РОДИНА
     Говоришь ты мне слово покоя. Говоришь ты мне слово любви. Говоришь ты мне слово такое, восхищенное слово "Живи!".
     Я тобою в мучениях нажит, в долгих странствиях каждого дня. Значит, нужен тебе я и важен, если ты позвала вдруг меня.
     Говоришь ты мне долгие сроки. Говоришь ты мне слово "Твори!". Мои руки - они твои слуги, не мои они слуги - твои.
     И твое меня греет дыханье. Значит, с празднествами и бедой, с мелочами моими, с грехами я единственный, праведный, твой.
     Значит, люб я тебе хоть немного, если, горечь разлуки клубя, говоришь ты мне слово "Тревога!", отрываешь меня от себя.
     И наутро встаю я и снова отправляюсь в решительный бой... Остается последнее слово. Оставляю его за собой.
     
     
     1959
     
     * * *
     
     Опустите, пожалуйста, синие шторы. Медсестра, всяких снадобий мне не готовь. Вот стоят у постели моей кредиторы молчаливые: Вера, Надежда, Любовь.
     Раскошелиться б сыну недолгого века, да пусты кошельки упадают с руки... Не грусти, не печалуйся, о моя Вера, - остаются еще у тебя должники!
     И еще я скажу и бессильно и нежно, две руки виновато губами ловя: - Не грусти, не печалуйся, матерь Надежда, - есть еще на земле у тебя сыновья!  Протяну я Любови ладони пустые, покаянный услышу я голос ее: - Не грусти, не печалуйся, память не стынет, я себя раздарила во имя твое.
     Но какие бы руки тебя ни ласкали, как бы пламень тебя ни сжигал неземной, в троекратном размере болтливость людская за тебя расплатилась... Ты чист предо мной!
     Чистый-чистый лежу я в наплывах рассветных, перед самым рождением нового дня... Три сестры, три жены, три судьи милосердных открывают последний кредит для меня.
     
     
     1959
     
     * * *
     
     О.Б.
     Мы стоим - крестами руки - безутешны и горды, на окраине разлуки, у околицы беды, где, размеренный и липкий, неподкупен ход часов, и улыбки, как калитки, запираем на засов. Наступает час расплаты, подступает к горлу срок... Ненадежно мы распяты на крестах своих дорог.
     
     
     1959
     
     ТЕЛЕГРАФ МОЕЙ ДУШИ
     
     С.Ломинадзе
     Стихло в улицах вранье. Замерло движенье. Улетело воронье на полях сраженья.
     Лишь ползут из тишины, сердце разрывая, как извозчики войны, красные трамваи.  Надеваю шинель - главную одежду, понимаю сильней всякую надежду.
     Замирает в тиши, чуткий, голосистый, телеграф моей души: нет телеграфиста.
     Он несет свой синий кант по сраженьям грозным. Он уже прописан там. Там с пропиской просто.
     Южный фронт. Бельэтаж. У конца дороги. От угла - второй блиндаж... Вытирайте ноги!
     
     
     1959
     
     * * *
     
     О.Б.
     ...И когда под вечер над тобою журавли охрипшие летят, ситцевые женщины толпою сходятся - затмить тебя хотят.
     Молчаливы. Ко всему готовы. Окружают, красотой соря... Ситцевые, ситцевые, что вы! Вы с ума сошли: она ж - своя!
     Там, за поворотом Малой Бронной, где окно распахнуто на юг, за ее испуганные брови десять пар непуганных дают.
     Тех, которые ее любили, навсегда связала с ней судьба. И за голубями голубыми больше не уходят ястреба.
     Вот и мне не вырваться из плена. Так кружиться мне, и так мне жить... Я - алхимик. Ты - моя проблема вечная... тебя не разрешить.
     
     
     1959
     
     
     
     
     * * *
     
     О.Б.
     Мне нужно на кого-нибудь молиться. Подумайте, простому муравью вдруг захотелось в ноженьки валиться, поверить в очарованность свою!
     И муравья тогда покой покинул, все показалось будничным ему, и муравей создал себе богиню по образу и духу своему.
     И в день седьмой, в какое-то мгновенье, она возникла из ночных огней без всякого небесного знаменья... Пальтишко было легкое на ней.
     Все позабыв - и радости и муки, он двери распахнул в свое жилье и целовал обветренные руки и старенькие туфельки ее.
     И тени их качались на пороге. Безмолвный разговор они вели, красивые и мудрые, как боги, и грустные, как жители земли.
     
     
     1959
     
     * * *
     
     О.Б.
     Звезды сыплются в густую траву...
     Я в деревне Лазаревке живу, где налево от ворот любых километры лесов голубых, где направо от любых ворот волчьих вотчин невпроворот.
     
     Я в деревне Лазаревке живу, вдоль по Лазаревке странствую... Ты пошли мне, Лазаревка, жену, как ты, Лазаревка, ласковую, как ты, Лазаревка, крутую в мороз, как ты, Лазаревка, жаркую; чтоб звалась она Марфою, чтобы ей без меня не жилось, чтобы отражались в тихой заводи армии Марфиных соловьев, чтобы таял от тихой зависти синий снег под пимами ее.  А когда трактора приползают с марша, тарахтя на все голоса, чтоб маячила у околицы Марфа, тоненькая, как лоза.
     
     
     1959
     
     * * *
     
     Раскрываю страницы ладоней, молчаливых ладоней твоих, что-то светлое и молодое, удивленное смотрит из них.
     
     Я листаю страницы.
     Маячит пережитое.
     Я как в плену. Вон какой-то испуганный мальчик сам с собою играет в войну.
     
     Вон какая-то женщина плачет - очень падают слезы в цене, и какой-то задумчивый мальчик днем и ночью идет по войне.
     
     Я листаю страницы,
     листаю, исступленно листаю листы: пережитого громкие стаи, как синицы,
     летят на кусты.
     
     И уже не найти человека, кто не понял бы вдруг на заре, что погода двадцатого века началась на арбатском дворе.
     О, ладони твои все умеют, все, что было, читаю по ним, и когда мои губы немеют, припадаю к ладоням твоим, припадаю к ладоням горячим, в синих жилках веселых тону...
     Кто там плачет?.. Никто там не плачет... Просто дети играют в войну!
     
     
     1959
     
     
     
     
     
     БУМАЖНЫЙ СОЛДАТИК
     
     Один солдат на свете жил, красивый и отважный, но он игрушкой детской был: ведь был солдат бумажный.
     Он переделать мир хотел, чтоб был счастливым каждый, а сам на ниточке висел: ведь был солдат бумажный.
     Он был бы рад - в огонь и в дым, за вас погибнуть дважды, но потешались вы над ним: ведь был солдат бумажный.
     Не доверяли вы ему своих секретов важных, а почему? А потому, что был солдат бумажный.
     В огонь? Ну что ж, иди! Идешь? И он шагнул однажды, и там сгорел он ни за грош: ведь был солдат бумажный.
     
     
     1959
     * * *
     
     Б.А.
     
     Рифмы, милые мои, баловни мои,
     гордячки! Вы - как будто соловьи из бессонниц и горячки, вы - как музыка за мной, умопомраченья вроде, вы - как будто шар земной, вскрикнувший
     на повороте.
     
     С вами я, как тот богач, и куражусь и чудачу, но из всяких неудач выбираю вам удачу... Я как всадник на коне со склоненной головою... Господи,
     легко ли мне?.. Вам-то
     хорошо ль
     со мною?..
     
     1959 
     
     О КУЗНЕЧИКАХ
     
     Два кузнечика зеленых в траве, насупившись,
     сидят. Над ними синие туманы во все стороны летят. Под ними красные цветочки и золотые лопухи... Два кузнечика зеленых пишут белые стихи. Они перышки макают в облака и молоко, чтобы белые их строчки было видно далеко, и в затылках дружно чешут, каждый лапкой
     шевелит, но заглядывать в работу
     один другому не велит. К ним бежит букашка божья, бедной барышней
     бежит, но у них к любви и ласкам что-то сердце не
     лежит. К ним и прочие соблазны подбираются, тихи, но кузнечики не видят - пишут белые стихи. Снег их бьет, жара их мучит, мелкий дождичек
     кропит, шар земной на повороте
     отвратительно скрипит... Но меж летом и зимою, между счастьем и бедой прорастает неизменно вещий смысл работы той, и сквозь всякие обиды
     пробиваются в века хлеб (поэма),
     жизнь (поэма),
     ветка тополя (строка)...
     
     1960
     
     * * *
     
     Г.В.
     Тьмою здесь все занавешено и тишина, как на дне... Ваше величество женщина, да неужели - ко мне?
     Тусклое здесь электричество, с крыши сочится вода. Женщина, ваше величество, как вы решились сюда?  О, ваш приход - как пожарище. Дымно, и трудно дышать... Ну, заходите, пожалуйста. Что ж на пороге стоять?
     Кто вы такая? Откуда вы?! Ах, я смешной человек... Просто вы дверь перепутали, улицу, город и век.
     
     
     1960