Андрей Платонов
     
     
     ЕПИФАНСКИЕ ШЛЮЗЫ
     
     М. А. Кашинцевой.
     
     1
     
     Сколь разумны чудеса натуры, дорогой брат мой Бертран! Сколь обильна сокровенность пространств, то непостижно даже самому могучему разумению и нечувственно самому благородному сердцу! Зришь ли ты, хотя бы умозрительно, местожительство своего брата в глубине азийского континента? Ведомо мне, того ты не умопостигаешь. Ведомо мне, что твои взоры очарованы многошумной Еуропой и многолюдством родного моего Ньюкестля, где мореплавателей всегда изрядно и есть чем утешиться образованному взору.
     Тем усерднее средоточится скорбь во мне по родине, тем явственней свербит во мне тоска пустынножительства.
     Россы мягки нравом, послушны и терпеливы в долгих и тяжких трудах, но дики и мрачны в невежестве своем. Уста мои срослись от безмолвия просвещенной речи. Токмо условные сигналы десятским я подаю на сооружениях своих, а они команду рабочим громко говорят.
     Натура в сих местах обильна: корабельные леса все реки в уют одели, да и равнины почитай ими сплошь укрыты. Алчный зверь наравне с человеком себе жизнь промышляет, и сельские россы великое беспокойство от них держат.
     Однако зерна и говядины здесь вдосталь, и обильное питание утучнение мне учинило, несмотря на мою душевную скорбь об Ньюкестле.
     Это письмо не столь подробно, как предыдущее. Купцы, отправляющиеся в Азов, Кафу и Константинополь, уже починили свои корабли и готовятся к отлучке. С ними я и посылаю эту графическую посылку, дабы она скорее достала Ньюкестля. А негоцианты спешат, ибо Танаид [Дон] может усохнуть и тогда не поднямет грузные корабли. А просьба моя невелика, и тебя с такого дела станет.
     Царь Петер весьма могучий человек, хотя и разбродный и шумный понапрасну. Его разумение подобно его стране: потаенно обильностью, но дико лесной и зверной очевидностью.
     Однако к иноземным корабельщикам он целокупно благосклонен и яростен на щедрость им.
     На устье реки Воронеж построен мной двухкамерный шлюз с перемычкой, что дало помогу починкам кораблей на суше, не причиняя им большой ломки. Устроил я также большую перемычку и шлюз с воротами, придав ему размеры, достаточные для пропуска воды. Потом устроил другой шлюз с двумя большими воротами, через которые могли бы проходить большие корабли так, что их можно бы запирать во всякое время в пространстве, огражденном перемычкою, и спускать из него воду, когда корабли войдут в него.
     И в той работе прошло шестнадцать месяцев. А с тем пришла другая работа. Царь Петер остался доволен трудами моими и приказал строить другой шлюз, выше, дабы сделать реку Воронеж судоходного до самого города для кораблей в восемьдесят пушек. И эту тягость я снес в десять месяцев, и ничего с сооружениями моими не станется, пока свет стоит. Хотя и слаб грунт в месте шлюза и били могучие ключи. Немецкие помпы стали слабосильны от ключей, и шесть недель стояла работа от обильности тех ключей. Тогда мы изготовили машину, коя двенадцать бочек воды в минуту истребляла и работала без утиха восемь месяцев, и тогда мы посуху в глубь котлована пошли.
     После столь понудных трудов Петер поцеловал меня и вручил тысячу рублей серебром, что немаловажные деньги. Еще сказал мне царь, что и Леонардо да Винчи, изобретатель шлюзов, не устроил бы лучше.
     А сурьезность моей мысли в том, что я хочу тебя, любимый мой Бертран, позвать в Россию. Здесь весьма к инженерам щедры, а Петер большой затейщик на инженерные дела. Самолично я услышал от него, что есть нужда в устройстве канала меж Доном и Окою, могучими туземными реками.
     Царь желает создать сплошной водный тракт меж Балтикой и Черным и Каспийским морем, дабы превозмочь обширные пространства континента в Индию, в Средиземные царства и в Еуропу. Сие зело задумано
     царем. А догадку к тому подает торговля и купецкое сословие, кое все почитай промышляет в Москве и смежных городах; да и богатства страны расположение имеют в глубине континента, откель нету выхода, кроме как сплотить каналами великие реки и плавать по ним сплошь от персов до Санкт-Петербурга и от Афин до Москвы, а также под Урал, на Ладогу, в калмыцкие степи и далее.
     Но туго царю Петеру надобны инженеры для столького дела. Ведь канал меж Доном и Окой немалое дело, и тут потребно усердие большое и пущее знание.
     Вот я и обещал Петеру-царю, что позову из Ньюкестля брата Бертрана, а сам устал, да и невесту я люблю и соскучился. Четыре года в дикарях живу, и сердце ссохлось, и разум тухнет.
     Напиши против сего писания твое решение по такому случаю, а я даю тебе совет, чтоб ехать. Трудно тебе будет, но через пять лет поедешь в Ньюкестль в избытке и кончишь жизнь на родине в покое и достатке. Для сего не скорбно потрудиться.
     Передай мою любовь и тоску невесте моей Анне, а через малую длительность я вернусь. Скажи ей, что я уже питаюсь только кровоточием своего сердца по ней, и пускай она дождется меня. А затем прощай меня и глянь ласково на милое море, на веселый Ньюкестль и на всю родимую Англию.
     
     Твой брат и друг, инженер Вильям Перри,
     1708 лета, осьмого аугуста".
     
     
     2
     
     Весною 1709 года в первую навигацию в Санкт-Петербург приплыл Бертран Перри.
     Путешествие из Ньюкестля он совершил на старом судне "Мери", много раз видавшем и австралийские и южноафриканские порты.
     Капитан Сутерлэнд пожал Перри руку и пожелал доброго пути в страшную страну и скорого возвращения к родному очагу. Бертран его поблагодарил и ступил на землю - в чуждый город, в обширную страну, где его ожидала трудная работа, одиночество и, быть может, ранняя гибель.
     Бертрану шел тридцать четвертый год, но угрюмое, скорбное лицо и седые виски делали его сорокапятилетним.
     В порту Бертрана встретил посол русского государя и резидент [Консул] английского короля.
     Сказав друг другу скучные слова, они расстались: государев посланец пошел домой есть гречневую кашу, английский резидент - к себе в бюро, а Бертран - в отведенный ему покой близ морского цейхгауза.
     В покоях было чисто, пусто, укромно, но тоскливо от тишины и уютности. В венецианское окно бился пустынный морской ветер, и прохлада от окна еще пуще говорила Бертрану об одиночестве.
     На прочном и низком столе лежал пакет за печатями.
     Бертран вскрыл его и прочитал:
     "По повелению государя и самодержца всероссийского, Наук-Коллегия любезно просит аглицкого морского инженера Бертрана Рамсея Перри пожаловать в Наук-Коллегию - в водно-канальное установление, что по Обводному прошпекту помещение особое имеет.
     Государь имеет самоличное наблюдение за движением прожекта по коммутации рек Дона с Окою - через Иван-озеро, реку Шать и реку Упу - посему надлежит в прожектерском труде поспешать.
     А с тем и Вам следовает быть в Наук-Коллегий наспех, однако допустив себе отдых после морского перехода, сколь с чувствами и всей телесной физикой мирно станется.
     По приказу Президента
     Главный Уставщик и Юриспрудент Наук-Коллегий
     Генрих Вортман".
     
     Бертран лег с письмом на широкий немецкий диван и нечаянно заснул.
     Проснулся он от бури, тревожно гремевшей в окне. На улице, в мраке и безлюдье, беспокойно падал влажный густой снег. Бертран зажег лампу и сел к столу насупротив жуткого окна. Но делать было нечего, и он задумался.
     Прошло длинное время, и земля давно встретила медленную ночь. Иногда Бертран забывался и, резко оборачиваясь, ожидал встретить родную комнату в Ньюкестле, а за окном - ландшафт теплой, людной гавани и смутную полоску Европы на горизонте.
     Но ветер, ночь и снег на улице, молчание и прохлада в покоях - указывали Бертрану на иную широту положения его жилища.
     И то, от чего он так долго отнекивался в своем сознании, вмиг застлало его фантазию.
     Мери Карборунд, его двадцатилетняя невеста, сейчас, наверно, ходит по зеленым улицам Ньюкестля и носит в своей блузе сиреневую ветку. Быть может, другой ее водит под руку и шепчет убедительно про лживую любовь - то останется Бертрану навеки неизвестным. Он две недели плыл сюда, а что случиться может в этот срок в фантастическом, безумном сердце Мери?
     И разве может женщина ждать мужа пять или десять лет, растя в себе любовь к невидимому образу? Едва ли так. Тогда давно весь мир уже был бы благороден.
     А ежели б в тылу имелась достоверная любовь, тогда бы каждый пешком пошел хоть на луну!
     Бертран насыпал трубку индийским табаком.
     "Однако Мери была права! На что ей нужен муж-негоциант или простой моряк? Она любезна мне и умница большая..."
     Мысли Бертрана шли стремительно, но чередуясь и соблюдая ясный такт.
     "Неукоснимо ты права, маленькая Мери... Я помню даже то, как ты травою пахла. Я помню, ты сказала: мне нужен муж, как странник Искандер, как мчащийся Тамерлан или неукротимый Аттила. А если и моряк, то как Америго Веспуччи... Ты знаешь много и мудрица, Мери!.. Ты истинно права: если муж тебе дороже жизни, то пускай он будет интересней и редкостней ее! Иначе ты заскучаешь и несчастие тебя погубит".
     Бертран неистово сплюнул табачную жвачку и сказал:
     - Да, Мери, слишком ты остра на ранний разум! И я, пожалуй, сам такой жены не стою. Зато как хорошо ласкать такую резвую головку! То мне отрада, что под косой жены живет горячий мозг!.. Но еще посмотрим!.. Затем я и приехал в сию грустнейшую Пальмиру! Послание Вильяма не причастно к такой судьбе, но оно сердечному решенью помогло...
     Бертран окоченел и стал собираться спать. Пока он воображал Мери и умственно беседовал с ней, над
     Санкт-Петербургом успела рассвирепеть вьюга, и, окорачиваясь у зданий, она студила покои.
     Завернувшись в одеяло, укрывшись сверху морской шинелью из чертового вечного сукна, Бертран дремал, и тонкая живая печаль, не переставая, не слушаясь разума, струилась по всему его сухому сильному телу.
     На улице раздался странный резкий звук, будто корабль треснул по всей обшивке от удара льда; Бертран открыл глаза, прислушался, но мысль его отвлеклась от страдания, и он уснул, не опомнившись.
     
     
     3
     
     На другой день в Наук-Коллегий Бертран знакомился с замыслом Петра. Прожект был только начат.
     Задание царя сводилось к тому, чтобы создать сплошной судовой ход меж Доном и Окою, а через то - всего придонского края с Москвою и волжскими провинциями. Для сего требовалось произвести большие шлюзовые и канальные работы, к прожектерству которых и был призван Бертран из Британии.
     Следующая неделя ушла у Бертрана на знакомство с изыскательскими документами, по которым следовало прожектировать работы. Документы оказались добропорядочными и составлены знающими людьми: французским инженером генерал-майором Трузсоном и польским техником капитаном Цицкевским.
     Бертран был доволен, ибо добрые изыскания делали способным скорое начатие строительных работ. Тайная дума Бертрана хоронилась в том предмете, что он очаровался Петром, еще будучи в Ньюкестле, и хотел стать его соучастником в цивилизации дикой и таинственной страны. А тогда бы и Мери восхотела его мужем своим иметь.
     Искандер завоевывал, Веспуччи открывал, а теперь наступил век построек - окровавленного воина и усталого путешественника сменил умный инженер.
     Трудился Бертран тяжко, но счастливо - горе его разлуки с невестой в работе припотухало.
     Жил он в тех же покоях; адмиралтейских и штатских ассамблей не посещал и знакомств с дамами и их мужьями чуждался, хотя некоторые светские женщины и искали сообщества с одиноким англичанином. Бертран вел работу, как корабль, - осторожно, здравомысленно и скоро, избегая феоретических мелей и перекатов в своих планшетах.
     К началу июля прожект был исполнен и планы начисто переписаны. Все документы были доложены царю, который их одобрил, а Бертрану приказал выдать награду в тысячу пятьсот рублей серебром, а впредь жалованье учредить по тысяче рублей в каждый месяц и назначить главным мастером и строителем всех шлюзов и каналов, что Дон с Окой соединить должны.
     В тот же час Петр отдал приказы наместникам и воеводам, по провинциям которых шлюзы и каналы строиться будут, дабы они оказали полное воспособ-ление главному инженеру - всем, чего Он ни потребует. Бертрану же были даны права генерала, и соподчинение он имел только царю и главнокомандующему.
     После официальной беседы Петр встал и имел к Бертрану речь:
     - Мастер Перри! Я знаю твоего брата Вильяма, тот завидный речной корабельщик и на славу водяную силу братать может искусными устройствами. А тебе, не в пример ему, поручается зело умный труд, коим мы навеки удумали главнейшие реки империи нашей в одно водяное тело сплотить и тем великую помощь оказать мирной торговле, да и всякому делу военному. Через оные работы крепко решено нами в сношение с древлеазийскими царствами сквозь Волгу и Каспий войти и весь свет с образованной Европой, поелику возможно, обручить. Да и самим через ту всесветную торговлишку малость попитаться, а на иноземном мастерстве руку народа набить.
     Через то я поручаю тебе к работам приступить немедля - судовому ходу тому быть!
     А что сопротивленье тебе будут чинить, про то доноси мне гонцами - на живую и скорую расправу. Вот моя рука - тебе порука! Держи начало крепко, труд веди мудро - благодарить я могу, умею и сечь нерадетелей государева добра и супротивщиков царской воли!
     Тут Петр с быстротой, незаконной в его массивном теле, подошел к Бертрану и тряхнул его руку.
     Затем Петр повернулся и ушел в свои покои, прохаркиваясь и тяжко дыша на ходу.
     Речь царя Бертрану перевели, и она ему понравилась.
     Проект Бертрана Перри состоял в следующих частях: построить тридцать три шлюза из дикого и известкового камня; прорыть соединительный канал от деревни Любовки на реке Шати до деревни Бобриков на Дону длиною двадцать три версты; реку Дон прочистить и углубить для судового хода от деревни Бобриков до деревни Гай, по длине в сто десять верст; кроме того, Иван-озеро, откуда Дон течет, а также весь канал - валом и земляными дамбами окружить и заулючить.
     Всего, стало быть, требовалось устроить двести двадцать пять верст судового пути, один конец которого был в Оке, а другой внедрялся стадесятиверстным каналом в Дон. Ширину каналу следовало придать двенадцать сажен, а глубину - два аршина.
     Строительное управление предусматривалось Бертраном в городе Епифани, в Тульской провинции, ибо в том городе сходилась середина будущих работ.
     Вместе с Бертраном должны были ехать еще пять немецких инженеров и десять писцов из Административного приказа.
     День отбытия пал на 18 июля. В тот день к десяти часам утра к покоям Бертрана должны подать дорожные кареты для следования в глухой и терпеливый путь, держа маршрут на неприметный пункт - Епифань.
     
     
     4
     
     Покуда векует на свете душа, потуда она и бедует.
     Собравшись для изрядной еды, пять немцев и Перри понадеялись зарядиться пищей на сутки.
     И действительно, животы они набили круто, готовясь для долгого созерцания тогдашних немощных русских пространств.
     Уже Перри в дорожный рундучок пачки с табаком укладывал - последнее дело его перед всякой дорогой. Уже немцы письма своим семьям кончали, и младший из них, Карл Берген, вдруг разрыдался от жмущей сердце, неудержимой тоски по молодой любимой еще жене.
     И тут затряслась дверь от резкого стука казенной руки: так мог стучать посланный либо арестовать, либо известить о милости бешеного царя.
     Но то был гонец из Почт-приказа.
     Он попросил указать ему Бертрана Перри, аглиц-кого капитан-инженера. И пять немецких рук, в родинках и веснушках, указали ему на англичанина.
     Гонец нелепо выбросил вперед ногу и почтительно подал Перри некий пакет за пятью печатями.
     - Сударь, соизвольте приять посыл из аглицкой державы!
     Перри отошел от немцев к окну и вскрыл пакет:
     
     "Ньюкестль, июня 28.
     
     Мой славный Бертран! Ты не ждешь этой вести. Мне трудно тебя огорчать; наверно, любовь к тебе меня еще не оставила. Но уже новое чувство жжет меня. И жалкий разум мой напряжен, чтобы поймать твой милый образ, который так скорбно обожало мое сердце.
     Но ты наивен и жесток - ради наживы золота ты уплыл в дальнюю землю; ради дикой славы ты погубил мою любовь и мою ждущую нежности молодость. Я женщина, я слаба без тебя, как веточка, и отдала свою жизнь другому.
     Ты помнишь ли, мой славный Берт, Томаса Рейса? Бот он стал моим мужем. Ты огорчен, но признайся, что он очень славный и такой преданный мне! Некогда я отказала ему и предпочла тебя. Но ты уехал, и он долго утешал меня в моем ужасе и в моей тоскливой любви по тебе.
     Не печалься, Берт! Мне так тебя жалко! Ты думал, и вправду мне нужен был мужем Александр Македонский? Нет, мне нужен верный и любимый, а там, пускай он хоть уголь грузит в порту или плавает простым матросом, но только поет всем океанам песни обо мне. Вот что нужно женщине, имей это в виду, глупый Бертран!
     Две недели уже, как вышла наша свадьба с Томасом. Он весьма счастлив, и я тоже. Кажется, у меня ребенок тревожится под сердцем. Видишь, как скоро! Это потому, что Томас мой любимый и не оставит меня, а ты уехал колонии искать, - возьми их себе, а я взяла Томаса.
     Прощай! Не печалься, а будешь в Ньюкестле - навести нас, мы будем рады. А умрешь - мы заплачем с Томасом,
     
     Мери Карборунд-Рейс".
     
     Перри, не помня рассудка, трижды кряду исчитал письмо. Потом взглянул в огромное окно: разбить era жалко - у немцев за золото куплено стекло. Стол проломить - тяжелой вещи в наличности нет. Немцу в физиономию дать - беззащитное существо, а один из них и так плакал. Пока свирепела ярость в Перри, а он колебался своим арифметическим рассудком, его лютость сама нашла себе выход.
     - Герр Перри, у вас рот не в порядке! - сказали ему немцы.
     - А что такое? - уже обессилев и чуя грусть, спросил Перри.
     - Вытрите рот, герр Перри!
     Перри с трудом вырвал трубку из впившихся в нее зубов. А зубы, сжав трубку, так уперлись в свои гнезда, что прорвали десны, и из них текла горькая кровь.
     - Что случилось, герр? Несчастие дома?
     - Нет. Кончено, друзья...
     - Что кончилось, герр? Ну, пожалуйста, скажите!
     - Кровь кончилась, а десны зарастут. Давайте ехать в Епифань!
     
     
     5
     
     Путешественники тянулись по Посольской дороге, что через Москву до Казани доходит, смыкаясь за Москвой с Калмиюсской Сакмой - татарской дорогой на Русь, по правой стороне Дона. На нее и следовало путникам сделать поворот, чтобы затем через Идов-ские и Ордобазарные большаки и малые столбы достигнуть Епифани - своего будущего местожительства.
     Встречный ветер вместе с дыханием выдувал горе из груди Перри.
     Он с обожанием наблюдал эту природу, такую богатую и такую сдержанную и скупую. Встречались земли - сплошные удобрительные туки, но на них росла непышная растительность: худая, изящная береза и скорбящая певучая осина.
     Даже летом так гулко было пространство, как будто оно не живое тело, а отвлеченный дух.
     Изредка в лесу обнажалась церковушка - деревянная, бедная, со знаками византийского стиля в своей архитектуре. Под самой Тверью Перри заметил даже дух готики на одном деревенском храме, при протестантском постном убожестве самого здания. И на Перри задышала теплота его родины - скупой практический разум веры его отцов, понявшей тщету всего неземного.
     Огромные торфяники под лесом прельщали Перри, и он чувствовал на своих губах вкус неимоверного богатства, скрытого в этих темных почвах.
     Немец Карл Берген - тот, что плакал в Санкт-Петербурге над письмом, - думал о том же. На воздухе он отживел, возбудился, забыл на время молодую жену и объяснил Перри, глотая слюну:
     - Энглянд - это шахтмейстер [Горнорабочий]. Рюссланд - торф-мейстер! Верно я говорю, герр Перри?
     - Да, да, точно, - сказал Перри и отвернулся, заметив страшную высоту неба над континентом, какая невозможна над морем и над узким британским островом.
     Изредка, но изрядно путешественники ели в попутных селениях. Перри пил целыми жбанами квашонку, в которой он нашел немалый вкус и способствование дорожному пищеварению.
     Минувши Москву, инженеры долго помнили ее колокольную музыку и тишину пустых пыточных башен по углам Кремля. Особо восхитил Перри храм Василия Блаженного - это страшное усилие души грубого художника постигнуть тонкость и - вместе - круглую пышность мира, данного человеку задаром.
     Иногда перед ними расстилались пространные степи и ковыльные земли, на которых не было и следа дороги.
     - А где же Посольский тракт? - спрашивали немцы ямщиков.
     - А вот он самый, - указывали на круглое пространство ямщики.
     - А сего незаметно! - восклицали немцы, вглядываясь в грунт.
     - Так трахт одно направление, а трамбовки тут быть не должно! Он до самой Казани такой - все едино! - поясняли, поелику возможно, ямщики иноземцам.
     - Ах, это знаменито! - смеялись немцы.
     - А то как же! - всерьез подтверждали ямщики, - оно так видней и просторней! Степь в глаза - веселья слеза!
     - Весьма примечательно! - дивились немцы.
     - А то как же! - поддакивали ямщики, а сами ухмылялись в бороду, дабы никому оскорбительно не было.
     За Рязанью - обиженным и неприютным городком - уже редко жили люди. Тут шла бережная и укромная жизнь. Еще от татар остался этот страх, испуганные очи ко всякому путнику, потаенность характера и заулюченные чуланчики, где таилось впрок небогатое добро.
     С удивлением вглядывался Бертран Перри в редкие укрепления с храмишками посредине. Окрест таких самодельных кремлей жили местные люди в кучах избушек. И видно было, что это - новосельные люди. А раньше все хоронились в уюте земляных валов и деревянных стен, когда татары по степному разнотравию достигали сих районов. Да и жил в тех крепостцах все более казенный народ, учиненный сюда князьями, а не полезные хлебопашцы. А теперь - разрастаются селитбища, а по осени и ярмарки гремят, даром что нынче царь то со шведами, то с турками воюет, и страна оттого ветшает.
     Вскоре путешественники должны повернуть на Калмиюсскую Сакму - татарский ход по обочине Дона на Русь.
     Однажды в полдень ямщик махнул кнутом без нужды и дико свистнул. Лошади взяли.
     - Танаид! - крикнул Карл Берген, высунувшись из кареты.
     Перри остановил экипаж и вышел. На дальнем горизонте, почти на небе, блестела серебряной фантазией резкая живая полоса, как снег на горе.
     "Вот он, Танаид!" - подумал Перри и ужаснулся затее Петра: так велика оказалась земля, так знаменита обширная природа, сквозь которую надо устроить водяной ход кораблям. На планшетах в Санкт-Петербурге было ясно и сподручно, а здесь, на полуденном переходе до Танаида, оказалось лукаво, трудно и могущественно.
     Перри видел океаны, но столь же таинственны, великолепны и грандиозны возлежали пред ним эти сухие, косные земли,
     - На Сакму! - крикнул передовой ямщик. - Ухватывай ее в укос! Штоб к ночевке на Идовском большаке быть беспременно!
     Овсяные кони схватили и понесли полной мочью, в соучастие нетерпеливым людям.
     - Окоротись! - закричал вдруг передовой ямщик и для признака задним поднял кнутовище.
     - Что вышло? - спохватились немцы.
     - Стражника взять забыли, - сказал ямщик.
     - Какой методой? - уже спокойно спросили немцы.
     - За нуждой в отвершек на постое побежал, - глянул, а его нету на заднем причале!
     - Эх ты, бурмистр бородатый! - резонно выразился второй ямщик.
     - Да вон он лупит степью, плешивый чин, за ширинку держится! - успокоился виноватый ямщик.
     И странствие тронулось, держа курс на полдень - на Идовские и Ордобазарные большаки, а оттуда - на малые епифанские столбы.
     
     
     6
     
     Работа на Епифани взялась сразу.
     Малоизвестный язык, странный народ и сердечное отчаяние низложили Перри в трюм одиночества.
     И лишь на работе исходила вся энергия его души, и он свирепел иногда без причины, так что сподручные прозвали его каторжным командиром.
     Епифанский воевода занарядил всех мужиков воеводства: кто камень ломал и к шлюзам подвозил, кто на канале землю рыл, кто реку Шать чистил по живот в воде.
     - Что ж, Мери! - бормотал Бертран, бродя ночью по своему епифанскому покою, - таким горем меня не взять! Покуда есть влага в сердце - спасусь! Построю канал, царь денег много даст и - в Индию... Ах, как жаль мне тебя, Мери!..
     И, путаясь в страдании, тяжких мыслях и в избыточных силах своего тела, Перри грузно и безумно засыпал, тоскуя и взывая во сне, как маленький.
     Около осени приехал в Епифань Петр. Он остался недоволен работами.
     - Скорбь в рундуке разводите, а не тщитесь пользу отечеству ускорить, - сказал царь,
     Действительно, медленно шли работы, как ни ожесточался Перри. Мужики укрывались от повинности, а лихие головы сбегали в безвестные места.
     Охальные местные люди вручили Петру челобитные, в коих велся учет злому начальству. Петр приказал повести дознание, откуда выяснилось, что воевода Протасьев за большие поборы освобождал слободских мужиков от повинностей, а поверх всего миллион рублей себе нажил на всяких нечетах и требовательных ведомостях с казны.
     Петр приказал Протасьева бить кнутом, а потом сослал его на Москву для дополнительного следствия, но он там досрочно с печали и стыда умер.
     По отъезде Петра, когда срамота еще не забылась, другая беда нашла на епифанские работы.
     Карл Берген ведал работами на Иван-озере, - валом земляным его огораживал, чтобы воду в нем поднять до нужной судоходной глубины.
     В сентябре Перри получил от него рапорт, где указывалось :
     "Пришлые люди, особливо московские чиновники и балтийские мастера, волею божьею чуть не все лежат больны. Великий им упадок живет, а болят и умирают больше лихорадкою и пухнут. Простолюдин же местный терпит, но при всякой тяжести и спехе работы в болотной воде, коя прохладна стала близу осени, бунт норовит учинить. Заключу сие тем, что, тако и далее пойдет, без начальников и мастеров мы очутиться можем. А затем жду спешных приказов главного инженера-строителя".
     Перри уже знал, что балтийские мастера и техники-немцы не только болеют и умирают в болотах Шати и Упы-реки, но также и бегут по тайным дорогам на родину, ухватывая великие деньги.
     Перри боялся весеннего половодья, которое грозило разрушить начатые и беспомощные сооружения. Он хотел довести их до безопасного состояния, чтобы полые воды особого вреда им не причинили.
     Однако того достигнуть было трудно, - технические чиновники умирали и сбегали, а мужики того пуще мутились и целыми слободами не выезжали на работу. Одному же Бергену не управиться с такими злодеяниями и болотную мороку не залечить.
     Тогда Перри, чтобы хоть одно зло усечь, издал по работам и всем окружным воеводствам приказ: под смертною казнью, чтобы иноземцев - канальных и шлюзных мастеров - нигде не пропущали, и в подводы под них никто не наряжался, и лошадей бы не продавали, и в ссуды не давали.
     А под приказом Перри поставил подпись Петра - для устрашения и исполнения: пускай потом царь поругает, нельзя же ехать к нему в Воронеж, где он флот на Азов снаряжал, чтобы подпись его получить, и два месяца времени упустить.
     Но и так пристрожить мастеровых людей не удалось.
     Тогда Перри увидел, что зря таким штурмом он работы повел и столь многочисленных работных, служилых и мастеровых людей в них сразу втравил. Следовало бы начать работы спрохвала, чтобы дать народу и мастеровым к труду такому притерпеться и очухаться.
     В октябре работы стали вконец. Немцы-инженеры клали все силы на то, чтобы людской охраной сооружения и заготовленные материалы снабдить, но и то не удавалось. Через это немцы слали с каждой оказией Перри рапорты, чтобы их он уволил с работ, ибо их царь запороть может, когда приедет, а они неповинны.
     Однажды епифанский воевода пришел к Перри в воскресенье.
     - Бердан Рамзеич! Каку штуку я тебе принес! Непостижное охальство!
     - Что такое? - спросил Перри.
     - А ты погляди, Бердан Рамзеич! Да ты вдумайся в документ втихомолку, а я так посижу... Штой-то дюже бездомовно у тебя, Бердан Рамзеич! Да што сказать - жен у нас по тебе нету. То я вижу и тому сочувствую...
     Перри развернул грамотку:
     
     "Петру Первому Алексеичу,
     Русскому Самодержцу и Государю.
     
     Мы, холопы твои и крестьянишки наши, в той год у твоего, Великий Государь, канавного и слюзного дела приставлены неотлучно были, во время пахотное, и жатвенное, и сенокосное в домишках своих не были и ныне по работе ж и за тою работою озимого хлеба не сбирали, а ярового не усеяли, и сеять некому и нечем, и за безлошадьем ехать не на чем, а который у нашей братьи и крестьянишек наших старого припасу молоченой и немолоченой хлеб был, и тот хлеб служилые и работные люди, идучи на твою, Великого Государя, службу и на Епифань на работу, много брали безденежно, а остальной волею божьей от мышей поеден без остатку, и многое нам и крестьянишкам нашим такие служилые и работные люди обиды и разоренье чинят и девок до времени всех почитай оскоромили".
     
     - Чуешь, Бердан Рамзеич? - спросил воевода.
     - Как это попало к вам? - удивился Перри.
     - А так - дуриком: у писаря моего две недели каки-то холуи чернил допытывались аль состав просили сказать за окорок ветчинный. Токмо писарь мой жох и сам вотчинник - чернила дай, а сам в слежку, да так и дознался и грамотку проведал... Ведь, окромя воеводского приказу, в Епифани чернилов нету и составные краски никому не ведомы!..
     - Неужели мы так народ и вправду умучили? - спросил Перри.
     - Да што ты, Бердан Рамзеич! Эт у нас народ такой охальник и ослушник! Ему хоть ты што - он все челобитные пишет да жалобы егозит, даром што грамоте не учен и чернильного состава не знает... Вот погоди, я их умещу в тесное место! Я им покажу супро-тивщину чинить и царю без угомону писать... Ведь это наказанье господне! И зачем их слова обучали говорить? Раз грамоты не разумеют, и от устных слов надобно отучить!..
     - А вы имеете донесения, воевода, с Иван-озера? Целы там те колонны пеших рабочих и подводы, коих вы из Епифани со стражниками погнали?
     - Каки колонны? Это што я на спас послал? Ку-ды тебе, Бердан Рамзеич! Стражник один, - тому десять ден, - прискакал оттыльча, сказывал, что пешие все на Яик и Хопер убегли, а семьи их, истинно, по Епифани с голоду маются. Отдыху от баб не вижу, а окромя - всяка стервь доносом норовит меня унять... - Воевода вынул тряпицу и обтер свое пожилое лицо. - Стерегусь государя, Бердан Рамзеич! Нагрянет - порке без оглядки предаст. Уж ты заступись, Бердан Рамзеич, аглицким богом тебя прошу!..
     - Хорошо, заступлюсь, - сказал Перри. - Ну а конные подводы работают на Иване?..
     - Што ты, Бердан Рамзеич! Кони пеших упредили : все по степям и неприметным хуторам разбеглись и утаились. Да разве сыщешь? Только то не к добру - лошади извелись на работах и к пахоте боле не пригожи, а многие пали кончиной в степи... Тах-то, Бердан Рамзеич!
     - Да! - воскликнул Перри и сжал руками свою твердую, худую голову, в которой сейчас не было никакого утешения.
     - Так что ж ты думаешь делать, воевода? - спросил Перри. - Ведь мне рабочие нужны! Как хочешь делай - давай пеших и конных, а то шлюзы весной смоет, а царь мне не спустит!
     - Как хошь, Бердан Рамзеич! Голову мою бери, - в Епифани одни бабы остались, а в остальной воеводской земле - разбой свищет. В свое воеводство показаться не могу, - куды там рабочих сыскать! Мне одна тропка: от народа голову сберег - царь снесет!
     - Это меня не касается! Вот тебе наряд, воевода, на неделю: на Иван-озеро поставить пятьсот пеших, сто конных; на шлюз, что при деревне Сторожевой Дубровке, тысячу пятьсот пеших и четыреста конных; на Нюховской шлюз две тысячи пеших и семьсот конных; еще на Любовской канал, между Шатью и Доном, четыре тысячи пеших и полторы тысячи конных да на Гаевский шлюз конных сто и пеших шестьсот. Вот, бери наряд, воевода! Чтоб вся эта рабочая сила была поставлена в одну неделю! Не сделаешь - отправлю рапорт царю!..
     - Слухай меня, Бердан Рамзеич!." Перри перебил:
     - Больше не слушаю. Нечего тебе мне страдать и песни петь - я не невеста! Чтоб были рабочие, а жалобы мне не нужны! Ступай в воеводство и делай мне живых людей!
     - Слухаю, Бердан Рамзеич, слухаю, сударь! Токмо ни хрена не выйдет, вот тебе покойница мать...
     - Ступай в свое воеводство! - раздраженно сказал Перри.
     - Дозволь тогда, Бердан Рамзеич, хучь камень дикий возкой до весны оставить. Он и пужает мужиков - дюже тяжесть агромадна, да и ломка на Люто-рце не способна...
     - Дозволяю, - ответил Перри, догадавшись, что сейчас ему не до новых работ, впору сделанное от разлива уберечь. - Только ты ступай, воевода! Очень ты речист, а на дело хитер без смысла!
     - Благодарим за камень! Прощевайте, Бердан Рамзеич!..
     Воевода негромко выговорил еще несколько слов и удалился.
     Последние слова он сказал на местном языке, по-епифански, поэтому Перри ничего в них не понял. А если б и понял, то добра бы в них себе не увидел.
     
     
     7
     
     На зиму все пять немцев-инженеров тоже приехали в Епифань. Они обросли бородами, постарели за полгода и явно одичали.
     Карла Бергена грызла жестокая скорбь по своей германке-жене, но он подписал договор с царем на год, а ранее уехать было нельзя: в ту пору лиха была русская расправа. Поэтому молодой немец дрожал от ужаса и семейной тоски, и работа у него валилась из РУК.
     Остальные немцы тоже заплошали и жалели, что приехали в Россию за длинными рублями.
     Один Перри не сдавался, и сердечная печаль по Мери находила себе исход в его лютой энергии.
     На техническом совете с немцами Перри выяснил, что положение с недоделанными шлюзами грозное. Весенние воды могут начисто снести сооружения, особенно же Люторецкой и Муровлянской шлюзы, откуда еще в августе сбежали все рабочие.
     По последнему наряду Перри епифанский воевода ничего не поставил: то ли злая воля в том его была, то ли правда - рабочих согнать нельзя было.
     Обсудив работы, инженеры не выдумали, как уберечь шлюзы от весны. Перри знал, что царь Петр приказывал в Петербурге инженерам, которые строили корабли, чтобы они надевали черные погребальные балахоны. Если спуск и пробное плавание нового корабля проходили отлично, царь давал инженеру-корабельщику награду сто либо более рублей, смотря по емкости судна, и личными руками снимал с инженера смертный балахон. Если же корабль давал течь и кренился без причины, еще пуще того - тонул у берега, царь предавал таких корабельщиков на скорую казнь - на снос головы.
     Перри не боялся утраты своей головы, однако допускал ее, но немцам ничего не говорил.
     Потянулась великорусская зима. Епифань засыпалась снегом, окрестности окончательно замолчали. Казалось, что люди здесь живут с великой скорбию и мучительной скукой. А на самом деле - ничего себе. Ходили друг к другу на многие праздники, пили самодельное вино, ели квашеную капусту и моченые яблоки и по разу женились.
     Загнанный скукой и одиночеством, один из немцев - Петер Форх - женился рождеством на епифанской боярышне - Ксении Тарасовне Родионовой, дочери богатого торговца солью. Отец ее имел свой обоз в сорок подвод, который странствовал меж Астраханью и Москвой с двадцатью чумаками, снабжая солью полночные провинции. А в молодости Тарас Захарович Родионов и сам чумачил. Петер Форх переселился к тестю и вскоре пополнел от мирной жизни и заботливого питания.
     Все инженеры, под началом Перри, до самого нового европейского года усердно занимались составлением исполнительных чертежей, смет на израсходованные материалы и рабочие руки, а также прожектировали всякие способы безопасного пропуска весенних вод.
     Перри написал царю рапорт, где изложил всю историю работ, указал на роковую нехватку рабочих и усумнился в конечном благополучии. В копии свой рапорт Перри направил аглицкому послу в Санкт-Петербург - на всякий случай.
     В феврале в Епифань прибыл царский курьер с пакетом для Перри.
     
     "Бертрану Перри,
     Главному инженеру-строителю
     Епифанских шлюзов и каналов меж Доном и Окой реками.
     
     Слух о твоей неспособной работе дошел до меня до-прежь твоей челобитной. Из сей незадачи я усматриваю, что тамошний епифанский народ - холуй и пользы своей не принимает, а сверх того и тебе следовает круче волю мою гнуть и утруждать сподручных вту-гачку, дабы никому не было под стать на ослушание решиться: будь то мастер-иноземец или черный люд.
     Обсудив круг мыслей, до Епифанских шлюзов касающихся, я порешил упредительные меры на нонешнее лето.
     Воеводу твово я прогнал и епитимью ему назначил - с Азова брандеры на Воронеж гнать по мелям великим. А новым воеводой посылаю тебе Гришку Салтыкова - человека твердого и ходовитого, мне известного и лихого на скорую расправу. Он тебе будет первый помощник по пешей и гужевой силе.
     Кроме того, я объявляю епифанское воеводство на военном положении, а мужское население забираю в солдаты сплошь! Затем я шлю тебе поручиков и капитанов отборного свойства, кои с ротами епифанских рекрутов и ополченцев придут на твои работы, а ты считайся полным генералом, а помощникам и сподручным мастерам также раздай подобающие чины, коих с них станет.
     В иных смежных воеводствах, кои работам твоим под стать, также я военное положение учредил...
     Ежели и в нонешнем лете прогадаешь со шлюзами и каналами - тогда гляди сам. Что ты британец - отрадой тебе не станется".
     
     Перри обрадовался такому ответу Петра. Успех работ после таких епифанских реформ был теперь обнадежен. Лишь бы весна особо не нагадила и прошлогодний труд не пошел прахом и убытками.
     В марте Перри получил из Ньюкестля письмо. Он прочел его, как весть с того света, до того заржавело его сердце к своей минувшей судьбе.
     
     "Бертран!
     
     В новогодний день умер мой первенец, мой сын. Все тело мое болит при воспоминании о нем. Ты прости, что я тебе пишу, чужому теперь человеку, но ты верил в мою искренность. Ты помнишь, я тебе говорила - кому первому отдаст женщина свой поцелуй, того она помнит всю жизнь. И я тебя помню и поэтому пишу о своем потерянном даре - маленьком сыне. Он был мне дороже мужа, дороже твоей памяти и дороже себя. О, во сколько раз дороже всех моих кровных драгоценностей! Не буду писать о нем тебе, а то заплачу и не кончу и второго письма. Первое я тебе послала месяц назад.
     Муж мне стал совсем чужой. Он много работает, ходит по вечерам в морской клуб, а я одна, и мне так скучно! Единственное мое утешение - чтение книг и письма к тебе, которые я тебе буду писать часто, если ты не обидишься.
     Прощай, дорогой Бертран! Ты мил мне, как друг и словно далекий родственник, в тебе мое чувство нежных воспоминаний. Пиши мне письма, я буду очень рада их получать. В жизни меня держит только любовь к моему мужу да память о тебе. Но мертвый мой мальчик в моих сновидениях зовет меня разделить с ним его мучения и его смерть.
     А я все живу, бессовестная и трусливая мать.
     
     Мери.
     
     N3. В Ньюкестле жаркая весна. По-прежнему в ясные дни виден берег Европы за проливом. Этот берег всегда мне напоминает тебя, и оттого мне еще тоскливее бывает.
     Помнишь ли ты стихи, которые писал мне в своем письме когда-то!
     
     ...Возможность страсти горестной и трудной -
     Залог души, любимой божеством...
     
     Чьи это стихи? Помнишь ли ты свое первое письмо ко мне, где признался мне в любви, стыдясь сказать мне в лицо роковые слова. Я тогда поняла мужество и скромность твоей натуры, и ты мне понравился".
     После письма Перри охватила человечность и нежное чувство покоя: быть может, он был доволен несчастьем Мери, - судьба обоих теперь уравновесилась.
     Не имея в Епифани близкого знакомого, он начал ходить в гости к Петеру Форху; пил там чай с вишневым вареньем и беседовал с женой Форха - Ксенией Тарасовной - о далеком Ньюкестле, теплом проливе и о европейском береге, который виден из Ныо-кестля в прозрачные дни. Только о Мери Бертран ни с кем не говорил, скрывая в ней источник своей человечности и общительности.
     Шел март. Епифанцы постились; заунывно звонили в православных храмах, а на водоразделах уже почернели поля.
     Хорошее душевное расположение Перри не проходило, Мери на письмо он не ответил ничего, да и мужу ее не понравятся его письма; писать же общие вежливые слова ему не хотелось.
     Немецких инженеров Перри разослал по наиболее опасным шлюзам для руководства работами по пропуску вешних вод.
     Мужики теперь ходили в солдатах. А новый воевода, Григорий Салтыков, лютовал по воеводству без спуску и милости; тюремные дома были туго населены непокорными мужиками, а особая воеводская расправа, порочная хата тож, действовала ежедневно, кнутом вбивая разум в задницу мужиков.
     Рабочих, и пеших и конных, теперь было вдосталь, но Перри видел, сколь это непрочно: каждый час мог вспыхнуть бунт, и не только все побегут с работ, но и сооружения будут злостно разрушены вмах.
     Но весна выдалась недружная: днем текло малыми порциями, а ночами прихватывало. Через шлюзы вода исходила, как сквозь худое ведро; поэтому немцы и дежурные рабочие успевали затыкать талой землей сочащиеся щели в водоспусках, и особых разрух не происходило.
     Перри был весьма доволен и чаще навещал одинокую теперь супругу Форха, беседуя с ее отцом о чумаках-солевозах, татарских нашествиях и о сладких травах старых ковыльных степей.
     Наконец разгорелась летним огнем провинциальная прелестная весна, а затем стихла молодость природы. Наступила зрелость и злоба лета, и вся жизнь по земле затревожилась.
     Перри решил к осени все каналы и шлюзы закончить. Он соскучился по морю, по родине, по старику отцу, жившему в Лондоне.
     Грусть отца по сыну измерялась пеплом из его трубки: от тоски по сыну отец неугомонно курил. Он так и сказал на прощанье:
     - Берт! Сколько мне табаку сжечь придется, пока я увижу тебя...
     - Много, отец, много! - ответил Бертран.
     - Да уж не берет меня никакой яд, сынок! Скоро, наверно, жевать табачный лист начну...
     В начале лета работа пошла спешно. Напуганные царем мужики усердно трудились. Однако иные ветхопещерники бежали и укрывались в дальних скитах. А некоторые неуемные головы сшептывались меж собой и увлекали цельные роты на Урал и в калмыцкие степи. За ними учреждали угон, но толку от него никогда не случалось.
     В июне Перри поехал по работам. Скорость их и успешность он нашел достаточными.
     А Карл Берген совсем обрадовал его. На Иван-озере, на самом низком дне, он обнаружил бездонный колодезь-окно. Оттуда поступало в озеро столь много ключевой воды, что ее хватит на дополнительное питание каналов в мелководные сухие годы. Следует только на Иван-озере подсыпать прошлогодний земляной вал еще на сажень, чтобы собирать из колодца в озеро больше воды, а затем пускать эту воду в каналы по особому спуску, когда надобность в том явится.
     Перри одобрил изобретение Бергена и приказал тот колодезь желонкой расчистить и опустить в него большую железную трубу с сеткой, чтобы колодезь не заилился вновь. Воды тогда в озеро будет подтекать еще больше, и водный путь в засуху не обмелеет.
     Страх и сомнение ужалили гордость Перри, когда он возвращался в Епифань. Петербургские прожекты не посчитались с местными натуральными обстоятельствами, а особо с засухами, которые в сих местах нередки. А выходило, что в сухое лето как раз каналам воды не хватит и водный путь обратится в песчаную сухопутную дорогу.
     По приезде в Епифань Перри начал пересчитывать свои технические числа. И вышло еще хуже: прожект составлен был по местным данным от 1682 года, лето которого изобиловало влагой.
     Поговорив с местными людьми и тестем Форха, Перри догадался, что и в средние по снегам и дождям годы каналы будут так маловодны, что по ним и лодка не пройдет. А про сухое лето и говорить нечего, - одна песчаная пыль поднимется на канальном русле.
     "Тогда я отца-то, пожалуй, больше не увижу! - подумал Перри. - Ив Ньюкестль я не поеду, и берега Европы не посмотрю!"
     Единственная надежда осталась на ключ на дне Иван-озера. Если он даст много воды, то ею можно будет прокормить каналы в суховейные годы.
     Но это открытие Бергена все же не возвращало тихого покоя душе Бертрана, какой он имел после письма Мери. Втайне он не верил, чтобы колодезь Иван-озера способен был помочь обильной водой, но укрывал свое отчаяние за этой маленькой надеждой.
     Сейчас на Иван-озере шла постройка особого плота, с которого подводный колодезь пробурят глубже и вставят в него широкую чугунную трубу.
     
     
     8
     
     В начале августа Перри получил от Карла Бергена служебный рапорт. Принес его воевода Салтыков:
     - Вот, ваше превосходительство, тебе писуля пришла. Ребята мои сказывали, что мужицкая гнида вся с Татинского слюза анамеднись молчком ушла. Так я тебе спокой нащет слюза того даю: завтра баб тех, коих мужики убегли, всех сгоню на Татинку. А бегунов словлю и военно-полевому суду отдам. Снесу головы, тады поумнеют. Видно, тах-то!..
     - Я с тобой согласен, Салтыков! - сказал помертвевший от забот Перри.
     - Так, стало, ты, ваше превосходительство, тады те смертные казни подпишешь? Упреждаю тебя, теперича ты тут всему делу голова.
     - Ладно, подпишу... - ответил Перри.
     - А еще, генерал, завтра у меня дочерины смотрины. Один ухажер московский, купецкий сын, мою Феклушу в дом себе примает на супружество. Так ты приходи потчеваться...
     - Благодарю. Может, зайду. Спасибо, воевода. Салтыков ушел; Перри разодрал пакет Бергена.
     
     " Конфиденциально!
     Коллега Перри!
     
     С 20 по 25 июля производилось бурение подводной скважины на Иван-озере - для углубления, уширения и прочистки ее. По вашей задаче следствием должен быть сильный приток подземных вод в Иван-озере,
     Бурение остановлено на десятой сажени по причинам, сказуемым ниже.
     В восемь часов вечера, 25 июля, желонка перестала таскать вязкую глину и вынималась с сухим мелким песком. При сей процедуре я присутствовал неотлучно.
     Отчалив от бурильного плота, чтобы достигнуть берега по случайной нужде, я обнаружил торчащую траву над горизонтом воды, которой раньше не замечал. Ступив на береговое сухопутье, я услышал, что завыла собака, по местному прозвищу Илюшка, что питается с солдатского котла. Это меня немало смутило, несмотря на мою веру в бога.
     Солдаты-рабочие доказали мне, что с полудня и до сей поры вода в озере убывает. Подводная трава оголилась, и показались два невеликих островка посредине воды.
     Солдаты были в ужасном страхе и говорили, что мы озерное дно сквозь продолбили трубой и озеро теперь исчахнет.
     Действительно, на берегу явно был заметен вчерашний урез воды, а также нонешний, и разница была на полсажени ниже.
     Воротившись на борт плота, я приказал бурение кончить и немедля начать забивку скважины. Для сего мы опустили в подводный колодезь чугунную крышку аршин в поперечнике, но ее сразу утащило в подземную глубину, и она пропала. Тогда начали забивать в скважину обсадную трубу, набитую глиной. Но и ту трубу засосала скважина, и она утащилась туда. И сосание то длится посейчас, и вода из озера гнетется туда безвозвратно.
     Сему объяснение простое. Бурильной желонкой мастер пробил тот водоупорный глинистый пласт, на котором вода в Иван-озере и держалась.
     А под тою глиной лежат сухие жадные пески, кои теперь и сосут воду из озера, а также железные предметы влекут.
     И дальше не ведаю, что и делать, о чем и прошу ваших приказов".
     
     Душа Перри, не боявшаяся никакой жути, теперь затряслась в трепете, как и подобает человеческой натуре. Бертран не выдержал такого роста горя и жалобно заплакал, упершись лбом в стол.
     Судьба его нагоняла всюду: он утратил родину, потом Мери, теперь случилась неполадка работ. Он знал, что не выберется живым из этих просторных суходолов и не увидит больше ни Ньюкестля, ни Европы на том берегу, ни отца с трубкой, ни Мери в последний раз.
     Пустая, низкая комната звучала от неистового скрежета зубов и плача Перри. Он опрокинул стол и метался в тесноте, воя от хлынувшего страдания и потеряв всякий характер. Стихия горя свирепела в нем и запечатлевалась как попало и без всякого надзора со стороны разума.
     Смирившись затем, Бертран улыбнулся и устыдился такого бесстыдного отчаяния. Потом вынул книжку из чемодана и начал читать:
     
     "АРТУР ЧЕМСФИЛЬД
     ЛЮБОВЬ ЛЕДИ БЕТТИ ХЬЮГ
     
     РОМАН В 3-Х ТОМАХ И 40 ЧАСТЯХ
     
     Сударыня! Любвеобильное сердце мое, терзаясь и стеная, взывает к вам с ангельской мольбою: предпочтите меня всем светским мужчинам или возьмите из груди сердце сие и скушайте его, как жидкое яйцо!
     Мрачный вихрь сотрясает своды моего черепа, и кровь пылает, как жидкая смола! Нюжли не приютишь, сударыня Бетти? Нюжли не боишься надгробной тоски над чужеродным тебе, но верным человеком?..
     Мистрис Бетти, я знаю, что мистер Хьюг застрелит меня из старого ружья лежалым порохом, как только я приближусь к вашему дому. Пускай то случится! Пускай обличится роковая моя судьба!
     Убийца я домашних очагов! Но сердце ищет милости под комбинезоном любимой, где бьется ее сердце под холмами наивных грудей!
     Бродяга я неприютный! Но благосклонности прошу у вашего солидного супруга!
     Мне наскучило любить лошадей и прочих животных, и я ищу любви у более субтильного существа - женщины..."
     Перри замер в нечаянном, но глубоком и свежем сне, а книга свалилась - навсегда не прочитанной, но интересной.
     Наступил вечер; комната остыла, потускнела и наполнилась воздыханием неясных лучей тайного и захолустного неба.
     
     
     9
     
     Прошел значительный год - долгая осень, длиннейшая зима и робкая, редкостная весна.
     Наконец внезапно распустилась сирень - эта роза русской провинции, дар скромных палисадов и признак неизбежной деревенской мечты.
     Вся группа работ, что именуется Государственным Доно-Окским Водным Ходом, была совершена.
     Предстояло многолетнее плавание небольших и значительных судов, кои к лицу сухопутной стране.
     Зной водворился с мая. Сначала поля заблагоухали телами юных растений, а потом, в июне, оттуда понесло прахом вянущих листьев и остротой скисающих от жаркого моря цветов: не было дождя.
     На испытание шлюзов и каналов государь прислал французского инженера генерала Трузсона, с особой коллегией при нем из трех адмиралов и одного инженера-итальянца.
     - Инженер Перри! - заявил Трузсон. - По приказанию государя императора предлагаю вам через неделю весь путь от Дона до Оки привести в судоходное состояние! Я имею полномочия его величества освидетельствовать все водные сооружения, дабы обнаружить и установить их добротность и целям государя соответствие.
     - Слушаю! - ответил Перри. - Водный ход будет готов через четыре дня!
     - О, это знаменито! - провозгласил довольно Трузсон. Исполняйте, инженер, и не задерживайте наше отбытие в Санкт-Петербург!
     Через четыре дня затворы водоспусков были опущены, и вода начала накопляться в шлюзовые плесы. Однако накоп был столь незначителен, что и в глубоких местах более аршина не получилось. Кроме того, когда вода, запертая шлюзами, чуть поднялась в реке, то подземные ключи перестали биться. На них налег тяжелый пласт воды и задушил их.
     На пятый день вода в междушлюзные пространства совсем перестала добавляться. К тому же был зной, бездождие, и из балок не было никакого подтока.
     С Шати-реки от Муровлянского шлюза пущена была байдара, груженная лесом, с осадкой в пять четвертей аршина. Отплыв от шлюза на полверсты, она села на мель на самом фарватере.
     Трузсон и его испытательная коллегия ездили на тройках по обочине водного пути.
     Из крестьян, кроме нужных рабочих, никого не было на открытии водного хода. Мужики не чаяли, когда эта беда минует Епифань, а по воде никто не собирался плавать; может, пьяный когда вброд перейдет эту воду поперек, и то изредка: кум от кума жил в те времена верст за двести, потому что сосед соседа в кумовья не брал, - бабы не дружили.
     Трузсон ругался по-французски и по-английски, но то была немощная ругань. А по-русски он не умел. Поэтому даже рабочие на шлюзах не пугались генерала, - не понимали, чего кричал и брызгал ртом этот русский генерал из иноземцев.
     А что воды мало будет и плавать нельзя, про то все бабы в Епифани еще год назад знали. Поэтому и на работу все жители глядели как на царскую игру и иноземную затею, а сказать - к чему народ мучают - не осмеливались.
     Только епифанские бабы жалели мрачного Перри:
     - Удобен да статен, пралич, и не стар будто, а с бабами не жирует. Не то скорбь кака гложет, не то бабу свою схоронил, - кто ж его знает, не сказыват... А уж дюже горемычен на лицо - аж жутко...
     На другой день нарядили сто мужиков мерщиками. Мужики пустились прямо вброд. Только у самых шлюзовых плотин они малость плыли, а то вброд всюду тянулись. В руках они несли шесты, и десятские зарубали на них глубины, а больше мерщики меряли голенями и потом отсчитывали четвертями, а в четверти у иных было пол-аршина. Пятипалая рука тогда имела мощный мах в пальцах и мерным работам не способствовала.
     Через неделю все водные ходы были промерены, и Трузсон посчитал, что и лодка не везде пройти может, а в иных местах и плота вода не подымет.
     А царь приказал глубину устроить, чтобы десяти-пушечным кораблям безопасно по ней плавать можно было.
     Коллегия Трузсона составила испытательную ведомость и зачитала ее Перри и его сподручным - немцам.
     В ведомости говорилось, что каналы, а равно и шлюзованные речки негожи для плавания и кораблевождения по причине малости вод. Затраты и труды надо почитать напрасными и никому не впрок. Далее того предлагалось распорядиться воле царя.
     - Да, - сказал один адмирал из приспешников Трузсона, - учредили водяной ход! Вечное посмешище установили, великие тяготы народные расточили!.. Испозорили, изглумили государя вдрызг, - у меня и то изжога началась от таких делов!.. Ну, теперча гляди, немцы! И ты, англичанский чудотворец, теперь кнута жди - да это еще милость!.. Страхота сию ведомость царю доложить - морду хлобыстать почнет!..
     Перри молчал. Он знал, что прожект был исполнен по изысканиям того же Трузсона, но все равно ему спасаться теперь ни к чему.
     На другой день, на восходе солнца, Трузсон уехал со своими людьми.
     Перри не знал, куда ему деть привычную работоспособность, и гулял в степях целыми днями, а вечерами читал английские романы, но другие, а не "Любовь Бетти Хьюг".
     Немцы сгинули через десять дней после Трузсона. Воевода Салтыков снарядил за ними угон, но угонные стражники еще не вернулись.
     В Епифани из немцев остался только женатый Форх, как любивший супругу человек.
     Воевода Салтыков учредил за Перри и Форхом неявный надзор, но то было известно и Перри и Форху, Салтыков ждал каких-то приказов из Петербурга и на глаза Перри не показывался.
     Перри одичал сердцем, а мыслью окончательно замолчал. Начинать что-нибудь делать серьезное было ни к чему. Он знал, что его ждет расправа царя. Однако в кратком смысле он написал британскому посланнику в Петербург, прося его вызволить подданного британского короля. Но Перри чувствовал, что воевода не пошлет его письмо с очередной оказией или запакует его в казенную сумку и направит в Тайный Петербургский приказ.
     Через два месяца Петр прислал нарочного с секретным пакетом. Царский курьер ехал в карете, за каретой мчались мальчишки, и пыль за ними расцвечивалась радугой от вечернего солнца.
     Перри стоял тот час у окна и видел весь этот скорый ход собственной судьбы. Он сразу догадался, с чем приехал посланец, и лег спать, чтобы скоротать ненужное время.
     На другой день, на восходе солнца, к Перри постучали.
     Вошел воевода Салтыков.
     - Аглицкий подданный Бердан Рамзеич Перри, объявляю тебе волю его императорского величества:; с сего часа ты не генерал, а штатский человек и сверх
     того преступник. На государеву расправу ты пешеходом гонишься в Москву со стражниками. Собирайся, Бердан Рамзеич, ослобождай казенное помещение!..
     
     
     10
     
     В полдень Перри шел по среднерусскому континенту и созерцал встречные травинки. За спиной его был мешок, а радом стражники.
     Дорога ожидала дальняя, и стражники были добры, чтобы не тратить зря душу на злобу.
     Два стражника были родом из Епифани. Они сказали Перри, что завтра с утра начнут пороть в пыточной хате немца-остальца Форха. Царь будто другой никакой казни ему не назначил, а только дать дюжую порку и выгнать в неметчину.
     Дорога в Москву оказалась столь длинна, что Перри забыл, куда его ведут, и так устал, что хотел, чтоб его поскорее довели и убили.
     В Рязани епифанские стражники переменились. Новые стражники сказали Перри, что как бы войны с аглицкой державой не было.
     - А что так? - спросил Перри.
     - Петр-государь, сказывают, пымал у царицы на спальных снастях полюбовника, а тот аглицким посланцем окажись! Петр-царь ему голову отруби да царице ее в шелковом чувале и пришли!..
     - Неужели так? - спросил Перри.
     - А ты думал? - сказал стражник. - Видал нашего царя? Громадный мужчина! Сказывают, он тому посланцу руками голову оторвал, будто куренку какому! Шуточное ли дело? Только я слыхал, из жен-чины царь народ на войну не тронет...
     Под конец дороги Перри не чувствовал ног. Они у него распухли, и он шел как в валенках.
     Один стражник-старик на последней ночевке ни с того ни с сего сказал Перри:
     - И куды мы тебя ведем? Может, на мертвую казнь! Нонешний царь горазд на всякую лютость... Я б убег на глазах! Пра! А ты идешь цыплаком! Кровя, брат, у тебя дохлые - я б залютовал во как и з порку не дался, тем более в казнь!..
     
     
     11
     
     Перри привели в Кремль и сдали в башенную тюрьму. Ничего ему не говорили, и Перри перестал пытать судьбу.
     В узкое окно он всю ночь видел роскошь природы - звезды - и удивлялся этому живому огню на небе, горевшему в своей высоте и беззаконии.
     Такая догадка обрадовала Перри, и он беспечно засмеялся на низком глубоком полу высокому небу, счастливо царствовавшему в захватывающем дыханье пространстве.
     Перри проснулся сразу, не помня, как он заснул. Проснулся он не сам по себе, а от людей, которые стояли перед ним и негромко говорили, не будя заключенного. Но он сам проснулся, почуяв их.
     - Бертран Рамзей Перри, - сказал дьяк, вынув бумажку и прочтя имя, - по приказу его величества государя императора ты приговорен к усечению головы. Больше мне ничего не ведомо. Прощай. Царство тебе божье. Все ж ты человек.
     Дьяк ушел и задвинул снаружи наглухо двери, не сразу управившись с железом.
     Остался другой человек - огромный хам, в одних штанах на пуговице и без рубашки.
     - Скидавай портки.
     Перри начал снимать рубашку.
     - Я тебе сказываю - портки прочь, вор!
     У палача сияли диким чувством и каким-то шумящим счастьем голубые, а теперь почерневшие глаза.
     - Где ж твой топор? - спросил Перри, утратив всякое ощущение, кроме маленькой неприязни, как перед холодной водой, куда его сейчас сбросит этот человек.
     - Топор! - сказал палач. - Я без топора с тобой управлюсь!
     Резким рубящим лезвием влепилась догадка в мозг Перри, чуждая и страшная его природе, как пуля живому сердцу.
     И эта догадка заменила Перри чувство топора на шее: он увидел кровь в своих онемелых, остывших глазах и свалился в объятия воющего палача.
     Через час в башне загремел железом дьяк.
     - Готово, Игнатий? - крикнул он сквозь дверь, притулясь и прислушиваясь.
     - Обожди, не лезь, гнида! - скрежеща и сопя, отвечал оттуда палач.
     - Вот сатана! - бормотал дьяк. - Такого не видал вовеки. Пока лютостью не изойдет - входить страховито!
     Зазвонили к "Достойно" - отходила ранняя обедня.
     Дьяк зашел в церковь, взял просфорочку - для первого завтрака, и запасся свечечкой - для вечернего одинокого чтения.
     
     * * *
     
     Епифанский воевода Салтыков получил в августе, на яблошный спас, духовитый пакет с марками иноземной державы. Написано на пакете было не по-нашему, но три слова - по-русски:
     
     Бертрану Перри Инженеру
     
     Салтыков испугался и не знал, что ему делать с этим пакетом на имя мертвеца. А потом положил его от греха за божницу - на вечное поселение паукам.
     
     
     Р2 П37
     
     Составитель М.А.ПЛАТОНОВА
     
     Печатается по тексту издания: Андрей Платонов. Избранные произведения в двух томах М., Художественная литература, 1978
     
     Платонов А. П.
     П37 Избранные произведения: Рассказы. Повести. - М.: Мысль, 1983. - 912 с. В пер.: 4 р. 20 к.
     
     В книгу вошли все повести писателя, а также его лучшие ранние рассказы - "Родина электричества", "Песчаная учительница"; фантастические рассказы - "Потомки солнца", "Лунная бомба"; антифашистский рассказ - "Мусорный ветер" и др.
     
     
     4700000000-050
     П--------------без объявления
     004(01)83
     
     ББК 84Р7
     
     Р2
     
     (C) Состав, издательство "Художественная литература", 1978 г.
     (C) Оформление, издательство "Мысль", 1983 г.
     
     OCR Pirat