Юрий Коваль.
     
     КАРТОФЕЛЬНАЯ СОБАКА
     
     Дядька мой, Аким Ильич Колыбин, работал сторожем картофельного склада на станции Томилино под Москвой. По своей картофельной должности держал он много собак.
     Впрочем, они сами приставали к нему где-нибудь на рынке или у киоска "Соки-воды". От Акима Ильича по-хозяйски пахло махоркой, картофельной шелухой и хромовыми сапогамн. А из кармана его пиджака торчал нередко хвост копченого леща.
     Порой на складе собиралось по пять-шесть псов, и каждый день Аким Ильич варил им чугун картошки. Летом вся эта свора бродила возле склада, пугая прохожих, а зимой псам больше нравилось лехать на теплой, преющей картошке.
     Временами на Акима Ильича нападало желание разбогатеть. Он брал тогда кого-нибудь из своих сторожей на шнурок и вел продавать на рынок. Но не было случая, чтоб он выручил хотя бы рубль. На склад он возвращался еще и с приплодом. Кроме своего лохматого товара, приводил и какого-нибудь Кубика, которому некуда было приткнуться.
     
     Весной и летом я жил неподалеку от Томилино на дачном садовом участхе. Участок этот был маленький и пустой, и не было на нем ни сада, ни дачи - росли две елки, под которыми стоял сарай и самовар на пеньке.
     А вокруг, за глухими заборами, кипела настоящая дачная жизнь: цвели сады, дымились летние кухни, поскрипывали гамаки.
     Аким Ильич часто наезжал ко мне в гости и всегда привозил картошки, которая к весне обрастала белыми усами.
     - Яблоки, а не картошка! - расхваливал он свой подарок.- Антоновкя!
     Мы варили картошку, разводили самовар и подолгу сидели на бревнах, глядя, как между елками вырастает новое сизое и кудрявое дерево - самоварный дым.
     - Надо тебе собаку завести,- говорил Аким Ильич.-Одному скучно жить, а собака, Юра, это друг человека.
     
     Хочешь, привезу тебе Тузика? Вот это собака! Зубы - во! Башка - во!
     - Что за имя - Тузик. Вялое какое-то. Надо было назвать иокрепче. - Тузик - хорошее имя,- спорил Аким Ильич.- Все равно как Петр или Иван. А то назовут собаку Д:кана или Жеря. Что за Жеря - не пойму.
     С Тузиком я встретился в июле.
     Стояли теплые ночи, и я приноровился спать на траве, в мешке. Не в спальном мешке, а в обычном, из-под картошки. Он был сшит из прочного ноздреватого холста для самой, наверно, лучшей картошки сорта "лорх". Почему-то на мешке написано было "Пичугин". Мешок я, конечно, выстирал, прежде чем в нем спать, но надпись отстирать не удалось.
     И вот я спал однажды под елками в мешке "Пичугин".
     Уже наступило утро, солнце поднялось над садами и дачами, а я не просыпался, и снился мне нелепый сон. Будто какой-то парикмахер намылыливает мои щеки, чтоб побрить. Дело свое парикмахер делал слишком упорно, поэтому я и открыл глаза.
     Страшного увидел я "парикмахера".
     Надо мной висела черная и лохматая собачья рожа с желтыми глазами и разинутой пастью, в которой видны были сахарные клыки. Высунув язык, пес этот облизывал мое лицо.
     Я закричал, вскочил было на ноги, но тут же упал, запутавшись в мешке, а на меня прыгал "парикмахер" и ласково бил в грудь чугунными лапами.
     - Это тебе подарок! - кричал откуда-то сбоку Аким Ильич.- Тузик звать!
     Никогда я так не плевался, как в то утро, и никогда не умызался так яростно. И пока я умывался, подарок - Тузик наскакивал на меня и выбил в конце концов мыло из рук. Он так радовался встрече, как будто мы и прежде были знакомы. - Посмотри-ка, - сказал Аким Ильич и таинственно, как фокусник, достал из кармана сырую картофелину.
     Он подбросил картофелину, а Тузик ловко поймал ее на лету и слопал прямо в кожуре. Крахмальный картофельный сок струился по его кавалерийским усам.
     
     Тузик был велик и черен. Усат, броваст, бородат. В этих зарослях горели два желтых неугасимых глаза и зияла вечно разинутая, мокрая, клыкастая пасть.
     Наводить ужас на людей - вот было главное его занятие.
     Наевшись картошки, Тузик ложился у калитки, подстерегая случайных прохожих. Издали заприметив прохожего, он таился В одуванчиках и в нужный момент выскакивал с чудовищным Ревом. Когда же член дачного кооператива впадал в столбняк,
     
     Тузик радостно валился на землю и смеялся до слез, катаясь на спине.
     Чтоб предостеречь прохожих, я решил приколотить к забору надпись: "Осторожно - злая собака". Но подумал, что это слабо сказано, и так написал:
     
     ОСТОРОЖНО!
     КАРТОФЕЛЬНАЯ СОБАКА!
     
     Эти странные, таинственные слова настраивали на испуганный лад. Картофельная собака - вот ужас-то!
     В дачном поселке скоро прошел слух, что картофельная собака - штука опасная. - Дядь! - кричали издали ребятишки, когда я прогуливался с Тузиком.- А почему она картофельная?
     В ответ я доставал из кармана картофелину и кидал Тузику. Он ловко, как жонглер, ловил ее на лету и мигом разгрызал. Крахмальный сок струился по его кавалерийским усам.
     
     Не прошло и недели, как начались у нас приключения.
     Как-то вечером мы прогуливались по дачному шоссе. На всякий случай я держал Тузика на поводке.
     Шоссе было пустынно, только одна фигурка двигалась навстречу. Это была старушка-бабушка в платочке, расписанцом огурцами, с хозяйственной сумкой в руке.
     Когда она поравнялась с нами, Тузик вдруг клацнул зубами и вцепился в хозяйственную сумку. Я испуганно дернул поводок - Тузик отскочил, и мы пошли было дальше, как вдруг за спиной послышался тихий крик:
     - Колбаса!
     Я глянул на Тузика. Из пасти его торчал огромный батон колбасы. Не колесо, а именно батон толстой вареной колбасы, похожий на дирижабль.
     Я выхватил колбасу, ударил ею Тузика по голове, а потом издали поклонился старушке и положил колбасный батон на шоссе, подстелив носовой платок.
     ...По натуре своей Тузик был гуляка и барахольщик. Дома он сидеть не любил и целыми днями бегал где придется. Набегавшись, он всегда приносил что-нибудь домой: детский ботинок, рукава от телогрейки, бабу тряпичную на чайник. Все это он складывал к моим ногам, желая меня порадовать. Честнр сказать, я не хотел его огорчать и всегда говорил:
     - Ну молодец! Ай запасливый хозяин!
     Но вот как-то раз Тузик принес домой курицу. Это была белая курица, абсолютно мертвая.
     В ужасе метался я по участку и не знал, что делать с курицей. Каждую секунду, замирая, глядел я на калитку: вот войдет разгневанный хозяин.
     
     Время шло, а хозяина курицы не было. Зато появилcя Аким Ильич. Сердечно улыбаясь, шел он от калитки с мешком картошки за плечами.
     Таким я помню его всю жизнь: улыбающимся, с мешком картошки за плечами.
     Аким Ильич скинул мешок и взял в руки курицу.
     - Жирная,- сказал он и тут же грянул курицей Тузика по ушам.
     Удар получился слабенький, но Тузик-обманщик заныл и застонал, пал на траву, заплакал поддельными собачьими слезами.
     - Будешь или нет?!
     Тузик жалобно поднял вверх лапы и скорчил точно такую горестную рожу, какая бывает у клоуна в цирке, когда его нарочно хлопнут по носу. Но под мохнатыми бровями светился веселый и нахальный глаз, готовый каждую секунду подмигнуть.
     - Понял или нет?! - сердито говорил Аким Ильич, тыча курицу ему в нос.
     Тузик отворачивался от курицы, а потом отбежал два шага и закопал голову в опилки, горкой насыпанные под верстаком.
     - Что делать-то с нею? - спросил я.
     Аким Ильич подвесил курицу под крышу сарая и сказал:
     - Подождем, пока придет хозяин.
     Тузик скоро понял, что гроза прошла. Фыркая опилками, он кинулся к Акиму Ильичу целоваться, а потом вихрем помчался по участку и несколько раз падал от восторга на землю и катался на спине.
     Аким Ильич приладил на верстак доску и стал обстругивать ее фуганком. Он работал легко и красиво - фуганок скользил по доске, как длинный корабль с кривою трубой.
     Солнце пригревало крепко, и курица под крышей задыхалась. Аким Ильич глядел тревожно на солнце, клонящееся к обеду, и говорил многозначительно:
     - Курица тухнет!
     Громила Тузик прилег под верстаком, лениво вывалив язык.
     Сочные стружки падали на него, повисали на ушах и на бороде.
     - Курица тухнет!
     - Так что ж делать?
     - Надо курицу ощипать,- сказал Аким Ильич и подмигнул мне.
     И Тузик дружелюбно подмигнул из-под верстака.
     - Заводи-ка, брат, костер. Вот тебе и стружка на растопку
     Пока я возился с костром, Аким Ильич ощипал курицу и скоро забурлил в котелке суп. Я помешивал его длинной ложкой и старался разбудить свою совесть, но она дремала в глубине души.
     
     - Пошамаем, как люди,- сказал Аким Ильич, присаживаясь к котелку.
     Чудно было сидеть у костра на нашем отгороженном участке. Вокруг цвели сады, поскрипывали гамаки, а у нас - лесной костер, свободная трава.
     Отобедав, Аким Ильич подвесил над костром чайник и запел:
     
     Что стоишь, качаясь,
     Тонкая рябина...
     
     Тузик лежал у его ног и задумчиво слушал, шуршал ушами, будто боялси пропустить хоть слово. А когда Аким Ильич добрался до слов "но нельзя рябине к дубу перебраться", на глаза Тузика набежала слеза.
     - Эй, товарищи! - послышалось вдруг.
     
     У калитки стоял какой-то человек в соломенной шляпе.
     - Эй, товарищи! - кричал он.- Кто тут хозяин?
     Разомлевший было Тузик спохватился и с проклятьями кинулся к забору.
     - В чем дело, земляк? - крикнул Аким Ильич.
     - В том, что эта скотина, - тут гражданин ткнул в Тузика пальцем,- утащила у меня курицу.
     - Заходи, земляк,- сказал Аким Ильич, цыкнув на Тузика, - чего через забор попусту кричать.
     - Нечего мне у вас делать, - раздраженно сказал хозяин
     курицы, но в калитку вошел, опасливо поглядывая на Тузика.
     - Сядем потолкуем, - говорил Аким Ильич. - Сколько же
     вы кур держите? Неверное, десять?
     - "Десять"...- презрительно хмыкнул владелец,- двадцать две было, а теперь вот двадцать одна. - Очко! - восхищенно сказал Аким Ильич.- Куриный завод! Может быть, и нам кур завести? А?.. Нет,- продолжал Аким Ильич, подумав.- Мы лучше сад насадим. Как думаешь, земляк, можно на таком участке сад насадить?
     - Не знаю, - недовольно ответил земляк, ни на секунду не отвлекаясь от курицы.
     - Но почвы здесь глинистые. На таких почвах и картошка бывает мелкая, как горох. - Я с этой картошкой совсем измучился,- сказал хозяин курицы.- Такая мелкая, что сам не кушаю. Курям варю. А сам все макарены, макароны...
     - Картошки у него нету, а? - сказал Аким Ильич и хитро посмотрел на меня.- Так ведь у нас целый мешок. Бери.
     - На кой мне ваша картошка! Курицу гоните. Или сумму денег.
     - Картошка хорошая! - лукаво кричал Аким Ильич.-Яблоки, а не картошка. Антоновка! Да вот у нас есть отварная, попробуй-ка.
     Тут Аким Ильич вынул из котелка отваренную картофелину и мигом содрал с нее мундир, сказавши: "Пирожноеэ.
     - Нешто попробовать? - засомневался владелец курицы.- А то все макароны, макароны...
     Он принял картофелину из рук Акима Ильича, посолил ее хозяйственно и надкусил.
     - Картошка вкусная, - рассудительно сказал он. - Как же вы ее выращиваете?
     - Мы ее никак не выращиваем,- засмеялся Аким Ильич,-иотому что мы работники картофельных складов. Она нам полагается как паек. Насыпай сколько надо.
     - Пусть ведро насыплет, и хватит, - вставил я.
     Аким Ильич укоризненно поглядел на меня.
     - У человека несчастье: наша собака съела его курицу Пусть сыплет сколько хочет, чтоб душа не болела.
     
     На другой же день я купил в керосиновой лавке толковую цепь и приковал картофельного пса к елке.
     Кончились его лебединые деньки.
     Тузик обиженно стонал, плакал поддельными слезами и так дергал цепь, что с елки падали шишки. Только лишь вечером я отмыкал цепь, выводил Тузика погулять.
     Подошел месяц август. Дачников стало больше. Солнечными вечерами дачники в соломенных шляпах вежливо гуляли по шоссе. Я тоже завел себе шляпу и прогуливался с Тузиком, напустив на свое лицо вечернюю дачную улыбку.
     Тузик-обманщик на прогулках прикидывался воспитанным и любезным псом, важно поглядывал по сторонам, горделиво топорщил брови, как генерал-майор.
     Встречались нам дачники с собаками - с ирландскими сеттерами или борзыми, изогнутыми, как скрипичный ключ. Издали аавидев нас, они переходили на другую сторону шоссе, не желая приближаться к опасной картофельной собаке.
     Тузику на шоссе было неинтересно, и я отводил его подальше в лес, отстегивал поводок.
     Тузик не помнил себя от счастья. Он припадал к земле и глядел на меня так, будто не мог налюбоваться, фыркал, кидался с поцелуями, как футболист, который забил гол. Некоторое время 9н стремихельно носился вокруг и, совершив эти круги восторга, мчался куда-то изо всех сил, сшибая пеньки. Мигом скрывался он за кустами, а я бежал нарочно в другую сторону и прятался в папоротниках.
     Скоро Тузик начинал волноваться: почему не слышно моего голоса? Он призывно лаял и носилсы по лесу, разыскивая меня.
     Когда же он подбегал поближе, я вдруг с ревом выскакивал из засады и валил его на землю.
     Мы катались по траве и рычали, а Тузик так страшно клацал зубами и так вытаращивал глаза, что на меня нападал смех.
     
     Душа у владельца курицы, видимо, все-таки болела.
     Однажды утром у калитки нашей появился сержант милиции. Он долго читал плакат про картофельную собаку и наконец решился войти. Тузик сидел на цепи и, конечно, издали заприметил милиционера. Он прицелился в него глазом, хотел было грозно залаять, но почему-то раздумал. Странное дело: он не рычал и не грыз цепь, чтоб сорваться с нее и растерзать вошедшего. - Собак распускаете! - сказал между тем милиционер, строго приступая к делу.
     Я слегка окаменел и не нашелся что ответить. Сержант смерил меня взглядом, прошелся по участку и заметил мешок с надписью "Пичугин".
     - Это вы Пичугин?
     - Да нет,- растерялся я.
     Сержант достал записную книжку, что-то чиркнул в ней карандашиком и принялся рассматривать Тузика. Под милицейским взглядом Тузик как-то весь подтянулся и встал будто бы по стойке "смирно". Шерсть его, которая обычно торчала безобразно во все стороны, отчего-то разгладилась, и его оперение теперь можно было назвать "приличной прической".
     - На эту собаку поступило заявление,- сказал сержант,-в том, что она давит кур. А вы этих кур поедаете.
     - Всего одну курицу,- уточнил я.- За которую заплачено.
     Сержант хмыкнул и опять принялся рассматривать Тузика, как бы фотографируя его взглядом.
     Миролюбиво виляя хвостом, Тузик повернулся к сержанту правым боком, дал себя сфотографировать и потом повернулся левым.
     - Это очень мирная собака,- заметил я.
     - А почему она картофельная? Это что ж, порода такая?
     Тут я достал из кармана картофелину и бросил ее Тузику. Тузик ловко перехватил ее в полете и культурно скушал, деликатно поклонившись милиционеру.
     - Странное животное,- подозрительно сказал сержант.-Картошку ест сырую. А погладить его можно?
     - Можно.
     Только тут я понял, какой все-таки Тузик великий актер. Пока сержант водил рукою по нечесаному загривку, картофельный пес застенчиво прикрывал глаза, как делают зто комнатные собачки, и вилял хвостом. Я даже думал, что он лизнет сержанта в руку, но Тузик удержался. - Странно,- сказал сержант.-Говорили, что это очень злая картофельная собака, которая всех терзает, а тут я ее вдруг глажу.
     - Тузик чувствует хорошего человека,- не удержался я.
     Сержант похлопал ладонью о ладонь, отряхнул с них собачий дух и протянул мне руку:
     - Растрепин. Будем знакомы.
     Мы пожали друг другу руки, и сержант Растрепин направился к воротам. Проходя мимо Тузика, он наклонился и поотечески потрепал пса.
     - Ну, молодец, молодец,- сказал сержант.
     И вот тут, когда милиционер повернулся спиной, проклятый картофельный пес-обманщик встал вдруг на задние лапы и чудовищно гаркнул сержанту в самое ухо. Полубледный Растрепин отскочил в сторону, а Тузик упал на землю и смеялся до слез, катаясь на спине.
     - Еще одна курица,- крикнул издали сержант,- и все! - протокол!
     
     Но не было больше ни кур, ни протоколов. Лето кончилось. Мне надо было возвращаться в Москву, а Тузику - на картофельный склад.
     
     В последний день августа на прощанье пошли мы в лес. Я собирал чернушки, которых высыпало в тот год очень много. Тузик угрюмо брел следом.
     Чтоб немного развеселить пса, я кидался в него лопоухими чернушками, да что-то все мазал, и веселья не получалось. Тогда я спрятался в засаду, но Тузик быстро разыскал меня, подошел и прилег рядом. Играть ему не хотелось.
     Я все-таки зарычал на него, схватил за уши. Через секунду мы уже катались по траве. Тузик страшно разевал пасть, а я нахлобучил ему на голову корзинку вместе с грибами. Тузик скинул корзинку и так стал ее.терзать, что чернушки запищали.
     Под вечер приехал Аким Ильич. Мы наварили молодой картошки, поставили самовар. На соседних дачах слышались торопливые голоса, там тоже готовились к отъезду: увязывали узлы, обрывали яблоки.
     - Хороший год,- говорил Аким Ильич,- урожайный. Яблоков много, грибов, картошки.
     По дачному шоссе пошли мы на станцию и долго ожидали электричку. На платформе было полно народу, повсюду стояли узлы и чемоданы, корзины с яблоками и с грибами, чуть не у каждого в руке был осенний букет.
     Прошел товарный поезд в шестьдесят вагонов. У станции электровоз взревел, и Тузик разъярился. Он свирепо кидался на пролетающие вагоны, желая нагнать на них страху. Вагоны равнодушно мчались дальше.
     - Ну чего ты расстроился? - говорил мне Аким Ильич.- В твоей жизни будет еще много собак.
     Подошла электричка, забитая дачниками и вещами.
     - И так яблоку негде упасть,- закричали на нас в тамбуре,- а эти с собакой!
     - Не волнуйся, земляк! - кричал в ответ Аким Ильич.-Было б яблоко, а куда упасть, мы устроим.
     Из вагона доносилась песня, там пели хором, играли на гитаре. Раззадоренный песней из вагона, Аким Ильич тоже запел:
     
     Что стоишь, качаясь,
     Тонкая рябина...
     
     Голос у него был очень красивый, громкий, деревенский.
     Мы стояли в тамбуре, и Тузик, поднявшись на задние лапы, выглядывал в окно. Мимо пролетали березы, рябины, сады, набитые яблоками, золотыми шарами.
     Хороший это был год, урожайный.
     В тот год в садах пахло грибами, а в лесах - яблоками.
     
     
     OCR: Alexandra Yevseeva