Александр Куприн
     
     
     ЗАВИРАЙКА
     
     Был Арапов страстным охотником и, что ещё важнее, хорошим товарищем на охоте...
     Зима переламывалась. Откуда-то издалека стало попахивать весною. Мы с Араповым выбрали одно весеннее утро, чтобы, может быть в последний раз до будущей осени, пойти по зайцам. Завирая не надо было приглашать. Он пошёл с нами со всегдашней своей сдержанной, серьёзной радостью.
     И, конечно, увязалась за нами вся непрошеная, бестолковая деревенская собачня: и кладбищенский Чубарик, и Серко, и Султан, и Кадошка с Барбоской, и Султан с Патрашкой, - словом, все, кто только умел и мог мешать охоте.
     Работал-то всегда один только Завирайка со свойственной ему неутомимой и требовательной энергией. Независимые дворняжки охотились сами по себе. Они обнюхивали ежовые, кротовые и мышьи норы и пробовали их разрывать лапами, лаяли на свежий птичий и заячий помёт. Очень скоро мы их перегоняли, и они совсем терялись из вида.
     Однако в этот день мы не увидели ни разу даже заячьего хвоста. Все поля, лужайки, лесные тропки были сплошь избеганы и перетоптаны зайцами, но определить, новые это следы или старые, не было никакой возможности. Завирайка рылся носом в снегу и отчаянно фыркал. Бросив след, он опять возвращался к нему, снова нюхал, недоумевая, и потом, повернувшись к нам, устремлял на нас свои ярко-рыжие глаза. Он будто бы говорил нам: "Ну хорошо, ну пошли мы за зайцами, но где же, о мудрецы, о огненные люди, где наши зайцы?"
     Мы зашли далеко. Стало уже смеркаться. Мягкий снег липнул на валенках, и они промокли. Мы решили пойти домой. Прощайте, зайцы, до будущего чернотропа [Чернотроп - поздняя осенняя пора, когда опавший лист в лесах на тропинках уже слежался и почернел. Охота в такое время называется охотою по чернотропу]. Завирай разочарованно бежал впереди.
     На выгоне, как и всегда, присоединилась к нам вся свора дворняг. Им трудно было идти. Рыхлый снег забивался твёрдыми комками под лапы, и надо было эти комки ежеминутно выкусывать.
     Мы уже почти подходили к усадьбе, как вдруг беззвучно начал падать с тёмного неба густой крупный снег. В несколько минут он покрыл все следы: и заячьи, и человечьи, и санные, и так же скоро перестал.
     Дома я переоделся. Мне оставалось ещё полчаса до ужина. Я просматривал старинную книгу.
     В окно мне постучали. Я прильнул к стеклу и увидел Арапова. Он тревожно вызывал меня. Арапов был очень обеспокоен:
     - Пожалуйста... Я не знаю, что мне делать с Завирайкой. Если бы не зима, я подумал бы, что он взбесился. Посмотрите-ка.
     Завидев меня, Завирай бросился ко мне. Он прыгал ко мне на плечи, рвал полы моего тулупчика и тянул меня, упираясь передними ногами в снег и мотая головой.
     - Мне кажется, что он почуял волка, - догадался я.- - Подождите, я перезаряжу ружьё картечью, и пойдём, куда он поведёт.
     Увидев ружьё, Завирай радостно запрыгал. Он побежал вперёд, но при выходе из усадьбы остановился и поджидал нас, нетерпеливо махая хвостом. Мы шли за ним. Очевидно, он держал верный, памятный ему путь: это была та самая дорога, которой мы только что возвращались с охоты, - теперь гладкая и чистая от свежего снега.
     - Подождите-ка, - сказал Арапов. - Подержите немного Завирая. Я посмотрю следы.
     И через несколько минут он крикнул мне:
     - Ясно, как палец! Туда и сюда ведут Завирайкины следы. Надо думать, что после прихода домой он сбегал куда-то и вернулся назад.
     Конечно, не волк волновал Завирая, иначе он скулил бы. Мы продолжали следовать за ним, и он теперь вёл нас спокойно и уверенно, отлично поняв, что мы его слушаемся.
     Так мы прошли вёрст пять-шесть и, наконец, издали услышали тонкий, тихий, жалобный визг. Он становился с каждым шагом всё яснее, пока мы не убедились, что это визжит небольшая собачка. Скоро при мутном свете расплывчатого месяца мы увидели небольшой снежный бугор. Завирайка начал ретиво метаться от этого бугра к нам и обратно и весело лаял. Когда мы подошли совсем близко, то без труда нашли бедного злополучного Патрашку. Оказывается, он попал в заячий капкан, поставленный в подлеске бородинскими мужиками.
     Заячий капкан, конечно, не мог бы переломить собачью ногу, и, не будь снег талым, Патрашка дотащился бы как-нибудь до усадьбы. Но липкий, сырой, мягкий снег с каждым новым волочащимся шагом Патрашки всё более и более набухал на капкане, пока не обратился в огромный ком, которого небольшая собачка уже не могла стронуть с места.
     Мы высвободили Патрашку, и он, прихрамывая и повизгивая, заковылял позади нас в усадьбу.
     Завирайка всю дорогу не мог успокоиться и отчаянно весело лаял. Он кидался передними лапами на грудь то ко мне, то к Арапову и всё норовил лизнуть нас в губы и тотчас же бежал назад к Патрашке, чтобы облизать его с хвоста и с головы. Милая, бескорыстная собачья радость!
     За ужином мы долго говорили об этом происшествии. Странно: мы - люди, мы - цари Вселенной, мы, умеющие считать до тысячи, не заметили по дороге отсутствия Патрашки, а Завирайка - всего только собака - сообразил эту нехватку, уже придя домой.