А.С. Пушкин      Полное собрание сочинений с критикой                  СТИХОТВОРЕНИЯ 1836                  Д. В. ДАВЫДОВУ.            Тебе певцу, тебе герою!      Не удалось мне за тобою      При громе пушечном, в огне      Скакать на бешеном коне.      Наездник смирного Пегаса,      Носил я старого Парнаса      Из моды вышедший мундир:      Но и по этой службе трудной,      И тут, о мой наездник чудный,      Ты мой отец и командир.      Вот мой Пугач - при первом взгляде      Он виден - плут, казак прямой!      В передовом твоем отряде      Урядник был бы он лихой.                  ХУДОЖНИКУ.            Грустен и весел вхожу, ваятель, в твою мастерскую:      Гипсу ты мысли даешь, мрамор послушен тебе:      Сколько богов, и богинь, и героев!... Вот Зевс Громовержец,      Вот из подлобья глядит, дуя в цевницу, сатир.      Здесь зачинатель Барклай, а здесь совершитель Кутузов      Тут Аполлон - идеал, там Ниобея - печаль....      Весело мне. Но меж тем в толпе молчаливых кумиров -      Грустен гуляю: со мной доброго Дельвига нет;      В темной могиле почил художников друг и советник.      Как бы он обнял тебя! как бы гордился тобой!                  МИРСКАЯ ВЛАСТЬ.            Когда великое свершалось торжество,      И в муках на кресте кончалось божество,      Тогда по сторонам животворяща древа      Мария-грешница и пресвятая дева,      Стояли две жены,      В неизмеримую печаль погружены.      Но у подножия теперь креста честнаго,      Как будто у крыльца правителя градскаго,      Мы зрим - поставлено на место жен святых      В ружье и кивере два грозных часовых.      К чему, скажите мне, хранительная стража? -      Или распятие казенная поклажа,      И вы боитеся воров или мышей? -      Иль мните важности придать царю царей?      Иль покровительством спасаете могучим      Владыку, тернием венчанного колючим,      Христа, предавшего послушно плоть свою      Бичам мучителей, гвоздям и копию?      Иль опасаетесь, чтоб чернь не оскорбила      Того, чья казнь весь род Адамов искупила,      И, чтоб не потеснить гуляющих господ,      Пускать не велено сюда простой народ?                  <ПОДРАЖАНИЕ ИТАЛИЯНСКОМУ.>            Как с древа сорвался предатель ученик,      Диявол прилетел, к лицу его приник,      Дхнул жизнь в него, взвился с своей добычей смрадной      И бросил труп живой в гортань геенны гладной...      Там бесы, радуясь и плеща, на рога      Прияли с хохотом всемирного врага      И шумно понесли к проклятому владыке,      И сатана, привстав, с веселием на лике      Лобзанием своим насквозь прожег уста,      В предательскую ночь лобзавшие Христа.                  * * *            Напрасно я бегу к сионским высотам,      Грех алчный гонится за мною по пятам...      Так , ноздри пыльные уткнув в песок сыпучий,      Голодный лев следит оленя бег пахучий.                  (ИЗ ПИНДЕМОНТИ.)            Не дорого ценю я громкие права,      От коих не одна кружится голова.      Я не ропщу о том, что отказали боги      Мне в сладкой участи оспоривать налоги,      Или мешать царям друг с другом воевать;      И мало горя мне, свободно ли печать      Морочит олухов, иль чуткая цензура      В журнальных замыслах стесняет балагура.      Вс° это, видите ль, слова, слова, слова. (1)      Иные, лучшие мне дороги права;      Иная, лучшая потребна мне свобода:      Зависить от властей, зависить от народа -      Не вс° ли нам равно? Бог с ними.      Никому      Отчета не давать, себе лишь самому      Служить и угождать; для власти, для ливреи      Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи;      По прихоти своей скитаться здесь и там,      Дивясь божественным природы красотам,      И пред созданьями искусств и вдохновенья      Трепеща радостно в восторгах умиленья.      - Вот счастье! вот права...                  * * *            Отцы пустынники и жены непорочны,      Чтоб сердцем возлетать во области заочны,      Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,      Сложили множество божественных молитв;      Но ни одна из них меня не умиляет,      Как та, которую священник повторяет      Во дни печальные Великого поста;      Всех чаще мне она приходит на уста      И падшего крепит неведомою силой:      Владыко дней моих! дух праздности унылой,      Любоначалия, змеи сокрытой сей,      И празднословия не дай душе моей.      Но дай мне зреть мои, о боже, прегрешенья,      Да брат мой от меня не примет осужденья,      И дух смирения, терпения, любви      И целомудрия мне в сердце оживи.                  * * *            Когда за городом, задумчив, я брожу      И на публичное кладбище захожу,      Решетки, столбики, нарядные гробницы,      Под коими гниют все мертвецы столицы,      В болоте кое-как стесненные рядком,      Как гости жадные за нищенским столом,      Купцов, чиновников усопших мавзолеи,      Дешевого резца нелепые затеи,      Над ними надписи и в прозе и в стихах      О добродетелях, о службе и чинах;      По старом рогаче вдовицы плач амурный,      Ворами со столбов отвинченные урны,      Могилы склизкие, которы также тут      Зеваючи жильцов к себе на утро ждут, -      Такие смутные мне мысли вс° наводит,      Что злое на меня уныние находит.      Хоть плюнуть да бежать...      Но как же любо мне      Осеннею порой, в вечерней тишине,      В деревне посещать кладбище родовое,      Где дремлют мертвые в торжественном покое.      Там неукрашенным могилам есть простор;      К ним ночью темною не лезет бледный вор;      Близ камней вековых, покрытых желтым мохом.      Проходит селянин с молитвой и со вздохом;      На место праздных урн и мелких пирамид,      Безносых гениев, растрепанных харит      Стоит широко дуб над важными гробами,      Колеблясь и шумя...                  * * *            Exegi monumentum.            Я памятник себе воздвиг нерукотворный,      К нему не заростет народная тропа,      Вознесся выше он главою непокорной      Александрийского столпа.            Нет, весь я не умру - душа в заветной лире      Мой прах переживет и тленья убежит -      И славен буду я, доколь в подлунном мире      Жив будет хоть один пиит.            Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,      И назовет меня всяк сущий в ней язык,      И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой      Тунгуз, и друг степей калмык.            И долго буду тем любезен я народу,      Что чувства добрые я лирой пробуждая,      Что в мой жестокой век восславил я Свободу      И милость к падшим призывал.            Веленью божию, о муза, будь послушна,      Обиды не страшась, не требуя венца,      Хвалу и клевету приемли равнодушно,      И не оспоривай глупца.                  РОДОСЛОВНАЯ МОЕГО ГЕРОЯ.      (ОТРЫВОК ИЗ САТИРИЧЕСКОЙ ПОЭМЫ.)            Начнем ab ovo:      Мой Езерский      Происходил от тех вождей,      Чей в древни веки парус дерзкий      Поработил брега морей.      Одульф, его начальник рода,      Вельми бе грозен воевода      (Гласит Софийский Хронограф).      При Ольге сын его Варлаф      Приял крещенье в Цареграде      С приданым греческой княжны.      От них два сына рождены,      Якуб и Дорофей. В засаде      Убит Якуб, а Дорофей      Родил двенадцать сыновей.            Ондрей, по прозвищу Езерский      Родил Ивана да Илью      И в лавре схимился Печерской.      Отсель фамилию свою      Ведут Езерские. При Калке      Один из них был схвачен в свалке      А там раздавлен как комар      Задами тяжкими татар.      Зато со славой, хоть с уроном,      Другой Езерский, Елизар,      Упился кровию татар,      Между Непрядвою и Доном,      Ударя с тыла в табор их      С дружиной суздальцев своих.            В века старинной нашей славы,      Как и в худые времена,      Крамол и смут во дни кровавы      Блестят Езерских имена.      Они и в войске и в совете.      На воеводстве, и в ответе (2)      Служили доблестно царям.      Из них Езерский Варлаам      Гордыней славился боярской;      За спор то с тем он, то с другим,      С большим бесчестьем выводим      Бывал из-за трапезы царской,      Но снова шел под тяжкий гнев      И умер, Сицких пересев. (3)            Когда от Думы величавой      Приял Романов свой венец,      Как под отеческой державой      Русь отдохнула наконец,      А наши вороги смирились, -      Тогда Езерские явились      В великой силе при дворе,      При императоре Петре....      Но извините: статься может,      Читатель, вам я досадил;      Ваш ум дух века просветил,      Вас спесь дворянская не гложет,      И нужды нет вам никакой      До вашей книги родовой.            Кто б ни был ваш родоначальник,      Мстислав, князь Курбский, иль Ермак,      Или Митюшка целовальник,      Вам вс° равно. Конечно, так;      Вы презираете отцами,      Их славой, частию, правами      Великодушно и умно;      Вы отреклись от них давно,      Прямого просвещенья ради,      Гордясь (как общей пользы друг)      Красою собственных заслуг,      Звездой двоюродного дяди,      Иль приглашением на бал      Туда, где дед ваш не бывал.            Я сам - хоть в книжках и словесно      Собраться надо мной трунят -      Я мещанин, как вам известно,      И в этом смысле демократ;      Но каюсь: новый Ходаковский, (4)      Люблю от бабушки московской      Я толки слушать о родне,      О толстобрюхой старине.      Мне жаль, что нашей славы звуки      Уже нам чужды; что спроста      Из бар мы лезем в tiers-йtat,      Что нам не в прок пошли науки,      И что спасибо нам за то      Не скажет, кажется, никто.            Мне жаль, что тех родов боярских      Бледнеет блеск и никнет дух;      Мне жаль, что нет князей Пожарских,      Что о других пропал и слух,      Что их поносит и Фиглярин,      Что русский ветреный боярин      Считает грамоты царей      За пыльный сбор календарей,      Что в нашем тереме забытом      Растет пустынная трава,      Что геральдического льва      Демократическим копытом      Теперь лягает и осел:      Дух века вот куда зашел!            Вот почему, архивы роя,      Я разбирал в досужный час      Всю родословную героя,      О ком затеял свой рассказ,      И здесь потомству заповедал.      Езерский сам же твердо ведал,      Что дед его, великий муж,      Имел двенадцать тысяч душ;      Из них отцу его досталась      Осьмая часть, и та сполна      Была давно заложена      И ежегодно продавалась;      А сам он жалованьем жил      И регистратором служил.                  * * *            От западных морей до самых врат восточных      Не многие умы от благ прямых и прочных      Зло могут отличить... [рассудок] редко нам      [Внушает]            -            "Пошли мне долгу жизнь и многие года!"      Зевеса вот о чем и всюду и всегда      Привыкли вы молить - но сколькими бедами      Исполнен дол<гой> век! Во-первых, [как] рубцами,      Лицо [морщинами покроется] - оно      превращено.                  <КН. КОЗЛОВСКОМУ. >            Ценитель умственных творений исполинских,      Друг бардов английских, любовник муз латинских,      Ты к мощной древности опять меня манишь,      [Ты снова мне] велишь.      Простясь с мечтой и бл<едным> идеалом,      Я приготовился бороться с Ювеналом,      Чьи строгие стихи, неопытный поэт,      [Стихами] перевесть я было дал обет.      Но, развернув его суровые творенья,      Не мог я одолеть пугливого смущенья...      [Стихи бесстыдные] прияпами торчат,      В них звуки странною гармонией трещат -                  * * *            Была пора: наш праздник молодой      Сиял, шумел и розами венчался,      И с песнями бокалов звон мешался,      И тесною сидели мы толпой.      Тогда, душой беспечные невежды,      Мы жили все и легче и смелей,      Мы пили все за здравие надежды      И юности и всех ее затей.            Теперь не то: разгульный праздник наш      С приходом лет, как мы, перебесился,      Он присмирел, утих, остепенился,      Стал глуше звон его заздравных чаш;      Меж нами речь не так игриво льется.      Просторнее, грустнее мы сидим,      И реже смех средь песен раздается,      И чаще мы вздыхаем и молчим.            Всему пора: уж двадцать пятый раз      Мы празднуем лицея день заветный.      Прошли года чредою незаметной,      И как они переменили нас!      Недаром - нет! - промчалась четверть века!      Не сетуйте: таков судьбы закон;      Вращается весь мир вкруг человека, -      Ужель один недвижим будет он?            Припомните, о други, с той поры,      Когда наш круг судьбы соединили,      Чему, чему свидетели мы были!      Игралища таинственной игры,      Металися смущенные народы;      И высились и падали цари;      И кровь людей то Славы, то Свободы,      То Гордости багрила алтари.            Вы помните: когда возник лицей,      Как царь для нас открыл чертог царицын,      И мы пришли. И встретил нас Куницын      Приветствием меж царственных гостей,-      Тогда гроза двенадцатого года      Еще спала. Еще Наполеон      Не испытал великого народа -      Еще грозил и колебался он.            Вы помните: текла за ратью рать,      Со старшими мы братьями прощались      И в сень наук с досадой возвращались,      Завидуя тому, кто умирать      Шел мимо нас... и племена сразились,      Русь обняла кичливого врага,      И заревом московским озарились      Его полкам готовые снега.            Вы помните, как наш Агамемнон      Из пленного Парижа к нам примчался.      Какой восторг тогда [пред ним] раздался!      Как был велик, как был прекрасен он,      Народов друг, спаситель их свободы!      Вы помните - как оживились вдруг      Сии сады, сии живые воды,      Где проводил он славный свой досуг.            И нет его - и Русь оставил он,      Взнесенну им над миром изумленным,      И на скале изгнанником забвенным,      Всему чужой, угас Наполеон.      И новый царь, суровый и могучий,      На рубеже Европы бодро стал,      [И над землей] сошлися новы тучи,      И ураган их                  НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В СВАЙКУ.            Юноша, полный красы, напряженья, усилия чуждый,      Строен, легок и могуч, - тешится быстрой игрой!      Вот и товарищ тебе, дискобол! Он достоин, клянуся,      Дружно обнявшись с тобой, после игры отдыхать.                  НА СТАТУЮ ИГРАЮЩЕГО В БАБКИ.            Юноша трижды шагнул, наклонился, рукой о колено      Бодро оп°рся, другой поднял меткую кость.      Вот уж прицелился..... прочь! раздайся, народ любопытный,      Врозь расступись; не мешай русской удалой игре.                  * * *            Альфонс садится на коня;      Ему хозяин держит стремя.      "Сеньор, послушайтесь меня:      Пускаться в путь теперь не время.      В горах опасно, ночь близка,      Другая вента далека.      Останьтесь здесь: готов вам ужин;      В камине разложен огонь;      Постеля есть - покой вам нужен,      А к стойлу тянется ваш конь".      - "Мне путешествие привычно      И днем и ночью - был бы путь, -      Тот отвечает, - неприлично      Бояться мне чего-нибудь.      Я дворянин, - ни чорт, ни воры      Не могут удержать меня,      Когда спешу на службу я".      И дон Альфонс коню дал шпоры,      И едет рысью. Перед ним      Одна идет дорога в горы      Ущельем тесным и глухим.      Вот выезжает он в долину;      Какую ж видит он картину?      Кругом пустыня, дичь и голь,      А в стороне торчит глаголь,      И на глаголе том два тела      Висят. Закаркав, отлетела      Ватага черная ворон,      Лишь только к ним подъехал он.      То были трупы двух гитанов,      Двух славных братьев-атаманов,      Давно повешенных и там      Оставленных в пример ворам.      Дождями небо их мочило,      <А> солнце знойное сушило,      Пустынный ветер их качал,      Клевать их ворон прилетал.      И шла молва в простом народе,      Что, обрываясь по ночам,      Они до утра на свободе      Гуляли, мстя своим врагам.            Альфонсов конь всхрапел и боком      Прошел их мимо, и потом      Понесся резво, легким скоком,      С своим бесстрашным седоком.                  * * *            Забыв и рощу и свободу,      Невольный чижик надо мной      Зерно клюет и брызжет воду,      И песнью тешится живой.                  <ИЗ ПИСЬМА К ЯКОВЛЕВУ>            Смирдин меня в беду поверг;      У торгаша сего семь пятниц на неделе.      Его четверг на самом деле      Есть после дождичка четверг.                  * * *            От меня вечор Леила      Равнодушно уходила.      Я сказал: "Постой, куда?"      А она мне возразила:      "Голова твоя седа".      Я насмешнице нескромной      Отвечал: "Всему пoрa!      То, что было мускус темный      Стало нынче камфора".      Но Леила неудачным      Посмеялася речам      И сказала: "Знаешь сам:      Сладок мускус новобрачным,      Камфора годна гробам".                  Примечания            (1) Hamlet.      (2) в посольстве.      (3) Пересесть кого, старинное выражение, значит занять место выше      (4) известный любитель древности, умерший несколько лет тому назад