человека, не дает взлететь.      - Дьяволица! - Он бросился на нее. Оставив попытки завладеть мечом, поднял руку, чтобы ударить Танри по лицу. В воздухе завился красный туман, окутал запястье поднятой руки, и хотя сокольничий яростно дергался, рука его оказалась в плену.      - Бей быстрее! - Со страшной силой давило это принуждение.      - Я не убиваю! - Палец за пальцем Танри заставляла свою руку раскрыться. Кинжал выпал, зазвенел на каменном полу.      - Дура! - Сила вызывала в голове яростную боль. Танри закричала и пошатнулась. Ее вытянутая рука упала на тот самый меч, который пытался высвободить сокольничий. Меч повернулся, высвободился быстро и легко.      - Убей!      Ее заполнил поток ненависти и силы. Тело кололо, вспыхнул жар, как факел, который окунули в масло.      - Убей!      Она не могла справиться с каменным мечом. Обе руки сомкнулись на холодной рукояти. Танри подняла меч. Мужчина перед ней не шевелился и не пытался уклониться. Живы были только его глаза - и в них не страх, а только ненависть, такая же горячая, как та, что заполняет ее.      Сражаться... она должна сражаться, как с волнами бурного моря. Она Танри - из сулкаров, она не орудие какого-то зла, давно ушедшего в Срединную Тьму.      - Убей!      Огромными усилиями она заставила свое тело двигаться, борясь с волей, так и не смогшей ее победить. Меч выпал из рук Танри.      Камень ударился о камень - правда ли это? Воздух вздрогнул, заколебался; жизнь одолела древнюю смерть, но на мгновение, на промежуток между двумя ударами сердца. Меч ударился о Йонкару.      Послышался крик:      - Дура!..      Никакой рукояти меча в руке, только пыль меж пальцами. И ни искры жизни в красных глазах. На том месте, где меч ударился об изображение - на плече, появились трещины. Фигура раскрошилась, рухнула. И все остальные тоже ломались, превращались в пыль, от которой Танри раскашлялась, прикрыв глаза руками.      Зло ушло. Холодное помещение опустело, больше в нем ничего нет. Рука схватила девушку за плечо, удержала.      - Наружу! - Голос человеческий. - Наружу, Салзатар рушится!      Танри позволила увести себя, растирая по дороге саднящие глаза. Слышался треск, грохот. Поблизости рухнул огромный каменный блок, девушка съежилась. Они бежали, уклоняясь, увертываясь. И наконец, все еще кашляя, со слезами, текущими из глаз, с лицами в серой пыли, оказались под открытым небом.      Свежий ветер повеял запахом моря. Танри скорчилась на прошлогодней траве, сквозь которую уже начали пробиваться свежие весенние побеги. Рядом, так, что плечи их соприкасались, сидел сокольничий. Птица его исчезла.      Они устроились на небольшом холме. Танри не помнила, как они сюда поднялись. Внизу, между ними и морем, лежали груды разбитых камней. Невозможно определить, где находились стены или проходы. Спутник девушки повернул голову и посмотрел ей прямо в лицо. В глазах его было удивление.      - Все ушло! Проклятие ушло. Она наконец побеждена. Но ты женщина, а Йонкара всегда действовала через женщин, в этом была ее сила и наша гибель. Она держала в своих руках всех женщин. Зная это, мы и создали защиту. Мы не могли верить ни одной, потому что они готовы были открыть страшные врата Йонкары. Почему же ты не убила меня? Моя кровь освободила бы ее, а она поделилась бы с тобой властью, как поступала всегда.      - Она не будет мною командовать! - С каждым вздохом уверенность возвращалась к Танри. - Я - из сулкаров, а не одна из ваших женщин. Так эта Йонкара - из-за нее вы ненавидите всех женщин?      - Может быть. Она правила нами. И проклятие ее держало нас в ее власти, пока не умер Лангвард. Как ты видела, он погиб от руки своей королевы, но его смерть частично освободила нас. Он долго искал возможности сковать дух Йонкары. И отчасти ему это удалось. И тогда мы бежали, как говорят легенды, и больше не допускали женщин в свои крепости.      Он потер руками лицо, смахивая пыль исчезнувшего Салзатара.      - Это древняя земля. Я думаю, сейчас на ней никто не живет. Мы можем остаться здесь - если только тебя не станут разыскивать твои родичи. Иначе на нас падет тень другого проклятия.      Танри пожала плечами.      - Я - из сулкаров, но не осталось никого, кто назвал бы меня сестрой. Я работала на "Яром вепре" без родственников. Никто не будет искать меня. - Она встала, положила руки на бедра и отвернулась от моря.      - Сокольничий, если на нас ляжет заклятие, то придется жить с ним. Но пока человек живет, его может ожидать в будущем разное: и хорошее, и плохое. Надо только смотреть в лицо тому, что придет.      С неба до них донесся крик. Тучи разошлись, и в слабом солнечном свете показался сокол. Танри откинула голову, следя за ним.      - Земля твоя, а море мое. Что скажешь, сокольничий?      Он тоже встал.      - Меня зовут Ривери. И в твоих словах есть смысл. Заклятиям пора уйти в тень, а мы выйдем на свет и увидим, что лежит впереди.      Плечом к плечу они спустились с холма и сокол парил над ними.                  НАСЛЕДСТВО ТРЯСИНЫ CОРH            Legacy from Sorn Fen (1972)            У западной стены Клавенпорта на берегу моря Осенних Туманов - ах, вы не желаете, добрые люди, чтобы я вел рассказ в манере бардов? По правде сказать, у меня и арфы-то нет, чтобы сыграть по-настоящему. Да и рассказ этот не для знатных персон и их залов для гостей. Хотя начинаются события действительно с Клавенпорта.      Все пошло с некоего Хигбольда. Было это сразу после Вторжения, а в такие времена маленькие люди, если у них острый ум, могут возвыситься очень быстро, если повезет. На языке бардов это просто означает, что люди такого сорта знают, когда воспользоваться ножом, когда дать ложную клятву, а когда и протянуть руки к тому, что не принадлежит им по праву.      Хигбольд заставил крыс плясать под свою дудку, а собак - бежать по его свистку. И наконец, никто уже не вспоминал (ну, разве что тайком, прикрывая рот рукой и оглядываясь), с чего он начинал. Поселился этот человек у входа в крепость Клавенпорт, принял команду над воротами, женился на женщине благородного рода (одной из тех, у кого весь род погиб в войнах; эти женщины с радостью шли к тем, кто предлагал крышу над головой, мясо на тарелке и мед в чашке). Жена Хигбольда походила на прочих.      Однако она не забыла жестоких испытаний перед выходом замуж. Может быть, поэтому противостояла даже самому Хигбольду, оказывая милость нищим, переходившим от двери к двери.      Среди них оказался и Калеб. Одноглазый, он ходил, покачиваясь, и стоило только ему пойти быстрее, как он падал. Никто не мог сказать, сколько ему лет; калеки стареют быстро.      Может быть, госпожа Исбель знала его в прошлом, но если это и так, никогда не говорила об этом. Он остался в доме, работал в маленьком, огороженным стеною саду. Говорят, у него была власть над всем растущим, травы у него всегда вымахивали крепкие и ароматные, цветы буйно цвели под его заботой.      Хигбольда в саду ничего не интересовало. Только изредка он встречался там с кем-нибудь, чтобы поговорить о делах на открытом месте, подальше от стен, которые, как известно, часто имеют уши. Честолюбие Хигбольда не удовлетворялось воротами Клавенпорта. Нет, честолюбие такого человека никогда не останавливается в росте. Но, показывая кулак или угрожая мечом, можно дойти только до определенного положения. После этого следует добиваться своих целей более тонко, действуя на сознание людей, а не порабощая их тела. Хигбольд хорошо это усвоил.      Так никогда и не узнали, что было сказано и сделано в саду в одну ночь начала лета. Но нашелся свидетель, о котором Хигбольд узнал слишком поздно. Слуги всегда сплетничают о господах; говорили, что Калеб побывал у госпожи Исбель и поговорил с нею наедине. Потом взял небольшой дорожный мешок с имуществом и ушел - не только из привратной крепости, но вообще из Клавенпорта, по большой дороге пошел на запад.      Вблизи гавани все уже починили и отстроили, и следы Вторжения тогда уже не были заметны. Но Калеб недолго шел по дороге. Он был благоразумный человек и знал, что на дорогах, по которым можно быстро идти, можно быстрее и отыскать ушедшего.      Идти напрямик оказалось тяжело, вдвойне тяжело для его искалеченного тела. Калеб добрался до края трясины Сорн. Да-да, я вижу, как вы качаете головами и строите гримасы при упоминании этого места! Справедливо, добрые люди, справедливо! Все мы знаем, что это в Верхнем Холлеке, принадлежащем Древним, и человек с мозгами в своем толстом черепе туда не пойдет.      Но Калеб обнаружил, что до него тут уже побывали гуртовщики, перегонявшие одичавший скот (разбежавшийся во время войны) на рынок. Что-то напугало животных и обратило их в бегство. И вот пастухи, сходя с ума от мысли, что могут потерять плату за свою тяжелую работу, вслед за животными углубились в болота.      Однако на трясине они наткнулись на нечто другое. Нет, я не буду описывать, кого они выгнали из логова. Вы знаете, в таких топях много таинственного. Достаточно сказать, что у существа была наружность женщины, и этого хватило, чтобы возбудить похоть гуртовщиков, которые уже давно никому не задирали юбки. И вот, загнав существо в тупик, они с ним позабавились.      Калеб не ушел из Клавенпорта безоружным. Несмотря на искалеченное тело, он мастерски владел самострелом. И снова это доказал. Дважды выстрелил он, и люди завыли, как звери - или хуже зверей, учитывая, что они сделали: звери так со своими самками не поступают.      Калеб закричал так, словно вел за собой отряд воинов. Пастухи разбежались. А он спустился к той, кого они оставили.      Никто не знает, что произошло потом, потому что Калеб никому не рассказывал. Спустя некоторое время он вышел оттуда один, лицо его побледнело, а привыкшие к тяжелой работе руки дрожали.      Он не пошел в болота, но двинулся, словно без всякой цели, по его краю. Две ночи Калеб провел под открытым небом. Что он делал, с кем говорил, откуда они приходили - кто может сказать? На утро третьего дня он повернулся спиной к трясине Сорн и направился к дороге.      Странно, но теперь хромота в его походке стала не так заметна, и с каждым шагом его согбенное тело распрямлялось. К вечеру четвертого дня он уже шагал, как обычный человек, правда, уставший и стерший ноги, и достиг развалин постоялого двора "На Перекрестке".      Когда-то заведение процветало. Много серебра тратилось за его столами и переходило в руки хозяина и его семьи. Гостиницу выстроили там, где встречаются две дороги: одна с севера, другая с юга - и обе ведут потом к Клавенпорту. Но дни славы постоялого двора миновали еще до битвы у Соколиного Ущелья. Пять лет обгоревшие остатки дома лежали памятником ужасам войны, и путника здесь не ждал отдых.      Калеб стоял, глядя на это печальное зрелище, и...      Хотите верьте, хотите нет, добрые люди. Но неожиданно обгоревшие развалины исчезли. На их месте возникла гостиница. Калеб, не проявляя никакого удивления, пересек дорогу и вошел в ее двери. Вошел как хозяин, и как хозяина его и приветствовали люди, работавшие во дворе.      По западным дорогам теперь передвигалось много путников, потому что в Клавенпорте наступил торговый сезон. И вскоре новость о восстановленной гостинице достигла города. Многие не хотели верить, некоторые даже поехали, чтобы убедиться в этом собственными глазами.      И обнаружили, что постоялый двор такой же, как раньше. Правда, те, кто бывал здесь до войны, находили небольшие отличия. Но когда их просиди назвать эти отличия, они терялись. Все сходились на том, что хозяин постоялого двора Калеб изменился с приходом процветания. Ибо дело его поистине развивалось успешно.      Хигбольд услышал эти рассказы. Он не нахмурился, но потер указательным пальцем под толстой нижней губой - такова была его привычка, когда он глубоко над чем-то задумывался. Потом позвал к себе аппетитное щегольское существо в юбках. Эта девица давно служила Хигбольду, чем могла. Было хорошо известно, что хоть Хигбольд когда-то женился на госпоже и старался закрепить союз, однако потом никогда не показывался в ее спальне и получал удовольствия где угодно, но только не под крышей собственного дома.      Он поговорил с Эльфрой наедине и дал ей в руки листок пергамента. Потом на людях отругал и грубо выгнал, выбросив на улицу в одном плаще на плечах. Она с плачем пошла по западной дороге.      Через некоторое время она добралась до постоялого двора. Путь был нелегким, она старалась идти незаметно и выглядела, как нищая, как одна из многочисленных попрошаек, что толпятся в городе у дверей торговцев. Но она отдала Калебу листок, на котором была записка, сделанная как будто почерком госпожи. Калеб приютил девушку и сделал подавальщицей. Она работала хорошо, и работа ей нравилась, так как соответствовала характеру Эльфры.      Дни шли. Миновало лето, наступила осень. И вот наконец Ледяной Дракон дохнул над землею. Именно тогда Эльфра с проезжим торговцем сбежала в Клавенпорт. Калеб, услышав об этом, пожал плечами и сказал, что она имеет право сделать выбор.      Но Эльфра оставалась с торговцем только до городских ворот. Оттуда она направилась прямо в покои Хигбольда. Вначале, пока он слушал, на лицо его неприятно было смотреть. Но она не вняла предупреждению, уверенная, что это просто из-за необычности рассказа. И чтобы доказать свою правдивость, протянула руку к столу.      На большом пальце сияло кольцо (такое большое, что соскакивало с других пальцев служанки) с крупным зеленым камнем, покрытым сетью красноватых прожилок, словно кровеносных сосудов. Держа кольцо перед Хигбольдом, Эльфра произнесла свое желание.      На столе появилось жемчужное ожерелье. За такое ожерелье в дни войны можно было спасти от грабежа целый город. Хигбольд затаил дыхание, лицо его потемнело, а глаза он полуприкрыл веками.      Рука его метнулась и сжала запястье женщины. Эльфра взглянула на Хигбольда и захныкала, ибо слишком поздно поняла, что она только орудие, а теперь это орудие выполнило свое предназначение...      Девушка исчезла!      Хигбольд сжал кольцо в руке и злобно осклабился.      Вскоре постоялый двор "На перекрестке" сгорел. Никто не мог погасить жаркий огонь, пожирающий то, что создано магией Древних. Снова Калеб нищим стоял на холоде. У него ничего не осталось. Ничего, кроме железной воли.      Он не стал тратить времени на сожаления, не оплакивал он и неосторожность, из-за которой лишился сокровища. Он просто повернулся и пошел по дороге, а дойдя до определенного места, свернул с нее. И хоть в лицо ему сыпал снег, а в спину дул ледяной ветер, он все-таки направился к болотам.      Снова прошло время. Никто не восстанавливал - волшебством или иначе - постоялый двор. Но положение Хигбольда изменилось. Те, кто был настроен против него, вдруг стали его горячими сторонниками или же испытали неожиданные несчастья. Его жена не выходила из своей комнаты. Говорили, что она больна и вряд ли доживет до конца года.      В Верхнем Холлеке никогда не было короля, потому что все правители считали себя равными. Никто не поддерживал другого, чтобы возвысить его над остальными. Но Хигбольд был не из их числа, и потому либо все должны были объединиться против него, либо признать его правление. И те, кто, по общему мнению, должен был возглавить сопротивление, вдруг начинали странно колебаться и не мешали ему.      Тем временем распространились слухи о человеке, живущем на краю трясины Сорн. Этот человек приручал животных и даже продавал их. Один торговец, ищущий что-нибудь необыкновенное, заинтересовался рассказами и решил сделать крюк. И вернулся в Клавенпорт с тремя странными зверушками, маленькими, но внешне очень похожими на свирепых снежных кошек с высокогорья. Однако эти оказались ручными, да такими ласковыми, что жены торговцев были очарованы, и вскоре все знатные горожанки захотели держать у себя таких животных. Торговец дважды возвращался из болот и привозил новых кошек - и каждый раз оставался очень доволен прибылью.      Потом ему понадобилось разрешение на ввоз, и он отправился к Хигбольду. И по обычаю принес подарок - одну из таких зверушек. Хигбольд не был любителем животных. Лошади были для него только орудием, а собаки никогда не лежали в его зале или кабинете. Но он приказал отнести кошку в спальню госпожи. Может, решил, что давно не обращал на нее внимания, и этот подарок как-то скроет его безразличие.      Вскоре ему начали сниться сны. В его прошлом было достаточно зла, чтобы снабдить кошмарами целое войско. Но снилось ему не прошлое, а, скорее, настоящее или даже мрачное будущее. Потому что в каждом сне (а они были настолько реальны, что он каждый раз вскакивал с постели и требовал, чтобы принесли свечи) он терял кольцо, которое принесла ему Эльфра, кольцо, ставшее сердцевиной всех его планов.      Хигбольд носил его на цепи под одеждой. Но во всех снах оно ускользало. И теперь он спал, сжимая его в руке.      Но однажды утром проснулся и обнаружил, что оно действительно исчезло. Его трясло от страха, пока он не отыскал кольцо в складках постели. И он так свирепствовал после, что все окружающие попрятались, опасаясь за свою жизнь.      Но вот наступила ночь, когда ему снова приснился сон, и очень реальный. Что-то сидело вначале в ногах его постели, потом начало медленно, осторожно приближаться. Он не мог пошевелиться, лежал в поту и ждал этого приближения.      Неожиданно он пришел в себя от кошмара и чихнул. Кольцо лежало там, куда он его бросил, закашлявшись. Рядом с кольцом сидела кошка. Глаза ее так горели, что он поклялся бы, что это не кошка, а что-то другое, более разумное и злое, поселившееся в маленьком кошачьем теле. С холодной расчетливостью существо следило за ним, а он лежал, не в силах пошевелиться и протянуть руку к кольцу. И тут кошка спокойно взяла кольцо в зубы, спрыгнула с кровати и исчезла.      Хигбольд закричал и попытался схватить ее. Но кошка была уже у дверей его комнаты, и ускользнула от стражника, прибежавшего на крик господина. Хигбольд оттолкнул солдата и побежал вдогонку.      - Кошка! - Его крик поднял всю крепость. - Где кошка?      Но в этот предрассветный час все спали. А те, кого разбудил его крик, мигали и не могли прийти в себя.      Хигбольд хорошо знал, что в крепости есть сотни, даже тысячи мест, куда может забиться маленькое животное, где оно может бросить кольцо, и его никогда не отыщут. Эта мысль сводила его с ума, так что вначале он стал похож на безумца, бегал взад и вперед, кричал, приказывал схватить кошку.      Но потом пришел посыльный от ворот и сказал, что стражники видели животное. Оно спрыгнуло со стены и убежало из города. И Хигбольд ощутил растущий в глубине холод, подобный холоду смерти: это означало конец всех его планов. Если в крепости столько тайников, то что сказать об окрестностях?      Он вернулся в свой кабинет, придавленный тяжестью утраты. Здесь он бил кулаками по каменной стене, пока боль не прорвалась в его охваченный гневом мозг и он снова смог рассуждать разумно.      Животное можно выследить. В его псарнях множество собак, хотя сам он никогда не развлекался псовой охотой, забавой высокорожденных. Он будет охотиться на эту кошку, как никогда ни на одного животного не охотились в Верхнем Холлеке. Придя в себя, он начал отдавать приказы, и от его голоса вздрагивали и опускали глаза слуги, стараясь держаться от него подальше.      Охота началась в предрассветный час, из ворот крепости выехал небольшой отряд. Хигбольд взял с собой только псарей со сворой лучших собак и оруженосца.      След оказался чистым и свежим, и собаки сразу взяли его. Но побежали не по дороге, а сразу свернули в сторону. Всадники с трудом поспевали за ними, и вскоре собаки намного их опередили. Только лай впереди свидетельствовал, что они по-прежнему идут по следу. Хигбольд теперь держал свой страх под контролем, он не гнал лошадь, но тело его было напряжено; если бы он мог вырастить крылья, то сразу бы полетел вперед.      Местность становилась все более дикой и мрачной. Лошадь оруженосца захромала и отстала: Хигбольд даже не посмотрел в его сторону. Солнце взошло, и впереди показалась зелень трясины Сорн. Холод в сердце Хигбольда усилился. Если кошка уйдет на болота, то преследование станет невозможным.      Но когда они добрались до трясины, след повернул и пошел по краю, как будто животное благоразумно решило не доверяться сомнительной безопасности топей.      Наконец охотники увидели маленькую хижину, вырастающую прямо из заброшенной земли; стены были из камней и булыжников, а крышу покрыли тростником. Но когда преследователи приблизились, то собак неожиданно отбросило, словно они наткнулись на невидимую стену. Животные прыгали и лаяли, но их снова и снова отбрасывало назад.      Псарь спешился и побежал вперед. Но тоже встретил сопротивление. Он споткнулся и чуть не упал, потом поднял руки, провел ими направо, налево, словно касаясь какой-то поверхности.      Хигбольд тоже спешился и пошел вперед.      - Что это? - Он заговорил впервые с тех пор, как сел на лошадь.      - Это... это стена, господин... - дрожащим голосом ответил псарь и отшатнулся и от этого места, и от Хигбольда.      Хигбольд шел, не останавливаясь. Миновал псаря и лающих, скулящих собак. Этот человек и собаки спятили. Никакой стены, только хижина и то, что он видит в ней.      Он схватился за ручку покосившейся двери и со всей силой гнева распахнул ее.      Перед ним стояли грубые стол и стул. На стуле сидел Калеб. А на столе - кошка, ласково мурлыкающая под рукой Калеба. А рядом с животным лежало кольцо.      Хигбольд подошел, протянул руку. С того момента, как он увидел кольцо, он ни на что больше не смотрел. Ни человек, ни животное ничего не значили для него. Но вот Калеб прикрыл рукой кольцо, и Хигбольд потерял способность двигаться.      - Хигбольд, - обратился непосредственно к нему Калеб, не утруждая себя ни вежливостью, ни титулом, - ты злой, но сильный человек. Слишком сильный. И в прошлом искусно пользовался своей силой. Теперь корона почти в твоих руках, разве не так?      Он говорил мягко, спокойно, без всякого страха. Никакого оружия у него не было, но сидел Калеб расслаблено. Ненависть Хигбольда победила страх, и ему теперь больше всего хотелось превратить лицо этого человека в кровавое месиво. Но он не мог даже пальцем пошевельнуть.      - Я думаю, - продолжал Калеб, - ты уже насладился обладанием этой вещью. - И он указал на кольцо.      - Мое!... - Горло Хигбольда заболело, когда он произнес это единственное слово.      - Нет, - Калеб покачал головой, по-прежнему мягко, словно говорил с ребенком, требующим того, что не может ему принадлежать. - Я тебе кое-что расскажу, Хигбольд. Это кольцо - подарок, дано оно мне было добровольно. Я облегчил предсмертные страдания существа не нашего рода, а ему смерть принесли такие, как ты. Если бы ее не застали врасплох, она сумела бы защититься; защиту эту ты сейчас испытываешь на себе. Но ее обманули и использовали с такой жестокостью, что я стыдился бы назвать сделавших это людьми. Я попытался ей помочь, но мало что мог сделать. И вот мне достался этот подарок, и ее племя подтвердило, что я владею им по праву. Я хотел использовать его в добрых целях. Эта мысль заставляет тебя улыбаться, не правда ли, Хигбольд?      - Потом ты от имени своей жены обратился ко мне, чтобы я помог девушке, с которой якобы жестоко обошлись. И вот в своей слепоте я сам навлек на себя гибель. Я простой человек, но даже я кое-что понимаю. Хигбольд - повелитель этой земли. Такое зло невозможно допустить, и эта необходимость превыше всех наших страхов и желаний.      - И я снова обратился к жителям трясины Сорн, с их помощью устроил ловушку, чтобы привести тебя сюда. И ты пришел, пришел легко. А теперь... - Калеб поднял руку и оставил кольцо лежать. Оно как будто засветилось, Хигбольд устремил на него взор и перестал что-либо замечать. Но за пределами его зрения, за зелено-красным свечением кольца, послышался голос.      - Возьми кольцо, если ты так этого хочешь, Хигбольд. Снова надень его на палец. А потом иди и принимай свое королевство!      Хигбольд обнаружил, что может протянуть руку. Пальцы его сомкнулись вокруг кольца. Торопливо, чтобы не лишиться украшения снова, он надел кольцо на палец.      Даже не взглянув на Калеба, он повернулся и вышел из хижины, словно ее хозяина и не существовало. Собаки лежали в грязи на животах, слегка скулили и вылизывали сбитые лапы. Псарь сидел рядом и смотрел на возвращающегося хозяина. Две лошади стояли, опустив головы, их удила покрывала пена.      Хигбольд не пошел к лошади, не заговорил с ожидавшим псарем. Он повернулся лицом на юго-запад. И как человек, идущий к долгожданной цели и ни на что не обращающий внимания, направился в сторону трясины. Псарь не стал останавливать его. С раскрытым ртом он смотрел ему вслед, пока фигуру Хигбольда не поглотил туман.      Из хижины вышел Калеб, кошка сидела у него на плече. Он заговорил первым.      - Возвращайся к своей госпоже, друг мой, и скажи, что Хигбольд отправился на поиски своего королевства. Он не вернется.      И тоже направился к трясине, и его тоже поглотил туман, и больше его не видели.      Вернувшись в Клавенпорт, псарь рассказал госпоже Исбель, что видел и слышал. После этого ей стало лучше (как будто какой-то яд покинул ее тело), и она вышла из своей комнаты. И принялась впоследствии раздавать милостыню из богатств Хигбольда.      А когда наступило лето, она выехала на рассвете, взяв с собой только одну служанку (ту самую, что пришла с ней из дома ее отца и долго и верно служила). Сколько видели стражники, женщины двигались по большой дороге. Куда они свернули, никто не знает, и больше их никогда не видели.      Ушла ли она на поиски мужа или другого человека, кто знает? Трясина Сорн хранит свои тайны.                  МЕЧ НЕВЕРИЯ            Sword of Unbelief (1977)                  1. Гонимая яростью                  Глаза болели от напряжения, но я заставляла себя всматриваться в каменистую поверхность. Тупая боль отдавалась и в самих глазницах. Крепкая, выросшая в горах лошадь, которую я спасла во время отчаянной схватки с волками, спотыкалась. Я схватилась за седло: приступ головокружения захватил меня врасплох, как пропущенный удар меча.      Я ощущала смерть, смерть и высохшую кровь, проводя языком по губам, где соль моего собственного пота смешивалась с пылью этой земли на моей грязной коже. Снова я пошатнулась. И моя лошадь споткнулась еще раз, но уже сильнее. Она вынослива и обучена бою, но сейчас и ее силы были на исходе.      Передо мной длинным серым скальным языком лежала Пустыня, здесь росли только редкие чахлые кусты, такие скрюченные, будто постоянно отражали натиск какого-то ползучего зла. Ибо в этой земле есть зло, все чувства предупреждают меня об этом, и я заставляю Фаллон не торопиться.      Ветер, треплющий края моего плаща, резок, в нем чувствуется дыхание Ледяного Дракона. Он поднимает в воздух серые песчинки, и они обжигают мне кожу лица, не прикрытую шлемом. Мне нужно найти убежище, и побыстрее, иначе ярость бури, вздымающей в воздух пески, захватит меня и похоронит в могиле, которая просуществует день, неделю, столетие - в зависимости от капризов того же ветра.      Слева от меня - прямоугольная скала. К ней я и направила Фаллон; она двигалась, низко опустив голову. Под защитой высокой каменной стены я спешилась, ступая только на скалу. Теперь болела не только голова, но и спина, и плечи.      Слегка распустив плащ и улегшись рядом с лошадью, я прикрыла тканью ее и свою головы. Не очень надежное убежище от жгучих песчинок, но лучшего все равно нет. Но меня грыз другой страх. Буря уничтожит след, по которому я иду уже два дня. И тогда я должна буду рассчитывать только на себя, а в себе я была не очень уверена.      Если бы у меня была полная подготовка, какая всегда дается тем, у кого мои дар и кровь, я смогла бы совершить то, что должна, с гораздо меньшими усилиями. Но хоть моя мать была колдуньей из Эсткарпа и меня учили тайнам Мудрых (и в прошлом я этой наукой не раз пользовалась в схватках), сейчас я ощущала страх, сильнее боли тела и усталости мозга.      Скорчившись рядом с Фаллон, я чувствовала, как этот страх, словно желчь, заливает мне горло; если бы меня могло вытошнить! Но это слишком большая часть меня, чтобы так легко от нее избавиться. Я лихорадочно пыталась опереться на те малые уменья, которые тоже мне знакомы, старалась замедлить биение сердца, снять с мыслей покров паники. Я должна думать о том, кого ищу, и о тех, кто его захватил - не могу себе представить, с какой целью. Потому что Серые убивают; они могут подвергать жертвы и пыткам, если есть время и их не тревожат, но в конце концов убивают. Эти же отступают в запретные земли и забрали с собой пленника, за которого нельзя получить выкуп. И я не могу догадаться, зачем он им.      Я постаралась внести порядок в мысли. Только так могу я использовать другой дар, которым я владею с рождения. Я представила мысленный образ того, кого ищу, - Джервона, воина, который значил для меня гораздо, гораздо больше других воинов.      Мысленно я видела его таким, как в последний раз, у нашего маленького походного костра, к которому он тянул руки, чтобы согреться. Если бы я только не... Нет, сожаления только ослабляют. Я должна думать не о том, что не сделала, но о том, к чему должна готовиться.      Когда я вернулась, на покрытой снегом земле была кровь, а костер погас и превратился в обгорелые холодные ветки. Два разбойника, страшно изрубленных, но Джервона... не было. Итак, они захватили его с какой-то целью. Я не понимаю, с какой именно.      Мертвых я оставила лесным зверям. Отыскала в кустах Фаллон, дрожащую и мокрую от пота, и привела к себе с помощью заклятия зова. И не стала больше ждать, понимая, что желание посмотреть гробницы Древних, из-за которого я ушла из лагеря, вполне может означать Для Джервона смерть, и смерть ужасную.      И вот, сидя здесь, я прикрыла рукой глаза.      - Джервон! - Я призывала мысленно, так же как Фаллон. Но ничего не вышло. Между мной и человеком, которого я должна найти, повисло облако. Но я не сомневалась, что за этой тенью он жив. Потому что, когда две жизни переплетены и одна из них кончается, весть ясно приходит от Последних Врат - для человека, изучавшего даже простейшие из великих тайн.      Пустыня - мрачное место. Здесь много руин Древних, и люди, истинные люди редко приходят сюда добровольно. Я сама не из Верхнего Холлека, хотя родилась в Долине. Мои родители из Эсткарпа, земли за морем, где сохранилось многое из Древнего Знания. И мать моя была из тех, кто владел этим знанием - хотя, выйдя замуж, она по закону должна была его лишиться.      То, что я знаю, пришло ко мне от Ауфрики из Варка, Мудрой, дар которой был не так силен. Я знаю травы - и губящие, и приносящие исцеление, могу призывать некоторые малые силы, а иногда и большие, как я сделала однажды, спасая того, с кем родилась одновременно. Но есть и такие силы, которых я не знаю. А теперь я должна идти этим путем и сделать, что могу, ради Джервона, который для меня больше, чем Элин, мой брат, который однажды, не обладая никаким даром, пришел мне на помощь в схватке с древним и могучим злом. Ту битву мы выиграли чудом.      - Джервон! - Я произнесла его имя вслух, но голос мой звучал как слабый шепот. Ветер, подобно легиону бестелесных демонов, кричал вокруг. Фаллон чуть не вырвалась, и я спешно принялась ее успокаивать, наложив на нее наговор против паники.      Казалось, наше опасное пребывание у скалы длилось много часов. Потом ветер стих, и мы выбрались из песка, которого нанесло по колено. Я взяла одну из драгоценных фляг с водой и, смочив край плаща, промыла ноздри Фаллон и стерла песок с ее глаз. Она толкнула меня в плечо и протянула голову к фляге в безмолвной мольбе. Но я не смела поить ее, так как не знала, что меня ждет. Есть ли тут ручей или озеро?      Приближалась ночь. Но странная земля этой пустыни отгоняла ее. Там и тут были разбросаны остроконечные менгиры, светившиеся в темноте, и это слабое свечение позволяло двигаться дальше.      Я не садилась верхом. Фаллон должна еще немного отдохнуть от всадника. Хоть телосложение у меня и хрупкое, но в кольчуге, с мечом и шлемом вешу я немало. Поэтому я побрела по песку, ведя за собой Фаллон. Она время от времени фыркала, выражая недовольство тем, что я делаю: захожу еще глубже в эту Пустыню.      Снова я направила зов, но Джервона найти не смогла. Облако по-прежнему висело между нами. Но я могла сказать, в каком направлении они ушли. Однако постоянное напряжение, необходимое для удерживания связи, вызвало еще более сильную боль в голове.      Какие тут странные тени. Кажется, что четких границ между светом и тенью нет. Тени приобретали странные очертания, намекали на присутствие каких-то невидимых существ, чудовищных фигур и неестественных сочетаний. Если дать страху победить себя, фигуры станут реальны и смогут двигаться, не сдерживаемые границей света и тьмы.      Я все время думала о тех, кого преследую. В этих местах война идет так давно, что трудно даже припомнить, что такое мир. Верхний Холлек оказался во власти захватчиков; превосходящее оружие и хорошая организация позволили им опустошить половину Долин, прежде чем началось сопротивление. У нас не было центрального руководства; не в обычае жителей Верхнего Холлека повиноваться кому-то, кроме того правителя, во владениях которого они родились и выросли. И вот до тех пор, пока четыре лорда Долин на севере не забыли о своих разногласиях и не заключили союз, настоящего отпора не было. Люди сражались, каждый по отдельности, за свою землю и умирали, чтобы лечь в нее же.      Но наступило время последних усилий. Правители Дола не только объединились впервые в истории, но и договорились с другими, жителями самой Пустыни, легендарными призрачными всадниками. И все, что осталось от Верхнего Холлека, поднялось, собралось с силами и разбило псов Ализона, столкнув их в море, где они и погибли.      Но раздираемая войной земля привлекает тех, в ком есть склонность ко злу, и вот сюда устремились стервятники и разбойники, готовые воевать на той стороне, которая заплатит больше. И на нашу истощенную войной землю легло проклятие.      Таковы были и те, за кем я шла. И вполне могло оказаться, что они не совсем люди. Скорее всего, ими овладело зло, давно гнездящееся здесь.      Потому что Древние, уходя из Долин, оставили бассейны энергии. Некоторые из них давали мир и здоровье, и тот, кто робко погружался туда, выходил обновленный душой и телом. Но были и другие, посвященные тьме. И попавшему в них везло, если он погибал сразу. Хуже, гораздо хуже продолжать жить как создание Тени.      Передо мной струился призрачный свет. Я подняла голову, посмотрела в одну сторону, потом в другую, точно собака, ловящая запах. Теперь след был совершенно уничтожен ветром. Однако я была уверена, что иду правильно. И вот мы приблизились к двум каменным столбам, стоявшим друг против друга, словно в древности они были частью ворот. Но никакой стены, только эти столбы, и с их вершин струились тонкие полосы тумана зеленоватого цвета. Камни несли следы рук людей или каких-то разумных существ, они были похожи на сабли с толстыми лезвиями. И на боках их я заметила полустершиеся от времени углубления и выступы; когда присмотришься, они напоминают лица, странные лица, длинные и узкие, с большими крючковатыми носами, нависающими над острыми подбородками. И еще казалось, что глаза, эти темные углубления, поворачиваются ко мне - не с интересом или предупреждением, а в глубоком вековом отчаянии.      Никакого излучения зла я не уловила, но проходить между этими столбами не хотелось. Однако именно туда направлялась дорога. Я быстро начертила рукой определенные символы, потом пошла вперед, ведя за собой в поводу Фаллон.      За столбами открылась узкая, как разрез, долина, уходящая вниз; ее стены становились все выше и круче. Здесь было совершенно темно, потому что призрачное сияние сюда не доставало, и поэтому я шла осторожно и медленно, как научилась за годы войны.      Все время я прислушивалась. Из-за стен из долины доносился шепот ветра, но здесь стояла тишина, хотя потом мой напряженный слух уловил звук. Это могла быть только текущая вода. В воздухе теперь чувствовалась влага, и я испытала облегчение. Фаллон протиснулась мимо меня, торопясь утолить жажду.      Но там, где в пустыне вода, может быть и лагерь тех, кого я преследую. Поэтому я не стала торопиться и сдержала лошадь. Она заржала, и звук этот отдался глухим эхом. Я застыла, прислушиваясь в ожидании ответа. Это означало бы, что мой приход замечен. Если хищники, за которыми я иду, люди, у них зрение не лучше моего, даже хуже, потому что у них нет - я на это надеялась - дара, который помог бы им.      Мы осторожно начали спускаться. И тут, поскользнувшись, я ударилась о какое-то препятствие. Я наклонилась, пощупала руками. Несколько камней, и за ними, не очень далеко, вода. Я старалась как можно точнее нащупывать тропу. Источник слева от меня, чуть выше, на самом склоне ущелья, оттуда вода льется в бассейн, у которого, в свою очередь, должен быть сток с другой стороны.      Я набрала воды в горсть, понюхала. Запаха растворенных минералов нет, и злом не пахнет. Плеснула водой в лицо под шлемом, смывая пыль. Потом напилась прямо с ладони и отодвинулась, уступая место Фаллон. Она пила громко, но я больше не боялась быть обнаруженной. Те, кого я ищу, здесь проходили, да. Освеженный мозг убеждал меня в этом. Но сейчас стоянки поблизости нет.      - Джервон! - Я прижала руки к глазам, откинула шлем и снова послала зов. На мгновение облако, с которым я уже сталкивалась раньше, расступилось. Я прикоснулась... Он жив. Ранен, но не тяжело! Но когда я попыталась усилить контакт, узнать через него численность и природу тех, кто его захватил, связь снова прервалась, и так неожиданно, словно ее перерубили мечом.      Я догадывалась о природе вмешательства. Кто-то там, впереди, ощущает мое присутствие, но лишь когда я пытаюсь связаться с Джервоном. Потому что когда я воздвигла собственный барьер, его никто не касался. Страх мой уменьшился, пробудились другие чувства и воспоминания. В прошлом мне пришлось сражаться с очень древним злом, сражаться оружием любви за тело и душу человека. Тогда мой брат Элин оказался захваченным в проклятом месте, хотя то, что я испытывала к Элину, моему родичу по крови и рождению, лишь слабая тень того, что наполняло мою душу, когда на меня смотрел Джервон. Я не люблю говорить о сокровенных чувствах, но в те мгновения я понимала, как прочно переплелись наши с Джервоном судьбы, и теперь испытывала ярость к тем, кто пытался разорвать эту связь.      Призвав ненависть, я погрузилась в нее, черпала в ней новые силы. Страх ослабляет, а гнев может дать меч и щит, конечно, если умеешь его контролировать. В темноте, у невидимого пруда, я создавала себе невидимое оружие, правила его. Этим оружием не сможет владеть никто, кроме меня. Потому что сковала я его из моего разума и чувств - так кузнец кует меч из чистого металла.                  2. Охотник-призрак                  Глупо было идти дальше в темноте. Я рисковала упасть и сломать кости - себе или Фаллон. И хоть чувства звали меня вперед, разум и логика победили. Тьма стояла густая, словно ее породила сама земля. Тучи вверху закрыли даже свет звезд.      Я порылась в седельном мешке и достала немного путевого хлеба, такого черствого, что по неосторожности можно сломать зубы. Смочив его в воде, я большую часть скормила Фаллон, тыкавшейся губами мне в ладонь мордой в поисках крошек. Потом напрягла волю и послала ей приказ не уходить. Наконец легла между двумя камнями и укрылась плащом - слабой защитой от промозглой сырости.      Я не собиралась спать, но усталость тела победила дисциплину мысли, и я провалилась во тьму, даже более глубокую, чем та, что окружала меня. В моем сне двигались какие-то существа, и я чувствовала их присутствие, однако не настолько ясно, чтобы понять, кто они.      Проснулась я неожиданно в серости раннего утра; кто-то словно позвал меня по имени или рядом протрубила боевая труба. Теперь я видела бассейн и ручеек текущей в него воды. На другой стороне водоема на жесткой траве, не зеленой, а пепельно-серой, прихваченной морозцем, паслась Фаллон.      С другой стороны бассейна действительно был сток, нечто вроде корыта, уходящий вниз в туман. Двигалась я с трудом, тело затекло, но мозг отдохнул, и я снова искала тень, в которой скрывались Джервон и его похитители.      Темное облако на месте, и на этот раз я не сделала ошибки, пытаясь проникнуть в него и пробудить осторожность того, чье присутствие я ощутила накануне. Во всяком случае, пока что впереди только одна дорога - между отвесными каменными склонами, за которые и не уцепишься. Но на стенах видны изображения, выветренные, изъеденные временем, как и на охранных столбах. Но они слишком правильные, чтобы быть созданием природы, и слишком необычные, чтобы я могла их понять. Однако общие очертания символов мне не понравились, потому что сама их форма вызывала дурные предчувствия.      Завтракая куском размоченного в воде хлеба, я решительно отвела взгляд от знаков тьмы. Напротив, я старалась рассмотреть что-нибудь в тумане, клубящемся в этом ущелье, уходящем в землю. И снова прислушивалась, но ничего не слышала, кроме звука воды.      Заполнив седельные фляги, я села верхом, но позволила Фаллон идти шагом. Дорога была усеяна камнями, тут и там ее перекрывали осыпи, через которые мы пробирались очень осторожно.      Постепенно меня охватило ощущение новой опасности; я продолжала поддерживать контакт со странным, таким темным облаком, которое, как я считала, и держит у себя Джервона. Вначале появился просто неприятный запах гнили, но постепенно он становился все сильнее, будто я приближалась к тому месту, где находилась падаль. Фаллон фыркнула, покрутила головой и продолжала идти только по моему понуканию.      Странно, но в облаке я не ощущала древнего зла, хотя использовала все силы разума и дара, все, чему научилась у Ауфрики и что узнала сама. Природы этого явления я не знаю - но ясно, что источник его не в людях и не в Древних. Впрочем, за все время охоты в Пустыне я ни разу не встречалась с Древними.      Холодный туман окружил меня, тело онемело. Страх пытался вырваться из железных пут, в которые я заковала чувства. А за страхом пришли отвращение и гнев.      Я заметила, что еду, положив руку на рукоять меча. И прислушиваюсь, все время прислушиваюсь, хотя не слышу ничего, кроме стука копыт Фаллон и редкого звяканья железной подковы о камень.      Туман сомкнулся, капли влаги повисли на шлеме, масляно засветились на кольчуге, смочили плотную зимнюю шерсть Фаллон.      Потом...      Движение!      Фаллон подняла голову и пронзительным ржанием выразила свой страх. В то же мгновение то, что я почувствовала в тумане, прыгнуло ко мне.      Из облака вылетело нечто ужасное. Тоже всадник, как и я, однако из-за какого-то свойства тумана он казался больше. Но скакал он не на лошади из мяса и крови, а на груде костей, соединенных гниющей, разлагающейся плотью. Сам же всадник, как и его лошадь, был давно мертв, но наделен какой-то новой призрачной жизнью.      Его оружие не меч, а ужас. Я оцепенела и обратилась к своему дару. И тут же поняла, что это - порождение древнего страха и ненависти. Всадник впитывает негативные эмоции, и каждый раз, поглощая их, становится все материальнее.      Его вызвал и накормил мой гнев и мой страх. Я могла поклясться в этом, как будто коснулась протянутых ко мне костей. И ужас Фаллон тоже добавлял ему сил. Ужас, глубочайший упадок духа окутывал существо, как плащом.      Фаллон попятилась, заржала. Скелет лошади в ответ широко раскрыл пасть. Я боролась с пораженным ужасом животным подо мной и радовалась борьбе, потому что она отвлекала меня от страха, который нес с собой этот призрак.      Возвысив голос, я, как боевой клич, произнесла определенные слова. Но всадник не дрогнул, его лошадь тоже. Я собрала всю свою волю, чтобы овладеть собой. Этому существу для жизни нужны ужас и отчаяние, и я должна сдержать свои чувства, тогда у него не останется Силы...      Фаллон потела так сильно, что в узкой долине повис запах лошадиного пота. Моя воля сдерживала и лошадь, она больше не ржала, но негромко стонала, как смертельно раненный человек.      Это существо питается страхом, а без страха... Я создала защитный барьер и снова произнесла слова вызова. На этот раз я собралась, и голос, как и Фаллон, повиновался мне.      Существо было уже на расстоянии вытянутой руки, его зловоние заполнило мои ноздри, взгляд безглазого черепа устремлен на меня. И вдруг... оно растворилось в тумане. Фаллон снова закричала - не как животное, а как человек, и крупная дрожь пробежала по ее телу. Я тронула поводья, и она неуверенно двинулась, а туман продолжал клубиться вокруг, поглощая нас.      Но для меня в этот момент было достаточно того, что ужас исчез. Я смутно надеялась, что я действительно что-то знаю о таких существах: они тяготеют к определенным местам, где сильные чувства впервые призвали их к жизни.      Проезжая берегом неширокого ручья, я услышала звуки - не спереди, а сзади. Вначале слабые, они постепенно становились сильнее. Послышался стук копыт, громкий и частый, словно какой-то всадник безрассудно мчится по каменистому ущелью. Я услышала голоса, зовущие из тумана, хотя слов разобрать не могла, слова, казалось, были смешаны и искажены. Но мне по-прежнему чудилось, что сзади идет охота. И мысленно я увидела странную картину: всадник, низко пригнувшись к обезумевшей лошади, несется вперед, а за ним - невидимый ужас.      Так отчетлива и ясна была эта картина, что, добравшись до груды камней, к которой можно было прислониться спиной, я повернулась и обнажила меч. Что-то с шумом промчалось мимо, и я изо всех сил ухватилась за узду, потому что Фаллон готова была понести. Однако из тумана ничего не появилось. Снова древние тени обманули меня.      Я напряженно ждала того, кто преследовал этого одинокого всадника из далекого прошлого, но ничего не было. Ничего, кроме тревожного ощущения, что здесь, в тумане, навсегда заключены остатки древнего ужаса. Устыдившись своей слабости и отсутствия самообладания, я двинулась дальше, на этот раз ведя Фаллон в поводу, поглаживая ее по голове и негромко разговаривая с ней, внушая уверенность, которой сама не ощущала.      Ущелье начало расширяться. А ветер, засвистевший вдоль склонов, разорвал туман и прибил холодом, который нес с собой. Ветер принес и кое-что еще - запах древесного дыма, запах недавно погасшего костра.      Мы приблизились к повороту склона, служившего нам проводником в исчезающем теперь тумане. Я отпустила повод Фаллон, приказала ей ждать, а сама осторожно поползла вперед, хотя мой дар не обнаруживал присутствия человека. Но в Пустыне все возможно; возможно и то, что у тех на стоянке есть какая-то защита от моего внутреннего зрения.      Да, здесь останавливались на отдых. Погашенный костер испускал сильную вонь. С одной стороны кострища - лошадиный помет. Я видела путаницу следов, хотя и не очень заметных на песке и гравии. Но яснее всего виден был рисунок на скале. Это не работа прошлых лет; символы нарисованы недавно, они нисколько не пострадали от ветра или песка.      Там виднелась грубо нарисованная голова какого-то животного - волка или пса, может быть, и того, и другого. Этот символ переплетался с другим, гораздо более сложным и получше изображенным. Я обнаружила, что стою перед ним и чуть не прочерчиваю пальцем его линии в воздухе.      Осознав, что делаю, я отдернула руку назад, сжала в кулак. Этого знания у меня нет, но оно сильное. И опасное... В этом символе какая-то неприятная чуждость, он вызывает настороженность. И хотя полного его смысла я не понимала, мне показалось, что значение переплетенных изображений ясно. В Долинах существует древний обычай: когда устанавливается длительный мир или союз, лорды обеих сторон совместно подбирают место на границе своих владений и вырезают символы своих родов, переплетенные таким же образом.      Передо мной доказательство, что разбойники, которых я преследую, действительно заключили союз с каким-то обитателем Пустыни не своей крови и племени. И хотя я подозревала это, следуя за ними по ущелью, подтверждение не принесло облегчения.      Знать немного и недостаточно - вот что меня угнетало. Если бы я могла разгадать тот другой символ, может, поняла бы, с кем придется иметь дело. И обыскивая брошенную стоянку, я настроила свой дар на следы нечеловеческого. Но впечатления получала только о разбойниках, опасных и одновременно отчаявшихся.      Джервон был здесь, он по-прежнему еще жив. Я готовилась к тому, что найду его мертвым, потому что Волки Пустыни не берут пленных. Что им нужно от него? Или они всего лишь слуги и орудия иной силы? Я все больше убеждалась, что последнее справедливо. Невозможно отрицать, что они привели моего друга сюда с какой-то целью.      За годы пребывания у Ауфрики я хорошо усвоила, что существуют две разновидности того, что не наделенные Даром называют "магией" или "колдовством". Волшебство мысленного зова, которое я использовала, чтобы выследить Джервона: у меня на шее амулет, странный камень в форме глаза; этот камень Джервон нашел мальчиком и носил его с собой на счастье, а потом, во время нашего обручения, отдал мне, потому что за годы войны не приобрел никакого другого подарка для невесты.      Но есть и другое волшебство, которое действует в соответствии с законами совпадения, и теперь я приготовилась обратиться к нему. Из лекарской сумки я достала ясеневую палочку, очищенную от коры при свете луны и обвитую серебряной проволокой. Серебро - металл луны. И вот я встала перед этим символом на скале и направила на него стержень, который был не длиннее моей ладони вместе с пальцами.      Стержень в руке немедленно ожил, но не стал прочерчивать линии символа, а изогнулся, стремясь повернуться. Будто он скорее готов был выскочить из руки, чем приблизиться к изображению. И я поняла, что мои подозрения правильны, что это - символ тьмы, и свет бежит от него.      Я коснулась стержня камнем-глазом, который извлекла из-под кольчуги; потерла камнем одну сторону, потом другую. Потом снова протянула прутик, легко держа его. И он опять повернулся, на этот раз указывая вперед.      Битва в тумане со страхом отложила глубокий отпечаток на мои внутренние силы; больше я не могла полагаться на мысленный поиск тех, за кем иду. Но теперь надежным указателем стал стержень, ему я могу верить. Поэтому я снова села верхом и, держа прутик в руке, поехала прочь от стоянки, повернувшись спиной к переплетенным символам нечестивого союза.      Ущелье расширилась еще больше, как будто выходило на открытую местность. Я увидела деревья, такие же искривленные, как и кусты, увидела огромные плиты и груды камней. Это остатки руин, таких древних, что их не могло оставить мое племя.      Снова показались следы, и очень скоро мы подъехали к месту, где следы резко поворачивали направо. Однако стержень не изменил направления, он по-прежнему указывал прямо вперед. Можно сделать только одно заключение: Джервон больше не с теми, кто захватил его.      Может быть, под этими символами произошла какая-то встреча, и его передали Другому, чей знак изображен на скале? Я спешилась и с терпением следопыта стала осматривать землю. И была вознаграждена, обнаружив другой слабый след. Отряд действительно свернул направо, но две лошади продолжали идти прямо. И на одной из них ехал Джервон.      Если его охраняет только один разбойник - я перевела дыхание - это может означать, что появился шанс освободить его, причем вероятность успеха велика. Я снова села верхом и заставила Фаллон идти быстрее, напряженно всматриваясь вперед.                  3. Застывшее пламя                  Здесь, на открытой местности, ветер разнес туман, и видимость улучшилась. Издали я увидела вспышку света. Но ясно было, что это не костер, а, скорее, какой-то маяк.      Камни древних руин приблизились, образовывая обрушившиеся стены, кое-где возвышения, может, на месте стел или даже статуй. Не очень сильно выветренные, они сохраняли сходство с древними чудовищами и производили слегка отталкивающее впечатление. Боги или стражники? Что может знать человек, живущий сегодня?      Показалось солнце, но здесь это был даже не бледный свет середины зимы, а тусклое и чахлое свечение, в котором ничто не согревало ни тело, ни душу. По-прежнему тени цеплялись за камни, хотя я решительно отказывалась смотреть на них. Я знаю силу иллюзий, потому что с ней многое связано в даре.      Впереди поднималась стена из массивных блоков, некоторые из которых возвышались надо мной, даже когда я ехала верхом на Фаллон. С нею время обошлось не так жестоко. Бледное солнце высекало ледяной огонь из серо-белых кристаллов на поверхности стены. Я направилась к единственному проходу, к воротам, таким узким, что одновременно через них может пройти только один человек.      Прутик начал так вырываться из руки, что я с трудом его удерживала. Оплетенный серебром конец указывал на темное пятно на стене, на уровне моего бедра. Кровь - и кровь того, кого я ищу!      Ободряло меня только то, что пятно небольшое и единственное. В том, что Джервона захватили после упорного сопротивления, даже боя, я была уверена. Он слишком опытный воин, чтобы его взяли так легко, и тела, которые я видела в нашем последнем лагере, свидетельствовали о его умении защищаться. Это значит, что он ранен. Я посмотрела вниз, под ноги, ожидая увидеть новые пятна.      Стена оказалась первой из трех. И они различались по цвету: первая, несмотря на кристаллы, была серой, как и вся остальная Пустыня. Вторая, в двадцати шагах за первой, тускло-зеленая, но не от растительности, а потому, что зелеными были сами каменные блоки.      А третья - ржаво-коричнево-красная, цвета высохшей крови, сложена из камней меньшего размера. И вход еще более узкий; здесь, несмотря на все дурные предчувствия, мне пришлось спешиться и идти дальше пешком.      Если на этой стене и были кровавые пятна, отмечающие путь Джервона, то их скрывала естественная окраска камня. Передо мной оказалось прямоугольное здание, чуть выше стены, без окон, мрачное, построенное из черного, лишенного блеска минерала, словно из теней. И с крыши, бросая вызов угрюмому солнцу, поднимался бледный луч света, озарявший окрестности.      Теперь, подойдя ближе, я заметила, что луч пульсирует, как вечно меняющиеся языки пламени. Но я была уверена, что огонь породило не горение дерева.      Окон в здании не обнаружилось, зато была дверь, глубоко врезанная в камень; вход такой глубокий и темный, что не видно, есть ли там, внутри, какая-то преграда. Я остановилась, пытаясь проникнуть внутрь с помощью внутреннего зрения, потому что, если я слепо пойду навстречу опасности, не помогу ни себе, ни Джервону.      Слух? Ни звука, не слышно даже вздохов ветра в искривленных ветвях и скользящем песке. Обоняние? Не чувствует даже слабого запаха гниения, который насторожил меня в долине теней. Зрение? Глубокий вход, пульсирующее пламя, поверхность между мной и дверью без всяких следов. Осязание?..      Я подняла руку с лежащим на ладони прутиком. Он снова зашевелился, а потом начал все быстрее раскачиваться из стороны в сторону, пока не повернулся совершенно и не показал на меня, вернее назад, на вход, через который я протиснулась. Достаточно ясное предупреждение. То, что находится впереди, исключительно враждебно силам, которые я зову помочь. И я была уверена, что, сделав несколько последних шагов и пройдя через дверь, окажусь в опасности большей, чем кинжал разбойника или призрачный охотник.      Если бы только я больше знала! Когда-то я вступила в бой с одним из Древних, предавшихся злу, не подозревая об опасности, не зная противника, вооруженная только своим бедным оружием. В тот час ко мне на помощь пришел Джервон (а ведь ему, не обладающему даром, нужно было опасаться гораздо больше), он рассчитывал только на свою храбрость и силу холодного железа.      Неужели я сделаю меньше? Стоя так, держа в руке бьющийся прутик, я думала о том, кем стал для меня Джервон. Вначале нежелательный спутник во враждебной земле: я опасалась, что он помешает мне достигнуть цели. Затем...      Моя жизнь связана с Джервоном, больше я не могу этого отрицать. Какая бы сила ни завлекла его сюда, у нее только одна цель - уничтожить его, а может, и меня тоже. Понимая это, я и направилась к двери.      Однако никакой двери не было. Как только я вступила в тень прохода, меня окутала густая тьма. Я поднесла прутик к губам, дунула на него и произнесла три слова.      И в пальцах у меня вспыхнул крошечный огонек, слабый, не больше мизинца, похожий на язычок свечи. Когда он загорелся, я вздохнула с облегчением. Пока я не испытывала никакого давления, и одержала победу, пусть даже символическую.      В тот, прошлый раз мне повезло, потому что мой противник был могуч, но, не увидев во мне достойного соперника, использовал против меня всю свою силу, когда стало уже поздно. Теперь я не знала, что меня ждет, но не могла рассчитывать на такое же везение.      В местах Древних время часто искажается и меняется. Память человечества полна легендами о людях, которые общались с обладающими силой день или год, а, вернувшись, обнаруживали, что в их мире прошло гораздо больше времени. И теперь мне казалось, что время замедлило свой ход.      Сама тьма, которую почти не разгонял мой слабый огонек, превратилась в поток липкой глины или зыбучего песка, охватившего мои ноги, и мне приходилось прилагать немалые усилия, чтобы идти вперед. Но никаких других посягательств на меня не было. У меня постепенно сложилось впечатление, что разум, создавший это место для своей защиты, чем-то занят и настолько поглощен своим занятием, что пока и не подозревает о моем присутствии.      Это обстоятельство, как и огонек в руке, подбодрило меня. Но я не могу долго рассчитывать на невнимание хозяина. В любое мгновение оно может быть привлечено какой-нибудь невидимой сигнальной системой, и тогда он обратится ко мне.      Борясь с вязкой тьмой, я сделала один шаг, второй. Казалось, путь занял часы. Тело заболело от усилий, с которыми приходилось продвигаться. Еще один шаг...      Так стремителен был переход от полной тьмы к свету, что на два-три вдоха я совершенно ослепла. Потом, мигая, снова смогла видеть. Я находилась в круглом помещении с двумя большими креслами, предназначенными для гораздо более крупных существ, чем человек. Кресла стояли напротив друг друга, а между ними, прямо посередине пылал ослепительный столб огня.      Потом я поняла, что это не столб огня, а, скорее, закругленный поток непрерывного свечения. От этого света не исходило тепла, и только его переливы напоминали пламя.      Внутри у меня зазвенел сигнал тревоги. Я сразу отвела взгляд. Здесь сердцевина, цель и назначение этого места. Я стояла за ближайшим креслом, за его спинкой, но видела второе. Что-то упало с его широкого сидения и теперь лежит на полу, как груда изорванных тряпок.      Джервон?..      Сделав шаг к этому, судя по положению тела, несомненно мертвому человеку, я ясно увидела его лицо, обращенное к свету, широко раскрытые в ужасе глаза. И неровную бородку. Один из разбойников?      Но где же Джервон?..      Осторожно обведя взглядом манящий, вызывающий огонь, я обогнула кресло перед собой. Да, тот, кого я ищу, сидит здесь. Руки и ноги у него связаны. Шлем исчез, на лбу грубо перевязанная рана, щека залита кровью.      Он - жив?      Я протянула руку. Прутик задрожал. Да, в нем сохраняется искра жизни, упрямо удерживаемая его волей и храбростью. Но глаза устремлены к огненному столбу, и я знала, что душа его теперь там, в этом пламени.      Я могла сделать одно из двух, но вначале безрассудно попробовала позвать мысленно. Нет, его сознание слишком затуманено, никакого ответа. Если я попытаюсь извлечь его из пламени, то могу помешать его собственным усилиям и потеряю его. В Джервоне есть огромная сила. Я много раз видела его в действии за те годы, что мы провели вместе, как товарищи и любовники (редко такое совпадает, но именно так было у нас).      Итак... я должна последовать за ним - в пламя. Встретиться с силой на ее территории.      Если бы только я знала больше! В бессильной ярости я стиснула руки. Передо мной сила, с которой я раньше не встречалась. Не знаю, смогу ли я устоять перед нею, хватит ли моего дара. В своей собственной крепости она может оказаться непобедима.      Я медленно повернулась и посмотрела на мертвого разбойника. Он, лишенный всей жизненной силы, оказался более легкой добычей, чем Джервон. И упал так, словно его презрительно отбросили.      Но я знала Джервона. И теперь опиралась на это знание. Бесполезно уносить отсюда его тело, даже если пламя позволит. Потому что тогда он не сможет вернуть то, что потерял. А это вернуть необходимо...      Вернуть - как?      Я была в отчаянии. Можно потерять все: его жизнь, мою и, вероятно, даже больше, чем просто наши жизни. Но другого пути я не видела.      Я направилась ко второму креслу, и, стараясь не касаться истраченного тела, переступила через него. Я радовалась, что не испытываю колебаний, что внутренняя сила, не колеблясь, ведет меня туда, где сидел мертвец. Я села между резными подлокотниками, в тени высокой спинки, взяла прутик обеими руками, преодолевая сопротивление силы, стремившейся предупредить меня, и, повернув его, нацелила на грудь Джервона.      Я не верила, что сила, противостоящая мне, находится в моем мире. Напротив, мне казалось, что это застывшее пламя - лишь слабое ее проявление здесь. Я должна оказаться в ее мире, только там у меня будет шанс.      Разбойник полностью принадлежал этой силе. Несомненно, он уже находился в ее власти прежде, чем пришел сюда. Может, он и послан был на поиски таких сильных людей, как Джервон. Но сила эта не смогла полностью овладеть Джервоном. К тому же, возможно, ей не приходилось иметь дело с обладающими даром.      Конечно, надежда очень слабая; теперь мне нужно рассчитывать только на свои небольшие знания и решимость. Но я не покину этого места без Джервона. Мы победим или погибнем вместе.      Итак, поле битвы - внутри пламени.      Я железной хваткой держала стержень. Намеренно подняла глаза и посмотрела внутрь круглого столба пламени. Нужно только чуть расслабить волю.                  4. Где-то и когда-то                  Я оказалась - где-то. Как найти слова для описания того, что совершенно чуждо опыту? Цвета и названия, которых я не знаю, ощущения, взывающие к самой сути моего дара, разрывающие меня на части. Жива ли я? Никакого тела я не ощущала, пять чувств больше не служили мне; я поняла, что не "вижу", а воспринимаю мир каким-то другим способом.      Только мгновение вдоха и дали мне; потом мощный поток подхватил сознание, все, что осталось от моей личности увлекло вперед по фантастической и ужасной стране.      Потому что это была страна... Однако мой человеческий инстинкт говорил мне, что что-то тут не так. Растения, нисколько не напоминающие знакомые мне, - пронзительно желтого иди грозно-красного цвета. Они дергались и бились, словно пытаясь выдернуть корни, освободиться, но какой-то приказ их удерживал. Ветви их цеплялись за землю или взметались высоко в воздух в непрерывном движении.      Потом я миновала их, потому что меня несла Сила, которой я не могла сопротивляться. И я постаралась забыть о чуждости этого места и сосредоточилась на своем даре и своей внутренней Силе.      Но я должна скрывать от несущего меня жесткую сердцевину таящегося во мне сопротивления. Я была уверена, что должна беречь силы до того, как предстану перед правящим здесь.      Ауфрика рассказывала мне легенды (она никогда не говорила, от кого их услышала) о том, что когда Древние еще правили Долинами, они вмешивались в самую суть жизни, а их посвященные открывали врата в другие измерения, такие же неестественные для человека, как то, что мелькает сейчас мимо меня. И я начала верить, что прошла через точно такие же врата. Но за ними нечто совершенно чуждое.      Впереди показалась полоска желтой земли без растительности. В нее глубоко врезались следы и тропы, некоторые хорошо утоптаны, словно ими часто и давно пользовались. Но мои собственные ноги - если они у меня сохранились - не касались этих троп. У меня создалось впечатление, что я лечу высоко над поверхностью.      Тропы соединялись, направляясь к какой-то точке впереди. И, пролетая, я замечала движущиеся фигуры, неохотно идущие в заданном направлении. Однако они видны были неясно, их окутывали какие-то меняющиеся цвета, и невозможно было рассмотреть их истинные очертания. Некоторые тускло-серые, одна иди две - черные, и эта глубокая чернота напомнила мне тьму, через которую я прошла по пути во внутрь черного дома. Там двигались фигуры болезненно-зеленые или мрачные кроваво-красные. И когда я пролетала над ними, мне хотелось кричать, потому что от каждой исходила волна отчаяния и ужаса, как удар меча, который невозможно отразить. И тогда я поняла, что передо мной жертвы этого места. И что я могу стать такой же жертвой.      Я не могла понять, почему лечу, а не бреду подобно им. Может быть, то, что правит здесь, разобралось во мне и хочет быстрее взять меня в плен. И думать так было не очень приятно. Но я сделала выбор и теперь должна выполнять свое решение.      Медленно бредущих фигур становилось все больше. И я начала думать, что их путь затягивается сознательно, что их бессильные страдания - еда и питье для какого-то существа...      Неужели один из бредущих - Джервон?      Я пыталась задержаться, повиснуть над одним из этих огней, который сохраняет материальность настолько, что может оставить след на равнине. Но тут мне пришло в голову, что если я проявлю интерес к кому-то из путников, то тем самым выдам себя: кто я и зачем пришла.      Поэтому я полностью закрыла свое восприятие, перестала замечать путников и позволила принуждению полностью овладеть собой. И наконец, подлетела к месту, где желтая равнина сменялась пропастью.      Стены пропасти - тускло-красного цвета, такого же, как последняя стена, окружающая черный дом, а форма пропасти - круглая. И по этим стенам вниз болезненно медленно спускаются огоньки, которые брели по равнине, теперь их так много, что они словно сливаются и смешиваются. Но мне все же казалось, что ни один из них не подозревал о наличии других, страдая только от своей участи.      Меня влекло вниз, мимо этих бредущих жертв. Снова я погрузилась во тьму и утратила способность к восприятию. Тут я начала использовать защиту, которой меня научили, но корни которой были даны мне при рождении. Я - это я, Элис, женщина, видящая, боец. И останусь собой, и не позволю Другому забрать у меня мою суть и мою память.      Но я по-прежнему не сопротивлялась, а только хранила упрямую веру в себя. В этот момент я должна даже Джервона убрать из своего сознания и сосредоточиться только на собственной личности. Об этом говорил мне инстинкт, а для Мудрой такой инстинкт - неумолимое требование.      Тьма начала рассеиваться, и я снова увидела свет. Но в неприятном желтом свечении нельзя было ничего разглядеть, виделось только то, что было непосредственно подо мной или той моей частью, которая пустилась в этот мрачный путь. И вот подо мной показался трон.      Он угольно-черный, он - сама воплощенная тьма, и на нем дрожит красноватый туман, в котором мелькают яркие, как драгоценности, частицы.      - Добро пожаловать.      До меня донесся не звук, а какая-то дрожь, пронизавшая форму, ставшую теперь мной.      Я медленно опустилась и оказалась перед троном и той меняющей очертания фигурой, восседавшей на нем. Я очень маленькая, а передо мной - словно один из больших холмов Долин.      - Хорошо...      И слово это отозвалось во мне дрожью, принесло с собой боль и - да простит меня Сила, которой я служу, - какое-то извращенное наслаждение. Но это наслаждение оскверняло самую суть моего сознания.      - Давно уже такого не случалось...      Сверкающий туман на троне стягивался, превращаясь в более устойчивую фигуру.      - Ибо вновь появились те, кто может пройти через врата?      Существо на троне наклонилось. Сверкающие точки устремились вперед и образовали два диска, которые, вероятно, были глазами чужака. Эти диски сосредоточились на мне.      - Где же тогда твои дары, раб... - Имя, которое произнесло существо, обожгло меня как огнем, такую мощь несло оно в себе, хотя я и не была его последователем.      Прежде, чем я смогла ответить, голова тени кивнула.      - О, дары уже здесь - но не думаю, что они от тебя. Ты считаешь, что меня так легко обмануть? - И фигура затряслась в беззвучном и грозном смехе. Презрение, которое она испытывала ко мне и ко всему моему племени, как густое зловоние, повисло в воздухе этого места.      - Твое племя служило мне... - дрожь, служившая здесь речью, продолжалась. - Давно и верно служило. А я не скупился на награды. Когда я кормлюсь, кормятся и эти. Смотри!      Он вытянул вперед продолжение своего тела, которое, вероятно было рукой, и тут я увидела, что все, кого он пожирает, действительно становились его частью, но не обретали мира. Мучения тех, кого он пожирал и которые потом пожирали вместе с ним, длились вечно, и вечно сознавали они то, что с ними произошло, и длилось это века без всякой передышки. Как часть этого Существа, они вынуждены были и сами кормиться его жертвами, предавая себя еще большим мукам, бесконечной пытке.      У меня на глазах придаток его тела вытянулся еще дальше и вернулся, неся с собою одну из тех форм, что я видела на равнине вверху. Существо прижало эту форму к себе, поглотило ее, и новая жизненная сила влилась в облако ужаса и отчаяния.      И при виде этого у меня возникла мысль: как всадник, которого я видела в долине, жил ужасом, который вызывал в других, так и эта тварь - порождение той же природы.      Я слышала, что люди создают богов по своему подобию, приписывают этим богам собственные чувства, а потом считают их выше себя, недоступными для понимания человеческим разумом и человеческим сердцем. Может быть, так же когда-то родилось это существо. Оно стало богом, которого кормили чувствами и ощущениями многих поколений. И наконец оно обрело независимость, и больше не нуждалось в добровольных жертвах, но и само могло контролировать человечество и расширять свои владения.      Если обстоит таким образом, то оружием будет - неверие. И, вопреки свидетельству собственных глаз, я должна пустить это оружие в ход.      Тварь не отводила глаз, устремленных в мои глаза, и меня охватили волны отчаяния и ужаса, созданные многими веками преклонения перед этим существом.      - Ничтожное создание... - оно снова затряслось от беззвучного сатанинского смеха. - Я здесь, я существую - как бы ни была мала мысль, породившая меня. Смотри!      Теперь туман еще больше сгустился и действительно породил плоть. Богоподобное по красоте обнаженное тело - но какой-то нечистой красотой - и в то же время подчеркнуто, до неприличия, мужское. Глаза уменьшились, лицо стало простым и безупречным по очертаниям.      Но я помнила, кто передо мной и как оно родилось, и цеплялась за это знание. Тлен и гниль не видны, но именно такова его истинная сущность.      - Смотри! - снова прогремел приказ. - В прежние времена женщины твоего племени любили смотреть на меня, пока мне не опротивел ваш мир и я не остался за вратами, ведущими сюда. Смотри - и иди ко мне!      И снова меня охватило грязное, низменное наслаждение, уже испытанное мною. Ему я противопоставила свой дар - аскетизм, к которому меня приучали, которому я умела подчинять все желания тела. И хотя я чувствовала, что чуть шагнула вперед, однако моя воля удержала меня на месте.      И тут эти совершенные губы злобно улыбнулись.      - Такого я давно не пробовал. Поистине роскошный пир. - Оно, вытянув вперед прекрасную мускулистую руку, поманило меня длинными пальцами. - Иди - ты не можешь противиться мне. Иди добровольно, и велика будет награда!      В ответ я произнесла имя, сообщенное мне, и с ним еще несколько слов. Напрасная надежда. Голова откинулась назад и откровенно рассмеялась, и я поняла, сколь тщетна моя надежда.      - Имена! Думаешь, меня можно остановить именами? Это имя дали мне люди... некоторые люди. Это не то имя, под которым я сам себя знаю. А без него - ты безоружна. Но как восхитительно! Ты смеешь противиться мне. Как возбуждающе! Я поел и набрался сил и ждал тех, кто закрыл врата. Думал, они придут охотиться на меня. Но они не пришли, а пришла ты, ничтожная, и смеешь противостоять мне. Те, кто закрыл меня здесь, на тебя даже и не посмотрели бы, ты им не ровня. Но ты развлекла меня, и это приятно. Ты пришла в поисках человека, не так ли? Другие приходили из гордости. Они получили награду, ты еще увидишь какую, когда присоединишься к ним. Но не называй меня именами, не имеющими тут силы!      На этот раз я и не пыталась ответить, лихорадочно обыскивала память в поисках хоть малейших обрывков знания. Ауфрика поделилась со мной всем, что знала. Мы посещали забытые старинные гробницы и иногда осмеливались вызывать духов, ослабленных временем, когда-то живших там. Я знаю заклинания, но перед этим существом они все равно, что игры маленьких детей.      Нет... я не позволю отчаянию ослабить свою волю. Я буду делать то, что смогу!      Существо на троне рассмеялось опять.      - Хорошо. Сопротивляйся, если хочешь, червяк. Меня это забавляет. А теперь - смотри, кто идет...      Он указал влево, и я осмелилась взглянуть. Медленно, с трудом, сопротивляясь принуждению, там двигался один из многих огоньков. Не черный, не серый, еще не красный, но желтый, чистый и ясный. И в тот же момент я поняла, что во внешнем мире его назвали бы Джервоном.      И он не полз презренно, как другие, к этому ложному богу, а стоял прямо, словно боролся с силой того, кто сидит на троне.      - Джервон! - Я осмелилась послать мысль-призыв. И сразу услышала храбрый ответ:      - Элис!      Но существо на троне переводило взгляд с одного на другого и злобно ухмылялось.                  5. Вместе мы выстоим!                  - Какой великолепный пир... - Между зубами красивого рта показался кончик языка, прошелся по губам, словно наслаждаясь изысканным вкусом. - Вы много даете мне, малыши... много!      - Но не все! - ответила я. Желтый огонек, бывший Джервоном, больше не приближался, но стоял рядом со мной, как много раз мы стояли вместе в те годы, когда нужно было обороняться и кровавить мечи. И я поняла, что Джервон не покорился, что в его околдованном теле упрямо держится личность, как и во мне.      То, что сидело на троне, слегка наклонилось, повернув к нам прекрасный и исполненный злобы лик.      - Я голоден - и я ем - все очень просто.      Оно неестественно далеко вытянуло руку и подобрало другое ползущее пятно. Я услышала мысленно отчаянный крик.      - Видишь, как легко?      Я в свою очередь устремилась к Джервону. И действительно, мы словно стоим плечо к плечу перед созданием, которого вообще не должно быть. Все чистая мужественная сила Джервона выступила против того, кто обитает здесь. И с этой силой я соединила свой дар, сколь бы он ни был ограничен. Я создавала символы и, как огнем, чертила их в воздухе.      Но существо рассмеялось, вытянуло руку и легко стерло мои символы.      - Мал твой дар, женщина. Думаешь, я не могу это стереть? Так, и так, и так... - Туманная рука двигалась вперед и назад.      - Джервон, - воззвала я, - он кормится страхом.      - Да, Элис, и еще душами людей. - Ответ был тверд, я словно обрела опору, в которой нуждалась.      Еще дважды существо поглощало пятна, ползущие у основания его трона. Но не отрывало от нас глаз. Я не понимала, чего оно ждет. Может, того, что отталкивающее пиршество вызовет у нас страх?      Передышка дала мне возможность собрать все, на что я могла надеяться. Как убивают бога? Неверием - ответила логика. Но сейчас неверие призвать почти невозможно.      Мы, наделенные даром, должны верить, да. Ибо мы хорошо знаем: существует нечто непостижимое для нас, и доброе, и злое, и оно может быть призвано человеком. Но истинную природу тех, кого призываем, мы постичь не можем: нам мешают инстинкты и чувства наших земных тел. И хоть мой дар мал, я все время ощущаю присутствие этого непостижимого. И Джервон тоже верит, хотя, может быть, не совсем в то же, что я. Потому что люди идут разными путями, хотя в конце и встречаются у Последних Врат, самых великих из всех, а за ними то, что мы и представить себе не можем своим привязанным к земле разумом.      Но в это существо я не обязана верить. Я не из тех, кто преклонялся перед ним в храмах, я не искала его злой помощи в своих делах. Поэтому оно для меня - не бог!      - Так ты думаешь, женщина, - уловила я ответную мысль. - Но ты подобна тем, кто создал меня. И потому я могу до тебя дотянуться.      Словно скользкий гниющий палец коснулся меня. А вслед за тем пришел ответ: "да". Во мне есть то, что готово откликнуться на это тошнотворное прикосновение. У меня есть врожденные слабости, как и мой дар, и эти слабости могут выступить против меня. И снова существо рассмеялось.      - Элис!.. - Мысль того, кто был Джервоном, пробилась сквозь этот смех. - Элис!      То, что больше не было моим именем, разбило унизительную зависимость от страха. Я снова взялась за логику. Нет совершенного мужчины или женщины. В каждом из нас прячется много такого, на что мы должны смотреть с ненавистью, холодным и трезвым взглядом. Но если мы не поддаемся ненависти, не сдаемся перед тем, что ее порождает, но отстраняемся, позволяем одному уравновесить другое, то тогда мы, особенно обученные Пути, можем справиться с его источником. Да, во мне есть то, что откликается на призыв существа из тьмы, но дело не в этом, а в том, поддаюсь ли я слабости.      Я Элис, Мудрая, и Джервон напомнил мне об этом, назвав по имени. И я не орудие того, кто восседает на троне. Я пришла сюда по своей воле, чтобы противостоять ему, меня не притащили сюда его темные силы.      - Элис... - Теперь мое имя произнесло существо на троне, и в имени этом звучал соблазн.      Но я стояла прочно, призвав на помощь все, чему меня учили. И прекрасная голова надо мной слегка повернулась. Теперь, глядя на меня, существо одновременно видело и Джервона. Оно подняло руку и поманило.      Желтое пламя, которое так много значит для меня, качнулось в сторону трона. Но не потускнело, как другие, когда начинали ползти туда. И Джервон не призвал меня, он сопротивлялся сам, и я без его слов поняла, что он боится истощить мои силы в этой схватке.      И тут то, что осталось от меня в этом мире, двинулось и встало между Джервоном и существом, протянувшим к нему свою подобную тьме руку.      Снова я произнесла имя, данное ему людьми в страхе и ужасе злополучного поклонения. Но на этот раз не стала рисовать символы, которые он мог бы смахнуть. Напротив, я метнула в сторону существа мысленную картину пустого трона, потрескавшегося и обвалившегося от времени. Я боролась со страхом и сражалась с гневом, и тот и другой я заставляла служить себе, подкреплять меня. Его - не существует!      Я не могла отбросить ощущение, утверждающее, что это существо передо мной. Но упрямо держалась за свое оружие. Я не верю в него, Джервон тоже не верит. Поэтому его просто НЕТ!      А оно становилось все материальнее, как я ни отрицала его. И манило!      Воображение бесчисленных человеческих поколений вызвало существо к жизни; неужели я могу надеяться уничтожить его одним своим отрицанием?      Пустой трон... не существует...      В эту картину я бросила все свои силы и все силы Джервона, которые он охотно отдавал мне. Это не мой бог, я не кормлю его... его нет!      Мучительным было это отрицание, потому что какая-то часть меня отказывалась с ним соглашаться. Существо призывало эту часть, призывало ее поклонение. Но я сопротивлялась. Это не мой бог! Должна существовать вера, чтобы бог жил. Без веры он мертв.      Я понимала, что нельзя призывать силы, перед которыми я склоняюсь. В таком месте сидящее на троне существо любое преклонение обратит на себя, какое бы имя оно ни носило. Нет, нужно рассчитывать только на веру в себя, на веру Джервона в него самого, которую он отдавал мне. Я не признаю это божество, отказываюсь преклониться перед ним, потому что его - НЕТ!      И вот оно утратило свою ленивую уверенность, злую улыбку и смех, даже квазичеловеческую форму, в которой пыталось искушать меня. Теперь на троне сияло только пламя, но с примесью глубокой злобной тьмы. Оно раскачивалось взад и вперед, как голова огромной змеи над свитым в кольца телом, готовая ударить.      Гнев его был безумен. Долгие годы существования не подготовили его к такому. Оно здесь, оно может хватать людей, поглощать их души.      Может ли?      Сознание человека многослойно, у него много уровней и много чувств. Те, кто обладает даром, знают это. Существо на троне питалось страхом и низменными чувствами. Жалкие пятна, которые оно вбирало в себя, которые теперь тесно сгрудились вокруг меня, раскачиваясь в такт движениям пламени на троне, в них победили худшие черты человека, а не лучшие. Их захватил в плен собственный страх и собственная вера, и теперь они, беспомощные, оказались здесь, во власти своего хозяина.      Хозяина, которого они сотворили сами и которого могут уничтожить - если найдут в себе волю!      Существо на троне действовало быстро, Оно подпрыгнуло, словно слизнув первый ряд пятен, раздулось, поглощая их энергию.      - Элис... Элис...      Только мое имя, но в него Джервон вложил все, что может ободрить и поддержать меня. Я увидела, как чистое золотое пламя слева от меня вспыхнуло ярче.      А ложный бог продолжал свой пир. Но движения его стали излишне торопливы, как будто время перестало быть его слугой, превратившись во врага. Существо хотело набраться сил, увеличить свою мощь.      Оно не может кормиться неверием! Я держалась за эту мысль, как за веревку, которая остается единственной надеждой.      Пустой трон...      Теперь это ржавое и чахлое пламя испустило нечто вроде вопля - а может, эта дрожь, нацеленная на меня, должна разорвать веревку моей надежды. Пламя потянулось ко мне, к огоньку, который был Джервоном.      Мы не верим и потому не можем быть его добычей.      Я погрузилась во тьму, перестав воспринимать что-либо. Я в... Нет, я не могу находиться в том, что не существует. Это я, Элис, а вот Джервон. Мы не пища ложного бога, чьи создатели давно стали прахом, чьи храмы забыты.      Мое обнаженное тело словно охватил холод, обжигающий, как пламя. Я одно с... Нет, это неправда! Я Элис. А Джервон - это Джервон! Я чувствовала его в этой холодной пытке, он так же упрямо, как я, держался за свою сущность. Мы сами по себе, мы не слуги... и не жертвы существа, которому нет места в мире. Мы не боимся его, а ту часть нас, к которой оно может воззвать, мы держим под контролем.      Пустой трон - ничто. Ничего, кроме Элис и Джервона, которые не верят...      Боль, холод, боль, но я держусь, и Джервон призывает меня, и я нахожу в себе силы ответить ему. Мы - вместе, и потому оба становимся сильнее, ибо в нашем союзе наша сила, лучшая часть наших разумов и душ.      Тьма, холод, боль - а потом ощущение перемены, утраты. Но я не позволю пробудиться страху. Бог, которого не существует, не может и убивать.      Я открыла глаза - потому что теперь видела ими, а не внутренним зрением, как в месте, где нас испытывали. Передо мной столб пламени, но свет быстро потускнел. Я шевельнулась; тело у меня затекло, мне холодно, руки и ноги ничего не чувствуют, но я уже сползаю с широкого сидения, на котором пришла в себя, осматриваюсь в надежде увидеть что-то знакомое и привычное.      Это... это круглый зал, в котором я нашла Джервона.      Джервон!      Спотыкаясь, пошатываясь, я добралась до второго кресла, вытащила кинжал, чтобы перерезать веревки, связывающие его неподвижное тело. Глаза его закрыты, но он не так безжизнен, как тот разбойник. Онемевшими пальцами я режу кожаные ремни, кинжал дважды выпадает из рук, и я в полутьме ищу его на ощупь. Потому что столб пламени в центре зала теперь почти не дает света, он больше напоминает огоньки, которые иногда собираются над мертвецами.      - Джервон! - позвала я его, затрясла непослушными руками. Тело его упало вперед, голова легла мне на плечо, и от его тяжести я чуть не опрокинулась. - Джервон!      На мгновение мне показалось, что я его потеряла. Ибо если я уйду из этого гибельного места одна, никакой надежды у меня не останется.      - Джервон!      Дыхание у меня на щеке, слабый стон. Я заключила любимого в объятия, которых не смог разорвать ложный бог, и тут послышался его голос, слабый, запинающийся:      - Моя дорогая госпожа, ты сломаешь мне ребра... - и слабый смех, от которому я так обрадовалась, и меня затрясло от полноты и мощи моих чувств.      Я не могла поверить, что мы выиграли битву. Но вот мы сидим вместе в широком кресле, а столб пламени перед нами окончательно погас. Больше нет врат в другой мир. Снаружи нас, может быть, ждут Волки Пустыни, но мы вдвоем одолели большую угрозу, и сейчас с нас этого довольно.                  ЖАБЫ ГРИММЕРДЕЙЛА            The Toads of Grimmerdale (1973)                  1                  Заиндевевшие сугробы громоздились один на другой. Герта остановилась перевести дыхание. Концом копья, которое служило ей дорожным посохом, она потыкала сугроб впереди. Древко с трудом пробило наст. Герта нахмурилась.      Кроме этого копья, которое она крепко сжимала рукой в рукавице, вооружение девушки составлял висевший на поясе длинный кинжал. В складках одежды спрятан был крохотный узелок с теми немногими вещами, которые Герта забрала с собой, покидая крепость Хорлы. Но главную свою ношу она несла под сердцем, заставляя себя не отступать с намеченного Судьбою пути.      Губы ее плотно сжались. Она вскинула голову - и сплюнула. Воздух с хрипом вырвался из груди. Чего ей стыдиться? Неужели Куно ждал, что она будет ползать перед ним на коленях, умоляя о прощении, чтобы он мог показать своим приспешникам, какой он благородный?      Герта оскалила зубы, словно загнанная в угол лисица, и снова с силой ткнула копьем в сугроб. Ей нечего стыдиться, она не какая-нибудь распутная девка. Война есть война, никуда не денешься. Куно сам, представься ему такая возможность, не удержался бы от того, чтобы не овладеть женщиной из вражеского поселения.      Все бы ничего, однако добросердечный братец выгнал ее из крепости Хорлы! Выгнал потому, что она отказалась выпить приготовленный его ведьмами-поварихами отвар, который, скорее всего, убил бы и плод, и ее саму. Умри она - Куно наверняка, преклонив колена у алтаря Громовержца, сказал бы, что, дескать, такова воля Судьбы. И все закончилось бы тихо-мирно.      На какой-то миг Герте стало страшно собственных мрачных мыслей. Куно - Куно ведь был ее братом! Два года назад она ничуть в этом не сомневалась. Тогда она вообще всех людей считала своими братьями. А потом ее отправили в Сухой Лог, где молоденькой девчушке быстро дали понять, что мир вовсе не таков, каким она его себе воображала.      Герта порадовалась, что так скоро усвоила урок. Тихая простушка, какой она некогда была, ни за что не осмелилась бы перечить Куно, не выбрала бы эту дорогу.      Она ощутила нарастающий гнев. Ей вдруг стало жарко, словно за пазухой у нее внезапно очутилась жаровня с горячими угольями.      Герта двинулась дальше, твердо ступая по насту в своих грубых башмаках. Она ни разу не оглянулась на каменные стены крепости, за которыми вот уже пять поколений обитали ее родичи. Солнце неуклонно двигалось к западу, и медлить было некогда. К тому же тропу начисто замело, и девушке то и дело приходилось нащупывать путь копьем. Но опасности заблудиться не было: Игла Мулмы и Драконье Крыло отчетливо проступали на фоне вечеревшего неба.      Куно убежден, что она вернется. Герта усмехнулась. Куно - он всегда такой уверенный! А с тех пор, как отразил нападение шайки дезертиров вражеской армии, которые хотели пробиться к побережью, полагая, очевидно, что там безопаснее, он стал просто невыносим.      Да, Долины свободны. Но Куно ведет себя так, будто все победы одержал он один! На самом же деле лишь напряжением всех сил, укрепив свои рати диковинными союзниками из Пустыни, сумел Верхний Холлек одолеть врагов, разбить их и загнать в море, из-за которого они явились. И ушло на это не год и не два.      Пятнистый Дол война обошла стороной - по чистой случайности. Однако, если по твоим землям не прошлись огнем и мечом, это еще далеко не причина горделиво расхаживать по оставшимся неразрушенными стенам крепости. Хотя бы признал, что победил на три четверти обескровленного врага!      Герта добралась до водораздела и, не замедляя шага, устремилась дальше. Ветер поработал на славу - здесь, на тропе, совсем не было снега. Девушка подумала, что эта дорога - столь старая, одно из немногих сохранившихся свидетельств того, что ее соплеменники - не первые обитатели Долин. В былые времена кто-то другой проложил все здешние дороги, тропы и тракты.      Впереди уже можно было различить очертания потрепанных погодой изваяний у подножия Драконьего Крыла. За долгие годы своего существования изваяния эти так выветрились, что теперь невозможно было сказать, кого они изображают. Тем не менее, вытесавшие их когда-то существа явно преследовали определенную цель. И трудились они над скульптурами, по всей видимости, довольно долго.      Добравшись до статуй, Герта рукой в рукавице провела по боку одной из них. Вовсе не потому, что, подобно местным крестьянам, верила, будто изваяния обладают некой чудодейственной силой. Она лишь поблагодарила их за то, что они так хорошо указывали дорогу.      Тропа пошла под уклон, и ветер стих. Опять начались сугробы. До праздника Поворота Года остается всего-то дважды по десять дней. А потом на смену Года Шершня придет Год Единорога, который обещает быть более удачным.      Идти снова стало труднее. Хотя Герта как следует затянула ремни на голенищах, снег все равно набился ей в башмаки и насквозь промочил портянки. Однако девушка упорно шагала дальше.      Дорога скрылась в зарослях вечнозеленого кустарника. В свете заходящего солнца листва его казалась темной, почти черной. Тесно переплетенные между собой ветви не дали снегу засыпать тропу. Герта по ледяному мостику перешла через бежавший по кустарнику ручей и повернула на восток - к святилищу Гунноры.      По пути она миновала рощицу зачахших от зимних холодов деревьев. В наружной стене святилища был проход в форме арки. Герта решительно ступила под его своды.      Оказавшись во внутреннем дворе, она увидела перед собой низенькое здание. У двери, по сторонам которой на девушку по-кошачьи сонно таращились два круглых оконца, висел тяжелый металлический колокольчик или дверной молоток - определить наверняка было трудно. Он имел форму символа Гунноры - спелый пшеничный колос, обвивающий усыпанную плодами ветвь.      Поставив копье у стены, чтобы не мешало, Герта позвонила. Раздался не звон колокольчика, а странный глухой звук, как будто кто-то произнес фразу на незнакомом девушке языке. Однако, хотя она и была тут впервые, Герта почему-то не испугалась.      Створки двери разошлись. За ними никого не оказалось, но Герта поняла, что ее приглашают войти. Внутри дома было тепло, сладко пахло травами и цветами. Походило на то, что, сделав один только шаг, она как будто перенеслась из холодной, мертвенной зимы в полную жизни весну.      На сердце сразу полегчало. Морщины на лбу Герты разгладились, и даже спина вроде стала болеть поменьше.      Помещение освещали два фонаря. Они висели ни колоннах справа и слева от входа.      Девушка стояла посреди узкого коридора. Изображенные на стенах цветы были нарисованы так искусно, что на мгновение ей показалось, будто она очутилась в саду. Внезапно цветочный ковер впереди зашевелился, и она поняла, что там занавесь, узор которой повторяет рисунок на стене. По-прежнему никто не спешил навстречу Герте; она протянула руку к занавеси.      Но прежде, чем девушка коснулась ткани, та отдернулась сама собой, и перед Гертой открылась большая комната. Она увидела стол с придвинутым к нему стулом. Некоторые из стоявших на столе блюд накрыты были крышками - наверно, для того, чтобы их содержимое не остыло. Девушка заметила еще хрустальный бокал, наполненный какой-то зеленой жидкостью.      - Ешь... пей... - прошелестел голос. Вздрогнув, Герта обернулась. Никого. И тут она поняла, что безумно голодна. Она бросила на пол копье, положила рядом свой узелок, уронила с плеч плащ и опустилась на стул.      Она сказала, обращаясь неизвестно к кому:      - Благодарю тебя, податель еды. Спасибо за тепло и радушие. Хозяйка этого дома, желаю тебе удачи и ясного неба поутру.      Слова повисли в воздухе.      Герта улыбнулась неожиданной мысли. Ведь это - святилище Гунноры. Неужто Великая нуждается в благодарениях смертных?      Тем не менее, девушке показалось, что она поступила верно.      Ей никто не ответил, хотя она на это рассчитывала. Переборов смущение, Герта принялась разглядывать еду. Яства, которые ее пригласили отведать, были под стать праздничному столу лорда Долин. Зеленый напиток, теплый и с привкусом трав, освежил ее. Она пила его маленькими глотками, пытаясь определить, на чем он настоен.      Перепробовав все, что было на столе, девушка подняла крышку с самого большого из блюд. Это оказался тазик с теплой водой, на поверхности которой плавали лепестки цветов. Цветы среди зимы! Герта вымыла руки, вытерла их лежавшим поблизости полотенцем и откинулась на спинку стула, гадая, какие еще чудеса уготовила ей Гуннора.      В комнате как будто стало тише. Герта пошевелилась. Разве в святилище нет жриц? Кто-то ведь приготовил еду и пригласил ее к столу.      Она пришла сюда не просто так! Она не может попусту терять время!      - Великая. - Герта встала. Девушка обращалась к пустой комнате. В дальнем конце помещения, правда, была дверь, но она оставалась закрытой.      - Великая, - повторила Герта. Она никогда не была особенно верующей, хотя соблюдала пост, приносила жертвы, чтобы был богатым урожай, держалась советов оракула Астрона, которыми тот наделял прихожан на заутрене. Когда она была совсем еще маленькой девочкой, мачеха подарила ей яблоко Гунноры, наказав носить его как амулет. Однако, вступив в брачный возраст, Герта вынуждена была положить это яблоко на домашний алтарь, ибо таков был обычай. О таинствах Гунноры она знала только то, чем делились с ней подружки, когда мужчины оставляли их одних. Гуннора покровительствовала женщинам: так что, если носишь в себе другую жизнь, поневоле станешь прислушиваться...      Опять молчание в ответ. Нетерпение сменилось иным чувством - благоговением, а быть может, и страхом. Но что Гунноре до законов, установленных людьми? Ее благосклонности может искать и порядочная женщина, и самая последняя шлюха.      Внезапно и бесшумно распахнулась та, другая дверь. Еще одно приглашение? Оставив лежать на полу под плащом копье и узелок, Герта подошла к дверному проему. Здесь аромат цветов и трав ощущался сильнее. У резной колонны возвышалась подобно алтарю кровать; в голове и в ногах ее стояли две жаровни, из которых клубами поднимался к потолку пахучий дымок. Резной узор на колонне был все тот же - колосья и ветви.      - Отдыхай, - вновь прошелестел голос. Герта, которой вдруг неудержимо захотелось спать, как некоторое время назад - есть, подошла к кровати и медлительно улеглась, вытянулась во всю длину своего усталого тела. У нее болела каждая косточка. Загустевший дым накрыл ее точно одеялом. Она смежила веки.      Ей привиделась комната, большая часть которой тонула в полумраке. Герта ощущала присутствие других людей: они приходили и уходили, оживленно беседуя между собой. Однако никто из них не обращал на девушку ни малейшего внимания. Потом вдруг одна из фигур приблизилась, и она увидела хорошо знакомое, хотя и немного позабытое за годы разлуки, лицо.      - Элфреда! - воскликнула она. Или подумала? Трудно сказать. Мачеха улыбнулась Герте, сложив руки в древнем приветствии.      - Голубка моя, голубка, - слова успокаивали, словно исцеляющая мазь, наложенная на свербящую рану.      Герте вспомнились вдруг все события прошедших лет, и она не смогла удержаться от слез. Выплакавшись, девушка почувствовала, что ей стало легче. Тень Элфреды повлекла ее за собой мимо с головой ушедших в работу людей в залитую светом келью. Там их ждали. Герта невольно опустила глаза: таким ослепительно ярким было заполнявшее комнату сияние. Она услышала вопрос и ответила на него со всей искренностью:      - Нет, я не хочу лишиться того, что ношу в себе. - И прижала руки к животу.      Сияние сделалось еще ярче. Герта заговорила снова, отвечая уже на другой вопрос:      - У меня две просьбы. Чтобы этот ребенок был только моим, чтобы не унаследовал ни черточки от того, кто овладел мной. И чтобы тому, кто не будет его отцом, пришлось ответить за свои грехи.      Довольно долго ничего не происходило. Потом вдруг из самого центра сияния вырвался луч света. Хотя Герта не была искушена в таинствах Гунноры, она поняла, что это означает.      Ее первая просьба услышана. Ребенок, который родится, будет только ее ребенком. И судьба его в надежных руках.      Герта подождала, но продолжения не последовало. Сияние померкло - Великая ушла. Но Элфреда осталась, и девушка обернулась к ней:      - А как же вторая просьба?      - Месть - не для Великой, - покачала головой тень. - Она дарит жизнь, а не смерть. Ты избрана породить нового человека, и в этом она тебе поможет. Что же до остального... Нужно идти другой дорогой. Но, заклинаю тебя, не ходи, - ибо тьма порождает мрак.      Произнеся эти слова, Элфреда исчезла. Герта осталась одна. И погрузилась в глубокий сон, который не нарушали никакие сновидения.      Проснувшись, она почувствовала себя отдохнувшей душой и телом, как будто, пока она спала, кто-то поставил ей пиявки, которые вытянули все болезни и напасти. Сколько прошло времени, она не знала. Уголья в жаровнях остыли, аромат цветов был едва ощутим.      Герта опустилась на колени у колонны и коснулась лбом пола в безмолвной благодарности.      Но ни целительный сон, ни предостережение Элфреды не смогли ничего поделать с пылавшей в ее груди жаждой мести.      Выйдя в соседнюю комнату, Герта обнаружила, что стол накрыт. Она перекусила, раздумывая, куда направиться. Родичи - ни ближние, ни дальние - не дадут ей приюта. Изгнав ее, Куно тем самым объявил о ее позоре всему свету.      В пояс ее зашито несколько бриллиантов, отнюдь не чистой воды, да немного монет. Она умеет читать, писать, петь, но этим на жизнь не заработаешь. Умеет различать травы, готовить мази, вышивать - ну кому все это надо?      Герта расстроилась, но лишь чуть-чуть. С самого момента пробуждения девушка ощущала в своем сердце тихую радость и странную уверенность, что все будет в порядке. Она решила заглядывать в будущее не далее, чем на день.      Если идти прежней дорогой, то вскоре доберешься до двух крепостей. Сначала Нордендейл, маленькое поселение, скорее всего, пришедшее в упадок. Его правитель погиб в битве у Милосердного перевала вместе с сыном-наследником два года назад. И кто там теперь заправляет - неизвестно. Быть может, крепость вообще заброшена. А дальше - Гриммердейл.      Гриммердейл! Герта поставила на стол пустой стакан. Гриммердейл...      Гриммердейл был местом не менее таинственным, чем святилище Гунноры. И если верить ходившим про него слухам, куда более опасным. Быть может, горная тропа, древностью не уступавшая этой крепости, изначально вела именно туда.      Герта стала вспоминать, что ей известно о Гриммердейле. Там, где-то высоко в горах, есть Круг Жаб. Люди поднимаются туда, чтобы попросить об исполнении своих желаний. По слухам, все просьбы выполняются. Что говорила Элфреда? У Гунноры требовать смерти бесполезно, надо избрать другой путь. Быть может, разгадка ее непонятной фразы - Гриммердейл?      Герта с вызовом огляделась - не почувствует ли осуждения в самой атмосфере комнаты. Но ничего подобного не случилось.      - Благодарю за еду, - произнесла она, как полагалось по обычаю, - благословляю приют и, выходя в дорогу, желаю только добра.      Скрепив плащ застежкой у горла, она накинула на голову капюшон. И, держа в одной руке узелок, а другой сжимая копье, вышла на солнечный свет. Взгляд ее устремлен был на далекие горы - за ними лежал Гриммердейл.      К полудню она добралась до окружавших Нордендейл утесов и задержалась, чтобы получше разглядеть крохотное поселение внизу. Оно было обитаемым: из труб поднимался дым, на снегу виднелись следы санных полозьев и ямки, оставленные ногами людей. Сама же крепость выглядела заброшенной и не подавала признаков жизни.      Сколько еще осталось пути до Гриммердейла, Герта не знала, а зимой темнеет быстро. Один из домиков внизу был побольше других. Некогда Нордендейл постоянно служил привалом пастухам, тащившим тюки с овечьей шерстью на рынок в Комм-Хай. Конечно, какой там нынче рынок, однако постоялый двор, быть может, еще существует и ей не откажут в приюте.      Дорогу вниз развезло, и Герта совсем запыхалась, пока добралась до замеченного с горы дома. Она не ошиблась: над дверью было прибита поблекшая от времени вывеска, которая извещала, что здесь находится постоялый двор. Навстречу девушке попались двое мужчин. Они так уставились на нее, словно она была не она, а какой-нибудь дракон. Видно, чужаки редко заглядывали в Нордендейл.      Едва Герта открыла дверь, в нос ей ударил запах пищи, крепкого деревенского эля и пота многих человеческих тел, долго пребывавших в непроветриваемом помещении.      В одном конце комнаты располагался камин, такой огромный, что в него легко поместилось бы приличных размеров бревно; в нем жарко пылал огонь.      Обстановка была небогатой: большой стол с лавками посреди залы да столик поменьше, заставленный посудой, у камина. Служанка в засаленном платье и двое сидевших возле камина мужчин воззрились на Герту, не пытаясь скрыть изумления.      Девушка откинула капюшон и, преисполненная веры в себя, улыбнулась им:      - Счастья вашему дому.      Какое-то время они молчали. Видно, их так ошеломило ее появление, что они утратили дар речи. Потом служанка, вытерев руки об и без того уже жирный фартук, сделала шаг вперед.      - И вам того же... - она помолчала, оценивая материал, из которого был сшит плащ Герты, и ее манеру держаться, - ... госпожа. Чем мы можем услужить вам?      - Мне нужна еда и постель - если она здесь есть.      - Еду-то мы найдем, но простую и грубую, госпожа, - пробормотала служанка. - Подождите, я позову хозяйку.      Она выбежала из залы, захлопнув за собой дверь с такой поспешностью, будто опасалась, что Герта пойдет следом.      Но девушка, отложив копье и узелок, расстегнула плащ и подсела к камину. Зубами она стянула с замерзших рук рукавицы. Сидевшие на лавке мужчины молча подвинулись. Взгляды их по-прежнему выражали изумление.      Герта считала, что одета просто. Ее юбка-брюки для верховой езды, чуть укороченные, чтобы удобнее было карабкаться по холмам, уже изрядно пообтрепались. Шитье на куртке было ничуть не пышнее, чем у какой-нибудь крестьянской дочки. Туго стянутые в пучок волосы перехвачены самой обыкновенной шелковой ленточкой. Однако судя по тому, как разглядывали ее эти двое, им платье Герты представлялось праздничным нарядом.      Девушка попыталась принять безразличный вид. В зал влетела дородная женщина. Чепец, шаль на покатых плечах, юбка немногим чище служанкиной.      - Милости просим, госпожа! Милости просим! Хенуин, Сим, а ну-ка вставайте! Пустите госпожу к огню!      Мужчины торопливо вскочили.      - Малка сказала, что вы нуждаетесь в ночлеге. Мы рады будем услужить вам.      - Благодарю.      - Ваш муж, он снаружи? У нас есть конюшня...      Герта покачала головой.      - Я одна и пришла пешком.      Заметив выражение лица хозяйки, она прибавила:      - В такое время нужно покорно принимать дары Судьбы.      - Увы, госпожа, как это верно! Садитесь же! - Женщина собственной шалью смахнула с лавки пыль.      Комната, которую ей выделили, похоже, довольно долго пустовала. Лежа на подогретом у камина белье, понимая, что лучшего ей никто здесь не предложит, Герта размышляла над тем, что ей удалось узнать у хозяйки.      Нордендейл в самом деле пришел в упадок. Вместе с правителем и его сыном погибло много достойных людей. Те, кто уцелел и вернулся, не способны были возродить некогда процветавшее поселение. Дорогой, по которой она пришла, пользуются теперь редко: если уж на то пошло, никто чужой здесь не появлялся с начала зимы. На востоке и на юге дела вроде бы обстоят получше, и потому словам Герты, что она, мол, идет к живущим там родичам, довольно легко поверили.      Кое-что удалось выведать и о Гриммердейле. Там тоже имелся постоялый двор, побольше здешнего. Когда хозяйка упомянула про это, глаза ее завистливо блеснули. Мимо тамошнего постоялого двора бежала с запада на восток дорога, по которой ныне возвращались домой рекруты. Жена хозяина двора, ревнивая по натуре, выгнала из дома всех служанок.      Расспрашивать про Жаб Герта не рискнула, да и хозяйка мимоходом заметила, что дальше Гриммердейла по Старой Дороге лучше не ходить. А если уж так приспичило, куда спокойнее выйти на тракт и продолжать путь по нему, хотя там тоже не все гладко и разбойники прячутся чуть ли не за каждым кустом.      Как ей поступить, Герта еще не знала, но готова была ждать сколько надо, чтобы решение созрело.                  2                  Потолок в зале трактира был низким: посетители почти касались головами поперечных балок. С них свешивались масляные лампы. Света от ламп было чуть, а коптили они нещадно. В дальнейшем конце комнаты резная перегородка скрывала за собой стол, на котором горели сальные свечи. Смрад от них мешался с множеством других малоприятных запахов.      Народу в зале сидело достаточно для того, чтобы у Улетки Рори развязался язык. Стоя у освещенного свечами стола и выказывая тем самым особое почтение своим гостям - о, уж благородную-то кровь она распознает с первого взгляда, будьте покойны, - хозяйка успевала еще следить за двумя половыми, которые носились от стола к столу.      Однако Улетка обманулась, хотя и перевидала на своем веку немало путников. Да, конечно, один из троих - младший сын здешнего правителя. Но кровавая буря уничтожила его фамильную крепость, и в Корндейле не осталось никого, кем бы он мог править. Другой - прежде служил командиром лучников в дружине какого-то там лорда - вернее, был назначен на это место после того, как погибли трое его предшественников, куда лучше справлявшихся со своими обязанностями. А с третьим - вообще непонятно. Он мало говорил, предпочитая отмалчиваться, и собутыльники его не могли сказать, откуда он взялся.      Возрастом он был где-то между своими товарищами. По крайней мере так хозяйке показалось сначала, но потом она засомневалась, поскольку он принадлежал к числу тех худощавых, жилистых мужчин, которых, начни они отпускать бороду, легко принять и за юношу, и за человека средних лет. Правда, бороды у него не было - подбородок и щеки такие гладкие, словно он побрился лишь час назад. Нижнюю челюсть, самую чуточку захватывая уголок рта, пересекал шрам.      Волосы его были острижены короче, чем полагалось по моде, - быть может, для того, чтобы удобнее было надевать тяжелый шлем, который лежал сейчас на столе по правую руку от рыцаря. Вид у шлема был достаточно потрепанный; гребень, некогда украшавший его сверху, снесенный мощным ударом, превратился в металлический обрубок.      Однако кольчуга, которая виднелась из-под поношенного плаща, прорех как будто не имела. Вложенный в ножны у пояса меч с простой рукоятью, прислоненный к стене боевой лук - все говорило о том, что человек этот сделал войну своим ремеслом. Но если он и был наемником, то явно не из тех, кому на войне повезло. Наметанный глаз хозяйки не заметил ни драгоценных запонок, ни искусной работы пряжек - вещей, которыми такие, как он, расплачивалась обычно за ночлег. Однако, когда рыцарь протянул руку, чтобы взять стакан, на запястье его сверкнул вдруг браслет - широкая полоска золота, усеянная разноцветными камнями и украшенная такой затейливой резьбой, что разобраться в ее хитросплетениях с первого взгляда было попросту невозможно.      Он сидел, прикрыв глаза, словно погруженный в размышления. Но на самом деле внимательно прислушивался - не столько к полупьяной болтовне товарищей, сколько к возникавшим тут и там в зале разговорам.      В трактире этим вечером собрались обычные посетители: крестьяне, пришедшие посидеть за кружкой домашнего ячменного пива и поболтать с соседями, бродячие вояки, потерявшие службу из-за того, что лорды их погибли или разорились настолько, что не в состоянии были содержать наемные дружины... Война закончилась победой, но земля лежала выжженная, бесплодная. Потребуется немало времени и усилий, чтобы возродить Верхний Холлек.      То, что прибывшие из-за морей захватчики не успели утащить к себе на корабли, они уничтожили, когда стало ясно, что дело оборачивается против них.      Вместе с другими ратниками он оказался тогда в еще дымящемся порту, чтобы преградить дорогу тем из врагов, кто не успел вернуться на корабли и остался на прибрежном песке: с одной стороны - угрюмое море, а с другой - люди из Долин.      Порт дымился: горели облитые маслом и подожженные запасы провианта. Вонь стояла такая, что даже воины порой теряли сознание. Опустошив страну, враги устроили этот пожар, чтобы вызвать всеобщий голод - дело ведь происходило посреди зимы. От лета жителей Долин отделяла долгая череда холодных дней, да и лето - не спасение: придется дожидаться урожая. Если он будет, этот урожай, если найдется достаточно зерна для сева, если в Верхних Долинах сохранились овечьи отары, если стада одичавшего скота смогут найти себе пропитание на границах Пустыни и снова начать размножаться.      Многие долины совершенно обезлюдели. Мужчины погибли в боях; женщины, если повезло, бежали в глубь страны, попали в рабство к захватчикам - или тоже погибли. Быть может, погибшим повезло больше всех. Да, дела-делишки...      Он поставил стакан на стол. Другая его рука легла на рукоять меча, пальцы крепко сжались. Однако взгляд рыцаря был устремлен на перегородку.      В такое вот время человек, не обделенный умом и достаточно смелый, может начать новую жизнь. Именно эта мысль погнала его сюда, заставила отказаться от службы у Фритигена из Соммердейла. К чему командовать лучниками, когда можно добиться большего, гораздо большего?      До Гриммердейла захватчики не добрались, зато дальше есть края, которые подобная удача обошла стороной. Он намерен отыскать один из них - такой, где вряд ли объявится соперник. А если там обнаружится княгиня, которая не покинула родовую крепость, - что ж, тем лучше. Он облизнул нижнюю губу, словно в предвкушении особенно вкусного блюда. Он не особенно верил всем этим россказням насчет удачи или невезения. Он считал, что человек сам творит свою судьбу, зная, чего хочет, и не сворачивая ни на шаг с намеченного пути.      Однако сейчас он не мог отделаться от мысли, что если желает исполнения своей мальчишеской мечты, то должен действовать и пошустрее.      Он, Тристан ниоткуда, в конце концов станет лордом Тристаном, правителем какой-нибудь не особенно захудалой долины. А чтобы так случилось, надо действовать - и немедля.      - Наливай! - Молодой Урре, сидевший рядом с Тристаном, с такой силой ударил пустой кружкой по столу, что одна из свечей покачнулась, брызнув вокруг каплями горячего жира. Выбранившись, Урре швырнул кружку через перегородку, и она со звоном задрыгала по каменному полу общей залы.      Хромой служка наклонился и подобрал ее, бросив испуганный взгляд на Урре и на хмурую хозяйку, которая уже спешила к знатным посетителям с подносом; на подносе в такт ее шагам позвякивали полные кружки. Тристан отодвинулся от стола. Все - как обычно, как бывало уже не раз. Урре напьется вдрызг, и его развезет, причем не столько от этого пойла, которое здесь, в горах, именуют вином, сколько от жалости к самому себе. Он начнет сокрушаться о том, что потерял, и ему вовсе не приходит в голову, что он мог бы кое-что и приобрести.      Онсвэй будет внимательно прислушиваться к его бормотанию, разыгрывая из себя вассала. Но как только у Урре кончатся деньги и его родственные связи перестанут доставлять им пропитание и крышу над головой, Онсвэй тут же сбежит.      Пожалуй, пришла нам пора расстаться, подумал Тристан. Толку от них никакого, да и попутчики они не из приятных.      Но трактир покидать еще рановато. Ведь постоялый двор этот расположен на большой дороге, и даже дня, проведенного тут в безделье, хватит, чтобы разжиться полезными сведениями. Кроме того, он уже присмотрел себе двоих товарищей на будущее.      Кошелек у него не такой пухлый, чтобы можно было повертеть золотой монетой перед носом лучника или копейщика и предложить им службу. Потому нужно искать людей наподобие его самого - перекати-поле, готовых поймать удачу за хвост, способных оценить преимущества службы у человека, который жаждет возвыситься.      Чтобы покорить оставшихся без хозяина крестьян, вовсе не обязательно иметь под началом армию. Долина без правителя, с полдюжины опытных, хорошо вооруженных бойцов за спиной - и дело в шляпе.      Его обуяло радостное волнение, как случалось всякий раз, когда он доходил до этого места в своих мысленных рассуждениях. Но он давно научился не выказывать открыто чувств, чем резко отличался от большинства товарищей-наемников, хотя всячески старался затушевать разницу. Он вовсе не был святым, он грабил, распутничал, убивал - но знал меру.      - Пойду спать. - Он поднялся и взял лук. - Дорога была долгая...      Урре его скорее всего не услышал; внимание юноши целиком поглотил приближавшийся поднос с кружками. Онсвэй с отсутствующим видом кивнул - он, как обычно, во все глаза следил за Урре. Однако хозяйка отреагировала немедля:      - Спать, достойный господин? С вас три монеты. Камин в комнате разжечь?      - Да.      Хозяйка кликнула служку. Тот подковылял к Тристану, вытирая грязные руки о черные от копоти лохмотья фартука, обвязанного вокруг талии.      Если помещения в нижнем этаже трактира были довольно просторными, то наверху картина была совершенно иной. Комната, в которую служка привел Тристана, походила скорее на конуру; единственное окошко закрывал ставень, удерживаемый тяжелым засовом. На полу валялись сухие стебли тростника. Прямо на них стояла грубо сколоченная кровать с грудой наваленных постельных принадлежностей. Обещанный камин начисто отсутствовал. Комнатку кое-как обогревала жаровня на ножках, в которой тлело несколько угольков. Стулом возле кривобокого сундука явно пользовались в качестве стола. Служка поставил на него свечу и хотел было уйти, но разглядывавший окно Тристан окликнул его.      - Эй, приятель, в какой осаде вы тут отсиживались? Посмотри, как заржавел засов!      Мальчишка прижался к дверному косяку. У него отвисла челюсть. Выглядит как полоумный, усмехнулся про себя Тристан. Но во взгляде служки, устремленном на окно, было не только слабоумие, - в нем отчетливо читался страх.      - Ж-ж-ж... жабы, - еле выговорил он. Подняв ладони на уровень груди, он так стиснул пальцы, что костяшки побелели.      Тристану довелось слышать разные прозвища врагов, но вот лягушками их еще никто не называл; и потом, насколько ему известно, до Гриммердейла они не добрались.      - Жабы? - переспросил он.      Мальчишка повернул голову так, чтобы не глядеть ни в окно, ни на Тристана. Он явно замышлял бегство. Мужчина легкими, бесшумными шагами пересек узенькую комнатку и взял служку за плечо.      - Что за лягушки такие? - тряхнул он парня.      - Жабы... те самые... - мальчишка, видно, думал, что Тристан понимает, о чем речь. - Они... они сидят посреди Стоячих Камней... те, что делают зло людям...      Его тонкий голосок стал едва слышен.      - Все знают про Жаб Гриммердейла!      Внезапным движением, доказывавшим, что убегать ему не впервой, он вырвался и исчез за дверью. Мужчина не стал его преследовать.      Блики единственной свечи играли на его нахмуренном лице. Жабы, Гриммердейл - что-то смутно знакомое. Надо порыться в памяти. Что ему известно о жабах и о Гриммердейле?      Через долину эту вел один из торговых путей. Раньше им пользовались лишь пастухи, перегонявшие скот, но когда на южной, главной дороге в порт появились вражеские патрули, про него вспомнили и купцы. Три тропы с нагорий встречались у южной горловины Гриммердейла и сливались в одну дорогу.      Постой-ка... Однажды ведь ему довелось услышать о четвертой тропе, которая вела напрямик через горы и которой почему-то остерегались. Тропа очень древняя, проложенная еще в незапамятные времена. Ну да...      Тристан кивнул словно в подтверждение собственных мыслей.      Жабы Гриммердейла! Одно из многих преданий о тех, кто прежде населял Долины, о существах, которые в большинстве своем вымерли задолго до того, как у берегов страны бросили якорь первые корабли с поселенцами.      Однако в некоторых местностях Долин еще сохранилось былое колдовство, а отдельные безумцы среди людей - ибо только безумный может осмелиться на такое - рисковали призывать к себе этих демонов из прошлого. Даже правители Верхнего Холлека вынуждены были сделать подобный шаг - ведь если бы они не заключили торжественный договор со Всадниками-Оборотнями, вряд ли людям удалось бы одолеть вторгшихся из-за моря врагов.      Некоторые из тех демонов благоволили к людям, другие - держались от них в стороне, а вот третьи - третьи замышляли зло. Не то чтобы они преследовали людей, нападали на них и не давали житья, нет. Просто тот, кто отваживался пройти через населенные демонами места, рисковал очень и очень многим.      К числу таких мест относились и Стоячие Камни Жаб Гриммердейла. По слухам, Жабы охотно соглашаются выполнить людские просьбы, но зачастую совсем не так, как того хотелось просителю.      Многие годы люди избегали появляться у Стоячих Камней.      Да, но зачем все-таки засов на окне? Может, ныне жабы (а жабы ли они на самом деле? ) не сидят на месте, как уверяет предание, а шныряют по всей долине? И потому люди запираются на все замки? Но какая жаба допрыгнет до окна на втором этаже?      Побуждаемый непонятным ему самому любопытством, Тристан обнажил нож и потыкал им крепления. Слой ржавчины был очень толстым: окно явно не открывали на протяжении многих лет. Тристан начал злиться. Наконец его упорство было вознаграждено: засов поддался.      Справившись с засовом, он вынужден был еще какое-то время провозиться со ставнем, который словно прирос к окну. В конце концов, просунув в щель меч, Тристан отодрал деревянный щит. Холод ночи проник в комнату. Только сейчас Тристан понял, каким спертым был воздух в помещениях трактира.      Он выглянул наружу: снег, темная кучка деревьев, уходящие вверх склоны холмов. Между постоялым двором и подножием холмов не было больше ни единого здания. Густая, припорошенная снегом растительность говорила о том, что землю здесь никто не обрабатывает. Деревья были невысокими - скорее кусты, чем деревья, и Тристану они не понравились.      Богатый военный опыт подсказывал ему, что кустарник этот представляет собой угрозу. Воспользовавшись им как прикрытием, враг мог бы подобраться к трактиру на расстояние броска копья, и никто бы его не заметил. Быть может, у них в Гриммердейле такого никогда не случалось, и потому они не выжгли подозрительные кусты.      Склоны холмов были довольно пологими, и на них растительности было гораздо меньше. Хоть так, подумал Тристан, и то хлеб.      Дальше лежал снег, очень белый и гладкий. За ним проступали в темноте обломки скал. Опытный глаз Тристана сразу отметил, что это не естественные образования, а творения чьих-то рук.      Они вовсе не походили на единую стену. Нет, между ними виднелись широкие проемы, как будто они служили столбами для некой изгороди. Но уж слишком были массивными.      Подобных каменных рядов Тристан насчитал пять, и если в первом ряду камни отстояли друг от друга на довольно большом расстоянии, то дальше эти промежутки постепенно сужались. Тристан отметил две вещи. Во-первых, даже очень яркой луне не под силу так осветить камни. Значит, светятся то ли они сами, то ли земля вокруг них. А во-вторых, снежное покрывало внезапно и резко обрывалось у первого ряда камней. И потом, камни укутывала легкая дымка, словно укрывая их от любопытных взглядов.      Тристан моргнул, потер глаза рукой, снова поглядел на камни. Дымка стала более отчетливой. И чем дольше он смотрел на нее, тем плотнее она ему казалась.      Вот так Гриммердейл! Значит, он - одно их тех мест, где по-прежнему обитают Древние Силы. Наверняка эти камушки - убежище или логово "жаб". Теперь Тристан понял, почему было закрыто на засов окно. Он установил на место ставень. Но, как ни старался, не смог приладить засов.      Неторопливо снял он с себя кольчугу и другую одежду и положил ее на сундук. Расстелил на кровати выделанную шкуру какого-то животного, потом принялся разбирать постель. К его удивлению, грубые простыни и два плетеных одеяла оказались чистыми. От них даже исходил слабый аромат трав (теперь, когда свежий воздух очистил его легкие, он мог различать запахи).      Он вытянулся на постели, натянул одеяла на уши - и почти мгновенно заснул.      Разбудил его стук к дверь. Спросонья он хмуро уставился на покрытые паутиной стропила. Что ему такое снилось? В душе его гнездилась смутная тревога, ощущение того, что он упустил нечто весьма важное. Помотав головой, чтобы отогнать эти неприятные мысли, он встал, прошлепал к двери, открыл ее и впустил в комнату старшего слугу, худого как скелет парня с угрюмой физиономией, менее, впрочем, грязного, чем вчерашний мальчишка. В руках слуга держал накрытый котелок. Поставив его на сундук, он произнес:      - Вода для мытья, господин. На завтрак каша со свининой и эль.      - Ладно. - Тристан приподнял крышку с котелка. Повалил пар. На горячую воду он совсем не рассчитывал, а потому решил, что ее появление - залог удачного дня.      Общая зала была почти пустой. Хромой мальчишка протирал столы, при этом щедро поливая водой пол. Хозяйка, растопырив локти точно крылья и выставив вперед острый подбородок с двумя волосатыми бородавками, разговаривала о чем-то с другой женщиной. Та была в плаще, но откинутый капюшон позволил Тристану увидеть ее лицо, лишенное какой бы то ни было привлекательности, испещренное коричневыми пятнами. Однако плащ женщины был из добротного материала, какой не по карману обычной деревенской девчонке. В одной руке она держала узелок, в другой - охотничье копье с коротким древком, конец его был весь в царапинах, словно им чаще пользовались как посохом, нежели как оружием.      - Ну что же, девушка, пожалуй, я возьму тебя. Но учти, денег не получишь, только еду да одежку.      Хозяйка метнула быстрый взгляд на Тристана и снова повернулась к девушке.      А она молода, подумал Тристан. Но клянусь Волком-оборотнем, при взгляде на нее сразу хочется убежать куда подальше!      - Клади свои пожитки вон на ту полку, - махнула рукой хозяйка. - И принимайся за работу, коли ты и вправду того хочешь.      Не дожидаясь, пока девушка выполнит ее приказание, она поспешила к столу, за который уселся Тристан.      - Отведайте кашки, господин. С кусочком свиной щеки, со свежим элем...      Он кивнул. Поза его в точности напоминала ту, в какой он сидел тут накануне вечером. Пальцы его поглаживали браслет с затейливой резьбой, глаза были полуприкрыты, словно он еще досыпал.      Хозяйка удалилась.      Открыть глаза Тристана заставил стук поставленного на стол подноса. Его принесла та самая девушка. Она сняла свой плащ, под которым оказалась юбка в складку с тесным корсажем. Да, он был прав, одежда у нее не крестьянская. Пускай юбка укорочена так, что из-под нее видны стоптанные башмаки, из которых торчит солома, но эта юбка для верховой езды. Сама девчонка худющая, но фигурка у нее ладненькая. Поневоле призадумаешься, почему при такой фигуре Судьба наградила ее столь ужасным лицом. Зачем ей копье? Стоит ей только открыть свое лицо, кто на нее польстится, и она будет ничуть не в меньшей безопасности, чем статуя Гунноры, которую крестьяне носят по полям в начале сева.      - Ваша еда, господин.      А она будет половчее хозяйки. Вон как проворно поставила перед ним тарелку с кашей и кружку.      - Благодарю, - услышал Тристан собственный голос и удивился: с чего бы это он ведет себя так, словно перед ним благородная дама?      Он потянулся за стаканом - и увидел, как широко раскрылись глаза девушки, когда она заметила браслет. И ему показалось, что во взгляде ее было нечто большее, нежели простое любопытство. Но она совладала с собой, повернулась и пошла прочь от стола, опустив глаза долу, как и полагается прислуге.      - Еще чего-нибудь принести, господин? - спросила она вроде бы равнодушно. Но голос предал ее. Подобный акцент мог быть у девушки только из одной крепости.      Сейчас в Долинах много случается всяких раздоров. Какое ему дело до того, что девчонку-замарашку выгнали из дома, отправили бродить по свету в поисках пропитания и крова? С таким лицом ей ни за что не найти себе мужчину - разве что слепой польстится на нее.      - Нет, - отозвался он. Она ушла легким беззвучным шагом лесного охотника; в движениях ее чувствовалось изящество того, кто сиживал за высокими столами по праву крови.      Ничего, к концу будущего года он тоже сядет за высокий стол. Тристан был в этом так уверен, словно заручился клятвой одного из Властелинов Сил. Но своего он добьется собственными руками и умом, и потому возвысится над теми, у кого за душой - только право крови. Девица катится по наклонной, а он пойдет в гору!      Встреча в трактире с бывшей благородной придала Тристану решимости.                  3                  После Нордендейл, как убедилась Герта, дорога стала еще хуже. Местами ее разрушили оползни, и потому приходилось перебираться через ямы. Однако девушка продолжала идти, уверенная, что только эта дорога приведет ее к желанной цели.      Карабкаясь по камням, съезжая в овраги, отваживаясь порой на прыжки и используя копье как шест, она думала о том, что ждет ее впереди. Разыскивая Гуннору, Герта знала, что соплеменники поймут ее. Но что касалось святилища Жаб - такой уверенности у нее не было.      На шее девушки висел небольшой мешочек с зерном и сушеными травами, талисман Гунноры для домашнего очага. Второй такой же был зашит в подол юбки. А среди соломы, торчавшей из башмаков, были стебельки других растений - из тех, что защищают путника. Прежде чем отправиться в дорогу, Герта основательно приготовилась.      Но вот помогут ли амулеты против чужеродного, не людского колдовства? У всякого народа свое собственное волшебство. Древние существа - не люди, и потому их верования и обычаи могут быть совсем иными. Не подвергает ли она себя великой опасности?      Когда она доходила в размышлениях до этого места, ей постоянно вспоминалось одно событие. И воспоминание рвало душу, точно шпора - конский бок.      Куно предложил ей отправиться в аббатство, в Литендейл. Да, Куно предложил сам, и, быть может, именно поэтому впоследствии отвернулся от сестры, ощущая долю своей вины в случившемся.      Герта отчетливо, до мельчайших подробностей, помнила поездку в Литендейл. Она вовсе не хотела забывать этого, ибо иначе она может лишиться ярости, той ярости, которая придает ей мужества. Сопровождал ее небольшой отряд ратников, поскольку Куно был уверен, что врагов опасаться нечего. Как оказалось потом, опасаться нужно было отнюдь не врагов.      Откуда ни возьмись дождем посыпались стрелы. В ушах девушки до сих пор стоял хрип молодого Джаннеска: стрела пронзила ему горло, и он рухнул на землю. Нападающих не было видно, а весь ее отряд перебили буквально за несколько секунд. Она пришпорила жеребца - и он на полном скаку влетел в расставленную на дороге сеть. Она перелетела через голову коня...      Очнулась Герта в темноте. Руки у нее были связаны. Прямо перед ней, на полянке между скал, горел костер. У костра, разрывая зубами полупрожаренное мясо, сидело несколько мужчин. Эти были из числа врагов. Она похолодела, поняв вдруг, что они с ней сделают, когда удовлетворят одно желание...      Поев, мужчины подошли к ней. Герта принялась отбиваться связанными руками. Они захохотали, начали швырять ее туда-сюда, тискать, срывать с нее одежду. Однако для последнего оскорбления, последнего унижения им не хватило времени. Нет, насилие над ней совершил другой - кто-то из ее соплеменников!      Мысль эта согрела Герту и придала ей сил, что было очень кстати, поскольку солнце уже скрылось за склоном и поднялся холодный ветер.      Те, кто издевался над ней, тоже погибли, пали под ударами меча или сраженные копьем. А находившаяся в полуобморочном состоянии девушка вдруг ощутила на себе тяжелое тело; крепкие, сильные руки не давали ей шевельнуться.      Она не видела лица насильника, зато разглядела (и картина эта осталась в памяти, словно выжженная огнем) браслет на запястье, когда рука мужчины надавила ей на горло, чтобы лишить сознания.      Придя в себя, она обнаружила, что осталась одна.      Кто-то набросил на нее плащ. Неподалеку стояла лошадь. И кругом на снегу валялись трупы. Герта никак не могла понять, почему ее не убили тоже. Быть может, насильнику помешали его товарищи? Как бы то ни было, в первый момент она решила оставаться тут, пока не замерзнет. Но потом в девушке взыграла кровь предков и заставила ее подняться с земли. Где-то в Долинах живет человек, который сначала спас ее, а потом похитил то, что может быть отдано лишь по доброй воле. Ей надо выжить - хотя бы для того, чтобы погубить этого человека.      Потом, поняв, что носит под сердцем новую жизнь, Герта испытала еще одно искушение - поступить так, как ей настойчиво советовали, избавиться от плода. Но не осмелилась. Пускай ребенок зачат не по-доброму, но частью он принадлежит ей. Затем она вспомнила про Гуннору и про то, что волшебство может помочь. Именно поэтому удалось ей не поддаться Куно, не испугаться его животной ярости.      Она жила двумя мыслями, она цеплялась за них с упорством отчаяния: ребенок, которого она носит, должен принадлежать ей одной, а тот, кто никогда не станет его отцом, должен получить свое. И вот теперь, когда Гуннора дала ей первое, она идет за вторым.      Наступила ночь. Герта выбрала местечко среди камней, где можно было укрыться от ветра, и зарылась в сухие листья. Должно быть, она заснула, ибо открыв глаза, недоуменно огляделась, не понимая, где находится. А потом ощутила то, что ее пробудило. Сам воздух вокруг был каким-то не таким, в нем чувствовалось напряжение.      Герта встала и, опираясь на копье, вышла на дорогу. В лунном свете перед собой она увидела гладкий, нетронутый снег. За спиной чернели ямки ее собственных следов. Девушка двинулась на огонек.      Вдалеке что-то слабо светилось, причем это явно был не костер и не факел. А вдруг это - конец ее исканий?      Старая Дорога сузилась, с нее исчезли всякие препятствия. Потыкав снег перед собой - нет ли под ним трещин, - Герта устремилась на огонек.      Внезапно из темноты поднялись высокие тени: длинными рядами поперек дороги выстроились камни. Между камнями внешних рядов зияли широкие проходы, тогда как камни внутренних рядов стояли очень близко друг от друга. Дорога уводила в один из проходов.      На верхушке каждого из камней покоился маленький конус света, как будто это были не скалы, а гигантские свечи. Свет их был холодным, голубым вместо оранжево-красного, какой бывает у настоящих свечей.      Луна куда-то пропала, хотя Герта вовсе не была уверена, что вошла под крышу или под навес.      Она миновала три ряда камней, затем еще четыре, и с каждым рядом промежутки становились все уже, так что седьмой ряд представлял собой стену. В стене были ворота, и к ним бежала дорога, превратившаяся теперь в тропинку.      Герте почудилось, будто ее влечет невидимая и непреодолимая сила. Ноги ее словно приклеились к тропинке, и это не она шла, а тропинка перемещалась вместе с ней.      Миновав последнюю стену, девушка очутилась на огороженной со всех сторон скалами площадке. Посреди площадки виднелось нечто вроде каменной изгороди, в каждом из углов которой на уровне земли горел огонек. Герта остановилась; она не могла ни идти дальше, ни вернуться назад.      За изгородью возвышались пять зеленых валунов. Они посверкивали в колдовском свете, точно громадные бриллианты. Верхушки валунов были плоскими, и на них сидели те, кто поджидал Герту.      Кого она надеялась встретить, Герта сама не знала. Но существа, представшие перед ней, были настолько чужеродными для человека, что она ничуть не испугалась, а только безмерно удивилась: как в том мире, где обитают люди, могут существовать этакие твари. Теперь-то она поняла, почему молва окрестила их жабами, - это было самое близкое сравнение, доступное человеческому уму.      Они сидели нахохлившись на валунах, опираясь на поверхность камней всеми четырьмя лапами. От жаб в них было одно название. Округлое брюшко, по сравнению с которым четыре ноги кажутся слишком худыми и тонкими. Шея начисто отсутствует, и голова переходит прямо в узкие плечи. Сама голова - массивная, с большими золотистыми глазами, расположенными высоко на лишенном волос черепе. Щелочка вместо носа; крупный рот над почти незаметным подбородком.      - Привет тебе, ищущая...      Слова эти прозвучали у Герты в голове. Которое из существ к ней обратилось, девушка не поняла.      Она дошла до цели - и растеряла по дороге все слова; ее смутил и поразил вид тех, кого она искала. Но, видимо, ответа от нее и не требовалось; беззвучный разговор продолжался:      - Ты пришла к нам за помощью. Чего ты хочешь, дщерь людская, - избавиться от того, что тяготит твое тело?      Услышав такие слова, Герта обрела дар речи.      - Нет. Пускай семя вошло в меня не по закону, а через насилие и муку, я решила сохранить его. Я рожу ребенка, который будет только моим, ибо так обещала мне Гуннора.      - Тогда зачем ты пришла сюда?      - За местью! За местью тому, кто совершил надо мной насилие!      - Но почему ты, дщерь людская, думаешь, будто ты и твои беды значат что-либо для нас, для тех, кто был велик, когда в здешних краях еще и слыхом не слыхивали о твоем худосочном племени, для тех, кто останется тут, даже если люди уйдут? Что нам до тебя?      - Не знаю. Я поверила легендам и потому пришла.      Она испытала странное ощущение: впечатление было такое, что кто-то мысленно рассмеялся.      Демоны развеселились; осознав это, Герта утратила часть своей решимости.      Снова то же ощущение, а потом - чувство свободы, словно демоны покинули ее мозг, чтобы переговорить между собой. Герта убежала бы, если б могла. Ей было страшно, так страшно, как не бывало ни разу с того ужасного дня в Литендейле.      - Кому ты хочешь отомстить, дщерь людская? Как его зовут, где он проводит нынешнюю ночь?      Она ответила искренне:      - Ничего не знаю. Я не разглядела его лица. Однако... - Она забыла про страх. - Однако я помню одну вещь, которая поможет мне узнать его. Быть может, он тут, в Гриммердейле, ведь сейчас, когда закончилась война, много людей ходит по этой дороге.      Снова чувство свободы. И новый вопрос:      - Тебе известно, что мы помогаем за плату? Что у тебя есть предложить нам, дщерь людская?      Герта вздрогнула - она никогда не задумывалась, что будет после того, как она выскажет свою просьбу. Неужели она была такой глупой? Разумеется, придется платить. Руки ее сами собой бросили узелок и легли на живот, словно оберегая дитя.      Опять веселье.      - Не бойся, дщерь людская. Эта жизнь обещана тебе Гуннорой, и нам она не нужна. Но твоя месть послужит и нам. Мы исполним твое желание, а ты приведешь к нам того человека. Согласна?      - Да, - ответила девушка, не совсем, впрочем, понимая.      - Смотри же!      Одно из существ приподняло ногу и указало куда-то ей за плечо. Герта обернулась. На поверхности валуна сверкало небольшое пятнышко. Она протянула руку, и от прикосновения человеческого тела из валуна вывалился маленький камешек и лег в ладонь Герты.      - Возьми его, дщерь людская. Когда найдешь того, кого ищешь, положи камень в его постель перед тем, как он отправится спать. Тогда свершится возмездие - здесь! А чтобы ты не забыла и не передумала, мы дадим тебе с собой напоминание; ты увидишь его всякий раз, посмотревшись в зеркало.      Существо указало ногой на Герту. Из пальца его выползла тоненькая струйка дыма, приобрела форму мяча и устремилась на девушку. Герта попыталась увернуться, но мяч ударил ее по лицу. Она почувствовала жжение, но оно тут же прошло.      - Ты будешь носить наш знак, дщерь людская, пока он не придет сюда. Так ты запомнишь наш уговор.      Что случилось потом, она не знала. Все было как в тумане. Когда же туман развеялся, девушка выбралась из-под сухих листьев и увидела, что начинает светать. Неужели это только сон? Нет, в пальцах у нее зажат какой-то предмет, да так, что пальцам больно. Она поглядела на руку: предмет оказался кусочком серо-зеленого камня. Значит, она в самом деле говорила с Жабами Гриммердейла!      А вон и сам Гриммердейл, внизу, отчетливо виден в утреннем свете. Замок правителя на дальнем склоне, деревня, постоялый двор у дороги. Вот туда-то она сейчас и направится.      Несмотря на ранний час, постоялый двор уже проснулся. Мужчина прошел в конюшню, не заметив вошедшую в ворота Герту. Девушка зашагала к полуоткрытой двери дома, твердо решив наняться на работу, какой бы стервой хозяйка ни оказалась.      Когда она вошла в общую залу, та была пустой. Но через мгновение туда ворвалась женщина со злющим лицом. Герта направилась прямо к ней. Женщина поглядела на нее и злорадно ухмыльнулась.      - Да, девчонка, с такой физиономией ты бед не натворишь, - сказала она, когда Герта изложила свою просьбу.      - Мне вообще-то как раз нужна пара рабочих рук. Кошелек, правда, у нас не такой пухлый, чтобы швыряться серебром...      Пока она все это говорила, по крутой внутренней лестнице в залу спустился мужчина. Он пересек комнату и уселся за стол, наполовину скрытый перегородкой от остальных. Герте показалось, что его появление помогло ей, ибо хозяйка вдруг приказала ей положить узелок и приниматься за работу. И первым ее поручением было отнести тому самому мужчине поднос с едой.      Он был высок ростом, выше Куно, хорошо сложен, широкоплеч. На поясе у него висел спрятанный в ножны меч с простой рукоятью. Лицо его было худым, словно ему частенько доводилось голодать. Черные волосы ниспадали на лоб.      Возраст его она не смогла определить, однако почему-то подумала, что он довольно молод.      А когда она поставила поднос на стол и мужчина потянулся за ножом, чтобы разрезать мясо, мир как будто застыл на мгновение. Герта увидела на запястье незнакомца браслет. И этот браслет приковал к себе все ее внимание. Она во все глаза глядела на него, уверенная, что со стороны ее поведение никому не покажется странным.      Отходя от стола, она подумала: а не могущество ли Жаб привело насильника в ее руки? Что они ей поручили - подложить камень в его постель? Но сейчас раннее утро, и он только что встал. А если он не собирается тут оставаться еще на одну ночь и скоро уедет? Как тогда ей выполнить поручение Жаб? Придется, видно, последовать за ним, тайком подобраться к нему в ночи.      Ну да ладно, пока он вроде бы никуда не торопится. Тут, к немалому облегчению, она услышала, как мужчина договаривается с хозяйкой о ночлеге. Под благовидным предлогом она ускользнула наверх, прихватив с собой постельные принадлежности в одну из комнат. Спускаясь по узкому коридору, она размышляла, как бы ей половчее узнать, какая из комнат - его.      Глубоко погрузившись в раздумья, Герта не слышала, что кто-то крадется за ней по пятам. Вдруг на ее плечо легла тяжелая рука.      - Ну-ка, поглядим, что за новенькая...      Голос был молодым и дерзким. Герта поглядела на остановившего ее мужчину: в его облике было нечто от не сформировавшегося еще юнца.      Густые нерасчесанные волосы соломенного цвета, щетина на подбородке, налитые кровью глаза.      Когда он как следует разглядел девушку, лицо его исказила гримаса отвращения. Он с силой оттолкнул Герту от себя; она потеряла равновесие и упала на пол.      - Иди целуйся с Жабами!      Он плюнул, но плевок его до нее не долетел. Юнец внезапно оказался прижатым к стене коридора. На него внимательно смотрел человек с браслетом на запястье.      - Ты что? - закричал юнец, вырываясь. - Пусти меня, приятель.      - Приятель? - повторил владелец браслета. - Я не вассал тебе, Урре. И здесь не Роксдейл. Что же до девчонки, то лицо - не ее вина. Пожалуй, ей бы надо поставить свечку тем Силам, которые сотворили с ней такое. Ведь иначе ей не дали бы проходу кобели вроде тебя.      - Жаба! У нее лягушачья рожа!      Урре хотел было еще раз плюнуть, но выражение глаз другого мужчины остановило его.      - Пусти меня! - он дернулся. Человек с браслетом отступил. Бранясь, Урре направился к лестнице; его шатало из стороны в сторону.      Герта поднялась, нагнулась, чтобы подобрать уроненные одеяла...      - Он не обидел тебя?      Она молча покачала головой. Все произошло так внезапно; особенно девушку смутило то, что этот человек защитил ее. Она торопливо пошла прочь, но, дойдя до конца коридора, оглянулась. Он как раз входил в дверь, расположенную по соседству с той, где Герту остановил тип по имени Урре. Что ж, теперь она знает его комнату. Но почему "лягушачья рожа"? Тот мокрый мяч, который ударил ей в лицо прошлой ночью, - что он с ней сотворил?      Герта ощупала пальцами лицо. Вроде все как обычно. Зеркало, надо разыскать зеркало! Не похоже, однако, чтобы здесь имелся такой предмет роскоши.      В конце концов она обнаружила зеркало на кухне. Им оказался поднос, который ей велели начищать. Отражение в нем было не ахти, но все же отвратительные коричневые пятна проступали весьма отчетливо. Неужели они останутся навсегда, открывая всем и каждому, что она связалась с темными силами, или исчезнут, когда дело будет сделано? Смутное воспоминание о ночном разговоре дало ей надежду, что верно последнее.      Если так, то чем быстрей она выполнит поручение Жаб, тем лучше для нее. Однако пока возможности еще раз подняться наверх не представилось. Мужчину зовут Тристан. Хромой служка, который перед ним преклонялся, многое о нем знал. В свое время Тристан был командиром лучников и воеводой. Теперь он остался без службы и идет в глубь страны, - наверно, чтобы найти себе нового господина. А быть может, он хочет создать собственную дружину; он уже говорил об этом кое с кем из других ветеранов, остановившихся на постоялом дворе. Пьет он немного, тогда как его спутники, Урре, сын местного лорда, и его вассал, заказывают столько вина, что хватит потопить корабль.      Герта с жадностью слушала эти отрывочные сведения, решив узнать все, что только можно про наемного солдата Тристана, которого она рассчитывала поймать в свои сети. Когда ей удавалось, она исподтишка следила за ним. Странно было глядеть на мужчину, который совершил над ней насилие и даже не догадывается, что она так близко от него.      Если бы не браслет на запястье, она, наверно, обратила бы на него внимание в последнюю очередь. Урре и двое или трое других пытались притиснуть ее где-нибудь в углу, не разглядев сперва как следует ее лица. А Тристан, когда она проходила мимо, оказывал ей маленькие знаки внимания, как будто ее уродство ничего для него не значило. Он вел себя не так, как она вправе была ожидать, и это ее беспокоило.      Но она не изменила своего решения. И когда наконец ей удалось ускользнуть наверх, она пробралась к нему в комнату. На постели в беспорядке были свалены одеяла. Она не стала расправлять их, а сунула камень глубоко под подушку и поспешила в залу, где уже собирались посетители. На нее обрушился поток приказаний; она то бежала на кухню, то возвращалась обратно, неся полные кружки вина и тарелки с едой.      Начала сказываться усталость после целого дня непривычного труда. И потом, среди посетителей нашлись любители грубых потех, которым хотелось повеселить сотрапезников. Герте приходилось глядеть во все глаза, чтобы вовремя заметить подставленную ногу, стараться изо всех сил, чтобы не уронить поднос с кружками после внезапного толчка под локоть. Дважды у нее это не получалось, и дважды хозяйка отвешивала ей затрещины за испорченную еду.      Но в конце концов та же хозяйка отправила ее из залы - вовсе не по доброте душевной, "а для того, чтобы меньше проливалось вина и ронялось тарелок - мыть посуду в крохотную клетушку, где стояла такая вонь, что Герта едва не потеряла сознание. Кое-как она дотянула до того момента, когда пришла хозяйка и отвела ее в залу. Там она указала девушке на скамью-ларь у камина и пробурчала, что, дескать, это лучшая постель, на которую та может рассчитывать. Уставшая до полусмерти Герта улеглась на скамью. Остальные слуги тоже разбрелись по своим углам и конурам - комнаты в трактире были только для постояльцев.      Огонь на ночь прикрыли колпаком, но от камина еще исходило тепло. Герта осталась в зале одна. Все косточки у нее болели, но она гнала прочь мысль о сне и ждала. Если все пойдет как надо, камень наверняка сделает свое дело нынешней ночью. Она должна увидеть это. А что дальше - там поглядим.      Герта нетерпеливо ерзала на жесткой скамье. Плащ и копье - вот они, под рукой; набитые свежей соломой башмаки она даже не стала снимать.      Вдруг наверху лестницы появилась тень. Герта напряглась. Да, она оказалась права. Мужчина по имени Тристан прошел мимо нее к двери. Завернувшись в плащ, Герта последовала за ним.      Опасаясь, что он обернется, она держалась в тени дома. Однако он шел решительным шагом человека, посланного куда-то по важному делу, не обращая внимания на то, что делается вокруг. Обогнув трактир с задней стороны, он направился к холмам.      Луна светила довольно ярко, но очертания ее казались размытыми из-за легкой дымки на небе. Герта все больше и больше отставала от Тристана, потому что кусты шипами цеплялись за ее плащ, потому что юбка намокла от снега и стала страшно тяжелой, потому что каждый новый шаг давался ей много труднее предыдущего. Но ее гнала вперед мысль, что она должна быть рядом с Тристаном, когда он доберется до места. Зачем, чтобы увидеть, как Жабы отомстят ему? Не знаю, не знаю, подумала она, напрягая все силы, чтобы нагнать его.      Тем временем Тристан достиг уже первого ряда камней. Он ни разу не оглянулся. Герта давно перестала прятаться. Он скоро совсем пропадет из вида! Она подобрала юбку и, тяжело дыша, побежала за ним.      Ага, вон он снова; но как до него далеко! Ладно, когда он доберется до последнего ряда камней, до стены, ему придется пройти вдоль нее до прохода. Поэтому ей удастся выиграть несколько драгоценных секунд, если она выберется на Старую Дорогу прямо сейчас. Сказано - сделано: проваливаясь в сугробы, Герта кинулась в направлении дороги. Дыхание со свистом вырывалось из ее груди.      Копье она оставила в зале и нащупывать дорогу теперь было нечем; кроме того, вдруг сильно заболел бок. Но, стиснув зубы, она продолжала свой путь. Уже видны впереди ворота. Тристан все-таки немного опережает ее.      Внезапно на верху одной из колонн вспыхнул холодный свет. В голубом сиянии собственные руки, которые она раскинула в сторону, чтобы не потерять равновесие, показались Герте изъеденными болезнью.      Тристан ступил в проход и остановился. Он словно в упор разглядывал то, что его поджидало внутри. На поясе у него висел меч, через плечо перекинут был лук. Он вышел из трактира во всеоружии, но до сих пор почему-то не обнажил меча и не наложил стрелу на тетиву.      Герта подковыляла к воротам. Подъем по склону окончательно лишил ее сил. Но она чувствовала, что должна быть на площадке. Совсем рядом - протяни руку и дотронешься - стоял Тристан. Он стоял с непокрытой головой, свободный капюшон плаща был отброшен на плечи. Руки мужчины безвольно повисли по бокам. Герта посмотрела в ту сторону, куда устремлен был его взгляд.      Знакомые зеленые валуны. Но никаких жаб на них. Над камнями кружились голубые огоньки всех оттенков - от бледно-бледно-голубого до ослепительного густо-синего.      Герта ощутила, как влекут к себе эти огоньки. С трудом удалось ей поднять к глазам отяжелевшие ладони, чтобы заслониться от пляски огоньков. И сразу девушка почувствовала облегчение. Однако спутник ее явно находился под властью чар.      Стараясь не замечать огоньки, Герта поглядела на Тристана. Почему он стоит неподвижно, почему не идет к каменной ограде у зеленых валунов? Может, он превратился в камень, пойманный заклятьем, которое наложили на него Вечные Скалы? Стоит - глазом не моргнет и даже вроде бы и не дышит!      Неужто таково их наказание: превратить человека в изваяние? Почему-то Герта была уверена, что месть Жаб мужчине, которого она сюда завлекла, будет куда страшнее. В сердце у нее вдруг шевельнулась жалость. Девушка с ожесточением отогнала непрошеную гостью. Она призвала на подмогу память, стараясь припомнить все вплоть до самых отвратительных, самых унизительных подробностей. Вот что он сделал с ней, вот что, вот что! Это из-за него ее выгнали из дома, из родной долины, лишили всего, а наделили взамен лягушачьей рожей! Что бы с ним сейчас ни сотворили, он полностью того заслуживает. Она подождет и полюбуется, а потом пойдет прочь отсюда и в назначенный срок, как и обещала Гуннора, родит сына или дочку, в которых не будет ничего от отца - ничего!      Наблюдая за Тристаном и прикрываясь одновременно от голубых огоньков сложенными ладонями, Герта заметила вдруг, что пальцы рук мужчины шевельнулись и медленно сжались в кулаки. Она заметила усилие, которого потребовало это движение, и поняла, что он, стоя неподвижно, ведет отчаянный бой с околдовавшей его силой.      Отогнанное было чувство жалости возвратилось. Герта рассердилась на себя. Он не заслуживает иной доли, кроме мести, которую она выпросила для него у Жаб!      Медленно-медленно, словно тот был прикован цепью к тяжеленной гире, Тристан поднял один кулак. По лицу его Герта увидела, чего ему это стоило. Она вжалась в скалу. Имей девушка веревку, она привязала бы себя к камню - лишь бы только не поддаться жалости.      Странный свет впереди, свет и что-то еще, пока бесформенное, но таящее в себе угрозу, холодную угрозу, которая страшней запала самой жаркой схватки. Порождение ужаса, которому не найти равного во всей истории его народа. Как он попал сюда, во сне или не во сне, Тристан сказать не мог. Ему некогда было ломать над этим голову.      Чтобы противостоять тому, что пленило его, надо собрать действительно все силы. Нечто чужеродное хочет проникнуть в него, чего никак нельзя позволить, - пока не ослабела воля.      Откуда-то он знал, что, сохрани он контроль над телом, ему удастся изгнать чужака из мозга. Нельзя, нельзя повиноваться!      Тристан устремил все внимание на пальцы рук. Сперва было такое ощущение, что плоть онемела... Однако он все же сжал ладонь в кулак. Потом медленно поднял руку - еле-еле, ни на миг не позволяя себе расслабиться. Оружие... Что его меч, его лук против тех, кто обитает в здешних скалах? Он смутно сознавал, что демоны от души посмеются над людским оружием, направленным против них.      Оружие... меч... сталь... Подождите-ка, подождите-ка... Память не подвела. Сталь! Тот парень из пограничной с Пустыней долины: ложась спать, он положил в изголовье меч, а в ногах у себя воткнул в землю на глубину лезвия кинжал. Они тогда оставили его около каких-то весьма древних развалин стеречь лошадей. Он сказал, что между холодным железом человек может спать спокойно. Кое-кто, помнится, посмеялся над его суеверностью, но другие одобрили его поступок. Железо... вот чего опасаются древние Силы!      У него на поясе висит меч... и кинжал... железо... Спасение?.. Но схватка за кулак, за руку настолько обессилела Тристана, что ему подумалось: вряд ли я сумею проверить истинность верований предков.      Что им от него надо, тем, кто обитает тут? Им, им, - он давно уже понял, что этих тварей тут несколько. Чего ради они привели его сюда? Тристан отмахнулся от вопроса. Думай о руке, приказал он себе, только о руке!      Безумно медленно рука его подползла к поясу; пальцы коснулись рукояти меча.      Да, меч у него простой, не какой-нибудь там княжеский клинок с рукояткой из серебра, отделанной бриллиантами, - боевой меч, испещренный царапинами от множества схваток. И рукоять у меча железная, обмотанная толстой проволокой, чтобы не соскользнула вспотевшая ладонь. Кончики пальцев коснулись проволоки... Рука свободна!      Он немедля покрепче ухватил рукоять, привычным движением выдернул меч из ножен, выставил его перед собой, лезвием к сумятице голубых огоньков. Пришло облегчение, но через какой-то миг Тристан понял, что передышка - временная. Затаившееся в этих горах зло победить совсем не так просто. Чужая воля обрушилась на руку воина. Меч задрожал в руке, он не в силах был держать его твердо. Скоро он вообще выронит его!      Тристан попытался сделать хотя бы шаг назад. Но ноги как будто погрузились в трясину, которая вцепилась в них мертвой хваткой. Значит, ему повинуются только слабеющая рука и меч, который становится тяжелее с каждой секундой. Тристан обнаружил, что уже держит меч рукоятью вперед, словно намереваясь пронзить себя самого!      Из суеты голубых огней выросло слабо светящееся щупальце, поднялось в воздух, изогнулось и застыло. Кончик его устремлен был на человека. Следом за ним, колыхаясь, поднялось другое. Потом третье, четвертое...      Кончик первого щупальца, который был тонким, как палец, начал утолщаться. Затем из него устремились во все стороны маленькие отростки. Внезапно Тристан обнаружил перед собой воплощенное зло, гротескную копию человеческой руки, большой палец которой был слишком длинным и тонким.      Тварь начала опускаться к Тристану. Неимоверным усилием воли человек перевернул меч, уставив его лезвие на приближающуюся руку.      И снова ощутил мимолетный восторг триумфа. Ибо движение руки замедлилось. Потом она качнулась влево, вправо, словно отыскивая прорехи в его защите. Но каким-то чудом Тристану удалось удержать меч, и он отразил все атаки демонов.      Герта широко раскрытыми глазами следила за диковинной дуэлью. Лицо ее врага было мокрым, ручейки пота сбегали со лба на подбородок. Рот его кривила гримаса, зубы были крепко стиснуты.      Но меч по-прежнему был в его руке, преграждая путь древней Силе Жаб.      - Ты!      Слово звоном отдалось у нее в голове, оглушительным, пронзительным звоном.      - Забери у него меч!      Если она хочет, чтобы отмщение свершилось, надо повиноваться. Но хочет ли она? Герта распростерлась под скалой, наблюдая за колдовской битвой. Лезвие меча перемещалось умопомрачительно медленно, но тем не менее всякий раз успевало отразить выпад голубой руки. Тристан еле двигается; почему же Жабы бессильны поразить его в быстрой атаке? Может, порождение этого щупальца стоило им слишком многого?      - Меч!      Снова боль в голове.      Герта не шевельнулась.      - Я не могу! - Выкрикнула ли она эти слова, прошептала или только подумала? Девушка не знала, как не знала и того, почему месть уже не кажется ей приятной.      Темнота... связанные руки... шум сражения... один из воинов падает со стрелой в горле... победный клич... чья-то тень приближается к ней из мрака... видна лишь кольчуга... и меч...      Тяжелая рука повергает ее наземь... она слышит смех, грубый смех, который обжигает, хотя тело ее, лишенное последней одежды, дрожит от холода... Еще раз...      Нет! Она не хочет вспоминать! Не хочет! Им не удастся ее заставить!      Герта пришла в себя. Увидела Тристана, продолжавшего свою отчаянную битву. Этот человек оскорбил ее.      - Меч! Отними у него меч!      Герта кое-как поднялась. Она должна забрать меч. Тогда он на собственной шкуре узнает, что такое чувствовать себя беспомощным, униженным и... И? Каким еще? Мертвым? Жабы намерены убить его?      - Вы убьете его? - спросила она. Она никогда не думала, что расплата будет именно такой.      - Меч!      Жабы не ответили. Они просто подхлестнули ее к действию. Смерть? Нет, Герта была уверена, что смерти он избежит, - по крайней мере такой, которая известна роду человеческому. Да, но...      - Меч!      Девушку как будто ударили кнутом, требуя от нее бездумного повиновения приказу. Но получилось наоборот - боль пробудила в ней чувство опасности. Она вызвала к жизни Силы настолько темные, настолько чужие, что с ними, пожалуй, не совладает и самый могущественный колдун из числа ее соплеменников. Да, Тристан заслуживает наихудшей участи. Но наихудшей по человеческим меркам, а вовсе не этого!      Левой рукой Герта коснулась мешочка с травами Гунноры, который притаился меж ее бурно вздымающихся грудей. Пальцы правой руки пошарили по земле, нащупали камень. Прикосновение к мешочку с травами как будто изгнало из ее головы тот голос. Он затих, точно отдаленный крик. Девушка подобрала камень...      Тристан неотрывно следил за щупальцем. Рука воина, которой он держал меч, болела от кисти до плеча. Он чувствовал, что вот-вот потеряет над собой контроль.      Герта нагнулась, разорвала подол юбки. На ладонь ей выпал второй мешочек с травами. Ожесточенно девушка принялась натирать им камень. Мелочь, конечно, но что еще она может сделать...      Она швырнула камень в голубую руку. Та извернулась, уклоняясь. Понимая, что это единственный шанс, Тристан со всей силой обрушил меч на щупальце, которое поддерживало руку.      Клинок прошел сквозь него, как будто оно не имело субстанции, как будто оно было всего лишь порождением собственных страхов Тристана. Вспыхнул бледный свет. И вдруг - жадно разверстая рука исчезла вместе со щупальцем.      В тот же самый миг Тристан понял, что обрел способность двигаться, и отступил на несколько шагов. Чья-то рука ухватила его, словно помогая идти. Он рванулся в полной уверенности, что это новая проделка врага, сбросил с себя руку. Раздался крик; Тристан повернулся в ту сторону.      Рядом с проходом, у подножия скалы лежала какая-то темная куча. Тристан выставил меч, готовый отразить нападение, чувствуя, как возвращаются к нему силы. Куча зашевелилась. Из нее высунулась белая рука, ухватилась за колонну...      Его затуманенный рассудок прояснился. Женщина! И, значит, та штука, которая пролетела мимо мгновение назад, была направлена не в него, а в призрачную руку! Она на его стороне, она друг.      Внезапно послышался новый звук, похожий на шипение потревоженной змеи. Причем не одной. Прижавшись спиной к скале возле женщины, Тристан бросил взгляд на середину площадки.      Щупальце, пораженное ударом меча, исчезло, но остались другие. Они больше не переплетались между собой; на концах их появились отвратительные подобия змеиных голов. И их было столько, что глупо было даже мечтать выстоять против них... Но ему не остается ничего другого.      Ощутив тяжесть на своем плече, он оглянулся. Женщина встала; одну руку она прижимала к груди, другой держалась за него. Тристан не мог разглядеть ее лица, скрытого тенью капюшона. Но за шипением змей он слышал ее голос. Слов он не разбирал, но по ритму догадался, что она поет какую-то песню.      Одна из змей бросилась на него. Он воздел меч. Коснувшись клинка, тварь исчезла. Первая из дюжины. Сжимавшая меч рука снова отяжелела, все движения его опять замедлились.      Тристан попытался стряхнуть с себя женщину. Будь у него возможность хотя бы на мгновение выпустить меч из рук, он бы просто оттолкнул ее.      - Отпусти меня! - крикнул он, извиваясь всем телом. Она не ответила и вообще никак не отреагировала на его требование. Она продолжала петь. Тристану показалось, он слышит в ее пении жалобные ноты, как будто она умоляет кого-то помочь им обоим.      Внезапно из ее пальцев перетекло в его плечо и устремилось дальше по руке, по спине, к ногам, к животу, живительное тепло и чувство свободы - свободы не от ее объятия, а от тех уз, которые приковали его к этому месту. А посредине площадки яростно задергались змеиные головы. Они парами сталкивались в воздухе, мгновенно образуя единое целое.      Теперь на людей нападали уже не маленькие головенки, но здоровенные головищи, однако Тристан успевал отражать их выпады. А они двигались все быстрее и быстрее. Пасти их были разверсты, но там не видно было ни ядовитых, ни вообще каких-либо зубов. Тем не менее Тристан знал, что если хоть одна пасть коснется его или женщины, - пиши пропало.      Развернувшись вполоборота, он отразил атаку с фланга. Нога его поскользнулась, он упал на колено, едва не выпустив меч. Ухватив клинок покрепче, он услышал крик. Оставаясь в прежней позе, Тристан повернул голову.      Нападение последней змеиной головы оказалось хитрой уловкой, ибо отражая его, он немного отдалился от женщины. Две другие головы накинулись на нее и полонили. К своему ужасу, Тристан увидел, что одна из змей почти заглотила голову женщины. Вторая тварь кольцом обвилась вокруг ее талии. Если женщина и кричала, то голос ее заглушал мерзкий колпак на голове. Бледно светящиеся червяки волокли ее к своему логову; она не сопротивлялась. Навстречу им вытянулись еще два отростка. На Тристана они уже не обращали внимания.      Хрипло вскрикнув, он в мгновение ока вскочил и набросился на державшие женщину щупальца. И вдруг в голове его раздался голос:      - Отойди, сын людской, не мешайся в наши дела. Тебя это не касается.      - Отпустите ее! - Тристан полоснул мечом по щупальцу на талии женщины. Оно вспыхнуло, но другое тут же заняло его место.      - Она привела тебя к нам, а ты хочешь ее спасти?      - Отпустите ее! - Ему некогда было думать о правдивости услышанного; он знал, что не должен позволить им увлечь женщину за собой, что иначе он - не мужчина. И потому ударил снова.      Змеи задвигались быстрее, стремясь укрыться за изгородью. Тристан не уверен был, жива ли еще его помощница, голову которой по-прежнему скрывал отвратительный колпак. Тело ее бессильно обвисло.      - Она наша! Иди - пока не раздразнил наш аппетит!      Не тратя дыхания на никчемные переговоры, Тристан вскочил на изгородь. Оттуда он принялся крушить щупальца, тащившие женщину. Руки его были слабыми, даже ухватив ими обеими меч, он с трудом поднимал и опускал его. Но упрямо продолжал битву. Мало-помалу ему начало казаться, что он побеждает.      Он заметил, что твари, которые обвились вокруг женщины, не тронули ее руки, прижатой к груди. Поэтому Тристан обрушился на нижние кольца змеиных тел; он срубил последнее из них в тот момент, когда голова и плечи женщины оказались уже за оградой.      Впечатление было такое, что, как щупальца ни стараются, им не под силу втащить свою жертву к себе в логово целиком. Пока они заняты были этим, Тристан напал на них. Он перерубил тех змей, которые обвились вокруг головы и плеч женщины. На смену им поднялись новые. Но женщина упала на землю так, что щупальцам, чтобы схватить ее, нужно было проползти по ее груди, а этого они почему-то сделать явно не могли.      Устало Тристан поднял меч и снова опустил его, чувствуя, что руки его вот-вот откажут. И тут, буквально на миг, все до единого щупальца отступили. Левой рукой Тристан ухватился за руки женщины, которые она сложила на груди, и поволок ее прочь.      Змеи злобно зашипели. Тела их заколыхались, задергались. Они все больше пригибались, прижимались к земле, освещая ее бледным светом. Тристан взвалил женщину на плечо и, держась к врагу лицом, попятился дальше, готовый в любой момент отразить новую атаку.                  4                  Похоже было, что враги выдохлись. По крайней мере, змеи так и остались за оградой. Внимательно следя за ними, Тристан отошел на некоторое расстояние и рискнул остановиться и передохнуть. Положив женщину на землю, он притронулся к ее щеке. Пальцы его ощутили холод и влагу. Мертва? Неужто ее задушили?      Он сунул руку ей под капюшон, нащупывая пульс на горле. Ничего. Его ладонь опустилась ниже, туда, где сердце. Чтобы сделать это, ему пришлось разомкнуть ее сложенные на груди руки. Когда он коснулся маленького мешочка, лежавшего меж ее грудей, то ощутил тепло и торопливо отдернул руку - прежде чем успел сообразить, что в том мешочке не опасность, а источник жизненных сил.      Сердце ее билось. Лучше утащить ее подальше, пока твари за оградой утихомирились. Вряд ли они отступятся.      Подумав немного, Тристан сунул меч в ножны, чтобы обхватить женщину обеими руками. Тело ее было куда более легким, чем он ожидал по внешнему виду незнакомки.      Его походка напоминала движения морского краба; одним глазом он следил за скопищем голубых огней позади, другим - высматривал путь. Лишь миновав два ряда камней, он облегченно вздохнул.      Тристан чувствовал, как нечто пытается задержать его, силится вернуть обратно. Но, напрягая волю, стиснув зубы, он все дальше и дальше уходил от проклятого места.      Одна за другой оставались за спиной каменные гряды. Колдовской свет становился слабее. Вскоре темнота сгустилась до такой степени, что Тристан начал опасаться, как бы им не сбиться с пути. Дважды он терял дорогу; приходилось обходить внезапно выраставший из тьмы валун и тем самым возвращаться туда, откуда они бежали.      Зрение обманывало его, некий внутренний голос звал обратно. Он приноровился делать так: замечал какой-нибудь ориентир впереди, в нескольких шагах, смотрел на него, пока он не оказывался рядом, а затем выискивал следующий.      Наконец он миновал последний ряд камней. Женщина лежала у него на плече. Он чувствовал себя таким слабым, таким усталым, как будто целые сутки шагал без передышки, да еще и участвовал в кратковременной стычке в конце пути. Опустившись на колени, он положил свою ношу на Старую Дорогу, которую ветер совсем очистил от снега.      Небо покрыто было облаками. Луна, видно, пряталась за ними. Лежавшая на дороге женщина выглядела темной кучей тряпья. Тристан присел на корточки, пропустив руки между колен, и задумался.      Каким образом он попал туда, наверх, он не имел ни малейшего представления. Накануне вечером он, как обычно, лег в постель, а проснулся, только завидев тот мертвенный свет за оградой. Он ничуть не сомневался, что выдержал бой с древними Силами. Но что завлекло его туда?      Ему вспомнилось, как он открыл окошко в своей комнате, чтобы поглядеть на пейзаж. Неужто причина происшедшего с ним кроется в невинном любопытстве? А как же тогда слуги и хозяева постоялого двора? Не верится, что они спокойно живут тут, зная о столь грозной опасности. А может, будучи потомками первопоселенцев Гриммердейла, они нечувствительны к зову темных сил?      Подожди, подожди. Что там говорила эта тварь? Она сказала, будто его привела к ним та самая женщина, что лежит сейчас на дороге. Но если так, то зачем?      Тристан, подавшись вперед, отогнул край капюшона и нагнул голову, всматриваясь в лицо женщины. Однако во мраке ночи невозможно было разглядеть что-либо, кроме общих контуров лица.      Вдруг ее тело откатилось в сторону. Женщина вскрикнула. В голосе ее был такой ужас, что Тристан вздрогнул и застыл как изваяние. Оттолкнувшись от дороги, она кое-как поднялась. Руки ее что-то искали в складках плаща. Она больше не кричала. Тоненький лучик луны пробился сквозь облачную завесу, высветив то, что женщина сжимала в руке.      Сверкнула сталь, Тристан успел перехватить ее руку прежде, чем кинжал вонзился в его тело. Женщина словно обезумела, она извивалась, вырывалась, пиналась, пробовала даже кусаться. Наконец он грубо облапил ее, как обошелся бы с мужчиной, и ударил кулаком в подбородок. Тело ее обмякло и опустилось на дорогу.      Придется тащить ее до трактира. Может, пребывание в логове демонов помутило ее рассудок и она теперь всех вокруг принимает за врагов? Оторвав от плаща полоску ткани, Тристан связал ей руки. Поднялся, взвалил женщину на спину и пошел вниз, то и дело оскальзываясь, с трудом продираясь сквозь заросли кустарника. Дыхание женщины было еле слышным.      Который сейчас час, Тристан не знал. Однако над дверью трактира висел еще ночной фонарь.      Спотыкаясь на каждом шагу, воин подковылял к камину, опустил на пол свою ношу и потянулся за дровами. Больше всего на свете ему хотелось согреться.      Голова болела. Герте показалось, что источник боли - где-то в нижней части лица. Она открыла глаза. Свет, слабый, но не тот, не голубой. Да, это блики пламени. У камина на корточках сидит какой-то человек и подкладывает в огонь дрова. Тепло уже чувствуется. Она попыталась сесть. И только теперь заметила, что запястья ее крепко связаны. Она напряглась, пристально следя за человеком у камина.      Голова его повернута была так, что Герта не могла видеть лица, но она ни капельки не сомневалась в том, что это Тристан. И последнее воспоминание: он нависает над ней, протягивает руки... чтобы еще раз овладеть ею! От отвращения ее едва не стошнило, и она торопливо сглотнула.      Осторожно Герта огляделась. Общая зала трактира. Значит, он принес ее сюда. Чтобы взять свое в тепле, а не на холодном ветру на Старой Дороге! Пускай только попробует подойти - она закричит, будет драться, пока кто-нибудь не прибежит...      Он глядел на нее, глядел так внимательно, что девушка поняла: он без труда угадал ее смятенные мысли.      - Я убью тебя, - проговорила она.      - Как уже пыталась? - спросил он. В голосе его было равнодушие, словно он задал вопрос из праздного любопытства.      - В следующий раз я не промахнусь.      Он засмеялся. А засмеявшись, стал на мгновение как будто иным человеком - моложе и менее суровым.      - Ты вовсе не промахнулась, госпожа. Я перехватил твою руку.      Улыбка сошла с его лица, глаза сузились, губы плотно сжались.      Чтобы доказать, что он ее не запугает, Герта вызывающе поглядела на него.      Он сказал:      - Или ты, госпожа, имела в виду другое? То, что случилось перед тем, как ты обнажила кинжал? Та - та тварь говорила правду? Я в самом деле очутился в их логове по твоей милости?      Наверно, в выражении ее лица прочитал Тристан ответ. Нагнувшись, он схватил девушку за плечи; как она ни отбивалась, он привлек ее к себе, так что ее глаза оказались на одном уровне с его глазами.      - Но почему? Во имя Боевой Руки Картера Справедливого, почему? Что я такого сделал тебе, девчонка, что ты затащила меня в горы на верную погибель? Или тебе все равно было, кого затащить? Кто тебе эти твари - ручные животные или хозяева? И как вообще человек мог связаться с ними? Но если ты связалась с Жабами, зачем тебе потребовалось помогать мне? Почему, почему, почему?!      Он затряс ее, сначала несильно, а потом, с каждым новым вопросом, все грубее и грубее, так что голова ее болталась из стороны в сторону. Тело ее обмякло, и это как будто отрезвило его. Он вроде бы понял, что девушка не может ему ответить, а потому снова привлек ее к себе, словно стремясь разглядеть ответ в ее глазах.      - У меня нет родичей, которые согласились бы вызвать тебя на бой, - сказала Герта устало. - Потому мне пришлось делать все самой. Я искала тех, кто сможет отомстить...      - Отомстить! Так, значит, я не случайный прохожий, выбранный в жертву твоим приятелям! Клянусь Девятью Мирами Мира, мне незнакомо твое лицо! Быть может, в какой-нибудь схватке от моей руки пал твой родич - отец, брат, возлюбленный? Но как такое могло случиться? Те, с кем я сражался, были врагами. Женщин у них не было - только рабыни, которых они захватили в долинах. Неужели женщина Долин способна мстить за того, чьей рабыней она была? А, девчонка? Они захватили тебя в плен, и ты нашла себе среди них господина, забыв про кровь в своих жилах, так?      Будь у нее силы, она плюнула бы ему в лицо за такое оскорбление. Он, видно, заметил ее ярость.      - Значит, не так. Что же тогда? Я не из тех мерзавцев, которые шастают по округе, завязывая ссоры с товарищами. И нет такой женщины, которой я овладел бы силой, без ее согласия...      - Да? - Герта наконец-то обрела дар речи; слова полились сплошным потоком. - Нет, стало быть, такой женщины? А помнишь ли ты, бравый солдат, что случилось три месяца тому назад на дороге в Литендейл? Видно, ты частенько так поступаешь, раз память тебя подводит!      Несмотря на обуревавшие ее гнев и страх, Герта заметила, как вытянулось его лицо в гримасе безмерного удивления.      - Литендейл? - повторил он. - Три месяца тому назад? Послушай, девушка, я никогда не забирался так далеко к северу. А три месяца назад я командовал дружиной лорда Ингрима - он погиб при осаде порта.      В голосе его было столько искренности, что она едва не поверила - но вовремя вспомнила про браслет.      - Ты лжешь! Разумеется, ты не запомнил моего лица. Ты ведь овладел мной в темноте, перебив перед тем врагов, которые пленили меня. Все люди моего брата тоже погибли. А со мной враги рассчитывали позабавиться. Но пришел ты - и овладел мной, воевода!      Последнее слово она точно выплюнула.      - Говорю тебе, я был в порту! - Тристан отпустил девушку. Она отползла к скамье. Теперь их разделяло довольно большое расстояние.      - Готова ли ты поклясться на Камне Истины, что то был я? Ты видела меня в лицо?      - Да, готова! А что до твоего лица, так оно мне ни к чему. Ты овладел мной в темноте, но я заметила одну вещь, заметила и запомнила ее!      Он поднес руку к подбородку, потер застарелый шрам; браслет сверкнул в бликах пламени. Украшение это так разительно отличалось от простой одежды воина; ну как, скажите на милость, можно его забыть, увидев хотя бы раз?      - Что еще за вещь?      - Ты носишь ее на запястье! Вон он, сверкает, как и тогда. Твой браслет, лгун!      Он поглядел на золотую полоску.      - Браслет! Вот оно что. Вот почему ты привела меня к Жабам...      Он улыбнулся, но улыбка вышла жестокой, и глаза остались холодными.      - Ты привела меня к ним, так?      Он резким движением вытянул руку и прежде, чем девушка успела увернуться, сорвал с ее головы капюшон.      - Что ты сделала со своим лягушачьим лицом? Что это было, краска или очередное колдовство? Крепко же, видно, хотела ты мне отомстить, если ради того так изуродовала себя.      Герта ощупала холодные щеки. Жаль, нет зеркала. Но раз он говорит, что мерзкие пятна пропали, значит, так оно и есть.      - Они сдержали слово... - пробормотала девушка, отказываясь что-либо понимать. Она много раз воображала себе встречу с ним, представляла, как он будет отпираться. Богатый, видно, у него опыт в подобных делах, если на все ее обвинения единственная его реакция - веселое любопытство.      - Они? Ты имеешь в виду Жаб? Объясни-ка мне, почему, предав сначала меня в их руки, ты потом пришла мне на выручку? Не понимаю. По-моему, связываться с теми, кто обитает там, наверху, настолько рискованно, что отважиться на это может лишь отчаявшийся человек. А отчаяние скоро не проходит... Почему ты спасла меня, девушка?      Она ответила искренне:      - Не знаю. Быть может, потому, что обидели меня, а значит, и отомстить должна тоже я. Наверно, так. А еще... - Она молчала так долго, что Тристан не выдержал:      - Что еще?      - Я не могла допустить, чтобы им достался человек, пускай даже отребье вроде тебя!      - Отлично, вот это мне уже понятно. Ненависть, страх, отчаяние толкают нас на заключение таких сделок, о которых мы потом горько сожалеем. Значит, ты не смогла принести соплеменника в жертву чужакам. Зато на дороге ты попыталась убить меня собственной рукой...      - Ты... ты хотел овладеть мной... снова! - выкрикнула Герта. Щеки ее пылали - не от жара камина, а от давнего стыда.      - Ты так подумала? Что ж, с твоими воспоминаниями это вполне естественно, - кивнул Тристан. - Но послушай меня, девочка. Первое: нога моя никогда не ступала в Литендейл, три ли месяца, три ли года назад, - никогда! Второе: вещица, по которой ты меня узнала, - он посмотрел на браслет, постучал по нему пальцами. - Три месяца назад у меня ее не было. Во время последней осады порта к нам на подмогу пришло много рекрутов из отдаленных Долин. Они занимались тем, что вылавливали бродячие шайки врагов.      Осада в основном - пора безделья, а если человеку нечего делать, он ищет развлечений. В нашу задачу входило только следить за тем, чтобы враги не бежали из крепости, пока не подойдут корабли из Хендельсбурга и Веннеспорта и не атакуют их с моря. Ожидая эти корабли, мы забавлялись азартными играми. Даже я, за кем сложилась репутация осторожного человека, не увлекающегося подобными забавами, порой принимал в них участие.      В одну из игр я его и выиграл. Тот, кто поставил его на кон, похож был на Урре - сын убитого лорда, наследник разоренного поместья. Два дня спустя он погиб, отражая вылазку врагов. Он просил меня не продавать браслет, надеясь отыграться, если повезет, потому что украшение принадлежало к числу семейных драгоценностей. В битве я открыл, что оно не только красиво, но и полезно. Поскольку парень все равно погиб, я решил оставить браслет у себя - как видно, себе же на горе. Имени его я не знаю, все звали его каким-то прозвищем. Будучи ходячим мертвецом, он половину времени пребывал вдребезги пьяным...      - Ходячим мертвецом?      Рассказ Тристана был очень убедителен, и Герта верила ему.      - Так я их называю. В Верхнем Холлеке их много. Одни - совсем юнцы, вроде Урре или владельца браслета, - он погладил украшение. - Другие годятся им в отцы. По Долинам прошлись огнем и мечом. Уцелевшие же края лишились людей и провианта: все забрала та либо другая рать. У страны сейчас два выбора. Либо она превратится от истощения в пустое место, либо появятся новые вожди, смелые, решительные, которые отстроят ее заново.      Герте показалось, что Тристан разговаривает не с ней, а отвечает своим собственным мыслям. Внутри себя она ощущала пустоту, как будто ее лишили чего-то важного. Руки ее инстинктивно легли на живот.      Дитя, которое она носит, - кто был его отец? Несчастный паренек, который лишился всего и потому еще при жизни стал мертвецом, который без надежды смотрел в будущее, ни в грош не ставя всякие моральные установления. Он жил одним днем и стремился за этот короткий день познать, что только можно. Девушка снова почувствовала странное облегчение. Она не потеряла ребенка, ребенка, который, как обещала Гуннора, будет только ее. Она утеряла лишь желание отомстить, которое погнало ее в Гриммердейл, к Жабам.      Герта вздрогнула. Несмотря на плащ и огонь в камине, холод пронизал ее до самых костей. Что она наделала, ослепленная гневом и страхом! Едва не отдала невинного человека существам, о которых теперь и думать не осмеливалась! Что спасло ее, что толкнуло ее бросить тот камень, натертый мешочком с травами Гунноры? Что удержало ее совершить столь ужасное преступление?      И что она скажет этому мужчине, который сейчас отвернулся от нее и глядит на огонь, словно надеясь прочесть в нем таинственные руны? Герта подняла было связанные руки. Тристан повернулся к ней с улыбкой, с настоящей улыбкой, от которой она съежилась точно от удара.      - Пожалуй, надо бы тебя развязать. Или ты все еще жаждешь моей крови? - Он взял ее руки, потянул державшую их веревку.      - Нет, - тихим голосом ответила Герта. - Я верю тебе. Тот, кого я искала, мертв.      - Жалеешь, что смерть настигла его не от твоей руки?      Она поглядела на свои руки, снова прижатые к животу. Что теперь с ней будет? Остаться ли ей прислугой в трактире или приползти на коленях к Куно? Нет уж! Она подняла голову, обретая утраченную гордость.      - Я спросил, жалеешь ли ты, что не прикончила сама моего бывшего товарища?      - Нет.      - Но тебя тревожат мрачные мысли, я же вижу...      - Они тебя не касаются.      Девушка хотела встать, но Тристан положил ей руку на плечо.      - Есть такой древний обычай. Если мужчина спас девушку от страшной опасности, он имеет право...      Сначала она не поняла, потом с вызовом поглядела ему в глаза:      - Так то девушки - а я не из их числа.      Он тихонько присвистнул, но в наступившей тишине звук вышел очень громким.      - Вот оно что! Значит, я не ошибся - ты не трактирная девка. Потому ты не смогла перенести того, что он сделал с тобой. Но разве у тебя нет родича, который защитил бы твою честь?      Герта хрипло рассмеялась.      - Лорд, у моего родича было одно желание: чтобы я выпила древний женский отвар и отвела бы позор ото всей семьи. Согласись я на это, он позволил бы мне из милости остаться в доме, а вдобавок не меньше трех раз в день похвалялся бы своей добротой.      - Понимаю. Но если ты так ненавидишь того, кто был отцом твоего ребенка...      - Нет! - Ее руки потянулись к амулету Гунноры. - Я была в святилище Гунноры. Она обещала мне исполнить мое желание: дитя, которое я ношу, будет только моим и ничегошеньки не возьмет от него!      - Это она послала тебя к Жабам?      Герта покачала головой.      - Гуннора охраняет жизнь. Про Жаб я узнала из старых сказок. В ослеплении пришла я к ним, и они дали мне то, что я подложила тебе в постель, чтобы зачаровать тебя. Еще они изменяли мое лицо. Но... с ним уже все в порядке, правда?      - Правда. Не запомни я твоего плаща, я бы тебя не узнал. Однако та штука в моей постели... Подожди здесь. И обещай мне, если я вернусь сам не свой, что запрешь дверь и удержишь меня тут любой ценой.      - Обещаю.      Легкой походкой человека, привыкшего ступать неслышно, ибо от этого зависит его жизнь, Тристан поднялся по лестнице наверх. Оставшись наедине с собой, Герта вновь задумалась о будущем. Кто приютит ее? Мудрые женщины из Литендейла? Может, попросить воина, чтобы он проводил ее туда? Но чем он обязан ей, кроме опасности, о которой и вспоминать-то не хочется? Да, пожалуй. Литендейл - единственное, что ей остается. Вдруг Куно как-нибудь соберется... Нет! Про это надо забыть!      Тристан возвратился, держа в руках две палочки, какими обычно разжигают огонь в жаровне. Между палочками зажат был камень, который она принесла из логова Жаб. Подойдя к камину, Тристан кинул камешек в пламя.      Впечатление было такое, будто он подлил масла в огонь: пламя полыхнуло так, что они оба отшатнулись.      - Западни больше нет, - сказал Тристан. - Я не мог позволить, чтобы в нее угодил кто-нибудь еще.      Герта напряглась, почувствовав, что слова эти относятся и к ней.      - Извиняться будет пустой тратой слов, однако...      - Не надо, госпожа, я все понимаю. Когда человека погоняют кнутом, он всеми силами рвется на свободу. И потом, я ведь остался цел.      - Ну да, сперва я завлекла тебя в ловушку, а уж потом было "потом". Почему ты не отдал меня им? Это было бы только справедливо.      - Хватит! - Он стукнул кулаком по лавке, рядом с которой стоял на коленях. - Что было, то прошло. Кончилось. Что толку предаваться воспоминаниям, терзать и себя и другого? Итак, госпожа, - Герта невольно отметила церемонность в его голосе, - куда вы направитесь, если не в крепость своего брата? Я так понял, что туда вы возвращаться не собираетесь.      Она повертела в руках амулет.      - Вы правы. Радушно меня встретят только в одном месте - у Мудрых из Литендейла. Я попрошу у них приюта.      Интересно, подумалось ей, не вызовется ли он сопровождать меня: я ведь не решусь попросить его об этом. Однако следующий вопрос Тристана поверг ее в крайнее изумление.      - Госпожа, пробираясь сюда, вы по Старой Дороге перевалили хребет, правильно?      - Да. Мне показалось, что так оно безопаснее, чем по тракту. Легенда говорит, что у Старой Дороги есть свои демоны, но их я боялась меньше, чем соплеменников.      - Вы должны были миновать Нордендейл. Какая там обстановка?      Не понимая, что он задумал, она тем не менее поведала Тристану о том, что увидела в Нордендейле: лишившаяся лорда долина, немногочисленные жители, погруженные в сожаления о былом великолепии. Он жадно слушал.      - У вас зоркий глаз, госпожа, если вы за столь короткое время успели увидеть так много. Послушайте меня, мне кажется, вам тоже будет интересно. По-моему, Нордендейлу нужен господин, такой, который расшевелит людей и отстроит разрушенное войной и временем. Я пришел на север, чтобы подыскать себе крепостцу. Я не Урре, который рожден был в благородном семействе, а теперь пьет и распутничает, не в силах оправиться от злых шуточек фортуны.      Кем был мой отец? - Тристан пожал плечами. - Мать никогда мне о том не говорила. Что не из простых, это точно; тем не менее в годы перед вторжением матери пришлось наняться на работу в купеческий дом, чтобы одеть и прокормить нас. Еще мальчишкой я знал, что возвыситься смогу только благодаря ему, - он похлопал по рукояти меча. - В купеческую гильдию безвестному пареньку путь заказан, а вот для лука с мечом всегда найдется дело. Так что я начал учиться владеть оружием. Потом в Долины вторглись враги; я служил то одному лорду, то другому и в конце концов дослужился до воеводы. И постоянно меня преследовала мысль, что в нынешнее суматошное время, когда погибают древние семейства, передо мной открываются все возможности.      В стране сейчас сколько угодно оставшихся без предводителя людей; годы войны разбередили им душу, и они не в состоянии, как раньше, сонно тащиться за плугом. Некоторые из них уже стали преступниками. Так вот, с полудюжиной честных, но неприкаянных людей за спиной я смогу захватить лишенную правителя долину вроде Нордендейла. Тамошним жителям нужен лорд. Я не нарушу ни единого закона и стану охранять поселение от преступников - их теперь разведется много. Через Гриммердейл проходит множество ветеранов, и среди них попадаются люди, которые годятся для моих целей. Причем попадаются довольно часто.      Он сделал паузу; Герта увидела по выражению его лица, что таково на самом деле желание всей его жизни. Поскольку он молчал, девушка рискнула спросить:      - Мне понятно, что решительный человек может этого добиться. Но при чем же тут я?      Он пристально поглядел на нее. Она не совсем разобрала, что таилось в его взгляде.      - По-моему, госпожа, у нас много общего. Так много, что нам лучше идти по одной дороге. Нет, я не прошу ответа прямо сейчас. Завтра, - он встал и потянулся, - нет, сегодня, я переговорю с теми, кто мне показался. Если они согласятся принести мне клятву вассалов, то мы отправимся в Литендейл, где ты на время останешься. Тут близко...      - Два дня пути на лошади, - ответила она с облегчением, - отсюда на запад.      - Неплохо. Оставив тебя там, я поскачу в Нордендейл. Хватит ему прохлаждаться без хозяина! А через, ну, скажем, трижды по двадцать дней я вернусь за тобой в Литендейл. Тогда ты мне и ответишь насчет дороги.      - Ты забыл, - руки ее легли на живот. - Я не девица, не вдова, и ношу...      - Разве Гуннора ничего тебе не обещала? Дитя будет только твоим. И да пусть счастье сопутствует вам обоим.      Она взглянула ему в лицо, желая узнать, искренне ли он говорит это. То, что она увидела... У нее перехватило дыхание, она прижала руки к груди, сдавила в ладонях амулет.      - Приезжай в Литендейл, - сказала Герта тихо. - Тебя там радушно встретят и ответом не огорчат.                  ПОДМЕНЫШ            Changeling (1980)            Литендейл не крепость, окруженная стенами, а, скорее, просто жилище женщин, дающих убежище всем, кто его ищет, но в самом начале весны выглядит он мрачно. Снег рваными полосами покрывает землю, и во дворе блестят от сырости камни. В окнах, обращенных на запад, воет и стонет ветер, дергает за рамы пальцами, слишком слабыми, чтобы сорвать их и пробраться внутрь.      Герта прижималась лбом к одной из этих толстых рам. Она припала к широкому подоконнику, словно бы это облегчило боль, рвущую ее живот. Жизнь, которую она носит в себе, будто превратилась в воина, и тот разрывает ее тело, торопясь вступить в битву с миром.      Она не одна. Время от времени к ней подходит женщина и поддерживает ее. Герте она кажется безликой куклой, существом из сна или, скорее, темного ночного кошмара, которому нет конца. В руке девушка крепко, так, что сглаженные временем края впиваются в тело, сжимает свой единственный талисман, амулет Гунноры. Герта не молится. Разве достигнет молитва Древних, если она направлена из аббатства, посвященного совсем другой силе?      Стиснув зубы, Герта отшатнулась от окна, сделала шаг, другой, но боль снова заставила ее пошатнуться. Она в постели, тело ее изгибается дугой. Волосы от пота прилипли ко лбу.      - Гуннора! - Крикнула ли она или это имя прозвучало только в ее сознании? Удар боли, словно копье, пронзающее тело, дергающая боль. Потом...      Мир, конец всякой боли. Она погрузилась в беспамятство.      И в окутавшей ее тьме услышала хриплый смех, злобный смех, угрожающий. И увидела во тьме...      Круг камней, и к ним они прижимаются... нет, не прижимаются, это кажется из-за раздувшихся, разбухших тел - сидят эти существа и, повернув чудовищные головы, смотрят на нее выпуклыми глазами со злобной радостью и торжеством. Герта вспомнила. И закричала, а не взмолилась Древним, закричала от страха, который считала ушедшим, похороненным в прошлом.      Она хотела бежать, закрыться руками, но знала, что, даже если закроет глаза, не спасется. Жабы Гриммердейла! Она безрассудно обратилась к ним, обманула их, и теперь они здесь!      - Госпожа.      Слова звучат слабо, издалека, они не имеют никакого отношения к этому ужасу. Но похоже, в них есть что-то, отгоняющее этих существ, похожих на жаб, потому что они исчезли. Герда, истощенная, дрожащая, открыла глаза.      Перед ней, в свете двух ламп - Ингела, женщина, знающая травы, умеющая лечить. Значит, день, на который Герта смотрела сквозь толстые искажающие стекла, кончился. Ингела крепко держала худую руку девушки. Глаза ее, темные и чистые под складками головного убора, смотрели внимательно и напряженно.      Герта собралась с силами. Рот у нее пересох, словно она ела пепел.      - Ребенок? - В собственных ушах голос ее прозвучал слабо и хрипло.      - У тебя дочь, госпожа.      Дочь! На мгновение Герта обрадовалась, сердце ее забилось чаще. Она хотела поднять руки, которые, казалось, налились свинцом. Обещание Гунноры - ребенок, у которого не будет ничего общего с разбойником, ставшим его отцом. Ребенок Герты, принадлежащий только ей!      - Дай мне, - голос по-прежнему звучит слабо, но жизнь и воля быстро возвращаются. - Дай мне мою дочь!      Женщина не движется. И в руках ее нет теплого свертка. Девушке кажется, что взгляд женщины стал строже в нем таится чувство, которого девушка не может разгадать.      Она попыталась приподняться на постели.      - Ребенок умер? - Она считала, что задала этот вопрос, не выдав отчаяния, которое рвало ее так же сильно, как боль перед этим.      - Нет. - Теперь Ингела шевельнулась. Герта увидела, как она наклонилась и подняла с постели сверток, из которого неожиданно раздался пронзительный крик протеста против заключения в одеяле.      Не умер - тогда что же? Есть что-то зловещее в том, как женщина встретила ее вопрос. Герта в этом уверена. Она протянула руки, заставляя их не дрожать, готовясь встретить любое зло.      Ребенок вовсе не мертв. Он яростно сражается с пеленками. Герта схватила сверток, решительно откинула простыню, чтобы взглянуть на то, что обещала ей Гуннора, на ребенка, принадлежащего только ей одной.      Она осмотрела маленькое, сморщенное и покрасневшее тело новорожденной и все поняла! Но только лишь мгновение спустя она ощутила отвращение, как будто хотела изрыгнуть зло, спавшее в ней с момента зачатия новой жизни.      Перед ней - доказательство ее вины, ее связи с силами зла, древнего и могучего зла, но это доказательство не в ней, а в ребенке. Перед нею было уродливое лицо. Ребенок смотрел на нее, его хриплые крики прекратились. Взгляд выпуклых глаз вонзался в Герту так, будто маленькое существо знало, чья судьба его искалечила. На коже - коричневатые чешуйки. Жабы, да, это их знак.      Герта отчаянно прижала к себе девочку и вызывающе посмотрела на женщину.      Ингела сделала рукой ритуальный жест, предотвращающий зло, а губы ее зашептали слова молитвы, но так тихо, что Герта их не слышала. Женщина рукой держалась за молитвенные кольца на поясе, перебирая их одно за другим.      - Подменыш! - Из-за госпожи показалась служанка, о присутствии которой Герта и не подозревала.      Это слово сразу насторожило Герту.      - Это моя дочь, - медленно и отчетливо заговорила она, беря на себя в этот момент все, что изуродовало ребенка, всю тяжесть вины и того безумия, которое и привело ее к такой судьбе, - моя дочь Эльфанор, я провозглашаю ее своим ребенком, рожденным моим телом, она принадлежит моему клану.      Эльфанор? Герта удивилась имени. Откуда оно пришло? Она раньше никогда его не слышала. А что касается других слов признания по закону, то они потеряли теперь всякий смысл. У нее нет отчей земли, нет семьи, и никакой правитель не поднимет ребенка в центре гостевого покоя на всеобщее обозрение.      Она совершенно одинока, тем более из-за проклятия, наложенного на ребенка. Слыша звон молитвенных колец, перебираемых Ингелой, Герта поняла, что дочь ее уже осуждена, и она вместе с нею.      Упрямая гордость, позволившая ей отразить все требования семьи, которую она больше не назовет своей, заставившая замыслить месть, которая так зло теперь отразилась на ней самой, эта гордость по-прежнему ее щит и оружие.      - Это мое дитя, - твердо повторила она, глядя в глаза женщине, готовая отразить любое возражение.      - Подменыш... - Опять ужасное, проклятое слово.      Ингела быстро отвернулась, властно взглянула на служанку и отдала ряд приказов. Та отошла, торопливо принялась убирать грязные простыни, налила воды в ведро. И потом быстро покинула комнату. Ингела снова заняла место у постели, спокойно встретив вызывающий взгляд Герты.      - Ребенок... - начала она медленно.      Герта чуть приподняла подбородок. Никогда никому, ни одной живой душе не покажет она своей печали и боли.      - Проклят. Это ты хочешь сказать? Если и так, то проклятие на мне - мне и отвечать.      Ингела совсем не обиделась на слова, которые в таком месте могли бы считаться богохульством. Последователи Пламени учат, что нехорошо клеймить провинившегося. Слова Герты можно считать признанием.      - Зло укрепляется, когда его семена поливают и холят, - медленно сказала Ингела. И в ее взгляде, устремленном на Герту, не было осуждения.      - Ты знаешь мою историю, - хрипло сказала Герта. Эльфанор у нее на руках лежала спокойно, полузакрыв большие выпуклые глаза, словно все слыша и все понимая. - Да, я пыталась навлечь зло на своего врага, на того, кто осквернил меня. Я открыто и добровольно обратилась к Древним за помощью, и вела меня тогда только ненависть. Но беды не произошло. Я боролась за того, кого отправила к жабам. И он остался жив.      - Но ведь это был не тот человек. Так ты сказала, - напомнила Ингела.            - Это я узнала только потом. Уже после того, как боролась за него. И вот... - Герта прижала к себе хрупкое тельце. - Не знаю, какая древняя наука, колдовство или сила проникли в меня и заменили жизнь, которую я несла, на эту. Эльфанор моя, на мне вся тяжесть вины. - Может, не стоило этого говорить в таком месте, но ей хотелось сохранить хоть слабую надежду. - И, может быть, если одна Сила принесла зло, то Другая Сила его исправит.      Снова Ингела пошевелила кольцами.      - Ты говоришь неправильно. Здесь мы следуем истинному учению. Ты уже видела, что бывает с теми, кто обращается к тому, во что у нас нет веры.      - Правда. - Герта сдержала дрожь от внутреннего холода, охватившего ее вовсе не в ответ на этот выговор, и в то же время подумала: мои мысли они не смогут оградить стеной. Есть Силы и есть Силы.      Высвободив руку, она нащупала на груди амулет Гунноры. Снова вспомнила, как побывала в ее святилище, неся в себе ребенка, ища помощи. Как во сне, а может, и не во сне, она была приветливо встречена, как пообещали удовлетворить ее просьбу. Поэтому Герта верила: в Эльфанор действительно ничего нет от отца, девочка целиком принадлежит ей.      Проходили дни, но Герта не говорила о том, что собирается делать. Она хорошо знала, что дитя стало предметом многих слухов и что ее поздравляли с благополучными родами только по обычаю.      Неожиданно с юга подули теплые ветры. Растаявший снег впитался в землю, и она просохла. Началась ранняя весна. Большую часть времени Герта проводила в своей комнате, голова ее была занята больше, чем руки, хотя она нянчила дочь и заботилась о ней одна, отказываясь от помощи тех, кто, как она знала, считает ребенка проклятым.      Через четыре недели, решившись, она попросила свидания с аббатисой.      Неся с собой ребенка, она проделала церемонию приветствия во внутренней гостиной, бегло вспоминая, каким обычным казалось здесь ей все при первом появлении. Тогда она была спокойна и довольна, а теперь знает, какими ложными оказались спокойствие и довольство. Она на мгновение ухватилась за воспоминание, но потом отбросила его. Герта не дура, она понимает, что за свою глупость приходится платить, может, всю жизнь.      - Говорят, госпожа, ты хочешь покинуть Литендейл. - Аббатиса, невысокая женщина, неподвижно сидела в кресле из потемневшего от времени дерева, с высокой спинкой, покрытом резными символами Пламени. Подозрения оставили Герту. Может, она не умеет судить о мотивах и мыслях других людей, но здесь она не чувствует ни злобы, ни обвинения, а только искреннюю озабоченность.      - Я должна, - ответила она, садясь на краешек стула, на который указала аббатиса, и прижимая к себе Эльфанор. Девочка никогда не плакала, когда Герта держала ее. Дитя просто оставалось неподвижным, не отрывая взгляда от лица матери. Герта старалась не отыскивать в этих слишком больших глазах отражения тех болотных огней, которые она видела в других глазах, так похожих на эти. - Ваше преподобие, для меня... и моего ребенка нет места за этими стенами.      - Тебе так сказали? - сразу же резко спросила аббатиса.      - О таком не говорят. Нет, никто не сказал мне недобрых слов. Но это правда. Из-за меня тень зла упала на это место, которое должно оставаться святым и мирным.      - Мы должны стремиться к миру. Святость не нам провозглашать, - ответила аббатиса. - Но куда же ты поедешь? Правитель Нордендейла...      Герта сделала быстрый жест.      - Ваше преподобие, он был добр ко мне, хотя имел полное право перерезать мне горло. Я навлекла на него такую опасность, какую редко приходится встречать человеку. Ты ведь знаешь мою историю, как я просила помощи в мести у существ, чья природа - сама тьма, а потом завлекла правителя в их сеть.      - Но ты ведь и сражалась за него, - медленно сказала аббатиса. - Разве ты не верила, сражаясь за него, что он опозорил тебя?      - Да. Но какое это имеет значение? Если бы я обратила против него оружие, я была бы в своем праве. - Прежний стыд и ненависть вернулись к ней при одном только воспоминании. - Но ни одного человека, каково бы ни было его преступление, нельзя отдавать древнему злу.      - Но он не стал винить тебя. Напротив, оказал тебе честь за то, что ты сражалась против позора. Тристан говорил со мной перед отъездом, и разве с тех пор не приезжали сюда дважды гонцы, подтверждая, что он совершил задуманное и принял под свое правление лишившихся предводителя жителей Нордендейла, принеся мир и надежду другим. Он хочет, чтобы ты стала его госпожой, и будет оказывать тебе все почести. Он сильный человек, жесткий в своих правилах, но так же крепок, как сталь, которой владеет. Так как же? Ты поедешь к нему?      - К нему - в самую последнюю очередь, ваше преподобие. Он только что стал правителем. Он сильный и смелый человек, но если возьмет жену с "подменышем", начнутся неприятности, ведь вода поднимается у перегородившего ручей камня. И со временем все равно затопит его. Нет, я не поеду в Нордендейл. И покорно прошу ваше преподобие не слать гонцов господину Тристану. И если он или его посыльный появятся здесь, скажите, что я вернулась к своей семье.      - Ты сказала, что у тебя нет семьи, - резко возразила аббатиса. - Ложь, даже ради добра, здесь недопустима.      - Госпожа аббатиса, я добровольно противопоставила себя остальным людям. И пойду туда, где, вероятно, мое место.      - В Пустыню? Но это означает смерть. Добровольно искать смерти - тоже грех.      Герта покачала головой.      - Нет, если бы я хотела идти той дорогой, то ушла бы много месяцев назад. Я иду не умирать, а искать ответ. И если поиски приведут меня в странные места, что ж, придется идти туда.      - Пути Древних никогда не были нашими. В этом поиске ты подвергаешь опасности большее, чем свое тело.      - Госпожа, я подвергла себя опасности уже много месяцев назад. Ты считаешь, - лицо девушки вспыхнуло, а глаза загорелись, как у боевого сокола, готового устремиться на добычу, - ты считаешь, что я не должна сражаться за ребенка? Есть места, в которых зло появилось раньше, чем здесь поселился человек, но есть места мира и добра. Разве не правда, что небольшая порция опасной травы может исцелить тело, победить болезнь, вызванную той же травой? Если на поиски уйдет вся моя жизнь, я все равно буду искать.      Аббатиса долго не отвечала. Она изучала лицо Герты, как будто силой воли могла проникнуть в ее мысли.      - Выбор твой, - медленно сказала она. - Мы не прибегаем к чуждым нам Силам, но иногда Пламя дает нам предвидение, как и Мудрым, глядящим в чашу предсказаний. Не знаю отчего, но я верю, что, если можно помочь тебе в твоем желании снять проклятие, такая помощь будет оказана.      - А если приедет лорд Тристан? - Герта перевела дыхание. Она не думала услышать такое признание от женщины, преданной ритуалам, не приемлющих чуждых и древних Сил.      - Ему скажут правду. Что ты родила ребенка, за будущее которого нужно бороться, и что, готовая к борьбе за него, ты уехала, а куда - не знаем. Сомневаюсь, что он примет наши слова. Решать ему. Не могу благословить твой поиск, но, как верующий в одно желает добра верующему в другое, так и я желаю тебе добра, госпожа Герта. Ты храбра, твоя воля как лезвие меча, побывавшего во многих битвах мира, но все еще прочного и острого.      - У тебя есть лошадь, которую оставил тебе господин Тристан; советую взять ее, не отказываться из гордости. Мы дадим тебе еще вьючного пони, которых у нас много, их приводят беженцы. Многие люди не выживают, и родственников, которые унаследовали бы их добро, у них нет. Мы дадим тебе и припасов, и дорожную одежду. Можешь отобрать все, что понадобится в наших кладовых. Я желаю тебе добра. - Аббатиса помолчала. - Но я боюсь добавить к этому благословение: там, куда ты идешь, оно может оказаться не помощью, а помехой. Я не спрашиваю, в каком направлении ты поедешь, хотя не советую ехать открытыми дорогами: эта земля неспокойна, и многие, особенно лишившиеся предводителей люди, ведут охоту на ней сами по себе.      - Госпожа аббатиса, ты дала гораздо больше, чем я смела просить. - Герта встала. - Но, может быть, самый большой твой дар то, что ты не сказала: "Не уезжай, это бесполезно! "      Аббатиса слегка улыбнулась.      - А если бы я так сказала, развела бы руками, и воспользовалась своей властью - впрочем, ты не дочь этого дома, и у меня нет над тобой власти, - разве ты послушала бы меня? Нет, я знаю, что ты много думала и считаешь это своим долгом. Да будет так. Мы сами выбираем свои пути, и многие это делают гораздо бездумнее.      Герта стояла очень прямо. В этой женщине было что-то: в других обстоятельствах они могли бы стать друзьями. На мгновение она задумалась, каково быть "дочерью" в этом мирном жилище. Но мысль эта только мелькнула. И Герта повторила старое прощание путника:      - За хлеб и кров благодарю и благословляю. Да пребудет мир в этом доме, а я снова отправляюсь в путь.      Аббатиса слегка наклонила голову.      - Иди с миром, госпожа. Да найдешь ты то, что ищешь. - И хоть она отказала Герте в благословении Пламени, все же подняла руку и начертила какой-то знак в воздухе между ними.      Так Герта и Эльфанор покинули этот край. Аббатиса была щедра. Герта ехала на той самой лошади, на которой ее привез сюда Тристан; среди вещей, оставленных беженцами, она выбрала широкие, похожие на юбку брюки, в которых благородные дамы выезжают в поле. Лошадь не очень видная, невысокая в холке; Герта была уверена, что в ней кровь диких горных лошадей. Но именно таких подбирают для трудного пути.      Чуть сзади шел еще меньшего размера пони, с вьюками на спине. К поясу Герта привязала длинный нож-кинжал, который она отыскала среди вещей в кладовой, а к седлу прикрепила короткое копье для охоты на кабана с прочным наконечником, острым, как игла. Эльфанор ехала в похожей на колыбель корзине за спиной Герты, так что руки у молодой женщины были свободны и она могла управлять обоими животными.      Она выехала ранним утром, потому что хотела миновать дороги до того, как на них появится много путников, и углубиться в холмы, как и советовала аббатиса. Край этот поистине кишит шайками бродяг и разбойниками. Многие правители погибли в войне, их владения достались слабым людям, которые оказывались легкой добычей. Только такие, как Тристан, могут в конце концов навести порядок в этом хаосе. Герта подумала о нем, но потом отогнала его образ. Может быть, она могла бы встать рядом с ним и помочь ему, - но все это фантазии, и мрачная правда ее ноши быстро разгоняет их.      Еще до того, как солнце высоко поднялось, Герта съехала с дороги и углубилась в путаницу тропинок, вившихся между камней и выглядевших так, будто здесь сошла лавина; однако после тщательных расспросов в аббатстве Герта знала, что на самом деле это или преграды, или полуприкрытые ворота, которые скрывают начало иной, гораздо более древней дороги.      Древние, некогда населявшие Долины, предпочитали дороги, которые поднимаются на вершины холмов, а не вьются по долам. Именно такой путь несколько месяцев назад привел ее вначале к святилищу Гунноры, а потом и к обиталищу жаб. Теперь Герте нужно было вернуться к святилищу. Только Гуннора может дать ей какой-нибудь совет. Потому что Великая любит детей и благосклонно относится к их нуждам. Но поможет ли она проклятой... Нет, твердо сказала себе Герта, преступила она, а не ребенок. И потому расплачиваться тоже должна она. Она приняла бы на себя и чешуйчатую кожу, и выпуклые глаза - все то, что поразило Эльфанор. Молодая женщина надеялась, что Гуннора пошлет ей сон и расскажет, как помочь ребенку.      Герта ехала медленно, временами останавливалась, слезала с седла, кормила и пеленала Эльфанор. Девочка не плакала. Это ее молчание производило странное впечатление. И Герта заметила, что иногда эти круглые глаза смотрят на мир как-то не по-человечески. Не может такая крошка смотреть на окружающее так пристально.      Хотя древняя дорога проходит высоко, тот, кто ее создал, позаботился, чтобы путников нелегко было заметить. Со стороны долины дорогу закрывают густые кусты и деревья, иногда уступающие место выветрившимся вертикальным скалам, которые сливаются с местностью так, что за ними нельзя заметить дорогу.      Герта и девочка провели ночь в месте, которое могло быть специально подготовлено для стоянки, потому что тут наклонные камни касались друг друга верхушками, образуя подобие крыши.      Здесь обнаружилось даже старое, почерневшее кострище. Герта тотчас разложила хворост и сухой мох, которые заранее собрала, разожгла огонь и села возле него, держа ребенка. В пламя она бросила горсть сухих листьев, подаренных Ингелой. И теперь от костра исходил свежий и чистый запах. Но не ради него Герта бросала травы. Эта смесь должна была не подпустить темные сны. Аромат трав очищает сознание, и об этом знают те, кто разбирается в растениях. А Герта нуждалась в этом.      Путешествие по древней дороге снова отдало ее во власть все еще существующих древних сил. И она должна использовать любые средства защиты от зла.      Лошади тоже подошли поближе к огню и ели зерно, которое Герта достала из сумок. Отпустить их свободно пастись она не решились. Но поблизости оказалась вода: ключ, питавший небольшой ручей; лошадь и пони шумно напились, а сама Герта промыла две фляги, наполнила их заново и утолила собственную жажду после сухого дорожного хлеба.      Спала она урывками, настороженно прислушиваясь даже во сне, просыпаясь время от времени, чтобы подбросить дров в костер; рядом с рукой лежали нож и копье.      Хоть Герта ехала не торопясь, тело ее болело. На рассвете, лежа между камнями, она уже больше не могла спать и думала, куда же двинется дальше.      Дорога шла, то опускаясь в неглубокую долину, то снова поднимаясь вверх. Герта проезжала скалы, с врезанными странными символами, врезанными так глубоко, что даже время не смогло полностью стереть их.      На четвертый день дорога разделилась надвое, одна повернула к югу. Герта никого не видела, хотя раз или два, приближаясь к долинам, слышала шум, производимый другими путниками. И при каждом таком звуке она замирала с бьющимся сердцем.      Молодая женщина поехала по северному ответвлению дороги и стала искать знакомые ориентиры. Если память ей не изменяет, именно по этой дороге несколько месяцев назад она направлялась к святилищу Гунноры. И теперь нужно найти какую-нибудь скалу или участок местности, которые она точно помнит.      У развилки не оказалось подходящего места для стоянки. Дул ветер, холодный, без всякого намека на весеннее тепло. Герта сняла корзину-колыбель с седла, поставила перед собой и прикрыла плащом, чтобы хоть немного защитить ребенка.      С наступлением вечера тени на склонах холма удлинились. Но Герта продолжала ехать вперед, потому что не видела места для отдыха. И вот, уже почти перестав надеяться, она обнаружила святилище, которое и искала. Сквозь щель в двери, на которой висел выкованный из железа символ Гунноры - сноп, перевязанный ветвью фруктового дерева, - пробивался свет.      Лошадь, шедшая с опущенной головой, вдруг заржала. Сзади отозвался пони. Герта сама произнесла голосом, хриплым от холода и долгого молчания:      - Удачи этому дому и тем, кто живет в нем.      Створки двери разошлись, половинки скользнули в стены. Наружу устремился золотой свет. Лошадь не дала Герте возможности колебаться, она прошла в дверь и остановилась во внешнем помещении, а не на настоящем дворе. Оба животных казались спокойными и довольными, словно пришли к родным стойлам.      Герта, с затекшим онемелым телом, чувствуя себя так, словно проехала целую вечность, спешилась.      - Входи с миром.      Голос доносился из воздуха. Герта вспомнила, что так же было и в ее первое посещение святилища. Она с сомнением посмотрела на лошадь и пони. С них нужно снять груз. Они хорошо послужили ей и заслужили отдых.      - Входи. - Перед ней открылась вторая дверь. - За добрыми животными присмотрят, как и за всеми, кто приходит с миром.      Герту уже заполнило ощущение тепла, освобождения от тяжести. Она, не колеблясь, прошла вперед. У второй двери достала из ножен длинный кинжал и оставила на полу, потому что в дом Гунноры не входят с оружием.      Вторая комната точно такая, какой и запомнилась: стол с едой, все готово для подкрепления путника. Завозилась в своей корзине Эльфанор, испустив негромкий мяукающий крик. Большие глаза смотрели в лицо матери, и никогда Герта не была так уверена, что в этом изуродованном тельце живет разум, гораздо более древний, чем плоть и кости.      Она ожидала протестов ребенка, а может, и того, кто обитает в этой комнате. Можно ли приносить проклятое существо в дом, враждебный проклявшим Силам? Но после первого крика Эльфанор не испустила ни звука, не было и других протестов. Герта опустилась на стул; левой рукой она держала девочку, а правой взяла кубок, от которого поднимался пар: подогретое вино, приправленное травами, - привет путнику после долгого дня пути по холоду.      Она осушила кубок. И стала есть густую похлебку, сытную пищу, наполнявшую тело силой, успокаивающую мысли; ни разу после посещения святилища она не испытывала такого удовольствия от еды.      Насытившись, она откинулась в кресле и заговорила, обращаясь к огням двух ламп, освещавших комнату.      - Тому, кто дал еду, благодарность от чистого сердца. Благодарность за приют. Той, что правит здесь... - Тут Герта заколебалась. Она не могла подобрать нужных слов. И впервые ясно осознала, что сделала. В это место мира и света она принесла вину и зло - собственную вину и собственное зло!      По другую сторону стола открылась вторая дверь. За ней струился более тусклый свет. И комнату вдруг заполнил аромат цветов, и как в самый разгар лета, послышался бессловесный лепет, какой можно услышать на берегу веселого ручья, что-то вроде гудения довольных пчел, занятых сбором урожая, легкое дуновение ветерка, шевелящего цветущие ветви.      Та, что живет здесь, кажется, не осуждает ее, как осуждает себя она сама. В сердце Герты вспыхнул легкий огонек надежды. Волоча измазанный в дороге подол, она пошла вперед, не медленно и неохотно, но как человек, знающий, куда и зачем он идет.      Ее окружили языки дыма, аромат усилился. И Герте показалось, что туман приобрел материальные очертания, навстречу ей двинулось множество рук. Спотыкаясь, чуть одурманенная сильным ароматом, Герта нащупала лежанку. Она неловко прилегла и глаза ее закрылись.      Столб света, золотой, как осенние яблоки, яркий, как тот благородный металл, который так ценят люди. Он поднимался от пола и уходил высоко вверх, и Герта, как ни запрокидывала голову, не видела его вершины. Женщина заметила, что столб света не сплошной, хотя взгляд ее не может проникнуть сквозь него. Свет в нем пульсировал в ритме биения ее сердца.      И хоть это свечение прекрасно, есть в нем что-то страшное, почти грозное. Герта, не отдавая себе отчета, преклонялась перед ним. Она хотела протянуть руки, просить прощения; но руки ее были заняты. И она отвела глаза от света, чтобы посмотреть на свою ношу.      Ребенок, человеческий ребенок, с настоящим человеческим лицом, но темным, мрачно темным. И в этом лице свет столба пробуждает отклик, искру, ясную и золотистую.      - Госпожа... - Герта не думала, говорит ли она вслух. В этом месте слова исходят прямо от сердца, от самой сердцевины разума, и в них может быть только истина. - Я преступила закон жизни, закон добра. И пусть наказан будет не ребенок, а я. Невинные не должны страдать за чужие грехи.      Свет вспыхнул так ярко, что ослепил ее. На глазах выступили слезы. Или это слезы, которые она не выплакала с тех пор, как люди надругались над ней и поймали в грязную паутину?      Герта ждала ответа. И когда не получила его, ей пришлось призвать всю свою силу и храбрость, чтобы не закрыть глаза и продолжать смотреть на обжигающий свет. Она дрожала, ей казалось, что ее охватывает холод, что он отрезает ее не только от милости света, но и вообще от жизни всех остальных людей.      Она заплакала. Если ее ждет смерть, тогда...      - Не ребенок! - Ее слова не просьба, а, скорее, требование. И тут же она пугается еще больше, потому что здесь не требуют, здесь только умоляют и молятся.      Свет мгновенно исчезает. И Герта увидела что-то еще...            Перед ней камни, стоящие так, что они образуют колесо. Герта словно висит в воздухе над ним. И хоть с поверхности все выглядит иначе, Герта узнала место. Она дважды была здесь. Царство жаб.      Дьявольские зеленоватые огоньки цвели на скалах. Герта боялась, что они устремятся к ней, что всякая защита, какая могла у нее быть от этих Темных Сил, теперь оставила ее.      Но они как будто не подозревали о ней, если это действительно жабы. Девушка начала двигаться, словно у нее есть крылья и она медленно и размеренно машет ими. Она двигалась над камнями к центру круга. И увидела еще кое-что. Посередине нескольких путей, ведущих в паутину жаб, прямо в центре прохода (словно закрывают этот проход) стоят камни, светящиеся легким голубоватым светом. Три прохода были закрыты, но три оставались открытыми. И тут в сознании Герты вспыхнули знания, которые как будто были с ней всегда, но просто спали в ее мозгу, а теперь проснулись.      Когда-то жабы Гриммердейла были заключены в своем колесе, они не могли беспокоить сны, не могли привлекать к себе неразумных, как она, или злых людей. И они снова должны быть заключены в нем. Герта перевела дыхание. Если такова возложенная на нее задача, она готова.      И тут же получила предупреждение. Из-за того, что она уже пыталась использовать жаб в своих целях, она уязвима перед ними. И для нее приближение к ним - риск смерти, худшей, чем любая неудача или телесные страдания. Ей придется выбирать. Спасет ли она Эльфанор? Даже в этом она не может быть уверена, может только надеяться, но надежда эта сильна. Надежда поведет ее, станет ее едой и питьем, отдыхом и освобождением. И Герта уцепилась за надежду со всей силой воли.      Снова девушке предстоял ветер холмов. Когда она проснулась, ее ждала вкусная еда. Во внешнем помещении она нашла своих лошадей, накормленных, оседланных, навьюченных, готовых к пути. Солнце уже коснулось вершин холмов, и она выступила в путь, на этот раз двигаясь на восток и стараясь избегать заселенных долин.      По пути Герта отыскивала ориентиры, которые когда-то видела. Больше всего придется избегать случайных встреч с охотниками или пастухами из Нордендейла. И ей помогало то, что жители долин обычно избегают мест Древних и сторонятся их дорог.      Вначале дорога от святилища Гунноры была хорошо видна, потом, постепенно уходя на восток, она становилась все менее заметна. И за пределами Нордендейла Герте придется снова свернуть в бездорожье. У самого колеса жаб, вероятно, вообще нет никаких дорог или троп.      Герта не решалась ехать быстро. Путь опасен, на покрытых снегом и льдом камнях того и гляди поскользнешься. Эльфанор в своей корзине-колыбели ехала за спиной Герты, и девушке часто приходилось спешиваться и древком копья проверять надежность пути. Иногда лошадь отказывалась идти, и Герта считала это добрым знаком: чувства лошади, более острые, чем у человека, предупреждали об опасности впереди.      Целый день проведя в пути, Герта спала урывками. Она держала на руках Эльфанор, укрывая ее плащом. Ночь они провели в гнезде из прошлогодних листьев и травы, которые Герта нагребла между согнутыми бурями деревьями. На второй день солнца не было, опустился густой туман, и от мелкого дождя плащ девушки промок.      Она с чувством облегчения миновала Нордендейл. Позволив себе недолго посмотреть вниз, отметила перемены, которые произошли в этой полузаброшенной, лишившейся хозяина крепости с того времени, как видела ее в последний раз. В садах и огородах работали люди, на склонах холмов паслись овцы. Но девушка прежде всего отыскала взглядом башню крепости. И не увидела на резком ветру никакого знамени. Это означало, что правитель отсутствует. Где он? Герта ударила рукой в перчатке. Может быть только одно место, куда направился Тристан, - Литендейл! Если он отправился ее искать... Герта покачала головой, словно могла привести в порядок путаницу мыслей. Нет, теперь важно только одно: каменное колесо в Гриммердейле!      Для лошади и пони тут почти нет корма. И они тянут в сторону позеленевших склонов холмов. Герте понадобилась вся сила и решимость, чтобы заставить их двигаться дальше. В полдень она подкупила животных кусками путевого хлеба, они с радостью его съели и слизали крошки с камней.      Изморось так и не превратилась в настоящий дождь, но девушку со всех сторон охватила влажная серость. Одна из тех мелких неприятностей пути, которые могут уничтожить всякую решимость. Одежда липла к телу, теперь девушка непрерывно дрожала. К вечеру - если нигде не задержится и не будет слишком долго отдыхать - к вечеру она окажется рядом с Гриммердейлом, а на следующее утро сможет начать выполнять свою задачу.      Хоть одно преимущество у нее будет, решила Герта. Силы Тьмы оживают ночью, в отсутствие света. И если она займется делом при свете дня, у нее будет небольшое преимущество. Конечно, если успеет закончить до темноты.      Сумерки наступили рано. Снова заночевала Герта в таком месте, откуда видела фонарь над дверью гостиницы, в которой служила когда-то и терпеливо ждала возможности отомстить. Ей хотелось горячего питья, убежища, пусть такого жалкого, как этот постоялый двор, звуков голосов. Но она скорчилась в одиночестве, рядом с парой лошадей. Герта сунула в рот кусочек сушеного мяса и покормила ребенка. И снова увидела в полутьме этот все понимающий оценивающий взгляд Эльфанор. Какой-то нечеловеческий взгляд, коварный, злобный, предвкушающий.      Герта заставила себя считать это только своим воображением. Покормив ребенка грудью, она укачивала девочку на руках, шепотом напевала старую-старую колыбельную, которой еще ее нянька отгоняла тьму и все, что может таиться во тьме.      Этой ночью она не спала совсем. Как будто близость цели вызвала в ней приток лихорадочной энергии, и ей приходилось изо всех сил заставлять себя не покидать убежища, не идти прямиком туда, где ее ждут.      Так сильно было это желание, что девушка прижалась к земле и отчаянно боролась со стремлением двигаться, идти...      Ночь тянулась как год, как столетие, она была длиннее всей жизни Герты. Во всяком случае так ей показалось, когда над холмами показались первые лучи рассвета. Герта с трудом встала. Она оцепенела от холода, мышцы болели, словно ее избили. А впереди ждет ее задача.      Поставив на землю корзинку с ребенком, Герта раскрыла мешочек, подаренный Ингелой. Там хранились связки листьев, такие высохшие, что превратились в сухой порошок, и другие, тоже увядшие, но еще держащиеся на веточках.      Герта сделала выбор, поднося каждый пучок к носу, чтобы убедиться, что это именно то, что ей нужно. Пять таких пучков она растерла, смешала с содержимым небольшого горшочка, добавила еще три, потом еще один, с самым сильным запахом, от которого она чихнула и даже подавилась, когда слишком близко поднесла его к носу.      Получившейся мазью она широкими кругами обвела глаза. Мазь застревала в бровях, и девушка морщилась от сильного запаха. Сняла влажную шапку и нетерпеливо отвела волосы, чтобы добраться до ушей. Остатком мази натерла ладони. Подготовившись таким образом, не вкусив пищи, как требовал обычай, она взяла корзину с Эльфанор и спрятала в ближайшем укрытии - под густым кустом с нависающими ветвями. Сунув колыбель под этот грубый навес, Герта камнями прижала свисающие ветви.      Лошадь и пони пошли за ней. Она безрассудно собрала все остатки дорожного хлеба и выложила двумя кучками, и животные сразу принялись есть. Встав, Герта выпрямилась, заставляя себя не оглядываться. Она сделала все, что могла, для защиты Эльфанор. И не позволяла себе поддаваться дурным предчувствиям. Теперь надо думать только о том, ради чего она пришла сюда.      Ей хорошо виден круг камней - внешняя сторона колеса жаб. Герта подняла руки, выставив намазанной стороной наружу. Направила вперед кончики пальцев, ощущая сильный запах трав.      И пошла, обходя колесо по внешней стороне. Не позволяя себе смотреть в эти проходы между камнями, ведущие к центру, смотрела только в землю. И в третьем проходе нашла первый из "запирающих камней".      Герта споткнулась о грубый обломок скалы, даже не обработанный, как другие камни, высотой ей до колена, так глубоко погрузившийся в землю, что на самом деле он должен быть гораздо больше. Герта облизала губы кончиком языка, рассматривая камень, пытаясь определить его вес, оценить собственные силы. Сможет ли она его передвинуть?      Придется постараться. Девушка сбросила на землю плащ, влажно прилипший к ее плечам и рукам, мешавший двигаться. Она видит нужный ей камень. Вот он! Весь из острых углов, ярко выделяется его голубоватая поверхность. Герта протянула к нему руки, положила на камень и надавила. Камень оставался прочно вкопанным в землю, как лесное дерево.      Да - но когда-то его двигали. Он стоял на другом месте, и туда его и надо вернуть. Девушка напрягала силы, раскачивала камень взад и вперед, цеплялась за неровности его поверхности. И камень сдвинулся!      Небольшой успех, но достаточный, чтобы приободрить ее. Тяжело дыша, напрягаясь, растирая в кровь ладони, несмотря на защитную мазь (девушка знала, что в этом месте нельзя пользоваться перчатками, висящими у нее на поясе), Герта перетащила камень на середину одного из незащищенных проходов и прислонилась к нему, отдыхая и приходя в себя.      Что возникло рядом, что-то вроде беззвучного смеха, насмешки над нею, уверенности в ее неудаче. Герта выпрямилась. Губы она плотно сжала, подбородок подняла. Один! Теперь следующий...      Второй камень она нашла быстро, но он оказался погребенным меж других камней. Ей пришлось откапывать их, оттаскивать, выдергивать, прежде чем она смогла снова попытаться передвинуть его. Камень оказался упрям, он с такой неохотой расставался со своим ложем, что Герта дважды приходила в отчаяние. Ее ладони оставили на поверхности камня кровавые отпечатки, но она все же закрыла им проход. Два...      Ее грыз голод. И хотя она время от времени покачивалась от головокружения, она все-таки отправилась на поиски третьего камня. Конечно, ей удастся отыскать его и установить, где положено. Широкая разделенная, как брюки, юбка цеплялась за ноги. Герта словно шла по трясине из засасывающей грязи, борясь за каждый шаг.      Камня не оказалось на месте! Но он должен быть! Видение в святилище не могло обмануть ее.      Обладающие Силой не разыгрывают такие жестокие шутки. Они могут отказаться помочь, но сознательно не обманут. Он должен где-то лежать, этот камень. Герта двигалась медленно, глядя только на землю. Вокруг было разбросано много упавших камней, больших и маленьких, но среди них не встречалось ни одного голубого.      Может быть, он полностью погребен под какой-нибудь грудой? Но она не видела достаточно большого нагромождения, которое могло бы скрывать такой камень. Снова она обошла колесо по внешней окружности. И в сознании ее все громче раздавался злобный и коварный смех, хлеставший ее, как ветер начинающейся бури. Теперь она не сомневалась: жабы знают о ее замысле, следят за ней и забавляются, уверенные, что все усилия напрасны. Но так не будет!      Поиск охватывал все большее пространство. Герта все дальше отходила от края колеса. Она подошла к Эльфанор и накормила хнычущую девочку, не сознавая собственной усталости: ноги под ней подгибались, руки оставляли на одеяле кровавые следы, а все тело сотрясалось от сильной, бессознательно возникающей дрожи.      Голод исчез, осталась только тупая боль в теле. Герта корчилась, сгорая от нетерпения, но понимала, что сначала нужно накормить ребенка. Лошадь и пони стояли по обе стороны от куста. Всю пищу они уже слизали, но не ушли.      Неожиданно лошадь подняла голову и, прежде чем Герта сумела остановить ее, заржала. Послышалось ответное ржание. Девушка застыла на месте, быстро отняла ребенка от груди и уложила в корзину. Эльфанор открыла рот и отчаянно закричала.      Герта с огромным трудом встала и, пошатываясь, одной рукой стала застегивать платье, положив другую на рукоять кинжала. Дождь прекратился, но над головой нависали низкие тучи. Однако было не настолько темно, чтобы скрыть приближающегося всадника.      В этой истощенной войной земле много разбойников, у которых достаточно храбрости и даже склонности рыскать по дорогам Древних. Герта вспомнила кошмарные рассказы о существах, которые, как говорят, скрываются в холмах. Никто не придет сюда, если у него нет какой-то злой цели, настолько мрачны и опасны слухи об этой местности.      Всадник направился к вершине холма, и девушка увидела, что на нем кольчуга и шлем, закрывающий лицо. На роге седла висит щит, герб нарисован заново. И это единственное цветовое пятно, потому что лошадь такая же тускло-серая, как и его доспехи; грива лошади неотличима по цвету от темного плаща.      Раньше она могла бы узнать его по гербу на щите, но теперь правители долин покоятся в бесчисленных неведомых могилах, и на их место встали новые люди, с новыми гербами. Герта не могла определить имя человека с таким гербом. Рисунок грубый, словно делал его человек, не вполне владеющий мастерством. Изображение чудовищной головы, и поперек нее гораздо лучше изображенный меч. Этот меч словно преграждает чудовищу дорогу к добыче. Холодное железо...      Эта мысль промелькнула у нее в голове, и тут всадник окликнул ее. Холодное железо, оно противостоит магии Древних, это оружие против них.      Какой-то разбойник, безрассуднее и посмелее остальных? Или путник, не подозревающий об опасности этого места? Под этим шлемом лица не видно, как под маской. Но голос, который окликнул ее! Герта набрала полные легкие воздуха... Да, она узнала его!      Его лошадь, обученная бою, хорошей породы, осторожно двинулась вперед. Поводья лежали у нее на шее, всадник не управлял ее движениями. Герта хотела бежать, но здесь нет никакого убежища, ей негде спрятаться - не укрыться и в логове жаб, где они уже однажды побывали вместе.      - Госпожа... - Его приветствие словно повисло в воздухе между ними и она отказывалась слышать его. Лошадь спокойно встала, и он спешился с легкостью бойца, оставив щит висеть на месте. И направился прямо к ней, слегка скрипя сапогами по камням. Герта обрела дар речи, смогла поднять руку и сделать предупреждающий жест.      - Нет!      Если он услышал ее, то не обратил внимания. Теперь она видела его загорелый подбородок, полногубый рот под полумаской шлема. Он остановился, снял металлические перчатки, сунул их за пояс, потом искусно расстегнул крепления шлема, снял его с головы, и ветер подхватил его волосы. Слегка сузившимися глазами он разглядывал ее так задумчиво, что Герте захотелось оказаться где-нибудь в другом месте, далеко отсюда, в безопасности от мыслей, которые он пробуждает в ней. Ничто не должно отвлекать ее от цели. Укрепив свою решимость, она в свою очередь сделала шаг вперед, подняла обе руки, грязные, со сломанными ногтями, с окровавленными пальцами, и повторила предупреждающий жест.      - Господин Тристан, зачем ты здесь?      Она не могла найти других слов, хотя ее одолевало множество мыслей.      - Я был в Литендейле; но ты уехала оттуда. - Он говорил просто, словно с испуганным ребенком. - Мне сказали, что ты будешь искать помощи в странном и опасном месте. Поэтому я приехал сюда.      Герта языком облизала губы, почувствовав горький привкус мази.      - Это... мое дело... - Она пыталась разжечь в себе спасительный гнев. Всегда, кроме одного случая, она защищала свою независимость, сама несла свое бремя.      - Я не сведущ в колдовстве, - серьезно сказал он. - Может, ты права и только твои руки, - он посмотрел на ее окровавленные пальцы, - могут совершить это. Но ведь может быть и так: двое, госпожа, легче и быстрее справятся с делом, чем один.      И прежде чем Герта смогла отступить, он быстро приблизился к ней и попытался взять за руку. Но она отдернула руку.      - Нет! - воскликнула она. - Они защищены.      - Защищены! - И он слегка приподнял одну бровь: она помнила это выражение его лица. - Судя по их виду, защита мало помогла им сегодня. Расскажи мне. - Теперь в его голосе слышались властные нотки; так говорит человек, много раз отдававший приказы другим. - Расскажи, что ты здесь делаешь и почему.      - Почему? - Она должна оттолкнуть его, и быстро, избавиться от него, он тут ни при чем, и его нельзя вовлекать в ее беды. Запахнув грязный плащ, она повернулась и наклонилась к корзине. Потом подняла с земли, прижав к бедру, одернула покрывало с лица Эльфанор. Даже тусклый свет безжалостно показывал ясные признаки проклятия. Девочка смотрела широко раскрытыми глазами, смотрела злым все понимающим взглядом. - Видишь? - яростно спросила Герта, внимательно вглядываясь в воина, ожидая первых признаков отвращения.      Но нужно признать, что он умеет держать себя в руках. Никакого проявления отвращения она не заметила.      - Мне рассказывали - Это подменыш... - Говорил он медленно, как будто опасался ее встревожить. - И ты думаешь, госпожа, что здесь найдешь ответ?      - Может быть, только может быть. - Она чувствовала себя странно, не встретившись с отвращением, к которому готовилась. Что это за человек, который, не моргнув глазом, смотрит на следы воздействия темного зла?      - Ну, иногда большего и нельзя просить. - И опять воин сделал несколько быстрых и уверенных движений, и она обнаружила, что корзина уже у него в руках, что Тристан крепко держит ее и смотрит на ребенка. - Что, по-твоему, нужно сделать? - резко спросил он.      Она хотела отнять у него корзину и, потеплее укутав Эльфанор, уберечь ее и от его глаз, и от холода. Но усталость делала ее неуклюжей, и она покачнулась, упала лицом вниз, а он, держа корзину одной рукой, другой подхватил Герту, тут же прижав к себе, поддерживая.      - Пойдем. - Он легко противостоял ее слабым попыткам вырваться, отвел к груде камней, сел, держа корзину на коленях, а ее усадил рядом. Она же настолько лишилась сил, что не смогла высвободиться.      Герта дрожала, руки ее бессильно лежали на коленях. И тут, испытывая к себе величайшее отвращение, она поняла, что плачет. Ей так хотелось сдаться, подчиниться кому-то. Но - достаточно одного взгляда на Эльфанор, которая, как всегда, лежала спокойно, но теперь немигающим взглядом смотрела на мужчину и в глубине ее глаз ожили злые коварные огоньки.      Герта собралась с силами, высвободилась и с трудом встала.      - Камни... остался последний... - Она должна вернуться к своей задаче!      - Какой камень? - Он не пытался ее удержать, но встал и осторожно поставил корзину на землю.      Герта уже пошла вперед, боясь, что Тристан станет ее удерживать. Если бы он попытался это сделать, она могла бы сдаться; какая-то предательская слабость пробудилась в ней, и это удивляло ее и ослабляло решимость.      - Голубой камень, последний... я искала, искала. Нашла два. Третий... не смогла. - Она споткнулась, протянула над землей израненные руки, словно приказывая ей выдать камень. - Камни... - она говорила больше с собой, стараясь вернуться к тому состоянию, когда, кроме задачи, ничего не существует, отрезать все остальное. - Камни нужно поместить в проходах, тем самым запечатав их. Такова возложенная на меня задача.      Она лишь отчасти сознавала, что он обогнал ее, подошел к ближайшему из проходов и посмотрел на камень, с таким трудом установленный ею.      - Такой? - Тристан не стал ждать ответа. Напротив, оглядев камень, принялся за поиски среди валунов, разбросанных на склоне холма.      Герта тоже пошла дальше, время от времени наклоняясь, чтобы вытащить небольшой камень, надеясь каждый раз увидеть под ним то, что ищет. Она почти на три четверти обошла колесо, но камня не нашла. Существует ли он вообще?      - Ха!      Она повернулась, но так стремительно, что потеряла равновесие и болезненно упала на колени. Сначала Герта не увидела Тристана, но вот его голова появилась почти на уровне земли, и она вспомнила, что видела там глубокую щель.      - Мне кажется, он там, внизу!      Герта встала и подошла поближе. Тристан наклонился, энергично отбрасывая камни. Подойдя к краю расселины, Герта тоже увидела камень, из почвы торчал только краешек. Голубой, как и те, остальные. Но как она его поднимет?      Очистив место от камней, Тристан извлек меч и принялся рубить землю, откидывая в сторону комья затвердевшей глины. Но работал он неторопливо и осторожно, чтобы не повредить оружие.      Герта провела по лбу тыльной стороной ладони, смазав с лица защитное покрытие. Она в отчаянии смотрела вниз, где трудился Тристан. Он может высвободить камень, да, но как она его оттуда вытащит? А потом ведь нужно еще переправить на место. А силы совсем оставили ее.      - Вот он, госпожа! - Тристан отступил и снова вложил меч в ножны, довольно глядя на выкопанный камень.      Герта сумела прохрипеть:      - Вверх... Как его поднять?      Она признала, что не в силах поднять камень из расселины. Но ведь она одна должна это сделать, в этом она уверена и знала это с самого начала.      - Есть веревка, которой перевязаны вьюки твоего пони. - Он встал, поджав губы, и посмотрел на камень. - Можно вытащить с помощью лошадей.      Герта моргнула. В его словах есть смысл, но ее так одурманила усталость, что такая возможность не приходила ей в голову. Почувствовав прилив энергии, женщина вскочила и направилась туда, где лежали вьюки. Да, веревка есть, и прочная. Но достаточно ли прочная, чтобы выдержать вес камня, можно узнать, только попробовав. Обернув веревку вокруг руки и плеча, Герта принесла ее и бросила конец Тристану.      Тот ловко подхватил его прямо в воздухе и, наклонившись, обвязал камень, умело используя все его выступы, чтобы закрепить веревку. Наконец поднял голову и посмотрел на нее.      - Приведи свою и мою лошадей, и посмотрим, выдержит ли веревка вес камня!      Ее собственная спокойная лошадь не доставила хлопот, позволив привести себя к расселине. Но лошадь Тристана попятилась и потянула назад узду, традиционный "земной конец" всадника-бойца, повела глазами и фыркнула. Герта ухватилась за узду покрепче и обрадовалась: лошадь наконец послушалась ее и неохотно тронулась за ней.      Тристан выбрался из расселины и завязав конец веревки петлей и надел на рог седла Герты. Второй конец он по-прежнему держал в руке, садясь верхом, и обернул его вокруг рога собственного седла.      По сигналу воина обе лошади тронулись с места, и Герта увидела, что веревка натянулась туго, как тетива, врезавшись в край расселины. Она боялась услышать треск лопающихся веревок. Но этого не произошло. Лошадь Тристана шла медленно, шаг за шагом, ее собственная лошадь тоже шла вперед, и веревка оставалась туго натянутой. А камень уже высвободился из-под земли и теперь поднимался по стене расселины, царапая ее и оставляя в ней борозду.      И вот наконец камень перевалился через край и упал у ног Герты. Она торопливо подбежала к веревке; кроме нее, ничем тащить не удастся. Тристан, тут же оказавшись рядом, отодвинул Герту и принялся освобождать камень от веревки.      - Что теперь? Где тот проход, который нужно закрыть?      Герта покачала головой.      - Я должна это сделать! Моя вина, мое и наказание! - Она попыталась протиснуться мимо него, схватилась руками за вымазанный землей камень. Это должно быть сделано только ей самой!      - Нет. - Голос его доносился словно издалека. Голова ее так занята необходимостью завершить задачу, что она с трудом слышала его. - Если тебе нужно прикасаться, хорошо. Но помни, я тоже смотрел в морды жабам...      - Потому что я заманила тебя. - Герта не понимала, что плачет, пока не почувствовала на губах соленый вкус слез. - Все сделала я. Отпусти меня. Камень нужно положить на место до заката!      Он не ответил. Напротив, наклонился, ухватил камень обеими руками, собрал все силы и покатил камень по земле. Герта с криком отчаяния побежала за ним. Она первой добежала до камня, всю оставшуюся энергию вложила в толчок и почувствовала, что камень сдвинулся только на несколько дюймов.      Тристан снова оказался рядом с ней.      - Мы вместе сражались здесь, госпожа. И снова будем сражаться вместе. Я не для того отыскал тебя, чтобы снова потерять. Ты будешь двигать камень, только уже вместе со мной. Та Сила, что послала тебя, не может отвергнуть мою помощь!      Герте не хватало дыхания, чтобы ответить ему. Она трудилась над камнем, и теперь од пошел вперед легче, раскачиваясь из стороны в сторону. Если она не выполнит возложенную на нее задачу, то проиграет. И в одиночку ей не справиться, в этом нет сомнения.      Камень движется так медленно. Становилось темнее, но не от туч, собиравшихся перед бурей, просто приближалась ночь. А ночью Тьма обретает силу, и если они до заката не сумеют поставить камень на место... Герта дышала тяжело и прерывисто. Наконец, слева открылся проход. Тристан сменил положение и встал рядом с Гертой, чтобы давить на камень с обеих сторон.      Герте казалось, сама земля сопротивляется им, что от оснований камней ползут тени, пряча поверхность и препятствия.      - Осталось совсем немного, госпожа... - Он теперь тоже дышал тяжело. Потом опустился на одно колено, прижался к камню плечом.      - Отойди! - приказал он.      Она увидела, как напряглось его тело, побагровело лицо. Очень долго казалось, что камень застыл на месте. Потом...      Медленно, качаясь из стороны в сторону (Герта смотрела с тревогой, прижав окровавленные руки ко рту), он двинулся вперед и остановился в самом центре прохода.      Неожиданно налетел ветер, холодный и острый, как лезвие меча, взметнул плащ молодой женщины, запорошил глаза пылью. Откуда-то из этого пыльного тумана появились руки, подхватили и поддержали ее. Послышалось ли ей или действительно в вое ветра прозвучал странных хор гортанных проклятий? Или она только вообразила это?      Девушка с трудом держалась на ногах. Тристан, чуть ли не на руках, вывел ее из водоворота пыли и шума и довел до куста, под которым стояла корзина с Эльфанор.      Ветер стих, и Герта услышала другой звук - отчаянный плач ребенка. Тристан отпустил ее, и она заторопилась к колыбели. Было все еще светло, сумерки только начали сгущаться. Герта схватила корзину в руки и опустилась на колени. Одной рукой прижимая к себе ребенка, она отвернула одеяло. Эльфанор продолжала плакать.      Герта смотрела на свое дитя. Из глаз лились слезы, должно быть, туда попали песок и ветер. Герта отчаянно моргала, пытаясь увидеть хоть что-то. Но вот наконец она способна видеть.      Личико ее дочки покраснело от усилий, глазки плотно закрыты, девочка кричит, размахивает в воздухе сжатыми кулачками, которые умудрилась высвободить.      Красное лицо, но...      Страх Герты рассеялся. Это не подменыш! Она победила! Проклятие снято. Глаза ребенка открылись. Темные, но никакого чуждого знания в них, точно так же, как на покрасневшей коже - никаких чешуек.      - Свободна! Она свободна! - крикнула Герта, баюкая девочку и вместе с колыбелью прижимая ее к себе. На плечи ей легли крепкие руки. Она смутно чувствовала, как в нее вливается новая сила, что она больше не одна.      - Ты освободила ее, - четко прозвучали рядом слова Тристана.      Герта повернула голову и посмотрела на него, благодарность поднималась в ней, как пламя.      - Только с тобой я смогла это сделать.      - Разве я мог не прийти к тебе на помощь? - Он смотрел на нее строго и жестко в уходящем свете. Но на самом деле Тристан не таков, теперь она это знает. И впервые за многие дни, месяцы, даже годы, насколько она может помнить, Герта отказалась от своей независимости, погрузилась в безопасность его поддержки и присутствия..      - Только с тобой, - повторила она негромко. И по внезапно смягчившимся губам и блеску в глазах поняла, что он услышал. - Многим одарила меня Гуннора, и все ее дары хороши.      - Да будет прославлено ее имя, - сказал он тогда, хотя Гуннора хранительница женской силы, и мужчины никогда не поклонялись ей. - Она многое дала нам в этот час. Госпожа, уже темнеет, не пора ли нам в дорогу?      Герта взглянула на Эльфанор. Гнев, охвативший ее, когда она сражалась с силами тьмы, прошел. Девочка сонно моргала.      - Да, - воскликнула она. - Пойдем - домой! И на лице Тристана отразилась такая радость, что Герта подумала: больше ей желать нечего.