Михаил Зощенко.
     
     Монастырь
     
     
     "Наука и жизнь", э 2, 1970
     OCR Бычков М.Н.
     
     
     В святых я, братцы мои, давненько не верю. Еще до революции. А что до бога, то в бога перестал я верить с монастыря. Как побывал в монастыре, так и закаялся.
     Конечно, все это верно, что говорят про монастыри, - такие же монахи люди, как и мы прочие: и женки у них имеются, и выпить они не дураки, и повеселиться, - но только не в этом сила. Это давно известно.
     А вот случилась в монастыре одна история. После этой истории не могу я спокойно смотреть на верующих людей. Пустяки - ихняя вера!
     А случилось это, братцы мои, в Новодеевском монастыре.
     Был монастырь богатый. И богатство свое набрал с посетителей. Посетители жертвовали. Бывало, осенью, как поднапрут всякие верующие, как начнут лепты вносить - чертям тошно. Один вносит за спасение своей души, другой - за спасение плавающих и утопающих, третий так себе вносит - с жиру бесится.
     Многие вносили - принимай только. И принимали. Будьте покойны.
     Ну, а конечно, который внесет, - норовит уж за свои денежки пожить при монастыре и почетом попользоваться. Да норовит не просто пожить, а охота ему, видите ли, к святой жизни прикоснуться. Требует и келью отдельную, и служку, и молебны.
     Ублаготворяли их. Иначе нельзя.
     А только осенью келий этих никак не сватало всем желающим. Уж простых монахов вытесняли на время по сараям, и то было тесно.
     А сначала было удивительно: с чего бы это народ сюда прет? Что за невидаль? Потом выяснилось: была тут и природа богатая, климат, и, кроме того, имелась приманка для верующих.
     Жили в монастыре два монаха-молчальника, один столпник и еще один чудачок. Чудачок этот мух глотал. И не то, чтобы живых мух, а настойку из мух пил натощак. Так сказать, унижал себя и подавлял свою плоть.
     Бывало, с утра пораньше народ соберется вокруг его сарайчика и ждет. А он, монах то есть, выйдет к народу, помолится, поклонится в пояс и велит выносить чашку. Вынесут ему чашку с настойкой, а он снова поклонится народу и начинает пить эту гнусь.
     Ну, народ, конечно, плюется, давится, которые слабые дамы блюют и с ног падают, а он, сукин кот, вылакает гнусь до дна, не поморщится, повернет чашку, дескать, пустая, поклонится и - к себе. Только его и видели до другого дня.
     Один раз пытались верующие словить его, дескать, не настоящая это настойка из мух. Но оказалось верно - честь-честью. Монах сам показал, удостоверил и сказал народу:
     - Что я, бога, что ли, буду обманывать?..
     После этого слава пошла о нем большая.
     А что до других монахов-были они не так интересны. Ну, хотя бы молчальники. Ну, молчат и молчат. Эка невидаль! Столпник - тоже пустяки. Стоит на камне и думает, что святой. Пустяки!
     Был еще один такой - с гирькой на ноге ходил. Этот нравился народу. Одобряли его. Смешил он верующих. Но только долго он не проходил - запил, гирьку продал и ушел восвояси.
     А все это, конечно, привлекало народ. Любопытно было. Оттого и шли сюда. А шли важные люди. Были тут и фоны, и бароны, и прочая публика. Но из всех самый почетный и богатый гость был - московский купчик Владимир Иванович.
     Много денег он всадил в монастырь. Каялся человек. Грехи замаливал.
     - Я, - говорил он про себя, - всю жизнь грешил, ну, а теперь пятый год очищаюсь.
     А старенький это был человек. Бороденка была у него совсем белая. И на первый взгляд он был похож на святого Кирилла или Мефодия. Чего такому-то не каяться?
     А приезжал он в монастырь часто.
     Бывало, приедет, остановит коляску версты за три и прет пешком.
     Придет вспотевший, поклонится братии, заплачет. А его под ручки. Пот с него сотрут, и водят вокруг, и шепчут на ухо всякие пустяки.
     Ну, отогреется, проживет недельку, отдарится и снова в город. А там опять в монастырь. И опять кается.
     А каялся он прямо на народе. Как услышит монастырский хор - заплачет, забьется: "Ах, я такой! Ах, я этакий!"
     Очень на него хор действовал. Жалел только старик, что не дамский это монастырь.
     - Жаль, - говорил, - что не дамский, а то я очень обожаю самое тонкое пение сопран.
     Так вот, был Владимир Иванович самый почетный гость. А от этого все и случилось.
     Продавалось рядом с монастырем имение. Имение дворянское. "Дубки". Имение удобное - земли рядом. Вот игумен и разгорелся на него. Монахи тоже.
     Стал игумен вместе с экономом мозгами раскидывать: как бы им подобрать к своим рукам? Да никак. Хоть и денег тьма, да купить нельзя. По закону не показано. По закону мог монастырь землю получить только в дар.
     Вот игумен и придумал механику. Придумал он устроить это дело через Владимир Иваныча. Посетитель почтенный, седой, - купит и подарит после. Только и делов.
     Ну, так и сделали.
     А купчик долго отнекивался.
     - Нет, - говорил, - куда мне! От мирских дел я давно отошел, мозги у меня не на то самое направлены, а на очищение и на раскаяние, - не могу, простите!
     Но уломали. Мраморную доску обещали приклепать на стене с заглавием купчика. Согласился купчик.
     И вот дали ему семьдесят тысяч рублей золотом, отслужили молебствие с водосвятием и отправили покупать.
     Покупал он долго. Неделю. И приехал назад в монастырь вспотевший и вроде не в себе. Приехал утром. С экипажа не Слез, к игумену не пошел, а велел только выносить свои вещи из кельи.
     Ну, а монахи, конечно, сбежались - увидели. И игумен вышел.
     - Здравствуйте, - говорит. - Сходите!
     - Здравствуйте, - говорит. - Не могу.
     - Отчего же, - спрашивает, - не можете? Не больны ли? Как, дескать, Ваше самочувствие и все такое?
     - Ничего, - говорит Владимир Иванович, - спасибо! Я, говорит, приехал попрощаться да вещички кой-какие забытые взять. А сойти с экипажа не могу, - ужасно тороплюсь и вообще.
     - А Вы, - говорит игумен, - через не могу. Какого черта! Нужно нам про дело говорить. Купили?
     - Купил, - отвечает купчик, - обязательно купил. Такое богатое имение не купить грешно, отец настоятель!
     - Ну, и что же? - спрашивает игумен. - Оформить надо... Дар-то...
     - Да нет, - отвечает купчик. - Я, говорит, раздумал. Я, говорит, не подарю вам это имение. Разве мыслимо разбрасываться таким добром? Что вы?
     Чего тут и было после этих слов, - невозможно рассказать. Игумен, конечно, ошалел, нос у него сразу заложило - ни чихнуть, ни сморкнуться не может. А эконом - мужчина грузный - освирепел, нагнулся к земле и за неимением под рукой камня схватил гвоздь этакий длинный, барочный и бросился на Владимир Ивановича. Но не заколол - удержали.
     Владимир Иванович побледнел, откинулся в экипаже.
     - Пущай, - говорит, - пропадают оставленные вещи.
     И велел погонять.
     И уехал. Только его и видели.
     Говорили после, будто он примкнул к другому монастырю, в другой монастырь начал жертвовать, но насколько верно - никто не знает.
     А история эта даром не прошла. Которые верующие монахи стали расходиться из монастыря. Первый ушел молчальник,
     - Ну, - говорит, - вас к чертям собачьим.
     Плюнул и пошел, хотя его и удерживали. А засим ушел я. Меня не удерживали.
     
     Из сатирического альманаха "Бегемотник". Л. 1928