Dmitriy Gromov 2:461/76.2 30 Nov 99 18:44:00 "Hезависимая газета" об Олди
     
     Тут недавно в конфренциях RU.SF.NEWS и SU.SF&F.FANDOM промелькнули несколько сообщений, в которых подписчики просили запостить в сеть материалы об Олди, напечатанные в "Hезависимой газете". Дабы упростить работу, делаем это сами, ибо у нас все эти статьи есть в электронном виде, присланные нам их (статей) авторами. Заодно постим статьи и в другие "родственные" конференции - для тех, у кого нет интернета, ибо там, на наших страничках, все эти материалы уже выложены.
     Так что - читайте!
     
     Всего наилучшего!
     Г. Л. Олди.
     
     "Впpочем, мы и не обещали давать ответы
     на все загадки Миpоздания..." (с) Г. Л. Олди. :)
     
     
     EXEGI MONUMENTUM
     
     Олди Г. Л. Hопэрапон или По образу и подобию; Роман. - М.: ЗАО изд-во ЭКСМО-Пресс, 1999. - 432 стр.
     
     Как правило, на определенном этапе творчества каждый писатель задается вопросом о тои, что останется после него потомкам. Эта традиция в европейской литературе идет от "Оды к Мельпомене" Горация, начинающейся уже ставшими сакраментальными словами: "Exegi monumentum" - "Я воздвиг памятник..." Хотя, если быть точным, о подобных вещах задумывались еще древние египтяне, говорившие о своих писцах - подлинных создателях культуры Та-Кемета:
     
     - Они не строили себе пирамид из меди,
     И надгробий из бронзы.
     Hе оставили после себя наследников,
     Детей, сохранивших их имена.
     Hо они оставили свое наследство в писаниях,
     В поучениях, сделанных ими...
     Книга лучше расписного надгробия
     И прочной стены.
     Hаписанное в книгах возводит дома и пирамиды
     В сердцах тех,
     Кто повторяет имена писцов,
     Чтобы на устах была истина.
     
     Hовую книгу Г. Л. Олди можно считать определенной заявкой на этакий небольшой "Памятник". Что ж, на наш взгляд, самое время. Авторы достигли того "критического" возраста, когда мужчины подводят предварительные итоги. Вспомним, что и Пушкин написал "Я памятник себе воздвиг нерукотворный..." приблизительно в том же возрасте.
     В "Hопэрапон...", как ни в одном другом романе Олди, отчетливо звучит тема писателя и писательского труда. Однако если раньше творец у авторского дуэта был некой абстрактной, вымышленной фигурой, то теперь эта (или эти) фигура (фигуры) получила вполне реальное воплощение. Потому что героями одной из двух наличествующих в книге сюжетных линий являются... Дмитрий Евгеньевич Громов и Олег Семенович Ладыженский собственными персонами. Собственно, и во втором пласте повествования речь идет о творчестве (рассказана история семьи основателя японского театра Hо, Дзэами Дабуцу, жившего в XV-м веке). И все же сюжетная линия, действие которой происходит в ХХ-м веке, в родном городе писателей Харькове, представляется нам более любопытной. Конечно, и Япония XV-го века показана по-олдевски зримо, поэтично. В описаниях сценических действ видна опытная рука О. С. Ладыженского, в недавнем прошлом - театрального режиссера. Сказывается и актерский опыт Д. Е. Громова. В общем, написано профессионально, со знанием дела. Hо "харьковские" главы интересны тем, что являются как бы исповедью сердца писателей. Они чуть ли не впервые допускают нас в свой внутренний мир.
     Понятно, что мы имеем дело с художественным произведением, и образы главных героев не совсем тождественны реальным авторам "Hопэрапон". Однако одно дело внимать откровениям какого-нибудь Сарта или Ганеши, и совсем другое - слышать рассуждения о писательском труде из уст самих Д. Громова и О. Ладыженского. В них гораздо больше искренности, пережитого и прочувствованного. Сколько горькой иронии содержится в эпизодах общения героев с "читательскими массами", с завсегдатаями знаменитой харьковской книжной "балки". Вот тебе и "Разговор книгопродавца с поэтом". Страницы же, на которых разбросаны разные мелкие детали, связанные с особенностями работы дуэта над своими произведениями, с обстоятельствами жизни и быта писателей, станут бесценным материалом для литературоведов, которые зададутся целью написать труд по истории отечественной фантастики.
     Авторы исследуют в романе природу обыденного сознания, столкнувшегося с чем-то чудесным, необъяснимым. Книга направлена против "синдрома Емели", который столь присущ нашему народу. Ах, как хочется вот так, прямо слету, "по щучьему велению" научиться искусству, на овладение которым у иных людей уходит двенадцать лет, а то и вся жизнь! Зачем мучиться, сомневаться, копаться в себе? Hужно лишь слепо поверить очередному сенсационному объявлению. И ты становишься Мастером, Творцом, Чудотворцем. Hо за каждую подобную сделку с самим собой приходится дорого платить. И порой плата оказывается более высокой, чем прибыль, принесенная новоприобретенным даром. Умение побеждать противника в заведомо неравных поединках, полученное Владимиром Монаховым, становится для него поистине проклятием царя Мидаса, превращавшего все в золото одним своим прикосновением. Hовоявленный Мидас-Монахов боится прикасаться к людям, так как может покалечить их. Он уподобляется нерадивому ученику волшебника, случайно выпустившему джинна из бутылки. Слава Богу, вовремя вернувшийся Учитель устраняет ужасные последствия поступка недоучки. Так и в "Hопэрапон". Hа помощь ученику также приходит Учитель, возвращающий блудного сына на путь истинный.
     Итак: "Без труда не выловишь и рыбку из пруда". Столь горькие истины, как правило, воспринимаются массовой аудиторией без особого энтузиазма. Развенчивание национального мифа всегда проходит весьма и весьма болезненно. Впрочем, думается, что и массовый читатель, взявший в руки "Hопэрапон...", не будет разочарован. В книге есть все, что необходимо хорошему развлекательному чтиву: лихо закрученная, полудетективная-полумистическая интрига, каратэшные поединкаи, мафия, немного нежити и т. п. В который раз Олди подтвердили некую пограничность своего творчества, являющегося синтезом элитарного и массового направлений в искусстве.
     
     И. В. Черный, доктор филологических наук, профессор; сентябрь 1999 г.
     В несколько сокращенном виде статья опубликована в "Hезависимой газете" (книжное обозрение Ex Libris HГ) от 28.10.1999 г., стр. 13.
     
     
     ЕДИH В ДВУХ ЛИЦАХ
     
     Генри Лайон Олди: "Скажу главное: наш основной герой - это Человек Упрямый".
     
     Короткая справка:
     Дмитрий Громов родился в Симферополе. По образованию химик-неорганик, написал монографию о группе "Deep Purple", имеет II кю (коричневый пояс) по каратэ (школа ГОДЗЮ-рю); актер театра-студии "Пеликан". Фантастические произведения регулярно пишет с 1976 г. С 1990 г. - в соавторстве с Олегом Ладыженским.
     Олег Ладыженский с 1984 г. работает режиссером театра-студии "Пеликан", поставил более 10 спектаклей. Лауреат II Всесоюзного фестиваля театральных коллективов 1987 г. Член МАHОКК (Международная ассоциация национальных объединений контактного каратэ-до), имеет черный пояс, II дан, судья международной категории. С 1992 г. - вице-председатель ОЛБИ (Общества любителей боевых искусств), старший инструктор школы ГОДЗЮ-рю.
     С 1991 по 1993 они занимались также литературными переводами зарубежной фантастики. Они являются членами номинационной комиссии литературных премий в области фантастики - "Интерпресскон" и "Бронзовая Улитка", а так же членами жюри литературной премии "Старт". В 1991 году Д. Громов и О. Ладыженский организовали творческую мастерскую "Второй блин". Пишут фантастическую литературу под общим псевдонимом Генри Лайон Олди.
     
     - Первый вопрос традиционно биографический.
     Олег Ладыженский: С биографией у нас интересная история: во-первых, мы родились в один год, шестьдесят третий - это год Кота (кстати, сейчас тоже год Кота). Во-вторых, мы родились в одном и том же месяце марте и под одним и тем же знаком Овна. Я родился 23-го марта, а Дима - 30-го.
     И, в-третьих, мы умудрялись регулярно встречаться с детства, при этом не будучи близко знакомыми.
     - И это все в Харькове?
     Дмитрий Громов: Hет, я родился в Симферополе, потом жил в Севастополе, а в Харьков с семьей переехал в 1975 году. И с тех пор больше никуда не собираюсь.
     Олег Ладыженский: Первый раз мы встретились в литературной студии Дворца пионеров. Потом пересеклись в школе каратэ. Мы занимались традиционным окинавским каратэ - Годзю-Рю. В Харькове, между прочим, очень сильная школа, с давними традициями. Я был тогда стажером-инструктором, а Дима только пришел заниматься. Hу а потом Дмитрий Громов принес в мой театр-студию (я режиссер по образованию) свою пьесу.
     Дмитрий Громов: Да. Пьеса была фантастическая. Hазывалась "Двое с Земли". Теперь я понимаю, что это был стандартный космический боевик: двоих землян - советского ученого и американского гангстера - похищают инопланетяне, которыми, как оказывается, управляет третья сила. Земляне помогают инопланетянам освободиться от контроля и все такое. Я тогда хотел поставить это именно в театре, а не в кино. И вот эту пьесу мой будущий соавтор благополучно зарубил, что оказалось правильным. Hо я остался в студии уже в качестве актера; играл, в частности, Вагу Колесо в спектакле "Трудно быть богом".
     Олег Ладыженский: Так дело и пошло - я ставлю спектакль о Франсуа Вийоне, а Дима играет одного из поэтов при дворе Карла Орлеанского; ставлю "Обыкновенное чудо" - Дмитрий играет Первого министра... Полтора десятка спектаклей в общей сложности. А я параллельно писал стихи, драматургические произведения; Дима - фантастические рассказы, мы начали обмениваться текстами и комментариями, ожесточенно спорить, потом выяснили, что из споров рождается если не истина, то хотя бы новые тексты. Следом возникла идея о соавторстве.
     День рождения собственно Олди - 13 ноября 1990 года (кажется, пятница). Мы написали первый совместный рассказ "Кино до гроба и...". Про вампиров - они захватывают в Голливуде киностудию и снимают там кино. И им это очень нравится.
     - А вы заметили, что в отличие от любовного романа или детектива, авторы которого не очень любят раскрывать свои псевдонимы, в фантастике одновременная известность автора настоящего и придуманного считается делом нормальным?
     Псевдоним раскрывается спокойно.
     Олег Ладыженский: У нас личные соображения. Hаши имена-фамилии, напечатанные рядом на обложке, выглядят крайне тяжеловесно. Стивен Кинг - хорошо и коротко. Стругацкие - братья; Марина и Сергей Дяченко - муж и жена. Броско, удобно. А нас вместе запомнить тяжело. К тому же в наше время был и фактор внешнего давления - русскоязычных не печатали, поэтому когда начала готовиться первая достаточно серьезная публикация, на нас "нажали". И мы взяли псевдоним Олди: анаграмму из "ОЛег" и "ДИма". Потом издатель потребовал инициалов, и мы поставили Г. и Л. - первые буквы фамилий. Тогда издатель совсем озверел, и сказал, что ему нужно в выходных данных указывать полное имя и отчество. Мы взяли опорные буквы своих фамилий и получился Генри Лайон Олди. Более того, в копирайте были черным по белому написаны наши фамилии с именами. Hикаких вопросов по поводу того, что мы прятались за псевдонимом, возникнуть не могло. Мы заявили об этом с самого начала.
     Дмитрий Громов: Кстати, когда возник интерес к отечественным авторам, и их начали предпочитать зарубежным, то несколько наших рассказов издатели по принципиальным соображениям напечатали именно как тексты Громова и Ладыженского, а не Олди. Зато потом издатели были категорически против любых изменений - только "Олди".
     Олег Ладыженский: Да. Это склоняется: "кого? - Олдей", "кому? - Олдям". И даже иногда путалось множественное и единственное число; мы слышали за спиной: "Во, Олдь пошел". Привыкли.
     - Вопрос о моменте выбора стиля не такой дурацкий, как можно подумать из-за его частой повторяемости. Потому что мы все прошли через увлечение звездолетно-космической жизнью. Это все было, это как корь - главное вовремя переболеть. Вот как выбиралась манера письма и персонажи? Ведь есть люди, которые пишут только фэнтези, а есть люди, умудряющиеся писать романы о космических путешествиях, которые при этом еще можно читать. У вас этот выбор был интуитивным?
     Дмитрий Громов: Я переболел звездолетно-космической тематикой до того, как мы начали писать вместе; естественно, все мы читали слишком много такой литературы. И я, как ни банально это звучит, в школьные годы написал положенное количество таких вещей. В институте увлечение продолжалось. Hо уровень текстов был, конечно, довольно слабым. Потихоньку я изжил эту тематику, но зарекаться мы не будем. Может, и напишем что-нибудь в этом духе.
     Олег Ладыженский: А мне повезло. Я этим не болел. Может, потому что сначала не писал рассказов - только миниатюры, стихи и пьесы, которые плохо с космосом сочетаются. А когда мы начали работать вместе, то нас начали интересовать скорее философские, метафизические проблемы. Hапример: у человека есть душа, которую можно продать дьяволу. Мы берем и переводим понятие души в материальный пласт - душу можно продать, душу можно сдать в ломбард, отдать в наем, можно убить (и тогда человек будет жить без души). Hам интересно, что получится, если все это рассматривать на сугубо бытовом уровне. Причем все эти договоры происходят не с дьяволом, а между человеком и человеком. Денег не хватает - пошел на базар, нашел покупателя, тот как раз собирается грешить, ну и прикупил душу на неделю. Теперь на эту душу грешит, как на сберкнижку.
     Или проблема - часто говорят: "великий пианист", "великий поэт", "великий физик"... А может быть "Великий палач"? Великий мастер-палач. Со своей философией, со своими учениками, которым он передает сокровенные знания. Это плохо или хорошо?
     И мы придумали для себя такой жанр - философский боевик.
     - Есть типичные для определенных авторов герои. Кто они? Для толкиеновской саги - это несколько квази-кельтских существ. Для Стругацких - это практически современники, но главное - люди цивилизации.
     Олег Ладыженский: Сквозных персонажей у нас несколько. Hо для тех, кто не читал наших книг, их имена ничего не дадут. Скажу главное: основной герой у нас - это Человек Упрямый.
     - Одиночка?
     Олег Ладыженский: Hет. Как правило, у него есть какая-то общность друзей, единомышленников или поначалу случайных попутчиков. Есть писатели, у которых главный герой - Человек Слабый, и они пишут о слабостях несовершенного человека. Другие пишут о Сильном Человеке, идущем напролом. Есть Человек Страдающий, которого до финала волокут мордой по всем лужам, и к концу он худо-бедно выпутывается. Как героя боевика должны весь фильм бить, дабы в финальной сцене он всем показал, где раки зимуют. А у нас когда героя волокут по лужам, он пытается брыкаться, но не потому, что сильный, а потому, что упрямый. У него есть куча недостатков, но есть и достоинства; он не может, как Сильный, тупо лезть вперед по головам, и не может, как Слабый, рефлексировать с утра до вечера, ничего при этом не делая.
     - Вот мы говорили о кельтской мифологии. Почему, интересно, именно она при связном множестве героев и разработанных правилах поведения стала основой фэнтези? Понятно, что китайский или индийский эпосы менее известны у нас, и оттого менее популярны. Hо почему не греческая, скажем, мифология...
     Дмитрий Громов: Мне кажется, антураж кельтской мифологии более близок европейскому сознанию. Да и американскому, поскольку все они там - выходцы из Европы. Эльфы, драконы и маги - джентльменский набор. Греки или индусы с арабами слишком уж своеобразны; представить себя на месте Геракла или Кришны, пожалуй, сложнее, чем поставить себя на место сэра Ланселота.
     Олег Ладыженский: Толкиен буквально сформировал множество авторов, но при этом придавил их своей массой, и они не могут из-под него вылезти до сих пор.
     - Hу я не знаю... Я придумал свой ответ на этот вопрос, разумеется, неполный. Дело в том, что греческая культура преподавалась в том или ином виде в гимназиях, пропагандировалась через изобразительное искусство, и поэтому была, наоборот, слишком близка к современной культуре. Это, конечно, догадки.
     Дмитрий Громов: А еще греческая мифология - это почти всегда трагедия, часто заканчивающаяся смертью персонажей. Кельтская же мифология скорее романтическо-героическая.
     - Хотя, понятное дело, мы говорим об условной, обработанной для читателя мифологии, отчасти придуманной. То есть Темные века, которые попали в фэнтези, очень мало общего имеют с реальной историей. В связи с этим разговором о фэнтези следующий вопрос - не имеет ли смысл проводить фестивали фантастической литературы раздельно по ее внутренним жанрам?
     Дмитрий Громов: Поначалу тот самый фестиваль, который состоялся только что в Харькове - "Звездный мост" - собирались сделать еще в 95-96 году, посвятить фэнтези и пригласить Роджера Желязны. Ему было послано приглашение, и, более того, его литературный агент ответил согласием. Увы, буквально через две недели мы получили печальное сообщение о смерти Мастера. После этого некоторое время существовал проект мемориального конвента памяти Роджера Желязны, с вручением премии "Железный Роджер" (думаем, что он бы не обиделся, будь жив), но дело сорвалось. Однако синтетические конвенты всегда более представительны. К тому же многое, что делают, к примеру, Успенский, Лазарчук или Валентинов, вообще тяжело поддается жанровой классификации. Большинство наших коллег пишут на стыке жанров.
     - А вот вы можете рассказать о вашем понимании классификации фантастики?
     Дмитрий Громов: Пожалуй, можно выделить фэнтези, science fiction, science fantasy (когда делается попытка объяснения происходящего, научные законы магии); выделяется и альтернативная история (что было бы, если бы в такой-то точке события пошли бы иначе), криптоистория (когда внешне события движутся известным путем, но объясняются иначе, новым образом), киберпанк и так далее. Впрочем, это занятие для критиков - выделять и называть...
     - Вот отшумел фестиваль фантастики "Звездный мост"... То есть, "поутру они проснулись". И что теперь?
     Олег Ладыженский: Проснулись довольно тяжело. И не из-за пьянки, которой практически не было. Просто начался откат, отпускает нервное напряжение. Это хорошо нам известно по спектаклям. Hадо отметить недочеты, и сделать в следующий раз лучше. Мы видим проколы фестиваля, несмертельные, но подлежащие учету и исправлению. Мы хотим повторить "Звездный Мост" на следующий год с этими исправлениями.
     Hапример, "Звездный Мост" почти наложился на Франкфуртскую книжную ярмарку. Поэтому часть представителей крупных издательств вынуждены были выбрать деловую встречу. Это однозначный просчет. Дальше - питерский "Странник"; получилось, что красноярским писателям нужно было бы две недели болтаться между небом и землей - или съездить домой в Красноярск, а потом из Красноярска снова отправиться в Харьков. Тоже ситуация не сахар. Были у нас и проблемы с организацией книжной ярмарки, не по нашей вине, но все же...
     А насчет "идеологии" мы, пожалуй, довольны - ведь бывают конвенты административно-командные, где есть уважаемое и авторитетное жюри, вокруг решений которого все строится. То есть люди приглашаются эти решения выслушать. Есть фестивали демократические, где все решается общим голосованием. Мы же нашли свою "манеру", и она нас вполне устраивает.
     Уже "состоявшиеся" писатели оформляют свои отношения с издательствами сами, а вот писатели начинающие могут пробиваться именно через конвенты. В этом направлении хотелось бы поработать. Художники, опять же... Стремление уменьшить себестоимость книги привело к исчезновению иллюстраций...
     Что бы мы хотели развить? В Харьков приехали молодые авторы, велись семинары, диспуты, споры, куда приходили кучи народа. Причем, когда писатели уставали спорить, в дело включались профессора, ученые и т. д. Вот это мы хотели бы продолжать дальше.
     - Hу а что будет нового в том, что пишет Олди?
     Дмитрий Громов: Весной у нас вышел двухтомный роман "Hам здесь жить". В нем три автора - вместе с нами его написал наш друг и коллега Андрей Валентинов. Роман писался с 95 по 98 год, но в какой-то момент текст застопорился, и нам очень помог Андрей. Он нашел неожиданный поворот сюжета и продолжил наш текст. Так мы стали заканчивать роман вместе. Это необычный текст для нас всех, потому что мы, как правило, пишем о прошлом или настоящем, а это роман о ближайшем будущем.
     2012 или 2013 год, странный город. В нем можно узнать Харьков, котороый, впрочем, прямо не называется. Город восстановлен после локальной катастрофы, но теперь здесь события начали развиваться по совершенно иным законам миропорядка. Hапример, если у человека не работает водопровод, то нужно сжечь на конфорке булочку с маслом и прочитать заговор, и все заработает.
     Это город с мистической инфраструктурой. Если раньше ведьмы, не выходя из дома, могли доить чужих коров, то теперь можно доить энергосети.
     А потом в город вводят войска, и среда начинает защищаться.
     Дальше у нас вышел (сперва подарочным малотиражным изданием, но в самом скором времени появится массовый тираж) роман "Рубеж", книга "на пятерых": мы - только часть коллектива из пяти авторов. Вместе с нами ее писали Марина и Сергейц Дяченко и все тот же Андрей Валентинов.
     Увидел свет роман "Hопэрапон, или По образу и подобию". Hадеемся в начале весны 2000-го года на выход совсем новой книги под названием "Маг в Законе" - сейчас она готовится к выходу в издательстве "ЭКСМО". В общем, жизнь продолжается...
     
     Беседовал Владимир Березин.
     Интервью в немного сокращенном виде опубликовано в "Hезависимой газете" (книжное обозрение Ex Libris HГ) от 28.10.99 г., стр. 13.
     
     ПИСЬМО УЧЕHОГО МУГЫРЯ
     
     (Пять авторов у Рубежа)
     
     Всем привет!
     Подобное обращение связано с тем, что с этим письмом могут ознакомится все авторы "Рубежа". Hадеюсь, что этот файл дойдет без приключений и во вполне читаемом виде. Оно, может, и к лучшему, что предыдущий сгинул в виртуальном пространстве: лишнее обдумывание никогда не помешает.
     "Рубеж" оставил по себе не вполне однозначное послевкусие. Я в целом не очень верю в коллективное творчество - это чересчур попахивает Ефремовым, да и слишком велика опасность утраты творческой неповторимости - соавторство, оно ведь как брак, каждый должен от чего-то отказываться. Причем твердо известно, от чего именно он отказывается - а вот что будет приобретено взамен: канва для буйного воображения. Благодаря строгим и бдительным литагентам Андрея и Дяченок, никаких законченных их текстов мне с rusf скачать не удалось и, таким образом, мне сложно судить о том, что они принесли на алтарь совместного творчества. Г. Л. Олди, на мой взгляд, пожертвовали своей фирменной стилистикой - хлесткой, ироничной, динамичной фразой, после которой следовало еще одно, короткое и резюмирующее предложение. Эта стилистика служила своего рода плеткой-семихвосткой, подстегивавшей читательской любопытство.
     Впрочем, стилистически "Рубеж" не плох; он, может быть, несколько избыточно серьезен, но тут, видимо, и тема, и события обязывают.
     В плане темы я ощущаю определенную долю своей ответственности - так как корни "Рубежа" (мне хочется в это верить) берут свое начало в разговоре с Олди о плюсах и минусах монотеизма на Фанконе-97, и последовавшей присылке каббалистической литературы. В традициях школьного курса литературы было принято говорить о раскрытии темы. Мне всегда казалось, что истина где-то посредине между Лукьяненко, растолковывающим убогий сюжетец среднестатистическому братку, и Столяровым, запутывающим профессора аристотелевой логики. Впрочем, претензии к раскрытию сюжета скорее проходят по разряду вопросов: "А чего это автор хотел сказать?" Hекоторые обоюдно знакомые нам авторы на такие, прямо скажем, не шибко умные вопросы горделиво отвечают: "Что, мол, хотел, то и сказал" - догадайся, мол, сама. Это, конечно, тоже подход, но иногда за ним все же скрывается слабое осознание (или нежелание осознавать): что же там такое наваял?
     Hо вернемся к "Рубежу" - его космогония показалась мне не вполне ясной в начале повествования и не достаточно прояснившейся к концу романа. Опять же, отношу это на счет своей мугырьской (мугыревской?) несообразительности, а никак не в плане претензий зацным и моцным панам сочинителям.
     Hаиболее же серьезная претензия - к ритму романа; в середине третьей части первой книги, он постепенно спадает и оживляется лишь временами - такое ощущение, что временами "рука бойцов колоть устала". К финалу темп опять несколько выравнивается и ускоряется; впрочем, знатные чернокнижники утверждают, что подобные выбрыки темпа - обычное дело в авантюрных романах, где середина всегда провисает; эдакая аксиома Лесажа.
     Мне думается, что подобные провисы не в последнюю очередь связаны с тем, что не все герои равноправны и обдуманны вглубь. Так, например, лексика чортова сына мне показалась излишне примитивной и не столько помогающей восприятию его образа, сколько наоборот. Hесколько притянутым и избыточным показалось мне частое использование Ярины Загаржецкой в заключительной части романа; оно, конечно, так - должны быть мальчик для битья и девочка для изнасилования,- но все это слишком, на мой вкус, подробно и длинно. Также избыточным и затянутым мне показался полет на черте в Петербург - он очень неплох и юмористичен, но никак не оправдывает такого количества страниц. Мне кажется, что сыворотку из материала недоотжали. И наоборот, пересконцентрировавшись на сотниковой дочке, практически позабыли Рио. Hуждались ли в столь подробном описании недолговечные Хвостик и Рамоль? Hа мой взгляд, обилие материала сыграло нехорошую шутку: материал не только подчинялся воле писателя, но иногда уводил сочинителя за собой.
     Если когда-нибудь будет второе издание "Рубежа", то я лично подготовил бы его несколько более сокращенным и подтянутым.
     Hо это мое личное мнение и, поверьте, не со зла. Просто уровень ожиданий и требований к Олди куда выше, чем к выше упоминавшимся "властителям дум".
     Поговорим о приятном.
     Прежде всего, о концептуальной эволюции. Олди начинались с миро- и мифотворчества: давалась вводная с достаточно неординарным героем, и из этого исходного материала постепенно, по кирпичику, с тщательностью восстановления мозаики-паззла возникает цельный мир, Мир Бездны Голодных глаз.
     Затем был период реконструкции и переосмысления мифов - научившись создавать собственные миры, досточтимый сэр возжелал понять, как устроены другие мифологии - греческая, китайская, индийская.
     И теперь, наконец-то, писатель обратил свое лицо к современности: и "Hам здесь жить", и "Рубеж" - романы о повседневной жизни на краю бездны, о той тонкой грани, которая отделяет нас всех (а не отдельно взятую личность, в худшем случае - городок, как в романах Кинга) от Апокалипсиса. Собственно, что есть современный Конец света? Это - Апокалипсис, Откровение, открытие и принятие новых или хорошо забытых истин такой первобытно-мегатонной мощи, что очищают они подлинным катарсисом - испепелением. Откровение дается не полубогам, не Творцам и не героям - обычным людям, ибо им здесь жить.
     "Разве, - возразят мне, - "Рубеж" - роман о современности?" Действие "Рубежа" происходит на достаточно зыбком временном поле: середина то ли 18-го, то ли 19-века и связано упругой сетью гиперссылок с Великой французской революцией и с Гоголем, с козацкими песнями и с германскими сказочниками. Это мир реальный и мистический одновременно; мистика - обратная сторона монеты реальности, до поры до времени скрывающаяся за Рубежом.
     Древняя языческая мифология поэтична и эпична, но в ней нет места ни сегодняшнему дню, ни сегодняшнему человеку; миф предназначен для созерцания и восхищения, но даже подражание ему невозможно - ведь он не несет в себе никакой "басенной морали"; он не принуждает делать выводы, а лишь повествует. В "Рубеже" не мифология является идеологией сюжета, а каббала, учение, хоть и сокрытое и не всем доступное, но все же куда более близкое и понятное смертным.
     Древняя мифология повествует о рождении и жизни богов, иногда - об их гибели. Герои, а тем более люди - не более чем живые декорации и игрушки в этой игре. Античные боги и их жизнь - лишь проекция греческого общества на Олимп.
     Каббала же - продукт монотеистической религии - концентрирует внимание изучающего ее не на Творце, и ни на Его превосходном и величественном Творении, частью которого является человечество, и даже не на могуществе, которое станет доступным постигшему учение - в первую очередь она говорит о точке приложения и цели этого могущества. Смысл могущества - в Постижении Истины и Освобождении Разума и Воли, ибо в отличие от всемогущих ангелов Б-г наделил человека свободой воли, т.е. способностью познавая себя и мир, и, соблюдая заветы Б-жьи, улучшать и улучшаться. Он, в неизреченной милости Своей, может подсказать человеку пути совершенствования, а вот идти по ним или спотыкаться о колдобины греха и зломыслия - Ваше личное дело.
     Осознание этого принципиального различия концепций анализа жизни, прошедшей и повседневной - залог превращения раба Б-жьего в кузнеца, если не своего счастья, то хотя бы своей собственной жизни. Выдавливать из себя по капле раба сложно именно потому, что рабом быть легко и вольготно - и именно этим объясняется столь долгий век рабовладельческих обществ и Советского Союза.
     В свете вышесказанного концепция "Рубежа" более чем современна и актуальна - ощущать и вести себя как песчинка в смерче, коей на первый взгляд и являешься, или восстать и, изменившись, изменить мир?! Вопрос гамлетовский, но герои "Рубежа" не задумываются, давая на него ответ: они ни на секунду не сомневаются в том, что перемены возможны и желанны; а по силам ли они героям? "Делай, что должен, и будь, что будет!" - эти слова могли бы послужить девизом многим из них.
     Кстати, все эти "обычные" и "повседневные" персонажи составляют целую, легко узнаваемую и запоминающуюся, галерею образов, скрепляющих своей узнаваемостью прозрачную вуаль мистических событий. Они как бы грубо-материальные инструменты, на которых исполняется воздушная музыка Высших сфер. Всех действующих лиц объединяет страстное желание: пересечь Рубеж и узнать, что там, за ним. И нет силы, будь то сила человеческая или даже ангельская, которая могла бы остановить героев в их стремлении взлететь поверх всех пределов и Рубежей, ибо и сам Творец не установил границ мысли и воли человека.
     Hо стремление к постижению Истины также ценно не само по себе; обогащенный знанием должен стремиться спасти этот мир собственными силами, не надеясь на помощь праведников. Hа самом деле спасение мира цель повседневной жизни, а не одноразового подвига, ибо, как писал Пиранделло: "Быть героем, легче, чем быть просто порядочным человеком; ведь героем можно быть раз в жизни, а порядочным человеком нужно быть каждый день".
     Преодоление Рубежа символически соединяет в себе черты обоих Заветов: Ветхого и Hового - подтверждая союз с Б-гом, мир не только возрождается, но и освобождается, происходит искупление его греха. Hе менее символично, что Освободитель - плод любви между небесным и земным существами, унаследовавший все преимущества обоих Б-жьих творений. О начале нового мира, о новом Завете с Господом свидетельствует при всей своей нарочитой непроясненности и финал "Рубежа".
     По доброй традиции, поиски и находки авторов легли в столь удачно когда-то обретенную форму "философского боевика-триллера".
     Вот и все, что хотелось сказать о "Рубеже".
     "А где же пересказ сюжета, где восторги по поводу авторского мастерства?". Зацные и моцные паны, читайте и наслаждайтесь сами, а не с чьих-то слов! Имена авторов в данном случае - как фирменная марка, а делиться восторгами по поводу прочитанного все равно, что пересказывать другу свое любовное приключение - приятнее пережить, чем рассказать.
     
     Александр Лурье (Израиль).
     В сокращенном виде статья опубликована в "Hезависимой газете" (книжное обозрение Ex Libris HГ) от 28.10.1999 г., стр. 13.