Александр Грин.
     
     Вперед и назад
     
     -----------------------------------------------------------------------
     OCR spellcheck by HarryFan, 16 August 2000
     -----------------------------------------------------------------------
     
     Феерический рассказ
     
     
     1
     
     В конце мая и начале июля город Зурбаган посещается "Бешеным скороходом". Ошибочно было бы представить этого посетителя человеком даже самой сумасшедшей внешности: длинноногим, рыкающим и скорым, как умозаключение страуса относительно спасительности песка.
     "Бешеный скороход" - континентальный ветер степей. Он несет тучи степной пыли, бабочек, лепестки цветов; прохладные, краткие, как поцелуи, дожди, холод далеких водопадов, зной каменистых почв, дикие ароматы девственного леса и тоску о неведомом. Его власть делает жителей города тревожными и рассеянными; их сны беспокойны; их мысли странны; их желания туманны и обаятельны, как видения анахорета или мечты юности. Самое большое количество неожиданных отъездов, горьких разлук, внезапных паломничеств и решительных путешествий падает на беспокойные дни "Бешеного скорохода".
     5-го июля в сорока милях от Зурбагана три человека шли по узкой степной тропе, направляясь к западу.
     Шедший впереди был крепкий, прямой, нервный человек, лет тридцати трех. Природа наградила его своеобразной цветистостью, отдаленно напоминающей редкую тропическую птицу: смуглый цвет кожи, яркие голубые глаза и черные, вьющиеся, с бронзовым отливом, волосы производили весьма оригинальное впечатление, сглаживая некрасивость резкого мускулистого лица, именно богатством его оттенков. Двигался он как бы толчками - коротко и отчетливо. На нем, как и на остальных двух путниках, был охотничий костюм; за спиной висело ружье; остальное походное снаряжение - сумка, свернутое одеяло и кожаный мешочек с пулями - размещались вокруг бедер с толковой, удобной практичностью предусмотрительного бродяги, пользующегося, когда нужно, даже рельефом своего тела.
     Этого звали Нэф.
     Второй путник, развалисто поспешавший за первым, был круглолиц, здоров и неинтересен в той степени, в какой бывают неинтересны люди, созданные для работы и маленьких мыслей о работе других. Молодой, видимо, добродушный, но тугой и медлительный к новизне, он являлся того рода золотой серединой каждого общества, которая, по существу, неоспорима ни в чем, подобно столу или крепко пришитой пуговице. Сама природа отдыхает на таких людях, как голодный поэт на окороке. Второго путника звали Пек, а был он огородником.
     Третий мог бы нагнать тоску на самого веселого клоуна. Представьте одушевленный гроб; гроб на длинных, как бы перекрученных, испитых ногах, с впавшим животом, вздернутыми плечами, впалыми, кислыми глазами и руками-граблями. Его рыжие усы висели как ножки мертвого паука, он шел размашисто и неровно, вяло шагая через воздух, как через ряд сундуков. Этого звали Хин. В Зурбагане он чистил на улице сапоги.
     Все трое шли в полусказочные, дикие места Ахуан-Скапа за золотом, скрытым в тайной жиле Эноха. Умирая, Энох передал план тайников Нэфу [в единственной известной публикации вместо "Нэфу" напечатано "Эхору"]. Хин, соблазнясь, истратил на снаряжение деньги из сберегательной кассы, а Пек шел как могучая рабочая сила, годная копать землю и вязать на переправах плоты.
     
     
     2
     
     Когда стемнело, путники остановились у небольшой рощи, разожгли костер, поужинали и напились кофе.
     Огромная ночь пустыни сияла цветными звездами, большими, как глаза на ужас и красоту. Запах сухой травы, дыма, сырости низин, тишина, еще более тихая от сонных звуков пустыни, дающей вздохи, шелест ветвей, треск костра, короткий вскрик птицы или обманчиво близкий лепет далекого водопада, - все было полно тайной грусти, величавой, как сама природа - мать ощущений печальных. Человек одинок; перед лицом пустыни это яснее.
     Нэф развернул карту.
     - Вот, братцы, - сказал он, отводя ногтем часть линии не более пяти миллиметров, - вот сколько мы сделали в первый день.
     - А сколько осталось? - спросил, помолчав, Хин.
     - Столько. - Нэф двинул рукой до противоположного края карты.
     - Д-да, - сказал Пек.
     Хин промолчал. Устремив глаза в тьму, бесцельно, но напряженно, как бы улетая в нее к далекой цели, Нэф сказал:
     - Помните, что путь наш не легок. Я уже говорил это. Нас будет рвать на куски судьба, но мы перешагнем через ее труп. Там глухо: леса, тьма, враги и звери; не на кого там оглянуться. Золото залегло в камне. Если хотите, чтобы ваши руки засветились закатом, как глаза, а мир лежал в кошельке, - не кряхтите.
     Пек и Нэф вскоре уснули, но Хин даже не задремал. Беспокойно, первый раз так опасливо и реально, представил он долгий-предолгий путь, дожди, голод, ветры и лихорадки; пантер, прыгающих с дерева на загривок, магические глаза змей, стрелу в животе и пулю в сердце... Чей-то скелет среди глубокого ущелья... Он вспомнил красоту отделанного под орех ящика, на котором останавливается щедрая нога прохожего, солнечный асфальт, свою газету, свою кофейню и верное серебро. Он внутренне отшатнулся от того края карты, на котором, смеясь, Нэф положил ладонь; отшатнулся и присмирел.
     Хин осторожно встал, собрался и, не разбудив товарищей, зашагал к Зурбагану, унося на спине взгляд догорающего костра. Так, человек, страдающий боязнью пространства, поворачивается спиной к площади и идет через нее, пятясь... Мир опасен везде.
     
     
     3
     
     Проснувшись, Нэф показал Пеку следы, обращенные к ночлегу пятками.
     - Нас двое теперь, - сказал он. - Это лучше и хуже. - Пек выругался, невольно все-таки размышляя о причинах, заставивших Хина вернуться. Он был смущен.
     Затем прошел месяц, в течение которого два человека пересекали Аларгетскую равнину с достоинством и упорством лунатиков, странствующих по желобу крыши, смотря на луну. Нэф шел впереди. Он говорил мало; часто задумывался; в хорошую погоду - смеялся; в плохую - кусал губы. Он шел легко, как по тротуару. Пек был разговорчив и скучен, жаловался на лишения, много ел и часто вздыхал, но шел и шел из любви к будущему своему капиталу.
     Однажды вечером к поселку, расположенному на берегу большой реки, пришли два грязных бородатых субъекта. Их ногти были черны, одежда в земле. Они вошли в небольшой дом, где молодцеватый, крупный старик и молодая девушка, красивая, как весенняя зелень, садились ужинать.
     - Вы куда? - осведомился старик.
     - К Серым горам, - сказал Нэф.
     - Далеко.
     - Пожалуй.
     - Зачем?
     - Слитки.
     - Дураки, - заявил старик. - Туда многие ходят, да мало кто возвращается.
     - Мало ли что, - возразил Нэф, - ведь я иду в первый раз.
     Старик хмыкнул, как на лепет ребенка.
     - Нерра, покорми их и положи спать, - сказал он дочери. - Пусть они во сне целуются с золотом, а наяву - со смертью.
     - Шутки не наполняют кармана, - возразил Нэф.
     Девушка засмеялась. Пек сел к пирогу со свининой; Нэф выпил водки, потом занялся и едой.
     Ужин прошел в молчании. Затем Нерра сказала:
     - Сумасшедшие, ваша постель готова.
     - Ты любишь умных? - спросил Нэф.
     - Должно быть, если не люблю глупых вопросов.
     - Какой принести тебе подарок?
     - Свой скальп, если ты разыщешь его.
     - Бери сейчас. - Нэф нагнулся, подставив лохматую голову.
     Старик, вынув изо рта трубку, густо захохотал. Девушка рассердилась.
     - Идите спать! - вскричала она.
     Нэф скоро заснул; Пек, ворочаясь, вспоминал круглые руки Нерры. Утром, когда Нэф занялся чисткой ружья. Пек вышел во двор и сел на бревно, осматриваясь.
     Вдали, за цветущей изгородью, виднелись холмы хлебных полей. В сарае толкались свиньи, розовые с черными пятнами. На другом дворе бродили коровы великанского вида. Под ногами Пека суетились крупные цветные куры, болтливые индейки; вечно падающие гуси шипели, как тещи; синие с золотом и хохолками на голове утки охорашивались на солнышке.
     Старик вышел из хлева. Увидев Пека, он подошел к нему и сказал:
     - Любезный, в горах дико и дрянно, а у меня много работы. Два месяца назад утонул мой сын. Если хочешь, живи работником. Мы всегда спокойны и сыты.
     В это время через двор прошла Нерра, улыбаясь себе, в солнце и ярком платье, богатая молодостью. Она скрылась. Вся картина знакомой фермерской жизни была для души Пека, как оттепель среди суровой зимы, - тоска мучительного и опасного странствования.
     - Хорошо, - сказал Пек.
     Старик подбросил лопату. Пек пошел в дом, где столкнулся с Нэфом, одетым и готовым к походу.
     - Скорее, идем, - сказал Нэф.
     - Нэф... я...
     - Где же твое ружье?
     - Послушай...
     - Время дорого. Пек.
     - Я здесь останусь работником.
     Нэф отвернулся. Постояв с минуту, он прошел мимо Пека, как мимо пустого места. У ворот он обернулся, увидев Нерру, смотревшую на него из-под руки.
     - Ну, я пошел, - сказал он.
     - Прощай. Береги скальп.
     Нэф досадливо отмахнулся. Девушка презрительно фыркнула и повернулась спиной к дороге, уходящей к горам.
     
     
     4
     
     Жизнь знает не время, а дела и события. Поэтому без точного исчисления месяцев, разделивших две эти главы, мы останавливаемся у окна, только что вымытого Неррой до блеска чистой души. Около нее стоял Пек.
     - Что же мне теперь делать?
     - Купать лошадей.
     - Нерра!
     - Отстань, Пек. Твоей женой я не буду.
     Он смотрел на ее гибкую спину, тяжелые волосы, замкнувшиеся глаза и маленькие, сильные руки. Так, как смотрит рыбак без удочки на игру форели в быстром ключе. Он вдруг озлобился, вышел и повел лошадей, а когда возвращался с ними, то заметил спускающегося по склону холма неизвестного человека в лохмотьях, так густо обросшего волосами, что сверкали только глаза и зубы. Человек шел сильно хромая.
     - Пек! - сказал бродяга, взяв под уздцы лошадь.
     - Нэф!!
     - Я. Я и мое золото...
     - Так ты не умер?
     - Нет, но умирал.
     Они вошли в дом. Пек привел старика, Нерру; все трое обступили Нэфа, рассматривая его с чувством любопытной тревоги.
     Его вид был ужасен. В дырах рубища сквозило черное тело; шрамы на лице и руках, склеенные запекшейся кровью, казались страшной татуировкой; босые ноги раздулись, один глаз был завязан. Он снял мешок, ружье, тяжелый кожаный пояс и бросил все в угол, потом сел.
     - Скальп цел, - кратко сообщил он.
     Девушка улыбнулась, но ничего не ответила.
     Ему дали еды и водки. Он сел, выпил; на мгновение заснул, сидя, и мгновенно проснулся.
     - Рассказывай, - сказал старик.
     - Для начала... - заметил Нэф, отворачивая левый рукав.
     От плеча до кисти тянулись обрывки сросшихся мускулов - подарок медвежьей лапы. Затем, поправив рукав, Нэф спокойно, неторопливо рассказал о таких трудах, лишениях, муках, ужасе и тоске, что Пек, посмотрев в угол, где лежал мешок с кожаным поясом, почувствовал, как все это на взгляд стало приземистее и легче.
     На другой день выспавшийся Нэф побрился, вымылся и оделся. Он перестал быть страшным, но вид его все же говорил красноречиво о многом.
     Оставшись с ним наедине, Пек сказал:
     - Ты меня предательски бросил здесь, Нэф. Я колебался... Ты не утащил меня, как следовало бы поступить верному другу. И вот - ты миллионер, а я - по-прежнему нищий.
     Нэф усмехнулся и развязал пояс. Взяв чайный стакан, он насыпал его до краев мутным, желтым песком.
     - Возьми! - сказал он покрасневшему от жадности Пеку.
     К вечеру Пек исчез. На кровати Нэф нашел его записку и показал Нерре.
     "Жадный, вероломный приятель! Прибыв страшным богачом, ты дал мне, всегдашнему твоему спутнику, жалкую часть. Будь проклят. Я уезжаю от тебя и развратной девки Нерры к своему дяде, где постараюсь лет через пять разбогатеть больше, чем ты, хитрый бродяга".
     - Закурим этой бумажкой, - весело сказал Нэф. - Не бледней, Нерра; знай, дурак кусает лишь воздух. Послушай... Я сберег скальп для тебя.
     Она помолчала, затем положила на его плечо руку, а потом мягко перевела руку на вьющиеся волосы Нэфа.
     - Через неделю будет пароход сверху, - сказала Нерра, - если хочешь, я поеду с тобой.
     - Хочу, - просто ответил Нэф.
     Так началась их жизнь. Одним мужем и одной женой стало больше на свете, богатом разными парами, но весьма бедном любовью и уважением.
     
     
     У подъезда каменного зурбаганского театра сидел наш знакомый Хин, рассматривая по профессиональной привычке ноги прохожих; выше он почти никогда не поднимал глаз, считая это убыточным.
     Прошло несколько времени. На ящик Хина ступила небольшая мужская нога в лакированном сапоге; после нее - другая. Хин заботливо их почистил и протянул руку.
     То, что оказалось в руке, сначала удивило его своим цветом, цветом не ассигнаций. Цвет был коричневый с розовым. Развернув бумажку. Хин, встав, с трепетом и почтением прочел, что это чек на предъявителя, на сумму в пятьдесят тысяч. Подпись была "Нэф".
     Он судорожно огляделся, и показалось ему, что в зурбаганской пестрой толпе легли тени пустыни и грозное дыхание диких мест промчалось над разогретым асфальтом, тронув глаза Хина свежестью неумолкающих водопадов.
     
     1918