Герман Гессе.
     
     Эдмунд
     
     Эдмунд, талантливый юноша из хорошего дома, за несколько лет учебы стал любимым учеником хорошо известного в то время профессора Церкеля.
     Это было в ту эпоху, когда так называемая послевоенная пора близилась к концу, когда великие войны, великое перенаселение и полное исчезновение религии и нравов придали Европе то отчаянное лицо, которое смотрит на нас почти со всех картин представителей того времени. Еще не совсем началась эпоха, известная под названием <возрождение средневековья>, но тем не менее все то, что на протяжении более чем ста лет несло на себе печать всеобщего уважения и достоинства, уже было до основания потрясено, и в самых широких кругах чувствовалось стремительное распространение безразличия и безучастности по отношению к тем областям знания и умения, которым начиная с середины девятнадцатого столетия отдавалось предпочтение. Люди были пресыщены аналитическими методами, техникой как самоцелью, искусством рационального объяснения, тонкой рассудительностью той мировоззренческой системы, которая несколькими десятилетиями ранее являла собой апогей европейского образования и среди отцов которой когда-то столь ярко выделялись личности Дарвина, Маркса и Геккеля. В прогрессивных слоях общества, тех, к которым принадлежал Эдмунд, сплошь и рядом царила даже некоторая вялость духа, скептически окрашенное, впрочем, не свободное от примеси честолюбия стремление к безыллюзорной самокритике, к цивилизованному самоотречению от интеллекта и его господствующих методов. Одновременно в этих кругах рос фанатический интерес к находившимся в то время на крайнем подъеме изысканиям в области религии. Свидетельства былых религий уже не рассматривались, как прежде, в первую очередь с исторической, социологической или мировоззренческой точки зрения, но вместо этого делалась попытка приобщения к их непосредственной животворной силе, ознакомления с психологическим и магическим воздействием их форм, картин и обычаев. Отметим, что в среде людей более зрелого возраста, среди учителей и менторов, еще сильнее возросло несколько напыщенное любопытство чистой научности, определенная радость собирания, сравнивания, систематизирования, разъяснения и всезнайства; в то время как люди помоложе, ученики и последователи, напротив, занимались этими исследованиями в новом духе, а именно, преисполненные глубокого почтения и даже благоговейной зависти к явлениям религиозной жизни, полные жажды к постижению культов и формул, переданных нам историей, и полные скрытого, наполовину скептического, наполовину готового перейти в веру желания познать суть всех этих явлений, стремления обрести веру и духовную опору, возможно, позволившую бы им, подобно их далеким предкам, жить, следуя сильным и высоким побуждениям, и с той утерянной бодростью и интенсивностью, которую излучают религиозные культы и произведения искусства древних времен.
     Знаменитым стал, например, случай с одним молодым приват-доцентом из Марбурга, задавшимся целью описать жизнь и смерть благочестивого поэта Новалиса. Как известно, этот Новалис после кончины своей невесты принял решение умереть вслед за нею и, как настоящий набожник и поэт, использовал для этого не механические средства типа яда или огнестрельного оружия, а медленно, прибегая к чисто духовным и магическим средствам, повел себя навстречу смерти и умер еще совсем молодым. Наш приват-доцент подпал под чары этой удивительной жизни и смерти, и им овладело желание последовать примеру поэта и умереть так же, как он, руководствуясь одним духовным подражанием и общностью поставленной цели. Побудило его на это не пресыщение жизнью, но желание чуда, то есть желание воздействовать на телесную жизнь и управлять ею силами души. И в самом деле, он жил и умер по примеру поэта, не достигнув и тридцатилетнего возраста. Этот случай привлек к себе тогда всеобщее внимание и был в равной степени резко осужден как всеми консервативными кругами, так и той частью молодежи, которая находила свое удовольствие в спорте и материальных радостях жизни. Однако довольно об этом; мы хотим не заниматься здесь анализом того времени, а только в общих чертах указать на духовные идеалы и настроения тех слоев общества, к коим принадлежал наш кандидат Эдмунд.
     Он, стало быть, занимался под руководством профессора Церкеля изучением религиозной науки, и объектом его интереса почти без исключения были те отчасти религиозные, отчасти магические упражнения, благодаря которым другие времена и другие народы пытались духовно овладеть жизнью и укрепить человеческую душу от ударов природы и судьбы. При этом ему, в отличие от его учителя, был важен не мыслительный и литературный фасад религий, не их так называемое мировоззрение, но тем, что он пытался распознать и исследовать, были настоящие, имеющие силу в реальной жизни приемы, упражнения и формулы: тайна могущества символов и сакральных святынь, техника внутренней концентрации, средства для перехода к творческому состоянию души. Поверхностная методика, при помощи которой на протяжении целого столетия объяснялись такие феномены как аскеза, экзорцизм, монашество и отшельничество, давно уступила место серьезному изучению. В описываемое время Эдмунд в рамках закрытого семинара, проводимого Церкелем и в работе которого кроме него участвовал всего лишь один подающий надежды ученик, занимался тем, что проникал в суть некоторых магических формул и тантр, найденных недавно в северной Индии. Его профессора эта работа интересовала с чисто исследовательской точки зрения, он собирал и систематизировал эти явления так, как иной, к примеру, собирает и систематизирует насекомых. Однако он довольно хорошо чувствовал, что Эдмунда к этим заклинаниям и молитвенным формулам приковывает страсть совсем иного рода, и он также давно заметил, что в ту или иную тайну, к которой он, учитель, так и не смог подобрать ключа, его ученик проникнул благодаря более набожному подходу к предмету своих исследований; профессор надеялся еще на долгое время задержать у себя этого самоотверженного ученика, извлекая для себя пользу из сотрудничества с ним.
     Сейчас они расшифровывали, переводили и толковали тексты тех найденных индийских тантр, и Эдмунд только что попытался перевести с праязыка одно из изречений следующим образом:
     <Если случится так, что твоей душой овладеет недуг и она забудет то, что ей нужно для жизни, и ты пожелаешь узнать, что же это такое, что ей нужно и что ты должен ей дать: то опорожни свое сердце, ослабь свое дыхание до крайности, представь себе центр своей головы в виде пустой полости, направь на эту полость свой взор и сосредоточься весь на ее созерцании, тогда полость вдруг перестанет быть пустой и покажет тебе картину того, что нужно твоей душе, чтобы продолжать жить дальше>.
     - Хорошо, - сказал профессор и кивнул. - Там, где вы говорите <забудет>, пожалуй, еще точнее было бы сказать <потеряет>. И вы заметили, что слово <полость> здесь то же самое, что и слово, которое эти священники-прохиндеи или доктора-чудотворцы употребляют для обозначения материнского лона? Этим господам в самом деле удалось превратить довольно прозаическое руководство по лечению меланхоликов в мудреное заклинание. Для какого-нибудь бедного бенгальца, которого они им дурачили, оборот mar pegil trafu gnoki с отголосками в нем формулы великого заклинания змей, возможно, и звучал достаточно грозно и устрашающе. Сам же рецепт по освобождению сердца, ослаблению дыхания и направлению взгляда вовнутрь по сути не представляет для нас ничего нового, в изречении под номером 83 он, например, сформулирован гораздо более точнее. Ну, а вы, Эдмунд, конечно же, опять придерживаетесь иного мнения? Что вы на этот счет думаете?
     - Господин профессор, - промолвил Эдмунд тихо, - я полагаю, что вы и в этом случае недооцениваете ценность самой формулы; здесь важны не истертые толкования, которые мы даем словам, но сами слова; к голому смыслу изречения должно добавляться еще что-то, звучание фразы, выбор редких и архаичных слов, пробуждающее ассоциации созвучие с формулой заклинания змей - только все это в своей совокупности придавало изречению его магическую силу.
     - Если оно только действительно ее имело! - засмеялся профессор. - Знаете, жаль, что вас не было на свете в то время, когда эти изречения еще были в ходу. Вы бы были крайне благодарным объектом для фокусов этих сочинителей заклинаний. Однако, к сожалению, вы появились на свет с опозданием в несколько тысяч лет, и я держу с вами пари: как бы вы ни старались выполнить рекомендации этого изречения, вы не достигнете ни малейшего результата.
     Он повернулся к другому ученику и начал заинтересованно и в приподнятом настроении говорить с ним о чем-то дальше.
     Между тем Эдмунд еще раз прочел то изречение; оно произвело на него особенное впечатление своими начальными словами, которые, как ему казалось, подходили к нему самому и к его теперешнему состоянию. Слово за словом выговаривал он про себя формулу, и одновременно пытался точно исполнить все так, как в ней указывалось:
     <Если случится так, что твоей душой овладеет недуг и она забудет то, что ей нужно для жизни, и ты пожелаешь узнать, что же это такое, что ей нужно и что ты должен ей дать: то опорожни свое сердце, ослабь свое дыхание...> и так далее.
     На сей раз ему удалось сосредоточиться лучше, чем во время прежних своих попыток. Он выполнил все указания, и чувство подсказало ему, что сейчас для этого в самом деле настал подходящий момент, что его душа находится в опасности и что она забыла самое главное.
     Уже вскоре после того, как он приступил к упражнениям простой дыхательной йоги, которую часто практиковал, он почувствовал, как внутри него что-то произошло, почувствовал затем, как в середине его головы возникла крошечная точка, увидел, как она зазияла вскоре своей маленькой и темной полостью, с возрастающим пылом направил на эту небольшую полость, или <материнское лоно>, свое внимание. И полость начала нерешительно озаряться изнутри светом, и этот свет постепенно становился все ярче, и ясно, все яснее и яснее, открывалась в ней взору Эдмунда картина того, что нужно было ему сделать, чтобы он мог продолжать жить своей жизнью дальше. Картина его не испугала, он ни на мгновение не сомневался в ее подлинности; он в глубине души чувствовал, что картина была права, что она показывала ему ничто иное, как <забытое>, самое сокровенное желание его души.
     И тогда, в приливе неведомых ему доселе сил, которыми наделила его картина, он радостно и уверенно последовал ее приказу и совершил то, что было ему примером, увиденным им в осветившейся полости. Он поднял опущенные во время упражнений веки, встал из-за своего стола, сделал шаг вперед, вытянул руки, охватил ими шею профессора и стал сжимать ее до тех пор, пока не почувствовал, что этого было достаточно. Он отпустил задушенного, тело которого повалилось на пол, отвернулся от него и только сейчас вспомнил, что был здесь не один: его соученик, мертвенно-бледный, с каплями пота на лбу, сидел чуть поодаль и в ужасе глядел на него.
     - Все исполнилось в точности, слово в слово! - восторженно воскликнул Эдмунд. - Я опорожнил свое сердце, я дышал мелким дыханием, я думал о полости в моей голове, я направил к ней свой взор, пока он действительно не проник вовнутрь, и ему тут же представилась эта картина; я увидел учителя и увидел себя и свои руки вокруг его шеи и все остальное. Сам собою я повиновался картине, мне не нужно было прилагать никаких усилий, мне не нужно было принимать никакого решения. И сейчас у меня на душе так невыразимо хорошо, как не бывало еще никогда во всей моей жизни!
     - Что с тобой?! - вскричал другой. - Очнись же, прийди в себя! Ты убил человека! Ты - убийца! Тебя казнят за это!
     Но Эдмунд не слушал. Пока эти слова не доходили до него. Он тихо нашептывал себе под нос слова формулы: mar pegil trafu gnoki и не видел перед собой ни мертвых, ни живых учителей, а только безграничную даль мира и жизни, распахнувшую перед ним свои двери.
     
     Перевод А. Тарасова
     
     Courtesy of Demon's Eye VerlagsGmbH, Berlin c2000 http://members.aol.com/anatar1 Год написания: 1930 Название оригинала: Edmund
     
     (c) Russian Gothic Project