Андрей Платонович ПЛАТОНОВ
     
     МАТЬ
     
     (Взыскание погибших)
     
     
     "Из бездны взываю".
     
     Слова мертвых
     
     
     Мать вернулась в свой дом. Она была в беженстве от немцев, но она нигде не могла жить, кроме родного места, и вернулась домой.
     Она два раза прошла промежуточными полями мимо немецких укреплений, потому что фронт здесь был с перерывами, а она шла прямой, ближней дорогой. Она не имела страха и не остерегалась никого, и враги ее не повредили. Она шла по полям, тоскующая, простоволосая, со смутным, точно ослепшим, лицом. И ей было все равно, что сейчас есть на свете и что совершается в нем, и ничто в мире не могло ее ни потревожить, ни обрадовать, потому что горе ее было вечным и печаль неутолимой - мать утратила мертвыми всех своих детей. Она была теперь столь слаба и равнодушна ко всему свету, что шла по дороге подобно усохшей былинке, несомой ветром, и казалось - ее влечет вперед лишь ветер, уныло бредущий по дороге ей вслед. Ей было необходимо увидеть свой дом, где она прожила жизнь, и место, где в битве и казни скончались ее дети.
     На своем пути она встречала врагов, но они не тронули эту старую женщину; им было странно видеть столь горестную старуху, они ужаснулись вида человечности на ее лице, и они оставили ее без внимания, чтобы она умерла сама по себе. В жизни бывает этот смутный свет на лицах людей, пугающий зверя и враждебного человека, и таких людей никому не посильно погубить и к ним невозможно приблизиться. Зверь и человек охотнее сражается с подобными себе, но неподобных он оставляет в стороне, боясь испугаться их и быть побежденным неизвестной силой.
     Пройдя сквозь войну, старая мать вернулась домой. Но родное место ее теперь было пустым. Маленький бедный дом на одно семейство, обмазанный глиной, выкрашенный желтой краской, с кирпичною печной трубой, похожей на задумавшуюся голову человека, давно погорел от немецкого огня и оставил после себя угли, уже порастающие травой. И все соседние жилые места, весь этот старый город тоже умер, и стало всюду вокруг светло и грустно, и видно далеко окрест по умолкшей земле. Еще пройдет немного времени, и место жизни людей зарастет свободной травой, его задуют ветры, сравняют дождевые потоки, и тогда не останется следа человека, а все мученье его существованья на земле некому будет понять и унаследовать в добро и поучение на будущее время, потому что не станет в живых никого. И мать вздохнула от этой последней своей думы и от боли в сердце за беспамятную погибающую жизнь. Но сердце ее было добрым, и от любви к погибшим оно захотело жить за всех умерших, чтобы исполнить их волю, которую они унесли с собой в могилу.
     Мать села посреди остывшего пожарища и стала перебирать руками прах своего жилища. Она знала свою долю, знала, что ей пора умирать, но душа ее не смирялась с этой долей, потому что если она умрет, то где сохранится память о ее детях и кто их сбережет в своей любви, когда ее сердце тоже перестанет дышать?
     Мать того не знала, и она думала одна. К ней подошла соседка, Евдокия Петровна, молодая женщина, миловидная и полная прежде, а теперь ослабевшая, тихая и равнодушная; двоих малолетних детей ее убило бомбой, когда она уходила с ними из города, а муж пропал без вести на земляных работах, и она вернулась обратно, чтобы схоронить детей и дожить свое время на мертвом месте.
     - Здравствуйте, Мария Васильевна, - произнесла Евдокия Петровна.
     - Это ты, Дуня, - сказала ей Мария Васильевна. - Садись со мной, давай с тобой разговор разговаривать. Поищи у меня в голове, я давно не мылась.
     Дуня с покорностью села рядом; Мария Васильевна положила ей голову на колени, и соседка стала искать у нее в голове. Обеим теперь было легче за этим занятием; одна старательно работала, а другая прильнула к ней и задремала в покое от близости знакомого человека.
     - Твои-то все померли? - спросила Мария Васильевна.
     - Все! - ответила Дуня. - И твои все?
     - Все, никого нету, - сказала Мария Васильевна.
     - У нас с тобой поровну никого нету, - произнесла Дуня, удовлетворенная, что ее горе не самое большое на свете: у других людей такое же.
     - У меня-то горя побольше твоего будет: я и прежде вдовая жила, - проговорила Мария Васильевна. - А двое-то моих сыновей здесь, у посада, легли. Они в рабочий батальон поступили, когда фашисты из Петропавловки на митрофаньевский тракт вышли... А дочка моя повела меня отсюда куда глаза глядят, она любила меня, она дочь моя была; потом она отошла от меня, она полюбила других, она полюбила всех, она пожалела одного - она была добрая девочка, она наклонилась к нему, он был больной, раненый, он стал как неживой, и ее тоже тогда убили, убили сверху, от аэроплана... А я вернулась. Мне-то что же теперь! Я сама теперь как мертвая...
     - А что ж тебе делать-то! Я тоже так живу, - сказала Дуня. - Мои лежат, и твои легли... Я-то знаю, где твои лежат, - они там, куда всех сволокли и схоронили, я тут была, я-то глазами своими видела. Сперва они всех убитых покойников сосчитали, бумагу составили, своих отдельно положили, а наших прочь отволокли подалее. Потом наших всех раздели наголо и в бумагу весь прибыток от вещей записали. Они долго таково заботились, а потом уж хоронить таскать начали...
     - А могилу-то кто вырыл? - обеспокоилась Мария Васильевна. - Глубоко отрыли-то? Ведь голых, зябких хоронили, глубокая могила была бы потеплее!..
     - Нет, какое там глубоко! - сообщила Дуня. - Яма от снаряда, вот тебе и могила. Навалили туда дополна, а другим места не хватило. Тогда они танком проехали через могилу, по мертвым, и еще туда положили, кто остался. Им копать желания нету, они силу свою берегут. А сверху забросали чуть-чуть землей, покойники лежат там, стынут теперь; только мертвые и стерпят такую муку - лежать век нагими на холоде...
     - А моих-то тоже танком увечили или их сверху цельными положили? - спросила Мария Васильевна.
     - Твоих-то? - отозвалась Дуня. - Да я того не углядела... Там, за посадом, у самой дороги, все лежат, пойдешь - увидишь. Я им крест из двух веток связала и поставила, да это ни к чему: крест повалится, хоть ты его железный сделай, а люди забудут мертвых...
     Потом, когда уже свечерело, Мария Васильевна поднялась; она была старая женщина, она теперь устала; она попрощалась с Дуней и пошла в сумрак, где лежали ее дети - два сына в ближней земле и дочь в отдалении.
     Мария Васильевна вышла к посаду, что прилегал к городу. В посаде жили раньше в деревянных домиках садоводы и огородники; они кормились с угодий, прилегающих к их жилищам, и тем существовали здесь спокон века. Нынче тут ничего уже не осталось, и земля поверху спеклась от огня, а жители либо умерли, либо ушли в скитание, либо их взяли в плен и увели в работу и в смерть.
     Из посада уходил в равнину митрофаньевский тракт. По обочине тракта в прежнее время росли ветлы, теперь их война обглодала до самых пней, и скучна была сейчас безлюдная дорога, словно уже близко находился конец света и редко кто доходил сюда.
     Мария Васильевна пришла на место могилы, где стоял крест, сделанный из двух связанных поперек жалобных, дрожащих ветвей. Мать села у этого креста; под ним лежали ее нагие дети, умерщвленные, поруганные и брошенные в прах чужими руками.
     Наступил вечер и обратился в ночь. Осенние звезды засветились на небе, точно выплакавшись, там открылись удивленные и добрые глаза, неподвижно всматривающиеся в темную землю, столь горестную и влекущую, что из жалости и мучительной привязанности никому нельзя отвести от нее взора.
     - Были бы вы живы, - прошептала мать в землю своим мертвым сыновьям, - были бы вы живы, сколько работы поделали, сколько судьбы испытали! А теперь что ж, теперь вы умерли, - где ваша жизнь, какую вы не прожили, кто проживет ее за вас?.. Матвею-то сколько ж было? - двадцать третий шел, а Василию двадцать восьмой. А дочке было восемнадцать, теперь уж девятнадцатый шел бы, вчера она именинница была... Сколько я сердца своего истратила на вас, сколько крови моей ушло, но, значит, мало было, мало было одного сердца моего и крови моей, раз вы умерли, раз я детей своих живыми не удержала и от смерти их не спасла... Они что же, они дети мои, они жить на свет не просились. Я их родила, пускай сами живут. А жить на земле, видно, нельзя еще, тут ничего не готово для детей: готовили только, да не управились!.. Тут жить им нельзя, а больше им негде было, - что ж нам, матерям, делать-то? Одной-то жить небось и не к чему.
     Она потрогала могильную землю и прилегла к ней лицом. В земле было тихо, ничего не слышно.
     - Спят, - прошептала мать, - никто и не пошевельнется, - умирать было трудно, и они уморились. Пусть спят, я обожду - я не могу жить без детей, я не хочу жить без мертвых...
     Мария Васильевна отняла лицо от земли; ей послышалось, что ее позвала дочь Наташа; она позвала ее, не промолвив слова, будто произнесла что-то одним своим слабым вздохом. Мать огляделась вокруг, желая увидеть, откуда взывает к ней дочь, откуда прозвучал ее кроткий голос - из тихого поля, из земной глубины или с высоты неба, с той ясной звезды? Где она сейчас, ее погибшая дочь? - или нет ее больше нигде и матери лишь чудится голос Наташи, который звучит воспоминанием в ее собственном сердце?
     Потом мать задремала и уснула на могиле.
     Полночная заря войны взошла вдалеке, и гул пушек раздался оттуда, там началась битва. Мария Васильевна проснулась, и посмотрела в сторону огня на небе, и прислушалась к частому дыханию пушек. "Это наши идут, - подумала она. - Пусть скорее приходят".
     Мать снова припала к могильной мягкой земле, чтобы ближе быть к своим умолкшим сыновьям. И молчание их было осуждением злодеям, убившим их, и горем для матери, помнящей запах их детского тела и цвет их живых глаз...
     К полудню русские танки вышли на митрофаньевскую дорогу и остановились возле посада на осмотр и заправку.
     Один красноармеец с танка отошел от машины и пошел походить по земле, над которой сейчас светило мирное солнце.
     Возле креста, связанного из двух ветвей, красноармеец увидел старуху, приникшую к земле лицом. Он склонился к ней и послушал ее дыхание, а потом повернул тело женщины навзничь и для правильности приложился ухом к ее груди. "Ее сердце ушло", - понял красноармеец и покрыл утихшее лицо покойной чистой холстинкой.
     - Спи с миром, - сказал красноармеец на прощанье. - Чьей бы ты матерью ни была, а я без тебя тоже остался сиротой.
     
     1943
     
     __________________________________________________________________________
     
     С 56. Советский военный рассказ. / Вступ. ст. Е. А. Глущенко. -
     М.: Правда, 1988. - 576 с.
     Сборник составили военные произведения советских писателей Вс.
     Иванова, К. Симонова, А. Платонова и др.
     
     
     ИБ 1646
     
     Тираж 300 000 экз. Цена 2 р. 70 к.
     Редактор  И. А. Б а х м е т ь е в а
     Оформление художника  П. С. С а д к о г о
     Художественный редактор  В. В. М а с л е н н и к о в
     Технический редактор  Е. Н. Щ у к и н а
     __________________________________________________________________________
     Текст подготовил Ершов В. Г. Дата последней редакции: 04.11.2002
     О найденных в тексте ошибках сообщать по почте: vgershov@chat.ru
     Новые редакции текста можно получить на: http://vgershov.lib.ru/