Рэй Бредбери
     
     Высшее из блаженств
     
     Перевод В. Денисова
     
     
     Файл с книжной полки Несененко Алексея http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
     
     
     Двое мужчин сидели бок о бок, покачиваясь в такт поезду, который прокладывал себе путь сквозь холодные декабрьские сумерки. Когда позади осталось уже полпути, старший тихо пробормотал:
     "Идиот, идиот!"
     - Что? - младший оторвался от "Таймс".
     Старший мрачно показал на дверь:
     - Видели, как он сейчас бросился за той, от которой "шанелью" пахнет?
     - За той? - спросил младший с таким видом, словно не мог решить, радоваться ему или огорчаться. - Я и сам за ней как-то выскочил.
     Старший фыркнул и закрыл глаза.
     - Я тоже... пять лет назад.
     Младший не поверил - неужели и он тоже?
     - И когда дошли до края платформы, произошло то же самое?
     - Может быть. Так что же именно?
     - Ну, пошел я за ней, а когда почти нагнал, на станцию является муж с целым выводком детей! Бах! Дверца машины захлопнулась. Когда она уезжала, то улыбнулась - ну прямо чеширский кот! До следующего поезда было полчаса, и я промерз до костей. Хороший был урок, ей-богу!
     - Никакой это не урок, - холодно ответил старший. - Козлы мы все - вы, я и эти глупые мальчишки, дергаемся, как подопытные лягушки, словно нам и вправду невтерпеж.
     - Мой дедушка однажды сказал: "Похоть и блуд нас по жизни ведут".
     - Мудрый был человек. Ну, а о ней-то что вы скажете?
     - О той? Любит покрасоваться. У нее, наверное, печенка лучше работает, если знает, что, стоит ей разок-другой состроить глазки, и весь поезд ее. Это для нее высшее из блаженств, вам не кажется? Муж, дети, прекрасно "упакована", а тут еще пять раз в неделю все от нее балдеют - и при этом все вполне невинно. А по правде говоря, и смотреть-то особенно не на что. Просто духи хороши.
     - Да бросьте, - ответил старший, - не в этом дело. Все гораздо проще: она женщина. Все женщины - женщины, а все мужчины - грязные козлы. И если этого не понять, то всю жизнь можно мыслить гениталиями и успокоиться, только когда тебе под семьдесят. А поймешь, так и угомонишься, даже если будет соблазн - и бровью не поведешь. Те, кто эту истину усвоил, держатся. Спроси кого-нибудь: "Ты счастлив?" - и он сразу решит, что ты спрашиваешь, хорошо ли ему в постели. Насытиться - вот самая заветная мечта мужчин со времен Адама, но я лично видел лишь одного, кто действительно познал, как вы выразились, высшее из блаженств.
     - Да ну? - удивился младший, и глаза его заблестели. - Интересно.
     - Время, надеюсь, у нас еще есть. Так вот, жен и подружек у этого счастливейшего барана хоть пруд пруди, а он - самое беззаботное существо на всем белом свете. Никаких сомнений, угрызений совести, бессонных ночей, самобичевания.
     - Не может быть, - закричал младший. - Разве можно каждый день лакомиться пирожными и при этом их даже не переваривать?
     - И тем не менее он так делал, делает и будет делать. Ни потрясений, ни следов морской болезни после ночных качек - ничего. Удачливый бизнесмен. Квартира в Нью-Йорке, на лучшей улице, не слишком шумной, плюс клочок земли в Бакском округе - прекрасное место с речушкой, - там он и пасет своих козочек, счастливый фермер. Мы познакомились в прошлом году - он только что женился. За обедом его женушка была бесподобна - белые ручки, сочные губки, прямо чернозем, только и снимай урожай. Полный рог меда, свежие фрукты всю зиму - такой она казалась не только мне, но и мужу: он ее мимоходом пощипывал. В полночь я собрался уходить и неожиданно поймал себя на том, что уже поднял руку, чтобы похлопать ее по бокам, словно породистую кобылицу. А когда спускался в лифте, то почувствовал себя как выжатый лимон и вдруг загоготал.
     - Как вы хорошо рассказываете, - вставил младший, тяжело вздохнув.
     - На работе рекламу сочиняю, - ответил старший. - Но продолжу. Следующий раз встречаю я Смита - давайте называть его Смитом - недели две спустя по чистой случайности: один приятель пригласил меня в Бакс на вечеринку, и оказалось, что она у Смита. Когда мы вошли, рядом с ним, в центре гостиной, стояла смуглая красавица-итальянка, этакая рыжевато-коричневатая пантера, одетая в цвета всех оттенков и тонов буйной спелой осени, и прямо светилась. За болтовней я не расслышал ее имени. А позже увидел, как Смит сдавил ее в объятиях, словно большую спелую гроздь сочного октябрьского винограда. Экая скотина, подумал я. Счастливая скотина. Жена в городе, любовница за городом. Топчет такие ягоды - и все ему нипочем. Счастливчик. Нет, решил я, хватит с меня праздников виноделия. И незаметно выскочил за дверь.
     - Не могу больше, - сказал младший и попытался поднять окно.
     - Не перебивайте, - буркнул старший. - На чем я остановился?
     - Как он топтал виноград.
     - Ах да. Ну, а когда пир закончился, я все-таки вспомнил, как звали прекрасную итальянку. Ее звали миссис Смит.
     - Он что, еще раз женился?
     - Вряд ли, не успел бы. Озадаченный, я принялся соображать. Должно быть, у него два круга друзей: одни знают его жену в городе, другие - любовницу, ее он тоже называет женой. Иного объяснения я не находил, слишком умен Смит, чтобы слыть двоеженцем. И все же есть здесь какая-то загадка.
     - Дальше, дальше, - с нетерпением перебил младший.
     - В тот же вечер Смит в превосходном настроении подвез меня до станции. По дороге он спросил:
     - Ну, что вы думаете о моих женах?
     - Женах - во множественном числе? - в свою очередь спросил я.
     - Да, черт возьми, во множественном, - ответил он. - За последние три года у меня их было аж двадцать - причем каждая следующая лучше предыдущей. Двадцать, посчитайте, двадцать! Вот. - Мы уже подъехали к станции, и он достал маленький, но пухлый фотоальбом, протянул его мне, посмотрел в глаза и засмеялся. - Да нет, я не Синяя Борода, и нет у меня подвала, набитого старыми театральными сундуками, в которых покоятся мои былые супруги. Посмотрите!
     Я листал альбом, страницы мелькали передо мной, словно кинокадры. Блондинки, брюнетки, рыжие, обыкновенные, экзотические, предельно высокомерные и столь же кроткие - все они улыбались или, напротив, хмурились. Сначала я совсем обалдел, а потом стал вглядываться: в каждой из них было что-то ужасно знакомое.
     - Смит, - сказал я, - ведь нужно быть очень богатым, чтобы содержать всех этих жен.
     - Богатым? Да нет же. Посмотрите внимательнее.
     Я еще раз перелистал альбом и глубоко вздохнул. Все стало понятно.
     - Есть миссис Смит, красавица-итальянка, я ее сегодня видел, она - подлинная и единственная миссис Смит, - сказал я. - Но, с другой стороны, женщина, с которой я общался в Нью-Йорке две недели тому назад, тоже подлинная и единственная миссис Смит. Отсюда я делаю вывод, что это одно и то же лицо.
     - Верно! - закричал Смит, гордый моей проницательностью.
     - И все-таки быть этого не может! - выпалил я.
     - Может, - оживившись, начал объяснять он. - Моя жена - удивительная женщина. Когда мы познакомились, она была одной из лучших актрис на Бродвее. Но я страшный эгоист и поставил ей условие: либо она бросит сцену, либо мы расстаемся. Нашла коса на камень, но страсть перевесила: она сделала театру ручкой и села в мое купе. Первые шесть месяцев нашего брака земля не только двигалась - она сотрясалась. Но все же было ясно, что рано или поздно такой негодяй, как я, начнет поглядывать и на других, а другие, словно чудесные маятники, раскачивались неподалеку. Жена видела, как я на них взирал, и как раз в это время театр снова обрел над ней власть. Я застал ее однажды всю в слезах за чтением рецензий из "Нью-Йорк тайме". Это конец! Разве могут существовать рядом не находящая сцены актриса и петух, плотоядно взирающий на несушек?
     - Однажды вечером, - продолжал Смит, - я открыл окно, чтобы проводить взглядом уплывавшую вдаль пышнотелую Мелбу - сквозняк закружил по комнате старую театральную программку, жена ее подхватила. И эти два маленьких события словно вдохнули жизнь в наши отношения. Она вдруг схватила меня за руку:
     - Актриса я или не актриса?
     - Да.
     - Ну что ж, тогда хорошо.
     - Она сказала, чтобы я дал ей ровно сутки и в это время не появлялся - что-то, видно, задумала. Когда на следующий день в грустный час - так называют сумерки французы - я вернулся домой, жены не было. А ко мне тянула руки смуглая итальянка.
     - Я подруга вашей жены, - сказала она и набросилась на меня, принялась кусать за уши, бить под ребра. Я пытался ее остановить, но вдруг, заподозрив неладное, заорал:
     - Какая подруга, это же ты! - И мы оба от смеха повалились на пол. Это была моя жена, но с другой косметикой, другой прической, другой манерой держаться.
     - Моя актриса! - сказал я.
     - Твоя актриса! - засмеялась она в ответ. - Милый, кем ты скажешь, тем я и стану. Кармен? Хорошо, я буду Кармен. Брюнхильдой? Почему бы нет? Выучу роль, войду в нее, а когда тебе надоест, сыграю еще кого-нибудь. Я начала посещать танцкласс - скоро научусь сидеть, стоять и ходить тысячью различных способов. Занимаюсь сценической речью и учусь на курсах Берлица. И еще хожу на дзюдо в клуб "Ямадзуки".
     - Господи, - вскричал я, - это еще зачем?
     - А вот зачем, - и бросила меня вверх ногами в постель.
     - Итак, - сказал Смит, - с того дня я зажил десятком жизней. Бесконечной чередой, словно в восхитительном фантастическом спектакле, проходили передо мной женщины всех мастей, размеров, темпераментов. Обретя для себя настоящую сцену - нашу гостиную - и меня в качестве зрителя, жена осуществила наконец свое желание стать величайшей на свете актрисой. Слишком мала аудитория? Вовсе нет! Ведь мои пристрастия без конца меняются, и я рад любой ее новой роли. Моя натура ловца прекрасно гармонирует с широтой ее таланта перевоплощения. Видите, меня заарканили, а я чувствую себя свободным, потому что, любя ее, люблю весь мир. Это и есть высшее из блаженств, друг мой, действительно высшее из блаженств!
     Наступило молчание.
     Поезд продолжал громыхать по рельсам в уже сгустившихся зимних сумерках.
     Оба попутчика, старший и младший, думали о том, как удивительно закончилась эта история. Наконец младший проглотил слюну и с благоговением кивнул:
     - Ваш друг решил свою проблему, у него теперь все в порядке.
     - Да.
     Младший немного помолчал, а затем едва заметно улыбнулся.
     - У меня тоже есть друг, который был приблизительно в том же положении. И все- таки разница есть. Я назову его Квиллэн, хорошо?
     - Да, - ответил старший, - только побыстрее. Мне скоро сходить.
     - Этот Квиллэн, - быстро начал младший, - однажды привел в бар такую рыжую, что все расступились перед ней, словно море перед Моисеем. Фантастика, подумал я, потрясенный. А неделю спустя встретил его в Гринвич-Виллидж с маленькой коренастой женщиной лет тридцати двух (а ему столько и было), но такой обрюзгшей, что она казалась куда старше. Как сказали бы англичане, далеко не леди, этакая тумбочка, с лицом, похожим на рыло, почти без косметики, чулки все в складках, волосы как паутина, но спокойная: казалось, ей нравится просто идти и держать его за руку.
     - Значит, это и есть его бедная уютная женушка, - рассмеялся я про себя. - Да она, кажется, готова целовать землю, по которой он ходит. А ведь в любовницах у него такая фантастическая рыжая, такая... Грустно все это. - И прошел мимо.
     Месяц спустя я снова с ним столкнулся. Он уже собирался юркнуть в подворотню на Макдугал-стрит, как вдруг меня увидал.
     - О Боже, - вскричал он, и пот выступил на его лице. - Только никому не говори - жена ничего знать не должна!
     Я уже готов был поклясться, что никому не скажу, но тут из верхнего окна его позвал женский голос. Я поднял голову, и челюсть у меня так и отвисла: в окне была "тумбочка"!
     Мне стало вдруг понятно. Прекрасная рыжая была его женой. Великолепная интеллектуалка, она прекрасно пела, танцевала, умела поддерживать беседу на любую тему, этакая богиня Шива с тысячью рук. Самое совершенное полотно, сотканное когда-либо рукой смертного. И все-таки ему было с ней скучно.
     Итак, мой друг Квиллэн снимал в Гринвич-Виллидж на два вечера в неделю темную комнатку и наслаждался возможностью проводить их в тишине этой мышиной норы или ходить по тускло освещенным улицам со своей доброй, домашней, уютно-немой, коренастой вовсе не женой, как я сразу же предположил, а любовницей!
     Я перевел взгляд с Квиллэна на его пухлую подругу - она поглядывала из окна - и с какой-то необыкновенной теплотой пожал ему руку. "Матушка" - вот слово, которое ей подходит, подумал я. Последний раз я видел их в закусочной: они молча сидели, жевали бутерброды с копченым окороком и обменивались нежными взглядами. Квиллэн тоже, если вдуматься, испытывал высшее из блаженств.
     Поезд зарычал, засвистел и замедлил ход. Оба пассажира встали и удивленно посмотрели друг на друга. А затем в один голос спросили:
     - Так вы сейчас сходите?
     И, улыбнувшись, кивнули друг другу.
     В молчании они прошли в конец вагона. В прохладной декабрьской ночи поезд остановился. Оба вышли и обменялись рукопожатием.
     - Что ж, передайте от меня привет мистеру Смиту.
     - А вы от меня - мистеру Квиллэну.
     И вдруг с разных сторон станции прозвучали два гудка. Оба сначала посмотрели налево - там в машине сидела красивая женщина. Затем направо - там в автомобиле тоже сидела красивая женщина.
     А потом расстались, оглядываясь друг на друга, как два школьника: каждый украдкой посматривал, как другой садился в машину.
     "Интересно, - подумал старший, - неужели эта женщина и есть..."
     "Интересно, - подумал младший, - неужели эта дама в машине та самая..."
     Но оба уже отъезжали. Дверцы хлопнули одновременно, словно прозвучал выстрел стартового пистолета. Машины тронулись. Платформа опустела. А поскольку дело было в морозном декабре, скоро белой пеленой повалил снег.