А.С. Пушкин
     
     Полное собрание сочинений с критикой
     
     ПИР ВО ВРЕМЯ ЧУМЫ
     
     (ИЗ ВИЛЬСОНОВОЙ ТРАГЕДИИ: THE CITY ОF THE PLAGUE. )
     
     
     УЛИЦА. НАКРЫТЫЙ СТОЛ.
     НЕСКОЛЬКО ПИРУЮЩИХ МУЖЧИН И ЖЕНЩИН.
     
     
     Молодой человек.
     Почтенный председатель! я напомню
     О человеке, очень нам знакомом,
     О том, чьи шутки, повести смешные,
     Ответы острые и замечанья,
     Столь едкие в их важности забавной,
     Застольную беседу оживляли
     И разгоняли мрак, который ныне
     Зараза, гостья наша, насылает
     На самые блестящие умы.
     Тому два дня, наш общий хохот славил
     Его рассказы; невозможно быть,
     Чтоб мы в своем веселом пированьи
     Забыли Джаксона! Его здесь кресла
     Стоят пустые, будто ожидая
     Весельчака - но он ушел уже
     В холодные, подземные жилища...
     Хотя красноречивейший язык
     Не умолкал еще во прахе гроба,
     Но много нас еще живых, и нам
     Причины нет печалиться. Итак
     Я предлагаю выпить в его память,
     С веселым звоном рюмок, с восклицаньем,
     Как будто б был он жив.
     
     Председатель.
     Он выбыл первый
     Из круга нашего. Пускай в молчаньи
     Мы выпьем в честь его.
     
     Молодой человек.
     Да будет так!
     
     (Все пьют молча.)
     
     Председатель.
     Твой голос, милая, выводит звуки
     Родимых песен с диким совершенством;
     Спой, Мери, нам, уныло и протяжно,
     Чтоб мы потом к веселью обратились
     Безумнее, как тот, кто от земли
     Был отлучен каким-нибудь виденьем.
     
     Мери (поет).
     
     Было время, процветала
     В мире наша сторона:
     В воскресение бывала
     Церковь божия полна;
     Наших деток в шумной школе
     Раздавались голоса,
     И сверкали в светлом поле
     Серп и быстрая коса.
     
     Ныне церковь опустела;
     Школа глухо заперта;
     Нива праздно перезрела;
     Роща темная пуста;
     И селенье, как жилище
     Погорелое, стоит, -
     Тихо все - одно кладбище
     Не пустеет, не молчит -
     
     Поминутно мертвых носят,
     И стенания живых
     Боязливо бога просят
     Упокоить души их.
     Поминутно места надо,
     И могилы меж собой,
     Как испуганное стадо,
     Жмутся тесной чередой.
     
     Если ранняя могила
     Суждена моей весне -
     Ты, кого я так любила,
     Чья любовь отрада мне, -
     Я молю: не приближайся
     К телу Дженни ты своей;
     Уст умерших не касайся,
     Следуй издали за ней.
     
     И потом оставь селенье.
     Уходи куда-нибудь,
     Где б ты мог души мученье
     Усладить и отдохнуть.
     И когда зараза минет,
     Посети мой бедный прах;
     А Эдмонда не покинет
     Дженни даже в небесах!
     
     Председатель.
     Благодарим, задумчивая Мери,
     Благодарим за жалобную песню!
     В дни прежние чума такая ж видно
     Холмы и долы ваши посетила,
     И раздавались жалкие стенанья
     По берегам потоков и ручьев,
     Бегущих ныне весело и мирно
     Сквозь дикий рай твоей земли родной;
     И мрачный год, в который пало столько
     Отважных, добрых и прекрасных жертв,
     Едва оставил память о себе
     В какой-нибудь простой пастушьей песне
     Унылой и приятной.... нет! ничто
     Так не печалит нас среди веселий,
     Как томный, сердцем повторенный звук!
     
     Мери.
     О, если б никогда я не певала
     Вне хижины родителей своих!
     Они свою любили слушать Мери;
     Самой себе я, кажется, внимаю
     Поющей у родимого порога -
     Мой голос слаще был в то время: он
     Был голосом невинности....
     
     Луиза.
     Не в моде
     Теперь такие песни! но вс° ж есть
     Еще простые души: рады таять
     От женских слез, и слепо верят им.
     Она уверена, что взор слезливый
     Ее неотразим - а если б то же
     О смехе думала своем, то верно
     Вс° б улыбалась. Вальсингам хвалил
     Крикливых северных красавиц: вот
     Она и расстоналась. Ненавижу
     Волос шотландских этих желтизну.
     
     Председатель.
     Послушайте: я слышу стук колес!
     
     (Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею.)
     
     Aгa! Луизе дурно; в ней, я думал -
     По языку судя, мужское сердце.
     Но так-то - нежного слабей жестокой,
     И страх живет в душе, страстьми томимой!
     Брось, Мери, ей воды в лицо. Ей лучше.
     
     Мери.
     Сестра моей печали и позора,
     Приляг на грудь мою.
     
     Луиза (приходя в чувство).
     Ужасный демон
     Приснился мне: весь черный, белоглазый....
     Он звал меня в свою тележку. В ней
     Лежали мертвые - и лепетали
     Ужасную, неведомую речь....
     Скажите мне: во сне ли это было?
     Проехала ль телега?
     
     Молодой человек.
     Ну, Луиза,
     Развеселись - хоть улица вся наша
     Безмолвное убежище от смерти,
     Приют пиров ничем невозмутимых,
     Но знаешь? эта черная телега
     Имеет право всюду разъезжать -
     Мы пропускать ее должны! Послушай
     Ты, Вальсингам: для пресеченья споров
     И следствий женских обмороков, спой
     Нам песню - вольную, живую песню -
     Не грустию шотландской вдохновенну,
     А буйную, вакхическую песнь,
     Рожденную за чашею кипящей.
     
     Председатель.
     Такой не знаю - но спою вам гимн,
     Я в честь чумы - я написал его
     Прошедшей ночью, как расстались мы.
     Мне странная нашла охота к рифмам,
     Впервые в жизни! Слушайте ж меня:
     Охриплый голос мой приличен песне. -
     
     Многие.
     Гимн в честь чумы! послушаем его!
     Гимн в честь чумы! прекрасно! bravo! bravo!
     
     Председатель (поет).
     
     Когда могущая зима,
     Как бодрый вождь, ведет сама
     На нас косматые дружины
     Своих морозов и снегов, -
     На встречу ей трещат камины,
     И весел зимний жар пиров.
     
     *
     
     Царица грозная, Чума
     Теперь идет на нас сама
     И льстится жатвою богатой;
     И к нам в окошко день и ночь
     Стучит могильною лопатой....
     Что делать нам? и чем помочь?
     
     *
     
     Как от проказницы зимы,
     Запремся также от Чумы!
     Зажжем огни, нальем бокалы;
     Утопим весело умы
     И, заварив пиры да балы,
     Восславим царствие Чумы.
     
     *
     
     Есть упоение в бою,
     И бездны мрачной на краю,
     И в разъяренном океане,
     Средь грозных волн и бурной тьмы
     И в аравийском урагане,
     И в дуновении Чумы.
     
     *
     
     Вс°, вс°, что гибелью грозит,
     Для сердца смертного таит
     Неизъяснимы наслажденья -
     Бессмертья, может быть, залог!
     И счастлив тот, кто средь волненья
     Их обретать и ведать мог.
     
     *
     
     И так - хвала тебе, Чума!
     Нам не страшна могилы тьма,
     Нас не смутит твое призванье!
     Бокалы пеним дружно мы,
     И Девы-Розы пьем дыханье -
     Быть может - - полное Чумы!
     
     (Входит старый священник.)
     
     Священник.
     Безбожный пир, безбожные безумцы!
     Вы пиршеством и песнями разврата
     Ругаетесь над мрачной тишиной,
     Повсюду смертию распространенной!
     Средь ужаса плачевных похорон,
     Средь бледных лиц молюсь я на кладбище -
     А ваши ненавистные восторги
     Смущают тишину гробов - и землю
     Над мертвыми телами потрясают!
     Когда бы стариков и жен моленья
     Не освятили общей, смертной ямы -
     Подумать мог бы я, что нынче бесы
     Погибший дух безбожника терзают
     И в тьму кромешную тащат со смехом.
     
     Несколько голосов.
     Он мастерски об аде говорит!
     Ступай, старик! ступай своей дорогой!
     
     Священник.
     Я заклинаю вас святою кровью
     Спасителя, распятого за нас:
     Прервите пир чудовищный, когда
     Желаете вы встретить в небесах
     Утраченных возлюбленные души -
     Ступайте по своим домам!
     
     Председатель.
     Дома
     У нас печальны - юность любит радость.
     
     Священник.
     Ты ль это, Вальсингам? Ты ль самый тот,
     Кто три тому недели, на коленях,
     Труп матери, рыдая, обнимал
     И с воплем бился над ее могилой?
     Иль думаешь: она теперь не плачет,
     Не плачет горько в самых небесах,
     Взирая на пирующего сына
     В пиру разврата, слыша голос твой,
     Поющий бешеные песни, между
     Мольбы святой и тяжких воздыханий?
     Ступай за мной!
     
     Председатель.
     Зачем приходишь ты
     Меня тревожить? не могу, не должен
     Я за тобой идти: я здесь удержан
     Отчаяньем, воспоминаньем страшным,
     Сознаньем беззаконья моего,
     И ужасом той мертвой пустоты,
     Которую в моем дому встречаю -
     И новостью сих бешеных веселий,
     И благодатным ядом этой чаши,
     И ласками (прости меня господь) -
     Погибшего - но милого созданья....
     Тень матери не вызовет меня
     Отселе - поздно - слышу голос твой,
     Меня зовущий - признаю усилья
     Меня спасти.... старик! иди же с миром;
     Но проклят будь, кто за тобой пойдет!
     
     Многие.
     Bravo, bravo! достойный председатель!
     Вот проповедь тебе! пошел! пошел!
     
     Священник.
     Матильды чистый дух тебя зовет!
     
     Председатель (встает).
     Клянись же мне, с поднятой к небесам -
     Увядшей, бледною рукой - оставить
     В гробу навек умолкнувшее имя!
     О, если б от очей ее бессмертных
     Скрыть это зрелище! меня когда-то
     Она считала чистым, гордым, вольным -
     И знала рай в объятиях моих....
     Где я? святое чадо света! вижу
     Тебя я там, куда мой падший дух
     Не досягнет уже....
     
     Женский голос.
     Он сумасшедший -
     Он бредит о жене похороненной!
     
     Священник.
     Пойдем, пойдем...
     
     Председатель.
     Отец мой, ради бога,
     Оставь меня!
     
     Священник.
     Спаси тебя господь!
     
     Прости, мой сын. (Уходит. Пир продолжается. Председатель остается
     погруженный в глубокую задумчивость.)