А.С. Пушкин      Полное собрание сочинений с критикой                  СТИХОТВОРЕНИЯ 1835                  (ИЗ АНАКРЕОНА).            (отрывок)            Узнают коней ретивых      По их выжженным таврам,      Узнают парфян кичливых:      По высоким клобукам;      Я любовников счастливых      Узнаю по их глазам:      [В них сияет пламень томный -      Наслаждений знак нескромный.]                  ОДА LVI.      (ИЗ АНАКРЕОНА)            Поредели, побелели      Кудри, честь главы моей,      Зубы в деснах ослабели,      И потух огонь очей.      Сладкой жизни мне немного      Провожать осталось дней:      Парка счет ведет им строго,      Тартар тени ждет моей.      Не воскреснем из-под спуда,      Всяк навеки там забыт:      Вход туда для всех открыт -      Нет исхода уж оттуда.                  ОДА LVII.            Что же сухо в чаше дно?      Наливай мне, мальчик резвый,      Только пьяное вино      Раствори водою трезвой.      Мы не скифы, не люблю,      Други, пьянствовать бесчинно:      Нет, за чашей я пою      Иль беседую невинно.                  * * *            Юношу, горько рыдая, ревнивая дева бранила;      К ней на плечо преклонен, юноша вдруг задремал.      Дева тотчас умолкла, сон его легкий лелея.      И улыбалась ему, тихие слезы лия.                  * * *            Что белеется на горе зеленой?      Снег ли то, али лебеди белы?      Был бы снег - он уже бы растаял,      Были б лебеди - они б улетели.      То не снег и не лебеди белы,      А шатер Аги Асан-аги.      Он лежит в нем, весь люто изранен.      Посетили его сестра и матерь,      Его люба не могла, застыдилась.      Как ему от боли стало легче,      Приказал он своей верной любе:      "Ты [не] ищи меня в моем белом доме,      В белом доме, ни во всем моем роде".      Как [услышала] мужнины речи,      Запечалилась бедная Кадуна.      Она слышит, на двор едут кони;      Побежала Ас<ан>-агиница,      Хочет броситься, бедная, в окошко,      За ней вопят две милые дочки:      "Воротися, милая мать наша,      Приехал не муж Асан-ага,      А приехал брат твой Пинтор<ович>."      Воротилась Асан-агиница,      И повисла она брату на шею -      "Братец милый, что за посрамленье!      Меня гонят от пятерых деток."                  ПОЛКОВОДЕЦ.            У русского царя в чертогах есть палата:      Она не золотом, не бархатом богата;      Не в ней алмаз венца хранится за стеклом:      Но сверху до низу, во всю длину, кругом,      Своею кистию свободной и широкой      Ее разрисовал художник быстро-окой.      Тут нет ни сельских нимф, ни девственных мадон,      Ни фавнов с чашами, ни полногрудых жен,      Ни плясок, ни охот, - а вс° плащи, да шпаги,      Да лица, полные воинственной отваги.      Толпою тесною художник поместил      Сюда начальников народных наших сил,      Покрытых славою чудесного похода      И вечной памятью двенадцатого года.      Нередко медленно меж ими я брожу      И на знакомые их образы гляжу,      И, мнится, слышу их воинственные клики.      Из них уж многих нет; другие, коих лики      Еще так молоды на ярком полотне,      Уже состарелись и никнут в тишине      Главою лавровой...      Но в сей толпе суровой      Один меня влечет всех больше. С думой новой      Всегда остановлюсь пред ним - и не свожу      С него моих очей. Чем долее гляжу,      Тем более томим я грустию тяжелой.            Он писан во весь рост. Чело, как череп голый,      Высоко лоснится, и, мнится, залегла      Там грусть великая. Кругом - густая мгла;      За ним - военный стан. Спокойный и угрюмый,      Он, кажется, глядит с презрительною думой.      Свою ли точно мысль художник обнажил,      Когда он таковым его изобразил,      Или невольное то было вдохновенье, -      Но Доу дал ему такое выраженье.            О вождь несчастливый!... Суров был жребий твой:      Вс° в жертву ты принес земле тебе чужой.      Непроницаемый для взгляда черни дикой,      В молчаньи шел один ты с мыслию великой,      И в имени твоем звук чуждый не взлюбя,      Своими криками преследуя тебя,      Народ, таинственно спасаемый тобою,      Ругался над твоей священной сединою.      И тот, чей острый ум тебя и постигал,      В угоду им тебя лукаво порицал...      И долго, укреплен могущим убежденьем,      Ты был неколебим пред общим заблужденьем;      И на полу-пути был должен наконец      Безмолвно уступить и лавровый венец,      И власть, и замысел, обдуманный глубоко,-      И в полковых рядах сокрыться одиноко.      Там, устарелый вождь! как ратник молодой,      Свинца веселый свист заслышавший впервой,      Бросался ты в огонь, ища желанной смерти, -      Вотще! - (1)      ..........................................      ..........................................            О люди! Жалкий род, достойный слез и смеха!      Жрецы минутного, поклонники успеха!      Как часто мимо вас проходит человек,      Над кем ругается слепой и буйный век,      Но чей высокий лик в грядущем поколенье      Поэта приведет в восторг и в умиленье!                  ТУЧА.            Последняя туча рассеянной бури!      Одна ты несешься по ясной лазури.      Одна ты наводишь унылую тень,      Одна ты печалишь ликующий день.            Ты небо недавно кругом облегала,      И молния грозно тебя обвивала;      И ты издавала таинственный гром      И алчную землю поила дождем.            Довольно, сокройся! Пора миновалась,      Земля освежилась, и буря промчалась,      И ветер, лаская листочки древес,      Тебя с успокоенных гонит небес.                  ИЗ А. ШЕНЬЕ.            Покров, упитанный язвительною кровью,      Кентавра мстящий дар, ревнивою любовью      Алкиду передан. Алкид его приял,      В божественной крови яд быстрый побежал.      Се - ярый мученик, в ночи скитаясь, воет;      Стопами тяжкими вершину Эты роет;      Гнет, ломит древеса; исторженные пни      Высоко громоздит; его рукой они      В костер навалены; он их зажег; он всходит;      Недвижим на костре он в небо взор возводит;      Под мышцей палица; в ногах немейский лев      Разостлан. Дунул ветр; поднялся свист и рев;      Треща горит костер; и вскоре пламя, воя,      Уносит к небесам бессмертный дух героя.                  * * *            I.            На Испанию родную      Призвал мавра Юлиан.      Граф за личную обиду      Мстить решился королю.            Дочь его Родрик похитил,      Обесчестил древний род;      Вот за что отчизну предал      Раздраженный Юлиан.            Мавры хлынули потоком      На испанские брега.      Царство готфов миновалось,      И с престола пал Родрик.            Готфы пали не бесславно:      Храбро билися они,      Долго мавры сомневались,      Одолеет кто кого.            Восемь дней сраженье длилось;      Спор решен был наконец:      Был на поле битвы пойман      Конь любимый короля;            Шлем и меч его тяжелый.      Были найдены в пыли.      Короля почли убитым,      И никто не пожалел.            Но Родрик в живых остался,      Бился он все восемь дней -      Он сперва хотел победы,      Там уж смерти лишь алкал.            И кругом свистали стрелы,      Не касаяся его,      Мимо дротики летали,      Шлема меч не рассекал.            Напоследок, утомившись,      Соскочил с коня Родрик,      Меч с запекшеюся кровью      От ладони отклеил,            Бросил об земь шлем пернатый      И блестящую броню.      И спасенный мраком ночи      С поля битвы он ушел.                  II.            От полей кровавой битвы      Удаляется Родрик;      Короля опередила      Весть о гибели его.            Стариков и бедных женщин      На распутьях видит он;      Все толпой бегут от мавров      К укрепленным городам.            Все, рыдая, молят бога      О спасеньи христиан,      Все Родрика проклинают;      И проклятья слышит он.            И с поникшею главою      Мимо их пройти спешит,      И не смеет даже молвить:      Помолитесь за него.            Наконец на берег моря      В третий день приходит он.      Видит темную пещеру      На пустынном берегу.            В той пещере он находит      Крест и заступ - а в углу      Труп отшельника и яму,      Им изрытую давно.            Тленье трупу не коснулось,      Он лежит окостенев,      Ожидая погребенья      И молитвы христиан.            Труп отшельника с молитвой      [Схоронил] король,      И в пещере поселился      Над могилою его.            Он питаться стал плодами      И водою ключевой;      И себе могилу вырыл,      Как предшественник его.            Короля в уединеньи      Стал лукавый искушать,      И виденьями ночными      Краткий сон его мутить.            Он проснется с содроганьем,      Полон страха и стыда;      Упоение соблазна      Сокрушает дух его.            Хочет он молиться богу      И не может. Бес ему      Шепчет в уши звуки битвы      Или страстные слова.            Он в унынии проводит      Дни и ночи недвижим,      Устремив глаза на море,      Поминая старину.                  III.            Но отшельник, чьи останки      Он усердно схоронил,      За него перед всевышним      Заступился в небесах.            В сновиденьи благодатном      Он явился королю,      Белой ризою одеян      И сияньем окружен.            И король, объятый страхом,      Ниц повергся перед ним,      И вещал ему угодник:      "Встань - и миру вновь явись.            Ты венец утратил царской,      Но господь руке твоей      Даст победу над врагами,      А душе твоей покой".            Пробудясь, господню волю      Сердцем он уразумел,      И, с пустынею расставшись,      В путь отправился король.                  * * *            Менко Вуич грамоту пишет      Своему побратиму:      "Берегися, Черный Георгий,      Над тобой подымается туча,      Ярый враг извести тебя хочет,      Недруг хитрый, Милош Обренович      Он в Хотин подослал потаенно      Янка младшего с Павл.<ом>            -            Осердился Георгий П.<етрович>,      Засверкали черные очи,      Нахмурились черные брови -                   есть.                  * * *            Кто из богов мне возвратил      Того, с кем первые походы      И браней ужас я делил,      Когда за призраком свободы      Нас Брут отчаянный водил?      С кем я тревоги боевые      В шатре за чашей забывал      И кудри, плющем увитые,      Сирийским мирром умащал?            Ты помнишь час ужасный битвы,      Когда я, трепетный квирит,      Бежал, нечестно брося щит,      Творя обеты и молитвы?      Как я боялся! как бежал!      Но Эрмий сам незапной тучей      Меня покрыл и вдаль умчал      И спас от смерти неминучей.            А ты, любимец первый мой,      Ты снова в битвах очутился...      И ныне в Рим ты возвратился      В мой домик темный и простой.      Садись под сень моих пенатов.      Давайте чаши. Не жалей      Ни вин моих, ни ароматов.      Венки готовы. Мальчик! лей.      Теперь не кстати воздержанье:      Как дикий скиф хочу я пить.      Я с другом праздную свиданье,      Я рад рассудок утопить.                  СТРАННИК.            I.            Однажды странствуя среди долины дикой,      Незапно был объят я скорбию великой      И тяжким бременем подавлен и согбен,      Как тот, кто на суде в убийстве уличен.      Потупя голову, в тоске ломая руки,      Я в воплях изливал души пронзенной муки      И горько повторял, метаясь как больной:      "Что делать буду я? Что станется со мной?"                  II.            И так я сетуя в свой дом пришел обратно.      Уныние мое всем было непонятно.      При детях и жене сначала я был тих      И мысли мрачные хотел таить от них;      Но скорбь час от часу меня стесняла боле;      И сердце наконец раскрыл я по неволе.            "О горе, горе нам! Вы, дети, ты жена! -      Сказал я, - ведайте; моя душа полна      Тоской и ужасом, мучительное бремя      Тягчит меня. Идет! уж близко, близко время:      Наш город пламени и ветрам обречен;      Он в угли и золу вдруг будет обращен      И мы погибнем все, коль не успеем вскоре;      Обресть убежище; а где? о горе, горе!"                  III.            Мои домашние в смущение пришли      И здравый ум во мне расстроенным почли.      Но думали, что ночь и сна покой целебный      Охолодят во мне болезни жар враждебный.      Я лег, но во всю ночь вс° плакал и вздыхал      И ни на миг очей тяжелых не смыкал.      Поутру я один сидел, оставя ложе.      Они пришли ко мне; на их вопрос, я то же,      Что прежде, говорил. Тут ближние мои,      Не доверяя мне, за должное почли      Прибегнуть к строгости. Они с ожесточеньем      Меня на правый путь и бранью и презреньем      Старались обратить. Но я, не внемля им,      Вс° плакал и вздыхал, унынием тесним.      И наконец они от крика утомились      И от меня, махнув рукою, отступились      Как от безумного, чья речь и дикий плач      Докучны, и кому суровый нужен врач.                  IV.            Пошел я вновь бродить - уныньем изнывая      И взоры вкруг себя со страхом обращая,      Как узник, из тюрьмы замысливший побег,      Иль путник, до дождя спешащий на ночлег.      Духовный труженик - влача свою веригу,      Я встретил юношу, читающего книгу.      Он тихо поднял взор - и вопросил меня,      О чем, бродя один, так горько плачу я?      И я в ответ ему: "Познай мой жребий злобный:      Я осужден на смерть и позван в суд загробный -      И вот о чем крушусь; к суду я не готов,      И смерть меня страшит."      - "Коль жребий твой таков, -      Он возразил, - и ты так жалок в самом деле,      Чего ж ты ждешь? зачем не убежишь отселе?"      И я: "Куда ж бежать? какой мне выбрать путь?"      Тогда: "Не видишь ли, скажи, чего-нибудь" -      Сказал мне юноша, даль указуя перстом.      Я оком стал глядеть болезненно-отверстым,      Как от бельма врачом избавленный слепец.      "Я вижу некий свет", - сказал я наконец.      "Иди ж, - он продолжал; - держись сего ты света;      Пусть будет он тебе [единственная] мета,      Пока ты тесных врат [спасенья] не достиг,      Ступай!" - И я бежать пустился в тот же миг.                  V.            Побег мой произвел в семье моей тревогу,      И дети и жена кричали мне с порогу,      Чтоб воротился я скорее. Крики их      На площадь привлекли приятелей моих;      Один бранил меня, другой моей супруге      Советы подавал, иной жалел о друге,      Кто поносил меня, кто на смех подымал,      Кто силой воротить соседям предлагал;      Иные уж за мной гнались; но я тем боле      Спешил перебежать городовое поле,      Дабы скорей узреть - оставя те места,      Спасенья верный путь и тесные врата.                  * * *            К кастрату раз пришел скрыпач,      Он был бедняк, а тот богач.      "Смотри, сказал певец без <----->, -      Мои алмазы, изумруды -      Я их от скуки разбирал.      А! к стати, брат, - он продолжал, -      Когда тебе бывает скучно,      Ты что творишь, сказать прошу."      В ответ бедняга равнодушно:      - Я? я <----> себе чешу.                  <ПЛЕТНЕВУ.>            Ты мне советуешь, Плетнев любезный,      Оставленный роман [наш] продолжать      [И строгой] век, расчета век железный,      Рассказами пустыми угощать.      Ты думаешь, что с целию полезной      Тревогу славы можно сочетать,      И что нашему собрату      Брать с публики умеренную плату.            Ты говоришь: пока Онегин жив,      Дотоль роман не кончен - нет причины      Его прервать... к тому же план счастлив -                  * * *            Вы за "Онегина" советуете, други,      Опять приняться мне в осенние досуги.      Вы говорите мне: он жив и не женат.      Итак, еще роман не кончен - это клад:      Вставляй в просторную, вместительную раму      Картины новые - открой нам диораму:      Привалит публика, платя тебе за вход -      (Что даст еще тебе и славу и доход).            [Пожалуй - я бы рад -]      [Так некогда поэт]                  * * *            В мои осенние досуги,      В те дни, как любо мне писать,      Вы мне советуете, други,      Рассказ забытый продолжать.      Вы говорите справедливо,      Что странно, даже неучтиво      Роман не конча перервать,      Отдав уже его в печать,      Что должно своего героя      Как бы то ни было женить,      По крайней мере уморить,      И лица прочие пристроя,      Отдав им дружеский поклон,      Из лабиринта вывесть вон.            Вы говорите: "Слава богу,      Покамест твой Онегин жив,      Роман не кончен - понемногу      Иди вперед; не будь ленив.      Со славы, вняв ее призванью,      Сбирай оброк хвалой и бранью      [Рисуй и франтов городских      И милых барышень своих,      Войну и бал, дворец и хату,      И келью и харем      И с нашей публики [меж тем]      Бери умеренную плату,      За книжку по пяти рублей -      Налог не тягостный, ей<-ей>."                  * * *            ... Вновь я посетил      Тот уголок земли, где я провел      Изгнанником два года незаметных.      Уж десять лет ушло с тех пор - и много      Переменилось в жизни для меня,      И сам, покорный общему закону,      Переменился я - но здесь опять      Минувшее меня объемлет живо,      И, кажется, вечор еще бродил      Я в этих рощах.      Вот опальный домик,      Где жил я с бедной нянею моей.      Уже старушки нет - уж за стеною      Не слышу я шагов ее тяжелых,      Ни кропотливого ее дозора.            Вот холм лесистый, над которым часто      Я сиживал недвижим - и глядел      На озеро, воспоминая с грустью      Иные берега, иные волны...      Меж нив златых и пажитей зеленых      Оно синея стелется широко;      Через его неведомые воды      Плывет рыбак и тянет за собой      Убогой невод. По брегам отлогим      Рассеяны деревни - там за ними      Скривилась мельница, насилу крылья      Ворочая при ветре...      На границе      Владений дедовских, на месте том,      Где в гору подымается дорога,      Изрытая дождями, три сосны      Стоят - одна поодаль, две другие      Друг к дружке близко, - здесь, когда их мимо      Я проезжал верхом при свете лунном,      Знакомым шумом шорох их вершин      Меня приветствовал. По той дороге      Теперь поехал я, и пред собою      Увидел их опять. Они вс° те же,      Вс° тот же их, знакомый уху шорох -      Но около корней их устарелых      (Где некогда вс° было пусто, голо)      Теперь младая роща разрослась,      Зеленая семья; [кусты] теснятся      [Под сенью их как дети.] А вдали      Стоит один угрюмый их товарищ      Как старый холостяк, и вкруг него      По-прежнему вс° пусто.      Здравствуй, племя      Младое, незнакомое! не я      Увижу твой могучий поздний возраст,      Когда перерастешь моих знакомцев      И старую главу их заслонишь      От глаз прохожего. Но пусть мой внук      Услышит ваш приветный шум, когда,      С приятельской беседы возвращаясь,      Веселых и приятных мыслей полон,      Пройдет он мимо вас во мраке ночи      И обо мне вспомянет.                  * * *            Я думал, сердце позабыло      Способность легкую страдать,      Я говорил: тому, что было,      Уж не бывать! уж не бывать!      Прошли восторги, и печали,      И легковерные мечты.....      Но вот опять затрепетали      Пред мощной властью красоты.                  * * *            О бедность! затвердил я наконец      Урок твой горький! Чем я заслужил      Твое гоненье, властелин враждебный,      Довольства враг, суровый сна мутитель?..      Что делал я, когда я был богат,      О том упоминать я не намерен:      В молчании добро должно твориться,      Но нечего об этом толковать.      Здесь пищу я найду для дум моих,      Я чувствую, что не совсем погибнул      Я с участью моей. -                  * * *            Если ехать вам случится      От **** на *,      Там, где Л. струится      Меж отлогих берегов, -      От большой дороги справа,      [Между полем и холмом],      Вам представится дубрава,      Слева сад и барской дом.            Летом, в час, как за холмами      Утопает солнца шар,      Дом [облит] его лучами,      Окна блещут как пожар,      И, ездой скучая [мимо]      развлечен,      Путник смотрит невидимо      На семейство, на балкон.                  НА ВЫЗДОРОВЛЕНИЕ ЛУКУЛЛА.      ПОДРАЖАНИЕ ЛАТИНСКОМУ.            Ты угасал, богач младой!      Ты слышал плач друзей печальных.      Уж смерть являлась за тобой      В дверях сеней твоих хрустальных.      Она, как втершийся с утра      Заимодавец терпеливый,      Торча в передней молчаливой,      Не трогалась с ковра.            В померкшей комнате твоей      Врачи угрюмые шептались.      Твоих нахлебников, цирцей      Смущеньем лица омрачались;      Вздыхали верные рабы      И за тебя богов молили,      Не зная в страхе, что сулили      Им тайные судьбы.            А между тем наследник твой,      Как ворон к мертвечине падкой,      Бледнел и трясся над тобой,      Знобим стяжанья лихорадкой.      Уже скупой его сургуч      Пятнал замки твоей конторы;      И мнил загресть он злата горы      В пыли бумажных куч.            Он мнил: "Теперь уж у вельмож      Не стану няньчить ребятишек;      Я сам вельможа буду тож;      В подвалах, благо, есть излишек.      Теперь мне честность - трын-трава!      Жену обсчитывать не буду,      И воровать уже забуду      Казенные дрова!"            Но ты воскрес. Твои друзья,      В ладони хлопая ликуют;      Рабы как добрая семья      Друг друга в радости целуют;      Бодрится врач, подняв очки;      Гробовый мастер взоры клонит;      А вместе с ним приказчик гонит      Наследника в толчки.            Так жизнь тебе возвращена      Со всею прелестью своею;      Смотри: бесценный дар она;      Умей же пользоваться ею;      Укрась ее; года летят,      Пора! Введи в свои чертоги      Жену красавицу - и боги      Ваш брак благословят.                  * * *            Когда владыка ассирийский      Народы казнию казнил,      И Олоферн весь край азийский      Его деснице покорил, -      Высок смиреньем терпеливым      И крепок верой в бога сил,      Перед сатрапом горделивым      Израил выи не склонил;      Во все пределы Иудеи      Проникнул трепет. Иереи      Одели вретищем алтарь.      Народ завыл, объятый страхом,      [Главу покрыв] золой и прахом,      И внял ему всевышний царь.            Притек сатрап к ущельям горным      И зрит: их узкие врата      Замком замкнуты непокорным;      Стеной, <как> поясом узорным,      Препоясалась высота.            И над тесниной торжествуя,      Как муж на страже, в тишине      Стоит, белеясь, Ветилуя      В недостижимой вышине.            Сатрап смутился изумленный -      И гнев в нем душу помрачил...      И свой совет разноплеменный      Он - любопытный - вопросил:      "Кто сей народ? и что их сила,      И кто им вождь, и отчего      Сердца их дерзость воспалила,      И их надежда на кого?..."      И встал тогда сынов Аммона      Военачальник Ахиор      [И рек] - и Олоферн [со] трона      Склонил <к нему> и слух и взор.                  ПИР ПЕТРА ПЕРВОГО.            Над Невою резво вьются      Флаги пестрые судов;      Звучно с лодок раздаются      Песни дружные гребцов;      В царском доме пир веселый;      Речь гостей хмельна, шумна;      И Нева пальбой тяжелой      Далеко потрясена.            Что пирует царь великий      В Питербурге-городке?      Отчего пальба и клики      И эскадра на реке?      Озарен ли честью новой      Русской штык иль русской флаг?      Побежден ли швед суровый?      Мира ль просит грозный враг?            Иль в отъятый край у шведа      Прибыл Брантов утлый бот,      И пошел навстречу деда      Всей семьей наш юный флот,      И воинственные внуки      Стали в строй пред стариком,      И раздался в честь Науки      Песен хор и пушек гром?            Годовщину ли Полтавы      Торжествует государь,      День, как жизнь своей державы      Спас от Карла русский царь?      Родила ль Екатерина?      Именинница ль она,      Чудотворца-исполина      Чернобровая жена?            Нет! Он с подданным мирится;      Виноватому вину      Отпуская, веселится;      Кружку пенит с ним одну;      И в чело его цалует,      Светел сердцем и лицом;      И прощенье торжествует,      Как победу над врагом.            Оттого-то шум и клики      В Питербурге-городке,      И пальба и гром музыки      И эскадра на реке;      Оттого-то в час веселый      Чаша царская полна,      И Нева пальбой тяжелой      Далеко потрясена.                  * * *            На это скажут мне с улыбкою неверной:      Смотрите, вы поэт уклонный, лицемерный,      Вы нас морочите - вам слава не нужна,      Смешной и суетной Вам кажется она;      Зачем же пишете? - Я? для себя. - За что же      Печатаете вы? - Для денег. - Ах, мой боже!      Как стыдно! - Почему ж?                  ПОДРАЖАНИЕ АРАБСКОМУ.            Отрок милый, отрок нежный,      Не стыдись, навек ты мой;      Тот же в нас огонь мятежный,      Жизнью мы живем одной.      Не боюся я насмешек:      Мы сдвоились меж собой,      Мы точь в точь двойной орешек      Под единой скорлупой.                  * * *            - Не видала ль, девица,      Коня моего?      - Я видала, видела      Коня твоего.      - Куда, красна девица,      Мой конь пробе<жал?>      - Твой конь пробе<жал>      На Дунай реку -      ___            [Бежа<л> твой конь,      Тебя проклинал -      Тебя проклинал]                  Примечания            (1) вместо этих строк в беловом автографе было:      Там, устарелый вождь! как ратник молодой,      Искал ты умереть средь сечи боевой.      Вотще! Преемник твой стяжал успех, сокрытый      В главе твоей. - А ты, всепризнанный, забытый      Виновник торжества, почил - и в смертный час      С презреньем, может быть, воспоминал о нас!