Морис Леблан
     
     Арсен Люпен против Херлока Шолмса
     
     Роман
     
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Maurice Leblanc. Arsene Lupin Versus Holmlock Shears. 1909.
     Леблан Морис. Сочинения: В 3 т. Т. 1: Канатная плясунья;
     Арсен Люпен против Херлока Шолмса; Полая игла;
     Восемь ударов стенных часов: Романы / Пер. с фр.; Художник А.Астрецов.
     Сост. и вступит. ст. Т.Прокопова. - М.: ТЕРРА, 1996. - 687 с.
     (Большая библиотека приключений и научной фантастики).
     ISBN 5-300-00247-Х (т. 1). ISBN 5-300-00216-Х.
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru, http://zmiy.da.ru), 20.12.2004
     -----------------------------------------------------------------------
     
     Французский мастер детективно-приключенческого жанра Морис Леблан (1864 - 1941) вошел в мировую литературу как создатель цикла романов о похождениях Арсена Люпена - вора-джентльмена, взломщика с великосветскими манерами и одновременно борца за справедливость.
     Трехтомник сочинений Леблана открывается его знаменитой "Канатной плясуньей", переведенной на многие языки мира. В книге представлены также первые его романы о Дон Кихоте преступного мира: "Арсен Люпен против Херлока Шолмса", "Полая игла" и "Восемь ударов стенных часов".
     
     
     Часть первая
     БЕЛОКУРАЯ ДАМА
     
     Глава первая
     БИЛЕТ № 514, СЕРИЯ 23
     
     Восьмого декабря прошлого года преподаватель математики Версальского лицея господин Жербуа откопал среди груды вещей в лавке старьевщика маленький секретерчик со множеством ящиков.
     "Вот то, что мне нужно ко дню рождения Сюзанны", - подумал он.
     Но поскольку, желая сделать дочери приятное, он располагал, однако, довольно ограниченными средствами, то, как водится, поторговался и в конце концов уплатил сумму в шестьдесят пять франков.
     Пока учитель сообщал торговцу свой адрес, секретер заметил вертевшийся поблизости элегантно одетый молодой человек.
     - Сколько? - поинтересовался он у торговца.
     - Продано, - ответил тот.
     - А... не этому ли господину?
     Господин Жербуа приподнял шляпу и, тем более довольный покупкой от того, что она стала желанной также для кого-то еще, вышел из магазина.
     Но не успел он сделать по улице и десяти шагов, как его нагнал все тот же молодой человек и, сняв шляпу, любезно обратился к нему:
     - Очень прошу меня извинить, месье... Возможно, мой вопрос покажется вам нескромным, но... вы специально искали именно этот секретер?
     - Нет. Я вообще-то искал подержанные весы для своих физических экспериментов.
     - Другими словами, вы не станете за него держаться?
     - Как раз наоборот.
     - Из-за того ли, что это старинная вещь?
     - Из-за того, что он удобен.
     - А не согласились бы вы в таком случае обменяться на такой же удобный секретер, и даже в лучшем состоянии?
     - Этот тоже в довольно приличном состоянии, так что нет смысла...
     - И все-таки...
     Господин Жербуа был довольно вспыльчивым человеком, к тому же склонным к подозрительности, и потому сухо возразил:
     - Прошу не настаивать, месье.
     Но незнакомец преградил ему дорогу.
     - Не знаю, месье, сколько вы за него заплатили, тем не менее согласен дать двойную цену.
     - Нет.
     - Тогда тройную?
     - Прекратите, пожалуйста, - вскричал в нетерпении учитель, - то, что принадлежит мне, не продается.
     Молодой человек смерил господина Жербуа пристальным взглядом, который должен был бы тому надолго запомниться, и, не говоря ни слова, резко повернулся и пошел прочь.
     Спустя час секретер доставили в домик учителя на дороге к Вирофле. Тот позвал дочь.
     - Это тебе, Сюзанна, если, конечно, понравится.
     Сюзанна, очаровательное, жизнерадостное существо, бросилась отцу на шею и расцеловала его с таким восторгом, будто получила королевский подарок.
     В тот же вечер, затащив с помощью горничной Гортензии секретер к себе в комнату, она сама протерла все ящички и аккуратно уложила туда документы, коробки с почтовой бумагой, свои письма, коллекции почтовых открыток и несколько вещиц, которые хранила как память от кузена Филиппа.
     На следующее утро, в полвосьмого, господин Жербуа отправился в лицей. В десять, как всегда, его у выхода уже ждала Сюзанна, и он привычно обрадовался, заметив на тротуаре за оградой ее грациозную фигурку и детскую улыбку.
     Вместе они пошли домой.
     - Ну как твой секретер?
     - Такая прелесть! Мы с Гортензией все медные части протерли. Блестят, как золото!
     - Так ты довольна?
     - Еще бы! Просто не знаю, как до сих пор без него обходилась.
     Проходя по садику перед домом, господин Жербуа предложил:
     - Пойдем взглянем на него перед обедом?
     - Ну, конечно, отличная мысль!
     Дочь первой поднялась по лестнице, но, оказавшись на пороге своей комнаты, вдруг вскрикнула в испуге.
     - Что случилось? - пролепетал господин Жербуа, входя вслед за нею.
     
     
     СЕКРЕТЕР ИСЧЕЗ.
     
     Следователя прежде всего удивила чрезвычайно простая техника ограбления. В отсутствие Сюзанны и горничной, отправившейся за покупками, явился посыльный (его бляху видели все соседи) с тележкой, которую оставил у ограды, и дважды позвонил в дверь. У соседей, полагавших, что горничная дома, все это не вызвало никаких подозрений, так что тот человек смог преспокойно выполнить задуманное.
     К тому же не взломали ни единого шкафа, не тронули ни одной вещи. Даже портмоне Сюзанны, оставленное ею на мраморной доске секретера, оказалось в целости и сохранности вместе с находившимися внутри золотыми монетами на соседнем столике. То есть, мотив преступления был четко определенным, и это делало кражу еще более необъяснимой. К чему такой риск ради столь ничтожной поживы?
     Единственным следом, о котором вспомнил учитель, был вчерашний инцидент.
     - Я сразу понял, что отказ чрезвычайно не понравился тому молодому человеку, и хорошо помню, что у него был довольно угрожающий вид.
     Весьма и весьма неопределенно. Допросили торговца. Тот не был знаком ни с тем, ни с другим. Что касается секретера, то хозяин лавки приобрел его в Шеврезе, на распродаже после кончины владельца, за сорок франков и считал, что перепродал как раз по истинной цене. Дальнейшие поиски больше ничего не дали.
     Однако господин Жербуа был убежден, что ему нанесли огромный ущерб. Конечно же, в одном из ящиков было двойное дно, а там припрятали целый клад, и именно поэтому обо всем осведомленный молодой человек действовал столь решительно.
     - Бедный отец, - повторяла Сюзанна, - что бы мы стали делать с этими деньгами?
     - Что! Да с подобным приданым ты могла бы претендовать на самые лучшие партии!
     Сюзанна, не претендовавшая ни на кого, кроме кузена Филиппа, являвшегося довольно жалкой партией, горько вздыхала. И жизнь в версальском домике стала уже совсем не такой веселой и беззаботной, как раньше; обитателей его снедали сожаления и досада.
     
     
     Прошло два месяца. И вдруг одно за другим последовали невероятные события, в дом пришла неслыханная удача, а за нею - полный крах!
     Первого февраля в половине шестого господин Жербуа, вернувшись из лицея с только что по дороге купленной вечерней газетой, уселся и, нацепив очки, принялся ее просматривать. Политика его не заинтересовала. Он перевернул первую страницу, и вдруг в глаза ему бросилось такое сообщение:
     "Третий тираж лотереи Ассоциаций прессы. Билет № 514, серия 23, выиграл миллион..."
     Газета скользнула на пол. Перед глазами господина Жербуа закачались стены, а сердце его на мгновение перестало биться. Номер 514, серия 23, принадлежал ему! Он купил билет случайно, желая оказать услугу одному другу, потому что не верил в милости судьбы, и вот теперь... выиграл!
     Скорее, блокнот. Да, так и есть, № 514, серия 23, записал, чтобы не забыть. Но где же сам билет?
     Он бросился было в кабинет на поиски коробки с конвертами, между которыми засунул драгоценный билет, но вдруг замер на месте, снова теряя сознание, со сжавшимся сердцем: коробки с конвертами там не было, и, что самое ужасное, в эту секунду он понял, что не видел ее вот уже несколько недель! Несколько недель ее не было перед глазами на столе, за которым он обычно правил ученические тетради!
     В саду послышался шорох шагов по гравию. Он позвал:
     - Сюзанна! Сюзанна!
     Та бросилась к отцу и, когда влетела в комнату, тот сдавленно пролепетал:
     - Сюзанна... коробка... с конвертами...
     - Которая?
     - Та, что из Лувра... как-то в четверг я купил ее... она стояла вот здесь, на краю стола...
     - Да вспомни же, отец... мы вместе ее туда клали...
     - Когда?
     - Вечером... ну, знаешь, накануне...
     - Да куда же? Отвечай... я сейчас умру...
     - Куда? Да... в секретер.
     - В украденный секретер?
     - Да.
     - В украденный секретер!
     Он совсем тихо, с каким-то ужасом снова повторил эти слова. Потом, взяв ее за руку, еще тише сказал:
     - В ней, доченька, был миллион...
     - Ой, папа, а почему ты мне сразу не сказал? - наивно прошептала она.
     - Миллион, - ответил отец. - Этот номер выиграл в лотерее Прессы.
     Ошеломленные столь грандиозной потерей, они, не в силах вымолвить ни слова больше, долго стояли рядом.
     Наконец Сюзанна решилась заговорить:
     - Послушай, отец, ведь тебе все равно должны выплатить.
     - Как это? На каком основании?
     - А разве нужно предъявлять какие-то доказательства?
     - А как же, черт побери!
     - И у тебя их нет?
     - Есть, конечно, одно.
     - Ну, вот!
     - Так оно как раз было в коробке.
     - В пропавшей коробке?
     - Да. Получит кто-то другой.
     - Но это будет ужасно! Подумай, отец, может быть, можно как-нибудь заявить протест?
     - Откуда мне знать? Откуда знать? Тот человек, должно быть, очень силен! У него такие средства! Вспомни, как было с этим секретером.
     Он вдруг вскочил и в отчаянии топнул ногой:
     - Нет, нет, не выйдет, не видать ему миллиона, не видать! Как он получит? В конце концов, тут не поможет никакая ловкость, ему тоже не достанутся эти деньги. Стоит только явиться за выигрышем, как его тут же сцапают! Ага! Вот и попадешься, голубчик!
     - Ты что-то задумал, отец?
     - Да, задумал отстоять наши права, отстоять до конца, во что бы то ни стало! Мы победим! Это мой миллион, и я его не отдам!
     И господин Жербуа принялся составлять такую телеграмму:
     
     Управляющему банком земельного кредита, Париж,
     улица Капуцинов, являюсь обладателем билета номер 514
     серия 23. Всеми законными путями протестую против
     предъявления билета другим лицом. Жербуа.
     
     Почти в то же самое время в Земельный Кредит поступила вторая телеграмма:
     
     Билет номер 514 серия 23 находится у меня. Арсен
     Люпен.
     
     Каждый раз, когда я принимаюсь за рассказ об одном из бесчисленных приключений, из которых состоит жизнь Арсена Люпена, то всегда чувствую себя немного неловко. Кажется, любой, даже самый незначительный поступок нашего, как его мило называют, "национального вора", сразу получает широчайшую огласку. Все его подвиги неизменно обсуждаются с разных точек зрения и передаются друг другу со всеми возможными подробностями, как будто это героические дела.
     Ну кто не знает таинственную историю Белокурой дамы, все перипетии которой были отмечены броскими заголовками в газетах, вроде: "Номер 514, серия 23!" или "Преступление на авеню Анри Мартен!", "Голубой брильянт!" Сколько поднялось шума, когда в дело включился знаменитый английский сыщик Херлок Шолмс! Как взбудоражила толпу борьба двух великих знатоков своего дела! И какое оживление начиналось на бульварах, когда мальчишки-газетчики принимались выкрикивать: "Арест Арсена Люпена!"
     Скажу, однако, в свое оправдание, что собираюсь сообщить нечто новое, а именно ключ к разгадке. Ведь вышеописанные приключения все еще покрыты завесой тайны: постараюсь ее приподнять. Перед нами читанные и перечитанные статьи об этом деле, разные интервью тех времен, но я расположу их в том порядке, которого требует выяснение истины. А поможет мне в этом сам Арсен Люпен, чья любезность по отношению ко мне поистине неисчерпаема. Ну и, конечно, хотя и помимо воли, неизменный Вильсон, друг и доверенное лицо Херлока Шолмса.
     Все вы помните, какой взрыв веселья вызвали опубликованные в газетах обе телеграммы. Одно только имя Арсена Люпена уже обещает сюрприз, развлечение для публики. А публика - это весь мир.
     В Земельном Кредите сразу же подняли все документы, и выяснилось, что билет номер 514, серия 23, был продан версальским филиалом Креди Лионне майору артиллерии Бесси. Однако к тому времени майор, упав с лошади, погиб. Его товарищи заявили, что незадолго до смерти он сообщил им, что уступил билет своему другу.
     - Этот друг - я, - утверждал господин Жербуа.
     - Докажите, - возражал управляющий Земельного Кредита.
     - Доказать? Пожалуйста. Целых двадцать человек скажут вам, что у нас с майором в течение долгого времени были дружеские отношения, мы встречались в кафе на площади Арм. Именно там я как-то раз, желая выручить его, перекупил билет за двадцать франков.
     - А свидетели есть?
     - Нет.
     - В таком случае, на чем вы основываете свой протест?
     - Существует его письмо ко мне по этому поводу.
     - Какое письмо?
     - Оно было пришпилено к билету.
     - Покажите.
     - Так ведь оно тоже было в украденном секретере!
     - Найдите его.
     Письмо предъявил как раз Арсен Люпен. В заметке, помещенной в "Эко де Франс" (имеющей честь быть официальным органом Арсена Люпена, чьим основным акционером он, по слухам, являлся), говорилось, что адвокату и консультанту нашего героя мэтру Детинану было передано письмо, написанное майором Бесси и адресованное лично Арсену Люпену.
     Ну и анекдот: Арсен Люпен нанял адвоката! Арсен Люпен, согласно общепринятому порядку, поручает вести свои дела одному из блюстителей закона!
     Журналисты кинулись к мэтру Детинану, влиятельному депутату от радикалов, человеку кристально честному, любителю парадоксов, с тонким, слегка скептическим складом ума.
     Мэтр Детинан не имел еще удовольствия увидеться с Арсеном Люпеном, о чем весьма сожалеет, тем не менее действительно получил от него указания и, тронутый оказанной ему честью, собирается успешно защищать права своего клиента. Адвокат раскрыл только что заведенное дело и без обиняков предъявил письмо майора. Оно и впрямь доказывало факт передачи билета другому лицу, однако не содержало имени нового владельца. Там фигурировали лишь слова "Мой дорогой друг".
     - "Мой дорогой друг" - не кто иной, как я, - утверждал Арсен Люпен в записке, приложенной к письму майора. И наилучшее доказательство этому, что письмо у меня.
     Туча репортеров перекочевала к господину Жербуа, который только и смог, что повторить те же самые слова:
     - "Мой дорогой друг" - не кто иной, как я. Арсен Люпен украл письмо майора вместе с лотерейным билетом.
     - Пусть докажет! - отвечал Люпен журналистам.
     - Но ведь это он украл секретер! - восклицал господин Жербуа перед теми же самыми журналистами.
     А Люпен возражал:
     - Пусть докажет!
     Очаровательный, занимательный спектакль этот публичный поединок двух обладателей лотерейного билета номер 514, серия 23! Снующие туда-сюда репортеры, хладнокровное самообладание Арсена Люпена и волнение бедного господина Жербуа.
     Все газеты были полны причитаний этого несчастного человека. С трогательной прямотой повествовал он о своей беде.
     "Вы только подумайте, господа, ведь мерзавец лишил меня приданого Сюзанны! Мне лично деньги не нужны, но Сюзанна! Поймите, целый миллион! Десять раз по сто тысяч франков! О, я так и знал, в секретере был настоящий клад!"
     Напрасно ему возражали, что соперник, унося секретер, не подозревал о наличии в нем лотерейного билета, что никто ни при каких обстоятельствах не мог предвидеть такой крупный выигрыш, он только и знал, что ныть:
     - Как же, как же! Иначе зачем бы ему воровать какой-то дрянной секретер?
     - Причина, конечно, неизвестна, но ведь не для того же, чтобы завладеть клочком бумаги, цена которому была тогда не больше двадцати франков.
     - Целый миллион! Он знал... Он все знает!.. Ах, вы не представляете себе, что это за бандит! У вас-то миллион не украли!
     Подобный диалог мог бы продолжаться бесконечно. Но на двенадцатый день господин Жербуа получил от Арсена Люпена послание с пометкой "конфиденциально", в котором со все возрастающей тревогой прочитал:
     
     "Месье, над нами потешается галерка. Не кажется ли вам, что пришла пора поговорить серьезно? Я, со своей стороны, настроен весьма решительно.
     Положение таково: у меня билет, по которому я не имею права получить выигрыш, а у вас право имеется, но нет билета. Значит, поодиночке у нас ничего не выйдет.
     Однако ни вы не согласитесь уступить мне СВОЕ право, ни я не уступлю вам МОЙ билет.
     Что делать?
     Есть только один путь: поделить. Полмиллиона вам, полмиллиона мне. Не правда ли, по совести? И это соломоново решение удовлетворит говорящее в каждом из нас чувство справедливости.
     Верный путь, и к тому же единственно возможный. Речь не идет о подарке, который вы можете сделать или не сделать. Налицо необходимость, которой обстоятельства заставляют вас подчиниться. Даю вам три дня на размышления. Надеюсь, в пятницу утром с удовольствием прочту в рубрике объявлений "Эко де Франс" неброскую заметку, адресованную господину Арс.Люп. и содержащую, конечно в завуалированной форме, ваше прямое и ясное согласие на сделку, которую я предлагаю. После чего вы немедленно получите в свое распоряжение билет и возьмете миллион, обязуясь передать мне пятьсот тысяч франков путем, который я укажу позднее.
     В случае отказа я принял меры к тому, чтобы исход был тем же самым. Но кроме серьезных неприятностей, последующих в результате подобного упрямства, из вашей доли будет вычтено двадцать пять тысяч франков на дополнительные расходы.
     Примите, месье, уверения в моем самом искреннем уважении,
     Арсен Люпен".
     
     Возмущенный господин Жербуа не удержался от досадного промаха, показав это письмо репортерам и разрешив снять с него копию. Бешенство толкало его на необдуманные поступки.
     - Ничего! Он не получит ничего! - кричал он стае репортеров. - Делить то, что мне принадлежит?! Никогда! Пусть, если хочет, порвет билет!
     - И все-таки, пятьсот тысяч франков - лучше, чем ничего.
     - Дело не в этом, а в моем праве, а право свое я буду защищать в любом суде!
     - Возбуждать иск против Арсена Люпена? Вот будет потеха!
     - Нет, против Земельного Кредита. Они должны выплатить мне миллион.
     - По предъявлении билета или, по крайней мере, получив доказательство, что именно вы его купили.
     - Доказательство есть, ведь Арсен Люпен сознается, что украл секретер.
     - Достаточно ли будет суду признания Люпена?
     - Неважно, я не сдамся.
     Галерка неистовствовала. Заключались пари, одни ставили на то, что Люпен доконает господина Жербуа, другие - что учителю удастся донять вора своими угрозами. Настолько неравными были силы обоих противников, один из которых решительно шел в наступление, а другой - метался, как загнанный зверь, что всеми овладело даже некоторое беспокойство.
     В пятницу люди буквально вырывали друг у друга "Эко де Франс", впиваясь глазами в пятую страницу, в рубрику объявлений. Ни одно из них не было адресовано Арс. Люп. На приказ Арсена Люпена господин Жербуа отвечал молчанием. Это было объявлением войны.
     К вечеру из газет все узнали о похищении мадемуазель Жербуа.
     Самое смешное в том, что можно назвать спектаклями Арсена Люпена, это неизменно комическая роль полиции. Все происходит как бы вне ее. Он говорит, пишет, предупреждает, приказывает, угрожает, выполняет задуманное так, как если бы не существовало в природе ни начальника Сюртэ, ни его агентов, комиссаров, никого, кто мог бы помешать осуществлению планов Люпена. Полиция оказывается чем-то незначительным и недействительным. Препятствий не существует.
     А ведь она сбивается с ног! Как только речь заходит об Арсене Люпене, все в полиции, сверху донизу, бушуют, мечутся, закипают от ярости. Это враг, и враг такой, который завораживает, устраивает провокации, презирает вас и, даже хуже, не обращает на вас никакого внимания.
     Как бороться с таким врагом? По словам горничной, без двадцати десять Сюзанна вышла из дома. В десять часов пять минут, выходя из лицея, отец не увидел ее в том месте, где они всегда встречались. Значит, все случилось за те двадцать минут, что она шла от дома до лицея или, по крайней мере, до места неподалеку от лицея.
     Двое соседей заявили, что встретили ее в трехстах шагах от дома. Одна дама видела, как по проспекту шла девушка, по описанию похожая на Сюзанну. Но потом? Что было потом, неизвестно.
     Поиски шли повсюду, допрашивали служащих вокзалов и сторожей у городской черты, но в тот день никто не заметил ничего похожего на похищение девушки. Однако в Виль-д'Аврэ бакалейщик сообщил, что люди, ехавшие из Парижа в закрытом автомобиле, у него покупали масло. На переднем сиденье он заметил механика, а в глубине машины сидела блондинка. Очень белокурая дама, уточнил свидетель. Час спустя тот же автомобиль проезжал в обратном направлении из Версаля. Образовавшаяся пробка заставила его притормозить, и бакалейщик смог разглядеть, что рядом с уже виденной белокурой дамой теперь сидела другая дама, вся в шалях и вуалях. Не оставалось никаких сомнений в том, что это была Сюзанна Жербуа.
     Но тогда приходилось признать, что похищение произошло средь бела дня, на оживленной улице, почти в самом центре города!
     Каким образом? И где именно? Никто не слышал криков, не было замечено ничего подозрительного.
     Бакалейщик дал описание автомобиля, это был лимузин темно-синего цвета в 24 лошадиные силы фирмы Пежо. На всякий случай отправились к госпоже Боб-Вальтур, директрисе Большого Гаража и знатоку похищений на автомобиле. Та действительно в пятницу утром давала на день напрокат лимузин Пежо какой-то белокурой даме, которую после этого ни разу не видела.
     - А механик?
     - Его звали Эрнест, он нанялся накануне, предъявив отличные рекомендации.
     - Сейчас он здесь?
     - Нет, пригнал машину обратно и больше не приходил.
     - А можно ли его найти?
     - Конечно, надо спросить у тех, кто его рекомендовал. Вот их имена.
     Отправились к этим людям. Никто из них не знал человека по имени Эрнест.
     Таким образом, по какому бы следу ни пошли, чтобы выбраться из таинственного мрака, все равно оказывались перед новой тайной, новой неизвестностью.
     У господина Жербуа недоставало сил продолжать столь плачевно для него начавшийся первый бой. Безутешный после исчезновения дочери, мучимый угрызениями совести, он решил сдаться.
     Маленькое объявление, вышедшее в "Эко де Франс" и вызвавшее много пересудов, просто и ясно подтверждало его полную капитуляцию.
     Это была победа, война закончилась в четырежды двадцать четыре часа.
     Спустя два дня господин Жербуа вошел в помещение Земельного Кредита. В кабинете управляющего он предъявил билет номер 514, серия 23. Управляющий так и подскочил.
     - Ах, так он у вас? Вам его вернули?
     - Я потерял его, а теперь нашел, - ответил господин Жербуа.
     - Но ведь вы утверждали... речь шла о...
     - Все это не более чем россказни и клевета.
     - Тем не менее хотелось бы получить от вас какой-нибудь документ в подтверждение...
     - Достаточно будет письма майора?
     - Разумеется.
     - Вот оно.
     - Прекрасно. Будьте добры, передайте пока все это нам. Полагается в течение пятнадцати дней проверить имеющиеся документы. Мы известим вас, когда вы сможете подойти в кассу. До истечения этого срока, считаю, месье, вы сами будете заинтересованы в том, чтобы ничего не разглашать и закончить это дело в условиях полной секретности.
     - Я так и собирался.
     Господин Жербуа не сказал больше ни слова, и управляющий также молчал. Однако есть некоторые секреты, о которых узнают, даже если никто и не проговорился. Короче, всем тут же стало известно, что Арсен Люпен не побоялся вернуть господину Жербуа билет номер 514, серия 23. Новость была встречена с удивлением и восторгом. Что и говорить, смелый игрок, бросил на стол такой крупный козырь, драгоценный лотерейный билет! Правда, сделал он это умышленно, в то же время имея на руках карту, равную по значимости. Однако, что, если девушке удастся ускользнуть? А вдруг смогут освободить находящуюся у него заложницу?
     Полиция почуяла слабое место врага и удвоила свои усилия. Арсен Люпен обезоружен, сам себя обворовал, попав в им же самим расставленные силки, не получив ни единого жалкого су из вожделенного миллиона... есть от чего насмешникам переметнуться в противоположный лагерь.
     Однако надо было найти Сюзанну. А она никак не находилась и тем более не сбегала.
     - Ладно, - говорили люди, - Арсен Люпен получил очко и выиграл первый раунд. Но самое трудное впереди! Кто спорит, мадемуазель Жербуа у него, и он не отдаст ее, пока не получит свои пятьсот тысяч франков. Однако где и как будет произведен обмен? Для того, чтобы он состоялся, нужно назначить встречу, а тогда кто помешает господину Жербуа предупредить полицию и с ее помощью заполучить обратно дочь, а заодно и все деньги?
     Решили взять у учителя интервью. Но он, сломленный, не желал говорить, оставался непреклонен.
     - Мне нечего сказать, теперь я жду.
     - А мадемуазель Жербуа?
     - Поиски продолжаются.
     - Арсен Люпен еще вам писал?
     - Нет.
     - Честное слово?
     - Нет.
     - Значит, писал. А каковы его требования?
     - Мне нечего сказать.
     Журналисты принялись осаждать мэтра Детинана. Также безрезультатно.
     - Господин Люпен - мой клиент, - нарочито важно отвечал он, - вы должны понять, что я обязан хранить абсолютную тайну.
     Неизвестность начала всем действовать на нервы. Что-то замышлялось в секрете. Пока Арсен Люпен плел свою сеть, полиция денно и нощно следила за господином Жербуа. Налицо было три возможных исхода этого дела: полная победа; арест; или позорная, смешная неудача.
     Случилось так, что любопытство толпы тут было удовлетворено лишь наполовину, поэтому сейчас, на этих страницах впервые вы сможете прочитать о том, как все было на самом деле.
     Во вторник, 12 марта, господин Жербуа получил в обычном с виду конверте уведомление из Земельного Кредита.
     В час дня в четверг он сел в поезд на Париж. В два получил тысячу банкнот по тысяче франков.
     И пока дрожащей рукой перебирал их (ведь это был выкуп за Сюзанну), неподалеку от главного входа в банк остановилась машина. В ней сидели двое. Один из них, седеющий мужчина с энергичным лицом, не вязавшимся с костюмом и повадками мелкого служащего, был главным инспектором Ганимаром, тем самым стариком Ганимаром, заклятым врагом Люпена.
     - Сейчас выйдет, - внушал Ганимар капралу Фоленфану. - Не пройдет и пяти минут, как увидим его, голубчика. Все готово?
     - Абсолютно все.
     - Сколько нас?
     - Восемь человек, из них двое на велосипедах.
     - Я-то стою троих. Пожалуй, достаточно, хотя и не густо. Ни в коем случае нельзя упустить Жербуа... а не то - привет, встретится с Люпеном, где задумали, сменяет девицу на полмиллиона, и дело в шляпе.
     - И почему это он не захотел быть с нами заодно? Все стало бы гораздо проще. Стоило подключить нас, и миллион был бы у него в кармане.
     - Так-то оно так, но он боится. Станет того надувать и не получит дочку.
     - Кого это - того?
     - Его.
     Ганимар сказал это как-то торжественно и с некоторой даже опаской, как будто говорил о сверхъестественном существе, чьи когти уже неоднократно испытал на своей шкуре.
     - Вот странный тип, - здраво заметил капрал Фоленфан, - придется нам защищать этого господина от него самого.
     - Когда имеешь дело с Люпеном, все встает с ног на голову, - вздохнул Ганимар.
     Прошла минута.
     - Смотри, - насторожился Ганимар.
     Из дверей выходил господин Жербуа. Он медленно удалялся, шагая вдоль магазинов и разглядывая витрины и в конце улицы Капуцинов свернул налево, на бульвары.
     - Что-то уж очень спокоен наш клиент, - говорил Ганимар. - Когда имеешь в кармане целый миллион, не будешь так прогуливаться.
     - А что он может сделать?
     - Ничего, конечно. Все равно, это подозрительно. Люпен есть Люпен.
     В этот момент господин Жербуа направился к киоску, выбрал газеты, получил сдачу и, развернув одну из них, принялся читать прямо на ходу. Но вдруг одним прыжком вскочил в стоявший у тротуара автомобиль. Видимо, мотор уже работал, так как машина, сразу сорвавшись с места, проскочила площадь Мадлен и пропала из вида.
     - Черт возьми! - вскричал Ганимар. - начинаются ЕГО штучки!
     И бросился вслед, а за ним и все остальные побежали вокруг площади Мадлен.
     Пробежав немного, Ганимар остановился, расхохотавшись. В самом начале бульвара Малерб стояла, сломавшись, та самая машина. Из нее как раз вылезал господин Жербуа.
     - Скорее, Фоленфан... механика... может быть, это тот самый Эрнест?
     Фоленфан занялся механиком. Оказалось, его звали Гастон, он служил в фирме фиакров и автомобилей. По его словам, десять минут назад машину нанял какой-то господин, который велел ждать с включенным мотором у киоска, пока не придет другой пассажир.
     - Какой адрес назвал второй пассажир? - поинтересовался Фоленфан.
     - Да никакого... Бульвар Малерб... авеню Мессин... двойная плата. Вот все, что он сказал.
     Однако пока разбирались с шофером, господин Жербуа, не теряя ни минуты, вскочил в первый же проезжавший мимо экипаж.
     - Кучер, к метро на Конкорд.
     Учитель вышел из метро на площади Пале-Ройяль, подбежал к другому экипажу и велел ехать на Биржевую площадь. Оттуда снова на метро до авеню Вийе, а там опять в экипаж.
     - Кучер, улица Клапейрон, 25.
     Дом 25 по улице Клапейрон был угловым и выходил также на бульвар Батиньоль. Господин Жербуа поднялся на второй этаж и позвонил. Дверь открыл какой-то мужчина.
     - Здесь живет мэтр Детинан?
     - Это я и есть. А вы господин Жербуа?
     - Он самый.
     - Я ждал вас, месье. Прошу входить.
     Когда господин Жербуа заходил в адвокатский кабинет, часы пробили три.
     - Он назначил как раз это время, - заметил учитель. - А что, его нет?
     - Пока нет.
     Господин Жербуа сел, вытер лоб, снова взглянул на часы, будто не зная, сколько времени, и с тревогой переспросил:
     - Он придет?
     - Вы спрашиваете меня, месье, - ответил адвокат, - о вещах, узнать которые я и сам был бы рад. Никогда в жизни не испытывал еще подобного нетерпения. Во всяком случае, если он придет, то сильно рискует, дом вот уже две недели под наблюдением. Мне не доверяют.
     - А мне еще больше. Даже не уверен, что приставленные ко мне агенты потеряли мой след.
     - Но в таком случае...
     - Я тут ни при чем, - живо откликнулся учитель, - меня не в чем упрекнуть. Что я обещал? Слушаться ЕГО приказов. Так вот, я слепо следовал ЕГО приказам, получил деньги в точно назначенный час, отправился к вам тем путем, который указал ОН. Это я виноват в том, что случилось с дочкой, и теперь честно выполнил свои обязательства. Наступил его черед держать слово.
     И добавил все с тем же беспокойством в голосе:
     - Ведь он приведет дочь?
     - Надеюсь.
     - Но... вы виделись с ним?
     - Я? Конечно, нет! Просто меня в письме попросили принять вас обоих, услать до трех часов прислугу и никого не принимать между вашим приходом и его уходом. В случае отказа я должен был бы предупредить его двумя строчками в "Эко де Франс". Но я так рад, что могу оказать услугу Арсену Люпену, и согласен на все.
     Господин Жербуа простонал:
     - Увы! Чем все это кончится?
     Он достал из кармана банкноты, разложил их на столе и составил две равные пачки. Оба хранили молчание. Время от времени господин Жербуа прислушивался. Не звонят ли в дверь?
     Шли минуты, и тревога его все росла. Сам мэтр Детинан начал испытывать какое-то беспокойство.
     В какой-то момент адвокат утратил самообладание. Он резко встал:
     - Не придет... А как вы думали? С его стороны это было бы безрассудством! Нам-то он доверяет, ведь мы - честные люди, не способные на предательство. Но опасность не только здесь.
     Вконец сломленный господин Жербуа, прижав к столу обе пачки банкнот, бормотал:
     - Хоть бы он пришел, Господи, хоть бы пришел! Все это отдам, лишь бы увидеть Сюзанну!
     Дверь распахнулась.
     - Хватит и половины, господин Жербуа.
     На пороге стоял элегантно одетый молодой человек, в котором господин Жербуа сразу узнал того, кто заговорил с ним возле лавки старьевщика в Версале. Он бросился к нему.
     - Где Сюзанна? Где моя дочь?
     Арсен Люпен плотно прикрыл дверь и, преспокойно снимая перчатки, обратился к адвокату:
     - Мой дорогой мэтр, позвольте от души поблагодарить вас за любезность, с которой вы согласились защищать мои права. Я никогда об этом не забуду.
     - Но вы не позвонили... - прошептал мэтр Детинан. - Я не слышал звонка...
     - Звонки и двери - это вещи, которые должны работать так, чтобы их не было слышно. Главное, я здесь.
     - Но моя дочь! Сюзанна! Что вы с ней сделали? - все повторял учитель.
     - Боже мой, месье, - ответил Люпен, - как вы торопитесь! Полноте, не волнуйтесь, еще мгновение и ваша дочь окажется у вас в объятиях.
     Он прошелся по комнате и снисходительно похвалил:
     - Господин Жербуа, разрешите вас поздравить: вы сегодня действовали с большой ловкостью. Если бы автомобиль так глупо не сломался, мы спокойно бы встретились на площади Звезды и избавили бы мэтра Детинана от беспокойства. Но что поделаешь! Видно, так было суждено.
     Заметив на столе две пачки банкнот, Люпен воскликнул:
     - О, прекрасно! Миллион здесь... Не будем терять времени. Вы позволите?
     - Но, - возразил мэтр Детинан, загородив собою деньги, - мадемуазель Жербуа еще здесь нет.
     - Ну и что из этого?
     - Но ведь ее присутствие необходимо...
     - Понимаю, понимаю! Арсен Люпен вызывает лишь относительное доверие. Заберет полмиллиона и не вернет заложницу. Ах, дорогой мэтр, люди меня так плохо знают! Судьбой предназначено мне совершать, скажем, особые поступки, и поэтому никто не верит в мое слово... Мое! Человека чрезвычайно щепетильного и деликатного! Впрочем, дорогой мэтр, если у вас появились какие-нибудь опасения, откройте окно и позовите на помощь. На улице целая дюжина агентов.
     - Вы так думаете?
     Арсен Люпен чуть отодвинул штору.
     - Похоже, господину Жербуа не удалось провести Ганимара. Что я вам говорил? Вот он, старый дружок!
     - Возможно ли это? - воскликнул учитель. - Клянусь вам...
     - Что не предали? Не сомневаюсь, однако те парни тоже не простачки. А вот и Фоленфан! И Греом! И Дьези! Все мои ребята здесь!
     Мэтр Детинан не мог скрыть удивления. Какое спокойствие! Люпен беззаботно смеялся, как будто играл в обычную детскую игру, как будто ему ничто не угрожало!
     И беззаботность эта, даже больше, чем присутствие полицейских, придала адвокату уверенности. Он отошел от стола с банкнотами.
     Арсен Люпен взял в руки обе пачки денег и, вытащив из каждой по двадцать пять банкнот, протянул все пятьдесят мэтру Детинану:
     - Часть гонорара от господина Жербуа, мой дорогой мэтр, и часть от Арсена Люпена. Вы их честно заработали.
     - Вы ничего мне не должны, - возразил адвокат.
     - Как? А доставленные хлопоты?
     - А удовольствие, которое я получаю от этих хлопот!
     - Иными словами, дорогой мэтр, вы не хотите брать денег от Арсена Люпена. Вот что значит иметь плохую репутацию, - вздохнул он и протянул деньги учителю.
     - Возьмите, в память о нашей встрече, это будет моим свадебным подарком мадемуазель Жербуа.
     Господин Жербуа схватил банкноты, возразив при этом:
     - Моя дочь не собирается замуж.
     - Не будет собираться, если вы откажете ей в своем родительском благословении. Она просто горит желанием выйти замуж.
     - Откуда вам известно?
     - Молодые девушки всегда о чем-то мечтают без разрешения своих пап. Счастье, что есть на свете добрые гении по имени Арсен Люпен, находящие в ящиках секретеров тайные надежды их милых душ.
     - А больше вы ничего не нашли? - поинтересовался мэтр Детинан. - Не скрою, очень хотелось бы узнать, почему именно эта вещь оказалась предметом ваших забот?
     - Причина историческая, мой дорогой мэтр. Хотя господин Жербуа и ошибался, предполагая, что помимо лотерейного билета, о котором я и не знал, в нем содержится какое-то сокровище, все же я гонялся за этим секретером уже очень давно. Он из тиса и красного дерева, украшен капителями с акантовыми листьями, но главное, секретер обнаружили в одном маленьком домике в Болонье, где некогда жила Мария Валевска. На ящичке есть даже надпись: "Французскому императору Наполеону I от его верного слуги Манциона". А сверху ножом вырезано: "Тебе, Мария". Впоследствии Наполеон велел сделать такой же секретер для императрицы Жозефины, а это значит, что уникальная вещь, на которую можно полюбоваться в Мальмезоне, - всего лишь несовершенная копия той, что с недавнего времени входит в мои коллекции.
     - Увы! Если б я только знал, с какой радостью уступил бы ее тогда вам в лавке! - простонал господин Жербуа.
     Арсен Люпен, смеясь, ответил:
     - И оказались бы в таком случае единственным обладателем лотерейного билета номер 514, серия 23.
     - И тогда вы бы не похитили мою дочь. Бедняжка, для нее, наверное, это такой удар!
     - Что именно?
     - Да похищение...
     - Но дорогой месье, вы ошибаетесь, мадемуазель Жербуа никто не похищал.
     - Мою дочь не похитили?
     - Конечно. Похищение означает насилие, а ваша дочь сама согласилась стать заложницей.
     - Сама согласилась? - недоумевая, повторил господин Жербуа.
     - И даже почти попросила об этом! А как вы думали! Такая умная девушка, как мадемуазель Жербуа, прячущая к тому же в глубине души тайную страсть, и откажется от приданого? О, клянусь, мне было совсем не трудно убедить ее, что это единственный способ сломить ваше упрямство.
     Мэтр Детинан веселился от души.
     - Наверное, самым сложным было вступить с ней в переговоры, - заметил он. - Не представляю, чтобы мадемуазель Жербуа согласилась беседовать с незнакомым человеком.
     - О, ведь это был не я. Я даже не имею чести быть с нею знакомым. В роли посредника выступила одна из моих приятельниц.
     - Конечно, белокурая дама из автомобиля, - перебил мэтр Детинан.
     - Именно она. И с самой первой встречи возле лицея все было решено. С тех пор мадемуазель Жербуа со своей новой знакомой отправились в путешествие, съездили в Бельгию, в Голландию, что оказалось для девушки весьма приятным и полезным. Об остальном она расскажет вам сама.
     Раздалось три звонка в дверь, потом еще один и, наконец, последний долгий звонок.
     - Это она, - объявил Люпен. - Мой дорогой мэтр, не будете ли так любезны...
     Адвокат направился в вестибюль.
     
     
     В дверь показались две молодые женщины. Одна из них сразу бросилась в объятия господина Жербуа. Вторая подошла к Люпену. Она была высока ростом, с очень бледным лицом и белокурыми волосами, разделенными пробором на два золотистых мягких пучка. Вся в черном, с единственным украшением - агатовым колье в пять рядов, она казалась утонченно элегантной.
     Арсен Люпен что-то шепнул ей на ухо и обратился к мадемуазель Жербуа:
     - Прошу прощения, мадемуазель, за все ваши скитания, но тем не менее мне кажется, что вы не чувствовали себя слишком уж несчастной.
     - Несчастной? Наоборот, я была бы очень счастлива, если б не бедный отец.
     - Ну тогда все к лучшему. Поцелуйте его еще раз и не упустите случая, а он представляется великолепным, поговорить о вашем кузене.
     - О моем кузене? Что это значит? Не понимаю...
     - Прекрасно понимаете. Ваш кузен Филипп... тот самый молодой человек, чьи письма вы так свято храните.
     Сюзанна, смешавшись, покраснела и в конце концов, как советовал Люпен, снова бросилась в объятия отца.
     Люпен умиленно поглядел на обоих.
     - Как все-таки хорошо делать добро! Какая трогательная картина! Счастливый отец! Счастливая дочь! И ведь все это счастье - дело твоих рук, Люпен! Два существа будут благословлять тебя всю жизнь... Твое имя будет свято передаваться внукам и правнукам... Ах, семья, семья...
     Он снова подошел к окну:
     - Дружище Ганимар все еще здесь? Ему бы, наверное, так хотелось бы тоже присутствовать при этом трогательном изъявлении чувств! Но нет, его не видно. Ни его, ни прочих. Черт возьми! Положение осложняется... Не удивлюсь, если они уже у ворот или возле окошка консьержа... а то и на лестнице!
     Господин Жербуа встрепенулся. Теперь, когда дочь была уже здесь, к нему вернулось ощущение реальности. Арест противника мог означать получение второй половины миллиона. Он инстинктивно шагнул вперед. Но Люпен, будто случайно, оказался у него на пути.
     - Куда это вы собрались, господин Жербуа? Защищать меня от них? Ах, как это любезно с вашей стороны! Но не беспокойтесь. Впрочем, уверяю вас, они в худшем положении, чем я.
     И продолжил, словно размышляя:
     - В конце концов, что им известно? Здесь вы и, возможно, также и мадемуазель Жербуа, так как они видели, что она приехала с какой-то незнакомой дамой. Но о моем-то присутствии они даже и не подозревают! Как смог бы я проникнуть в дом, который еще утром обыскали с подвала до чердака? Нет, по всей вероятности, они ждут меня, чтобы схватить... Милые бедняжки! Разве что догадались, что незнакомая дама послана мною с поручением произвести обмен... В таком случае они собираются арестовать ее на выходе...
     Раздался звонок.
     Резким движением Люпен остановил господина Жербуа и сухо, властно произнес:
     - Ни шагу, месье, подумайте о дочери и будьте благоразумны, а не то... Что касается вас, мэтр Детинан, вы дали мне слово.
     Господин Жербуа замер на месте. Адвокат тоже не двигался.
     Нисколько не торопясь, Люпен взялся за шляпу, тщательно отер ее от пыли рукавом.
     - Дорогой мэтр, если я вам когда-нибудь понадоблюсь... Мадемуазель Сюзанна, примите мои наилучшие пожелания и передайте дружеский привет господину Филиппу.
     Он вынул из кармана тяжелые часы в двойном золотом футляре.
     - Господин Жербуа, сейчас три часа сорок две минуты, в три сорок шесть разрешаю вам выйти из этой гостиной... Ни минутой раньше трех сорока шести, ясно?
     - Но они могут войти силой, - не удержался мэтр Детинан.
     - Мой дорогой мэтр, вы забываете о законе! Ни за что на свете Ганимар не согласится ворваться в жилище гражданина Франции! Мы еще можем успеть сыграть отличную партию в бридж. Однако прошу извинить, мне кажется, вы все трое настолько взволнованы, что я не хотел бы злоупотреблять...
     Он положил часы на стол, открыл дверь гостиной и обернулся к белокурой даме:
     - Вы готовы, дорогой друг?
     Пропустив ее вперед, Люпен напоследок почтительно поклонился мадемуазель Жербуа и вышел, прикрыв за собой дверь.
     Из вестибюля послышался его громкий голос:
     - Привет, Ганимар, как дела? Наилучшие пожелания госпоже Ганимар! Передайте, что на днях зайду к ней пообедать... Прощай, Ганимар!
     Раздался второй звонок, на этот раз резкий и яростный, за ним последовали удары в дверь. На лестнице что-то кричали.
     - Три сорок пять, - пробормотал господин Жербуа.
     И спустя несколько секунд решительно направился в вестибюль. Люпена и белокурой дамы уже там не было.
     - Отец! Не надо! Подожди! - крикнула Сюзанна.
     - Ждать? Да ты с ума сошла! Какие церемонии могут быть с этим мерзавцем? Ведь полмиллиона...
     Он отворил.
     - Эта дама... где она? Где Люпен?
     - Он был здесь... Он еще здесь.
     Ганимар торжествующе воскликнул:
     - Он у нас в руках. Дом окружен!
     - А черная лестница? - возразил мэтр Детинан.
     - Черная лестница выходит во двор, а там лишь один выход, и возле него дежурят десять человек.
     - Но ведь вошел-то он не через эту дверь... и уйдет не через нее.
     - А как же он вошел? - ответил Ганимар. - Не по воздуху же залетел!
     Он отодвинул портьеру. Показался длинный коридор, ведущий в кухню. Ганимар бросился туда и обнаружил, что дверь на черную лестницу была заперта на два оборота.
     Из окна он крикнул агентам:
     - Никого?
     - Никого.
     - Ну тогда, - заключил он, - они в квартире! Спрятались в одной из комнат! Ведь удрать отсюда просто невозможно! Ага, малыш Люпен, ты надо мной посмеялся, а теперь мой черед...
     
     
     В семь часов вечера, удивленный тем, что до сих пор нет никаких новостей, сам шеф Сюртэ господин Дюдуи прибыл на улицу Клапейрон. Он опросил агентов, дежуривших возле дома, и поднялся к мэтру Детинану. Тот проводил его в комнату, где господин Дюдуи увидел человека, вернее, две ноги, елозящие по ковру, тогда как туловище, которому они принадлежали, целиком скрывалось в глубине камина.
     - Эй, эй! - выкрикивали где-то вдали.
     И другой голос, идущий сверху, вторил:
     - Эй, эй!
     Господин Дюдуи засмеялся:
     - Послушайте, Ганимар, что это, вы решили сделаться трубочистом?
     Инспектор выполз из чрева камина. Лицо его, одежда почернели от сажи, в глазах появился горячечный блеск. Он был неузнаваем.
     - Ищу ЕГО, - проворчал Ганимар.
     - Кого?
     - Арсена Люпена. Арсена Люпена и его подругу.
     - Ах, так? Уж не воображаете ли вы, что они спрятались в каминной трубе?
     Ганимар поднялся, приложил к манжете своего начальника пять угольно-черных пальцев и глухо, с бешенством произнес:
     - А где, вы думаете, они могут быть, шеф? Ведь должны же они где-то быть! Они такие же живые существа, как мы с вами, из мяса и костей. Люди не умеют превращаться в дым.
     - Конечно, нет, они могут просто уйти.
     - Как? Как? Дом окружен. Даже на крыше мои агенты.
     - А соседний дом?
     - Он никак не сообщается с этим.
     - А квартиры на других этажах?
     - Я знаю всех жильцов: те никого не видели. И никого не слышали.
     - Вы уверены, что знаете всех?
     - Всех. За них поручился консьерж. К тому же из предосторожности я поставил по агенту в каждой квартире.
     - И все-таки надо бы его поймать.
     - Я тоже так говорю, шеф, я тоже так говорю. Надо, а значит, будет сделано, потому что оба они здесь. Они просто не могут здесь не быть. Будьте спокойны, шеф, если не сегодня, то завтра я их поймаю. Останусь тут ночевать! Ночевать останусь!
     Он и правда там заночевал и на следующий день тоже, и через день. Когда прошло три полных дня и три ночи, инспектор не только не поймал неуловимого Люпена и его столь же неуловимую подругу, но и не смог обнаружить ни малейшей зацепки, позволяющей построить хоть какую-нибудь версию происшедшего.
     Именно поэтому его первоначальное мнение ничуть не изменилось.
     - Раз нет никаких следов, значит, они здесь!
     Может быть, в глубине души он не был столь сильно в этом убежден. Однако признаваться не желал. Нет, тысячу раз нет, мужчина и женщина не растворяются в воздухе, подобно злым гениям из детских сказок. И, не теряя мужества, он продолжал искать и рыскать, словно надеялся обнаружить невидимое укрытие, найти их, даже превратившихся в камни и стены.
     
     
     Глава вторая
     ГОЛУБОЙ БРИЛЛИАНТ
     
     Вечером 27 марта на авеню Анри-Мартен, 134, в особнячке, оставленном ему в наследство братом полгода тому назад, старый генерал барон д'Отрек, посол в Берлине во времена Второй империи, дремал в своем глубоком кресле, пока компаньонка читала вслух, а сестра Августа клала грелку в кровать и зажигала ночник.
     В одиннадцать часов монашенка, в виде исключения собиравшаяся в этот вечер отправиться на ночь в монастырь, чтобы побыть с настоятельницей, позвала компаньонку.
     - Мадемуазель Антуанетта, я все закончила и ухожу.
     - Хорошо, сестра.
     - Смотрите не забудьте, кухарка взяла выходной, вы остаетесь в доме одна с лакеем.
     - Не беспокойтесь за господина барона, я, как договорились, лягу в соседней комнате и оставлю дверь открытой.
     Монашенка ушла. Спустя некоторое время явился за указаниями лакей Шарль. Барон не спал и ответил сам:
     - Все, как обычно, Шарль, проверьте, хорошо ли слышен звонок у вас в комнате. По первому же зову спускайтесь и бегите за врачом.
     - Мой генерал, как всегда, беспокоится?
     - Я не очень... не очень хорошо себя чувствую. Итак, мадемуазель Антуанетта, на чем же мы остановились?
     - А разве господин барон не собирается ложиться?
     - Нет-нет, я лягу очень поздно, к тому же прекрасно справлюсь сам.
     Однако уже через двадцать минут старик вновь уснул, и Антуанетта на цыпочках удалилась.
     В это время Шарль тщательно запирал, как обычно, ставни на окнах первого этажа.
     Войдя в кухню, он набросил крючок на дверь, выходящую в сад, а потом прошел в вестибюль, чтобы для верности запереть парадное еще и на цепочку. После чего вернулся в свою мансарду на четвертом этаже, лег и уснул.
     Но не прошло и часа, а Шарль вдруг как ошпаренный вскочил с постели: резко зазвенел звонок. Такой настойчивый, долгий, он не прекращался целых семь или восемь секунд.
     - Ох, - вздохнул лакей, стряхивая с себя сон, - какая-то новая прихоть барона.
     Он натянул одежду, торопливо спустился по лестнице и по привычке постучал в дверь. Ответа не было. Шарль решил войти.
     - Что такое, - прошептал он, - света нет... За каким чертом лампу погасили?
     И тихо позвал:
     - Мадемуазель!
     В ответ ни звука.
     - Вы здесь, мадемуазель? Да в чем дело? Господину барону плохо?
     Вокруг него все та же тишина, такая тяжелая, давящая, что он даже встревожился. Шагнув вперед, он споткнулся о стул. Ощупав его, убедился, что тот опрокинут. И вдруг рука Шарля, шарящая по ковру, натолкнулась на другие предметы; почему-то на полу валялись круглый столик, ширма. В тревоге лакей вернулся к стене и стал пытаться на ощупь найти выключатель. Отыскав наконец, он повернул его.
     В центре комнаты, между столом и зеркальным шкафом лежало тело его хозяина, барона д'Отрека.
     - Что?.. Как это?! - забормотал он.
     Шарль растерялся. Не двигаясь с места, широко раскрытыми глазами глядел он на разбросанные всюду вещи, валявшиеся на полу стулья, большой хрустальный канделябр, расколовшийся на тысячу мелких осколков, часы, брошенные на мраморную каминную полку, - все эти следы ужасной, яростной борьбы. Неподалеку от трупа сверкнул сталью стилет. С острия еще капала кровь. С кровати свисал большой, в кровавых пятнах, платок.
     Шарль от ужаса вскрикнул: неожиданно тело барона свело последней судорогой, оно вытянулось, но вновь скорчилось на ковре. Еще одна конвульсия - и все было кончено.
     Шарль склонился. Из тонкой раны на шее била кровь, оставляя на ковре черные пятна. На лице застыло выражение дикого ужаса.
     - Его убили, - прошептал лакей, - его убили.
     И внезапно вздрогнул, вспомнив, что жертв могло быть две, ведь компаньонка легла в соседней комнате! Убийца мог прикончить и ее!
     Шарль толкнул дверь в соседнюю комнату: она была пуста. Видимо, Антуанетту похитили, если только она сама не ушла еще до убийства.
     Лакей вернулся в комнату барона и, взглянув на секретер, убедился, что он не взломан.
     Мало того, на столе, возле связки ключей и бумажника, который барон туда клал каждый вечер, лежала груда золотых монет. Шарль схватил бумажник и осмотрел его содержимое. В одном из отделений лежало тринадцать банкнот. Он сосчитал: тринадцать стофранковых купюр.
     Это было сильнее его: инстинктивно, механически, словно голова не ведала о том, что творила рука, он вынул тринадцать банкнот, запихал их в карман, а потом, сбежав по лестнице, откинул крючок, снял цепочку, захлопнул за собой дверь и бросился в сад.
     
     
     Но Шарль был честным человеком. Едва захлопнув калитку, от свежего ветра и капель дождя в лицо он опомнился. И, осознав, что наделал, пришел в ужас.
     Мимо проезжал фиакр. Шарль крикнул вознице:
     - Эй, друг, поезжай в полицию и привези комиссара... Галопом! Здесь человека убили!
     Кучер стегнул лошадь. А Шарль, сочтя за лучшее вернуться в дом, не смог этого сделать: ведь он сам запирал ворота, а снаружи они не открывались.
     И звонить не было смысла, в особняке никого больше не оставалось.
     Тогда он начал ходить вдоль садов, окаймлявших авеню со стороны Мюэт веселым бордюром аккуратно подстриженных зеленых кустов. И лишь спустя час дождался наконец комиссара и смог рассказать о том, как было совершено преступление, а заодно и передать тринадцать банковских билетов.
     Потом стали искать слесаря, который с превеликим трудом отомкнул калитку и парадную дверь.
     Комиссар поднялся наверх и, бросив в комнату взгляд, вдруг обернулся к лакею:
     - Вы же говорили, что в комнате все было вверх дном.
     Шарль, казалось, так и замер на пороге: вся мебель стояла на своих обычных местах. Круглый столик красовался между окнами, стулья располагались вокруг стола, а часы заняли свое место посредине каминной полки. Осколки канделябра куда-то пропали.
     - А труп?.. Господин барон... - только и мог выговорить он.
     - Действительно! - воскликнул комиссар. - Где же жертва?
     Он подошел к кровати. Под широким одеялом покоился генерал барон д'Отрек, бывший посол Франции в Берлине. Широкий генеральский плащ, украшенный почетным крестом, накрывал тело.
     Лицо было спокойно, глаза закрыты.
     - Кто-то приходил, - забормотал лакей.
     - Каким образом?
     - Не знаю, но кто-то приходил, пока меня не было. Вон там, на полу, валялся маленький стальной кинжал. И потом тут еще был окровавленный платок... Нет больше ничего... Все забрали... И навели порядок.
     - Но кто?
     - Убийца!
     - Все двери были заперты.
     - Значит, он оставался в доме.
     - Тогда он и сейчас еще здесь, ведь вы все время были на тротуаре!
     Лакей подумал, потом медленно произнес:
     - Правда... правда... не отходил от ограды... И все же...
     - Скажите, кого вы видели последним у барона?
     - Компаньонку, мадемуазель Антуанетту.
     - А где она?
     - Раз постель ее не разобрана, по-видимому, воспользовалась отсутствием сестры Августы и тоже ушла. Оно и понятно, девушка молодая, красивая.
     - Но как она вышла?
     - Через дверь.
     - Ведь вы же сами заперли на крючок и цепочку!
     - Так это было позже! Она тогда, должно быть, уже ушла.
     - И преступление совершилось после ее ухода?
     - Конечно.
     Обыскали весь дом сверху донизу, облазили чердаки и подвалы, но убийца, видимо, сбежал. Как? В какой момент? Он ли или сообщник счел за лучшее вернуться на место преступления, чтобы уничтожить то, что могло на него указать? Все эти вопросы мучили служителей правосудия.
     В семь часов появился судебный медик, в восемь - шеф Сюртэ. За ними - прокурор Республики и следователь. Особняк так и кишел агентами, журналистами, приехал и племянник барона д'Отрека, члены его семейства.
     Снова искали, изучали положение трупа по показаниям Шарля, допросили, как только она пришла, сестру Августу. Безрезультатно. Разве что сестра Августа удивилась, что исчезла Антуанетта Бреа. Она сама наняла девушку две недели назад, у той были отличные рекомендации, и монашенка отказывалась верить, будто компаньонка могла бросить оставленного на ее попечение больного и сбежать на ночь глядя.
     - К тому же, в таком случае, - уточнил следователь, - она должна была бы уже вернуться обратно. Значит, придется выяснить, что же с ней стало.
     - Мне кажется, - вставил Шарль, - ее похитил убийца.
     Разумная гипотеза, к тому же подтвержденная некоторыми обстоятельствами.
     - Похитил? Очень даже вероятно, - изрек начальник Сюртэ.
     - Это не только невероятно, - вдруг возразил кто-то, - но и полностью противоречит фактам, результатам расследования, короче, противоестественно.
     Это было сказано таким резким тоном, что все сразу узнали Ганимара. Ему одному было простительно выражаться столь непочтительно.
     - Ах, это вы, Ганимар? - удивился господин Дюдуи, - а я вас и не заметил.
     - Я здесь вот уже два часа.
     - Значит, вы все-таки заинтересовались чем-то, что не имеет отношения к лотерейному билету номер 514, серия 23, к делу на улице Клапейрон, к Белокурой даме и Арсену Люпену?
     - Ха! Ха! - проскрипел старый инспектор, - я вовсе не уверен, что в занимающем нас деле Люпен ни при чем... Так что оставим пока, до новых распоряжений билет номер 514 и посмотрим, в чем тут дело.
     
     
     Ганимар вовсе не был из тех знаменитых полицейских, чьи методы составляют отдельную школу, а имя навсегда остается в анналах юриспруденции. Ему не хватало тех гениальных озарений, коими славятся Дюпоны, Лекоки и Шерлоки Холмсы. Тем не менее инспектору были присущи многие отличные качества, такие, как наблюдательность, проницательность, упорство, а в некоторых случаях даже и интуиция. К достоинствам его можно было отнести то, что в работе он абсолютно ни от кого не зависел. Ничто не влияло на Ганимара, не смущало его покой, если, конечно, не считать какого-то завораживающего действия, оказываемого Люпеном. Но, как бы то ни было, в то утро он показал себя с блестящей стороны, любой судья одобрил бы такую помощь следствию.
     - Во-первых, - начал он, - следовало бы попросить Шарля уточнить один пункт: все ли разбросанные или перевернутые вещи, которые он видел сначала, заняли потом свои обычные места?
     - Абсолютно все.
     - Следовательно, разумно будет предположить, что к ним прикасался человек, знакомый с их местоположением.
     Такое замечание просто поразило всех присутствующих. Ганимар продолжил:
     - Еще один вопрос, господин Шарль... Вас разбудил звонок... Как вы решили, кто вам звонит?
     - Да черт возьми, господин барон же!
     - Ладно, но когда именно он мог позвонить?
     - Ну, после борьбы... перед смертью.
     - Невозможно, ведь вы обнаружили его лежавшим без движения на расстоянии более чем четырех метров от кнопки звонка.
     - Ну, значит, он позвонил во время борьбы.
     - Невозможно, поскольку, как вы сами сказали, звонок был долгим, упорным и продолжался около восьми секунд. Не думаете же вы, что противник позволил бы ему спокойно звонить?
     - Тогда еще раньше, как только на него напали.
     - Невозможно, так как вы говорили, что от звонка до того момента, как вы вошли в комнату, прошло самое большее три минуты. Значит, если барон позвонил раньше, то убийце, для того, чтобы сразиться с ним, заколоть, дождаться агонии и сбежать, необходимо было уложиться в эти самые три минуты. Повторяю, это невозможно.
     - И все-таки, - вмешался следователь, - кто-то звонил. Если это не барон, так кто же?
     - Убийца.
     - Зачем?!
     - Не имею представления. Но, по крайней мере, то, что он позвонил, доказывает его осведомленность о том, что звонок проведен в комнату лакея. Кто мог знать об этом? Только тот, кто сам жил в доме.
     Круг возможных подозреваемых все сужался. Всего несколькими быстрыми, точными, логичными фразами Ганимар настолько ясно и правдоподобно изложил свою версию, что следователю ничего не оставалось, кроме как заключить:
     - Одним словом, вы подозреваете Антуанетту Бреа.
     - Не подозреваю, а обвиняю.
     - Обвиняете в сообщничестве?
     - Я обвиняю ее в убийстве генерала барона д'Отрека.
     - Это уж слишком! Какие у вас доказательства?
     - Прядь волос, обнаруженная мною зажатой в кулаке жертвы, он ногтями буквально вдавил их в кожу.
     Ганимар показал волосы: они были сверкающе-белокурого оттенка, как золотистые нити. Шарль прошептал:
     - Да, это волосы мадемуазель Антуанетты. Тут не ошибешься.
     И добавил:
     - И вот еще что... Мне кажется, что этот нож... ну, который потом исчез... кажется, это был ее нож. Она им страницы разрезала.
     Наступило томительное, долгое молчание, как будто преступление от того, что было совершено женщиной, стало еще более ужасным. Следователь принялся рассуждать:
     - Допустим (хотя пока у нас еще мало информации), что барон был убит Антуанеттой Бреа. Но требуется еще и объяснить, каким образом удалось ей выйти после совершения преступления, потом вернуться обратно после ухода Шарля и, наконец, снова бежать еще до прихода комиссара. Каково ваше мнение на этот счет, господин Ганимар?
     - Никакого.
     - Как же так?
     Похоже было, Ганимар смутился. Затем с видимым усилием произнес:
     - Все, что я могу сказать: здесь используются те же методы, как и в деле лотерейного билета, перед нами все тот же феномен, который мы можем назвать способностью исчезать. Антуанетта Бреа появляется и исчезает в этом особняке столь же таинственным образом, как и Арсен Люпен, когда проник в дом мэтра Детинана, а затем улетучился оттуда вместе с Белокурой дамой.
     - Какой же вывод?
     - Вывод напрашивается сам: нельзя не заметить по меньшей мере странное совпадение - сестра Августа нанимает Антуанетту Бреа ровно двенадцать дней назад, то есть на следующий день после того, как от меня ускользнула Белокурая дама. И во-вторых, у Белокурой дамы волосы точно такого же оттенка, с точно таким же золотистым металлическим блеском, как и те, что мы нашли.
     - Таким образом, по-вашему, Антуанетта Бреа...
     - Именно Белокурая дама.
     - И следовательно, оба преступления - дело рук Люпена?
     - Думаю, да.
     Вдруг раздался смех. Шеф Сюртэ веселился от души.
     - Люпен! Всегда и везде Люпен! Только Люпен!
     - Он там, где он есть, - обиженно отчеканил Ганимар.
     - Нужна же хоть какая-то причина его возможного присутствия, - заметил господин Дюдуи, - а в нашем случае причина-то как раз и не ясна. Секретер никто не взламывал, бумажник не украли. Даже золото и то осталось на столе.
     - Пусть так, - воскликнул Ганимар, - но знаменитый бриллиант?
     - Какой еще бриллиант?
     - Голубой бриллиант! Знаменитый бриллиант, служивший украшением французской королевской короны, который затем герцог д'А... передал Леониду Л..., а после смерти Леонида Л... выкупил барон д'Отрек в память о страстно любимой им знаменитой актрисе. Такие вещи прекрасно известны мне, как старому парижанину.
     - Если так, - заметил следователь, - коль скоро мы не найдем голубой бриллиант, станет ясной причина убийства. Вот только где искать?
     - Да на пальце господина барона, - ответил Шарль. - Он носил голубой бриллиант на левой руке и никогда с ним не расставался.
     - Я видел эту руку, - заявил Ганимар, подходя к покойному, - смотрите сами, здесь только простое золотое кольцо.
     - А с тыльной стороны ладони? - подсказал лакей.
     Ганимар разжал сцепленные пальцы. Действительно, перстень был повернут оправой внутрь, и в этой оправе сверкал голубой бриллиант.
     - Ах, черт, - ошеломленно прошептал Ганимар, - теперь я уже ничего не понимаю.
     - Значит, не будете больше подозревать Люпена? - хихикнул господин Дюдуи.
     Ганимар помолчал, размышляя, прежде чем возразить нравоучительным тоном:
     - Именно когда перестаешь что-либо понимать, начинаешь подозревать Люпена.
     
     
     Таковы были первые результаты расследования, проведенного на следующий день после этого странного убийства. Туманные, противоречивые версии, и в дальнейшем следствие не внесло ни ясности, ни логического объяснения. Нельзя было сказать ничего определенного о таинственных появлениях и исчезновениях Антуанетты Бреа, равно как и Белокурой дамы, и так и не удалось узнать, кто была это загадочное создание с золотистыми волосами, совершившее убийство барона д'Отрека и не пожелавшее снять с его пальца знаменитый бриллиант из французской короны.
     И поскольку росло любопытство к этой драме, она представлялась уже в глазах толпы каким-то величайшим преступлением.
     Наследники барона д'Отрека только выиграли от подобной огласки. Они устроили в особняке на авеню Анри-Мартен выставку вещей и мебели, предназначенных к продаже с аукциона в зале Дрюо. Мебель вовсе не была старинной, да и не отличалась изысканным вкусом, вещи не представляли никакой художественной ценности, но... в центре комнаты на возвышении, покрытом гранатовым бархатом, под стеклянным куполом, охраняемый двумя агентами, мерцал голубой бриллиант.
     Великолепный, огромный бриллиант, несравненной чистоты и такой голубой, как отражающееся в прозрачной воде голубое небо, как сверкающее голубизной белое белье. Им любовались, приходили в восторг... и тут же с ужасом взирали на спальню жертвы, на то место, где совсем недавно лежал распластанный труп, на паркет, с которого убрали окровавленный ковер, и особенно на стены, на толстые стены, сквозь которые удалось пройти преступнице. Люди проверяли, не вращается ли мраморная каминная доска, не скрывается ли в лепнине зеркал какой-нибудь механизм, открывающий потайной ход. И представляли себе разверстые стены, глубокие подземные ходы, выходы в сточные колодцы, катакомбы...
     Продажа бриллианта состоялась в зале Дрюо. Давка была невообразимая, и аукционная горячка буквально доходила до безумия.
     Там была вся парижская публика, любители больших распродаж, покупатели и те, кто делает вид, будто может что-то купить, биржевые дельцы, артисты, дамы из всех слоев общества, пара министров, итальянский тенор, даже изгнанный король, который, желая упрочить свой кредит, соизволил весьма значительным тоном, хотя голос и дрожал, назвать сумму в сто тысяч франков. Сто тысяч франков! Напрасно он беспокоился. Итальянский тенор тут же рискнул ста пятьюдесятью тысячами, а член общества французов выкрикнула: "Сто семьдесят пять!"
     Однако, когда сумма дошла до двухсот тысяч франков, претенденты на покупку стали понемногу рассеиваться. На двухсот пятидесяти пяти их осталось только двое: крупный финансист, король золотых приисков Эршман и графиня Крозон, богатейшая американка, чья коллекция бриллиантов и драгоценных камней получила всеобщую известность.
     - Двести шестьдесят тысяч... Двести семьдесят... двести семьдесят пять... восемьдесят... - выкрикивал распорядитель аукциона, поочередно поглядывая на обоих претендентов. - Двести восемьдесят тысяч, мадам... Кто больше?
     - Триста тысяч, - шепнул Эршман.
     Наступила тишина. Все глядели на графиню де Крозон. Та, улыбаясь, хотя бледность лица выдавала ее волнение, поднялась и оперлась руками о спинку впереди стоящего стула. Она знала заранее, да и никто из присутствующих не сомневался, что поединок неизбежно закончится в пользу финансиста, чьи капризы легко могло удовлетворить полумиллиардное состояние. И все-таки графиня произнесла:
     - Триста пять тысяч.
     Снова стало тихо. Все взгляды повернулись к золотодобытчику в ожидании его слова. Ну вот сейчас он набавит, причем по-крупному, даст окончательную цену.
     Однако ничего подобного не произошло. Эршман даже не пошевелился, впившись глазами в зажатый в правой руке листок бумаги, а левой скомкал обрывки какого-то конверта.
     - Триста пять тысяч, - повторил распорядитель. - Один... Два... Еще есть время... Кто больше?.. Повторяю... Раз... Два...
     Эршман не реагировал. Во вновь наступившей тишине раздался удар молотка.
     - Четыреста тысяч, - вдруг завопил Эршман, будто этот звук вывел его из оцепенения.
     Но поздно. Продажа с торгов совершилась.
     Все кинулись к нему. Что произошло? Почему раньше не назвал свою цену?
     Он только лишь смеялся.
     - Что произошло? Да сам не знаю. Отвлекся вдруг на какую-то минуту.
     - Как это возможно?
     - Да вот принесли тут письмо.
     - Это из-за него?
     - Отвлекся на минутку.
     В зале был и Ганимар. Он видел, как продавалось кольцо, и подошел к одному из посыльных.
     - Вы передавали письмо господину Эршману?
     - Да.
     - А от кого?
     - От одной дамы.
     - Где она?
     - Где? Вон там, в густой вуали.
     - Та, что уже выходит?
     - Да.
     Ганимар кинулся к дверям за дамой, которая в тот момент спускалась по лестнице. Он побежал следом, но у самого входа не смог быстро пробраться сквозь толпу. Выскочив наконец на улицу, он понял, что она исчезла.
     Тогда Ганимар, вернувшись обратно, подошел к Эршману, представился и стал расспрашивать о письме. Тот передал его ему. На листке бумаги незнакомым финансисту почерком кто-то торопливо нацарапал карандашом: "Голубой бриллиант приносит несчастье. Вспомните об участи барона д'Отрека".
     
     
     Однако на этом приключения голубого бриллианта не закончились. Он приобрел известность благодаря убийству барона д'Отрека, а затем происшествию в зале Друо, но поистине всеобщую славу получил лишь полгода спустя. Ведь как раз следующим летом у графини де Крозон похитили с таким трудом приобретенную драгоценную вещицу.
     Напомню об этой любопытной истории, чьи драматические, волнующие повороты в то время всецело занимали наши умы. Лишь сегодня мне позволено пролить свет на некоторые обстоятельства этого дела.
     Вечером 10 августа в салоне великолепного замка Крозонов, что возвышается над бухтой Сены, собрались гости. Звучала музыка. Сама графиня села за рояль, положив на тумбочку возле инструмента свои кольца, в том числе и перстень барона д'Отрека.
     Час спустя граф удалился в свои апартаменты. Его примеру последовали и оба кузена д'Андель. В гостиной оставались лишь австрийский консул господин Блейхен с супругой и задушевная подруга графини де Крозон мадам де Реаль.
     Шла беседа. Потом графиня погасила большую лампу на столе. Господин Блейхен погасил две лампы, стоявшие на рояле. На какое-то мгновение комната погрузилась в полную темноту, затем консул зажег свечу, и все трое разошлись по своим спальням. Однако, едва придя к себе, графиня вспомнила о кольцах и отправила за ними горничную. Та принесла их с тумбочки и разложила на каминной полке. Графиня и не подумала на них взглянуть. Но на следующее утро обнаружила пропажу перстня с голубым бриллиантом.
     Пришлось рассказать все мужу. Мнение супругов было единодушным: горничная вне подозрений, значит, кражу мог совершить лишь господин Блейхен.
     Граф вызвал главного комиссара Амьена, который завел дело и организовал негласное пристальное наблюдение за господином Блейхеном с тем, чтобы помешать тому продать или вывезти из страны драгоценность.
     День и ночь полицейские сторожили дом.
     Так, без каких-либо происшествий прошло две недели. В конце концов господин Блейхен собрался уезжать. В этот день против него было выдвинуто обвинение. Комиссар дал приказ обыскать его вещи. В маленькой сумочке, ключ от которой консул всегда носил с собой, был найден флакон с зубным порошком, а в нем - кольцо!
     Госпожа Блейхен упала в обморок. Супруга ее тут же взяли под арест.
     Читатель помнит, какой системы защиты придерживался обвиняемый. Он утверждал, что кольцо из мести было подброшено ему графом де Крозон. "Граф груб, он мучает свою жену. Я долго беседовал с нею и советовал развестись. Узнав об этом, граф решил отомстить. Он сам взял кольцо и засунул его в мой туалетный несессер". Однако граф и графиня упорно продолжали утверждать свое. Обе эти версии были одинаково возможны, одинаково вероятны, оставалось лишь выбрать одну из них. Ни единого доказательства, способного поколебать чашу весов, ни с той, ни с другой стороны. Так, в переговорах, поисках и догадках прошел целый месяц, однако ничего определенного не прибавилось.
     Устав от шума, поднявшегося вокруг этого дела, убедившись в том, что им не удастся представить хоть какое-нибудь доказательство, подтверждающее их обвинения, господа де Крозон потребовали, чтобы из Парижа прислали полицейского, способного распутать этот клубок. К ним направили Ганимара.
     Целых четыре дня старик главный инспектор что-то вынюхивал, выглядывал, облазил весь парк, вступал в долгие переговоры с горничной, шофером, садовниками, даже почтовыми служащими из ближайшего отделения, осмотрел апартаменты, которые занимали Блейхены, кузены д'Андель и мадам де Реаль. И наконец однажды утром, даже не простившись с хозяевами, внезапно уехал.
     Однако неделю спустя от него пришла телеграмма:
     "Прошу прибыть завтра в пятницу, в пять часов вечера в кафе "Японский чай" на улице Буасси-д'Англа. Ганимар".
     В пятницу, ровно в пять, графский автомобиль затормозил у дома 9 по улице Буасси-д'Англа. Ожидавший на тротуаре инспектор, не пускаясь в объяснения, проводил их на второй этаж кафе.
     В зале сидели двое мужчин. Ганимар представил их:
     - Господин Жербуа, преподаватель версальского лицея, у которого, как вы помните, Арсен Люпен украл полмиллиона, и господин Леонс д'Отрек, племянник и единственный наследник барона д'Отрека.
     Все четверо сели. Спустя несколько минут к ним присоединился и пятый, шеф Сюртэ.
     Господин Дюдуи был сильно не в духе. Поздоровавшись, он обратился к своему подчиненному:
     - В чем дело, Ганимар? Мне в префектуре передали, что вы звонили. Что-нибудь серьезное?
     - Очень серьезное, шеф. Не пройдет и часа, как именно здесь произойдет развязка некоторых событий, которым я немало поспособствовал. И мне казалось, что ваше присутствие необходимо.
     - Равно как и присутствие Дьези и Фоленфана. Я видел их внизу, у дверей.
     - Да, шеф.
     - Да что у вас такое? Будете кого-нибудь арестовывать? К чему весь этот цирк? Давайте-ка, Ганимар, объясните все по порядку.
     Ганимар помолчал с минуту, а затем, с явным желанием поразить слушателей, объявил:
     - Прежде всего я утверждаю, что господин Блейхен не виноват в краже кольца.
     - О! - воскликнул господин Дюдуи, - это всего лишь слова, за которые придется отвечать.
     А граф поинтересовался:
     - Именно к этому... открытию и привели все ваши поиски?
     - Нет, месье. Через день после кражи трое из ваших гостей, совершая автомобильную прогулку, случайно оказались в городе Креси. Пока двое из них осматривали знаменитое поле сражения, третий поспешил на почту и отправил оттуда перевязанную и запечатанную по всем правилам коробочку, оценив ее содержимое в сто франков.
     - Это вполне естественно, - заметил граф де Крозон.
     - Возможно, вам покажется менее естественным, что этот человек вместо того, чтобы указать свое настоящее имя, назвался Руссо, а получатель, некий господин Белу, проживающий в Париже, съехал с квартиры в день получения посылки, другими словами, бриллианта.
     - Речь идет, - спросил граф, - об одном из моих кузенов д'Андель?
     - Эти господа тут ни при чем.
     - Значит, мадам де Реаль?
     - Да.
     - Вы обвиняете мою подругу мадам де Реаль? - удивленно вскричала графиня.
     - Ответьте только на один вопрос, мадам, - попросил Ганимар. - Мадам де Реаль была с вами в день покупки голубого бриллианта?
     - Да, но мы были не вместе. Она пришла туда одна.
     - Она советовала вам купить кольцо?
     Графиня задумалась, припоминая.
     - Да... действительно... кажется, именно она первой о нем заговорила.
     - Смотрите сами, мадам. Вы только что сказали, что мадам де Реаль первая заговорила с вами о кольце и советовала его приобрести.
     - Но... моя подруга неспособна...
     - Прошу извинить, мадам де Реаль - лишь ваша случайная знакомая, а вовсе не задушевная подруга, как писали газеты. Это и отвело от нее подозрения. Вы же познакомились с ней только этой зимой. Хочу сообщить вам, что все рассказанное ею о своем прошлом, друзьях - неправда. Мадам Бланш де Реаль не существовала до вашей с ней встречи и больше не существует теперь.
     - Ну и что?
     - Как ну и что? - удивился Ганимар.
     - Вся эта история очень любопытна, но нисколько не продвигает нас в деле о краже. Если бы мадам де Реаль взяла кольцо, что абсолютно не доказано, зачем бы ей прятать его в зубной порошок господина Блейхена? Раз уж люди берут на себя труд выкрасть голубой бриллиант, так не для того же, чтобы избавиться от него? Ну что вы на это скажете?
     - Я-то ничего, ответ может дать только сама мадам де Реаль.
     - Значит, она все-таки существует?
     - Существует... не существуя. Короче, дело обстоит так. Три дня назад я просматривал, как обычно, газету и мне на глаза попался список постояльцев гостиницы "Бориваж" в Трувиле. И там фигурировала мадам де Реаль. Излишне говорить, что тем же вечером я уже был в Трувиле и беседовал с директором гостиницы. По описанию и некоторым собранным мною признакам эта мадам де Реаль была именно тем лицом, которое я разыскиваю, однако к тому времени она уже уехала из отеля, оставив свой парижский адрес: улица Колизея, дом 3. Позавчера я отправился по этому адресу и обнаружил, что там сроду не было никакой мадам де Реаль, а жила просто женщина по фамилии Реаль. Ее квартира находилась на третьем этаже, а сама она была посредницей в покупке бриллиантов и часто уезжала. Но в тот день как раз вернулась из поездки. Вчера я заявился к мадам Реаль и, назвав вымышленное имя, представился посредником, действующим от имени состоятельных людей, желающих приобрести бриллианты. И мы на сегодня назначили встречу, чтобы уладить это дело.
     - Как? Так это ее вы ждете?
     - Ровно в половине шестого.
     - А вы уверены...
     - В том, что эта та самая мадам де Реаль из замка Крозон? Я располагаю неопровержимыми уликами. Но... слышите? Фоленфан подает сигнал...
     Послышался свист. Ганимар вскочил.
     - Нельзя терять времени. Господин и госпожа де Крозон, будьте добры пройти в соседнюю комнату. И вы тоже, господин д'Отрек. И вы, господин Жербуа. Оставим дверь открытой, по первому моему знаку вы все войдете. Вы, шеф, оставайтесь здесь.
     - А если придут другие посетители? - забеспокоился господин Дюдуи.
     - Невозможно. Заведение только что открылось, и хозяин, один из моих друзей, не пустит наверх ни души... кроме Белокурой дамы.
     - Белокурой дамы? Вы сказали Белокурой дамы?
     - Белокурая дама, шеф, она самая, сообщница и подруга Арсена Люпена, таинственная Белокурая дама, против которой я собрал неопровержимые доказательства, а теперь хочу в вашем присутствии получить свидетельства тех, кого она обобрала.
     Он выглянул в окно.
     - Идет сюда... Входит... теперь не убежит: Дьези и Фоленфан стоят у двери. Белокурая дама в наших руках, шеф!
     
     
     Почти в это же мгновение на пороге появилась высокая, тонкая женщина с очень бледным лицом и сверкающими золотом волосами.
     Ганимара охватило такое волнение, что он даже потерял дар речи, не в состоянии вымолвить ни слова. Она была здесь, перед ним, попалась в его сети! Какая победа над Арсеном Люпеном! Какой реванш! Победа досталась так легко, что он подумал, а не ускользнет ли и на сей раз от него Белокурая дама каким-нибудь чудом, на которые Арсен Люпен был большой мастак.
     А она, удивленная его молчанием, ждала, тревожно озираясь по сторонам.
     "Она уйдет! Исчезнет!" - в ужасе подумал Ганимар.
     И, прыгнув, загородил собой дверь. Она отступила, пытаясь уйти.
     - Нет, нет, - запротестовал он, - куда вы?
     - Не могу понять, месье, к чему вы клоните. Дайте пройти.
     - Нет никакого смысла уходить, мадам, напротив, в ваших же интересах остаться.
     - Но...
     - Не получится. Не уйдете.
     Еще более побледнев, она рухнула на стул, шепча:
     - Что вам надо?
     Ганимар победил. Наконец он заполучил Белокурую даму. И вновь обретя хладнокровие, отчеканил:
     - Позвольте представить вам моего друга, о котором я вам говорил. Он желал бы приобрести драгоценности... особенно бриллианты. Вы достали то, о чем я просил?
     - Нет... нет... я ничего не знаю... не помню...
     - Ну как же... Припомните... Одна ваша знакомая должна была достать такой цветной бриллиант... ну, как будто голубой. Я вас об этом просил, а вы ответили: "Может быть, я как раз сумею вам помочь". Вспомнили?
     Она не отвечала. Из рук выпал ридикюль. Она быстро схватила его и прижала к груди. Пальцы ее слегка дрожали.
     - Эх, - проговорил Ганимар, - вижу, мадам де Реаль, вы мне не доверяете. Лучше сам покажу вам пример, глядите, что у меня есть.
     Он вытащил из портмоне бумажку, развернул ее и показал прядь волос.
     - Во-первых, волосы Антуанетты Бреа, прядь, которую вырвал барон и зажал в кулаке. Я снял ее с трупа. Мадемуазель Жербуа узнала цвет волос Белокурой дамы... тот же цвет, что и у вас, да, именно такой цвет.
     Мадам де Реаль ошеломленно глядела на него, будто и в самом деле не улавливая, о чем он толкует.
     Это было как шок, потрясший всех. Ганимар чуть не потерял сознание.
     - Нет? Как это? Ну подумайте, вспомните...
     - Я очень хорошо подумал... Мадам тоже блондинка, как и Белокурая дама... такая же бледнолицая... но она совершенно на нее не похожа.
     - Не могу поверить... такая ошибка просто невозможна... Господин д'Отрек, а вы узнаете Антуанетту Бреа?
     - Я видел Антуанетту Бреа в доме дяди. Это не она.
     - И не мадам де Реаль, - добавил граф де Крозон.
     Этот последний удар прикончил Ганимара, он стоял оглушенный, опустив голову, пряча от присутствующих глаза. От задуманной им игры ничего не осталось. Целое здание, возведенное с таким трудом, рухнуло в мгновение ока.
     Господин Дюдуи поднялся.
     - Покорно прошу извинить нас, мадам, произошла досадная путаница, о которой лучше забыть. Однако мне непонятно ваше волнение, такое странное поведение с момента вашего прихода сюда.
     - Боже мой, месье, я так испугалась. У меня в сумочке драгоценностей на сто тысяч франков, а ваш друг вел себя так подозрительно...
     - В таком случае что означают ваши частые отъезды?
     - Того требует моя работа.
     Господину Дюдуи нечего было на это возразить. Он обратился к подчиненному:
     - Ганимар, вы воспользовались сведениями, должным образом их не проверив. А сейчас к тому же крайне неучтиво обошлись с дамой. Придется дать всему этому объяснения у меня в кабинете.
     На этом дело и закончилось бы, так как начальник Сюртэ собрался уже уходить, как вдруг случилась и вовсе невероятная вещь. Мадам Реаль, подойдя к инспектору, неожиданно задала вопрос:
     - Вас, кажется, зовут господин Ганимар? Я не ошиблась?
     - Нет.
     - В таком случае, у меня для вас письмо, оно пришло сегодня, а на конверте было написано: "Господину Жюстену Ганимару. Просьба передать через мадам Реаль". Я подумала, что это какая-то шутка, ведь среди моих знакомых не было никакого Ганимара, а вы представились под другим именем, но тот, кто писал, по-видимому знал, что у нас назначена встреча.
     Ганимару вдруг почему-то захотелось вырвать у нее письмо и немедленно сжечь. Однако в присутствии начальника он на это не осмелился и лишь надорвал конверт. Вынув письмо, инспектор чуть слышно начал читать:
     
     "Жили-были Белокурая дама, Люпен и Ганимар. Злой Ганимар хотел причинить вред красивой Белокурой даме, а добрый Люпен этого не хотел. И вот добрый Люпен, желая, чтобы Белокурая дама сблизилась с графиней де Крозон, назвал ее мадам де Реаль (так или почти так звалась одна честная труженица с золотистыми волосами и бледным лицом). Добрый Люпен рассуждал так: "Если когда-нибудь злой Ганимар нападет на след Белокурой дамы, как будет кстати направить его к честной труженице!" Мудрая предосторожность, которая полностью себя оправдала. Хватило маленькой заметки в газете, которую читает плохой Ганимар, флакончика духов, нарочно забытого в отеле "Бориваж", имени и адреса мадам Реаль, записанного настоящей Белокурой дамой в книге гостей, - и дело сделано. Что скажете, Ганимар? Я описываю все так подробно, зная заранее, что с вашим чувством юмора вы повеселитесь от души. И правда, дельце не без пикантности, я и сам позабавился на славу.
     За что Вас и благодарю, мой дорогой друг.
     Сердечный привет нашему замечательному господину Дюдуи.
     Арсен Люпен".
     
     - Решительно, ему известно все! - простонал Ганимар, и не думая смеяться, - он узнает о вещах, о которых я никому не говорил! Откуда пронюхал, что я собираюсь пригласить вас, шеф? Каким образом прознал, что я нашел тот первый флакон? Как это может быть?
     И он в полном отчаянии даже затопал ногами и стал рвать на себе волосы.
     Господину Дюдуи стало его жаль.
     - Ладно, ладно, Ганимар, успокойтесь, в следующий раз будете умнее.
     И шеф Сюртэ удалился вместе с мадам Реаль.
     
     
     Прошло десять минут. Ганимар все перечитывал письмо Люпена. В углу господа де Крозон вели с господином д'Отрек и Жербуа оживленную беседу. В конце концов граф подошел к инспектору и сказал:
     - Дорогой месье, из всего этого следует, что мы не продвинулись ни на шаг.
     - Нет, простите. В ходе расследования я установил, что главным действующим лицом и тут и там является именно Белокурая дама. А руководит ею Люпен. Уже одно это - огромный шаг вперед.
     - Который не приведет нас ни к чему. Дело стало еще запутаннее. Белокурая дама убивает, чтобы украсть голубой бриллиант, и не крадет его. Потом наконец крадет, но только для того, чтобы подбросить кому-то другому.
     - Так и есть, ничего не поделаешь.
     - Конечно, однако существует один человек...
     - Кого вы имеете в виду?
     Граф не решался ответить, и тогда графиня сама четко проговорила:
     - Есть один человек, по-моему, единственный, кто, кроме вас, способен сразиться с Люпеном и даже победить его. Господин Ганимар, ведь вам не будет неприятно, если мы попросим о помощи Херлока Шолмса?
     Он растерялся.
     - Нет, конечно... вот только... не понимаю...
     - Послушайте. Мне надоели все эти тайны. Хочется ясности. Господа Жербуа и д'Отрек того же мнения, и мы решили обратиться к знаменитому английскому сыщику.
     - Вы правы, мадам, - честно, с некоторым даже благородством ответил инспектор, - вы правы, старый Ганимар уже не в силах бороться с Арсеном Люпеном. Сможет ли победить Херлок Шолмс? Надеюсь, ведь я так уважаю этого человека. И тем не менее... Маловероятно...
     - Маловероятно, что ему это удастся?
     - По-моему, да. Исход поединка между Херлоком Шолмсом и Арсеном Люпеном известен заранее: англичанин будет повержен.
     - Как бы там ни было, сможет он рассчитывать на вас?
     - Полностью, мадам. Помогу, насколько это будет в моих силах.
     - Вы знаете его адрес?
     - Да. Паркет-стрит, дом 219.
     В тот же вечер господин и госпожа де Крозон аннулировали иск против консула Блейхена и отправили Херлоку Шолмсу общее письмо.
     
     
     Глава третья
     ХЕРЛОК ШОЛМС
     НАЧИНАЕТ БОЕВЫЕ ДЕЙСТВИЯ
     
     - Чего изволите?
     - Все, что угодно, - отвечал Арсен Люпен, с видом человека, безразличного к еде, - все, что угодно, кроме мяса и спиртного.
     Официант с неодобрительным видом отошел.
     - Как, еще и вегетарианец! - воскликнул я.
     - Более, чем когда-либо, - ответствовал Люпен.
     - Из соображений вкуса? Или религиозных? А может быть, привычка?
     - Из гигиенических принципов.
     - И никогда не нарушаете?
     - Бывает... Особенно когда выхожу в свет... чтобы не слишком выделяться.
     Мы сидели в ресторанчике у Северного вокзала, куда меня пригласил Арсен Люпен. Он любил время от времени назначить по телефону встречу в каком-нибудь уголке Парижа. И потчевал меня неистощимым остроумием, своей простотой и детской жизнерадостностью. У него всегда был наготове неожиданный анекдот, забавное воспоминание, а то и рассказ об еще не известном мне приключении.
     В тот вечер он казался особенно в ударе. Весело болтал и хохотал, что-то рассказывал в своей обычной, легкой и естественной, слегка ироничной манере. Приятно было видеть его таким, и я не удержался и сказал ему об этом.
     - Да, да, - обрадованно подтвердил он, - бывают такие дни, когда мир мне кажется прекрасным, жизнь - как будто неисчерпаемое сокровище, которое никогда не кончится. И я живу и все, не считая дни, Бог знает почему.
     - Слишком уж что-то легко.
     - Сокровище неисчерпаемо, говорю вам! Можно тратить и расходовать, сколько угодно, разбрасывать по свету свои силы и молодость, от этого только освободится место для новых, еще более молодых сил... Правда же, жизнь моя так прекрасна! Стоит только захотеть, не так ли, и завтра можно стать кем угодно, оратором, заводчиком, политиком, наконец... Но нет, клянусь, никогда не соглашусь на это! Я Арсен Люпен, Арсеном Люпеном и останусь. Напрасно вы будете искать в истории личность с судьбой, подобной моей, жизнь более наполненную, более активную... Может быть, Наполеон? Да, но только в конце своего царствования, во время французской кампании, почти раздавленный ополчившейся на него Европой, он перед каждым боем задавал себе вопрос: не окажется ли это сражение последним?
     Говорил ли он серьезно? Или просто шутил? Все более возбуждаясь, Люпен продолжил:
     - Все дело в ощущении опасности! В постоянном ощущении опасности! Вдыхать ее, как воздух, чувствовать ее вокруг себя, этого тяжело дышащего, рычащего зверя. Он идет по следу, подходит все ближе... и посреди поднявшейся бури оставаться спокойным... не суетиться! Иначе погибнешь... Лишь одно чувство сходно с этим - то, что испытывает гонщик автомобиля. Но гонки продолжаются полдня, тогда как моя гонка длится всю жизнь!
     - Ну и лирика! - улыбнулся я. - И вы хотите заставить меня поверить, что нет иной причины подобного подъема?
     Он, в свою очередь, засмеялся.
     - Сдаюсь, - сказал он, - вы тонкий психолог. Есть и другая причина.
     Наполнив свой стакан холодной водой, он залпом опорожнил его и спросил:
     - Вы сегодня читали "Тан"?
     - Нет, не читал.
     - Во второй половине дня Херлок Шолмс пересечет Ла-Манш и будет здесь уже около шести вечера.
     - Ах, черт! Зачем?
     - Совершить небольшое путешествие за счет Крозонов, Отрека и Жербуа. Они встретили его на Северном вокзале и поехали к Ганимару. А теперь вшестером совещаются.
     Никогда еще, несмотря на снедавшее меня безумное любопытство, я не позволял себе расспрашивать Арсена Люпена о его личных делах до того, как он сам об этом заговорит. В этом вопросе я придерживаюсь определенных правил, которые ни за что не хотел бы нарушить. Кроме того, никогда еще его имя не упоминалось официально в связи с голубым бриллиантом. И я не спрашивал. Он продолжал:
     - В "Тан" напечатали интервью с милейшим Ганимаром, в котором он утверждает, что некая белокурая дама, моя приятельница, убила барона д'Отрека и пыталась похитить у графини де Крозон то самое кольцо. Ну и конечно, подстрекателем во всех этих делах оказываюсь я.
     По моему телу пробежала легкая дрожь. Неужели правда? Мог ли я поверить, что привычка к воровству, образ его жизни, само развитие событий толкнули этого человека на преступление? Я наблюдал за ним. Он казался таким спокойным, глядел открыто.
     Я взглянул на его руки, такие тонкие, изящные, ну действительно безобидные руки, руки артиста...
     - Ганимару почудилось, - прошептал я.
     - Нет, что вы, - возразил Люпен, - Ганимар бывает тонок... и иногда даже умен.
     - Умен!
     - Конечно. Например, вот это интервью, оно задумано мастерски. Во-первых, объявить о прибытии своего английского соперника, насторожить меня, чтобы я всячески затруднил его работу. Во-вторых, точно указать результаты проведенного им расследования, чтобы Шолмс не смог присвоить чужие лавры. Война по всем правилам.
     - Как бы то ни было, перед вами теперь целых два противника. И каких!
     - О, один из них не в счет.
     - А другой?
     - Шолмс? Да, не скрою, он неплох. Но именно поэтому я так и радуюсь, именно поэтому вы видите меня в столь приподнятом настроении. Во-первых, здесь затронут вопрос самолюбия: Люпен оказывается достоин усилий знаменитого англичанина! Кроме того, подумайте, какое удовольствие я получу, сражаясь с самим Херлоком Шолмсом! И наконец, мне придется выложиться полностью, ведь я знаю его, голубчика, ни на шаг не отступит!
     - Он силен.
     - Очень силен. Среди полицейских, думаю, никогда не было и не будет ему равных. Да только у меня перед ним есть преимущество: он нападает, а я защищаюсь. Моя задача легче. К тому же...
     Он чуть заметно улыбнулся, заканчивая фразу:
     - К тому же мне известны его методы ведения боя, а он ничего не знает о моих. Вот и припасу ему несколько подарочков, они-то заставят его задуматься...
     Постукивая пальцем по столу, он с восторгом заговорил:
     - Арсен Люпен против Херлока Шолмса... Франция против Англии. Наконец-то Трафальгар будет отомщен! Ах, несчастный... он и не подозревает, что я ко всему готов... а предупрежденный Люпен...
     И вдруг осекся, сотрясаясь в приступе кашля, прикрыв лицо салфеткой, как будто поперхнулся.
     - Попала в горло хлебная крошка? - забеспокоился я. - Выпейте воды.
     - Нет, не надо, - приглушенно бросил он.
     - Тогда... в чем дело?
     - Воздуха не хватает.
     - Может быть, открыть окно?
     - Нет, я выйду, дайте пальто и шляпу, мне надо скорее выйти.
     - Но что такое?..
     - Те два господина, что сейчас вошли... видите, высокий... постарайтесь идти слева от меня, чтобы он меня не заметил.
     - Тот, что усаживается за столик сзади?
     - Да... По личным соображениям я не хотел бы... Все объясню на улице.
     - Да кто это?
     - Херлок Шолмс.
     Неимоверным усилием воли, как будто стыдился происшедшего с ним, Люпен отложил салфетку, выпил стакан воды и, уже полностью овладев собой, улыбнулся:
     - Забавно, а? Ведь меня нелегко взволновать, но тут... так неожиданно...
     - Чего вы боитесь, никто вас не узнает после всех ваших превращений. Мне самому каждый раз, когда мы встречаемся, кажется, будто передо мной новый человек.
     - ОН меня узнает, - сказал Арсен Люпен. - Он видел меня лишь только один раз*, но я почувствовал, что теперь запомнит на всю жизнь, он смотрел не на внешность, которую легко можно изменить, а в в глубь моего существа. И потом... потом... я совсем не ожидал... Ну и встреча! В этом ресторанчике...
     ______________
     * "Арсен Люпен. Джентльмен-взломщик". Глава 9. "Херлок Шолмс опоздал". - Примеч. авт.
     
     - Так что же, выйдем?
     - Нет... нет...
     - Что вы собираетесь делать?
     - Лучше всего действовать открыто... подойти к нему...
     - Не думаете же вы...
     - Думаю, как раз об этом думаю... Мало того, что удастся расспросить его, понять, что он знает... Ага, смотрите, у меня такое впечатление, что его взгляд сверлит мой затылок... плечи... он вспоминает... вспомнил...
     Люпен задумался. Я заметил хитрую улыбку в уголках губ, затем, повинуясь, как мне показалось, скорее, инстинкту своей импульсивной натуры, чем обстоятельствам, он резко встал и, обернувшись, с улыбкой поклонился:
     - Какими судьбами? Надо же, как повезло! Разрешите представить вам одного из моих друзей...
     На какую-то секунду англичанин растерялся, потом вдруг инстинктивно вскинулся, готовый наброситься на Арсена Люпена. Тот покачал головой.
     - Нехорошо... некрасиво получится... и ничего не даст...
     Англичанин, словно прося о помощи, стал озираться по сторонам.
     - Тоже не выйдет, - сказал Люпен. - К тому же вы уверены, что сможете со мной справиться? Полноте, давайте сыграем партию по всем правилам.
     Такая идея в подобных обстоятельствах как-то не вдохновляла. И все-таки англичанин, по-видимому, счел за лучшее принять участие в игре, поскольку он, привстав, холодно представил:
     - Господин Вильсон, мой друг и помощник - господин Арсен Люпен.
     Забавно было видеть, как удивился Вильсон. Вытаращенные глаза и широко раскрытый рот как бы делили надвое расплывшееся лицо, похожее на яблоко с лоснящейся, туго натянутой кожей, а вокруг - заросли взъерошенных волос и жесткие, торчащие, как трава, пучки бороды.
     - Что это вы так оторопели, Вильсон, дело-то обычное, - усмехнулся издевательски Херлок Шолмс.
     Вильсон забормотал:
     - Почему вы его не схватите?
     - А разве вы не заметили, Вильсон, этот джентльмен встал как раз в двух шагах от двери. Не успею я и пальцем пошевелить, как его и след простынет.
     - Ну, разве в этом дело? - заметил Люпен и, обойдя вокруг стола, уселся с другой стороны, так что теперь между дверью и им оказался англичанин. Таким образом, он отдавал себя на милость Шолмса.
     Вильсон взглянул на своего друга, как бы спрашивая разрешения оценить по достоинству подобную храбрость. Но тот оставался невозмутимым. А спустя мгновение крикнул:
     - Официант!
     Тот подбежал.
     - Два стакана содовой, пива и виски, - заказал Шолмс.
     Итак, перемирие... пока. И вскоре мы уже все четверо спокойно беседовали, сидя за столом.
     
     
     Херлок Шолмс казался одним из тех людей, которых встречаешь на улицах каждый день. На вид ему было лет пятьдесят, и он ничем не отличался от обычных обывателей, проводящих свои дни за конторками, листая бухгалтерские книги. Шолмс был бы точно таким, как все честные лондонцы, с такими же рыжеватыми бакенбардами, бритым подбородком, тяжеловатой наружностью, если бы не необыкновенно острый, живой и проницательный взгляд.
     Ведь недаром он звался Херлок Шолмс, это имя означало для нас некий феномен интуиции, наблюдательности, проницательности и изобретательности. Как будто природа шутки ради объединила два самых необыкновенных типа полицейского, которые когда-либо создавало человеческое воображение: Дюпена Эдгара По и Лекока Габорио и создала по своему вкусу третий, еще более необычный, ну просто нереальный. Когда слышишь о подвигах, принесших ему мировую известность, невольно задаешься вопросом, есть ли он на самом деле, этот Херлок Шолмс, не легендарный ли это персонаж, во плоти и крови сошедший со страниц книги какого-нибудь знаменитого романиста, ну, например, такого, как Конан Дойл.
     Сразу же, как только Люпен задал вопрос о том, сколько он собирается здесь пробыть, Шолмс повернул беседу в нужное ему русло.
     - Срок моего пребывания здесь зависит от вас, господин Люпен.
     - О, - рассмеялся тот, - если бы это зависело от меня, я попросил бы вас сегодня же вечером сесть на пароход.
     - Сегодня вечером - еще рановато, но, надеюсь, через восемь - десять дней...
     - Вы спешите?
     - У меня ведь так много дел: ограбление англокитайского банка, похищение леди Эклестон... А что, господин Люпен, вам кажется, что недели будет недостаточно?
     - Вполне достаточно, если вы намерены заниматься двойным делом о голубом бриллианте. К тому же именно такой срок мне и нужен для того, чтобы принять необходимые предосторожности в случае, если в ходе расследования этого двойного дела вы получите серьезные преимущества, могущие угрожать моей безопасности.
     - Но, - заметил англичанин, - я как раз и собираюсь получить эти преимущества за восемь - десять дней.
     - И, возможно, арестовать меня на одиннадцатый?
     - Нет, последний срок - десятый.
     Люпен подумал и покачал головой:
     - Трудновато... трудновато...
     - Трудно, согласен, однако возможно, а значит, так будет наверняка.
     - Наверняка, - подтвердил Вильсон, словно это именно он наметил все необходимые шаги, способные привести его друга к ожидаемой развязке.
     Херлок Шолмс не удержался от улыбки:
     - Вильсон знает, что говорит, он сам был свидетелем...
     И пустился в объяснения:
     - Конечно, на руках у меня далеко не все козыри, ведь речь идет о событиях, происшедших уже несколько месяцев тому назад. Не хватает данных, признаков, на которых я обычно строю расследование.
     - Как, например, комья грязи и сигаретный пепел, - важно изрек Вильсон.
     - Однако, даже если не считать чрезвычайно интересных выводов, которые сделал господин Ганимар, в моем распоряжении все газетные статьи на эту тему, все, что подметили журналисты, а значит, и вытекающие отсюда мои собственные суждения о деле.
     - Различные версии, появившиеся в результате анализа или гипотетическим путем, - наставительно добавил Вильсон.
     - Не будет ли с моей стороны нескромным, - непринужденно, как обычно говорил с Шолмсом, поинтересовался Арсен Люпен, - не будет ли нескромным узнать, каково сложившееся у вас общее впечатление об этом деле?
     
     
     Как интересно было понаблюдать вместе этих двоих людей. Оба сидели, уперев локти в стол, и спокойно, неторопливо обменивались мнениями, будто обсуждали серьезную проблему или пытались прийти к согласию по спорному вопросу. Они буквально упивались всей ироничностью создавшегося положения, впервые в жизни попав в подобную ситуацию, действовали артистически. Даже Вильсон млел от восторга.
     Херлок, неторопливо набив трубку, прикурил и пустился в рассуждения:
     - Я считаю, что дело это гораздо менее сложно, чем может показаться на первый взгляд.
     - Конечно, оно менее сложно, - вторил верный Вильсон.
     - Я сказал "дело", так как убежден, речь идет лишь об одном деле. Смерть барона д'Отрека, вся эта история с кольцом и, конечно, тайна лотерейного билета номер 514, серия 23, - не более чем различные стороны одного и того же дела, которое можно назвать загадкой Белокурой дамы. На мой взгляд, достаточно лишь выявить связь между всеми тремя эпизодами дела, обнаружить какой-нибудь факт, доказывающий, что везде использовались одни и те же методы. Ганимар, чьи суждения я нахожу весьма поверхностными, видит эту связь в способности исчезать, перемещаться в пространстве, оставаясь невидимым. Для него речь идет о чуде. Меня, конечно, подобное объяснение не может удовлетворить. Итак, по-моему, - уточнил Шолмс, - все три происшествия характеризует одна вещь: это ваше явное, хотя и незаметное для окружающих, желание, чтобы действие разворачивалось именно в том месте, которое вы выбрали заранее. Здесь с вашей стороны не только замысел, но необходимость, условие, без которого не удастся добиться успеха.
     - Не могли бы вы сказать поподробнее?
     - Пожалуйста. В самом начале вашего конфликта с господином Жербуа разве не бросается в глаза, что именно дом мэтра Детинана был избран вами в качестве места, где все обязательно должны были бы встретиться? Вам этот дом показался настолько надежным, что вы даже почти публично назначили там встречу Белокурой даме и мадемуазель Жербуа.
     - Дочке учителя, - пояснил Вильсон.
     - Теперь перейдем к голубому бриллианту. Пытались ли вы его присвоить, пока он находился у барона д'Отрека? Нет. Затем барон получает в наследство от брата особняк: шесть месяцев спустя появляется Антуанетта Бреа и организуется первая попытка. Однако тогда бриллиант вам не достался. В зале Дрюо устроили его продажу при большом стечении людей. Станет ли продажа свободной? Может ли надеяться на покупку богатый любитель драгоценностей? Нисколько. В тот момент, когда банкир Эршман собирается назвать окончательную цену, какая-то дама приносит ему письмо с угрозами. В результате бриллиант покупает заранее подготовленная, находящаяся под влиянием этой же самой дамы графиня де Крозон. Будет ли он сразу же похищен? Нет, у вас для этого недостаточно средств. Значит, передышка. Графиня обосновывается в своем замке. Вы как раз этого ждали. И кольцо исчезает.
     - А потом вновь появляется в зубном порошке консула Блейхена. Странно, не правда ли? - заметил Люпен.
     - Помилуйте! - вскричал Шолмс, стукнув по столу кулаком. - Расскажите свои байки кому-нибудь другому! Пусть дураки верят, меня, старого лиса, не проведешь!
     - Значит, по-вашему...
     - Значит, по-моему...
     Шолмс помолчал, будто хотел придать особый вес тому, что скажет. И наконец изрек:
     - Бриллиант, который нашли в зубном порошке, фальшивый. А настоящий у вас.
     Арсен Люпен не отвечал. Потом, подняв глаза на англичанина, сказал просто:
     - А вы хитрец, месье.
     - Хитрец! - в восторге поддакнул Вильсон.
     - Да, - подтвердил Люпен, - все проясняется, все приобретает свой истинный смысл. Ни один из следователей, ни один из специальных коррреспондентов, буквально набросившихся на это дело, не зашел так далеко в поисках истины. Какая интуиция! Какая логика! Просто чудо!
     - А! - отмахнулся англичанин, польщенный признанием его заслуг подобным знатоком. - Стоило лишь поразмышлять.
     - Надо еще уметь размышлять! Немногие это умеют! Теперь, когда круг поисков сузился, расчистилось поле деятельности...
     - Да, теперь остается лишь выяснить, почему развязка всех трех происшествий случилась на улице Клапейрон, 25, на авеню Анри-Мартен, 134, и в стенах замка Крозон. В этом все дело. Прочее лишь пустяки и детские загадки. А вы как думаете?
     - Точно так же.
     - В таком случае, господин Люпен, согласитесь, я прав, когда говорю, что через десять дней закончу работу.
     - Через десять дней вам будет известна вся правда.
     - А вас возьмут под стражу.
     - Нет.
     - Нет?
     - Чтобы арестовать меня, нужно такое невероятное стечение обстоятельств, целый ряд настолько поразительных неудач, что я просто отказываюсь поверить в подобную возможность.
     - Что неподвластно обстоятельствам и неудачам, может довершить воля и упорство одного человека, господин Люпен.
     - Если только воля и упорство другого человека не возведут на его пути неодолимые преграды, господин Шолмс.
     - Неодолимых преград не существует, господин Люпен.
     Они обменялись пронизывающим, но в то же время открытым, спокойным и смелым взглядом. Лязгнули скрещенные мечи. Как будто раздался ясный звон.
     - В добрый час, - воскликнул Люпен, - наконец-то! Достойный противник, редкая птица, сам Херлок Шолмс! Вот будет потеха!
     - А вы не боитесь? - поинтересовался Вильсон.
     - Почти боюсь, господин Вильсон, - ответил, поднимаясь, Люпен, - и в доказательство тому поспешу отдать приказ об отходе, а то как бы не оказаться в западне. Значит, десять дней, господин Шолмс?
     - Десять. Сегодня воскресенье. Восьмого в среду все будет кончено.
     - А я окажусь за решеткой?
     - Вне всякого сомнения.
     - Вот черт! А я так радовался спокойной жизни. Никаких неприятностей, дела идут на лад, к черту полицию... Так приятно было чувствовать вокруг себя всеобщую симпатию... Придется от всего этого отказаться. Что поделаешь, такова обратная сторона медали... После солнечной погоды - дождь... Прощайте, забавы! Привет!
     - Поторопитесь, - посоветовал Вильсон, проявляя заботу о человеке, столь явно восхищавшемся Шолмсом, - не теряйте ни минуты.
     - Ни минуты, господин Вильсон, вот только скажу, как я счастлив, что мы встретились. Как я завидую мэтру, у которого такой драгоценный помощник, как вы.
     Они любезно распрощались, как противники, не испытывающие друг к другу никакой ненависти, но которым, однако, предназначено судьбой сражаться насмерть. И Люпен, схватив меня под руку, поволок из ресторана.
     - Ну, что скажете, дорогой мой? Вот вам обед, все перипетии которого займут достойное место в ваших, посвященных мне, мемуарах.
     Он прикрыл дверь ресторана и, сделав несколько шагов по улице, вновь остановился.
     - Курить будете?
     - Я не курю, да и вы тоже, если не ошибаюсь.
     - Да, я тоже.
     Прикурив, он помахал спичкой, гася огонь. Но тут же отшвырнул сигарету и побежал через дорогу навстречу двоим, как по сигналу появившимся из темноты. Все трое о чем-то посовещались, стоя на тротуаре, затем Люпен вернулся ко мне.
     - Прошу прощения, этот чертов Шолмс задал мне задачу. Но клянусь, Люпен еще себя покажет! Увидит, плут, из какого я теста! До свидания. Замечательный Вильсон был прав, я не должен терять ни минуты.
     И он быстро удалился.
     Так закончился этот странный вечер, или, вернее, та его часть, в которой я принял участие. Потому что в последующие часы произошло еще много событий, которые мне впоследствии с помощью тех же самых участников обеда счастливо удалось восстановить во всех подробностях.
     
     
     В тот момент, когда Люпен со мной прощался, Херлок Шолмс вынул свои часы и встал из-за стола.
     - Без двадцати девять. В девять мне нужно встретиться на вокзале с графом и графиней де Крозон.
     - В дорогу! - вскричал Вильсон, опрокинув один за другим два добрых стакана виски.
     Они вышли на улицу.
     - Вильсон, не вертите головой, возможно, за нами следят, будем вести себя так, будто нас это не касается. А скажите-ка, Вильсон, как ваше мнение: почему Люпен оказался тоже в ресторане?
     Вильсон не колебался:
     - Пришел поесть.
     - Вильсон, чем дольше мы работаем вместе, тем я все больше убеждаюсь, что вы делаете успехи. Честное слово, удивительное наблюдение!
     В темноте Вильсон даже покраснел от удовольствия. Шолмс продолжал:
     - Конечно, чтобы поесть, но, вероятно, еще и для того, чтобы проверить, действительно ли я собираюсь в Крозон, как заявил в своем интервью Ганимар. Вот и поеду, пусть успокоится. Но, чтобы выиграть время, не поеду.
     - А-а, - ничего не понимая, протянул Вильсон.
     - Вы, мой друг, идите по этой улице, наймите экипаж, а лучше два или три. Потом возвращайтесь на вокзал за нашими чемоданами и оттуда галопом к "Елисейскому дворцу".
     - А в "Елисейском дворце"?
     - Спросите комнату и ляжете там спать. Будете крепко спать и ожидать моих указаний.
     
     
     Вильсон, чрезвычайно гордый предназначенной ему важной ролью, отправился восвояси. Херлок Шолмс же взял билет и поехал к амьенскому экспрессу - там его уже ждали граф и графиня де Крозон.
     Он ограничился лишь приветствием, раскурил вторую трубку и мирно устроился в коридоре.
     Поезд тронулся. Минут через десять он подсел к графине и поинтересовался:
     - Кольцо с вами, мадам?
     - Да.
     - Будьте добры, покажите мне его.
     Он взял кольцо в руки и стал его рассматривать.
     - Так я и думал, искусственно выращенный бриллиант.
     - Искусственно выращенный?
     - Это новый принцип, алмазную пыль подвергают воздействию огромных температур, происходит слияние, и вот вам готовый камень.
     - Как! У меня же настоящий бриллиант!
     - Ваш настоящий, но это не ваш.
     - А где же мой?
     - У Арсена Люпена.
     - А этот?
     - Этим заменили ваш и подсунули его во флакон господина Блейхена, где он и был обнаружен.
     - Значит, это подделка?
     - Именно подделка.
     В смятении изумленная графиня не могла вымолвить ни слова, а тем временем ее муж недоверчиво разглядывал кольцо, поворачивая его во все стороны. Наконец она пролепетала:
     - Как это возможно? Почему бы просто не украсть? И каким образом его все-таки взяли?
     - Именно это я и постараюсь прояснить.
     - В замке Крозон?
     - Нет, сойду в Крейе и вернусь в Париж. Там-то и развернется борьба между Арсеном Люпеном и мной! Место, из которого я буду наносить удары, конечно, не имеет никакого значения, однако лучше пусть Люпен думает, что я уехал.
     - И все же...
     - Какая вам разница, мадам? Главное ваш бриллиант, не так ли?
     - Да.
     - Так будьте спокойны. Я только что принял на себя гораздо более трудное обязательство. Слово Херлока Шолмса, скоро к вам вернется настоящий бриллиант.
     Поезд замедлил ход. Шолмс опустил в карман фальшивый бриллиант и взялся за дверцу.
     - Осторожнее, вы же попадете на встречные пути!
     - Если есть хвост, они тогда потеряют мой след. Прощайте!
     Зря служащий вокзала пытался его урезонить. Англичанин отправился прямо в кабинет начальника вокзала и спустя пятьдесят минут уже вскочил в поезд, прибывший в Париж еще до полуночи.
     Он бегом пробежал по вокзалу, заскочил в буфет, вылетел через другую дверь и прыгнул в фиакр.
     - Кучер, улица Клапейрон.
     Убедившись, что хвоста нет, он остановил экипаж в начале улицы и приступил к тщательному осмотру дома мэтра Детинана и двух соседних домов. Шагами мерил расстояния и делал пометки в блокноте.
     - Кучер, авеню Анри-Мартен.
     Отпустив экипаж на углу авеню и улицы Помп, он пошел пешком к дому 134, стал обследовать особняк барона д'Отрека и два дома, между которыми он находился, измерял ширину фасадов, длину палисадников от калитки до входной двери.
     Авеню казалась пустынной и очень темной из-за четырех рядов деревьев, среди которых то тут, то там газовые фонари безуспешно боролись с густыми сумерками. От одного из фонарей тянулся бледный луч прямо к особняку, и при свете его Шолмсу удалось различить прикрепленную к решетке табличку "Сдается в наем", чуть поодаль виднелись две заросшие аллеи, огибавшие небольшую лужайку, а за ними темнели широкие пустые окна нежилого дома.
     "Верно, - подумал он, - после смерти барона никто особняк так и не снял. Ах, если б можно было войти и хотя бы немного все осмотреть!"
     Лишь только родилась эта идея, как он тут же взялся за ее воплощение. Но как приступить к делу? Ограда настолько высока, что любая попытка перелезть через нее была обречена на неуспех. Он вынул из кармана электрический фонарик и универсальный ключ, который всегда носил с собой. К его великому удивлению, оказалось, что одна из створок приоткрыта. Шолмс проскользнул в сад, предусмотрительно оставив калитку открытой. Однако не успев сделать и трех шагов, остановился как вкопанный: в одном из окон второго этажа промелькнула полоска света.
     Лучик перекочевал в другую комнату, затем в третью, но невозможно было различить ничего, кроме неясного силуэта, крадущегося вдоль стен. Со второго этажа луч спустился на первый и долго блуждал там из комнаты в комнату.
     - Кого это в час ночи носит по дому, где убили барона д'Отрека? - заинтересовался Херлок Шолмс.
     Узнать это можно было, лишь самому пробравшись в дом. Он ни минуты не колебался. Однако, пока сыщик проходил к крыльцу по освещенному газовым фонарем месту, из дома его, по-видимому, заметили, так как свет внезапно погас, и больше Херлок Шолмс его не видел.
     Он тихонько надавил на входную дверь. Та тоже оказалась не закрыта. Не услышав ни звука, он отважился шагнуть в темноту, нащупал перила и поднялся на второй этаж. И здесь тихо и темно.
     Дойдя до лестничной площадки, он прошел дальше, в комнату и подошел к окну, чуть белевшему в темноте ночи. И тогда заметил снаружи человека. Видимо, тот спустился по другой лестнице, вышел через другую дверь и теперь пробирался влево, вдоль кустов, росших у стены, за которой начинался соседний сад.
     "Дьявол, - подумал Шолмс, - он может ускользнуть!"
     Сбежав вниз по лестнице, англичанин выскочил на крыльцо, чтобы отрезать тому путь к отступлению. Но никого не увидел и лишь спустя несколько секунд смог различить в зарослях какую-то движущуюся тень.
     Он задумался. Почему этот тип не попытался сбежать, когда представился такой удобный случай? Может быть, решил остаться понаблюдать за незваным гостем, помешавшим ему выполнить задуманное?
     - Во всяком случае, - решил Шолмс, - это не Люпен. Люпен стал бы действовать более ловко. Это кто-то из его банды.
     Потянулись долгие минуты. Херлок не двигался, устремив взгляд на наблюдавшего за ним противника. Однако, поскольку и тот не двигался с места, а англичанин был не из тех, кто может долго находиться в бездействии, он, проверив, как работает барабан револьвера и вытащив кинжал, пошел прямо на врага с той холодной отвагой и презрением к опасности, из-за которых его все и боялись.
     Раздался сухой щелчок: тот заряжал револьвер. Херлок внезапно кинулся в кусты. Не успел противник оглянуться, как англичанин насел на него. Последовала яростная, отчаянная борьба, и Херлок понял, что тот пытается достать нож. Но Шолмс, подогреваемый надеждой на близкую победу, одержимый безумным желанием с первого же часа захватить одного из сообщников Арсена Люпена, почувствовал в себе необыкновенную силу. Он опрокинул противника, надавил на него всем своим весом и, впившись пальцами, как ястреб когтями, в горло несчастного, другой, свободной рукой нащупал фонарик, нажал на кнопку и осветил лицо своего пленника.
     - Вильсон!! - ошарашенно завопил он в тот же миг.
     - Херлок Шолмс! - сдавленно, глухо простонал тот.
     
     
     Долго просидели они бок о бок, не говоря ни слова, опустошенные, подавленные случившимся. Тишину прорезал автомобильный рожок. От легкого ветерка зашевелились на деревьях листья. А Шолмс все сидел неподвижно, продолжая сжимать пятерней горло Вильсона, чей стон становился все слабее.
     Но вдруг Херлок, охваченный гневом, разжал хватку и, вцепившись другу в плечи, стал его судорожно трясти.
     - Что вы тут делаете? Отвечайте... Что? Разве я велел вам лезть в кусты и шпионить за мной?
     - Шпионить за вами, - промямлил Вильсон, - да я и не знал, что это вы.
     - Так в чем дело? Что вам тут надо? Вы должны были лечь спать!
     - Я и лег.
     - Надо было уснуть!
     - Я и уснул.
     - Не надо было просыпаться!
     - А ваше письмо?
     - Мое письмо?
     - Да, посыльный принес от вас в гостиницу письмо.
     - От меня? Вы что, с ума сошли?
     - Клянусь.
     - Где это письмо?
     Друг протянул ему листок бумаги. При свете фонаря Шолмс с удивлением прочел:
     
     "Вильсон, вон из постели, марш на авеню Анри-Мартен. В доме никого нет. Войдите, осмотрите, составьте подробный план и возвращайтесь спать.
     Херлок Шолмс".
     
     - Я как раз замерял комнаты, - добавил Вильсон, - когда заметил в саду тень. И сразу подумал...
     - Подумал: надо бы схватить эту тень... Прекрасная мысль... Только, видите ли, - заметил Шолмс, помогая товарищу подняться и увлекая его за собой, - в другой раз, Вильсон, если получите от меня письмо, сначала убедитесь, что почерк не подделали.
     - Значит, - сказал Вильсон, начиная понимать, в чем дело, - это письмо не от вас?
     - Увы, нет!
     - А от кого же?
     - От Арсена Люпена.
     - Зачем же он его написал?
     - Вот об этом-то я ничего не знаю, и именно это меня тревожит. Почему, черт возьми, он взял на себя труд побеспокоить вас? Если бы еще речь шла обо мне, тогда можно было бы понять, но тут дело касается всего-навсего вас. Не пойму, какой ему смысл.
     - Лучше скорее вернуться в отель.
     - Я тоже так думаю, Вильсон.
     Они подошли к ограде. Вильсон шагал впереди, он взялся за калитку и потянул на себя.
     - Что такое, это вы закрыли?
     - Конечно, нет, я оставил ее приоткрытой.
     - Но ведь...
     Шолмс сам дернул калитку, потом в тревоге нагнулся к замку. И выругался:
     - Разрази меня гром! Она закрыта! Закрыта на ключ!
     Он стал со всей силы дергать калитку, но, осознав всю бесполезность своих усилий, вскоре в отчаянии отступился и, задыхаясь, проговорил:
     - Теперь мне все понятно, это он! Он догадался, что я сойду в Крейе, и приготовил здесь хорошенькую западню на случай, если я решу сегодня же начать расследование. К тому же был настолько любезен, что отправил ко мне товарища - пленника. И все это для того, чтобы я потерял день, а заодно и сообразил, что лучше бы не совать нос в чужие дела.
     - Значит, мы - его пленники?
     - Правильно подметили. Херлок Шолмс и Вильсон - пленники Арсена Люпена. Чудесное начало... Нет, невозможно, нельзя с этим смириться...
     На плечо его вдруг опустилась рука Вильсона.
     - Там, наверху, посмотрите... наверху свет...
     И правда, одно из окон второго этажа было освещено.
     Оба одновременно бросились вверх каждый по своей лестнице и в одно и то же время оказались на пороге освещенной комнаты. В самом центре стояла свеча. Рядом с ней - корзинка, а оттуда торчало горлышко бутылки, куриные ножки и хлеб.
     - Отлично, - расхохотался Шолмс, - нам предлагают поужинать. Какой-то двор чудес! Настоящая феерия! Ну же, Вильсон, что вы стоите с похоронным видом. Все это весьма забавно.
     - Вы уверены, что это забавно? - мрачно вопросил Вильсон.
     - Еще как уверен, - вскричал Шолмс, слишком громко, неестественно захохотав, - никогда не видел ничего смешнее. Ну и комедия. Настоящий мастер иронии, ваш Арсен Люпен! Водит вас за нос, но как тонко! Ни на что на свете не променяю его пиршество! Вильсон, старый друг, вы меня огорчаете. Неужели я в вас ошибался, неужели недостанет у вас душевного благородства, помогающего переносить невзгоды? На что вы жалуетесь? В этот час вы вполне могли бы валяться с моим кинжалом в горле... а я - с вашим... ведь вы все время лезли за ножом, дрянной друг.
     Так, юмором и шутками ему удалось оживить немного беднягу Вильсона и заставить его проглотить куриную ножку, запив ее стаканом вина. Но когда догорела свеча и пришлось укладываться спать прямо на полу, где подушкой служила стена, неприятная, унизительная сторона приключения возникла перед ними вновь. И, загрустив, оба наконец уснули.
     Утром Вильсон проснулся от пронизывающего холода. Все тело онемело. Вдруг внимание его привлек какой-то шум: оказалось, это Херлок Шолмс, стоя на коленях и согнувшись в три погибели, разглядывал в лупу пылинки и изучал чуть заметные следы мела на полу, какие-то цифры, которые он немедленно заносил в свой блокнот.
     В сопровождении Вильсона, чрезвычайно заинтересовавшегося этой работой, он обследовал каждую комнату, везде находя меловые записи. На дубовых панелях были нарисованы два круга, на лепном украшении стояла стрелка, а на всех четырех лестничных пролетах были написаны числа.
     После часа работы Вильсон поинтересовался:
     - Не правда ли, все точно?
     - Точно? Понятия не имею, - отвечал повеселевший от новых открытий Херлок Шолмс, - во всяком случае, эти числа что-то обозначают.
     - Что-то вполне определенное, - сказал вдруг Вильсон, - здесь обозначено точное количество паркетин.
     - Ах, так?
     - Да. Круги показывают, что панели эти, как вы сами можете убедиться, съемные, а стрелка указывает направление, в котором они движутся.
     Херлок Шолмс как зачарованный глядел на него.
     - Что вы говорите! Мой дорогой друг, каким образом вы об этом узнали? Вы стали так проницательны, что мне даже совестно.
     - О, нет ничего проще, - ответил Вильсон, надувшись от удовольствия, - я сам вчера по вашему указанию оставил здесь эти знаки... вернее, по указанию Люпена, поскольку ваше письмо на самом деле было от него.
     Наверное, в эту минуту Вильсон подвергался гораздо более страшной опасности, чем тогда, во время сражения с Шолмсом в кустах. У Херлока появилось вдруг огромное желание наброситься на него и удавить. Однако, сдержавшись, он скривился в гримасе, весьма отдаленно напоминавшей улыбку, и произнес:
     - Отлично, отлично, прекрасная работа, все это нам очень поможет. Обратили ли вы свой замечательный аналитический ум и наблюдательность на что-нибудь еще? Интересно было бы узнать о результатах.
     - Нет, я как раз на этом остановился.
     - Жаль! Многообещающее начало. Однако, если дело обстоит таким образом, нам остается лишь только ретироваться.
     - Ретироваться? Но как?
     - Как поступают, уходя, все честные люди: через дверь.
     - Она закрыта.
     - Ее откроют.
     - Кто?
     - Будьте добры кликнуть вон тех двоих полицейских с авеню.
     - Но...
     - Но что?
     - Ведь это так унизительно... Что скажут люди, когда узнают, что вы, Херлок Шолмс, и я, Вильсон, оказались пленниками Арсена Люпена?
     - Ничего не поделаешь, мой дорогой, все будут помирать со смеху, - сухо, скривившись, ответил Шолмс. - Однако не можем же мы оставаться жить в этом доме.
     - И вы не хотите ничего предпринять?
     - Ничего.
     - А ведь тот, кто принес сюда корзинку с припасами, даже не появлялся в саду. Значит, имеется другой выход. Давайте поищем его, и не нужно будет обращаться за помощью к полицейским.
     - Чрезвычайно разумное предложение. Только вы забываете, что этот второй выход безуспешно вот уже полгода разыскивает вся парижская полиция, да и я сам, пока вы спали, облазил весь особняк сверху донизу. Ах, милый Вильсон, Арсен Люпен - совсем непривычная для нас дичь. Не оставляет никаких следов...
     
     
     К одиннадцати часам Херлока Шолмса и Вильсона наконец освободили и отправили в ближайший полицейский участок, где комиссар, сурово допросив обоих, сказал на прощание довольно-таки обидные слова:
     - Мне очень жаль, господа, что с вами так все получилось. Как бы у вас не сложилось неблагоприятного мнения о гостеприимстве французов. Боже, какую ночь вам пришлось провести! Решительно, этому Люпену не хватает обходительности.
     Экипаж привез их к "Елисейскому дворцу". Вильсон попросил у портье ключ от номера.
     Поискав, тот удивленно ответил:
     - Но, месье, вы же съехали утром.
     - Я? Как это так?
     - Ваш друг передал нам письмо от вас.
     - Какой еще друг?
     - Тот господин, что принес ваше письмо... Смотрите, здесь как раз вложена ваша карточка. Прошу...
     Вильсон взял письмо в руки. Действительно, это была его карточка и его почерк.
     - Господи, боже мой, - прошептал он, - еще один гадкий трюк.
     И, встревожившись, спросил:
     - А багаж?
     - Ваш друг забрал и чемоданы.
     - И... вы ему их отдали?
     - Конечно, ведь в письме вы как раз об этом и просили.
     - Правда, правда...
     Они молча побрели наугад по Елисейским полям. Приятное осеннее солнце освещало проспект. Стояла теплая погода, веял легкий ветерок.
     На Рон-Пуан Херлок остановился раскурить трубку, затем пошел дальше. Вильсон не выдержал:
     - Не понимаю вас, Шолмс, откуда такое спокойствие? Над вами потешаются, играют, как кошка с мышкой... А вы не можете ни слова сказать в ответ!
     Шолмс остановился и сказал:
     - Вильсон, я все думаю о вашей визитной карточке.
     - А что?
     - А то, что вы только представьте себе, этот человек, готовясь к войне с нами, заранее запасся образцами моего и вашего почерков, а в бумажнике его лежит наготове ваша визитная карточка. Подумайте, какие меры предосторожности, какая прозорливость и воля, какие методы и какая организация!
     - То есть...
     - То есть, Вильсон, для того, чтобы сражаться с так хорошо подготовленным, столь прекрасно вооруженным врагом, чтобы его победить, нужно... нужно быть мною. И еще, видите ли, Вильсон, ничто никогда не получается с первого раза.
     
     
     В шесть часов в вечернем выпуске "Эко де Франс" появилась такая заметка:
     
     "Сегодня утром комиссар полиции 16-го округа господин Тенар освободил господ Херлока Шолмса и Вильсона, запертых по милости Арсена Люпена в особняке усопшего барона д'Отрека, где они провели превосходную ночь.
     Кроме того, утратив свои чемоданы, оба возбудили иск против Арсена Люпена.
     Арсен Люпен же, удовольствовавшись на этот раз тем, что преподал им небольшой урок, умоляет не вынуждать его к принятию гораздо более серьезных мер".
     
     - Ба! - заявил Херлок Шолмс, комкая газету, - какое ребячество! Единственный мой упрек Арсену Люпену - он слишком увлекается детскими выходками. Восторг толпы для него все! Ну просто какой-то уличный мальчишка!
     - Значит, Херлок, будете продолжать сохранять спокойствие?
     - Спокойствие, всегда спокойствие, - ответил Шолмс тоном, в котором так и клокотала страшная ярость. - К чему раздражаться? Ведь я уверен, ЧТО ПОСЛЕДНЕЕ СЛОВО БУДЕТ ЗА МНОЙ!
     
     
     Глава четвертая
     КОЕ-ЧТО НАЧИНАЕТ ПРОЯСНЯТЬСЯ
     
     Каким бы твердокаменным ни казался Херлок Шолмс, а он был из тех, на кого неудачи не оказывают ровно никакого воздействия, все же бывают обстоятельства, когда и самым отважным приходится собираться с силами перед тем, как попытать счастья в новом поединке.
     - Сегодня у меня выходной, - объявил он.
     - А я?
     - Вы, Вильсон, пойдете покупать одежду и белье, чтобы восстановить наш гардероб. А я пока отдохну.
     - Отдыхайте, Шолмс. Я буду бдить.
     Эти слова были сказаны с особой важностью, как будто Вильсон становился часовым, охраняющим аванпосты, и потому подвергался наистрашнейшей опасности. Он выпятил грудь, напряг мышцы и обвел острым взглядом маленький гостиничный номер, где они обосновались.
     - Бдите, Вильсон. А я тем временем постараюсь разработать план кампании, на сей раз с учетом силы и изворотливости врага. Видите ли, Вильсон, мы недооценили Люпена. Придется начать все сначала.
     - А лучше еще раньше. Но хватит ли времени?
     - Девять дней, мой старый друг! Пять из них лишние.
     Всю вторую половину дня англичанин курил и спал. И лишь на следующее утро возобновил военные действия.
     - Я готов, Вильсон, сегодня нам придется долго ходить.
     - Пошли! - с воинственным пылом воскликнул Вильсон. - Ноги у меня так и чешутся!
     Шолмсу предстояло провести три долгие беседы: сначала с мэтром Детинаном, чью квартиру он досконально обследовал, затем с Сюзанной Жербуа, которую он вызвал телеграммой, чтобы расспросить о Белокурой даме, и наконец, с сестрой Августой, после убийства барона д'Отрека удалившейся в монастырь визитандинок.
     Каждый раз Вильсон, ожидавший на улице, вопрошал:
     - Довольны?
     - Очень.
     - Я так и знал, мы на правильном пути. Вперед!
     Они действительно долго ходили. Отправились на осмотр двух зданий, стоявших по бокам особняка на авеню Анри-Мартен. Затем дошли до Клайперон и, пока изучали фасад дома 25, Шолмс рассуждал вслух:
     - Совершенно ясно, что между всеми этими домами существуют секретные переходы... Но непонятно...
     Впервые в глубине души Вильсон усомнился во всемогуществе своего гениального собрата. Зачем столько слов и так мало дел?
     - Зачем? - вскричал Шолмс, будто отвечая на сокровенные мысли Вильсона, - да потому, что, когда имеешь дело с этим чертовым Люпеном, приходится работать вслепую, наугад и вместо того, чтобы выводить истину из точных фактов, надо вытягивать ее из своих собственных мозгов, а потом проверять, подходят ли твои выводы к событиям, происшедшим в действительности.
     - А что же эти тайные переходы?
     - Да что от них толку! Даже если и обнаружишь, каким образом Люпен попал в квартиру адвоката и как вышла из дома Белокурая дама после убийства барона д'Отрека, все равно ни на сколько не продвинешься! Даст ли мне это оружие для нападения?
     - Нападать, всегда нападать! - возгласил Вильсон, но не успел он договорить, как с криком отпрыгнул. Прямо к их ногам что-то упало, это был мешок, наполовину наполненный песком. Он чуть было серьезно их не ранил.
     Шолмс поднял голову: над ними, на уровне шестого этажа на лесах виднелись какие-то рабочие.
     - Нам повезло! - воскликнул он, - еще шаг и мешок тех неумех свалился бы как раз нам на голову. Можно даже подумать...
     Осекшись, он бросился к дому, проскакал шесть этажей, ворвался в квартиру и, к величайшему ужасу лакея, выбежал на балкон. Никого.
     - Где рабочие, которые только что были тут? - набросился он на лакея.
     - Ушли.
     - Как?
     - По черной лестнице, конечно.
     Шолмс перегнулся через перила. Из дома с велосипедами выходили двое неизвестных. Вот они вскочили в седло и укатили.
     - Давно они работают тут на лесах?
     - Эти-то? Только с сегодняшнего дня. Они новенькие.
     Шолмс вернулся к Вильсону.
     Они понуро поплелись обратно, и этот второй день закончился в мрачном молчании.
     На следующее утро - то же самое. Они уселись на ту же скамью на авеню Анри-Мартен и, к великому разочарованию Вильсона, которого все это никак не забавляло, просидели много часов, глядя на три дома на противоположной стороне улицы.
     - На что вы надеетесь, Шолмс? Думаете, Люпен вот-вот выйдет из этих домов?
     - Нет.
     - Рассчитываете, что тут появится Белокурая дама?
     - Нет.
     - Так что же?
     - Просто жду, чтобы что-нибудь произошло, хоть какое-нибудь событие, за которое можно было бы уцепиться.
     - А если ничего не произойдет?
     - Тогда что-то произойдет во мне самом, появится искра, способная разжечь пламя.
     Тишину того утра прервало лишь одно происшествие, да и то самым неприятным образом.
     Лошадь какого-то господина, гарцевавшего по специально отведенной для этого дорожке между двумя мостовыми, вдруг резко взяла влево и задела скамью, на которой они сидели, так что круп животного даже коснулся плеча Шолмса.
     - Эй-эй, - со смехом воскликнул он, - еще немного, и ваша лошадь сломала бы мне плечо!
     Господин никак не мог справиться с поводьями. Англичанин тем временем вытащил револьвер и прицелился. Но Вильсон схватил его за руку.
     - Вы с ума сошли, Херлок! Ну что вы! Ведь запросто можете пристрелить этого джентльмена!
     - Оставьте меня, Вильсон... да оставьте же меня.
     Между ними завязалась борьба, а господин, не дожидаясь, чем все это закончится, наконец справился с лошадью и был таков.
     - Ну вот теперь можете стрелять, - победно воскликнул Вильсон, убедившись, что тот отдалился на довольно большое расстояние.
     - Трижды идиот, вы что, не понимаете, что он из банды Арсена Люпена?
     Шолмс весь дрожал от ярости. Вильсон забормотал с жалким видом:
     - Что такое? Этот джентльмен?
     - Сообщник Люпена, как и те рабочие, которые сбросили нам на голову мешок с песком.
     - Ну можно ли в это поверить?
     - Можно или нет, как раз это мы и могли бы узнать.
     - Убив этого джентльмена?
     - Да попросту выстрелив в лошадь. Если бы не вы, один из сообщников Люпена был бы уже у меня в руках. Теперь понимаете всю свою глупость?
     Вторая половина дня прошла в мрачном молчании. Они не разговаривали друг с другом. В пять часов, все меряя шагами улицу Клайперон, стараясь держаться подальше от домов, они повстречались с тремя рабочими. Они шли, взявшись за руки и, никак не желая разъединяться, буквально наскочили на Шолмса. Тот, поскольку был в дурном настроении, совсем разозлился. Завязалась потасовка. Шолмс встал в боксерскую позицию, одного сбил с ног ударом в грудь, другому расквасил лицо и таким образом вывел из строя двоих из трех молодых людей. Те, поняв, что продолжать драку бесполезно, убежали вместе со своим дружком.
     - Ух! - вздохнул Шолмс, - полегчало... А то все никак не мог расслабиться... Отличная работа...
     Но вдруг, заметив у стены Вильсона, спросил:
     - Что с вами, старый друг, вы очень побледнели.
     Старый друг в ответ показал ему безжизненно повисшую руку и пробормотал:
     - Не знаю, что со мной... какая-то боль в руке.
     - Боль в руке? Сильная боль?
     - Да... да... в правой руке...
     Несмотря на все усилия, ему никак не удавалось пошевелить рукой. Херлок стал ее ощупывать, сначала потихоньку, затем нажимая все сильнее, чтобы определить, как он сказал, степень боли. Степень боли оказалась настолько высокой, что, обеспокоенный, Шолмс поволок друга в соседнюю аптеку, где тот счел за лучшее хлопнуться в обморок.
     К ним подскочил аптекарь с помощниками. Выяснилось, что рука сломана, и сразу же встал вопрос о хирурге, операции, клинике. А пока больного стали раздевать, и он, очнувшись от боли, завопил еще отчаяннее.
     - Хорошо... хорошо... отлично, - приговаривал Шолмс, которому поручили держать сломанную руку, - немного терпения, мой старый друг, не пройдет и пяти-шести недель, как все будет в порядке... Они мне за все заплатят, мерзавцы... слышите... особенно он... ведь опять дело рук проклятого Люпена... Ох! Клянусь, если когда-нибудь...
     Он вдруг осекся и выпустил руку. Вильсон от боли даже подпрыгнул и снова потерял сознание... А Херлок Шолмс, хлопнув себя по лбу, проговорил:
     - Вильсон, есть одна идея... А случайно не...
     Он застал с остановившимся взглядом, бормоча какие-то обрывки фраз:
     - Ну да... конечно... это все объясняет... Зачем далеко ходить? Ах, черт, я так и знал, что достаточно лишь подумать... О, мой милый Вильсон, мне кажется, теперь-то вы будете довольны.
     И, бросив старого товарища на произвол судьбы, он выскочил на улицу и побежал к дому 25.
     Слева от двери вверху на одном из камней было выгравировано: "Архитектор Дестанж, 1875 год".
     На доме 23 - точно такая же надпись.
     Пока что ничего особенного. Надо проверить и на авеню Анри-Мартен.
     Мимо проезжал фиакр.
     - Кучер, авеню Анри-Мартен, дом 134, и галопом!
     Он ехал стоя, понукал лошадь, обещал вознице щедрые чаевые. Скорее! Еще скорее!
     Как он волновался на углу улицы Помп! Неужели наконец забрезжил хоть лучик истины?
     На особняке было выгравировано: "Архитектор Дестанж, 1874 год".
     На соседних домах - та же надпись: "Архитектор Дестанж, 1874 год".
     Он откинулся на сиденье фиакра и, весь дрожа от радости и волнения, просидел так несколько минут. Наконец в густых сумерках мелькнула полоска света! В темном густом лесу, прорезанном сетью тропинок, удалось различить первый след врага!
     Зайдя на почту, он попросил соединить его с замком Крозон. Трубку сняла сама графиня.
     - Алло! Это вы, мадам?
     - Господин Шолмс, не так ли? Все идет хорошо?
     - Очень хорошо, мадам, я очень спешу, хочу только узнать... алло... одно слово...
     - Слушаю вас.
     - В какое время был построен замок Крозон?
     - Тридцать лет назад он сгорел, а потом перестраивался.
     - Кто именно выполнял работы? И в каком году?
     - У нас над крыльцом написано: "Архитектор Люсьен Дестанж, 1877 год".
     - Спасибо, мадам, будьте здоровы.
     И вышел на улицу, шепча:
     - Дестанж... Люсьен Дестанж... какое-то знакомое имя.
     Заметив поблизости читальню, он попросил справочник и выписал оттуда следующие сведения: "Люсьен Дестанж, родился в 1840 году, лауреат Гран-При в Риме, кавалер ордена Почетного легиона, автор нашумевших архитектурных проектов... и т.д.".
     Оттуда Шолмс пошел прямо в аптеку, а потом в клинику, куда перевезли Вильсона. Распластанный на своем ложе пыток, под капельницей, весь дрожа от озноба, лежал в бреду старый товарищ.
     - Победа! Победа! - завопил Шолмс. - Мне удалось ухватиться за конец нити!
     - Какой нити?
     - Той, что приведет нас к успеху! Теперь вступаю на твердую почву, где есть и отпечатки, и улики...
     - И следы сигаретного пепла? - ожил Вильсон.
     - И многое другое! Вы только подумайте, Вильсон, я выявил тайную связь между приключениями Белокурой дамы! Почему Люпен для своих действий избрал именно эти три дома?
     - Да, почему?
     - Потому, что все они, Вильсон, были построены по проектам одного и того же архитектора. Легко догадаться, скажете вы? Несомненно. Однако никто об этом не подумал.
     - Никто, кроме вас.
     - Кроме меня, и теперь я знаю, что архитектор составил проекты, благодаря которым стало возможным осуществление всех трех акций. Люди думают, это какое-то волшебство, а на самом деле все просто и понятно.
     - Какое счастье!
     - Да, пора было, пора, старина, а то я уже начал терять терпение... Ведь сегодня четвертый день.
     - Из десяти.
     - Но отныне...
     Ему не сиделось на месте, он казался против обыкновения веселым и словоохотливым.
     - Только подумайте, тогда, на улице, эти мерзавцы ведь могли и мне руку сломать, как вам. Ну что вы на это скажете, Вильсон?
     Вильсон лишь вздрогнул, представив себе подобный кошмар.
     А Шолмс продолжал:
     - Это нам будет уроком! Видите ли, Вильсон, самая большая наша ошибка в том, что мы начали открыто сражаться с Люпеном и любезно подставлялись под его удары. Но зло не так уж велико, поскольку объектом атаки оказались вы.
     - И теперь лежу со сломанной рукой, - заныл Вильсон.
     - А ведь мы оба могли бы тут оказаться. Хватит бахвальства. Пока я действую средь бела дня, под их наблюдением, мне не повезет. Но работая в тени, обретя свободу действий, я получу огромное преимущество, несмотря на превосходящие силы противника.
     - Может быть, Ганимар поможет?
     - Никогда! Лишь в тот день, когда я смогу сказать: "Вот Арсен Люпен, вот его нора и вот как надо его ловить", лишь тогда я пошлю за Ганимаром либо к нему домой, на улицу Перголез, либо, как он сказал, в швейцарскую таверну на площадь Шатле. А пока буду работать один.
     Он подошел к кровати, положил руку Вильсону на плечо (конечно, на больное плечо) и сказал ласково:
     - Выздоравливайте, старина. Теперь ваша роль заключается в том, чтобы отвлечь на себя двух-трех сообщников Люпена, пусть себе ждут в надежде отыскать мой след, что я зайду вас проведать. Облекаю вас особым доверием.
     - Особым доверием... вот за это спасибо, - благодарно ответил Вильсон. - Постараюсь приложить все усилия, чтобы его оправдать. Но вы, насколько я понял, больше не придете?
     - Зачем бы это? - холодно возразил Шолмс.
     - Верно... верно... мне намного лучше. Только прошу вас, Херлок, окажите мне последнюю услугу. Не могли бы вы дать мне попить?
     - Попить?
     - Да, умираю от жажды, ведь у меня жар.
     - Ну конечно! Сейчас, сейчас...
     Он взял в руки бутылку, но, заметив поблизости кисет с табаком, разжег трубку и вдруг, словно и не слышал просьбу товарища, быстро вышел вон, в то время как старый друг провожал его взглядом, молящим о недоступном стакане воды.
     
     
     - Мне нужен господин Дестанж!
     Лакей смерил взглядом незнакомца, которому только что открыл дверь особняка, великолепного особняка на углу площади Малерб и улицы Моншанон. Посетителем оказался маленький седой человек с плохо выбритым лицом. Длинный черный редингот сомнительной чистоты как нельзя лучше подходил к неуклюжей фигуре, явно обделенной природой. Как и следовало ожидать, лакей высокомерно ответил:
     - Может быть, господин Дестанж дома, а может быть, и нет. У месье есть визитная карточка?
     У месье не было визитной карточки, но оказалось рекомендательное письмо, которое лакей и отнес господину Дестанжу, а этот самый господин Дестанж велел проводить посетителя к нему.
     Того провели в огромную ротонду в крыле особняка, где вдоль стен стояло множество книг. Архитектор спросил:
     - Вы господин Стикман?
     - Да, месье.
     - Секретарь пишет мне, что заболел и послал вас продолжить составление начатого под моим руководством общего каталога книг, в частности немецких. Вы знакомы с подобной работой?
     - Да, месье, давно знаком, - ответил Стикман с сильным тевтонским акцентом.
     Таким образом, договор был заключен, и господин Дестанж немедля приступил к работе с новым секретарем.
     Херлок Шолмс прибыл на место.
     Чтобы выйти из-под опеки Люпена и проникнуть в особняк, что вместе с дочерью Клотильдой занимал Люсьен Дестанж, знаменитому сыщику пришлось, использовав все свои хитрости, нырнуть в неизвестность, заручиться доверием и расположением множества людей, одним словом, в течение сорока восьми часов жить сложной, наполненной жизнью.
     Ему стало известно следующее: слабый здоровьем господин Дестанж, стремясь к покою, удалился от дел и уединенно жил в окружении своей коллекции книг по архитектуре. Единственным его удовольствием было перебирать запыленные старые тома.
     Что касается Клотильды, она слыла оригиналкой. Взаперти, как и отец, но в другом крыле особняка, она никогда нигде не появлялась.
     "Все это, - думал он, под диктовку господина Дестанжа занося в журнал названия книг, - все это еще ничего не объясняет, но все-таки хоть какое-то движение вперед. Просто невозможно, чтобы я не разгадал эти мудреные загадки: является ли сообщником Люпена господин Дестанж? Продолжает ли он с ним встречаться? Сохранились ли чертежи, проекты тех трех домов? Удастся ли узнать, где находятся еще и другие дома с таким же секретом, которые Люпен, возможно, приберегает для себя и своей банды?"
     Господин Дестанж - сообщник Арсена Люпена! Этот уважаемый человек, кавалер ордена Почетного легиона, был заодно со взломщиком? Гипотеза вовсе не казалась приемлемой. К тому же, даже если предположить такое, как мог господин Дестанж, в то время как Арсен Люпен был еще младенцем, предвидеть, что ему тридцать лет спустя понадобится исчезать из этих домов?
     И все же англичанин яростно трудился. Его замечательный нюх, только ему одному присущий инстинкт подсказывал, что здесь скрывается какая-то тайна. Тайна витала в воздухе, и, хотя он не мог точно определить, в чем именно она заключается, ощущение тайны не покидало его с того самого момента, как он вошел в особняк.
     Наутро следующего дня ему все еще не удалось сделать никаких интересных открытий. В два часа он впервые увидел Клотильду Дестанж, пришедшую в библиотеку за какой-то книгой. Это была брюнетка лет тридцати, она двигалась тихо и медленно, а на лице дочери Дестанжа застыло то отсутствующее выражение, которое бывает у всех, кто живет, погрузившись в самое себя. Она обменялась несколькими словами с отцом и вышла, даже не взглянув на Шолмса.
     После обеда все так же уныло тянулся день. В пять часов господин Дестанж сказал, что ему нужно уйти. Шолмс остался один в круглой галерее, проходившей на уровне середины стен ротонды. День клонился к вечеру. Шолмс как раз собирался уходить, но вдруг до его слуха донесся какой-то скрип. У него появилось ощущение, что в комнате кто-то есть. Потекли, сливаясь, бесконечные минуты. И тут Шолмс вздрогнул: совсем рядом из полутьмы террасы выступила какая-то тень. Невероятно! А может быть, этот невидимка стоял здесь уже давно? И откуда он появился?
     Незнакомец спустился по ступенькам и направился к большому дубовому шкафу. Стоя на коленях, спрятавшись за занавеской, свисающей с перил галереи, Шолмс стал наблюдать. Человек рылся в бумагах, которыми был завален шкаф. Что он искал?
     Вдруг дверь распахнулась, и в комнату быстро вошла мадемуазель Дестанж. Она разговаривала с кем-то, кто шел позади:
     - Значит, не пойдешь, отец?.. Ну тогда зажгу свет... Минуточку... постой...
     
     
     Неизвестный быстро прикрыл дверцы шкафа и спрятался в широком проеме окна за портьерой. Как могла мадемуазель Дестанж его не заметить? И не услышать? Она спокойно повернула выключатель и пропустила отца вперед. Они уселись друг напротив друга. Клотильда раскрыла принесенную с собой книгу и принялась читать.
     - Твой секретарь уже ушел? - спросила она спустя несколько минут.
     - Да... ты же видишь...
     - Ты все так же им доволен? - поинтересовалась она, будто не зная о болезни настоящего секретаря и замене его на Стикмана.
     - Все так же... все так же...
     Голова господина Дестанжа клонилась то в одну, то в другую сторону. Он задремал.
     Прошло еще некоторое время. Девушка читала. Но вот отодвинулась оконная портьера, и человек скользнул вдоль стены к двери. Он двигался позади господина Дестанжа, но как раз перед Клотильдой. Шолмсу удалось рассмотреть его хорошенько. Это был Арсен Люпен.
     Англичанин задрожал от радости. Его расчеты оказались верны, он проник в самое сердце таинственной истории и, как и предполагал, обнаружил здесь Люпена.
     Однако Клотильда не двигалась, хотя было совершенно ясно, что с ее места невозможно не увидеть, что делал этот человек. Люпен уже добрался до двери и протянул руку к ручке, как вдруг неосторожно смахнул полой пиджака со стола какой-то предмет. От шума внезапно проснулся господин Дестанж. Но Арсен Люпен уже стоял перед ним улыбаясь, со шляпой в руке.
     - Максим Бермон! - обрадовался господин Дестанж. - Мой милый Максим? Какими судьбами?
     - Захотелось повидаться с вами и с мадемуазель Дестанж.
     - Так, значит, вы уже вернулись из путешествия?
     - Только вчера.
     - Останетесь поужинать с нами?
     - Нет, я сегодня ужинаю с друзьями в ресторане.
     - Ну тогда завтра? Клотильда, уговори его прийти завтра. Ах, милый Максим... Я как раз в эти дни думал о вас.
     - Правда?
     - Да, разбирал старые бумаги вот в этом шкафу и нашел наш последний счет.
     - Какой?
     - Тот, что с авеню Анри-Мартен.
     - Как? Вы все храните эти бумажонки? На что они вам?
     Все трое уселись в маленькой гостиной, из которой на галерею вела широкая дверь.
     - Люпен ли это? - вдруг засомневался Шолмс.
     Да, по всей вероятности, это был он, но в то же время казалось, что в гостиной сидит какой-то другой человек, весьма походивший на Люпена, но обладавший тем не менее своей, особой индивидуальностью, собственными чертами, с другим взглядом, цветом волос...
     Одетый во фрак, с белым галстуком, в облегавшей тонкой рубашке, он весело болтал, рассказывал всякие истории, от которых хохотал до упаду господин Дестанж, и даже сумел вызвать улыбку на устах Клотильды. Каждая такая улыбка подбадривала Арсена Люпена и, радуясь, что удалось ее завоевать, он словно удваивал остроумие. Понемногу, слушая этот ясный и счастливый голос, Клотильда оживлялась, ее лицо утрачивало холодное выражение, делавшее ее малосимпатичной.
     "Они любят друг друга, - подумал Шолмс, - но, черт возьми, что общего может быть у Клотильды Дестанж с Максимом Бермоном? Известно ли ей, что этот самый Максим не кто иной, как Арсен Люпен?"
     Так, прислушиваясь, в тревоге просидел он до семи часов, ловя в надежде хоть что-нибудь узнать каждое слово. Потом с бесконечными предосторожностями спустился и пересек комнату в той ее части, которая из гостиной была не видна.
     
     
     На улице Шолмс, убедившись, что возле дома не ожидал ни автомобиль, ни фиакр, захромал по бульвару Малерб. Но, оказавшись на соседней улице, накинул на плечи переброшенное через руку пальто, по-другому нахлобучил шляпу и, изменив таким образом свой облик, вернулся к площади, чтобы подождать Люпена у особняка Дестанжа.
     Тот вышел почти сразу и направился по Константинопольской и Лондонской улицам к центру Парижа. Сзади, в сотне шагов от него, шагал Херлок.
     
     
     Ах, эти счастливые мгновения! Англичанин жадно вдыхал воздух подобно гончей, почуявшей свежий след. С каким бесконечным наслаждением шел он за врагом! Теперь уже следили не за ним, а за самим Арсеном Люпеном, за невидимкой Арсеном Люпеном! Шолмс взглядом словно держал его на привязи. Ничем не разорвать соединившие их узы! И сыщик млел от восторга, различая среди гуляющих отданную ему во власть жертву.
     Но вскоре произошло нечто, весьма удивившее Шолмса: между ним и Арсеном Люпеном в ту же сторону шли еще какие-то люди, он заметил слева на тротуаре двух дюжих парней в круглых шляпах, а справа - двух других, в кепочках и с сигаретой в зубах.
     Может быть, это было случайно? Но Шолмс удивился еще больше, увидев, что, когда Люпен зашел в табачный магазин, все четверо остановились, а потом вновь пошли за ним, каждый по своей стороне шоссе д'Антен.
     "Проклятье, - подумал Шолмс, - за ним слежка!"
     При мысли о том, что по пятам за Арсеном Люпеном шли и другие и тем самым отнимали у него, нет, не славу, на нее ему было наплевать, но огромную радость, жгучее желание повергнуть самого страшнейшего врага из всех, когда-либо встречавшихся у него на пути, Шолмс пришел в раздражение. Тем не менее ошибки быть не могло, те шествовали с нарочито отсутствующим видом, слишком естественным видом людей, что, приноравливаясь к походке впереди идущего, стараются в то же время остаться незамеченными.
     "Может быть, Ганимар чего-то не договаривает? - подумал Шолмс. - Что он, ведет со мной двойную игру?"
     Ему захотелось остановить одного из тех четверых и потребовать объяснений. Но вблизи бульваров толпа гуляющих сделалась гуще, он побоялся потерять Люпена и ускорил шаг. Шолмс появился на углу как раз в тот момент, когда Люпен всходил на крыльцо венгерского ресторана, что на улице Элдер. Дверь ресторана оставалась приоткрытой, и Шолмс со скамьи на противоположной стороне бульвара смог увидеть, как тот садился за роскошно накрытый, убранный цветами стол, за которым уже сидели трое мужчин во фраках и две элегантно одетые дамы, радостно его приветствовавшие.
     Херлок поискал глазами тех четверых и сразу же заметил их в толпе, слушавшей цыганский оркестр возле соседнего кафе. Но странная вещь, они, казалось, не обращали более никакого внимания на Арсена Люпена, переключившись на окружавших их людей.
     Вдруг один из них вынул из кармана сигарету и подошел к какому-то господину в рединготе и высоком цилиндре. Тот, в свою очередь, достал сигару, и Шолмсу показалось, что беседовали они гораздо дольше, чем требуется, чтобы дать прикурить. Наконец, господин в рединготе взошел по ступенькам крыльца и окинул взглядом ресторанный зал. Заметив Люпена, он подошел, о чем-то с ним посовещался и уселся за соседний столик. Тут Шолмс обнаружил, что это был не кто иной, как всадник с авеню Анри-Мартен.
     Он понял: никакой слежки за Люпеном не велось, а люди эти были из его банды! Они обеспечивали его безопасность! Служили телохранителями, сателлитами, внимательным эскортом. Везде, где хозяину угрожала опасность, сообщники были тут как тут, готовые предупредить, защитить. И те четверо - сообщники! И господин в рединготе - сообщник!
     Англичанина стала бить дрожь. Удастся ли когда-нибудь вообще добраться до этого недоступного человека? Какой же сильной должна быть организация, руководимая таким главой?
     Он вырвал из блокнота листок, наскоро черкнул несколько слов и, засунув листок в конверт, подозвал улегшегося было на скамейке мальчишку лет пятнадцати:
     - Держи, мальчик, найми экипаж и живо отправляйся на площадь Шатле, в швейцарскую таверну. Передашь это кассирше.
     И добавил пятифранковую монету. Мальчишка вмиг исчез.
     Прошло около получаса. Толпа все увеличивалась, и теперь Шолмсу лишь время от времени удавалось заметить помощников Люпена. Кто-то коснулся его плеча, и чей-то голос на ухо прошептал:
     - Так что же случилось, господин Шолмс?
     - Это вы, господин Ганимар?
     - Да, мне в таверну принесли вашу записку. В чем дело?
     - Он там.
     - Что такое?
     - Там... в ресторане... наклонитесь вправо... Видите?
     - Нет.
     - Подливает соседке шампанского.
     - Но это не он.
     - Он.
     - Да говорю вам... Ой, правда... вполне возможно... Ах, мерзавец, как на себя похож! - наивно прошептал Ганимар. - А те, другие, сообщники?
     - Нет, его соседка - леди Кливден, вторая - герцогиня Клит, а напротив - испанский посол в Лондоне.
     Ганимар шагнул было вперед, но Херлок удержал его.
     - Какая неосторожность! Ведь вы же один!
     - Он тоже.
     - Нет, на бульваре сторожат его люди... Да и в самом ресторане, вон тот господин...
     - Но как только я схвачу Арсена Люпена за шиворот, громко назвав его имя, весь зал, все официанты сбегутся мне на помощь.
     - Лучше бы все-таки иметь нескольких полицейских.
     - Это в том случае, если друзья Люпена будут настороже. Нет, согласитесь, господин Шолмс, у нас нет выбора.
     Он был прав, Шолмс чувствовал это. Лучше всего попытать счастья и воспользоваться такими исключительными обстоятельствами. И он лишь дал Ганимару последний совет:
     - Постарайтесь, чтобы он узнал вас как можно позже.
     А сам спрятался за газетным киоском, не выпуская Люпена из поля зрения. Тот как раз, склонившись к соседке, что-то улыбаясь говорил ей.
     Засунув руки в карманы, инспектор стал переходить улицу с видом человека, хорошо знающего, куда он идет. Он, едва ступив на противоположный тротуар, резко повернулся и одним прыжком вскочил на крыльцо.
     Раздался резкий свист. Ганимар натолкнулся на выросшего вдруг перед дверью метрдотеля. Тот с возмущением выталкивал его, как незваного гостя, чей вид мог бы нанести вред репутации шикарного ресторана. Ганимар покачнулся. В это время показался господин в рединготе. Он немедленно принял сторону инспектора, и оба, он и метрдотель, вступили в ожесточенную перепалку, не отпуская при этом Ганимара, поскольку один хотел во что бы то ни стало вытолкнуть инспектора вон, а другой заталкивал его обратно, так что, несмотря на все свои усилия, а также бурные протесты, несчастного оттеснили к нижним ступенькам крыльца.
     Тут же собралась толпа. Двое полицейских, привлеченные шумом, попробовали было проложить себе дорогу в толпе, но им не удалось пробиться сквозь твердо стиснутые плечи, широкие спины, оказавшиеся на пути.
     И вдруг, как по волшебству, путь оказался свободен! Метрдотель, поняв свою ошибку, извиняясь, отступил, господин в рединготе перестал наконец защищать инспектора, толпа расступилась, пропустив полицейских, а Ганимар кинулся к столу, за которым сидели шестеро... Но там осталось всего лишь пять человек! Он огляделся... выйти можно было только через дверь!
     - Где тот, что сидел на этом месте? - крикнул Ганимар оставшимся, замершим от удивления пятерым. - Вас было шестеро... Где шестой?
     - Господин Дестро?
     - Да нет! Арсен Люпен!
     - Этот господин поднялся наверх, - вмешался подошедший официант.
     Ганимар бросился следом. На верхнем этаже располагались кабинеты, и оттуда был выход прямо на бульвар.
     - Ищи его теперь, - вздохнул Ганимар. - Он далеко!
     
     
     Но он не был так уж далеко, всего в каких-нибудь двухстах метрах, катил себе в омнибусе "Площадь Мадлен - Бастилия", запряженном бегущей рысцой тройкой лошадей. Вот омнибус пересек площадь Оперы и удалился по бульвару Капуцинов. На площадке беседовали двое высоких парней в котелках. А на империале, вверху лесенки, дремал маленький человечек: Херлок Шолмс.
     Голова его покачивалась из стороны в сторону, и, убаюканный мерным движением экипажа, он вел сам с собой разговор:
     - Если б только славный Вильсон мог сейчас меня видеть, как бы он гордился своим коллегой... Ба!.. Едва раздался свист, сразу стало ясно, что партия проиграна. Оставалось лишь последить за выходами из ресторана. Нет, правда, когда имеешь дело с этим чертовым Люпеном, жизнь становится такой интересной!
     На конечной остановке Херлок выглянул в окошко и увидел, как Арсен Люпен выходит в сопровождении своих телохранителей. Он даже услышал, как тот шепнул: "На площадь Звезды".
     "На площадь Звезды, чудесно, там и встретимся. Уж я-то не опоздаю. Пусть себе садится в фиакр, а я в экипаже поеду за этими двумя".
     Эти двое пешком направились на площадь Звезды и позвонили у дверей домика под номером сорок по улице Шальгрен. Уличка была пустынной, извилистой, и Шолмсу удалось спрятаться в углублении между домами.
     Отворилось одно из двух окон первого этажа; человек в котелке захлопнул ставни. Над ними тотчас же осветилась фрамуга.
     Спустя минут десять в ту же дверь позвонил еще один человек, а за ним - следующий. И наконец, возле дома остановился наемный автомобиль. Шолмс увидел, как из него вышли двое: Арсен Люпен и дама в густой вуали, закутанная в манто.
     "Конечно, Белокурая дама", - подумал Шолмс в то время, как автомобиль отъезжал.
     Он подождал еще немного, затем приблизился к дому, залез на край оконной рамы и, встав на цыпочки, сквозь фрамугу поглядел в комнату.
     Облокотившись о камин, Арсен Люпен оживленно о чем-то говорил. Все остальные внимательно слушали, окружив его. Среди них Шолмс сразу узнал господина в рединготе и ресторанного метрдотеля. Что же до Белокурой дамы, она сидела в кресле к нему спиной.
     "Держат совет, - решил он. - Их взволновали события сегодняшнего вечера, и теперь надо высказаться. Эх, взять бы их всех сразу!"
     Кто-то из сообщников повернулся к окну - он быстро спрыгнул вниз и отбежал в тень. Из дома вышли господин в рединготе и метрдотель. В тот же момент осветились окна второго этажа, потом кто-то закрыл ставни. И наверху, как и внизу, стало совсем темно.
     "Он с ней остался внизу. А двое сообщников живут на втором этаже".
     Почти всю ночь он, не шелохнувшись, простоял на страже, опасаясь, что если уйдет, Арсен Люпен снова может исчезнуть. В четыре утра, заметив в конце улицы двух полицейских, он объяснил им, в чем дело, и велел дальше следить за домом.
     А сам отправился к Ганимару домой на улицу Перголез и разбудил его.
     - Он опять у меня под колпаком.
     - Арсен Люпен?
     - Да.
     - Если под таким же колпаком, как и вечером, лучше мне лечь обратно в постель. Ладно, пошли в комиссариат.
     Они дошли до улицы Месниль, а оттуда отправились домой к комиссару господину Декуантру. Затем в сопровождении полдюжины агентов вернулись на улицу Шальгрен.
     - Что нового? - обратился Шолмс к полицейским, несущим вахту.
     - Ничего.
     Рассветное небо уже посветлело, когда, отдав все распоряжения, комиссар позвонил в дверь и направился к будке консьержки. Напуганная его вторжением, вся дрожа, женщина ответила, что на первом этаже не было никаких жильцов.
     - Как это никаких жильцов? - воскликнул Ганимар.
     - Ну да, это жильцы со второго этажа, господа Леру... Они поставили внизу мебель для родственников из провинции...
     - Одного господина и дамы?
     - Да.
     - Ведь они пришли все вместе вчера вечером?
     - Может быть... я ведь спала... И все же как-то не верится, вот ключ... они его не попросили...
     Этим самым ключом комиссар отворил дверь с противоположной стороны вестибюля. На первом этаже было только две комнаты: обе они пустовали.
     - Невозможно! - взревел Шолмс. - Я их видел, и его и ее.
     - Не сомневаюсь, - хихикнул комиссар, - да только их нет.
     - Пошли на второй этаж. Они, должно быть, там.
     - На втором этаже живут господа Леру.
     - Вот и допросим этих господ Леру.
     Все вместе поднялись по лестнице. Комиссар позвонил. Со второго звонка дверь открыл свирепого вида человек в рубашке без пиджака. Это был не кто иной, как один из телохранителей.
     - Да в чем дело? Что за грохот? Чего людей будите?
     Но вдруг осекся:
     - Боже милостивый... Я не сплю? Господин Декуантр! И вы, господин Ганимар? Чем могу служить?
     Послышался оглушительный взрыв хохота. Ганимар, согнувшись пополам, затрясся в приступе неудержимого смеха.
     - Это вы, Леру, - твердил он. - Ой, как смешно! Леру, сообщник Арсена Люпена... Ой, умру! А ваш брат, Леру, он тоже здесь?
     - Эдмон, где ты? К нам пришел господин Ганимар...
     Показался второй мужчина, при виде его на Ганимара напал новый приступ веселья.
     - Возможно ли это? А я и не думал... Ах, друзья, оба вы попали в дрянную историю... Кто бы мог подумать! К счастью, есть на свете старина Ганимар, а у него - верные друзья и помощники... приехавшие издалека!
     И, обернувшись к Шолмсу, представил обоих:
     - Виктор Леру, инспектор Сюртэ, один из лучших в железной бригаде. Эдмон Леру, главный специалист антропометрической службы...
     
     
     Глава пятая
     ПОХИЩЕНИЕ
     
     Херлок Шолмс остался невозмутимым. Возражать? Обвинять этих двоих? Бесполезно. У него не было никаких доказательств, и даже если бы, пожертвовав своим временем, он собрал их, никто бы не поверил.
     Напрягшись, сжав до боли кулаки, он думал только о том, как бы не показать торжествующему Ганимару свою злость, не дать почувствовать снедавшую его горечь разочарования. Он почтительно поклонился этим оплотам общества, братьям Леру, и пошел прочь.
     В вестибюле Шолмс завернул к низенькой дверце, ведущей в подвал, нагнулся и подобрал какой-то красный камушек. Это был гранат.
     На улице, подойдя к фасаду, около номера сорок он прочитал: "Архитектор Люсьен Дестанж, 1877".
     Такая же надпись стояла и на доме 42.
     "Так, значит, опять двойной выход. Дома 40 и 42 сообщаются между собой. Как я об этом не подумал! Надо было остаться на ночь вместе с полицейскими".
     И обратился к ним:
     - Из этой двери после моего ухода кто-нибудь выходил? - указал Шолмс на парадное соседнего дома.
     - Да, какой-то господин с дамой.
     Херлок взял под руку главного инспектора и отвел его в сторонку:
     - Господин Ганимар, вы от души повеселились и, должно быть, не сердитесь на меня за доставленное беспокойство...
     - Да нисколько!
     - Правда? Однако потехе час, а теперь пора перейти к серьезным вещам.
     - Я тоже так считаю.
     - Сегодня седьмой день. Через три дня мне необходимо вернуться в Лондон.
     - Ай-ай-ай!
     - Так и будет, месье, и попросил бы вас быть наготове в ночь со вторника на среду.
     - Ожидается вылазка в том же духе? - издевался Ганимар.
     - Да, месье, в том же духе.
     - А чем она закончится?
     - Захватом Люпена.
     - Вы так думаете?
     - Клянусь честью.
     Шолмс откланялся и пошел в ближайшую гостиницу отдохнуть, после чего, вновь полный бодрости, поверив в себя, вернулся на улицу Шальгрен, сунул в руку консьержке два луидора, убедился, что братьев Леру нет дома, узнал, что строение принадлежит господину Арменжа и, вооружившись свечой, спустился в подвал через маленькую дверь, возле которой нашел утром гранат.
     Внизу лестницы лежал точно такой же.
     "Если не ошибаюсь, - думал он, - переход начинается здесь. Посмотрим, подойдет ли мой ключ к погребам жильцов первого этажа? Да... отлично... Осмотрим винные погреба... Ага! Вот здесь кто-то стер пыль... а на земле виднеются следы..."
     Раздался какой-то шорох. Он прислушался. Быстрым движением сыщик закрыл дверь, задул свечу и спрятался за горой пустых ящиков. Спустя несколько секунд он увидел, как одна из железных ячеек стала медленно поворачиваться, а вместе с ней и стена, к которой она крепилась. Из образовавшегося отверстия показался свет фонаря. Затем появилась рука. И за ней - человек.
     Он шел, согнувшись вдвое, будто что-то искал. Рылся в пыли и, время от времени выпрямляясь, бросал что-то в картонку, которую держал в левой руке. Затем стер свои следы, а также отпечатки, оставленные Люпеном и Белокурой дамой, и подошел к железной ячейке.
     Но тут же, захрипев, опрокинулся наземь. Это Шолмс подмял его под себя. Все дело заняло не более минуты, и вот уже человек растянулся на полу со связанными ногами и перетянутыми шнурком запястьями.
     Англичанин склонился над ним.
     - Сколько возьмешь за то, что будешь говорить? Расскажешь все, что знаешь?
     Ответом была такая насмешливая ухмылка, что Шолмс решил больше не задавать бесполезных вопросов.
     Он ограничился тем, что обыскал карманы пленника, но обнаружил лишь связку ключей, платок и маленькую картонную коробку, в которую тот складывал гранаты, точь-в-точь такие, как и те, что сыщик нашел возле двери, их собралась уже целая дюжина. Жалкий улов, ничего не скажешь!
     Да и что теперь делать с этим типом? Дожидаться, пока друзья за ним придут, чтобы всех сразу сдать в полицию? К чему? Что это ему даст в борьбе с Люпеном?
     Он не мог ни на что решиться, но потом, разглядывая коробку, сообразил, наконец, что делать. На ней стоял адрес: "Ювелир Леонар, улица Мира".
     Шолмс счел за лучшее просто бросить пленника здесь. Он задвинул обратно железную ячейку, запер подвал и вышел из дома. Забежав в почтовое отделение, послал господину Дестанжу телеграмму, предупреждая его о том, что сможет прийти лишь завтра. Затем отправился к ювелиру, перед которым выложил гранаты.
     - Мадам послала меня с этими камнями. Они выпали из вещи, которую она заказывала здесь.
     Шолмс угадал.
     - Вы правы, - ответил ювелир. - Эта дама сама мне звонила. Она скоро зайдет.
     Лишь около пяти часов стороживший на тротуаре Шолмс заметил даму в густой вуали. Ее походка показалась ему чем-то знакомой. Сквозь стекло витрины англичанин мог видеть, как она клала на прилавок украшенную гранатами старинную драгоценность.
     Дама почти тотчас же вышла, походила по магазинам, направилась в сторону Клиши и свернула на улицу, названия которой сыщик не знал. Уже в сумерках он, незаметно для консьержки, вошел следом за ней в шестиэтажный дом с двумя крыльями, в котором поэтому было множество жильцов. Дама дошла до третьего этажа и исчезла за одной из дверей. Спустя две минуты англичанин решил, в свою очередь, попытать счастья и стал один за другим пробовать ключи из захваченной им связки. Четвертый подошел.
     В темноте он различил совершенно пустые комнаты нежилой квартиры. Все двери были открыты. Приблизившись на цыпочках, он увидел в зеркало без рамы, отделявшее гостиную от смежной с ней комнаты, как дама в вуали сняла пальто и шляпу, повесила их на единственный стоящий в комнате стул и закуталась в бархатный пеньюар.
     Затем она прошла к камину и нажала кнопку электрического звонка. В тот же миг панно с правой стороны камина пришло в движение и, скользнув вниз прямо по стене, скрылось позади соседнего панно.
     Как только проход немного освободился, дама шагнула туда... и исчезла, унося с собой лампу.
     Система была несложной, и Шолмс проделал то же самое.
     Он двинулся на ощупь в темноте и сразу же зарылся лицом во что-то мягкое. При свете спички сыщик обнаружил, что попал в небольшое помещение, забитое платьями и другими вещами, подвешенными к металлическому карнизу. Он шагнул вперед и оказался перед дверным проемом, занавешенным гобеленом. Когда догорела спичка, стало видно, что сквозь вытертую, истончившуюся ткань пробивался свет.
     Он пригляделся.
     Прямо перед ним сидела Белокурая дама, достаточно было лишь протянуть руку...
     Она погасила лампу и включила электричество. Впервые Шолмсу при ярком свете предстало ее лицо. Он вздрогнул. Женщина, которую после стольких мытарств и хитроумных уловок он наконец-то настиг, оказалась не кем иным, как Клотильдой Дестанж!
     Так, значит, Клотильда Дестанж убила барона д'Отрека и похитила голубой бриллиант! Клотильда Дестанж, таинственная подруга Арсена Люпена! Белокурая дама, наконец!
     "Да, черт возьми, - думал он, - я настоящий осел. Лишь потому, что Клотильда - брюнетка, а подруга Люпена - блондинка, не сообразил, что обе они - одно. Как будто Белокурая дама могла оставаться блондинкой после убийства барона и кражи бриллианта!"
     Шолмсу видна была лишь часть комнаты, элегантного дамского будуара со светлыми обоями и множеством драгоценных безделушек. Клотильда села на низкий диванчик красного дерева и замерла, закрыв руками лицо. Вглядевшись, он понял, что она плачет. По бледным щекам стекали крупные слезы и капля за каплей падали на бархатный корсаж. А вслед за ними, словно из неиссякаемого источника, лились все новые и новые ручьи. Тяжело было видеть такое глубокое отчаяние, этот медленный поток слез.
     Позади нее открылась дверь. Вошел Арсен Люпен.
     Сначала они долго, безмолвно глядели друг на друга, потом он опустился перед ней на колени, положил ей голову на грудь и обнял. Чувствовалось в этом объятии глубокая нежность и бесконечная жалость. Оба застыли, не двигаясь. Ласковое молчание словно объединило их, слезы уж не текли так обильно.
     - Я так хотел бы сделать вас счастливой! - прошептал он.
     - Я счастлива.
     - Нет, ведь вы плачете. Ваши слезы так огорчают меня, Клотильда.
     Помимо воли, она поддавалась звуку этого нежного голоса, жадно вслушивалась, надеясь на счастье. Лицо ее осветилось улыбкой, но улыбкой такой еще грустной! Он взмолился:
     - Не грустите, Клотильда, вы не должны грустить. Просто не имеете на это права.
     Она взглянула на свои тонкие белые руки и серьезно сказала:
     - Пока эти руки будут моими, я буду грустить, Максим.
     - Отчего же?
     - Они убили человека.
     - Замолчите! - воскликнул Максим. - Не думайте об этом... Прошлое умерло, его больше нет...
     И стал целовать тонкие бледные руки, а улыбка ее все светлела, как будто с каждым поцелуем стиралось ужасное воспоминание.
     - Вы должны любить меня, Максим, вы должны, потому что ни одна женщина не будет любить вас так, как я. Чтобы сделать вам приятное, я шла на все, и пойду еще на что угодно, повинуясь не вашим приказам, а лишь вашим тайным желаниям. Я совершаю поступки, против которых восстает совесть и все мое существо, но не могу поступать иначе... все, что я делаю, совершается помимо сознания, только потому, что это может быть вам полезно, потому, что вы этого хотите... и я готова проделать это и завтра... и всегда.
     - Ах, Клотильда, - с горечью воскликнул он, - зачем я впутал вас в свою непростую жизнь? Надо было оставаться Максимом Бермоном, которого вы пять лет назад полюбили, и не представать перед вами тем, другим человеком... который я и есть на самом деле.
     - Я люблю и того, другого человека и ни о чем не жалею, - очень тихо произнесла она.
     - Нет, сожалеете о своей прошлой жизни, честной и открытой.
     - Когда вы здесь, я не жалею ни о чем, - горячо возразила она. - Нет больше ни вины, ни преступлений, когда мои глаза видят вас. И пусть вдали от вас я буду несчастной, буду страдать и ужасаться тому, что натворила! Ваша любовь заменит все! Я на все согласна! Но вы должны меня любить.
     - Я вас люблю не потому, что должен, Клотильда, но только лишь потому, что люблю.
     - А вы уверены? - простодушно спросила она.
     - Я уверен в себе так же, как и в вас. Вот только жизнь моя так бурна и стремительна, что не всегда удается посвящать вам столько времени, сколько бы хотелось.
     Эти слова взволновали ее.
     - А что такое? Новая опасность? Скорее же, скажите.
     - О, пока ничего страшного. И однако...
     - Однако?
     - Ну, в общем, он напал на наш след.
     - Шолмс?
     - Да. Ведь это он втянул Ганимара в ту историю в венгерском ресторане. Он же сегодня ночью поставил двух полицейских у дома на улице Шальгрен. Я это знаю точно. Сегодня утром Ганимар пришел обыскивать дом, а Шолмс был вместе с ним. Кроме того...
     - Кроме того?
     - Есть и еще одно: недостает нашего человека, некоего Жаньо.
     - Консьержа?
     - Да.
     - Но ведь я сама послала его утром на улицу Шальгрен собрать выпавшие у меня из кармана гранаты.
     - Вне сомнения, он попался в ловушку Шолмса.
     - Ничего подобного. Гранаты принесли к ювелиру на улицу Мира.
     - Что же тогда с ним стало потом?
     - О, Максим, мне страшно.
     - Пока бояться нечего. Однако не скрою, положение осложняется. Что ему известно? Где он прячется? Его сила в том, что он один. Ничто не может его выдать.
     - На что же вы решитесь?
     - Прежде всего, Клотильда, необходима крайняя осторожность. Я уже давно решил сменить место жительства и перенести свой дом туда, в неприступное убежище, о котором вы уже знаете. Вмешательство Шолмса только ускорит события. Когда по следу идет такой человек, как он, приходится признать, что рано или поздно он непременно достигнет цели. Так вот, я все подготовил. Переезд назначен на послезавтра, на среду. К полудню все уже будет закончено. В два часа дня я и сам смогу покинуть квартиру, предварительно уничтожив все следы нашего там пребывания, что само по себе тоже займет немало времени. А пока...
     - Что пока?
     - Мы не должны видеться, и никто не должен видеть вас, Клотильда. Никуда не ходите. За себя я не боюсь. Но сразу же начинаю тревожиться, лишь только дело идет о вас.
     - Просто невозможно, чтобы этот англичанин добрался до меня.
     - С ним все возможно, лучше принять меры предосторожности. Вчера, когда ваш отец чуть было не застал меня врасплох, я приходил поискать в бумагах, что хранятся в шкафу, где господин Дестанж держит свои старые журналы. Возможно, в них таится опасность. Она повсюду. Я так и чувствую, что враг бродит где-то в тени, подбирается к нам все ближе и ближе, следит за нами, расставляет вокруг свои сети. Интуиция еще никогда меня не обманывала.
     - В таком случае, - ответила она, - езжайте, Максим, и не думайте больше о моих слезах. Я буду сильной и подожду, пока минет опасность. Прощайте, Максим.
     Набравшись смелости, одержимый жаждой деятельности, со вчерашнего дня заставлявшей его идти против всех, Шолмс вступил в прихожую, в дальнем конце которой виднелась лестница. Но когда уже собирался по ней спуститься, с нижнего этажа послышались голоса, и он счел за лучшее пойти по круговому коридору, ведущему к другой лестнице. Спустившись по ней, сыщик очень удивился, узнав меблировку комнаты, в которой оказался. Через приоткрытую дверь он прошел в другую комнату, округлой формы. Это была библиотека господина Дестанжа.
     - Прекрасно! Замечательно! - бормотал он. - Теперь все становится понятным. Будуар Клотильды, то есть Белокурой дамы, сообщается с одной из квартир в соседнем доме, а дом тот выходит не на площадь Малерб, а на примыкающую улицу, насколько я помню, улицу Моншанен. Чудесно! Стало ясно, каким образом Клотильда Дестанж бегала к возлюбленному, сохраняя свою репутацию девушки, которая никогда никуда не ходит. И тем более ясно, как Арсен Люпен вчера вечером оказался рядом со мной на галерее: видимо, между этой библиотекой и соседней квартирой существует и второй переход.
     Ну вот, еще один дом с секретом, - заключил он. - И конечно, на этот раз архитектором тоже был Дестанж. Надо воспользоваться тем, что я здесь, и проверить содержимое шкафа, может быть, удастся что-то узнать и об остальных домах с секретами.
     Шолмс поднялся на галерею и спрятался за портьерой, где и простоял до позднего вечера. Вошел слуга потушить лампы. Спустя час англичанин, нажав на пружинку электрического фонарика, направился к шкафу.
     Ему было известно, что там хранились старые документы: досье, сметы, бухгалтерские книги. Позади, на полке высилась груда старых журналов. Самые последние лежали сверху.
     Он решил сначала просмотреть журналы за последние годы и, открыв оглавление, стал искать фамилии на букву "А". Обнаружив в списке имя "Арминжа" и стоявшее рядом число 63, Шолмс раскрыл страницу 63 и прочел:
     "Арминжа, улица Шальгрен, 40".
     Следовало описание произведенных по заказу этого клиента работ по установке отопления в здании. На полях пометка: "См. досье М.Б.".
     "Ага, - обрадовался он, - досье М.Б. Это именно то, что мне нужно. Тут я, возможно, узнаю, где теперь проживает господин Люпен".
     Лишь под утро в конце одного из журналов Шолмс обнаружил нужное досье.
     В нем было пятнадцать страниц. На одной - все относящееся к господину Арминжа с улицы Шальгрен. На другой было описание работ, произведенных по заказу домовладельца господина Ватинеля с улицы Клапейрон, 25. Следующая посвящалась барону д'Отреку, проживающему на авеню Анри-Мартен, 134, еще одна - владельцам замка Крозон и еще одиннадцать страниц были заполнены заказами от различных парижских домовладельцев.
     Шолмс переписал весь список из одиннадцати имен и адресов, затем положил все на место и, открыв окно, спрыгнул на пустынную площадь, не забыв при этом притворить ставни.
     Вернувшись к себе в номер, он торжественно, как всегда, раскурил трубку и, погрузившись в облако дыма, стал соображать, что можно выудить из досье М.Б., иными словами, Максима Бермона, он же Арсен Люпен.
     В восемь утра Шолмс отправил Ганимару телеграмму:
     
     "Сегодня утром обязательно зайду на улицу Перголез и сообщу вам имя человека, арестовать которого представляется чрезвычайно важным. Никуда не уходите вечером и завтра в среду до полудня. Устройте так, чтобы иметь в своем распоряжении около тридцати человек".
     
     Затем он выбрал на бульваре наемный автомобиль, шофер которого, с радостной и тупой физиономией, понравился сыщику, и велел отвезти себя на площадь Малерб. Шолмс остановил машину в пятидесяти шагах от особняка Дестанжа и приказал:
     - Милейший, закройте машину, выйдите, поднимите воротник пальто, так как сегодня холодный ветер, и терпеливо ждите. Через полтора часа начнете заводить мотор. А как только я вернусь, быстро поедем на улицу Перголез.
     Уже вступив на порог особняка, он было заколебался. Не будет ли ошибочным заниматься только Белокурой дамой, в то время как Люпен спокойно готовится к отъезду? Не лучше ли было бы, сверившись с адресами, значащимися в списке, поискать сначала местожительство врага?
     "Ладно, - решился Шолмс, - когда Белокурая дама будет уже моей пленницей, я стану хозяином положения".
     И позвонил в дверь.
     Господин Дестанж уже ждал его в библиотеке. Они стали работать. Шолмс все искал предлога сходить на половину Клотильды, как вдруг она сама появилась в библиотеке и, поздоровавшись с отцом, устроилась в маленькой гостиной и стала что-то писать.
     Со своего места англичанину было видно, как она сидит, склонившись над столом, и время от времени размышляет с застывшим в воздухе пером. Он подождал немного, затем, взяв наугад какой-то том, обратился к господину Дестанжу:
     - Вот как раз книга, которую мадемуазель Дестанж просила меня ей принести, когда она нам попадется.
     Шолмс направился в маленькую гостиную и остановился напротив Клотильды, встав с той стороны, где Дестанжу не было его видно.
     - Я Стикман, новый секретарь господина Дестанжа.
     - А-а, - протянула она, не прерывая своего занятия. - Значит, у отца новый секретарь?
     - Да, мадемуазель, я хотел бы поговорить с вами.
     - Садитесь, пожалуйста, я уже закончила.
     Она дописала еще несколько слов, поставила подпись, заклеила конверт и отодвинула бумаги. Затем взялась за телефон, позвонила портнихе, попросив ту скорее закончить дорожное пальто, которое ей вскоре срочно понадобится, и наконец повернулась к Шолмсу.
     - К вашим услугам, месье. Впрочем, почему бы нам не поговорить при отце?
     - Нет, мадемуазель, и умоляю вас даже голоса не повышать. Лучше, чтобы господин Дестанж ничего не слышал.
     - Для кого лучше?
     - Для вас, мадемуазель.
     - Я не согласна на разговор, который не должен слышать отец.
     - И все-таки придется вам согласиться.
     Оба встали, взгляды их встретились.
     - Говорите, месье, - сказала она.
     Не желая садиться, он начал:
     - Надеюсь, вы меня извините, если ошибусь в некоторых второстепенных вещах. Однако я отвечаю за полную точность всех излагаемых фактов.
     - Меньше слов, прошу вас. К делу.
     По этому резкому замечанию он понял, что молодая женщина насторожилась, и стал продолжать:
     - Хорошо, перейдем к делу. Пять лет назад вашему отцу случилось встретиться с неким господином Максимом Бермоном, представившимся ему как предприниматель... или архитектор, точно не скажу. Но господин Дестанж проникся к этому молодому человеку искренней симпатией и, поскольку состояние здоровья не позволяло ему самому заниматься проектами, предоставил господину Бермону выполнение нескольких заказов от старых клиентов, заказов, которые, как ему казалось, его помощник вполне был в состоянии исполнить.
     Херлок умолк. Ему показалось, что Клотильда очень сильно побледнела. Однако, сохраняя полное спокойствие, она произнесла:
     - Мне ничего не известно о том, что вы говорите, и не понимаю, чем все это могло бы меня заинтересовать.
     - А вот чем, мадемуазель. Господин Максим Бермон зовется по-настоящему, как вам известно, Арсен Люпен.
     Она засмеялась.
     - Невозможно! Арсен Люпен? Господин Максим Бермон зовется Арсен Люпен?
     - Именно так, как я имел честь доложить вам, мадемуазель, и поскольку вы отказываетесь понять меня с полуслова, добавлю, что Арсен Люпен нашел в этом доме для осуществления своих планов верную подругу, нет, больше чем подругу, слепо повинующуюся сообщницу... преданную ему безраздельно.
     Она поднялась и, нисколько не волнуясь или, по крайней мере, волнуясь настолько мало, что Шолмс был поражен подобным самообладанием, заявила:
     - Не знаю о цели вашего поведения, месье, и ничего не хочу о ней знать. Прошу без лишних слов покинуть этот дом.
     - В мои намерения никогда и не входило бесконечно навязывать вам свое присутствие, - так же спокойно, как и она, ответил Шолмс. - Вот только я решил не уходить отсюда один.
     - Кто же пойдет с вами?
     - Вы!
     - Я?
     - Да, мадемуазель, мы выйдем вместе из особняка, и вы без возражений, без единого слова пойдете за мной.
     
     
     Самым странным во всей этой сцене было полное спокойствие обоих. Их разговор походил не на поединок двух противников, равно обладающих сильной волей, но по тону и манере более напоминал светскую беседу, в которой просто высказываются разные точки зрения собеседников.
     В широко распахнутую дверь можно было видеть, как в ротонде господин Дестанж медленно, размеренными движениями переставлял книги.
     Клотильда села на место, легонько пожав плечами. Херлок вытащил часы.
     - Сейчас половина одиннадцатого. Уходим через пять минут.
     - А если нет?
     - В противном случае я пойду за господином Дестанжем и расскажу ему...
     - Что?
     - Всю правду. О лжи Максима Бермона и двойной жизни его сообщницы.
     - Сообщницы?
     - Да, именно той, которую называют Белокурая дама, той, что была блондинкой.
     - А чем вы все это докажете?
     - Отведу его на улицу Шальгрен и покажу переход, сооруженный Арсеном Люпеном, когда он якобы занимался там строительными работами, между домами номер 40 и 42, тот переход, которым вы оба воспользовались позавчера ночью.
     - А потом?
     - Потом поеду с господином Дестанжем к мэтру Детинану и спущусь по черной лестнице, как сделали вы с Арсеном Люпеном, уходя от Ганимара. Мы вместе поищем точно такой же переход, который наверняка существует между домом адвоката и соседним, выходящим не на улицу Клапейрон, а на бульвар Батиньоль.
     - А дальше?
     - А дальше я поведу господина Дестанжа в замок Крозон и, поскольку ему хорошо известно, какие именно работы производил там Арсен Люпен во время реставрации здания, не составит никакого труда отыскать тайные переходы, проложенные людьми из банды Люпена. Он сам убедится, что, воспользовавшись ими, Белокурая дама проникла ночью в комнату графини и забрала с камина голубой бриллиант, а потом, через две недели, пробралась в апартаменты консула Блейхена, чтобы запрятать камень во флакон... Странный какой-то поступок, не правда ли? Я объясню это, скорее всего, женской местью, но в общем цель не играет особой роли...
     - Потом?
     - Потом, - посерьезнел Херлок, - отправимся вместе с господином Дестанжем на авеню Анри-Мартен, 134, и примемся выяснять, каким образом барон д'Отрек...
     - Замолчите, замолчите, - с внезапным ужасом заговорила вдруг Клотильда. - Запрещаю вам! Как вы осмелились сказать, что я... обвинить меня...
     - Я обвиняю вас в убийстве барона д'Отрека.
     - Нет, нет, это клевета.
     - Вы убили барона д'Отрека, мадемуазель. Вы нанялись к нему на службу под именем Антуанетты Бреа с целью похитить голубой бриллиант, и вы его убили.
     Сломленная, уже просительно она прошептала:
     - Замолчите, месье, умоляю вас. Раз уж вы знаете столько всяких вещей, должны были бы понять, что я не убивала барона д'Отрека.
     - Я не сказал, что это было предумышленное убийство, мадемуазель. Барон д'Отрек был подвержен приступам помешательства, и тогда с ним справиться могла лишь только сестра Августа. Она мне сама сказала об этом. В отсутствие ее он, видимо, на вас набросился и в борьбе, защищая свою жизнь, вы, я думаю, ударили его. А впоследствии, ужаснувшись, позвонили лакею и сбежали, даже позабыв сорвать с пальца жертвы кольцо с голубым бриллиантом, за которым вы охотились. Чуть позже привели одного из сообщников Люпена, служившего в соседнем доме, вместе перенесли барона на кровать и прибрали комнату... все еще не решаясь забрать голубой бриллиант. Вот что произошло. Значит, я повторяю, вы не хотели убивать барона. Но удар нанесли именно эти руки.
     Она сплела их на лбу, свои тонкие бледные руки, и долго сидела так, не двигаясь. Наконец, расцепив пальцы, подняла к сыщику скорбное лицо и произнесла:
     - И все это вы собираетесь рассказать отцу?
     - Да, и добавлю, что у меня есть свидетель, мадемуазель Жербуа, которая узнает Белокурую даму, а кроме того, сестра Августа, которая узнает Антуанетту Бреа, и графиня де Крозон, которая узнает мадам де Реаль. Вот что я ему скажу.
     - Вы не осмелитесь, - заявила она, овладев собой перед лицом грозившей ей опасности.
     Он поднялся и сделал шаг в направлении библиотеки. Клотильда остановила его:
     - Минуту, месье.
     Потом подумала и, уже полностью обретя самообладание, спокойно спросила:
     - Вы ведь Херлок Шолмс?
     - Да.
     - Что вам от меня нужно?
     - Что мне нужно? Я вступил с Арсеном Люпеном в поединок, из которого во что бы то ни стало должен выйти победителем. В ожидании развязки, которая вскоре наступит, считаю, что захват такого ценного заложника, как вы, даст мне значительное преимущество перед моим противником. Так что вы пойдете со мной, мадемуазель, и я поручу вас заботам одного из друзей. Как только цель будет достигнута, вы окажетесь на свободе.
     - Это все?
     - Все. Я не имею никакого отношения к полиции этой страны и, следовательно, не чувствую за собой права быть... вершителем правосудия.
     Похоже, эти слова ее убедили. Однако потребовалась еще передышка. Глаза ее закрылись. Шолмс смотрел на нее, ставшую вмиг такой спокойной, почти безразличной к подстерегавшей опасности.
     "И вообще, - думал англичанин, - считала ли она себя в опасности? Нет, ведь ее защищал сам Люпен. С Люпеном ничего не страшно. Люпен всемогущ, он не может ошибаться".
     - Мадемуазель, - напомнил он, - я говорил о пяти минутах, а прошло целых тридцать.
     - Разрешите мне подняться к себе, чтобы забрать вещи?
     - Если вам так угодно, мадемуазель, я подожду вас на улице Моншанен. Консьерж Жаньо - мой лучший друг.
     - Ах, так вы знаете, - ужаснулась она.
     - Я много чего знаю.
     - Хорошо. Сейчас позвоню.
     Ей принесли пальто и шляпу. Шолмс сказал:
     - Надо как-то объяснить господину Дестанжу наш отъезд и назвать причину, по которой вы можете отсутствовать несколько дней.
     - В этом нет надобности. Я скоро вернусь.
     Снова взгляды их встретились, оба смотрели, саркастически улыбаясь.
     - Как вы в нем уверены! - заметил Шолмс.
     - Слепо ему верю.
     - Все, что он делает, хорошо, не так ли? Все, чего хочет, получается. И вы все одобряете, и сами готовы на все ради него.
     - Я люблю его, - задрожав, сказала она.
     - И думаете, он вас спасет?
     Пожав плечами, она направилась к отцу.
     - Забираю у тебя господина Стикмана. Мы поедем в Национальную библиотеку.
     - Вернешься к обеду?
     - Может быть... хотя, скорее всего, нет. Не беспокойся.
     И твердо заявила Шолмсу:
     - Иду, месье.
     - Без задних мыслей?
     - С закрытыми глазами.
     - Если попытаетесь улизнуть, я позову на помощь, закричу, вас схватят и посадят в тюрьму. Не забывайте, есть ордер на арест Белокурой дамы.
     - Клянусь честью, что не попытаюсь улизнуть.
     - Я верю вам. Идемте.
     И вместе, как он и говорил, они покинули особняк.
     
     
     На площади, развернувшись против движения, стояла машина. Видна была спина шофера и кепка, полускрытая поднятым воротником. Подойдя, Шолмс услышал ворчание мотора. Он открыл дверцу, пригласил Клотильду садиться и сам сел рядом с нею.
     Автомобиль рванул с места и, промчавшись по внешним бульварам, выскочил на авеню Хош, а затем на авеню Град-Арме.
     Херлок задумался, разрабатывая план дальнейших действий.
     "Ганимар у себя... Оставлю на его попечении девушку... А сказать, кто она? Ведь, узнав, сразу же потащит ее в следственную тюрьму и нарушит все мои замыслы. Разделавшись с этим, я возьмусь за список из досье М.Б. и выйду на охоту. И уже этой ночью, или, самое позднее, завтра утром заеду, как договорились, за Ганимаром и выдам ему Арсена Люпена и его банду".
     Он потирал руки, радуясь, что наконец-то цель близка и никакое препятствие не может его остановить. Не в силах противостоять желанию поделиться с кем-то своим счастьем, хоть это и не было в его привычках, он воскликнул:
     - Извините, мадемуазель, за мое веселое настроение. Сражение было тяжким, и именно поэтому мне так отраден успех.
     - Законный успех, месье, вы имеете полное право быть собой довольным.
     - Благодарю. Однако что за странной дорогой мы едем! Шофер что, не слышал?
     В этот момент машина выезжала через Нейи за пределы Парижа. Что за черт! Ведь не может же быть улица Перголез за городской чертой!
     Шолмс опустил стекло, отделявшее их от водителя.
     - Эй, шофер, вы не туда поехали. Улица Перголез!
     Тот не отвечал. Шолмс крикнул снова:
     - Говорю вам, езжайте на улицу Перголез!
     Тот опять не ответил.
     - Ах, так! Да вы оглохли, дружок. Или нарочно делаете... Нам сюда не нужно... Улица Перголез!.. Живо назад, да побыстрей!
     Тот продолжал хранить молчание. Англичанин не на шутку встревожился. Он взглянул на Клотильду: на ее губах играла чуть заметная улыбка.
     - Чему это вы улыбаетесь? - пробурчал он. - Это происшествие не имеет никакого отношения... от этого ничего не изменится...
     - Абсолютно ничего, - ответила она.
     И вдруг его пронзила догадка. Привстав, он повнимательнее взглянул на человека, сидящего за рулем. Вроде тот был пошире в плечах, этот держится свободнее... Он весь покрылся холодным потом, руки так и сжимались в кулаки, Шолмс все больше и больше убеждался в страшной вещи: этот человек, это был Арсен Люпен.
     
     
     - Ну, что скажете, господин Шолмс, о нашей маленькой прогулке?
     - Чудесно, дорогой месье, просто чудесно, - отвечал Шолмс.
     Никогда в жизни не приходилось ему делать над собой таких неимоверных усилий, чтобы без дрожи в голосе произнести эти слова, не показать, какие в нем в тот момент бушевали страсти. Но уже в следующий миг наступила бурная реакция, ненависть и бешенство прорвались, унося последние остатки воли, и, выхватив револьвер, Шолмс наставил его на мадемуазель Дестанж.
     - Сию минуту остановитесь, Люпен, сию же секунду, иначе выстрелю в мадемуазель.
     - Посоветовал бы вам целиться в щеку, если хотите попасть в висок, - не поворачивая головы, ответил Люпен.
     А Клотильда произнесла:
     - Максим, не гоните, дорога скользкая, мне так страшно.
     Она все так же улыбалась, не сводя глаз с дороги, расстилавшейся перед автомобилем.
     - Пусть остановит! Пусть сейчас же остановит! - в бешенстве прокричал ей Шолмс. - Вы что, не видите, я способен на все!
     Дуло револьвера коснулось завитков Клотильды. Она прошептала:
     - Максим такой неосторожный! На этой скорости нас обязательно занесет.
     Шолмс запихал оружие обратно в карман и схватился за ручку двери, готовый выброситься из машины, несмотря на всю несуразность подобного поступка.
     - Осторожнее, месье, - предупредила Клотильда, - там за нами едет машина.
     Он высунулся в окно. Действительно, за ними следовала огромная, кровавого цвета, с удлиненным носом жутковатого вида машина, а внутри сидели четверо мужчин в кожаных куртках.
     "Ладно, - подумал он, - я под охраной, придется потерпеть".
     И сложил на груди руки с видом человека гордого, но вынужденного подчиниться обстоятельствам и ожидать, когда фортуна повернется к нему лицом. И пока они пересекали Сену, проскакивая Сюрен, Рюей, Шату, он все сидел неподвижно, замкнувшись в себе. Подавив злобу и горечь, Шолмс думал лишь о том, как бы узнать, каким чудом Арсен Люпен сумел занять место шофера. Как-то не верилось в то, что славный малый, которого он выбрал на бульваре, был подставным лицом, сообщником. И все-таки кто-то предупредил Люпена, и именно после того, как он, Шолмс, стал угрожать Клотильде, ведь никто не мог знать заранее о его планах. А сама Клотильда все это время была рядом с ним.
     Вдруг он вспомнил: а телефонный разговор, который она вела с портнихой? Шолмс понял: еще до того, как он начал говорить, стоило ему лишь вступить в беседу в качестве нового секретаря господина Дестанжа, как она почуяла опасность, догадалась об имени посетителя и цели его прихода. Тогда хладнокровно и естественно, как если бы действительно звонила портнихе, позвала она Люпена на помощь, возможно, через посредника и пользуясь заранее заготовленными условными фразами.
     Как потом прибежал Люпен, как сообразил, что их ждал именно этот автомобиль с заведенным мотором, как подкупил механика - все это не имело уже никакого значения. Более всего поражало Шолмса, так что даже гнев его немного поутих, - как эта обычная женщина, пусть и влюбленная, подавив волнение, отбросив свой инстинкт, сумела в тот момент не выдать себя ни выражением глаз, ни малейшим искажением черт лица и тем самым дала очко вперед самому Херлоку Шолмсу.
     Как бороться с человеком, у которого такие помощники? Лишь одним своим авторитетом смог он внушить женщине громадную энергию и отвагу.
     Переехав Сену, они начали взбираться вверх по сен-жерменскому побережью, но в пятистах метрах от города притормозили. Их догнала вторая машина, и обе они остановились. Вокруг не было ни души.
     - Господин Шолмс, - сказал Люпен, - будьте любезны пересесть в другую машину. А то наша тащится так медленно...
     - С удовольствием, - заторопился Шолмс, понимая, что у него нет выбора.
     - Разрешите также одолжить вам это меховое пальто, ведь ехать будем быстро, и предложить пару бутербродов. Берите, берите, кто знает, когда вам удастся поужинать.
     Из машины вышли четверо. Один из них подошел поближе, и, когда снял закрывавшие лицо очки, Шолмс узнал господина в рединготе из венгерского ресторана.
     - Отвезете машину шоферу, у которого я ее нанял, - приказал Люпен. - Он ждет в первой пивной справа на улице Лежондр. Заплатите вторую половину обещанной тысячи франков. Да, совсем забыл, отдайте господину Шолмсу свои очки.
     И, переговорив с мадемуазель Дестанж, сел за руль рядом с Шолмсом, посадив сзади одного из своих людей. Они тронулись.
     Люпен не преувеличивал, говоря, что "теперь поедем побыстрее". С самого начала они двигались с головокружительной скоростью. Будто под влиянием таинственной притягательной силы, стремительно приближался горизонт и в тот же миг словно проваливался в бездну, а вместе с ним летели деревья, дома, равнины и леса, все неслось с ужасающей быстротой потока, низвергающегося в пропасть.
     Шолмс и Люпен не обменялись ни единым словом. Прямо над их головами то и дело пролетали, качаясь, как морские волны, шумевшие листвой кроны тополей. Мимо проносились города: Мант, Вернон, Гайон. С холма на холм, от Бон-Скур до Кантеля. А вот и Руан, его окрестности, порт, многокилометровая набережная - все это будто превратилось в улочку маленького городка. А вслед за ним Дюклер, Кодебек. Вот на пути их стремительного полета оказался извилистый ландшафт Ко, а за ним Лильбон, Кильбер. Внезапно машина вылетела к берегам Сены, на самый край маленькой набережной, возле которой ждала строгая, крепкая на вид яхта. Из трубы вырывались клубы пара.
     Машина остановилась. Всего за два часа они проехали более сорока лье.
     К ним подошел, здороваясь, человек в голубой блузе и расшитой золотом фуражке.
     - Отлично, капитан! - одобрил Люпен. - Вы получили телеграмму?
     - Получил.
     - "Ласточка" готова?
     - Да.
     - В таком случае прошу вас, господин Шолмс.
     Англичанин огляделся вокруг и, заметив неподалеку на террасе кафе группу людей, а совсем рядом - еще несколько человек, на секунду заколебался, однако, сообразив, что, прежде чем что-то успеет предпринять, окажется связанным и засунутым в трюм, взошел по трапу и последовал за Люпеном в каюту капитана.
     Она оказалась просторной, сияла безупречной чистотой и вся сверкала лаковыми панелями и до блеска начищенной медью.
     Люпен прикрыл дверь и без обиняков, почти грубо бросил Шолмсу:
     - Что именно вам известно!
     - Все.
     - Все? Поподробнее.
     В голосе не было и намека на ту насмешливую вежливость, с которой он обычно разговаривал с англичанином. Появились властные нотки хозяина, привыкшего командовать и не терпящего возражений от какого-нибудь Херлока Шолмса.
     Они обменялись взглядами, как двое врагов, не скрывающих свою злобу. И Люпен зло заговорил:
     - Месье, вот уже несколько раз вы встречаетесь на моем пути. Уже довольно, мне надоело терять время на то, чтобы избегать расставленные вами ловушки. Предупреждаю: мое отношение к вам будет зависеть от вашего ответа. Что именно вам известно?
     - Повторяю, все.
     Арсен Люпен, сдержавшись, отрывисто произнес:
     - Я сам вам могу сказать, что именно вы узнали. Вы узнали, что я, под именем Максима Бермона... э-э... несколько улучшил пятнадцать домов, построенных архитектором Дестанжем.
     - Да.
     - Из пятнадцати домов вы нашли четыре.
     - Да.
     - Но в вашем распоряжении список с адресами одиннадцати остальных.
     - Да.
     - Вы забрали этот список из дома господина Дестанжа, скорее всего, этой ночью.
     - Да.
     - И поскольку предполагаете, что из одиннадцати домов наверняка найдется один, избранный мною для своих нужд и потребностей моих друзей, то поручили Ганимару перейти в наступление и обнаружить место, где я скрываюсь.
     - Нет.
     - Что это значит?
     - Это значит, что я действую один и собирался перейти в наступление в одиночку.
     - В таком случае мне нечего опасаться, поскольку вы у меня в руках.
     - Вам нечего опасаться, ПОКА я у вас в руках.
     - Вы хотите сказать, что долго тут не останетесь?
     - Нет.
     Арсен Люпен подошел к англичанину поближе и мягко положил руку ему на плечо.
     - Послушайте, месье, мне что-то неохота спорить, а вы, к несчастью для вас, не в состоянии одержать надо мной верх. А значит, покончим с этим.
     - Покончим с этим.
     - Вы дадите мне честное слово, что не будете пытаться сбежать с корабля, пока он не достигнет английских территориальных вод.
     - Даю вам честное слово, что всеми средствами буду стараться отсюда сбежать, - неукротимо возразил Шолмс.
     - Но, черт возьми, вы же знаете, что стоит мне хоть слово сказать, и вы окажетесь совершенно беспомощным. Все эти люди слепо мне повинуются. По одному моему знаку вам накинут на шею цепь.
     - Бывает, цепи тоже рвутся.
     - Они бросят вас за борт в десяти милях от берега.
     - Я умею плавать.
     - Хороший ответ! - засмеялся Люпен. - Прости меня, Господи, я был во гневе. Простите и вы, мэтр... и перейдем к делу. Ведь вы понимаете, что мне необходимо принять меры, обеспечивающие безопасность мою и моих друзей?
     - Любые меры. Но они окажутся бесполезными.
     - Ладно. Так вы не будете сердиться, если я все-таки их приму?
     - Вы просто обязаны это сделать.
     - Тогда начнем.
     Люпен отворил дверь и позвал капитана и двух матросов. Те схватили англичанина и, обыскав его карманы, со связанными ногами привязали Шолмса к койке капитана.
     - Хватит! - приказал Люпен. - В самом деле, месье, лишь из-за вашего упрямства и исключительной серьезности положения я позволил себе пойти на...
     Матросы вышли. Люпен обратился к капитану:
     - Пусть кто-то из экипажа останется здесь в распоряжении господина Шолмса, а вас попрошу, как только сможете, тоже составить ему компанию. Будьте к нему исключительно внимательны. Это не пленник, а гость. Который час, капитан?
     - Два часа пять минут.
     Люпен взглянул на свои часы, затем на стенные часы в каюте.
     - Два часа пять минут? На моих то же самое. Сколько времени требуется, чтобы дойти до Саутгемптона?
     - Если двигаться не спеша, часов девять.
     - Пусть будет одиннадцать. Вам нельзя приближаться к земле до полуночи, до того момента, как из Саутгемптона отойдет пароход, прибывающий в Гавр в восемь утра. Ясно, капитан? Повторяю: поскольку для нас всех было бы чрезвычайно опасно, если бы месье вернулся во Францию с этим пароходом, вы не должны до часу ночи оказаться в Саутгемптоне.
     - Понял.
     - Будьте здоровы, мэтр. До встречи в будущем году в этом мире или в ином.
     - До завтра.
     Спустя несколько минут Шолмс услышал шум удаляющегося автомобиля и в тот же момент в глубинах "Ласточки" громко зачихал мотор. Яхта тронулась в путь.
     К трем часам дня они вышли из устья Сены и оказались в открытом море. В это время, растянувшись на койке, к которой был привязан, Херлок Шолмс крепко спал.
     
     
     На следующее утро, утро десятого, последнего дня войны двух великих противников, в "Эко де Франс" появилась симпатичная заметка:
     "Вчера Арсен Люпен издал декрет о высылке английского сыщика Херлока Шолмса. Декрет был подписан в полдень и приведен в исполнение в тот же день. В час ночи Шолмс уже высадился в Саутгемптоне".
     
     
     Глава шестая
     ВТОРОЙ АРЕСТ АРСЕНА ЛЮПЕНА
     
     С восьми утра улица Крево, что между проспектом Булонского леса и авеню Бюжо, была запружена двенадцатью фургонами, перевозившими вещи. Господин Феликс Дэви покидал занимаемую им квартиру на пятом этаже дома № 8. А эксперт господин Дюбрей, объединивший в одну квартиру шестой этаж этого же дома и шестые этажи рядом стоящих домов, по чистой случайности, поскольку эти господа между собой были незнакомы, в этот же день отправлял коллекции мебели, ради которых его ежедневно посещали зарубежные партнеры.
     Обитатели квартала заметили одну любопытную деталь, хотя заговорили о ней лишь гораздо позднее: ни на одном из двенадцати фургонов не стояло имени и адреса отправителя и ни один из сопровождавших их грузчиков не задержался в соседней пивной. Они работали так споро, что к одиннадцати часам все было закончено. В квартирах оставались лишь клочки бумаги и какие-то тряпки, что всегда после отъезда жильцов валяются в углах пустующих комнат.
     Господин Феликс Дэви, элегантный молодой человек, модно и со вкусом одетый, держа в руках тросточку, вес которой свидетельствовал о необычайно развитой мускулатуре ее владельца, господин Феликс Дэви мирно вышел из дома и уселся на скамеечку в поперечной аллее, пересекающей проспект напротив улицы Перголез. Рядом с ним на скамье читала газету просто одетая женщина, а возле нее малыш копал лопаткой песок.
     Спустя некоторое время господин Феликс Дэви, не поворачивая головы, осведомился у женщины:
     - Что Ганимар?
     - Ушел с девяти утра.
     - Куда?
     - В префектуру.
     - Один?
     - Один.
     - Ночью не приходили телеграммы?
     - Ни одной.
     - Вам в доме все так же доверяют?
     - Все так же. Оказываю мелкие услуги госпоже Ганимар, а она мне рассказывает, что делает муж... Мы все утро провели вместе.
     - Хорошо. До нового указания продолжайте приходить сюда каждый день в одиннадцать.
     Он поднялся и отправился в "Китайский павильон" возле ворот Дофин, где съел скромный завтрак из двух яиц, овощей и фруктов. Затем возвратился на улицу Крево и сказал консьержке:
     - Поднимусь на минутку наверх и потом отдам вам ключи.
     Осмотр квартиры закончился в комнате, служившей рабочим кабинетом. Там он взялся за газовую трубу с гибким наконечником, свисавшим вдоль камина, вынул медную пробку и, прикрепив туда маленькое устройство в виде рожка, подул внутрь.
     Ответом ему был легкий свист. Поднеся трубу ко рту, он прошептал:
     - Никого, Дюбрей?
     - Никого.
     - Мне можно подняться?
     - Да.
     Положив трубу на место, он задумался.
     "Нет пределов для прогресса. Наш век буквально кишит мелкими изобретениями, делающими жизнь и в самом деле очаровательной и прекрасной. И такой забавной!.. Особенно если умеешь играть ею так, как я".
     Он взялся за мраморную лепку камина. Целая мраморная пластина сдвинулась с места, а висевшее над ней зеркало скользнуло вниз по невидимым рельсам, открывая зияющее отверстие, в котором виднелись первые ступеньки лестницы, сооруженной внутри камина. Ступени были удивительно чистыми, из тщательно отполированного чугуна, а стены вокруг выложены белоснежной фарфоровой плиткой.
     Он стал подниматься наверх. На шестом этаже было точно такое же отверстие над камином. Возле него ожидал господин Дюбрей.
     - У вас все закончено?
     - Все.
     - Все вывезли?
     - Абсолютно.
     - А персонал?
     - Осталось лишь трое сторожей.
     - Пошли.
     Один за другим они тем же путем поднялись на этаж прислуги и вышли в мансарду, где находились три человека, один из которых глядел в окно.
     - Ничего нового?
     - Ничего, шеф.
     - На улице спокойно?
     - Да.
     - Еще десять минут, и уеду отсюда насовсем... Вы тоже уходите. А пока, едва заметите на улице что-нибудь подозрительное, немедленно дайте мне знать.
     - Я не снимаю пальца с сигнала тревоги, шеф.
     - Дюбрей, вы предупредили грузчиков, чтобы не трогали провода этого звонка?
     - Конечно, все работает отлично.
     - Ну тогда я спокоен.
     Оба спустились обратно в квартиру Феликса Дэви. Поставив на место мраморную плиту, он радостно воскликнул:
     - Дюбрей, как хотелось бы посмотреть на их физиономии, когда они найдут все эти замечательные фокусы, предупреждающие звонки, целую сеть электрических проводов, акустические трубы, невидимые переходы, движущиеся паркетины, запрятанные в стенах лестницы... Великое множество ловких трюков!
     - Какая реклама для Арсена Люпена!
     - Реклама, без которой вполне можно было бы обойтись. Жаль покидать такое жилье. Придется все начинать заново, Дюбрей, все делать по-другому, конечно, ведь никогда нельзя повторяться. Ах, проклятый Шолмс!
     - А он случайно не вернулся обратно?
     - Каким образом? Единственный пароход из Саутгемптона отходит в полночь. Из Гавра есть один поезд, отправляющийся в восемь утра и прибывающий в Париж в одиннадцать одиннадцать. Поскольку он не сел на двенадцатичасовой пароход, а он на него не сел, ведь я дал капитану абсолютно точные указания, он сможет быть во Франции лишь сегодня к вечеру, проехав через Ньюхевен и Дьеп.
     - Если только захочет вернуться.
     - Шолмс никогда не сдается. Он вернется, но слишком поздно. Мы будем уже далеко.
     - А мадемуазель Дестанж?
     - Через час мы встречаемся с ней.
     - У нее?
     - Нет, к себе она вернется лишь через несколько дней, когда улягутся страсти... и мне не придется больше заниматься ею. Но вам, Дюбрей, нужно поспешить. Погрузка всех наших вещей займет много времени, вам лучше быть на набережной.
     - Вы уверены, что за нами не следят?
     - Кто? Я опасался лишь Шолмса.
     Дюбрей вышел. Феликс Дэви в последний раз обошел комнату, подобрал пару разорванных писем, заметив кусочек мела, нарисовал на темных обоях столовой большую рамку и внутри написал, как на мемориальной доске: "Здесь в течение пяти лет в начале двадцатого века жил Арсен Люпен, джентльмен-взломщик".
     Эта маленькая шутка доставила ему большое удовольствие. Весело насвистывая, он глядел на надпись и думал: "Теперь, когда подготовлен материал для историков грядущих поколений, пора сматывать удочки. Поторопитесь, мэтр Херлок Шолмс, через три минуты я упорхну из гнездышка и ваше поражение будет полным. Еще две минуты! Вы заставляете себя ждать, мэтр! Еще минута! Все еще не пришли? Раз так, объявляю о вашем проигрыше и своем триумфе. И на этом прощаюсь. Прощай, королевство Арсена Люпена! Я больше тебя не увижу. Прощайте пятьдесят пять комнат шести квартир, над которыми я властвовал безраздельно! Прощай, моя комнатка, моя скромная комнатка!"
     Это лирическое отступление прервали два резких, пронзительных звонка. Они означали сигнал тревоги.
     "Что там стряслось? Какая могла появиться непредвиденная опасность? Может быть, Ганимар? Нет, невозможно..."
     Он направился было в кабинет, чтобы немедля бежать, но, передумав, сначала подошел к окну. На улице никого не было. Значит, враг уже в доме? Прислушавшись, он, казалось, различил какой-то неясный шум. Решив больше не задерживаться, пробежал в кабинет и уже на пороге услышал, как во входную дверь пытались вставить ключ.
     - Дьявол, - пробормотал он, - самое время уходить. Видимо, дом окружен... Ход на черную лестницу закрыт. Слава Богу, есть камин!
     Он ухватился за лепку - та не двигалась. Нажал посильнее - плита оставалась неподвижной.
     В тот же миг ему показалось, что дверь внизу отворилась, и из вестибюля послышались чьи-то шаги.
     - Вот черт, - выругался он, - я пропал, если треклятый механизм...
     Судорожно сжимая пальцами лепку, он надавил всем своим весом. Ничто не сдвинулось с места. Ничто! В силу какого невероятного невезения, воистину ужасной насмешки судьбы, механизм, еще несколько минут назад действовавший безотказно, теперь заклинило?
     Поднатужившись, он рванул на себя обшивку камина. Но мраморная плита не поддавалась. Проклятие! Возможно ли, чтобы такое глупое препятствие встало на его пути? Он стукнул по мрамору, стал колотить по нему кулаками, ругая на чем свет стоит.
     - В чем дело, господин Люпен, похоже, у вас что-то испортилось?
     Люпен в ужасе обернулся. Перед ним стоял Херлок Шолмс.
     Херлок Шолмс! Он глядел на него, моргая, будто ослепленный страшным видением. Херлок Шолмс в Париже! Херлок Шолмс, им же самим отправленный накануне в Англию, подобно взрывоопасной бандероли! Теперь он, свободный и победоносный, возвышался перед Люпеном! О, для того, чтобы свершилось такое немыслимое чудо вопреки воле Арсена Люпена, нужно было, по меньшей мере, крушение всех естественных законов. Это означало победу всего, что противоречит логике и нормальному ходу вещей. Херлок Шолмс здесь!
     И, в свою очередь, англичанин насмешливо, с той же высокомерной вежливостью, которой, как ударами хлыста, не раз стегал его противник, произнес:
     - Господин Люпен, предупреждаю вас, что с этой минуты навсегда забуду о ночи, которую вы заставили меня провести в особняке барона д'Отрека, не стану вспоминать о злоключениях моего друга Вильсона, никогда не помяну о моем похищении в автомобиле, ни о путешествии, что я был принужден совершить привязанным по вашему приказу к неудобной койке. Эта минута стирает все. Я больше ни о чем не помню. Мы в расчете. Я получил королевское вознаграждение.
     И поскольку Люпен хранил молчание, англичанин спросил:
     - А вы как думаете?
     Казалось, он настаивал, потому что требовал признания своих заслуг, некой компенсации за прошлое.
     После минутного размышления, дав англичанину почувствовать свой взгляд, проникающий до сокровенных глубин души, Люпен заявил:
     - Полагаю, месье, ваше теперешнее поведение имеет под собой серьезные основания?
     - Чрезвычайно серьезные.
     - То, что вы улизнули от моего капитана и от моих матросов, не имеет первостепенного значения в нашей борьбе. Но тот факт, что вы здесь, передо мной, один, слышите, один на один с Арсеном Люпеном, заставляет меня считать ваш реванш настолько полным, насколько это только возможно.
     - Насколько это возможно.
     - Что с домом?
     - Окружен.
     - А два соседних?
     - Тоже.
     - Верхняя квартира?
     - Все три квартиры на шестом этаже, занимаемые господином Дюбреем, окружены.
     - Таким образом...
     - Таким образом, вы попались, господин Люпен, это неизбежно.
     Люпен испытал в тот момент те же самые чувства, что волновали Шолмса, когда он ехал в автомобиле, тот же сдерживаемый гнев, то же бешенство. И та же самая сила обстоятельств заставила его в конечном счете покориться. Оба в равной степени могущественные противники, они должны были, каждый в свою очередь, принимать поражение как временное зло, с которым приходилось смириться.
     - Мы в расчете, месье, - ясно произнес он.
     Казалось, англичанин несказанно обрадовался этому признанию. Они помолчали. Затем Люпен, уже овладев собой, с улыбкой заговорил:
     - Я ничуть не в обиде. Как-то надоело все время побеждать. Достаточно было лишь руку протянуть - и вы в нокауте. На этот раз я на вашем месте. Туше, мэтр!
     Он весело рассмеялся.
     - То-то все обрадуются! Люпен в западне! Как-то ему удастся выйти оттуда? В мышеловке! Ну и приключение! О, мэтр, я вам обязан такими сильными ощущениями! Такова жизнь!
     Сжав кулаки, он приставил их к вискам, будто хотел сдержать бурлящее в нем безудержное веселье, так ребенок хохочет, не в силах удержаться.
     И наконец приблизился к англичанину.
     - Чего же вы ждете?
     - Чего жду?
     - Да, здесь Ганимар со своими людьми. Отчего же он не входит?
     - Это я так просил.
     - А он согласился?
     - Я прибегаю к его услугам лишь при категорическом условии подчинения моим приказам. Впрочем, он думает, что господин Феликс Дэви - только один из сообщников Арсена Люпена.
     - Тогда задам вопрос по-другому. Почему вы один?
     - Мне хотелось сначала поговорить с вами.
     - Ай-ай-ай! Он хочет поговорить!
     Эта мысль здорово пришлась Люпену по вкусу. В некоторых обстоятельствах слово оказывается лучше дела.
     - Господин Шолмс, сожалею, что не могу предложить вам кресла. А может быть, вам придется по вкусу этот наполовину сломанный старый ящик? Или же подоконник? Уверен, стаканчик пива вовсе не повредит. Так темного или светлого? Садитесь же, прошу вас.
     - Нет смысла. Поговорим так.
     - Слушаю.
     - Буду краток. Цель моего пребывания во Франции - отнюдь не ваш арест. И если пришлось вас преследовать, то лишь потому, что только так можно было достигнуть цели.
     - В чем же она?
     - Отыскать голубой бриллиант.
     - Ах, голубой бриллиант!
     - Конечно, ведь тот, что нашли во флаконе консула Блейхена, был ненастоящий.
     - Верно. Настоящий Белокурая дама отослала мне, я изготовил точную его копию, и, поскольку имел виды на остальные драгоценности графини, а консул Блейхен и так вызывал ее подозрения, эта самая Белокурая дама, чтобы, в свою очередь, отвести подозрения от себя, запрятала фальшивый бриллиант в вещи того самого консула.
     - А настоящий остался у вас.
     - Ну разумеется!
     - Мне нужен этот бриллиант.
     - Никак невозможно. Тысяча извинений.
     - Я обещал его графине де Крозон. И получу во что бы то ни стало.
     - Как это вы его получите, если он у меня?
     - Я получу его именно потому, что он у вас.
     - Значит, я вам его отдам?
     - Да.
     - По своей воле?
     - Я куплю его у вас.
     Люпен опять развеселился.
     - Вы настоящий житель своей страны. Все превращаете в сделку.
     - Это и есть сделка.
     - А что вы можете предложить?
     - Свободу мадемуазель Дестанж.
     - Ее свободу? Но, как мне кажется, она не под арестом?
     - Я предоставлю господину Ганимару необходимые улики. Без вашей поддержки она тоже попадется.
     Люпен засмеялся.
     - Мой милый, вы предлагаете мне то, чего у вас самого нет. Мадемуазель Дестанж в надежном месте, ей нечего опасаться. Придумайте что-нибудь другое.
     Англичанин несколько растерялся, на скулах его выступили красные пятна. Вдруг он положил руку на плечо противника:
     - А если я предложу вам...
     - Мою свободу?
     - Нет... но ведь в конце концов я могу и выйти отсюда, начать совещаться с господином Ганимаром...
     - И дать мне время подумать?
     - Да.
     - О, Господи, да что мне с того! Чертов механизм заело, - ответил Люпен, со злостью стукнув по лепке камина.
     И чуть не вскрикнул от изумления: на этот раз по какому-то капризу судьбы неожиданно удача вернулась к нему и мраморная плита качнулась под его рукой.
     Это было спасение, возможный побег. В таком случае, зачем подчиняться условиям Шолмса?
     Он заходил по комнате, будто размышляя, какой дать ответ. Потом, в свою очередь, опустил руку Шолмсу на плечо.
     - Взвесив все "за" и "против", я решил, что лучше самому обделывать свои дела.
     - Но ведь...
     - Нет, я ни в чьей помощи не нуждаюсь.
     - Когда Ганимар вас схватит, все будет кончено. Уж он вас не отпустит.
     - Кто знает!
     - Поймите, это безумие. Все выходы охраняются.
     - Есть еще один.
     - Какой?
     - Тот, что я изберу!
     - Это всего лишь слова. Ваш арест можно считать свершившимся.
     - Я другого мнения.
     - Что же тогда?
     - Оставлю голубой бриллиант себе.
     Шолмс вытащил часы.
     - Без десяти три. Ровно в три позову Ганимара.
     - Значит, остается десять минут на то, чтобы поболтать. Воспользуемся этим, господин Шолмс, и чтобы удовлетворить снедающее меня любопытство, объясните, как раздобыли мой адрес и узнали имя Феликс Дэви?
     Не спуская с Люпена глаз, тревожась из-за его хорошего настроения, Шолмс охотно пустился в объяснения, льстящие его тщеславию.
     - Адрес? Мне дала его Белокурая дама.
     - Клотильда?
     - Она самая. Вспомните-ка... вчера утром... когда я хотел увезти ее на автомобиле, она звонила портнихе.
     - Правда.
     - Так вот, позднее я понял, что портнихой были вы. И ночью на корабле, призвав на помощь свою память, которой по праву могу похвастаться, мне удалось восстановить две последние цифры номера, который она набирала... 73. Таким образом, располагая списком "улучшенных" вами домов, для меня не составило никакого труда по прибытии в Париж сегодня утром в одиннадцать часов найти в телефонном справочнике имя и адрес господина Феликса Дэви. А узнав имя и адрес, я обратился за помощью к господину Ганимару.
     - Замечательно! Первоклассная работа! Остается лишь снять перед вами шляпу. Однако непонятно, как это вам удалось сесть на гаврский поезд. Вы что, сбежали с "Ласточки"?
     - Я не сбежал.
     - Однако...
     - Вы приказали капитану пришвартоваться в Саутгемптоне не раньше часа ночи. А они высадили меня в полночь. И я сел на пароход до Гавра.
     - Значит, капитан меня предал? Но это немыслимо.
     - Он вас не предавал.
     - В чем же дело?
     - Во всем виноваты его часы.
     - Часы?
     - Да, я перевел их на час вперед.
     - Но как?
     - Как обычно переводят стрелки, повернув колесико. Мы болтали, он сидел рядом, я рассказывал интересные истории. Клянусь вам, он даже ничего не заметил.
     - Браво, браво, здорово придумано, запомню на будущее. Но как же часы, висевшие на стене в каюте?
     - О, с ними было гораздо сложнее, ведь я лежал со связанными ногами, но матрос, охранявший меня в то время, как отсутствовал капитан, не отказался чуть подтолкнуть стрелки.
     - Он? Что вы говорите? Он согласился?
     - Так ведь он не понимал же всей важности своего поступка! Я сказал, что мне во что бы то ни стало нужно успеть к первому поезду на Лондон, ну и... он дал себя уговорить.
     - За что получил...
     - За что получил маленький подарок... который, кстати, этот прекрасный человек собирался честно передать вам.
     - Какой подарок?
     - Пустячок.
     - Что же именно?
     - Голубой бриллиант.
     - Голубой бриллиант?
     - Да, фальшивый, тот, на который вы подменили бриллиант графини, она сама дала его мне.
     Ответом был внезапный и бурный взрыв смеха. Люпен даже зашелся, на глазах выступили слезы.
     - Боже, как смешно! Мой фальшивый бриллиант отдали матросу! А капитанские часы! А стрелки стенных!
     Никогда еще Шолмсу не казалось, что борьба между ними достигла такого накала. Могучий инстинкт подсказывал ему, что за этой напускной веселостью скрывается напряженная работа мысли, чрезвычайное напряжение всех сил и возможностей сидящего напротив человека.
     Понемногу Люпен подходил все ближе и ближе. Англичанин отступил и словно невзначай опустил руку в жилетный карман.
     - Три часа, господин Люпен.
     - Уже три? Какая жалость! А мы так повеселились!
     - Я жду вашего ответа.
     - Ответа? Боже, какой же вы требовательный! Значит, партия приближается к концу. А ставкой - моя свобода?
     - Или голубой бриллиант.
     - Идет... Ваш первый ход. Что будете делать?
     - Пойду королем, - ответил Шолмс, выхватив револьвер и стреляя.
     - А у меня очко! - взмахнул кулаком Арсен.
     Шолмс выстрелил в воздух, желая позвать на помощь Ганимара. Ему казалось, что вмешательство инспектора стало необходимым. Но удар пришелся прямо в живот - Шолмс побледнел и закачался. Одним прыжком Люпен оказался возле камина, мраморная плита пришла в движение... Но поздно! Дверь отворилась.
     - Сдавайтесь, Люпен... А не то...
     Ганимар, по-видимому оказавшийся гораздо ближе, нежели предполагал Люпен, Ганимар стоял на пороге, а за ним десять, двадцать человек толкались, спеша на помощь. Это были здоровые парни, при малейшем сопротивлении они, не раздумывая, убили бы его, как собаку.
     Спокойный, он махнул рукой.
     - Уберите свои лапы. Я сдаюсь.
     И скрестил на груди руки.
     
     
     Наступило минутное замешательство. В опустевшей комнате с оторванными обоями слова Арсена Люпена отдавались, как эхо. "Я сдаюсь!" Немыслимые слова! Все ждали, что вот-вот он испарится, вскарабкавшись по трапу, или раскроется стена, и он в который уж раз уйдет от своих преследователей. Но Люпен сдавался!
     Ганимар подошел и, взволнованно, со всей торжественностью, присущей этому действу, медленно вытянул руку в сторону противника, с великой радостью говоря:
     - Вы арестованы, Люпен.
     - Брр! - поежился тот. - Старина Ганимар, вы наводите на меня тоску! Что за мрачный вид? Можно подумать, собираетесь произнести речь на могиле друга. Полноте, к чему такая похоронная мина?
     - Вы арестованы.
     - И от этого вы так разволновались? Именем закона его верный служитель главный инспектор Ганимар арестовывает злого Люпена. Исторический момент, вы, конечно, понимаете всю его важность. И более того, подобное происходит уже во второй раз. Браво, Ганимар, вы далеко пойдете!
     И протянул руки.
     Все это происходило с какой-то даже торжественностью. Агенты, несмотря на свою обычную грубость и ненависть к Люпену, вели себя довольно сдержанно, будто удивляясь, что им позволено дотронуться до этой неприкосновенной личности.
     - Бедняга Люпен, - сказала личность, - что скажут твои благородные друзья, увидев, что тебя так унизили!
     Напрягая мускулы, он с силой развел руки в стороны. Вздулись вены на лбу. Звенья цепи впились в кожу.
     - Вот так! - сказал Люпен.
     Разорванная цепь полетела на пол.
     - Давай другую, приятель, эта ни на что не годится.
     Принесли целых две.
     - В добрый час! - одобрил он. - Лишние предосторожности не повредят.
     И принялся считать агентов.
     - Сколько же вас, друзья? Двадцать пять? Тридцать? Много... Ничего не поделаешь. Эх, было б вас всего пятнадцать!
     
     
     Да, умел он держаться, это были манеры великого актера, лишь одной силой таланта легко и воодушевленно исполнявшего свою роль. Шолмс смотрел на него, и ему казалось, будто присутствовал на великолепном спектакле, всю красоту и малейшие нюансы которого по достоинству мог оценить лишь только он один. Он даже подумал, что борьба была равной между этими тридцатью, имевшими за плечами весь отлаженный аппарат правосудия, и им одним, безоружным и закованным в цепи. Он один стоил всех остальных.
     - Глядите, мэтр, - обратился к нему Люпен, - это ваша работа. Благодаря вам Люпен будет гнить на мокрой соломе карцера. Сознайтесь, ведь ваша совесть неспокойна, вас, наверно, гложут сожаления?
     Невольно англичанин пожал плечами, словно говоря: "Все зависело только от вас".
     - Никогда! Никогда! - воскликнул Люпен. - Отдать вам голубой бриллиант? О, нет, я и так из-за него настрадался. И дорожу им. В первый же свой приезд в Лондон, думаю, в следующем месяце, при встрече расскажу вам почему... Но будете ли вы в Лондоне в будущем месяце? Может, лучше встретимся в Вене? Или в Санкт-Петербурге?
     Вдруг он так и подскочил. Где-то под потолком зазвенел звонок. Это уже был не сигнал тревоги, но обычный телефонный звонок. Провода тянулись в кабинет, к проему между двумя окнами, а сам аппарат так и не сняли.
     Телефон! О, кто же должен был попасться в ловушку, расставленную коварной судьбой? Арсен Люпен в бешенстве обернулся к аппарату, будто хотел его разбить, стереть в порошок и тем самым заглушить таинственный голос, собиравшийся поговорить с ним. Но Ганимар уже снял трубку.
     - Алло? Алло? Номер 648-73? Да, верно.
     Подбежав, Шолмс властно отстранил его и, схватив трубку, прикрыл мембрану платком, чтобы не узнали его голос.
     В этот момент он взглянул на Люпена. И, поймав его взгляд, убедился, что оба вдруг подумали об одном и том же, понимая все возможные последствия того, что казалось вполне вероятным, даже почти что бесспорным: звонила Белокурая дама. Она думала, что будет разговаривать с Феликсом Дэви, или, скорее, с Максимом Бермоном, в то время как слушал ее Шолмс!
     Англичанин закричал в трубку:
     - Алло! Алло!
     Пауза, затем Шолмс произнес:
     - Да, это я, Максим.
     И начала со всей трагичностью вырисовываться драма. Люпен, неукротимый насмешник Люпен и не думал скрывать своей тревоги. Побледнев, он вслушивался, пытаясь догадаться, о чем идет речь. А Шолмс продолжал отвечать невидимой собеседнице:
     - Алло! Алло! Да, все закончилось, и я как раз собирался ехать к вам, как мы договорились. Куда? Но к вам же. А что, вам кажется это место неподходящим?
     Он колебался, подбирая слова, потом совсем замолчал. Ясно было, что он, пытаясь расспросить девушку, не очень в этом преуспел, кроме того, ему было совершенно неизвестно, где она находится. И присутствие Ганимара его стесняло. Ах, если бы каким-то чудом можно было прервать нить этой дьявольской беседы! Люпен призывал чудо всеми силами души, всеми натянутыми, как струны, нервами.
     Шолмс крикнул:
     - Алло! Алло! Не слышно? Я тоже очень плохо слышу... едва понимаю... Алло! Знаете, по здравом размышлении я решил, что вам лучше вернуться к себе. Опасность? Никакой... Но он же в Англии! Я получил из Саутгемптона телеграмму, подтверждающую его приезд.
     В последних словах скрывалась злая насмешка. И Шолмс произнес их с особым удовольствием. А потом добавил:
     - Так не теряйте времени, моя дорогая, я скоро буду у вас.
     И повесил трубку.
     - Господин Ганимар, прошу вас дать мне троих людей.
     - Это связано с Белокурой дамой, не так ли?
     - Да.
     - Вам известно, кто она и где находится?
     - Да.
     - Черт побери! Хороший улов... Вместе с Люпеном... Какой удачный день! Фоленфан, возьмите еще двоих и отправляйтесь за месье.
     Англичанин собрался уходить в сопровождении трех полицейских.
     Все было кончено. Скоро Белокурая дама тоже окажется во власти Шолмса. Благодаря его замечательному упорству и счастливому стечению обстоятельств сражение заканчивалось для него победой, а для Люпена - полным поражением.
     - Господин Шолмс!
     Англичанин остановился.
     - В чем дело, господин Люпен?
     Последний удар, казалось, полностью сразил Люпена. Лоб его избороздили морщины, он выглядел мрачным и подавленным. Но все-таки, сделав над собой усилие, вновь, несмотря на неудачи, воскликнул радостно и непринужденно:
     - Согласитесь, удача от меня отвернулась. Только что не удалось сбежать через камин - и вот я в ваших руках. А потом судьбе было угодно воспользоваться телефоном, чтобы сделать вам подарок в лице Белокурой дамы. Повинуюсь вашим приказам.
     - Что это значит?
     - Это значит, что я готов возобновить переговоры.
     Шолмс отвел в сторону инспектора и испросил, впрочем, тоном, не допускающим возражений, разрешения поговорить с глазу на глаз с Арсеном Люпеном. Совещание в верхах! Оно началось довольно сухо: оба нервничали.
     - Что вы хотите?
     - Свободу мадемуазель Дестанж.
     - А вам известна цена?
     - Да.
     - Так вы согласны?
     - Согласен на все ваши условия.
     - Ах, так? - удивился англичанин. - Но ведь вы же отказались, когда речь шла о вас...
     - Речь шла обо мне, господин Шолмс. А теперь дело касается женщины, женщины, которую я люблю. Видите ли, мы, французы, отличаемся особым взглядом на такие вещи. И не буду же я поступать по-другому, лишь потому, что зовусь Люпеном?.. Наоборот!
     Теперь он казался совсем спокойным. Шолмс невольно чуть кивнул головой и прошептал:
     - Где голубой бриллиант?
     - Возьмите трость, что стоит в углу возле камина. Держась за набалдашник, другой рукой поверните кольцо с противоположного конца.
     Шолмс взял трость и повернул кольцо, обнаружив, что набалдашник отвинчивается. Внутри был шарик из замазки. А в нем - голубой бриллиант.
     Он стал его рассматривать. Камень был настоящим.
     - Мадемуазель Дестанж свободна, господин Люпен.
     - В будущем так же, как и в настоящем? Ей нечего вас опасаться?
     - Ни меня, ни кого-либо другого.
     - Что бы ни случилось?
     - Что бы ни случилось. Я уже позабыл ее имя и адрес.
     - Спасибо. И до свидания. Ведь мы еще встретимся, не так ли, господин Шолмс?
     - Нисколько в этом не сомневаюсь.
     Между англичанином и Ганимаром завязалась оживленная беседа, которой вскоре Шолмс довольно грубо положил конец:
     - Мне очень жаль, господин Ганимар, но я другого мнения. Просто нет времени разубеждать вас. Через час я уезжаю в Англию.
     - Но... как же с Белокурой дамой?
     - Я не знаю этой особы.
     - Но ведь вы только что...
     - Как хотите. Я уже добыл вам Люпена. А вот и голубой бриллиант - уступаю вам удовольствие самому вернуть его графине де Крозон. Мне кажется, вам не на что пожаловаться.
     - Но Белокурая дама...
     - Найдите ее сами.
     Нахлобучив на голову шляпу, он быстро вышел, как человек, не имеющий привычки задерживаться после того, как закончил все свои дела.
     - Счастливого пути, мэтр, - крикнул вдогонку Люпен. - Поверьте, я никогда не забуду о наших сердечных отношениях! Передайте привет господину Вильсону!
     Не получив ответа, Люпен усмехнулся:
     - Вот это называется уйти по-английски. Нашему достойному островитянину недостает куртуазности, которой отличаемся мы. Вы только подумайте, Ганимар, как бы француз повел себя в подобных обстоятельствах! Уж как бы изощрился, прикрывая вежливыми фразами свой триумф! Но, Господи прости, что это вы делаете, Ганимар? Ах, обыск! Но ведь, дружок, больше ничего не осталось, ни единой бумажки! Мои архивы в надежном месте.
     - Кто знает? Кто знает?
     Люпену пришлось покориться. Между двумя инспекторами, в окружении всех остальных, он терпеливо выдержал все, что от него требовалось. Но минут через двадцать вздохнул:
     - Скорее, Ганимар, что вы там копаетесь?
     - А вам что, некогда?
     - Не то слово. У меня назначена срочная встреча.
     - В следственной тюрьме?
     - Нет, в городе.
     - Ах, так? В котором же часу?
     - В два.
     - А сейчас три.
     - Я и говорю, что опоздал. Страшно не люблю опаздывать.
     - Может быть, хоть пять-то минут мне дадите?
     - Ни минутой больше.
     - Как вы любезны... постараюсь...
     - Что-то вы много разговариваете... Ах, еще и этот шкаф? Но он пустой!
     - Однако здесь лежат три письма.
     - Старые счета!
     - Нет, связка, перевязанная шелковой ленточкой.
     - Розового цвета? О, Ганимар, ради всего святого, не развязывайте!
     - Письма от женщины?
     - Да.
     - Принадлежащей к свету?
     - К высшему.
     - А как ее зовут?
     - Мадам Ганимар.
     - Забавно! Очень забавно! - уязвленный, парировал Ганимар.
     В это время полицейские, которым было поручено обыскать остальные комнаты, явились доложить, что не добились никакого результата. Люпен расхохотался.
     - Ах, черт! Вы что, думали найти здесь список моих друзей или доказательство того, что я связан с прусским императором? Лучше бы вы, Ганимар, поискали маленькие секреты этой квартиры. Вот, например, эта газовая труба - на самом деле акустическая. В камине лестница. Стена комнаты полая. А сколько всяких звонков! Смотрите, Ганимар, нажмите вот эту кнопку.
     Тот повиновался.
     - Ничего не услышали? - поинтересовался Люпен.
     - Нет.
     - Я тоже. А ведь вы только что предупредили командира моего аэродрома, чтобы приготовил дирижабль, который вскоре поднимет нас в воздух.
     - Ладно, - проворчал Ганимар, заканчивая осмотр квартиры, - хватит глупостей, пора в дорогу.
     Он двинулся к выходу в сопровождении своих людей.
     Люпен оставался на месте.
     Полицейские хотели его подтолкнуть, но ничего не получилось.
     - В чем дело? - спросил Ганимар. - Вы отказываетесь идти?
     - Вовсе нет.
     - В таком случае...
     - Смотря куда...
     - Куда?
     - Куда вы меня поведете.
     - Да в следственную же тюрьму, конечно!
     - Тогда не пойду. Мне нечего делать в следственной тюрьме.
     - Вы что, с ума сошли?
     - Разве я не имел чести предупредить вас, что у меня назначено срочное свидание?
     - Люпен!
     - Послушайте, Ганимар, меня ждет Белокурая дама. Не думаете же вы, что я могу поступить так грубо и просто бросить ее в тревоге? Это было бы недостойно галантного мужчины.
     - Эй вы, Люпен, - разозлился Ганимар, которому уже начало надоедать это зубоскальство, - пока что я с вами слишком хорошо обращался. Но всему есть предел. Идите за мной.
     - Невозможно. У меня свидание, и я на него пойду.
     - В последний раз говорю!
     - Не-воз-мож-но.
     Ганимар сделал знак своим людям. Двое полицейских подхватили Люпена под руки. Но тут же, вскрикнув от боли, отпустили: обеими руками Арсен Люпен воткнул им в тело две иглы.
     Обезумев от бешенства, остальные набросились на него, дав наконец-то волю своей ненависти, сгорая желанием отомстить за товарищей, да и за себя самих, ведь столько раз Люпен обводил их вокруг пальца. Они били, колотили куда попало. От сильного удара в висок он упал.
     - Если вы его покалечите, - в ярости крикнул Ганимар, - будете иметь дело со мной!
     И наклонился, готовый оказать помощь. Но убедившись, что тот дышит свободно, приказал взять его за ноги и за голову, тогда как сам поддерживал туловище.
     - Давайте, только осторожно! Не трясите его! Ах, звери, чуть было его не убили! Эй, Люпен, как дела?
     Люпен открыл глаза и пробормотал:
     - Некрасиво, Ганимар... Дали им меня побить.
     - Сами виноваты, черт возьми, со своим упрямством, - огорченно ответил Ганимар. - Вам не больно?
     Они приближались к лестничной клетке. Люпен простонал:
     - Ганимар... на лифте... Они мне все кости переломают...
     - Хорошая мысль, прекрасная мысль, - одобрил Ганимар. - К тому же лестница такая узкая... мы просто не сможем...
     Он вызвал лифт. Люпена со всеми возможными предосторожностями усадили на сиденье. Ганимар сел рядом и сказал своим людям:
     - Спускайтесь вниз. Будете ждать меня у окошка консьержа. Договорились?
     И взялся за ручку двери. Но не успел он ее захлопнуть, как раздались пронзительные вопли. Подобно воздушному шарику, сорвавшемуся с ниточки, лифт неожиданно взлетел вверх. Его полет сопровождался сардоническим смехом.
     - Ах ты, черт! - взревел Ганимар, судорожно пытаясь нащупать в темноте кнопку спуска.
     И, не найдя ее, крикнул полицейским:
     - Все на шестой! К дверце шестого этажа!
     Перескакивая через ступеньки, агенты помчались наверх. Но тут произошла странная вещь: лифт, будто проломив потолок последнего этажа, вдруг пропал из виду и внезапно появился на верхнем этаже, где размещалась прислуга. Там он наконец остановился. У дверцы ждали трое. Один из них открыл лифт, и, пока двое держали Ганимара, хотя он, ошеломленный, потеряв свободу движений, даже и не думал сопротивляться, третий вынес Люпена.
     - Я предупреждал вас, Ганимар... Похищение на воздушном шаре... и все это благодаря вам! В другой раз не будете столь мягкосердечным. И кроме того, вы забыли, что Арсен Люпен никогда не даст себя побить и причинить себе боль без серьезных на то причин. Прощайте...
     Дверь кабины захлопнулась, и лифт, увозя Ганимара, начал спускаться вниз. Все случилось так быстро, что старый полицейский прибыл на нижний этаж одновременно со своими же агентами.
     Не успев переброситься и словом, все кинулись через двор к черной лестнице. Лишь по ней одной можно было добраться до этажа прислуги, откуда и сбежал Люпен.
     Длинный извилистый коридор со множеством маленьких пронумерованных комнаток вел к неплотно прикрытой двери. За нею уже в соседнем доме начинался точно такой же коридор со скошенными углами и похожими комнатами. В конце его - черная лестница. Ганимар спустился по ней, пересек двор, вестибюль и выскочил на улицу Пико. И тогда понял: два длинных дома, уходя в глубину, соприкасались между собой, а их фасады выходили на две разные улицы, но не перпендикулярные, а параллельные, и расстояние между ними было более шестидесяти метров.
     Он зашел к консьержке и показал свое удостоверение:
     - Здесь проходили четверо мужчин?
     - Да, двое слуг с пятого и шестого этажа и двое их друзей.
     - А кто живет на пятом и на шестом этажах?
     - Господа Фовель и их кузены Провост. Они сегодня съехали. Оставались лишь двое слуг. Но и те только что ушли.
     "Так, - подумал Ганимар, рухнув на диванчик в закутке консьержки, - какую же дичь мы упустили! В этом квартале размещалась вся банда".
     Спустя сорок минут двое мужчин подъехали в экипаже к Северному вокзалу и поспешили к экспрессу на Кале. За ними несли их чемоданы.
     У одного из них рука была на перевязи, а бледное лицо свидетельствовало о нездоровье. Второй же казался в веселом расположении духа.
     - Галопом, Вильсон, не хватало еще опоздать на поезд. Ах, Вильсон, я никогда не забуду эти десять дней!
     - Я тоже.
     - Какие чудные сражения!
     - Просто замечательные.
     - Ну, конечно, не обошлось и без мелких неприятностей.
     - Совсем мелких.
     - А в конце концов победа на всех фронтах. Люпен под арестом! Голубой бриллиант найден!
     - Моя рука сломана!
     - Когда речь идет о такой удаче, какое значение может иметь чья-то сломанная рука!
     - Особенно моя.
     - Ну да! Ведь вспомните, Вильсон, как раз в тот момент, когда вы были у аптекаря и там страдали, как герой, я обнаружил путеводную нить.
     - Вам просто повезло!
     Двери вагонов уже закрывались.
     - По местам, господа. Пожалуйста, поторопитесь.
     Носильщик влез по ступенькам в пустое купе и впихнул в сетку чемоданы, а Шолмс тем временем втаскивал в вагон неудачливого Вильсона.
     - Да что с вами, Вильсон! Еле движетесь... Поэнергичнее!
     - Дело вовсе не в энергии.
     - А в чем?
     - Просто у меня действует лишь одна рука.
     - Ну и что! - весело откликнулся Шолмс. - Тоже мне беда! Можно подумать, вы один на всем свете в таком положении. А как же однорукие? Настоящие калеки? Ну как, залезли? Слава Богу.
     Он протянул носильщику монету в пятьдесят сантимов.
     - Спасибо, голубчик. Держите.
     - Благодарю, господин Шолмс.
     Англичанин поднял глаза: перед ним стоял Арсен Люпен.
     - Вы... вы... - ошеломленно забормотал он.
     А Вильсон заблеял, потрясая своей единственной рукой, тыча в него пальцем:
     - Вы! Вы! Ведь вас же арестовали! Шолмс сам мне об этом сказал. Когда он ушел, вас окружали Ганимар со своими тридцатью полицейскими.
     Люпен, скрестив руки на груди, возмущенно проговорил:
     - Вы что же, думали, я дам вам уехать, не попрощавшись? После таких приятных дружеских отношений, которые у нас с вами сложились? Да это было бы просто невежливо. За кого вы меня принимаете?
     Раздался свисток.
     - Ладно, прощаю вас. Вам ничего не нужно? Табак, спички... Есть? А вечерние газеты? Там вы найдете все подробности моего ареста и вашего последнего подвига, мэтр. А теперь до свидания, счастлив, что с вами познакомился... правда, счастлив! Если я когда-нибудь вам понадоблюсь, то буду рад...
     Он спрыгнул на перрон и захлопнул дверцу.
     - Прощайте! - Помахал он за окном платком. - Прощайте! Я напишу вам... И вы тоже пишите, хорошо? Как ваша сломанная рука, господин Вильсон? Буду ждать от вас обоих вестей... Ну хоть открыточки посылайте время от времени! Мой адрес: Париж, Люпену... Этого достаточно... Марка не нужна... Прощайте... До скорого...
     
     
     Часть вторая
     ЕВРЕЙСКАЯ ЛАМПА
     
     Глава первая
     
     Херлок Шолмс и Вильсон устроились справа и слева от большого камина, протянув ноги к уютному огню.
     Короткая вересковая трубка Шолмса с серебряным кольцом погасла. Он вычистил остатки золы, набил ее снова, прикурил и, прикрыв колени полами своего халата, принялся выпускать к потолку колечки дыма.
     Вильсон глядел на него. Он глядел, как собака, свернувшись клубком на ковре, смотрит на хозяина, круглыми глазами, не мигая, тем взглядом, в котором таится лишь одна надежда: не пропустить долгожданного жеста. Нарушит ли молчание хозяин? Откроет ли секрет своих раздумий, пустит ли в царство умозаключений, куда, как казалось Вильсону, путь ему был заказан?
     Шолмс молчал.
     Вильсон отважился начать разговор:
     - Настали спокойные времена. Ни одного дела, которое мы могли бы раскусить.
     Молчание Шолмса становилось все упорнее, а колечки дыма - все круглее и круглее, и если бы на месте Вильсона оказался бы кто-нибудь другой, то давно бы догадался, что друг его получает глубочайшее удовлетворение от таких хоть и мелких, но все равно приятных успехов в минуты, когда мозг освобождается от всяких мыслей.
     Отчаявшись, Вильсон встал и подошел к окну.
     Вид улицы, текущей мимо мрачных фасадов домов под черным небом, с которого яростно струились противные потоки дождя, наводил грусть. Проехал кэб, за ним другой. Вильсон на всякий случай записал в блокнот их номера. Кто знает, может, и понадобится когда-нибудь.
     - Смотрите! - вдруг воскликнул он. - К нам идет почтальон!
     Слуга проводил его в комнату.
     - Два заказных письма. Распишитесь, пожалуйста.
     Шолмс расписался в книге и, проводив почтальона до дверей, вернулся, распечатывая одно из писем.
     - У вас очень довольный вид, - спустя некоторое время заметил Вильсон.
     - В этом письме содержится довольно интересное предложение. Вы так просили какого-нибудь дела, так вот оно. Читайте.
     Вильсон стал читать:
     
     "Месье, зная о Вашем опыте, прошу Вас о помощи. Я оказался жертвой весьма крупной кражи, и все предпринятые до сих пор поиски не привели пока к ожидаемому результату.
     Посылаю Вам с этой почтой газеты, из которых вы узнаете все об этом деле, и если соблаговолите взять расследование на себя, предоставляю в Ваше распоряжение свой особняк. Прилагаю подписанный мною чек, в который по своему усмотрению прошу Вас вписать сумму, необходимую Вам на дорожные расходы.
     Не откажите в любезности телеграфировать свой ответ и примите, месье, уверения в моем глубоком к Вам уважении.
     Барон Виктор д'Имблеваль.
     Улица Мюрильо, 18".
     
     - Ха-ха! - захихикал Шолмс. - Все складывается как нельзя лучше... маленькое путешествие в Париж, а почему бы и нет? Со времени того самого поединка с Арсеном Люпеном у меня так и не было случая съездить туда. Вовсе не откажусь поглядеть на столицу мира в несколько более спокойной обстановке.
     Он разорвал чек на четыре части, и, пока Вильсон, чья рука не приобрела еще былой гибкости, довольно резко высказывался по поводу Парижа, надорвал второй конверт.
     В тот же миг он, не сдержавшись, раздраженно хмыкнул, лоб его прорезала морщина, не исчезавшая все время, пока Шолмс читал письмо, а потом, смяв, скатал в шарик и зашвырнул в угол.
     - Что? Что такое? - в ужасе вскричал Вильсон.
     Он подобрал шарик, развернул его и со все нарастающим удивлением начал читать:
     
     "Мой дорогой мэтр,
     Вам известно, с каким восхищением я к Вам отношусь и насколько дорожу Вашей репутацией. Прошу Вас поверить мне и не заниматься делом, об участии в котором будут Вас просить. Ваше вмешательство причинит большие неприятности, все усилия приведут лишь к жалкому результату, и придется Вам публично заявить о своей несостоятельности.
     Искренне желая избавить Вас от подобного унижения, заклинаю, - во имя связывающей нас дружбы, спокойно оставаться возле Вашего камина.
     Мои наилучшие пожелания господину Вильсону, а вы, дорогой мэтр, примите уверения в уважении от преданного Вам
     Арсена Люпена".
     
     - Арсен Люпен, - в смятении повторил Вильсон.
     Шолмс принялся колотить по столу кулаком.
     - Он уже начинает мне надоедать, этот звереныш! Потешается надо мной, как над каким-нибудь мальчишкой! Публично заявить о своей несостоятельности! Не я ли заставил его отдать голубой бриллиант?
     - Он просто боится, - предположил Вильсон.
     - Вы говорите глупости! Арсен Люпен никогда ничего не боится, и доказательство тому - эта провокация.
     - Как же он узнал о письме к нам от барона д'Имблеваля?
     - Откуда мне знать? Вы задаете дурацкие вопросы, мой дорогой!
     - Я думал... предполагал...
     - Что? Что я колдун?
     - Нет, но я видел своими глазами, как вы творили такие чудеса...
     - Никто не может творить чудеса... ни я, ни кто-либо другой. Я размышляю, делаю выводы, заключаю, но никак не могу догадываться. Только дураки догадываются.
     Вильсон согласился со скромной ролью побитой собаки и постарался, чтобы не быть дураком, не догадаться, почему Шолмс вдруг раздраженно забегал по комнате. Но когда тот, позвонив, приказал слуге принести его чемодан, Вильсон посчитал себя вправе поразмышлять, сделать выводы и заключить, что хозяин собирался отправиться в путешествие.
     Вследствие той же самой работы мысли он и позволил себе утверждать, не опасаясь впасть в ошибку:
     - Херлок, вы едете в Париж.
     - Возможно.
     - Вы едете туда, скорее, чтобы принять вызов Люпена, нежели оказать любезность барону д'Имблевалю.
     - Возможно.
     - Херлок, я еду с вами.
     - Ах, старый друг, - воскликнул Шолмс, прекратив свои хождения, - а вы не боитесь, что левая рука разделит участь правой?
     - Что может со мной случиться? Ведь вы будете рядом.
     - В добрый час, мой храбрец! Покажем этому господину, что он очень ошибается, полагая, что можно безнаказанно с такой наглостью бросить мне перчатку. Живее, Вильсон, встречаемся у первого же поезда.
     - А вы не будете дожидаться газет, которые посылает вам барон?
     - Зачем?
     - Тогда, может быть, послать ему телеграмму?
     - Не нужно. Арсен Люпен узнает о моем приезде. А я этого не хочу. На этот раз, Вильсон, мы будем осмотрительнее.
     
     
     После полудня друзья сели в Дувре на пароход. Поездка оказалась весьма приятной. В экспрессе Кале - Париж Шолмс позволил себе часа три крепко поспать, а Вильсон тем временем, на страже у дверей купе, задумался, рассеянно глядя перед собой.
     Шолмс проснулся в хорошем настроении. В восторге от перспективы нового поединка с Арсеном Люпеном, он довольно потирал руки, будто готовился отведать все новых и новых радостей.
     - Наконец-то, - воскликнул Вильсон, - представляется случай поразмяться!
     И тоже стал потирать руки с точно таким же довольным видом.
     На вокзале Шолмс взял пледы и в сопровождении Вильсона, тащившего чемоданы (каждому - своя ноша), предъявил билеты и радостно сошел с поезда.
     - Чудесная погода, Вильсон! Какое солнце! Париж празднует наш приезд.
     - Ну и толпа!
     - Тем лучше, Вильсон! Так нас не смогут заметить. Никто не узнает меня среди такого множества людей.
     - Если не ошибаюсь, господин Шолмс?
     Возле них стояла женщина, даже, скорее, девушка, чей простой костюм подчеркивал изящную фигуру. Лицо ее выражало тревогу и страдание.
     - Ведь вы господин Шолмс? - повторила она свой вопрос.
     И поскольку он не отвечал, скорее растерявшись, нежели в силу обычной осторожности, она спросила в третий раз:
     - Я имею честь говорить с господином Шолмсом?
     - Что вам от меня надо? - рассердился он, опасаясь этой сомнительной встречи.
     Она преградила ему путь.
     - Послушайте, месье, это очень важно, я знаю, вы собираетесь ехать на улицу Мюрильо.
     - Что вы говорите?
     - Я знаю... знаю... на улицу Мюрильо... дом 18. Так вот, не надо... нет, вы не должны туда ехать... Уверяю вас, потом будете очень сожалеть. И если я вам это говорю, не думайте, что мне от этого какая-то выгода. Просто так будет разумнее, по совести.
     Он попытался отстранить ее, но она не поддавалась.
     - О, прошу вас, не упорствуйте! Если б я только могла вас убедить! Посмотрите на меня, взгляните прямо мне в глаза... я не обманываю... не лгу.
     Она подняла на него серьезный взгляд ясных красивых глаз, в котором, казалось, отражалась сама душа. Вильсон покачал головой:
     - Похоже, мадемуазель говорит искренне.
     - Да, да, - взмолилась она, - поверьте мне...
     - Я верю, мадемуазель, - ответил Вильсон.
     - Ах, как я счастлива! И ваш друг тоже, не правда ли? Я чувствую... Я уверена в этом! Какое счастье! Все уладится. Ну просто замечательная мысль - мне приехать сюда! Послушайте, месье, через двадцать минут отходит поезд на Кале. Вы еще успеете. Скорее, пойдемте со мной, перрон с этой стороны, будем там как раз вовремя.
     Она попыталась взять его за руку, чтобы увести за собой. Но Шолмс, не отпуская ее руки, как только мог мягко произнес:
     - Извините, мадемуазель, но я никогда не бросаю начатого дела.
     - Умоляю... умоляю... О, если б вы могли понять!
     Но он, обойдя ее, был уже далеко.
     Вильсон попытался утешить девушку:
     - Не теряйте надежды. Он-то доведет дело до конца. Еще не было случая, чтобы мы потерпели неудачу.
     И бросился бегом вдогонку.
     
     ХЕРЛОК ШОЛМС ПРОТИВ АРСЕНА ЛЮПЕНА!
     
     На эти слова, написанные огромными черными буквами, они натолкнулись с первых же шагов. Друзья подошли поближе и увидели целую вереницу людей, вышагивавших друг за другом. Каждый держал в руке по толстой железной палке, которыми они равномерно стучали по асфальту, а на спинах у них красовались огромные афиши с надписями:
     
     "Матч между Херлоком Шолмсом и Арсеном Люпеном. Приезд английского чемпиона. Знаменитый сыщик тщится разгадать тайну истории на улице Мюрильо. Подробности читайте в "Эко де франс".
     
     Вильсон покачал головой:
     - Вы только подумайте, Херлок, мы-то считали, что удастся сохранить инкогнито! Не удивлюсь, если на улице Мюрильо нас будут встречать гвардейцы или устроят прием с тостами и шампанским.
     - Когда вы стараетесь казаться остроумным, то стоите целых двух помощников, - процедил сквозь зубы Шолмс.
     Он приблизился к одному из газетчиков с явным намерением схватить того своими железными руками и вместе с плакатом стереть в порошок. Но возле них уже начала собираться толпа. Люди шутили и смеялись.
     Подавив дикий приступ бешенства, он спросил:
     - Когда вас наняли?
     - Сегодня утром.
     - А когда вы вышли на улицы?
     - Час назад.
     - Значит, афиши были уже готовы?
     - Да, конечно... Когда мы утром пришли в агентство, они уже там были.
     Выходит, Арсен Люпен предвидел, что он, Шолмс, примет бой. Более того, его письмо свидетельствовало о том, что Люпен сам хотел этого боя, в его планы входило еще раз помериться силой с противником. Зачем? Какая причина побуждала его вновь начать борьбу?
     Херлок на секунду заколебался. Видимо, Люпен был полностью уверен в победе, раз вел себя так нагло. Не попали ли они в ловушку, явившись по первому зову?
     - Пошли, Вильсон. Кучер, улица Мюрильо, 18! - вновь испытав прилив энергии, крикнул он.
     И до боли сжав кулаки, так что даже выступили вены, напружившись, как боксер перед схваткой, он прыгнул в экипаж.
     Вдоль улицы Мюрильо возвышались шикарные частные особняки, тыльной стороной обращенные к парку Монсо. На одном из красивейших зданий стоял номер 18. Его занимал барон д'Имблеваль с женой и детьми, обставивший особняк с пышностью, присущей его артистической натуре миллионера. Перед домом расстилался парадный двор, справа и слева располагались хозяйственные постройки, а позади, в саду, деревья сплетали свои ветви с ветвями деревьев из парка Монсо.
     Позвонив, англичане пересекли двор и были встречены лакеем, проводившим их в маленькую гостиную.
     Они уселись, окинув быстрым взглядом множество дорогих безделушек, заполнявших этот будуар.
     - Красивые вещицы, - прошептал Вильсон, - со вкусом и большой фантазией. Можно заключить, что те, кто дал себе труд раздобыть их, люди уже в возрасте... что-то около пятидесяти лет...
     Но не успел он закончить, как дверь отворилась и вошли барон д'Имблеваль с супругой.
     Наперекор умозаключениям Вильсона, оба оказались элегантными молодыми людьми, чрезвычайно живыми в движениях и словах. Они буквально рассыпались в благодарностях:
     - Как это любезно с вашей стороны! Пришлось вам побеспокоиться! Мы почти рады, что с нами случилась эта неприятность, ведь благодаря ей с удовольствием...
     - Ну что за очаровательные люди, эти французы, - про себя глубокомысленно заметил Вильсон.
     - Однако время - деньги, - воскликнул барон, - особенно ваше время, господин Шолмс. Перейдем к делу! Что вы думаете обо всей этой истории? Надеетесь ли в ней разобраться?
     - Чтобы в ней разобраться, надо сначала узнать, о чем идет речь.
     - А вы не знаете?
     - Нет, и попросил бы вас подробно, ничего не упуская, изложить все факты. Так что же произошло?
     - Нас обокрали.
     - Когда это было?
     - В прошлую субботу, - ответил барон, - точнее, в ночь с субботы на воскресенье.
     - Значит, шесть дней назад. Теперь слушаю вас.
     - Прежде всего, месье, я хочу сказать, что, следуя образу жизни, которого требует занимаемое нами положение, мы с женой все же редко куда-нибудь выходим. Воспитание детей, несколько приемов, украшение нашего дома - вот и все наши дела, и почти всегда по вечерам мы сидим в этой комнате, в будуаре моей жены, где находятся несколько собранных нами произведений искусства. Итак, в прошлую субботу, около одиннадцати вечера я погасил свет и мы с женой, как обычно, удалились в спальню.
     - Где она находится?
     - Рядом, вот за этой дверью. На следующий день, то есть в воскресенье, я встал пораньше. Сюзанна (моя жена) еще спала, и я, стараясь не шуметь, чтобы не разбудить ее, прошел в этот будуар. И каково же было мое удивление, когда я увидел, что окно распахнуто настежь, тогда как накануне вечером мы перед уходом его закрыли.
     - Может, кто-то из слуг...
     - Утром никто не заходит сюда до тех пор, пока мы не позвоним. К тому же я всегда из предосторожности запираю вот эту вторую дверь, выходящую в прихожую, на крючок. Значит, окно открыли именно снаружи. Есть и еще одно доказательство: кто-то распилил второй переплет справа от шпингалета.
     - Куда выходит это окно?
     - Оно выходит, как вы сами можете убедиться, на маленькую галерею с каменной оградой. Отсюда, со второго этажа виден сад за домом и решетка, отделяющая его от парка Монсо. Совершенно ясно, что вор пришел из парка Монсо, по лестнице перелез через ограду и забрался на галерею.
     - Совершенно ясно, говорите вы?
     - С той и с другой стороны решетки обнаружили на влажной земле газона две ямки, оставленные ножками лестницы. Такие же углубления есть и внизу, у дома. И наконец, на каменной ограде виднеются две царапины, по-видимому, в тех местах, где лестницу приставляли к галерее.
     - Значит, парк Монсо на ночь не закрывается?
     - Конечно, нет, да и к тому же рядом, под номером 14, строится особняк. Оттуда тоже совсем нетрудно к нам попасть.
     Херлок Шолмс ненадолго задумался и произнес:
     - Вернемся к самой краже. Ее совершили в той комнате, где мы сейчас находимся, не так ли?
     - Да. Между вот этой Девой XII века и дарохранительницей из чеканного серебра стояла маленькая еврейская лампа. Она и пропала.
     - И это все?
     - Все.
     - Ага! А что вы называете еврейской лампой?
     - Это такие медные лампы, ими пользовались в старину. На ножке держится сосуд, куда наливали масло. А от него отходят два или несколько рожков с фитилями.
     - В общем-то, вещь, не представляющая особой ценности.
     - Особой ценности в ней нет. Но наша лампа служила тайником, куда мы обычно прятали великолепное старинное украшение, золотую химеру с рубинами и изумрудами. Именно эта вещь и представляла особую ценность.
     - А почему у вас была такая привычка?
     - Да сам не знаю, месье. Просто нам казалось забавным использовать такой тайник.
     - И никто о нем не знал?
     - Никто.
     - Кроме, разумеется, вора, - заметил Шолмс. - Иначе он не взял бы на себя труд похищать еврейскую лампу.
     - Конечно. Но как он мог об этом узнать, ведь мы и сами обнаружили совершенно случайно секретный механизм в лампе.
     - Так же случайно мог узнать об этом и кто-либо еще, например слуга... или друг дома... Однако продолжим: вы вызвали полицию?
     - Естественно. Следователь провел расследование. Каждый из репортеров больших газет, занимающихся криминальной хроникой, провел свое следствие. Но, как я вам уже говорил, непохоже, чтобы загадка эта имела шансы когда-нибудь быть разгаданной.
     Шолмс встал, подошел к окну, осмотрел переплет, галерею, ограду, с лупой исследовал две царапины на камне и попросил господина д'Имблеваля проводить его в сад.
     Там Шолмс как ни в чем не бывало уселся в плетеное кресло и мечтательным взглядом уставился на крышу дома. Потом, вскочив, вдруг направился к двум деревянным ящичкам, которыми, чтобы сохранить следы, накрыли два углубления под галереей, оставленные ножками лестницы. Он приподнял ящики, встал на колени и, весь изогнувшись, чуть было не зарывшись носом в землю, стал вглядываться, что-то обмерять. Затем то же самое проделал и возле решетки сада, только там это заняло меньше времени.
     На этом осмотр закончился.
     
     
     Оба вернулись в будуар, где их ждала госпожа д'Имблеваль.
     Шолмс еще некоторое время помолчал, а затем произнес такие слова:
     - С самого начала вашего рассказа, господин барон, я был удивлен видимой простотой совершенной кражи. Приставили лестницу, распилили переплет, выбрали вещь и ушли. Нет, так обычно эти дела не происходят. У вас все слишком ясно, четко.
     - Это значит...
     - Это значит, что кража еврейской лампы совершалась под руководством Арсена Люпена.
     - Арсена Люпена? - удивился барон.
     - Но сам он в ней не участвовал, в особняк даже никто не влезал. Лампу, возможно, взял слуга, спустившийся с мансарды на галерею по водосточной трубе, которую я заметил из сада.
     - Но как вы это можете доказать?
     - Арсен Люпен не ушел бы из будуара с пустыми руками.
     - С пустыми руками? А лампа?
     - Это не помешало бы ему прихватить еще и ту табакерку с бриллиантами или вот это колье из старинных опалов. Достаточно было бы протянуть руку. И если он этого не сделал, значит, он не видел этих вещей.
     - Но обнаруженные следы?
     - Фарс! Инсценировка, чтобы отвести подозрения!
     - А царапины на балюстраде?
     - Тоже ложные! Их сделали наждачной бумагой. Смотрите, вот ее частицы, которые я там собрал.
     - А ямки от ножек лестницы?
     - Просто шутка! Посмотрите на прямоугольные углубления под галереей и сравните их с теми, что возле решетки. По форме они одинаковы, но здесь выемки идут параллельно, а там - нет. Измерьте расстояние между ними, оно тоже неодинаково. Под галереей одна ямка отстоит от другой на 23 сантиметра. А возле решетки между ними целых 28 сантиметров.
     - И каковы же ваши выводы?
     - Я считаю, поскольку форма их идентична, то все четыре углубления были проделаны одним и тем же подходящим по форме куском дерева.
     - Самым лучшим аргументом был бы этот самый кусок дерева.
     - Вот он, - ответил Шолмс, - я подобрал его в саду, под кадкой с лавром.
     
     
     Барону пришлось признать его правоту. Не прошло и сорока минут с тех пор, как англичанин переступил порог этого дома, а от всего, что считалось бесспорным и зиждилось на очевидных фактах, уже ничего не осталось. Начала вырисовываться истина, совсем другая истина, основанная на чем-то гораздо более весомом, а именно, на рассуждениях Херлока Шолмса.
     - Обвинение, которое вы выдвигаете против нашего персонала, весьма серьезно, месье, - сказала баронесса. - Те, кто живет здесь, служат в нашей семье уже давно. Никто из них не способен на предательство.
     - Если никто из них вас не предал, то как объяснить, каким образом я получил одновременно с вашим еще и это письмо?
     И он протянул баронессе письмо Арсена Люпена.
     Казалось, мадам д'Имблеваль была поражена.
     - Арсен Люпен? Как он узнал?
     - Вы никому не говорили о своем письме?
     - Никому, - ответил барон. - Эта мысль как-то вдруг пришла нам в голову, когда мы сидели за столом.
     - А слуги при этом были?
     - Нет, только двое наших детей. И еще... нет, Софи и Анриетта уже вышли из-за стола, не так ли, Сюзанна?
     Мадам д'Имблеваль, подумав, подтвердила:
     - Верно, они пошли к мадемуазель.
     - Мадемуазель? - заинтересовался Шолмс.
     - Их гувернантка, мадемуазель Алиса Демен.
     - Эта особа не обедает вместе с вами?
     - Нет, ей подают в комнату.
     Вильсона вдруг осенило:
     - Ведь ваше письмо к моему другу Херлоку Шолмсу надо еще было отнести на почту.
     - Разумеется.
     - И кто его туда отнес?
     - Мой камердинер, Доминик, он служит у нас вот уже двадцать лет. Уверяю вас, все поиски в этом направлении окажутся напрасной тратой времени.
     - Когда человек ищет, он никак не может потерять время, - наставительно заметил Вильсон.
     На этом предварительное следствие закончилось. Шолмс попросил разрешения удалиться.
     Часом позже, за ужином он впервые увидел детей д'Имблеваля, Софи и Анриетту, двух хорошеньких девочек восьми и шести лет. За столом говорили мало. На все любезности барона и его жены Шолмс отвечал с таким сердитым видом, что они сочли за лучшее помолчать. Подали кофе. Проглотив содержимое своей чашки, Шолмс поднялся.
     В эту минуту вошедший в комнату слуга принес адресованное Шолмсу сообщение, переданное по телефону. Раскрыв листок бумаги, сыщик прочитал:
     
     "Примите мои горячие поздравления. Результаты, которых вы добились за столь короткое время, просто поразительны. Я в растерянности.
     Арсен Люпен".
     
     В раздражении всплеснув руками, он протянул записку барону:
     - Не кажется ли вам, месье, что в этом доме стены имеют глаза и уши?
     - Ничего не понимаю, - удивленно пробормотал господин д'Имблеваль.
     - Я тоже. Ясно одно: все, что здесь делается, немедленно становится известным ЕМУ. Нельзя сказать ни слова, чтобы он не услышал.
     В этот вечер Вильсон улегся спать с чистой совестью человека, выполнившего свой долг и у которого осталась лишь одна забота - уснуть. Что он и сделал довольно скоро. Ему приснился чудесный сон, будто он в одиночку преследовал Люпена и вот-вот собирался лично арестовать его. Ощущение погони было настолько сильным, что он даже проснулся.
     Кто-то сидел на кровати. Вильсон схватился за револьвер.
     - Не двигаться, Люпен, а то буду стрелять!
     - Ишь ты, какой шустрый!
     - Как, это вы, Шолмс? Вам что-то от меня понадобилось?
     - Мне понадобились ваши глаза. Вставайте...
     Он подвел его к окну.
     - Смотрите... По ту сторону решетки...
     - В парке?
     - Да. Вы там ничего не заметили?
     - Ничего.
     - Неправда, вам что-то видно.
     - Ах, да, действительно, какая-то тень, даже две.
     - Ну вот, видите? У самой решетки. Глядите, задвигались. Не будем терять времени.
     На ощупь, держась за перила, они по лестнице спустились в комнату, из которой был выход на крыльцо в сад. Сквозь стеклянную дверь было видно, что те два силуэта все еще там.
     - Странное дело, - прошептал Шолмс, - похоже, в доме какой-то шум.
     - В доме? Не может быть! Все спят.
     - Все же прислушайтесь...
     В этот момент со стороны решетки послышался слабый свист, и они увидели неясный свет, будто бы шедший из дома.
     - Наверное, д'Имблевали зажгли у себя свечу, - пробормотал Шолмс. - Их комната как раз над нами.
     - И слышали мы, конечно, тоже их, - добавил Вильсон. - Наверное, как и мы, наблюдают за решеткой.
     Раздался второй, еще более слабый свист.
     - Ничего не понимаю, ничего не понимаю, - раздраженно бормотал Шолмс.
     - Я тоже, - сознался Вильсон.
     Шолмс повернул в двери ключ, сбросил крючок и потихоньку начал приоткрывать створку.
     И в третий раз свистнули, но теперь погромче и как-то по-другому. А над их головами в ту же минуту возник, усиливаясь, шум.
     - Это не в спальне, а на галерее будуара, - прошипел Шолмс.
     Он высунул было голову наружу, но в тот же миг отпрянул, выругавшись. Вильсон, в свою очередь, тоже выглянул. Совсем рядом с ними к галерее кто-то приставил лестницу.
     - Ах, черт побери! - послышался голос Шолмса. - В будуаре кто-то есть! Их-то мы и слышали. Скорее, уберем лестницу.
     Однако в этот самый момент какая-то фигура скользнула вниз, лестницу отставили, и человек, схватив ее под мышку, понесся к решетке, туда, где ждали его сообщники. Шолмс с Вильсоном, не раздумывая, кинулись следом. Они догнали грабителя в то время, как он уже приставлял лестницу к решетке. Оттуда внезапно прогремели два выстрела.
     - Вы ранены? - крикнул Шолмс.
     - Нет, - отвечал Вильсон и, обхватив беглеца, попытался его остановить. Однако тот, развернувшись, зажал Вильсона одной рукой, а другой нанес ему в грудь удар ножом. Вильсон с усилием выдохнул, зашатался и упал.
     - Проклятие, - прорычал Шолмс, - если вы мне его убили, я тоже стану убивать!
     Уложив Вильсона на лужайке, он бросился к лестнице. Но поздно... тот уже вскарабкался вверх и, соскочив на руки своих товарищей, убегал в кусты.
     - Вильсон, Вильсон, ведь ничего серьезного, правда? Обычная царапина.
     Двери особняка распахнулись. Первым выскочил господин д'Имблеваль, за ним - слуги со свечами.
     - Что? Что такое? - вскричал барон. - Господин Вильсон ранен?
     - Ничего особенного, простая царапина, - повторял Шолмс, успокаивая сам себя.
     Но кровь текла ручьем, и лицо раненого побледнело.
     Спустя двадцать минут врач констатировал, что острие ножа остановилось в четырех миллиметрах от сердца.
     - В четырех миллиметрах от сердца? Этому Вильсону всегда везло, - позавидовал Шолмс.
     - Повезло... повезло... - пробурчал доктор.
     - А что вы думаете, да с его крепким телосложением он поправится...
     - За шесть недель в постели плюс два месяца на выздоровление.
     - Не больше?
     - Ну, если только не будет осложнений.
     - А почему это, черт возьми, у него должны быть осложнения?
     Окончательно успокоившись, Шолмс отправился в будуар к барону. На этот раз таинственный гость оказался не слишком скромным. Без стеснения наложил он лапу на табакерку с бриллиантами, опаловое колье, да и вообще на все, что заслуживает внимания честного вора.
     Окно так и осталось открытым, переплет прекрасно распилили, и следствие, проведенное на заре, установило, что лестницу брали с соседней стройки, а значит, пришли именно оттуда.
     - Следовательно, - не без иронии заметил господин д'Имблеваль, - это точное повторение кражи еврейской лампы.
     - Да, если согласиться с первой версией полицейских.
     - А вы все еще с ней не согласны? Вторая кража так и не поколебала вашего мнения о первой?
     - Напротив, утвердила его.
     - Невероятно! У вас есть неоспоримые доказательства того, что сегодняшнее ночное нападение было совершено извне, и все же вы продолжаете настаивать на том, что еврейскую лампу стащил кто-то из нашего окружения?
     - Кто-то, живущий в самом доме.
     - Как же вы все это объясняете?
     - Я ничего не объясняю, месье, просто констатирую два факта, имеющие между собой видимую связь. Рассматривая их по отдельности, я и пытаюсь выявить, что именно их объединяет.
     Сила его убеждения была так велика, а действия основывались на столь логичных рассуждениях, что барон в конце концов решил не настаивать.
     - Хорошо. Придется предупредить комиссара...
     - Ни за что на свете! - живо возразил англичанин. - Ни за что! К этим людям я обращусь лишь тогда, когда это понадобится.
     - Но ведь выстрелы...
     - Неважно!
     - А ваш друг?
     - Мой друг всего лишь ранен. Потребуйте, чтобы доктор никому ни о чем не рассказывал. За все, что касается законности, я буду отвечать лично.
     Следующие два дня протекли без всяких происшествий. Шолмс с великой тщательностью занимался своим делом, действуя более всего из самолюбия, уязвленного смелым нападением, совершенным прямо у него на глазах, несмотря на его присутствие, в то время как он не смог этому помешать. Англичанин неустанно обыскивал дом и сад, расспрашивал слуг и подолгу оставался в кухне и на конюшне. И хотя ему до сих пор не удалось обнаружить ни единой улики, проливающей свет на это дело, он не терял надежды.
     "В конце концов найду что-нибудь, - думал он, - и именно здесь. Хорошо, что не приходится, как в истории с Белокурой дамой, действовать наугад и неведомыми путями идти к неизвестной цели. На этот раз я нахожусь на самом поле сражения. Враг перестал быть невидимым и неуловимым Люпеном, теперь это человек во плоти и крови, действующий в пределах этого особняка. Достаточно одной самой крошечной детали, и я за нее уцеплюсь".
     Эта деталь, из которой он собирался делать выводы, да с такой потрясающей ловкостью, что дело о краже еврейской лампы и по сей день считается типичным, в котором с особой силой проявляется его гениальный ум полицейского, об этой детали он узнал совершенно случайно.
     В конце третьего дня, зайдя в комнату, расположенную над будуаром, служившую классной комнатой девочек, он застал младшую из сестер, Анриетту. Та повсюду искала ножницы.
     - Знаешь, - сказала девочка Шолмсу, - я хочу еще вырезать такие бумажки, как ты получил позавчера вечером.
     - Позавчера вечером?
     - Да, в конце ужина. Тебе принесли бумагу с такими наклеенными полосками... ну телеграмму... вот я и хочу сделать такую же.
     Она вышла. Будь на его месте кто-нибудь другой, он подумал бы, что это просто детские забавы, и сам Шолмс вначале не придал словам ребенка особого значения, продолжая свой осмотр. Но вдруг, припомнив последнюю фразу Анриетты, он кинулся за ней и догнал девочку уже наверху.
     - Так, значит, ты тоже наклеиваешь на бумагу полоски?
     Гордая собой, Анриетта заявила:
     - Да, вырезаю буквы и приклеиваю.
     - А кто тебе показал, как это делается?
     - Мадемуазель... моя гувернантка... я видела, как она сама клеила их. Вырезает из газет слова и приклеивает.
     - Что потом с ними делает?
     - Отсылает, как телеграммы, письма.
     Живо заинтересовавшись признанием Анриетты, Херлок Шолмс вернулся в классную комнату, соображая, какие из этого можно бы сделать выводы.
     На камине высилась стопка газет. Он развернул их и увидел, что кое-где действительно не хватает слов и целых строчек. Их кто-то аккуратно вырезал. Однако достаточно было прочитать предыдущие слова или следующие за ними строчки, чтобы убедиться, что вырезки были сделаны случайно, скорее всего, Анриеттой. Возможно, в стопке имелись и другие газеты, из которых буквы вырезала сама мадемуазель, но как их найти?
     Машинально Херлок перелистал учебники, лежавшие на столе, и те, что стояли на книжных полках. Вдруг он вскрикнул от радости: в углу, под кучей старых тетрадей, валялся старый детский букварь, азбука с картинками, и на одной из страниц зияла пустота.
     Он стал читать. В этом разделе шли названия дней недели: понедельник, вторник, среда... Слово "суббота" отсутствовало. А ведь еврейскую лампу украли именно в субботу ночью.
     Херлок почувствовал, как у него на секунду сжалось сердце. Это было верным знаком того, что он добрался до сути всего дела. Он коснулся истины, почувствовал некую уверенность, а это ощущение никогда еще его не обманывало.
     Разгоряченный, в надежде на успех, он принялся перелистывать букварь. И вскоре наткнулся на новый сюрприз.
     Он раскрыл страницу с заглавными буквами. А внизу шел ряд цифр. Девять букв и три цифры были тщательно вырезаны.
     Шолмс записал их в блокнот в том порядке, как они шли в букваре. Вот что у него получилось:
     
     АВЕЙКОТЧЭ 237
     
     - Вот черт! - пробормотал он. - Сразу и не разберешь.
     Можно ли было, использовав все эти буквы, переставив их, составить одно, два или три полных слова?
     Шолмс попытался сделать это, но тщетно.
     Тогда он подумал, что единственное верное решение - то, что без конца писал он в блокноте карандашом, и в конечном итоге оно показалось ему бесспорным, потому что отвечало логике событий и к тому же прекрасно согласовывалось с известными обстоятельствами.
     Поскольку на странице букваря каждая из букв алфавита воспроизводилась лишь один раз, логично было заключить, что буквы с этой страницы составляли неполные слова, которые затем дополнили, вырезав буквы с других страниц. Взяв такое рассуждение за основу, можно было воспроизвести слово следующим образом:
     
     ОТВЕЧАЙ - ЭК 237
     
     Первое слово казалось вполне ясным: "ОТВЕЧАЙТЕ", не хватало "Т" и "Е", так как эти буквы были уже задействованы в слове.
     Что касается второго незаконченного слова, оно, вместе с числом 237, бесспорно, составляло адрес, сообщаемый получателю отправителем письма. Сначала предполагалось назначить дело на субботу, а потом просили дать ответ по адресу ЭК 237.
     Или ЭК 237 означали индекс почтового отделения, куда нужно было послать письмо до востребования, или буквы ЭК являлись частью какого-то слова. Шолмс снова перелистал букварь - на других страницах вырезок не оказалось. Значит, приходилось, пока не удастся узнать что-либо еще, придерживаться вышеописанных выводов.
     - Забавно, правда?
     Анриетта вернулась. Он ответил:
     - Еще бы! Только... нет ли у тебя еще и других бумаг? Или вырезанных слов, которые можно было бы наклеить?
     - Бумаг? Нет. И потом, мадемуазель будет недовольна.
     - Мадемуазель?
     - Да, она уже меня отругала.
     - Почему?
     - Потому, что я вам кое-что рассказала... а она говорит, нельзя никогда рассказывать такие вещи о людях, которых любишь.
     - Ты совершенно права.
     Анриетта пришла в восторг от его одобрения и вытащила из маленького полотняного мешочка, приколотого к платью, какие-то лоскуты, три пуговицы, два кусочка сахару и, наконец, квадратик бумаги, который и протянула Шолмсу.
     - На, вот все-таки даю.
     Это был номер фиакра: 8279.
     - Откуда у тебя этот номер?
     - Выпал у нее из кошелька.
     - Когда?
     - В воскресенье, после службы, когда она собиралась подать милостыню.
     - Отлично! А теперь я скажу, как сделать, чтобы тебя больше не бранили. Не говори мадемуазель, что виделась со мной.
     Шолмс отправился к господину д'Имблевалю и принялся дотошно расспрашивать его о мадемуазель.
     Тот даже вскинулся от возмущения.
     - Алиса Демен? Вы что, думаете... Этого не может быть!
     - Сколько времени она у вас на службе?
     - Только год, но я не знаю человека спокойнее. Никому не стал бы доверять так, как ей.
     - Как получилось, что я до сих пор ее не видел?
     - Ее не было два дня.
     - А теперь?
     - Она, как только приехала, пожелала быть сиделкой у вашего больного. У нее есть для этого все качества: мягкая, предупредительная. Господин Вильсон от нее в восторге.
     - Ага! - протянул Шолмс, и не думавший до сих пор справляться о здоровье товарища.
     И, поразмыслив, спросил:
     - В воскресенье утром она куда-нибудь ходила?
     - Да.
     - Ведь это было на следующий день после кражи.
     Барон позвал жену и задал ей тот же вопрос. Та ответила:
     - Мадемуазель, как обычно, ходила с детьми к одиннадцатичасовой службе.
     - А раньше?
     - Раньше? Нет... Или, может быть... Ах, я так была взволнована из-за этой кражи... Теперь припоминаю, что накануне она просила разрешения отлучиться утром в воскресенье, чтобы увидеться с кузиной. Та, кажется, проездом была в Париже. Но, я думаю, вы не станете ее подозревать?
     - Конечно, нет... Однако хотел бы с ней увидеться.
     Он поднялся в комнату Вильсона. Над постелью больного, подавая ему напиться, склонилась женщина, одетая, как все сиделки, в длинное серое полотняное платье. Когда она выпрямилась, Шолмс узнал девушку, заговорившую с ним на Северном вокзале.
     Объяснения не последовало. Алиса Демен, нисколько не смутившись, кротко улыбнулась, глядя на него своими очаровательными, серьезными глазами. Англичанин хотел было заговорить, но произнес нечто нечленораздельное и умолк. Тогда она снова стала заниматься своими делами, спокойно расхаживая под удивленным взглядом Шолмса, переставляла на тумбочке флаконы, размотала и смотала бинты и снова поглядела на него со своей светлой улыбкой.
     Англичанин повернулся на каблуках, вышел и, заметив во дворе автомобиль господина д'Имблеваля, сел в него и приказал отвезти себя в Леваллуа, к стоянке фиакров, адрес которой стоял на бланке, подобранном Анриеттой. Кучер Дюпре, работавший в воскресенье утром на фиакре № 8279, еще не вернулся, и, отослав автомобиль, он остался ждать до конца смены.
     Кучер поведал, что и в самом деле "взял" какую-то даму неподалеку от парка Монсо, молодую девушку в черном, в густой вуали. Она казалась очень взволнованной.
     - А был у нее в руках какой-нибудь пакет?
     - Да, длинный такой сверток.
     - Куда вы ее повезли?
     - На авеню Терн, что на углу площади Сен-Фердинан. Там она отошла минут на десять, а потом снова поехали к парку Монсо.
     - Вы смогли бы узнать дом на авеню Терн?
     - А как же! Отвезти вас туда?
     - Чуть погодя. Сначала отвезите меня на Кэдэз-Орфевр, к дому 36.
     В полицейской префектуре ему повезло: он сразу встретился с главным инспектором Ганимаром.
     - Господин Ганимар, вы сейчас свободны?
     - Если опять речь пойдет о Люпене, то нет.
     - Речь идет о Люпене.
     - В таком случае, не сдвинусь с места.
     - Как? Вы отказываетесь...
     - Я отказываюсь от невозможного! Устал от неравной борьбы, в которой мы можем быть уверены, что проиграем. Я трус, поступаю неразумно, думайте, как хотите... наплевать! Люпен сильнее нас. Следовательно, нужно смириться с этим.
     - Я никогда не смирюсь.
     - Он сам вас заставит, как и многих других.
     - Пусть так, но ведь это зрелище может доставить вам столько удовольствия!
     - Что верно, то верно, - хитро улыбнулся Ганимар. - Ладно, раз уж вы так хотите получить на орехи, едем.
     Оба сели в фиакр. Велели кучеру остановиться с противоположной стороны авеню, не доезжая нужного дома, и устроились на террасе маленького кафе, укрывшись за бересклетом и лавровым деревом. День клонился к вечеру.
     - Гарсон, - позвал Шолмс, - принесите перо и бумагу.
     Написав что-то, он снова подозвал официанта.
     - Отнесите это письмо консьержу в доме напротив. Вон он стоит в кепке, курит возле парадного.
     Консьерж немедленно явился, и после того, как Ганимар предъявил ему свое удостоверение главного инспектора, Шолмс поинтересовался, не приходила ли в тот дом в воскресенье утром дама в черном.
     - В черном! Да, приходила, около девяти, она поднялась на второй этаж.
     - А часто она приходит?
     - Нет, всего лишь несколько раз... но вот в последние две недели бывала чуть ли не каждый день.
     - А с того воскресенья?
     - Только один раз... не считая сегодняшнего дня.
     - Ах, значит, она и сегодня приходила?
     - Она и сейчас еще там.
     - Еще там?!
     - Да уж минут десять, как вошла. Экипаж, как обычно, ожидает на площади Сен-Фердинан. А с ней я столкнулся у подъезда.
     - Кто живет на втором этаже?
     - Там двое жильцов - мадемуазель Ланже, модистка, и еще один господин. Он в прошлом месяце снял две меблированные комнаты, назвавшись Брессоном.
     - Почему вы говорите "назвавшись Брессоном"?
     - Я просто подумал, что это не его настоящее имя. Жена там убирается и видела, что у него не найдется и двух рубашек с одинаковыми инициалами.
     - Какую жизнь он ведет?
     - О, его почти никогда не бывает дома. Вот уже три дня совсем не показывается.
     - А в ночь с субботы на воскресенье его тоже не было?
     - В ночь с субботы на воскресенье? Погодите, дайте вспомнить. Да, верно, в субботу вечером он пришел и больше уж не выходил.
     - А как он выглядит, этот человек?
     - Даже и не знаю, что сказать. Он выглядит всегда по-разному. То высокий, то маленький, то толстый, то худой, то брюнет, то блондин. Я каждый раз все не могу его узнать.
     Шолмс с Ганимаром переглянулись.
     - Это он, - шепнул инспектор, - это, конечно, он.
     Старый полицейский вдруг не на шутку разволновался, даже нервно зевнул и судорожно сжал кулаки.
     Да и сам Шолмс, хотя и прекрасно владел собой, почувствовал укол в сердце.
     - Смотрите, - сказал консьерж, - вот эта девушка.
     Действительно, из двери выходила какая-то молодая особа. Она стала переходить площадь.
     - А вот и господин Брессон.
     - Господин Брессон? Который же?
     - Вон тот, со свертком под мышкой.
     - Но он и не глядит на девушку. Она одна идет к экипажу.
     - Так я их вместе никогда и не видел.
     Оба полицейских одновременно вскочили. В свете фонарей им показалось, что они узнали силуэт Люпена, удалявшегося в противоположную от площади сторону.
     - За кем пойдете? - спросил Ганимар.
     - Конечно, за ним! Это крупная дичь.
     - Ну а я послежу за девицей, - предложил Ганимар.
     - Нет, нет, - живо откликнулся англичанин, ни в коем случае не желая раскрывать Ганимару свои карты, - я знаю, где ее найти. Пойдемте со мной.
     На расстоянии, то и дело прячась за спинами прохожих и позади киосков, крались они вслед за Люпеном. Вести слежку, впрочем, оказалось совсем нетрудным, так как он шел быстро, слегка приволакивая правую ногу, что, однако, можно было заметить, лишь напряженно вглядываясь опытным глазом. Ганимар сказал:
     - Делает вид, что хромает.
     И добавил:
     - Ах, если б можно было заполучить двоих-троих полицейских и с ними попробовать прихватить голубчика! Ведь уйдет!
     Однако у тернских ворот не было видно ни одного полицейского, и, оказавшись за городской чертой, они уж не могли больше надеяться на подмогу.
     - Разделимся, - предложим Шолмс, - место тут безлюдное.
     Они шли по бульвару Виктора Гюго, каждый по своей стороне, двигаясь вдоль рядов деревьев.
     Минут через двадцать Люпен свернул влево и вышел к Сене. Им было видно, как он по берегу начал спускаться к воде. Побыл некоторое время внизу, но им не удалось различить, что он там делал. Потом стал карабкаться наверх и пошел обратно. Оба полицейских вжались в прутья какого-то ограждения. Люпен прошел прямо перед ними. Свертка у него в руках теперь не было.
     Когда он отошел на некоторое расстояние, от стены соседнего дома отделилась какая-то тень и заскользила между деревьями.
     - Похоже, за ним еще кто-то следит, - тихо сказал Шолмс.
     - Да, мне кажется, когда мы шли туда, я уже его видел.
     Охота возобновилась, но теперь, в присутствии третьего, действовать стало труднее. Люпен пошел той же дорогой, вошел обратно через тернские ворота и направился к дому на площади Сен-Фердинан.
     Консьерж уже запирал, когда появился Ганимар.
     - Вы сейчас его видели?
     - Да, как раз гасил свет на лестнице, когда он принялся отпирать дверь.
     - С ним никого?
     - Никого, даже слуг нет... Он здесь никогда не обедает.
     - Есть в доме черная лестница?
     - Нет.
     Ганимар обернулся к Шолмсу:
     - Самое простое - мне посторожить у дверей Люпена, пока вы сходите за комиссаром полиции с улицы Демур. Я сейчас вам дам к нему записку.
     - А если он за это время сбежит? - возразил Шолмс.
     - Но я же буду тут!
     - Один на один? Это будет неравная борьба.
     - Не можем же мы силой войти в его жилище, просто не имеем права, особенно среди ночи.
     Шолмс пожал плечами.
     - Когда вы поймаете Люпена, вас никто не станет упрекать в нарушении правил ареста. Подумаешь! Ну давайте просто позвоним. И увидим, что произойдет.
     Они поднялись на этаж. Слева от лестницы находилась двустворчатая дверь. Ганимар позвонил.
     Ни звука в ответ. Он снова нажал кнопку звонка. Никого.
     - Войдем, - шепнул Шолмс.
     - Ладно, давайте.
     Ни один из них, однако, не сдвинулся с места. Струсив в последний момент, они не решались предпринять решительные действия. Казалось попросту невозможным, чтобы Арсен Люпен оказался здесь, за этой тонкой дверью, что не выдержит и удара кулаком. Оба слишком хорошо его знали, этого дьявола во плоти, чтобы предположить, что он так легко даст себя схватить. Нет, нет, тысячу раз нет, его уже там не было. Должно быть, успел сбежать, воспользовавшись потайным ходом в соседний дом или пройдя по крышам или еще как-нибудь, но ясно одно - у них в руках в который уж раз останется лишь его тень.
     Оба вздрогнули. По ту сторону двери в тишине вдруг чуть слышно что-то зашуршало. И им показалось, да, сомнений быть не могло, он все-таки здесь, за этим тонким листом фанеры, прислушивается, пытается узнать, что они замышляют.
     Что делать? Положение было отчаянным. Несмотря на все хладнокровие бывалых полицейских волков, обоих охватило такое волнение, что, казалось, было слышно, как бьются их сердца.
     Краем глаза Ганимар вопросительно взглянул на Шолмса и в тот же миг с силой стукнул в дверь кулаком.
     Тут же послышались шаги, за дверью теперь уже не скрывались.
     Ганимар затряс дверь. Шолмс, выставив плечо, одним мощным броском вышиб створку, и оба кинулись на штурм.
     Но внезапно замерли на месте. Из соседней комнаты раздался выстрел. За ним - второй, а потом стук падающего тела.
     Войдя, они увидели человека, лежавшего лицом к мраморному камину. Последняя конвульсия - и револьвер выпал из его руки.
     Ганимар наклонился и поднял голову умершего. Из двух больших ран на виске и на щеке фонтаном била кровь, заливая лицо.
     - Его невозможно узнать, - прошептал он.
     - Вот черт! - выругался Шолмс. - Это не он.
     - Откуда вы знаете? Ведь вы даже его не осмотрели.
     - Вы что, думаете, Арсен Люпен может покончить жизнь самоубийством? - ухмыльнулся англичанин.
     - Но ведь на улице мы его узнали...
     - Мы решили, что это он, ведь нам так этого хотелось. Этот человек занимает все наши мысли.
     - Значит, это кто-то из сообщников.
     - Сообщники Арсена Люпена тоже не способны застрелиться.
     - Так кто же он?
     Они принялись обыскивать труп. В одном из карманов Херлок Шолмс обнаружил пустой кошелек, а в другом Ганимар нашел несколько монет. На белье никаких меток, на одежде тоже.
     В чемоданах (большом и двух маленьких) - только личные вещи. На камине - стопка газет. Ганимар развернул их. Во всех говорилось о краже еврейской лампы.
     Спустя час Ганимар с Шолмсом вышли на улицу, так ничего и не узнав о загадочном человеке, который из-за их вторжения покончил с собой.
     Кто он был такой? Почему решился на самоубийство? Какое отношение имел к похищению еврейской лампы? Кто следил за ним ночью? Множество загадок, одна неразрешимее другой. Опять какие-то тайны...
     Херлок Шолмс в тот день лег спать в отвратительном расположении духа. А когда проснулся, ему принесли телеграмму следующего содержания:
     
     "Арсен Люпен имеет честь уведомить Вас о своей трагической кончине в лице господина Брессона и покорно просит принять участие в кортеже, панихиде и похоронах, которые состоятся за государственный счет в четверг 25 июня".
     
     
     Глава вторая
     
     - Видите ли, старина, - говорил Вильсону Шолмс, потрясая пневматичкой Арсена Люпена, - больше всего меня в этом деле раздражает то, что я все время чувствую на себе взгляд этого чертова джентльмена. От него не может укрыться ни одна моя самая сокровенная мысль. И получается, что я, словно актер, чьи действия заранее строго предопределены. Я иду туда-то и говорю то-то лишь потому, что так угодно некой высшей воле. Вы понимаете меня, Вильсон?
     Вильсон, конечно же, все бы понял, если бы не спал глубоким сном человека, чья температура держится между сорока и сорока одним. Но слышал он или нет, для Шолмса это не имело ровно никакого значения.
     - Нужно призвать на помощь всю мою энергию, мобилизовать все ресурсы, чтобы не впасть в отчаяние. Но, к счастью, для такого человека, как я, все эти удары - не более чем комариные укусы. Они даже меня подстегивают. Как только утихнет боль от укола и затянется рана, нанесенная самолюбию, я говорю себе: "Веселись пока, голубчик. В один прекрасный момент ты сам себя выдашь". Потому что, Вильсон, именно Люпен, не так ли, своей первой телеграммой и тем, что сказала по этому поводу малышка Анриетта, сам выдал мне секрет своей переписки с Алисой Демен! Не забывайте об этом, старина.
     Он, громко топая, расхаживал по комнате, рискуя разбудить "старину".
     - В конце концов, дела идут не так уж плохо, и если я еще не вижу перед собой ясной дороги, то, во всяком случае, уже начинаю ориентироваться. Прежде всего займусь этим Брессоном. Мы с Ганимаром назначили встречу на берегу Сены, там, где Брессон бросил свой сверток. Скоро роль этого господина совсем прояснится. Останется лишь закончить партию между мной и Алисой Демен. На этот раз противница не особенно сильна, а, Вильсон? Не кажется ли вам, что очень скоро мне станет известна вся фраза из букваря, а заодно и то, что означают буквы "Э" и "К"? Ведь главная загадка - в них.
     
     
     В это время вошла мадемуазель и, увидев размахивающего руками Шолмса, мягко заметила:
     - Господин Шолмс, придется вас побранить, если разбудите больного. Нехорошо с вашей стороны его беспокоить. Доктор предписал полный покой.
     Он, не говоря ни слова, пристально глядел на нее, как и в первый день, пораженный ее необъяснимым спокойствием.
     - Что это вы так на меня смотрите, господин Шолмс? Ничего? Нет-нет... Ведь вы о чем-то подумали? Скажите о чем, прошу вас.
     Спрашивая, она подняла к нему свое светлое лицо. Все в нем: невинные глаза, улыбающийся рот - ждало ответа. Она подалась вперед, скрестив руки на груди, и выглядела так простодушно, что англичанин даже разозлился. Подойдя к ней поближе, он тихо сказал:
     - Брессон вчера покончил жизнь самоубийством.
     Она повторила, словно не понимая, о чем идет речь:
     - Брессон вчера покончил жизнь самоубийством?
     На лице ее не отразилось ничего, ни одной морщины, свидетельствующей о том, что она силится солгать.
     - Вы это знали, - зло сказал он, - иначе бы, по крайней мере, вздрогнули. Да, вы сильнее, чем я думал. Однако к чему скрывать?
     И, взявшись за букварь, лежавший на соседнем столике, он раскрыл его на изрезанной странице.
     - Можете вы мне сказать, в каком порядке надо расположить недостающие здесь буквы, чтобы узнать истинное содержание записки, отправленной вами Брессону за четыре дня до кражи еврейской лампы?
     - В каком порядке? Брессон? Кража еврейской лампы?..
     Она медленно повторяла то, что он сказал, будто пытаясь понять, в чем дело.
     Он продолжал настаивать:
     - Да. Вот использованные вами буквы. Взгляните на этот листок. Что вы хотели передать Брессону?
     - Использованные буквы... что хотела передать...
     И вдруг весело рассмеялась.
     - Ага, поняла! Я - сообщница вора! Какой-то господин Брессон забрал еврейскую лампу, а потом покончил жизнь самоубийством. А я - его подруга! Ой как смешно!
     - К кому же вы ходили вчера вечером на второй этаж дома на авеню Терн?
     - К кому? Да к модистке, мадемуазель Ланже. А что, модистка и мой друг Брессон - одно и то же лицо?
     Поневоле Шолмс засомневался. Можно притвориться, чтобы выгородить себя, изобразить ужас, радость, беспокойство, любые чувства, но невозможно симулировать безразличие и уж совсем нельзя притворно так счастливо и беззаботно смеяться.
     И все-таки он сказал:
     - Последнее: почему вы подошли ко мне в тот вечер на Северном вокзале? Почему умоляли немедленно уехать, не вмешиваться в это дело о краже лампы?
     - О, вы слишком любопытны, месье Шолмс, - все так же естественно засмеялась она. - Придется вас наказать: вы ничего не узнаете и вдобавок посидите у постели больного, пока я сбегаю в аптеку. Срочно надо получить лекарство. Я скоро буду.
     И вышла.
     - Меня обвели вокруг пальца, - прошептал Шолмс. - Я не только ничего из нее не выжал, но, наоборот, сам раскрылся ей.
     Он вспомнил дело о голубом бриллианте и допрос, которому подверг Клотильду Дестанж. Ведь с точно такой же безмятежностью отвечала ему и Белокурая дама! Возможно, перед ним снова одно из тех существ, что, защищенные Арсеном Люпеном, находясь под прямым его влиянием, умеют сохранить, даже сознавая близкую опасность, просто поразительное спокойствие?
     - Шолмс... Шолмс...
     Подойдя к постели, он наклонился над очнувшимся Вильсоном.
     - Что с вами, старый друг? Что-нибудь болит?
     Вильсон подвигал губами, но сказать ничего не смог. Потом, делая над собой неимоверные усилия, все же пробормотал:
     - Нет... Шолмс... это не она... не может быть, чтобы она...
     - Что это вы там несете? Говорю вам, это она! Только перед лицом созданного Арсеном Люпеном характера женщины, выдрессированной и подученной им, мог я потерять голову и поступить так глупо... Теперь ей известно все, что я знаю о букваре... Могу поспорить, что не пройдет и часа, как Люпен будет предупрежден. Не пройдет и часа! Да что там! Сию же секунду! Этот аптекарь, срочный рецепт... чепуха!
     
     
     И, вылетев на улицу, он живо спустился по авеню Мессин и увидел, как мадемуазель заходит в аптеку. Спустя десять минут она вновь появилась на авеню с флаконами и бутылкой, завернутыми в белую бумагу. Но пока Алиса шла обратно, за ней увязался какой-то человек. Он что-то говорил ей, сняв кепку с просительным видом, как будто клянчил милостыню.
     Остановившись на минуту, она подала ему монету, затем пошла дальше.
     - Она с ним говорила, - решил англичанин.
     Не будучи даже в этом уверенным, но, скорее, повинуясь интуиции, он решил изменить тактику и, оставив в покое девушку, отправился вслед за мнимым нищим.
     Так, один за другим, дошли они до площади Сен-Фердинан. Человек долго бродил вокруг дома Брессона, время от времени взглядывая на окна второго этажа и наблюдая за людьми, входящими в дом.
     Спустя почти час он залез на империал трамвая, идущего в Нейи. Шолмс последовал за ним и занял место позади, рядом с каким-то господином, лица которого не было видно из-за раскрытой газеты. У выезда из города газета опустилась, Шолмс узнал Ганимара, а тот шепнул ему на ухо, указывая на оборванца:
     - Это тот, который вчера вечером шел за Брессоном. Вот уже час болтается на площади.
     - О Брессоне ничего нового? - поинтересовался Шолмс.
     - Ему сегодня пришло письмо.
     - Сегодня утром? Значит, его отнесли на почту вчера, до того, как узнали о смерти Брессона.
     - Точно. Оно теперь у следователя. Но я запомнил наизусть: "Он не идет ни на какие сделки. Хочет все, первое, как и то, что было потом. Иначе начнет действовать". Подписи не было, - добавил Ганимар. - Как видите, эти несколько строк ничем нам не помогут.
     - А я думаю совершенно иначе, господин Ганимар, эти несколько строк, наоборот, кажутся мне весьма и весьма интересными.
     - Да чем же, Боже мой?
     - Это касается только меня, - с бесцеремонностью, присущей его отношениям с коллегой, ответил Шолмс.
     Трамвай остановился на улице Шато. Это была конечная остановка. Человек сошел и неторопливо двинулся вперед.
     Шолмс шагал так близко от него, что Ганимар даже всполошился:
     - Если обернется, все пропало.
     - Теперь уж не обернется.
     - Как вы можете знать?
     - Это сообщник Арсена Люпена, и если он идет вот так, держа руки в карманах, значит, во-первых, что он чувствует за собой слежку, и, во-вторых, что ничего не боится.
     - Но ведь мы от него всего в двух шагах!
     - Это ничего не значит, он прекрасно может за минуту проскользнуть у нас между пальцами. Он слишком в себе уверен.
     - Поглядим! Поглядим! Возможно, вы и не правы. Вон там, у дверей кафе, двое полицейских с велосипедами. Если я позову их и подойду к этому типу, интересно, как ему удастся ускользнуть?
     - Того типа, кажется, нисколько не волнуют ваши планы. Он сам идет к полицейским.
     - Вот черт! - выругался Ганимар. - Какой нахал!
     Тот и вправду подошел к полицейским в тот момент, когда они уже усаживались на велосипеды. Перебросившись с ними несколькими словами, он внезапно вскочил на третий велосипед, стоявший возле стены кафе, и укатил вместе с двумя агентами.
     Англичанин захихикал.
     - Ну, что я говорил? Раз, два, три, и нету! А с кем удрал? С вашими коллегами, господин Ганимар! Ничего себе, умеет устраиваться Арсен Люпен! У него на зарплате ваши велосипедисты! Я же сказал, тот тип что-то слишком спокоен.
     - Ну а что мы могли сделать? - обиделся Ганимар. - Хорошо вам смеяться.
     - Ладно, ладно, не сердитесь. Еще отомстим. А пока нам нужна подмога.
     - Фоленфан ждет меня в конце авеню Нейи.
     - Заберите его и возвращайтесь обратно.
     
     
     Ганимар ушел, а Шолмс отправился по следу велосипедов. Отпечатки колес были хорошо видны на пыльной дороге. Он вскоре заметил, что рифленые отпечатки вели к берегу Сены, значит, все трое завернули к реке в том же месте, где прошел вчера Брессон. Шолмс дошел до ограды, за которой прятался вчера вместе с Ганимаром, и чуть дальше увидел, что следы велосипедных колес пересекаются. Значит, в этом месте сделали остановку. Прямо напротив виднелся язычок земли, вдающийся в реку, на краю которого была привязана старая лодка.
     Именно в этом месте Брессон бросил, а вернее, уронил в воду свой сверток. Шолмс спустился по камням к воде и увидел, что берег здесь был очень пологим. А поскольку место было неглубокое, он понял, что легко найдет сверток... если только те трое его не опередили.
     "Нет, нет, - подумал он, - они бы не успели... ведь прошло всего лишь минут пятнадцать... а все-таки, почему они пришли именно сюда?"
     В лодке сидел какой-то рыбак. Шолмс подошел к нему:
     - Вы не видели здесь троих на велосипедах?
     Тот отрицательно покачал головой.
     Англичанин не унимался:
     - Ну вспомните... трое мужчин... Они остановились в двух шагах от вас...
     Рыболов взял удочку под мышку, вытащил из кармана блокнот, что-то написал и, вырвав страничку, протянул Шолмсу.
     Англичанин весь задрожал. Неожиданно на листке, оказавшемся у него в руке, он увидел буквы, вырезанные из букваря:
     
     АВЕЙКОТЧЭОТ - 237
     
     Над рекой висело тяжелое солнце. Рыбак вернулся к своему занятию, укрыв голову под широким колоколом соломенной шляпы. Сложив рядом куртку и жилет, он внимательно глядел на неподвижно торчавший из воды поплавок.
     Прошла минута, целая минута торжественной, жуткой тишины.
     "Он ли это?" - мысленно вопрошал Шолмс, охваченный какой-то болезненной тревогой.
     И словно вспышкой, озарил его правдивый ответ:
     "Он! Он! Только ему под силу продолжать сидеть, даже и не вздрогнув от беспокойства, ничуть не страшась того, что произойдет... Да и кому еще может быть известна история с букварем? А ему все рассказал посланец Алисы".
     Англичанин вдруг почувствовал, что его рука, его собственная рука взялась за рукоятку пистолета, глаза вонзились в спину незнакомца, чуть ниже затылка. Достаточно лишь одного движения, и наступит развязка, самым жалким образом прервется жизнь этого необыкновенного искателя приключений.
     Рыбак все не двигался.
     Шолмс нервно сжимал пистолет, охваченный жгучим желанием выстрелить и покончить с этим, в то же время понимая весь ужас подобного противоестественного поступка. Смерть будет верной. Все будет кончено.
     "О, - подумал он, - хоть бы встал, начал защищаться... А так, тем хуже для него... еще секунда... и стреляю..."
     Внезапно раздавшиеся шаги заставили его обернуться. В сопровождении двух инспекторов к ним подходил Ганимар.
     Тогда, переменив решение, он, разбежавшись, прыгнул в лодку, якорь которой переломился от подобной встряски, насел на противника и бросился в рукопашную. Оба скатились на дно лодки.
     - Подумаешь! - хрипел Люпен, отбиваясь. - Что вы собираетесь этим доказать? Ну поколотит один из нас другого, чего мы этим добьемся? Вы не знаете, что делать дальше со мной, а я - с вами. Так и останемся, как два дурака...
     Весла скользнули на воду. Лодку отнесло в сторону. С берега слышались крики. А Люпен не унимался:
     - Ну что же это такое? Вы что, совсем ополоумели? Такие глупости в вашем возрасте! А ведь большой уже мальчик! Фу, как некрасиво!
     Ему удалось вырваться.
     Отчаявшись, решившись на крайнюю меру, Шолмс сунул руку в карман. Но тут же не удержался от проклятия: Люпен отобрал револьвер.
     Встав на колени, он попытался добраться до весла, чтобы причалить к берегу, но Люпен налег на второе весло с явным намерением отплыть подальше.
     - Выйдет... Не выйдет, - продолжал шутить Люпен. - Кстати, это не имеет ровно никакого значения... У вас весло, но я попробую помешать вам им воспользоваться... И вы точно так же... Так и в жизни, силишься что-то предпринять... но это бессмысленно, ведь в конечном счете все решает судьба... Ну вот... видите... судьба решила в пользу старины Люпена... Победа! Течение тоже за меня!
     Действительно, лодка начала отплывать.
     - Поберегитесь! - крикнул Люпен.
     Кто-то с берега целился из револьвера. Он пригнулся, прозвучал выстрел, позади них взлетели брызги. Люпен расхохотался.
     - Да простит меня Господь, это мой дружок Ганимар! Нехорошо поступаете, Ганимар! Вы не имеете права стрелять, кроме как в случае необходимой обороны. Значит, бедный Арсен так разозлил вас, что вы и о долге позабыли? Ну надо же, снова начинает! Несчастный, вы же попадете в моего дорогого мэтра!
     Встав в лодке во весь рост, загораживая собой Шолмса, он повернулся лицом к Ганимару.
     - Вот так! Теперь я спокоен! Цельтесь сюда, Ганимар, в самое сердце!.. Выше... Левее... Не попал... Вот растяпа... Еще раз? Да вы же дрожите, Ганимар! Давайте по команде... хладнокровно... Один, два, три, огонь! Мимо! Вот черт, что вам, вместо пистолетов выдают детские игрушки?
     Вытащив длинный, тяжелый и плоский револьвер, он, не целясь, выстрелил.
     Инспектор схватился за шляпу: пуля в ней пробила дырку.
     - Что скажете, Ганимар? Ага! Вот это сделали на совесть! Снимите шляпы, господа, это оружие моего благородного друга, мэтра Херлока Шолмса!
     И одним движением выбросил револьвер к самым ногам Ганимара.
     Шолмс не мог не улыбнуться и не восхититься им. Жизнь в нем била ключом. Какая юная, непосредственная жизнерадостность! Он так забавлялся! Можно было подумать, что ощущение опасности доставляло ему поистине физическое удовольствие. Для этого человека в жизни не было другой цели, чем непрестанный поиск приключений, из которых он вечно старался выйти победителем.
     Однако на обоих берегах уже начала собираться толпа, люди Ганимара и он сам не сводили глаз с лодки, качавшейся на волнах, постепенно уносимой течением. Поимка Люпена была неизбежной.
     - Признайтесь, мэтр, - обернулся к англичанину Люпен, - вы не уступили бы свое место даже за все золото мира! Ведь вы же находитесь в первом ряду! Однако сначала и прежде всего - пролог... затем с ходу перескочим на пятый акт: поиска или побега Арсена Люпена. Итак, мой дорогой мэтр, разрешите задать вам один вопрос, умоляю, чтобы избежать недомолвок, ответить только да или нет. Откажитесь от этого дела. Еще не все потеряно, и мне удастся исправить вред, причиненный вами. Позднее я уже ничего сделать не смогу. Так договорились?
     - Нет.
     Люпен поморщился. Видно было, как раздражало его подобное упорство. Но он не сдавался.
     - И все же я настаиваю. Это, скорее, нужно для вас, нежели для меня, ведь, уверен, вы первый впоследствии пожалеете о том, что вмешались в это дело. В последний раз, да или нет?
     - Нет.
     Люпен встал на корточки, поднял одну из досок на дне лодки и принялся что-то там делать. Шолмс так и не понял, что именно. Затем поднялся и, усевшись рядом с англичанином, начал разговор:
     - Мне кажется, мэтр, что оба мы явились к этим берегам с одной целью: выловить предмет, от которого избавился Брессон? Со своей стороны, я назначил здесь встречу нескольким друзьям и собирался, как об этом свидетельствует мой костюм, предпринять небольшое погружение в глубины Сены. Но в этот момент друзья предупредили меня о вашем появлении.
     Скажу вам по секрету, я не очень удивился, так как был в курсе, осмелюсь доложить, каждого шага вашего расследования. Это было так несложно! Как только на улице Мюрильо происходит что-либо представляющее для меня хоть малейший интерес, - сразу телефонный звонок - и я все знаю. Вы, конечно, поймете, что в подобных условиях...
     Он умолк. Оторванная доска приподнялась, а вокруг нее били фонтанчики воды.
     - Дьявольщина! Сам не знаю, как это получилось, но есть все основания полагать, что в днище этой старой посудины образовалась течь. Вам не страшно, мэтр?
     Шолмс пожал плечами, а Люпен между тем продолжал:
     - Вы, конечно, поймете, что в подобных условиях, зная заранее, что вы ищете случая со мной сразиться тем более истово, поскольку я со своей стороны пытался боя избежать, мне очень приятно вступить с вами в игру, исход которой предрешен, ведь у меня на руках все козыри. И я пожелал придать нашему поединку возможно более широкую огласку, чтобы все узнали о вашем поражении и в будущем какая-нибудь графиня де Крозон или другой барон д'Имблеваль не испытывали искушения прибегнуть к вашему содействию в борьбе со мной. Не усмотрите, впрочем, в этом, дорогой мэтр...
     Он вновь осекся и, приставив ладонь козырьком ко лбу, стал обозревать окрестности.
     - Ага, они наняли отличное судно, настоящий военный корабль, и теперь вовсю налегли на весла. Еще пять минут и пойдут на абордаж, тогда я пропал. Господин Шолмс, разрешите дать вам один совет: бросайтесь на меня, свяжите и выдайте властям моей страны. Ну как, подходит такая программа? Разве что до тех пор мы потерпим бедствие, в этом случае остается лишь подготовить наши завещания. Так что вы об этом думаете?
     Взгляды их встретились. Шолмсу наконец стало ясно, что сделал Люпен: он пробил в днище дыру. Вода все прибывала.
     Вот она дошла уже до подошв их ботинок. Покрыла и ноги, но оба так и не сдвинулись с места.
     Когда воды уже было по щиколотку, англичанин схватил кисет и, скатав папироску, закурил.
     А Люпен все говорил:
     - И не усмотрите в этом, мой дорогой мэтр, что-либо иное, нежели признание собственной несостоятельности по сравнению с вами. Именно преклоняясь перед вами, я и избираю лишь те сражения, победа в которых мне обеспечена, избегая прочих, что могут произойти в невыгодных мне условиях. Выражая беспокойство и желая устранить Шолмса с моего пути, я тем самым признаю, что вы - единственный противник, которого следует опасаться. Все это, дорогой мэтр, я хотел вам сказать, поскольку судьбе было угодно оказать мне честь встретиться с вами. Жалею лишь об одном, о том, что наша беседа происходит в то время, как оба мы принимаем ножную ванну! Во всем этом как-то не хватает торжественности, не правда ли? Да что там ножная ванна. Сидячая, если хотите!
     Действительно, вода достигла уже скамьи, на которой они сидели. Лодка погружалась все больше и больше.
     Шолмс, невозмутимо покуривая папиросу, казалось, полностью погрузился в созерцание небосклона. Ни за что на свете перед этим человеком, живущим в постоянной опасности, окруженным злобной толпой, преследуемым тучей полицейских и тем не менее сохраняющим прекрасное настроение, ни за что на свете он не согласился бы проявить хоть малейшую суетливость.
     "Подумаешь! - своим видом будто заявляли оба. - Стоит ли волноваться из-за таких пустяков? Ведь каждый день кто-нибудь тонет в реке! Разве это можно считать событием, достойным внимания?" Итак, один болтал, другой мечтал, и под напускной беззаботностью угадывалась великая гордость обоих.
     Еще минута, и они пойдут ко дну.
     
     
     - Главное, - заключил Люпен, - узнать, потонем мы до или после прибытия полицейских чемпионов. В этом все дело. Потому что вопрос о том, потерпим ли мы бедствие, отпал сам собой. Мэтр, наступает торжественная минута завещания. Я оставляю все, что имею, Херлоку Шолмсу, гражданину Англии, и поручаю... Бог мой, как же они торопятся, наши полицейские чемпионы! Ай, молодцы! Приятно посмотреть. Какая точность ударов веслом! Ах, так это вы, капрал Фоленфан? Браво! Идея зафрахтовать военный корабль просто великолепна. Я замолвлю о вас словечко перед начальством, капрал Фоленфан. Хотите медаль? Идет. Она уже у вас в кармане. А где же ваш товарищ Дьези? Не правда ли, на левом берегу, с сотней туземцев? Это затем, чтобы, если мне удастся спастись, меня бы подобрали слева Дьези и его туземцы, а справа Ганимар вместе с населением Нейи. Ничего себе, дилемма...
     Лодку закачало. Вдруг она так закрутилась, что Шолмсу пришлось ухватиться за уключину.
     - Мэтр, - попросил Люпен, - умоляю, снимите куртку. Так вам будет удобнее плыть. Нет? Не хотите? Ну тогда я надену свою.
     И, натянув куртку, застегнувшись, как Шолмс, на все пуговицы, он вздохнул:
     - Ну что за тяжелый человек! Как досадно, что вы упрямо лезете в дело... в котором, конечно, покажете все свои способности, да только напрасно! Честное слово, просто зря расходуете такой гениальный ум!
     - Господин Люпен, - нарушив наконец молчание, произнес Шолмс, - вы слишком много разговариваете и нередко грешите избытком доверчивости и легкомыслием.
     - Строгий упрек.
     - Из-за этого, сами того не ведая, вы только что открыли мне то, о чем я до сих пор не мог догадаться.
     - Как! Вы хотели о чем-то догадаться и ничего мне не сказали?
     - Я не нуждаюсь ни в ком. Не пройдет и трех часов, как я посвящу господина и госпожу д'Имблеваль в вашу тайну. Вот мой единственный ответ...
     Он не успел закончить. Лодка мигом погрузилась, увлекая под воду обоих. И спустя мгновение вынырнула, перевернувшись днищем вверх. С обоих берегов раздались крики, затем наступила тревожная тишина, и вдруг снова вопли: один из утопающих показался над водой.
     Это был Херлок Шолмс.
     Прекрасный пловец, он широкими саженками поплыл к шлюпке Фоленфана.
     - Смелее, господин Шолмс! - прокричал капрал. - Мы здесь... соберитесь с силами... потом мы сами им займемся... он у нас в руках... ну давайте... еще немного, господин Шолмс, держите веревку.
     Англичанин схватился за протянутый канат. Но пока он залезал на борт, позади его окликнули:
     - Тайну, да, дорогой мэтр, вы ее им откроете. Я даже удивлен, как это вы до сих пор не догадались... Ну и что из этого? Чем это вам поможет? Ведь именно тогда вы и проиграете бой...
     Верхом на днище, на которое он взобрался, продолжая болтать, устроившись поудобнее, Арсен Люпен возобновил свою речь, торжественно размахивая руками, словно надеялся еще переубедить противника.
     - Поймите же, мой дорогой мэтр, тут ничего не поделаешь... абсолютно ничего... Вы оказались в пренеприятном положении...
     Фоленфан решил призвать его к порядку:
     - Сдавайтесь, Люпен.
     - Вы грубиян, капрал Фоленфан, перебили меня на полуслове. Так я говорил...
     - Сдавайтесь, Люпен.
     - Но, черт возьми, капрал Фоленфан, люди сдаются, когда они в опасности. Не станете же вы утверждать, что я подвергаюсь хотя бы малейшей опасности?
     - В последний раз, Люпен, говорю вам, сдавайтесь.
     - Капрал Фоленфан, вы вовсе не собираетесь меня убивать, ну разве что раните... Ведь вы так боитесь, что я сбегу. А если рана случайно окажется смертельной? Нет, вы только подумайте, какие у вас будут угрызения совести! Отравленная старость...
     Раздался выстрел.
     Люпен закачался, ухватился на мгновение за обломок лодки и, выпустив его из рук, скрылся под водой.
     
     
     Эти события произошли в три часа дня. Ровно в шесть, как и обещал, Херлок Шолмс в одолженных у одного трактирщика из Нейи слишком коротких брюках и узкой куртке, в кепке на голове и фланелевой рубашке с шелковым шнуром вошел в будуар на улице Мюрильо, попросив передать господину и госпоже д'Имблеваль, что желает с ними переговорить.
     Когда они вошли, он расхаживал по комнате из угла в угол. В своем странном наряде Шолмс выглядел так забавно, что оба едва удержались, чтобы не расхохотаться. Ссутулив спину, о чем-то задумавшись, он, как автомат, шагал от окна к двери, затем от двери к окну, каждый раз проделывая одинаковое количество шагов и поворачиваясь лишь в одну сторону.
     Вдруг остановившись, Шолмс взялся за какую-то безделушку, машинально повертел ее в руках и, поставив на место, снова заходил.
     Подойдя наконец к ним, он задал вопрос:
     - Мадемуазель здесь?
     - Да, в саду с детьми.
     - Господин барон, поскольку нас ожидает окончательное объяснение, мне хотелось бы, чтобы при беседе присутствовала мадемуазель Демен.
     - Так вы все еще...
     - Чуть-чуть терпения, месье. Из фактов, которые я изложу вам с максимальной точностью, легко будет выявить истину.
     - Хорошо. Сюзанна, будь добра...
     Мадам д'Имблеваль быстро вышла и почти тотчас же вернулась в сопровождении Алисы Демен. Мадемуазель, чуть бледнее обычного, осталась стоять у стола, даже не спросив, зачем ее позвали.
     Шолмс, казалось, ее не замечал и, резко обернувшись к господину д'Имблевалю, тоном, не допускающим возражений, отчеканил:
     - В результате продолжительного расследования, в ходе которого, признаюсь, мне приходилось не раз менять свою точку зрения, все же повторю то, что говорил вам в самый первый день: еврейскую лампу украл тот, кто живет в этом особняке.
     - Его имя?
     - Оно мне известно.
     - А доказательства?
     - Их будет вполне достаточно, чтобы виновник сознался.
     - Одного признания мало. Нужно еще, чтобы он возвратил нам...
     - Еврейскую лампу? Она находится у меня.
     - А опаловое колье? А табакерка?
     - И опаловое колье, и табакерка, короче говоря, все, что украли у вас во второй раз, находится у меня.
     Шолмс так любил театральные приемы, обожая сухо и официально объявлять о своих победах.
     И правда, барон и его жена, казалось, были бесконечно удивлены. Они взирали на него с молчаливым любопытством, и это было для него самым лучшим признанием заслуг.
     Итак, он во всех подробностях начал излагать то, что сделал за прошедшие три дня. Рассказал о том, как нашел букварь, написал на бумаге слово, получившееся из вырезанных букв, поведал о походе Брессона к берегам Сены и о самоубийстве этого искателя приключений и, наконец, перешел к описанию своего сражения с Люпеном, потопления лодки и исчезновения самого Люпена.
     Когда он закончил, барон тихо сказал:
     - Остается лишь назвать имя виновника. Кого же вы обвиняете?
     - Я обвиняю человека, вырезавшего буквы из этой азбуки, который с помощью этих букв сносился с Арсеном Люпеном.
     - А как вы узнали, что он сносился именно с Люпеном?
     - Мне сам Арсен Люпен это сказал.
     Он протянул барону мокрую смятую бумажку. Это был тот самый листок, который Люпен в лодке вырвал из своего блокнота, написав на нем таинственное слово.
     - Заметьте, - самодовольно добавил Шолмс, - никто не заставлял его давать мне этот листок и таким образом обнаруживать себя. С его стороны это было обычное ребячество, и мне оно помогло.
     - Вам помогло... - удивленно протянул барон. - Но мне не ясно чем...
     Шолмс взял карандаш и переписал буквы и цифры:
     
     АВЕЙКОТЧЭОТ 237
     
     - Ну и что? - Не понял господин д'Имблеваль. - Ведь это слово вы уже нам показывали раньше.
     - Нет. Если бы вы вгляделись хорошенько, то сразу бы увидели, как увидел я, что это слово отличается от того, что вам показывал я.
     - Чем же?
     - В нем на две буквы больше, лишние "О" и "Т".
     - Действительно, а я и не заметил...
     - Теперь объедините буквы, оставшиеся после того, как мы составим слово "отвечайте", и у вас получится одно-единственное слово: "эко".
     - А что это значит?
     - Оно означает "Эко де Франс", то есть газета Люпена, его официальный орган, в котором он всегда печатает свои "коммюнике". "Отвечайте в "Эко де Франс", раздел объявлений, номер 237". Вот разгадка, которую я так долго искал. Люпен сам любезно мне ее предоставил. А сегодня я только что был в редакции "Эко де Франс".
     - И что вы там нашли?
     - Нашел подробное описание истории отношений между Люпеном и его сообщницей.
     И Шолмс разложил на столе семь газет, открытых на четвертой странице. В каждой было выделено по одной строчке.
     1. АРС. ЛЮП. Дама умол. о защ. 540.
     2. 540. Жду объяснений. А.Л.
     3. А.Л. Во вл. врага. Погибаю.
     4. 540. Напишите адрес. Проведу следствие.
     5. А.Л. Мюрильо.
     6. 540. Парк три часа. Фиалки.
     7. 237. Согласен суб. Буду воскр. утр. парк.
     
     
     - И вы называете это подробным описанием? - воскликнул господин д'Имблеваль.
     - Да, Господи, конечно, и вы сами, взглянув повнимательнее, тоже все поймете. Во-первых, дама, подписывающаяся числом 540, умоляет Арсена Люпена о защите, на что Люпен отвечает просьбой дать объяснения. Дама отвечает, что находится во власти врага, вне сомнения, Брессона. Она погибнет, если к ней не придут на помощь. Недоверчивый Люпен пока не решается связаться с незнакомкой, он просит дать адрес и предлагает провести следствие. Дама сомневается целых четыре дня - взгляните на даты, - но в конце концов, подгоняемая обстоятельствами, напуганная угрозами Брессона, сообщает название улицы, Мюрильо. На следующий день Арсен Люпен объявляет, что в три часа будет в парке Монсо и просит незнакомку в качестве опознавательного знака держать в руках букетик фиалок. Затем следует восьмидневный перерыв. Арсену Люпену и даме нет надобности сноситься через газету, так как они видятся или переписываются напрямую. Они подготовили такой план: чтобы удовлетворить Брессона, дама должна похитить еврейскую лампу. Остается лишь назначить день. Дама, из осторожности пользующаяся письмами, составленными из вырезанных и наклеенных слов, решается устроить все в субботу и добавляет: "Отвечайте Эко - 237". Люпен пишет, что согласен и будет в воскресенье утром в парке. Итак, в ночь с субботы на воскресенье была совершена кража.
     - Действительно, все сходится, - признал барон, - теперь все ясно.
     - В общем, лампу украли, - продолжил Шолмс. - Дама утром в воскресенье идет в парк, рассказывает Люпену, как все произошло, и относит Брессону еврейскую лампу. Все идет так, как предвидел Люпен. Полицейские, сбитые с толку раскрытым окном, четырьмя ямками на земле и царапинами на ограде, сразу же склоняются к версии о краже со взломом. Дама может быть спокойна.
     - Хорошо, - сказал барон, - я согласен с вашим, таким логичным объяснением. Но вторая кража...
     - Вторая кража была вызвана первой. Поскольку в газетах подробно описывалось, каким образом похитили еврейскую лампу, у кого-то возникла мысль повторить ограбление, чтобы забрать то, что осталось. На этот раз произошла не инсценировка, а настоящая кража, с настоящим взломом, лестницей и всем прочим.
     - Конечно, Люпен...
     - Нет. Люпен не станет поступать столь неразумно. И Люпен никогда не будет стрелять в людей просто так.
     - Так кто это был?
     - Конечно же Брессон. Он забрался к вам без ведома дамы, которую шантажировал. Именно с Брессоном я и столкнулся здесь, его и преследовал. Это он ранил моего бедного Вильсона.
     - А вы уверены?
     - Абсолютно. Один из сообщников Брессона написал ему вчера, еще до самоубийства, письмо, подтверждающее переговоры, которые велись между этим сообщником и Люпеном по поводу возврата всех вещей, украденных из вашего особняка. Люпен требовал все, "первое", то есть еврейскую лампу, "как и то, что было потом". Люпен же и организовал слежку за Брессоном. Когда тот вчера вечером ходил на берег Сены, вместе с нами за ним наблюдал и его человек.
     - А что было делать Брессону на берегу?
     - Предупрежденный о ходе моего следствия...
     - Кем же?
     - Все той же дамой, справедливо опасавшейся, что поиски еврейской лампы в конце концов раскроют ее секрет... Итак, предупрежденный Брессон связал все компрометирующие его вещи в один сверток и забросил в то место, откуда потом, когда минет опасность, можно было бы его забрать. Но на обратном пути, преследуемый Ганимаром и мной, он испугался, а так как, по всей видимости, имел на совести и другие грешки, то потерял голову и покончил с собой.
     - А что было в свертке?
     - Еврейская лампа и прочие ваше побрякушки.
     - Ведь вы говорили, что они у вас?
     - Сразу после исчезновения Люпена я решил воспользоваться тем, что он заставил меня искупаться, и велел грести к месту, которое вечером выбрал Брессон, а там как раз и обнаружил завернутые в тряпки и клеенку украденные у вас вещи. Вот они, на этом столе.
     Не говоря ни слова, барон разрезал веревки и, рванув мокрые тряпки, вытащил из свертка лампу. Отвинтив гайку под подставкой, он, поворачивая обеими руками половинки сосуда, раскрыл его и вынул оттуда золотую химеру, украшенную рубинами и изумрудами.
     Она была цела.
     
     
     Во всей этой с виду обычной беседе, заключавшейся в простом изложении фактов, было нечто трагичное, ужасное. В каждом слове Шолмса сквозило категорическое, прямое и неопровержимое обвинение в адрес мадемуазель. А сама Алиса Демен хранила гордое молчание.
     Все долгое время, пока нанизывались на невидимую нить жестокие улики, ни один мускул не дрогнул на ее лице. В безмятежном ясном взгляде не промелькнуло и тени тревоги, страха. О чем она думала? И главное, что собиралась сказать в ту торжественную минуту, когда придется отвечать, защищаться? Как разорвать железное кольцо, в которое так ловко зажал ее Херлок Шолмс?
     Час пробил, но девушка оставалась безмолвной.
     - Скажите! Ну скажите же хоть что-нибудь! - воскликнул господин д'Имблеваль.
     Но она молчала.
     Он стал настаивать:
     - Хоть слово в свое оправдание... Лишь возмутитесь - я поверю вам...
     Но она не сказала ни слова.
     Барон пробежался по комнате, вернулся обратно, снова забегал и, оборотясь к Шолмсу, всплеснул руками:
     - Нет и нет, месье! Не могу поверить, что это правда! Такое преступление невозможно! Оно идет вразрез со всем, что я знаю, что вижу вот уже целый год.
     Он положил руку англичанину на плечо.
     - А вы-то сами, месье, вы абсолютно, окончательно уверены в том, что не ошибаетесь?
     Шолмс смутился, словно его застали врасплох, тогда как у него еще не сложилось определенного мнения. Однако с улыбкой ответил:
     - Только та особа, которую я обвиняю, могла, в силу положения, занимаемого ею в вашем доме, знать, какая драгоценность спрятана в еврейской лампе.
     - Не хочу, не хочу верить, - шептал барон.
     - Спросите у нее самой.
     Действительно, это было последним средством, и, хотя он слепо доверял девушке, теперь уже нельзя было не смириться с очевидностью.
     Подойдя к ней, барон заглянул Алисе в глаза:
     - Это сделали вы, мадемуазель? Вы взяли драгоценность? Вы переписывались с Арсеном Люпеном и инсценировали кражу?
     - Да, я, - ответила она, не опуская головы. На лице девушки не отразилось ни смущения, ни стыда.
     - Не может быть, - прошептал господин д'Имблеваль. - Я никогда бы не мог подумать... Вы - последняя, кого можно было бы заподозрить... Как же вам это удалось, несчастная?
     - Я сделала все так, как рассказал господин Шолмс, - ответила она. - В ночь с субботы на воскресенье спустилась в будуар, взяла лампу, а утром... отнесла ее тому человеку.
     - Нет, что вы, - возразил барон. - Это никак невозможно.
     - Невозможно? Почему?
     - Потому, что утром, когда я вышел, дверь будуара была заперта на крючок.
     Она покраснела, растерявшись, и взглянула на Шолмса, будто спрашивая у него совета.
     А тот был поражен не столько замечанием барона, сколько смущением Алисы Демен. Ей что, нечего ответить? Значит, признание, подтверждавшее данное им, Шолмсом, объяснение кражи еврейской лампы, было ложным, если могло разрушиться от такого незначительного возражения?
     А барон все настаивал:
     - Эта дверь была закрыта. Я утверждаю, что крючок был наброшен именно так, как я это делаю каждый день вечером. Если бы вы, как говорите, прошли через эту дверь, кто-то изнутри должен был вам открыть, из будуара или из спальни. Но в этих двух комнатах не было никого... кроме меня и моей жены.
     Шолмс вдруг согнулся, закрыв лицо руками, чтобы никто не заметил, как он покраснел. Как будто промелькнула какая-то яркая вспышка, ослепившая его. Ему внезапно стало не по себе. Вмиг все стало ясно, так с наступлением дня разом принимают четкие очертания маячившие в темноте предметы.
     Алиса Демен была невиновна.
     Алиса Демен невиновна. В этом и заключалась режущая глаза правда. Вот почему с самого первого дня, как только начал выстраивать против девушки ужасное обвинение, он чувствовал какую-то неловкость. Теперь все становилось понятным. Он знал. Достаточно одного лишь движения, и он сразу получит неопровержимое доказательство.
     Шолмс поднял голову и, с минуту помедлив, самым естественным образом обернулся и взглянул на мадам д'Имблеваль.
     Она была бледна той непривычной белизной, что заливает лицо в самые беспощадные минуты человеческой жизни. Руки, которые она пыталась куда-то спрятать, чуть заметно дрожали.
     "Еще мгновение, - подумал Шолмс, - и она себя выдаст".
     Тогда он встал между нею и мужем, охваченный желанием отвести страшную опасность, по его вине грозившую этим мужчине и женщине. Но, взглянув на барона, весь содрогнулся. То же внезапное озарение, ослепившее его минуту назад, читалось теперь на лице господина д'Имблеваля. Мозг его работал в том же направлении. Он, в свою очередь, тоже начал понимать! Он все понял...
     Алиса Демен в отчаянии попыталась бороться с очевидной истиной:
     - Вы правы, месье, я просто забыла... Я входила не здесь... Я прошла через вестибюль, потом по саду и с помощью лестницы...
     Величайшая самоотверженность! Но она была уже напрасна. Слова звучали неискренне, голос был нетверд, и взгляд этого милого создания потерял свою ясность и искренность. Сраженная, опустила она глаза.
     
     
     Настало жуткое молчание. Госпожа д'Имблеваль ждала, мертвенно-бледная, оцепенев от ужаса и тревоги. Барон, казалось, все еще боролся с собой, не решаясь поверить в крушение своего счастья.
     Наконец он пробормотал:
     - Говори!.. Объяснись...
     - Мне нечего сказать тебе, мой бедный друг, - произнесла она очень тихо, с исказившимся от боли лицом.
     - Но тогда... мадемуазель...
     - Мадемуазель меня спасла... из преданности... любви... Она наговорила на себя...
     - Спасла от чего? От кого?
     - От этого человека.
     - От Брессона?
     - Да, это мне он угрожал... Я познакомилась с ним у одной подруги... и была настолько глупа, что послушалась его... О, ничего такого, что ты не мог бы простить... но были два письма... ты их увидишь... я выкупила их... ты знаешь как... О, сжалься надо мной... я так страдала!
     - Ты! Ты, Сюзанна!
     Он поднял сжатые кулаки, словно готовый ударить ее, убить. Но в тот же миг руки его опустились, и он снова прошептал:
     - Ты, Сюзанна! Ты!.. Возможно ли это?
     Запинаясь, она принялась рассказывать обычную грустную историю, свое приключение, а потом пробуждение от иллюзий, гнусность шантажиста, угрызения совести, безумную тревогу, сказала и о прекрасном поведении Алисы, как девушка, догадавшись о беде хозяйки, вырвала у нее признание, а потом написала Люпену и устроила эту кражу, чтобы спасти ее из когтей Брессона.
     - Ты, Сюзанна, ты, - только и мог повторять господин д'Имблеваль, сраженный, согнувшись пополам, будто от удара. - Как ты могла?
     
     
     Вечером того же дня пароход "Город Лондон", курсирующий между Кале и Дувром, тихо скользил по неподвижной водной глади. Темная ночь выдалась спокойной. Наверху, над кораблем в небе угадывались мирно плывущие тучи, а вокруг легкие клубы тумана отделяли его от бесконечного пространства, куда струился бледный свет луны и звезд.
     Большинство пассажиров вернулось в каюты и салоны. Только некоторые, самые стойкие, все еще прогуливались по палубе или дремали в глубоких шезлонгах, накрывшись толстыми одеялами. То тут, то там время от времени мелькал огонек сигары, а тихое дуновение ветерка доносило шепот голосов, не решавшихся в торжественной тишине заговорить громко.
     Один из пассажиров, прохаживавшийся широкими шагами вдоль бортовых сеток, остановился возле дамы, растянувшейся в шезлонге, вгляделся и, заметив, что она шевелится, тихо сказал:
     - Я думал, вы спите, мадемуазель Алиса.
     - Нет, нет, господин Шолмс, совсем не хочется спать. Я все думаю.
     - О чем? Не будет ли нескромным задать вам такой вопрос?
     - Я думала о госпоже д'Имблеваль. Должно быть, ей так грустно. Ведь жизнь ее разбита.
     - Нет, что вы, - живо возразил он. - Ее вина не из тех, которые не прощают. Господин д'Имблеваль забудет об этой слабости. Когда мы уходили, он уже глядел на нее менее сурово.
     - Может быть... Но это будет так не скоро... а она страдает.
     - Вы очень ее любите?
     - Очень. Это и дало мне силы улыбаться, когда я дрожала от страха, смотреть вам прямо в глаза, когда лучше было бы отвести взгляд.
     - Вам жаль ее покидать?
     - Очень жаль. Ведь у меня нет ни родных, ни друзей. У меня была только она.
     - У вас будут еще друзья, - тронутый ее горем, сказал Шолмс. - Обещаю вам. У меня есть связи... влияние... уверяю вас, вы ни о чем не пожалеете.
     - Может быть, но госпожи д'Имблеваль уже там не будет...
     Больше они ни о чем не говорили. Херлок Шолмс сделал еще два-три круга по палубе и затем уселся возле своей попутчицы.
     Завеса тумана понемногу начала рассеиваться, тучи в небе расступились. Засверкали звезды.
     Шолмс вытащил трубку из кармана плаща, набил ее и попытался чиркнуть спичкой. Но одна за другой все четыре спички погасли, и он так и не смог прикурить. Спички кончились. Пришлось ему встать и обратиться к сидящему рядом господину:
     - Не найдется ли у вас огня?
     Тот вынул коробок, чиркнул. Заплясал язычок огня. В свете его Шолмс узнал Арсена Люпена.
     
     
     Если бы англичанину удалось удержаться и не сделать неприметного движения, не отступить чуть-чуть, Люпен мог бы подумать, что Шолмсу было известно заранее его присутствие на борту. Сыщик прекрасно владел собой и с самым естественным видом протянул противнику руку:
     - Рад видеть вас в добром здравии, господин Люпен.
     - Браво! - воскликнул тот, восхищаясь подобным самообладанием.
     - Браво? Почему?
     - Как почему? Я вдруг, подобно призраку, появляюсь перед вами, после того как вы своими глазами видели мое падение в Сену, а вы из гордости, я бы даже сказал, истинно британской, необыкновенной гордости каким-то чудом смогли ни словом, ни жестом не выразить своего удивления. Так что повторяю, браво, это достойно восхищения!
     - Это не достойно восхищения. По вашему падению с лодки я сразу увидел, что вы это сделали нарочно, и пуля капрала вас даже не задела.
     - И все-таки уехали, даже не узнав, что со мною стало?
     - Что с вами стало? Я и так это знал. Пятьсот человек на протяжении километра сторожили на обоих берегах. И если бы вы избежали смерти, то неминуемо попались бы им в лапы.
     - И все-таки я здесь.
     - Господин Люпен, в мире есть только два человека, имея дело с которыми я не удивлюсь ничему. Во-первых, это я, а во-вторых - вы.
     
     
     Мир был заключен.
     И если Шолмс, что-то затевая против Арсена Люпена, неизменно терпел поражение, если Люпен продолжал оставаться необычайным врагом, от поимки которого следовало окончательно отказаться, если из всех сражений ему каждый раз удавалось выйти победителем, то англичанин тем не менее в силу своего замечательного упорства смог отыскать еврейскую лампу, а еще раньше - голубой бриллиант. Возможно, на этот раз результаты оказались менее блестящими, особенно с точки зрения широкой публики, ведь Шолмсу пришлось скрыть обстоятельства, при которых была найдена еврейская лампа, и заявить, что ему неизвестно имя похитителя. Но в поединке двух людей, Люпена и Шолмса, сыщика и взломщика, невозможно было с уверенностью определить, кто победитель, а кто побежденный. Каждый из них в равной степени мог претендовать на победу.
     И вот они любезно беседовали, как сложившие оружие враги, испытывая друг к другу заслуженное уважение.
     По просьбе Шолмса Люпен рассказал о своем побеге.
     - Если только это можно назвать побегом, - добавил он. - Все было так просто! Мои друзья были начеку, ведь мы условились встретиться, чтобы попытаться выловить еврейскую лампу. Так вот, добрых полчаса просидев под перевернутой лодкой, я воспользовался случаем, когда Фоленфан со своими людьми отправились искать мой труп у берегов, и выбрался на поверхность. Друзьям оставалось лишь подобрать меня, проезжая мимо на моторной лодке, и скрыться на глазах у изумленных пятисот зрителей, Ганимара и Фоленфана.
     - Красиво, ничего не скажешь, - одобрил Шолмс. - Настоящая удача! А что вы собираетесь делать в Англии?
     - Уладить некоторые дела с оплатой счетов. Совсем забыл, а как там господин д'Имблеваль?
     - Теперь он знает все.
     - Ах, дорогой мэтр, что я вам говорил? Зло уже не исправишь. Не лучше ли было предоставить мне действовать по своему усмотрению? Еще день или два, и я бы отнял у Брессона еврейскую лампу и побрякушки, отправил бы их д'Имблевалям, и эти славные люди счастливо зажили бы друг с другом. А вместо этого...
     - Вместо этого, - усмехнулся Шолмс, - я спутал все карты и принес раздор в семью, которой вы протежировали.
     - Да, Боже мой, протежировал! Нельзя же всю жизнь только воровать, обманывать и причинять зло!
     - Значит, вы не против совершить и доброе дело?
     - Когда есть время. И потом, мне это просто нравится. Довольно забавно, не правда ли, в этом деле я выступаю в роли доброго гения, а вы, напротив, злой дух, приносящий лишь слезы и отчаяние.
     - Слезы? Какие слезы? - запротестовал англичанин.
     - Ну как же? Семейная жизнь д'Имблевалей разбита, Алиса Демен плачет.
     - Ей нельзя было там оставаться. Ганимар в конце концов напал бы на ее след, а через нее вышел бы на мадам д'Имблеваль.
     - Совершенно согласен с этим, мэтр, но кто тут виноват?
     
     
     Мимо них по палубе прошли двое, и Шолмс слегка изменившимся голосом спросил у Люпена:
     - Вам известно, кто эти джентльмены?
     - По-моему, один из них - капитан корабля.
     - А второй?
     - Не имею понятия.
     - Это мистер Остин Жилетт. Он занимает в Англии такое же положение, как у вас господин Дюдуи, шеф Сюртэ.
     - Что вы говорите? Какая удача! Не будете ли вы так любезны представить меня? Господин Дюдуи - один из моих добрых друзей, буду счастлив, если в числе их окажется и мистер Остин Жилетт.
     Оба джентльмена показались снова.
     - А если я поймаю вас на слове, господин Люпен? - произнес Шолмс, вставая.
     И, схватив Люпена за запястье, сжал его руку мертвой хваткой.
     - К чему так сильно, мэтр? Я и так готов пойти с вами.
     Он и вправду послушно, без малейшего сопротивления шел за ним. Двое джентльменов удалялись.
     Шолмс зашагал быстрее, буквально впиваясь ногтями в руку Люпена.
     - Пошли... пошли... - глухо рычал он как в бреду, торопясь скорее покончить с этим. - Пошли... Быстрее!
     Но вдруг резко остановился: за ними шла Алиса Демен.
     - Что вам здесь надо, мадемуазель? Не ходите за нами!
     Ему ответил сам Люпен:
     - Обратите внимание, мэтр, мадемуазель идет за нами не совсем по своей воле. Я сжимаю ей руку почти с той же силой, как вы тащите мою.
     - Но почему?
     - Как почему? Ведь я обязательно хочу ее тоже представить. Роль мадемуазель Демен в деле о еврейской лампе гораздо значительнее моей. Сообщница Арсена Люпена, сообщница Брессона, она должна будет также рассказать и о приключении баронессы д'Имблеваль, ведь это так заинтересует правосудие! И таким образом вы доведете свое благое дело до конца, добрейший Шолмс.
     Англичанин выпустил руку своего пленника. Люпен отпустил мадемуазель.
     Так, друг против друга, они стояли молча несколько минут. Затем Шолмс вернулся на свое место. Люпен с девушкой тоже уселись обратно.
     Настала гнетущая тишина. Потом Люпен сказал:
     - Видите ли, мэтр, что бы с нами ни было, мы всегда останемся по разные стороны баррикад. Вы - с одного края, я - с другого. Можно здороваться, пожимать руки, даже беседовать, но между нами всегда будет пролегать пропасть. Навсегда вы останетесь сыщиком Херлоком Шолмсом, а я - взломщиком Арсеном Люпеном. И каждый раз Херлок Шолмс, пусть и помимо воли, пусть и некстати, но все равно будет покоряться инстинкту детектива, заставляющему бежать по следу взломщика, и пытаться посадить его. И каждый раз Арсен Люпен с душой взломщика будет стараться избежать когтей детектива и потешаться над ним, насколько позволят обстоятельства. А обстоятельства на этот раз еще как позволяют! Ха-ха-ха!
     Послышался вдруг издевательский, злой и жестокий смех.
     Потом, посерьезнев, Люпен склонился к девушке:
     - Поверьте, мадемуазель, даже доведенный до последнего предела, я не выдал бы вас. Арсен Люпен никогда не предает, особенно тех, кого любит и кем восхищается. И позвольте сказать вам, что я люблю и восхищаюсь таким храбрым и милым человеком, как вы.
     Вынув из бумажника визитную карточку, он разорвал ее надвое и, протянув девушке половинку, сказал почтительно и с волнением:
     - Если господину Шолмсу не удастся преуспеть в том, что он собирается предпринять, зайдите к леди Стронборуг (адрес ее вы найдете без труда) и передайте этой даме половину карточки со словами "верная память". Леди Стронборуг станет преданной вам, как сестра.
     - Спасибо, - ответила девушка, - завтра же пойду к ней.
     - А теперь, мэтр, - удовлетворенно заключил Люпен с видом человека, выполнившего свой долг, - желаю вам спокойной ночи. Плыть нам еще час. Попробую воспользоваться этим.
     И, растянувшись на скамье, скрестил руки под головой.
     
     
     Небо раскрылось навстречу луне. Вокруг звезд и у кромки моря разливался ее бледный свет. И казалось, что лунный свет владел бесконечным пространством, в котором уже исчезали последние тучи.
     От темного горизонта отделилась линия берегов. На палубу поднялись пассажиры. Стало многолюдно. Вот прошел мистер Остин Жилетт в сопровождении двоих, в которых Шолмс узнал агентов английской полиции.
     А на скамейке спал Люпен...