Григорий Борисович АДАМОВ
     
     Изгнание владыки
     Научно-фантастический роман
     
     
     ЧАСТЬ IV
     
     
     ГЛАВА СОРОК ПЯТАЯ ПУТЕШЕСТВИЕ ПОД ВОДОЙ
     
     Вокруг простиралась мутная зеленоватая полутьма - спокойная, неподвижная, переходящая внизу в черноту ночи. По сторонам беззвучно проносились смутные гибкие тени. Сердце тревожно билось в ожидании чего-то неожиданного, может быть опасного и грозного... Но тени, быстро мелькнув, растворялись вдали, а настороженное ожидание вновь заставляло беспокойно озираться и прислушиваться.
     Лишь впереди ничто не внушало тревоги: длинные серебристые лучи фонарей расплывались туманными пятнами света. И гибкие тени, случайно прорезая световые полосы и пятна, превращались в упругих серебристых рыб, и тогда все становилось простым и даже интересным.
     Если представить себе, что наверху - небо, кажется, что оно покрыто светло-серыми тучами, как в раннее-раннее утро зимнего дня. На небе непрерывно, без отдыха, пляшут какие-то плоские тени; порою их сменяет темная туча, она спокойно проплывает над головой, и вновь начинается беспокойная, безмолвная пляска теней.
     "Волны пляшут на поверхности моря, а это льдины проплывают", - вспоминает Дима объяснения Ивана Павловича.
     Все-таки скучно, когда такая мертвая тишина вокруг. Тихое монотонное гудение мотора и винта за спиной не нарушает этой тишины, а, скорее, сливается с ней. Все молчит... А так хочется услышать чей-нибудь голос, когда все в тебе напряжено, сердце замирает при появлении какой-нибудь тени и весь ты натянут, словно струна!
     Вытянув сомкнутые ноги, лежа на груди, Дима направил на соседний скафандр луч своего фонаря.
     - Плутон! А, Плутон! - тихо позвал Дима. - Ну, что же ты молчишь?
     Послышалось слабое повизгивание. Сквозь прозрачный шлем растерянно и скорбно глядели преданные глаза собаки, словно она жаловалась и искала помощи у друга. Бедному Плутону было очень неудобно в огромном скафандре. Он то вытягивал передние лапы, стараясь просунуть их в воротник, чтобы подложить под морду, то поджимал их под грудь. От этих движений скафандр вертелся с боку на бок, вместе с ним вертелась и собака, и Дима должен был крепко прижимать его к себе, чтобы Плутон не измучился вконец.
     - Тебе нехорошо, Плутоня моя? - касаясь своим шлемом шлема собаки, говорил Дима, и слабое ответное подвывание раздавалось теперь громким гудящим шумом в ушах мальчика. - Потерпи, потерпи...
     Иван Павлович внимательно следил за курсом, за изменчивым рельефом дна мелководного в этих областях Карского моря. Отряд плыл, то поднимаясь, над мелями и подводными плато, то выравниваясь над глубинами.
     Комаров был молчалив и задумчив.
     Мысль о Коновалове не оставляла майора. Где он? Что делает? Кто знает, какие, может быть, еще более ужасные преступления он готовит сейчас! Скорее, скорее к шахте...
     - Смотрите! Смотрите - раздался вдруг крик Димы.
     Сверху широким веером навстречу путникам метнулось множество довольно крупных рыб. Следом за ними черной молнией мелькнула узкая тень с круглой головой и длинным телом.
     - Тюлень на охоте, - сказал Иван Павлович.
     С удивительной быстротой тюлень догнал рыбу. Раскрытая пасть со множеством мелких острых зубов схватила и мгновенно проглотила ее, словно втянув в себя.
     В стороне, среди рассыпавшейся стаи рыб, виднелось еще несколько тюленей. Быстрота, ловкость и гибкость их движений были поразительны. Они извивались, как змеи, и почти без промаха настигали добычу. Стая рыб была очень велика, и, очевидно, совершала один из обычных переходов в поисках новых пастбищ. Чем дальше, тем гуще делалась она и, наконец, совершенно затемнила поверхность моря. Множество тюленей сопровождало стаю. Добыча шла так густо, что можно сказать, сама лезла в пасть охотнику. Часто тюлени, увлеченные преследованием, так близко подплывали к людям, что неожиданно оказывались в луче фонаря. И тогда Дима успевал рассмотреть их круглые, гладкие, словно прилизанные головы, осмысленное выражение больших глаз с необычайным зрачком в виде четырехконечной звезды, их запертые клапанами ноздри, подвижные, послушные ласты и все их гибкое тело, способное к самым необыкновенным акробатические упражнениям в воде. Ослепленные и растерянные, они кружились и метались в световом луче и через некоторое время, придя в себя и выпустив в испуге добычу, устремлялись вверх.
     - Какие они ловкие! - воскликнул Дима. - Какие быстрые! Не то что на льду!
     Его слова то и дело заглушал лай Плутона, наблюдавшего эту охоту и пришедшего в необычайное возбуждение.
     - Родная стихия, - сказал Иван Павлович. - Вода для них значит больше, чем земля. Вода - это пища, а значит - жизнь.
     Через несколько минут, когда люди пересекли уже путь стаи и поднялись ближе к поверхности, новое зрелище представилось их глазам.
     Среди рыб начали быстро мелькать небольшие вытянутые фигурки с длинными гибкими шеями и крыльями, работающими, как весла.
     - А это кто, Иван Павлович? - с недоумением спросил Дима. - Неужели птицы?
     - Совершенно верно. Чайки на охоте.
     Чайки с раскрытыми крючковатыми клювами преследовали рыб, пожалуй, так же ловко и быстро, как тюлени. Но справляться с добычей под водой им, несомненно, было трудней. Тюлень тут же проглатывал захваченную рыбу, не опасаясь благодаря особому строению горла проникновения воды в легкие. А чайка должна была извлечь свою извивающуюся и бьющеюся добычу из воды на воздух, чтобы полакомиться ею. Но чайки справлялись и с этой трудной задачей.
     Вскоре стая и ее преследователи остались позади. Опять потянулась однообразная дорога в мутно-зеленой мгле. Время от времени вдали мелькала то одинокая рыба, то куча рачков-креветок, быстро сновавших во все стороны, то студенистая медуза, равномерно сжимавшая края своего прозрачного, как стекло, розового колокола. Порой величественно проплывала, испуская слабый зеленоватый свет, замечательная обитательница полярных морей, красно-бурая "северная цианея" - гигантская медуза с колоколом до двух метров в поперечнике и щупальцами, достигающими в длину часто тридцати метров. Они тянулись из-под колокола, как пучок бесконечно длинных, извивающихся водорослей.
     Встречавшиеся на пути айсберги1 Иван Павлович со своими спутниками большей частью огибал снизу. Иногда айсберги сидели так глубоко, что приходилось плыть под их изъеденными водой основаниями, совсем близко от дна. Тогда под лучами фонарей были видны ползающие по коричневому илу разноцветные морские звезды с длинными, раскинутыми по дну лучами-шупальцами, некоторые из них - с тельцами не больше крупной сливы и щупальцами длиной с человеческий палец. Они сплошь покрывали отдельные участки дна, и когда над ними проносились струи взволнованной винтами воды, они вспыхивали и сверкали фосфорическими искорками желтовато-зеленого цвета. Тогда по дну за проплывающими людьми тянулся длинный, переливающийся цветными огоньками хвост.
     Попадались и знаменитые "головы горгоны" - большие офиуры2 терракотового цвета с длинными ветвистыми лучами, сплетающимися вокруг в кружевную корзинку или шевелящимися на грунте, словно змеи в поисках добычи.
     Подводные камни были покрыты похожими на мох бесцветными серовато-белыми мшанками, или асцидиями3, напоминавшими то лимоны, то помидоры - иногда прозрачные, как слеза, иногда словно заросшие давно не чесанной бородой.
     На камнях, как красивые кубки и вазы из длинных, тесно прижавшихся друг к другу волнистых перьев, сидели морские лилии. Диму приводили в восторг придонные цветы морей - прекрасные "северные кисти" - колонии полипов4, похожие на настоящие растения с тонким, как карандаш, стеблем высотой до двух метров и гроздью склонявшихся на его вершине крупных цветов с длинными живыми, извивающимися, как змейки, лепестками. Раздражаемые струями воды, они зажигались разноцветными слабыми искорками и, долго не успокаиваясь, мерцали в подводной темноте.
     Встречались бледно-лиловые голотурии5, или морские огурцы, наполовину зарывшиеся в ил, которым они питались. Камни бывали покрыты букетами из пестро окрашенных "морских роз" - актиний6 с распущенными лепестками, колебавшимися в струях воды, словно от ветра.
     Попадались и заросли водорослей, особенно морской капусты, широкие вырезанные листья которой напоминали зеленые лопухи. Дно было усеяно множеством моллюсков7 в ракушках, полузарытых в ил.
     Иван Павлович едва успевал отвечать на беспрерывные вопросы Димы и даже майора, которого эти картины молчаливой подводной жизни нередко отвлекали от тревожных мыслей.
     Но большая часть пути проходила в средних глубинах, где можно было более или менее безопасно развивать наибольшую скорость.
     Темнота все больше сгущалась, все реже и реже встречались просветы наверху. Иван Павлович объяснил, что, вероятно, на поверхности простирается сплошной лед. На короткие минуты слабый свет пробивался на ту небольшую глубину, которой держались путешественники. То были просветы небольших разводьев и трещин или просто тюленьих лунок.
     Иван Павлович решил выбраться на лед через одну из таких лунок, чтобы еще при дневном свете определиться.
     Первые лунки были слишком узки. Лед был сравнительно тонок, и Ивану Павловичу удавалось высунуть руку на поверхность, но плечи, несмотря на все усилия, не пролезали. После долгих поисков удалось наконец найти более широкую лунку, которую, вероятно, проделал крупный тюлень.
     - Ну, здесь, наверное, пройду, - сказал Иван Павлович, осмотрев нижнее отверстие лунки. - В крайнем случае, подрубим лед топориком.
     Помогая себе вращающимся винтом, он выбросил свою закованную в гибкую сталь руку на лед.
     В тот же момент что-то очень тяжелое придавило его руку ко льду. Правда, Иван Павлович не почувствовал боли, но глухой и мягкий удар по металлу скафандра достиг его слуха.
     Он рванул руку назад, но освободиться не удалось: что-то крепко держало ее на поверхности льда. Иван Павлович дернул еще раз, уже изо всех сил, но результат был тот же.
     - Что за черт! - в недоумении произнес Иван Павлович, вися на руке. - Глыба свалилась на руку, что ли?
     Раскачавшись слегка, он выбросил на лед вторую руку и, вцепившись в край лунки, одним усилием подтянулся кверху. Но едва его шлем показался у края отверстия, как на Ивана Павловича вдруг обрушился такой удар, что подбородок его стукнулся о стальной воротник скафандра, зубы лязгнули и Иван Павлович больно прикусил язык. Оглушенный, он висел некоторое время на придавленной руке и, лишь придя немного в себя, посмотрел наверх.
     Он увидел над собой голову белого медведя.
     Вероятно, зверь сам был озадачен не менее Ивана Павловича. Однако он не снимал своей лапы с руки Ивана Павловича - потому ли, что просто забыл о ней, или надеялся овладеть этим странным тюленем, которого он так долго и терпеливо поджидал у лунки. Так или иначе, но Ивану Павловичу приходилось ожидать, пока владыка ледяных пустынь смилостивится и отпустит его.
     Майор и Дима, наблюдая странные упражнения Ивана Павловича, сопровождаемые глухими стонами, наперебой забрасывали его вопросами:
     - Что там случилось?
     - Что с вами, Иван Павлович?
     - Дьяво-о-ол!.. Че-орт!.. - неистово закричал вдруг каким-то плачущим голосом Иван Павлович, обретя наконец дар речи. - Отпусти, каналья!
     Он шарил по бедру свободной рукой, но, как назло, кобура со световым пистолетом висела на другом бедре, и бедный Иван Павлович, извиваясь в тесной лунке, напрасно старался достать его.
     - Да что с вами, Иван Павлович? - ничего не понимая, спрашивал майор.
     - Медведь меня держит! - в отчаянии крикнул Иван Павлович, удивляясь недогадливости своих товарищей! - Ага! Вот, получай!.. - торжествующе закричал он.
     Блеснул яркий свет, раздался короткий рев, и Иван Павлович рухнул на майора, увлекая его в глубину. Веревка, связывавшая обоих, запуталась вокруг них, работавшие винты то гнали их в разные стороны, то прижимали друг к другу, а Дима с Плутоном, оказавшиеся между ними, увеличивали суматоху и неразбериху. Испуганные крики, недоумевающие вопросы, советы, лай Плутона - все смешалось в их ушах в невообразимый галдеж.
     Лишь остановив винты, люди понемногу стали приходить в себя и распутываться. Когда минут через пять Иван Павлович получил свободу действии, он мигом кинулся к лунке и в два приема очутился на льду.
     Медведь лежал мертвый, опрокинувшись на спину, словно пораженный молнией. Из простреленного горла текла тонкая струйка крови. Пуля, вероятно, снизу прошла в мозг, и смерть была моментальной.
     Шторм продолжался, но снег падал не так густо, как раньше. Видимость все же была скверная. Кругом тянулась бесконечная ледяная равнина. Судя по быстро замерзающим капелькам и струйкам воды на скафандре, по прилипающим ко льду подошвам, мороз был сильный. Быстро определившись с помощью захваченных с вездехода инструментов и взглянув еще раз на убитого медведя, Иван Павлович скользнул в лунку и скрылся подо льдом.
     - Ну, как там ваш медведь? - спросил Комаров.
     - Лежит... целехонек... - ответил Иван Павлович, обвязывая себя концом веревки и становясь на свое место, впереди цепи. - Жаль, шкуру нельзя взять. Замечательный мех! Ну, плывем, товарищи.
     
     ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ В ШАХТЕ № 6
     
     До параллели пролива Шокальского плыли без особых приключений.
     За проливом Иван Павлович лег на новый курс - прямо на северо-запад, к центру северной части Карского моря, к шахте.
     Глубины здесь были сравнительно большие для такого мелководного моря - примерно от пятидесяти до двухсот метров. Иван Павлович старался держаться подводного желоба, тянувшегося по дну между прибрежным мелководьем Северной Земли и огромной банкой, лежащей к западу.
     Непосредственно подо льдом стояли густые сумерки. Вероятно, большие ледяные поля покрывали море, и более или менее значительные просветы попадались редко. Поэтому Иван Павлович вел свой небольшой отряд поближе ко дну, чтобы незаметно для себя не потерять желоб и не очутиться на мелководье.
     Время приближалось к полудню, когда Иван Павлович со своими спутниками взобрался на край большого ледяного поля. Надо было определиться, проверить правильность пути, пообедать и отдохнуть.
     Погода была морозная, тихая, облачная. На черной спокойной воде плавали голубоватые, словно фарфоровые, льдины. На облаках вплоть до горизонта лежал светло-стальной отблеск ледяных полей. Лишь изредка то там, то сям по "ледяному небу" проходили узкие темные полосы "водяного неба", указывавшие на присутствие пока еще свободных пространств чистой воды.
     Зима уверенно вступала в свои права.
     На лед втащили ящик с аварийными запасами, сняли скафандры. Плутона выпустили на свободу, чтобы дать ему размяться. Привыкнув к подводному путешествию, он уже не так страдал под водой, но все же радость его была безмерна, когда он очутился на снегу.
     Иван Павлович вынул из оболочки ящика свои портативные инструменты и готовил их для определения координат. Майор и Дима достали продукты, электроплитку и утварь. Пакет-палатку развернули и поставили на лед в виде чума. Через десять минут в ее уютной тесноте шипели поджариваемые на электросковороде ломтики медвежьего мяса, в кофейнике попискивала начинавшая закипать вода из растопленного снега, электроплитка распространяла приятную теплоту.
     Ровно в двенадцать часов Иван Павлович определил координаты льдины. Сделав короткие вычисления, он вернулся в палатку, сел на свое место и с удовлетворением сказал:
     - Чуть уклонились к западу. А вообще идем правильно. К вечеру будем на траверзе острова Домашний.
     - Хорошо было бы там остановиться минут на десять, - сказал Комаров, всыпая кофе в кофейник, - послать оттуда радиограмму в Москву.
     - Ну, ничего, - ответил Иван Павлович, - часов через восемь после острова сделаем это из шахтного поселка.
     С аппетитом пообедав и накормив Плутона, путники вздремнули на непромокаемом полу палатки и снова двинулись вперед.
     Часов в восемнадцать, сделав подсчет, Иван Павлович объявил, что скоро будет параллель на которой находится остров Домашний.
     - А вот опять сайки! - заметил Дима.
     Маленькие рыбки сначала в одиночку, потом все гуще неслись с севера. Огромная стая, как черная туча, скоро совершенно закрыла слабый свет, проникавший сверху. Стая шла так густо, что казалось, если бы проткнуть ее толщу, палка так стоймя и пошла бы вместе с рыбой.
     Неожиданно среди скопища саек мелькнуло несколько огромных белых тел. Это были животные желтовато белого или голубовато серого цвета, длиной около четырех-пяти метров, с тонким сравнительно туловищем и круглой головой. Очень выпуклый лоб почти отвесно спускался к короткой и тупой морде. Широкая пасть с мелкими конусовидными зубами раскрывалась, захватывая сразу массу саек, которые тут же и заглатывались. Сайкам, в сущности, невозможно было спасаться: они шли так плотно, что податься им было некуда.
     - Иван Павлович, а это что за охотники? - спросил Дима.
     - Белухи. Киты такие, из той же породы, что кашалот, дельфин, касатка.
     - Значит, опасные?
     - Нет, смирные. Охотятся вот за такой мелочью.
     - Можно к ним поближе? Интересно посмотреть, как они охотятся.
     - Ну, немножко поднимемся. Только надо глядеть в оба, чтобы не попасть в самую гущу саек Иван Павлович, а за ним и остальные, повернув горизонтальные рули на крагах скафандров, поднялись повыше.
     Белухи спокойно двигались вместе со стаей, изредка удаляясь в сторону и исчезая в зеленоватой полутьме.
     - Уходят наверх подышать свежим воздухом, - говорил Иван Павлович. - Ну, подойдем к краю стаи. Гам, наверное, еще больше белух работает. Они всегда ходят стадами.
     Метров на сто пришлось отплыть в сторону, чтобы заметить некоторое разрежение саек Здесь было просторней, и сайки сплоченной массой то бросались в сторону, то погружались вниз, спасаясь от белух.
     Белухи держались вместе, их было не менее ста пятидесяти голов. Они молниеносно врезались в гущу саек, набивали пасть добычей, взмывали кверху, спускались оттуда вниз и вновь принимались за пиршество.
     Путники плыли под ними на замедленном ходу, и даже свет фонарей, по видимому, не пугал пришедших в азарт охотников.
     Вдруг в зеленоватой тьме глубин, словно торпеды, пронеслись какие то широкие белые полосы. Еще миг - и над этими полосами возникли черные длинные круглые спины с высокими треугольными лезвиями спинных плавников. Лезвия высоко торчали, как широкие косы или сабли, посреди спин.
     Иван Павлович встревоженно крикнул:
     - Касатки! Вот это уже будет поопаснее. А ну-ка. товарищи, отойдем в сторону. Здесь сейчас такая бойня начнется...
     Между тем среди белух началось дикое смятение. Забыв об охоте, они в панике бросились врассыпную. Но отовсюду из темноты с быстротой молнии возникали огромные шести-семиметровые тела, широкие короткие морды с раскрытыми пастями, в которых торчали острые конусовидные зубы.
     Уже пролилась первая кровь. Одна касатка, пронесясь словно тень под своей жертвой, острым плавником прошлась по ее брюху и разрезала белуху почти до позвоночного столба. Как будто уверенная, что эта добыча теперь не уйдет от нее, изогнувшись дугой, касатка набросилась на другую белуху и мгновенно растерзала ее в куски.
     Отрезанные от свободного моря, белухи в панике бросились в самую гущу стаи саек, словно ища среди них спасения. Но напрасно. Разбойницы морей преследовали и настигали их всюду.
     Да и где было белухам устоять против этих смелых хищников, вооруженных такими страшными зубами! Касатки наводят ужас на все живое в обитаемых водах. Они нападают даже на кита, затравливая его, словно стая собак оленя. Моржи и медведи остерегаются входить воду, если заметят поблизости устрашающие лезвия плавников, режущих поверхность моря. Разве лишь один кашалот не боится этих "убийц китов", как с ненавистью зовут касаток китоловы. Люди знают: там, где замечены в море касатки, распуганных китов не найдешь на огромном расстоянии.
     Майор со своими спутниками находились в стороне от стаи саек, которая продолжала дефилировать перед ними бесконечной скученной массой.
     Избиение белух уже заканчивалось. Лишь немногим удалось прорвать кольцо касаток и спастись в открытом море.
     - Ну, пойдемте, товарищи, - сказал Иван Павлович. - Хватит! Средним ходом вперед, за мной!
     Все, что произошло через минуту, можно объяснить лишь догадками и только приблизительно.
     Пока люди наблюдали избиение белух касатками, яркие лучи фонарей освещали участников битвы, скрывая в то же время наблюдателей за собой в глубокой тьме. Но как только фонари после команды Ивана Павловича повернулись в другую сторону, силуэты людей стали, вероятно, достаточно заметны в слабо освещенной сверху зеленоватой мгле.
     Одна из касаток, свернувшись почти в кольцо, стремительно развернулась и с неуловимой для глаза быстротой бросилась на уходившую цепочку людей.
     Майор никак не мог потом объяснить ни себе, ни другим, каким образом он заметил какую-то смутную черно-белую полосу, несущуюся к нему из темноты. Может быть, он ничего и не заметил, просто почувствовал какую-то опасность, но, не размышляя - потому что и времени не было для этого, - он выхватил из кобуры световой пистолет. И в тот самый момент, когда раздался отчаянный скрежет его скафандра в страшных челюстях, майор ткнул пистолетом в скользкую впадину и нажал кнопку. Короткий ослепительный блеск - и, не разжимая челюстей, не выпуская из них майора, касатка завертелась словно в конвульсиях, свертываясь и развертываясь, как чудовищная пружина, хлеща хвостом по шару с аварийным ящиком, вертя с собой майора и всех связанных с ним общей веревкой. Беззвучные вспышки выстрелов следовали одна за другой, сопровождаемые отрывистыми словами майора:
     - Не подпускайте других касаток... Боли не чувствую... Дайте полный ход винтам... Старайтесь не запутаться... Дима, держи крепче Плутона... Ну, вот...
     Последняя вспышка, и касатка, разжав челюсти, медленно стала опускаться на дно, извиваясь в последних судорогах.
     Иван Павлович и Дима пустили винты на всю мощность моторов и увлекли за собой майора. Через минуту в прозрачной мгле исчезли место кровавой бойни, бесконечная туча саек и зловеще рыскающие черно-белые тени подводных страшилищ.
     Прошло некоторое время, пока люди восстановили строй и пришли окончательно в себя.
     - А знаете, - говорил майор, отвечая на вопросы, - в первый момент я даже забыл, что на мне скафандр. Мне показалось, что я совершенно гол, беззащитен и что через секунду кости мои захрустят в этой ужасной пасти. Бр-р... И вспоминать неприятно... Мороз по коже подирает.
     - Ну, и так-таки никакой боли? - спросил с любопытством Иван Павлович.
     - Абсолютно! Я это объясняю тем, что она схватила меня за бедро. Если бы в ее пасть попала ступня, касатка могла бы, дернув, вывихнуть мне ногу.
     - Ну-ну... - покачал головой Иван Павлович. - По правде сказать, я ни разу в такой переделке не бывал. И все с опаской подумывал: а что если на зубы кашалоту или акуле попасть - выдержит скафандр или нет? Конечно, все теоретические расчеты относительно его выносливости и огромное давление воды, которое он выдерживает, я знал и сам на практике испытал. Но на себе, честно говоря, не хотелось бы устраивать первый опыт с таким чудовищем.
     Разговоры о касатках, белухах, об их повадках продолжались долго. Уже давно с поверхности перестал достигать хотя бы слабый свет. Сплошной лед тянулся теперь над головами путников. Лишь изредка поднимаясь кверху, люди обнаруживали полынью, разводье и канал...
     Около девятнадцати часов все вылезли на лед. Солнце еще не зашло, хотя стояло на юге, у самого горизонта. Впрочем, Иван Павлович узнал это только по приборам, когда определял координаты ледового лагеря.
     Все небо было затянуто тучами, жестокая пурга свирепствовала вокруг. Было почти совсем темно, и наснятых скафандрах зажгли фонари, чтобы легче было разбить палатку.
     Под сбивающим с ног ветром, с трудом укрепив палатку, втащили туда ящик с продовольствием, уложили и прикрыли от снега скафандры. Вспыхнула электролампочка, загорелась электроплитка.
     Отдыхали не больше часа. Майора охватывало все большее нетерпение и беспокойство. Он несколько раз выходил из палатки, быстро возвращался, заснеженный, молчаливый, односложно отвечал на вопросы и наконец попросил ускорить отплытие.
     Никто не возражал. Быстро собрались, надели скафандры и ушли под воду.
     Ивану Павловичу, видимо, передалось настроение майора. Он вел отряд с максимальной быстротой. Никто не разговаривал, все стремились скорей достичь шахты. Там закончится наконец миссия майора. Там должны разрешиться его сомнения, опасения, беспокойства. Что там произойдет? Найдет ли майор Коновалова? Задержит ли он его? Не будет ли Коновалов сопротивляться? Может быть, и там суждено разыграться какой-нибудь трагедии? Коновалов, по-видимому, опасный враг, он не сдастся покорно.
     Эти мысли волновали всех участников отряда, долгие часы плывших в молчании.
     Наконец Дима не выдержал.
     - Иван Павлович, - нерешительно спросил он, - далеко еще?
     - Минут через сорок будем на месте.
     У Димы сильнее забилось сердце. Страх перед встречей с Коноваловым смешивался с радостью при мысли, что через сорок минут он станет ногой на первую ступеньку лестницы, а по ней - к Вале, к Вале! Что с ним?.. Все время шторм... Наверное, не смогли начать поиски... Бедный Валя! Скорее бы!
     Лучи фонарей, словно серебряные мечи с расширяющимися и тающими в темноте клинками, резали воду. Все как будто спало вокруг, тени одиноких рыб или медуз мелькали изредка во тьме и бесшумно исчезали. Сердца людей трепетали от нетерпения и ожидания, которое казалось бесконечным.
     - Не понимаю, - после долгого молчания донеслось вдруг во все шлемы бормотание Ивана Павловича. - По-моему, давно уже должно было появиться зарево поселочных огней...
     В голосе Ивана Павловича звучали нотки тревоги.
     - Неужели я сбился с курса? - неуверенно спрашивал он сам себя, вглядываясь в свой маленький компас. - Да нет, не может быть... Не впервой, кажется. Знаете, Дмитрий Александрович, - обратился он к майору, - пожалуй, надо идти медленней, а то еще проскочим, если уклонились в сторону. Малый ход, товарищи!
     Отряд быстро разрезал воду, жадно всматриваясь в тьму.
     - А скоро покажется зарево? - нетерпеливо спросил Дима.
     - Да, конечно, скоро, - заторопился Иван Павлович. - Собственно, оно должно было уже давно появиться. Не понимаю...
     Время уходило, но зарево не появлялось.
     
     ГЛАВА СОРОК СЕДЬМАЯ ДОЛГОЖДАННЫЕ ВСТРЕЧИ
     
     Беспокойство Ивана Павловича возрастало. Он поминутно подносил компас к глазам, пристально всматривался в его синевато поблескивающий язычок, разворачивал непромокаемую карту и, наклонив над ней шлем с фонарем, изучал ее сквозь мутную пелену воды.
     - В чем дело, Иван Павлович? - спросил наконец майор, обеспокоенный поведением моряка. - Не сбились ли мы в самом деле с пути?
     - Да, все не видно поселка. И банки вроде подводного порога все нет и нет... Сам начинаю думать, что сбились. Магнитное склонение1 в этом районе Карского моря огромное, и стрелка компаса вертится, словно голову потеряла...
     - Может быть, пойти зигзагами? Все же больше шансов наткнуться на поселок.
     - Еще больше времени потеряем, если действительно уклонились от истинного пути, - возразил Иван Павлович и вздохнул: - Придется, видно, вылезать на лед и определяться... Этак вернее будет.
     Наверх выбрались через первое встретившееся разводье, пробивая шлемами тонкий ледок, успевший за ночь покрыть воду.
     Сняв скафандры и вытащив на лед ящик с аварийными запасами, живо распаковали его и вынули необходимые моряку астрономические инструменты.
     На юго-востоке, за тучами, покрывавшими весь небосклон, алела полоска зари. Ветра не было. Кругом, по обе стороны извилистого, не очень широкого разводья, громоздились в диком беспорядке торосы. Все было покрыто кроваво-красным снегом, искрившимся под первыми багровыми лучами еще не видимого солнца.
     - Пользуйтесь случаем! - провозгласил Иван Павлович, к которому вернулось хорошее расположение духа. - Даю полчаса на завтрак и отдых.
     Искаженное рефракцией солнце выглянуло из-за горизонта, когда Комаров и Дима, усевшись вокруг вскипавшего кофейника, ожидали к завтраку Ивана Павловича. Покончив с наблюдениями и расчетами, моряк объявил:
     - Ну конечно! Уклонились к востоку на два градуса. Эх, горе-штурман у вас, дорогие товарищи! Дайте стаканчик горячего кофе в наказание...
     Уже кончили завтракать, когда с севера, из-за торосов, подул легкий ветерок.
     - Если усилится, - сказал Иван Павлович, укладывая инструменты и посуду в ящик, - как бы не привел в движение лед. Разводье сойдется... Надо торопиться.
     Смирно лежавший после сытного завтрака Плутон внезапно встрепенулся и вскочил, повернув голову к северу и усиленно поводя носом.
     - Что ты, Плутон? - спросил его Дима.
     - Не медведя ли почуял наш медвежатник? - отозвался майор.
     - Новую профессию, видно, себе нашел, - пошутил Иван Павлович, завязывая ящик сложным морским узлом.
     - А все-таки, - сказал майор, - пойду проверю.
     Он быстро и легко вскарабкался на ближайший торос, посмотрел на север и вскрикнул:
     - Лагерь! Лагерь с геликоптером! Иван Павлович, сюда скорей!
     Иван Павлович буквально взлетел на торос. За ним неслись Дима, кричавший "ура", и Плутон.
     На ровном поле, за торосами, чернела большая палатка, несколько человек суетились возле высокого геликоптера с тихо гудящим ротором. Вдруг люди отбежали от машины, ротор взревел, геликоптер высоко подскочил над площадкой и сразу взмыл на сотню метров, сверкая пропеллерами на солнце.
     - Знаков, знаков на фюзеляже нет! - крикнул Иван Павлович, указывая на поднимавшуюся машину.
     - Странно... - проговорил майор, не сводя глаз с нее. - Кто бы мог залететь сюда?
     - А чего проще? Сходим и посмотрим, - предложил Иван Павлович.
     - Посмотреть, конечно, надо, но будем осторожны. Не следует обнаруживать себя раньше времени, - говорил майор, спускаясь с тороса вслед за моряком.
     Через торосы перебирались скрытно, прячась за обломками льда и придерживая рвавшегося вперед Плутона. На последней гряде, по предложению майора, залегли, наблюдая за людьми, быстро разбиравшими палатку, складывавшими в ящики и мешки предметы, разбросанные на снегу.
     Неожиданно, в разгаре суеты, люди прекратили работу и, словно по команде, повернулись к торосам, на которых скрывались наши друзья.
     - Неужели мы обнаружили себя? - с беспокойством спросил Комаров.
     - Кажется, нет, - ответил Иван Павлович, - Лежим, как припечатанные...
     Люди у палатки - их было пятеро - начали суетиться. Они разбежались по лагерю, что-то хватали, затем бросились бегом к торосам.
     - Что за диковина? - удивился Иван Павлович. - Бегут, словно в атаку. И ружья у них в руках...
     Плутон, лежавший с Димой позади, вдруг зарычал.
     Дима взглянул в его сторону и тихо вскрикнул:
     - Смотрите, смотрите... И с той стороны люди!
     Майор обернулся. На востоке среди нагроможденного льда мелькали, то появляясь, то исчезая, три человеческие фигуры, тоже, по-видимому, спешившие к месту, где скрывался отряд.
     - Понятно! - сказал майор. - Нас заметили с геликоптера и по радио дали знать людям на льду.
     Со стороны бежавших по ровному полю донеслась отрывистая команда, и люди разбежались в цепь, словно стремясь окружить отряд майора.
     - Вы слышали? - быстро спросил майор, повернувшись к Ивану Павловичу. - Они говорят не по-русски.
     - Мне тоже так показалось, - ответил моряк.
     Уже не больше полукилометра отделяло бегущих от гряды торосов. Люди, пробиравшиеся среди льдов справа, были еще ближе.
     - Назад! - скомандовал майор. - К скафандрам! Скрытно, не обнаруживая себя!
     Когда, усталые и запыхавшиеся, они прибежали к разводью, на торосах, только что покинутых ими, появились фигуры людей. Трое, бежавшие с востока, тоже приблизились: очевидно, с геликоптера им велели изменить направление и бежать наперерез отступающему отряду.
     - Пожалуй, успеем, - сказал Иван Павлович, помогая Диме надеть скафандр.
     Майор тем временем сшивал электроиглой скафандр на Плутоне, который, по приказанию Димы, сразу, без обычных проволочек, влез туда.
     Раздалось несколько выстрелов. Пули взрыли лед, его осколки звякнули о скафандр Димы. Вокруг возникло несколько струек дыма. Гонимые ветерком, вырастая и ширясь, они неслись на майора и его друзей. В воздухе разлился сладкий запах, глаза заслезились.
     - Скорее в скафандр, Иван Павлович! - приказал майор. - Газовые пули!
     Сам он, окончив работу над скафандром Плутона и выхватив из кобуры световой пистолет, выбежал за газовую полосу, припал на колено за глыбой льда и прицелился.
     - Надо немного умерить их пыл... - говорил он, нажимая кнопку на рукоятке пистолета.
     Послышался резкий свист. Один человек из ближайшей группы упал и исчез среди нагромождения торосов.
     - Ото! - воскликнул Иван Павлович, скрепляя на себе иглой стальные, брюки и обувь. - Недурно для дистанции в триста метров! Дима, подтащи Плутона к разводью и сам будь готов.
     Послышался новый свист пистолета. Люди моментально скрылись, словно провалившись. Над дальними торосами, где была первая группа, взвилось и заискрилось в лучах солнца облачко снежной пыли.
     Сверху послышались тихое жужжание и одновременно несколько выстрелов. Дымок на льду сгустился. Майор поднял голову. На высоте пятисот метров в воздухе висел геликоптер.
     - Кончайте одеваться, Иван Павлович, - сказал майор, не повышая голоса. - Что же вы стоите, голубчик, как на параде? Недолго и пулю получить или отравиться. Не забывайте, что нам еще в поселок надо попасть...
     Иван Павлович поспешно заканчивал одевание. Все же время от времени он успевал посылать выстрелы то в одну, то в другую сторону.
     - Готово! - откликнулся через минуту бравый моряк и закашлялся.
     Но кашель резко оборвался под шлемом, который в это мгновение он надел на голову.
     - Дима, стреляй в белый свет, - сказал майор. - Попадешь не попадешь - лишь бы головы не поднимали или ползком ползли. Иван Павлович, поддерживайте огонь! Я одеваться буду.
     Он выпустил еще несколько пуль по геликоптеру. Дима и Иван Павлович продолжали стрельбу. Очевидно, одна из пуль майора попала в самолет, так как тот резко взмыл кверху, посылая вниз выстрел за выстрелом. С торосов тоже усилилась стрельба, хотя людей не было видно. Вокруг маленького отряда и лед и вода в разводье словно кипели, но усилившийся ветер быстро разгонял ядовитые дымки. Осколки льда летели со всех сторон. Пули свистели: две ударили в Диму, стоявшего на виду, одна угодила в скафандр Плутона, но все отскочили, не причинив никому вреда.
     Пригнувшись и не дыша, майор бросился сквозь сизый дымок, закрывавший разводье, вытащил свой скафандр и вновь скрылся за торосом. Под неумолчный свист пистолетов Ивана Павловича и Димы он, по своей обычной манере, не торопясь оделся и отдал команду:
     - Дима с Плутоном - в воду! Иван Павлович - в воду. Я буду прикрывать отступление.
     Он возобновил стрельбу, теперь уже почти не скрываясь. Несколько пуль защелкало по его скафандру, прозрачные струйки дыма окружили его.
     - Живей, Иван Павлович! - повторил майор, заметив какое-то движение среди нападающих. - Сейчас бросятся в атаку...
     - Пошли в воду, - ответил голос Ивана Павловича, прерываемый легким кашлем.
     Послышались звон и хруст молодого ледка и три сильных всплеска воды. Одновременно донеслись громкие крики со стороны торосов. Метрах в двухстах от разводья во весь рост поднялись люди. Крича и стреляя, оступаясь и падая, они начали быстро скатываться с торосов. Две пули одновременно щелкнули о скафандр майора. Майор покачнулся от этого двойного удара, но, выпрямившись, послал ответные две пули и успел заметить, как еще один человек, схватившись за грудь, упал на снег. Майор повернулся к разводью и вдруг остановился, окаменев: в стороне, метрах в пятнадцати, полускрытая ропаками и мелкими торосами, медленно и тяжело вылезала из воды на лед фигура в скафандре, точь-в-точь таком же, как на майоре и его друзьях.
     Крики атакующих приближались, и долго думать не приходилось. Было ясно: кто-то из шахты номер шесть приплыл сюда за каким-то делом, не зная, что здесь враги. И, не медля ни минуты, со всей быстротой, какую допускал скафандр, майор заковылял к неожиданному гостю. Он уже почти вплотную приблизился к неизвестному, когда тот наконец встал на ноги у самого края льда и выпрямился.
     В то же мгновение, схватив незнакомца в свои стальные объятия, майор бросился в воду, увлекая его за собой.
     - Что случилось? - встревоженно воскликнул Иван Павлович, запуская винт и бросаясь к месту, где в зеленоватой тьме, сплетаясь и вертясь, опускались все ниже два скафандра.
     - Вяжите ему ноги... - услышал Иван Павлович хриплый, задыхающийся голос Комарова.
     Ошеломленный, ничего не понимая, но привыкший в экстренных случаях, не раздумывая, выполнять распоряжения своего командира, Иван Павлович сорвал с пояса веревку и... остановился: в темноте он не мог разобрать, на какую пару из четырех энергично работающих ног накинуть петлю. Привычным движением он зажег фонарь на своем шлеме. Яркий луч скользнул по синеватым скафандрам, по прозрачному шлему, сквозь который виднелось побагровевшее от напряжения лицо майора, и задержался на знакомом смуглом лице с горбатым носом и небольшим розовым шрамом на лбу.
     - Коновалов! - вскрикнул Иван Павлович.
     Даже когда его ноги были крепко стянуты веревкой, Коновалов продолжал биться и извиваться, пытаясь вырваться из объятий майора.
     - Вы не имеете права... - хрипел он, отбиваясь ногами. - Вы ответите... Пустите... Я со срочным поручением Лаврова на лед... Отпустите сейчас же... Я опоздаю туда... Вы ответите...
     - Спокойно... спокойно... - уговаривал его Комаров, выворачивая руки Коновалова за спину. - Ваши друзья на льду подождут... Вяжите, Иван Павлович... Я придержу... Дима, подай веревку...
     Еще через минуту Коновалов со связанными руками и ногами беспомощно висел в воде между майором и Иваном Павловичем.
     - Это вам не пройдет, - продолжал хрипеть Коновалов. - Вы за это ответите...
     - Ответим, ответим! - подхватил уже пришедший в себя Иван Павлович. Ответим и за появление иностранного самолета на территории Союза и за стрельбу в советских граждан... Будьте спокойны...
     Он уже закончил приготовление двух больших петель на концах веревки, связывавшей Коновалова, и надевая одну из них себе через плечо, обратился к майору:
     - Ну-с, Дмитрий Александрович, начнем буксировать этот мертвый груз к поселку? Надевайте вторую петлю...
     - К поселку... - хрипло засмеялся вдруг Коновалов. - К поселку?! Плывем, плывем... Если вы его еще найдете...
     - Там посмотрим, - после минуты молчания сдавленным голосом отозвался майор, запуская одновременно с Иваном Павловичем винт. - И горе вам...
     Горло его что-то перехватило, и слова оборвались...
     В полном молчании отряд понесся на запад, увлекая за собой Коновалова.
     Море было пустынно. Лишь тени каких-то неразличимых рыб изредка мелькали по сторонам да одинокие тюлени появлялись и тут же исчезали, взмывая к поверхности. Через десять минут стремительного и молчаливого плавания далеко впереди показалось слабое сияние, похожее на пятнышко светящегося тумана.
     - Поселок впереди по правому борту! - радостно закричал Иван Павлович.
     Это прозвучало так неожиданно, что в первое мгновение ни майор, ни Дима не смогли проронить ни звука. Неужели конец всем лишениям, тревогам и опасностям?
     Звонкий, радостный голос Димы переплелся со сдержанным густым голосом майора:
     - Где? Где?
     - А вон направо чуть виднеется светлое пятнышко...
     Оно медленно росло, светлело, это пятнышко, постепенно распространяясь все шире и выше по темному подводному горизонту.
     И вдруг посреди этого туманного сияния сверкнула ослепительная молния, вспыхнуло огромное багровое зарево, сейчас же потухшее, раздался громовой удар. Грохочущее эхо, многократно отраженное дном океана и льдами на поверхности, прокатилось и заглохло. Что-то мягкое, но непреодолимо мощное толкнуло оглушенных и ослепленных людей, потащило их назад, несмотря на работу винтов. Спокойное туманное сияние, заполнившее было почти четверть подводного неба, исчезло, и перед глазами ослепших на мгновение людей опустилась тьма, еще более черная и непроницаемая, чем обычная ночь морских глубин.
     - Что это? Что случилось? - спрашивал Дима.
     - Катастрофа... - дрогнувшим голосом произнес майор. - Катастрофа в шахте...
     - Гибель!.. Гибель поселка!.. - не своим голосом закричал Иван Павлович.
     - Вперед! Вперед! Там люди гибнут... - раздалась команда майора. - Горе вам, Коновалов...
     Не докончив, он выхватил из ножен кортик, одним ударом рассек веревку, связывавшую Диму с аварийным ящиком, и устремился вперед на все десять десятых хода, увлекая за собой Коновалова и Диму с Плутоном. Теперь, без груза, двигаться было легче.
     Вновь из тьмы, далеко-далеко впереди, начало возникать широкое туманное сияние. Первым его заметил Иван Павлович. Робко, едва слышно он прошептал:
     - Поселок, кажется, живет... Живет... Живет, Дмитрий Александрович!
     Последние слова он уже кричал уверенно и радостно. Но голос его вдруг смешался с каким-то гулом, непонятным шумом, сквозь которые прорывались едва различимые голоса и крики.
     Тревога опять возвратилась в сердце майора и Ивана Павловича.
     - Что там такое? - бормотал Иван Павлович. - Что делается в поселке?
     Дима плыл позади, прижимая к себе Плутона, не имея сил собрать мысли, подумать, представить себе ясно, в какой вихрь событий он попал. Он чувствовал себя жалкой соломинкой в яростной толчее каких-то могучих волн.
     Сияние вдруг как-то сразу выросло, охватило половину горизонта, сделалось ярким и сильным.
     И под все шлемы ворвались звонки, уханье подводных клаксонов1, зазвучали ясные, возбужденные, перебивающие друг друга голоса:
     - Листы подавай!..
     - Цемент! Цемент сюда!
     - Дорогу! Дорогу!..
     Световое пятно росло и ширилось, превращаясь в светящееся желтое облако, отсветы которого ложились солнечными бликами на шлемы и скафандры мчащегося вперед отряда.
     - Ура! Поселок живет! - неистово закричал Иван Павлович. - Мы слышим их!
     - Осторожней, Арсеньев! - переплетаясь с голосом Ивана Павловича, ясно прозвучал чей-то тревожный голос. - Подальше! Подальше от края...
     - Лавров! Лавров! - словно безумный, закричал вдруг Дима. - Сергей Петрович! Милый... родной... Это я! Это Дима! Сергей Петрович!.. Сергей Петрович!
     Голос его затерялся в отчаянном многоголосом крике:
     - Держи! Держи! Арсеньев! Арсеньев!..
     
     ГЛАВА СОРОК ВОСЬМАЯ ДОЛГОЖДАННЫЕ ВСТРЕЧИ (Продолжение)
     
     Вот что произошло в поселке после гибели Грабина. Двери всех секторов были раскрыты, и клубы пара неслись из них, заполняя весь тоннель едва проницаемым для глаз туманом. Если бы не эскалаторы, добраться до щита было бы трудной задачей.
     Кундин догнал Лаврова недалеко от входа в тоннель, и они вместе, став на движущуюся ленту эскалатора, понеслись к щиту.
     - Туман стал как будто реже, Григорий Семенович, - сказал Лавров. - Вы не замечаете?
     - Определенно реже, - ответил Кундин. - Еще рано утром, когда я после совещания спустился сюда, в двух шагах ничего нельзя было разобрать...
     - Кажется, дело идет к концу. Могло быть хуже. Это будет для нас хорошим уроком. Какая бы ни была на пути горная порода, надо проходить ее обязательно с глубокой разведкой. Все равно, встретится ли мягкая осадочная порода или интрузивная.
     - Да, Сергей Петрович... - согласился Кундин, и его голос сразу потускнел. - Это все упущение... Моя вина. И я дорого заплатил за этот урок... Человеческой жизнью заплатил...
     В нарастающем гуле воды работающих вентиляторов и насосов оба замолчали.
     - Где тело Грабина? - спросил через некоторое время Лавров.
     - В его комнате...
     - Врачи уже дали заключение?
     - Да. Он умер от удара о щит во время падения с этой огромной высоты.
     - Скафандр был цел?
     - Да. Тело совершенно не пострадало от высокой температуры.
     Эскалатор то всползал на крыши галерей, то спускался с них на дно тоннеля. На встречной ленте показывались время от времени расплывчатые силуэты людей, ящиков, машин.
     Сквозь туман стало понемногу пробиваться оранжевое пятно.
     - Цвет лавы изменился, - заметил Лавров.
     - Да, да! - встрепенулся Кундин. - Влияние холодильных машин сказывается.
     - А мощность потока лавы?
     - Сильно уменьшилась. Вязкость увеличилась. Выход газов почти прекратился. Внутреннее давление упало на три четверти.
     - Хорошо. Думаю, ничего ужасного не будет, - говорил Лавров. - Вероятно, дня через два все будет ликвидировано, и мы сможем возобновить проходку. Вы слушали статью Герасимова? Перед сном я пропустил тонленту с этой статьей через аппарат. И эта авария и гибель Грабина произвели тяжелое впечатление на некоторых участников строительства.
     - Ничего, - сказал Кундин. - Строительство будет доведено до конца. Никакое великое дело не проходит без потерь.
     У самого щита, где было множество мощных вентиляторов, туман стал реже и прозрачнее. Лава лилась откуда-то сверху, из облаков пара, несколькими тягучими струями красноватого цвета и расползалась внизу, за щитом. Количество брандспойтов здесь было увеличено, вода растворяла лаву, а насосы выкачивали горячую пульпу из-за щита и выбрасывали наверх.
     Людей почти не было видно. Под шлемами скафандров лишь изредка звучали человеческие голоса. Было незаметно, что здесь происходит напряженная борьба с могучей стихией, идет поединок между волей человека и взбунтовавшимися силами природы. Люди спокойно, без суеты работали у своих аппаратов и механизмов.
     За щитом сквозь пелену оранжево-красного тумана едва видна была стена породы, усеянная мерцающими основаниями проникших в нее сверл. К ним сквозь двери в щите тянулись черные змеи переплетавшихся шлангов. Еще выше темнело несколько выдвинутых площадок, откуда со свистом и жужжанием входили в породу новые сверла, ведя наступление на магмовую жилу.
     Средний горизонтальный эскалатор высоко вверху переносил Лаврова и Кундина из бокового сектора щита на его центральную площадку, к одинокой фигуре гидромониторщика у пульта, когда какой-то мощный глухой гул мягко ворвался в тоннель и проник под шлемы людей. Лавров почувствовал, как внезапно дрогнул под его ногами гигантский щит. На одно мгновение ему показалось, будто щит качнулся вперед, потом назад, готовый рухнуть вместе с людьми и сотнями машин.
     Сердце Лаврова замерло, он схватился рукой за бегущие перила эскалатора.
     И в тот же миг все необъятное пространство тоннеля наполнил ужасный, леденящий душу вой сирены, и среди множества ламп и прожекторов, звездным роем освещавших тоннель, внезапно засветились, как раскаленные метеоры, огромные кроваво-красные шары.
     И сирена и шары, казалось, кричали и звали на помощь: "Все наверх!.. Смертельная опасность!.. Спасайтесь!.." Зловещие сигналы были понятны без слов. И внезапно отовсюду показались тени бегущих людей - из галерей, с площадок щита, со дна тоннеля. Все спешили к центральному эскалатору.
     Меньше минуты длились вопли сирены, потом они сразу оборвались, и гул продолжавших работу брандспойтов и машин показался людям сладостной тишиной. Но кровавые круглые глаза ламп продолжали изливать свой тревожный свет, окрашивая туман в зловещий оттенок.
     В наступившей тишине под всеми шлемами прозвучал твердый голос:
     - Молчание! Говорит дежурный диспетчер шахты. Ищу Лаврова и Кундина.
     - Я и Кундин в тоннеле, - ответил Лавров, подбегая вместе с Кундиным к центральному эскалатору. - Что случилось?
     - Огромной силы взрыв, - отчетливо докладывал диспетчер, - разрушил нижнюю часть поселкового свода возле главного склада материалов. Механизм заградительного щита на своде не действует. Предполагаю, что сотрясение от взрыва повредило его. Предохранительный слой выдержал удар, но парабола быстро приближается к острому углу склада. Грозят осложнения. Необходимо присутствие Кундина на месте аварии.
     - Я перехожу в скоростной лифт... - срывающимся голосом ответил Кундин. - Скоро будем на месте...
     - Ваши распоряжения, товарищ Кундин? - настойчиво требовал диспетчер.
     - Нужно вызвать людей... принимайте скорее меры... Сейчас буду...
     Кровь ударила Лаврову в голову, и, резко отодвинув Кундина в сторону, словно от невидимого микрофона, он почти прокричал:
     - Товарищ диспетчер, говорит Лавров! С этого момента слушать только меня!
     - Есть, товарищ Лавров! - с живостью, словно обрадованный, ответил диспетчер.
     - Всем из поселка перейти в порт-тоннель и одеться в подводные скафандры. Ворота порт-тоннеля закрыть, оставив лишь калитку. Вышлите на дно к пролому аварийную команду с ремонтными материалами и механизмами...
     - Курилин не отзывается, - сказал диспетчер. - Не могу найти его. Прикажу взломать склад.
     - Курилин исчез? - воскликнул Лавров.
     Страшная догадка, смутное подозрение мелькнуло в его мозгу, но останавливаться на нем не было времени.
     - Взламывайте склад! Сейчас буду у пролома. Прекращаю разговор.
     Не дожидаясь приближения кабины лифта к остановке и не обращая внимания на Кундина, Лавров лихорадочно стаскивал с себя подземный скафандр.
     - Откуда взрыв? - бормотал Кундин, дрожащими руками снимая свой скафандр.
     - Нас затопит... Мы погибнем...
     - Замолчите! - возмущенно крикнул Лавров. - Сейчас же из кабины вы отправитесь со всеми детьми и свободными людьми в порт-тоннель! Слышите? И не выходите оттуда!
     - Сергей Петрович... - продолжал бормотать Кундин, словно не слыша Лаврова. - Мне нужно в порт-тоннель... Там мой подводный скафандр... Я сбегаю за ним, Сергей Петрович...
     Лавров ничего не ответил. Он презирал, он ненавидел сейчас этого человека.
     Едва кабина лифта остановилась, Лавров, не оглядываясь, выскочил из нее и устремился из башни в поселок.
     Поселок напоминал встревоженный жужжащий улей. Люди бежали в разных направлениях: одни - к закрытым воротам порт-тоннеля, другие - в противоположную сторону, к главному складу.
     Голос диспетчера громко и внятно разносился под сводом поселка:
     - Распоряжения заместителя министра Лаврова обязательны для всех...
     У разбитых ворот склада несколько человек при помощи выдвижной стрелы электрокрана быстро и почти безмолвно нагружали большие электрокары пластинами прозрачного металла, мешками из черного непромокаемого материала, пузатыми баллонами с какой то зеленоватой жидкостью разными аппаратами и механизмами. Лавров заметил знакомое полное лицо под высоким "философским" лбом.
     "Арсеньев... - подумал на бегу Лавров. - В аварийной команде... Хорошо... " Молодая женщина в спортивном костюме неслась впереди Лаврова большими легкими прыжками. Ее черные подстриженные волосы развевались на бегу. Она оглянулась показала на мгновение смуглое лицо с горящими черными глазами, и Лавров машинально отметил про себя: "Сеславина... Молодец..." Из-за здания склада стремительно выбежал человек и резко остановился перед Лавровым Это был Садухин.
     -Товарищ Лавров! - запыхавшись, произнесен. - Хорошо, что пришли... Парабола своей вершиной уже уткнулась в угол склада... Деформируется под огромным давлением воды...
     Лавров молча кивнул головой и быстро обогнул здание. Необычная картина, до сих пор знакомая ему только по лабораторным опытам, предстала его глазам.
     Огромная рваная пробоина зияла в своде, начинаясь от его подножия. От краев пробоины выпячивалась внутрь поселка прозрачная парабола, закругленная вершина которой достигла задней стены склада и упиралась в его острый угол.
     Тревога диспетчера и Садухина сразу стала понятной Лаврову и передалась ему.
     Вся чудовищная сила взрыва израсходовалась на разрушение мощного материала свода. Свод был разрешен, но его внутренний предохранительный слой из искусственного прозрачного каучука, как податливый пластырь, принял на себя огромное давление наружной воды и, медленно уступая ему, стягивая к себе на помощь прозрачный каучук с соседних, не пострадавших участков свода, выпячивался огромным тупым конусом внутрь поселка. Но растяжимость каучукового пластыря, по-видимому, уже достигла предела. Аварийная команда должна была сейчас же после взрыва поставить на пути параболы горизонтальный домкрат с раздвижной параболической "шапкой" для встречного давления на параболу, пока другая аварийная команда снаружи заделает пробоину свода. Это не было сделано.
     Парабола, выдерживая огромное наружное давление, растянулась уже в длину по шести метров и, очевидно, скоро должна была лопнуть. Угрозу усиливало и то обстоятельство, что парабола, соприкасаясь своей закругленной вершиной с углом склада, начала деформироваться. В то же время здание склада под огромным давлением начало подозрительно скрипеть.
     Человек десять аварийной команды, очевидно плохо инструктированных Кундиным, беспомощно топтались на месте, не зная, что делать.
     Надо было поскорее принять меры, чтобы предотвратить катастрофу. Домкрат с параболической "шапкой" был уже бесполезен.
     - Садухин, - приказал Лавров, - возьмите несколько человек и разрушьте, чем можете, угол склада!
     - Егоров и Анохин, за мной! - крикнул Садухин. - В склад за ломами и кирками!
     По микротелефону Лавров на всякий случай приказал диспетчеру открыть восточный котлован под поселком, наглухо закрыть шахту, выключить все ее механизмы, кроме света, и уйти с поста.
     Но едва он успел закончить приказ, как здание склада со скрипом, похожим на стон, пошатнулось и стало крениться набок. Одна сторона вершины параболы расползалась по стене склада, другая выпятилась за его углом.
     Разрыв был неизбежен...
     - Садухин, вон из склада! - закричал во весь голос Лавров. - Все в порт-тоннель!
     В то же мгновение раздался грохот, покрывший последние слова Лаврова. Угол склада отделился и полетел вниз, словно пушинка, подхваченная ветром. Верхняя часть стены обвалилась и рассыпалась градом пустотелых кирпичей. Мощная струя воды, толщиной больше метра, с воем ударила в стену здания, окружив его облаком водяной пыли и брызг.
     Здание рухнуло, словно карточный домик.
     Грохот падающих стен, шум воды, крики людей смешались.
     Лавров и все находившиеся возле него бросились вправо, по улице поселка. Выбежав из-за склада, Лавров успел заметить, как перед воротами здания, позади бегущих людей, медленно раскрывалось стекло мостовой, обнаруживая черную пустоту. Садухин последним успел перескочить через длинную расходящуюся трещину, в которую, пенясь и бурля, уже падал нарастающий поток воды. Еще дальше, ближе к порт-тоннелю, катилась вереница нагруженных электрокаров, сопровождаемая бригадой Арсеньева.
     Уже почти достигнув раскрывшихся перед электрокарами ворот порт-тоннеля, Лавров остановился. Внезапная мысль, словно обухом, ударила его. Он побледнел и, выхватив из кармана свой микротелефон, крикнул:
     - Диспетчер! Диспетчер!
     - Диспетчер слушает, - прозвучал спокойный ответ.
     Ярость охватила Лаврова.
     - Что же вы там торчите? - закричал он вне себя. - Я приказал уходить! Вон из башни немедленно!
     - Прошу прощения, товарищ Лавров, - ответил с некоторым смущением диспетчер. - Гидромониторщик Георгиевский упал с эскалатора, получил сильный ушиб и задержался. Теперь поднимается в лифте. Жду его, кабина подходит.
     - Простите... - пробормотал Лавров. - Вы управитесь с ним? Я пошлю на помощь...
     - Спасибо, товарищ Лавров. Не беспокойтесь. Он свободно передвигается. Кабина подошла. Выключаю лифт... Задраиваю шахту... Прекращаю разговор...
     Лавров оглянулся. Вдали, между центральной башней поселка и развалинами склада, зиял огромный квадратный котлован. Гигантская, уже во всю ширь пролома, струя воды, с ревом проносясь над грудой развалин, почти достигла краев котлована. Мощный, белый от пены водопад с грохотом низвергался в его черную пустоту.
     "Наполнится минут через восемь... - быстро подумал Лавров. - Успею... Что за чудесный народ!.. А я орал на диспетчера".
     Через маленькую калитку Лавров вошел в уже закрытый порт-тоннель.
     Все население поселка, человек сто вместе с детьми, собралось здесь. Люди разместились на причалах для подводных лодок, на грудах нераспакованного груза, на штабелях ящиков, тюков, мешков. Мужские, женские и детские голоса тревожно перекликались, слышался детский плач. Большинство людей было уже в подводных скафандрах, но пока без шлемов, остальные поспешно заканчивали одевание. Возле ворот порт-тоннеля несколько человек в обычной одежде быстро нагружали электрокары, пользуясь малыми электрокранами. Бригада Садухина в полном подводном снаряжении, с нагруженными электрокарами стояла у наглухо запертых дверей выходной камеры. Из камеры доносился глухой гул наполняющей ее воды.
     - Сюда, сюда, товарищ Лавров! - послышался знакомый голос из гардеробной.
     - Здесь скафандры...
     Это был Садухин.
     - Вызовите ко мне портового коменданта, товарищ Садухин, - проговорил Лавров, надевая скафандр.
     - Вызываю коменданта, - ответил Садухин, нажимая на стене одну из кнопок, и произнес в невидимый микрофон, скрытый в стене: - Коменданта порт-тоннеля к заместителю министра товарищу Лаврову в гардеробную!
     Слова его прокатились под сводом тоннеля, покрывая разноголосый шум.
     - Где бригада Арсеньева? - сшивая брюки электроиглой, спросил Лавров.
     - В выходной камере, - быстро ответил Садухин. - Отправилась к пролому.
     - Передайте главному автоматчику шахты Егорову, - продолжал Лавров, обращаясь к Садухину, - чтобы он немедленно по выходе из поселка всплыл над сводом и принялся за исправление механизмов аварийного щита. И скажите своей бригаде, товарищ Садухин, чтобы захватила с собой несколько малых электрокранов...
     В гардеробную донесся шум насосов: бригада Арсеньева вышла на дно, камера освобождалась от воды.
     - Есть захватить с собой малые электрокраны! - ответил Садухин. - Иду к бригаде...
     - В гардеробную вбежал комендант порт-тоннеля.
     - По вашему вызову, товарищ Лавров...
     - Лично следите за калиткой в воротах порт-тоннеля, - прервал его Лавров, поднимая шлем над головой. - В центральной башне задержались диспетчер и гидромониторщик. Если через три минуты они не появятся, вызовите охотников для оказания им помощи...
     Завинчивая на ходу воротник шлема, Лавров вслед за комендантом поспешно заковылял из гардеробной.
     Дверь в опустевшую выходную камеру была уже открыта. В камеру входила бригада Садухина с гружеными электрокарами и электрокранами. Лавров присоединился к ней.
     - Всем настроить телефоны на общую волну, - сказал он.
     - Готово! Настроены! - послышались под шлемом Лаврова разноголосые ответы, перепутавшиеся с другими возникшими откуда-то голосами и шумом.
     Вода уже заливала пол камеры.
     - Товарищ Арсеньев! - вызвал Лавров.
     - Здесь! - ответил знакомый голос.
     - Что делаете на дне?
     - Подходим к пролому. Ил очень вязкий, электрокары идут с трудом...
     - Листы с вами?
     - Со мной.
     - Они значительно меньше пролома. Начинайте закладывать и приваривать их снизу на рваных углах. Постепенно наращивайте листы к центру, с противоположных сторон пролома.
     - Будет сделано, товарищ Лавров... Пришли...
     - Будьте осторожны... Держитесь в стороне от пролома... Струя захватит...
     - Не беспокойтесь...
     - Товарищ Садухин!
     - Здесь...
     - Ту же работу ваша бригада будет делать в верхней части пролома...
     - Есть, товарищ Лавров!
     - Товарищ Егоров!
     - Здесь! - отозвался густой рокочущий бас.
     - Вам к механизмам заграждения на вершине свода...
     - Знаю, товарищ Лавров...
     Вода заполнила камеру. Лавров нажал кнопку у выходных дверей, двери медленно вползли в стены. Все устремились на дно. Одна человеческая фигура тотчас взвилась и через минуту исчезла где-то над сводом поселка.
     У пролома в облаке взмученного ила суетились люди Арсеньева, с треском и шипением горели синеватые огни, гудели электрокраны, поднимая с электрических тележек и подавая к пролому большие толстые листы прозрачного металла. Люди, стараясь держаться подальше от пролома, подхватывали висевшие над дном пластины, подтягивали их к своду и накладывали на рваные края пролома, уже залитые горящей цементирующей жидкостью. Иногда приподнятая над дном тяжелая плита вдруг взлетала, словно лист бумаги, подхваченный бурей, и, вертясь в воде, рвалась на тросе к пролому, притягиваемая к нему силой потока. Крановщик с трудом отводил подпрыгивающий тяжелый кран в сторону, и успокоенный лист ложился в разлившееся пламя на другой лист, высунувшись за его край к центру пролома.
     Бригада Садухина приступила к установке своих электрокранов. Два человека поднялись над дном, держа в руках баллоны с вязким полужидким цементом и пытаясь приблизиться к верхнему краю пролома. Но мощная струя чуть не увлекла их с собой. Они едва успели вырваться, быстро переведя винты на полную мощность.
     - Засасывает, товарищ Лавров! - послышался крик.
     - Обвязаться металлическим тросом! - приказал Лавров. - Свободный конец приварить к своду! Товарищ Садухин, без этого не допускать людей к работе!
     Работа внизу, в бригаде Арсеньева, уже наладилась.
     - Листы подавай! - крикнул Арсеньев замешкавшемуся крановщику.
     - Цемент! Цемент сюда!..
     - Дорогу! Дорогу! - кричал крановщик.
     В глухом гуле рвущейся сквозь пролом воды, в шуме перекликающихся голосов, гудения электрокаров и кранов, шипения и треска горящего цемента под всеми шлемами вдруг прозвучал чей-то крик:
     - Ура! Поселок живет!
     "Кто это? - подумал Лавров. - Слишком рано..." И вдруг громко с внезапной тревогой закричал:
     - Осторожней, Арсеньев! Подальше! Подальше от края!..
     Но Арсеньев как-то странно подпрыгнул вверх и в сторону и неуловимо быстро, вертясь с раскинутыми руками, понесся прямо в пролом.
     Раздались полные отчаяния крики:
     - Держи! Держи! Арсеньев! Арсеньев!
     Арсеньев мелькнул в последний раз и пропал в зеленоватой струе воды за проломом.
     На мгновение все застыли от ужаса. А в ушах у всех звенел детский ликующий голос:
     - ...Это я! Это Дима! Сергей Петрович!..
     "Я с ума сошел... - пронеслось в голове Лаврова. - Откуда Дима?" И тут же, перекрывая шум и гул, сверху донесся мощный бас Егорова:
     - Все прочь от свода! Пускаю аварийный щит! Все прочь от свода!.. Щит пошел!..
     Все отхлынули в сторону.
     Сверху, по прозрачному своду, с нарастающей быстротой скользнула широкая прозрачная тень. Сорвав только что приваренные листы и взметнув облако ила, щит врезался в дно. Закрыв пролом, он только прилип к своду под огромным давлением океана.
     И сразу, словно отрезанный ударом ножа, оборвался страшный рев воды и наступила тишина.
     За проломом, сквозь прозрачное вещество спасительного щита, среди груды залитых водой развалин склада, в спокойном свете солнечных фонарей виднелась сверкающая синеватой сталью фигура Арсеньева с раскинутыми в сторону руками...
     - Люди!.. Люди!.. - раздался чей-то радостный голос.
     Все растерянно оглянулись, словно пробуждаясь от сна.
     Из тьмы глубин к поселку стремительно неслась странная процессия в скафандрах: два человека влекли за собой третьего, связанного по рукам и ногам, за ним следовали еще две тесно прижавшиеся друг к другу фигуры...
     - Сергей Петрович! - звенел детский голос. - Где вы? Это я! Дима...
     - Дима! - закричал Лавров, запуская винт и стрелой летя навстречу. - Дима!.. Голубчик!..
     
     ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ ПЕРВЫЕ РАЗГОВОРЫ
     
     Казалось, прошла вечность с того момента, когда впервые под ногами вздрогнул эскалатор и щит устрашающе покачнулся. События пронеслись с такой быстротой, что Лавров не поверил своим глазам, когда, случайно посмотрев на часы, увидел, что прошло всего лишь час тридцать минут. Но Дима, радостный, возбужденный, с блестящими глазами, немного похудевший - тут, рядом. Как он похож сейчас на Ирину!.. Плутон трется у ног, размахивая тяжелым пушистым хвостом и стараясь просунуть огромную голову между Лавровым и Димой.
     Крепко обняв Диму, Лавров входит с ним в свою комнату, и комната кажется какой-то новой и радостной, наполняясь звуками детского голоса. Дима и Лавров, торопясь и перебивая друг друга, говорят вместе.
     - Как же ты дорогу нашел?
     - Я Плутона запряг в лыжи... Он меня повел... А Дмитрий Александрович такой добрый... и Иван Павлович...
     - А страшно было, когда льдины раздавили вездеход?
     - Ой, как страшно!.. Но я не думал об этом... Надо было спасать оружие, палатку... А Плутон ни за что сначала не лез в скафандр... А потом сам...
     - Бедная Ира... Она так боялась за тебя... Что, Плутонушка? Что, мой хороший?
     - Ира очень сердится?.. Знаешь, Плутон научился медведей ловить! Он настоящий медвежатник!.. Иван Павлович говорил... Иван Павлович все знает...
     - Кто? Как ловить? А Ира все плакала... Она хотела лететь с Порскуновым искать вас...
     - С Порскуновым? С Юрием Сергеевичем? Он опять будет драть меня за уши...
     - И следует... Как ты очутился здесь? Почему ты удрал из дому? Мало горя было из-за Вали, так ты еще и от себя добавил!
     Дима нахмурился, поджал губы, и его ребяческое лицо стало вдруг замкнутым и далеким:
     - Я ради Вали и уехал. Я буду искать его на Северной Земле... И ты мне должен помочь, а не бранить меня.
     Лавров не узнавал Диму. Эти поджатые губы, это решительное лицо... Совсем как у Иры, когда она заявила, что полетит с Порскуновым.
     Впервые видя превращение ребенка в юношу, Лавров даже немного растерялся. Не зная, что сказать на категорическое заявление Димы, он инстинктивно увильнул от ответа:
     - Надо же поскорее радиограмму Ирине послать... И Хинскому... И в министерство... Но ты, наверное, голоден! И устал, спать хочешь... Раздевайся и ложись. Я закажу поесть что-нибудь... А сам сяду писать радиограммы...
     Лавров укладывал Диму в постель, заказывал завтрак, убегал в кабинет писать радиограммы и вновь возвращался в комнату - оживленный, радостный, безмерно счастливый. Как будто гроза прошла: обрушилась, загремела, напугала, и вот в какие-нибудь полтора часа все так счастливо кончилось... И пролом заделан, и Арсеньев жив, и Дима здесь...
     "Ирине Денисовой. Дима с друзьями только что прибыл в поселок шахты номер шесть. Все здоровы. Дима лег спать. Плутон тоже. Все благополучно. Отмени полет. Сережа".
     Уже подписывая радиограмму, Лавров мельком подумал было: "То есть как "Плутон тоже"? Но останавливаться было некогда. "Ира разберет..." И нетерпеливая рука уже набрасывала другую радиограмму:
     "Лейтенанту Хинскому; В отмену моей предыдущей 188. Коновалов, он же Курилин, задержан майором Комаровым, после попытки взрыва поселка шахты номер шесть. Все благополучно. Комаров, Карцев и Дима Денисов у меня, в поселке шахты. Коновалова доставлю в Москву в ближайшее время. Замминистра ВАРа Лавров 189".
     Дальше следовало подробное радио министру ВАРа. Вызванный по телефону радист вошел в кабинет, получил депеши и исчез с ними, как бесплотный дух. Непрерывно гудел телевизефон. Садухин сообщил из тоннеля, что поток лавы багровеет и густеет, брандспойты работают и удаляют все, что накопилось у щита, холодильные машины продолжают действовать.
     Егоров, сменивший Арсеньева, докладывал, что аварийная команда начала уже заделывать пролом изнутри поселка. Необходимо предварительно выровнять пламенем термита его рваные края, но склад разрушен, среди развалин невозможно отыскать термитно-паяльные аппараты. Что делать?
     - Требуйте их у коменданта порт-тоннеля, - ответил Лавров. - Я привез с собой в подлодке новую партию этих аппаратов. Котлованы осмотрели?
     - Оба котлована - восточный и северный - уже закрыты. Они полны почти доверху...
     - Спасибо Карелину, - весело засмеялся Лавров. - Это его идея, котлованы-то: выгадать время на случай прорыва воды в поселок...
     - И выгадали, товарищ Лавров...
     - Как держится щит на проломе?
     - Отлично. Стоит, словно припаянный...
     - Ну, очень хорошо. Действуйте быстро. Щит надо поскорей вернуть на место...
     Лавров выключил телевизефон, глубоко передохнул и вызвал к экрану телевизора госпитального врача. На экране появился врачебный кабинет. В кресле сидел Арсеньев, которому врач массировал обнаженное плечо. Врач обернулся и вопросительно посмотрел на Лаврова.
     - Как здоровье Арсеньева? - спросил Лавров.
     - Здоров, здоров, Сергей Петрович... - ответил Арсеньев, широко улыбаясь.
     - Не беспокойтесь...
     - Очень рад за вас, дорогой, - тепло сказал Лавров. - Я хотел бы попозднее зайти к вам поговорить, как со старым горняком.
     - Пожалуйста, Сергей Петрович, всегда готов. Хоть сейчас.
     - Нет, уж вы полежите, отдохните. Вы знаете, Кундин уезжает со мной. Я увожу его.
     - Разве? - недоуменно наморщил свой высокий лоб Арсеньев. - Что это вдруг такая спешка?
     - Он вел себя позорно в эти критические часы, оказался трусом. Кроме того, полная неподготовленность аварийных команд... Одним словом, я хочу поговорить с вами о многом... Ну, не буду пока мешать... До свиданья. Часов в семнадцать зайду.
     Лавров выключил экран, откинулся на спинку кресла и задумался.
     Да, Арсеньев, кажется, самая подходящая кандидатура. Смелый, решительный человек. Работает с самого начала строительства. Что толку от более опытного Кундина, если в ответственный момент он теряется, нервничает, боится за себя?
     А других Кундиных не может оказаться на трассе?..
     Быстрой чередой промелькнули в памяти знакомые лица - Красницкий, Грабин, Егоров, Садухин, Гуревич, Калганов, Сибирский, Малинин и еще и еще...
     Одни уже испытаны на деле, в трудную минуту, другие показали себя на прежней работе. За них можно быть спокойным. Вот только Сибирский... Сибирский с шестнадцатой шахты бис. Все спрашивает, по каждому пустяку, по каждой мелочи просит совета, ни на что сам не решается. Не сдаст ли и он, как Кундин, в момент опасности? Надо крепко подумать о нем...
     Лавров вздохнул.
     Да, нелегко нести эту огромную ответственность за жизнь людей, за великое дело, дело всей страны.
     Он провел рукой по глазам и оглянулся.
     У дверей стоял Дима в длинной ночной сорочке Лаврова и с беспокойством смотрел на него.
     - Димочка, ты? - улыбнулся ему Лавров. - Что же ты не спишь?
     - Ты чем-то расстроен, дядя Сергей? - тихо спросил Дима.
     - Нет, нет, голубчик, - поспешно ответил Лавров, опускаясь в кресло. - Заботы... Поди ко мне. Садись на колени. Помнишь, как бывало дома? Усядешься, а я что-нибудь рассказываю.
     - Хорошо тогда было, дядя Сергей... Только я сяду рядом. Кресло широкое, - говорил Дима, втискиваясь в глубокое кресло Лаврова и поджимая под себя босые ноги. - А какие у тебя заботы? Тоже о других думаешь?..
     "Совсем как Ира, - с согревшимся сердцем подумал Лавров. - Эти задумчивые глаза... И манера ноги поджимать... Как он переменился, милый мой мальчик!.." Он крепко прижал к себе Диму и сказал:
     - Почему "тоже"? Ты про кого?
     - Иван Павлович все время заботился о нас... О Дмитрии Александровиче, и обо мне, и о Плутоне. Если бы не он, плохо бы нам пришлось! А Дмитрий Александрович все думал о вас, о шахтах. Очень беспокоился, что Коновалов как-нибудь навредит. А ты о чем думаешь?
     - Я? - машинально переспросил Лавров, всматриваясь в похудевшее лицо мальчика. - Что же я?.. И я думаю... Так и должно быть, Димочка. Иван Павлович, милый человек, думал о вас, Дмитрий Александрович думал и беспокоился о нас. Все должны думать и беспокоиться о других. Тогда всем будет хорошо. Вот Красницкий... Помнишь, Красницкого?
     - Помню, - серьезно кивнул головой Дима. - Он разбился тогда на шахте. Ира часто вспоминала его.
     - Помни и ты о нем, не забывай его. И он тогда думал о других. И, может быть, всех, кто был тогда в шахте, спас. А нынче Арсеньев бросился мне на помощь. Могло и так случиться, что мы вместе погибли бы...
     - Дядя Сережа! - с испугом закричал Дима.
     - Но это его не остановило... Да, Димочка, нужно думать о других. И нельзя бояться ответственности за них. Надо о них заботиться. Другие, может быть, заботятся в это время о тебе.
     Лавров уже не видел внимательных глаз Димы. Он смотрел куда-то вдаль, в огромный родной мир, пославший сюда Красницких и Арсеньевых, Садухиных и Сеславиных, Комаровых и моряков Карцевых и многих других. И все, что говорил сейчас Лавров, он говорил не столько Диме, сколько себе, и на душе у него становилось яснее, светлее. Все тяжелое и горестное таяло в этом свете, как утренний туман перед восходящим солнцем. Этим солнцем была великая родина, полная неисчерпаемых сил, могущественная и непобедимая любовью своих детей.
     Тихая радиомузыка, незаметно наполнившая комнату, замолкла. Из радиоаппарата послышалось неразборчивое бормотанье. Но Дима вдруг побледнел, сорвался с кресла и, подбежав к аппарату, усилил звук. Голос диктора загремел:
     "...Крушение произошло на острове Октябрьской Революции, на двадцать шестом, самом южном его квадрате, недалеко от пролива Шокальского. Лишенные радиосвязи и не получая помощи, люди решили самостоятельно пробираться к поселку Мыс Оловянный в проливе Шокальского. Свирепствовавшая пурга не остановила их. Они уже успели пройти на электролыжах с гружеными электросанями около трети расстояния до поселка, когда были замечены спасательным геликоптером (пилот Красавин), бесстрашно вылетевшим в пургу для обследования своего квадрата. Пилот Александров легко ранен, конструктор Денисов здоров".
     - Валя! - отчаянно закричал Дима и с сияющими глазами бросился Лаврову на грудь.
     
     * * *
     
     Словно черная лилия на длинном стебле, стоял на столе диктофон. Казалось, что раскрытый цветок рупора и широкий глаз окуляра внимательно и настороженно глядели на Курилина, сидевшего в кресле, у стола. В ящике с тихим непрерывным шуршанием разворачивалась визетонлента.
     В другом кресле сидел майор Комаров. Два человека из комендатуры поселка со световыми пистолетами в руках стояли за спиной майора, не сводя глаз с Курилина.
     Из-за стены глухо доносился могучий храп Ивана Павловича.
     Спокойный голос майора звучал в комнате:
     - ...Предупреждаю вас, что все ваши ответы и все поведение ваше во время допроса будут точно зафиксированы этим аппаратом на визетонленте, которая впоследствии может быть, в случае надобности, воспроизведена в ходе судебного следствия и на суде. Заявлений по этому поводу у вас нет никаких?
     Курилин, тяжело дыша, с опущенными глазами, помолчал, потом хрипло произнес:
     - Я протестую против этого незаконного задержания...
     Майор тем же спокойным, ровным тоном ответил:
     - Ответственность перед законом за это задержание мне известна. Итак, прошу назвать вашу фамилию, имя, отчество.
     Короткое молчание, потом Курилин кашлянул и поднял воспаленные глаза:
     - Вам известно...
     - Все-таки?
     - Курилин... Степан Матвеевич.
     - А раньше?
     Курилин злобно сверкнул глазами, помолчал, потом крикнул:
     - Да что вы комедию ломаете! Не знаете?
     - Все-таки?
     - Коновалов... Коновалов Георгий Николаевич, если это вам доставляет удовольствие!
     - Это все? - спокойно и настойчиво продолжал майор. - Других фамилий не было?
     - Н-нет... - ответил Курилин, бросив быстрый подозрительный взгляд на майора.
     - Ваша национальность?
     - Русский.
     - Ваше подданство?
     Молчание. Потом медленный отпет:
     - Советского Союза...
     Из дальнейших ответов Курилин а выходило, что он уроженец города Саратова, инженер-электрик по образованию, работал в разных городах Советского Союза, что ему сорок пять лет, что прибыл он сюда на "Полтаве", куда перешел с "Чапаева" после его гибели. К взрыву на "Чапаеве" он никакого отношения не имеет, и то, что взрыв произошел именно в трюме, где он работал, вероятно объясняется тем, что в трюме находились взрывчатые вещества, о которых он, Курилин, ничего не знал и которые могли взорваться от самовозгорания. Причины взрыва поселка он тоже не знает, но, направляясь на дно океана для работы по уборке грузов, услыхал страшный грохот и в страхе, потеряв голову, старался уйти подальше от места катастрофы. От майора же и Ивана Павловича он пытался скрыться, сам не зная почему - вероятно, все в том же страхе, будучи почти без памяти... Он вообще человек нервный и подвержен припадкам... О лагере иностранцев? О самолете на льду? Нет, об этом он ничего не знает... Что касается перемены фамилии, вместо Коновалова - Курилин, то документы на имя Курилина он нашел на палубе "Чапаева" в момент его гибели. Их, вероятно, обронили в панике, и он с радостью взял их себе. Зачем это ему нужно было? Это объясняется тяжелой личной историей, тяжелыми личными переживаниями. Он хотел покончить со старым, забыть о нем, постараться, чтобы и другие о нем забыли, и зажить новой жизнью в Арктике, участвуя в великом строительстве. Почему? Неприятно вспоминать... Но если это необходимо... что же, он может сказать, что недавно от него ушла горячо любимая женщина, и он сам в этом виноват: ему показалось, что она полюбила его старого друга, и в припадке ревности он чуть не убил ее и его. Вот... Ее имя?.. Жаль, конечно... Не хотелось бы вмешивать любимого человека, тем более женщину, в эту неприятную историю... Но, видно, ничего не поделаешь: ее зовут Антонина Васильевна Лебедева. Она живет в Ростове-на-Дону, на Средней улице, дом №
     
     87.
     
     Голос Курилина, по мере того как он давал показания, делался все тверже, спокойнее, даже предупредительней, Под конец в нем уже звучали, правда сдержанно, нотки чуть интимной откровенности. Он свободно держал себя, откинулся на спинку кресла, перебросил ногу на ногу.
     Майор с любопытством присматривался к Курилину и к перемене, происшедшей с ним. Все ожесточение, все волчьи повадки, которыми так злобно бравировал Курилин в начале допроса, исчезли. Перед майором сидел вежливый, доверчивый человек, которому нечего скрывать, жертва недоразумения.
     "Зачем этот поток лжи? - думал майор. - Ведь отлично знает, что все будет проверено. Время хочет выгадать. Пока приедем, пока проверим... Так, так..." Майор почувствовал, что наступил момент для удара.
     - Назовите, пожалуйста, места, где вы работали последние пять лет.
     - Их немного, Дмитрий Александрович...
     - С вами говорит не Дмитрий Александрович, а майор государственной безопасности...
     - Простите, майор, - поспешно и как бы смущенно поправился Курилин. - За последние пять лет я работал в Казани на генераторном заводе, потом... в этом... в Воронеже на электромашиностроительном и, наконец, до последнего времени - в Ростове-на-Дону на аккумуляторном.
     - Приходилось разъезжать по Советскому Союзу в эти годы?
     - Нет... немного... Бывал в Москве, в Ленинграде, в Риге, в Энгельсе... больше нигде.
     - А в этом году?
     - Нет. Вот только недавно в Москве, проездом в Архангельск...
     - В Вишневске или в его районе не бывали?
     - В Вишневске? - По лицу Курилина пробежала тень, глаза с испугом метнулись в сторону майора и скрылись под веками. - Нет, в Вишневске никогда не был.
     - Может быть, если не в самом городе, то в его районе?
     - Нет... и в районе не был...
     - Где вы были в августе этого года?
     Восковая бледность медленно разливалась по лицу Курилина; тяжело дыша, он машинально провел рукой по несуществующим усам.
     - В августе? - переспросил он чуть охрипшим голосом. - В августе я был там же... то есть в Ростове-на-Дону...
     - Фамилия Кардан вам известна?
     Курилин вздрогнул и поднял на майора глаза, в которых отразились растерянность и ужас. Губы его беззвучно шевелились, но так ничего и не произнесли.
     - Ваша рана на бедре уже не беспокоит вас, гражданин Кардан?
     Оцепенелое молчание было ответом майору.
     - Не лучше ли прекратить эту комедию, гражданин Кардан? - продолжал майор. - Вы должны знать, что чистосердечное признание дает вам возможность надеяться на снисхождение суда. Расскажите откровенно, кто вы в действительности, откуда, зачем, в чье распоряжение прибыли в Советский Союз. Нам многое уже известно, но лучше будет, если вы сами все расскажете. У нас есть основание предполагать, что вы являетесь лишь простым орудием в чужих руках. И поэтому...
     Майор внезапно оборвал фразу. Случилось нечто совершенно неожиданное. Курилин закрыл лицо руками и затрясся в глухих судорожных рыданиях. Зубы его стучали о стакан с водой, поданный майором, вода расплескивалась и заливала подбородок, руки, одежду...
     - Все равно, - бормотал Курилин, - если вы уже знаете... Я - Коновалов... Я действительно Коновалов... Георгий Николаевич... Я все расскажу... Я - германский подданный... Я сын когда-то богатого русского помещика... Во время Октябрьской революции он убежал из России в Германию. Там я и родился незадолго до прихода фашистов к власти. Семья была разорена, она постепенно опустилась, стала жить в бедности... нищенствовать... И я тоже. Рассказы родителей, близких и других эмигрантов разжигали во мне злобу против Советского Союза... С молоком матери я впитал в себя ненависть к этой стране, где я мог бы жить счастливо и весело. И мы жили мечтой о возвращении... мечтой о мести... Я учился в немецкой, уже фашистской школе, но дома мы хранили русскую речь.
     Торопливо и сбивчиво, словно опасаясь, что его остановят, Курилин продолжал свою исповедь.
     Майор молча сидел в своем кресле, время от времени делал короткие заметки на листке бумаги, лежавшем перед ним. Диктофон бесстрастно и тихо шуршал, словно пристально всматриваясь в искаженное страхом и отчаянием лицо Курилина, внимательно и чутко вслушиваясь в его почти истерический рассказ.
     
     ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ СОВЕЩАНИЕ ТРЕХ
     
     "Никаких известий... Все поиски безрезультатны. Проклятая погода! Или пурга, или туманы. Неужели Дмитрий Александрович мог погибнуть? И он и Дима... Бедная Ирина Васильевна... И у меня ничего, дело замерло..." Хинский придвинул к себе папку и вновь - в который раз! - принялся ее перелистывать. Вот последнее донесение из Клязьмы: к Иокишу ночью кто-то прилетел. Сегодня Иокиш впервые за долгий срок напомнил о себе. Утром он сообщил Акимову по телевизефону о получении какой-то посылки. Об этом доносит сержант Гаврилов из коммутатора завода. Хорошо, что и там установлен пост! Но что из этого? Какой вывод? Что можно сделать?
     Хинский ясно представил себе, как майор задумчиво поглаживает чистый, до лоска выбритый подбородок и медленно говорит: "Подведем итог, постараемся сделать логические выводы из него. У нас есть уже немало фактов, подтверждающих наши прежние догадки. Это самое ценное. Какие же факты?" "Да, да... - оживившись, мысленно рассуждал Хинский. - Кардан - не Кардан уже, а Коновалов. Здесь, в Советском Союзе, его ждали другие люди. Кто же они? Иокиш - мелкая, очевидно, пешка, передаточный пункт. Акимов - крупный зверь. Конечно, это он, воспользовавшись отсутствием Кантора, выпустил четыре бракованных поршня, из которых один вызвал катастрофу на шахте номер три. А его подозрительное вмешательство при задержании Ириной Васильевной брака...
     Может быть, арестовать Акимова и Гюнтера? Но что это даст? Прекратит выпуск брака, устранит угрозы несчастий на шахтах... Но есть ведь еще Березин и другие... Высокий, с лицом, спрятанным под воротник. Арест Акимова всполошит всех, начнут заметать следы, может быть скроются... Арестовать и Березина? Но за что? С какими обвинениями? Увез Диму? Ведь больше ничего против него не имеется. А это пустяк по сравнению с тем, что еще пока неизвестно. И если арестовать одного Акимова с его подручными на заводе - на суде будет только сравнительно маленькая часть большого, может быть огромного дела. Относительно Березина известно только, что он был у Иокиша и виделся с Коноваловым. Какую роль играет этот человек в организации? Как узнать? Как добраться до него?.. Один-единственный раз за эти дни у Акимова был разговор с ним по телевизефону о посылке..." Хинский перелистывал папку, лежавшую перед ним, нашел донесение сержанта Гаврилова, внимательно и медленно перечитал его:
     "...Акимов произнес:
     - Здравствуйте, Николай Антонович... Только что Цезарь сообщил, что получил долгожданную посылку. Спрашивает, что делать с ней.
     Голос Березина:
     - Ага... Что же вы ему ответили?
     Голос Акимова:
     - Сказал ему, что нужно подождать. Нам необходимо увидеться, Николай Антонович, поговорить.
     Голос Березина (как-то неуверенно):
     - Да, пожалуй, но Ивана Ивановича нет в городе. Будет через три дня. Тогда увидимся... Если это спешно нужно...
     Голос Акимова:
     - Да, да, обязательно.
     Голос Березина:
     - Хорошо, я сообщу вам, где встретимся... Как ваше здоровье? Все благополучно?
     Голос Акимова (неуверенно):
     - Да как сказать? Нервы... Нервы что-то пошаливают...
     Голос Березина (точно с легким испугом):
     - Что? Не может быть! (Торопливо). Прощайте... Будьте здоровы".
     Вот и все. Немного нескладно, но, видимо, точно.
     Кто этот Иван Иванович?.. Не тот ли, с поднятым воротником? И что за разговор о здоровье? Обычная вежливость? Но тогда почему Березин так испугался? А может быть, это лишь показалось сержанту? Через три дня у них будет свидание, все трое соберутся... Надо будет проследить.
     "Будьте терпеливы и настойчивы, друг мой", - прозвучал знакомый голос и оборвался.
     Короткий свист, тупой стеклянный звон, сухой щелчок. Хинский мгновенно вскочил на ноги. Подлокотник кресла разлетелся вдребезги, кусочки искусственного дерева впились в лицо и руки. Хинский взглянул в окно. В наступивших сумерках в воздухе носились на разных высотах и разных направлениях геликоптеры с яркими ночными фарами и красно-зелеными бортовыми огнями. Хинский стоял неподвижно. Сердце билось оглушительно и часто, крохотные капельки крови выступали и медленно скатывались по лицу и рукам.
     Сентябрьская ночь смотрела в комнату сквозь маленькое круглое отверстие в стекле окна.
     За окном приглушенно шумела Москва, вспыхивая гирляндами уличных огней, окутываясь серебристым облаком ночного света...
     
     * * *
     
     У телевизефона был странный вид. Над экраном поднималась круглая черная пасть репродуктора, от аппарата к внутренней коридорной стене кабинета тянулись провисавшие в воздухе провода. Прямо против репродуктора извивалась лебединая шея диктофона. Окуляр телевизеприемного аппарата глядел в упор на экран телевизефона, а рупор приник к репродуктору, словно боясь проронить еще не произнесенные слова.
     - Четырнадцать пятьдесят... - произнес капитан Светлов, взглянув на часы.
     - Акимов уже давно выехал, - громко сказал Хинский, стараясь скрыть волнение.
     Но ему это плохо удавалось. Смуглая бледность покрытого царапинами лица, лихорадочно горящие черные глаза, нервное перелистывание бумаг в папке - все выдавало состояние молодого лейтенанта.
     - Его сопровождают? - после короткого молчания спросил капитан.
     - Конечно, - быстро ответил Хинский и коротко рассмеялся. - Сержанты Киселев и Харитонов берегут его, как любимого ребенка.
     Короткий тихий гудок прервал его. Хинский сорвал трубку одного из аппаратов, приложил к уху.
     - Слушаю.
     - Кабель.
     - Лопасть.
     - Говорит сержант Артемин.
     - У аппарата лейтенант Хинский.
     - Приехал Киселев, Харитонов и третий... Третий прошел в кабинет.
     - Хорошо. Где Синицын?
     - В приемной. Я отлучился только для донесения.
     - Хорошо. Не забывайте, что вы только для второго. Он тоже скоро должен приехать и пройти в кабинет. Не выпускайте его из виду, пока не узнаете о нем все что можно. Поняли?
     - Понял, товарищ лейтенант. Все?
     - Все.
     Хинский положил трубку на место и протянул руку к телевизефону.
     - Внимание! - произнес он срывающимся шепотом. - Включаю...
     Экран мягко вспыхнул и засветился розоватым светом. Показалась половина какого-то большого кабинета. Перед письменным столом сидел лицом к зрителям Березин, торопливо пробегая, подписывая и откладывая какие-то бумаги. Против Березина сидел плотный человек с седой головой. Капитан Светлов и Хинский видели только его широкую спину и серебристый затылок.
     Не поднимая головы и продолжая работу, Березин закончил фразу:
     - ...Сейчас придет. У вас ничего нового?
     Рупор диктофона в кабинете Хинского подхватил эти слова и голос, в ящичке аппарата что-то тихо зашипело и запечатлело их.
     Собеседник Березина достал портсигар и, закуривая папиросу, уселся поудобнее, в профиль к зрителям.
     - Это Акимов, - тихо произнес Хинский, не сводя глаз с экрана телевизефона.
     Капитан молча кивнул головой.
     Помолчав, Акимов ответил:
     - Сегодня я узнал, что продукция нашего завода отправляется не в гавань, а на московскую базу, несмотря на наличие точного адреса. Там продукция сплошь проверяется.
     Березин с застывшим в руках карандашом испуганно вскинул глаза на Акимова:
     - Что вы говорите! Нашли брак?
     Послышался стук в дверь, в кабинет вошел высокий человек с полным, одутловатым лицом, с синеватыми мешочками под глазами.
     - Гоберти! - тихо воскликнул пораженный капитан Светлов. - Корреспондент Гоберти!
     - Это Гоберти? - переспросил Хинский, стремительно наклонившись к экрану.
     - Я его никогда не видел.
     Акимов и Березин привстали, пожимая руку Гоберти.
     - Что нового, друзья мои? Как дела? - оживленно спросил корреспондент, бросаясь в кресло против Акимова и вытирая платком морщинистый розовый лоб. - Денек замечательный, даже жарко. Что это вы? - обратился он к Березину. - Как будто взволнованы чем-то...
     - Константин Михайлович говорит, что вся продукция его завода отправляется не в гавань, а на городскую базу и там сплошь проверяется, - торопливо проговорил все еще бледный Березин и повторил свой вопрос Акимову: - И что же, нашли там брак? Говорите же!
     Рука Гоберти с зажатым в кулаке платком остановилась. Выжидающе смотрели на Акимова маленькие острые глазки.
     Акимов отрицательно покачал головой.
     - После случая с Денисовой, когда она вмешалась в контроль... помните?.. ни один дефектный болт не выпускается с завода. Да и сами операторы стали придирчивыми.
     - Фу, слава богу! - облегченно вздохнул Березин, поправляя очки. - Это очень умно с вашей стороны, Константин Михайлович.
     - Просто это опасно, - угрюмо поправил Акимов.
     - Да, надо на время воздержаться, - задумчиво сказал Гоберти. - Но самое важное не в этом. Кто распорядился произвести проверку? Это делается без ведома директора? Он ничего об этом не знает?
     - По-моему, нет... не знает, - ответил Акимов.
     - А вы как узнали?
     - Гюнтер случайно услышал разговор двух водителей грузовых машин. Потом проследил.
     - Кто же это все-таки распорядился? - продолжал Гоберти. - Это не ВАР, Николай Антонович?
     - Не знаю, - пожал плечами Березин. - Я ведь теперь не имею отношения к снабжению. Но все это очень подозрительно. И надо прекратить брак на заводах. Надо сообщить об этом Саратову... Консервы с "Красноармейца" свое дело сделают, хотя и получится много неприятного шума... И довольно, пока довольно. Это очень опасно.
     Березин был бледен, глаза просительно смотрели то на Гоберти, то на Акимова, голос срывался.
     - Так и надо сделать, - внимательно посмотрев на Березина, проговорил Гоберти. - Вы только не волнуйтесь, Николай Антонович. Я думаю, что эта проверка есть простая предосторожность после случаев на шахтах номер три и номер одиннадцать. Мы попросим Константина Михайловича следить, чтобы больше не было брака на его заводе. А вы, Николай Антонович, сообщите об этом решении Саратову... Все равно его консервы из Арктики уже не вернешь. И узнайте, пожалуйста, в ВАРе, не оттуда ли был приказ о проверке. Хорошо? И на транспорте пусть все идет благополучно. Это вы тоже сделайте, пожалуйста, Николай Антонович. Ну и хорошо. А теперь Иокиш...
     - Вы знаете, Эрик Вильямович, что к нему явился новый?.. - спросил Акимов.
     - Да Я знаю. Я его, как Коновалова, хотел на шахту отправить... Какую-нибудь из первых, почти готовых. На шахту номер шесть поехал Коновалов, а теперь на какую, Николай Антонович?
     - Шахта номер три, Эрик Вильямович, - ответил Березин. - Она почти в такой же стадии готовности, как и шахта номер шесть. Они соревнуются...
     - Ну, значит, на шахту номер три. Только как его доставить туда? Можно каким-нибудь ледоколом?
     - Трудно будет. Зима ранняя. С острова Рудольфа сообщают, что кругом сплошной лед. Ледокол уходит на днях, и, вероятно, это будет последний рейс. А потом навигация перейдет под воду. Надо подготовить поездку этою человека с первой грузовой подводной лодкой.
     - А это когда будет? Нельзя долго держать человека у Иокиша.
     - Конечно... Я думаю, лодка пойдет дней через девять.
     - Не раньше? Ну, ничего не поделаешь. Теперь о Коновалове. От него никаких известий?
     - Он уже на шахте, - ответил Березин.
     - Вот молодец! - восхищенно сказал Гоберти. - Значит, он благополучно спасся с "Чапаева"? Что он пишет?
     - О себе ничего. Он только прислал мне радиограмму с просьбой ускорить отправку некоторых материалов, в которых очень нуждается шахта. Радиограмму подписали начальник строительства шахты Кундин и заведующий складом Курилин. Для работы на шахте я ему выдал бумаги с этой фамилией.
     - Замечательно! А Лавров уехал туда? Вы говорили мне, что после гибели "Чапаева" он собирался на шахту номер шесть?
     - Уехал... - с какой-то странной улыбкой сказал Березин. - Три дня назад. А час назад пришла от него радиограмма на имя министра. В шахте катастрофа расплавленная лава прорвалась в тоннель. Один человек уже погиб в ней.
     - Не может быть! - с необычайной живостью повернулся Акимов к Березину.
     - Ну, это совсем замечательно! - воскликнул Гоберти. - Может быть, шахта провалится ко всем чертям и без Коновалова. Замечательная новость! Ее надо отдать в печать, в радио... Ведь это фурор! Настоящая сенсация!..
     - Я уже сообщил Герасимову, редактору "Радиогазеты".
     - Я тоже кое-кому расскажу. Если дело может обойтись без Коновалова, то, может быть, сообщить кому надо, чтобы отозвали со льдов геликоптер, который послали за ним? Как вы думаете? Подождем? Хорошо. Ну, мне надо уходить. Я спешу на выставку искусств. Кажется, обо всем поговорили? А?
     - Еще не все, Эрик Вильямович, - сказал Акимов, почти все время молчавший.
     - Иокиш просит денег. Говорит, что давно не получал.
     - Да, пожалуй, - произнес Гоберти, вынимая бумажник и отсчитывая бумажки.
     - Довольно?
     - Вполне.
     - А вам, Константин Михайлович, не нужно? Пожалуйста, не стесняйтесь.
     - Н-нет. Не стоит. А впрочем, если вас не затруднит, дайте сотни две... Мне надо послать кое-кому за границу. А менять советские деньги в Госбанке не хочется.
     - О, конечно! - сказал Гоберти, передавая Акимову хрустящие бумажки. - Этого не надо делать...
     Акимов сжал деньги в комок и неловко сунул их в карман.
     - Теперь еще одно, - продолжал он. - Я все-таки считаю нужным сказать вам, хотя думаю, что это пустяк. Наш завод с неделю назад несколько раз посещал какой-то молодой человек. Обо всем расспрашивал, интересовался центробежно-литейными машинами и теми бракованными поршнями. Разговаривал два-три раза с Денисовой. Откровенно говоря, мне это не понравилось. Я проследил его. Оказалось, что это лейтенант государственной безопасности Хинский. Это мне еще больше не понравилось. Конечно, мальчишка, щенок... (Хинский густо покраснел, нахмурил брови и искоса бросил смущенный взгляд на капитана Светлова. Капитан сидел неподвижно, с каменным лицом, не сводя глаз с экрана). И, кроме того, две комиссии ничего тогда не поняли и не разобрались. Так что опасаться нечего... Концы хорошо спрятаны. Но все-таки я велел Гюнтеру убрать щенка. Он пытался это сделать, но неудачно. Только легко ранил. Больше Хинский пока не появлялся на заводе.
     Акимов замолчал, сцепив на животе руки. Глаза Березина, полные неподдельного ужаса, неподвижно глядели на Акимова. На лице Гоберти отразились смущение и тревога. Хотя в комнате было прохладно, лицо и лоб его порозовели. Он вынул платок и несколько раз обмахнулся им.
     Первым прервал молчание Березин.
     - Это ужасно... - прохрипел он. - Это могло кончиться убийством! В нашей стране это самое ужасное преступление. За него карают беспощадно!..
     - Да... это очень серьезно, - произнес Гоберти, задумчиво раскладывая и складывая на коленях платок.
     Акимов иронически посмотрел на Березина:
     - Неужели? Вы только теперь об этом вспомнили? А разорвавшийся насос в шахте номер три? Разве не он убил Красницкого и мог бы повлечь гибель многих других? А при взрыве "Чапаева" не погибли четыре человека? А что еще наделает Коновалов, если лава поможет ему? Тут нечего прятать, как страус, голову под крыло. Кто сказал "А", тот говорит "Б". Я и сказал это "Б".
     - Но ведь это предумышленное убийство, - почти взвизгнул Березин. - А там все можно было бы объяснить случайностью, несчастным стечением обстоятельств.
     - Во всяком случае, - недовольно сказал Гоберти, - вы должны были, Константин Михайлович, раньше поговорить с нами или хотя бы со мной. Я не собираюсь мешать вашей инициативе, но...
     - Вас не было в городе, - насупившись, ответил Акимов. - А Николай Антонович, конечно, истерику устроил бы... как сейчас. Да и времени не было, нужно было торопиться.
     - А я все-таки протестую! - говорил Березин, ударяя ладонью по столу. - Протестую... Нельзя бессмысленно увеличивать ответственность. Тем более безрезультатно...
     - Ответственность нисколько не увеличилась, - раздраженно возразил Акимов. - Покушение было произведено с геликоптера в сумерках, на лету, и никаких следов теперь не найти. И, наконец, я должен вам заявить, что мне надоело все время приспосабливаться к вашей трусости и постоянно оглядываться на нее. Я пошел с вами потому, что мне нужно было поле активной деятельности, активной борьбы. А вы что? Властвовать вы любите, но вы хотели бы добиться власти без риска для своей драгоценной особы. Не пройдет, Николай Антонович!
     - Вы не смеете! - вспыхнул Березин. - И, пожалуйста, не забывайте, что я никогда не искал вашей волчьей стаи! Вам это может подтвердить и Эрик Вильямович. Я с ним иду, а не с вами.
     - Ну, довольно, дорогие друзья, - произнес, вставая с кресла, Гоберти. - Дело сделано, и ссориться поздно. По каким бы дорожкам мы все ни шли, но цель у нас одна. Как говорится в одной замечательной русской пословице: "Как бы ни болела, лишь бы умерла". Хе-хе! Только прошу вас, дорогой Константин Михайлович, в будущем таких вещей не делать без консультации со мной.
     Акимов угрюмо наклонил голову.
     - Ну, я спешу, - продолжал Гоберти. - Я выйду один. Константин Михайлович потом.
     Он дружелюбно, с широкой улыбкой потряс руку своим собеседникам и вышел из кабинета.
     Воцарилось короткое молчание - недовольное, почти враждебное. Березин, не поднимая глаз, нервно перекладывал с места на место какие-то бумаги. Акимов, вытянув короткие ноги, играл большими пальцами сцепленных рук. Потом, все так же молча, он встал, подал руку Березину и вышел.
     Едва дверь закрылась за ним, Березин откинулся на спинку кресла, прерывисто и шумно вздохнул, закрыл глаза.
     Через минуту послышался стук. В кабинет вошел секретарь.
     - Можно выключить? - обратился Хинский к капитана Светлову.
     На побледневшем лице молодого лейтенанта, в его глазах стояло с трудом сдерживаемое торжество.
     Капитан молча кивнул головой, встал и потянулся.
     Хинский нажал кнопку на аппарате, экран потух, и кабинет Березина исчез.
     - Ну, поздравляю вас, лейтенант, - произнес капитан. - Операция проведена блестяще. Объясните, как это вы все устроили?
     - Очень просто, товарищ капитан. Из донесений сержанта Гаврилова о перехваченных разговорах Акимова с Березиным я узнал, что совещание должно произойти именно у Березина, в его служебном кабинете. Лучшего места им бы, конечно, и не найти. В министерстве постоянно много народу, в кабинете Березина часто происходят совещания. Но и я лучшего места не мог бы ожидать. У меня было три дня сроку. Через министра ВАРа я добился представления мне на последнюю перед совещанием ночь комнаты, соседней с кабинетом Березина. Конечно, никто не знал ни моих целей, ни намерений. Нашему радиоинженеру я своевременно дал задание, и он успел подготовить схему установки и аппаратуру. В ночь перед совещанием в пустой соседней комнате мы пробуравили стену в кабинет Березина, ввели в отверстие трубку звуко- и светоприемного аппарата, сделали скрытую проводку и присоединили ее к домовой радиосети. Остальное, я думаю, понятно... В общем, тут ничего нового нет. Принцип тот же, что в установках для скрытого наблюдения за жизнью животных в их норах, берлогах и логовищах. Я применил его лишь для наблюдения за зверями двуногими. Вот и все.
     - Очень остроумно, лейтенант. Еще раз поздравляю вас. Министр и майор будут очень довольны. С таким документом, - капитан кивнул на диктофон, - можно, пожалуй, приступить к активным действиям.
     - Я думаю, капитан, прежде всего повторить радио на шахту номер шесть, но уже с приказом об аресте Курилина, - сказал Хинский вставая.
     - Совершенно правильно, - одобрил капитан. - И как можно скорее. - Он заложил руки за спину, прошелся по кабинету и продолжал: - Потом перенесите на бумагу всю звукозапись диктофона, изучите материал и доложите мне ваши предложения о необходимых мерах. Сегодня в двадцать ноль-ноль я жду вас у себя.
     Один из аппаратов на столе издал короткое гудение. Хинский нажал кнопку под столом. Дверь раскрылась, и секретарь министра быстро вошел, размахивая небольшой бумажкой.
     - Лейтенант, вам... Срочно от министра...
     Хинский бросился навстречу.
     - Разрешите, капитан? - пробормотал он, пробегая глазами бумагу, и вдруг вскрикнул с радостью и изумлением в голосе: - От майора! Он жив! Коновалов арестован... Капитан, смотрите, читайте!..
     У капитана дрогнули поднятые брови. Он взял бумагу из рук Хинского и вполголоса прочел:
     - "Москва. Министру госбез. Лейтенанту Хинскому. В отмену моей предыдущей
     188. Коновалов, он же Курилин, задержан майором Комаровым после попытки взрыва поселка шахты номер шесть. Все благополучно. Комаров, Карцев и Дима Денисов у меня, в поселке шахты. Коновалова доставлю в Москву в ближайшее время. Замминистра ВАРа Лавров. 189".
     
     ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ПЕРВАЯ СМЕРТЬ НА ПОСТУ
     
     Первые утренние сообщения о катастрофе в шахте номер шесть - о прорыве лавы в тоннель, о гибели Грабина - произвели тягостное впечатление в стране, особенно в Москве. Это впечатление еще более усилилось после появления статьи профессора Герасимова в "Радиогазете". Герасимов с горечью вспоминал все предостережения - о риске, об опасностях, которые ожидали строителей в неизведанных недрах земли. И вот новое доказательство правоты этих предостережений: гибель еще одного человека, возможная гибель всей шахты. "Надо остановиться, пока не поздно! - восклицал профессор. - Лишь головные шахты гольфстримовской трассы более или менее готовы, остальные находятся пока в первых стадиях строительства. Еще не поздно прекратить дальнейшую растрату драгоценных человеческих жизней и богатств страны!" Еще несколько радиогазет выступили почти с такими же выводами, но большинство ограничилось выпуском экстренных сообщений о печальных событиях, выжидая известий о результатах борьбы со стихией.
     Уже ночью стало известно, что мощность магмовои жилы не слишком велика, что есть надежда на быстрое замораживание лавы.
     Утром следующего дня газеты были полны сообщений о героической борьбе коллектива шахты во главе с Лавровым, который все время находится в самых опасных местах. Выступления почти всех газет были полны веры и бодрости. Одна из них закончила статью словами: "Проект Лаврова - это будущее нашей страны. Мы всегда готовы драться за нее на любых фронтах, с радостью отдавая свою жизнь за ее счастье. Так почему же мы будем бояться жертв на фронте борьбы с природой?! Слава героям, павшим в этой борьбе! Вечная слава Грабину и Красницкому, отдавшим жизнь за процветание родины! Светлая память о них будет вечно жить в наших сердцах".
     Портреты и биографии Лаврова, Садухина, Арсеньева, Сеславиной заполнили страницы журналов, демонстрировались на экранах телевизефонных газет, в кино, общественных местах, на площадях, даже на небе и облаках...
     Общая радость еще более усилилась, когда вместе с сообщением о том, что лавовый поток ослабел, из шахты пришла весть о появлении в поселке трех человек, оставшихся на льду после гибели "Чапаева" и считавшихся погибшими...
     С возрастающим нетерпением все ждали приезда Лаврова. В министерство ВАРа непрерывно обращались с запросами о дне и часе возвращения Лаврова в Москву. Ответ был точный и краткий: двадцать первого сентября, четырнадцать часов, Центральный московский аэровокзал.
     Обширная площадь перед вокзалом была уже заполнена народом, когда Ирина вышла из своей машины у тихого бокового подъезда. На лестнице, как условились еще накануне, ее ожидал Хинский.
     Ирину нельзя было узнать. За два дня она расцвела, словно воскреснув к новой жизни. Румянец покрывал ее похудевшее лицо, чуть выпуклые серые глаза лучились счастьем. С губ не сходила улыбка.
     - Какой вы милый, Хинский! - говорила Ирина, поднимаясь с лейтенантом по лестнице. - Если бы вы вчера не указали мне на этот подъезд, я не пробилась бы к вокзалу.
     - Это один из служебных подъездов, - ответил Хинский. - Мы им иногда пользуемся, и я провожу вас...
     - Смотрите, Хинский! - засмеялась Ирина. - Вы, кажется, используете свое служебное положение для посторонних людей...
     - Что вы, Ирина Васильевна! - смущенно пробормотал молодой лейтенант. - Вы сегодня здесь не посторонняя и имеете особые права...
     - Я сегодня всю ночь глаз не могла сомкнуть, - говорила Ирина. - Сразу две такие огромные радости... Две жизни возвращаются ко мне...
     "Какие две?" - подумал Хинский. - Ах, да... Дима и... Лавров".
     На просторном ровном поле аэродрома пестрели разноцветные летательные машины. Перрон был полон народу, слышался гул громкого говора.
     - А вон Березин, - сказала Ирина.
     Вдали, среди работников министерства ВАРа, стоял Березин. Он издали сдержанно поклонился Ирине и получил короткий кивок в ответ.
     - У вас почти совсем прошли следы царапин на лице, - заботливо вглядываясь в Хинского, сказала Ирина. - А на руке? Покажите руку. Как можно так беззаботно производить опыты со взрывчатыми веществами!
     - Право, это чистая случайность. Не стоит внимания...
     - Нет, нет, Хинский, вы беспечны, как ребенок. Я так испугалась за вас, когда увидела следы этого взрыва на вашем лице! Обещайте мне, что вы будете более осторожны с такими веществами.
     - Спасибо за внимание, Ирина Васильевна. Обещаю.
     - За что спасибо? Вы сами проявили столько теплого участия ко мне, когда у меня было горе. Я никогда не забуду этого. Лев Маркович...
     Ирина подняла на Хинского глаза, полные теплоты и благодарности.
     Прозвучал удар гонга. Голос из репродуктора торжественно и громко объявил:
     "Специальный геликоптер-экспресс Мурманск - Москва пролетел Фили, через две минуты приземлится у главного перрона".
     Едва замолк голос диспетчера, как из притихшей на минуту толпы послышались крики:
     - Летит! Летит!
     Ирина побледнела и схватила за локоть Хинского.
     - Дима!.. Димочка!.. Мальчик мой... - почти беззвучно шептала она. - Сережа...
     Вдали в ясном небе сверкнула точка; она быстро росла, принимала знакомые формы, и вот уже огромный геликоптер, блистая стеклом и металлом, величаво парит над полем и под гром приветственных криков медленно и мягко опускается у края перрона.
     Раскрылись бортовые двери. Мелькнули, как в тумане, родные лица, воздух прорезал ликующий детский крик:
     - Ира!.. Ирочка!.. Я здесь!..
     Смеясь и плача, Ирина сжимала в своих объятиях брата, что-то лепеча, спрашивая и вновь, не слыша ответов, прижимая Диму к груди.
     Плутон метался вокруг них, стараясь обратить, на себя внимание. Наконец, не выдержав, рыча и жалобно визжа, он вскинул могучие лапы на плечи Димы и Ирины и просунул огромную голову между их лицами.
     - Плутон! Мой славный Плутон!
     Отойдя в сторону, Хинский стоял, вытянувшись, не сводя глаз с открытых дверей геликоптера.
     Быстрой походкой прошел бледный Лавров и сразу утонул в толпе встречающих, в гуле приветствий и оваций.
     За ним в дверях возникла высокая плотная фигура, мужественное, такое знакомое, родное, спокойное и сейчас лицо. Словно подхваченный ветром, как на крыльях, Хинский сделал несколько шагов и остановился, приложив два пальца к фуражке.
     - Здравствуйте, товарищ лейтенант! - тепло и задушевно прозвучал, чуть дрогнув, родной голос.
     - Здравствуйте, товарищ майор! Разрешите доложить.
     Едва закончив срывающимся голосом краткий и быстрый рапорт о том, что все обстоит благополучно и задание майора выполнено, Хинский утонул в крепких отцовских объятиях.
     - Дмитрий Александрович... Дмитрий Александрович... дорогой... - бормотал он. - Ну как вы?.. Ну, что с вами?..
     - Все хорошо, мой друг... Все в порядке... Пойдемте... пойдемте в кабину... там обо всем поговорим...
     Майор увлек Хинского обратно в геликоптер. Там, в одной из кабин, они заперлись. После первых беспорядочных вопросов и ответов разговор стал деловым.
     - Где Коновалов, Дмитрий Александрович? - спросил Хинский.
     - Здесь, в геликоптере, под крепкой охраной. А что у вас? Что значит ваш рапорт о выполнении задания?
     - Мы с капитаном Светловым пришли к убеждению, что центр организации раскрыт. Решили, что можно приступить к ее ликвидации. Ждали только вас.
     - Вот как! Превосходно! Поздравляю... Кто в центре?
     - Акимов, начальник производства на Московском гидротехническом заводе. Березин, начальник морского управления ВАРа. Корреспондент Гоберти...
     С каждой фамилией брови майора поднимались все выше. С минуту он радостно и немного удивленно смотрел на Хинского.
     - Лев Маркович, голубчик... Как вы это узнали? Какие у вас доказательства?
     - Документальные, Дмитрий Александрович. Бесспорные.
     - Ну, тогда... поздравляю, от души поздравляю вас. В показаниях Коновалова фигурируют те же лица. Значит, ваши и мои материалы подтверждают друг друга. Дело окончено, и можно будет приступить к активным операциям. Ну-с, - добавил майор, вставая и бросая взгляд в окно кабины, - публика расходится, Лаврова увозят. И Кундин бочком пробирается к выходу... Только Иван Павлович, Дима и какая-то девушка еще ждут... должно быть, нас... Выйдем. Это, вероятно, сестра Димы?
     Счастливый Дима, крепко держа за руку Ирину и Ивана Павловича, захлебываясь, рассказывал Ивану Павловичу о сестре, а Ирине - об Иване Павловиче, о моржах, о медведях, о плавании под водой.
     - Дмитрий Александрович! - вырываясь из рук сестры, бросился Дима навстречу майору. - Дмитрии Александрович! Это моя сестра... Это Ира... Это моя сестра Ира...
     Горячая благодарность - в словах, глазах, голосе Ирины - тронули майора. Даже обычная выдержка не помогла ему: он был, видимо, чуть ли не впервые в жизни смущен...
     Условились, что Иван Павлович едет с Ириной и Димой и будет жить у них, а послезавтра вечером (раньше никак, при всем желании, никак нельзя, - твердо заявили майор и Хинский) все соберутся у Денисовых, где будет и Лавров, и проведут вечер вместе.
     Когда перрон опустел, геликоптер отрулил в дальний конец аэродрома, к его грузовым воротам. Там из геликоптера, окруженный стражей, вышел Коновалов. Его подвели к огромному электромобилю, в котором уже сидели майор и Хинский.
     
     * * *
     
     Большая комната погружена во мрак, лишь яркая настольная лампа из-под абажура заливает светом большой чернильный прибор, бумаги, тяжелую статуэтку из золотистого металла, фарфоровую вазу с цветами, изящный чернильный аппарат с экраном, стопку книг и книфонов на краю стола.
     Со стен смутно глядят картины в рамах, из темноты мерцают лак мебели, стекло, металл и фарфор. Небольшая скульптурная фигура на тумбочке белеет в углу.
     У человека, сидящего за столом, большая розовая лысина, морщинистый лоб. Мясистые ладони козырьком прикрыли от света глаза и затенили лицо.
     Перед человеком на столе небольшой листок алюминиевой матовой бумаги, покрытый бисерным женским почерком. Человек внимательно читает письмо. Дойдя до конца, минуту он сидит неподвижно, потом вздыхает и, сняв руки, открывает лицо. Это Гоберти.
     В квартире тихо и пустынно. Жена улетела на неделю за границу, и Гоберти уже четыре дня живет одиноко. Он откладывает в сторону письмо матери и задумывается.
     В его памяти всплывает гордая голова с львиной гривой седеющих волос... Барон Раммери... Председатель Международной компании Суэцкого канала.
     Двадцать лет назад, когда барон впервые появился на международной бирже, никто не знал, кто он, откуда у него такое богатство, такой размах и уверенная дерзость в самых рискованных операциях. Но биржевые соперники вскоре разузнали, что источник его финансового могущества - в некоторых "нейтральных" банках. Много лет назад, в разгар второй мировой войны, в эти банки были вложены капиталы германских фашистских главарей и промышленных магнатов. Фашистские бандиты погибли, но их ценности, умело скрытые за подставными именами, прилипли к родственным рукам...
     Говорили, что холеные и ловкие руки барона Раммери орудуют этими капиталами не только на бирже... Говорили, что на его заводах, кораблях и предприятиях слышится почти одна немецкая речь, что даже не всякий немец может туда попасть, что там почему-то царят воинская иерархия и дисциплина... Когда же интернациональным друзьям барона удалось поставить его во главе Международной компании Суэцкого канала, среди ее штата замелькали новые немецкие фамилии.
     В памяти возникает роскошный кабинет барона Раммери. Звучит в ушах, как будто это было только вчера, бархатный голос:
     "Советский Союз своим проектом реконструкции Северного морского пути грозит подорвать все значение наших старых вековых путей на Дальний Восток. Вы должны помочь нам..." "Но чем?.. Чем я могу быть полезным?" - растерянно, со страхом и тяжелыми предчувствиями спросил Гоберти.
     "Нам важно заставить Советский Союз отказаться от этого проекта реконструкции Северного морского пути. Если это не удастся, то хотя бы затормозить работы, задержать их, чтобы отдалить их окончание, дать нам время для реорганизации и приспособления к новым условиям...
     Для этого мы готовы затратить неограниченные средства, предоставив их в ваше распоряжение. Ваше положение в Советском Союзе, доверие, которым вы там пользуетесь...
     Поверьте, что мы сумеем отблагодарить вас. Старость вы проведете спокойно".
     В квартире стояла мертвая тишина. Темнота в кабинете, сгущаясь в углах и за мебелью, показалась вдруг беспокойной, полной зловещих теней и смутных угроз. Зачем Хинский приходил на завод?.. Холодок внезапно пробежал по спине, необъяснимый страх сжал сердце.
     "Глупости, - встряхнул головой Гоберти, - на время притихнем. Потом быстро наверстаем... Еще три акта - и свобода. Вернусь домой, к старикам, заживу тихо, с детьми. Теперь не надо заботиться о завтрашнем дне. Семья обеспечена".
     Он встал, подошел к выключателю, зажег верхнюю люстру и настенные бра. Мягкий, успокаивающий свет залил комнату, прогнал тени из углов. Картины со стен глядели дружелюбно, скульптурный мальчик уютно, по-домашнему расположился в углу и озабоченно вытаскивал занозу из ноги.
     "Вот так лучше", - облегченно подумал Гоберти, взглянув на свой оживленный кабинет, сделал два шага обратно к столу и внезапно замер на месте.
     Настольный аппарат телевизефона издал короткий и тихий гудок, экран засветился, показал ободок дверного экрана и чье-то незнакомое лицо.
     "Кто это? - подумал Гоберти. - Так поздно... Пустить? Нет, не стоит... Никого не хочу видеть. Пусть думают, что никого нет дома".
     Он прошелся два раза по комнате, заложив руки в карманы и поминутно взглядывая с досадой на экран.
     "Стоит упорно... Черт с ним! Пусть входит. Вот некстати..." Гоберти выключил экран, нажал под ним кнопку от наружной двери и вышел навстречу нежданному гостю.
     Едва он прошел в гостиную, как услышал из передней тихий шорох ног и вдруг остановился - перед глазами поплыл туман.
     Из тумана ослепительно засверкали знакомые значки в петлицах и на рукавах, суровые лица, фигуры людей в формах. Оглушительно прозвучал в ушах тихий голос:
     - Гражданин Гоберти Эрик? Ознакомьтесь с ордером министра государственной безопасности. Я имею приказ произвести обыск в вашей квартире и задержать вас... Прошу вручить ключи от всех помещений.
     Дрожит бумажка в отяжелевших руках, мелькают и пляшут буквы и слова:
     " Поручается майору Комарову Дмитрию Александровичу... тщательный обыск... задержать... Гоберти Эрика... обнаруженные документы..." Чужой дрожащий голос доносится откуда-то издалека, произносит явно ненужные, пустые слова:
     - Протестую... иностранный подданный... явное недоразумение... ошибка...
     И опять кабинет... В нем нет уже мирной тишины, улетело спокойствие, все чуждо, холодно, и скульптурный мальчик равнодушно отвернулся, занятый своей занозой... Чужие люди быстро и уверенно снуют по комнате, выдвигают ящики из стола, просматривают и откладывают бумаги, письма, документы...
     А в затуманенной голове возникают и пропадают обрывки мыслей, слова...
     "Все погибло... Что это за связка писем?.. Ах, да... Коновалов, наверное... Нет, это из-за Акимова... Все равно... Все равно позор... И тут и там... Барон Раммери заступится... Нет, все откажутся... Попавшийся шпион и диверсант... Откажется... Что делать? Покорно ждать суда? Нет! Покамест этот порошок в жилетном кармане... Потом будет поздно... обыщут, отнимут... Сейчас! Скорее, пока человек отвернулся и никто не смотрит..." Быстрое движение руки: в карман - ко рту... Грохот отброшенного стула, шум падающего, словно пораженного молнией тела...
     - Афонин, что же вы смотрели? - воскликнул с отчаянием майор, бросаясь на колени перед неподвижно распростертым на полу Гоберти.
     Он перевернул тяжелое тело на спину, приложил ухо к груди, посмотрел на быстро синеющее лицо и, не поднимаясь с колен, глухо произнес:
     - Мертв... Цианистый калий...
     Майор медленно встал, не сводя глаз с лица самоубийцы, и глубоко вздохнул.
     - Сержант Басов, поднимите с Афониным тело, перенесите на диван. Вызовите врача. Потом продолжайте обыск. У тела пусть остается Афонин...
     Со стесненным сердцем майор вернулся к столу и продолжал работу. С трудом вникал в смысл бумаг. Мысль беспокойно уносилась к капитану Светлову, к Хинскому, к лейтенанту Ганичу. Такая неудача... Может быть, с жизнью Гоберти оборвались какие-то нити - важное, необходимое, чтобы выяснить дело во всех подробностях, до конца... Не случится ли то же и у других? У Акимова - Хинский... Он горяч, порывист, мои Хинский... Эх, не надо было давать ему Акимова!.. Именно потому, что он добивался, просил этого. Как будто у него с ним какие то особые, личные счеты... Не из за "мальчишки" ли? Из за "щенка"? Скорее кончить здесь с обыском... Может быть, еще можно поспеть туда, к Акимову. Да, так и надо сделать.
     Внимание майора обострилось, зоркие глаза успевали следить за всем.
     - Скорее, скорее, товарищи, - торопил он других. - Внимательнее и скорее.
     Приехал врач, констатировал мгновенную смерть Гоберти, составил акт и увез тело...
     Беспокойство майора нарастало. Он не выдержал и вызвал по телевизефону квартиру Березина.
     На экране появился капитан Светлов. Он сообщил, что все в порядке. Было много возни с Березиным он два раза падал в обморок, уверял, что ни в чем не виноват.
     Из квартиры Акимова никто не отвечал.
     "Неужели кончили? Не верится..." На столе вырастали связки бумаг, сержант быстро составлял акты... Наконец поставлена последняя подпись.
     Майор поднялся, с облегчением вздохнул и сделал последние распоряжения.
     И вот он уже мчится в машине по тихим предрассветным улицам Москвы.
     - Скорее, товарищ Савицкий, скорее...
     Водитель бросает быстрый взгляд на необычно взволнованное лицо майора, и трубный звук сирены оглашает улицы. Все машины впереди сворачивают в сторону, очищая путь бешено летящему электромобилю...
     Вот наконец и этот дом. Он как будто спит безмятежно. У подъезда три словно заснувшие машины... На эскалатор!.. Нет, здесь лифт... Это скорее...
     Летят вниз этажи... Восьмой... девятый... десятый... одиннадцатый. Стоп!
     Глухой шум из квартиры, топот ног, резкие свистящие звуки, возбужденный голос Хинского:
     - Сдавайтесь, Акимов! Антонов, Серебрянский - дверь!
     Под свист выстрелов майор летит сквозь ряд комнат... Еще не поздно...
     На его глазах под напором двух богатырей с треском срывается с петель и рушится дверь. На миг показался ковер на полу, на нем - лежащий ничком, облитый кровью человек с пистолетом в откинутой руке. Хинский врывается в комнату. За ним стремительно, с разбегу, как тяжелый артиллерийский снаряд, который невозможно остановить, вбегает майор. Еще миг - шевельнулся пистолет в руке человека, приподнялась над ковром голова...
     - Хинский, прочь!..
     Тяжелый кулак майора обрушился сзади на Хинского, и молодой лейтенант отлетел в сторону.
     Но пистолет уже поднят с пола, страшный кровавый глаз взметнулся со злобой и ненавистью. Раздался пронзительный свист...
     Прикрыв лицо вскинутыми вверх руками и словно споткнувшись на бегу обо что-то невидимое, майор рухнул на пол, стремительно перевернулся, вздрогнул, вытянулся и замер...
     
     ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ ОТКРЫТИЕ ТРАССЫ
     
     "Котовский" радировал, что погода стоит прекрасная, что он уходит и сердечно поздравляет с предстоящим торжеством.
     Выключив аппарат и разгладив седые усы, Гуревич, начальник строительства шахты номер три, подвинул к себе стопку газет, привезенных тем же "Котовским" еще два дня назад. В хлопотах погрузки некогда было заняться ими. Теперь можно спокойно сесть в удобное, глубокое кресло, подтянуться так, чтобы захрустели старые косточки, закурить трубку и развернуть первый лист.
     Гуревич погрузился в чтение. За два года, пробежавшие после известных нам событий, он мало изменился. Все та же плотная фигура, круглая седая борода, прокуренные жгуты седых усов, черные костистые брови над молодыми глазами.
     Вместо прежних уютных комнат в коттедже подводного поселка в распоряжении начальника строительства шахты осталась лишь крохотная комнатушка в порт-тоннеле. Она теперь служила Гуревичу и кабинетом и спальней, а иногда и столовой. Небольшое число оставшихся работников шахты также размещалось в порт-тоннеле - либо в таких же клетушках, либо просто на нарах в общежитии.
     За прозрачной стеной порт-тоннеля, раньше выходившей в поселок, простиралось изрытое морское дно. В неподвижной светло-зеленой, как будто стеклянной толще воды, пронизанной светом фонарей, поднимался высокий каркас свода да кое-где остатки его стен. Ни коттеджей, ни надшахтных зданий, ни центральной башни уже не было. Виднелся лишь огромный плоский круг из квадратных плит. От него во все стороны лучеобразно расходились сверкающие полосы рельсов. У остатков свода светились люди в скафандрах, горели, угасали и вновь вспыхивали огни. Высокие краны приподнимали отдельные стенные пластины, отводили их в сторону и складывали в штабели. Между ребрами каркаса люди укладывали теперь поперечные перекладины, образующие нечто вроде гигантской сетчатой шапки над кругом из плит. По протянутым тросам со дна то и дело поднимались со связками этих перекладин воздушные грузовые шары.
     Строительство шахты номер три было закончено, шли последние приготовления к пуску воды в готовую шахту. Первая шахта советской гольфстримовской трассы готовилась вступить в строй.
     Старый Гуревич начал ее строительство и довел до конца. Он был рад, даже счастлив, прощаясь с грузовым судном "Котовский", который увозил с шахты последние материалы, машины, механизмы.
     Но сейчас, насупив мохнатые брови, Гуревич недовольно, ворчал, читая газету.
     В дверь постучали.
     В комнату вошел Субботин, заместитель Гуревича и начальник строительства шахты номер три бис, человек лет тридцати.
     - А! Андрей Игнатьевич! - воскликнул Гуревич. - Вот кстати! Садитесь, где хотите или где можете.
     - Устроюсь как-нибудь, Самуил Лазаревич, не беспокойтесь, - говорил Субботин, протискиваясь между книжным шкафом и креслом и опускаясь на диван.
     - Ну как, свертываетесь? - спросил Гуревич.
     - Да уже, можно сказать, свернулся. Решетка готова. С площадки почти все убрано.
     - Вчера на опробовании у вас одну плиту перекрытия в секторе Дельта заело, плохо шла...
     - Уже исправлена. Сегодня к ночи все закончим.
     - Значит, сутки до прихода "Майора Комарова" будете бездельничать... Ну ладно! Газеты просмотрели?
     - Нет еще...
     - Вот почитайте-ка, что пишут. Мы-то с вами впереди плана идем, раньше срока кончили Нам повезло... Да ведь коллектив какой у нас замечательный, да близко к базам, да мягкое Баренцево море с большим сроком навигации. А каково остальным? Особенно тем, кто в восточном секторе трассы, - Калганову, Малинину и другим.
     - Что и говорить! - сочувственно произнес Субботин. - Нелегко, конечно... Зато у них и флот лучше и ледоколов больше, да каких!
     - Значит, это еще не все... Посмотрите сводку. Некоторые шахты готовы только на сорок процентов! На две трети плана. А тундровики, думаете, ждать будут? Провалимся мы в соревновании с ними... Они же там землю роют - в буквальном и переносном смысле!
     - Тундровики! - У Субботина разгорелись глаза, лицо осветилось улыбкой. - Да, там, батенька, действительно работают. Во время отпуска я облетел чуть не всю тундру - от Оби и Енисея до Колымы... Что они там только делают! Горы взлетают на воздух, для того чтобы проложить дорогу новой реке или завалить долины для образования внутренних озер и морей! Они уже спрямили Лену. Помните ее гигантскую дугу в среднем течении? Скоро закончат выпрямлять Обь через Таз. О более мелких реках я не говорю... Теперь, когда будет оттаивать подпочвенная мерзлота, избытки воды пойдут по двум руслам... А на низких берегах рек воздвигают валы... Они тянутся порою на сотни километров.
     - Ну, что же вы замолчали, - нетерпеливо спросил Гуревич.
     - Там есть машины, - мечтательно, закрыв глаза, продолжал Субботин, - которые за сутки прорывают глубокий и широкий канал длиной в десятки километров. Они ведут за собой по целине поезда гигантских самоходных дисковых ножей и вращающихся плугов. Ни болото, ни лес не могут их остановить... Там есть машины, которые с невиданной быстротой пронизывают в десятках мест гору для закладки в нее петровидола. В одну ночь гора поднимается на воздух, открывается новое ущелье для стока будущих вод... Они проделывает длиннейшие тоннели, размывают горы, вот как мы, при помощи гидромониторов и георастворителя. В хребте Черского при этом неожиданно вскрыли богатейшие золотые жилы, на берегах Лены - золотые россыпи и належи великолепных коксующихся углей... В других местах - залежи графита, железные, медные и полиметаллические2 руды. А тысячи геликоптеров летают над тундрой, окуривают, опрыскивают, опыливают ее, чтобы укрепить и ускорить рост покрывающих землю мхов. Это одеяло из мхов замедлит и будет регулировать таяние подпочвенного льда, чтобы не было бурного появления подпочвенных вод на поверхности. До того мне там понравилось, что я готов был остаться!..
     - Ну-ну-ну! Дезертир! - погрозил пальцем Гуревич. - Вот и в газете пишут, что работы в тундре идут точно, по плану. Нехорошо будет, если наша трасса отстанет... Не знаю, как вы, Андрей Игнатьевич, а я про себя решил: буду проситься на какую-нибудь из отстающих шахт. Кем угодно - помощником начальника строительства, гидромониторщиком, начальником склада... А вы как?
     Субботин развел руками.
     - Еще не решил. Хотелось бы в тундру... А может быть, действительно здесь нужнее...
     Гудок телевизефона прервал Субботина. Гуревич включил аппарат. На экране появилось лицо начальника охраны.
     - Товарищ начальник строительства, - сказал он, - в магнитном поле заграждения появилось небольшое надводное судно. Шло малым ходом, волочило на глубине ста метров рыболовный трал. Я пустил направленный ток и остановил машину судна. Послал к нему наряд для проверки документов.
     - Странно, - произнес Гуревич. - Какой тут сейчас промысел?.. Сообщите мне о результатах проверки немедленно!
     - Есть!
     - Не из компании ли барона Раммери эти незваные гости? - усмехнулся Субботин. - Я думаю, что после того международного скандала, который получился на процессе Березина, руки у барона сейчас парализованы.
     - Кто знает? - с сомнением покачал головой Гуревич. - Во всяком случае, процесс Березина нас многому научил. И прежде всего потому, что нельзя походить на старинных лошадей в шорах...
     - Что вы хотите этим сказать, Самуил Лазаревич?
     - А то, - с каким-то раздражением ответил Гуревич, - что надо уметь не только строить, но охранять и сохранять построенное. Ведь все мы видели, что на строительстве происходят какие-то ненормальности, перебои. И я сам видел! Но я скользил глазами по поверхности, не старался взглянуть глубже, подумать серьезнее. Мое, дескать, дело строить, а об остальном пусть думают другие - майор Комаров, лейтенант Хинский, капитан Светлов... Но что толку из того, что я построю самую чудесную вещь, если, пользуясь моей слепотой и глухотой, к этой вещи подберется враг и разрушит ее?.. Чем не лошадь в шорах!
     - Да... - задумчиво сказал Субботин. - Самое обидное в ваших словах то, что это правда.
     Опять прозвучал гудок телевизефона, и на экране снова появился Тарновский, начальник охраны.
     - Командир наряда только что по радио доложил мне, что задержанное судно является китобойцем и тралером "Скот Янсен" из Фольштадта. При осмотре ничего подозрительного не замечено. По объяснениям капитана, не найдя в этих широтах китов, он занялся тралением... Как прикажете поступить?
     - Вызовите по радио ближайший патрульный геликоптер, поручите ему вывести этого "Скота" из наших вод и, по закону, оштрафовать.
     - Есть, товарищ начальник...
     
     * * *
     
     Кремлевские куранты пробили полночь, и репродукторы разнесли по всей стране торжественные звуки народного гимна. Великолепное летнее солнце сияло в светло-голубом чистом небе. Сонное море тихо дышало, легкий, едва ощутимый ветерок покрывал морщинками его спокойною поверхность. Короткое северное лето было в полном разгаре.
     Огромный, сверкающий стеклом и металлом электроход "Майор Комаров", вздымая форштевнем высокие седые буруны, несся на север. Все палубы корабля были открыты, толпы празднично одетых пассажиров заполняли их. Люди бродили по палубам, сидели в легких креслах, беседуя или любуясь безбрежными морскими просторами.
     Все это были гости, спешившие на открытие первой вступавшей в строй шахты гольфстримовской трассы.
     На самой верхней палубе, под прозрачной крышей, разместились наши давние знакомые - Лавров, Ирина, Хинский, Иван Павлович и Дима. Изредка перебрасываясь короткими тихими фразами, они смотрели на широкую гладь моря, на крикливых чаек, неотступно сопровождавших корабль, на далекий дымчатый горизонт...
     За два года Дима вытянулся и стал почти неузнаваем. Тонкое, покрытое загаром лицо, высокая стройная фигура, спокойные, немного задумчивые темные глаза. Лишь черные вьющиеся волосы, буйно вырывавшиеся из-под фуражки, напоминали прежнего Диму. На груди у мальчика висел на ремнях большой футляр с биноклем. Его мечта - стать полярным моряком - месяц назад начала осуществляться: он поступил в морское училище в Архангельске. Осенью, к началу учебного года, он переедет туда, поселится в общежитии училища или в семье Ивана Павловича.
     Сейчас, проездом через Архангельск, Дима с сестрой и ее мужем (уже год, как Ирина и Лавров поженились) побывали в чудесном, полном света и воздуха здании училища. Особенно понравились Диме навигационный кабинет, небольшие удобные спальни и зал для работ с кабинками для каждого ученика.
     Потом все обедали у Ивана Павловича. Диме очень понравилась и веселая, дружная семья Карцевых и уютная их квартира. У Ивана Павловича дочь Надя и сын Толя, одногодок с Димой. Зимой Иван Павлович привозил Толю в Москву к Денисовым, и ребята сразу подружились. Толя - художник и поступил в Архангельское художественное училище. Как Дима ни убеждал его, что лучше жизни моряка, да еще полярного, ничего на свете быть не может, что они будут вместе плавать, делать открытия, бороться с ураганами и льдами, - Толя все-таки сделал по-своему. Уж очень он хорошо рисует! В один присест набросал замечательный портрет Димы. И Дима простил другу эту "измену".
     "Пожалуй, лучше жить у Ивана Павловича, - думал сейчас Дима, следя за акробатическим полетом чайки впереди корабля. - Будем всегда с Толей... и Надя славная девочка. Озорная только. Иван Павлович - совсем как родной... И Мария Ивановна, жена его, - добрая, милая... Нет, лучше у них..." Дима встал с кресла, пристально всмотрелся в темное пятнышко на горизонте.
     - А вот и мыс Флора открывается, - произнес он ломающимся голосом. - Правда, Иван Павлович?
     - Правильно! - подтвердил Иван Павлович, - Мыс Флора и есть.
     - Где, Дима? - спросила Ирина, подходя к брату. - Покажи.
     - Вон, прямо по носу... Да нет же, Ира! Куда ты смотришь? Возьми на десять румбов к весту...
     Все рассмеялись.
     - Помилосердствуй, Дима! - произнес Хинский. - Скоро мы, сухопутные люди, понимать тебя перестанем. Что это значит - "на десять румбов к весту"?
     Не поворачиваясь, Дима медленно поднял руку, погладил подбородок и вдумчиво ответил:
     - Это значит: на десять делений картушки компаса к западу... А на картушке тридцать два деления, указывающие на все стороны света и промежутки между ними... Вон куда Ира смотрела - на десять румбов в сторону! Кто же так смотрит?
     Он извлек огромный морской бинокль из футляра и с достоинством направился к носовой части палубы.
     Иван Павлович тихонько подтолкнул локтем Хинского и наклонился к нему, движением бровей указывая на Диму.
     - Каков жест? А? - тихо сказал на ухо Хинскому. - Обратили внимание? Совсем как у покойного Дмитрия Александровича...
     Хинский молча кивнул головой.
     - Оно и понятно, - продолжал Иван Павлович. - Привязался к нему мальчик тогда... На "Чапаеве" и потом, во время наших скитаний... Все в глаза ему смотрел, каждое слово ловил...
     - А кто не любил его? - прошептал Хинский. - Он мне вместо отца был. И тогда, в последний момент, отбросил меня в сторону, перехватил пулю, предназначенную мне...
     - Да... - вздохнул Иван Павлович. - Что за человек был! Уж я много видел смертей, сам не раз бывал на волосок от гибели, а когда узнал о катастрофе, мне показалось, что пуля негодяя Акимова поразила не только майора, но и меня заодно.
     - Он вел меня вперед при жизни... Ведет и сейчас на торжество того дела, за которое отдал жизнь, - тихо произнес Хинский.
     - Электроход "Майор Комаров"... - медленно произнес Иван Павлович. - Знатный электроход! Уж я-то в этом деле кое-что понимаю. Он пронесет это имя по всем морям и океанам мира.
     - Кстати, - сказал Лавров, бросив взгляд на тяжело задумавшегося Хинского, - вы слышали, что шахте номер три правительство постановило присвоить имя Андрея Красницкого?
     Ирина отошла от борта и села в свое кресло рядом с Лавровым.
     - Свежеет что-то, - сказала она, зябко поеживаясь и прижимаясь к плечу Лаврова.
     - Накинь пальто, Иринушка, - произнес Лавров, заботливо укутывая жену. - Арктика - пока еще Арктика, со всеми ее капризами.
     - Это ледники Франца-Иосифа дают себя знать, - сказал Иван Павлович. - Да и в проливах там, наверное, держится еще лед. Лето хотя и на редкость прекрасное и год не ледовый, но "Красин" не зря, видно, ждет нас в бухте Тихой... Придется ему поработать, пока проведет он "Майора Комарова" Британским каналом до острова Рудольфа.
     Ирина задумчиво смотрела в морскую даль, на выраставшее вдали пятно острова Нордбрук с его знаменитым мысом Флора, местом встречи Нансена с английской экспедицией Джексона. Лицо Ирины заметно похудело, взгляд выпуклых серых глаз стал тверже и решительнее, но нежный румянец на щеках и доброе выражение остались прежними.
     - Знаешь, Сережа... - мягко сказала она мужу, - как только ты произнес имя Красницкого, я вспомнила Грабина. Наверное, шестая шахта будет носить его имя?
     - Думаю, да...
     Ирина помолчала, уютно поежилась под теплым пальто, с ногами забравшись в широкое кресло, потом вдруг спросила:
     - Ты не слыхал, Сережа, ничего о Березине? Где он сейчас?
     - Месяца два назад, - не сразу ответил Лавров, - начальник Управления реконструкции тундры говорил мне, что видел Березина в отдаленном районе Якутской республики. Он работает над реконструкцией рек и озер этого района. Он ведь потамолог, большой специалист по рекам.
     - Вот как! - удивилась Ирина. - Ведь он был осужден как социально опасный человек...
     - Я не расспрашивал о подробностях, - поморщился Лавров, видимо не очень довольный новой темой разговора. - Я еще до сих пор не оправился от раны, которую нанес нам этот человек...
     - Я знаю эту историю, - вмешался Хинский.
     - Расскажите, Лев Маркович, - попросила Ирина. - Пожалуйста.
     - Да стоит ли, право, интересоваться этой личностью? - ворчливо произнес Иван Павлович. - Как будто больше не о чем разговаривать...
     - Ну, если Ирина Васильевна просит... - сказал Хинский, улыбаясь и дружелюбно глядя на молодую женщину. - История вот какая. Березин писал какой-то труд по своей специальности. Через год после его осуждения он стал просить об отправке его на работу по реконструкции тундры. Такие же заявления поступили от других осужденных. Им отвели глухой, отдаленный участок тундры, где они и работают. Говорят, что Березин усердно трудится...
     Рассказ Хинского продолжала Ирина:
     - Ревность и зависть к успехам Сережи толкнули Березина на этот ужасный путь. И я не постеснялась открыто сказать на процессе, что именно эти отвратительные чувства отдали его во власть Гоберти. Но все же, если Акимов был последышем фашизма, непримиримым врагом, то Березин, может быть, еще сделается человеком...
     - Не верю, что он когда-нибудь будет человеком, - проворчал, насупившись, Иван Павлович. - Трусы и завистники - самые поганые люди и навсегда такими останутся...
     - Вы правы, Иван Павлович, - сказал Лавров. - Пока эти низкие чувства владеют человеком, доверяться ему нельзя. Ну, будет об этом! Не забывайте, что уже два часа пополуночи, а солнце здесь не пересидишь. Спать пора, Иринушка! Пойдем в каюту, ты уже и теперь озябла, а дальше холоднее будет.
     - Дима! - позвала Ирина поднимаясь. - Пойдем вниз!
     - Ну, Ирочка...- отозвался мальчик, опуская свой огромный бинокль и приближаясь к сестре. - Сейчас самое интересное начинается, а ты уходишь! Скоро бухта Тихая покажется...
     - Правда, Ирина Васильевна, - присоединился к Диме Иван Павлович, - пусть посмотрит, успеет еще отоспаться. Я с ним тут побуду. Да и Лев Маркович останется. Холодок будущему полярнику не вреден.
     Ирина не возражала и, наказав Диме, если холод усилится, сойти вниз и одеться потеплее, ушла с палубы вместе с Лавровым.
     С земли потянул холодный ветер. Вскоре на зеленой воде океана появились сначала в одиночку, потом редкими стаями гладкие, обмытые морем льдины.
     Все ясней и ясней становилась земля - пустынная, безлюдная. Черные скалы хранили еще кое-где в своих морщинах и впадинах белые пятна снега. Отвесными стенами, у самой воды, обрывались высокие голубые ледники. Тысячи птиц ютились на карнизах и уступах высоких прибрежных утесов и тучами взлетали с них, пронзительно крича.
     Оставив мыс Флора справа, "Майор Комаров" углубился в проливы и каналы ледяного архипелага. Из воды поднимались высокие, гладкие, словно отшлифованные стены ледников. Солнце отражалось в них миллиардами радужных блесток, слепило глаза. Неумолчный прибой прогрыз глубокие черные пещеры в этих стенах.
     Стало холодно. С подветренных островов начал спускаться редкий туман. Сильнее задул ветер, солнце стало похоже на тусклый яичный желток, пошел сухой, словно песок, снег. У Димы посинели руки.
     Иван Павлович погнал его переодеться. Когда мальчик опять появился на палубе, туман уже исчез, опять сияло солнце, сверкали горы, покрытые бриллиантовыми шапками снега. На южных склонах холмов, на лужайках и впадинах между холмами расстилались темные ковры из мхов, пестрели яркие полярные цветы.
     "Майор Комаров" сбавил ход, пробираясь между льдинами.
     Приближалась бухта Тихая, место одной из старейших советских зимовок в Арктике. Отсюда когда-то давно, еще в 1913 году, Георгий Седов, уже смертельно больной, отправился пешком к Северному полюсу. Он ушел недалеко и умер на руках своих верных спутников-матросов.
     За поворотом внезапно возникла гигантская черная базальтовая скала Рубин-Рок. За скалой открылась бухта. По ее спокойной глади плыли причудливые айсберги, переливавшиеся всеми цветами радуги. В глубине бухты чернели огромный дредноут, ледокол "Красин" и несколько других судов, приветствовавшие "Майора Комарова" протяжным ревом гудков. Многократное эхо наполнило бухту и долину между прибрежными горами. На берегу сверкал прозрачным металлом поселок с радиомачтой и ветряком. Вокруг поселка и за ним, в долинах между горами, холмами и ледниками, по обрывам раскинулись полосы лишайников, разноцветные ковры из красного болотного мха, желтых полярных маков, голубых незабудок. На черных базальтовых скалах лежали сугробы снега, со склонов сбегали сверкающие ленты ручьев.
     В бухте "Майор Комаров" сдал почту и срочные грузы. Вскоре он опять вышел в Британский канал и, следуя за "Красиным", взял курс на север.
     Подул западный ветер, и небо затянули свинцовые тучи с косым дождем и снегом. Все померкло вокруг, сделалось унылым и серым. Прозрачные стены поднялись из бортов корабля и укрыли его палубы.
     Усталый и сонный Дима вместе с Иваном Павловичем и Хинским спустился в каюту, разделся, с наслаждением завернулся в одеяло и через минуту крепко заснул.
     
     * * *
     
     Ветер с востока нагнал много битого льда, и высадка пассажиров с "Майора Комарова" на морское дно проходила медленно и хлопотливо. "Красину" приходилось несколько раз окалывать электроход, отгонять лед, чтобы освободить небольшое пространство чистой воды для спуска кабины с пассажирами, одетыми в скафандры.
     Многие впервые в жизни облачались в эту одежда, чувствовали себя неуверенно и с трудом одолевали даже по гладким дорогам, проложенным на дне, короткое расстояние до порт-тоннеля. Специальные команды из работников шахты и экипажа кораблей сопровождали пассажиров под водой.
     В порт-тоннеле гостей встретили яркий свет, радостно-возбужденный шум толпы и звуки оркестра. Позади стола президиума тускло поблескивал огромный серебристый экран телевизефона дальнего действия.
     В полдень, когда высадка закончилась, взволнованный Гуревич включил переполненный народом зал Дворца Советов в Москве и открыл торжественный митинг. Старого строителя встретили и проводили громом оваций. И в московском зале и здесь один за другим поднимались на трибуны представители партии, министр ВАРа, делегаты предприятии и научных учреждении. Говорили о мировом значении гигантского строительства, предпринятого Советским Союзом, о возрождении Советской Арктики, о скором перевороте в климатических условиях страны, об изгнании навсегда из пределов Союза владыки Арктики - холода. Министр тепло и задушевно приветствовал коллектив работников, закончивший с успехом раньше назначенного срока строительство шахты, остановился на роли начальника строительства Гуревича, со скорбью напомнил о молодом энтузиасте Андрее Красннцком и сообщил о присвоении шахте его имени. Тысячи людей в Москве и в порт-тоннеле молча почтили вставанием память погибшего.
     Академик Карелин посвятил свою речь специально Лаврову - огромной работе, проделанной им, опасностям, которым он, не щадя своей жизни, подвергался.
     Митинг закончился торжественными звуками гимна. Гимн великого народа гремел под сводами Дворца Советов в далекой Москве и под толщами холодных вод Ледовитого океана.
     После митинга зрителям, отдаленным друг от друга тысячами километров, на особом экране была показана вся огромная работа строителей, вся жизнь подводных и подземных работников, их победы и неудачи, радости и печали, опасности, окружавшие их, и препятствия, преодоленные ими.
     Началась шумная, веселая суматоха: люди спешили вновь облачиться в металлические одежды, готовясь к выходу из порт-тоннеля и заключительному акту торжества.
     У выходной камеры выстраивались длинные очереди. Снаружи, под решетчатыми сводами, на подмостках из прозрачной стали, вокруг закрытой еще шахты собиралась толпа. Для безопасности подмостки были ограждены высоким барьером и разделены на узкие участки тросами.
     У барьера на высокой кафедре стоял овальный экран телевизефона, на котором видны были перекрытая шахта номер три бис, ее работники во главе с Субботиным и часть гостей, собравшихся там на подмостках. Перед экраном на кафедре лежал большой чертеж перекрытий обеих шахт с перенумерованными секторами и плитами.
     Яркие фонари освещали водные толщи, изредка над головой людей мелькали гибкие сверкающие тела рыб, привлеченных необычайным светом.
     Наконец на кафедре появился Лавров, и под всеми шлемами прозвучал голос:
     - Внимание! Внимание! Товарищ Гуревич, вы у агрегатов в порт-тоннеле?
     - Гуревич у агрегатов в порт-тоннеле! - ответил знакомый голос.
     - Товарищ Субботин, вы у агрегатов шахты бис?
     - Субботин у агрегатов шахты бис.
     - Все в порядке?
     - Все в порядке!
     - Открыть первые трубы наполнения! - звенящим от волнения голосом отдал команду Лавров и отметил на чертеже эти трубы.
     - Открываю первую трубу наполнения! - ответит! Гуревич и Субботин.
     Одна из огромных крайних плит надшахтного перекрытия шевельнулась, с усилием, словно преодолевая невидимое сопротивление, тронулась с места и на своих скрытых колесах медленно, потом все быстрее покатилась по рельсам под подмостки.
     Все расширяющаяся щель открыла черное пространство под плитой. В пронизанной светом воде над зияющим зевом огромной трубы прошло завихрение, какое то чуть заметное, дрожащее, как марево в жаркий, солнечный день, движение. Вода под чудовищным давлением устремилась в трубу без шума, без рева и грохота, к которым готовились замершие в напряженном ожидании зрители. Первую воду, пошедшую в шахты, приветствовали оглушительным "ура". Плита между тем скрылась под подмостками, устремившись к порт-тоннелю
     - Открыть вторую трубу наполнения! - скомандовал Лавров, когда шум утих.
     - Открываю вторую трубу наполнения! - прозвучали голоса Гуревича и Субботина На некотором расстоянии от первой медленно двинулась по рельсам к порт-тоннелю вторая плита перекрытия, и вода так же тихо все расширяющимся потоком устремилась вниз.
     Одна за другой открывались огромные трубы по окружности шахты, и вскоре зрители начали чувствовать едва ощутимое дрожание стеклянной площадки под ногами, сопровождаемое глухим гулом. Шум мощных потоков воды, неслышный в каждой из труб в отдельности, теперь, с увеличением их числа, нарастал, усиливался, и когда открылась последняя, двадцать четвертая труба, люди перестали слышать друг друга, и в скафандрам пришлось пустить в ход усилители.
     Дно шахт, отделенное барьером от дна тоннеля, по расчетам, уже покрылось достаточно толстым защитным слоем воды, и можно было приступить к пуску ее основной массы.
     - Внимание! - звучал голос Лаврова, перекрывая глухой гул двадцати четырех водопадов - Внимание! Прошу присутствующих держаться за барьеры и тросы! Приступаем к уборке плит перекрытия. У агрегатов - внимание! Первый ряд сектора Альфа - вперед!
     Крайние плиты одного из секторов перекрытия вдруг сдвинулись с мест и с неуловимой быстротой ринулись по рельсам под стеклянную площадку, окружающую шахту. В тот же момент огромный молочно белый пузырь из горячего воздуха и пара с оглушительным воем вырвался из шахты сквозь решетку перекрытия, взвился кверху и в несколько мгновений исчез из глаз ошеломленных зрителей. И тотчас могучая невидимая волна мягко, но сильно толкнула людей, окружавших шахту. Толпа со вздохом испуга колыхнулась сначала назад, потом вперед, словно пшеничное поле под внезапным ударом шквала. Некоторых все же оторвало - кого от барьера, кого от троса, за которые они держались - и понесло в сторону от шахты. Но люди из охраны, запустив винты своих скафандров, быстро настигли унесенных и привели обратно на их места.
     Экипажи "Красина" и "Майора Комарова" потом рассказывали, как они были поражены, когда неожиданно в стороне от кораблей из-под льдов со свистом и грохотом, напоминающим залп орудий, вырвался гигантский столб белого пара и воды. Огромные льдины взлетали на воздух, и весь лед вокруг пришел в бурное движение, напугав моряков. Лишь теперь на кораблях поняли смысл предостережений Лаврова, который не разрешил капитанам "Красина" и "Майора Комарова" выгружать пассажиров прямо над шахтой, а приказал стать в отдалении от нее.
     Облако из мельчайших пузырьков пара, как молочный туман, стояло теперь над шахтой, и сквозь него смутно виднелись быстро несущиеся по решетке перекрытия толстые плиты - один ряд за другим.
     Непрерывно звучала команда Лаврова:
     - Второй ряд сектора Альфа - вперед!
     - Третий ряд сектора Альфа - вперед!
     - Первый ряд сектора Бета...
     - Второй ряд сектора Бета...
     Взвод за взводом, волнами, словно танки в атаку, стремительно катились на подводный берег плиты, окруженные паром, пробиваясь сквозь толщу вод, сквозь все нарастающий гул и рев.
     Голос Лаврова неутомимо гремел:
     - Пятый ряд сектора Гамма - вперед!
     - Шестой ряд сектора Дельта...
     - Восьмой ряд сектора Альфа...
     Над морем и льдами густой пеленой стлался туман, словно пыль оседая на открытых палубах кораблей. Ветер доносил до них теплое дыхание первой шахты гольфстримовской трассы...
     
     ЭПИЛОГ
     
     Полярная ночь была ясна и спокойна. Сквозь прозрачную пелену, застилавшую небо, просвечивали крупные звезды. Гладкое чернильное море вспыхивало отблесками пожара. Казалось, что спрятанное за горбом океана войско титанов безмолвно и непрерывно мечет в небо огненные копья и стрелы. Языки холодного пламени в мертвой тишине мчались по небосклону. Беззвучно вспыхнув в зените, лучи бежали вниз по своду, играя нежнейшими цветами спектра.
     Внезапно упал черный полог ночи и скрыл все это великолепие. На черной лакированной поверхности моря тускло искрились только слабые отражения звезд, и ровный шум бурунов у носа корабля сливался с невозмутимой тишиной ночи.
     Опоясанный ожерельями света, электроход "Майор Комаров" подходил к Диксону. Скоро должны были показаться огни города и порта. Когда далеко впереди мигнул белый глаз маяка, небо затянулось тучами, звезды скрылись и пошел мелкий, словно просеянный сквозь сито дождь. В стороне, с юга показались огни, направлявшиеся наперерез "Майору Комарову".
     Штурман-практикант Вадим Денисов уже знал из донесений по радио, что это идет к Диксону электроход "Академик Карелин" с грузом графита. В порту "Академик Карелин" должен был присоединиться к каравану судов, который формировался там, чтобы в эту полярную ночь пройти первым сквозным рейсом из Архангельска во Владивосток.
     Этот рейс должен был войти в историю советского и мирового мореплавания.
     На электроходе "Майор Комаров" держал свой флаг начальник экспедиции, уполномоченный правительства Лавров.
     Через три года после вступления в строй шахты имени Красницкого была пущена вода в последнюю шахту гольфстримовской трассы - на крайнем востоке, за островом Врангеля. Гигантская невидимая стена теплого воздуха отделила Центральный бассейн Ледовитого океана от цепи его южных морей и встала неодолимой преградой на пути ветров и льдов с севера.
     В разгар полярной зимы советские корабли с каждым годом проникали все дальше на восток - в Русскую Гавань, к острову Диксон, к мысу Челюскина, в бухту Тикси. Лед отступал на восток, упорно сопротивляясь, и лишь тогда очищал свои позиции, когда в его тылу вступал в строй новый отряд тепловых шахт. Труднее всего проходило наступление на крайнем восточном участке Северного морского пути - в Чукотском море. Открытое действию восточных ветров, дувших с огромных ледяных просторов "полюса недоступности", это море постоянно заполнялось новыми полчищами льдов. Правда, льды приходили сюда изъеденные туманами, подточенные заметно потеплевшими водами трассы. Но все же преодолевать их даже во вторую полярную ночь после пуска последней, врангелевской, шахты обыкновенные грузовые суда могли лишь с помощью мощных ледоколов.
     Лишь на пятый год после вступления в строй шахты имени Красницкого и на второй - после окончания строительства всей трассы могло наконец состояться торжественное открытие ночного, а следовательно и круглогодового, движения по всему Великому Северному морскому пути.
     
     * * *
     
     Рев корабельных сирен приветствовал "Майора Комарова", когда он тихо входил в обширный порт Диксона. Полукруглая бухта была ярко освещена, за ней вздымались ряды городских кварталов, накрытых гигантскими шапками из прозрачного металла. Всюду пламенели и трепетали освещенные прожекторами флаги, гремела музыка у причалов, тысячи обитателей полярного города собрались на набережной, чтобы проводить первый ночной караван, отправляющийся в далекий путь - до Владивостока.
     В порту кипела напряженная деловая жизнь. Маленькие юркие буксиры суетились возле огромных неповоротливых электроходов, выводя их из порта на внешний рейд.
     За последние три года Диксон привык уже к оживленной ночной жизни и деятельности, но такого скопления кораблей в порту и такой напряженной работы здесь еще не бывало.
     В черное тусклое небо высоко взвивались разноцветные ракеты, гремели музыка и разноголосые гудки кораблей, далеко разносились "ура" и прощальные крики толпы на набережной, когда залитый светом "Майор Комаров" тихо отваливал от набережной и выходил в море, чтобы стать во главе каравана.
     Сдав вахту, штурман-практикант флагманского корабля Вадим Денисов спустился к себе в каюту. Ему уже исполнилось девятнадцать лет. Он был высок и широкоплеч; густые черные волосы курчавились под околышем его фуражки.
     Входя в каюту, Вадим заметил под отверстием трубы пневматической почты белые квадратики радиотелеграмм. Однако он сначала не торопясь умылся, сменил форменною куртку на свободную домашнюю, привел себя в порядок и лишь после этого вскрыл телеграммы. Пробежав глазами их ровные строчки, он улыбнулся и, потирая рукой подбородок, на минуту задумался. Затем, спрятав телеграммы в карман, он вышел из каюты и, пройдя мягко освещенный, устланный ковровой дорожкой коридор, поднялся по внутреннему трапу на следующую палубу. Он подошел к двери, на которой была прибита золотистая дощечка с синей эмалевой надписью: "Начальник экспедиции".
     Вадим постучал, дверь отодвинулась в сторону и скрылась в переборке. Из просторной приемной каюты он прошел в соседнюю - кабинет. Там за рабочим столом сидел Лавров, разбирая радиотелеграммы.
     - А! Вадим, здравствуй! - произнес он, бросив быстрый взгляд на юношу и продолжая работу. - Садись. Ну, как дела? Мы с тобой больше суток не видались.
     - С самой Амдермы, - ответил Вадим усаживаясь. - То я на вахте, то ты занят. А знаешь, Сергей, я привел корабль в Диксон без единого замечания или поправки со стороны штурмана. Прямо к маяку. Когда показались огни, Степан Васильевич только кивнул и сказал: "Хорошо!" Он ведь неразговорчив и довольно скуп на похвалы...
     Легкая краска показалась на лице Вадима, его черные глаза заблестели, губы тронула счастливая улыбка.
     - Молодец! Рад за тебя, - сказал Лавров и подал Вадиму несколько развернутых листков радиотелеграмм. - Поздравительные от Иры, Хинского и Ивана Павловича...
     - Ну, это официальные, торжественные, - сказал, усмехаясь, Вадим, быстро прочитав радиотелеграммы и вынимая свои из кармана. - А вот у меня потеплей и интереснее... Ира сообщает, что семнадцатого декабря - значит, через семь дней - она вылетает с Митюшкой из Москвы во Владивосток. Она хочет воспользоваться отпуском и встретить Новый год с нами. Вот, читай...
     Синие глаза Лаврова засветились радостью.
     - Ах, плутовка! - засмеялся он, вырывая листок у Вадима. - А мне об этом ни слова! И малыша привезет! Ну какая славная, милая сестра у тебя, Вадим!..
     Вадим звонко расхохотался.
     - Да, во всяком случае не хуже твоей жены! Нелегко мне было воспитать такую... Принимаю благодарность...
     - Есть, товарищ штурман дальнего плавания! Благодарность за мной. Получай задаток... - Лавров выдвинул ящик стола и начал рыться в нем. - Хотел тебе все вручить во Владивостоке, но вынужден часть отдать раньше... В благодарность за приятный сюрприз... Вот!
     Он вынул из ящика футляр из пластмассы прекрасной работы и открыл его. В футляре покоилась темная курительная трубка.
     - Вот, будущий морской волк, - сказал Лавров, подавая Вадиму подарок, - грей нос и вспоминай мороз. И еще, для начала карьеры, пачка ароматнейшего безникотинного табака. Не одобряю твоей привычки, но, как видишь, мирюсь. Тем более что теперь, с появлением новых табаков, ни себе, ни окружающим вреда не приносишь. Ну, а остальное - во Владивостоке...
     - Спасибо, Сергей. Очень скучно на вахте без трубки. А Иру я попрошу почаще доставлять тебе сюрпризы, но только через меня...
     Оба рассмеялись.
     - Ишь ты! Разохотился, - сказал Лавров.
     - А что - остальное? - с любопытством спросил Вадим.
     - Остальное - только во Владивостоке, по окончании рейса. И не приставай, пожалуйста...
     - Есть не приставать, товарищ начальник!.. А наш безопасный капитан опять, значит, в Баку. Что-то он зачастил туда.
     - Ну, капитан государственной безопасности Лев Маркович Хинский безопасен далеко не для всех... Кое-кто должен с ним держать ухо востро...
     - Ой, боюсь, привезет он из Баку третий орден... - сказал Вадим.
     - Да, - улыбаясь, продолжал Лавров, - на этот раз наш Лев Маркович привезет из Баку особую награду...
     - Какую же это? - недоумевал Вадим.
     - Жену привезет! - расхохотался Лавров. - Он мне уже давно говорил, что встретил замечательную девушку в Баку и что она, вероятно, самая милая девушка в мире... Впрочем, он при этом оговорился: если, конечно, не считать Ирину Васильевну. Но я ему не верю. В глазах любящего любимая женщина всегда самая лучшая и единственная во всем мире... У тебя есть на этот счет какое-либо мнение?
     Вадим густо покраснел и отвел глаза в сторону: перед ним вдруг возникла русая головка Нади, дочери Ивана Павловича...
     - Не знаю... - пробормотал он. - Мне кажется, что ты прав.
     - Тем лучше. А еще лучше, когда такими же глазами человек смотрит на свою жену в течение долгих-долгих лет совместной жизни. Ну, Димочка, иди к себе, Я с тобой заговорился, а у меня еще уйма работы.
     - Ухожу, ухожу, Сергей, - вскочил с кресла Вадим. - Одно только слово. Ты будешь отвечать Ивану Павловичу?
     - Я с ним сегодня говорил по телевизефону. Он нас ожидает на своем ледоколе в Амбарчике, у входа в Чукотское море. Там увидимся с ним и поговорим подробнее.
     - Ну, прощай. Спокойной ночи...
     
     * * *
     
     Караван шел на восток. Длинной цепочкой огней он растянулся на несколько километров. Спокойная ясная погода сменялась бурями, дожди и туманы - снегопадами. Иногда суровый норд приносил с собой колючий мороз, но не надолго. Он уже ничего не мог изменить случайными вспышками своей ярости.
     Изредка встречались небольшие айсберги, оторвавшиеся от ледников Северной Земли, не везде еще отступивших от моря в глубь острова под действием общего потепления. Встречались и ледяные поля, случайно прорвавшиеся через пояс Гольфстрима из Центрального бассейна Ледовитого океана. Но чувствительные радиолокаторы обнаруживали заранее эти огромные массы льда, и суда обходили их.
     На мелководьях, среди подводных скал и рифов, в узких проливах архипелагов, путь указывал двойной ряд мощных подводных прожекторов, укрепленных якорями на дне. Корабли шли словно по световой дороге, и казалось, что они парят подобно легким дирижаблям над прозрачными глубинами вод. Однажды на обширном мелководье караван встретил айсберг, севший рядом с прожектором на мель. Айсберг был пронизан красными лучами и сиял в темноте, как гигантский рубин.
     Задев подводный прожектор, айсберг выключил в нем белую лампу и включил красную. Одновременно из нижней части прожектора автоматически вырвался рои воздушных шаров с горящими внутри красными лампочками. Шары облепили айсберг со всех сторон, а один из них, самый большой и на самом длинном тросе, высоко парил в воздухе.
     Таким образом, айсберг превратился в огромный, далеко заметный маяк, предупреждавший о своем присутствии и предостерегавший от приближения к себе.
     Навстречу кораблям то и дело попадались суда, идущие на запад. Они дружески гудели, приветствуя караван, каждый корабль отвечал им, и долго в темноте звучала эта перекличка невидимых и незнакомых друзей, пока не замирала, словно растворившись в ночи.
     После Диксона караван должен был зайти в три пункта, расположенные на побережье: порт Челюскин, Тикси-порт и Амбарчик, чтобы взять срочные грузы и пассажиров.
     Многотысячное население этих заполярных городов торжественно встречало караван, открывавший великий путь в будущее всему Советскому Заполярью.
     Новые пассажиры заполняли каюты электроходов, звонкие голоса, оживленные разговоры и споры не умолкали в столовых и кают-компаниях.
     Все свободное от вахт время Вадим проводил среди этих людей - жителей городов и портов, работников морей и рек, тундры и тайги. Он был молчаливым, но усердным слушателем их рассказов.
     Потамологи и гидрологи рассказывали, как возрос за последние три года уровень воды в реках, какими они стали полноводными, какие огромные пространства они затопили бы, если бы заранее не была подготовлена сеть каналов, дающих выход водам в море или в расширенные внутренние озера.
     Гидрологи моря подтверждали это, указывая, что соленость морских прибрежных вод значительно понизилась из-за увеличения количества пресной воды, изливаемой реками в море. Гидробиологи3 сообщали о появлении из Атлантики и Тихого океана огромных стай новых теплолюбивых видов рыб, избегавших раньше холодных вод северных морей. Теперь эти рыбы постепенно продвигаются все дальше на север и идут навстречу друг другу с запада и востока.
     Тундровики рассказывали о медленном оседании почвы в различных местах тундры вследствие таяния подпочвенного льда. Кое-где, как и предвиделось, уже образовались провальные озера, в которых скопившаяся вода ускоряет процесс таяния льда.
     У лесоводов-таежников дело обстояло иначе. По их словам, опасения за тайгу оказались пока напрасными. Там, под покровом многолетних наслоений опавшей хвои и листвы, процесс оттаивания мерзлоты происходил гораздо медленнее, чем в открытой тундре. Обычно слабые, характерные для мерзлотной полосы горизонтальные корни деревьев укрепляются, внедряются все глубже в почву, следуя за отступающей вниз мерзлотой. Тайга уже начала наступление на тундру, выдвигая все дальше к северу свою молодую поросль.
     С приближением к Амбарчику заметно похолодало. Воздушная разведка доносила, что восточные ветры нагнали в Чукотское море много льда, попадаются большие ледяные поля, но лед слабый, всюду видны многочисленные каналы, широкие разводья и полыньи, и проходимость обеспечена, особенно с помощью ледоколов, даже маломощных.
     Честь проводки первого сквозного каравана была предоставлена флагману восточного отряда ледоколов - мощному ледоколу-дредноуту.
     На дредноуте работал главным электриком Иван Павлович, и в Амбарчике он посетил "Майора Комарова", чтобы повидать Лаврова и Вадима. Годы прошли над Иваном Павловичем, не оставив на нем своих разрушительных следов. Все такой же живой, словоохотливый, с теми же черными, без признаков седины, приглаженными на пробор волосами, с той же подвижной сеточкой морщин на сухом лице.
     Он горячо обнял Вадима, своего любимца и воспитанника, жившего у него в семье в течение последних пяти лет, дружески жал руки Лаврову, по-отцовски ревниво допрашивал Вадима, как идет его практическая работа на "Майоре Комарове", хотя уже все отлично знал об этом от капитана и старшего штурмана электрохода, своих старых друзей-полярников.
     Встреча была недолгой, и, с радостью узнав, что Ирина с сыном Дмитрием будет встречать всех во Владивостоке, Иван Павлович поспешил на свой дредноут. Разросшийся в пути караван, задержавшись в Амбарчике всего на несколько часов, готовился уже к выходу в море.
     Последний этап перехода оказался довольно трудным. Восточный ветер усиливался, лед сплачивался и был в непрестанном движении, полыньи и разводья закрывались и открывались с невероятной быстротой, и могучему ледоколу пришлось немало поработать. Но льды пришли сюда рыхлые, полуизъеденные туманами и потеплевшей водой. Ледокол-дредноут крошил их, словно подтаявший сахар, прокладывая судам широкий канал. Все же не раз ему приходилось останавливаться, возвращаться к концу каравана, чтобы освободить его от напиравших льдов и прочистить забитый ими канал.
     - Ничего, - говорил Лавров Вадиму, стоя с ним на капитанском мостике под прозрачным колпаком и наблюдая за трудной работой ледокола. - Ничего... В будущую зиму этого не будет. Усилится влияние действующих шахт, и войдет в строй шахта номер двадцать три...
     - - Последняя? - спросил Вадим.
     - По старому плану - последняя, но по новому проекту густота шахт на гольфстримовской трассе удваивается. В будущем году между действующими шахтами начнется проходка новых, и первой из них теперь будет шахта у Берингова пролива. Тогда и перед Чукотским морем встанет такая стена, которую никакой ветер с востока не одолеет...
     - И плавать по Великому Северному пути можно будет так же спокойно, как в домашней ванне, - почти с огорчением добавил Вадим. - И, стало быть, напрасно я проходил в мореходном училище курс ледовой навигации...
     - Бедняжка, - рассмеялся Лавров. - Мне тебя очень жаль. Но история мало считается с отдельными романтиками, если их стремления идут вразрез с романтикой великого народа... В нашу эпоху его романтической идеей было окончательное покорение Арктики, изгнание холода из его владений. Эта идея увлекла миллионы людей, и народ победил природу еще в одной ее крепости.
     - Ты просто скромничаешь, Сергей, - заметил Вадим. - Это твоя идея. Ведь все так и говорят: "Проект Лаврова", "Идея Лаврова"... Народ подхватил твою идею, сделал своей и этим обеспечил ее осуществление.
     Лавров медленно и задумчиво покачал головой:
     - Это ошибка, Дима... Народ никогда не увлечется, не подхватит идею, которая ему чужда, непонятна, не задевает каких-то его прежних дум, надежд, часто не осознанных еще, но постоянно в нем живущих. Идея Северного морского пути давно жила в нашем народе. Еще Ломоносов смело и уверенно говорил об этой мечте своей. Брусилов и Георгий Седов уже боролись за нее. А армия большевиков-полярников частично даже решила проблему. Оставалось лишь сказать последнее слово. Это я сделал. Если бы не я - это сделал бы какой-нибудь другой советский человек. Идея уже носилась в воздухе. Оставалось только подхватить ее...
     - Что говорить! - вздохнул Вадим, - Правильно, конечно... Но многие из полярников в душе посетуют на тебя за то, что исчезнет теперь своеобразная, неповторимая красота борьбы со свирепой Арктикой... Уходит в прошлое героическая страница истории...
     - Ну, мой дорогой, - усмехнулся Лавров, - тоска одиночек по милому их сердцу прошлому, по красоте героической борьбы со льдами напоминает мне сожаление любителей путешествий о старинных омнибусах, вытесненных в свое время железными дорогами. Впрочем, если тебе нравится быть пленником льда, ты сможешь испытать это сомнительное удовольствие, участвуя в научно-исследовательских экспедициях. Мы их, вероятно, ежегодно будем отправлять в загольфстримовскую арктическую область, в Центральный бассейн Ледовитого океана... Ну вот, ледокол "Сталин" вернулся на свое место, и караван пойдет дальше. Скоро будем на траверзе мыса Шмидта...
     На черном экране ночи, далеко на юге, вдруг вспыхнуло зарево далеких огней, и через минуту воздух потряс громовой гул орудий. Залп следовал за залпом. Это мощные форты береговой охраны приветствовали караван.
     Долго сверкали в ночи далекие вспышки огней, гремели могучие залпы...
     Через сутки караван проходил по Берингову проливу, мимо мыса Дежнева, который устроил ему такую же встречу, как и мыс Шмидта.
     Теперь перед караваном лежал открытый путь вплоть до Владивостока.
     Задолго до появления родных берегов караван встретила многочисленная эскадра боевых кораблей Советского Тихоокеанского военно-морского флота.
     Эскадра эскортировала караван до Владивостока, где его ожидала радостная встреча.
     Когда прошли первые взволнованные часы торжеств, Ирина, веселая и цветущая, взошла со своим маленьким сыном Дмитрием на палубу "Майора Комарова" и горячо обняла мужа и брата.
     В первый же вечер на электроходе, в празднично убранной кают-компании, состоялось маленькое "семейное" торжество: экипаж корабля принимал в свою среду нового штурмана. Капитан поздравил Вадима Денисова с благополучной сдачей его практической работы и торжественно вручил ему диплом штурмана дальнего полярного плавания. Лавров тут же передал своему юному шурину полную штурманскую форму - подарок, обещанный ему еще в порту Диксон.
     Веселый пир продолжался до рассвета...
     
     1938-1942 гг.
     
     
     Иллюстрации Л. Смехова
     
     1 Айсберг - ледяная гора 2 О ф и у р а, или змеехвостка, - морское иглокожее животное, близкое по типу к морским звездам; отличается тонкими членистыми и подвижными лучами.
     3 Асцидия - мягкотелое морское животное; имеет вид мешка со студенистой оболочкой.
     4 Полип - морское животное с телом в виде длинного мешка, неподвижно прикрепленного одним концом ко дну; на другом конце мешка расположен рот с венчиком щупалец.
     5 Голотурия - морское иглокожее животное.
     6 Актиния - морское животное; имеет форму мешка с отверстием, окруженным щупальцами в виде лучей 7 Моллюски - мягкотелые животные, большей частью покрытые раковинами, водятся в воде и на суше.
     1 Магнитное склонение - угол между географическим меридианом и направлением магнитной стрелки компаса, 1 Клаксон - механический или электрический звуковой сигнал 2 Полиметаллические руды - руды, содержащие несколько металлов, например: серебро-свинцово-цинковые или железо-хромо-никелевые.
     3 Гидробиология - наука, изучающая жизнь организмов в водной среде.