Борис Андреевич Пильняк.
     
     
     Заштат
     
     
     Рассказ
     
     Воспроизведено по книге
     
     Борис Пильняк "Повесть погашенной луны"
     
     Москва Издательство "Правда"
     
     
     1990
     
     Библиотека журнала "Знамя"
     
     OCR-Евсей Зельдин
     
     Российское место оседлости, именно - место оседлости и - российское. При царях Иванах здесь была испольная крепость, при императорах помещался уезд, перед самым семнадцатым сданный в заштат. Революция планами своими заштат обошла, советское межевание поместило в городе рик. В начале века у города возникла было некая необыкновенность и погнбла с революцией: наладились было в городе покупать дома с вишневыми садами отставные генералы и помещаться в этих домах на покойную старость. До станции от города -семьдесят один километр. Базар и собор на горе, собор, впрочем, заколочен. Вокруг базара двухэтажные каменные места жительства бывших потомственно-почетных с каменными воротами и глухими садами. На восток, юг, запад и север от базара и от двухэтажных местожительств этой оседлости -одноэтажные деревянные дома, за амбарами сады, колодцы на перекрестках, выгоны, поля, небо.
     Рик - в бывшей управе. Общежитие ответственных работников - в бывшей чайной с номерами. На прежнем базарном постоялом дворе, в конюшнях и двухэтажном камне - ветеринарная амбулатория, в верхнем этаже - старший ветеринар Иван Авдеевич Гроза, и там же помещалась аптека; младший ветеринар Клычков, Николай Сергеевич, жил на дворе во флигеле. Через улицу, как раз окна в окна, также на втором этаже, жил санитарный врач Лавр Феодосович Невельский, занявший целый этаж, обставленный генеральским красным деревом. Врачей в городе - пять человек, ветеринаров - двое, учителей - человек тридцать. По сельсоветам, естественно, свои медицинские и ветеринарные амбулатории и свои учительские силы.
     Ветеринарный врач Гроза и санитарный врач Невельский появились в городе после революции, и, встретившись, они не подали друг другу руки, не поклонились, не пожелали познакомиться. Тому были причины. Некогда, еще до пятого года, Гроза и Невельский служили в Калязинском земстве. От пироговских съездов у санитарных советов в земстве осталась традиция, когда новые врачи принимались в земство исключительно по выбору санитарных советов, причем первый год службы они стажировались в качестве временных врачей, дабы среда врачей могла всячески изучить того, кого она принимает в себя. Это не было законом земских уложений, это была традиция, принятая земской практикой.
     Председателем земской управы и предводителем дворянства в Калязинском земстве оказался князь Феодор Расторов, местный феодал и улан ее величества. Князь Расторов воеводствовал по-своему, и он пригласил двух врачей помимо санитарного совета и без стажа на постоянную службу. Врачи из санитарного совета взволновались и собрались у санитарного врача Лавра Феодосовича Невельского, чтобы обсудить, как им реагировать в защиту пироговских правил. Слово держал Лавр Феодосович, блестящий ораторским искусством и цитатами из земских классиков. Демократы предлагали демократические меры. Было решено собраться вновь и на собранье пригласить тех двух врачей, которых нанимал без санитарного совета князь. Было решено с этими двумя врачами переговорить
     товарищески и убедить их в том, чтоб они сами отказались от предложений князя и подчинились бы традициям. Было решено,- в том случае, если врачи откажутся от товарищеских предложений,- не подавать этим двум врачам руки, бойкотируя их. Члены санитарного совета вновь собрались на квартире Лавра Феодосовича Невельского, и туда приходили два новых врача. Лавр Феодосович Невельский держал блестящую речь, он убеждал молодых не нарушать прекрасных пироговских правил, и он предупреждал, что врачи из санитарного совета будут бороться за традиции путем неподачи руки.
     Молодые выслушали речь Невельского со вниманием и передали ее князю Расторову. Князь Феодор Расторов усмотрел в речах Невельского бунт, экстренно собрал санитарный совет и дал знать врачам, что на этом заседании он представит врачам двух новых коллег н, буде некоторые не подадут им руки, не подавшиее руки будут уволены из земства. И врачи -подали руку...- кроме двоих,- кроме Лавра Феодосовича Невельского и Ивана Авдеевнча Грозы. Лавр Феодосович Невельский, узнав о проектах князя, за день до санитарного совета подал в отставку, срочно выехал из Калязина, от неподачи руки уклонившись тем самым, и перешел работать в новый уезд. А Гроза Иван Авдеевич спрятал руку за спину, старомодно раскланялся с князем, торжественно сказал: "Извините, князь, но с этими господами знаком быть я не желаю",- и был уволен из Калязинского земства в двадцать четыре часа. Невельский штрейкбрехерствовал хуже, чем те обыватели, которые подали руку. Недели через две, когда Лавр Феодосович Невельский приезжал в Калязин ликвидировать свою квартиру, он объехал с полулегальными прощальными визитами своих коллег, ему сделан был полулегальный прощальный обед, полный полулегальных речей и пророчеств.
     Но Грозе прощального обеда не устраивалось. Провожали Грозу фельдшер да амбулаторный сторож. Что касается Ивана Авдеевича, то пять раз переходил он таким образом из уезда в уезд, сотни тысяч верст исколесив российскими проселками по нерастелам, по ящурам, по сибирке, сапу и мыту. И уже под занавес империи, в год начала мировой войны, в зное и духоте феодальной реакции, в условиях второвского капитализма и фонмэкковской индустрии, эти российские проселки завели Ивана Авдеевича Грозу в город Можай. По участкам в Можайском уезде жили ветеринарные врачи, коллеги, реставрируя гоголевский быт. И вскоре после приезда выступил Гроза на санитарном совете с докладом о положении ветеринарного дела в уезде и о мерах развития его.
     - Господа члены санитарного совета,- торжественно сказал Гроза.-Практика и опыт всей моей жизни и общественной работы указывают мне, что святым делом мы должны считать общее, общественное дело. Когда мне в общественной моей работе указывают на мои недостатки, то бываю только благодарен, ибо исправлением моих недостатков я улучшаю общественное дело. Поэтому я начну мой доклад с указания недостатков и даже позорных явлений, имеющихся в можайской ветеринарии. Например, один из наших участковых ветеринарных врачей выписывает на земские деньги газету "Русское слово", а стоимость газеты проставляет в отчетах как якобы стоимость бумаги для обертки лекарств, обманывая земство. И этот же врач, равно как и некоторые другие, разъезжает, ни копейки не тратя, но в разъездных отчетах проставляет за каждую версту двенадцать копеек, якобы он разъезжает на наемных лошадях...
     Гроза Иван Авдеевич сказал длинный доклад. Врачи из санитарного совета, медики и ветеринары, ездили друг к другу в гости, пили друг у друга водку, ухаживали друг у друга за женами и свояченицами,- доклад был встречен гробовым молчанием, принят был "к сведению". А летом семнадцатого года, при эсерах, когда эти самые врачи из санитарного совета стремительно заделались комиссарами временного правительства,- именно за это свое санитарное выступление вылетел Иван Авдеевич Гроза из Можайского земства с треском, как при вулканических извержениях, и осел в заштат, описанный выше, один, старый холостяк, без вещей, злой с виду, старый хрыч. В заштате приемы он начинал в восемь утра, кончал к часу, сам себе готовил обед, сам себе разводил в мензурке пятьдесят граммов ректификованного спирта, ел, пил, ложился спать до трех, в три ехал по уезду, возвращался к закату, осматривал стационары, опять разводил пятьдесят граммов, пил их в аптеке без закуски, харкая и крякая, в десять поджаривал яичницу и ложился на диван, под одеяло из романовской овчины, в сотый раз перечитывал майнридовские романы, пока не засыпал. По осеням над заштатом дули ветры и лили дожди. Драная крыша над Грозой гремела преисподней ветров, а в дожди казалось, что по крыше шествует обутое в ичиги мамаево полчище, которое и на самом деле бывало здесь в довспольные времена. В такие вечера, когда в заштате ни зги не видно, хорошо зажечь много света, хорошо
     вытопить дом, никуда не спешить и быть с друзьями. Именно так и было напротив, окна в окна, у Лавра Феодосовича Невельского.
     Лавр Феодосович Невельский приехал в заштат позднее Ивана Авдеевича Грозы. Расставшись некогда, без прощания, с Грозою в Калязине, Лавр Феодосович Невельский семнадцатый год встретил губернским санитарным врачом и от марта до ноября, сначала от энэсов, а затем от эсеров нанимался государственным строительством, недели две был, называясь губернским комиссаром, на месте городского головы, а затем взял на себя здравоохранение губернии. Захирел сейчас же после октября, дважды был обыскан продармейцами, опозорен сокрытием в подвале двадцати семи пудов крупчатки в восемнадцатом году и - перевелся в заштат, ехал со станции в заштат на семи возах хозяйственной утвари.
     В заштате он отвоевал себе лучший, генеральский этаж, подкупил генеральского красного дерева. С ним приехала жена, неимоверно дородная и ве-личественная женщина в пенсне, по профессии фельдшерица и поистине знаток и начетчик всей мировой классической литературы, цитатами из коей ей говорить было удобнее, чем нецитатными словами. Лавр Феодосович Невельский встретил Ивана Авдеевича Грозу в исполкоме, узнал его, и глаза Лавра Феодосовича были даже приветливы. Товарищ Трубачев, предрика, сказал:
     - Иван Авдеевич, новый санитар приехал, товарищ Невельский, познакомься.
     И Иван Авдеевич Гроза так же, как некогда перед князем Расторовым, спрятал руки назад и, низко качая головой из стороны в сторону, раскланялся с товарищем Трубачевым, торжественно сказал:
     - Извини, Павел Егорович, но с этим господином знакомым быть я не желаю.
     Товарищ Трубачев смутился. Глаза Невельского стали стальными, очень сощурились. Вообще ж Лавр Феодосович Невельский повадку и внешность имел старостуденческую, народовольческую, ходил в крылатке и шляпе, носил длинные волосы и, как жена, пенсне на черном шнурочке, был худощав и подвижен.
     Товарищ Трубачев наедине сказал Невельскому:
     - Ты, товарищ Невельский, на него не серчай... Ветеринар он хороший, а человек чумовой, водку, говорят, пьет в одиночку и ночи напролет читает романы...
     Товарищ Трубачев наедине спросил Грозу:
     - Ты, товарищ Гроза,- чего ж это ты, здорово живешь, встаешь на дыбки? - или что знаешь? Ежели знаешь - скажи.
     Иван Авдеевич Гроза ответил свирепо:
     - Ничего я не знаю! и я не желаю говорить о Невельском!
     В вечера, когда по осенним заштатным крышам шли в ичигах орды недельных дождей, у Лавра Феодосовича было очень тепло и светло. К нему и к жене его приходили врачи и педагоги, сидели в креслах и на диванах, говорили, даже спорили иной раз о текущих моментах. Лавр Феодосович выписывал "Красную новь" и "Новый мир", вместе с газетами они лежали на отдельном столике, новинки читались вслух, читала Полина Исидоровна, относившаяся к современным писателям исключительно иронически.
     По крыше и по улицам проходили полчища ночи. Полина Исидоровна занималась общественностью. Она организовала краеведческий музей, куда собраны были из генеральской рухляди чучела волка, медведя, лисицы, хорька, ястреба и тетерева, где по воле Полины Исидоровны мальчишечьими руками набраны были яйца галок, воробьев, чижей, синиц, кукушек и где развешаны были Полиною Исидоровной всяческих сортов злаковые снопы.
     Первой весною Полина Исидоровна впервые ввела в заштат волейбол, увлекаясь им вместе с педагогами. Полина Исидоровна летом устраивала интеллитентско-коллективные поездки на лодках, пикники, рыбную ловлю и уху на природе. А в заштате, как подобает в природе вещей, весна сменялась летом, лето осенью, и прочее. Лавр Феодосович заседал. Но каждый день к шести он был дома, обедал, и священность вечера и вечернего отдыха он строжайше хранил по пироговским заветам, нарушая их лишь прогулками затемно за город, куда-нибудь к оврагу иль к холму летом, иль к разбитой мельнице весною и осенью, где, несмотря на стареющее его состояние, поджидал он ту или иную молодую учительницу и где рассуждал он о вечности, к чему жена его Полина Исидоровна относилась иронически.
     Лавр Феодосович был популярен в заштате и уважаем. Он читал лекции, он председательствовал. По пироговским традициям частная практика запрещена,
     да и не это являлось специальностью санитарных врачей, но Лавр Феодосович считался лучшим в заштате врачом и, не занимаясь принципиально частной практикой, он принимал участие в консилиумах, за что в гонорары принимал благосклонно утят и курят. Сам о себе Лавр Феодосович рассказывал историю, пронесенную им, как живую современность, от калязинской молодости до заштатной мудрости,- о том-де, что на той неделе-де подслушал он из окошка разговор прохожих у его подъезда. Один спрашивал другого: "Здесь, что ль, живет доктор?" - "Здесь!" - "И ничего, доктор хороший?" - "Доктор очень хороший, только он специальный доктор - не по живым, а по мертвым, живых он не лечит!.."
     А Гроза жил один, одиноко, злобно, в гости не ходил, и к нему в гости приходил лишь его помощник, молодой ветеринар Климков Николай Сергеевич, и то только выпить разведенного спирта. Гроза увеличивал тогда свою порцию от пятидесяти граммов до ста и поджаривал яичницу из восьми яиц. К породе разговорчивых людей Иван Авдеевич Гроза никак не принадлежал. По летам в заштате были очень короткие ночи. На ветеринаров в заштате возлагалось страхование крупного и мелкого рогатого и конского стада, по летам Иван Авдеевич Гроза просыпался в половине третьего утра и ехал на страхование -до восьми, до амбулаторного приема,- с громом на рассвете выезжал с бывшего постоялого двора на улицу, верхом на дрожках, в парусиновом пыльнике и в соломенной шляпе, с громадным портфелем, привязанным над торбой с овсом,-полукровка была отлична, старик был грозен.
     Летом часто поливали грозы. Что ж касается товарища Трубачева Павла Егоровича, то был он партийцем ниже средней руки - его товарищи давно работали в крае иль даже в Москве,- местный уроженец из-под горы, сын рыбака, потомок феодальных мещан и нищих, он учился рыболовным детством в местном городском училище Положения 77-го года, шестнадцати лет унесен был красноармейской волной на юг, дрался отлично, храбро и преданно, а в двадцать первом, демобилизовавшись, ни учиться не попал, ни на новые какие-либо
     места не двинулся, а вернулся в свой заштат, женился на дьяконовой дочке ----учительнице, остался жить под горой на огороде, народил детей и был бессменным предком рика, хороший человек, хороший товарищ, который за делами и домом новости узнавал на партсобраниях.
     Лавр Феодосович Невельский, конечно, приглашал к себе Павла Егоровича и его жену-учительницу. Павел Егорович приходил с женой всего один раз. Полина Исидоровна разговорилась о Бокле и о системе воспитания детей доктора Монтессори, процитировала Овидия и Щедрина, сообщила мельком, что урожденная она - Завалишина. Жене Павла Егоровича у Невельских понравилось, а Павел Егорович отмалчивался от жены. На второе приглашение заявил жене строго: "Не пойду, ну их к черту,- интеллигенты!., и тебя прошу - не ходи... тоже, Завалишина - словами завалила!. галстуки носят!.." А Иван Авдеевич Гроза Павла Егоровича Трубачева и не звал ни разу - лишь требовал
     его дважды к себе на двор, в амбулаторный манеж, чтобы на месте поругаться в честь протекавшей крыши.
     И наступил порог первого Великого Пятилетнего Плана. В заштат на автомобиле из края приехала комиссия-заведующий краевым земельным управлением, краевой статистик-экономист, стенографистка-секретарша. Заведующий краевым земельным управлением, недавно до того присланный из Москвы в край, чуть-чуть стареющий человек, с шофером остановился в общежитии ответственных работников - в бывшей чайной с номерами Павла Тюрина. Статистик-экономист оказался старым знакомым Лавра Феодосовича Невельского, он вместе со стенографисткой-секретаршей устроился у Невельских. Заседания комиссии и множества подкомиссий происходили в краеведческом музее, где расставлены были звериные чучела и висели гербарии местных растений. В заштате все перетряхивалось, и Лавр Феодосович был всюду. Им извлекались сведения о местных почвах и ставились вопросы о том, нельзя ли здесь построить если не металлургический, то цементный или азотно-калийный завод. Им подсчитывались даже ветры, ибо выдвигался вопрос об аэроэлектрификации. пересчитывались земли, урочища, погосты, пустоши, осмаки, клинья, подсчитывались все овраги, ибо настоятельнейше предлагалось включить в пятилетку уничтожение оврагов путем заплотинивания их на предмет орошения заштатных почв и создания питьевых водоемов,- этот проект, предложенный Лавром Феодосовичем, возник в сознании Полины Исидоровны. И было заседание, посвященное здравоохранению и животноводству заштата. На заседание собрались медики и ветеринары района.
     Основным докладчиком оказался Лавр Феодосович, Он сделал блестящий ораторским искусством и цифрами доклад, он высказал блестящие мысли по поводу блестящего будущего заштатного здравоохранения. Что касается ветеринарии, он говорил о ящурах, сапе, сибирке, мыте, о бедствиях, приносимых ими, о способах борьбы с этими бедствиями и о способах их изгнания. Цифры и ораторское искусство указывали, что к концу пятилетия не только эпизоотии повального распространения, сап, сибирка, бешенство, ящур, мыт, но даже вагинит и туберкулез исчезнут в крупном и мелком рогатом и в конском заштатном стаде. Заведующий краевым земельным управлением сидел рядом с Трубачевым, слушал внимательно и чуть-чуть устало. Заговорили записавшиеся в прениях и, надо сказать, говорили невразумительно, ибо оппонентов не было, как не было, по существу, и прений, ибо все, соглашаясь с докладчиком и восхищаясь его талантами, так строили все свои речи, о ветеринарии, в частности, что на самом деле к концу пятилетки заштатные эпизоотии будут сданы в заштат. Вдоль стен стояли чучела зайца, лисицы, волка, медведя, по стенам висели кукушки, тетерев, филин. Лавр Феодосович Невельский передал в президиум резолюцию, и тогда затребовал себе слова Иван Авдеевич Гроза. Вид его был свиреп, и был Иван Авдеевич чрезвычайно волосат.
     - Господа,- сказал он степенно, смутился, обозлел, поправился,- то есть товарищи! Я принципиально не желаю говорить о проектах, выдвинутых гражданином Невельским по поводу медицины, но что касается вопросов ветеринарии, то я совсем не понимаю, что тут происходит. Я служу в земстве,-и опять смутился, обозлел еще больше, поправился,- то есть сначала в земстве, а потом при Советской власти - двадцать семь лет в общей сложности,- опять смутился и окончательно обозлел.- То есть, товарищи, я хочу говорить совершенно честно. Я не знаю, кого мы собираемся обманывать. Я приведу пример. В Германии ветеринарное дело поставлено лучше, чем у нас, германское население культурнее нашего, у немцев соседями являются Франция, Швейцария, Австрия, самая некультурная их граница с Польшей, и тем не менее в Германии до сих пор имеются эпизоотии. А у нас по степям рукой подать до Волги, а там Казахстан, Средняя Азия, которые, в свою очередь, граничат с Монголией, очагом всех эпизоотии. Я и должен сказать совершенно честно, я совершенно убежден, что в пять лет мы от эпизоотии не освободимся, для этого нам понадобится несколько десятилетий.
     Слово взял статистик-экономист, приехавший из края вместе с заведующими крайзу. Речь его была вежливейшая и академичнейшая. Он вежливейше потребовал, чтобы Гроза извинился перед съездом, ибо Гроза заподозрил ораторов в нечестности. Затем, отталкиваясь от ветеринарной специфики, вежливейший статистик-экономист уличил Грозу в германофильстве
     и недоверии к силам революции, в правом оппортунизме и в желании сорвать пятилетку. Оговорки Грозы "господа" и "в земстве" были возвращены Грозе раскаленным железом вежливости и академичнейшего презрения.
     Председатель, большевик и бывший матрос, молвил было в защиту Грозы:
     - Однако, товарищ, человек ведь действительно указал на факты о границах и на состояние ветеринарного дела у нас и у немцев. Политическое значение речи разрешите уж мне оценить... Может, пересмотрим резолюцию, предложенную президиумом.
     Статистик-экономист вновь взял слово и настаивал на том, чтобы Гроза принес извинение съезду. Слово взял Лавр Феодосович Невельский, заговорил тоном, указывающим, что события не произошло. Он начал речь свою тем, что резолюция написана им и он от нее не отказывается. Он, единственный на съезде, называл председателя именем-отчеством, и он сказал чуть иронически и очень дружески:
     - Уж вы извините нас, Иван Нефедович, хотя мы и заподозрены в нечестности, но давайте на этот раз прислушаемся к большинству и проголосуем.
     Тогда вскочил с места Гроза Иван Авдеевич. Вид его был грозен. Глаза у Грозы были свирепы. Он не спросил слова у председателя. Он заорал чрезвычайно несвязно:
     - Имею заявить!.. Требую обсуждений!.. Принципиально не желая иметь дело с гражданином Невельским, имею заявить, что, работая как земец, то есть как врач, двадцать семь лет, я никогда, ни разу не делал ничего нечестного. То, что я сказал об эпизоотии, правильно, но от обсуждения я принципиально уклоняюсь.
     А поэтому имею заявить: извиняться я ни перед кем не намерен и съезд покидаю, ибо тут происходит явное передергивание фактов...
     Гроза громко хлопнул дверью. В музейный зал вселился летний звон заштата, и в зное вспыхнувших речей и негодования ожили чучела волка, зайца, лисицы, сороки, и даже снопы закачали колосьями. За шумом Невельский Лавр Феодосович предложил проголосовать резолюции и пожал лавры: было постановлено о ветеринарии, в частности, что к концу первой пятилетки исчезнут
     в заштате эпизоотии, сданные в заштат.
     Съезд был закончен товарищеским ужином в доме ответственных работников, в бывшей чайной Тюрина. Среди медиков и ветеринаров оказались песенники, пели "Дубинушку", марш Буденного, "Кирпичики" и даже "Гаудеамус". Председатель, завкрайзу, оказался веселым товарищем, простым человеком, и он сплясал русскую под аккомпанемент рояля, как плясывал ее некогда на палубе дредноута, причем аккомпанировала Полина Исидоровна, организовавшая бал. Разошлись к рассвету. И на рассвете заведующий краевым земельным управлением, большевик и бывший матрос, много уже ночей не спавший как следует, вышел вместе с Павлом Егоровичем Трубачевым к реке помыться в тумане лугов, спросил у товарища Трубачева:
     - А кто этот твой Гроза? - Добавил, думая вслух: - Черт их знает, интеллигенты!.. На самом деле, заштат, степь, - беги по этой степи бешеная собака, на тысячи верст никто не встретит, не говоря уже о чумной мыши или о суслике.., а с другой стороны, большинство, ведь не дети ж, не в шашки играют, ведь понимают же, что дело идет о строительстве социализма, что с ними не шутят, ведь учились не меньше, чем этот старик!..- как его -Гроза? - такая фамилия?
     - Именно такая фамилия,- ответил Трубачев.- Работник отличный, а человек... Человек чумовой, водку пьет в одиночку и ночи напролет читает иностранные романы. Скандальный человек. Прямо не заметно, но надо полагать, что человек чужой, ведь сбежал же из Можайского земства к нам сюда!..
     - А Невельский? - спросил крайзу.- Очень поспешный, черт, вроде эсеров... Кто он у тебя?
     - Работает, старается,- ответил Трубачев и начал думать вслух: -Черт их знает, говоришь - интеллигенты!.. на самом деле, галстуки ведь на них на всех одинаковые, пойди разбери... Говоришь с ним, и не понимает он тебя, и ты его не понимаешь, классового контакта нет никакого, и нет общих интересов, Меня с женой Невельский один раз позвал в гости, так его жена меня ученостью завалила. Работает, старается. Я, признаться, избегаю с ними по душам говорить,- стараюсь, полегче, конечно, понезаметней, приказывать и следить за выполнением,- сами того требуют... Я думаю, все-таки большинство право,- ты же правильно говоришь, что не дети, ты ж им прямо сказал, что с ними не шутят, а великое дело делают,- ты ж с того и начал, что хочешь знать их мнение как специалистов. Я и им повторил. Приходится верить... Галстуки на них, на чертях, на всех одинаковые!..
     - То-то- верить! - так же вслух начал думать крайзу.- Я приеду в край. Из края пойдет телеграмма в Москву. Ты понимаешь? Ведь Москва - на материалах республик, краев, областей Союза, ведь в расчетах Великого Пятилетнего Плана в разделе "животноводство", в главе "ветеринария", в параграфе "борьба с эпизоотиями" напишут и примут в расчет: мероприятиями Советской власти и ветеринарии эпизоотии у тебя будут изжиты к началу второй пятилетки!.. Это ведь про тебя напишут. Вещь ясная и короткая, рассуди сам.
     - Своих надо,- невесело сказал Трубачев,- своих, партийных... Я этим приказываю, они стараются... и не могу тебе как следует объяснить - верить им мне никак не желательно. А приходится верить, Я же не доктор!.. А приказ - я не могу тебе как следует объяснить - тоже не очень желательно. Интеллигент от приказа на дыбки встает... приходится верить, а то с одним чумовым Грозой останешься!..
     Партийцы помылись в реке около старой мельницы, и заведующий краевым земельным управлением, большевик и бывший матрос, сел на китайского своего мерседеса, как прозываются у шоферов вдребезги разбитые автомобили, и поехал в край. Степь легла довспольным простором.
     Иван Авдеевич Гроза не был на балу в доме ответработников. Всю ночь он пролежал с открытыми глазами у себя во втором этаже под овчинным одеялом, слушая ночь. Ни разу он не ходил в аптеку разводить спирт. Руки его лежали неподвижно, как у мертвецов. Глаза его упирались в потолок. Его помощник и единственный его посетитель Николай Сергеевич Климков был на товарищеском ужине и возвращался с бала к себе в ветеринарный флигель на рассвете, Иван Авдеевич поджидал его шаги на улице, он окликнул в окно, сказал: "Зайдите!"-отпер дверь и опять лег на кровать, под овчину, руки вдоль тела, глаза в потолок. Николай Сергеевич вошел в темную комнату, где по углам шарили грязные тени рассвета, где пахло никчемной рухлядью и непроветренной ночью. Николай Сергеевич вошел невесело. Иван Авдеевич протянул Климкову папиросу. Тот взял поспешно, но закуривал очень медленно. Гроза молчал. Николай Сергеевич закурил и сказал не сразу:
     - И зачем вы только это, Иван Авдеевич?..
     - Что зачем?..- крикнул Гроза.
     - Зачем вы на съезде вообще выступали?., а уж если выступили, почему не отстаивали свою позицию, не боролись и ушли со скандалом? Уважаемый врач, старый практик и...
     Гроза перебил вопросом.
     - Какую резолюцию приняли?
     - Резолюцию Невельского, почти единогласно.
     - Вы голосовали?
     Николай Сергеевич глянул в окошко, очень невесело, затем рассматривал огонек папиросы, заговорил:
     - Вы ведь Невельского давно знаете? Надо было начинать с этого, надо было разоблачать врага. Раз вы пошли против него, надо было драться всеми спо
     собами до конца, а не уходить со скандалом... Да и не это главное...
     - А что главное? - строго спросил Гроза, сел на постели, крякнул, заворчал: - Невельского я знаю четверть века, принципиально считаю его предателем, не подаю ему руки и разговаривать с ним не желаю, тем паче дискутировать, но лично я не предатель и не доносчик, и доносить на Невельского я не намерен.- Глаза старика стали печальными.- Вы голосовали за? Но скажите мне сейчас, здесь, наедине, начистоту - разве я сказал неправду? - разве мы справимся с эпизоотиями в пять лет?!
     - Конечно, правду!.. если не все, не все, то большинство это понимает...
     - Так в чем же дело?! в чем дело! - радостно рикнул Гроза.-Ведь я говорил ради нашего дела! ветеринарному делу помогал и помогал стране!., и вы - голосовали!..
     Николай Сергеевич оторвал глаза от папиросы и глянул в несчастные и в радостные одновременно глаза старика,заговорил невесело:
     - Иван Авдеевич, не мне учить вас! - какое дело? - если бы люди даже сознательно говорили нечестные вещи,- ну, разве можно к ним обращаться за поддержкой в честности? - судите сами, разве можно так говорить, как вы?.. Да и не в этом главное. О Невельском я ничего не хочу говорить, думаю, что соловьем поет и сметаной подмазывает он из подхалимства и от любви играть главную скрипку. А вот о нас, о таких, как я, мне хочется вам сказать... Учились мы мало, мы беспартийные. Как-то хочется верить всеобщему подъему, силам революции,- с другой стороны, ведь никто не знает, что будет через пять лет, - быть может, на самом деле пятилетка сделает чудеса, быть может, нас никого не будет в живых,-
     кто знает? Вера в успех - это одно. Малое знание,- это другое. Ну, а вдруг большевики возьмут да и построят вокруг всех наших границ каменные стены и на самом деле пережгут и перехоронят в цементе всех сапных лошадей. Кто тогда будет прав, вы или Невельский?.. И еще. Посмотрите на большевиков - как им хочется, чтобы все хорошо было. Возьмите наш съезд,- о Трубачеве не говорю, он если не прямо, то косвенно приказал: валяй, ребята! -посмотрите на председателя, отличный человек, матрос, старый большевик, обратили внимание, как у него рассечено лицо? - он говорил на ужине, полосанул белый казак,- ведь ему хочется, всей его политической и человеческой субстанции хочется, чтобы все было отлично,- ведь он, поди, счастлив, поди, считает большим делом и завоеванием наше постановление, что через пять лет у нас не будет эпизоотии,- он жизнь отдал революции,- ну, как против него руку поднять?! И обидеть не хочется, и опять же страшно -власть!.. а власть хочет, чтобы эпизоотии исчезли. Некоторые боятся коммунистов, и поделом, потому что социально чуждые и правды не говорят и назло и со страху,- страх свою роль играет!.. А есть и такие, которые ничего не понимают, кроме того, что власти надо говорить приятное, чтобы не портить отношений и тем спасать шкуру... шкура человеческая - страшная вещь!
     Николай Сергеевич помолчал, он неловко кинул в угол к другим окуркам недокуренную и потухшую папиросу, опять заговорил невесело и горько:
     - Не надо было выступать, Иван Авдеевич!.. Шкура человеческая -страшная вещь!.. Ну, скажите мне, говорил с вами товарищ Трубачев, Павел Егорович, хоть раз по душам? - а ведь работать хочется не только за шкуру, а и
     за честь, и за долг!.. Вы ведь тоже с Трубачевым по душе говорить не будете,- и не надо, не надо было выступать!.. Конечно, все выступавшие против вас, да и те, которые вообще выступали за резолюцию, знали по-разному и понемножку, что они лгут и приукрашивают, а вы это сказали вслух, вы правду вслух сказали. Именно поэтому мы и стали на сторону Невельского -это я о себе говорю,-
     потому что вслух вы сказали правду. Можно даже сказать, что товарищи оклеветали вас, сделав из вас и оппортуниста, и контрреволюционера, и чуждый элемент. Но в том-то и дело, что, если человек сделает гадость другому человеку, один день он будет мучиться, а затем - даже не своим сознанием, а всем своим организмом - будет находить оправдание своей гадости, обязательно его найдет и обязательно обвинит в гадости того самого, кому она была сделана. Не надо было выступать, Иван Авдеевич!.. делу вы не помогли, не отстояли себя и, скажу правду, если бы вы не окликнули меня в окошке, если бы не дали так по-хорошему папироски, и я стал бы нашим врагом. Вашим выступлением ны себе только врагов нажили...
     - И пожалуйста!! Не прошу, не нуждаюсь! - не заорал, а заревел Иван Авдеевич Гроза так, что задребезжали стекла в рамках.- В циниках и в предателях друзей не держу! - чести своей никому не продавал! - предателем не был! - не прошу! Не про-шу-с!
     Через улицу, окно в окно, открылось окошко в квартире Невельского. Николай Сергеевич руки сложил умоляюще, прошипел умоляющим шепотом:
     - Иван Авдеевич,- Невельский подслушивает, умоляю, потише, умоляю, не надо,- я вам как друг говорил, по душам,- умоляю, - подслушивают!..
     Старик лег в постель, прикрылся овчиной, руки положил вдоль овчины, посмотрел в потолок очень внимательно, взгляд стал очень далеким, старик
     слушал себя, и старик сказал тихо:
     - Не понимаю, не понимаю... ведь я же говорил ради нашего ветеринарного дела, ему ведь я отдал всю мою жизнь, невеселую жизнь!., а
     вам - вам за вашу правду спасибо, я такой правды не знаю, прошу- на меня не сердитесь... Стар! не понимаю!..
     Николай Сергеевич молвил очень невесело:
     - Э-э-эх, Иван Авдеевич...
     Через улицу, окно в окно, перед рассветом вспыхнул огонь. Лавр Феодосович с Полиной Исидоровной укладывались спать. Совсем на рассвете через улицу, окно в окно, из ветеринарной амбулатории понесся крик Грозы. Оба - Лавр Феодосович и Полина Исидоровна - поспешно окно распахнули. Крик затих.
     - Это совершенный идиот, этот Гроза, фамилийка тоже! - сказал Лавр Феодосович.
     - И он так и заявил, что не верит в уничтожение эпизоотии и не желает больше разговаривать, и ушел с собрания? - вот идиот! - так и сказал? - в двадцатый раз спросила Полина Исидоровна, добавила совершенно тихо: - Но у тебя, Лавр, нет опасений? - ты не думаешь, что это чересчур и край потребует пересмотра?
     Лавр Феодосович сделал страдающее лицо и страдающе сказал:
     - Нет, конечно, но если бы ты знала, как они мне надоели!..
     - Кто - Гроза?
     - Нет, большевики, конечно,- весь этот сивый бред, все это скудоумие! - если бы ты знала, как все это надоело мне, как меня тошнит от них!.. Что касается Грозы, то завтра я подам протест по профсоюзной линии...
     - О, да, конечно!..- сказала Полина Исидоровна.
     
     Окончательно в рассвет у дома ответработников прохрипел "китайский мерседес", и вскоре за ним загремели дрожки Ивана Авдеевича Грозы, выезжавшего на страхование крупного и мелкого рогатого и конского стада. Иван Авдеевич сидел верхом на дрожках, в парусиновом пыльнике и в соломенной шляпе. Сзади него к торбе с овсом привязан был громадный портфель. Полукровка шла весела и нарядна. На съезде от бывшего собора под гору Ивана Авдеевича повстречал товарищ Трубачев. Трубачев окликнул Ивана Авдеевича:
     - Слышь, Иван Авдеевич, чего ты бузу трешь? - ты скажи по сердцам
     про эти эпизоотии, интеллигенты, вы, черти, галстуки носите!..-напутал Невельский? - ты скажи по сердцам!..
     Гроза ответил очень покойно:
     - Ну, сам посуди, ведь семьдесят процентов наших коров больны вагинитом,- в Голландии, в коровьей стране, и то и вагинит, и туберкулез рогатого скота в громадном проценте - возьми датскую статистику, если не веришь германской.
     - Ты подожди наукой сыпать,-ты скажи кратко - останутся или не останутся, и скажи про Невельского,- молвил Трубачев.- На, закури, Иван Авдеич!
     - Останутся,- твердо сказал Гроза и твердо добавил: - А о Невельском
     и говорить - ниже моего достоинства. До свиданья.
     Иван Авдеич перебрал вожжи.
     - Ты постой, погоди. Ты куда едешь-то? - ты, может, что знаешь про Невельского?-ты что же, ежели утверждаешь, что останутся, ты, может, и помогать будешь, чтобы остались? - почему я тебе верить должен?..
     - До свиданья,- сказал Гроза,- глупости говоришь. Еду на страховку.
     В лугах лежали туманы. Трубачев проводил Грозу туманными глазами под гору. А на горе осталось российское место оседлости, при царях Иванах бывшее вспольною крепостью и сданное затем в заштат. Базар и заколоченный собор на месте бывшей деревянной крепости. На юг, север, восток и запад - заштатные дома и местности. По осеням в дожди по заштатной этой местности, обутые в ичиги, мамаевы кочевья ночи и дождей, над заштатным дули ветры и метели. И, как подобает в природе вещей, весна сменялась летом, лето осенью. Зимой заметали снега. Так шествовали годы. Революция планами своими заштат обходила, советское межевание помещало в городе рик.
     В начале пятилетки снимали в городе с церкви колокола, заштатцы говорили: ничего не выйдет, народ за колокола взбунтуется,- но колокола сняли и забыли о них в новых событиях. В социальном ветре, который прошел над страной, всполошились деревни вокруг заштата, валом повалив в колхозы. Заштатники говорили: ничего не выйдет,- но единоличник исчезал, и в новых деревнях о нем забыли. Весь заштат однажды не спал ночи, мальчишки целые сутки висели на заборах и липах, а молодежь с котомками уходила навстречу,-ожидали трактора со станции, невиданное зрелище. Тракторов въехало сразу двадцать три штуки, и проехали тракторы прямо в бесколокольный собор, в соборный гараж. Заштатпики провожали тракторы до собора и влезли в гараж вместе с тракторами, три дня ходили пересматривать тракторы старухи, в поле таскались смотреть, как тракторами пашут, и не заметили за тракторами, как от станции до заштата - семьдесят один километр - вместо екатерининского глиняного большака легло каменное шоссе, и по шоссе попер автобус. За колхозами и автобусом, за грохотом тракторов заштатники не заметили, как под горой на месте разбитой мельницы зафыркала электростанция, и, как должное, затребовал заштатец в рике себе на дом провода. Не заметили, как многие заштатцы смылись из заштата и подобру-поздорову, и иными путями, как новые поселились в заштате люди, не знавшие о довспольных временах. Так прошло четыре года. В музее краеведения Полина Исидоровна намеревалась встретить порог второго Пятилетия, был декабрь.
     Было забыто, но было известно, что эпизоотии в заштатных землях есть. Дом Грозы окна в окна стоял против дома Невельского. И совсем под Новый год,- в Москве тогда только что отошел процесс промдеятелей, и московские газеты назревали кондратьево-чаяновским процессом,- совсем под Новый год по новому шоссе пришли в заштат два новеньких автомобиля. С одного из них вылез - в овчине, в треухе, в валенках - бывший матрос, чуть-чуть стареющий, с замерзшим лицом, на котором побелел от мороза шрам, нанесенный некогда саблей. В музее краеведения, перед которым тщательно к празднику были разметены снега, зажгли большое количество электрических ламп - там заседала новая комиссия. Старый матрос медленно читал пожелтевшие стенографические листы. Рядом с ним над листами склонился, стоя, опершись
     на скрещенные руки, бритый, молодой, с ромбами на красных нашивках.
     - Эх, ты, - галстуки!., не дети же... Трубачев стоял против стола, не садился всю ночь. И глубоко за полночь последним разбудили Ивана Авдеевича Грозу, сказали, чтоб сейчас же собирался в музей краеведения, проводили. В музейном зале от ламп под зеленым колпаком навстречу Ивану Авдеевичу пошел , матрос, протянул руку, сказал:
     - Не узнаешь меня, Иван Авдеевич?! Здравствуй, как поживаешь? Мы вот тут стенограммы читаем,- это вот, помнишь, когда мы составляли первый пятилетний план, - ты тогда говорил, что эпизоотии останутся. Они и остались. Что можешь сказать в свое оправдание?
     - Здравствуйте. Узнаю. Были и остались, как я и говорил.
     - Ты нам посоветуй, что ты можешь сказать в свое оправдание. Мы вот сегодня Невельского арестовали...
     - Арестовали? - переспросил Гроза и улыбнулся всеми своими сединами.
     - Арестовали,- ответил моряк. Вот именно поэтому, что ты в свое оправдание скажешь? - ведь если бы ты о Невельском четыре года тому назад рассказал, может, его и аростовынать не пришлось бы, а, может, его б тогда арестовали - для пользы дела. И знаешь, тебя-то за укрывательство негодяев надо арестовать. Товарищ Трубачев ведь по сердцам с тобой говорил! И вот ты об этом подумай, старик, ведь ты ж вредителем оказываешься со своей интеллигентской моралью. Тебе верить можно?
     - Можно.
     - Тогда ты это докажи и не путай. Ты нам изложи твои точки зрения на местную ветеринарию и взгляды. Ты что ж, Невельского отстаивать будешь? В музее было очень тепло и светло. За музеем лежало российское место оседлости, заштат. В довспольные времена здесь ходили мамаи, была здесь вспольная крепость. Но, когда снимали колокола с собора, заштатцы говорили: ничего не выйдет. Гроза взбунтуется, не говоря уже о Лавре Феодосовиче Невельском,- однако колокола сняли, забыли о них.