НАСТОЛЬНЫЕ ЛАМПЫ      Арсению Тарковскому      Обожаю настольные лампы, угловатые, прошлых времен. Как они свои круглые лапы умещают средь книг и тетрадей, под ажурною сенью знамен, возвышают не почестей ради, как гусары на райском параде от рождения до похорон!      Обожаю на них абажуры, кружевные, неярких тонов, нестареющие их фигуры и немного надменные позы. И путем, что, как видно, не нов, ухожу от сегодняшней прозы, и уже настоящие слезы проливать по героям готов.      Укрощает настольные лампы лишь всесильного утра река. Исчезает, как лиры и латы, вдохновенье полночной отваги. Лишь вздымают крутые бока аккуратные груды бумаги, по которым знакомые знаки равнодушно выводит рука.      Свет, растекшийся под абажуром, вновь рождает надежду и раж, как приветствие сумеркам хмурым, как подобье внезапной улыбки... Потому что чего не отдашь за полуночный замысел зыбкий, за отчаяние и ошибки, и победы - всего лишь мираж?                  1982                                    ДОРОЖНАЯ ПЕСНЯ            Еще он не сшит, твой наряд подвенечный, и хор в нашу честь не споет... А время торопит - возница беспечный, - и просятся кони в полет.      Ах, только бы тройка не сбилась бы с круга, не смолк бубенец под дугой... Две вечных подруги - любовь и разлука - не ходят одна без другой.      Мы сами раскрыли ворота, мы сами счастливую тройку впрягли, и вот уже что-то сияет пред нами, но что-то погасло вдали.      Святая наука - расслышать друг друга сквозь ветер, на все времена... Две странницы вечных - любовь и разлука - поделятся с нами сполна.      Чем дольше живем мы, тем годы короче, тем слаще друзей голоса. Ах, только б не смолк под дугой колокольчик, глаза бы глядели в глаза.      То берег - то море, то солнце - то вьюга, то ангелы - то воронье... Две верных дороги - любовь и разлука - проходят сквозь сердце мое.                  1982                  АВТОПАРОДИЯ      НА НЕСУЩЕСТВУЮЩИЕ СТИХИ            А.Иванову            Мы убили комара. Не в бою, не на охоте, а в домашней обстановке, в будний вечер.      Видит бог, мы не крадучись его, а когда он был в полете... Мы его предупреждали - он советом пренебрег.            Незадолго перед тем дождь пошел осенний,      мелкий. За стеной сосед бранился. Почему-то свет мигал. Дребезжал трамвай.      В шкафу глухо звякали тарелки. Диктор телевизионный катастрофами пугал.            Расхотелось говорить. Что-то вспомнилось      дурное, так, какая-то нелепость, горечи давнишний след... В довершенье ко всему меж окошком и стеною вдруг возник как дуновенье комариный силуэт. Мы убили комара.      Кто-то крикнул: "Нет покоя! Неужели эта мерзость залетела со двора!.. Здесь село или Москва?.."      И несметною толпою навалились, смяли...      В общем, мы убили комара.            Мы убили комара. Он погиб в неравной схватке - корень наших злоключений, наш нарушивший      покой... На ладони у меня он лежал, поджавши лапки, по одежде - деревенский, по повадкам -      городской.            Мы убили комара.      За окошком колкий, мелкий, долгий дождичек осенний затянуться обещал. Дребезжал трамвай.      В шкафу глухо звякали тарелки. Диктор телевизионный что-то мрачное вещал.            1982                  ПОЛДЕНЬ В ДЕРЕВНЕ            (Поэма)            Вл. Соколову                  1            У дороги карета застыла. Изогнулся у дверцы лакей. За дорогой не то чтоб пустыня - но пейзаж без домов и людей. Знатный баловень сходит с подножки, просто так, подышать тишиной. Фрак малиновый, пряжки, застежки и платочек в руке кружевной.                  2            У оврага кузнечик сгорает, рифмы шепчет, амброзию пьет и худым локотком утирает вдохновенья серебряный пот. Перед ним - человечек во фраке на природу глядит свысока и журчанием влаги в овраге снисходительно дышит пока. Ах, кузнечик,безумный и сирый, что ему твои рифмы и лиры, строк твоих и напевов тщета? Он иной, и иные кумиры перед ним отворяют врата. Он с природою слиться не хочет... Но, назойлив и неутомим, незнакомый ему молоточек монотонно стрекочет пред ним.                  3            Вдруг он вздрогнул. Надменные брови вознеслись неизвестно с чего, и гудение собственной крови докатилось до слуха его.      Показалось смешным все, что было, еле видимым сквозь дерева. Отголоски житейского пира в этот мир пробивались едва. Что-то к горлу его подступило: то ли слезы, а то ли слова...      Скинул фрак. Закатал рукава... На платке оборвал кружева...      То ли клятвы, а то ли признанья зазвучали в его голове...                  4            И шагнул он, срывая дыханье, спотыкаясь о струны в траве, закружился, цветы приминая, пятерней шевелюру трепля, рифмы пробуя,лиру ломая и за ближнего небо моля.      Он не то чтобы к славе стремился - просто жил, искушая судьбу... И серебряный пот заструился по его не великому лбу.      Ручка белая к небу воздета. В карих глазках - ни зла, ни обид...                              5            Заждалась у дороги карета, и лакей на припеке храпит.                  1982            * * *            Ю. Давыдову      Нужны ли гусару сомненья, их горький и въедливый дым, когда он в доспехах с рожденья и слава всегда перед ним?      И в самом начале сраженья, и после, в пылу, и потом, нужны ли гусару сомненья в содеянном, в этом и в том?      Покуда он легок, как птица, пока он горяч и в седле, врагу от него не укрыться: нет места двоим на земле.      И что ему в это мгновенье, когда позади - ничего, потомков хула иль прощенье? Они не застанут его.      Он только пришел из похода, но долг призывает опять. И это, наверно, природа, которую нам не понять.      ...Ну, ладно. Враги перебиты, а сам он дожил до седин. И клетчатым пледом прикрытый, рассеянно смотрит в камин.      Нужны ли гусару сомненья хотя бы в последние дни, когда, огибая поленья, в трубе исчезают они?                  1982