А.С. Пушкин
     Полное собрание сочинений с критикой
     
     
     СТИХОТВОРЕНИЯ 1832
     
     
     I.
     
     И дале мы пошли - и страх обнял меня.
     Бесенок, под себя поджав свое копыто,
     Крутил ростовщика у адского огня.
     
     Горячий капал жир в копченое корыто.
     И лопал на огне печеный ростовщик.
     А я: "Поведай мне: в сей казни что сокрыто?"
     
     Виргилий мне: "Мой сын, сей казни смысл велик:
     Одно стяжание имев всегда в предмете,
     Жир должников своих сосал сей злой старик
     
     И их безжалостно крутил на вашем свете."
     Тут грешник жареный протяжно возопил:
     "О, если б я теперь тонул в холодной Лете!
     
     О, если б зимний дождь мне кожу остудил!
     Сто на сто я терплю: процент неимоверный!" -
     Тут звучно лопнул он - я взоры потупил.
     
     Тогда услышал я (о диво!) запах скверный,
     Как будто тухлое разбилось яйцо,
     Иль карантинный страж курил жаровней серной.
     
     Я, нос себе зажав, отворотил лицо.
     Но мудрый вождь тащил меня вс° дале, дале -
     И, камень приподняв за медное кольцо,
     Сошли мы вниз - и я узрел себя в подвале.
     
     
     II.
     
     Тогда я демонов увидел черный рой,
     Подобный издали ватаге муравьиной -
     И бесы тешились проклятою игрой:
     
     До свода адского касалася вершиной
     Гора стеклянная, [как Арарат] остра -
     И разлегалася над темною равниной.
     
     И бесы, раскалив как жар чугун ядра,
     [Пустили вниз его смердящими] когтями
     Ядро запрыгало - и гладкая гора,
     
     Звеня, растрескалась колючими звездами.
     Тогда других чертей нетерпеливый рой
     За жертвой кинулся с ужасными словами.
     
     Схватили под руки жену с ее сестрой,
     И заголили их, и вниз пихнули с криком
     И обе сидючи пустились вниз стрелой...
     
     Порыв отчаянья я внял в их вопле диком;
     Стекло их резало, впивалось в тело им -
     А бесы прыгали в веселии великом.
     
     Я издали глядел - смущением томим.
     
     
     МАЛЬЧИКУ.
     (ИЗ КАТУЛЛА)
     
     Minister vetuli, puer.
     
     Пьяной горечью Фалерна
     Чашу мне наполни, мальчик!
     Так Постумия велела,
     Председательница оргий.
     Вы же, воды, прочь теките
     И струей, вину враждебной,
     Строгих постников поите:
     Чистый нам любезен Бахус.
     
     
     <В АЛЬБОМ А. О. СМИРНОВОЙ.>
     
     В тревоге пестрой и бесплодной
     Большого света и двора
     Я сохранила взгляд холодный,
     Простое сердце, ум свободный
     И правды пламень благородный
     И как дитя была добра;
     Смеялась над толпою вздорной,
     Судила здраво и светло,
     И шутки злости самой черной
     Писала прямо набело.
     
     
     <В АЛЬБОМ КЖ. А. Д. АБАМЕЛЕК.>
     
     Когда-то (помню с умиленьем)
     Я смел вас няньчить с восхищеньем,
     Вы были дивное дитя.
     Вы расцвели - с благоговеньем
     Вам ныне поклоняюсь я.
     За вами сердцем и глазами
     С невольным трепетом ношусь
     И вашей славою и вами,
     Как нянька старая, горжусь.
     
     
     <ГНЕДИЧУ.>
     
     С Гомером долго ты беседовал один,
     Тебя мы долго ожидали,
     И светел ты сошел с таинственных вершин
     И вынес нам свои скрижали.
     И что ж? ты нас обрел в пустыне под шатром,
     В безумстве суетного пира,
     Поющих буйну песнь и скачущих кругом
     От нас созданного кумира.
     Смутились мы, твоих чуждаяся лучей.
     В порыве гнева и печали
     Ты проклял ли, пророк, бессмысленных детей,
     Разбил ли ты свои скрижали?
     О, ты не проклял нас. Ты любишь с высоты
     Скрываться в тень долины малой,
     Ты любишь гром небес, но также внемлешь ты
     Жужжанью пчел над розой алой.
     [Таков прямой поэт. Он сетует душой
     На пышных играх Мельпомены,
     И улыбается забаве площадной
     И вольности лубочной сцены,]
     То Рим его зовет, то гордый Илион,
     То скалы старца Оссиана,
     И с дивной легкостью меж тем летает он
     Во след Бовы иль Еруслана.
     
     
     КРАСАВИЦА.
     
     Вс° в ней гармония, вс° диво,
     Вс° выше мира и страстей;
     Она покоится стыдливо
     В красе торжественной своей;
     Она кругом себя взирает:
     Ей нет соперниц, нет подруг;
     Красавиц наших бледный круг
     В ее сияньи исчезает.
     
     Куда бы ты ни поспешал,
     Хоть на любовное свиданье,
     Какое б в сердце ни питал
     Ты сокровенное мечтанье, -
     Но встретясь с ней, смущенный, ты
     Вдруг остановишься невольно,
     Благоговея богомольно
     Перед святыней красоты.
     
     
     К ***
     
     Нет, нет, не должен я, не смею, не могу
     Волнениям любви безумно предаваться;
     Спокойствие мое я строго берегу
     И сердцу не даю пылать и забываться;
     Нет, полно мне любить; но почему ж порой
     Не погружуся я в минутное мечтанье,
     Когда нечаянно пройдет передо мной
     Младое, чистое, небесное созданье,
     Пройдет и скроется?... Ужель не можно мне
     Любуясь девою в печальном сладострастье.
     Глазами следовать за ней и в тишине
     Благословлять ее на радость и на счастье,
     И сердцем ей желать все блага жизни сей,
     Веселый мир души, беспечные досуги,
     Вс° - даже счастие того, кто избран ей,
     Кто милой деве даст название супруги.
     
     
     В АЛЬБОМ
     
     Гонимый рока самовластьем
     От пышной далеко Москвы,
     Я буду вспоминать с участьем
     То место, где цветете вы.
     Столичный шум меня тревожит;
     Всегда в нем грустно я живу -
     И ваша память только может
     Одна напомнить мне Москву.
     
     
     (ИЗ KСЕHOФAHA КОЛОФОНСКОГО.)
     
     Чистый лоснится пол; стеклянные чаши блистают;
     Все уж увенчаны гости; иной обоняет, зажмурясь,
     Ладана сладостный дым; другой открывает амфору,
     Запах веселый вина разливая далече; сосуды
     Светлой студеной воды, золотистые хлебы, янтарный
     Мед и сыр молодой - вс° готово; весь убран цветами
     Жертвенник. Хоры поют. Но в начале трапезы, о други,
     Должно творить возлиянья, вещать благовещие речи,
     Должно бессмертных молить, да сподобят нас чистой душою
     Правду блюсти: ведь оно ж и легче. Теперь мы приступим:
     Каждый в меру свою напивайся. Беда не велика
     В ночь, возвращаясь домой, на раба опираться; но слава
     Гостю, который за чашей беседует мудро и тихо!
     
     
     (ИЗ АФЕНЕЯ.)
     
     Славная флейта, Феон, здесь лежит. Предводителя хоров
     Старец, ослепший от лет, некогда Скирпал родил
     И, вдохновенный, нарек младенца Феоном. За чашей
     Сладостно Вакха и муз славил приятный Феон.
     Славил и Ватала он, молодого красавца: прохожий!
     Мимо гробницы спеша, вымолви: здравствуй Феон!
     
     
     * * *
     
     Бог веселый винограда
     Позволяет нам три чаши
     Выпивать в пиру вечернем.
     Первую во имя граций,
     Обнаженных и стыдливых,
     Посвящается вторая
     Краснощекому здоровью,
     Третья дружбе многолетной.
     Мудрый после третьей чаши
     Все венки с [главы] слагает
     И творит уж возлиянья
     Благодатному Морфею.
     
     
     В АЛЬБОМ.
     
     Долго сих листов заветных
     Не касался я пером;
     Виноват, в столе моем
     Уж давно без строк приветных
     Залежался твой альбом.
     В именины, очень кстати,
     Пожелать тебе я рад
     Много всякой благодати,
     Много сладостных отрад, -
     На Парнасе много грома,
     В жизни много тихих дней
     И на совести твоей
     Ни единого альбома
     От красавиц, от друзей.