Константин Михайлович Станюкович
     
     Отплата
     
     (Рассказ старого матроса)
     
     
     ---------------------------------------------------------------------
     Книга: К.М.Станюкович. "Морские рассказы"
     Издательство "Художественная литература", Москва, 1986
     OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 6 апреля 2002 года
     ---------------------------------------------------------------------
     
     
     I
     
     - Изволите знать, вашескобродие?
     С этими словами старый отставной матрос Кирюшкин, с которым мы ранним августовским утром сидели на пеньках у опушки леса, разбирая только что собранные грибы, указал обрубленным указательным пальцем правой руки на старенького-престаренького отставного адмирала, ковылявшего, опираясь на палку, по дороге из Кронштадтской колонии в деревню Венки.
     - Видать видал; он в колонии на даче живет; а не знаю! - ответил я.
     - Это - Никандра Петрович Быстров. Слыхали, конечно?
     - Не слыхал.
     - Про Никандру Петровича не слыхали, вашескобродие?! - изумленно спросил Кирюшкин.
     - То-то не слыхал.
     - Довольно-таки диковинно, что не слыхали. Сами изволили служить во флоте и не знаете Никандры Петровича!
     И, словно бы недовольный, что я не знаю Никандра Петровича, старый матрос пожал плечами, отчего дыра на его неопределенного цвета ветхом легоньком пальтеце обозначилась яснее, и покачал головой, на которой была матросская фуражка, тоже давно потерявшая свой прежний черный цвет и сделавшаяся рыжеватой. Сбитая на затылок, она оставляла открытым морщинистый пожелтевший лоб и часть белой головы.
     - Чем же замечателен ваш Никандр Петрович?
     - Очень даже замечателен, если угодно знать. Всякий старый матрос хорошо его помнит. Теперь, конечно, ежели по чести разобрать, что в нем? Одни, с позволения сказать, завалящие кости да шкура. Высох Никандра Петрович, вроде будто египетской муми... Вылез вот на солнышко, словно ящер из-под камня, у смерти отсрочки просит... Ему ведь, вашескобродие, что и мне, к девятому десятку подходит, и давно нам с ним на том свете паек идет. Пожалуйте, мол, такие-сякие, на разделку. И ты, ваше присходительство Никандра Петрович! И ты, отставной матрос первой статьи, бродяжка и пьяница, Андрейка Кирюшкин!.. Вот теперь что... А прежде, этак лет сорок тому назад, Никандра Петрович на весь балтинский флот гремел...
     - Чем же?
     - Боем и шлифовкой. Первый по зверству капитан был! - не без некоторой торжественности произнес старик.
     Признаюсь, я никак не ожидал, что речь будет о такого рода знаменитости. Удивило меня еще и то, что Кирюшкин, не жалевший обыкновенно довольно энергичных эпитетов при воспоминаниях о некоторых командирах, с которыми служил и которые далеко не гремели на весь флот, подобно Никандру Петровичу, говорил об этом последнем без порицания.
     Напротив, в тоне старческого, разбитого голоса Кирюшкина звучали как бы почтение и любовь к человеку, даже прославившемуся боем и "шлифовкой".
     - Ну, Дмитрич, немного же замечательного в Никандре Петровиче!
     - То-то очень даже много, вашескобродие...
     - В том, что шлифовал?..
     - Вы прежде извольте дослушать, тогда и спорьте, вашескобродие... В том и диковина, что этот самый Никандра Петрович сделался совсем другим, самым жалостливым, можно сказать, командиром.
     - Ну?! - недоверчиво протянул я.
     - Ни - не ну, а на моих глазах все это было. Когда я с им на "Дромахе"* на конверте в дальнюю ходил.
     ______________
     * "Андромаха". (Примеч. автора.)
     
     - Как же это случилось?
     - Один матросик его выправил.
     - Выправил? Расскажите, Дмитрич. Это любопытно.
     - Еще бы не любопытно... Бывает, значит, с людьми это самое! - раздумчиво промолвил старик матрос.
     - Редко только, Дмитрич.
     - Редко, а бывает. Человек, примерно, и бога забыл, и совесть забыл, а придет такой час, и вдруг вроде будто все по-новому обернулось... А я так полагаю, по своему рассудку, вашескобродие, что всякому человеку, самому последнему, дадена совесть... Только не всегда такой случай выйдет, что она проснется и зазрит человека. Как об этом в науках пишут, вашескобродие?
     - Пишут, что трудное это дело - перемениться в известные годы...
     - То-то трудное, а Никандра Петрович вовсе переменился, - дай бог ему легко смерть принять. Я по себе знаю, какое это трудное дело, примерно, от водки отстать. Прямо-таки нету сил моего карахтера. Помните, вашескобродие, еще когда мы с вами на "Коршуне" взаграницу ходили, я был, можно сказать, как есть отчаянный пьяница?
     - Как не помнить...
     - И если миловали меня за пропой казенных вещей, то потому, что командир "Коршуна" прямо-таки добреющий человек был и почитал во мне хорошего марсового... Небось был марсовым, вашескобродие! - не без удовлетворенного чувства вспомнил старик.
     Действительно, Кирюшкин был лучшим матросом на "Коршуне", отличался необыкновенной смелостью и притом был на редкость добрый человек, общительного и веселого характера, пользующийся общей любовью команды. И если б не его слабость напиваться мертвецки на берегу, пропивая все, что на нем бывало, то, конечно, он на службе был бы унтер-офицером и не был бы под конец жизни бездомным пьянчужкой, с трудом зарабатывавшим в Кронштадте на свое пропитание... По зимам он ходил в факельщиках, а летом занимался грибами.
     Это лето, когда мы встретились после тридцати лет, Кирюшкин гостил у меня на даче, поселившись в сарае для дров. Трезвый, он доставлял всем большое удовольствие своими рассказами и необыкновенно уживчивым и деликатным характером. Его все любили, и кухарка с особенным гостеприимством угащивала Дмитрича.
     Когда же он собирался отправиться в "дальнюю", как называл он свои запои, то деликатно исчезал, объясняя, что ему нужно по делам в Кронштадт, и возвращался через неделю, а то и две, в невозможном костюме, вроде того, какой был на нем в это утро, и несколько сконфуженный, что пропил старые пиджак и штаны, подаренные ему мной.
     - И давал я тогда, вашескобродие, зарок капитану за евойную доброту - не пить... и вышел перед ним подлецом. Лупцевали меня раньше за это самое - я еще пуще пьянствовал. Вышел в отставку, к докторам ходил... "Так, мол, и так... Выпользуйте от пьянства..." Отреклись. Дивились только, как это я - такой старик, а живу с пьяными нутренностями... А по какой такой причине я не имею сил карахтера? Вот тут-то и загвоздка! А фор-марсового Егорушкина помните, вашескобродие?
     - Помню.
     - Тоже был, можно сказать, во всей форме пьяница, а как вышел в отставку - в рот не берет. Случай такой вышел...
     - Какой?..
     - Баба, вашескобродие... Есть такие бабы, что вовсе умеют оболванить мущинов... Так Егорушкин, как вернулся из дальней, и встретился с такой... Замуж запросил... А она: "Брось, говорит, пить, пойду". А не то поворот "оверштаг"! Она вдовая матроска была и слышала, как к повороту командуют. Ну, и как есть оболванила. Бросил пить из-за этой самой бабы... А и баба, если на совесть сказать, прямо-таки жидкая вовсе была, вашескобродие! Глаза только одни... А вот поди ж ты! Такую власть взяла над Егорушкиным, что он пить перестал... А ведь пил-то как раньше! Значит, ему случай вышел такой, а мне не вышло... Так вот и с Никандрой Петровичем.
     - Так вы расскажите, Дмитрич, про вашего Никандра Петровича.
     - Сейчас. Дозвольте только цигарку сделать, вашескобродие.
     - Папироску не хотите ли, Дмитрич?
     - Не занимаюсь ими. Я по-старинному, махорку курю.
     Кирюшкин достал из кармана тряпицу с крошеной махоркой и обрывок газетной бумаги. Свернув слегка дрожавшими от пьянства руками цигарку, он закурил ее и, с наслаждением затянувшись, проговорил:
     - Нет табаку лучше махорки, вашескобродие. И кашлю ослабку дает, и мокроту гонит.
     И, откашлявшись, начал.
     
     
     II
     
     - Был Никандра Петрович во всем своем форце, когда перед Крымской войной назначили его командиром "Дромахи". Конверт был только что отстроен и назначен в дальнюю, и Никандру Петровича изо всех других выбрали, как самого что ни на есть исправного капитана... Дока он был на флотской службе, это надо правду сказать... И отчаянности в нем было много... Как есть был форменный капитан... смелый... Во флоте знали его отчаянность, еще когда он бригом "Скорым" командовал. Бывало, на других судах два рифа у марселей возьмут, а он дует себе на бриге без рифов... Знал, когда, значит, до точки дойти, не утопивши себя и людей. Ну и матросы были у него, вроде будто чертей... Он их тоже довел до отчаянности, потому что пощады не давал. Чуть что... заминка какая... меньше ста линьков не назначал... Такая у него была плепорция... А насчет бою, так это не в счет... Чистил... Почитай, ни одного матроса у него не было, чтобы, послуживши у него, остался с целыми зубами. Самый форменный мордобой был... Вы-то, вашескобродие, этого мордобойства уж не застали, а я десять лет при таком положенье служил... Сами понимаете, отчего другой матрос до бесчувствия напивался... Теперь небось нет такого пьянства, как было... Потому - другое положенье... и люди другие.
     Старик затянулся, сплюнул и продолжал:
     - А было в те поры Никандре Петровичу лет около сорока... И был он из себя видный, плотный и глазастый... Румяный такой и блондинистый... И очень приверженный к женской команде... Не брезговал... была бы только баба товаристая, а звания ейного не разбирал. Женатым не был, а в ту пору у него жила будто горничной одна шельмоватая девка, из Петербурга привезенная... Шлющая такая... Аленкой звали... Бегала она на конверт, когда мы в гавани вооружались... Завтракать носила своему барину... Так вот, как назначили к нам этого самого Ястреба - его так матросики звали, - и мы поняли, какие такие настоящие ястребы бывают... Налетал, я вам доложу. Так налетал, что и обсказать невозможно... А как вышли в море, пошла настоящая шлифовка... Не дай бог и вспомнить... Тьфу!
     И Кирюшкин сплюнул.
     - А вестовой у него - из наших "дромахинских" матросов - одно слово, словно бы в потемнение рассудка от страха вошел... Чуял он беду, как только Ястреб его в вестовые выбрал... Мы с Тепляковым земляки были... "Плохо, говорит, мое дело, Андрейка. Ястреб недаром меня в вестовые выбрал. Изничтожит он меня, попомни, говорит, мое слово... Потому зол он на меня". - "Что ты, говорю, мелешь. За что ему быть злым на тебя. Он тебя вовсе и не знает!" - "То-то, говорит, знает", - и сам с лица побелел.
     И повинился мне тогда Тепляков, что он к этой самой Аленке приверженность имел и тайком забегал к ей на кухню, когда ейного барина дома не было. И раз он их застал. Однако ни слова не сказал. Но с той поры Тепляков остерегался ходить... Аленка все-таки бегала к нему в казармы и с ним гуляла. И Никандра Петрович, должно быть, догадывался, но только все-таки Аленку держал... очень уж занозистая девка была... Огонь-девка... - "Я, говорит, и своего Ястреба люблю, и матросика люблю... На всех меня хватит..."
     - Что ж, Ястреб мстил Теплякову, что ли? - спросил я.
     - А бог его знает, что в его душе было, а только он беднягу вестового почти что каждый день без всякого милосердия тиранил - то боем, то поркой... К каждой малости придирался... За все на нем сердце срывал. И до такой отчаянности его довел, что сам, должно быть, испугался, как бы матрос чего в потемнении ума не сделал! И этак месяцев через пять отчислил его от вестовых. И взаправду, пора было... а то Тепляков беспременно прикончил бы Никандру Петровича... Он, положим, терпеливый был, но все-таки норовистый. Есть такие, вашескобродие. Терпит-терпит до данного ему предела, а потом на всякую отчаянность пойдет. И доходил уж Тепляков до предела. Сознался после мне, что недобрые мысли были... Большое зло он на Ястреба имел. И пропасть бы им обоим, если б в те поры не увольнил Никандра Петрович своего вестового и не взял другого. Вовсе ожесточил человека и в тоску ввел! Однако и покурить пора, вашескобродие.
     - Этот самый Тепляков и "выправил" Никандра Петровича? - спросил я.
     - А вот узнаете, вашескобродие. Заставили рассказывать, так слушайте! - ворчливо ответил Дмитрич, задетый в своем самолюбии рассказчика, привыкшего, чтоб его слушали. И вообще он, несмотря на свою горемычную жизнь и почти нищенское положение, умел сохранять свое достоинство.
     Докурив свою цигарку, старик сказал:
     - А хорошо на солнышке... Кости-то старые греет... Верно, и Никандра Петрович солнышку радуется. Он и не знает, что мы про него рассказываем, и, верно, забыл, что мне три зуба вышиб...
     - Три?
     - То-то три, и сразу. Рука у него была тяжелая...
     - И наказывал вас линьками?..
     - И очень даже довольно часто... За пропой казны... Ну, да бог с ним... Я зла на него не имею... Мало ли чего было... И дай ему бог на том свете покою... Потому - понял свою ожесточенность и людей стал жалеть... Беспременно явлюсь к нему... Я и не знал, что он тут на даче...
     - Кажется, тут... Ну, так рассказывайте, Дмитрич.
     И старик продолжал.
     
     
     III
     
     - Назначили Теплякова фор-марсовым - он и раньше на фор-марсе служил - и гребцом на капитанский вельбот... Видный и пригожий из себя был Тепляков, Никандра Петрович любил, чтобы гребцы, что на его катере, что на вельботе, были здоровые, молодые и видные... По крайности лестно... И вскорости Тепляков в себя пришел... Свет божий увидал, как из вестовых вышел. А уж старался как, чтобы, значит, не могло быть капитанской шлифовки!.. Бывало, и на рее работал вовсю, и у орудия за комендора был... Провористый такой во всяком деле... И повеселел...
     - А разве Ястреб ваш отошел?..
     - По-прежнему разделывал, но только все же Теплякову не так часто попадало, а вместе со всеми, ежели, примерно, капитан прикажет всех марсовых перепороть...
     - А это случалось часто?
     - Небось раз в неделю обязательно... Чуть на секунд, на другой паруса закрепили позже евойного положения или марселя сменили на минуту позже, уж он заметит - сам в руках склянку держал - и, как ученье окончит, зыкнет: "Фор-марсовых или грот-марсовых на бак!" Ну, а там известная разделка. Получи по сту. И по другим случаям попадало... И сам, бывало, смотрит, как наказывают... Вовсе легко в жестокость приходил. Потому - видит, что нет ему противности, он от этой самой жестокости и пьянеет... Никого не боится - ни бога, ни черта. Нынче вот, как препона есть, небось жестоких командиров что-то нет. Утихомирил их батюшка император Александр Второй... Суди, мол, виноватого, а жестоким не будь... Хорошо. Плавали мы таким родом шесть месяцев и кляли Ястреба... А он и ухом не вел, что матросы его не терпят... Небось понимал это... Пришли мы наконец и на Яву-остров, в Батавию... Изволите помнить, вашескобродие?.. Мы с вами и на "Коршуне" там были... Еще там арака такая пьяная... Только араку эту я и помню... какой такой город... Пришли, а капитан ту ж минуту айда в город и велел вельботу через два дня у пристани быть в десять часов утра. Он везде в портах любил съезжать и уж там, сказывали, денежкам глаза протирал... Любил форснуть, ну и мамзелей угостить, чтобы, значит, знали, какой есть командир российского конверта... Он по этой части себя соблюдал и, бывало, ежели к себе гостей взагранице звал, то уж небось угостит и напоит.
     - А сам пил?
     - В плепорцию.
     - И наверху никогда пьяным не бывал?
     - Не видал... Так разве в каюте когда по-благородному выпьет, а чтобы наверху пьяный, этого никто не видал. Он до этого не допускал себя... Однако за пьянство с матроса не взыскивал. Только вернись в свое время, а в каком виде пьянства, до этого не касался. И старшему офицеру приказывал не взыскивать. Только чтобы пропою казенных вещей не было, а ты хоть в мертвом виде будь... На то ты и матрос... Однако вы все перебиваете, вашескобродие. На чем я остановился?.. Я и запамятовал...
     - Как в Батавию пришли и капитан съехал на берег, а вельботу приказал приехать за ним через два дня...
     - Ну вот, тут скоро и конец будет... Уехал это Никандра Петрович, и на конверте, значит, отдышка... Рады все, что два дня без Ястреба... На третий день послали с восьми часов вельбот за ним, и вскорости после того засвежело... Здоровый ветер поднялся... Кои матросы льстились, что в такой ветер он не пойдет на вельботе, а побудет на берегу; но только я сумлевался... Отчаянность-то его понимал... и на парей с одним унтерцером пошел на стакан араки... По-моему и вышло. В одиннадцатом часу и видим: жарит он на вельботе да еще под парусами... Однако два рифа у грота взял. А ветер все сильней... Вельбот совсем на боку... близко уж был к конверту, как в один секунд вельбот перевернуло - и все в воде... Тую ж минуту вахтенный офицер крикнул катерным на катер, и мы наваливаемся, чтобы спасти людей... А изволите знать, вашескобродие, акульев там страсть, на рейде-то... Гребу это я, а сам думаю: Ястребу крышка... Плавать он вовсе не мастер был, а волна ходила здоровая... Подошли... Кои матросы за перевернутый вельбот держатся, а Тепляков плывет и Никандру Петровича за волосы держит... Всех забрали, все только в воде искупались... Только капитан был в бесчувствии... А Тепляков мокрый, красный и смотрит на этого самого Ястреба по-хорошему... доволен, значит, что спас человека... Пристали это мы к конверту, принесли капитана в каюту и вскорости его в чувство привели... Оттерли... А то воды он хлебнул порядочно. А я Теплякова допрашиваю: "Как, мол, ты, Антошка, и своего злодея спас?" - "Сперва не хотел, говорит. Вижу, откинуло его парусом от вельбота и тонет он, а я поближности... И как увидал он меня, то с такой, говорит, тоской посмотрел - понял, мол, что не ждать ему от меня помощи, - что в тую ж минуту жалость меня взяла, и я к нему... А он уж захлебнулся и под водой. Я за волосы и... тут катер подошел... и чувствую я, говорит, Андрейка, теперь легкость на душе. А не спаси я его... был бы вроде убивца..." Только что это он рассказал мне и переоделся, как зовут Теплякова к капитану... Этак минут через десять вернулся он в расстройке... "Ну, что он тебе говорил? - спрашиваю. - Благодарил?" Тепляков все в подробности и обсказал, как Никандра Петрович, увидавши его, смотрел во все глаза и спросил: "Ты... ты меня спас?" А Тепляков ему: "Точно так, вашескобродие!" - "Ты?" - опять спросил Никандра Петрович. А Тепляков снова: "Точно так, вашескобродие!.." И после того Ястреб заплакал и сто рублей предлагал. Однако Тепляков отказался. "Я, говорит, не за деньги спасал..." - "Так проси чего хочешь", - спрашивал он. А Тепляков ему и скажи: "Дозвольте, вашескобродие, слово сказать". - "Говори". - "Пожалейте, вашескобродие, матросов!.." С тем и ушел... Видно, сам господь его умудрил ко времени сказать это самое... Не побоялся! - промолвил умиленно Дмитрич.
     - Ну и что же, после этого переменился капитан?
     - Совсем другим человеком стал... Ни этого боя не было... ни шлифовки...
     - И не было наказаний?..
     - Как не было... были. Без взыска нельзя, но только наказывал не зря и редко... И ожесточенность прошла... Вот каким родом матросик выправил Никандру Петровича... Небось редко такие дела бывают, а все-таки бывают! Случай такой подошел... Вот только мне случая не было, вашескобродие, - неожиданно заключил Дмитрич.
     Скоро мы встали и молча побрели домой.
     
     1898