СТИВЕН КИНГ            КАРНИЗ            - НУ, СМЕЛЕЕ, - повторил Кресснер. - Загляните в пакет.      Дело происходило на сорок третьем, последнем этаже небоскреба, в квартире-люкс. Пол был устлан рыжим с подпалинами ворсистым ковром. На ковре между изящным шезлонгом, в котором сидел Кресснер и обитой настоящей кожей кушеткой, на которой никто не сидел, выделялся блестящим коричневым пятном пластиковый пакет.      - Если это отступные, будем считать разговор оконченным, - сказал я. - Потому что я люблю ее.      - Деньги, да, но не отступные. Ну, смелее. Загляните. - Он курил ту^рецкую сигарету в мундштуке из оникса; работали кондиционеры, и запах едва чувствовался. На нем был шелковый халат с вышитым драконом. Спокой^ный взгляд из-под очков - взгляд человека себе на уме. С этим все ясно: всемогущий, сказочно богатый, самоуверенный сукин сын. Я любил его жену, а она меня. Я был готов к неприятностям, и я их дождался, оставалось только узнать - каких.      Я подошел к пластиковому пакету и перевернул его. На ковер высыпались заклеенные пачки банкнот. Двадцатидолларовые купюры. Я присел на корточ^ки, взял одну пачку и пересчитал. По десять купюр. Пачек было много.      - Здесь двадцать тысяч, - сказал он, затягиваясь.      Я встал.      - Ясно.      - Они ваши.      - Мне не нужны деньги.      - И жена в придачу.      Я молчал. Марсия меня предупредила. Это кот, сказала она. Старый и коварный. Ты для него мышка.      - Так вы, теннисист-профессионал, - сказал он. - Вот, значит, как вы выглядите.      - Разве ваши агенты не сделали снимков?      - Что вы! - Он отмахнулся ониксовым мундштуком. - Даже фильм отсняли - счастливая парочка в Бэйсайдском отеле. Камера снимала из-за зеркала. Но что все это, согласитесь, в сравнении с натурой.      - Возможно.      Он будет то и дело менять тактику, сказала Марсия. Он вынуждает человека обороняться. И вот ты уже отбиваешь мяч наугад и неожиданно пропус^каешь встречный удар. Поменьше слов, Стэн. И помни, что я люблю тебя.      - Я пригласил вас, мистер Норрис, чтобы поговорить как мужчина с муж^чиной. Непринужденный разговор двух цивилизованных людей, один из которых увел у другого жену.      Я открыл было рот, но потом решил промолчать.      - Как вам понравилось в Сан-Квентине? - словно невзначай спросил Кресснер, попыхивая сигаретой.      - Не очень.      - Три года, если не ошибаюсь. Кража со взломом - так, кажется, звуча^ла статья.      - Марсия в курсе, - сказал я и сразу пожалел об этом. Он навязывал мне свою игру, от чего меня предостерегала Марсия. Я даю свечи, а он ус^пешно гасит.      - Я позволил себе отогнать вашу машину, - сказал он, мельком взглянув в окно. Впрочем, окна как такового не было: вся стена - сплошное стекло. Посередине, тоже стеклянная, раздвижная дверь. За ней балкончик. Ну а за балкончиком - бездна. Что-то в этой двери меня смущало. Я только не мог понять что.      - Великолепное здание, - сказал Кресснер. - Гарантированная безопас^ность. Автономная телесеть - и все такое. Когда вы вошли в вестибюль, я отдал распоряжение по телефону. Мой человек запустил мотор вашей машины и отогнал ее на общественную стоянку в нескольких кварталах отсюда. - Он взглянул на циферблат модных настенных часов в виде солнца, что висели над кушеткой. Часы показывали 8.05. - В 8.20 тот же человек позвонит в полицию по поводу вашей машины. Не позднее 8.30 блюстители порядка обна^ружат в багажнике запасную покрышку, а в ней шесть унций героина. У них возникнет большое желание познакомиться с вами, мистер Норрис.      Угодил-таки в капкан. Все, казалось бы, предусмотрел - и на тебе: влип как мальчишка.      - Это произойдет, если я не скажу моему человеку, чтобы он забыл о предыдущем звонке.      - Мне достаточно сообщить, где Марсия, - подсказал я. - Не могу, Кресснер. Не знаю. Мы с ней нарочно так договорились.      - Мои люди выследили ее.      - Не думаю. Мы от них оторвались в аэропорту.      Кресснер вздохнул и отправил дотлевающую сигарету в хромированную пепельницу с вращающейся крышкой. Все отработано. Об окурке и о Стэне Норрисе позаботились в равной степени.      - Вообще-то вы правы, - сказал он. - Старый трюк - зашел в туалет, и тебя нет. Мои люди были вне себя: попасться на такой крючок. Наверно, из-за его примитивности они даже не приняли его в расчет.      Я промолчал. После того как Марсия улизнула в аэропорту от агентов Кресснера, она вернулась рейсовым автобусом обратно в город, с тем чтобы потом добраться до автовокзала. Так мы решили. При ней было двести долларов - все мои сбережения. За двести долларов туристский автобус доста^вит тебя в любую точку страны.      - Вы всегда такой неразговорчивый? - спросил Кресснер с неподдельным интересом.      - Марсия посоветовала.      Голос его стал жестче:      - Значит, попав в лапы полиции, будете держаться до последнего. А когда в следующий раз наведаетесь к моей жене, вы застанете тихую ста^рушку в кресле-качалке. Об этом вы не подумали? Насколько я понимаю, за шесть унций героина вы можете схлопотать сорок лет.      - Этим вы Марсию не вернете.      Он усмехнулся:      - Положеньице, да? С вашего позволения я обрисую ситуацию. Вы и моя жена полюбили друг друга. У вас начался роман... если можно назвать ро^маном эпизодические ночные свидания в дешевых мотелях. Короче, я потерял жену. Зато заполучил вас. Ну а вы, что называется, угодили в тиски. Я верно изложил суть дела?      - Теперь я понимаю, почему она от вас устала, - сказал я. К моему удивлению, он расхохотался, даже голова запрокинулась.      - А знаете, вы мне нравитесь. Вы простоваты, мистер Норрис, и замашки у вас бродяги, но, чувствуется, у вас есть сердце. Так утверждала Марсия. Я, честно говоря, сомневался. Она не очень-то разбирается в людях. Но в вас есть какая-то... искра. Почему я и затеял все это. Марсия, надо полагать, успела рассказать вам, что я люблю заключать пари.      - Да.      Я вдруг понял, чем меня смутила раздвижная дверь в стеклянной стене. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову устроить чаепитие среди зимы на балконе сорок третьего этажа. Вот и шезлонг стоит в комнате. А ветрозащитный экран почему-то сняли. Почему, спрашивается?      - Я не питаю к жене особых чувств, - произнес Кресснер, аккуратно вставляя в мундштук новую сигарету. - Это ни для кого не секрет. И вам она наверняка сказала. Да и при вашем... опыте вам наверняка известно, что от хорошей жизни замужние женщины не прыгают в стог сена к заурядно^му профи по мановению ракетки. Но Марсия, эта бледная немочь, эта крив^ляка, эта ханжа и зануда, эта размазня, эта...      - Достаточно, - прервал я его.      Он изобразил на лице улыбку.      - Прошу прощения. Все время забываю, что мы говорим о вашей возлюб^ленной. Кстати, уже 8.16. Нервничаете?      Я пожал плечами.      - Держимся до конца, ну-ну, - сказал он и закурил новую сигарету. - Вас, вероятно, удивляет, что при всей моей нелюбви к Марсии я почему-то не хочу отпустить ее на...      - Нет, не удивляет.      На его лицо набежала тень.      - Не удивляет, потому что вы махровый эгоист, собственник и сукин сын. Только у вас не отнимают ничего вашего. Даже если это вам больше не нужно.      Он побагровел, потом вдруг засмеялся.      - Один ноль в вашу пользу, мистер Норрис. Лихо это вы.      Я снова пожал плечами.      - Хочу предложить вам пари, - посерьезнел он. - Выиграете - получаете деньги, женщину и свободу. Ну а проиграете - распрощаетесь с жизнью.      Я взглянул на настенные часы. Это получилось непроизвольно. Часы показывали 8.19.      Согласен, - сказал я. А что мне оставалось? По крайней мере, выиграю несколько минут. Вдруг придумаю, как выбраться отсюда - с деньгами или без.      Кресснер снял трубку телефона и набрал номер.      - Тони? Этап второй. Да.      Он положил трубку на рычаг.      - Этап второй - это как понимать? - спросил я.      - Через пятнадцать минут я позвоню Тони, он заберет... некий сомни^тельный груз из багажника вашей машины и подгонит машину к подъезду. Если я не перезвоню, он свяжутся с полицией.      - Страхуетесь?      - Войдите в мое положение, мистер Норрис. На ковре лежит двадцать тысяч долларов. В этом городе убивают и за двадцать центов.      - В чем заключается спор?      Лицо Кресснера исказила страдальческая гримаса.      - Пари, мистер Норрис, пари. Спорит всякая шушера. Джентльмены заклю^чают пари.      - Как вам будет угодно.      Отлично. Вы, я заметил, посматривали на мой балкон.      - Нет ветрозащитного экрана.      - Верно. Я велел его снять сегодня утром. Итак, мое предложение: вы проходите по карнизу, огибающему это здание на уровне нашего этажа. В случае успеха срываете банк.      - Вы сумасшедший.      - Отчего же. За десять лет, что я живу здесь, я предлагал это пари шести разным людям. Трое из них, как и вы, были профессиональными спорт^сменами - популярный защитник, который больше славился блестящими выс^туплениями в телерекламе, чем своей бледной игрой, бейсболист, а также довольно известный жокей с баснословными заработками и не менее баснословными алиментами. Остальные трое - попроще. Разные профессии, но два общих момента - денежные затруднения и неплохие физические данные. - Он в задумчивости затянулся и, выпустив дым, продолжал: - Пять раз мое предложение с ходу отвергали. И лишь однажды приняли. Условия - двадцать тысяч против шести месяцев тюрьмы. Я выиграл. Тот человек глянул вниз с моего балкона и чуть не потерял сознание. - На губах Кресснера появилась брезгливая улыбка. - Внизу - сказал он, - все кажется таким крошечным. Это его сломало.      - Почему вы считаете, что...      Он остановил меня жестом, выражавшим досаду.      - Давайте без этой тягомотины, мистер Норрис. Вы согласитесь, потому что у вас нет выбора. На одной чаше сорок лет в Сан-Квентине, на другой - свобода. И в качестве легкой приправы - деньги и моя жена. Я человек щедрый.      - Где гарантия, что вы не устроите мне ловушку? Что я пройду по карнизу, а вы тем временем не позвоните Тони?      Он вздохнул.      - У вас мания преследования, мистер Норрис. Я не люблю свою жену. Моя многосложная натура страдает от ее присутствия. Двадцать тысяч долларов для меня не деньги. Я каждую неделю отстегиваю в четыре раза больше своим людям в полиции. А что касается пари... - Глаза у него заблестели. - На такое дело никаких денег не жалко.      Я раздумывал, он не торопил с ответом - хороший товар не нуждается в рекламе. Кто я для него? Средней руки игрок, которого в тридцать шесть могли попросить из клуба, если бы не Марсия, нажавшая на кое-какие пру^жины. Кроме тенниса, я ничего не умею, да и не так-то просто куда-нибудь устроиться, даже сторожем, когда у тебя за плечами судимость. И дело-то пустяковое, так, детские шалости, но поди объясни это любому боссу.      Ничего не скажешь, смешная история: по уши влюбился в Марсию Кресснер, а она в меня. Называется, разок сыграли утром в теннис. Везет вам, Стэн Норрис. Тридцать шесть лет жил себе Стэн Норрис холостяком в свое удовольствие и на тебе - втрескался в жену короля подпольного мира.      Этот старый кот, развалившийся в шезлонге и дымящий дорогой турецкой сигаретой, надо думать, многое разнюхал. Если не все. Я могу принять его пари и даже выиграть - и все равно останусь с носом; а откажусь - через пару часов буду в тюряге. И на свет божий выйду уже в новом тысячелетии.      - Один вопрос, - сказал я.      - Я вас слушаю, мистер Норрис.      - Ответьте, глядя мне в глаза: вы не имеете обыкновения жульничать?      Он посмотрел мне в глаза.      - Я никогда не жульничаю, мистер Норрис, - сказал он с тихим достоин^ством.      - О'кэй.      А что мне оставалось?      Он просиял и сразу поднялся.      - Вот это разговор! Вот это я понимаю! Давайте подойдем к балконной двери, мистер Норрис.      Мы подошли. У него был вид человека, который сотни раз рисовал себе эту картину в своем воображении и сейчас, когда она стала реальностью, наслаждался ею в полной мере.      - Ширина карниза двенадцать сантиметров, - произнес он мечтательно. - Я измерял. Да, я сам стоял на нем - разумеется, держась за перила. Видите чугунное ограждение - когда вы опуститесь на руках, оно вам окажется по грудь. Ограждение кончится - держаться, сами понимаете, будет не за что. Придется двигаться на ощупь, стараясь не терять равновесия.      Вдруг мой взгляд приковал один предмет за оконным стеклом... я почувствовал, как у меня стынет в жилах кровь. Это был анемометр, или ветромер. Небоскреб находится рядом с озером, а квартира Кресснера - под крышей небоскреба, открытой всем ветрам, поскольку все соседние здания были ниже. Этот ветер вопьется в тело ледяными иглами. Столбик анемомет^ра показывал десять метров в секунду, но при первом же сильном порыве столбик подскочит до двадцати пяти, прежде чем опустится до прежней от^метки.      - Я вижу, вас заинтересовал ветромер, - обрадовался Кресснер. - Вообще-то здесь дует еще не так сильно, преобладающий ветер - с противоположной стороны. И вечер сегодня довольно тихий. В это время тут иногда такой ветрище поднимается, все восемьдесят пять будет... чувствуешь, как тебя покачивает. Точно на корабле. А сейчас, можно сказать, штиль, да и тепло не по сезону, видите?      Следуя за его пальцем, я разглядел световое табло на небоскребе слева, где размещался банк. Семь градусов тепла. На таком ветру ощущения будут как при нуле.      - У вас есть что-нибудь теплое? - спросил я. На мне был легкий пиджак.      - Боюсь, что нет. - Электронное табло на здании банка переключилось на время: 8.32. - Вы бы поторопились, мистер Норрис, а то я должен дать команду, что мы приступаем к третьему этапу нашего плана. Тони мальчик хороший, но ему не всегда хватает выдержки. Вы понимаете, о чем я?      Я понимал. Уж куда понятнее.      Я подумал о Марсии, о том, что мы с ней вырвемся из щупальцев Кресснера, имея при себе приличные деньги для начала, и, толкнув раздвижную стеклянную дверь, шагнул на балкон. Было холодно и влажно; дул ветер, и волосы залепляли глаза.      - Желаю вам приятно провести вечер, - раздался за спиной голос Кресснера, но мне уже было не до него. Я подошел к перилам, вниз я не смотрел. Пока. Я начал глубоко вдыхать воздух.      Это не какое-нибудь там специальное упражнение, а что-то вроде само^гипноза. С каждым выдохом голова очищается от посторонних мыслей, и вот ты уже думаешь лишь об одном - о предстоящей игре. Вдох-выдох - и я забыл о пачках банкнот. Вдох-выдох - и я забыл о Кресснере. С Марсией оказалось потруднее - она стояла у меня перед глазами и просила не делать глупостей, не играть с Кресснером по его правилам, потому что даже если он не жульничает, он, как всегда, наверняка подстраховался. Я ее не слу^шал. Не до этого мне было. Это не то пари, когда в случае проигрыша ты идешь покупать несколько кружек пива под аккомпанемент дружеских шуто^чек; тут тебя будут долго собирать в совок от одного угла Дикман-стрит до другого.      Когда я посчитал, что уже достаточно владею собой, я глянул вниз.      Отвесная стена небоскреба напоминала гладкую поверхность меловой ска^лы. Машины на стоянке походили на миниатюрные модели, какие можно купить в сувенирном киоске. Сновавшие взад-вперед автомобили превратились в лу^чики света. Если отсюда навернуться, успеешь не только осознать, что с тобой происходит, но и увидеть, как стремительно надвигается на тебя земля и ветер раздувает одежду. И еще хватит времени на долгий, долгий крик. А когда наконец грохнешься об асфальт, раздастся такой звук, будто раскололся перезрелый арбуз.      Неудивительно, что у того типа очко сыграло. Правда, ему грозили ка^кие-то шесть месяцев. Передо мной же разворачивалась перспектива в мрач^ную клеточку и без Марсии, шутка сказать, на сорок лет.      Мой взгляд упал на карниз. Двенадцать сантиметров... а на вид им больше пяти никак не дашь. Хорошо еще, что здание сравнительно новое - по крайней мере карниз не рухнет.      Может быть.      Я перелез через перила и осторожно опустился на руках, пока не почувствовал под собой карниз. Каблуки висели в воздухе. Пол балкона при^ходился мне на уровне груди, сквозь ажурную решетку просматривалась ши^карная квартира Кресснера. Сам он стоял по ту сторону порога с дымящейся сигаретой в зубах и следил за каждым моим движением, как какой-нибудь ученый за поведением подопытной морской свинки после только что сделан^ной инъекции.      - Звоните, - сказал я, держась за решетку.      - Что?      - Звоните Тони. Иначе я не двинусь с места.      Он отошел от двери - вот она, гостиная, такая теплая, уютная и безопасная - и поднял трубку. И что? Из-за этого ветра я все равно ничего не мог расслышать. Он положил трубку и снова появился в дверях.      - Исполнено, мистер Норрис.      - Так-то оно лучше.      - Счастливого пути, мистер Норрис. До скорого свидания... если оно состоится.      А теперь к делу. Я позволил себе в последний раз подумать о Марсии, о ее светло-каштановых волосах, и больших серых глазах, и изящной фигурке, а затем как бы отключился. И вниз я больше не смотрел. А то лишний раз заглянешь в эту бездну, и руки-ноги отнимутся. Или перестоишь и замерз^нешь, а тогда можно просто оступиться или даже сознание потерять от страха. Сейчас главное - мысленно видеть карниз. Сейчас все внимание на одно - шажок правой, шажок левой.      Я двинулся вправо, держась, пока возможно, за решетку. Мне придется, это ясно, предельно напрячь сухожилия ног, которые я развил теннисом. С учетом того, что пятки у меня свисают с карниза, на носки выпадет двой^ная нагрузка.      Я добрался до конца балкона - ну и как теперь заставить себя оторваться от спасительных перил. Я заставлял. Двенадцать сантиметров - это же будь здоров какая ширина! Да если б до земли было не сто двадцать метров, а сантиметров тридцать, ты бы обежал по карнизу это здание за каких-нибудь четыре минуты, урезонивал я себя. Вот и считай, что так оно и есть.      Легко сказать. Если упадешь с тридцатисантиметровой высоты, то чер^тыхнешься и попробуешь еще раз. Здесь второго случая не представится.      Я сделал шажок правой ногой, подтянул левую... и отпустил перила. Я распластал руки по стене, прижимаясь ладонями к шершавой каменной по^верхности, я оглаживал ее. Я был готов ее поцеловать.      Порыв ветра заставил меня покачнуться; воротник пиджака хлестнул по лицу. Сердце подпрыгнуло и застряло где-то в горле, где и оставалось, пока стихия не успокоилась. Если ветер ударит как следует, меня снесет к чертовой матери с этого насеста. А ведь на противоположной стороне ветер будет посильнее.      Я повернул голову влево, прижимаясь щекой к стене. Кресснер наблюдал за мной, перегнувшись через перила.      - Отдыхаете в свое удовольствие? - поинтересовался он дружелюбным то^ном.      На нем было пальто из верблюжьей шерсти.      - Вы, кажется, сказали, что у вас нет ничего теплого, - заметил я.      - Соврал, - спокойно отреагировал он. - Частенько, знаете, приходится врать.      - Как это понимать?      - А никак... никак это не надо понимать. А может быть и надо. Нервиш^ки-то шалят, а, мистер Норрис? Не советую вам долго задерживаться на месте. Лодыжки устают. А стоит им расслабиться... - Он вынул из кармана яблоко, откусил от него и выбросил в темноту. Долго ничего не было слыш^но. И вдруг раздался едва слышный омерзительный шлепок. Кресснер хохот^нул.      Он совершенно выбил меня из колеи, и сразу же паника вонзила в мозг свои стальные когти. Волна ужаса готова была захлестнуть меня. Я отвер^нулся от Кресснера и начал делать глубокие вдохи, пытаясь сбросить с себя парализующий страх. Световое табло на здании банка показывало 8.46, и рядом - ДЕЛАЙТИ ВАШИ ВКЛАДЫ НА ВЗАИМОВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ!      Когда на табло зажглись цифры 8.49, самообладание, кажется, снова ко мне вернулось. По всей видимости, Кресснер решил, что я примерз к стене, потому что едва я начал переставлять ноги, держа путь к углу здания, как сзади послышались издевательские аплодисменты.      Давал себя знать холод. Ветер, пройдясь по озерной глади, словно по точильному камню, превратился в немыслимо острую косу, которая своим ув^лажненным лезвием полосовала мою кожу. На спине пузырился худосочный пиджак. Стараясь не замечать холода, я медленно продвигался, не отрывая подошв от карниза. Если и можно преодолеть этот путь, то только так - медленно, со всеми предосторожностями. Поспешность губительна.      Когда я добрался до угла, банковские часы показывали 8.52. Задача ка^залась мне вполне выполнимой - карниз опоясывал здание четким прямоу^гольником - вот только, если верить правой руке, за углом меня подстерегал встречный ветер. Один неверный наклон, и я отправлюсь в долгий полет.      Я все ждал, что ветер поутихнет, однако ничуть не бывало - не иначе как он находился в сговоре с Кресснером. Своей невидимой пятерней он хлестал меня наотмашь, давал тычки, забирался под одежду. Особенно силь^ный порыв ветра заставил меня покачнуться. Так можно простоять до беско^нечности, подумал я.      Улучив момент, когда стихия немного унялась, я завел правую ногу за угол и, держась за стены обеими руками, совершил поворот. Сразу два воз^душных потока обрушились на меня с разных сторон, выбивая из равновесия. Ну вот Кресснер и выиграл пари, подумал я обреченно. Но мне удалось продвинуться еще на шаг и вжаться в стену; только после этого я выдох^нул, чувствуя, как пересохло горло.      Тут-то и раздался над самым моим ухом оглушительный хлопок.      Я дернулся всем телом и едва устоял на ногах. Руки, потеряв опору, описывали в воздухе невообразимые зигзаги. Садани я со всего маху по стене, скорее всего это бы меня погубило. Но вот прошла целая вечность - закон равновесия позволил мне снова прижаться к стене, вместо того чтобы отправить меня в полет протяженностью в сорок три этажа.      Мое судорожное дыхание напоминало сдавленный свист. В ногах появилась предательская слабость, мышцы гудели как высоковольтные провода. Никогда еще я не чувствовал столь остро, что я смертен. Старуха с косой уже, казалось, готова была пробормотать у меня за спиной отходную.      Я вывернул шею и увидел примерно в метре над собой Кресснера, который высунулся из окна спальни. Он улыбался. В правой руке он держал новогод^нюю хлопушку.      - Проверка на устойчивость, - сказал он.      Я не стал тратить силы на диалог. Да и не перекричать бы мне эти за^вывания. Сердце колотилось бешено. Я незаметно продвинулся метра на пол^тора - на случай, если ему придет в голову высунуться по пояс и дружески похлопать меня по плечу. Затем я остановился, закрыл глаза и подышал полной грудью, пока не пришел в норму.      Эта сторона здания была короче. Справа от меня возвышались самые большие небоскребы Нью-Йорка. Слева подо мной темным пятном лежало озе^ро, по которому перемещались отдельные светлые штрихи. В ушах стоял вой и стоны.      Встречный ветер на втором повороте оказался менее коварным, и я обогнул угол без особых хлопот. И тут меня кто-то укусил.      Я дернулся, судорожно глотая воздух. Страх потерять равновесие выну^дил меня прижаться к стене. Вновь кто-то укусил меня. Не укусил, нет... клюнул. Я опустил взгляд.      На карнизе стоял голубь и смотрел на меня блестящими ненавидящими глазами.      Мы, жители городов, привыкли к голубям, как привыкли к таксистам, которые не могут разменять вам десятидолларовую бумажку. Городские голуби тяжелы на подъем и уступают дорогу крайне неохотно, считая облюбованные ими тротуары своей собственностью. Их визитные карточки мы частенько об^наруживаем на капотах наших машин. Но что нам за дело! Да, порой они нас раздражают, но владения-то все равно наши, а эти пернатые - чужаки.      Здесь были его владения, я ощущал свою беспомощность, и он, похоже, это понимал. Он опять клюнул меня в перетруженную лодыжку, и всю правую ногу тотчас пронзила боль.      - Убирайся, - прорычал я. - Убирайся прочь.      В ответ он снова клюнул. Он, очевидно, давал мне понять, что я вторг^ся на его территорию. И действительно, карниз был помечен птичьим пометом, старым и свежим.      Вдруг тихий писк.      Я как мог задрал голову, и в ту же секунду сверху обрушился клюв. Я чуть не отпрянул. Я мог стать первым ньюйоркцем, погибшим по вине птицы божьей. Это была голубка, защищавшая своих птенцов. Гнездо помещалось под самой крышей. Мне повезло, при всем желании мамаша не могла дотя^нуться до моего темечка.      Зато ее супруг так меня клюнул, что пошла кровь. Я это почувствовал. Я двинулся вперед в надежде спугнуть голубя. Пустой номер. Эти голуби ничего не боятся - городские, во всяком случае. Если при виде грузовика они с ленцой ковыляют прочь, то какую угрозу может представлять для них человек, застрявший на карнизе под самой крышей небоскреба?      Я продвигался черепашьим шагом, голубь же пятился, глядя мне в лицо блестящими глазками, - опускал он их только для того, чтобы вонзить в мою лодыжку свой острый клюв. Боль становилась нестерпимой: еще бы, эта птица сейчас терзала живое мясо... если бы она его ела, я бы тоже не удивился.      Я отпихнул его правой ногой. Рассчитывать на большее не приходилось. Голубь встрепенулся и снова перешел в атаку. Что до меня, то я чуть не сорвался вниз.      Один, второй, третий удар клювом. Новый порыв ветра заставил меня ба^лансировать на грани падения; я цеплялся подушечками пальцев за каменную стену, с которой успел сродниться, я прижимался к ней щекой, с трудом переводя дыхание.      Думай Кресснер хоть десять лет, вряд ли он придумал бы страшнее пыт^ку. Ну, клюнули тебя разок, велика беда. Ну, еще раза два клюнули - тоже терпимо. Но эта чертова птица клюнула меня, наверно, раз шестьдесят, пока я добрался до чугунной решетки с противоположной стороны здания.      Добраться до нее было все равно, что до райских врат. Пальцы мои лю^бовно обвились вокруг холодных концов ограждения - ничто, казалось, на заставит их оторваться.      Удар клювом.      Голубь смотрел на меня, если можно в данном случае так выразиться, сверху вниз, в его блестящих глазках читалась уверенность в моей беспо^мощности и собственной безнаказанности. Так смотрел Кресснер, выставляя меня на балкон.      Вцепившись ненадежней в чугунное ограждение, я изловчился и наддал голубю что было мочи. Вот уж бальзам на раны - он заквохтал, точно кури^ца, и с шумом поднялся в воздух. Несколько сизых перьев упало на карниз, другие плавными кругами пошли на снижение, постепенно исчезая в темноте.      Я перелез, едва живой, через ограждение и рухнул на балкон. Я обли^вался потом, несмотря на холод. Не знаю, сколько я пролежал, собираясь с силами. Световое табло на здании банка осталось по ту сторону, я же был без часов.      Боясь, как бы не свело мышцы, я сел и осторожно спустил носок. Иск^ромсанная правая лодыжка кровоточила, а впрочем, ничего серьезного. Как бы то ни было, при первой же возможности ранку надо обработать. Эти голуби могут быть разносчиками любой заразы. Я подумал, не перевязать ли мне ногу, но потом раздумал. Еще, не дай бог, наступлю на повязку. Успе^ется. Скоро ты сможешь купить бинтов на двадцать тысяч долларов.      Я поднялся и с тоской посмотрел на темные окна квартирылюкс по эту сторону здания. Голо, пусто, безжизненно. На балконной двери плотный ветрозащитный экран. Наверно, я мог бы влезть в квартиру, но это значило бы проиграть пари. А ставка была больше, чем деньги.      Хватит оттягивать неизбежное. Я снова перелез через перила и ступил на карниз. Голубь, не досчитавшийся нескольких перьев, смерил меня убийственным взглядом; он стоял над гнездом своей подруги, там, где карниз был украшен пометом особенно щедро. Навряд ли он станет досаждать мне, видя, что я удаляюсь.      Удаляюсь - красиво сказано; оторваться от этого балкона оказалось потруднее, чем от балкона Кресснера. Разумом я понимал, что никуда не денешься, надо, но тело и особенно ступни криком кричали, что покидать такую надежную пристань - это безумие. И все же я ее покинул - я шел на зов Марсии, взывавшей ко мне из темноты.      Я добрался до следующего угла, обогнул его и медленно, не отрывая подошв от карниза, двинулся вдоль короткой стены. Сейчас, когда цель была уже близка, я испытал почти непреодолимое желание ускорить шаг, побыст^рее покончить с этим. Но это означало верную смерть, и я заставил себя не торопиться.      На четвертом повороте встречный ветер чуть меня не опрокинул, и если я все-таки сумел обогнуть угол, то скорее за счет везения, нежели сно^ровки. Прижавшись к стене, я перевел дух. И вдруг понял: моя возьмет, я выиграю пари. Руки у меня превратились в свежемороженые обрубки, лодыжки (особенно правая, истерзанная голубем) огнем горели, пот застилал глаза, но я понял - моя возьмет. Вот он, гостеприимный желтый свет, льющийся из квартиры Кресснера. Вдали, подобно транспаранту "С возвращением в родные края!", горело табло на здании банка: 10.48. А казалось, я прожил целую жизнь на этом карнизе шириной в двенадцать сантиметров.      И пусть только Кресснер попробует сжульничать. Желание побыстрей дойти пропало. Я даже позволил себе помедлить. На банковских часах было      11.09, когда моя правая, а затем и левая рука легли на чугунные перила балкона. Я подтянулся, перевалил через ограждение, с невыразимым облег^чением рухнул на пол... и ощутил виском стальной холодок - дуло пистолета.      Я поднял глаза и увидел головореза с такой рожей, что, будь на моем месте часы Биг Бена, они бы остановились как вкопанные. Головорез ухмы^лялся.      - Отлично! - послышался изнутри голос Кресснера. - Мистер Норрис, вы заслужили аплодисменты! - Каковые и последовали. - Давайте его сюда, Тони.      Тони рывком поднял меня и так резко поставил, что мои ослабевшие ноги подогнулись. Я успел привалиться к косяку.      У камина Кресснер потягивал бренди из бокала величиной с небольшой аквариум. Пачки банкнот были уложены обратно в пакет, по-прежнему стояв^ший посреди рыжего с подпалинами ковра.      Я поймал свое отражение в зеркале напротив. Волосы всклокочены, лицо бледное, щеки горят. Глаза как у безумца.      Все это я увидел мельком, потому что в следующую секунду я уже летел через всю комнату. Я упал, опрокинув на себя шезлонг, и вырубился.      Когда голова моя немного прояснилась, я приподнялся и выдавил из себя:      - Грязное жулье. Вы все заранее рассчитали.      - Да, рассчитал. - Кресснер аккуратно поставил бокал на камин. - Но я не жульничаю, мистер Норрис. Ей-богу, не жульничаю. Просто я как-то совершенно не привык падать лапками кверху. А Тони здесь только для того, чтобы вы не сделали чего-нибудь... этакого. - С довольным смешком он слегка надавил себе пальцами на кадык. Посмотреть на него, и сразу ясно: уж он-то привык падать на лапки. Вылитый кот, не успевший снять с морды перья канарейки. Мне стало страшно - страшнее, чем на карнизе, - и я заставил себя встать.      - Вы что-то подстроили, - сказал я, подбирая слова. - Что-то такое подстроили.      - Вовсе нет. Багажник вашей машины очищен от героина. Саму машину по^догнали к подъезду. Вот деньги. Берите их - и вы свободны.      - О'кэй, - сказал я.      Все это время Тони стоял у балконной двери - его лицо вызывало в па^мяти жутковатую маску, оставшуюся от дня всех святых. Пистолет 45-го калибра был у него в руке. Я подошел, взял пакет и нетвердыми шагами направился к выходу, ожидая в любую секунду выстрела в спину. Но когда я открыл дверь, я вдруг понял, как тогда на карнизе после четвертого поворота: моя возьмет.      Лениво-насмешливый голос Кресснера остановил меня на пороге:      - Уж не думаете ли вы всерьез, что кто-то мог клюнуть на этот дешевый трюк с туалетом?      Я так и застыл с пакетом в руке, потом медленно повернулся.      - Что это значит?      - Я сказал, что никогда не жульничаю, и это правда. Вы, мистер Норрис, выиграли три вещи: деньги, свободу и мою жену. Первые две вы, будем считать, получили. За третьей вы можете заехать в окружной морг.      Я оцепенел, я таращился на него, не в силах вымолвить ни слова, как будто меня оглушили невидимым молотком.      - Не думали же вы всерьез, что я вот так возьму и отдам ее вам? - произнес он сочувственно. - Как можно. Деньги - да. Свободу - да. Марсию - нет. Но, как видите, никакого жульничества. Когда вы ее похороните...      Нет, я его не тронул. Пока. Это было впереди. Я шел прямо на Тони, взиравшего на меня с праздным любопытством, и тут Кресснер сказал скуч^ным голосом:      - Можешь его застрелить.      Я швырнул пакет с деньгами. Удар получился сильным, и пришелся он точно в руку, державшую пистолет. Я ведь, когда двигался по карнизу, не напрягал кисти, а они у теннисистов развиты отменно. Пуля угодила в ковер, и на какой-то миг я оказался хозяином положения.      Самым выразительным в облике Тони была его страхолюдная рожа. Я выр^вал у него пистолет и хрястнул рукоятью по переносице. Он с выдохом осел.      Кресснер был уже в дверях, когда я выстрелил поверх его плеча.      - Стоять, или я уложу вас на месте.      Долго раздумывать он не стал, а когда обернулся, улыбочка пресыщенно^го туриста успела несколько поблекнуть. Еще больше она поблекла, стоило ему увидеть распростертого на полу Тони, который захлебывался собственной кровью.      - Она жива, - поспешно сказал Кресснер. - Это я так, для красного словца, - добавил он с жалкой, заискивающей улыбкой.      - Совсем уже меня за идиота держите? - выжал я из себя. Голос стал какой-то бесцветный, мертвый. Оно и неудивительно. Марсия была моей жизнью, а этот мясник разделал ее, как какую-нибудь тушу.      Дрожащий палец Кресснера показывал на пачки банкнот, валявшиеся в ногах у Тони.      - Это, - давился он, - это не деньги. Я дам вам сто... пятьсот тысяч. Миллион, - а? Миллион в швейцарском банке? Или, если хотите...      - Предлагаю вам спор, - произнес я медленно, с расстановкой.      Он перевел взгляд с пистолета на мое лицо.      - С-с...      - Спор, - повторил я. - Не пари. Самый что ни на есть обычный спор. Готов поспорить, что вы не обогнете это здание по карнизу.      Он побелел как полотно. Сейчас, подумал я, хлопнется в обморок.      - Вы... - просипел он.      - Вот мои условия, - сказал я все тем же мертвым голосом. - Сумеете пройти - вы свободны. Ну как?      - Нет, - просипел он. Глаза у него стали круглые.      - О'кэй. - Я наставил на него пистолет.      - Нет! - воскликнул он, умоляюще простирая руки. - Нет! Не надо! Я... хорошо. - Он облизнул губы.      Я сделал ему знак пистолетом, и он направился впереди меня к балкону.      - Вы дрожите, - сказал я. - Это осложняет вам жизнь.      - Два миллиона. - Казалось, он так и будет теперь сипеть. - Два миллиона чистыми.      - Нет, - сказал я. - Ни два, ни десять. Но если сумеете пройти, я вас отпущу. Можете не сомневаться.      Спустя минуту он стоял на карнизе. Он был ниже меня ростом - из-за перил выглядывали только его глаза, в которых были страх и мольба, да еще побелевшие пальцы, вцепившиеся в балконную решетку, точно в тюрем^ную.      - Ради бога, - просипел он. - Все что угодно.      - Напрасно вы теряете время, - сказал я. - Лодыжки быстро устают.      Но он так и не двинулся с места, пока я не приставил к его лбу пистолет. Тогда он застонал и начал ощупью перемещаться вправо. Я взглянул на банковские часы - 11.29.      Не верилось, что он сможет дойти хотя бы до первого поворота. Он все больше стоял без движения, а если двигался, то как-то дергано, с раскач^кой. Полы его халата развевались в темноте.      В 12.01, почти сорок минут назад, он завернул за угол. Там его подстерегал встречный ветер. Я напряг слух, ожидая услышать постепенно удаляющийся крик, но так и не услышал. Может, ветер стих. Помнится, идя по карнизу, я подумал о том, что ветер находится с ним в сговоре. А может, ему просто повезло. Может быть, в эту самую минуту он лежит пластом на противоположном балконе, не в силах унять дрожь, и говорит себе: все, шагу отсюда не сделаю!      Хотя вообще-то он должен понимать, что стоит мне проникнуть в соседнюю квартиру и застукать его на балконе, - я пристрелю его как собаку. Кстати, о той стороне здания, интересно, как ему понравился этот голубь?      Не крик ли там послышался? Толком и не разберешь. Возможно, это ветер. Неважно. Световое табло на здании банка показывает 12.44. Еще немного подожду, и надо будет проникнуть в соседнюю квартиру - проверить балкон; а пока что я сижу здесь, на балконе Кресснера, с пистолетом 45-го калибра. Вдруг произойдет невероятное, и он появится из-за последнего поворота в своем развевающемся халате.      Кресснер утверждал, что он никогда не жульничает.      Про меня этого не скажешь.