А.Валентинов, М.Дяченко, С.Дяченко, Г.Л.Олди.
     
     
     Спасатели
     
     Из цикла "Пентакль"
     
     Дорогие читатели!
     
     Когда Г. Л. Олди, М. и С. Дяченко и А, Валентинов впервые решились объединить свои усилия, результатом этого соавторства стал роман "Рубеж". Прошло несколько лет, и авторы снова отыскали творческую задачу, которую не грех бы распотрошить сообща. Одной из отправных точек послужил "Миргород" Гоголя - малороссийские истории, провинциальные байки, сложившиеся в Мир-Город, в картину Странного Мира...
     
     Перед вами - три рассказа трех авторов. Ни Олди, ни Дяченко, ни Валентинов не скажут вам по доброй воле, кому именно принадлежит каждый рассказ. Таков принцип построения новой книги - это единый цикл, состоящий из отдельных самостоятельных новелл. Единство места (Украина с ее городами, хуторами и местечками), единство времени (XX век-"волкодав") и наконец единство действия, можно сказать, даже взаимодействия пяти человек, желающих, соответственно, разного и по-разному видящих жизнь, но пишущих одну общую книгу. Как видите, мы вольготно устроились в рамках классической драмы. Подобно тому, как у Луиджи Пиранделло шесть персонажей искали автора, мы вышли на поиски персонажа - однажды переступив порог кофейни, где вместе обсуждали замысел. И разошлись до срока по разным улицам, чтобы в финале встретиться под часами на главной площади. Или в полдень у старой мельницы. Или в полночь возле разрушенной церкви...
     Предлагаем ли мы сыграть в игру "угадай автора"? Разумеется. Хотя и не питаем иллюзий - искушенному читателю зоркости не занимать. Насколько цельной получится будущая книга - покажет время. А пока предлагаем вашему вниманию фрагмент будущего цикла.
     Искренне ваши, Марина и Сергей Дяченко, Дмитрий Громов и Олег Ладыженский (Г. Л. Олди) и Андрей Валентинов.
     
     
     Туфли
     
     Зимой Кирилл покупал абонемент в бассейн "Чайка", именовавшийся также банно-прачечным комплексом. Несмотря на оскорбительное название и малый размер, бассейн пользовался оглушительной популярностью среди окрестных школьников и пенсионеров. Дабы не плескаться, как в корыте, в толпе детей и стариков, Кирилл выбирал всегда самое позднее время - с половины одиннадцатого до половины двенадцатого ночи.
     В это время в бассейне, кроме Кирилла, было еще человек пять-шесть. Все они молча плавали от бортика к бортику - сосредоточенно и даже торжественно. Один был научный сотрудник, уверявший, что особо ценные мысли приходят к нему именно в эти часы ритуального плавания взад-вперед. Другой был журналист, очень заботящийся о своем здоровье. Прочие трое-четверо все время менялись.
     В бассейне были высокие окна под самым потолком. В ясные дни плывущий Кирилл мог видеть над собой звезды, а иногда и луну в морозной дымке; тогда жизнь казалась ему пронзительной, емкой и полной смысла.
     Сезон в "Чайке" заканчивался рано - в апреле. В последнюю пятницу накануне Пасхи Кирилл явился поплавать в последний раз.
     Он добросовестно проплыл триста метров. Полежал на спине, глядя в требующий ремонта потолок; прыгнул с трехметровой вышки. С сожалением выбрался из воды (земное притяжение заново навалилось на плечи) и побрел в душ, а потом в раздевалку, где к тому времени почти ни кого не было.
     Оделся и ушел, попрощавшись до осени, научный сотрудник. Потом ушел журналист; Кирилл остался один, недовольная тетушка-гардеробщица заглянула в раздевалку не раз и не два, пока он кое-как высушил слабосильным феном свои слишком длинные, по мнению многих, волосы.
     В кармашке сумки имелось два номерка - на куртку и на кроссовки (в "Чайке" было твердое правило: сдавать обувь на хранение перед входом в раздевалку). Сонная и злая гардеробщица поставила перед ним на стойку пару черных туфель - очень дорогих и модных, как показалось Кириллу.
     - Это не мои, - сказал он, - у меня кроссовки.
     Гардеробщица поджала губы:
     - Номерок-то ваш? Шестьдесят три? Там они и стояли!
     - Но это не мои. - Кирилл улыбнулся, пытаясь задобрить строгую тетку. - Посмотрите, пожалуйста, там должны быть кроссовки, синие с белым...
     - Смотрите сами, - гардеробщица распахнула перед Кириллом деревянную дверцу.
     Он вошел и сразу понял, что кроссовок нет. Ячейки с номерками были все до одной пусты; кое-где в них остался песок от грязной обуви, а в одном месте - троллейбусный талончик, скомканный и серый, прилипший, видимо, к подошве, а потом в тепле отклеившийся. Но кроссовок не было; были щегольские черные туфли, и были резиновые шлепанцы на ногах у Кирилла. Все.
     Хрипло распевал приемник на кособокой тумбочке. "Над тобою солнце светит, Родина моя-а..."
     - Что же мне делать? - спросил Кирилл.
     - Не задерживать, - посоветовала гардеробщица. - Бассейн закрыт.
     - Но это не мои! А мои пропали!
     Гардеробщица ткнула пальцем в написанное от руки объявление: "За сохранность сданных в гардероб вещей администрация ответственности не несет". Но, оценив валкий вид Кирилла, смягчилась:
     - А может, вы сами забыли, в чем пришли? И кроссовки ваши дома?
     - Это даже не мой размер, - безнадежно отозвался Кирилл.
     - А ну примерьте...
     Кирилл взял со стойки правую туфлю (на вид она была сорок пятый примерно, а Кирилл носил сорок третий). Надел, дабы продемонстрировать гардеробщице всю вздорность ее предположения, притопнул ногой - и вдруг понял, что размер подходящий. Более того - обувь сидит, как влитая.
     - Это не мои! - он тут же стянул чужую туфлю, будто чего-то испугавшись. - У меня были крос-сов-ки! Я за ними полтора часа в Москве в очереди стоял...
     - Эти тоже ничего себе, - сказала гардеробщица. Она внимательно разглядывала оставшуюся на стойке левую туфлю - сгибала и разгибала подошву, щупала кожу, пыталась прочесть "лейбл". - А знаете что? Пишите заявление, что у вас кроссовки пропали. А эти я заберу себе. Может, кто-то вспомнит да придет за ними?
     - Э, нет, - Кирилл, спохватившись, снова натянул правую туфлю и завязал шнурок. - В чем я домой пойду?
     Он замолчал, и стало тихо. Во всем здании "банно-прачечного комплекса" в этот час было пустынно и мрачно; гардеробщица смотрела на него, не выпуская из рук левой "спорной" туфли.
     - Заявление на ноги не наденешь, - сказал Кирилл тоном ниже. - Если кто-то за ними придет - я оставлю свой телефон... То есть телефон соседей, они позовут.
     Гардеробщица молчала.
     - И пусть он отдаст мои кроссовки, - сказал Кирилл. - Что за безобразие! В шлепанцах мне домой идти, что ли? И на работу - в шлепанцах?!
     Насчет работы он слукавил - работа у Кирилла была такая, что в кроссовках на нее не пускали.
     Гардеробщица наконец выпустила из рук левую туфлю. С легкой брезгливостью отодвинула ее к краю стойки:
     - Который час?! У меня рабочий день давно закончен! Давайте не задерживайте...
     Кирилл обулся (туфли сидели как родные). Нашел в сумке ручку, вырвал листок из блокнота. Написал, привычно попадая цифрами в клеточки, телефон соседей. Приписал внизу: "Позвать Кирилла Стержева из пятьдесят седьмой".
     - До свидания, - сказал гардеробщице.
     Та не ответила. Возилась зачем-то под стойкой.
     
     * * *
     
     Утром, пока Кирилл заливал в себя горячий чай, мама долго рассматривала его неожиданное приобретение.
     - Кроссовок жалко, - сказала наконец. - Но эти вообще-то подороже. Импортные, сразу видать... Может, ты их в школу наденешь?
     - Не буду я их носить, - отмахнулся Кирилл, доедая пшенную кашу с маслом. - Тот растяпа, что ушел в моих кроссовках, вернется и отдаст. А я тогда отдам ему.
     Мама с сомнением покачала головой:
     - Странно как-то... Пьяный он был, что ли?
     - Не знаю. - Кирилл уже был в прихожей, натягивал свои рабочие, с черными круглыми носками, грубоватые башмаки. - Если позвонит - отдашь ему, ладно?
     - В обмен на кроссовки, - твердо сказала мама.
     - Ага... Ну, я побежал?
     На остановке было полно народу, но троллейбусы в этот час шли один за другим. Кирилл протиснулся в салон и проехал три остановки, покачиваясь на поручне, как обезьяна на лиане. Выбираться обратно было трудно, Кириллу оттоптали все ноги, и, если бы не мощные круглоносые башмаки, он хромал бы весь день, наверное.
     - ...Здравствуйте, Кирилл Владимирович!
     - А макулатуру сейчас сдавать?
     - А субботник на втором уроке или на третьем?
     - А Петренко плюется!
     - Тихо! Тихо!..
     Он поставил сумку на скрипучий стул. Оглядел всю эту ораву красногалстучных, шумных, ни хрена не способных к математике; обвел их взглядом, и они замолчали. Молоденькая физичка Лариска, второй год работающая в школе, страшно завидовала этой его способности. Сама-то надрывалась до хрипоты, грохотала по столу тяжелыми предметами, бывало, и за уши хватала... Ничего не получалось, дети у нее на уроках орали, будто в зверинце.
     - Здравствуйте, пятый "А". Кто принес макулатуру, поднимите руки. Мало, мало... Девочки, красные косынки есть у всех? У кого нет? Плохо, плохо... На первый урок вы идете на ботанику. На второй - собираетесь здесь, и я скажу, кто что будет делать...
     Впереди был безумный день, тем более безумный, что Пасха в этом году совпала с Днем рождения Ильича, и видит бог - ни переругиваясь с завучем, ни добывая своим школьницам дополнительные красные косынки, ни руководя побелкой деревьев на школьном дворе, Кирилл не вспоминал ни о пропавших кроссовках, ни об импортных туфлях, доставшихся ему волей странного, довольно-таки дурацкого случая.
     
     * * *
     
     Через несколько дней (была, кажется, среда), в дверь позвонили, и соседка Марья Павловна позвала Кирилла к телефону.
     - Добрый вечер, - сказал незнакомый голос. - Это Кирилл Стержев?
     - Да, - отозвался Кирилл, почему-то предчувствуя недоброе.
     - Я по поводу туфель... Простите, это моя вина. В бассейне вам выдали мои туфли. Черные, производство Великобритании. Вы слышите?
     - Да... конечно. А кроссовки?
     - Какие кроссовки?
     - Ну, у вас должны быть... По ошибке... Мои кроссовки, которые пропали... в обмен...
     - Да, - отозвался голос после паузы. - Кроссовок ваших у меня нет, но я готов взамен дать вам деньги. Скажем, сто рублей. Этого достаточно?
     Кирилл молчал. В месяц ему платили сто тридцать.
     - Я заеду к вам, если вы не против, - продолжал голос. - Назовите адрес.
     Кирилл молчал.
     - Алло, алло! Вы меня слышите?
     - Да, - сказал Кирилл. - Хорошо.
     И назвал адрес.
     
     * * *
     
     Туфли стояли на полочке под зеркалом. Мама начистила их бархаткой, и они выглядели во всех отношениях блестяще.
     В половине девятого в дверь снова позвонили. Пришедший был человек лет сорока, высокий, светловолосый, с улыбчивым ртом и неподвижными голубыми глазами.
     Кирилл пригласил его в переднюю. Человек вошел и остановился, с неделикатным любопытством разглядывая убранство самой обыкновенной "учительской" прихожей.
     - Неловко получилось. - Кирилл потер ладони. - Но, поверьте, у меня пропали кроссовки, а идти домой в шлепанцах я же не мог...
     - Ну разумеется, - обладатель неподвижных глаз улыбнулся, показывая блестящие зубы. - Вот, однако, деньги... Где же мои туфли?
     - Мне неловко брать с вас деньги, - сказал мужественно Кирилл. - В конце концов это ваши туфли. Это просто ошибка. Я не могу пользоваться вашим, э-э...
     - Где же, однако, туфли? - мягко повторил визитер.
     Кирилл обернулся к полочке под зеркалом. Полочка была пуста.
     - Мама... Ты взяла туфли?
     Мама выглянула из кухни. Настороженно поздоровалась с визитером, обернулась к Кириллу:
     - Какие туфли? Те? Нет, я их поставила вот здесь... - Она посмотрела на полочку и в свою очередь разинула от удивления рот: - Своими руками поставила вот здесь! Четверть часа назад!
     Кирилл долго рылся в шкафчике для обуви. Вытряхнул оттуда все; туфель не было. Сгорая от стыда, Кирилл обшарил прихожую, оглядел комнату, заглянул во все шкафы...
     - Мама! Ну где же...
     - Я не брала, - отозвалась мать твердо, и по ее голосу Кирилл понял, что шутки кончились. Мама, проработавшая в школе тридцать лет, слишком серьезно относилась к таким понятиям, как "вранье" и "правда".
     - Я, - Кирилл прятал глаза, обращаясь к визитеру, - я ума не приложу, куда они делись... Они были вот здесь, мы приготовили их к вашему приходу...
     - Не волнуйтесь, - сказал визитер неожиданно мягко. - Не стоит так расстраиваться... Они найдутся. А когда они найдутся, позвоните, пожалуйста, - он вытащил из внутреннего кармана прямоугольник визитной карточки, - вот по этому телефону... Хорошо?
     - Обязательно, - пообещал красный, как свекла, Кирилл. - Непременно... Обещаю!
     
     * * *
     
     Ночью Кирилл проснулся от грохота. Подскочил на скомканной постели; рывком включил лампу-бра над головой. Дверца платяного шкафа была приоткрыта, оттуда наполовину вывалилась старая обувная коробка от маминых сапог. Крышка коробки валялась посреди комнаты, и рядом лежала на боку знакомая черная туфля производства Великобритании.
     - Ч-черт, - пробормотал Кирилл.
     Вторая туфля обнаружилась в коробке - вместе с ворохом каких-то стелек, полиэтиленовых кульков и оберточных бумажек.
     Мама выглянула из своей комнаты - производимый Кириллом шорох разбудил и ее тоже.
     - Кирюша! В чем дело?
     - Ну, мама... - проныл Кирилл трагически-укоризненно, указывая взглядом на туфли.
     В следующую секунду, глядя на ее лицо, он вынужден был отбросить всякое подозрение.
     Мама не прятала туфли в шкаф.
     
     * * *
     
     - Ну может быть, - сказал Кирилл, сдаваясь.
     - Да-да, - мама закивала. - Иногда так бывает - сам засунешь куда-нибудь и совершенно не помнишь куда. Ты их автоматически спрятал в шкаф.
     - Или ты.
     - Или я, - согласилась мама просто затем, чтобы не начинать все сначала. - Слава богу, у этого... странного человека есть телефон. Ты позвонишь ему и скажешь, что туфли нашлись.
     Туфли стояли посреди комнаты ровно и строго, будто в почетном карауле. Черные блестящие шнурки тянулись к Кириллу, как умоляющие руки игрушечных негритят.
     - У меня сегодня уроки, - напомнила мама.
     - У меня тоже, - вздохнул Кирилл. - Вот черт, не выспался из-за этой ерунды...
     Пока мама умывалась, Кирилл приготовил два бутерброда с вареной колбасой. Снял с веревки два выстиранных и высушенных полиэтиленовых кулька, положил в каждый по бутерброду и по яблоку. Отправился в комнату - в поисках своего портфеля; едва переступив порог, споткнулся о черные туфли и чуть не выронил сверток с бутербродом.
     Туфли отлетели к стене - правая, а за ней и левая. Кирилл чертыхнулся, открыл портфель, сунул сверток в пространство между книгами, щелкнул замочком - и тогда только сообразил.
     Все эти несколько минут мама не выходила из ванной. Туфли, как он помнил, стояли посреди комнаты - как в почетном карауле...
     - Эй!
     Он зачем-то заглянул в мамину комнату (кровать аккуратно убрана, зато на письменном столе - беспорядок, стопки тетрадей и три стакана из-под чая и кофе). Потом, поколебавшись, заглянул в шкаф; там не было ничего, кроме пары маминых платьев да рыжего Кириллова пальто, короткого по ушедшей моде. Он выглянул в окно - пятый этаж, голуби на карнизе, поток хмурых утренних прохожих на тротуаре...
     Он резко обернулся. Туфли снова стояли под дверью - там, где он споткнулся о них полминуты назад.
     - Тю-у, - сказал Кирилл. Универсальное междометие Тани Яковенко из пятого "Б" прилипло к нему еще в прошлой четверти. Толстенькая Таня искренне поражалась свойствам дробей и, глядя на доску, не могла сдержать своих чувств.
     - Полвосьмого, - мама вошла в комнату с чашкой кофе в руке. - Что ты... - и в свою очередь запнулась о неожиданное препятствие, расплескала кофе на старый выщербленный паркет. - Да кто же ставит туфли вот так под ногами ?!
     - Они сами, - сказал Кирилл, давясь от нервного смеха, - бегают.
     - Я заметила, - проворчала мама желчно. - Я опаздываю, ты опаздываешь... Туфли то прячутся, то выпрыгивают ночью из шкафа, то бегают под ногами... Если этот чудак их не заберет, они в конце концов прыгнут в мусорный бак - с моей помощью... Все, я пошла.
     За мамой захлопнулась дверь.
     Кирилл осторожно закрыл окно, оставил только форточку. Вздохнул. Подошел к туфлям - они теперь снова стояли посреди комнаты, но не уверенно и строго, как прежде, а как-то жалобно, привалившись одна к другой, будто в поисках защиты и поддержки.
     - Кроссовок жалко, - сказал Кирилл сквозь зубы. Правая туфля вдруг опрокинулась подошвой вверх. Кирилл отскочил как ужаленный.
     
     * * *
     
     - Закрыто, - сказал сапожник.
     - У вас написано, что вы до пяти...
     - А сегодня санитарный день. Закрыто, - и окошко с нарисованным на нем красным сапогом захлопнулось.
     Кирилл вполголоса чертыхнулся. Если бы не воспитательный час - а по четвергам у них обязательно воспитательный час... Если бы не завучиха с ее идиотскими придирками (стрижки в его классе, видите ли, не соответствуют стандартам! Волосы касаются воротников, а виной всему классный руководитель, у которого патлы висят, как у Бабы Яги!)... Если бы не вся эта ерунда - с набойками давно было бы покончено, Кирилл позвонил бы странному растяпе с голубыми глазами, отдал бы ему туфли и вздохнул бы спокойно...
     Странно. Когда Кирилл обувался в бассейне, набойки черных туфель были целы. А теперь они стерты так основательно, будто туфли без хозяина прошагали много километров. Не может же он, Кирилл, возвращать туфли хозяину в таком виде...
     Раздумывая, он дошел до следующего сапожного ларька - на углу. Синее окошко было, по счастью, открыто; Кирилл приободрился.
     - Вот...
     Сапожник, не выпуская изо рта сигареты, взял туфли у Кирилла из рук. Наметанным глазом глянул на набойки; осмотрел туфли, отогнул стельку, присмотрелся...
     Снова поставил на стойку перед Кириллом.
     - Не возьмусь.
     - То есть как?
     Сапожник вынул сигарету изо рта. Раздавил, недокуренную, в круглой жестянке из-под гвоздей; Кириллу показалось, что рука у него дрожит.
     - Не возьмусь, - повторил сапожник. - Они импортные... Дорогие... Испортить можно...
     - Да это же набойки! Всего только!
     - Ты глухой? - тихо поинтересовался сапожник. - Не возьму я твои туфли! И вообще проваливай...
     Кирилл взглядом сказал наглецу все, что он нем думал. Взял туфли с прилавка и снова упаковал в холщовую сумку с ручками - на одной стороне сумки была когда-то нарисована Алла Пугачева, а на другой Михаил Боярский, но с тех пор в сумке переносили столько овощей и молока, консервов и хлеба, что лица их сделались почти неотличимы друг от друга.
     ...А может, наплевать и отдать туфли хозяину, как есть? И пусть думает о Кирилле, что хочет?
     С самого сегодняшнего утра... Да где там - со вчерашнего вечера, когда за туфлями пришел хозяин, а их не оказалось на полочке... Короче, вот уже почти сутки Кирилла мучила тревога. Он проклинал бассейн, тот вечер, когда не отдал туфли гардеробщице, а отправился в них домой... Лучше вернулся бы в резиновых шлепанцах. Не умер бы. И черт с ними, с кроссовками...
     - Не чертыхайтесь, - резко сказали у него над ухом.
     Он поднял голову. Пожилая женщина, сухая и строгая, уже не смотрела на него - шла по своим делам, покачивая мужским портфелем. Кирилл готов был поклясться, что вслух ничего не говорил. Значит, все-таки вырвалось... Плохо. Надо владеть собой. Не ребенок.
     Он посмотрел на часы - большие, круглые, еще отцовские. Было без пяти четыре; по идее, до закрытия еще как минимум час, а сапожных мастерских в городе много...
     Следующий сапожник, которого он посетил, располагался со своими инструментами в сыром подвале по соседству с детской комнатой милиции. Мастер чинил полусапожки на каблучках таких тонких, что ими, пожалуй, можно было ковырять в зубах; во всяком случае, так подумалось мрачному усталому Кириллу. В углу мастерской сидела на клеенчатой банкетке манерная блондинка в чулках - ждала окончания работы.
     Кирилл уселся на свободный край банкетки. Им владела угрюмая решимость охотника - затравить зверя во что бы то ни стало, пусть и придется сидеть у норы до утра.
     Сапожник был молод - немногим старше самого Кирилла; руки его двигались, как притертые друг к другу части сложного механизма. В углу мастерской бормотало радио, невнятно отчитывалось о прошлом пленуме; Кирилл поднялся: во-первых, потому, что наблюдать за работой сапожника лучше всего было стоя, и, во-вторых, потому, что пахнущая духами блондинка раздражала его.
     - Покажите, - тихо попросил сапожник, не отрываясь от работы.
     Кирилл сперва не понял, а потом спохватился и выгрузил на низкий прилавок черные туфли с шелковыми шнурками.
     Сапожник бросил на них косой взгляд; огонек настольной лампы блеснул на металлической набойке острого женского каблучка.
     - Я напишу вам адрес, - сказал сапожник все тем же тихим бесцветным голосом. - Вы пойдете по адресу... и там вам все скажут.
     Кирилл молчал.
     Сапожник в последний раз оглядел набойку. Кивнул блондинке:
     - Готово...
     И, пока та оценивающе разглядывала полусапожки, вытащил обрывок бумаги из нагрудного кармана потертой клетчатой рубашки. Похлопал руками по рабочему столу в поисках ручки; нашел огрызок карандаша. Написал несколько слов, протянул бумагу Кириллу:
     - Удачи...
     Кирилл вышел, так ни слова и не сказав. Даже "спасибо".
     
     * * *
     
     По адресу, нацарапанному на листке бумаги под типографской шапкой "Счет-фактура", располагался, к большому Кириллову облегчению, Дом быта. Не приемная экстрасенса, не психиатрическая клиника - обыкновенный Дом быта с ателье, ремонтными мастерскими, прачечной и химчисткой - и, конечно, с сапожником, пожилым дядькой в рабочем комбинезоне, в толстых квадратных очках. В мастерской никого не было. Время шло к закрытию; Кирилл, понатаскавшийся по городу в час пик, выложил туфли на стойку и тяжело опустился на стул.
     - Хочешь чаю? - спросил сапожник.
     Это было так неожиданно, что Кирилл кивнул.
     Сапожник вытащил кипятильник, две зеленые кружки, жестянку из-под импортного кофе и пачку сахара-рафинада (кусок такого сахара не растворится в кипятке, если его не долбить упорно и не размешивать минут пятнадцать). Налил воды из графина, поставил чай кипятиться; снова глянул на Кирилла.
     - Ты их надевал.
     Вопрос был не вопрос, а как бы утверждение.
     - Да, - сказал Кирилл. - Я шел в них из бассейна...
     И рассказал, сам не зная зачем, свою историю. Вода в кружке закипела; не выключая кипятильник из розетки, сапожник ловко перебросил его в другую кружку.
     - Значит, он знает, где они.
     - Да, - сказал Кирилл.
     Сапожник сжал губы. Уголки его рта опустились вниз, отчего Кириллов собеседник сделался похож на угрюмого сома.
     - Плохо.
     О боже, подумал Кирилл. И здесь сумасшедшие; проклятые туфли, они самого меня сведут с ума... Встать немедленно и уйти...
     И остался сидеть.
     
     * * *
     
     - Да ты вообще знаешь, что это такое - обувь?
     Напротив Дома быта был гастроном с двумя буфетными стойками в углу. Там варили кофе и разливали водку; Кирилл поделился с сапожником половинкой несъеденного бутерброда.
     - Не обязательно смотреть в лицо, ты посмотри, как человек идет... Как ставит ногу... Как у него стесывается каблук... Вот ты проносишь туфли, скажем, год - и в них сидит твоя душа. Запах, ритм... Ты идешь или они тебя водят? Почему Петр Первый сам себе сапоги сшил? Знал...
     Кирилл переминался с ноги на ногу. Водки он не любил, а кофе в этом гастрономе отдавал желудями.
     - Присмотрись к обуви... К любой... Особенно к той, что проработала хоть бы сезон... Она живая. А некоторые...
     Сапожник хотел еще что-то сказать - и вдруг в ужасе уставился Кириллу за плечо; Кирилл поперхнулся кофе:
     - Что?!
     У прилавка стояла очередь, человека четыре. Высокий светловолосый мужчина в костюме и галстуке мелкого партработника покупал красное вино.
     - Показалось, - глухо пробормотал сапожник. - Слушай, парень... Тебе эти туфли достались... правильно, наверное. Есть в тебе что-то... такое. Вот только он...
     Сапожник замолчал. Откусил от Кириллова бутерброда, вытер губы указательным пальцем, с болезненным видом уставился Кириллу в глаза.
     - Не отдавай их ему. Молчи, слушай... Покупать будет - не отдавай. Грозить будет - не отдавай... Они сами к тебе пришли, сами и уйдут, но ни продавать, ни дарить, ни отдавать их - никому! - нельзя. А ему - тем паче... они от него бегут, к тебе прыгнули, считай, от отчаяния...
     - Как же...
     - Как хочешь. Они счастье приносят. А если ты их отдашь - счастья тебе не видать вовек. Сгниешь в тоске, сопьешься.
     - Может быть, вы...
     - Эх, парень... Если бы ты их не надевал - я бы взял их у тебя... А так - нельзя. Они твои. Надень и носи.
     
     * * *
     
     - Кирюшка, да ты что, пил?!
     - Я набойки ставил... На туфли...
     - Да что за проклятие с этими проклятыми туфлями...
     Кирилл отчего-то вздрогнул.
     - Мам, ты таких слов... не говори... Мало ли...
     Он прошлепал в носках в комнату, к телевизору; сегодня "Что? Где? Когда?", несмотря на все странности и тревоги этого дня, он никак не мог пропустить, ведь сегодня... Звонок в дверь.
     - Не открывай! - крикнул маме. Поздно. Мама даже вопрос "Кто там?" считала невежливым.
     - Добрый вечер, - послышался в прихожей знакомый прохладный голос. - Ничего, что я без предупреждения? Дело в том, что ваших соседей нет дома...
     А туфли под зеркалом, подумал Кирилл тоскливо. Как я их бросил в сумке, так и лежат...
     - Ну как мои туфли, нашлись? - осведомился визитер.
     - Извините, - слышно было по голосу, что мама очень смущена. - Так получилось, что...
     - Так получилось, что мы их не нашли, - сказал Кирилл, входя в прихожую.
     Мама, кажется, на минуту потеряла дар речи. Кирилл мельком глянул на холщовую сумку, привалившуюся к обувному шкафчику; ткань явственно подрагивала, и оттого казалось, что Михаил Боярский на портрете шевелит усами.
     Кирилл поднял голову - и встретился взглядом с голубоглазым.
     - Мы не нашли их, - тихо повторил Кирилл. - Мне очень жаль. Вы можете пойти в бассейн и написать жалобу на гардеробщицу. Правда, она все равно не несет никакой ответственности...
     - Простите, - мягко сказал визитер. - Как я понял, вы не намерены отдавать мне мою вещь? Мои туфли?
     - А вдруг это не ваши туфли, - сказал Кирилл, поражаясь собственной наглости. - А вдруг вы просто узнали от гардеробщицы, что у меня пропали кроссовки... то есть... короче говоря, я прошу вас больше к нам не приходить.
     Мама тяжело дышала за его плечом. Смотреть на нее сейчас Кирилл не осмеливался.
     - Кирилл Владимирович, - визитер улыбнулся краешками губ, глаза его оставались холодными. - Вы напрасно верите всяким... людям, которых видите, между прочим, впервые. Которые пьют плохую водку и в алкогольном бреду рассказывают странные сказки... А вы ведь математик. Вам в сказки верить не пристало.
     - Откуда вы знаете? - выдавил Кирилл. - Вам-то что за дело?
     Визитер улыбнулся шире. Сунул руку во внутренний карман пиджака:
     - Вот вам двести пятьдесят рублей, Кирилл Владимирович. За пару поношенных туфель - более чем достаточно.
     - У меня нет ваших туфель, - шепотом сказал Кирилл.
     - Триста? Четыреста пятьдесят?
     И тогда взорвалась мама. Мама, тридцать лет проработавшая в советской школе, имела твердые представления о том, что дозволено, а что - нет.
     - Молодой человек! - сказала мама немного резким, металлическим голосом, который прорезался у нее всякий раз, когда надо было выстроить в узеньком коридоре четыре класса по тридцать пять человек. - Что это за торги, я не понимаю? У нас нет товара, чтобы с вами торговать! Мой сын ничего у вас не брал. Если, в самом деле, в гардеробе случилось недоразумение - обращайтесь в гардероб! Пусть Кириллу звонит администратор бассейна! И, кстати, пусть вернут его пропавшие кроссовки!
     Показалось Кириллу или нет, но в неподвижных глазах незнакомца что-то изменилось. Чуть-чуть.
     - Хорошо, - сказал он по-прежнему мягко, глядя на Кирилла. - Я буду ждать вашего звонка...
     И, не прощаясь, вышел.
     
     * * *
     
     Кириллу снилась статья в вечерней газете о зверском убийстве пожилого сапожника.
     Кириллу снилось - он приходит домой и, повернув за угол, на месте окна кухни видит выгоревшую черную дыру. Сажа вверх по стене... Дымящиеся развалины на месте балкона...
     Кириллу снилось: он приходит домой, а у подъезда стоит белая машина "Скорой" - микроавтобус, кардиология...
     Кириллу снилось: толпа на улице, на переходе кого-то сбили... Он подбегает, заглядывает через чье-то плечо... И видит сначала знакомую сумку - в луже молока...
     Кирилл не мог спать. До утра сидел, проверял тетради.
     
     * * *
     
     - Какие у вас туфли, Кирюша, -едва поздоровавшись сказала завучиха. - Импортные?
     - Да, - сказал Кирилл.
     И неловко замолчал.
     - Все-таки как обувь красит человека, - подала реплику молоденькая физичка Лариска, скромно забившаяся в угол учительской.
     - Человека красит не обувь, - завучиха привычно-назидательно вскинула палец. - Человека красят знания... Вы слышите, Лариса Евгеньевна? Знания!
     И, не опуская пальца, выплыла из учительской прочь.
     Лариска осмелела:
     - Где ты достал, Кирюша, такую прелесть?
     - Сами пришли, - сказал Кирилл.
     Лариска подобострастно захихикала.
     
     * * *
     
     Семиклассник Шевченко отвечал у доски, путаясь в иксах и игреках. Кирилл не отрываясь смотрел на его кеды (вообще-то в кедах приходить на любой урок, кроме физкультуры, строжайше запрещалось, но данные кеды не были Кирилловой заботой - пусть болит голова у Лариски, ведь это ее седьмой "Б" класс).
     Кирилл смотрел на босоножки отличницы Козонос, которая была вызвана на помощь Шевченко.
     Потом, на перемене, Кирилл смотрел на тупоносые, бульдожьего вида туфли географички Егоровой, на хлипкие неустойчивые лодочки молоденькой глупой Лариски, на завучихины полуботинки: высоченные толстые каблуки - как античные колонны...
     Шагая к троллейбусной остановке, Кирилл не поднимал головы - разглядывал ноги прохожих. Поначалу ему казалось, что он в самом деле понимает, что туфли, как собаки, перенимают характер своих хозяев и демонстрируют его в преувеличенном, гротескном виде; потом он запутался. Туфли говорили кое-что о возрасте, роде занятий, степени достатка и аккуратности владельца - но ничего больше Кирилл не мог узнать по каблукам и пряжкам, сбитым набойкам и развязавшимся шнуркам. Кириллу надоело; он устал и присел на скамейку.
     - Кирилл Владимирович?..
     О господи!
     Он сидел на лавочке в незнакомом дворе, перед ним в песочнице возились малыши, а рядом сидела, удивленно на него глядя, девушка лет восемнадцати, тощая до прозрачности, с темными тенями вокруг карих глаз.
     Он узнал ее. Она выпустилась в позапрошлом году - Ира Толочко, алгебра - "четыре", геометрия - "пять".
     - Привет, - сказал Кирилл, обрывая неловкость. - Что ты здесь делаешь?
     Она неуверенно улыбнулась, кивнула на годовалого малыша, толкающего по дорожке летнюю коляску:
     - Выгуливаю...
     - Твой?
     - Мой.
     - А я не знал, что ты замужем, - брякнул Кирилл и тут же прикусил язык.
     - А я и не замужем, - сказала Ира просто.
     - А-а, - сказал Кирилл и проклял свой глупый язык. - А я... из школы иду. Домой.
     - Вы переехали? - зачем-то спросила Ира.
     - Нет.
     Ира странно на него посмотрела. Ничего не сказала. Кирилл огляделся. Улица, видневшаяся за неровным строем отдаленных кустов, казалась совершенно незнакомой.
     - Какие у вас красивые туфли, - сказала Ира.
     - А?
     Ира была почему-то красной. Даже темные круги под глазами слились с румянцем. Потупилась. Отвела взгляд.
     Кирилл смотрел на ее туфли. На ее простые, без каблуков, открытые туфли с ремешком вокруг щиколотки, с носком, устремленным вперед, как нос взлетающего самолета. На пластмассовой подошве туфель был узор, и он был многократно оттиснут вокруг скамейки на песке. Будто печать, подумал Кирилл.
     - А какая же это улица? - спросил он, наконец отрывая взгляд от Ириных туфель и их отпечатков.
     Идущий малыш оттолкнул коляску, шагнул, шлепнулся - и басовито заревел.
     
     * * *
     
     В десять часов он проводил Иру на троллейбус. Посадил в тусклый полупустой салон, помахал рукой.
     И она помахала в ответ.
     Троллейбус ушел, оставив Кирилла на пустой остановке - внутренне пустого и легкого, как надутый гелием шарик.
     Еще вчера ничего не было. Еще сегодня утром ничего не было! Была всякая ерунда - туфли, набойки... Сапожники...
     - Кирилл Владимирович?
     Что-то подпрыгнуло в животе, судорожно дернулось. Нет, ерунда. Еще горят окна. Еще идут прохожие. И он, Кирилл, не хлюпик и не трус.
     Голубоглазый стоял перед ним, загораживая дорогу. Кирилл быстро огляделся. Толпы дружков, которую хозяин туфель мог бы с собой привести, поблизости не наблюдалось.
     - Поздравляю вас, Кирилл Владимирович... Ваши новые туфли очень быстро отплатили вам добром за добро.
     Кирилл молчал.
     - Ну да, как же... Вы героически вступились за них - не зная, чем рискуете... То есть на самом деле вы не рискуете ничем. Я не стану преследовать вас, не стану угрожать вашим близким... Вы ведь этого боялись?
     Кирилл молчал.
     - Я не стану поджигать вашу квартиру, не стану охотиться за дураком-сапожником, который дал вам дурацкий совет... Когда вы отказывали мне, вы ничего этого не знали, принимали решение на свой страх и риск... Много лет назад один человек попросил меня достать для него туфли. Я достал. Но не смог удержать. Тот человек до сих пор ждет...
     Кирилл молчал.
     - Понимаю, - голубоглазый кивнул. - Что же... Время у меня есть. А у вас есть мой телефон.
     Шагнул в темноту - и растаял. Будто не было его.
     
     * * *
     
     Мама все еще сидела на кухне, перед тремя немытыми чашками из-под чая.
     - Ну надо же, - сказала, обращаясь не то к Кириллу, а не то к самой себе, - а ты ничего не замечал?
     - Нет. - Он сел на свое место, отрезал себе кусочек торта "Песочный", оправдывавшего свое название и цветом, и вкусом. - Не замечал. То есть теперь я что-то припоминаю...
     - Как тебя занесло в тот двор? - тихо спросила мама. - Ты знал?
     - Нет.
     - Значит, знал, - мама вздохнула. - Сердце иногда знает такое, о чем разум не подозревает...
     Кирилл постарался не морщиться. Мама любила устраивать своим восьмиклассникам "Вечера поэзии".
     - А об отце ребенка она что-то говорила? - снова начала мама.
     - Нет.
     - Глупые девчонки... Вот дурочки... Как же она это себе представляет - и работать, и учиться на вечернем? И ребенок в яслях?
     - "Москва слезам не верит", - мрачно пошутил Кирилл.
     - Она хорошая девочка, - продолжала мама, не слушая его. - Но ведь ребенок... Сынок, ты от меня точно ничего не скрываешь?
     - Ма, да ты что?
     Стало тихо.
     Ира Толочко, алгебра - "четыре", геометрия - "пять"... Они никогда не общались вне школы, а после выпускного - и вовсе не виделись... Кирилл - не очень распространенное имя. И не очень редкое. Но записать в свидетельстве о рождении сына "Кирилл Кириллович"?!
     Удивительное дело, но за всеми этими волнениями он и думать забыл о голубоглазом незнакомце. Отвязался - и слава богу.
     
     * * *
     
     В воскресенье утром Кирилл не нашел черных туфель в обувном шкафчике.
     Вытряхнул все. Долго рассматривал - вот стоптанные полукеды, вот зимние ботинки, вот мамины босоножки, вот выходные туфли на каблуке, мама надевает их только на выпускной вечер... Все - привычные, смирные, старые друзья, хранящие память ноги, призрак ноги, очертания подобранных пальцев...
     А черных туфель нет.
     Вздохнуть с облегчением? Позвонить голубоглазому - ушли, дескать, ваши туфельки, в другом месте ищите?
     Ира ждет его к десяти... Но не в кедах же топать. Придется надевать верные, с круглыми носами, рабочие башмаки...
     Кирилл потянулся за кепкой - и на полочке для головных уборов вдруг нащупал мягкий кожаный задник. Неосторожное движение - и вторая туфля свалилась прямо на голову, больно двинула по макушке.
     Ну не поверить же, что это мама, учительница с тридцатилетним стажем, так оригинально шутит?
     
     * * *
     
     - Эй, смотри, куда идешь!
     Кирилл дернулся и поднял глаза.
     Он возвращался от Иры. Малыш устал, капризничал, никак не желал засыпать; наконец Ира попросила прощения, пообещала завтра подойти к школе, и они расстались.
     И угораздило же по дороге снова засмотреться на обувь! Сперва - на кирзовые сапоги молоденького солдатика, потом на слоновые, на огромной платформе, сапоги-чулки какой-то модницы, потом на войлочные полусапожки старушки с продуктовой сеткой... Вслед за старушкой он влез в троллейбус, не посмотрев на номер...
     И вот - чуть не столкнулся с грузчиком на задах большого гастронома. Что за магазин? Что за улица? Опять?!
     Он обогнул пятиэтажную хрущевку: так и есть. Чужой район - новостройки, молодые деревца, канал с горбатым мостиком; красиво. На мосту стояла женщина в ярко-бирюзовом блестящем плаще. Глаза у нее оказались такими же бирюзовыми и блестящими. Она смотрела на Кирилла, чуть улыбаясь краешками мягких, чуть напомаженных губ.
     Она была его ровесницей. Может быть, на несколько лет старше; в руке у нее была книга на английском, и палец с коротко остриженным ногтем служил закладкой. Имя автора - "J. R. R. Tolkien" - ничего не сказало Кириллу.
     Над женщиной висело облако духов. Подобного запаха Кирилл никогда не слышал; ни у мамы, ни у завучихи, ни у одной из знакомых ему женщин такого запаха не было и быть не могло... Ветер относил аромат прочь от моста, но облако возрождалось вновь.
     - Добрый день, - сказал Кирилл.
     - Вы кто? - спросила она, и улыбка ее куда-то пропала. - Как-то вы появились... подозрительно кстати. Вы кто?
     
     * * *
     
     После шестого урока Ира ждала его на школьном дворе. Темные тени вокруг ее глаз сгладились; среди толпы школьников она казалась такой же ученицей, только без формы, сияющей, счастливой ученицей.
     До самой остановки они не смели взяться за руки - школа! Все смотрят! И, только усевшись на заднее сиденье троллейбуса, обнялись.
     - Я так соскучилась, - виновато призналась Ира. - Я просыпаюсь и думаю: неужели это случилось? Неужели это со мной и это не сон?
     Кирилл держал ее за тонкое запястье. Смотрел в окно; в стекле отражались бирюзовые глаза женщины по имени Алиса.
     У Алисы был домашний телефон. Скомканная бумажка на дне Кириллова кармана.
     
     * * *
     
     - Хватит! Я сказал, хватит!
     Туфли стояли посреди комнаты, сцепившись шнурками, будто держась за руки.
     - Хватит! Мне достаточно одной любимой женщины! Две - это много, вы понимаете?!
     Мамы не было дома. Кирилл сам себе напоминал персонажа комедии; свои увещевания туфлям он перемежал нервным смехом и питьем "Миргородской" минеральной воды.
     - Я больше вас не надену, - сказал он наконец. - Дурак, надо было раньше догадаться... Я вас больше не надену!
     И вздохнул с облегчением.
     
     * * *
     
     - Алло, - сказал ее голос в трубке.
     - Добрый день, Алиса, - он пугливо оглянулся на дверь учительской. - Это Кирилл...
     - Я узнала, - серьезно отозвался голос. - Кирилл, что вы делаете сегодня вечером?
     - В основном проверяю тетради...
     - Да бросьте вы, доставьте детям радость, проверите потом... Как насчет чашечки кофе?
     - Я...
     В учительскую заглянула директриса. Кого-то искала. Не Кирилла.
     - Одну минуту, - сказал Кирилл в трубку.
     - Звонок был минуту назад, Кирилл Владимирович, - прохладно сказала директриса.
     - У меня сейчас окно, нет урока. - Кирилл вежливо поднялся со стула.
     - Ах, у вас окно, - директриса вплыла в учительскую, как медуза в аквариум. - О, какие у вас туфли... Импортные?
     Покрываясь потом, Кирилл взглянул на свои ноги. Черные туфли поблескивали, будто только что натертые бархаткой.
     Кирилл отлично помнил, что сегодня утром надевал тупоносые рабочие ботинки.
     
     * * *
     
     Ира встречала его у школы. Что такое, ведь сегодня они не договаривались!
     Он выбрался через заднее крыльцо. Пролез через дыру в заборе, как мальчишка. Кто-то обязательно доложит завучихе... Ну и черт с ними!
     Бедная Ира. Бедняга, что же она подумает? Как же она огорчится...
     Один раз, говорил себе Кирилл, убегая в противоположную от остановки сторону. Один раз, только один раз выпью кофе с Алисой. И все. Алиса сильная... А если я брошу Иру - это грех на душу, тяжелый грех... А двух сразу любить я же не могу?..
     Он остановился, переводя дыхание. Не могу... Почему не могу? Что за сила запрещает мне любить двух?
     Пусть я женюсь на Ире, думал Кирилл. Это справедливо. Я ее люблю... Я усыновлю ее Кирюшку. Пусть будет нормальная семья. Пусть Ира поступает в универ, хоть бы и на вечернее...
     Но с Алисой я же не расстанусь? Что мне мешает любить одновременно Алису?..
     Он споткнулся о выступающий из земли кусок строительной арматуры. Чуть не упал. Огляделся: и здесь стройки. Новый стадион, рядом теннисные корты, малышня с ракетками, лет по восемь-девять, не больше...
     Он сделал шаг. Потом другой. Подошел вплотную к Железной сетке, отделяющей рыжий корт от недавно заасфальтированной дорожки.
     - Замах - удар! Ну-ка, еще раз, слева: замах - удар! Смотрим все на мяч... Вадик, выше ракетку!
     Тяжелое предчувствие - счастливое предчувствие - ужасное предчувствие - накрыло Кирилла, будто суповой крышкой. Девушка, одетая в короткую белую юбку, в белой тенниске, с широкой лентой-"резинкой" на черных волосах, - эта самая девушка стояла в нескольких метрах, командуя малышней так твердо и вместе с тем по-дружески, как любил и умел это делать сам Кирилл.
     - Справа! Слева! Замах - удар! Потянуться за мячом! И снова в стоечку! Так, хорошо! Теперь разобрали мячи и стали вдоль стеночки, постучали...
     Строй детей рассыпался; Кирилл глядел, как во множестве мелькают зеленые подошвы китайских кед.
     Потом увидел прямо перед собой - за железной сеткой - белые брезентовые туфли. Белые носки. Белые ноги, мускулистые, с круглыми крепкими коленками. Подол коротенькой теннисной юбочки...
     У Кирилла перехватило дыхание. Он ухватился за железную сетку - как узник или как зверь в зоопарке.
     - Вы что-то хотели спросить? - весело поинтересовалась девушка. Тяжелая грудь колыхнулась под белым сатином тенниски.
     - Да, - сказал Кирилл обреченно. - Как вас зовут?
     
     * * *
     
     Босоножки безнадежно порвались. На старых туфлях лопнула подошва. Даже кеды просили каши. Вся, буквально вся обувь Кирилла - кроме черных туфель, естественно, - в один день пришла в негодность по разным естественным, хотя и обидным причинам.
     ...За витриной обувного магазина толпился хвост многообещающей очереди. Кирилл тут же вошел и встал и не ошибся: давали летние мужские югославские туфли. Кирилл еще успел сбегать домой за деньгами.
     На другой день обновка приказала долго жить: обнаружился брак. Мама ходила в магазин, возмущалась, деньги ей вернули, но менять неудачную покупку было уже не на что.
     Черные туфли с шелковыми носками смирно стояли на опустевшей обувной полочке. Как будто они тут ни при чем.
     
     * * *
     
     - Кирюша, - сказала мама. - Ну хоть мне ты можешь объяснить, что случилось? Петровы жалуются, что им слишком часто стали звонить... Они же не могут по сто раз в день тебя звать к телефону...
     - Я люблю Иру.
     - Ну и прекрасно... Тебе двадцать шестой год... Давно пора...
     - Я люблю Алису.
     - Какую Алису, глупости! Откуда она взялась?
     - Она создана для меня. Она понимает меня с полуслова. Я люблю ее. Она...
     - Ну так выбери, кого ты любишь!
     - Викторию.
     - Кого?!
     - Виту, мама. Она студентка института физкультуры...
     - Так, - сказала мама, подумав. - У меня с тобой, Кирилка, никогда не было никаких проблем - ни в детстве, ни в институте, ни сейчас... Видать, за все надо платить. Все проблемы явились в куче, и явились, откуда не ждали... У тебя гормональный взрыв.
     - Что?!
     - Надо к врачу пойти, Кирилка. В школе ты был к девочкам спокоен, и после школы тоже... не очень они тебя занимали. Выходит, лучше бы ты в шестнадцать лет перебесился.
     - Мама, - Кирилл взялся за голову. - Ты посмотри... У каждого человека есть кто-то, с кем можно бы прожить жизнь и быть счастливым, так?
     Мама недоуменно молчала.
     - Иногда найти его не получается... Встречаются чужие люди... Что-то их объединяет...
     - Кирилл, - обеспокоенно сказала мама, - у тебя голова не болит?
     - А у меня сразу встретились все, в кого бы я мог влюбиться... нет, полюбить... Если бы любая из них... одна - я был бы просто счастлив, мама. Но их три. И если я... если... короче говоря, у нас город большой, их может быть четыре. Или пять. Или десять...
     Он вдруг поймал мамин взгляд. Поднялся со стула; пошел в ванную. Сунул голову под струю холодной воды. Тщательно вытер лицо и волосы полотенцем.
     Мама не двигалась с места.
     - Мама, - сказал, Кирилл, снова усаживаясь напротив. - Ты прости. Я... уже все. Считай, что я пошутил... Все по-прежнему, мама.
     Она смотрела жалобно. Ей очень хотелось поверить.
     
     * * *
     
     Кирилл плотнее перевязал сверток. Три слоя полиэтилена - не промокнет: в старину так избавлялись от младенцев, чья судьба была не определена либо, наоборот, предопределена слишком хорошо. И младенец плыл себе в люльке по водам реки, пока в конце пути его кто-нибудь не подбирал...
     Кирилл подошел ближе к берегу и опустил сверток в воду. И долго смотрел, как тот уплывает.
     Позади были сто неудачных попыток избавиться от туфель. Кирилл пытался сбагрить их сотрудникам в школе (импортные! Дешево! Почти не ношенные!). Пытался продать на толкучке, где едва ускользнул от милицейского пат-, руля (вот был бы скандал! Учитель-спекулянт, глядишь, и с работы уволили бы). Пытался оставить во дворе рядом с мусорным баком, но мама нашла и принесла обратно...
     Сверток зацепился за корягу. Освободился. Двинулся вниз по течению - медленно и торжественно, как пароход "Адмирал Нахимов", на котором Кириллу однажды довелось побывать...
     Кирилл не стал дожидаться, пока плавучий сверток скроется из виду. Вытер пот тыльной стороной ладони - и потрусил к автобусной остановке.
     - Где ты так долго? - с беспокойством спросила мама. - И кажется, промочил туфли?
     Кирилл посмотрел на свои ноги.
     Хорошо, что в прихожей накануне перегорела лампочка и мама не могла разглядеть как следует его лица.
     
     * * *
     
     - Здравствуйте, - сказал Кирилл.
     - Здрасте, - отозвался сапожник, не поднимая головы. - Берем заказы на понедельник.
     - У меня не заказ, - сказал Кирилл.
     Сапожник наконец-то оторвался от стоптанной подошвы. Взглянул на посетителя поверх очков; тут же потупился и, как показалось Кириллу, поскучнел.
     - Вот, - Кирилл поставил туфли на прилавок. - Я вам их принес. Забирайте.
     - У меня не магазин, - отозвался сапожник сварливо. - Обувь на комиссию не принимаем.
     - Если вы не возьмете, я ему отдам, - пообещал Кирилл.
     Сапожник посмотрел на него снова - тяжело и устало:
     - Отдавай. Увидишь, что будет. Мне-то что. Отдавай.
     
     * * *
     
     Ночью туфли и босоножки возятся в шкафчике для обуви, шепчутся, подергивают шнурками, и песчинки опадают с их натруженных подошв. Посмотрите, утром на обувной полке полно песка...
     Днем невиданные полчища обуви бродят по улицам, вынюхивают чужие следы, решают, повернуть вам направо или налево, успеть на автобус или опоздать, встретить нечаянно друга - или пройти в двух шагах, разминувшись на долю секунды... Стучат каблуки, шлепают подошвы, хлопают слишком свободные голенища.
     Чей-то башмак стоит на письменном столе. Как он туда заскочил?..
     Кирилл проснулся.
     За окном едва серело.
     Из приоткрытой форточки приторно пахло черемухой.
     
     * * *
     
     - Чего вы от меня хотите?!
     Туфли стояли на столе, на старой газете "Известия". Стояли, бессильно раскинув шнурки - будто разводя руками.
     Туфли не могли ему ответить.
     Он снова - в который раз - взял их в руки. Внимательно рассмотрел подошву, пощупал швы, потрогал стельку. Господи, да он рехнулся, это всего лишь туфли, обыкновенное изделие обувной промышленности, производство - Великобритания...
     Это он, Кирилл, сходит с ума.
     
     * * *
     
     Этот обрывок бумаги с записанным на нем номером телефона он выбрасывал уже раз пять. А тот все равно находился - в кармане, на дне сумки, в ящике учительского стола...
     Гудок. И еще гудок. В телефонной будке сыро и пахнет какой-то дрянью, сквозь мутные стекла видна коротенькая очередь - две нетерпеливые грузные дамы, блондинка и брюнетка, обе заранее раздражены ожиданием, хотя Кирилл еще не начал разговор.
     Может быть, ему так никто и не ответит?..
     - Алло! Кирилл Владимирович?
     - Я...
     - Добрый день! Вы что-то хотите мне сказать?
     - Я... отдам вам туфли.
     - Замечательно. Мне зайти?
     - Н-нет, - выдавил Кирилл. - Давайте встретимся... Возле... нет... - почему-то он не додумался выбрать место встречи заранее, - возле... Возле центрального книжного, знаете где?
     - Возле магазина или возле книгообмена? - Кириллов собеседник выказал осведомленность.
     - Возле книгообмена.
     - Хорошо. Когда?
     - Через... час, - Кирилл кашлянул, прочищая горло.
     - Договорились, Кирилл Владимирович. До встречи!
     Гудки.
     Пухлая брюнетка постучала согнутым пальцем в мутное стекло телефонной будки:
     - Сколько можно! Люди же ждут!
     
     * * *
     
     Кирилл стоял, глядя на книжные полки.
     До встречи с голубоглазым оставалось еще пятнадцать минут. Кирилл стоял. "Граф Монте-Кристо"... "Женщина в белом"... "Виконт де Бражелон"...
     На самой верхней полке, под номером один, помещались помимо приключений неукротимой Анжелики здоровенный том Стругацких и не менее толстая книга Станислава Лема. Кирилл знал, что у него нет ничего, достойного такого обмена. Все, что он приносил, оценивалось зазнайками-продавщицами как "три" или даже "четыре"; Кириллу не раз снилось, как он открывает стеклянные дверцы и, протянув руку, ощущает мягкую тяжесть книги...
     Туфли жали. Стискивали ноги все сильнее. Или кажется?
     Зачем он здесь? Что он задумал - предательство?
     Бред. Ерунда. Кого он предает - туфли? Смешно... Это вещь, неодушевленный предмет... Производство - Великобритания...
     Корешки книг расплывались перед его глазами. Как будто там, в шкафу, шел сильный дождь и заливал стеклянные дверцы изнутри.
     Зачем он здесь? Что его держит? Есть еще десять минут до назначенного времени, он может просто повернуться и уйти... Не обувь управляет человеком, а...
     Что плохого в том, чтобы вернуть чужие туфли хозяину? Это ведь чужие туфли, он, Кирилл, в жизни не присваивал чужого...
     Уйти! Еще есть время. Он не должен их получить!
     Кирилл повернулся к выходу. Идти было неожиданно трудно - в магазине вдруг образовалась толпа, путались под ногами чьи-то дети, не уходили с дороги старушки с авоськами, продавщица выплыла из-за прилавка и двинулась к шкафам, позванивая ключами, - доставать книгу для какого-то счастливца...
     - Кир!
     Он вздрогнул: Ира, нарядная похорошевшая Ира, стояла у входа:
     - Кирюша! Привет!
     - Привет. Ты как здесь? - спросил он через силу.
     - Секрет. - Ира улыбнулась так хитро-невинно, что Кирилл вдруг вспомнил о своем дне рождения, о том, что осталась всего неделя, и вспомнил какие-то Ирины слова насчет "потрясного подарка"...
     Он был готов улыбнуться в ответ, улыбнуться и обнять Иру за плечи, когда сквозь стекло витрины, за спиной нетерпеливого покупателя, перебирающего на прилавке уже отобранные книги, увидел на улице Алису, сосредоточенно и быстро шагающую к двери "Букиниста".
     Оказывается, он все время этого ждал. Был готов к такому вот мгновению. Ноги его приклеились к цементному полу, но разум оставался свободным, в бешеном темпе перебирая десятки возможных сценариев.
     Алиса вошла в магазин и тут же увидела Кирилла; стоящую рядом Иру она поначалу не заметила.
     - А кто это здесь?.. - весело начала Алиса. В этот момент за ее спиной показалась Вита - высокая, молочно-розовая, с пучком молочно-розовой редиски на дне прозрачной кошелки. И тоже первым делом увидела Кирилла.
     - Ага! - выкрикнула радостно, на весь магазин. - Кирюшка!
     Ира посмотрела озадаченно сначала на Биту, потом на Кирилла, а еще потом, будто опомнившись, на Алису. Они стояли втроем между Кириллом и выходом, а за их спинами поджидал голубоглазый и улыбался широко и уверенно, как с плаката Госстраха.
     - Я... сейчас, - сказал Кирилл неизвестно кому.
     ...Узкие двери в подсобку.
     Пожилая женщина в кудрявом парике выглянула из крошечного кабинета:
     - Эй, молодой человек! Вы куда?
     - Пожарная инспекция! - крикнул Кирилл на бегу. - Где второй выход?
     - Нету...
     - Как - нету?!
     И, проскользнув мимо растерявшейся женщины, кинулся к раскрытому окну. Вазон с геранью - вот незадача - полетел на пол...
     - Куда? Куда?! Милицию вызову!
     Господи, пронеси, подумал Кирилл, холодея. Спрыгнул на газон. Двора за магазином, по сути, не было - мусорный бак, скамейка, пыльная площадка для автомобилей...
     И пусть меня заберут в милицию, пусть выгонят с работы, пусть исключат из комсомола, думал Кирилл. Только бы свернуть за угол. Только бы проскочить на ту сторону улицы...
     И рванулся сломя голову через дорогу.
     
     * * *
     
     - Повезло, - сказал хирург. Кирилл не видел, как шевелятся его губы; все лицо хирурга было - зеленая маска с толстыми линзами очков.
     - Повезло, - повторил хирург, на этот раз с явным удивлением. - Ну, сотрясение, ну, ребро... А позвоночник - хоть бы хны. Везучий ты, мужик. Обычно когда босых привозят - считай, все...
     - Туфли, - сказал Кирилл. Вернее, попытался сказать. Молоденькая медсестра услышала, наклонилась ниже - Кирилл увидел два светло-серых глаза над белой полоской марли:
     - Пропали твои туфли... На дороге... Боже, как ты не понял, что жив!..
     
     * * *
     
     День рождения он праздновал в больнице. Мама, осунувшаяся, но с виду спокойная и даже довольная, накрыла рядом с его кроватью импровизированный стол.
     - Есть хорошие новости, - сказала как бы между прочим.
     Два соседа по палате жевали каждый по ломтю домашнего пражского торта и жадно поглядывали на принадлежащий имениннику бледно-зеленый банан.
     Мама помешивала чай в граненом больничном стакане.
     - Ученички твои в гости набиваются... Не хотят, видите ли, экзамен Розе Игнатьевне сдавать, хотят - тебе...
     Дверь в палату медленно, скрипуче приоткрылась.
     - Кстати, Кирилка... - продолжала мама, не оборачиваясь. Кирилл увидел женскую фигуру в глубине коридора - неясно, в полумраке. - Кстати... звонили из бассейна. Представляешь, твои кроссовки... нашлись!
     На плечи женщины накинут был белый халат. Она стояла в тени.
     
     
     Спасатели
     И пожалел седого малыша
     Симург, царь птиц, великая душа...
     Фирдоуси. Шахнаме
     Сегодня мы опять идем спасать мир. Мы - это Ленка, Жорик, Вась-Вась (который вообще-то Алпамыс, но Вась-Вась ему очень подходит) и я, Дум-Дум. По документам меня зовут Сергеем. А Дум-Дум - кличка. Я оружие люблю. Убивать не люблю, а оружие люблю. Пули такие есть, "дум-дум". Вот меня в их честь и прозвали.
     Будем проникать в секретный институт. Надо добыть там один диск. А информацию на винчестере они стерли сами. Боятся, что украдут. Это облегчает нашу задачу. На диске записана очень опасная штука. Хорошо, что диск у них один, а тот, кто опасную штуку придумал, вчера умер от старости. Так нам передали. За институтом мы следим уже неделю. Надо бы еще пару дней, но завтра диск увезут. Далеко. Приходится спешить. Это плохо. Спешка - это всегда плохо. Если спешишь, что-нибудь обязательно пойдет не так. Я смотрю, как Вась-Вась дожевывает свой хот-дог. Последний кусок он глотает смешно: кадык дергается лягушкой.
     - Пошли, - говорит Вась-Вась, утирая губы ладонью.
     Здание института - самая обычная шестиэтажка. Похожа на общежитие. Только вывеска другая. Странно, когда я на нее смотрю, я все понимаю, что там написано. А стоит отвести взгляд, и уже ничего не помню. Один номер помню.
     Двадцать три.
     Институт такой секретный, что на входе даже охраны нет. Дядька-вахтер, и все. Сейчас обеденный перерыв, народ снует туда-сюда, и мы смешиваемся с толпой. Проходя мимо вахтера, Вась-Вась солидно кивает ему, как старому знакомому. И смотрит на часы, будто торопится. Вась-Вась умный. У него такой метод. Смотришь на часы, хмуришься, и вахтер думает, что ты свой. Что опаздываешь к директору. Или еще куда. Вась-Вась у нас самый старший, ему тридцать семь. Поэтому он идет впереди. Хотя на самом деле главного у нас нет. Каждый знает свое дело. У каждого - специализация. А вместе мы - команда. Вроде пальцев на руке: каждый сам по себе, а если сжать - кулак получится. Таким кулаком можно ого-го как врезать!
     Сейчас нам вверх по лестнице и направо. Вась-Вась заранее рассказал. Он тут никогда раньше не был, как и мы все. Но Вась-Вась - видун. Может сквозь стенку видеть. Не всегда, правда. В воскресенье не может. И по средам, с десяти утра до двенадцати.
     Ступеньки. Длинный коридор с дверями. Идти надо быстро, но не бежать. Чтобы не привлекать внимания. В конце коридора будет железная дверь. Она заперта. Жорик ее взломает. Он что хочешь взломает. Хоть дверь, хоть пароль в компьютере. Потому что Жорик - взломщик. У него есть маленькая блестящая отмычка. Щелк! Готово. Это старая раздевалка для рабочих. Зачем в секретном институте рабочие, я не знаю. Наверное, поэтому раздевалка заперта и тут никого нет, одни шкафчики. Здесь мы будем ждать. Не люблю ждать, но ничего не поделаешь. В институт можно попасть в обеденный перерыв. А в подземные этажи - вечером, когда сменяется охрана. Там, на подземных этажах, охраны много. Это только на входе один вахтер, чтоб никто не догадался. Наверное, те, кто здесь работает, тоже не все знают, чем они занимаются. И мы бы не догадались. Нам Симург сказал. Симург дает нам задания. Я вижу его у себя в голове и могу с ним разговаривать.
     Я - связник.
     Выслушав Симурга, я рассказываю задание остальным. И мы отправляемся спасать мир. Нам это нравится. Потому что мы - Спасатели. "Чип и Дейл спешат на помощь!" - смеется Ленка. Ведь нас как раз четверо. Вась-Вась - это, конечно, Роки. Он тоже большой, толстый и все время жует бутерброды. Ленка, понятно, Гаечка. А мы с Жориком - Чип и Дейл. Вот только кто из нас Чип, а кто Дейл, я никак не пойму. Я и в мультике их все время путаю.
     Ленка из нас самая маленькая. Ей двадцать три года. "Двадцать три с половиной!" - любит уточнять Ленка. А выглядит на восемнадцать. Или на пятнадцать, если захочет. Жорику четвертак. Я смотрю на него чуть-чуть свысока, потому что мне тридцать один. Жорик - Ленкин жених. Уже давно. Года два, наверное. Не знаю, почему они никак не поженятся. Мне, между прочим, Ленка тоже нравится. Я с ней целовался. Три раза. Думал, после будет стыдно, а стыдно не было. Ни капельки! Наоборот, было хорошо. Жорик знает, но не сердится. Ему тоже другие девушки нравятся. Иногда.
     Ждать нам долго. Я усаживаюсь на скамейку, прислоняюсь к железному шкафчику для одежды и засыпаю.
     Дракон застрял. Здесь пещера слишком узкая, ему не пролезть. Одна шея с головой торчат из прохода. Пасть дымится, глаза отливают багровым блеском в свете фонаря. Красиво! "Скорее! - кричит Ленка. - Надо расширить проход!" Она права: лишь дракон может справиться с Черным Колебателем. Я уже слышу, как он топает внизу, приближаясь. Где-то рядом должна быть каморка со старым шахтерским инструментом. Симург говорил, когда давал задание... Вот она! Вась-Вась с Жориком шли позади дракона, и теперь им до нас не добраться. Двумя кирками мы с Ленкой отчаянно долбим стену. Ленка - она только с виду хрупкая. Если надо, работает как заведенная. Не всякий мужик так сумеет. Камень мягкий, слоистый, отлетает целыми пластами. Проход расширяется на глазах. "Быстрее!" - торопит дракон, фыркая дымом. Пот катится с нас градом, от каменной крошки першит в горле, слезятся глаза. "Ай!" Словно тысяча рыболовных крючков впивается мне в задницу! С криком роняю кирку себе на ногу. Пещерный крысобраз! Пускай это всего лишь детеныш... В следующий миг с грохотом обваливается огромный кусок стены. Походя отшвырнув крысобраза, дракон устремляется вперед, в глубину громадного зала. Словно в пасть чудовища с клыками-сталактитами. Детеныш крысобраза отчаянно визжит где-то в углу. Он насмерть обижен. Из прохода выскакивают Вась-Вась с Жориком, светят фонарями. В лучах возникает большущая черная фигура. Я сбиваю Ленку с ног, падаю сверху, закрываю...
     
     - Пора.
     Я всегда просыпаюсь мгновенно. Жорик трет глаза кулаками, а я уже проверяю снаряжение. Сначала - одежда. Отлепить от футболки рисунок-самоклейку и надпись. Надеть поверх синюю куртку, извлеченную из сумки. Очень похоже на одежду здешних техников. Вась-Вась видел. Теперь - оружие. Пистолеты у нас особенные. С такими даже если полиция остановит, ничего нам не будет. Во-первых, Вась-Вась может сделать так, чтобы пистолеты никто не увидел. Гипноз. Я тоже так могу, но не всегда получается. А во-вторых, пистолеты на вид - как игрушки. Пластмассовые. Нажмешь на курок - из дула брызнет струйка воды. Ребенку купил, в подарок. Но если знать, где фиксатор... и снять верхнюю накладку с баллончиком для воды...
     Крутое оружие. Мне нравится.
     - Готовность - одна минута.
     Вась-Вась смотрит на часы. Беззвучно шевелит губами. Должно быть, считает.
     - Пошли!
     Спускаемся по другой лестнице. Один пролет, второй, третий. На стене - электрический щит. Жорик снимает крышку, вырывает какие-то провода. Свет на лестнице гаснет. Проходит минуты две. Внизу лязгает дверь, слышны голоса. "Опять фазу выбило! Схожу за электриками..." Удаляясь, голос ругается. Очень плохо ругается, Я понимаю, что это значит, но повторять стыдно.
     - Включить фонари! - шепчет в темноте Вась-Вась. Три луча света рвут темноту, и она спешит удрать вниз, вниз... Нам туда. Ленка фонарик не включает. Она идет позади меня и сопит. Ленка всегда сопит, когда злая или сосредоточенная.
     Навстречу громко топают шаги.
     - А, вы уже... Быстро!
     - В первый раз, что ли? - пожимает плечами Вась-Вась.
     Охранник кивает, спускаясь впереди нас. Вась-Вась спрашивает в спину:
     - Где тут у вас фаза?
     Фазу мы находим за углом, в распределительной коробке. Дальше по коридору и налево будет комната, где хранится диск. Охранник возвращается на пост у входа в подземный этаж. Остальная охрана сейчас сдает смену этажом выше. Там свет не отключался, и они ни о чем не подозревают. Переодеваются, складывают автоматы в специальный шкаф, начальник расписывается в журнале. На постах стоят три человека. Или четыре - Вась-Вась точно не уверен. Будь у нас еще пара дней...
     Под потолком вспыхивают лампы аварийного освещения. Багровые, как глаза дракона. Надо спешить. Хорошо, что коробка - за углом и охранник со своего поста нас не видит.
     - Жорик, остаешься здесь. Делаешь вид, будто чинишь фазу. Следи за коридором. Если что, мы пошли менять перегоревшие лампочки. За мной!
     Это Вась-Вась для порядка. Любит командовать. Мы и так знаем, что делать.
     Достаем пистолеты и идем следом.
     Низкие потолки. Под потолком - толстые трубы. От одной пышет жаром. Отопление? Зачем летом отопление? А вон вода капает. Совсем как в обычном подвале. И ничуть не похоже на секретный институт. Я все себе иначе представлял. Шкафы с приборами, колбочки разные, что-то булькает, индикаторы мигают, люди в белых халатах...
     Поворот. Нужная дверь приоткрыта. На ней замок электрический, а электричество-то мы вырубили!
     - Эй, вы куда?! Стой!
     Из боковой дверцы выныривает охранник. Эх, зря мы заранее пистолеты достали. Не подумали. Так, может, сошли бы за электриков... Не люблю стрелять. Вернее, не так: не люблю никого убивать. Стрелять-то я как раз люблю. Но дело обходится без пальбы. Вась-Вась наставляет на охранника пистолет. Охранник пятится в дверь, откуда выскочил. Запирается там и трясется от страха. Стрелять или звать подмогу он боится. Это хорошо.
     - Действуйте! - продолжает командовать Вась-Вась.
     А то мы без него не знали...
     Сейф открыт. Над сейфом, спиной к нам, склонился толстый лысый дядька в костюме. Пиджак задрался, круглый, обтянутый брюками зад смешно оттопырен. Хочется пнуть в этот зад ногой. Я с трудом сдерживаюсь, а Ленка пинает. Она известная хулиганка.
     - Диск! Быстро!
     Дядька белеет. Это видно даже в мигании аварийных ламп. Блестящие бисеринки пота выступают на лбу.
     - Я... я не имею права!
     - Имеешь! Скажешь, тебе оружием угрожали.
     - Помогите! Террористы! - взвизгивает дядька, пятясь в дальний угол комнаты. Сейчас он очень похож на крысобраза.
     Ленка грозит ему пистолетом:
     - Не ори! Все равно не услышат. Мы дверь закрыли. Давай диск - или...
     - Там! В сейфе... Вторая полка сверху...
     Лысого трясет. Он очень боится за свою жизнь. Зря боится, мы не убийцы. Но ему об этом знать ни к чему.
     - Есть! Идем.
     - Подожди. Надо его связать и рот заткнуть. Чтоб не поднял тревогу раньше времени.
     Ох, накаркал!
     На нас обрушивается вой сирены. Я быстро оглядываюсь по сторонам, ища коробку сигнализации, чтобы ее разбить. Как в компьютерной игре. Коробки нигде нет, а связывать лысого уже не имеет смысла.
     - Уходим!
     Лампы вспыхивают, едва мы оказываемся в коридоре. Кричат динамики: "Караул! Проникновение на минус второй уровень! Четверо вооруженных террористов в одежде технического персонала! Охране принять меры к задержанию!"
     - За мной!
     Я очень надеюсь, что Вась-Вась знает, куда нас ведет, Поворот. Один, другой. Да тут настоящий лабиринт!
     - Ленка, диск у тебя?!
     - Да.
     Вась-Вась довольно пыхтит.
     Повороты, железные двери, трубы, штабеля жестяных бочек, деревянных ящиков с грифом "Секретно"... Лестница! Вроде пожарной. Ступеньки влажные, скользкие. Не сорваться бы... Минус первый уровень. Заброшенный холл: пыль, горы хлама. Снова лестница: обычная, каменная. Перила отполированы касаниями многих рук. По таким хорошо съезжать. Только нам не вниз, а наверх! Там светло там солнце, свобода! Бежим, торопимся. Я люблю приключения. Но мне не слишком нравится, когда за мной гоняется толпа здоровенных охранников. С автоматами и в бронежилетах.
     - Уходим через окна второго этажа. На первом - решетки.
     Главное, добраться до ближайшего кабинета или лаборатории. Для Жорика любую дверь взломать - раз плюнуть. Но за углом взрываются топот, крики. Опоздали! За всех принимает решение Ленка. Молниеносный стриптиз, я краснею, не успев отвернуться... Мелькает одежда. И вот перед нами - строгая "училка" в белой блузке с кружавчиками, старомодной юбке, в очках и с узлом волос на затылке. Эта... "синий чулок". Никогда не думал, что Ленка может выглядеть такой старой. Лет на сорок! С половиной.
     - Охрана! Сюда! Я их видела!
     Здорово вопит. Оглохнуть можно. И голос дрожит правильно.
     - Они побежали вон туда! Туда!
     Вжимаемся в стену. Не дышим.
     - Спасибо! - рявкает Ленке старший, с грохотом проносясь мимо. За ним топочут остальные. Молодец, Ленка. У нее специализация - отвлекала. Умеет.
     Снаружи доносится вой полицейских сирен.
     - Окна отменяются. Полиция окружает здание.
     - Канализация?
     - Верно мыслишь, Дум-Дум. Пошли.
     Приятно, когда Вась-Вась тебя хвалит. Но в канализацию лезть совсем не хочется. Лазил однажды.
     Даже если сам придумал, все равно не хочется.
     Нас настигли, когда Жорик с Вась-Васем выламывали решетку стока. Ленка замешкалась, стрелять пришлось мне. К счастью, на охраннике был бронежилет. Он просто упал, а потом его отвезут в больницу и вылечат.
     - Уходим!
     Под ногами хлюпает грязная вода. Очень сильно воняет.
     - Снимайте ботинки. И брюки. Нам потом наружу выбираться.
     Хлюпаем босиком. Обувь и брюки держим в руках.
     Ленка юбку тоже сняла, сверкает белыми трусиками. Хочется все время посветить на нее, но я сдерживаюсь. Труба расширяется. Это уже не труба - кирпичный свод, кладка явно старая. В разные стороны расходятся три коридора. Вода доходит до колен. Вась-Вась зажмуривается, молча стоит несколько секунд. Мы стараемся ему не мешать.
     - Туда! - он машет рукой вправо.
     Идем долго. Кирпич сменяется потрескавшимся бетоном, бетон - ржавым железом, железо - полупрозрачным пластиком. Светлеет. Запорные вентили сверкают хромом в свете наших фонарей. Никакой ржавчины, потеков на стенах, даже вонь стала слабее. Колпаки из пластмассы, в баках пузырятся цветные жидкости. Я уверен, что так и должно быть. Если мы близимся к спасению, значит, делается светлее и чище. Нормально.
     Последняя лестница.
     Карабкаемся наверх. Вась-Вась упирается в крышка люка, с усилием сдвигает...
     Пустующий общественный туалет оказался кстати Мы привели себя в порядок. Смыли грим, отклеили: я - накладную бороду, Вась-Вась - усы. Ленка выбросила в урну парик. Теперь нас не узнать. Побрызгались одеколоном, чтоб не воняло. На улице сели в трамвай, честно взяли билеты у кондуктора. Только штрафа нам не хватало! Проехали мимо секретного института. Сирены, сполохи мигалок. Снова не могу прочесть вывеску. Кроме цифры 23. Вокруг полно полиции. Но до ползущего мимо трамвая и глазеющих в окна пассажиров им нет никакого дела. Ловят неуловимых террористов. Обманули дураков аж на восемь кулаков!
     - Дум-Дум, свяжись...
     - Сейчас.
     Закрываю глаза. Ответ приходит быстро. Симург, как всегда, в костюме, при галстуке, гладко выбрит. Скулы у него такие острые, что о них, кажется, можно порезаться. Иногда я думаю, что это у него не лицо, а маска. Никогда не видел Симурга живьем. А в моей голове он может показывать себя таким, каким захочет. Интересно, кто он вообще? С какой планеты?!
     - Спасибо, - говорит Симург.
     - Вы опять спасли мир, - говорит Симург.
     - Возвращайтесь, вас ждут, - говорит Симург и улыбается.
     Улыбаюсь в ответ.
     
     * * *
     
     Закончив сеанс, Симург встал с кушетки. Отошел к окну, слегка согнув колени, присел. Смешно растопырил руки и закрыл глаза. Этой дурацкой процедуре он якобы научился у какого-то ламы с Тибета, пьяницы и святого. Врал, пожалуй. Анна Николаевна наблюдала за ним, стыдясь своей детской влюбленности. Попасть в интернатуру к Симургу было для нее безумным везеньем, даром судьбы, который молоденькая "тетя доктор" никак не заслужила. Об этом человеке рассказывали легенды и анекдоты. Он работал без шлема: начинающие психопомпы записывались в очередь на блицтесты, надеясь, что комиссия позволит и им выходить на контакт без адаптеров - голова потом раскалывалась от боли, а председатель комиссии механически подписывал отказ за отказом. Ну и наконец, Симург был учеником Деда Мазая.
     Любимым учеником.
     Того самого Деда, чей бюст стоял у ворот интерната.
     Анна Николаевна подошла сзади, легонько тронула пальцами виски Симурга. Очень стараясь, чтобы жест был деловитым, в рамках обычной процедуры считывания. Как всегда, ничего не получилось. И как всегда, Симург остался доброжелательно-равнодушным, помогая "выйти на тропу".
     - Я очень устал, Анечка, - счастливо сказал он. - Очень.
     - Вам надо в отпуск, Дмитрий Ильханович.
     Она еле удержалась, чтобы не ахнуть. Считка шла легко, но результаты!.. Базовая коррекция за шесть недель?!
     - Обязательно, Анечка. Доведу этих архаровцев и уеду в Крым. Дикарем. В самый разгар сезона. Сниму сарай в Судаке и буду делать глупости. Сгорю на пляже, густо измажусь кефиром... поднимусь в Генуэзскую крепость, на Алчак...
     - Врете вы все. Никуда вы не поедете.
     - Анечка, обижаете! Пальцы держите ниже, на ямочках, так вам будет удобнее. И не бойтесь дышать мне в затылок. В моем почтенном возрасте это входит в число маленьких радостей, еще оставшихся старому мизантропу.
     В его возрасте... Анна Николаевна отступила назад, до сих пор не веря результатам. Ни одного убийства на второй месяц коррекции. Ни единого. Даже раненых не было.
     - Вы тоже заметили? Ах, архаровцы, ах, молодцы... Помните первые три сеанса?
     Еще бы она их не помнила. После считки ее тошнило. Нет, она знала, как спасают мир эти несчастные, озлобленные на всех дети, знала из учебников, из лекций, из лабораторных работ - но когда пациенты днем бегают наперегонки под твоим окном, смеясь, а потом сеанс, и кровь, кровь, смерть... Месть за причиненное зло - проклятый, безусловный рефлекс. Анна Николаевна ненавидела формулировку "интернат для детей, пострадавших от насилия". Ей больше нравилась шутка Деда Мазая: "Лодка для зайцев".
     И еще ей нравился Симург.
     - Вам надо в отпуск, Дмитрий Ильханович, - повторила она. - Вы устали. Архаровцев я доведу сама, если позволите. Тут осталось всего ничего. Я до сих пор не понимаю, как вы это выдерживаете. С вашей интенсивностью контакта... Вы этому учились у Деда? То есть я хотела сказать, у академика Речицкого?
     Симург выпрямился. С хрустом потянулся.
     - Учился? Анечка, милая, я лечился у Деда. Около года. Мне тогда было... э-э... мало мне было. Очень мало. Димка Симург, отпетая душа... У меня мир спасался такой кровью, такой оглушительной местью всем и вся, что архаровцы - ангелы в сравнении со мной, грешным. Разве что эта, Ленка... С ней пришлось повозиться. Трудно мне с женщинами, Анечка. По сей день трудно.
     Что он имел в виду, Анна Николаевна не поняла.
     В окно влетела мохнатая бабочка-ночнушка и стала кружиться под лампой.
     
     * * *
     
     - ...Подъем!
     Вставать не хочется. Глаза слипаются. Почему я там всегда просыпаюсь сразу, а здесь - нет? Почему там я взрослый, а здесь... Ничего, здесь я тоже вырасту! И тогда...
     Еще месяц назад я знал, что тогда. Знал так, что в животе все слипалось от ненависти. А сейчас я знаю совсем иначе.
     - Вставай, Серый. Завтрак проспишь.
     Бреду в умывальную. Вода, как всегда, будет ледяная и слишком мокрая. Ладно. Вообще-то здесь неплохо. Это я просто сонный. Если б еще не заставляли вставать так рано. И если б не приходилось есть на завтрак эту манную кашу! И пусть чаще дают поиграть на компьютере. А уколы - ерунда. Я уколов не боюсь. Тем более что их с прошлой недели отменили. Только Ленку колют и таблетки дают. Одну желтенькую раз в три дня, на ночь.
     Сейчас лето, занятий нет. После завтрака мы пойдем строить крепость. А после обеда поиграем в ее штурм. И книжки тут всякие, в библиотеке. Оказывается, книжки бывает интересней читать, чем играть на компе. Там за тебя уже все нарисовано, а тут читаешь и сам рисуешь. Воображаешь. Но не так, как Ленка воображает, а по-другому. Ленка так не умеет. Она книжки редко читает.
     Но спасать мир интереснее всего!
     Мы - хорошая команда. Сыгранная. А еще нам везет. Так Симург сказал. Он сказал: "Вам очень, очень везет!" Я все наши задания помню. Там почти все забываешь, а здесь сразу вспоминаешь. Главное, никому из взрослых не рассказывать про Симурга с его заданиями. Даже Аннушке, хотя ей очень хочется рассказать. Она добрая. Но глупая, как все взрослые. Решит еще, что у нас крыша поехала... Я, если честно, поначалу тоже так думал. Даже испугался немного. А потом с нашими поговорил: с Жориком, Вась-Васем, Ленкой. Они говорят - с ними то же самое. Вот скажите: разве так бывает, чтобы у четырех человек сразу одинаково крыша поехала? Значит, с нами все в порядке. Нас Симург куда-то переносит, пока мы спим, и мы там по-настоящему спасаем мир! Можете не верить, но это все не понарошку. И не глюки. Потому что мы - настоящая команда. Спасатели. А никакие не психи.
     Когда я из умывальной выходил - ну, из нашей, мальчишечьей, конечно! - из девчачьей Ленка как раз вышла. Подмигнула мне. И я ей тоже. Мы с ней вчера опять целовались. Забрались в кусты, сидим, смотрим друг на друга. У обоих - улыбки до ушей. Жорик знает, но он не обижается. Он сам с Надькой и с Викой уже целовался. И Ленка тоже не ревнивая. Надо будет научить ее книжки читать.
     После завтрака будем крепость строить... А, да, я уже говорил. Хотите с нами? После обеда я крепость поштурмую, а после ужина, наверное, книжку почитаю. А потом - отбой. Мы ляжем спать, и снова придет Симург. Даст нам новое задание. И мы опять будем спасать мир. Только не тот, что в прошлый раз. Другой. Тот мы уже спасли, и теперь там все будет хорошо. Иногда мне хочется вернуться туда, где я успел побывать. Насовсем? Нет, насовсем не хочу. Тут лучше. Я только недавно начал понимать, что тут лучше. Хотя и там хорошо. Симург обещал, что время от времени будет давать нам "отпуск". Тогда мы сможем попасть, куда захотим. Меня дракон из пещеры, кстати, покатать обещал. Как только Симург нам отпуск даст, я сразу - к нему в гости. Обещал, мол, - катай! И вообще дракон хороший. Добрый. Симург тоже добрый. Был бы злой, стал бы он нас отправлять миры спасать?! Вот и я думаю, что не стал бы. А еще он говорит: не волнуйтесь. Никого вы не убили. Даже когда стреляли и попадали. Раненые, и те выздоровели. Это он раньше говорил. А сейчас не говорит. Незачем сейчас такое говорить. Вот сами подумайте, разве может такой человек быть злым?! И я говорю: не может. А пусть даже и не человек, все равно.
     Ладно, мне на завтрак пора. Наверное, я сегодня даже манную кашу съем. Думаете, это легко - мир спасать?!
     
     
     Сердоликовая бусина
     
     1
     
     Черепом играть в футбол не так и удобно. Легок слишком, да и кость, особенно старая, не резина, не каучук. Удар точно не рассчитаешь, улетит - ищи в кустах! К тому же недолговечен, в крайнем случае, на две-три игры хватит.
     Тем не менее играли. Как и полагается - с криком, с лихими ударами по ногам, с отчаянными свистками судьи. Разгорячились, сорвали майки, растерли первую грязь по разгоряченным лицам.
     Крепкие они ребята, археологи!
     Удар, еще удар! Еще! Желтая неровная кость летит в импровизированные ворота. Летит, летит... Неужели гол?!
     - Череп-то отдайте!
     Зачем Максиму понадобился череп, причем именно перед ужином, он и сам не смог бы объяснить. Ну, шумят, ну, играют, ну, вопят бабуинами. Что с них взять, с футболистов? Первокурсники! Тем более не свои, с истфака университета, а, так сказать, приданные, из братского института физкультуры. Им и положено в футбол играть. Силы к вечеру еще остаются, а мозгов - поменьше, чем в найденном накануне черепе.
     И связываться, признаться... Кто он для них, Максим? Студент-третьекурсник и начальник раскопа, причем не их родного, а соседнего. Драться, может, не полезут, но... Кому такое нужно?
     Так и есть! С первого раза не услышали или сделали вид.
     - Отдайте!
     - Чего-о?!
     Пока соображали, пока кучковались и толпой подступали, Максим наконец-то понял. Не нужен ему череп, и никому не нужен, кроме таких лосей, и не первый это футбол с желтой костью вместо мяча. Просто...
     - Говорю, череп!
     - Так он наш, понял? Иди, не мешай!..
     ...Просто Максим не любил подобный народ. Чему именно подобный, он даже затруднялся уточнить. Слово "быдло" не выносил, но не называть же их благородным латинским "плебс"! Однако не любил, причем сильно. Интеллигент в четвертом колене, ничего не попишешь. "Интель", как выражался он сам.
     - Ваш?
     Вот этого будущие чемпионы и не знали - психологии. А она наука хитрая, учит всякому. В том числе и паузу держать, и взглядом пустым смотреть в чужие глаза. Ну-ка подождем...
     - Максим, мы это... Доиграем только!
     Теперь давить! Пока не очухались - давить! "Подобные" отличаются неустойчивым настроением. Азбука!
     - Нужен сейчас. Я его описывать буду - для отчета. Кстати, нижняя челюсть где?
     Экспедиция копала уже третью неделю. В этом году везло: ни дождей, ни дизентерии, ни запоя у бульдозериста. Большой Курган почти закончили, вскрыли три малых, две одиночные могилы и даже обследовали соседнее поселение, то, что за совхозным садом. Кое-что нашли. Череп, например.
     Нижняя челюсть оказалась поблизости, рядом с хозяйственной палаткой.
     Максим мог быть вполне доволен. Опыт прикладной психологии удался вполне, шум за пологом палатки утих, а он оказался владельцем индивидуального черепа. Вопрос лишь в том, что с ним, с черепом, делать дальше. Не описывать же, в самом деле! Вообще-то полагалось, но никто этим и не думал заниматься, причем не только в данной, но и во всех известных Максиму экспедициях. Специалисты в Киеве, а брать недоучку из мединститута - себе дороже. Лучше лишнего копача пригласить, хотя бы из того же физкультурного.
     Максим взял череп, взвесил на ладони. Бедный Йорик, не знал я тебя! Просто выкопал сегодня как раз перед обедом. Лежал ты, где и полагается лежать черепу - в давно порушенном кургане. Выше на метр от костяка, в обвалившемся грабительском лазе. Знакомый почерк - дорыться до ямы, оттяпать голову вместе с кистями рук (почти все золото на них), а после вверх, пока землей не придавило. Иногда, впрочем, давило и очень успешно - как в кургане, раскопанном ровно неделю назад.
     Итак, череп. Итак, бедный Йорик. Скифского происхождения, возраста, судя по жалким остаткам инвентаря, тысяч двух лет с половиной, сохранности средней... Что еще? А еще ты не Йорик, а мадам Йорик или даже мадемуазель. Мадам - если исходить из все того же инвентаря (сережка, бронзовый браслет, две бусины), а мадемуазель - судя по (ого!) прекрасно сохранившимся и совершенно не сточенным зубам. Если учесть, что жевали и кусали в те годы не в пример нынешнему, то... Вам и двадцати еще не было, мадемуазель Йорик!
     И что прикажете с вами делать?
     
     Сергей Сергеевич, начальник экспедиции, изволил удивиться. Редкий случай, между прочим! Начальники экспедиции не удивляются даже на раскопе. "Так я и знал!" - и весь сказ, даже если лопата вывернула золотую пектораль с грифонами.
     - Максим! Откуда это?
     - Курган номер три. Сегодняшний. Куда положить?
     Начальник позволил себе не просто удивиться - моргнуть. Остальное Максим мог угадать заранее. Сейчас ему объяснят, что краниологическое исследование в этом году невозможно, вести в музей - тоже, фонды и так переполнены... Если же коротко: "Избави нас бог от старательных старшекурсников!"
     Значит, можно проявить инициативу.
     - Я подумал, Сергей Сергеевич... Закопаю его рядом с курганом, а место в дневнике помечу. Лежал со времен Перикла - и еще полежит. Если вдруг понадобится - возьмем. Так сказать, долговременная консервация.
     - Правильно, действуй!
     В начальственном взоре читалось явное одобрение. Но и укор тоже. Мол, ты же не из Дворца пионеров, Максим! Или сам сообразить не мог?
     А вот не мог. Идея с "долговременной консервацией" родилась сама собой, посреди разговора. Спонтанно, если совсем по-научному. Как и бессмысленная затея с отменой футбольного матча.
     Штыковую лопату он взял в хозяйственной палатке, бутылку же портвейна пришлось покупать в сельмаге совхоза имени Химерного, на что ушло ровно полтора часа.
     - Череп! А точнее, уважаемая мадемуазель! - проникновенно начал Максим, сидя рядом со свежей ямой и подсвечивая себе фонариком. - Прежде всего сообщаю, что кости я тоже собрал. Кажется, все, мы их в угол раскопа сложили...
     Максим не страдал типичной интеллигентской привычкой разговаривать сам с собой, но в данном случае имел полное право считать, что находится в компании. Кроме того, ночь, пустая степь, разрытая могила, да и бутылка уже не полна... Кто осудит?
     - Прежде чем поговорим о дальнейшем, позволю себе представиться. Имя мое вы уже, вероятно, слыхали. Остается добавить, что я студент третьего курса исторического факультета, копаю с четырнадцати лет, дело это люблю, надеюсь лет через пять стать заместителем начальника экспедиции и... И, между прочим, из-за вас я порезал палец.
     Последнее было не совсем справедливо. Максим оказался сам виноват, ибо решил копать без фонарика и почти сразу же наткнулся на бутылочное стекло. Пришлось заливать рану портвейном.
     - Наконец о том, что я тут вообще делаю. Отвечу так: и самому интересно. Все мои сегодняшние поступки нахожу странными и нелогичными. Будет желание, можете подумать на досуге. Попытаюсь лишь выдвинуть непротиворечивую версию. Скажем, я учел, что вы умерли молодой, после смерти вас ограбили, а затем всякая босота посмела играть вами в футбол. Все данные обстоятельства и вызвали мою неадекватную реакцию.
     Максим замолчал, дабы оценить, как это все выглядит со стороны. Да уж! Но раз взялся - доводи до конца.
     - Поскольку оба мы с вами не христиане, позволю совершить над вами нечто вроде языческого обряда. Прошу прощения, если вместе с благородным портвейном за рубль тридцать две на ваши кости попадет капля моей крови. Впрочем, так будет еще архаичнее. А на память о вас оставлю себе сердоликовую бусину, которую имел честь только что найти в отвале вашего кургана. Описывать в дневнике и сдавать не буду, чтобы не путать хронологию.
     Максим порылся в кармане штормовки, подсветил фонариком. На ладони лежал неровный коричневый шарик. Издалека - камешек и камешек, но вот луч коснулся поверхности, и где-то в глубине засветился ответный огонек...
     Захотелось просто встать и уйти. Монолог по типу "Многоуважаемый шкаф!" изрядно затянулся. Поэтому Максим просто плеснул от души портвейна, подумал, сам отхлебнул пару глотков и взялся за лопату. Но в последний миг остановился. Шкаф шкафом, но ведь это, как ни крути, похороны!
     От такой мысли и вовсе стало не по себе. Максим отвернулся, словно надеясь что-то увидеть в окружавшей его тьме, затем виновато вздохнул:
     - Прости, если что не так. Наверное... Уверен, ты была красивая, храбрая, умела в отличие от меня прекрасно ездить верхом и стрелять из лука. Стихи бы прочесть, но ничего на русском в голову не приходит. Разве что на украинском, но у меня от него идиосинкразия. Зато почти о нас с тобой. Борис Мозолевский написал, он археолог, как и я. Точнее, это я, как он. В свое время я честно попытался перевести.
     Максим вытер тыльной стороной ладони внезапно вспотевший лоб. Вспоминать собственные поэтические потуги оказалось не так и легко. Но если постараться...
     Он не спал. Средь звезд немого гласа
     Шел сквозь тьму - и замер, недвижим:
     Афродита скифов - Аргимпаса
     Озаряла степь огнем своим.
     Перевод был так себе. К тому же Максим ошибся - безлунная ночь была черна, Аргимпаса скрыла свой лик. И так же темен казался сердолик на испачканной землей и кровью ладони...
     
     2
     
     - Вы археолог, - уверенно заявила девушка. - Из экспедиции, которая курганы копает.
     - А вы из тех домиков, что возле берега, - не оборачиваясь, констатировал Максим. - Отдыхаете от трудов праведных.
     Ему помешали.
     Археологи редко копают в одиночестве. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, если рядом село с магазином, и плохо, когда начинается почти неизбежный конфликт с местными "подобными". Отдыхающие в качестве соседей лучше - но не слишком надоедливые.
     То, что гостья именно из домиков, он понял после первого же слова. Свои все наперечет, а сельский "суржик" узнаешь сразу.
     А вообще-то в округе было людно. Село, которое с магазином, рядом еще одно, почти пустое, река с фанерными домиками на берегу и лодочной пристанью. Когда же после первой недели работы хочется одиночества, обилие себе подобных начинает утомлять.
     Вечером Максим уходил "свит за очи" - на старый курган, варварски раскопанный еще век назад. Садился так, чтобы не видеть ничего, кроме далекого леса.
     - Помешала? - гостья оказалась до странного чуткой. - Наверное, думаете о работе? Извините, сейчас уйду.
     То ли девушка и в самом деле смутилась, то ли не хуже третьекурсника изучила мудрую науку психологию. Максим поспешил встать.
     - Это вы меня извините. Никому вы не помешали, я ухожу, точнее, уже ушел. Кстати, курган, на котором мы стоим, раннескифский, века седьмого до нашей эры, слева - кладбище, но уже поновее и... Ушел!
     - Оставляете меня одну на кладбище?
     Девушка засмеялась, и археологу сразу же расхотелось уходить.
     - Кладбище? - он поглядел вниз, где оно и находилось, покачал головой: - Если мы собираемся знакомиться, повод - лучше не придумать. Кладбище начала двадцатого века, заброшенное, разоренное, как и все в этом богоспасаемом крае...
     Девушка вновь рассмеялась, протянула ладонь:
     - Нина! Запомнить легко - из "Кавказской пленницы". А вас я знаю, вы - главный в той яме, где копают, и зовут вас Максим.
     - Как у Стругацких в "Обитаемом острове", - согласился он, тоже протягивая руку.
     Странное дело свершилось в этот миг на заброшенном кургане. Коренной, настоящий археолог не стал поправлять невежду, посмевшую назвать раскоп какой-то "ямой". Наверное, девушка и в самом деле хорошо смеялась.
     - Я действительно из, как вы говорите, домиков, но отдыхаю не после трудов, а перед. О вас мне рассказали ребята. Они первокурсники, пытались играть со мной в волейбол и очень вас боятся.
     - При этом считают занудой и карьеристом, мечтающим об аспирантуре на нашей кафедре, - согласился Максим.
     Тут бы девушке его поправить (для того и говорилось), но Нина почему-то смолчала. Лишь поглядела очень внимательно. Максиму немедленно захотелось вынуть из кармана забытую в палатке расческу, а заодно сбегать в ту же палатку за бритвой. Археолог в поле - не студент в актовом зале. Во всем же остальном расческа с бритвой не помочь не могли. Максим был уверен, что внешностью не вышел, равно как и ростом, а если тебя сразу же признали занудой...
     Он поглядел на часы, чтобы замотивировать отход, но девушка внезапно шагнула ближе.
     - Так... Обидела, причем ни за что ни про что. Максим, мне очень нравятся зануды, а мечта об аспирантуре - очень стоящая мечта. Смотреть на часы не надо, этот прием давно не проходит.
     - Вы - психолог, - понял он.
     - Четвертый курс, - девушка почему-то вздохнула. - Как психолог предлагаю немедленно перейти на "ты" и оценить ситуацию. Пришла я сюда, конечно же, не случайно, но вот знакомиться ни с кем не хотела, даже с археологами. Напротив, мечтала побыть в одиночестве. Кажется, наши мотивации совпадают?
     Максим кивнул, прикидывая, что о привычке быть лидером в умной беседе временно придется забыть. Психолог, значит?
     - Не только мотивации, Нина. У нас с тобой одинаковая привычка находить самые мудреные слова для простейших вещей, мы оба о себе слишком высокого мнения, а познакомиться со мной ты все-таки хотела.
     На этом можно было и расходиться. Но они остались.
     
     3
     
     Дождь пошел в конце четвертой недели, почти под самую завязку. Великий Закон Вредности, о котором знает любой археолог, сработал без осечки. Что толку в уже сделанном, в извлеченном, упакованном и описанном, если срывается главное, из-за чего затеян сезон? Большой Курган, почти уже вскрытый, освобожденный от чудовищной многометровой засыпи, почти готовый отдать все, что уцелело от Времени, казалось, передумал. Аккуратный, пять на пять "квадратов", раскоп не так уж и медленно, зато верно превращался в бассейн со склизкими глинистыми стенками.
     Земля не спешила отдавать своих мертвецов. Утром, когда закапало, начальник Сергей Сергеевич стал бел. К полудню, как полило, - желт. После двух часов дня ливень стих, и лицо Сергея Сергеевича начало розоветь.
     К пяти вечера вновь лило, на этот раз беспощадно, от всей души.
     Смотреть, как начальник зеленеет, Максим не стал. В пять пятнадцать он уже подходил к деревянному домику у реки. Третий слева, синий, с небольшой верандой.
     Нина стояла возле открытой двери, зажав в пальцах сигарету.
     - Ты куришь, - отметил он очевидное, но прежде не виданное.
     - А у вас дождь, наверняка все залило, но ты не куришь, - согласилась девушка, затягиваясь в последний раз и бросая окурок в ближайшую лужу. - Вывод: мои обстоятельства сложнее.
     Он поглядел Нине в глаза и понял, что игры в прикладную психологию кончились. Совсем. На миг Максим пожалел, что пришел. Но раз пришел...
     - Помочь могу?
     Беспомощный по форме и по содержанию вопрос подразумевал любой ответ. От просьбы ссудить двадцатью рублями до предложения совершить чудо. Причем здесь же, не сходя с мокрой веранды.
     - Можешь. Соверши чудо.
     Странно, но Максим словно этого и ожидал. Влажная ладонь скользнула в карман штормовки.
     - Единственная стоящая вещь у меня, кроме зачетки. Но зачетка чудес не творит. Эта - может.
     Сорвавшаяся с жестяного карниза капля умыла сердолик.
     - Заходи в дом, я чай заварила. - Нина осторожно взяла в руки бусину, на миг задумалась. - На ней ведь кровь, правда? Твоя?
     
     - Эта девушка из кургана должна тебя полюбить.
     - Должна была бы, - уточнил въедливый Максим. - А главное - за что?
     В жестяных кружках дымился чай, штормовка сохла у горящей электроплитки. За окном шумел ливень, переходящий в потоп.
     - Скифы верили в вечную жизнь. Поэтому не "бы", - невесело улыбнулась Нина. - А за что... Ты ведь ей эту вечную жизнь подарил заново, разве не так? Навел порядок в царстве мертвых?
     Сердоликовая бусина лежала тут же, на столе, рядом с пачкой рафинада.
     Максим кивнул.
     - Именно. Могу пересказать соответствующую главу из монографии Абаева. И ведь что интересно, Нина? За эти дни мы обсудили с тобой не только все обязательные для интелей...
     - Прости? - Кружка в руке девушки дрогнула. - Ах да, опять Стругацкие!
     - И опять "именно". Все обязательные для интелей темы, даже перешли на дополнительную программу. Это с одной стороны. С другой же... Я, как предатель на допросе, выложил о себе все, включая сагу о дедушке, Максиме Ивановиче, который умудрился именно в этих местах сложить свою комсомольскую голову в самый разгар коллективизации. И ты слушала, как будто тебе интересно.
     Кружка в ее руках вновь дрогнула. Кипяток плеснул на пачку с сахаром.
     - Мне было интересно, Максим. Если не веришь, то... поверь. Могу продолжить. Я о себе ничего не рассказывала, а ты, как истинный... интель не спрашивал. А теперь тонко намекаешь, что мои неприятности где-то там.
     Максим поглядел в залитое белой водой стекло. Темнеет. Если будет лить всю ночь, прощай, Большой Курган!
     - Разве что очень тонко, Нина.
     Девушка поставила кружку на стол, вытерла мокрое запястье носовым платком, закусила губу.
     - Тебе нужно было уйти сразу, пока еще было видно. У тебя и так хватает проблем с твоим курганом.
     - То, что я не русская, ты уже, понял.
     Максим пожал плечами. Сам он, будучи насмерть обруселым украинцем, все-таки не видел в том особой беды.
     Более того, казацкие гены порою нашептывали ему, что русским быть совсем не обязательно.
     Теперь они сидели на кровати - панцирной, с никелированными шариками по углам. Нина - возле пододвинутой к стене подушки, он - на противоположном конце. Между ними лежал полуразобранный рюкзак.
     - Я не только не русская... Остальное домысли себе сам. Извини, не могу.
     На этот раз Максим моргнул - не хуже Сергей Сергеевича. Почему-то подумалось о чилийских эмигрантах. Нет, не похожа.
     - Домысливать не хочу. Извини - взаимно.
     Девушка провела рукой по лицу. Затем в ее ладони оказалась знакомая бусина.
     - Хорошо! Домыслю сама. Представь, что я - та самая скифская девушка, которую ты похоронил. Но ты совершил ошибку, кровь нельзя было смешивать с вином. Вместо погребального ты провел совсем иной обряд. Так?
     О черепе Максим рассказал ей сам. И сразу понял - зря. Теперь же понял это вторично.
     - Ты вызвал ее, заставил вновь вдохнуть воздух, выпить воды, поговорить с живыми людьми. Но твоей крови хватит ненадолго. Ей... Мне скоро придется уйти - вернуться под землю, в темноту, в Ничто. Новая кровь не поможет, требуется другое чудо. Скажем... - Нина перекатила бусину по ладони, осторожно коснулась пальцем. - Скажем, сердолик должен засветиться.
     - Это будет причиной или следствием?
     Максим очень постарался, чтобы вопрос звучал в меру иронично. Но очень в меру.
     - Еще не знаю.
     За окном лил дождь, красным огнем горела спираль, электроплитки, дымился окурок в пустой банке из-под сайры. Штормовка еще не высохла, и Максим, сам промокший, изрядно продрог. Из открытого рюкзака на него смотрел вязаный свитер, но претендовать на такую роскошь закоренелый интель не решился. Нине же было не до штормовки - и не до свитера тоже.
     - Теперь я поняла, кто из нас старше, - внезапно заметила девушка. - Это не упрек, хвалиться тут нечем. Я тоже мечтала бы играть в раскопки курганов. Очень сильно...
     В эту минуту Максиму срочно захотелось повзрослеть. Курган для этого не годился. Он поглядел на бусину в ее ладони.
     - Ты... Ты выйдешь за ме...
     Сердолик исчез. Ладонь Нины дотянулась до его губ. Надавила.
     - Дождь, кажется, кончается... Ты очень хороший мальчик, Максим.
     
     4
     
     Мертвый царь увидел солнце через два дня. Боги устали. Слишком древние, слишком утонувшие в толще памяти, своей и чужой, они сделали, что сумели. Не помогло. Осквернители были молоды, с горячей кровью, острым холодным умом и ненасытной жаждой. Их не ждала вечность, под их кедами чавкала холодная грязь, в которую им всем предстояло очень скоро уйти. Поэтому они спешили насладиться мигом победы, счистить мокрую землю с золотой диадемы, с радостной усмешкой поднять к растерянному солнцу парадный царский меч, поглядеться в умерший лик серебряного эллинского зеркала.
     Боги отдали царя. Рычащий бульдозер отъехал в сторону, хмурые бородатые парни - гвардия экспедиции - склонились над чем-то темным, проступающим из-под желтой грязи. Остальных безжалостно отогнали прочь. Миг победы - он для всех, но делится не поровну.
     - Как всегда, две главные камеры, - начальник Сергей Сергеевич, гордо попиравший армейскими ботинками бровку кургана, кивнул вниз, на дно раскопа. Там оскверняли царские кости.
     - Царь и царица, - согласился образованный мальчик Максим, глядя куда-то в сторону. В этот жаркий день, день победы, ему стало как-то все равно. Сейчас заорут, сейчас скатится вниз напряженный фотограф, держа наготове свой "Любитель". Они выиграли. Вечером - футбол.
     - Местные копали курган лет сто, - он поглядел на близкое село, поморщился, как всегда, при мысли о "подобных". - И не смогли ничего найти. Почему, Сергей Сергеевич? Они же целое метро нарыли! А мы нашли.
     По губам начальника промелькнула улыбка, которую Сергей Сергеевич мог позволить себе только в такой день. Когда они приехали, Большой Курган и в самом деле походил на заросшую травой строительную площадку. Каждый в округе знал про казацкий клад, лежавший под желтой глиной, про спрятанного золотого коня с золотой уздечкой. Копали годами, целыми семьями, поколениями.
     - Ты же понимаешь, Максим.
     Сказать старшекурснику "ты" - непростительный промах даже для начальника, но в такой момент "ты" было подобно медали.
     - Аборигены потеряли квалификацию, - не без удовольствия констатировал будущий заместитель. - Они не знали, где искать главную камеру с погребением. Ну а мы-то знаем, Сергей Сергеевич!
     Начальник дернул углом рта, затем вновь улыбнулся, но уже иначе - холодно и спокойно. Так улыбается брахман, думая о париях. Так наверняка усмехались в своем тартаре души древних грабителей, наблюдая за бесполезной суетой "аборигенов".
     Внизу уже что-то нашли, но еще не кричали. Рано! Сейчас очистят поверхность, положат картонные цифры, фотограф зарычит, освобождая "кадр"...
     - Сергей Сергеевич, - внезапно для самого себя заговорил Максим. - В каждом кургане - грабительские лазы. Они искали золото, это понятно. Но ведь опасно! Охрана, заклинания, обвалы, наконец. Мы нашли троих погибших... Неужели ими двигала только...
     - Алчность? - подхватил начальник не без интереса. - Ты прав, подобное ремесло редко себя окупает. Заработать на жизнь можно иначе. Мне кажется, многими двигало то, что и нами. Тоже алчность - но другая.
     Уточнять он не стал, как и Максим - переспрашивать. Они были одной касты.
     - Нашли! Нашли! Нашли!!!
     Царские кости уносить не стали. Собирать тоже - так и оставили разбросанными в грязи.
     
     5
     
     Нина встретила его возле длинного деревянного стола, за которым обедала экспедиция. Сейчас на гладкой клеенке сиротливо стояли две мытые пустые миски. Праздник начнется ночью.
     Максим дымил сигаретой, глядя себе под ноги. Нину он не заметил.
     - Ты куришь, - сказала она.
     - Здравствуй.
     Максим кивнул, поглядел, куда бы выбросить сигарету, но в последний миг раздумал. Всего третья за день, очень хотелось докурить.
     - Завтра утром я уезжаю. - Нина подошла совсем близко, помолчала. - Если хочешь... Встретимся через час на том кургане.
     - Где кладбище? - уточнил он без особой нужды.
     Девушка не ответила и внезапно погладила его по щеке. Максим вздрогнул.
     Проходивший мимо первокурсник с пониманием отвернулся.
     
     На кургане было сыро. Солнце высушило траву, но земля все еще противилась, не отдавая холодную влагу. Этим ранним вечером все казалось иным, изменившимся. Старое кладбище подступило ближе, к самому подножию, лес, напротив, словно ушел к горизонту.
     Максим пришел первым. Сигареты брать не стал - во рту и так скопилась горечь. Девушки еще не было, и он сел на привычное место, бросив поверх травы штормовку. В конце концов одному тоже неплохо. Можно думать, можно смотреть на старые заброшенные могилы, покрытые такой же высокой травой. Почему-то подумалось о все тех же "подобных", недостойных даже слова "плебс". Они раскапывали курганы, пытаясь найти золотого коня с золотой уздечкой - и отворачивались от могил отцов и дедов.
     Максим знал, что прав, но на ум тут же пришло совсем иное. Из этих мест его предки, здесь погиб дед, но теперь для него эта земля - чужая. Неприятные люди, непонятная речь...
     В школе Максим с трудом смог получить четверку по украинскому языку - и то ради среднего балла в аттестате. Английский знал лучше всех в классе, латынь учил с четырнадцати лет.
     Он понял, что и это правда - но ничуть не расстроился.
     
     Нина положила на траву большой пакет, откуда выглядывало что-то синее.
     - Взяла одеяло, - пояснила. - Очень сыро.
     - Нарушение экспедиционных традиций, - пожал плечами он, не вставая. - Правило: гуляя с девушкой, не бери одеяло. Слишком ясный намек.
     Нина отреагировала на диво спокойно:
     - Я не из вашей экспедиции. А сегодня сыро.
     На одеяло Максим так и не сел. Из принципа.
     - Говори, что хочешь, - сказала Нина.
     Максим хотел огрызнуться, но вдруг понял, что девушка права. Она - старше.
     - Хорошо!
     Он поглядел на темнеющий лес, на серую дымку, ползущую к кладбищу от близкой реки, на бледное гаснущее небо.
     - Я думал, мы - паталогоанатомы истории. Мы, археологи. Профессия на грани цинизма, но без нее - никак. Первокурсники, ахающие при виде битого древнего горшка, еще не понимают. И не поймут. До этого дойдут немногие... Знаешь, настоящего археолога можно узнать, только побывав у него дома. Те, кто ездил в экспедиции, обязательно привозят сувениры - те же битые горшки. Раскладывают по полочкам, любуются, гостям показывают... Комплекс домашнего музея. Так вот, у археолога нет домашнего музея. Паталогоанатом не носит домой трупы из морга.
     - Тебе холодно. - Нина привстала, накинула ему на плечи край одеяла. - Говори, Максим.
     Темнело быстро, слишком быстро для середины лета. Не первая странность этих странных дней.
     - А сейчас я понял, Нина. Мы - скифы. Они были такими же пришельцами на нашей земле. Приходили, брали, что хотели, воевали с аборигенами, забирали их женщин. Для них эта страна была чужой.
     - Ты устал, - девушка осторожно положила ладонь ему на плечо, - очень устал. А я тебя обидела.
     Максим упрямо помотал головой.
     - Никто никого не обижал. Подумаешь, поговорили несколько дней на интеллектуальные темы! Я все-таки закончу. Говорят: родная земля. У меня есть родная земля, но не эта. Грязь, покосившиеся хаты, пьяные селяне, заплеванное кладбище... Она что, такая - Родина? Да они даже по-украински говорить не выучились!
     - Но ведь ты сейчас почему-то подумал о них? - Девушка села ближе, коснулась лицом его лица. - Подумал, и тебе стало больно... Может, потому что ты похоронил ту девушку.
     - Тебя?
     - Меня. Похоронил - и позволил ненадолго вернуться к живым. Но мне пора уходить.
     Она достала сердолик, подняла ладонь... Бусина была мертва.
     - Погоди, погоди!..
     Нина с трудом оторвала губы от его губ, рывком отодвинулась назад, зачем-то поправила волосы.
     В темноте ее лицо казалось совсем другим, незнакомым.
     - Погоди, Максим! Ты сразу понял, зачем я тебя позвала, но... Послушай!
     Он с трудом перевел дыхание, справляясь с затопившим его огнем. Нина была совсем рядом, он уже чувствовал ее плоть, слышал ее сердце.
     - Девушка, которую ты воскресил, в твоей власти. Ты - скиф. Но если... Нет, не так. Вообрази, что у этой девушки есть еще право вернуться. Надолго, на целую жизнь - если найдется тот, кому ее жизнь нужна. Это и есть чудо! Но боги заставляют вначале пройти испытание. Испытание и для меня, и для тебя. Я могу позволить тебе все, но тогда уйду навеки. Бусина не засветится, Максим! Я останусь для тебя призраком, тенью из могилы. Если же тебе хватит этой ночи и старого одеяла, не стану спорить... Но сначала отдам тебе бусину.
     Максим медленно встал, поправил рубашку, отвернулся, впитывая зрачками тьму.
     - Нина! Хотя бы сейчас... О чем ты? Какое чудо? Чудес не бывает, Нина! Ты права, ты старше, ты умнее...
     - Умнее - не значит безжалостнее, - девушка тоже поднялась и так же посмотрела в ночь. - А вот ты не прав, на самом деле ты веришь в чудеса... И напрасно не веришь той, которую поднял из могилы. Представь только, что все так и есть!
     Максим помотал головой и не стал отвечать. Нина подошла, положила руки ему на плечи.
     - Тогда я выдумаю другую историю. Даже не выдумаю, просто перескажу на ином языке. Я мусульманка, Максим. Такое странно слышать здесь, слышать тебе, ведь ты даже не крещеный. Но у нас все иначе. У нас... У меня тоже есть своя земля, но на ней не курганы, а горы. И есть жених, он офицер, служит на китайской границе. О нашей свадьбе родители договорились много лет назад. Погоди...
     Она резко отодвинулась, склонилась над одеялом, нашла пачку сигарет. Громко щелкнула зажигалка.
     - Я его не люблю и не пойду за него замуж. Бежать и прятаться не стану, скажу в лицо. Поэтому и уезжаю. Семья не простит, меня не пустят домой, проклянут. Могут даже убить. Но я все равно это сделаю.
     - Дичь! - резко выдохнул Максим. - У вас что, Тимур правит?
     Рука Нины вновь погладила его по лицу.
     - Ты все-таки не скиф. Ты - образованный мальчик из большого красивого города. Для тебя даже эти курганы - непонятная чужая земля... Я сделаю, как решила, а теперь должен решать ты. Сейчас я связана словом, связана клятвой. Но я в твоей власти, делай, что хочешь. Только я не прошу себе - никогда. Что бы ни случилось, как бы ни сложилась жизнь. Даже если мы снова встретимся, будем вместе. Не прощу! Чужая невеста не может лечь на это одеяло. На нем меня не будут любить - меня втопчут в грязь. Моим черепом снова будут играть в футбол...
     Максиму почему-то вспомнился разрытый сегодня курган. От мертвой царицы не осталось даже скелета. Только желтая глина...
     - Возможно, я скоро умру. Возможно, буду свободной. Возможно, у нас с тобой впереди целая жизнь. Не знаю! Никто не знает, даже боги, в которых ты не веришь. Пусть все будет по-твоему, Максим. Сейчас ты уже не мальчик, сейчас ты стал взрослым. Решай! Сердолик у меня в руке.
     Максим долго смотрел в тяжелое звездное небо, пытаясь найти нужные слова. На ум пришел собственный неудачный перевод. "Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму - и замер, недвижим..." Нет, так не ответишь. Он стал взрослым. Он должен решить.
     - Это твоя бусина, Нина. Она загорится.
     
     6
     
     - Тебя к телефону, - позвала мама.
     - Угу!
     Максим не без сожаления отложил в сторону том Моммзена, встал, взглянул в окно. Поредевшая крона старого клена уже не скрывала соседний дом. Зимой он виден весь - старый, еще начала века. Клен, красный кирпич знакомых стен, нитки телефонных проводов...
     Его детство. Его мир. Его жизнь.
     - Это Нина, - услыхал Максим. - Но вспоминать меня совсем необязательно.
     - Я не забывал, - ответил он, и уточнил: - Не забыл. Телефонная трубка внезапно стала горячей.
     - Сейчас я продиктую телефон. Если хочешь - позвони... Максим, поскольку ты все-таки... интель, скажу сама. Ты мне ничем не обязан, понимаешь? Звонить необязательно.
     - Диктуй, - выдохнул он.
     Карандаш был уже в руке. Номера Максим обычно записывал на полях старой телефонной книги.
     - Сейчас... - Нина засмеялась. - Я твои стихи вспомнила. Про Афродиту Аргимпасу. "Он не спал. Средь звезд немого гласа шел сквозь тьму - и замер, недвижим..." Правильно?
     Трубка превратилась в лед. Максим не упоминал при ней Аргимпасу. Он вообще не читал Нине стихи.
     - Правильно, - слово выговорилось на удивление легко. - Диктуй номер!
     Или все-таки было? Кажется, они говорили про Мозолевского, про раскопки Гаймановой могилы. Но ведь он читал по-украински! Или...
     
     7
     
     Девушка отошла от телефона, раскрыла ладонь.
     Бусина. Теплый огонь сердолика.
     
     
     Русская фантастика-2005. М.: ЭКСМО, 2005. - С.474-539.