Курт Воннегут.
     
     Искусительница
     
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Перевод Р. Райт-Ковалевой
     Курт Воннегут. "Колыбель для кошки"
     Кишинев, "Литература артистикэ", 1981.
     OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
     -----------------------------------------------------------------------
     
     Нынче пуританство превратилось в такую рухлядь, что даже самая закоренелая старая дева и не подумала бы заставить Сюзанну сесть на покаянную скамью в церкви, а самый древний дед-фермер не вообразил бы, что от дьявольской красоты Сюзанны у его коров пропало молоко.
     Сюзанна была маленькой актрисой в летнем театрике близ поселка и снимала комнату над пожарным депо. В то лето она стала неотъемлемой частью всей жизни поселка, но привыкнуть к ней его обитатели никак не могли. До сих пор она была для них чем-то поразительным и желанным, как машина новейшей марки.
     Пушистые локоны Сюзанны и большие, как блюдца, глаза были чернее ночи. Кожа - цвета свежих сливок. Ее бедра походили на лиру, а грудь пробуждала в мужчинах извечные мечты об изобилии и покое. На розовых, как раковины, ушах, красовались огромные дикарские золотые серьги, а на тонких щиколотках - цепочки с бубенцами.
     Она ходила босиком и спала до полудня. А когда полдень близился, жителей поселка охватывало беспокойство, как гончих перед грозой. Ровно в полдень Сюзанна выходила на балкончик своей мансарды. Лениво потягиваясь, наливала она чашку молока своей черной кошке, чмокала ее в нос и, распустив волосы, вдев обручи-серьги в уши, запирала двери и опускала ключ за вырез платья.
     А потом босая, она шла зовущей, звенящей, дразнящей походкой вниз по лесенке, мимо винной лавки, страховой конторы, агентства по продаже недвижимого имущества, мимо закусочной, клуба Американского легиона, мимо церкви, к переполненной аптеке с баром. Там она покупала нью-йоркские газеты.
     Легким кивком королевы она здоровалась как будто со всеми, но разговаривала только с Бирсом Хинкли, семидесятидвухлетним аптекарем.
     Старик всегда заранее припасал для нее все газеты.
     - Благодарю вас, мистер Хинкли, вы просто ангел, - говорила она, разворачивая наугад какую-нибудь газету. - Ну, посмотрим, что делается в культурном мире.
     Старик, одурманенный ее духами, смотрел, как Сюзанна то улыбается, то хмурится, то ахает над страницами газет, никогда не объясняя, что она там нашла.
     Забрав газеты, она возвращалась в свое гнездышко над пожарным депо. Остановившись на балкончике, она ныряла за вырез платья, вытаскивала ключ, брала на руки черную кошку, опять чмокала ее и исчезала за дверью.
     Этот парадный выход с одной участницей торжественно повторялся каждый день, пока однажды, к концу лета, его не нарушил злой скрежет несмазанного винта вертящейся табуретки у стойки с содовой.
     Скрежет прервал монолог Сюзанны о том, что мистер Хинкли - ангел. От этого звука у присутствующих зачесались лысины и заныли зубы. Сюзанна снисходительно посмотрела - откуда идет этот скрежет - и простила его виновника. Но тут обнаружилось, что тот ни в каком снисхождении не нуждается.
     Табуретка заскрежетала под капралом Норманом Фуллером, который накануне вечером вернулся после восемнадцати мрачнейших месяцев в Корее. Войны в эти полтора года уже не было, но все-таки жизнь была унылая. И вот Фуллер медленно повернулся на табуретке и с возмущением посмотрел на Сюзанну. Скрежет винта замер, и наступила мертвая тишина.
     Так Фуллер нарушил очарование летнего дня в приморском баре, напомнив присутствующим о темных и таинственных страстях, подспудно движущих нашей жизнью.
     Могло показаться - не то брат пришел спасти свою полоумную сестру от злой напасти, не то муж явился с хлыстом в салун - гнать жену домой, на место, к ребенку. А на самом деле капрал Фуллер вовсе и не думал устраивать сцену. Он вовсе и не предполагал, что его табуретка так громко заскрипит. Он просто хотел, сдерживая возмущение, слегка нарушить выход Сюзанны, так, чтобы это заметили только два-три знатока человеческой комедии.
     Но табуретка заскрипела, и Фуллер превратился в центр всей солнечной системы для всех посетителей кафе - и особенно для Сюзанны. Время остановилось, выжидая, пока Фуллер не объяснит, почему на его каменном лице истого янки застыло такое негодование.
     Фуллер чувствовал, что физиономия у него горит раскаленной медью. Он чуял перст судьбы. Судьба, как нарочно, собрала вокруг него слушателей и создала такую обстановку, когда можно было излить всю накопившуюся горечь.
     Фуллер почувствовал, как его губы сами собой зашевелились, и услышал собственный голос:
     - Вы кем это себя воображаете? - сказал он Сюзанне.
     - Простите, не понимаю, - сказала Сюзанна и крепче прижала к себе газеты, словно защищаясь.
     - Видел я, как вы шли по улице, - чистый цирк, - сказал Фуллер и подумал: кем это она себя воображает? Сюзанна залилась краской:
     - Я... Я актриса, - пролепетала она.
     - Золотые слова, - сказал Фуллер. - Наши американки - величайшие актрисы в мире.
     - Очень мило с вашей стороны так говорить, - сказала Сюзанна робко.
     Лицо у Фуллера разгорелось еще пуще.
     - Да я разве про театры, где представляют? Я - про сцену жизни, вот про что. Наших женщин послушаешь, посмотришь, как они перед тобой красуются - как тут не подумать, что они тебе весь мир готовы подарить. А протянешь руку - положит ледышку.
     - Правда? - растерянно сказала Сюзанна.
     - Да, правда, - сказал Фуллер, - и пора сказать им эту правду в глаза. - Он вызывающе посмотрел на посетителей кафе, и ему показалось, что все растерялись, но с ним согласны. - Это нечестно! - сказал он.
     - Что нечестно? - жалобно спросила Сюзанна.
     - Вот вы, например, приходите сюда с бубенчиками на ногах, заставляете меня смотреть на ваши щиколотки, на ваши хорошенькие розовые ножки, вы свою кошку целуете, чтобы я подумал - хорошо бы стать этой кошкой. Старого человека называете "ангелом", а я думаю - хоть бы она меня так назвала! - сказал Фуллер. - А ключ вы при всех так прячете, что невозможно не думать, куда вы его засунули.
     Фуллер встал.
     - Мисс, - сказал он страдальческим голосом, - вы нарочно все делаете так, что одиноким простым людям, вроде меня, от вас одно расстройство, у них в голове мутится. А сами руки мне не протянете, даже если бы я в пропасть падал.
     Он встал и направился к выходу. Все уставились на него. Но едва ли кто-нибудь заметил, что его обвинения окончательно испепелили Сюзанну, и ничего от нее, прежней, не осталось. Сюзанна стала тем, чем она и была на самом деле - Девятнадцатилетней шальной девчонкой, только краешком коснувшейся всяких изысков.
     - Нечестно это, - сказал Фуллер. - Надо бы преследовать по закону девиц, которые одеваются, как вы, и так себя ведут. От них больше горя, чем радости. И знаете, что я вам скажу?..
     - Нет, не знаю, - сказала Сюзанна, у которой все лампочки внутри перегорели.
     - Я вам скажу то же самое, что вы сказали бы мне, если бы я вздумал вас поцеловать, - величественно произнес Фуллер. Он сделал широкий жест, означающий "вон отсюда!" - К черту! - сказал он.
     И вышел, хлопнув решетчатой дверью.
     Он не оглянулся, когда позади снова хлопнула дверь, и затопотали на бегу босые ножки, и неистовый звон бубенчиков затих у пожарного депо.
     В этот вечер вдовая мамаша капрала Фуллера зажгла свечу на столе и накормила сына отличным бифштексом и земляничным тортом в честь возвращения домой. Фуллер ел ужин так, словно жевал мокрую промокашку, и отвечал на вопросы матери мертвым голосом.
     - Рад, что ты наконец дома? - спросила мать после кофе.
     - А как же, - сказал Фуллер.
     - Что ты делал днем? - спросила она.
     - Гулял.
     - Повидался со старыми друзьями?
     - Нет у меня старых друзей, - сказал Фуллер. Мать всплеснула руками:
     - Нет друзей? - спросила она. - У тебя-то?
     - Времена меняются, ма, - сказал Фуллер медленно. - Восемнадцать месяцев - время немалое. Люди уезжают. Люди женятся.
     - Но от женитьбы никто еще не умирал, - сказала она. Фуллер даже не улыбнулся.
     - Может, и нет, - сказал он. - Но женатым трудно найти время для старых приятелей.
     - Но ведь Дуги не женился?
     - Он на западе, ма, в военно-воздушных силах, - сказал Фуллер.
     Маленькая столовая показалась ему одинокой, как бомбардировщик в холодной разреженной стратосфере.
     - Ну-у, - сказала мать, - кто-то ведь остался?
     - Никого, - сказал Фуллер. - Все утро провисел на телефоне, ма. Никого не застал.
     - Нет, что-то не верится, - сказала она, - да ты, бывало, не мог по улице пройти, чтобы тебя приятели не затискали.
     - Ma, - сказал Фуллер глухо, - знаешь, что я сделал, когда всех обзвонил по телефону? Пошел в кафе, ма, сел к стойке с содовой, думал, может, кто знакомый войдет, пускай хоть мало знакомый. Ма, - сказал он с тоской, - никого, кроме старого Бирса Хинкли, я не увидел. Я тебя не обманываю, честное слово!.. - Он встал, комкая салфетку. - Ма, прости, пожалуйста, можно мне уйти?
     - Конечно, конечно, - сказала она. - Может быть, заглянешь к какой-нибудь хорошей девушке? А куда ты пойдешь?
     Фуллер швырнул салфетку:
     - Пойду куплю сигару, - сказал он. - Никаких хороших девушек не осталось. Все повыходили замуж.
     Его мать побледнела.
     - Да, да, - сказала она, - понимаю. А я и не знала, что ты куришь.
     - Ма, - сказал Фуллер с усилием. - Неужели ты не можешь понять? Меня тут не было восемнадцать месяцев, ма, полтора года!
     - Да, это долго, - сказала мать, подавленная его вспышкой. - Ну иди, иди за своей сигарой. - Она погладила его по плечу. - И, пожалуйста, не грусти. Наберись терпения. В твоей жизни еще будет столько друзей, что за всеми не угонишься. А потом опомниться не успеешь, как встретишь милую хорошенькую девушку и тоже женишься.
     - Нет, мама, я вовсе не собираюсь жениться, - чопорно отрезал Фуллер. - Во всяком случае, пока не окончу духовную семинарию.
     - Духовную семинарию? - удивилась мать. - Когда же ты это надумал?
     - Сегодня утром, - сказал Фуллер.
     - А что случилось сегодня утром?
     - Знаешь, ма, я испытал какой-то религиозный подъем, - сказал Фуллер. - Что-то заставило меня высказаться.
     - О чем же? - спросила она растерянно.
     У Фуллера зашумело в голове, перед ним закружился хоровод Сюзанн. Он снова увидел всех профессиональных искусительниц, мучивших его в казарме, манивших его с простынь, наспех натянутых вместо экранов, с покоробленных картинок, налепленных на сырые стены палаток. Эти Сюзанны разбогатели на том, что отовсюду дразнили одиноких капралов фуллеров, впустую заманивали их одурманивающей своей красотой в Никуда.
     И призрак предка-пуританина, жестковыйного, одетого во все черное, вселился в Фуллера. И Фуллер заговорил голосом, идущим из глубины веков, голосом вешателя ведьм, голосом, полным обиды и справедливого гнева:
     - Против чего я выступал? - Против ис-ку-ше-ния!
     Сигара Фуллера факелом вспыхнула во тьме, отпугивая легкомысленных беззаботных прохожих. Ночные бабочки и те понимали, что надо держаться подальше. Словно беспокойное красное око, взыскующее правды, метался огонек сигары по всем улицам поселка и наконец затих мокрым изжеванным окурком перед пожарным депо.
     Бирс Хинкли, старик-аптекарь, сидел у руля пожарного насоса, в глазах его застыла тоска - тоска по незабвенным дням молодости, когда он еще мог управлять пожарной машиной. И по его лицу было видно, что он мечтает о какой-нибудь новой катастрофе, когда всех молодых угонят и некому будет, кроме него, старика, хоть разок повести пожарную машину к славной победе. В теплые летние вечера старик отдыхал, сидя у руля.
     - Дать вам огонька? - спросил он капрала Фуллера, увидев потухший окурок у него в зубах.
     - Спасибо, мистер Хинкли, не надо.
     - Никогда я не понимал, какое удовольствие находят люди в этих сигарах, - сказал старик.
     - Дело вкуса, - сказал Фуллер, - кому что нравится.
     - Да, что одному здорово, то другому смерть, - сказал Хинкли. - Живи и жить давай другим, вот что я всегда говорю. - Он поглядел в потолок: там, наверху, в душистом гнездышке, скрывалась Сюзанна со своей черной кошкой:
     - А что мне осталось? Одно удовольствие - смотреть на прежние удовольствия.
     Фуллер тоже взглянул на потолок, честно приняв скрытый вызов:
     - Будь вы помоложе, вы бы поняли, почему я ей сказал то, что сказал. У меня все нутро переворачивается от этих воображал.
     - А как же, - сказал Хинкли, - помню, помню. Не так уж я стар, чтоб не помнить, как от них все нутро переворачивается.
     - Если у меня родится дочка, - сказал Фуллер, - лучше пусть она будет некрасивая. Со школы помню этих красивых девчонок: ей-богу, они считали, что лучше их ничего на свете нет!
     - Ей-Богу, и я так считаю, - сказал Хинкли.
     - Они в твою сторону и не плюнут, если у тебя нет лишних двадцати долларов, чтоб их угощать, ублажать, - сказал Фуллер.
     - А зачем? - весело сказал старик. - Будь я красоткой, я бы тоже так себя вел. - Он подумал, покачал головой: - Что же, вы ведь ей все выложили.
     - Э-ээ-х! - сказал Фуллер. - Да разве таких проймешь?
     - Как знать, - сказал Хинкли. - Есть в театре добрая старая традиция: представление продолжается. Понимаешь, пусть у тебя хоть воспаление легких, пусть твой младенец помирает - все равно: представление продолжается.
     - А мне что? - сказал Фуллер. - Разве я жалуюсь?
     Старик высоко поднял брови:
     - Да разве я про вас? Я про нее говорю.
     Фуллер покраснел:
     - Ничего с ней не сделается.
     - Да? - сказал Хинкли. - Возможно. Я только одно знаю: спектакль в театре начался, и давно. Она в нем должна участвовать, а сама до сих пор сидит у себя наверху.
     - Сидит? - растерялся Фуллер.
     - С тех пор и сидит, - сказал Хинкли, - с тех самых пор, как вы ее осрамили и прогнали домой. Фуллер попытался иронически усмехнуться.
     - Подумаешь, беда какая! - сказал он. Но усмешка вышла кривая, неуверенная. - Ну, спокойной ночи, мистер Хинкли.
     - Спокойной ночи, солдатик, - сказал мистер Хинкли. - Спи спокойно.
     Назавтра, к полудню, вся главная улица поселка словно одурела. Лавочники-янки небрежно давали сдачу, как будто деньги ничего не стоили. Их мысли сосредоточились на дверцах Сюзанниной мансарды, ставшей для них чем-то вроде часов с кукушкой. Всех мучил вопрос: сломал ли капрал Фуллер эти часы вконец или дверцы в полдень откроются и оттуда выпорхнет Сюзанна?
     В кафе-аптеке старик Бирс Хинкли возился с нью-йоркскими газетами, стараясь разложить непригляднее - приманкой для Сюзанны.
     Незадолго до полудня капрал Фуллер явился в кафеаптеку. Лицо у него было странное - не то виноватое, не то обиженное. Почти всю ночь он не спал, мысленно перебирая все оскорбления, полученные от красивых девушек. "Только и думают - ах, какие мы красавицы, даже поздороваться с человеком и то гнушаются".
     Проходя мимо табуреток у стойки с содовой, он будто невзначай крутил мимоходом каждую табуретку. Дойдя до табуретки со скрипом, он уселся на нее - монумент Добродетели. Никто с ним не заговорил.
     Пожарный гудок сипло возвестил полдень. И вдруг к депо, словно катафалк, подъехал грузовик транспортной конторы. Два грузчика поднялись по лесенке. Голодная черная кошка Сюзанны, вскочив на перила, выгнула спину, когда грузчики скрылись в мансарде. Кошка зашипела, увидев, как они, согнувшись, выносят Сюзаннин сундук.
     Фуллер растерялся. Он взглянул на Бирса Хинкли и увидел, что лицо старого аптекаря исказилось, как у больного двусторонним воспалением легких - слепну, падаю, тону...
     - Что, капрал, доволен? - спросил старик.
     - Я ее не просил уезжать, - сказал Фуллер.
     - Другого выхода вы ей не оставили, - сказал Хинкли.
     Фуллер опустил голову. Уши у него горели.
     - Напугала она тебя до смерти, верно? - сказал Хинкли.
     Вокруг заулыбались: под тем или иным предлогом посетители придвинулись к стойке и внимательно слушали разговор. По этим улыбкам Фуллер понял настроение слушателей.
     - Кого это напугала? - сказал он высокомерно. - Никого я не испугался.
     - Отлично! - сказал Хинкли. - Значит, кому как не вам снести ей газеты. За них вперед уплачено. - И он бросил газеты на колени Фуллеру.
     Фуллер открыл было рот, хотел что-то сказать, но сжал губы. Горло у него перехватило, и он понял, что если он заговорит, его голос будет похож на кряканье.
     - Раз вы ее действительно не боитесь, сделайте доброе дело, капрал, поступите по-христиански, - сказал старик.
     Поднимаясь по лестнице в Сюзаннино гнездышко, Фуллер до судорог старался сдержать волнение.
     Дверь Сюзанниной мансарды была не заперта. Фуллер постучал, и дверь сама открылась. Воображению Фуллера "гнездышко" рисовалось темным и тихим, пахнущим духами, в путанице тяжелых драпировок и зеркал, с турецким диваном где-то в одном уголке и пышной постелью в виде лебедя - в другом.
     А увидел он и Сюзанну и ее комнатку, какими они были на самом деле. Это была невзрачная комнатенка, какие сдают на лето предприимчивые янки, - голые фанерные стенки, три крючка для платья, линолеум вместо коврика. Газовая плитка с двумя горелками, железная койка, холодильничек. Узенькая раковина с голыми трубами, пластмассовые стаканчики, две тарелки, мутное зеркало. Сковородка, кастрюлька, банка с мыльным порошком...
     Единственный намек на гарем - белое кольцо тальковой пудры на полу, перед зеркалом, и посреди кольца - отпечаток двух босых ступней. Отпечатки пальцев были не больше бусин.
     Фуллер взглянул на эти бусины, потом - на Сюзанну, которая укладывала последние вещи в чемодан.
     Одета она была по-дорожному - и одета скромнее, чем жена любого миссионера.
     - Газеты, - крякнул Фуллер. - Мистер Хинкли прислал.
     - Как это мило с его стороны, - сказала Сюзанна. - Передайте ему... - Она обернулась и больше ни слова не сказала. Она узнала Фуллера. Она надула губы, и ее тонкий носик покраснел.
     - Газеты, - повторил Фуллер пустым голосом. - Мистер Хинкли прислал.
     - Я вас слышу, - сказала она. - Вы это уже один раз сообщили. Больше вам нечего мне сказать?
     Фуллер беспомощно опустил руки: - Я вовсе не хотел, чтобы вы уезжали, - сказал он, - вовсе не хотел.
     - Предлагаете мне остаться, что ли? - сказала Сюзанна несчастным голосом. - После того, как меня публично назвали падшей женщиной? Распутницей? Блудницей?
     - Елки-палки, да никогда я вас так не обзывал!
     - А вы пытались поставить себя на мое место? - спросила она. И она хлопнула себя по груди: - Во мне тоже сидит живой человек, понятно?
     - Понятно, - сказал Фуллер, хотя до сих пор он этого не понимал.
     - У меня душа есть, - сказала она.
     - Ясно, есть, - сказал Фуллер, весь дрожа. А дрожал он потому, что теперь у него вдруг возникло ощущение глубокой близости к ней: Сюзанна, девушка его золотой мучительной мечты, сейчас страстно и откровенно говорила о своей душе - и с кем? С ним, с Фуллером!..
     - Я всю ночь не спала из-за вас, - сказала Сюзанна.
     - Из-за меня? - Он хотел одного - чтобы она опять ушла из его жизни. Он хотел, чтобы она превратилась в черно-белый силуэт, толщиной в одну журнальную страничку, и чтобы он мог перевернуть эту страницу и читать о бейсболе или иностранной политике.
     - А вы что думали? - сказала Сюзанна. - Я всю ночь с вами разговаривала. Знаете, что я вам говорила?
     - Нет, - сказал Фуллер, отступая от нее. Но она двинулась за ним, и ему показалось, что от нее идет жар, как от огромного радиатора.
     - Я вам не Йеллоустонский парк! - сказала она. - На меня налоги не расходуются! Я не общественная собственность! И вы не имеете права делать мне замечания за мой вид!
     - Обалдеть!.. - сказал Фуллер.
     - Мне надоели дураки-мальчишки вроде вас, - сказала Сюзанна. Она топнула ногой, и лицо у нее вдруг осунулось: - Что мне делать, если вам хочется меня поцеловать? Виновата я, что ли?
     Все свое, личное уже виделось Фуллеру далеким и смутным, как водолазу видится солнце со дна океана.
     - Да я только хотел сказать, лучше бы у вас вид был посолиднев.
     Сюзанна широко развела руки:
     - А теперь у меня вид солидный? Так вам больше нравится?
     От ее вопроса у Фуллера заныли кости. Вздох оборвался в груди, как лопнувшая струна.
     - Ну да, - сказал он и шепотом добавил: - Вы про меня забудьте.
     Сюзанна тряхнула головой:
     - Забыть, что тебя переехал грузовик? - сказала она. - Почему вы такой злой?
     - Что думаю, то и говорю, вот и все, - сказал Фуллер.
     - И у вас такие гадкие мысли? - растерянно сказала Сюзанна. Глаза у нее расширились: - На меня иногда и в школе так смотрели - будто хотят, чтоб меня на месте громом убило. Такие меня и на танцы не звали и никогда со мной слова не говорили, я им улыбнусь - а они не отвечают. - Она вся передернулась: - Ходят вокруг меня крадучись, как полисмены в маленьком городишке. И смотрят на меня, будто я преступница какая.
     У Фуллера мурашки пошли по коже - так правдиво звучало это обвинение:
     - Да они, вероятно, думали совсем про другое, - сказал он.
     - Вот уж нет, - сказала Сюзанна, - вы-то наверняка не про другое думали. Вдруг заорали на меня там, в кафе, а я вас никогда в глаза не видела. - Она вдруг заплакала. - Ну почему вы такой?
     Фуллер уставился в пол.
     - Не было мне удачи с девушками, вроде вас, вот и все, - сказал он. - Обидно очень.
     Сюзанна изумленно подняла на него глаза:
     - Вы просто не понимаете, от чего зависит удача, - сказала она.
     - От машины последней марки, от нового костюма, от лишних двадцати долларов, - сказал Фуллер.
     Сюзанна отвернулась, захлопнула чемодан.
     - Удача - от самой девушки зависит, - сказала она. - Вы ей улыбнетесь, поговорите с ней поласковей - сами обрадуетесь, что она - такая, как есть. - Она обернулась и снова широко раскрыла руки: - Я тоже такая. Мы, женщины, так созданы, - сказала она. - Если мужчина со мной мил и ласков, если мне с ним весело, может быть, я его и поцелую. Вы со мной согласны?
     - Да, - сказал Фуллер смиренно: она ткнула его носом в ту прекрасную первопричину, которая правит миром. - Я, пожалуй, пойду. Всего хорошего!
     - Погодите! - сказала она. - Нельзя так. Вы уйдете, а я останусь с таким чувством, что я плохая. - Она встряхнула головой. - А я не желаю чувствовать себя плохой. Я этого не заслужила.
     - Ну что же я могу сделать? - беспомощно спросил Фуллер.
     - Можете пройтись со мной по главной улице, как будто вы мной гордитесь, - сказала Сюзанна. - Можете сделать так, чтобы меня считали человеком. - Она утвердительно кивнула самой себе: - Вы обязаны сделать это для меня.
     
     Капрал Норман Фуллер ждал Сюзанну на балкончике перед ее гнездышком, на глазах у всего поселка.
     Сюзанна велела ему выйти, пока она переодевалась, - переодевалась для того, чтобы ее снова считали человеком. Кроме того, она уже позвонила в транспортную контору и велела привезти багаж обратно.
     Фуллер скрашивал минуты ожидания, гладя Сюзаннину кошку.
     - Ах ты, котя, котя, котя! - повторял он без конца. - Эти слова - "котя, котя, котя, котя" - успокаивали его, как спасительный наркотик.
     Он повторял их, когда Сюзанна выпорхнула из гнездышка. И никак не мог остановиться, так что ей пришлось решительно отнять у него кошку, чтобы он посмотрел на нее, Сюзанну, и предложил ей руку.
     - Прощай, котя, котя, котя, котя, котя, котя, - сказал Фуллер.
     Сюзанна была босиком, в своих дикарских серьгах, на щиколотках звенели бубенчики. Слегка опираясь на руку Фуллера, она повела его вниз, по лесенке, и пошла своей зовущей, звенящей, дразнящей походкой мимо винной лавки, страхового агентства, конторы по продаже недвижимости, закусочной, мимо клуба Американского легиона и церкви, к переполненному кафе.
     - Теперь улыбайтесь, будьте со мной милы, - сказала Сюзанна. - Покажите людям, что вы меня не стыдитесь.
     - Не помешает, если я закурю? - спросил Фуллер.
     - Как предупредительно с вашей стороны спрашивать разрешения, - сказала Сюзанна. - Нет, мне совсем не помешает.
     И, подпирая правую руку левой, для устойчивости, капрал Фуллер наконец смог закурить сигару.