Рэй Брэдбери.
     
     Дж.Б.Ш., модель 5
     
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Ray Bradbury. G.B.S - Mark V. Пер. - Р.Герман.
     -----------------------------------------------------------------------
     
     
     - Чарли! Ты куда?
     Члены экипажа, проходя мимо, его окликали.
     Чарлз Уиллис не отвечал.
     Он нырнул в трубу и стал плавно падать сквозь дружелюбно урчащее нутро космического корабля. Падая, он думал: "Уф, наконец-то!"
     - Чак! Куда держишь путь? - услышал он.
     "Чтобы встретиться с мертвым, но живым, - подумал он, - холодным, но теплым; с тем, кто для меня недосягаем, но сам ухитряется дотянуться до меня и меня тронуть".
     - Идиот! Дурак! - послышалось вслед.
     Откликнулось эхо. Он улыбнулся.
     Тут он увидел Клайва, своего лучшего друга, - тот, в другой прозрачной трубе, плыл навстречу. Уиллис отвел глаза, но голос Клайва пропел через похожий на маленькую морскую раковину радиоприемник у него в ухе:
     - Я хочу с тобой поговорить!
     - Потом!
     - А я знаю, куда ты отправился. Глупо!
     И Клайв исчез, а Уиллис все так же медленно падал, и руки его теперь дрожали.
     Подошвы его ботинок коснулись пола. Как всегда, стало до боли радостно.
     Между кожухами, скрывавшими машинное оборудование корабля, петлял узкий проход. "Боже, - подумал он, - да это чистое сумасшествие! Мы в Космосе, в каких-нибудь ста днях пути от Земли, а все уже как с цепи сорвались, почти каждый член экипажа сейчас набирает код на своем личном, предназначенном для любовных ласк аниматронном устройстве, и потом в сомкнувшейся, как створки раковины, кровати оно будет напевать без слов и ласково его касаться. А чем в это время занимаюсь я? А вот чем".
     Уиллис заглянул в небольшое складское помещение.
     Там, в вечном полумраке, сидел старик.
     - Сэр, - позвал Уиллис. - Шоу, - немного подождав, сказал он тихо. - О, мистер Джордж Бернард Шоу!
     Старик будто проглотил некую мысль - глаза его широко открылись. Он обхватил свои костлявые колени и резко рассмеялся:
     - Клянусь богом, я принимаю это все!
     - Что именно вы принимаете, мистер Шоу?
     Голубые глаза мистера Шоу, вспыхнув, обратили свой взгляд на Чарлза Уиллиса.
     - Вселенную! Она мыслит, следовательно, я существую! Значит, я должен принять ее, не так ли? Садитесь.
     Уиллис сел в полутьме прохода и, обняв колени, словно обнял собственную обжигающую радость: наконец-то он снова здесь!
     - Угодно вам, чтобы я прочитал ваши мысли, юный Уиллис, и рассказал, что вы натворили со времени последней нашей беседы?
     - Вы и вправду можете читать мысли, мистер Шоу?
     - Слава богу, нет. Ну не ужасно ли было бы, если бы я, древний, как клинопись, робот-копия Джорджа Бернарда Шоу, знал также, шишки каких способностей у вас на голове, или умел толковать ваши сны? Это было бы непереносимо.
     - Но сами вы разве переносимы, мистер Шоу?
     - Touche! Да, кстати, - старик запустил худые пальцы в свою рыжеватую бороду, потом небольно ткнул Уиллиса в бок, - почему, хотелось бы мне знать, вы только один на этом звездном корабле, кто меня навещает?
     - М-м, сэр, видите ли...
     Щеки молодого человека ярко зарделись.
     - А, конечно, я понимаю, - сказал Шоу. - Корабль - это пчелиные соты, и в каждой ячейке - счастливый трутень, а возле него воркует и сюсюкает механическая, ловкогубая, сообразительная игрушка-кукла.
     - Не сообразительная, как правило, а тупая.
     - Вот как? Разумеется. Но не всегда бывает так, как в этот раз. В прошлое мое путешествие капитан пожелал играть в скрэббл, пользуясь исключительно понятиями и именами персонажей из моих пьес. Но вы-то, странный мальчик, почему вы сидите около этой вот страхолюдной развалины? Вас разве не привлекает ласковое и нежное общество там, наверху?
     - Путешествие предстоит долгое, мистер Шоу, два года пути за орбиту Плутона и столько же времени обратно. Для общества наверху времени будет предостаточно. А вот для наших с вами бесед времени всегда будет мало. У меня сновидения козла, но гены праведника.
     - Хорошо сказано!
     Старик легко вскочил на ноги и стал прохаживаться взад-вперед, задирая бороду то в сторону Альфы Центавра, то к туманности в созвездии Ориона.
     - Какое меню у нас сегодня, Уиллис? Может быть, начнем с предисловия к "Святой Иоанне"? Или же...
     - Чак!
     Голова Уиллиса непроизвольно дернулась. Морская раковинка шептала у него в ухе:
     - Уиллис! Это Клайв. Ты опаздываешь на обед. Я знаю, где ты. Я сейчас спущусь. Слушай, Чак...
     Уиллис хлопнул себя по уху. Голос оборвался.
     - Быстро, мистер Шоу! Вы... бегать можете?
     - Может ли упасть с солнца Икар? Вперед! А эти мои худые и длинные, как у кузнечика, ноги догонят и перегонят вас!
     Они побежали.
     Они бросились вверх по винтовой лестнице, а не воспользовались трубой, и уже с верхней площадки, оглянувшись назад, увидели, как в гробницу, где снова и снова оживал мертвый Шоу, нырнула тень Клайва.
     - Уиллис! - донесся оттуда его голос.
     - А пошел он в преисподнюю, - сказал Уиллис.
     Шоу расцвел.
     - В преисподнюю? О, ее я знаю. Пойдемте со мной. Я покажу вам все ее достопримечательности.
     Смеясь, они прыгнули в трубу, и их понесло вверх, как два перышка.
     
     
     Здесь были звезды.
     Только отсюда ты мог, если у тебя было на то желание, видеть Вселенную и миллиард миллиардов звезд, льющихся и льющихся сквозь нее сливками с невероятных, бросающих вызов воображению молочных ферм богов. Или по-другому: наш Господь занемог и, ворочаясь во сне, опечаленный своим творением, выплескивает из себя эту повергающую в трепет красоту и рождает миры-динозавры, крутящиеся вокруг сатанинских солнц.
     - Все это только у нас в голове, - заметил мистер Шоу, чуть покосившись на своего молодого спутника.
     - Мистер Шоу! Вы читаете мысли?
     - Чушь. Я читаю лица. Всего-навсего. На вашем ясно все написано. Я взглянул - и увидел Иова страждущего, Моисея перед Неопалимой Купиной. Подойдите сюда. Давайте заглянем в Бездну и посмотрим, чем занимался Бог десять миллиардов лет, прошедшие после того, как он столкнулся с самим собой и породил Пространство.
     Они стояли и обозревали Вселенную, считали звезды до миллиарда и дальше.
     - О-о! - простонал вдруг молодой человек, и из его глаз закапали слезы. - Почему я не жил, когда жили вы, сэр? Почему я не знал вас того, настоящего?
     - Самый лучший Бернард Шоу - я, - возразил старик, - одна начинка, и никакой тебе подгорелой корочки. Фрак на человеке лучше самого человека. Держись за фалды, и ты не погибнешь.
     Вокруг простирался Космос, огромный, как первая мысль Бога, глубокий, как его первый вздох.
     Они стояли - один высокий, другой маленький - у обзорного окна, и когда им хотелось увидеть, во всем ее великолепии, туманность Андромеды, им достаточно было нажать кнопку, и электронный глаз, словно втянув туманность, мгновенно ее увеличивал и приближал.
     Напившись звезд, молодой человек перевел дыхание.
     - Мистер Шоу, вы можете сейчас? Скажите это. Ну вы сами знаете, что? я люблю.
     - Знаю, по-вашему, мой мальчик?
     Глаза мистера Шоу весело сверкнули.
     Весь Космос был вокруг них, вся Вселенная, вся ночь небесного Существа, все звезды и все провалы между звездами, и беззвучно несся своим курсом корабль, а экипаж был занят работой, развлечениями или своими любовными игрушками, и только эти двое стояли, вглядываясь в Тайну, и говорили то, что не могло не быть сказано.
     - Скажите это, это мистер Шоу.
     - Ну что ж...
     Мистер Шоу остановил взгляд на звезде, отстоявшей от них примерно на двадцать световых лет.
     - Что мы такое? - спросил он. - Да всего-навсего чудо энергии и вещества, претворяющих себя в воображение и волю. Невероятно. Жизненная Сила экспериментирует с разными формами. Одна из форм - вы. Еще одна - я. Вселенная собственными криками пробудила себя к жизни. Мы с вами - один из этих криков. Творение ворочается в своей бездне. Мы нарушили его покой, пока в своих грезах искали для себя форму. Пустота заполнена крепким сном, десятью миллиардами умноженных на миллиард и еще раз на миллиард столкновений света и вещества, не ведающих, что они существуют, спящих в движении и движущихся лишь для того, чтобы наконец-то открыть глаза и пробудиться к реальности собственного существования. Среди всего этого мельтешенья и неведенья мы - слепая сила, как Лазарь карабкающаяся из могилы в миллиард световых лет глубиной. Мы взываем к себе. Мы говорим Жизненной Силе: Лазарь, восстань из гроба. И вот так Вселенная, в бесконечности смертей, тянется неуклюже сквозь Время, чтобы нащупать свою плоть, и обнаруживает, что ее плоть - мы. Мы находим путь к ней, она - к нам, и оказывается, что она для нас так же прекрасна, как прекрасны для нее мы, потому что мы и она - Одно.
     Мистер Шоу повернулся и посмотрел на своего молодого друга.
     - Вот вам, пожалуйста. Теперь довольны?
     - Еще бы. Я...
     Молодой человек умолк.
     Позади них, в дверях комнаты обзора, стоял Клайв. Издалека, из маленьких кают, где члены экипажа играли со своими огромными куклами в любовные игры, доносилась пульсирующая музыка.
     - Так-с, - сказал Клайв, - что здесь происходит?
     - Что происходит? - непринужденно подхватил Бернард Шоу. - Да всего-навсего столкновение двух энергий, вызванное смущающими недоумениями. Это вот хитроумное приспособление, - он дотронулся до своей груди, - выражает заложенные в компьютер мнения. А вон то генное скопление, - он кивнул на своего молодого друга, - откликается пылкими, милыми и искренними мнениями. Что, хотите вы знать, получается в итоге? Намазанный на сухое печенье и запиваемый морями чая пандемониум.
     Как на шарнире, голова Клайва повернулась к Уиллису.
     - Черт подери, да ты свихнулся! Ну и хохоту было за обедом, ты бы только слышал! Что вас со стариком водой не разольешь и все болтаете - вот над чем смеялись. Все болтаете и болтаете! Слушай, идиот, через десять минут твоя вахта. Смотри не опоздай! О, Боже!
     И дверной проем опустел. Клайв исчез.
     Молча Уиллис и мистер Шоу поплыли по трубе назад, к складу за огромными машинами.
     Старик снова сел на пол.
     - Мистер Шоу, - Уиллис тряхнул головой, негромко фыркнул, - черт знает что. Почему вы кажетесь мне более живым, чем все, кого я знаю?
     - Ведь вас, мой дорогой юный друг, - ответил очень мягко старик, - более всего, насколько я понимаю, согревает тепло Идей? А я - ходячий памятник понятиям, я - филигранные барельефы мысли, я - электронная одержимость загадками философии и бытия. Вы любите понятия. Я - их вместилище. Вы любите, когда в ваших снах есть движение. Я двигаюсь. Вы любите болтовню и краснобайство. Я - непревзойденный краснобай и болтун. Вместе мы разжевываем Альфу Центавра и выплевываем всечеловеческие мифы. Мы мусолим во рту хвост кометы Галлея и мучим Конскую Голову2, пока она не закричит не своим голосом: "Дядя!" и не перестанет противиться нашей воле творить. Вы любите библиотеки. Я - библиотека. Пощекочите мне бока, и я изрыгну мелвилловского Кита, Призрачный Фонтан3 и все прочее. Пощекочите мне ухо, и своим языком я выстрою "Республику" Платона, вы будете управлять ею и в ней жить. Вы любите игрушки. Я - Игрушка с большой буквы, чудесная забава, заложенный в компьютер...
     - ...друг, - договорил тихо Уиллис.
     Не пламя, а тепло было во взгляде, которым ответил ему мистер Шоу.
     - Друг, - повторил за Уиллисом он.
     Уиллис повернулся, собираясь уйти, но остановился и посмотрел снова на странную старческую фигуру, сидевшую в полутьме, прислонившись к стене склада.
     - Я... боюсь уходить. Иногда мне кажется, будто с вами может что-то случиться.
     - Я уцелею, - задиристо сказал Шоу, - если вы предупредите своего капитана, что приближается огромный метеорный рой. Нужно, чтобы он изменил курс на несколько сот тысяч миль. Договорились?
     - Договорились.
     Но все равно Уиллис не уходил.
     - Мистер Шоу, - проговорил он наконец, - чем вы заняты, когда мы, остальные, спим?
     - Чем занят? Ну и вопрос! Слушаю камертон. Потом пишу симфонии, которые слышу только я.
     Уиллис исчез.
     В темноте, один, старик уронил голову на грудь. Улей темных пчел ласково загудел под его сладким, как мед, дыханием.
     
     
     Четырьмя часами позднее Уиллис, уже после вахты, вошел на цыпочках в свою каюту.
     Там, в полумраке, его ждал рот.
     Рот Клайва. Этот рот облизал языком губы и зашептал:
     - Говорят все до единого, что ты ведешь себя как дурак, ходишь к интеллектуальным мощам, которым уже двести лет, - ты ходишь, ты. Господи, да ведь завтра придет психомедик и сделает рентгеновский снимок твоей глупой башки!
     - Лучше это, чем то, что делаете вы каждую ночь с вечера до утра.
     - Мы занимаемся собой.
     - Тогда почему вы мешаете заниматься собою мне?
     - Потому что твое поведение противоестественно, - язык обежал губы. - Нам тебя не хватает. Вчера вечером мы свалили посреди бесильни в кучу все роскошные игрушки и...
     - Я не хочу этого слушать!
     - Тогда, - сказал рот, - не спуститься ли мне к твоему другу, старому джентльмену, и не рассказать ли все ему?
     - Не смей даже подходить к нему!
     - Может, и подойду, - губы в полумраке двигались. - Стоять все время около него ты не будешь. А что если в одну из ближайших ночей, когда ты будешь крепко спать, кто-нибудь с ним... что-нибудь сделает? Сделает из его электронного мозга яичницу-болтунью, и тогда вместе "Святой Иоанны" ты услышишь от него водевили. Вот так-то. Подумай. Дорога длинная. Людям скучно. Такая шутка - да они миллион дадут, только бы увидеть, как ты лезешь на стенку. Поразмысли, Чарли. Давай играть с нами.
     Закрытые глаза Уиллиса метнули пламя.
     - Если хоть кто-нибудь дотронется до мистера Шоу, пусть пеняет на себя - убью!
     Впившись зубами в свою сжатую в кулак руку, он резко повернулся на бок.
     Рот Клайва все еще двигался в полутьме.
     - Убьешь? Ну-ну. Жаль. Приятных снов.
     Через час, оглушив себя двумя таблетками, Уиллис провалился в сон.
     
     
     Среди ночи ему приснилось, что сжигают на костре добрую святую Иоанну, а потом охваченная пламенем девушка вдруг превратилась в старика, крепко связанного веревками и лозами, но стоически переносящего муки. Борода старика была огненно-красной еще до того, как пламя ее достигло, а ясные голубые глаза, не видя огня, неотступно и яростно смотрели в Вечность.
     - Отрекись! - закричал чей-то голос. - Признайся и отрекись!
     - Признаваться не в чем, следовательно, нет нужды в отречении, - негромко сказал старик.
     Языки пламени, подобно обезумевшим горящим мышам, прыгали вверх по его телу.
     - Мистер Шоу! - не своим голосом закричал Уиллис.
     Миг - и он проснулся.
     Мистер Шоу!
     В каюте царило молчание. Клайв спал.
     На лице его была улыбка.
     Такая, что Уиллис вскрикнул и отпрянул назад. Оделся. Бросился вон из каюты.
     Как осенний лист, плавно падал он по трубе, старея и тяжелея с каждым невыносимо долгим мгновением.
     В том углу склада, где "спал" старик, царила мертвая тишина.
     Уиллис наклонился. Его руки дрожали. Наконец он дотронулся до старика.
     - Сэр?..
     Тот не пошевельнулся. Не ощетинилась борода. Не зажглись голубым пламенем глаза. И не открылся извергнуть благопристойные кощунства рот...
     - О, мистер Шоу! - простонал Уиллис. - Вы мертвы, о Боже, на самом деле мертвы!
     О машине говорили, что она мертва, когда она не могла вымолвить ни слова, когда у нее не рождались электрические мысли, когда она не двигалась. Грезы и философские системы, леденея, покоились теперь в сомкнутых устах старика.
     Уиллис перевернул тело на одну сторону, потом на другую: нет ли где пореза, раны, ушиба?
     Впереди годы, долгие годы пути, но уже без мистера Шоу - не с кем теперь прохаживаться, не с кем болтать взахлеб, не с кем посмеяться. Куклы на полках склада, о да, на койках поздней ночью - те будут смеяться странным, записанным на пленку смехом, и странно, механически двигаться, и повторять глупые слова, произносившиеся в тысячу ночей в тысяче миров.
     Он будет один. Он пропадет.
     - О, мистер Шоу, - сказал он наконец негромко. - Кто с вами это сделал?
     - Глупый мальчик, - прошептал голос мистера Шоу в его памяти. - Ведь ты знаешь, кто.
     - Да, знаю, - подумал Уиллис.
     Он прошептал чье-то имя и бросился из склада.
     
     
     - Это ты убил его, будь ты проклят!
     Уиллис сорвал с Клайва одеяло, и мгновенно Клайв, как робот, открыл широко глаза. Улыбка оставалась прежней.
     - Нельзя убить неживое, - сказал Клайв.
     - Сукин сын!
     Он ударил Клайва в лицо, и Клайв, вскочив на ноги, как-то странно, истерически хохоча, стал вытирать с губ кровь.
     - Что ты с ним сделал? - закричал Уиллис.
     - Ничего особенного, только...
     Но тут их разговор прервался.
     - Все по местам! - раздалась команда. - Грозит столкновение!
     Послышались звонки. Завыли сирены.
     Оторванные от взаимной ненависти, Уиллис и Клайв, ругаясь, бросились снимать со стен каюты аварийные шлемы и скафандры.
     - Ч-черт, о, ч-черт, о, ч-ч...
     Внезапно рот у Клайва широко открылся, и кончить последнее ругательство ему так и не удалось. Он исчез в дыре, вдруг появившейся в боку корабля.
     Метеор пронесся сквозь корабль за миллиардную долю секунды. За ним, в образовавшуюся большую дыру, из корабля хлынул воздух.
     - О, Боже, - подумал Уиллис, - Клайву уже не вернуться никогда.
     Уиллиса спасла лестница, возле которой он стоял: стремительный поток воздуха, вытекая в Космос, намертво его к ней прижал. Несколько мгновений он не мог ни пошевельнуться, ни вздохнуть. Потом воздуха в корабле не осталось совсем. Уиллис только и успел, что отрегулировать давление в скафандре и в шлеме и дико оглядеться вокруг. В корабле, отклонявшемся теперь от курса, появлялись, как в космическом бою, все новые и новые пробоины. Кругом, куда ни посмотри, бегали вопя и барахтались в невесомости люди.
     - Шоу, - подумал Уиллис и рассмеялся своей мысли - настолько она была не ко времени, - Шоу.
     Последний из налетевшей орды метеоров ударил в двигательный отсек, и от этого удара корабль развалился на куски. "Шоу, Шоу, о, Шоу", - снова подумал Уиллис.
     Он увидел снаружи, как разорвалась, словно лопнул воздушный шар, двигательная часть корабля со сжатыми внутри нее газами. Вместе с обломками полетели в разные стороны обезумевшими стаями люди, освобожденные от ученья, от жизни, от всего на свете, чтобы никогда уже друг с другом не встретиться, даже не попрощавшись, - так внезапно освободились они и так мгновенны и неожиданны стали смерть и изоляция каждого.
     - Прощайте, - подумал Уиллис.
     Но по-настоящему проститься ни с кем не пришлось. Ничьего плача и ничьих стонов не слышал он по радио. Из всего экипажа он один-единственный остался в живых, потому что только его скафандр, только его шлем, только его кислород каким-то чудом уцелели. Зачем? Чтобы ему быть одному и пропасть?
     - О, мистер Шоу, о, сэр, - подумал он.
     - А я уж тут как тут, - прошептал голос.
     Этого не могло быть, однако...
     Медленно переворачиваясь, древняя кукла с ее всклокоченной рыжей бородой и сверкающими голубыми глазами падала сквозь мрак, словно подгоняемая дыханьем поддавшегося своему капризу Бога.
     Уиллис сам не заметил, как открыл ей свои объятия.
     И старикан лег в них, улыбаясь, тяжело дыша или просто, к чему у него была склонность, притворяясь, что он тяжело дышит.
     - Прекрасно, прекрасно, Уиллис! Приятная неожиданность, не так ли?
     - Мистер Шоу! Ведь вы были мертвы!
     - Чушь! Просто во мне отогнули несколько проволочек. А от удара они стали на свои места. Разъединили вот здесь, под подбородком. Негодяй ткнул туда ножом. Так что если я снова сделаюсь мертвым, прижмите вот здесь, под нижней челюстью, и контакт восстановится!
     - Будет сделано!
     - Сколько продовольствия у вас с собой, Уиллис?
     - На двести дней в Космосе.
     - Да это просто отлично! И блок регенерации кислорода, его тоже хватит на двести дней?
     - Да, сэр. Ну а на сколько времени хватит ваших батарей, мистер Шоу?
     - На десять тысяч лет! - радостно пропел старик. - Ручаюсь, клянусь! Фотоэлементы, которыми я оснащен, будут собирать во Вселенной свет Божий до тех пор, пока не износятся мои электронные цепи и контуры.
     - Что означает: вы будете говорить и говорить еще долго после того, как я перестану дышать и есть.
     - Из чего следует, что вам придется обедать предложениями, а дышать - причастиями прошедшего времени. Но... мысль о спасении должна остаться главной. Разве надежды нет?
     - Да, корабли и вправду пролетают мимо время от времени. А радиомаяк, вмонтированный в мой скафандр...
     - ...уже сейчас кричит в ночи кромешной: "Я здесь, и здесь, со мною, старый Шоу!" - так?
     - Со мною старый Шоу, - подумал Уиллис, и словно теплом в трескучий зимний мороз дохнуло на него.
     - Что ж, тогда, пока мы ждем спасения, Чарлз Уиллис, что следующее?
     - Следующее? М-м, пожалуй...
     Они падали сквозь Космос в одиночестве, но не одинокие, полные страха, но исполненные восторга, и теперь они вдруг умолкли.
     - Скажите это, мистер Шоу.
     - Сказать что?
     - Вы знаете. Скажите снова.
     - Ну что ж... - они лениво переворачивались, держась друг за друга. - Разве не чудо - жизнь? Энергия и вещество, да, вещество и энергия, претворяющиеся в ум и волю.
     - Именно это мы и есть, сэр?
     - Именно это, готов поспорить на десять тысяч блестящих жестяных свистулек, именно это. Сказать еще, юный Уиллис?
     - Конечно, сэр, - рассмеялся Уиллис, - еще, если можно!
     И старик заговорил, и молодой человек стал слушать, и молодой человек заговорил, и старик захохотал шутовски, и, падая, они обогнули угол Вселенной и скрылись из виду, занятые едой и разговорами, разговорами и едой, и молодой жевал питательные таблетки, а старый фотоэлементами своих глаз пожирал солнечный свет, и когда их видели в последний раз, они жестикулировали и разговаривали, размахивали руками и смеялись, а потом голоса их расстаяли в далях Времени; и Солнечная система, повернувшись во сне, накрыла их одеялом, сотканным из тьмы и света, а подобрал ли их, детей, спасательный корабль - Рахиль, потерявшая своих детей, - кто скажет, да и кому, говоря по сути, это интересно?