Урсула Ле Гуин
     
     МЕДЛЕННО, КАК ИМПЕРИИ,
     И ДАЖЕ МЕДЛИТЕЛЬНЕЙ ИХ *
     
     Перевод с англ. И. Хандлоса
     
     
     Только в самые первые десятилетия Лиги Земля посылала корабли на сверхдальние расстояния, за пределы системы, к звездам и дальше. Они искали миры, на которых бы не было следов деятельности или колоний Основателей на Хайне, совершенно чужих миров. Все Известные Миры вернулись к Хайнскому Истоку, и земляне, которые не только снабжались всем необхо^димым, но и были спасены хайнитами, возмутились этим. Они захотели выйти из семьи. Они захотели найти что-нибудь но^вое. Хайниты, как раздражающе понимающие родители, поддержи^вали их поиски и поставляли корабли и добровольцев, впрочем как и несколько других миров Лиги.
     
     * В заглавие вынесена строка из стихотворения английс^кого поэта Эндрю Марвелла "К стыдливой возлюбленной". Назва^ние упоминаемой далее болезни "синдром Рендера" дано по име^ни героя фантастического романа Роджера Желязны "Тот, кто правит" (прим.ред.).
     
     Все эти добровольцы в экипажи Сверхдальнего Поиска имели одну особенность: они были сумасшедшие.
     С какой стати, в конце концов, здоровый человек должен лететь собирать информацию, которая не будет получена в течение пяти или десяти столетий? Интерференция космической массы не была еще исключена из операции ответа, и поэтому мгновенная связь была осуществима только в радиусе 120 световых лет. Исследователи вынуждены были находиться в полной изоляции. И, конечно, они не понимали, к чему могли вернуть^ся, если бы они вернулись. Ни одно нормальное человеческое существо, которое на своем опыте испытало скольжение времени даже в пределах нескольких десятилетий в полете между мирами Лиги, не согласилось бы добровольно принять участие в путе^шествии во Вселенной, которое займет столетия. Разведчики были беглецами от действительности, неудачниками. Они были психи.
     Десять из них поднялись на борт космического челнока в Смеминг-Порте и сделали разнообразные, но одинаково неумест^ные попытки познакомиться друг с другом в течение трех дней, пока челнок готовился доставить их на корабль "Гам". "Гам" - это сетианское уменьшительное имя, так же, как "Малышка" или "Петенька". В команде было два сетианца, два хайнита, один белден и пять землян; корабль сетианской постройки был заф^рахтован Правительством Земли. Его пестрая команда поднима^лась на борт, продвигаясь по стыковочной трубе один за дру^гим, как сообразительные сперматозоиды, пытающиеся оплодот^ворить Вселенную. Челнок отошел, и навигатор поставил "Гам" на курс. Корабль покрыл за несколько часов расстояние в несколько сотен миллионов миль от Смеминг-Порта и затем стреми^тельно исчез.
     Когда, спустя 10 часов 29 минут, или 256 лет, "Гам" вновь появился в нормальном пространстве, предполагалось, что он находится недалеко от звезды KQ-E-966 51. Об этом можно было судить достаточно уверенно, так как была видна золотая була^вочная головка звезды. Где-то в пределах сферы с диаметром 400 миллионов километров находилась также зеленая планета, мир 4470, как было нанесено на карту сетианским картографом. Теперь корабль должен был найти планету. Это было не так легко сделать, как может показаться, имея перед собой 400-миллионнокилометровый стог сена. К тому же "Гам" не мог перемещаться в околопланетном пространстве с околосветовой скоростью; если бы он сделал это, то и он, и звезда KQ-E-966 51, и мир 4470, столкнувшись, прекратили бы свое существование. Он был вынужден красться, используя ракетный двигатель, со скоростью в несколько сотен миль в час. Математик-навига^тор Аснанифойл знал очень хорошо, где должна была находиться планета, и полагал, что они могут выйти к ней в течение десяти земных дней. Тем временем члены команды разведчиков должны были узнать друг друга еще лучше.
     - Я не могу выносить его, - сказал Порлок, специалист по неживой природе (химия плюс физика, астрономия, геология и т.д.), и маленькие капельки слюны появились у него на усах. - Этот тип нездоров. Я не могу понять, почему его сочли год^ным и включили в команду Поиска, если это не преднамеренный эксперимент на несовместимость, запланированный Советом с нами, как с подопытными кроликами.
     - Мы обычно используем хомяков и хайнских вурдалаков, - вежливо сказал специалист по живой природе (психология плюс психиатрия, антропология, экология и т.д.); он был хайнитом.
     - Вместо кроликов. Впрочем, вы знаете, мистер Осден - это действительно очень редкий случай. В самом деле, он - первый случай полного излечения синдрома Рендера - разновидности младенческого аутизма, который считался неизлечимым. Великий психиатр Земли Хаммергельд доказал, что причина аутистичес^кого состояния в этом случае - это сверхнормальная сопережи^вательная способность, и разработал соответствующее лечение. Мистер Осден - первый пациент, подвергшийся этому лечению. Фактически он жил с доктором Хаммергельдом до 18 лет. Лечение было полностью успешным.
     - Успешным?
     - О, да. Несомненно, он не аутистик.
     - Нет, он невыносим!
     - Э, видите ли, - сказал Маннон, незаметно разглядывая капельки слюны на усах Порлока, - нормальная защита - агрес^сивная реакция между встречающимися людьми, - скажем только для примера, вами и мистером Осденом, - это то, что вы едва осознаете; привычка, манеры. Отсутствие внимания позволяет вам преодолеть эту реакцию. Вас учили игнорировать ее до такой степени, когда вы даже должны отрицать ее существование. Тем не менее мистер Осден, будучи человеком со сверхсопере^живательной способностью, чувствует ее. Он знает свои чувства и то, что чувствуете вы, и трудно сказать, кто есть кто. Скажем так: в вашей эмоциональной реакции к нему имеется нормальный элемент по отношению к любому незнакомцу, когда вы его встречаете, плюс спонтанное чувство неприязни от его взгляда, одежды или рукопожатия - неважно по какой еще при^чине. Он чувствует эту неприязнь. Так как его аутистическая система неразборчива, он прибегает к агрессивно-защитному механизму, отвечая таким образом на агрессивность, с которой вы невольно к нему относитесь.
     Маннон продолжал довольно долго.
     - Ничто не дает человеку права быть таким ублюдком, - сказал Порлок.
     - Не может ли он отключиться от нас? - спросил Харфекс, биолог, другой хайнит.
     - Это - как слух, - сказала Олеро, ассистент специалиста по неживой природе, сидевшая и покрывавшая ногти на пальцах ног флуоресцентным лаком. - Эмпатия работает не зная отдыха, она всегда включена. Он слышит наши чувства независимо от того, хочет ли он этого или нет.
     - Знает ли он, о чем мы думаем сейчас? - спросил Эсквана, инженер, поглядев на всех с неподдельным страхом.
     - Нет, - огрызнулся Порлок. - Эмпатия - это не телепатия! Никто из страдающих этим синдромом не получил возможности к телепатии.
     - Однако, - заметил Маннон с едва заметной улыбкой, - как раз перед тем, как мы покинули Хайн, там был интересный док^лад с одного из недавно вновь открытых миров. Некто Роканнон сообщил, что готовится к публикации доступная техника телепатии, существующая среди мутировавшей гуманоидной расы; я только увидел конспект в HILF Бюллетене, но...
     Он продолжал. Остальные уже поняли, что они могут беседо^вать, пока Маннон продолжал говорить; казалось, он не следил за происходящим, однако не пропускал ничего из того, о чем они говорили.
     - Тогда почему он ненавидит нас? - спросил Эсквана.
     - Никто не ненавидит вас, милый Андре, - сказала Олеро, рисуя на большом ногте левой ноги Эскваны аляповатую флуо^ресцентную гвоздику. Инженер покраснел и неопределенно улыбнулся.
     - Он поступает так, как если бы ненавидел нас, - сказала Хаито, координатор. Это была изящная женщина чисто азиатско^го происхождения, с удивительным голосом, тихим, глубоким и нежным как у молодой лягушко-быка. - Почему, если он страда^ет от нашей враждебности, он усиливает ее постоянными напад^ками и оскорблениями? Не могу сказать, что я высокого мнения о лечении доктора Хаммергельда, в самом деле, Маннон: аутизм должен быть предпочтительней...
     Она остановилась. В главный отсек вошел Осден. Он выглядел как человек, с которого содрали кожу. Его кожа была не^естественно белой и тонкой, обнажая кровеносные сосуды, как вылинявшая дорожная карта с красными и синими линиями. Его адамово яблоко, мышцы вокруг рта, кости и связки его запяс^тий и рук - все выступало так отчетливо, как будто служило наглядным пособием для уроков анатомии. Волосы его были бледно-ржавые, как давно засохшая кровь. У него были брови и ресницы, но они были видны лишь при особом освещении; в обычных же условиях видны были кости глазных впадин, вены век и бесцветные глаза. Это были не красные глаза, так как он не был настоящим альбиносом, но они не были ни голубыми, ни серыми; глаза Осдена были лишены цвета, в них застыла хо^лодная водянистая прозрачность, в которую можно было падать до бесконечности. Он никогда ни на кого прямо не глядел. В его лице отсутствовало выражение, как в анатомическом рисун^ке или черепе.
     - Я согласен, - сказал он высоким, неприятным тенором, - что даже аутистическое отклонение было бы предпочтительнее смога низких, заимствованных чувств, которыми вы, люди, ок^ружаете меня. Ради чего ты, Порлок, источаешь сейчас ненависть? Неужели ты не можешь выносить моего вида? Пойди поба^луйся немножко онанизмом, как ты это делал прошлой ночью. Это улучшает твой виирофон. Какой дьявол передвинул здесь мои кассеты? Не трогайте мои вещи, никто. Я этого не люблю.
     - Осден, - сказал Аснанифойл своим медленным раскатистым голосом. - почему ты такой мерзавец?
     Андер Эсквана съежился и закрыл лицо руками. Ссора напу^гала его. Олеро смотрела с безучастным, но все же нетерпели^вым выражением - вечный зритель.
     - Почему бы нет? - сказал Осден. Он не глядел на Аснанифойла и физически держался как можно дальше от них всех, насколько мог делать в переполненном салоне, - Никто из вас своими чувствами не дал ни малейшего повода, чтобы я изменил свое поведение.
     Харфекс, человек сдержанный и терпеливый, сказал:
     - Основанием является то, что мы намереваемся провести несколько лет вместе. Жизнь будет лучше для всех нас, если...
     - Неужели вы не можете понять, что я не дам и ломаного гроша за вас всех? - сказал Осден, взял свои микропленки и вышел. Эскавана ушел спать. Аснанифойл рисовал скользящий поток воздуха пальцем и бормотал Ритуальные Простые Числа.
     - Вы не можете объяснить его присутствие в команде ничем иным, кроме как заговором Совета Земли. Я увидел это почти сразу. Наша экспедиция обречена на провал, - прошептал Харфекс координатору, мельком глянув через плечо. Порлок вертел пуговицу на ширинке, в глазах его стояли слезы.
     - Я говорил вам, что все они были сумасшедшими, но вы по^думали, что я преувеличиваю.
     Все же им можно было найти оправдание. Разведчики Сверхдальнего Поиска ожидали найти своих товарищей по команде ин^теллигентными, хорошо подготовленными, незацикленными и лич^но симпатичными. Им предстояло работать в тесном соседстве и опасных местах, и они могли ожидать друг от друга, что пара^нойи, депрессии, мании, страхи и принуждения будут достаточно умеренными, что позволит установить личные отношения, по крайней мере, в течение большей части экспедиции. Осден мог бы быть интеллигентным, но его подготовка была поверхност^ной, а его личность гибельной. Он был послан только в расчете на свой единственный дар, эмпатическую силу: собственно говоря, в расчете на широковолновую биоэмпатическую восприимчивость. Его талант был особого рода: он мог принимать эмоциональные волны от любого существа, наделенного чувствительностью. Он мог разделить вожделение с белой крысой, боль с раздавленным тараканом, фототропизм с мотыльком. Одним словом, Совет решил, что было бы полезно знать, не обладает ли что-нибудь, находящееся поблизости, чувствительностью и, если это так, каковы эти чувства по отношению к Разведчикам.
     Должность Осдена была совершенно новая: он был сенсор команды.
     - Что такое чувство, Осден? - однажды спросила его Хаито Томико в главном отсеке, стараясь наладить взаимоотношения. - Что это на самом деле, что вы извлекаете с помощью своей эмпатической чувствительности?
     - Дерьмо, - ответил мужчина своим высоким неприятным голосом. - Психические испражнения животного царства. Я проби^раюсь по вашему калу.
     - Я стараюсь узнать некоторые факты. - Она думала, что ее тон удивительно спокоен.
     - Тебя не интересуют факты. Ты стараешься понять меня. С некоторым страхом, некоторым любопытством и большой долей отвращения. С таким же чувством ты бы перевернула дохлую со^баку, чтобы увидеть ползающих червей. Поймете ли вы раз и навсегда, что я не хочу быть понятым, что я хочу, чтобы меня оставили одного! - Его кожа покрылась красными и фиолетовыми пятнами, голос стал выше, и, так как она молчала, он закри^чал: - Иди заройся в собственный помет, ты, желтая сука!
     - Успокойся, - сказала она все еще спокойно, но тотчас оставила его и ушла в свою каюту. Конечно, он правильно понял ее мотивы; ее вопрос был в значительной мере предлогом, только попыткой заинтересовать его. Но что в этом плохого? Разве такая попытка не заключает в себе уважения к другому? В момент, когда она задавала вопрос, она чувствовала, самое большее, легкое недоверие к нему; она обычно сочувствовала ему - бедный, надменный, злобный негодяй, "мистер-без-кожи", как назвала его Олеро. Чего он ожидает, после того как так поступает? Любви?
     - Мне кажется, он не может выносить кого бы то ни было, сочувствующего ему, - сказала Олеро, лежа на нижней койке и намазывая позолоту на соски грудей.
     - Следовательно, он не может сформировать никаких человеческих отношений. Все, что его доктор Хаммергельд сделал, это вывернул аутизм наизнанку.
     - Бедный ублюдок, - сказала Олеро. - Томико, ты не будешь возражать, если Харфекс зайдет ненадолго сегодня вечером?
     - Разве ты не можешь пойти в его каюту? Я всегда чувствую себя больной, когда вынуждена сидеть в главном салоне с этой проклятой очищенной репой.
     - Должно быть, ты ненавидишь его, не так ли? Я уверена, он чувствует это. Но я спала с Харфексом и прошлую ночь тоже, и Аснанифойл может возревновать, так как они делят каюту. Было бы лучше встретиться здесь.
     - Обслужи их обоих, - сказала Томико с грубостью оскорб^ленной скромности. Ее Земная субкультура - Восточная Азия - была пуританской, она была воспитана целомудренной.
     - За ночь я люблю только одного, - ответила Олеро с не^винной искренностью. Белден, Планета-Сад, никогда не обнару^живала девственности и не открывала колес.
     - Тогда попробуй Осдена, - сказала Томико. Ее собственная неуравновешенность была редко столь очевидна, как сейчас: глубоко запрятанная неуверенность в самой себе, проявляющая^ся сама по себе как разрушающая сила. Она добровольно согла^силась на эту работу, потому что, по всей вероятности, в ней не было никакой пользы.
     Маленькая Олеро подняла глаза на нее, кисточка в руке, глаза широко раскрыты.
     - Томико, так говорить неприлично.
     - Почему?
     - Это было бы отвратительно. Меня не влечет к Осдену!
     - Я не знала, что это имеет для тебя значение, - сказала Томико безразлично, хотя она знала. Она собрала какие-то бу^маги и покинула каюту, заметив: - Я надеюсь, ты и Харфекс или кто бы там ни был, закончите к последнему звонку; я ус^тала.
     Олеро заплакала. Слезы капали на ее маленькие позолочен^ные соски. Она плакала легко. Томико в последний раз плакала, когда ей было десять лет.
     Экипаж корабля был невесел, но обстановка стала меняться к лучшему, когда Аснанифойл и его компьютеры засекли мир
     4470. Он лежал там, темно-зеленый драгоценный камень, как правда на дне гравитационного колодца. Как только они увидели увеличивающийся желто-зеленый диск, чувство взаимности стало усиливаться в них. Эгоизм Осдена, его тщательное бес^сердечие послужило сейчас объединению остальных.
     - Возможно, - сказал Маннон, - он послан в качестве маль^чика для порки. То, что земляне называют "козел отпущения". Возможно, в конце концов, его влияние окажется благотворным.
     И никто не стал возражать, так как все они старались быть добры друг к другу. Они вышли на орбиту. На ночной стороне не было огней, на континентах ничего, что можно было бы при^писать животным, которым присуще созидательное начало.
     - Нет людей, - пробормотал Харфекс.
     - Конечно, нет, - оборвал Осден, который сидел перед те^леэкраном, надев на голову полиэтиленовый пакет. Он утверж^дал, что пластик не пропускает эмпатический шум, который он фиксировал от остальных членов экипажа. - Мы находимся на расстоянии двухсот световых лет от границ Экспансии Хайна, а за ее пределами людей нет. Нигде. Уж не думаете ли вы, что Создатель совершил бы эту ужасную ошибку дважды?
     Никто не обратил на него большого внимания; они не отры^ваясь смотрели на эту желто-зеленую необъятность внизу под ними. Они были неприспособлены к жизни среди людей, и то, что они увидели, было не запустением, а спокойствием. Даже Осден не выглядел абсолютно невозмутимым как обычно, он хму^рился.
     Снижение в огне на море; воздушная разведка; посадка. Равнина из чего-то, похожего на траву, толстое, зеленое, сгибающее стебли; все это окружало корабль, обступило выдви^нутые телекамеры, испачкало объективы мелкой пыльцой.
     - Это выглядит как беспримесная фитосфера, - сказал Харфекс, - Осден, ты улавливаешь что-нибудь, обладающее чувствительностью?
     Они все повернули голову к сенсору. Он оставил экран и наливал себе чашку чая. Он не ответил. Он редко отвечал на заданные вопросы. Казарменная строгость воинской дисциплины была совершенно непригодна для этих команд сумасшедших уче^ных; их командная цепочка лежала где-то между парламентской процедурой и приказом чмокнуть в щечку; офицер регулярной армии сошел бы с ума от всего этого. По непостижимому реше^нию Совета, однако, доктор Хаито Томико была наделена полно^мочиями координатора, и она теперь в первый раз воспользова^лась своей прерогативой.
     - Мистер сенсор Осден, - сказала она, - пожалуйста, от^ветьте мистеру Харфексу.
     - Как я могу "понять" что-нибудь оттуда, - сказал Осден не поворачиваясь, - если здесь я окружен чувствами девяти неврастенических человекообразных, кишащих вокруг меня, как глисты в помойном ведре. Когда мне будет что сказать, я ска^жу вам. Я сознаю свою ответственность в качестве сенсора. Если же ты, тем не менее, осмелишься опять приказать мне, координатор Хаито, я буду считать себя свободным от этой ответственности.
     - Очень хорошо, мистер сенсор. Я верю, что впредь приказы будут не нужны, - низкий голос Томико был спокойным, но показалось, что Осден слегка вздрогнул, как будто волна ее сдерживаемой злобы ударила его в спину с физической силой.
     Предчувствие биолога подтвердилось. Когда они начали по^левые анализы, они не обнаружили животных даже на уровне микромира. Никто здесь никого никогда не съел. Все живые формы были фотосинтезирующие или сапрофаги, получающие жизнь от света или смерти, но не от жизни. Растения, бесконечные растения, ни один из видов не был знаком пришельцам из дома Человека. Бесконечные оттенки и интенсивность зеленого, фио^летового, пурпурного, коричневого, красного. Бесконечная тишина. Только ветер, шевелящий листья и ветви, теплый ласко^вый ветер, наполненный спорами и пыльцой, развевающий слад^кую бледно-зеленую пыль над пространствами огромных трав, степями, которые не рождали вереска, бесцветочными лесами, по которым не ступала нога, на которые ни один глаз не бро^сил взгляд. Теплый, печальный мир, печальный и безмятежный. Разведчики брели, как отдыхающие, по солнечным равнинам фи^лиоформ, тихо говорили друг с другом. Они знали, что их голоса разрушали тишину ста миллионов лет, тишину ветра и листьев, листьев и ветра, дующего, затихающего и пробуждаю^щегося вновь. Они разговаривали тихо, но, будучи человечес^кими существами, они разговаривали.
     - Бедный старый Осден, - сказала Дженни Чонг, биолог и техник, ведя геликоптер в район Северного Полюса. - Вся эта фантастически высокая точность воспроизведения засунута в его мозг, а здесь ничего не принять. Какое фиаско.
     - Он сказал мне, что ненавидит растения, - заметила Олеро, хихикнув. - Надо думать, он полюбит их, так как они меньше надоедают ему, чем мы.
     - Я не могу сказать, что сам люблю эти растения, - сказал Порлок, глядя вниз на пурпурные волны Северного Приполярного леса. - Одно и то же. Нет разума. По-прежнему. Человек, ока^завшись один в таком лесу, непременно сойдет с ума.
     - Но это все живое, - сказала Дженни Чонг.
     - А если это живет, Осден его ненавидит.
     - На самом деле он не настолько плох, - сказала Олеро ве^ликодушно.
     Порлок взглянул на нее косо и спросил:
     - Ты не спала с ним, Олеро?
     Олеро разрыдалась и закричала:
     - Вы, земляне, хамы!
     - Нет, она не спала, - Дженни Чонг тут же встала на ее защиту. - А ты, Порлок?
     Химик неловко засмеялся:
     - Ха, ха, ха.
     Брызги слюны появились у него на устах.
     - Осден не выносит, когда к нему прикасаются, - дрожа, сказала Олеро. - Однажды я случайно натолкнулась на него, и он отшвырнул меня прочь, как если бы я была какая-нибудь грязная тряпка.
     - Он - само зло, - сказал Порлок неестественным голосом, испуганно глядя на обеих женщин. - Закончится все тем, что он сорвет нашу экспедицию, мешая тем или иным способом. За^помните мои слова. Он не приспособлен для жизни с другими людьми!
     Они приземлились на Северном Полюсе. Полуночное солнце тлело над низкими холмами. Короткие, бесстрастные зеленова^тые биоформы тянулись в разные стороны. Но все - на юг. По^давленные невероятной тишиной, трое исследователей пригото^вили приборы и инструменты и начали работать, три вируса, мелко трясущиеся на теле неподвижного гиганта.
     Никто не предлагал Осдену принять участие в исследовании планеты ни в качестве пилота, ни в качестве фотографа или регистратора, а сам он никогда не изъявлял желания, поэтому он редко покидал базовый лагерь. Он вводил ботанические так^сономические данные, полученные от Харфекса, и помогал в качестве ассистента Эскване, в функции которого входило глав^ным образом поддержание в рабочем состоянии и ремонт систем и механизмов. Эсквана стал помногу спать, по двадцать пять и более из тридцати часовых суток планеты, отключаясь прямо во время ремонта радио или проверки схемы управления геликопте^ра. Однажды координатор Томико осталась на базе, чтобы по^наблюдать за ним. В лагере больше никого не было, кроме Посвет Ту, которая была подвержена эпилептическим припадкам; Маннон закрыл ее сегодня в лечебный контур в состоянии пре^вентивной кататонии. Тонико начитывала рапорты в запоминаю^щий банк и не упускала из виду Осдена и Эсквану. Прошло два часа.
     - Должо быть, ты хочешь использовать восемьсот шестьдесят микровальдоз, чтобы скрепить это соединение.
     - Естественно.
     - Извини, я заметил, что там было восемьсот сорок.
     - И заменишь их, когда я использую восемьсот шестьдесят. Когда я не буду знать, что и как делать, инженер, спрошу совета у тебя.
     Минуту спустя Томико оглянулась. Так и есть. Эсквана спал, засунув палец в рот и уронив голову на стол.
     - Осден.
     Он не откликнулся, белое лицо не повернулось, но нетерпе^ливым движением он дал понять, что слушает.
     - Ты не можешь не знать о ранимости Эскваны.
     - Я не несу ответственности за его психические реакции.
     - Но в ответе за свои собственные. Эсквана здесь - необ^ходимый человек для нашей работы, а ты - нет. Если ты не можешь контролировать свою враждебность, ты должен всецело из^бегать его.
     Осден положил инструменты и встал.
     - С удовольствием, - сказал он своим мстительным, царапа^ющим голосом. - Возможно, ты не можешь представить, каково испытывать иррациональные страдания Эскваны. Быть вынужден^ным разделять его ужасную трусость, съеживаться вместе с ним от страха перед всем!
     - Не пытаешься ли ты оправдать свою жестокость по отношению к нему? По-моему, ты бы должен обладать большим самоува^жением. - Томико вдруг поняла, что дрожит от злости. - Если твоя эмпатическая сила действительно дает тебе возможность разделить страдания Андера, почему это не пробудило в тебе ни малейшего сострадания?
     - Сострадания? - сказал Осден. - Сострадание. Что ты знаешь о сострадании?
     Она пристально смотрела на него, но он не хотел глядеть на нее.
     - Не мог бы ты передать словами твое эмоциональное состояние по отношению ко мне в данный момент?
     Он сказал:
     - Я могу это сделать значительно более точно, чем ты. Меня учили анализировать такие ответы, когда я их получаю. И я делаю все, чтобы получить их.
     - Но как ты можешь ожидать, что я буду испытывать ка^кие-либо добрые чувства по отношению к тебе, когда ты так себя ведешь?
     - Причем здесь, как я веду себя, ты, глупая свиноматка, ты думаешь, от этого что-нибудь зависит? Ты думаешь, что средний человек - это источник любви или доброты? По мне лучше быть ненавидимым, презираемым. Не быть женщиной или трусом, я предпочитаю, чтоб меня ненавидели.
     - Это вздор. Жалость к самому себе. Каждый человек имеет...
     - Но я не человек. - сказал Осден. - Есть все вы, и есть я сам. Я один.
     Испуганная этой вспышкой крайнего солипсизма, она некоторое время молчала, наконец сказала, без злобы и жалости, как врач, ставящий диагноз:
     - Ты обязательно убьешь себя, Осден.
     - Это суждено тебе, Хаито, - сказал он насмешливо. - Я не подвержен депрессии, и нож для харакири не для меня. Чем, по-твоему, я должен здесь заниматься?
     - Оставь лагерь. Пожалей самого себя и нас. Возьми геликоптер и накопитель информации и отправляйся считать виды растений. В лесу - Харфекс еще не добрался туда. Возьми участок леса в сто квадратных метров в пределах радиосвязи, но за пределами твоего эмпатического радиуса. Связь в восемь и двадцать четыре часа. Ежедневно.
     Осден улетел. В течение пяти дней от него ничего не пос^тупало, кроме лаконичного "Все хорошо" дважды в день. Атмос^фера в базовом лагере сменилась, как театральная декорация. Эсквана стал бодрствовать по восемнадцать часов в сутки. Посвет Ту достала свою звездообразную лютню и извлекала му^зыку небесной красоты (музыка приводила Осдена в бешенство). Маннон, Харфекс, Дженни Чонг и Томико - все отказались от транквилизаторов. Порлок на радостях выгнал что-то в своей лаборатории и все это выпил один. У него было похмелье. Аснанифойл и Посвет Ту продолжали всю ночь Числовую Эпифанию, эту мистическую оргию высшей математики, которая является высшим удовольствием для религиозной сетианской души. Олеро спала с каждым. Работа подвигалась хорошо.
     Однажды специалист по неживой природе, работавший среди высоких, толстых стеблей граминиформ, вернулся на базу бе^гом.
     - В лесу что-то есть! - Его глаза были выпучены, он зады^хался, его усы и пальцы тряслись. - Что-то большое. Двигалось за мной. Нагибаясь, я наносил отметки уровня. Это наб^росилось на меня. Как будто упало с деревьев. Сзади. - Он оглядел всех, в широко раскрытых глазах застыли ужас и изне^можение.
     - Садись, Порлок. Не воспринимай это так серьезно. А теперь расскажи еще раз, с самого начала. Итак, ты что-то увидел.
     - Не так отчетливо. Только движение. Решительное. Я не знаю, что это могло быть. Что-то самодвижущееся. В деревьях, древоформах или как там еще мы их называем. На опушке леса.
     Харфекс выглядел мрачным.
     - Здесь нет ничего, что могло бы напасть на вас, Порлок. Здесь нет цаже микроорганизмов. Здесь не может быть большого животного.
     - Может, вы видели внезапно упавший эпифит или сзади вас упала виноградная лоза?
     - Нет, - сказал Порлок. - Это свалилось на меня сквозь ветки. Быстро. Когда я обернулся, это сразу исчезло, куда-то вверх. Оно производило шум, своего рода треск. Если это было не животное, одному Богу известно, что это могло быть. Оно было большим - таким большим... как человек, по меньшей мере. Может быть, красноватого цвета. Я не мог рассмотреть. Я не уверен.
     - Это был Осден, - сказала Дженни Чонг. - В роли Тарзана. - Она нервно хихикнула, и Томико подавила дикий беспомощный смех. Но Харфекс не улыбнулся.
     - Человек начинает чувствовать себя неловко под древофор^мами, - произнес он своим вежливым, сдержанным голосом. - Я это заметил. Может быть, поэтому я не могу работать в лесах. Есть какая-то гипнотическая особенность в окраске и проме^жутках между стволами и ветками, особенно на солнечной стороне; и из выброшенных спор прорастают настолько упорядоче^ние и правильно расположенные растения, что это кажется неестественным. Я нахожу это очень неприятным, субъективно говоря. А что, если более сильный эффект подобного рода может вызвать галлюцинации?
     Порлок тряхнул головой. Облизнул губы.
     - Оно так было, - сказал он. - Что-то. Двигающееся с какой-то целью. Попытавшееся напасть на меня сзади.
     Когда Осден этой ночью вышел на связь, как всегда точно в двадцать четыре часа, Харфекс рассказал ему о сообщении Порлока:
     - Не сталкивались ли вы с чем-нибудь таким, мистер Осден, что могло бы подтвердить впечатления мистера Порлока о су^ществовании в лесу передвигающихся, чувствующих живых форм?
     - С-с-с, - сказало радио сардонически. - Нет. Дерьмо, - произнес неприятный голос Осдена.
     - Вы находитесь сейчас в лесу дальше, чем любой из нас, - сказал Харфекс с неослабевающей вежливостью, - не согласи^тесь ли вы с моим впечатлением, что обстановка в лесу способна дестабилизировать восприятие и, возможно, вызвать галлюцинации?
     - С-с-с. Я соглашусь, что восприятие Порлока легко дестабилизировать. Заприте его в лаборатории. Так он меньше нав^редит. Что-нибудь еще?
     - Не сейчас, - сказал Харфекс, и Осден отключился. Никто не мог поверить в рассказ Порлока, и никто не мог не дове^рять ему. Он был уверен, что нечто, нечто большое, попыта^лось внезапно напасть на него. Было трудно это отрицать, так как они находились в чужом мире и каждый, кто входил в лес, чувствовал некоторый озноб и смутное предчувствие под деревьями.
     - Конечно, будем называть их деревьями, - заметил Харфекс. - Это в самом деле деревья, но только, конечно, совершенно другие.
     Они все согласились, что в лесу чувствовали себя не совсем в своей тарелке, как будто сзади за ними что-то следова^ло.
     - Мы должны выяснить, в чем дело, - сказал Порлок и поп^росил послать его в качестве временного помощника биолога, как Осдена, в лес для исследования и наблюдения. Олеро и Дженни Чонг вызвались отправиться вдвоем. Харфекс высадил их в лесу около базового лагеря, обширного массива, занимающего четыре пятых Континента Д. Он запретил поясное оружие. Они не должны были выходить за пределы участка Осдена. Регуляр^но, дважды в сутки, они выходили на связь. Так продолжалось в течение трех дней. Порлок доложил о мимолетном видении, которое, по его мнению, имело большую полувертикальную фигу^ру и двигалось среди деревьев к реке; Олеро была уверена, будто слышала, как что-то бродило около палатки во вторую ночь.
     - На этой планете животных нет, - сказал Харфекс затрав^ленно. Затем Осден пропустил свой утренний сеанс связи. Томико подождала около часа, затем вылетела с Харфексом в тот район, где, как доложил Осден, он находился прошлой ночью. Но когда геликоптер завис над морем пурпурных листьев, бес^конечным, непроницаемым, ее охватило паническое отчаяние.
     - Как мы найдем его здесь?
     - Он доложил, что остановился на берегу реки. Поищем его геликоптер; его палатка будет рядом, а он не должен был уйти далеко от нее. Подсчет видов - медленная работа. Вот и река.
     - Это его машина, - сказала Томика, уловив яркий чужерод^ный блеск среди растительных красок и теней. - Давай сюда.
     Она зафиксировала аппарат над землей и выдвинула лестни^цу. Вместе с Харфексом спустились вниз.
     Море жизни сомкнулось у них над головой.
     Как только ее ноги коснулись поверхности, она расстегнула кнопку на кобуре, но потом, взглянув на Харфекса, который был безоружен, решила не доставать оружие, хотя в любой момент готова была сделать это. Стояла абсолютная тишина. Как только они оказались в нескольких метрах от медленной, ко^ричневой реки, свет стал тусклый. Толстые стволы стояли довольно далеко друг от друга, почти на одинаковом расстоянии, почти одинаковые; они были мягкокожие, некоторые казались гладкими, а другие губчатыми, серые или зелено-коричневые и коричневые, перевитые веревками ползучих растений и украшен^ные гирляндами эпифитов, вытягивающие негнущиеся, спутанные охапки больших, блюдцеобразных, темных листьев, которые об^разовывали слоеную крышу толщиной двадцать-тридцать метров. Почва под ногами была пружинистая, как батут, каждый дюйм ее был переплетен корнями и усыпан низкой порослью с мясистыми листьями.
     - Вот его палатка, - сказала Томико и испугалась звука собственного голоса в этом безмолвии. В палатке они увидели спальник, пару книжек, коробку с продуктами. "Мы должны кри^чать, звать его", - подумала она, но даже не предложила этого, не сделал этого и Харфекс. Они кружили вокруг палатки, тщательно следя за тем, чтобы не потерять друг друга из виду в этом лесу в сгущающейся темноте,
     Она споткнулась о тело Осдена не далее тридцати метров от палатки, ориентируясь на белесоватый отблеск выпавшего блок^нота. Он лежал лицом вниз между двумя деревьями с огромными корнями. Его голова и руки были покрыты кровью, кое-где за^сохшей, а кое-где еще сочащейся, красной.
     Рядом с ней появился Харфекс, его бледное лицо хайнита казалось в этой темноте совершенно зеленым.
     - Мертв?
     - Нет, его ударили. Сзади. - Пальцы Томико ощупывали ок^ровавленный череп, виски, затылок. - Оружие или инструмент. Я не нахожу перелома.
     Как только она перевернула тело Осдена так, что они смог^ли его поднять, его глаза открылись. Она держала его, низко наклонившись над его лицом. Бледные губы Осдена скривились от боли. Страх вошел в нее. Она громко вскрикнула два или три раза и попыталась убежать, волоча ноги и спотыкаясь в страшной тишине. Харфекс поймал ее, и от его прикосновения и звука голоса страх ее несколько уменьшился.
     - Что это? Что это такое? - говорил он.
     - Я не знаю, - она всхлипнула. Ее сердце все еще трепета^ло в груди, она не могла ясно видеть. - Страх это... Я испугалась. Когда я увидела его глаза.
     - Мы оба нервничаем. Я не понимаю этого...
     - Теперь все в порядке, пойдем, он нуждается в нашей по^мощи.
     Действуя с бессмысленной поспешностью, они приволокли Осдена на берег реки; приподняли и обвязали канатом под мышки; он висел, словно мешок, слегка раскачиваясь под клейким тем^ным морем листьев. Они втолкнули его в геликоптер и минуту спустя уже летели над степью. После того как Томико настрои^лась на радиомаяк базового лагеря, она глубоко вздохнула, и ее глаза встретились с глазами Харфекса.
     - Я так испугалась. Я почти потеряла сознание. Со мной еще такого не случалось.
     - Я тоже был напуган... без видимой причины, - сказал хайнит, и действительно, он выглядел потрясенным и каким-то постаревшим. - Не так сильно, как ты. Но беспричинно.
     - Это случилось, когда я прикасалась к нему, держала его. Мне показалось, что в какой-то момент он пришел в сознание.
     - Эмпатия... Я надеюсь, он сможет рассказать нам, что на него напало.
     Осден, как сломанная кукла, покрытый кровью и грязью, так и полулежал на задних сидениях, как они свалили его, в бе^зумной поспешности стремясь выбраться из леса. На базе их возвращение вызвало большую панику.
     Неумелая жестокость нападения была зловещей и ставила в тупик. Так как Харфекс упорно отрицал всякую возможность жи^вотной жизни, они стали думать о чувствующих растениях, растительных чудовищах, психических проекциях. Латентная фобия Дженни Чонг вновь заявила о себе, и она могла говорить только о темных "Ego" *, которые повсюду следовали за людьми у них за спиной. Она, Олеро и Порлок были отозваны на базу, которую ни у кого не было особого желания покинуть.
     Осден потерял добрую порцию крови за три или четыре часа, что он лежал в лесу, а от сотрясения и сильной контузии у него наступил шок и предкоматозное состояние. Когда оно сме^нилось легкой лихорадкой, он с мольбой в голосе несколько раз позвал: "Доктор Хаммергельд". Когда он спустя два дня, показавшихся мучительно долгими, полностью пришел в себя, Томико позвала Харфекса в его каюту.
     
     * Ego - я (лат.).
     
     - Осден, можете вы сказать нам, что напало на вас?
     Бледные глаза скользнули мимо лица Харфекса.
     - На вас напали, - сказала Томико мягко. Бегающий взгляд был знаком до ненависти, но она была физиком, человеком, за^щищающим от опасности. - Может быть, вы еще не вспомнили. Что-то напало на вас. Вы были в лесу...
     - Что... в лесу?
     Он жадно глотнул воздух. Выражение проясняющегося сознания появилось у него на лице. Спустя некоторое время он произнес:
     - Я не знаю.
     - Вы видели, что напало на вас, - сказал Харфекс.
     - Я не знаю.
     - Теперь вы вспомните это?
     - Я не знаю.
     - Все наши жизни могут зависеть от этого. Вы должны сказать нам, что вы увидели!
     - Я не знаю, - повторил Осден, всхлипывая от слабости. Он был слишком слаб, чтобы скрывать, что он знает ответ. Порлок, стоя поблизости, жевал свои усы цвета перца и старался услышать, о чем говорили в каюте.
     Харфекс наклонился над Осденом и сказал: "Ты нам ска^жешь". Томико пришлось энергично вмешаться.
     Харфекс сдерживал себя с таким трудом, что на него было больно смотрел. Он ушел в свою каюту, где, без сомнения, принял двойную или тройную дозу транквилизаторов. Остальные мужчины и женщины, разбросанные по большому хрупкому зданию - длинный главный холл и десять кают-спален, ничего не ска^зали, но выглядели подавленными и раздраженными. Осден, как всегда, даже теперь имел над ними всеми власть. Томико, наклонившись, смотрела на него со жгучей ненавистью, которая разъедала ей горло как желчь. Этот чудовищный эготизм, который сам по себе питал это чувство в других, это абсолютное себялюбие, было хуже, чем любое, самое ужасное физическое уродство. Как врожденный монстр, он не должен жить. Он должен умереть. Почему ему не размозжили голову?
     Однажды он лежал безжизненный и белый, беспомощно вытянув руки вдоль туловища, бесцветные глаза были широко открыты, и из уголков бежали слезы. Он пытался защититься.
     - Нет, - сказал он слабым хриплым голосом и попытался поднять руки, чтобы закрыть голову. - Нет!
     Она села на складной стул рядом с кроватью и через несколько секунд положила свою руку на его. Он попытался выр^ваться, но она удержала ее силой.
     Повисла долгая тишина.
     - Осден, - наконец прошептала она. - Извини меня, извини меня. Я хочу, чтобы ты поправился. Позволь мне хотеть, чтобы тебе было хорошо, Осден. Я не хочу причинить тебе вреда. Послушай, теперь я должна знать. Это был один из нас. Правда? Нет, не отвечай, только скажи, если я ошибаюсь, но я не ошибаюсь... Конечно, на этой планете есть животные. Их десять. Я не спрашиваю, кто это был. Не в этом дело, не так ли? Именно теперь это могла быть я. Я понимаю это. Я не поняла, как это произошло, Осден. Ты не можешь представить, как это трудно для нас понять... Но послушай. Если бы была любовь, вместо ненависти и страха... Разве любви никогда не было?
     - Нет.
     - Почему нет? Почему ее не может быть никогда? Неужели человеческие существа все такие слабые? Это страшно. Ничего. Не беда. Не беспокойся. Не шуми. По крайней мере, сейчас-то это не ненависть, ведь так? По меньшей мере, симпатия, участие, доброжелательность. Ты должен чувствовать это, Осден. Ты это чувствуешь?
     - Среди прочего другого, - сказал он почти неслышно.
     - Шум от моего подсознания, наверное. И кого-нибудь еще в этой комнате. Послушай, когда мы нашли тебя там, в лесу, когда я старалась перевернуть тебя, ты ненадолго пришел в себя, и я почувствовала ужас, исходящий от тебя. На минуту я сошла с ума от страха. Когда я это почувствовала, ты испугал меня?
     - Нет.
     Ее рука все еще лежала на его руке, а он, расслабленный, медленно засыпал, как человек, получивший облегчение от му^чившей его боли.
     - Лес, - пробормотал он; она едва могла расслышать. - Бо^юсь. Она не сжимала больше его руку, а просто держала в своей и смотрела, как он засыпал. Она знала, что она чувствовала и что, следовательно, должен чувствовать он. Она была уверена в этом: существует только одно чувство или состояние человеческого существа, которое может так, целиком и полностью перевернуть все в тебе самом, за один миг заставить все заново переосмыслить. В Великом языке Хайна есть одно слово ONTA, для любви и для ненависти. Она, конечно же, не влюбилась в Осдена, это было нечто иное. То, что она испытывала к нему, было ONTA, противоположность ненависти. Она держала его руку, и между ними протекал ток, божественное электрическое прикосновение, которого он всегда боялся. По мере того как он погружался в сон, кольцо анатомических наг^лядных мускулов вокруг его рта разжималось, и Томико увидела на его лице то, что никто из них никогда не видел, едва уло^вимо - улыбку. Скоро она истаяла. Осден спал.
     Он был вынослив; на следующий день он уже сидел и хотел есть, Харфекс пытался допросить его, но Томико запретила. Она повесила лист полиэтилена на дверь его каюты, как это часто делал сам Осден.
     - Это блокирует твою эмпатическую восприимчивость? - спросила она, и он ответил сухим осторожным тоном, каким они теперь разговаривали друг с другом:
     - Нет.
     - Ну хоть ослабляет?
     - Отчасти. Больше самовнушение. Доктор Хаммергельд думал, это срабатывало... Может, так оно и есть, чуть-чуть.
     Однажды была любовь. Испуганное дитя, задыхающееся от прилива крови под действием приливов-отливов, избиваемое ги^гантскими эмоциями взрослых, тонущий ребенок, спасенный одним человеком. Отец-Мать-Бог: и ничего другого.
     - Он еще жив? - спросила Тонико, думая о невероятном оди^ночестве Осдена и странной жестокости великих врачей. Она вздрогнула, услышав его громкий, дробный смех.
     - Он умер, по меньшей мере, два с половиной века назад, - сказал Осден, - или ты забыла, где мы, координатор! Мы все оставили в прошлом наши маленькие семьи...
     За полиэтиленовой занавеской, смутно различимые, копоши^лись остальные восемь человеческих существ, прибывших на Мир
     4470. Говорили они тихо и напряженно. Эсквана спал; Посвет Ту на лечении; Дженни Чонг занималась тем, что регулировала освещение в своей каюте так, чтобы не отбрасывать тени.
     - Они все боятся, - сказала Томико испуганно. - Их всех терзает мысль о том, что напало на тебя. Что-то вроде обезь^яно-картофелины, гигантский ядовитый шпинат. Я не знаю... Даже Харфекс. Может быть, ты прав, не рассказывая им. Но еще хуже может стать потеря доверия друг к другу. Ну почему мы все так трусливы, настолько неспособны смотреть фактам в лицо, так легко ломаемся? Неужели мы действительно все сумасшедшие?
     - Скоро будет похлеще.
     - Почему?
     - Есть что-то... - Он сжал губы. Выступили напрягшиеся мышцы.
     - Что-нибудь, наделенное чувством?
     - Чувство.
     - В лесу?
     Он кивнул.
     - Что же это?
     - Страх. - Он опять показался странным и беспокойно дер^нулся. - Когда я упал, там, ты знаешь, я не сразу потерял сознание. Или я очнулся. Не знаю. Это было больше похоже на паралич.
     - Да, как будто.
     - Я лежал на земле. Я не мог встать. Мое лицо было в гря^зи, в этой мягкой лиственной плесени. Она забивала мне нозд^ри и глаза. Я не мог пошевелиться. Не мог видеть. Как будто я был в земле. Погребенный в земле, ее часть. Я знал, что лежу между двумя деревьями, хотя я никогда не видел их. Думаю, я мог чувствовать корни. Под собою в земле, внизу под землей. Мои руки были окровавлены, я мог это чувствовать, и кровь образовала липкую грязь вокруг лица. Я почувствовал страх. Он нарастал, как будто они наконец узнали, что я был там, лежал на них там, под ними, среди них, вещь, которой они боялись, которая сама - часть их страха. Я не мог прог^нать страх, и он продолжал нарастать, а я не мог пошевелиться, не мог убежать. Должно быть, я потерял сознание, думая, а потом страх вошел в меня опять, и я все еще не мог дви^гаться. Не больше, чем могут они.
     Томико почувствовала холодок от шевелящихся на голове во^лос - включение органа страха.
     - Они, кто они, Осден?
     - Они - это... я не знаю. Страх.
     - О чем ты говоришь? - возмутился Харфекс, когда Томико рассказала об этом разговоре. Она не разрешила еще Харфексу задавать Осдену вопросы, чувствуя, что должна защитить его от бешеного напора мощных, совершенно не сдерживаемых эмоций хайнита. К несчастью, это разожгло медленный костер парано^идного беспокойства, который разгорался в бедном Харфексе, ведь он подумал, что она и Осден стали заодно, скрывая кое-какие свидетельства огромной важности или даже способные привести к гибели весь экипаж.
     - Это похоже на слепого, пытающегося нарисовать слона. Осден не видел или не слышал этого... с чувством, так же, как и мы.
     - Но он почувствовал это, моя дорогая Хаито? - спросил Харфекс с едва сдерживаемой яростью. - Не эмпатически. На своем черепе. Оно пришло, свалило и ударило его тупым пред^метом. Неужели он даже мельком не увидел этого?
     - Что он должен был увидеть, Харфекс?
     Но он не слышал ее многозначительного тона; он даже не хотел этого слышать.
     - Человек боится чужого. Убийца снаружи, чужой, а не один из нас. Дьявол не во мне!
     - Первый удар сразу лишил его сознания, - сказала Томики, начиная терять терпение. - Он ничего не видел. А когда он пришел в себя, один в лесу, он почувствовал леденящий страх. Не свой собственный. Эмпатический эффект. Он уверен в этом. И он уверен, что страх исходил не от нас. Таким образом, очевидно, местные формы жизни не все лишены способности чувствовать.
     Харфекс секунду мрачно смотрел на нее.
     - Ты пытаешься напугать меня, Хаито. Я не понимаю, почему ты хочешь это сделать.
     Он поднялся и ушел в свою лабораторию, сорокалетний мужчина, задыхаясь и волоча ноги, как восьмидесятилетний ста^рик.
     Она оглядела остальных. Она испытывала некоторое отчаяние. Ее новый, хрупкий внутренний контакт с Осденом придавал ей, она это отчетливо осознавала, некоторую дополнительную силу. Но уж если Харфекс не смог сохранить благоразумие, чего же ждать от других. Порлок и Эсквана заперлись в своих каютах, все остальные либо работали, либо были чем-нибудь заняты. Было что-то странное в их позах. Сначала координатор не могла сказать, что это было, потом она увидела, что все они сидели лицом к ближайшему лесу. Играя в шахматы с Анани^фойлом, Олеро передвигала свой стул до тех пор, пока он не оказался рядом с его.
     Она подошла к Маннону, который изучал клубок паукообраз^ных коричневых корней, и попросила его разгадать головолом^ку. Он тут же откликнулся с несвойственным ему лаконизмом:
     - Посмотри на врага.
     - Что за враг? Что чувствуешь ты, Маннон?
     У нее вспыхнула внезапная надежда на него как на психоло^га, на этот непонятный мир намеков и эмпатий, где биологи сбивались с пути.
     - Я чувствую сильное беспокойство со специфической прост^ранственной ориентацией. Но я не эмпат. Поэтому я объясняю эту тревогу особой стрессовой ситуацией, то есть нападением на члена команды в лесу, а также абсолютной стрессовой ситуацией, то есть моим присутствием в совершенно чужом окруже^нии, для которого сверхтипические коннотации слова "лес" да^ют неизбежную метафору.
     Ночью Томико разбудил Осден, кричавший во сне; Маннон уже успокаивал его, и она опять погрузилась в собственные разбе^гающиеся во тьму, непроходимые сны. Утром Эсквана не прос^нулся. Не помогли и стимуляторы. Он цеплялся за свой сон все больше и больше, до тех пор, пока не лег, свернувшись калачиком и прижав палец к губам. Бесполезно.
     - Двое за два дня. Десять негритят, девять негритят... - Это был Порлок.
     - А ты следующий негритенок, - огрызнулась Дженни Чонг. - Иди исследуй свою мочу, Порлок.
     - Он сведет с ума нас всех, - сказал Порлок, вставая и размахивая левой рукой. - Неужели вы не чувствуете этого? Боже милостивый, вы что, все глухие и слепые? неужели вы не чувствуете, что он делает, его эманации? Это все исходит от него - оттуда, из его комнаты - из его мозга. Он нас всех сведет с ума своим страхом!
     - Кто? - произнес огромный, выглядевший угрожающе Анани^фойл, нависая над маленьким землянином.
     - Должен я назвать его имя? Извольте - Осден! Осден! Осден! Думаете, почему я пытался убить его? Из самообороны. Спасти вас всех. Потому что вы не хотите видеть, что он со^бирается сделать с нами. Он саботировал экспедицию, ссоря нас, а теперь он намеревается свести нас всех с ума, проеци^руя страх на нас таким образом, что мы не можем спать или думать, как огромное радио, которое не издает ни единого звука, но оно все время работает, и вы не можете спать, и вы не можете думать. Хаито и Харфекс уже под его контролем, но остальные могут быть спасены. Я должен был это сделать!
     - Ты сделал это не слишком удачно, - сказал Осден, стоя полуголый у дверей своей каюты. - Я мог бы ударить себя сильнее. Дьявол, это не я, не я напугал тебя до смерти, Порлок, это - оттуда, оттуда, из леса!
     Порлок сделал отчаянную попытку наброситься на Осдена, но Аснанифойл схватил его в охапку и без труда удерживал, пока Маннон не сделал седативный укол. Его увели, и он еще минуту кричал о гигантском передатчике. Затем седатив начал дейс^твовать, и он присоединился к мирной тишине Эскваны.
     - Прекрасно, - заметил Харфекс. - Теперь, Осден, вы расс^кажете нам, что вы знаете.
     - Я ничего не знаю, - сказал Осден.
     Он выглядел разбитым и слабым. Томико заставила его сесть, прежде чем он начал говорить.
     - Побыв три дня в лесу, я подумал, что время от времени принимаю нечто вроде аффекта.
     - Почему вы не доложили об этом?
     - Думал, что схожу с ума, как и все вы.
     - Тем не менее об этом нужно было сообщить.
     - Вы бы вернули меня на базу. Я не мог вынести этого. Вы понимаете, что мое включение в экспедицию было огромной сшибкой. Я не способен сосуществовать с девятью другими нев^растеническими личностями в тесном замкнутом пространстве. Я был неправ, вызвавшись добровольцем в Сверхдальний Поиск, и Совет был неправ, приняв меня.
     Никто не возражал; но Томико увидела, на этот раз совершенно ясно, как дрожат плечи Осдена, как напряжены его лице^вые мускулы, так как он регистрировал их горькое согласие.
     - Как бы там ни было, я не хотел возвращаться назад на базу, потому что любопытен. Даже становясь психом, как я мог принять эмпатические аффекты, когда не было существа, чтобы их генерировать? К тому же они не были такими уж плохими. Очень смутные. Странные. Как дуновение в закрытой комнате, короткая вспышка в уголке глаза. Ничего существенного. Ничего, действительно, на самом деле ничего. - На какое-то мгно^вение он прервался, подбодрившись от их внимания; они слушали - значит, он рассказывал. Он был целиком и полностью в их власти. Если они не любили его, он должен ненавидеть, если они насмехались над ним, ему приходилось издеваться над ними, если они слушали, он становился рассказчиком. Он был беспомощным пленником их эмоций, реакций, настроений. Сейчас их было семь; слишком много, чтобы угодить им всем, поэтому он должен был постоянно натыкаться на каприз или прихоть то одного, то другого. Он не мог найти гармонию. Даже когда он говорил и держал их ,чье-нибудь внимание обязательно блужда^ло: Олеро, возможно, думала, что он не так уж непривлекате^лен, Харфекс искал скрытый смысл в его словах, мозг Аснанифойла, который не мог долгое время задерживаться на чем-либо конкретном, уносился странствовать в бесконечный мир чисел, а Томико отвлекалась на жалость, страх. Осден запнулся. Он потерял нить. - Я... Я подумал, это, должно быть, деревья, - сказал он и остановился.
     - Это не деревья, - сказал Харфекс. - Они не имеют нервной системы, так же как растения хайнского происхождения на Земле. Нет.
     - За деревьями вы не видите леса, как говорят они на Земле, - вставил Маннон, проказливо улыбаясь; Харфекс уставился на него.
     - Что вы скажете об этих корнях, которые ставят нас в тупик вот уже двадцатый день, а?
     - Ну и что же они?
     - Это несомненно родственные связи. Деревья - родственни^ки. Правильно? Теперь давайте только предположим самое неве^роятное, что вы ничего не знаете о строении мозга животных. И вам дана отдельная клетка. Будьте любезны определить, что это такое? Разве вы не увидели, что клетка способна на чувство?
     - Нет, потому что она и не способна. Отдельно взятая клетка способна лишь на механическую реакцию на раздражение. Не больше. Вы предпологаете, что индивидуальные древоформы - это "клетки", нечто вроде мозга, Маннон?
     - Не совсем так. Я лишь заметил, что они все взаимосвяза^ны как на уровне корнеузлового сцепления, так и с помощью их зеленых эпифито в ветвях. Соединение невероятной сложности и физической протяженности. Посмотрите, даже степные травофор^мы имеют корневые связи, не так ли? Я знаю, что чувствитель^ность и разумность - это не вещь, вы не можете найти ее в клетках головного мозга или анализировать ее в отрыве от клеток головного мозга. Это функция взаимосвязанных клеток. В известном смысле эта связь - родственность. Она не существует. Я не пытаюсь говорить, что она существует. Я только предполагаю, что Осден должен суметь описать ее.
     И Осден прервал его, говоря как бы в трансе:
     - Чувствующая материя без органов чувств. Слепая, глухая, лишенная нервной системы, неподвижная. Некоторая раздражи^тельность - реакция на прикосновения. Реакция на солнце, свет, воду, химические соединения в земле вокруг корней. Все непостижимо для животного разума. Присутствие без мозга. Осознавание существования без объекта или субъекта. Нирвана.
     - Почему ты принял страх? - сухо спросила Томико.
     - Я не знаю. Я не могу видеть, как может возникать осоз^нание объектов, кого-то другого: не осознаваемая ответная реакция... Но в течение нескольких дней чувствовался какой-то дискомфорт. А потом, когда я лежал между двумя деревьями и моя кровь была на их корнях... - лицо Осдена пок^рылось потом. - Тогда пришел страх, - сказал он, дрожа, - только страх.
     - Если бы такая функция существовала, - сказал Харфекс, - она была бы неспособна понимать самодвижущий, материальный организм или реагировать на него. Она сознавала бы нас не больше, чем мы можем осмыслить Бесконечность.
     - Меня ужасает безмолвие этих бесконечных пространств, * - пробормотала Томико. - Паскаль осознал бесконечность. С помощью страха.
     - Лесу, - сказал Маннон, - мы должны казаться лесными по^жарами, ураганами, угрозой. Что движется быстро - опасно для растения. Не имеющее корня должно быть чужим, страшным. И если это разум, то кажется только более вероятным, что он осознал Осдена, чей собственный мозг открыт для связи со всеми другими до тех пор, пока он в здравом уме, и который лежал, страдая от боли и умирая от страха в пределах этого разума, фактически внутри него. Не удивительно, что разум испугался.
     - Не "он"! - возразил Харфекс, - Это не живое существо, не личность! Это может быть, в лучшем случае, функция...
     - Это только страх, - сказал Осден.
     Все на некоторое время замерли и услышали тишину окружаю^щего их мира.
     - Неужели то, что я чувствую все время как возникающее сзади меня, именно это? - спросила подавленная Дженни Чонг.
     Осден кивнул.
     - Ты чувствуешь это, хотя и глуха. С Эскваной дело хуже всего, потому что он действительно обладает некоторой симпа^тической способностью. Он бы мог отослать сигнал, если бы знал как, но он слишком слаб, он может быть только лишь ме^диумом.
     - Послушай, Осден, - сказала Томико, - ты можешь отослать сигнал. Тогда пошли ему - лесу, страху оттуда - скажи ему, что мы не хотим ему вредить. Если было или есть нечто вроде аффекта, в который превращается то, что мы чувствуем как эмоции, разве мы не можем совершить обратное превращение? Отослать сообщение: "Мы безвредны, мы дружелюбны".
     - Вы должны знать, что никто не может испускать лживую эмпатическую информацию. Вы не можете послать что-то, чего не существует.
     - Но мы не намереваемся вредить, мы дружелюбны.
     
     * Блез Паскаль. "Мысли".
     
     - В самом деле? В лесу, когда вы меня подобрали, ты почувствовала дружелюбие?
     - Нет, я была напугана. Но это - его, леса, растений, не мой собственный страх, не так ли?
     - Какая разница? Это все ты чувствовала. Неужели вы не видите, - и голос Осдена поднялся от раздражения, - почему я не люблю вас и вы не любите меня, вы все? Неужели вы не видите, что я посылаю обратно весь негативный и агрессивный аффект, который чувствуете по отношению ко мне с тех пор, как мы впервые встретились? Я возвращаю вашу враждебность с благодарностью. Я это делаю в порядке самозащиты. Как Порлок. Это все-таки самооборона; это единственная способность, которую я совершенствовал, чтобы заменить мою первоначальную защиту - полный уход от окружающих. К несчастью, это создает замкнутую цепь, самоподдерживающуюся и самоподкрепляющуюся. Ваша первая реакция на меня была инстинктивная антипатия к калеке. Теперь, конечно, это ненависть. Вы не могли увидеть моих достоинств. Лес-Мозг передает только страх теперь, и единственное сообщение, которое я могу послать, это страх, потому что, когда я оставлен беззащитным перед ним, я не могу испытывать ничего, кроме страха.
     - Что же теперь мы должны делать? - спросила Томико, и Маннон быстро ответил:
     - Сменить место. На другой континент. Если там есть растения, составляющие разум, они не сразу нас заметят, как было и с этим, может быть, вовсе не захотят нас заметить.
     - Это было бы большое облегчение, - холодно заметил Осден, Остальные смотрели на него с неожиданным любопытством. Он приоткрыл себя, они увидели его таким, каким он был, беспомощным человеком в ловушке. Возможно, подобно Томико, они увидели, что сама ловушка, его грубый и жестокий эгоизм, был их собственным творением, а не его. Они построили клетку и заперли его в нее, и, как загнанная в клетку обезьяна, он выделывал непристойности за решеткой. Если бы, встретив его, они предложили доверие, если бы у них достало сил предложить любовь, каким бы он тогда предстал перед ними?
     Никто из них не смог тогда сделать это, а сейчас было уже слишком поздно. Будь на то время, будь одиночество, Томико смогла бы постепенно выстроить с ним резонанс чувств, созву^чие доверия, гармонию; но времени не было, их работа должна быть сделана. Не было достаточного помещения для культивации такого великого чувства, они должны были вырастить его с помощью симпатии, жалости, маленьких перемен к любви. Даже это придало ей новые силы, но это было ни в коей мере не достаточно для него. Она могла видеть теперь на его освежеванном лице дикое возмущение их любопытством, даже ее жалостью.
     - Пойди приляг, твоя рана опять кровоточит, - сказала она, и он повиновался ей.
     На следующее утро они собрали вещи, растворили напыленный ангар и жилые помещения и на механическом управлении взяли курс на другое полушарие Мира 4470 над красными и зелеными материками, многочисленными петлями, зелеными морями. Они заметили подходящее место на Континенте G: степь площадью 20 тысяч квадратных километров открытых всем ветрам граминиформ. Они приземлились на участок около 100 километров, где не было ни леса, ни одиночных деревьев и рощиц. Растительные формы попадались только в виде больших видов - колоний, никогда не смешивались, кроме некоторых мелких вездесущих сап^рофитов и спороносителей. Команда пульвелизировала холомельд на опорные конструкции и к вечеру тридцати двух часовых суток вселилась в новый лагерь. Эсквана все еще спал. А Порлок все еще находился под седативным действием укола, но все остальные были веселы.
     "Здесь вы можете дышать", - не уставали повторять они.
     Осден встал и нетвердо направился к дверному проему; ссу^тулившись он смотрел в наступивших сумерках на темное пространство качающейся травы, которая не была травой. Он чувствовал слабый, сладкий запах пыльцы в ветре, ни звука, только мягкий, широкий шелест ветра. Его забинтованная голова немного поднялась. Эмпат долго стоял неподвижно. Пришла темнота и звезды, свет в окнах далекого дома Человека. Ветер уже стих, не было ни звука. Он слушал.
     В долгой ночи слушала и Хаито Томико. Она лежала и слышала кровь в своих артериях и темных венах, дыхание спящих, дуновение ветра, приближающиеся грезы, безбрежную статику разрастающихся звезд, как будто окружающий мир медленно уми^рал, бежал из кромешного одиночества своей комнаты. Один Эсквана спал. Порлок лежал в смирительной рубашке, бессвязно бормоча на своем непонятном родном языке. Олеро и Дженнит Чонг с мрачными лицами играли в карты, Посвет Ту была в отсеке терапии, погруженная в лечебную ванну. Аснанифойл рисовал Мандалу, Тройную Схему Первооснов *. Маннон и Харфекс сидели вместе с Осденом.
     Она сменила повязки на голове Осдена. Его гладкие рыжева^тые волосы там, где ей не пришлось выбривать их, выглядели странно. Теперь они были как бы посыпаны солью. Ее руки тряслись, пока она работала.
     Никто еще не произнес ни слова.
     - Как мог страх оказаться и здесь тоже? - спросила она, и ее голос прозвучал безжизненно и фальшиво в пугающей тишине.
     - Не только деревья, но и трава тоже...
     
     * Буддийская схема строения мира.
     
     - Но мы ведь в двенадцати тысячах километрах от того места, где мы были этим утром, мы оставили его на другой стороне планеты.
     - Это все единое целое, - сказал Осден. - Одно большое зеленое мышление. Сколько времени требуется мысли, чтобы пролететь от одного полушария твоего мозга до другого?
     - Это не думает. Это - не мыслящее, - произнес Харфекс безжизненно. - Это лишь сеть процессов. Ветви, эпифиты, на^росты, корни с узловатыми соединениями между отдельными об^разцами, они все должны обладать способностью передавать электрохимические импульсы. Таким образом, собственно говоря, не существует отдельных растений. Даже пыльца - это зве^но цепи, без сомнения, сорт переносимой ветром чувствительности через моря, связывающие континенты. Но это невозможно. Вся эта биосфера планеты должна быть одна сеть коммуникаций, чувствительная, иррациональная, бессмертная, изолированная...
     - Изолированная, - сказал Осден. - Вот оно! Это страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или разрушать. Дело в том, что мы есть. Мы - другие. Здесь никогда не было других.
     - Ты прав, - сказал Маннон почти шепотом. - Это не имеет себе равных. Не имеет врагов. Никаких контактов ни с кем, а только с собой. Один, одинок, навсегда.
     - Тогда в чем же функция такого разума в выживании видов?
     - Может быть, подобной функции нет, - ответил Осден. - Почему ты начинаешь углубляться в телеологию, Харфекс? Разве ты не хайнит? Разве мера сложности не является мерой извеч^ной шутки?
     Харфекс не отреагировал. Вид у него был безжизненным.
     - Мы должны покинуть эту планету.
     - Теперь вы знаете, почему я всегда хотел уйти, убежать от вас, - сказал Осден с оттенком патологической доброты. - Это неприятно - чужой страх, не так ли? Если бы это еще была разумность животных. Я могу подстроиться к животным. Я ужи^ваюсь с крабами и тигром; более высокий интеллект дает человеку преимущество. Меня нужно было использовать в зоопарке, а не в человеческом коллективе. Если бы я мог настроиться на проклятую картофелину! Если бы это не было столь неопределенно... Я по-прежнему принимаю больше, чем страх, знаете ли. И до того как это запаниковало, это обладало... в нем была безмятежность. Я не мог тогда осознавать этого, я не представлял себе, как оно велико. Испытывать одновременно постоянный день и постоянную ночь. Все ветры и затишье вместе. Зимние и в то же время летние звезды. Иметь корни и иметь врагов. Быть совершенным. Вы понимаете? Никаких втор^жений. Никого другого. Быть всем!
     "Он никогда так прежде не говорил", - подумала Томико. - Ты беззащитен против этого, Осден, - сказала она. - Твоя личность уже изменилась. Ты уязвим для этого. Может, мы не все сойдем с ума, но ты уж точно, если мы не улетим.
     Он колебался, затем поднял глаза на Томико, впервые он встретился с ее глазами: долгий, спокойный взгляд, чистый как вода.
     - Что мой здоровый рассудок сделал для меня? - сказал он усмехаясь. - Но у тебя есть преимущество, Хаито. У тебя там что-то есть.
     - Мы должны убраться отсюда, - пробормотал Харфекс.
     - Если я пойму это, - Осден посмотрел задумчиво, - могу я передать ему сообщение?
     - Под твоим "пойму", - произнес Маннон отрывистым нервным голосом, - я думаю, ты имеешь в виду прекращение ретрансля^ции эмпатической информации, которую ты получаешь от расти^тельного организма: прекращение отражения страха и его пог^лощение. Это тоже сразу убьет тебя или снова приведет к пол^ному психологическому истощению, аутизму.
     - Почему? - спросил Осден. - То, что посылается этим, - отражение, а мое спасение - именно в отражении. Это не обладает разумом, а я - человек.
     - Не тот масштаб. Что может единственный человеческий мозг против чего-то столь обширного?
     - Единственный человеческий мозг может постигнуть систему в масштабе звезд и галактик, - сказала Томико, - и толковать ее как Любовь.
     Маннон по очереди глядел на всех; Харфекс молчал.
     - Это бы легче сделать в лесу, - сказал Осден. - Кто из вас доставит меня туда?
     - Когда?
     - Сейчас. Прежде, чем вы все сломаетесь или взбеситесь.
     - Я, - сказала Томико.
     - Никто из нас не полетит, - сказал Харфекс.
     - Я не могу, - сказал Маннон. - Я... Я слишком напуган. Я разобью машину.
     - Возьми с собой Эсквану. Если я смогу справиться с зада^нием, он послужит в качестве медиума.
     - Вы принимаете план сенсора, координатор? - спросил Харфекс официально.
     - Да.
     - Я не одобряю. И тем не менее я полечу с вами.
     - Я думаю, мы вынуждены, Харфекс, - сказала Томико, глядя на лицо Осдена. Ужасная белая маска исчезла, оно было полно страстного желания, как лицо любовника.
     Олеро и Дженни Чонг играли в карты, чтобы не думать о своих часто посещаемых из-за возрастающей сонливости крова^тях, своем возрастающем страхе, привилегированные, как испу^ганные дети.
     - Эта штука, она в лесу, из-за нее вы... станете...
     - Бояться темноты? - Осден презрительно усмехнулся. - Но поглядите на Эсквану, Порлока и даже Аснанифойла. - Это может не причинить вам вреда. Это импульс, проходящий через синапсы, ветер, проходящий сквозь ветви. Это только сон.
     Они забрались в геликоптер, Эсквана все еще спал, тихо свернувшись калачиком в заднем отсеке, Томико за штурвалом и Харфекс молчали, вглядываясь в темнеющую впереди среди свет^ло-серого пространства освещенной светом звезд равнины линию леса.
     Они достигли черной линии, пересекли ее; теперь под ними была темнота.
     Она нашла посадочную площадку, заставляя себя лететь низко, сдерживая неистовое желание взмыть вверх и улететь прочь. Огромная энергия мира-растения была значительно сильнее здесь, в лесу, и его паника билась огромными черными волнами. Впереди было бледное пятно неправильной формы, ого^ленная верхушка холма чуть повыше самых высоких черных дре^воформ вокруг него; не деревья; имеющие корни, части целого. Она посадила геликоптер на поляну; плохая посадка. Ее руки на штурвале были скользкими, как будто она потерла их холод^ным мылом.
     Теперь вокруг них стоял лес, черный в темноте.
     Томико нагнулась и закрыла глаза. Эсквана застонал во сне. Дыхание Харфекса стало коротким и громким, он сидел напрягшись, он не пошевелился даже тогда, когда Осден пере^шагнул через него и припал к открытой двери.
     Осден стоял; его спина и забинтованная голова были хорошо видны в темном свечении приборной панели; он не решался сту^пить за дверной проем.
     Томико тряслась. Она не могла поднять головы. "Нет, нет, нет. - повторяла она шепотом, - нет, нет, нет". Осден пошевелился неожиданно и бесшумно нырнул в дверной проем вниз, в темноту. Он ушел.
     "Я иду!" - сказал сильный голос.
     Томико вскрикнула. Харфекс закашлялся; он, казалось, пытался встать, но ему это не удалось. Томико ушла в себя, вся сконцентрировавшись на слепом глазе в свем желудке, в центре своего существа; а снаружи не было ничего, кроме страха.
     Он прошел.
     Она подняла голову, медленно расцепив руки. Села прямо. Ночь была темная, и звезды были видны над лесом. Больше ничего.
     - Осден, - сказала она, но голос не вышел из горла. Она повторила опять - громче, одинокое кваканье. Ответа не было.
     Она начала понимать, что с Харфексом что-то неладное. Она попыталась найти его голову в темноте, так как он сполз с сиденья, когда внезапно, в гробовой тишине, в темном заднем отсеке машины послышался голос.
     - Хорошо, - произнес он.
     Это был голос Эскваны. Она включила внутреннее освещение и увидела инженера, свернувшегося калачиком и спящего, его рука наполовину прикрывала рот.
     Рот открылся и повторил: "Все хорошо".
     - Осден.
     - Все хорошо, - сказал мягкий голос, исходящий из рта Эскваны.
     - Где ты?
     Молчание.
     - Возвращайся.
     Поднялся ветер.
     - Я остаюсь здесь, - сказал мягкий голос.
     - Ты не можешь остаться...
     Молчание.
     - Ты будешь одинок, Осден!
     - Послушай, - голос был слабый, невнятный, как будто он терялся в шуме ветра. - Послушай. Я желаю тебе счастья.
     Она снова назвала его имя, но ответа не было. Эсквана лежал тихо. Харфекс лежал еще тише.
     - Осден! - закричала она, наклоняясь в дверной проем в темную колеблемую ветром тишину леса. - Я вернусь. Я должна доставить Харфекса на базу. Я вернусь, Осден!
     Молчание и ветер в листьях.
     Они закончили предписанную программу поиска Мира 4470, восемь оставшихся, для этого им потребовался на сорок один день больше.
     Сначала Аснанифойл или кто-то из женщин ежедневно ходили в лес и искали Осдена в районе вокруг оголенного холма, хотя Томико не могла точно определить, на какой холм они приземлились в ту ночь, в самое сердце и водоворот страха. Они оставили для Осдена все самое необходимое: запас еды на пять^десят лет, одежду, палатки, орудия и инструменты. Они отказались от дальнейших поисков; невозможно было найти одного человека, если он хочет спрятаться в этих бесконечных лаби^ринтах и темных переплетенных коридорах. Они могли пройти на расстоянии вытянутой руки от него и не увидеть его..
     Но он там был, так как больше не было страха. После всего пережитого Томико старалась понять, что сделал Осден. Но мысли ускользали из-под контроля. Он принял страх на самого себя и, приняв его, преступил его пределы. Он отдал себя чу^жому - неограниченная никакими условиями капитуляция, которая не оставила места для зла. Он понял любовь другого и таким образом обрел свою собственную целостную личность.
     Люди из команды Поиска шли под деревьями, по необозримым колониям жизни, окруженные видящей сны тишиной. Нависающая тишина, которая едва осознавала их полностью, индифферентная к ним. Здесь не было времени. Расстояние не играло роли. Но они имели достаточное пространство и время...
     Планета вращалась между солнечным светом и полной темно^той, ветры весны и лета равномерно дули, перенося пыльцу через спокойные моря.
     После всех поисков, покрыв огромные расстояния в сотни световых лет, "Гам" вернулся в то место, что несколько веков назад было Смеминг-Портом. Там еще имелись люди, чтобы скеп^тически принять рапорты экипажа и зафиксировать их потери: биолог Харфекс - умер от страха, сенсор Осден - остался как колонист.