Эрнест Хемингуэй.
     
     Che Ti Dice La Patria? (*)
     
     -----------------------------------------------------------------------
     Ernest Hemingway. Che Ti Dice La Patria? (1927) Пер. - Н.Георгиевская.
     В кн. "Эрнест Хемингуэй". М., "Правда", 1984.
     OCR spellcheck by HarryFan, 14 November 2000
     -----------------------------------------------------------------------
     
     * О чем говорит тебе родина? (итал.)
     
     
     Рано утром дорога через перевал была твердая, гладкая и еще не пыльная. Внизу были холмы, поросшие дубом и каштановыми деревьями, а еще ниже вдали - море. По другую сторону - снеговые горы.
     Мы спускались с перевала по лесистой местности. Вдоль дороги лежали груды угля, а между деревьями виднелись шалаши угольщиков. Был воскресный день. Дорога то поднималась, то опускалась, но все время удалялась от перевала, шла через деревни и мелкие кустарники.
     За деревнями раскинулись виноградники. Они уже потемнели, и лоза стала жесткой и грубой. Домики были белые, а на улицах люди, одетые по-праздничному, гоняли мяч. Вдоль домиков росли грушевые деревья, и их ветки на фоне белых стен были похожи на канделябры. На листьях были заметны следы опрыскивания, и на стенах еще виднелись пятна, отливавшие сине-зеленым металлическим блеском. Вокруг деревень были небольшие расчищенные участки, где рос виноград, а за ними - леса.
     В деревне, в двадцати километрах от Специи, на площади собралась толпа. Какой-то молодой человек с чемоданом в руке подошел к нашему автомобилю и попросил довезти его до Специи.
     - Только два места, и оба заняты, - сказал я.
     У нас был старый двухместный форд.
     - Я поеду на подножке.
     - Вряд ли вам будет удобно.
     - Ничего. Мне нужно в Специю.
     - Возьмем его? - спросил я Гая.
     - Он все равно увяжется, - ответил Гай.
     Молодой человек протянул нам в окно сверток.
     - Возьмите это к себе, - сказал он.
     Двое мужчин привязали его чемодан поверх нашего сзади машины. Он попрощался с ними за руку, сказав, что для фашиста и человека, привыкшего к путешествиям, не существует неудобств, вскочил на левую подножку автомобиля, просунув правую руку в окно.
     - Можно ехать, - сказал он.
     Из толпы ему замахали. Он махнул в ответ свободной рукой.
     - Что он сказал? - спросил меня Гай.
     - Что мы можем ехать.
     - Хорош, а? - заметил Гай.
     Дорога шла вдоль реки. За рекой тянулись горы. Иней на траве таял на солнце. Холодный прозрачный воздух врывался через поднятый щит машины.
     - Интересно, как он там себя чувствует?
     Гай смотрел вперед. С левой стороны наш спутник закрывал от него дорогу. Молодой человек торчал на подножке машины, как фигура на носу корабля. Он поднял воротник пальто и нахлобучил шляпу. Нос его посинел от холода.
     - Может быть, это ему скоро надоест. С той стороны у нас садится шина, - сказал Гай.
     - Да он живо соскочит, если шина лопнет, - ответил я. - Он не захочет испачкать в пыли свой дорожный костюм.
     - Ладно. Он мне не мешает, - сказал Гай. - Только здорово кренит машину на поворотах.
     Леса кончились; река осталась позади; дорога пошла в гору; вода в радиаторе кипела; молодой человек со скучающим и недоверчивым видом смотрел на пар и ржавую воду; машина кряхтела. Гай нажал педаль первой скорости, толчок вперед, еще вперед, потом назад, опять вперед, и машина взяла подъем. Кряхтенье прекратилось, и в наступившей тишине слышно было только бульканье воды в радиаторе. Мы были на самой высокой точке над Специей и морем. Дорога стала спускаться короткими крутыми петлями. Наш попутчик свешивался на виражах, почти опрокидывая на себя перегруженную машину.
     - Нельзя же запретить ему, - сказал я Гаю. - Ведь это инстинкт самосохранения.
     - Великий итальянский инстинкт.
     - Величайший итальянский инстинкт.
     Крутыми поворотами, сквозь густую пыль, мы спускались к морю. Оливы посерели от пыли. Внизу раскинулась Специя. Перед городом дорога выровнялась, Наш попутчик просунул голову в окно.
     - Мне здесь надо сойти.
     - Стой, - сказал я Гаю.
     Мы замедлили ход и остановились у края дороги. Молодой человек соскочил, подошел сзади к машине и отвязал чемодан.
     - Ну, я останусь здесь. Теперь у вас не будет неприятностей из-за пассажира. Мой сверток.
     Я протянул ему сверток. Он порылся в кармане.
     - Сколько с меня?
     - Ничего.
     - Почему?
     - Да так, - ответил я.
     - Ну что же, благодарю.
     Молодой человек не сказал: "благодарю вас", или "очень вам благодарен", или "тысяча благодарностей", - словом, все то, что полагалось раньше говорить в Италии человеку, который протягивал вам расписание поездов или объяснял, как пройти куда-нибудь. Он выбрал самое сухое "благодарю" и очень подозрительно посмотрел на нас, когда Гай тронул машину. Я помахал ему рукой. Он был слишком преисполнен собственного достоинства, чтобы ответить. Мы въехали в город.
     - Этот молодой человек в Италии далеко пойдет, - сказал я Гаю.
     - Конечно, - ответил Гай. - На двадцать километров он уже продвинулся.
     
     
     ЗАВТРАК В СПЕЦИИ
     
     Мы заехали в Специю, чтобы закусить. Улица была широкая, дома высокие и желтые. По трамвайным путям мы добрались до центра города. На стенах домов виднелись сделанные при помощи трафарета портреты Муссолини с вытаращенными глазами, а под ними от руки "Vivas"; от двух V по стене шли брызги черной краски. Боковые улочки спускались к гавани. День был яркий, и все высыпали на улицу по случаю воскресенья. Мостовая была только что спрыснута, и струйки воды сбегали в пыли. Мы ехали вдоль тротуара, чтобы не столкнуться с трамваем.
     - Выберем ресторанчик попроще, - сказал Гай.
     Мы затормозили около двух ресторанных вывесок. Наша машина остановилась на противоположной стороне улицы. Я купил газеты. Оба ресторана были рядом. Женщина, стоявшая у входа одного из них, улыбнулась нам. Мы пересекли улицу и вошли.
     Внутри было темно. В глубине комнаты за столом сидели три девушки и старуха. Прямо против нас за другим столиком сидел матрос. Он ничего не ел и не пил. Еще дальше - молодой человек в синем костюме писал за столом. Волосы его были напомажены и блестели; он был хорошо одет и имел франтоватый вид.
     Свет проникал через входную дверь и окно, где на витрине были выставлены фрукты, овощи, ветчина. Одна из девушек подошла к нам принять заказ, другая стояла в дверях. Мы заметили, что платье ее было надето на голое тело. Девушка, принимавшая заказ, обняла Гая за шею, пока мы рассматривали меню. Девушек было три, и они по очереди выходили и стояли в дверях. Старуха, сидевшая в глубине комнаты за столом, пошепталась с ними, и они снова уселись вместе с ней.
     В комнате была только одна дверь, которая вела в кухню. На ней висела занавеска. Девушка, принявшая заказ, принесла из кухни спагетти. Она поставила перед нами блюдо, подала бутылку красного вина и подсела к столику.
     - Ну вот, - сказал Гай, - ты искал местечка попроще.
     - Да, здесь как будто совсем не просто. Скорее - наоборот.
     - Что вы говорите? - спросила девушка. - Вы немцы?
     - Южные немцы, - ответил я. - Южные немцы, приветливый, хороший народ.
     - Не понимаю, - сказала девушка.
     - Как здесь принято? - спросил Гай. - Обязательно, чтобы она меня обнимала за шею?
     - Конечно, - ответил я. - Муссолини уничтожил публичные дома. Это ресторан.
     На девушке было надето гладкое платье. Она облокотилась на стол, скрестила руки на груди и улыбнулась. С одной стороны лица улыбка у нее была привлекательнее, чем с другой, и она все время поворачивала эту сторону к нам. Очарование этой стороны подчеркивалось еще тем, что с другой нос ее был вдавлен, точно он был из теплого воска. Но, в сущности, ее нос не был похож на теплый воск. Он был очень холодный и твердый, только сбоку немного вдавлен.
     - Я вам нравлюсь? - спросила она Гая.
     - Он обожает вас, - сказал я. - Только он не говорит по-итальянски.
     - Ich spreche deutsch [я говорю по-немецки (нем.)], - сказала она и погладила Гая по волосам.
     - Гай, поговори с леди на твоем родном языке.
     - Откуда вы приехали? - спросила девушка.
     - Из Потсдама.
     - И побудете здесь?
     - В этой чудесной Специи? - спросил я.
     - Скажи ей, что мы собираемся уезжать. Скажи, что мы очень больны и у нас нет денег, - сказал Гай.
     - Мой друг - закоренелый женоненавистник. Он настоящий немец и ненавидит женщин.
     - Скажите, что я люблю его.
     Я сказал.
     - Перестань болтать вздор, и давай лучше удерем, - продолжал Гай.
     Девушка обняла его другой рукой.
     - Скажите ему, что он мой.
     Я сказал.
     - Уйдем мы отсюда когда-нибудь или нет?
     - Отчего вы ссоритесь? - сказала девушка. - Вы не любите друг друга?
     - Мы немцы, - ответил я с гордостью. - Настоящие немцы с юга.
     - Скажите ему, что он красивый малый, - сказала девушка.
     Гаю тридцать восемь лет, и он слегка гордится тем, что во Франции его принимают за путешествующего коммивояжера.
     - Ты красивый малый, - сказал я.
     - Кто это говорит? - спросил Гай. - Ты или она?
     - Конечно, она. Я всего-навсего переводчик. Ведь только потому ты и взял меня с собой.
     - Хорошо, что это она, - сказал Гай. - А не то пришлось бы нам тут расстаться.
     - Ну что же. Специя - приятное местечко.
     - Специя? - спросила девушка. - Вы говорите о Специи?
     - Приятное местечко, - сказал я.
     - Это моя родина. Специя - мой родной город, а Италия - моя родина.
     - Она говорит, что Италия - ее родина.
     - Оно и видно, что это ее родина.
     - Что у вас на десерт? - спросил я.
     - Фрукты, - сказала она. - Есть бананы.
     - Бананы, пожалуй, можно, - заметил Гай. - Они хоть с кожурой.
     - Ах, он любит бананы, - сказала девушка. Она обняла Гая.
     - Что она говорит? - спросил Гай, отворачивая лицо.
     - Она радуется, что ты любишь бананы.
     - Скажи ей, что я не люблю бананов.
     - Синьор не любит бананов.
     - Ах, - сказала девушка упавшим голосом, - он не любит бананов.
     - Скажи ей, что я люблю утром холодную ванну.
     - Синьор любит холодную ванну по утрам.
     - Не понимаю, - сказала девушка.
     Сидевший против нас бутафорский моряк не двигался с места. Никто в комнате не обращал на него никакого внимания.
     - Дайте нам счет, - сказал я.
     - Нет, нет, останьтесь!
     - Послушай! - сказал франтоватый молодой человек из-за стола, за которым он писал. - Пускай они уходят, они ничего не стоят.
     Девушка взяла меня за руку.
     - Ну останьтесь! Попросите его остаться.
     - Нам нужно ехать, - сказал я. - Сегодня к вечеру мы должны попасть в Пизу, а если удастся, то и во Флоренцию. Мы можем вечером там поразвлечься. Сейчас еще рано. Мы должны доехать засветло.
     - Отдохнуть немного - тоже хорошо.
     - Путешествовать необходимо при дневном свете.
     - Послушай, - сказал франтоватый молодой человек. - Не трать с ними времени понапрасну. Говорю тебе, они ничего не стоят. Уж я-то знаю.
     - Подайте нам счет, - сказал я.
     Девушка взяла счет у старухи, вернулась обратно и села опять за стол. Другая девушка вошла из кухни. Она прошла через всю комнату и стала в дверях.
     - Не трать с ними времени понапрасну, - сказал опять франтоватый молодой человек недовольным голосом. - Садись и ешь. Они ничего не стоят.
     Мы заплатили по счету и встали. Все девушки, старуха и франтоватый молодой человек сели вместе за стол. Бутафорский моряк сидел, опустив голову на руки. Пока мы завтракали, никто с ним не заговаривал. Девушка принесла нам сдачу, которую отсчитала старуха, и вернулась к своему месту за столиком. Мы оставили ей на чай и вышли. Когда мы сели в машину, чтобы двинуться в путь, девушка вышла и стала в дверях. Машина тронулась, и я махнул рукой девушке. Она не ответила, только посмотрела нам вслед.